В операционной

Мне всегда хотелось единственного - быть здоровой. А "здоровье" обходило меня стороной. Сначала я сильно пе¬реживала, плакала ночами, но постепенно смирилась и стала ждать. Я верила врачам, что придет время и болезнь отступит…
Она задумалась, помолчала. Затем спросила.
- Скоро начнете?
- Через несколько минут, - ответил я. Хирурги готовились к операции, мыли руки. Анестезиолог про-верял аппаратуру. Казалось, все было буднично про¬сто в жизни операционного блока.
- Мне сейчас легче, боли почти не беспокоят. Вот 'только слабость небольшая.
- Тебе лучше не разговаривать. Надо беречь си¬лы, - посоветовал я.
- Неправда, доктор, - возразила она. - Наобо¬рот, забываешь о болезни. Я вас очень прошу разго-варивайте со мной. Ведь наркоз мне давать нельзя.
Вера знала о себе все. Почти половину своей жизни она провела на больничной койке. Была опери-рована в научно-исследовательском институте в Ново¬сибирске и чудом выжила. В тайне от всех прочла всю доступную медицинскую литературу о своем заболева¬нии и перед операцией сказала: "У меня нет иного выхода. Я верю вам, доктор"
Вера поступила по неотложке в конце рабочего дня Дежурный хирург осмотрел и поставил диагноз: "Внутреннее кровотечение".
Через несколько минут собрались все врачи хи¬рургического отделения. Случай был редким и чрезвы¬чайно тяжелым - тетрада Фалло.

То есть у Веры был врожденный порок сердца и не один, а четыре. Об этой тяжелой патологии, кото¬рая почти на 100 процентов заканчивается трагически - Вера знала все Она даже знала до каких лет дожи¬вают люди с ее болезнью
- У меня нет иного выхода, - повторила она. - По вашим медицинским статистическим данным с тетра¬дой Фалло большинство больных умирает в моем воз¬расте
- Сейчас же прекратите эти разговоры! - не вы¬держал я  - Сказано - молчать, значит, надо слу-шаться
И без того тревожное состояние за исход - опера¬ции на минуту сменилось страшным предчувствием бе¬зысходности
- Тебе не о чем говорить, как портить хирургам нервы? - продолжал я.
Она отвернулась, Большие серые глаза застыли. На бледно-сером лице выделялась черно-синяя кайма губ
- Все будет хорошо, - сказал второй хирург. По капельнице пошла лекарственная смесь. Хирурги при¬ступили к обработке операционного поля.
Надо переключить ее мысли на другое, отвлечь. Может, рассказать смешную историю? Будет ли это уместно в настоящей обстановке? Все знают, в том числе и Вера: операция - для нее крик отчаяния. И все равно надо.
- Вера! - Я дотрагиваюсь рукой до ее холодной щеки
- Расскажи о себе, о своей семье.
Она тяжело вздыхает, но говорит другое:
- Доктор, вы кричите от того, что боитесь са¬ми Боитесь оставить меня "на столе".
Теперь молчу я. У меня нет. больше сил вести подобные разговоры. Слежу за работой хирургов Пол¬ностью вскрывается брюшная полость, перевязываются мелкие сосуды. Между двумя зажимами поднята брюшина и рассечена.
- Отсос
Почти неслышно работает мотор, сотнями милли¬метров проглатывает излившуюся в живот кровь. И ко¬гда на мерной шкале алый столб остановился на цифре 2200, становится не по себе.
Во вторую вену подключена система, и переливается донорская кровь Вере тяжело. На лбу, крыльях носа – капли пота. Аккуратно вытираю ей лицо, подставляю кислородную маску. Неожиданно она начинает рассказывать.
- Я когда еще была маленькой меня дразнили синявкой. Потому что губы были синие. В школе часто болела, пропускала занятия, но училась хорошо. Однажды на большой перемене ребята играли в «ляпу», а я стояла в сторонке и смотрела. И тут подбежал Олег Приходько и дернул меня за косу.
- А, ну, синявка, догони! Крикнул он. Лицо ее исказилось, и она застонала.
-Больно доктор!
Через минуту продолжала:
- Что тогда случилось со мной, где взялись силы, но я догнала Олега и «запятнала». А потом две недели лежала в больнице. Реята приходили проведать, приносили конфеты, учебники. С тех пор больше никто меня не называл синявкой…
-Вы простите меня, доктор, но я буду говорить, мне легче. Никто в операционной не возражал. –Почему – то мне не везло в жизни. Врачи сразу установили этот диагноз. Да и не была я желанным ребенком у матери. Завернула она меня в одеяльце и зимой оставила на сугробе, возле чужой калитки. Воспитала и вырастила Мария Даниловна. Я не знала об этом до 15 лет. Мне почему – то всегда хотелось встретить родную мать. И спросить: «Зачем ты поступила так жестоко, мама?»
Трудно передать интонацию, еще труднее тонкий надломленный тяжелой болезнью голос девушки среди наступившей тишины в операционной. Этот голос шел издалека, он обжигал сердце и леденил душу. Неужели может быть так? Почему так бессердечна природа к одним и щедро одаривает других?
- А еще, доктор, я хотела быть любимой. Знаете, все девчонки дружат, а у меня не было никого. Я ведь постоянно красила губы, делала румянец на щеках. Но никто не обращал внимания. Вечером смою краски, посмотрю в зеркало и жить не хочется. А утром жду чего – то нового, большого.
Она помолчала, потом сказала:
- Вы извините, доктор, я дорасскажу вам завтра.
Операция закончилась и Веру отвезли в палату. До утра в ординаторской горел свет, привыкшие к любым неожиданностям хирурги, не хотели смириться с объективным состоянием больной и заранее принимали меры к спасению. Но уставшее сердце не справлялось со своей работой. Неотвратимо приближалось самое страшное.
- Не надо, - с трудом сказала Вера, - Дайте отдохнуть. Уже бесполезно, доктор…
Вновь капает система. По хлорвиниловым трубкам поступает кровь, лекарство. Измученные врачи тщетно стараются найти что – то чудодейственное. Сердце лениво выстукивает полупустыми желудочками «похоронный звон» - так страшно и неэтично названа работа умирающего сердца.
- Передайте, маме, сестренке. Всем передайте… Последними усилиями исхудалая грудь набирает воздух и почерневшие губы шепчут.
- Все равно я была счастлива.