Стрижи

Было это в разгаре июля, когда все работоспособное население деревни находилось на В селе оставались, как говорится, старый да малый. Старики потихоньку вели хозяйство, судачили о насущных делах и присматривали по возможности за многочисленной и богатой на различные проделки детворой.
В то лето мне исполнилось семь, и отец взял меня в помощники.
- Ты ведь не Васька и не Алешка. А я не Куницын, работников не держу Будешь помогать в хозяйстве.
В мои обязанности входило: до восхода солнца, пока еще лежала на траве роса, а отец точил на ножном точиле косы, поймать стреноженную Рыжуху и привести ее Затем принести маленькое ведерко воды, разжечь костер и вскипятить на тагане чай. После чего отец быстренько завтракал, пил забеленный молоком чай, запрягал Рыжуху и уезжал в поле
А я забирался в прохладный и чуть отсыревший за ночь шалаш, сделанный из свежескошенного сена, и спал почти до обеда. Время узнавал по солнцу. Когда солнце стояло над самой высокой березой, что соот¬ветствовало примерно одиннадцати часам, собирался и шел домой.  Дома мать наливала в кастрюлю суп, и я относил его отцу.
-  Молодец ты у меня,  спасибо,    благодарил отец  Он трепал мои волосы, вытаскивал из них репей и спрашивал
- Ты, что, Сашок, на голове ходишь?
- Нет, это я в шалаше нацеплял, - отвечал я. После обеда отец вновь уезжал в поле, я же был сво-боден до следующего утра.
Прежде, чем вернуться домой, я шел к высокому яру, где в нескольких метрах над водой в маленьких норках жили тысячи добрых птичек. Здесь было мое личное хозяйство, и я добросовестно за ним ухажи¬вал
Когда прилетали стрижи и приносили в своих клювах комаров, мошек, они хлопали крыльями по краю норки, цеплялись лапками за ее край, соскальзывали и подолгу не могли попасть к своим птенцам. А те пищали из темных отверстий, просили есть.
Маленькой лопаточкой, которую мне изготовил отец, я делал для трудолюбивых птичек полочки из земли. Стрижи подлетали, садились на выступ и сразу же залезали в норку.
- Ты. что, весь берег намерен копать? - спросил как-то отец
- Они добрые, папа  Такие маленькие и верткие!
- Это верно, - согласился отей  - Они еще и погоду предсказывают
Дома я набивал карманы пшеном, рассыпал на выступы возле норок и наблюдал. Проходило время, но пшено не исчезало. "Почему они живут в норах? Как они их роют?"
- Почему не едят пшено? - вот загадка, которая не давала мне покоя, заставляя часами сидеть и наблюдать за стрижами
За изготовлением полочек меня и застали однажды братья Куницыны - Васька и Алешка Первому было двенадцать, второму четырнадцать лет Учились они плохо, часто дрались. Алешка уже на вечерки ходил, а по дому не помогал Да это и не к чему было, жили Куницыны богато, держали работников.
- Ага, стрижей разоряешь! - закричал Васька. -
А ну-ка, слазь вниз, разберемся!
- Я им полочки делаю, - пояснил я, подходя к братьям
-  Полочки? - захохотал Алешка и выдернул из моих рук лопаточку,  а Васька сильно толкнул в грудь
Я замахал руками, чтобы не упасть, но Алешка дернул за волосы сзади, и я упал на спину.
- Стрижей зоришь! - кричал Васька, нагоняя на себя злость  И, когда я поднялся, он садко ударил меня в лицо. Затем ударил Алешка, потом Васька, по¬том снова Алешка. Я еще долго держался на ногах, а они били.  И было совсем не больно  Только кровь лезла в горло и плохо было дышать.
Садилось на воду солнце, укладывались на ночлег стрижи. Дома ждала мать. Надо было пригнать с пастбища корову, а у меня не было сил подняться
Вернувшийся с покоса отец нашел меня недалеко от воды
- Что с тобой, сынок! - поднял меня отец. Он был испуган
- Я упал, папа, - почему-то впервые соврал, я. - Оступился и упал.  Отец обмыл меня в речке и понес домой - Больше я тебя не отпущу, слышишь! - повто¬рял он.  Тогда я дал себе клятву: "Вырасту, обяза¬тельно рассчитаюсь с обидчиками"
Прошло много лет. Я рассчитался здоровьем за здоровье. И это было так. Однажды на приеме, ос-матривая очередного больного, я увидел карточку с Фамилией Куницын. Да, за дверями ждал очереди Васи¬лий Куницын. "Вот она, встреча!" - подумал я.
Обида, нанесенная в детстве, жила Со всеми подробностями в глазах пронеслась далекая неприят-ная история: тысячи юрких, стремительных птичек на берегу реки, маленькая лопаточка и засохшая в горле кровь
- Интересно, помнит ли он? - сказал я вслух и разрешил войти.
- Следующий! - позвала сестра.
Вошел высохший, с темными запавшими глазницами, человек. На жилистой шее - большой воротник рубашки с галстуком, на груди - медаль "За освоение целинных и залежных земель"
- Здравствуй, - сказал он  - Я к тебе, Саша,
посоветоваться приехал.
- Садитесь, - сказал я, предлагая стул.
- Да ты со мной проще, Саша.  Я в начальниках не хожу.
-  Он виновато улыбнулся. Вытащил из кармана пиджака платок, развязал его и положил на стол стопку бумаг.
- Мне предлагают операцию. Вот анализы, смотри. Не доверяю я тем, а ты свой, правду скажешь, - говорил Василий, заглядывая в глаза
- Надо, - ответил я.
- Тогда только в тебя вера, понимаешь.
- У вас хорошая клиника, база института, - попробовал возразить я, но Василий перебил
- Вот именно, Саша. Практикантов много, а тут, как ни говори, свой человек и уход, может, получше будет
Его долго готовили к операции. Переливали кровь, плазму, брать на операцию ослабленного боль-ного было большим риском. К счастью, Василий хорошо перенес не только предоперационную подготовку, но и операцию. Без осложнений прошел послеоперационный период, и через полтора месяца он уходил из стационара посвежевший, веселый. Глубокие складки на лице расправились, появился румянец. Прощаясь, долго тряс руку, а потом спросил: - Ну как, сейчас не зоришь стрижей? - помолчав добавил:
- Птиц дружище, любить надо. И пошел, помахи¬вая на прощание рукой, оглядываясь и улыбаясь, к ожидавшей у ворот машине. Уже из кабины крикнул:
- Спасибо тебе большое, Саша!
А в голове молоточками звенело: "Стрижей зоришь ! Стрижей зоришь! Гадина".
Перед глазами поплыл туман. Стало глухо и тяжело И неожиданно тысячи маленьких, юрких птичек заполнили небо, закружились в стремительном водовороте, пронзительно до боли в ушах засвистели и вдруг исчезли И только мешала дышать спекшаяся в горле кровь.