Товарный вагон и бутыль вина. Часть 1

18.35
В пятницу вечером, пересекая в районе бывшего хлебозавода Транссибирскую железнодорожную магистраль, Петрович упал и разбил бутылку водки.
Получилось по-глупому.
Петрович стоял, пропуская товарный поезд. Едва последний вагон прокатился мимо его высокой фигуры, как Петрович шагнул вперед.
Перейдя рельсы, он ступил на полоску гравия, разделяющую пути. В тот же момент справа раздался рев приближающегося локомотива. Петрович зачем-то рванулся вперед, задел левой ногой рельс и рухнул на шпалы.
Электровоз взревел. Раздался скрежет тормозов.
Петрович обеими руками схватился за нагретый солнцем чугун, перевалил тело через рельс и скатился с насыпи. Затем вскочил и побежал, не оглядываясь. Позади завизжала женщина, оставшаяся с той стороны путей.
Подумала, что меня задавило, решил Петрович и прибавил темп.
Еще полицаев вызовут, промелькнуло у него в голове. Оштрафуют за остановку поезда. Ну их в баню…
По ногам текло, в кармане ветровки слегка позвякивало. Только теперь он осознал, что спрятанная в карман поллитровка приказала долго жить.
Бутылка предназначалась на ужин. Вечер был испорчен.

18.42
Что есть жизнь? Сплошное разочарование, думал он. Еще десять минут назад я был преисполнен благостных дум о будущем и предвкушал хорошее окончание дня: доширак, тарелку клубники, хлебное вино… А нынче я выгребаю из кармана осколки и источаю запах дешевой водки.
Миль пардон, а почему «источаю запах», а не «благоухаю ароматом»?
Тут вот какое дело. Предвкушая чудный вечер, можно было бы говорить об аромате водки. Теперь, когда надежды разбиты в прямом и переносном смысле, органичнее было бы говорить о запахе дешевого пойла.
«А если б водку гнать не из опилок…»
Интересно, а из чего сейчас делают водку? Надо бы в интернете глянуть…
Стоп. А телефон?
Петрович, холодея, залез в карман штанов и вынул смартфон.
Надо же, работает. Даже экран без трещин. Ну хоть что-то приятное.

18.58
Петрович подходил к дому, жуя яблоко.
Почему считается, что змей соблазнил Еву именно яблоком, думал он. В раю что, был напряг с завозом фруктов? Почему из всех плодов выбор пал именно на яблоко?
А все просто, мин херц. В Европе, куда попала Библия, все плоды назывались яблоками. И апельсины у них были китайскими яблоками, и ананасы именовались сосновыми яблоками, и персики они обзывали персидскими яблоками. И даже помидоры все называли золотыми яблоками.
Короче, древо познания добра и зла тоже было яблоней. Чего заморачиваться…
От яблок его мысли перетекли на другие плоды. Например, почему арбуз по-английски – это «водная дыня»?
Поднявшись на пятый этаж, он столкнулся с соседом, носившим странную фамилию Титкен. Все знакомые называли его иначе. Удивительно, тот не возражал. А может, плохо слышал.
- Слышь, Титькин! – сказал Петрович. – Арбуз – это что: фрукт, овощ?
- Тыквина, - ответил Титкен.
Петрович остановился и завис в ментальном смысле.
- Подожди, какая тыквина? В школе учили, что арбуз – это ягода.
- А зачем тогда спрашивал?
- Так, пошутить хотел, - признался Петрович.
- Шутник. Ты бы поменьше шутил. А то дошутишься… На самом деле, в советское время арбуз, действительно, считался ягодой. Вавилов попытался было доказать, что это не так, но это плохо для него закончилось. Сначала вообще хотели расстрелять, но потом просто отправили в лагеря.
- Из-за арбузов, что ли? – удивился Петрович.
- Почему из-за арбузов? Из-за вредительства: он пытался озимые скрестить с яровыми. А на него донесли, что он крещением занимается. Времена-то безбожные были…
Титкен богобоязненно поглядел в угол и перекрестился.
Петрович трижды сплюнул через плечо.
- Почему через правое? – строго спросил Титкен.
- Извини, перепутал. Я же дислексик.
- По ночам ссышься, что ли? – насторожился сосед.
- Почему сразу ссусь? Разговариваю.
- А, понятно, - успокоился Титкен. – Ну ладно, прощевай. Пойду я. Светка в гараж послала картошки набрать, да огурцов соленых. У нее ж завтра днюха.
Титкен побрел вниз по лестнице.
- Я ей завтра стихи посвящу! – сказал ему в спину Петрович.
- Она тебе терпеть не может! – проговорил сосед, удаляясь. – Она не переносит белый шоколад, сериал «Во все тяжкие» и запах перегара по утру. И тебя. Даже не знаю, почему.
Зато я знаю, подумал Петрович и вздохнул.

19.10
На общей кухне было шумно и многолюдно.
- Прикинь, наши бельгийцев обыгрывают! – сообщил Иннокентий Захарович, приглашая Петровича разделить его радость.
- Надо же, - равнодушно сказал Петрович. – Кто бы мог подумать?
- Вот именно! Это дело надо обмыть. Историческое, понимаешь, событие в футбольном мире.
- Да у тебя каждый день такие исторические события, - проворчала его жена Катерина. – Где деньги только берешь, удивительно. Пенсионная карточка твоя у меня… Калымишь, что ль?
- Ага, - кивнул Захарыч, не отрывая глаз от смартфона, где шла игра. – Подрабатываю советником у Си Цзиньпиня. Рассказываю ему о загадочной славянской душе и учу пить водку, не закусывая.
- То-то я смотрю, российско-китайские отношения такие хорошие стали, - хмыкнул из угла бывший моряк Тихон Сидоров, играющий в шахматы сам с собой.
Это было его любимым развлечением. В такие моменты рядом с Тихоном всегда стоял его ближайший друг Петруха. Во время игры он шепотом подсказывал ходы. Например: «Ходи лошадью! Лошадью ходи, говорю!»
Бывший моряк засовывал под майку руку, чесал грудь и говорил: «Отвянь, гнида!» Но было заметно, что внимание Петрухи ему импонирует.
- А ты зря иронизируешь! – крикнул Захарыч, отрываясь от экрана телефона. – Помяни мое слово: через полтора года Россия и Китай станут лучшими союзниками в борьбе с тлетворным влиянием Запада!
- Я и не спорю, - задумчиво проговорил Тихон, глядя на доску.
Он взял фигуру, двинул ее в угол и сказал:
- Шах и мат!
Затем развернул доску, оглядел ее взглядом соперника и согласился:
- Да, пожалуй, мат… Поздравляю!
Петруха пытался было сунуть руку для пожатия, но бывший моряк сказал:
- Но-но! Ты для меня со вчерашнего дня нерукопожатный. Забыл?
Эти слова заинтересовали всех.

19.16.
- Чего это он у тебя нерукопожатный? – спросил Захарыч.
Баба Катя даже бросила чистить картошку и обратилась во внимание.
Видя такой интерес соседей, Тихон приосанился.
- Дело было так, - начал он, глотнув остывшего чаю. – Пошли мы с Петрухой на работу устраиваться. На завод.
- Давно бы надо! – кивнула Катерина.
Тихон дернул головой – он не любил, когда его перебивали. Но все же продолжил:
- Приходим мы, значит, в отдел кадров. Тетка нам говорит: типа, да, нам работники нужны, заполните эти бланки. Ну, сели мы за стол. А этот, - он кивнул на Петруху, - его же хлебом не корми, дай учудить. Вот он и говорит мне: «Дорогой! Не дашь мне потом свою ручку?» Ну, тетка как услыхала, так ее аж на стуле подбросило. Засуетилась чего-то, взяла наши бумажки и говорит: «Мы вам потом позвоним, как вакансии появятся». Выходим мы на улицу, а вся контора уже на нас из окон пялится. Видать, растрезвонила всем, что два пидора пришли устраиваться. Теперь нам работы не видать.
- А представляешь, каково настоящим пидорам? – сказал Захарыч. – Кто их на завод возьмет? Один выход: либо на эстраду, либо в политику.
- Ой, я, когда работала на швейной фабрике, был у нас в цеху один из этих! – сообщила баба Катя. – Всегда чистенький, манерный, аккуратный. Наладчиком работал. Не скажу, что красивый, но такой… обходительный. Все бабы за ним бегали – хотели его перепрофилировать.
- И что, перепрофилировали? – спросил Тихон.
- Ага. Только сначала он почти весь цех пере… профилировал! А потом выяснилось, что эта кобелина пять раз женатая была! Обычный мужик, просто под этих вот косил, чтобы бабы на него сами вешались.
- А тебя он… перепрофилировал? – поинтересовался Захарыч, причем с каким-то странным воодушевлением.
- А тебе-то что? – усмехнулась баба Катя. – Я тогда свободной женщиной была. Некоторые же, не будем показывать пальцем, пытались устроить свою личную жизнь, ушли ночью с чемоданом к молодухе…
- Да не уходил я к ней! – Захарыч стукнул кулаком по столу. – Я ж тебе в сотый раз говорю: у меня был кризис среднего возраста. Я пытался найти смысл в жизни.

19.25.
- Я так понимаю, не нашел, - резюмировал из угла Тихон.
- Найдешь тут, когда всем бабам одно надо, - проворчал Захарыч.
- Это чего – одного? – поинтересовался Петруха, поворачиваясь к Тихону и недвусмысленно подмигивая.
- Денег! – сказал Захарыч. – И чтобы побольше.
- Да, когда побольше – это хорошо, - вздохнул Петруха. – И денег в том числе…
- Тьфу на вас, - сказала Катерина беззлобно. – Жаль, никакой утвари под рукой нет, а так бы тебе, Петруха, первому прилетело.
- Почему это мне? – удивился тот. – Я ж от тебя к другой бабе не уходил. И что это за слово такое – утварь?
- А это вон у него спроси, - кивнула Катерина на Петровича. – Он шибко умный, институт заканчивал и две книжки напечатал.
Петруха не спросил, но вопросительно посмотрел на Петровича. Все остальные тоже повернули заинтересованные лица.
- В старину женщины всегда занимались домашним хозяйством, а мужики в поле работали, - пояснил Петрович. – И после работы некоторые мужики напивались вдрабадан. И вот приходит какой-нибудь муж домой, а жена, например, скалкой тесто раскатывает. Или, положим, полы метет. Увидит мужа, и давай его лупасить тем, что в руках есть, приговаривая: «У, тварь! Опять напился!» С тех пор эти предметы обихода так и назвали - утварь.
Помолчали, осмысливая.
- Вот за что я люблю тебя, - сказал Захарыч, - так это за то, что ты про всякую херню интересно рассказывать умеешь.

19.30
Зайдя в комнату, Петрович завалился на кровать. Несмотря на вечернее время, голода не чувствовалось.
«А вот выпить бы не помешало», - подумал он и поморщился, вспомнив о разбитой поллитровке и отсутствии финансовых перспектив на ближайшие дни.
Он не заметил, как уснул. И приснился Петровичу странный сон.
Будто лежит он на земле, устремив глаза в голубое-голубое небо. На небе, уже вечереющем, висит убывающая золотая луна. Петрович ничего не чувствует – ни рук, ни ног, ни тяжести тела, будто оно, это тело, стало совсем невесомым. Только все внутренности сковывает липкий, нарастающий ужас, готовый вырваться воплем через глотку. Он хочет набрать в легкие воздуха, чтобы крикнуть, но воздуха нет. Внезапно все небо заслоняет бледное лицо парнишки с хипстерской бородой, который говорит: «Чувак! Как же так? Ты держись!» Его голос дрожит. Петрович хочет усмехнуться в ответ и сказать что-то веселое, но губы ему не повинуются. Усилием воли Петрович попытался подняться, дернулся… и проснулся.
В дверь тихо, но настойчиво стучали.

19.40
- Кто? – сиплым со сна голосом спросил Петрович.
Дверь приоткрылась.
- Ты дома? – спросил женский голос, явно принадлежащий Светке Титкен.
- Нету меня, - сказал Петрович, закрыв глаза.
Видеть ее, действительно, не хотелось. Да и сон этот дурацкий…
Он услышал, что шаги приблизились к кровати. Потом пружины заскрипели под тяжестью ее тела – Светка присела на край.
- Ну ты чего? – спросила она.
Петрович открыл глаза.
- Я сегодня чуть под поезд не попал, - сказал он.
Про себя отметил, что прозвучало, как он и хотел – равнодушно. По-мужски.
Светка округлила глаза.
- Блин, ну ты даешь! Пьяный, что ли, был?
- Вот еще – пьяный. Так, чуть-чуть…
Она покачала головой.
- Ты это… осторожней давай. Если ты погибнешь, я этого не вынесу.
Судя по интонации, не врала. Хотя кто их, женщин, поймет: женщина же никогда не врет, она просто говорит то, что хочет слышать мужчина.
- У тебя муж есть, - сказал Петрович, стараясь поймать ее взгляд.
Поймал.
- Муж, - проговорила Светка, глядя Петровичу прямо в глаза. – Муж – он так, для декорации. А ты – для любви.
- А ты не думала, что дальше?
- В смысле?
- Ну вот что дальше нам делать? Как жить? Ведь ты же обманываешь его. А он любит. Наверное.
- Вот именно, - горько усмехнулась она. – Наверное. Он мне о своей любви говорил лет десять назад, когда напился на моем дне рождения. Да и то, если бы я не спросила, то и не сказал бы. Я тогда даже календарик завела: отмечала дни, когда у него появлялось хоть какое-то желание. За год штук пять крестиков набралось… Кстати, у меня же завтра днюха. Ты дома? Или работаешь?
- Дома.
- Придешь?
- У меня подарка нет, - усмехнулся Петрович.
- Мы что-нибудь придумаем, - сказала Светка и провела рукой по его бедру. – Может быть, сейчас? А? Толик в гараже…
Ее ладонь забралась выше.
- Свет, - сказал Петрович и положил свою руку на ее ладонь. – Давай не сейчас? Я что-то… плохо себя чувствую.
Она вздохнула.
- Ну понятно, - сказала Светка и пошла к двери. – Вообще, надо относиться к жизни проще.
Это верно, подумал он. Надо проще: если жена доставляет тебе удовольствие, то какая разница, чья это жена?
Спина уходящей Светки говорила: «Дурак!»
- Я и не спорю, - сказал Петрович.
- Что? – Светка оглянулась.
- Так, мысли вслух, - пояснил он.

19.50
Кто я? Что я? Куда иду?
Петрович усмехнулся: в моем возрасте надо уже думать, к чему я пришел.
А к чему ты пришел?
А вот к этому: к старой скрипучей кровати в комнате общаги, периодическому пьянству, отсутствию денег, перебоям с питанием и одиноким вечерам. Светка Титкен? Ну да, она имеется, но и с ней он одинок, ибо о чем с ней трахаться, как говаривал один персонаж.
Ты старое дерьмо на обочине жизни, подумал Петрович. Ты мечтал стать известным человеком, хотел поцарапать Землю, оставив свой след на ее поверхности, а стал кучкой испражнений, которая даже не превратится в окаменелость и не окажется спустя тысячу лет в руках радостного археолога, потомка Индианы Джонса.
Когда ты свернул не туда?
Хороший вопрос… Знать бы еще.
В дверь опять постучали.
- Светка, ты? – спросил Петрович.
- Не совсем, - ответил незнакомый мужской голос.
Дверь приоткрылась, явив Петровичу плечо человека, одетого в полицейскую форму.
- Можно? – спросил человек и, не дожидаясь ответа, шагнул в комнату.
Пропал, подумал Петрович. И снова закрыл глаза.

19.55
- Вам плохо? – поинтересовался полицейский.
- Да, - сказал Петрович, открывая глаза. – Легкое шоковое состояние. Я чуть под поезд не попал. Можно сказать, едва на тот свет не отправился.
- С поездами, действительно, беда, - кивнул гость. – Каждый год с десяток человек гибнут на рельсах. Что интересно, даже трезвые. Вот пару месяцев назад женщина погибла. Двое детей маленьких остались. А все почему? Город поделен пополам Транссибом, а безопасная переходка всего одна. Вот и гибнут.
- Собственно, чем обязан? – спросил Петрович, поднимаясь с кровати и пытаясь собраться с мыслями. – Я что-то нехорошее сделал?
Он попытался улыбнуться, но почувствовал, как дрожат губы.
- Простите, не представился, - чуть иронично сказал полицейский. – Капитан Плахов, участковый уполномоченный. Это моя работа – встречаться с людьми, живущими на моем участке. Особенно с новыми.
- Да я тут уже полгода живу, - сказал Петрович. – Не сказал бы, что я новый…
- Я один, а участок большой, - развел руками капитан. – К тому же, полицейские тоже люди – они болеют, ходят в отпуск, и тогда приходится работать на два, а то и три участка. На всех, сами понимаете, времени не хватает.
- Я понимаю, - кивнул Петрович и жестом пригласил капитана присаживаться.
Участковый посмотрел на продавленное кресло и, чуть поколебавшись, сел.
- Знаете, вы похожи на одного киноактера, - сказал Петрович. – Только я не могу вспомнить его фамилию.
- Да? – удивился капитан. – В первый раз такое слышу… Но давайте к делу: вы работаете?
- Да. Охранником на автостоянке.
Капитан сделал пометку в блокноте.
- Официально? – уточнил он.
- Эээ, - начал было Петрович, но участковый кивнул:
- Понятно, не продолжайте. И как зарплата? Хватает?
Петрович развел руками, как бы приглашая гостя полюбоваться на обстановку в комнате.
Капитан поглядел. Внезапно он улыбнулся.
- О! У вас есть проигрыватель для пластинок? – восхищенно воскликнул он. – Класс. Я-то свой давно выбросил, но теперь жалею. А все жена: «Зачем хранить эту рухлядь? Сейчас все слушают компакт-диски».
- Соседи подогнали, - ответил Петрович. – У них он все равно пылился без дела. И пластинки заодно отдали, у кого какие были.
Участковый уже стоял и перебирал конверты с винилом.
- Высоцкий, Окуджава, Галич… О, «Ария»! «Мастер», «Нирвана»… А это кто? Бен Уэбстер?
- Эээ… Наверное, - пожал плечами Петрович.
- Можно поставить? – попросил капитан, и голос его стал каким-то заискивающим. – Это потрясающий тенор-саксофонист! Под его музыку так хорошо думается, особенно под пьесу «Кроличий хвостик».
- Давайте поставлю, - сказал Петрович.

20.15
Это какой-то сюр, думал Петрович. Пришел сумасшедший мент, музыкальный маньяк, и слушает со мной Уэбстера. Почему джаз? Менты же только шансон и слушают!
Участковый сидел в кресле, прикрыв глаза и слегка раскачиваясь.
Сейчас он достанет пистолет и начнет стрелять, решил Петрович. А потом выяснится, что я – это всего лишь персонаж в фильме Тарантино. Причем, не главный персонаж, ведь меня убивают почти в самом начале.
- У меня отец очень любил Уэбстера, - сказал капитан, будто подслушав мысли хозяина. – Часами слушал. Ну и бардов наших. Он сам играл на гитаре, пытался что-то сочинять. Пел в компаниях. Возил меня на бардовские фестивали, хотя мне это не очень-то и нравилось. А когда он умер, я спустя годы понял, что мне всего этого очень не хватает: отца, бардов, Уэбстера… Мать-то после смерти отца все его вещи выбросила, чтобы не причиняли боль. И пластинки выбросила, и гитару. Ну, проигрыватель я сам выкинул, когда появилась другая аппаратура. Но си-ди проигрыватели какие-то бездушные, неживые. Как зомби: вроде бы и двигаются, а трупаки… А вы сами играете?
Капитан указал на гитару в чехле.
- Да, - настороженно сказал Петрович.
- Сочиняете?
- Бывает, - соврал он.
Чехол гитары был предательски покрыт толстым слоем пыли.
- Подождите, - сказал вдруг капитан, вглядываясь в лицо Петровича. – А вы не участвовали в фестивале «Струны над водой» в девяносто пятом?
Петрович вздрогнул.
- Было дело, - пробормотал он.
- А я и думаю: откуда я вас знаю? Фамилия-то знакомая! – хлопнул себя по бедру капитан и засмеялся. – Ну вы тогда наделали шума!
- Да, - мрачно сказ Петрович. – Шум был. Меня же тогда освистали…
- А я вот никого не запомнил, кроме вас! – сказал участковый. – Потому что все эти «Лыжи у печки стоят» надоели, а вы тогда вышли на сцену и стали петь о чем-то фантастическом. Как там было? «Позвони мне, когда умрешь, расскажи, как дела на родине».
- «Мы все так же любимы богом или это очередная ложь?» - вспомнил Петрович.
- Точно! Это прям как глоток свежего воздуха был. Словно ведро холодной воды вылили на меня.
- А тогда, действительно, было душновато, - засмеялся Петрович.
- Ага, - согласился капитан. – Помню, все время пить хотел… Ну дела! Не думал, что спустя столько лет буду с вами общаться. Я потом видел вас один раз по телевизору, вы рассказывали, что выпустили книгу стихов. Но мне эта книга не попадалась.
- Вон, на полке стоит, - сказал Петрович.
Капитан поднялся, взял книгу, стал перелистывать.
- Дадите почитать? – спросил он. – А лучше – продайте! Вам, небось, деньги не помешают.
Петрович быстро подсчитал в уме и кивнул:
- За 350 продам.
Поллитровка и банка пива на утро. Живем, пронеслось в его голове.
- Давайте! – согласился капитан, протягивая деньги. – И это… Можете подписать?
Петрович слегка удивился, но кивнул:
- Подпишу. Пойдет так: «Игорю на память о неожиданной встрече»?
- А откуда вы знаете, как меня зовут? – удивился участковый.
Удивился и Петрович:
- Знаете, как-то само пришло в голову. Наверное, просто угадал.

21.05
Проводив участкового, Петрович глянул на часы. Слава богу, магазин еще открыт.
- А жизнь-то начинает налаживаться! – сказал Петрович.
Встречаться с соседями он не хотел. Ну их! Еще начнут выпрашивать, зачем участковый приходил, чем интересовался. Не объяснишь же им, что мент полчаса джаз слушал… Кто поверит?
- А я тебе говорю, что моя фамилия Титкен! – доносилось из-за двери. – Титкен, а не Титькин!
- Бу-бу-бу, - невнятно ворчал Захарыч.
- Это старинная датская фамилия! Мой предок вместе с Кутузовым в Бородино участвовал! Ты про Багратионовы флеши слышал хоть? Там мой пращур кровь проливал за Россию. А твои предки в это время кобылу за Ханкой доедали!..
Петрович открыл окно и перемахнул через подоконник – так оно быстрее будет.
В магазине было малолюдно. Какое-то существо непонятного пола пыталось купить пива, продавец тыкала пальцем в объявление и говорила, что без паспорта никак.
- Да мне уже есть восемнадцать! – возмущалось существо. – Всегда продавали, а тут…
- Да я тебя в первый раз вижу! – сказала продавщица.
Петрович не помнил ее имени, но знал, что она живет где-то неподалеку.
– Показывай паспорт – и продам, - продолжала работница торговли.
- Что за гадское государство! – закричало существо. – Это полицейский произвол. Почему я должен носить с собой паспорт? Нет такого закона.
О, прояснилось. «Должен». Значит, он. Самец.
- Не нравится – поезжай в Америку, - сказала продавщица. – Там алкоголь вообще с 21 года. Повыступай там, быстро в тюрьму посадят. Будешь сидеть на параше и гордиться, что это параша в самом лучшем и демократическом государстве.
- У, гады, Навального на вас нет, - зло сказал парень и пошел к выходу.
- Вырастили детей на свою голову, - усмехнулась продавщица и посмотрела на Петровича. – Вам чего?
- Бутылочку водки за 270 и банку пива за 80, - сказал он.
- О, джентльменский набор одинокого мужчины, - насмешливо сказал кто-то за спиной.
Петрович обернулся и замер – она! Та самая, на которую он издалека засматривался. Ангел без крыльев, иначе не скажешь.
Он покраснел, будто его уличили в чем-то непристойном.
Ангел засмеялся:
- Ого! Не думала, что среди местных мужиков есть такие чувствительные. Не иначе, как снег сегодня пойдет.

21.15
Петрович стоял на крыльце магазина. Ждал. Почему-то хотелось объясниться.
- А, это вы, спивающийся джентльмен, - усмехнулась она, выходя из магазина. – Чего стоим? Кого ждем?
Внезапно стало легко. Скованность и волнение пропали. Главное, не перейти на развязный тон, подумал Петрович.
- А вы знаете, что вы ангел? – сказал он, улыбаясь.
- Конечно, знаю, - кивнула она. – Меня так и зовут – Ангелина.
- О как! – удивился Петрович. – Мою бабушку так звали.
- Не надо смеяться, - улыбнулась она. – Понятно, что имя несколько старомодное. Но не я его выбирала. И, согласитесь, Глафира звучало бы еще страннее.
- Или Евпраксия, - кивнул Петрович. – А однажды я общался со старушкой по имени Ифигения.
- Что это имя означает, интересно?
- Насколько помню – Бессмертная.
- А что? Ифигения Кащеевна – звучит! Правда?
- Звучит, - согласился Петрович.
- Кстати, как вас зовут? – поинтересовалась она.
- Местные все зовут просто – Петрович.
- А меня местные зовут Геля. Некоторые друзья – Гела.
- Почему Гела?
- Есть соображение на этот счет, - усмехнулась она. – Но я с ним, с этим соображением, не согласная.

21.20
Они молчали, улыбаясь. Глядели друг на друга.
- Так вы тут стояли, чтобы сказать мне, что я ангел? – спросила она.
- На самом деле, я не знаю, зачем тут стоял. Точнее, знаю – я ждал вас. Но не знал, зачем… Наверное, просто хотел поговорить. Сказать, как вы прекрасны.
- А вечер, я смотрю, перестает быть игривым и становится томным, - подмигнула она. – Тогда говорите.
- Что говорить?
- Как что? – удивилась она. – Что я прекрасна. Вы же так этого и не сказали.
- Действительно, - усмехнулся Петрович. – Не сказал. Тогда скажу: вы прекрасны.
- Потрясающе! – сказала она. – То-то муж обрадуется, когда узнает, что у меня очередной поклонник.
Петрович сник.
- А вы замужем? – спросил он, выискивая взглядом кольцо на ее руке.
Кольца не было.
- В каком-то смысле – да, - сказала она. – А вас это пугает?
- Я ничего не боюсь, - ответил Петрович.
- Тогда пойдемте погуляем, Макфлай, - сказала она, неожиданно беря его под руку. – Проводите меня, а то темно уже становится.

21.30
- Почему Макфлай? – спросил он, шагая по тротуару.
- Ну вы же ничего не боитесь, - улыбнулась она. – Совсем как Марти Макфлай.
- Это кто?
- Божечки! Вы не знаете, кто такой Марти Макфлай?
Петрович покачал головой.
- А какие вы фильмы смотрите? – поинтересовалась она.
- Разные, - уклончиво ответил он, припоминая фамилии режиссеров. – Балабанова смотрю, Тарантино… Правда, я в кино лет двадцать не был.
Они пересекли улицу, прошли вдоль гаражей и шагнули на шпалы заброшенного пути.
- Куда мы идем? – спросил Петрович. – Я думал, вы рядом с магазином живете. Часто видел вас там.
- А вы где живете?
- В общаге. В той, в которой магазин находится.
- А, где химики жили?
- Какие химики? – удивился Петрович.
- Монахи! Последователи учения Бертольда Шварца…
Увидев его недоумение, Ангелина засмеялась.
- Да шучу я, - сказала она. – Химики – так называли осужденных. В этом общежитии раньше находилась колония-поселение, где они жили.
- Серьезно?
- Ага, - улыбнулась его спутница. - Страшное было время. Мама рассказывала, что ночью по микрорайону опасно было ходить. Химики приходили на танцы в парк, приставали к людям. Драки там постоянно случались… Отбыв срок, многие оседали здесь же, в микрорайоне, потому что возвращаться им было некуда: после суда всех выписывали из квартир, а некоторые жены, подхватив детей, уезжали, чтобы начать новую жизнь. Мужики, мотая срок, находили здесь новых возлюбленных, селились потом у них, заводили детей – и получали новые сроки, потому как люди не меняются. А став рецидивистами, они уже уходили далеко и надолго. Дети росли, не зная отцов, но с их генами.

21.45
Они шли по шпалам, уходя все дальше от жилых домов. Над головами зажигались звезды.
- Так вы думаете, люди не меняются? – спросил Петрович.
- Говорят, что нет. Они приспосабливаются. Вы же знакомы с трудами Дарвина?
- Так… В общих чертах: естественный отбор, выживает сильнейший. И все такое…
- На самом деле, он не писал, что выживает сильнейший. Дарвин употребил фразу «выживание наиболее приспособленных». То есть виды, которые сумели приспособиться к тем или иным условиям, выживают, а кто не смог приспособиться – те, увы, уходят в мир иной.
Помолчали, шагая по шпалам. Удивительно: вроде ночь, но не темно, отметил Петрович.
- Вы мне так и не ответили: куда мы идем? – напомнил Петрович.
- К дяде Мише. Вот, несу ему ужин: хлеб, вино.
- А ваш дядя не дурак! – хмыкнул Петрович. – Вино на ужин.
- Все ж лучше, чем водка, верно? – сказала она.
Фраза прозвучала совсем не обидно, поэтому Петрович легко согласился:
- Верно. Я бы тоже не отказался пить на ужин вино. Только дорого. И его надо много, чтобы торкнуло…
- А это обязательно – чтобы торкнуло? – улыбнулась Ангелина.
- А зачем тогда пить? – удивился Петрович и даже остановился.
- Например, для улучшения пищеварения, - ответила она, продолжая идти. – Для радости. Или для соблюдения традиции, для ритуала…
Оглянулась.
- Так вы идете?
- Да-да, иду, - пробормотал он, подходя ближе. – Знаете, вы удивительный человек.
- Почему?
- Потому что я, разговаривая с вами, постоянно удивляюсь! – сказал Петрович. – А если серьезно, то я уже забыл, когда нормально общался с людьми. Все разговоры – либо по делу, либо ни о чем. И главное, никто не слушает, что ты говоришь – люди просто ждут своей очереди вывалить на тебя информацию… Вы заметили, как местные здороваются?
- «Как оно ничего?» – улыбнулась она.
- Вот именно! Я даже поначалу не понимал, чего они спрашивают.
- Это означает «как дела?» - сказала Ангелина. – Только на самом деле никому не интересно, как у вас дела.
- Ага, - кивнул Петрович. – Есть даже такое выражение: зануда – это человек, который на вопрос: «Как дела?», начинает рассказывать, как у него дела.
- Женщины говорят иначе, - засмеялась Ангелина. – Зануда – это человек, которому проще дать, чем объяснять, почему ты не хочешь давать.
- Чего дать? – не понял Петрович.
- Того!
- А, - сообразил он. – Вы про секс.

21.56
- Именно, - ответила она. – Среди местных людей слово «дать» используется только в этом значении.
- А как же, например, фраза «дать по морде»?
- Эту фразу легко можно заменить одним нецензурным словом, - пожала плечами Ангелина. – Здесь никто не пользуется этим анахронизмом – «дать по морде». Да и слово «морда» редко услышишь.
- Дайте угадаю, - сказал Петрович. – Они заменяют его нецензурным словом?
- Вы догадливый.
Петрович усмехнулся.
- Да нет, на самом деле я осведомлен о терминах, распространенных среди местного населения…
Он замолчал, оглядываясь по сторонам.
- Но помилуйте, куда, в самом деле, мы направляемся? Где он находится, ваш дядя?
- Он сторож на бывшем заводе, - ответила она. – Видите – впереди огни? Этот путь ведет как раз туда, на завод, а на въезде имеются ворота и КПП. На этом КПП дядя Миша и сидит. Только он мне не дядя.
- Это как?
- Да так. Все его называют дядя Миша, хотя он, скорее, дедушка Миша. Он был старым, когда я еще была совсем маленькой девчонкой. Сколько ему лет – никто точно не знает. Но за последние годы он ничуть не изменился. Дядя Миша работал сторожем на заводе, когда завод еще функционировал. Теперь охраняет то, что от завода осталось.
- А чем там занимались, на том заводе?
- Если не ошибаюсь, делали какие-то железобетонные изделия. Что-то в этом роде. У меня мама там когда-то давно работала, она с тех пор дядю Мишу и знает.
- Так ваша мама и дядя Миша?..
Ангелина засмеялась:
- Да ну нет же! Это совсем не то, что вы подумали. Он уже тогда ей в отцы годился. А может, и в деды…
Рука Ангелины легла на его плечо, а сама она стала идти по рельсам.
- Согласен, по шпалам идти неудобно! – сказал Петрович. – Расстояние между ними всегда разное. Интересно, почему?
- Наверное, именно потому, что они не предназначены для гуляния, - предположила она.
Потом стала напевать:
- Путь наш длинен и суров, много предстоит трудов, чтобы выйти в люди, чтобы выйти в люди…
- Это… из «Республики ШКИД»? – спросил Петрович.
- А вы не такой темный, как кажется на первый взгляд! – удивилась она.
- В детстве любил эту книгу, - пояснил он.
- А кто ваш любимый герой?
Петрович задумался.
- Наверное, Японец, - сказал он.
- Почему?
- Трудно сказать… Может потому, что он маленький, хилый, но при этом отчаянный и умеет отстаивать свою точку зрения. Да еще немецкий язык знает.
- А вы слышали, что он после окончания школы работал в милиции?
- Серьезно?
- Да. Заведовал милицейским клубом. Потом окончил институт и стал режиссером. Работал вместе с Шостаковичем над оперой «Нос» по Гоголю.
- Хорошую карьеру сделал? – заинтересовался Петрович.
- К сожалению, он рано умер. От скарлатины.

22.15
Так они и шли: Петрович по шпалам, а она по рельсам, опираясь для равновесия на плечо мужчины.
Он поймал себя на мысли, что готов идти так бесконечно: в никуда, не спеша, с женской ладонью на плече. Пахло чем-то сладко-пряным – не то от трав, не то от спутницы. Слышалось стрекотание сверчков. Над головой мерцали звезды. Где-то за спиной висела луна, освещая окрестности. Точнее, даже не так: складывалось ощущение, что свет шел со всего неба. Такое бывает в Новогоднюю ночь, подумал Петрович.
Он вспомнил, как его отец всегда выходил покурить на улицу минут за десять до Нового года, это был его какой-то особый ритуал.
Петрович представил, как вышел вместе с ним. Не покурить, потому что маленький. А так – проникнуться моментом.
Затянувшись и положив руку на его плечо, отец сказал: «Ну вот, еще один год, слава богу, прожили. Дай бог, чтобы и следующий был хорошим».
«Пап, - сказал маленький Петрович. – Так ведь этот год не был хорошим – баба Маша померла».
«Померла – и хорошо, что померла, - ответил отец. – Значит, так надо было. Теперь она там, где всем хорошо».
«А мамка плакала, когда бабу Машу хоронили».
«Дура она, потому и плакала, - произнес отец. – Когда человек умирает – радоваться надо. Он же на небеса уходит, где его встретит отец наш небесный. А мамка твоя – она по себе плакала. Из-за эгоизма это. Веры-то в ней с гулькин нос».
«Нам в школе говорили, что бога нет. И что нет ни рая, ни ада».
«А это уже каждый сам решает – есть бог или нет, - сказал отец. – Если считаешь, что бога нет, то и не увидишь его никогда. Пройдешь – и не заметишь. Он, может, и захочет тебе помочь, да ты не увидишь его руки, протянутой к тебе».
Он вздохнул от этих мыслей.
- Ну и что, увидели вы бога? – спросила Ангелина.
- А я что, вслух говорил? – изумился Петрович. – С ума сойти! Со мной такое впервые. Задумался чего-то…
- Так что, увидели?
- Не знаю, - сказал Петрович. – Вряд ли. И вообще, я бы не сказал, что очень религиозен.
- Можно не быть религиозным, но быть верующим, - пожала плечами Ангелина. – Говорят же, что религия и вера – разные вещи.
- Это как так?
- Религия – это то, что идет от ума. Вера – то, что от души.
- И как одно отличить от другого? – заинтересовался Петрович.
- Есть такое выражение, что вера – это то, за что ты готов умереть, а религия – это то, за что ты готов убивать.
- Многие люди готовы убивать за деньги, - заметил Петрович.
- Наверное потому, что они сделали деньги своей религией.
Ангелина оступилась и едва не упала. Петрович успел поддержать ее, схватив двумя руками за талию. Это было не трудно – Ангелина показалась ему очень легкой, прямо воздушной.

22.32
- Помню, у нас в городке батюшка был, - сказал Петрович, продолжая шагать. – Молодой такой. Все прихожанки от него млели. И говорил так красиво, проникновенно. А в свободное время он в областной центр уезжал, по кабакам таскался. Говорят, любовниц было немерено…
- И что? Из-за этого кто-то перестал верить в бога?
- Да я как-то не вдавался в подробности. Я тогда в классе пятом, наверное, учился. Слышал, как мама про это рассказывала, вот и отложилось в памяти. Ей это очень не нравилось, но в церковь она все же ходила.
- Она верующая? – спросила Ангелина.
- После разговора с вами я склонен думать, что она больше религиозная, чем верующая.
- Я так понимаю, вы сейчас с ней не общаетесь?
Петрович вздохнул.
- Мы живем на расстоянии тысячи километров друг от друга. Письма, конечно, не пишем, но она иногда звонит…
Правда, я не всегда отвечаю, добавил он мысленно.
- Вы с ней не очень ладите, да? – сказала Ангелина, повернув к нему голову и пытаясь заглянуть в глаза.
Петрович отвел взгляд в сторону.
- Мы с ней разные люди, - сказал он. – Она всегда была достаточно властной, хотела, чтобы все было по-ейному… ну, так, как она хочет. А я был достаточно свободолюбивым, ее контроль мне не нравился. Уже потом, когда я вырос, она просила прощения: сказала, что совершила много ошибок, когда меня воспитывала, и знает, что часто пренебрегала своими материнскими обязанностями. А у меня в детстве иногда были мысли, что она – не моя родная мать. Я ее спросил об этом, она рассердилась. Подзатыльник мне влепила и сказала, чтобы я больше такой ерунды не говорил.
- А как у нее складывались отношения с вашей женой?
- Постойте, я не говорил, что был женат, - опешил Петрович.
- Я просто угадала. Предположила, что у вас была жена, и именно после разрыва с ней вы уехали из родного города и приехали сюда. Так?
- Почти, - кивнул он. – За тем лишь исключением, что приехал я сюда полгода назад, а расстались мы двадцать пять лет назад.
- Ого! – сказала Ангелина. – Четверть века. Одно поколение… А вы, судя по всему, не дорожите временем. Но что-то же вам дорого?

22.48
Петрович задумался.
Ангелина молчала и не торопила. Но ничего хорошего в его голову так и не пришло.
- А ваша жена – она красивая? – спросила Гела.
- Красивая, - сказал Петрович. – На вас, между прочим, похожа.
- А дети-то у вас есть?
- Да, есть. Сын. Но я его не видел давно. Собственно, двадцать пять лет и не видел. Ему сейчас… двадцать семь. Или двадцать восемь. Точно – двадцать восемь.
- Вы не помните год его рождения? – удивилась она. – А день?
- Помню – 3 сентября. День окончания второй мировой. Запомнил, потому что в школе писал реферат на эту тему. Вот и осталось в памяти…
Помолчали.
- Выходит, вам не дороги ни мама, ни бывшая жена, ни сын. Отец?
- Он умер…
Петрович думал, что сейчас она выразит ему сочувствие, но Ангелина лишь спросила:
- Как это произошло?
Петрович никогда не рассказывал эту историю, поэтому помедлил, подбирая слова.
- Мне лет пятнадцать было, - начал он. – Мы тогда жили в частном доме. Не в деревне, а в городе, но дом был свой – старый, деревянный… Сосед у нас был – дядя Петя. Так-то нормальный мужик. Хоть и судимый, но спокойный. Учил меня играть на гитаре блатные песни всякие. Но как выпьет – начинал буянить. То ли жена ему когда-то изменила, то ли он думал, что изменила… В общем, он, выпив, начинал ее бить. Она иногда просто терпела, а иногда, когда видела, что он вообще не в себе, к нам прибегала. Переждать. Он-то, дядя Петя, побуянит, да успокаивается. А утром на коленях перед ней ползает, прощенья просит. Она и прощала… И вот однажды тоже прибежала. Сидела, с матерью моей общалась. А тут дядя Петя стал к нам ломиться. Кричит: «Надька, иди домой, мне с тобой, сукой, поговорить надо!» Ну и ругался матерно. Отец дверь открыл, вышел на крыльцо и говорит: «Петь, иди домой, остынь». А тот в драку: «Она и с тобой, падла, встречалась! Я знаю!» Ну, отец его с крыльца и столкнул – я в окошко видел. Сам-то на улицу не выходил, боялся… Тут сосед вообще с катушек слетел. Как завизжит: «Ты на кого руку поднял, фраер?» Убежал… Отцу бы в дом пойти, да дверь запереть. А он так и стоял на крыльце. А сосед вернулся с ружьем и сразу выстрелил в отца. Молча, без криков, без ругани… Я хоть и боялся, но на улицу выбежал. Отец лежал, а его белая майка вся была красная. Он всегда эти майки носил, мать их «алкоголичками» называла и смеялась, потому что отец мой вообще не пил. Курил – да. Но не пил… Я к отцу подбежал, на колени перед ним стал. А он уже не дышит… И слышу только, как сосед говорит: «И тебя, щенок, вслед за батей, чтобы не мстил…» А я голову поднимаю, смотрю на соседа, и не чувствую ничего – ни страха, ни ненависти. Ничего… Будто сон смотришь. Или кино… А он стоит, целится в меня… Наверное, целую вечность целился… Потом бросил ружье и тихо так говорит: «Да за что мне это?» И ушел… Ну, мама выбежала, крик подняла. Кто-то милицию вызвал… Говорят, когда милиционеры в его дом забежали, он лежал на кровати и телевизор смотрел. Вроде как «В мире животных». Может, и врут, не знаю…
- Его посадили?
- Посадили, конечно. Дали десять лет, по-моему. Или больше, я уже не помню.
- Вы его потом видели?
Петрович помотал головой:
- Нет. Матери через год дали квартиру в пятиэтажке, мы переехали. Старые деревяные дома снесли, соседку тоже куда-то переселили. В общем, ни ее, ни дяди Пети я больше не видел.

23.08
Микрорайон остался далеко позади, но завод, похоже, не приблизился ни на метр – его огни все также сияли вдалеке.
- Странно, - сказал Петрович. – Идем уже часа два, а такое ощущение, что стоим на месте.
Его спутница улыбнулась:
- Вы куда-то торопитесь?
- Нет-нет, что вы! Наоборот, ваше общество мне очень даже нравится. Оно гораздо лучше, чем то общество, с которым я общаюсь постоянно.
- Если ваше общество такое плохое, то зачем вы с ним общаетесь? – удивилась Ангелина.
- Ну с кем-то же общаться надо? – пожал плечами Петрович. – Вокруг живут люди: соседи, коллеги по работе, знакомые. Те же продавщицы в магазине! Естественно, я с ними общаюсь…
- Ну можно же общаться и с другими: с Львом Толстым, Достоевским…
- А, вы про книги! – догадался Петрович. – Раньше я много читал. Но с определенного момента времени я стал жить проще, не обременяя себя тяжелым багажом. Все мои вещи умещаются в одном рюкзаке. Плюс гитара, которую я зачем-то еще вожу с собой, хотя не играл на ней, наверное, года два. Так что, если понадобится, я легко могу сорваться с места за пять минут…
- Куда?
- Ну… Куда глаза глядят. Как, например, я здесь оказался? Познакомился с одним мужиком, он и предложил: давай, говорит, ко мне на родину махнем! У меня там знакомства, на работу устроишься… Ну и махнули. А приехали, оказалось, что он немного привирал: ни знакомств дельных, ни работы… Сам он через неделю пропал куда-то, но с парой дружков своих познакомил. Через них я комнату в общаге снял, да на стоянку сторожем устроился.
- Жизнь удалась! – засмеялась Ангелина.
- Могло быть и хуже, - сказал Петрович.
И даже не обиделся.

23.15
- А вы о чем-то еще мечтаете? – спросила она.
- Да. Например, заработать миллион. А лучше два или три. Или пять.
- А если серьезно?
Петрович усмехнулся.
- Мечты – это для детей. В моем возрасте идеалистов не бывает. Это раньше можно было считать, что разум определяет бытие. А с возрастом понимаешь, что материя первична, а идея – вторична.
- Сколько у вас в голове всего намешано… А почему вы считаете, что материалист не может мечтать? Что за странный подход?
- Не знаю… Меня так в школе учили. Но я с тех пор как-то не думал об этих вещах.
- Прежде чем куда-то двигаться, нужно иметь представление о конечной точке. Или, хотя бы, о промежуточных, верно? – сказала она.
- Ну да.
- Вот эти точки промежуточные, наверное, и называются мечтами.
- Ну нет, - запротестовал Петрович. – Мечты – это что-то из разряда фантастического. Например, уметь летать. А то, о чем вы сказали, это не мечты, а планы.
- Говорят, что план - это лишь термин, который придумали для мечты взрослые люди. Им кажется, что если они будут говорить о мечте, то окружающие воспримут их за фантазеров. Но любая, даже самая смелая фантазия, может быть воплощена в жизнь. Главное – время и настойчивость. Когда-то полеты человека были фантазией, а сейчас они реальность. Пятьдесят лет назад казалось фантастическим, что можно гулять по лесу и разговаривать с человеком, который находится за сотни километров от тебя. Сорок лет назад мы смеялись над мыслью, что фотографии можно отправлять с одного телефона на другой. Но сейчас это реальность.
- И все равно – это не мечты, а планы, - упрямо повторил Петрович.
- План – это пошаговая инструкция. А полет в космос начинался с мечты человека об освоении межзвездного пространства… Но я повторю свой вопрос: у вас есть мечта?

23.22
Петрович молчал.
Они шли мимо каких-то небольших разрушенных строений, белеющих в темноте. Легкий ветер принес издалека запах костра. Где-то вдалеке за спиной прогрохотал поезд, периодически подавая предупредительные сигналы.
- Собственно, вы не обязаны отвечать, - сказала Ангелина. – Вы же не на допросе.
- Я молчу не потому, что не хочу говорить, - ответил Петрович, - а потому что и говорить-то нечего… Не было у меня каких-то мечт… Ну да, в детстве, как и все пацаны, мечтал быть космонавтом. Когда посмотрел фильм про мушкетеров – хотел быть мушкетером. Когда посмотрел кино про пиратов – хотел быть пиратом. Но это ж так, глупости. Помечтал – и забыл. Потом мечтал стать популярным певцом, иметь толпу поклонников, много денег. А столкнулся с тем, что надо было не мечтать, а выживать. Добывать себе кусок хлеба.
- Прям-таки кусок? Хлеба?
- Ну хлеб, положим, был. Но иногда на него хочется положить кусок колбасы.
- А не было у вас… ну, скажем, неких видений о том, какой вы видите свою жизнь? Моя мама, например, как-то сказала, что мечта ее жизни – это сидеть на берегу моря в шезлонге, смотреть, как играют в море дельфины, и пить пина колада. Правда, оказалось, что она не знает, что такое пина колада. Просто услышала в каком-то фильме, вот и запомнила.
- Это белый ром с кокосовым молоком и ананасовым соком, - сказал Петрович, усмехнувшись.
- Надо же! – засмеялась Ангелина. – Вы такие вещи знаете.
- Бывали времена, когда я и в бары хаживал, - сказал Петрович. – И не один, если вы понимаете.
- Что уж тут непонятного? Все предельно ясно: хороший коктейль делает женщину веселой и сговорчивой.
- Некоторых и пиво делает сговорчивыми, - заметил Петрович.
- Боже мой! – шутливо воскликнула Ангелина. – Вы с какими женщинами общались? У которых низкая социальная ответственность?
- На порядочных женщин у меня бы денег не хватило, - пояснил он. – А что касается, как вы говорите, видений, то у меня была примерно же такая мечта, как у вашей мамы. Только без моря и дельфинов.
- Расскажите, - попросила она.

23.42
- Я когда-то давно смотрел фильм американский, - начал он. – Может, и не американский, но про Америку. Мне тогда лет семнадцать было. И вот там один из героев ехал в товарном вагоне поезда. Ну, знаете, такие теплушки с большой дверью? И вот он ехал в вагоне, сидя на охапке сена и прислонившись спиной к стенке. Он смотрел в открытую дверь на залитые солнцем поля и пел под гитару какую-то песню… И я тогда очень позавидовал ему. Мне хотелось жить так, как он: ехать в товарном вагоне, не задумываясь о будущем, играть на гитаре, петь песни о том, что я вижу через открытую дверь. И чтобы рядом была бутылка вина, даже не бутылка, а такая вместительная бутыль в оплетке, из которой пьешь, а вино никогда не кончается. И ехать, ехать, ехать…
- Получается, ваша мечта – это товарный вагон и бутыль вина? – улыбнулась Ангелина.
- Вы про гитару забыли, - напомнил Петрович.
- А вы про нее всегда помните?
Он не ответил.
Гела усмехнулась:
- Все с вами ясно.
- Что вам ясно? – спросил Петрович, чувствуя досаду.
- Вы из тех людей, которые всю жизнь мечтают о счастье, но так и не смогли для себя понять, в чем же это счастье заключается.
- А вы хотите сказать, что знаете секрет счастья? – усмехнулся он.
- Конечно. Все секреты, на самом деле, просты. Секрет богатства, секрет счастливой жизни, секрет похудения… Но люди постоянно усложняют то, что просто. И знаете, почему?
- Просветите.
- Чтобы оправдать свою лень и никчемность.
Петрович задумался.
- Ну так сделайте милость, - сказал он, - расскажите, что такое счастье.
- Счастье – это гармония души и разума.
- Как это? – не понял Петрович.
- Например, когда жена и любимая женщина – это один и тот же человек. Когда твоя работа одновременно является твоим же любимым занятием. Когда ты всегда поступаешь по совести, а не так, как тебе велят окружающие.
- Ну, это утопия, - сказал он.
- Разве? Вот вам нравится то, что вы сейчас делаете?
- Нравится, - сказал Петрович.
- Вы чувствуете какой-то конфликт между душой и разумом?
Петрович усмехнулся:
- Вроде бы нет.
Геля остановилась и торжественно произнесла:
- Тогда прочувствуйте момент, потому что вы счастливы!
Остановился и Петрович.
- Но мне сейчас просто спокойно, а не радостно, - пожал он плечами.
- А кто вам сказал, что счастье – это радость? Радость приходит и уходит, а гармония – постоянна. Главное, добиться ее. И жить потом в гармонии. С собой. С окружающими. С миром.

23.50
Пошли дальше. Петрович молчал, осмысливая.
- Ну хорошо, - произнес он. – А как стать богатым? Если, например, зарабатываешь копейки…
- Очень просто: тратить меньше, чем зарабатываешь.
Он расхохотался.
- И в самом деле просто, - сказал Петрович. – Только вы упускаете один момент: богатый человек – это тот, у кого много денег. А если получаешь 20 тысяч, богатым не станешь.
- Разве? А я думала, что богатый человек – это тот, кому хватает денег.
Петрович промолчал. Спорить не хотелось.
Вдруг он вздрогнул и остановился. Сердце екнуло и сорвалось вниз.
Впереди, метрах в десяти от них, железнодорожный путь быстро пересекло какое-то небольшое темное пятно. Раздалось уханье, похожее на смех. Уханье удалялось в темноту. Было слышно, как шуршит трава.
- Что это? – спросил он.
Гела пожала плечами:
- Скорее всего, фазан. Их много тут.
- Да не похоже это на фазана, - покачал головой Петрович. – Крупнее. И звук не такой…
- Я не сильна в биологии, - сказала она. – Может, камышовый кот?
- Может быть, - сказал Петрович, никогда в жизни не видевший камышовых котов.
- Тогда пойдемте…
Петрович двинулся вперед, хотя руки слегка дрожали.
- А говорили, что ничего не боитесь, - сказала Ангелина. – Кстати, мы скоро придем, а я вас так и не спросила о самом главном.
Действительно, огни завода приблизились. До них оставалось метров сто, не больше.
- О чем же вы не спросили? – поинтересовался Петрович.
- Почему вы расстались с женой?
Петрович не сдержался и расхохотался.
- Вас действительно это интересует? Вот сейчас? Здесь?
Он разве руки в стороны, словно приглашая посмотреть на это «здесь», окружавшее их.
- У меня есть маленькое хобби, - серьезно сказала Ангелина. – Я коллекционирую причины разводов.
- Что?
- Я коллекционирую причины разводов, - повторила она. – Всякие нелепые причины, по которым люди расходятся.
- И большая у вас коллекция? – заинтересовался Петрович.
- Огромная. Так, одна женщина подала на развод потому, что ее муж любил окрошку на кефире, а ее от одного только вида этой окрошки тошнило. Все бы ничего, но муж буквально ежедневно заставлял несчастную женщину готовить ему эту окрошку. Сам он готовить не умел. В результате их брак продлился чуть больше года... А один мужчина ушел от жены только лишь потому, что она неправильно выдавливала из тюбика зубную пасту: надо было давить с конца, а она давила с начала.
- Вы серьезно?
- Вполне. И поэтому я хочу узнать вашу историю развода. Если, конечно, вы не против ее рассказать.
- Да рассказывать особо нечего. Мы стали встречаться еще до армии, а когда я вернулся, решили пожениться. Я на промкомбинате работал, он к министерству обороны относился, платили там неплохо. Потом Юрка родился. Жили, вроде, нормально. Надька… ну, жена моя, она учительницей английского была. Пока сидела в декрете, подрабатывала… этим… как его?
- Репетитором?
- Во-во. Моя зарплата, плюс ее репетиторство – на жизнь хватало. А потом Союз развалился, наш промкомбинат закрыли. А куда пойти работать в маленьком городке? По знакомству взяли в магазин грузчиком. Платили копейки, а иногда вообще не платили… Потом стал ездить в областной центр – играл на площади. Там на площади фонтан был, вот возле него я и располагался, играл на гитаре, пел… В первый раз, конечно, едва не избили. Подошли два парня и давай спрашивать: кто такой, кто разрешил… «Пацаны, - говорю, - не до жиру – выжить бы. Работы нет, хоть помирай». Они переглянулись и совсем как в том кино: «А «Мурку» сможешь?» Я говорю: «Могу». Ну, сыграл… Они поржали, потом говорят: «Лады, играй. Но половину нам будешь отстегивать – за охрану». На том и порешали… Так я и ездил туда: когда блатняк пел, когда Высоцкого с Окуджавой, а когда про десантуру. Не скажу, что много зарабатывал, но за день выходило больше, чем за неделю на комбинате. Ну, появились знакомые. А как не выпить за знакомство?.. Один раз напился, да так, что остался я там с ночевкой. Утром домой приехал, Светка только посмотрела, но ничего не сказала. Мы к тому времени уже были как два чужих человека, только ребенок и объединял нас. Но жили… Я все чаще стал ночевать не дома, говорил, что опоздал на автобус. А потом там, в райцентре, попалась мне одна… Ну, остался я у нее с ночевкой. Домой приехал, а Светка просто говорит: «Вещи собирай и уматывай к ней». То ли рассказал ей кто, то ли почувствовала. Но мне к тому времени уже пофиг было. Собрал какое-то шмутье, уехал. Приехал к той, а она меня даже по имени не помнит, тоже пьяная была. Говорит: «Нафиг ты мне сдался?» Пошел к фонтану играть, вещи рядом положил. Тут Славик с Олегом подходят… Ну, те самые двое, которые как бы «крыша» моя. Слово за слово, они говорят: типа, можем помочь, есть квартирка, там комната сдается. Человек, типа, свой, лишнего болтать не будет, возьмет по-божески… В общем, снял комнату, стал налаживать новую жизнь. Через полгода смог запросто отдельную квартиру снять. Ну и пошло-поехало… Про Светку с сыном не забывал, подкидывал иногда деньжат. Может, она чего ждала от меня, каких-то объяснений, но я ничего не говорил. А через пару лет она сама на развод подала. Ну и правильно сделала…
- Стало быть, причиной развода стала измена? – спросила Ангелина. – Как банально…
- Причиной развода стал развал Союза, - ответил Петрович.
- А, это типа не мы такие – жизнь такая?
- Вот именно.
- Ну понятно, - вздохнула она. – Дядя Миша, я пришла!
Она постучала в дверь. Петрович и не заметил, как они пришли.


00.00
Железнодорожный путь, по которому они шли, упирался в закрытые металлические ворота, на которых едва виднелись стертые временем буквы. Рядом с воротами стояла небольшая будка из белого силикатного кирпича. В дверь этой будки Ангелина и постучала.
- Входи! – разрешил голос из-за двери.
- Только я не одна.
- Ну, входи не одна, - разрешил голос.
Ангелина несколько раз дернула за ручку двери. Оглянулась на Петровича. Он молча подошел и рванул дверь на себя. Та с трудом, но поддалась.
- Дядя Миша, надо бы с дверью что-то сделать, - сказала Ангелина, входя в будку. – Она ж у тебя еле открывается.
Дядя Миша, сидя у стола, бодро ответил:
- Ниче! Кому надо – откроет.
И подмигнул Петровичу. Тот хотел что-нибудь ответить, но ничего не придумал. Промолчал.
- Ну, садитесь к столу, потрапезничаем, - предложил дядя Миша. – Принесла, чего просил?
- Конечно, принесла! – ответила Ангелина. – Вот вино, вот лепешки, вот сыр. Еще винограда купила немного. Сказали, вкусный.
- Ну, отведаем, раз вкусный, - сказал дядя Миша.
Ангелина поставила пакет на стол и стала доставать из него продукты. Петрович, присаживаясь, осмотрелся. Стол находился у маленького окошка. В углу будки на тумбочке стоял небольшой телевизор явно советского происхождения. Рядом, на стене, висела комнатная антенна-елочка. На противоположной от стола стороне находился узкий топчан, выполнявший роль и скамьи, и кровати. На нем лежал трехцветный кот, который при появлении гостей поднял голову, но потом опять задремал… У топчана стояла еще одна тумбочка, на которой Петрович заметил электрочайник. Но не современный, китайский, а древний: алюминиевый, с гнутым носиком, производства СССР. Судя по пару из носика, чайник недавно закипел.
Дополняли убранство помещения несколько грязно-алых вымпелов, висевших на стене. Что было на них написано, Петрович не разобрал.


00.15
- Ну, давайте за знакомство, - сказал дядя Миша, разлив немного вина по кружкам.
- А вам можно? – спросил Петрович. – На работе-то?
- У меня, мил человек, давление низкое, - усмехнулся тот, взъерошив ладонью бороду. – Через это низкое давление могу не сдюжить на работе и досрочно смениться с поста. Так что начальство не возражает. Оно говорит: «Ежели как лекарство, то немного можно». А что ему, начальству, остается? Я ж тут, почитай, задаром сижу. Пенсия, слава богу, большая, лишних денег мне не надо. А тут хотя бы при деле.
- Ну мало ли… Вдруг грабители какие-нибудь. Как вы защищаться будете?
Петрович оглянулся, ища в помещении признаки хоть какого-нибудь вооружения или средства самообороны, но ничего не увидел.
Дядя Миша засмеялся.
- Да какие тут грабители? Чего грабить? Все разграблено давным-давно, еще в первые годы российской власти. Только корпуса и стоят. Их, конечно, тоже можно разобрать на кирпичи, но никто в ночи это делать не будет. А днем тут серьезная охрана заступает: по форме, с дубинками, как положено… Ну, на здоровье.
Дядя Миша поднял свою кружку и чокнулся с гостями. Выпил глоток, заел куском хлебной лепешки.
- Один раз, правда, пришли хулиганы, - стал рассказывать он. – Хотели на воротах рисунок изобразить. Я выхожу, говорю: «Чего это вы тут удумали?» А они удивились и отвечают: «А мы думали, тут все заброшено давно, никого нет». Ну, поговорил я с ними, хлебушком угостил, и пошли они себе в других местах хулиганить. Хорошие ребята.
- Чего это вдруг хорошие, если хулиганы? – не понял Петрович.
- А ты думаешь, если хулиган, то сразу плохой человек? Нееет, не все так просто. Иной хулиган даже и не знает, что он хулиган. Он думает, что это нормально – то, что он делает. Он просто другого не знает в своей жизни. Вот некоторые ребята матом разговаривают, даже когда не ругаются. Думаешь, они понимают, что это плохо? Да они эти слова с младенчества от родителей слышат! Вот и думают, что это нормальные слова. Они и не знают, что сквернословят. Идут по улице, разговаривают, никто из взрослых им замечание не делает. Как тут понять, что это нехорошо?.. Или вот парнишка один на краже попался, пять лет получил. Он в нашем доме жил, я его родителей хорошо знаю. Папаша – вор, каких свет не видывал. Естественно, он и сыну внушал, что воровать – это хорошо. Что он не ворует, а берет свое у государства. «Государство у нас богатое, не обеднеет! – говаривал этот папаша. – Пусть с нами, простыми людьми, немного поделится». Ну, насчет «немного» - это он приврал. Воровал-то вагонами. Вот и сынуля таким вырос. Но разве парень виноват?
- Вот и я говорил Ангелине: не мы такие – жизнь такая, - усмехнулся Петрович.
- А вот это ты брось! – строго сказал дядя Миша. – Если у тебя хватает ума вот так умничать, значит, хватает ума понять, что хорошо, а что плохо. И ты понимаешь, что поступаешь плохо, но все равно продолжаешь это делать, оправдывая себя. А я же о других говорю: о неразумных людях, не ведающих, что творят.

00.28
Пока дядя Миша говорил, Петрович рассматривал собеседника. Бородатый, седой. Полноватое туловище облачено в тельняшку-безрукавку. Для полноты картины не хватало еще татуировки в виде якоря на руке, но как Петрович ни присматривался, тату не видел.
- Вы на флоте, наверное, служили? – поинтересовался Петрович.
Старик посмотрел на свой тельник.
- Думаешь, раз тельняшка, то на флоте служил? Нет, служил я в других местах, на суше. А вот в моря походил. На сейнере «Надежда»… Давно это было.
- Скажите, а сколько вам лет? – спросил Петрович, когда старик замолчал.
- Сто восемьдесят восемь.
Петрович оторопел и подумал, что ослышался. Дядя Миша рассмеялся.
- Мне по паспорту сто восемьдесят восемь лет! А на деле, конечно, меньше. Я родился в 1933 году, так во всех документах и записано. А пару лет назад я паспорт потерял. Пошел в паспортный стол, написал заявление. Через некоторое время получил новый паспорт. А когда дома стал его рассматривать, то увидел, что год записан неправильно: не 1933, а 1833… Хотел было пойти, поменять, а потом подумал: на кой? Он мне, этот паспорт, вообще без надобности.
- А зачем же получали? – спросил Петрович.
- Потому что порядок такой – у всех взрослых людей должны быть паспорта. Нужен тебе он, не нужен – а иметь его обязан. Так вот… Ну, давайте еще по одной.
Петрович глотнул кисловатого красного вина. Съел пару виноградин. Виноград был белым. Белым по красному. Красное на белом… Почему-то вспомнилась белая майка отца, пропитанная кровью.
- А вот ты мне скажи, ты нехорошие поступки совершал? – поинтересовался дядя Миша.
Петрович кивнул.
- Много?
Кивок.
- А ты понимал, что они плохие? – спросил старик.
Петрович помедлил с ответом. Не потому, что не знал ответ, а потому что знал, но не хотелось публично признаваться.
- Понимал, - сказал он.
- И все равно делал? – уточнил дядя Миша.
- Ну да.
- Почему?
В другое время и в другом месте Петрович, не сдерживаясь, пояснил бы, почему он делал то, что делал. Но в присутствии Ангелины ругаться не хотелось. Тем более со стариком, которому 188 лет.
- Обстоятельства были такие, - коротко сказал он.

00.35
Он заметил, что оба, и старик, и Ангелина, не спускают с него глаз. Почему-то стало неуютно.
- А если бы ты хотел изменить какой-то свой поступок, то какой? – спросил дядя Миша.
Петрович усмехнулся:
- Вы серьезно?
Старик кивнул. Потом налил еще вина, подвинул кружку к Петровичу и сказал:
- Ты не спеши с ответом. Выпей, подумай… Да и мы с тобой глотнем…
В этот раз Петрович не почувствовал вкуса напитка, но он разлился каким-то теплом по всему телу. Голова прояснилась, как бывает утром после первого глотка кофе. И внезапно перед глазами возникла четкая картина: узкие горные тропы, голубое небо и отчаянный взгляд Пашки Осадчего.
- У нас во взводе был парнишка один, Пашка, - начал Петрович. – Простой городской парень. Но москвич, а москвичей в армии не очень-то любили. Они всегда такие… заносчивые. Понтов много, дела мало… Пашка-то не был заносчивым, но то, что он из Москвы, уже заставляло всех относиться к нему негативно. А еще он постоянно писал письма маме, его так и называли – маменькин сынок. Шутили над ним часто, причем шутки некоторые были достаточно жесткие… Он еще даже бриться не начинал, по-моему, а все хотел доказать, что настоящий мужчина. Вставал раньше всех, занимался на турнике, штангу тягал. У всех отбой, а он в спортивном уголке на брусьях отжимается. И друзей у него настоящих не было… Точнее, он почему-то считал, что я его друг. А из-за этого и ко мне все стали относиться со смехуёчками: типа, ты чего, его армейской мамой стал? И все в таком духе… Ну и однажды Пашка что-то у меня спросил в присутствии всех, а я ему зло так ответил: «Ты что, самого умного нашел? Напиши письмо маме, пусть она тебе советует». Ну, все заржали, а Пашка так посмотрел… Даже не с обидой. С удивлением. И с тех пор он как-то сник… А потом наше отделение отправили в горы с заданием, и там мы напоролись на засаду. Стали отходить, и тут Борька, пацан из Калуги, ногу подвернул. И все понимают, что если будем его тащить на себе, то никто не вернется живым. Все понимают, что сейчас Борька останется и будет прикрывать наш отход, и больше мы его никогда не увидим. И Борька понял, потому что он знал, что и как делается в таких случаях. И вот Борька, наш весельчак и балагур, стоит с серым лицом, не то от боли, не то от понимания, что жизнь его закончилась. А все даже в глаза ему не могут посмотреть… И тут Пашка говорит: «Я остаюсь. Берите его и несите к нашим. А я задержу». И на меня смотрит. А глаза у него были такие… голубые, как у ребенка. И вроде понимаем, что неправильно пацан все делает, что просто хочет доказать, что он мужик настоящий, а спорить времени нет. Покидали ему боезапас, патроны, гранаты, Борьку подхватили – и дальше побежали. А он остался… Только скрылись за скалой, как позади выстрелы раздались. И вот пока бежали, стрельба продолжалась. А потом, вдали уже, грохот взрыва… Мы потом узнали, что Пашка подорвал себя… Ему посмертно орден Красного Знамени дали, вручили его матери в Москве. А что ей тот орден?.. Я, когда на дембель уходил, хотел поехать к ней, рассказать, как Пашка погиб. А что ей сказать? Что он погиб из-за того, что к нему все по-свински относились? У меня бы духу не хватило. Да и зачем ей про это знать?.. В общем, если бы можно было изменить один свой поступок, я бы изменил вот это – я бы не отверг дружбу Пашки и не смеялся бы над ним. Тогда бы, наверное, он был жив.

00.47
Петрович почувствовал, как по щекам потекли слезы.
Эк меня развезло, подумал он. Это с вина-то? Крепкое, зараза. Даже на откровенность потянуло.
Он вытер слезы, заметив, как старик и Ангелина переглянулись, причем дядя Миша едва заметно покачал головой. Будто не соглашался.
- И вот, значит, ты это и хотел бы изменить? – спросил он.
- Ну да, - ответил Петрович.
- То есть, не уход от жены и сына, а вот именно это?
- Жена и сын давно не играют для него приоритетную роль, - сказала Ангелина.
Петрович нахмурился и посмотрел на нее. Она взгляд проигнорировала.
- А что же у него в приоритете? – спросил дядя Миша.
- Выпивка и отсутствие обязательств, - сообщила Ангелина.
- А, ну да, ну да… «Я бродяга, я бомж, я товарный вагон и бутыль вина». Слышали…
Дядя Миша побарабанил пальцами по столу и задумчиво посмотрел на Петровича. В его глазах мелькнуло удивление, но его причину Петрович понять не мог.
- Знаете, мне, пожалуй, надо домой, - пробормотал Петрович, понимая, что сейчас может упасть. – Что-то спать захотелось. Вино, пожалуй, было лишним.
Он попытался улыбнуться, но не получилось.
«Что это со мной?» - подумал он.
- Да куда тебе идти? – пожал плечами дядя Миша. – Ложись здесь.
Он помог Петровичу встать со стула и провел его к кушетке. Уложил, потрепал по плечу и сказал:
- Интересный ты субъект. Хорошо, что сейчас встретились.
Почему? – хотел было спросить Петрович, но сил на это уже не было.
Он закрыл глаза, чувствуя спиной тепло трехцветного кота, и стал проваливаться во тьму, слыша, как за стеной стрекочут сверчки и хохочут то ли фазаны, то ли камышовые коты. Потом все стихло.