Неподкупная любовь

Утром я вскакивал с постели в одних трусах по первому зову мамы, и, не успевала она сделать за порогом пары шагов, как я уже, накинув крючок, снова нырял в кровать.
И пяти минут не проходило, - мама, наверное, ещё и за угол не успевала свернуть, когда в дверь стучали, и не просто так, а весьма затейливо: два коротких, один длинный, и ещё два коротких. В морзянке это означало букву «Э».
Теперь я подбегал к двери уже в отцовском махровом халате с кистями до пят. Набираясь духу, секунду стоял, зажмурившись от сладостных предвкушений, и вышибал крючок из гнезда.
Эля стояла смущённая, несколько напоказ, - в белой пуховой шапочке и в клетчатом полупальто с широким запашным воротником. Через высокий порог она переступала с моей поддержкой, так что оставалось лишь свободной рукой обнять её. Некоторое время дверь оставалась открытой. Наш поцелуй прерывался только от звука чьих-то шагов в подъезде. Кованый крючок опять плотно вонзался в пробой, теперь и как защита от неожиданного возвращения мамы.
А мои пальцы уже перебирали пуговички на кофточке Эли. Нащупывали молнию сзади на юбочке. Одежда оставалась на полу в разных местах. Перед моим восхищённым взором шёлковая сорочка Эли, мелькнув, скрывалась под одеялом. Мой тяжёлый халат обрушивался с плеч. После чего над нами с Элей образовывалось нечто общее, одежда одна на двоих – одеяло, под которым с писком и шутливым рычанием отделялись от девушки разные мелочи вроде чулок, лифчиков и трусиков.
В темноте два наших тела без всяких подсказок находили друг друга и прекрасно знали, что и как делать одно с другим. Меня всегда удивляло, как это я безо всяких уроков и наставлений, не видя и не представляя, что и в каком порядке предпринимать, делал это уверенно и умело, будто это была не первая моя девушка, и я уже давно доказал себе и «всем им» свою опытность, хотя и несколько шагов с девушкой в вальсе, в сравнении с этим кордебалетом, оставались для меня непостижимым искусством.
Танцы под одеялом заканчивались со звоном будильника. Словно по тревоге я выскальзывал из тёплого гнёздышка и пересаживался на кушетку. «Спидола» была настроена с ночи. Тут же лежали записная книжка и карандаш. 
Только начинали бить часы в нашей гостиной, как из далёкого Лондона раздавался пронзительный вопль Пола Маккартни. И я на слух принимался списывать слова по-английски, чтобы потом петь самому.
В ту осень каждый час БиБиСи начинало с этой песенки Beatlеs. Эта двухминутная «кричалка» стала позывным сигналом заморской радиостанции. Песенка повторялась через каждые шестьдесят минут. Час за часом, день за днём сверкало над планетой это вечное незаходящее солнце мирового музыкального эфира по имени Битлз. Теперь я вполне понимаю, что по своему воздействию, по своей революционной силе эта песенка могла сравниться только к «Марсельезой». Если «Марсельеза» когда-то взбудоражила рабочие низы по всему миру, то «Can’t buy me love», через каждый приемник на Земле наполняла души городских парней послевоенного поколения озоном любви и свободы. А мне ещё и этого было мало. Я хотел списать слова и разучить её. Теперь-то в один клик на компьютере вы найдёте этот текст как он пелся: «Can’t buy me love». А тогда мне слышалось всякое, вплоть до: «Кинь бабе лом», - столь несовершенны были передачи по радио. Мне слышалось: «Коза до ка чу мач». И сейчас в компьютере мгновенно находится настоящее: «Cause I don't care too much…». А тогда напрасно я засаливал пальцами страницы словаря. Ничего не получалось. Оставалось так и петь: «Коза до ка чу мач…». И Бог знает, что это значило.
Двухминутная песенка заканчивалась, и до начала следующего часа я отогревался под боком у Эли. Печку затапливать было лень. Мы и курили, натянув одеяло до горла. Я досадовал, шептал проклятия в адрес глушилок. А Эля, в очередной раз стряхнув пепел в баночку из-под майонеза, едва слышно обронила:
-Чего ты мучаешься? Возьми и сам напиши русские слова.
А надо сказать, сочинять тексты для своей рок-группы я начал давно. У нас находилось немало поклонников, - Эля была одной из них.
-Что, что? -переспросил я.
-Напиши на их музыку, и дело с концом!
Некоторое время я глядел на неё испуганно, а потом набросился и затискал, зацеловал.
-Гениально, Элеонора!
И тут же, не вылезая из-под одеяла, придумал пару строк и пропел ей:
-Любовь, - она не для торгов.
Она как солнца свет!..
Затем схватил записную книжку и на кушетке, голый, не чувствуя холода, написал куплет.
Так что, когда ровно в десять, на волнах БиБиСи опять взвопил Пол Маккартни, я уже стоял посреди комнаты и ничуть не смущаясь своей наготы, вторил ему по-русски:
-Любовь – она не для торгов.
Она как солнца свет.
В продаже не найти любовь,
Ищи хоть двести лет.
Там, где счёты,
Там, где деньги, -
Там ты не найдёшь любовь.
(For money can't buy me lovе)
………………………………………
Даже и теперь, в мои семьдесят пять, разбудите меня среди ночи,
и я спою вам про эту «неподкупную любовь», о которой я рассказал здесь.
Поминутно помню то далёкое утро, как наяву вижу ту девчонку-подсказчицу, наши с ней свидания в настывшей за ночь комнате на узкой кровати.
Хотя это было так давно! И теперь-то мы с ней спим уже не только не в объятиях друг друга, но даже и в разных комнатах.
Я, видите ли, храплю по ночам.