Хозяин безлунной Москвы. Часть вторая. Глава 3

                Глава 3.
    В который раз перечитывая вторую по счёту после той гадкой гнусной ссоры, оставленную ей мужем записку, Оля горько плакала, обвиняя себя в отвратительном нраве, не позволившем «её милости» броситься в ночи вниз при звуке приближающихся к дому копыт Верного, вынудившего её предательски нырнуть в диван и притвориться спящей. Если бы она встретила его, поужинала с ним, выслушала, сейчас не было так омерзительно на душе. Он и так уже извинился и на словах, и на бумаге, а она, словно полная идиотка, упорно демонстрировала свою исключительную гордость. А ведь, по сути, сама была виновата, ведь, действительно, финтифлюшничала, как последняя профурсетка с этим смазливым молодым человеком, забредшим якобы не туда, хохотала, будто безумная над нелепым и сомнительным повествованием. Но сей неутешительный вывод ей пришёл на ум только сегодня вместе с воспоминанием о позорном спектакле на тему ревности, устроенным для Александра Сергеевича прошлой осенью, когда она, ничего не видя, не зная, скрылась, спряталась в Кокоревском подворье, доверившись глупым заверениям почившей Морданшиной. Интересно, имела ли связь её гибель с очередными преступлениями?
       Содержание письма ясность не наводило: «Ограбление ювелирных домов», «Убийство купца», «Дело чести», «Безумно люблю», «Отдыхай, моя единственная», «Прости ещё раз». Коли безрассудно не сыграла в ночи роль спящей оскорблённой принцессы, ныне знала подробности и хотя бы понимала, грозит ли опасность ему самому. Вестимо, в записке он выражал обеспокоенность её судьбой, просил более не покидать пределы усадьбы и с незнакомцами не разговаривать, в том числе, с тем самым, пресловутым Соловьёвым. Судя по предупреждениям, с собой Орлов её даже в случае примирения не взял. И это было обиднее всего. Она заревела пуще прежнего, прижав заветное письмо к высокой груди.
- Барыня, барыня! – послышался с лестницы зычный голос исполнительной Федосьи. – Да где же вы? – она требовательно заколотила во все двери, приближаясь.
    Сложив послание и сунув в альбом, возлежащий на столе, утерев слёзы, Оля кинулась открывать дверь мастерской.
- Барыня! - чернявая прислуга взбудоражено затормозила перед точёным станом, облачённым в ночную сорочку и кружевной пеньюар, громко и победно выпалив: - Заговорил!
- Кто заговорил? – рассеянно затрепетали длинные ресницы.
- Да Веня наш паралитишный, кто ж ещё? – недоумённо всплеснула руками временно поверенная в делах Хранительницы. – Вы же просили, как заговорит, обязательно вам или мужу сообщить. Так вот, заговорил, и даже руками зашевелил. Миша с минуту назад из дедушкиного дома прискакал, поведал.
- Немедленно идём к нему, - Оля бросилась к гардеробной.
- А поесть? – завопила в спину бойкая Федосья. – Завтрак-то на столе ожидает, только состряпала.
- Подождёт, - бросила юная хозяйка через плечо. – Не дай Бог замолчит, пока я тут трапезничать изволю.
- Барыня! – ринулся вослед резво выскочившей из проёма распахнутой калитки в сопровождении прислуги госпоже Орловой – Истоминой один из вооружённых мужиков, охраняющий ворота. – Вас велено временно не выпускать. Александр Сергеевич строго-настрого приказали.
- Так стреляй, коли приказали, - даже не обернувшись, Оля деловито направилась в сторону деревни.
- Убьёт ведь, живьём в землю закопает, - глухо застонал бородатый страж. – Уж не взыщите, тогда сопровождать буду, - убавив прыть, он уныло поплёлся за двумя скоро вышагивающими женскими фигурками.
                ***
    Со времени последнего свидания в Шереметевской больнице в далёком сентябре с единственным, находящимся без сознания, свидетелем преступления, Вениамин превратился в живые мощи: крупное, как у матери тело, потеряло роскошный, с художественной точки зрения, мышечный каркас, исхудало и одрябло, крепкое античное лицо иссохло, осунулось и сузилось. С трудом шевелились истончённые пальцы, словно замерзающие в робких заморозках пауки, некогда пшеничная копна волос скорбно посерела. От того, видимо, от ярко выраженного контраста с измождённой плотью, особенно пленительными казались бесхитростные сочно - васильковые глаза в окружении обтянутой сизой кожей впадин, с удивлением, любопытством и сожалением уставившиеся на красивую визитёршу.
- Простите, - покаянно шептали с усилием сухие потрескавшиеся губы. – pardonne moi. Я ни в коем случае не желал причинить зла как вам, так и вашему супругу. Тем более, не знаком с обоими. Морданшина пояснила, что план особняка, расположение кровати и зеркала ей надобны для организации приятного сюрприза в честь появления новой супружеской четы, ну, я и поверил. Раздобыл с помощью Федосьи необходимые сведения, - он слабо кивнул в сторону двери, за которой потчевала чаем с пирожками бесконечно брюзжащего Наркиса Ивоновича бойкая чернявая сиделка, - попытался передать Пульхерии, а тут такой неожиданный кунштюк...
   Похоже, Венсан, действительно был дурак – дураком, как безжалостно отзывалась о нём честная и открытая Арина Тимофеевна, глупым и беспредельно наивным. Именно такие становились пешками в глубоко денежных делах якобы пламенных «бессеребренников» - революционеров во все века и террористов в век нынешний. Валяясь с осени до весны в отчем доме, он приходил в себя не один десяток раз, но очень быстро вновь погружался в забытьё, прежде отрицательно водя синими очами в знак того, что говорить неспособен. Александр Сергеевич изредка навещал тяжёлого пациента и приносил какие-то мудрёные сборы трав, соединённые самолично в особые букеты, веля отцу пострадавшего и его зазнобе регулярно их заваривать и осторожно закапывать в приоткрытый рот Ватрушкина. В итоге, то ли лечебные растения, то ли время позволили Вене развязать уста для более – менее сносной беседы.
- Я вас не осуждаю, - подалась вперёд Оля. – Теперь, после смерти Морданшиной это не столь важно. Мне хотелось бы узнать, кто на вас напал? Кто совершил злодеяние в номере «211» Кокоревского подворья?
- А она погибла? – нахмурился бледный костистый лоб. – Как жаль. Бодрая была дама с деловой мужской хищной хваткой... Позвольте вспомнить, - васильковый взор мучительно упёрся в деревянный потолок. – Я вижу женщину в чёрном, - забормотал он после длительной паузы. – Вернее, сначала не вижу. Но вот она стучится в дверь апартамента, уверяет, что с секретными бумагами, которые срочно требуется доставить, и заходит, пропускаемая бросившейся к двери Пульхерии. Неожиданная гостья откидывает длинную плотную вуаль, и мои глаза поражённо округляются, взирая на лик м-м-м, - хилое тело содрогнулось в еле слышном кашле, - м-м-м.
- Монгола, - подсказала юная следовательница, нетерпеливо топнув ногой, призывая немедленно угомониться раздражённые дыхательные пути больного.
- Почему монгола? Какого ещё монгола? – недоумённо поморщилось измождённое лицо. – Миловидной мадам лет тридцати с небольшим, с тонкими чертами на благородном лице, скорбно опущенными внешними уголками карих блестящих глаз, как у породистой собаки, и маленькими влажными, весьма соблазнительными губами, дерзко хохочущами, плюющими в нас с Морданшиной слово за словом: «Поймала я вас, мои дорогие голубки, за готовящимся развратом. Пришла пора расплачиваться, иначе муж-рогоносец получит исчерпывающую информацию о творящихся здесь делах». «Ах, это всего лишь ты, Куту? - невозмутимо усмехается владелица номера. – Неужели тебе, несчастной, приспичило следить за мной со времени нашей встречи на базаре?»
- Куту? – переспросила Оля. – На базаре? – где-то она уже слышала о подобном странном обращении именно на месте площадной торговли. Память принялась лихорадочно работать.
- Ну, может, Куку или Туту, - тощие пальцы затеребили одеяло, - но в моём воспалённом мозгу отпечаталось непосредственно Куту. Она бросает взгляд на весьма жуткую картину, украшающую стену, на которой приличная с виду la femme лишает головы бравого воина, приближается, изучает и изрекает громко и сурово: «Да тут целый заговор налицо. Инициалы К.М. на окровавленном мече указывают на твоего благоверного – рогоносца, не так ли? А остальные, любопытно, чьим супругам принадлежат? Однако, я попала в нужное время и в нужное место. Осталось только полицию вызвать и прикрыть лавочку мятежниц, поместив всех за решётку». «Чего ты хочешь, ненормальная? Зачем сюда явилась?» - Пульхерия кидается к ней, вцепляется в плечи, разворачивает к себе прочь от живописного полотнища и раздражённо сотрясает. «Всего лишь колечко, одно колечко с новым камушком, - невинно хлопая собачьими глазами, произносит таинственная гостья, выразительно косясь на короткий палец с жёлтым перстнем, - и я покину сие зловещее помещение». «Ах вот оно, в чём дело - злорадно усмехается в ответ Морданшина, - наша богатая Дора резко обнищала? Попрошайкой и шантажисткой заделалась? Окончательно сбрендила с ума? Да ни за что, обойдёшься»
- Дора? – чутко взмыли вверх аристократические брови. – Она назвала её Дора?
- Именно так и назвала, - утомлённо захлопали пшенично-серые ресницы. – Затем начинается перепалка, переходящая в потасовку, в ходе которой дамы обвиняют друг друга во всех, неизвестных мне, грехах, часто упоминая всуе господина Орлова и его скоропалительную женитьбу на молодой привлекательной особе. Хозяйка номера срывает в отчаянии с оппонентки шляпу и я лицезрею, я лицезрею, - усталые веки принялись смыкаться, прикрывая ясные васильковые глаза.
- Что, что вы лицезреете? – вскочив, Оля обхватила ладонями впалые щёки и затрясла их с остервенением. – Не уходите, пока не закончите повествование, молю!
- Я вижу, - послушно выдавил Вениамин, - ёжик из коротких медных волос и внушительный ожёг на затылке. Она явно не так давно стала жертвой огня. Утверждаю, как пожарный.
- Как же так? – с сомнением качнулась белокурая головка. – Они бранились, боролись и никто из служащих гостиницы их не услышал? Не прибежал на шум?
- Вестимо, этих сцепившихся услышали бы даже на противоположном берегу Москвы-реки, - впалая грудь тяжело и нервно задышала, - но в начале ссоры с нижнего этажа раздался громогласный бас, вещающий на всю округу: «Убью стерву! Голову тупую размозжу! По стене размажу!» с сопутствующим характерным хрустом сокрушаемой мебели.
- Ах да, я забыла, - плотные розовые губы расплылись в невинной улыбке. – А потом, что случилось далее? – изумрудный взгляд требовательно уставился в затухающие синие очи.
- Потом Морданшина обещает раскрасневшейся и раздосадованной гостье донести до великосветской публики страшную правду о её непростом психическом состоянии, обнародовать журнал частной клиники, завещанной некогда отцом для лечения младшего брата, в котором, при посещении родственника пару лет назад случайно сверкнули перед внимательными очами имя и фамилия некогда, видимо, близкой подруги.
- Она назвала имя и фамилию? Вы запомнили, надеюсь? – нервно и беспардонно затарабанили  розовые подушечки пальцев по выступающим острым костяшкам.
- Погодите, дайте припомнить, - активно заколыхались античные ноздри. – Дора, Дора, - он вяло дёрнулся, не позволяя себе уснуть. Нечто связанное с женским божеством и хранителем денег.
- Может, нимфа, - без особой надежды шепнула Оля. Он согласно кивнул. – Дора и нимфа. Нимфодора? – наморщился сосредоточенно точёный носик. – Казначеева? – выкрикнула она победно, наконец, сообразив. Еле заметно шевельнулся утвердительно затянутый в бледную кожу греческий подбородок.- Как же я тогда не смекнула, при допросе у Козлова?! – дальний укромный уголок сознания любезно выдал ей давний рассказ Любы, вынесенный тайком из салона великосветской сестры, правда быстро прерванный, поскольку белокурая подруга не чествовала сплетен, о красавице Доре, называемой соратницами по гимназии Куту, поскольку в девичестве та являлась Кутусонской. - Что последовало за той угрозой? – нахмурился напряжённо высокий лоб.
- Казначеева, нажав на какие-то механизмы,  распахивает два огромных красных перстня в обрамлении  бриллиантов, один на правой, другой на левой руке, дёргается в сторону Морданшиной, потом в мою, стоящего позади, молча наблюдающего за грызнёй двух женских особей. И я чувствую, как по моим волосам ползёт, бежит нечто отвратительное, перебирающее лапками, какое-то крупное насекомое. Руки, естественно, взмывают вверх, дабы это убить, но макушку пронзает острая боль, ноги становятся ватными и обмякают. Последнее, что запомнилось - дикий нечеловеческий вопль Пульхерии, перекрываемый басистым ором снизу, - одинокая слепая слеза выкатилась из сомкнувшегося василькового глаза, Венсан беспокойно вздохнул и, очевидно, собрался погрузиться в объятия Морфея.
- Моя Генри, Генриетта... Где она, что с ней? – пробормотал он, с усилием шевеля языком.
- Преступница ваша Генриетта, которая вовсе не Генриетта, - изрекла юная госпожа, покидая комнату. – Не спрашивайте более о ней, не стоит и мизинца вашего сия злодейка.
                ***
    По пути в усадьбу под пристальным взором покорно бредущего позади охранника Оля пыталась сложить в голове все фрагменты разорванного в клочья художником-неудачником весомого живописного полотна. Итак, впервые она услышала о Доре Казначеевой от болтливой не в меру Любы, которая при обсуждении год назад в ту пору казавшегося страшным собственного мужа, брякнула, что та, совершив грех прелюбодеяния, преследуя его, чуть не угробив,  была отозвана мужем - полковником, комендантом крепости на Кавказ по причине неподобающего поведения,  порочащего честь семьи. Вернее не так: ранее та же болтушка нашёптывала в оттопыренное рассеянное ушко о приятельнице знатной и праздной сестры, блистательной Нимфодоре, называемой близкими подругами Куту, поскольку в девичестве имела фамилию Кутусонская. Далее, на допросе у Козлова служанка Морданшиной, Стеша Крапивина поведала о встрече  госпожи на базаре с таинственной барыней, к коей её повелительница обращалась «то ли  Ку-ку, то ли Ту-ту, то ли что-то в этом роде». Её сопровождал азиат, игриво строя Степаниде жёлтые глазки, замеревший, как только речь зашла о новом минерале. При том, у визави Пульхерии сверкали кровавыми камнями, усыпанные по краям бриллиантами огромные кольца. Последнее, что приходилось вспомнить, признание адъютанта обер-полицмейстера Якушкина, сообщившего о завещании имения отца почившей, колдуна Власия Варфоломеевича частной психиатрической клинике при условии должного ухода за его больным сыном. Всё, вроде, коряво складывалось: монгол, как всегда, присутствовал, но отчего-то не убивал, исключительно руководил. Но почему явилась в номер «211» именно Казначеева? Зачем ей потребовался этот безвкусный жёлтый перстень? Что ей азиат обещал за него? С сонмом бесконечных вопросов она приблизилась к воротам усадьбы.
- Барыня, вам тут депешу посыльный доставил, - бросился навстречу Оле суровый страж, в одиночестве охраняющий усадьбу, протягивая пухлый конверт.
- Благодарю, - приняв послание, юная госпожа скрылась за калиткой, задумчиво вышагивая по сырой весенней дорожке.
    Пакет содержал пачку фотографических карточек, заказанных Александром Сергеевичем фотоателье Кулыгина для фиксации всех нюансов подготовки к выставке в Третьяковке художницы Орловой – Истоминой, ради памяти, а заодно и обнаружения возможных ошибок при развешивании картин,  их своевременного исправления до открытия. Снимки, сделанные в её присутствии, молодая хозяйка имения разложила подальше на обеденном столе, покрытом лазоревой, богато расшитой парчовой скатертью в голубой столовой, за которым, наконец, соблаговолила позавтракать (чего там было разглядывать, коли сама руководила процессом?), незнакомые карточки расположились ближе к изящному телу. Их барыня придирчиво изучала, размышляя, как выгодней поменять местами некоторые работы. В раздумьях изумрудный взгляд заскользил вверх по наспех созданной фотогалерее, остановился перед собственным изображением у самого свежего произведения «Осенний морок», зашарил рассеянно по карточке, и, замерев, поражённо расширился. Чуть не выпрыснув обжигающий нёбо кофе на скатерть, она судорожно его проглотила, вскочила, ринулась в курительную, выхватила из широкой витрины в стиле ренессанс спрятавшуюся между бутылками коньяка лупу, поспешно вернулась обратно, воззрившись пристально сквозь увеличительное стекло на привлекший её внимание фрагмент, и принялась его досконально изучать.
    - Нет, нет, этого не может быть, - зашептала Оля, чувствуя, как по спине ползут противные мурашки и пугающе шевелятся белокурые волосы на изящной голове. – Какая я глупая! Какая непроходимая наивная дура! - на фотографии в проёме распахнутой двери запечатлелись довольно чётко два мужских образа, рьяно вытягивающих шеи в глубь просторного помещения. Один, характерно азиатской внешности, давно и тщетно разыскиваемый московской полицией, недоумённо взирал на одинокого демона, примостившегося рядом с поверженной дамой, потерявшей палец с кольцом, на только удачно расположенном у окна величественном полотне. Другой, с правильными чертами на нежно-женственном овальном лице, с милой ямочкой на подбородке и волосами, ниспадающими завитками из-под котелка, пытливо пожирал глазами её. Сомнений возникнуть не могло – это был заблудившийся путник, вынудивший мужа устроить сцену ревности, Георгий Александрович Соловьёв.
        В горле пересохло, страх сковал в миг озябшие плечи. С минуту подумав, Оля схватила со стола фотографическую карточку и, накинув в прихожей пальто, резво сбежав с крыльца, пулей ринулась к скромному дому бравого казака.
- Платон Нилыч, Платон Нилыч, - яростно забарабанили хрупкие кулачки по крепкой двери. – Откройте же! Мне срочно!
    Скрежетнул замок и в распахнутом проёме показалась пышная Хранительница очага с завёрнутым в одеяло младенцем на руках.
- Ой, я ведь даже ни разу не видела вашего сыночка. Хотела навестить, а тут такое.., - юная барыня сконфуженно шагнула через порог, забыв зачем явилась, деликатно заглянув в тканевое окошко, открывающее младенческое лицо, рассмотрев с умилением крупные нос и губы, голубые глазки и плотные розовые щёчки. – Как назвали? – она непроизвольно понизила голос, хотя малыш не спал и гугукал.
- Хотели Тимошей в честь моего отца, - расплылись в ласковой улыбке сахарные уста, - но как узрели этакого крепыша, поняли, что Максимом будет, «величайшим» то бишь, Максимом Платоновичем Подкидышевым. – Васильковые глаза мечтательно упёрлись в ясный широкий лобик. – Ольга Николаевна, вы ведь не для этого пришли, - захлопали встревоженно, вернувшись к делам земным, пшеничные ресницы. – Вы же мужа моего звали. Так он там, на конюшне, - выразительно качнулась назад античная голова.
- Спасибо, я пойду к нему, - барыня, призывно поцокав языком перед удивлённым младенческим ликом, развернулась к выходу. – Вас уведомили, что Веня очнулся, - опомнилась она, полуобернувшись, покидая дом.
- Да, мерси, Федосья сообщила, - произнесла вослед Арина Тимофеевна. – Правда, после вашего визита, когда он заснул. Я позже зайду, навещу. Сами понимаете, не шибко охота встречаться с прежним мужем.
- Платон Нилыч, - ринулась Оля к казаку, бережно расчёсывающего серую гриву своего бывалого коня. – А что же вы без серёжек? – растерянно уставилась она в опустошённые удлинённые мочки.
- Так они мне теперича не нужны, ваша милость, поскольку отныне я не последний в роду Подкидышевых, - сверкнули счастьем мудрые вишни. – А что же вы такая опечаленная и заплаканная? – сунув гребень в карман фартука, он пристально уставился на красивую госпожу.
- Прошу вас, - умоляюще взмахнула она только обнаруженной уликой. – Понимаю, что сын, жена, не до чего сейчас. Но дело касается возможно жизни моего мужа! Смотрите, - тонкие пальчики вытянули перед восточным носом фотографическую карточку. – Здесь запечатлены монгол, которого полиция и Александр Сергеевич давно безуспешно пытаются разыскать, и мужчина, забредший намедни в наши края, как бы случайно, лицезревший вначале меня, потом Орлова, весьма не по-доброму взиравший на него, без должного уважения отвечающий. Я боюсь, что они задумали нечто дурное, бросились в стремительную атаку на нашу семью. Саша должен об этом знать.
- Да что же вы, Ольга Николаевна, так подробно? – нахмурились мохнатые брови. – Сказали бы просто: срочно надобно ехать в Москву, Хозяина разыскать, снимок показать, от супостатов защитить. Обождите, я быстро.
     Спустя пять минут, при полном параде, в том числе: серебряном Георгии, шашке, револьвере и фотокарточке бравый казак пустился в путь верхом.
- Ах, да, чуть не забыла, - закричала Оля, догоняя коня в яблоках, - передайте ему, что Морданшину убила Нимфодора Казначеева. Мне пришедший в сознание Венсан поведал. Запомните: Казначеева. Он её знает.
- А, та самая, что с гюрзой на него охотилась, порываясь пристрелить? – обернулся на секунду Платон Нилыч, сжав шенкелями крепкие бока, и моментально исчез за резво распахнувшимися воротами.
- Как с гюрзой? Как пристрелить? – юная барыня замерла посредине присыпанной гравием дорожки, опустилась на корточки и громко отчаянно завыла.

С НОВЫМ ГОДОМ, ГОСПОДА! ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...