Смерти нет ребята Глава 7 Новое качество жизни

В последнюю долю секунды перед обрушением, я вылетел из дыры, как пробка из бутылки, яростно выдернутый крепкими руками братьев-партизан.

Я лежал, оглушённый, на земле и даже через плотно закрытые веки, солнце яростно резало мои полуослепшие глаза.

Тут раздался девичий крик: «Глаза! Глаза быстрее замотайте ему чем-нибудь. Они не выдержат такого удара". И мне тут же, это "что-нибудь" накинули на голову, чем, наверное, и спасли её от дикой боли и возможно даже от саморазрушения.

Снова в себя я пришёл лишь от знакомого тихого скуления над моим ухом вперемежку с жалобным всхлипыванием: «Ну не надо ж так дядько! Не помирай дядько Митяй! Я ж тебя так долго раскапывал, а ты помирать надумал. Не правильно цэ. Так не честно. Я так не хОчу! Ты такий худючий и совсем холодный, прям як та ледышка».

Пересохшими, растрескавшимися губами, и невесомым, мумифицированным языком, я выдавил из себя всего лишь одну фразу: «Как скажешь, напарник. Уговорил. Не буду я больше помирать.., - потом немного помолчал, и добавил - и меньше не буду тоже» - чем вызвал, похоже, в нём бурю положительных эмоций.

Женский голос меня спросил: «Игорь тоже жив?»

Я долго вспоминал кто такой Игорь, и почему он должен обязательно быть живим, пока из глубин моей изрядно покалеченной психики всплыл дикий вопль, прозвучавший из бездонного колодца, и яростное позвякивание падающих туда безделушек. Вспомнив всё, я пробормотал не вдаваясь в подробности: «Нет его. В колодец провалился, пока мы другой выход оттуда пытались найти».

Снова мягкое покачивание носилок. Снова меня кто-то нёс и вполголоса переговаривался между собой мужскими голосами:

- Это ж надо. Три недели там пробыл. Без еды, воды. В полной темноте. И живым остался. Невероятно!

- Похоже в живых только скелет, обтянутый шкурой, от него остался, и где-то между рёбрами, совсем случайно, душа за что-то зацепилась – ответил женский голос.

- А я что вам, дядьки, говорил?! Я всегда знал, что он там, ещё живой лежит. Я бы и сам его откопал, если бы вы не пришли на помощь. А вы мне не верили, всё за брехуна держали. А я не вру никогда. Он мой напарник. Мы с ним ещё должны с рыжим фрицем за мамку поквитаться. Он не може помереть – произнёс, сквозь слёзы, детский голос.

- Судя по тому, что у него ещё половина фляжки воды осталась в запасе, он бы ещё, к этим трём неделям, недельку-другую мог бы подождать высвобождения, запросто, так что ты напрасно нас так сильно торопил, пацан. Ничего с нашим отрядным юмористом не могло там плохого приключиться. Я б сам с удовольствием так повалялся недельку-другую, как в санатории – ехидно проворчал другой мужской голос.

«Жуууть» - это что, я там, целых три недели провоевал с нечистью? – Проскочила у меня в голове жуткая, нереальная в своей неправдоподобности, мысль. А для меня гармошка времени сжалась до десятка минут. И это был ещё и санаторий??? - Если это так и есть, тогда я, наверняка тогда, папа римский. И эти ехидосы мне ещё мечтают добавить пару недель такой «весёленькой» санаторной жизни? Вот же гады! Вас бы туда хоть на минутку, типа на экскурсию в ад!

А если бы я за эти две недели, всю бесятину уже окончательно там порешил, и со скуки, или от своей клаустрофобии сам подох? – подумал я грустно. Ну да ладно, хорошо, что наша жизнь не имеет сослагательного наклонения, хоть не приходится пАрить себе мОзги над параллельной реальностью. Всё хорошо, что хорошо кончается и в этой, нашей, реальности.

Но похоже, человек, пробывший три недели между жизнью и смертью в каменном саркофаге, да ещё яростно боровшийся при этом с многоплановой, породистой нечистью, это уже совершенно другой человек, он превращается в нечто отличающееся от среднестатистического индивида, в чём я довольно скоро и убедился. И что самое интересное, это то, что окружающим людям это было совершенно незаметно, зато, как это выяснилось позже, все животные чувствовали эту перемену во мне уже с огромного расстояния. Они похоже чуяли жуткий, убивающий их запах, "нечистой силы", пропитавший насквозь все фибры моего потрёпанного организма. И от этого ядовитого дурмана их охватывал животный ужас, едва лишь они чуяли моё приближение. Видать: "С кем поведёшься - у того и наберёшься" - чистая истина, и никто её пока так и не отменял.

Мягко качаясь на носилках, я с невероятной радостью втягивал в себя бесчисленное множество неизвестных мне до сей поры запахов. Я никогда не думал, что их в мире так много, они такие совершенно разные, и они так жутко, до умопомрачения, прекрасны. Я даже игру такую придумал. Под ехидным названием: «Угадай нюхом запах»:

- Это ромашка.

- А это - наверняка мята.

- Это полынь…

- О! А это что-то до боли знакомое, родное-российское, но название никак не складывалось в моей больной голове. Покопавшись в картотеке памяти, я таки понял, что это натуральный коровий кизяк. А так сразу и не определишь. Вроде и мята, вроде и ромашка, но уже после переработки, похоже.

Ребята, видимо, выдохнувшись тащить мои кости, присели отдохнуть и один даже затянул самокрутку, на что я еле слышно пробормотал: «Курить – здоровью вредить».

В ответ они дружно хохотнули, и кто-то даже поучительно ответил: «Весьма разумный совет, но также весьма странно слышать его от полу-покойника, каким ты сейчас и являешься. Твоему здоровью дым точно уж не повредит, он просто между рёбрами у тебя просочится».

Тут к мерзкому, отвратному запаху табачного самосада примешался ещё более противнючий смрад, похожий на горелую коноплю. Возможно она случайно попала в махорку, а может где-то конопляная плантация загорелась, неважно, но так или иначе, это гибридное отравляющее вещество, пробило мой, новый, уже нежный и лирический организм на неожиданную рифму, и я тихо продекларировал:

«Смеялись белки, ползая под ёлкой,

Хихикал, заяц, рыготала тля,

Стояло жаркое засушливое лето,

Горели конопляные поля»

Видимо эта сатирическая поэма, да ещё в исполнении полупокойника средней упитанности, выглядела весьма комично, потому что, когда бойцы поняли смысл моего поэтического перла, они плашмя рухнули как подкошенные и начали истерично ржать, прямо как дикие кони.

Когда они проржались окончательно, я решил сделать им контрольный выстрел в голову, и выпалил:

«Смеялся дятел, бился головою,

От смеха перекинулся сверчок,

Хихикал суслик, дрыгая ногою.

Совсем видать свихнулся – дурачок».

В этот раз у них начались конвульсии от смеха, но зато напрочь прошла усталость, и вернулось горячее желание тащить меня дальше, а не бросить где-нибудь под кустиком за ненадобностью. Тем более это желание усилилось, после того как я, дополнительно простимулировав его, выдавил из себя последнюю каплю лекарства: «Одна минута смеха заменяет двести грамм тёртой морковки». Видать с морковкой в отряде было совсем туго, поэтому подкрепившись, они бодренько поволокли меня дальше, но уже с удвоенной энергией.

В отряде меня встретили снова как свеже-воскресшего героического героя. В результате того кровавого боя у моей злосчастной пещеры, после которого в отряде от семидесяти человек, осталось лишь пятьдесят два, остальные погибли либо от фашистских пуль и мин, либо сорвались в пропасть, когда пытались вырваться из ловушки, в которую сами себя и загнали по своей неопытности, ещё один лишний живой герой доставил всем великую радость. Очевидно только так и приходит партизанский опыт. Жаль конечно, что опыт этот приходит лишь после чьих-то смертей.

После тех трагических событий трехнедельной давности, базу перенесли на яйлу, впритык к партизанам из военных. Жизнь в нашем отряде стала чуть полегче. Военным иногда сбрасывали с самолётов продукты, и нам случалось, правда по большим праздникам, тоже, перепадали кости с их барского стола, в виде консервов «второй фронт», и других диковинных чудес цивилизации.

Но увы, в этой жизни халявный сыр всегда расположен в строго отведённом для этого месте, а именно в мышеловке, и к нам зачастили в отряд их особист с политинформатором. Оба были с какими-то озлобленно-озабоченными лицами, как в той русской поговорке: «Двое из ларца, одинаковых с лица». Первый всё вынюхивал, второй всё выслушивал. Но выбора особого у нас не было, всё же лучше терпеть их, чем кушать личинок бедных жучков-короедов, заедая несчастными зелёными лягушатами.

Меня теперь выхаживала красавица Клава, вместо погибшей в том бою тётки Насти. Именно голос Клавы я слышал там у пещеры, когда ребята меня в последний момент выдернули из лап смерти, и именно Клава спасла мои глаза. Теперь она отпаивала меня бульоном из «второго фронта», который нам подкидывали наши новые товарищи, в обмен на то что мы терпим их нудных засланников. Хотя мы и без политинформаций знали, что Красная армия начала лупить фрица и в хвост, и в гриву. Об этом как мне кажется знали все в нашем лесу и его окрестностях.

«Сарафанное радио» - это самый правдивый и проверенный веками источник политинформации на Руси.

Клава сама вызвалась идти с ребятами откапывать мои кости, когда отрядный быт уже относительно наладился после разгрома. И командир послал-таки бойцов на раскопки меня, уступив настоятельным просьбам моего напарника, а может просто побоявшись, что тот рано, или поздно приведёт за собой хвост после очередной из своих отлучек на раскопки моего тела. Но так или иначе они сделали это, за что им всем большое человеческое спасибо.

Николка не отходил от меня ни на шаг, и яростно начищал наш карабин, чтобы вернуть торжественно его мне по выздоровлению. Сам же обзавёлся дамским Вальтером, который ребята притащили из очередной вылазки, найдя его на убитом немецком офицере.

Частенько захаживал ко мне и батюшка Василий, принося целебные отвары, которые быстро наполняли энергией каркас моего обезжиренного организма. Ему единственному я рискнул рассказать, как там было на самом деле. Я ожидал, что он меня поднимет на смех, и назовёт сумасшедшим, но он выслушал всю эту фантастическую историю крайне внимательно, и даже уточнил кое какие нюансы. Потом долго думал и высказал своё мнение по поводу всего произошедшего со мною в пещере:

«То, что ты мне поведал, сынок, легко укладывается в старинные христианские трактаты и послания святых отцов древности. Похоже твоя душа там не до конца вышла из тела, а где-то застряла на пол пути, между небом и землёй, и приняла участие в этой битве вместе с твоим телом, что хотя и очень редко, но случается. Потому что голая душа не имеет уже воли. Она лишь пожинает плоды того, что посеяла во время своей земной жизни, а уж бороться с нечистой силой ей точно там не под силу. Нет у ней уже воли для этого.

Есть даже такое высказывание у святых отцов: "За гробом уже нет покаяния". Вышедшая из тела душа, лишь, как подобное тянется к подобному прилепляется к тому, к чему была привязана здесь, при земной жизни.

Но ты больше никому об этом не рассказывай сынок, а то твои же, чересчур "просвещённые" соратники по партии, объявят тебя мракобесом, и в психиатрическую лечебницу отправят при первой же возможности."

Понемногу придя в себя, я начал выходить с ребятами на задания. Мы сдружились с пулемётчиком Георгием Грузиновым. Который в отличии от покойного «юнги армянина» был настоящим грузином. А фамилию свою получил в детдоме, куда попал после того как с его именитыми грузинскими родителями расправились некие компетентные органы. И история его мне сильно напомнила историю, рассказанную мне однажды полицаем Исмаилом. Только вместо маленькой девочки там - тут был маленький мальчик, но был он чуть постарше. И забрал его не "добрый" дядя-конюх, а сдали его в детский дом, на правильное воспитание в духе марксизма-ленинизма и пролетарского интернационализма.

У Жорика был смешной грузинский акцент, огромный орлиный нос с горбинкой, из-за которого он не пользовался особой популярностью у особей женского пола, что его катастрофически огорчало и даже приводило порой в уныние. Но главное, у него ещё был удивительно точный, орлиный глаз, который ему хорошо помогал при стрельбе из пулемёта системы Дегтярёва.

Мне кажется, что если бы он задался целью, то смог бы отстреливать мух, летающих в зоне прямой видимости. Видимо, национальная особенность по склонности к маскарадным костюмам его не покидала, и он носил каракулевую шапку с красной полосой по диагонали и медаль "За отвагу", на самом видном месте, на груди своей роскошной бурки. Всеми этими славными атрибутами доблести кавказской он сильно гордился и как страшное ругательство повторял нерадивым коллегам такое проклятье: «Да нэ останэтся в вашэм роду мужчины, достойного носить бурку».

Окончательно придя в себя, я смог наконец принимать участие в вылазках, которые стали проводиться гораздо регулярнее, с тех пор как мы объединились с военными, и стали питаться немного получше. Хроническая болезнь с гнусным названием "дистрофия" стала понемногу растворяться в первых, робких складочках на наших вопукло-вогнутых животах. И мы даже перестали качаться от малейшего дуновения ветра.

В первой нашей вылазке, в которую наконец-то взяли и меня, мы с треском разгромили румынский обоз, и нагруженные богатой добычей жратвы еле ползли обратно в лес.

На нашем пути попался маленький хуторок, одиноко притулившийся на полянке, в чаще леса, возле просёлочной дороги. После небольшой разведки, выяснив, что ни немцев, ни полицаев нет, мы решили здесь и заночевать. Ибо силы нас покинули окончательно.

На хуторке жила одинокая солдатка, неопределённого возраста, с двумя девчушками, чумазыми до безобразия. Похоже, что мамаша искусственно их припудривала сажей с грязью, как я в своё время сделал это и со своими дочками.

Муж её, местный лесник, как она нам рассказала, ушёл добровольцем в первый день войны, и больше о нём не было ни слуху ни духу. Она сварила нам какой-то мутный кондёр из неизвестных мне ингредиентов.

По крайней мере я не смог определить на нюх, что это, но видимо так оно и было задумано ею, что бы не портить нам аппетит. Но добавленные нами туда трофейные концентраты, реквизированные накануне у румын, превратили его в фантастическое национальное грузинское блюдо, под названием "суп-харчо - остроперчёный» типа "языкпроглотишь", как сказал наш грузин Жора, истекая слюной от предвкушения неожиданного обжорства.

Но что-то здесь было явно не так, тревога витала в воздухе, я её чувствовал всеми фибрами свой израненной души. Выйдя на порог, я со всей дури втянул носом воздух и начал раскладывать запахи по полочкам. Один из них, адреналиновый, мне таки показался немного подозрительным. Я, взяв карабин наизготовку, крадучись, пошёл искать его источник. Заглянув за сарай, увидел хозяйского пёсика, лежащего на земле и закрывшего голову лапами, видно уже приготовившегося к страшной смерти. От него похоже и исходил этот смрад трусости с привкусом адреналина.

Видимо трёхнедельное пребывание наедине с нечистой силой всё же оставило во мне некие неизгладимы следы, незаметные человеку, но отчётливо видимые животным. Как мне это уже однажды показалось. Этот пёсик явно готовился умереть от моей карающей десницы, и уже даже почти смирился со своей горькой участью, грустно закрыв морду лапками, и жалобно поскуливая при этом. Видимо всё ещё немного надеясь на амнистию.

Я нагнулся над ним, и стал выглаживать его по шерсти, при этом ласково успокаивая. Когда тот почуял прощение, то уменьшил выработку адреналина, пока и перестал его производить окончательно, потом даже истерично завилял хвостом от чувства благодарности за дарованную мною ему жизнь.

Я уже собрался возвращаться, когда неожиданно снова пахнуло этой же ядовитой смесью адреналиновых ароматов. С удивлением обернувшись, я понял, что это не мой новый четвероногий друг, а откуда то чуть подальше, скорее всего тянет из лесу. Войдя в гущу леса, я явственно учуял источник этого смрада, клубами поднимающийся над кучей валежника, что само по себе выглядело весьма подозрительным.

Проверив патрон в патроннике, я обошёл коряги кругом и увидел замаскированную в них дверцу погреба.

Оттуда мне навстречу ударил столб самого мерзкого из запахов – запах человеческого страха. Наведя ствол на вход, я грозно произнёс: «На счёт «три», стреляю, если не выходишь».

Я успел досчитать да двух, когда крышка дрогнула и оттуда показалась перекошенная рябая рожа в красноармейской пилотке. Теперь к адреналину прибавился ещё запах аммиака и сероводорода. Видать с геройством у этого индивида были серьёзные проблемы, и он был готов на всё, что бы только спасти свою облезлую шкуру

- Кто ты и откуда тут взялось – задал я вопрос этому человекообразному существу

- А ввввы, кто? - ответило оно мне, всё трясясь и заикаясь

- Ну что? Мне надо обязательно прострелить тебе коленку, дабы получить ответ, на вопрос, который я задал тебе первым?

- Нееет! Не стреляйте! Я всё скажу. Я Жихарь. Сергей Жихарев вернее. Я живу тут, с бабой этой живу, с солдатской вдовой. Я не военный, я полностью лояльный новой власти и добропорядочный гражданин. Я ненавижу коммунистов и их вождя. Только не убивайте, пожааалуста!

Похоже немецкий карабин в моих руках ввёл его в заблуждение, и он принял меня за местного полицая.

- Хорошо. Пока живи гнида… но пока что – прошипел я сквозь зубы, усилив у него этими словами приток сероводорода с адреналином: «Но выползай оттуда гадина, высоко подняв руки над головой».

- Спасибо… герр полицай. Только не стреляйте – проплакало дрожащим голосом это трусливое безобразие, высоко задирая трясущиеся руки.

- Пошёл, пошёл вперёд молча, херрр дезертир. Ещё слово, и я с огромной радостью тебе сделаю дополнительное отверстие для проветривания твоих тухлых кишок.

Зайдя в хату и увидев нашего Георгия в папахе со звездой и медалью на груди, этот хамелеон дико взвизгнув упал на колени и принялся целовать руки грузину, истерично причитая: «Наши. Наши вернулись!» На что Жора, брезгливо оттолкнув его, вскочил и вопросительно глянул на меня: «Где ты брат откопал… енто недоразумение»?

- Дык известно где – в лесу. В берлоге спало это человекообразное. Весны видать дожидалось, а также победы, да светлого коммунистического будущего, вместе с приходом той весны.

- Ура! Товарищи, я так вас ждал, так ждал. Все глаза просмотрел. Я ведь тоже член нашей дорогой коммунистической партии.

Я сплюнул, услышав причитания этого хамелеона, сквозь зубы, и вышел за порог. Стыдно стало, что в наши стройные ряды борцов за светлое народное счастье затесалось это женоподобное, трусливое, человекообразное животное.

Спали мы как убитые после сытной трапезы. Во сне ко мне пришла, впервые с момента нашей последней встречи, моя Олюшка, держа девчонок за руки, и я уже почти что поцеловал её в губы, но в последний момент кто-то над ухом громко прошипел: «Фрицы», и я подскочил как ужаленный.

Выглянув в окно мне стало понятно, что немцы пока что нас не заметили, и сюда пришли скорее всего дабы поймать кого-нибудь из местных жителей для отчётности. Возможно это была обычная, плановая облава, или акция возмездия, которые они всегда устраивали после очередной нашей вылазки.

Они спокойно, безбоязненно выпрыгивали из кузовов четырёх крытых грузовиков, и строились рядом на дороге в колонну.

"Их рота, нас в десять раз меньше – хорошенький расклад, но мы будем биться. Жрачка, она того стоит» - пронеслось в моей голове.

Но Георгий, как старший нашей группы, молча, аккуратно, открыл окошко и тихо прошептав:"Делай как я", первым, щучкой нырнул туда, при чём это он сделал с пулемётом в руках, что само по себе было очень похоже на цирковой, или даже на каскадёрский, трюк.

Мы, все, ночевавшие в доме, дружно, теми же щучками выпрыгнули в это же оконце, и тихонько подняв на ноги, остальных наших, мирно храпевших в сарае, товарищей, понеслись к ближнему лесу под прикрытием дома.

Мы бы, наверное, ушли незамеченными, если бы с немцами не было двух проводников с собаками. От этой неприятности шансы наши на спасение значительно сократились. Мы были сами, уставшие как собаки, а фрицы выглядели хорошо отдохнувшими и полными оптимизма. Ребята осторожно поползли в лес, а мы втроём, вместе с пулемётчиком Жорой Грузиновым и нашей Клавой, залегли на опушке. Насильно, чуть ли не пинками, мы выпроводили девушку вслед за остальными. Со своим пистолетиком, она явно не прибавила бы нам лишних возможностей, и та, вся в слезах, обняв нас напоследок, уползла догонять ребят.

Как я это и предполагал, собаки сходу взяли наш след и дико натянув поводки, рванулись вдогонку. Следом понеслась галопом вся их рота. И это был похоже конец.

Жорик, как я уже сказал, был пулемётчиком-виртуозом, и любимой его поговоркой было: «Патронов бывает всего два количества: «мало» и «очень мало». Поскольку в этот раз патронов было беспрецедентно мало – всего один диск, он немного заскучал.

Грустно глядя на приближающуюся свору, он тихо бормотал себе под нос: "Ну как можно раздэлит пятьдесят патронов на сто немцев, а главное, это как сдэлат так, что бы никто из них не обыдэлся?"

Хотя, как-то страха ни у него, ни у меня, не было совсем. Мой напарник, бросив свои математические операции с делением немцев на патроны и отниманием у них последнего здоровья, тихонечко стал насвистывал грустную песенку, в которой было так же как и в супе-харчо, что то острое-национальное, типа: «… ох и где же ты моя Сулико»?

Он уже прикидывал с кого бы начать отстрел, чтобы подороже продать наши жизни, выбирая по паре клиентов на одной линии, дабы побольше подпортить их шкур. И уже чуть было не нажал на спусковой крючок, но я его в последний миг решительно остановил. Он с изумлением, зверски глянул на меня, но сказать ничего не успел.

Я уже начал явственно ощущать знакомый запах моей старинной подруги «ненависти», так надоевший мне за время плотного общения с ней в пещере. Единственное отличие от моей мучительницы, было в том, что теперь эта мерзкая барышня была с каким-то животным душком, и шибко воняла псиной.

Принюхавшись получше, я понял, что она исходит от бежавших перед солдатами, двух серых овчарок-сук, натасканных рвать живую человеческую плоть, и получать от этого процесса дьявольское удовольствие (эххх бабы, они и в Африке бабы).

Но похоже не только я их унюхал, но и они меня учуяли тоже. Потому что их дикая ненависть, мгновенно сменилась на панический, истеричный страх, и эти кровожадные бестии, зажав хвосты межу ног, дико визжа и жалобно потявкивая, как последние дворняги, развернулись на сто восемьдесят градусов и рванули обратно с ещё бОльшей скоростью, чем бежали сюда, увлекая за собой всех своих сопровождающих.

Отпавшая, от этого неожиданного происшествия, у Жорика, его нижняя челюсть звонко грюкнула по диску его пулемёта. Потом, видимо немного придя в себя, он грустно произнёс со смешным грузинским акцентом: «Ну паачэму меня так жэнщины не любят, даже если они последние суки, причём натуральные?»

Мы оба прыснули со смеху, и поняв, что сегодня нам помереть явно не придётся, бодренько побежали догонять наших.

Мы уже отошли довольно далеко, когда фрицы, пришли в себя, и поняв, что их надурили, начали истерично палить из миномётов по квадратам. Как говорится: «На все четыре стороны». Одна мина долбанула почти над нашими головами, серьёзно пропоров осколком мне руку и немного оглушив. Жорик меня подхватил под здоровую руку, и мы ломанулись дальше с ещё бОльшим энтузиазмом.