Встреча в горах

 
­ Я не ходил в горы уже  десять лет. После того, как умерла Лиза.
 А  однажды горы приснились мне. Будто мы идем с нею вверх по глубокому  снегу, и, взобравшись на вершину, я оборачиваюсь, чтобы протянуть  ей руку, а  Лизы – нет…

  И утром, проснувшись, я стал собираться в горы, хотя до зимы было еще два месяца…

  Мы ходили в горы только зимой, хотя походы туда летом гораздо легче и комфортнее. Ни моя жена, ни я не могли  объяснить, почему мы поступали именно так. А вот мой друг,  журналист  Костя Званов, смог сказать об этом  просто  и доходчиво. а, главное, очень кратко.
  Однажды, когда мы втроем поднялись  на вершину какой-то безымянной горы, он вдруг широко раскинул свои неуклюжие руки  и произнес:
  - Лучше гор могут быть только горы…зимой!
  И нам всё стало ясно. И дело было не только в одной красоте зимних гор. Кроме неё была еще тишина и запах хвои в морозном  воздухе, безлюдье и высокое чистое небо.

  Обычно мы приезжали на маршрутке в маленький шахтерский поселок на берегу небольшого ручья, переходили через него по шаткому мостику и сразу начинали подниматься по крутому склону к перевалу. На полпути разжигали примус «Шмель» и пили  горячий чай с домашними пирожками. В полдень мы уже были  на перевале, становились на лыжи и спускались вниз к поселку горнолыжного курорта, хорошо известного  когда-то в нашей великой стране. Сейчас же он влачил жалкое существование, потому что люди предпочитали кататься на лыжах в Альпах, Татрах и Карпатах. Это те, кто мог  оплатить проживание в комфортабельных отелях, подъём в роскошных кабинках канатных дорог и оплату квалифицированных инструкторов. Те же, кто не мог позволить себе это по причине своей бедности, боялись ездить в этот посёлок, потому что  на Кавказе  недавно отгремела война.
  Но мы с Лизой не боялись, так как  хорошо знали, людей, живущих в этом поселке.  В каждой семье там было много стариков и детей. Старики были мудры, а дети – беспомощны, и воевать этим людям совсем не хотелось…

   Решив  после необычного сна  идти в горы, я первым делом достал из чулана  лыжи, с антресолей  - рюкзак , а из шифоньера  - пуховку.  И как только я сделал это, то понял, что теперь меня ничто  не остановит.

 Через два месяца, в конце декабря, я отправился в путь. Маршрутки  в те края уже не ходили, и мне пришлось взять в районном центре такси.    
  За два часа  мы с трудом добрались до бывшего шахтерского поселка, опустевшего и заброшенного…
  Единственный человек, которого я увидел на его улице, сидел у подъезда полуразрушенного  трёхэтажного дома и смотрел куда-то  мимо меня на горы, окрашенные розовым утренним светом. Человек этот был  стар и, видимо, слеп и глух.  Когда я поздоровался, он  даже не повернул головы и не ответил  мне на мое приветствие.
   Собаки, лежавшие на пятачке близ автобусной остановки, тоже встретили меня равнодушно. Они проводили меня   печальными взглядами опустошенных глаз, уставших от одиночества.
   Я спустился  к  ручью и взглянул на перевал, ясно видимый на фоне голубого неба.  Потом посмотрел на часы и  стал медленно подниматься в гору. Было десять часов утра. Значит, часа через три часа я должен был позавтракать на нашем обычном месте, а к полудню подняться на перевал. Но,  не пройдя и часа, я понял, что ошибся в своих расчетах. И даже догадался, почему. Я не ходил в горы уже десять лет, и мне было уже не тридцать семь, а сорок семь лет. Каждый шаг давался мне с трудом, хотя снег   был не глубоким, а мои альпинистские ботинки  с триконьями надежно удерживали меня на этом крутом склоне. Дышать мне стало тоже трудно, и я начал останавливаться на отдых через каждые пятнадцать минут.
   Перекусил я только  в два часа дня, а на перевал взошел  в шесть , обессиленный и мокрый от пота. Но , несмотря на это, я сразу же начал готовить лыжи, понимая, что мне надо как можно скорее спуститься  в поселок.
  Через пять минут после того, как я надел лыжи и каску,   мне стало понятно, что это неосуществимо: темнота упала на землю так внезапно, словно кто-то выключил свет заходящего солнца одним щелчком тумблера. Но я всё-таки  встал, оттолкнулся палками и заскользил вниз по твёрдому насту.
  Не знаю, сколько продолжалось это отчаянное скольжение  в сплошной темноте.  Может быть, минут десять, а, может, и больше.   Но вскоре меня подбросило вверх, словно катапультой, какое-то время я кувыркался в воздухе, пытаясь сгруппироваться,  а потом упал на землю, больно ударившись обо что-то  плечом.
  Я лежал на снегу и смотрел в темное небо, без звезд и луны. И подумал: «Нельзя ходить в горы одному. Они наказали тебя за то, что ты забыл о Лизе, и пошел через наш перевал без неё». 
  Я попытался встать, но сразу же заскользил по склону.         
   Я остановил это довольно быстрое скольжение только при помощи ледоруба, который торчал у меня из рюкзака ручкой вверх. Я всегда беру его с собой, отправляясь в горы, скорее всего,  как память о былых восхождениях. Но на этот раз он помог мне удержаться на склоне, и я похвалил себя за свою предусмотрительность.
   Потом  я снял лыжи,  снова надел ботинки и, встав на ноги, сделал шаг вперед, а, точнее сказать, вниз.  Затем еще один, и  еще…
  На фоне белого  снега я мог видеть мои черные ботинки и понял , что в пропасть, если она встретится  мне на пути, я не упаду. Эта мысль успокоила мне, и я начал  медленно и размеренно  спускаться вниз.
  Какое время продолжался этот спуск, я не знаю, на часы я не смотрел.  И когда увидел внизу, совсем близко от меня, огонь костра, не удивился и не обрадовался, а просто подумал: «Значит, еще рано, если кто-то еще не спит»

  У костра сидел человек в длинном, до пят, тулупе и в папахе.
- Возьми правее! – закричал он, как только я вышел на большую  заснеженную  поляну перед домом, стоявшем невдалеке  - Там тропка есть, идти будет  легче.
  Я сделал, как он сказал, и по хорошо протоптанной дорожке подошел к костру. Человек, сидевший у него,  поднял голову, чтобы взглянуть на меня, и я увидел,  что  он стар и мудр ровно настолько, чтобы уже ничему не удивляться. Даже путнику, явившемуся ночью из темноты.
  У него была седая окладистая борода и  черные брови.
  Старик провел рукой в огромной кожаной варежке по   бревну, на котором сидел, и сказал:
  - Садись, отдохни. Мой Кадо почуял тебя, когда  ты был еще у Песчаной балки, в километре отсюда.
  Полы его  тулупа раздвинулись, и оттуда высунулась голова большой собаки с сонными глазами. Видимо, ей захотелось узнать, зачем назвали её имя. 
  Когда я сел, старик снял варежку и протянул мне морщинистую руку:
  - Меня зовут Георгий. А тебя?
  - А меня  - Юрий.
   Он улыбнулся:
  - Выходит, мы с тобой тёзки. Я где-то читал, что славянское имя Юрий  произошло от греческого Георгий, что означает «земледелец».
  Он говорил совсем без акцента, хотя всё его обличье выдавало в нем кавказца: нависавший над усами горбатый нос, папаха и  варежки с вышитым на них национальным узором.   
  «Наверное, он профессор местного университета, удалившийся в горы на отдых, - подумал я. – Уж больно грамотно и даже научно он объяснил мне  происхождение наших с ним имен».
  - Ты куртку расстегни, - сказал Георгий. – Согрейся живым огнем от костра, а потом мы пойдем в дом. Там у меня тоже тепло. Весь вечер печку топил, будто чуял, что ты придешь. Но в доме тепло совершенно  другое, оно душу не греет, только тело.
  Он взял  чайник, стоявший на углях рядом  с костром, и налил  мне чаю в кружку, которую  достал из-под тулупа. Потом выдернул откуда-то  из-за пазухи целлофановый пакетик с пирогом, протянул его мне  и сказал:
 - Ешь! Я же вижу, что ты очень голодный.
  Чай был очень горячим и сладким, а пирог с сыром – тёплым и очень вкусным.

  Я посмотрел на огромный дом, темневший на фоне заснеженной горы, и спросил:
  - Ты живешь в этом доме один?
  Я сказал ему  «ты», потому хорошо знаю обычай этого народа обращаться к человеку так же, как он обратился к тебе. Если он сказал тебе «ты», то это означало, что он считает тебя своим другом.
  - Совсем один, - ответил он и подбросил в костер хвороста. – А когда-то в нем жили двенадцать человек: мой дед, отец, мама, пять моих братьев и  три сестры. А когда два моих старших брата женились, я вообще потерял счет, сколько нас там живет. 
  - И где работала ваша семья? – спросил я.
  - Все, кроме меня, работали в колхозе. Братья - пастухами, а сёстры – доярками на ферме, а отец был председателем колхоза.
 -  А ты почему не работал в колхозе?
  - Потому что мой отец был очень мудрый человек. Он хотел, чтобы в нашем ауле была средняя школа и, когда я учился в седьмом классе, он сказал мне: «После десятого класса ты  поступишь в наш педагогический институт. Когда окончишь его, будешь преподавать в нашей средней школе, а потом станешь её директором. Я хочу, чтобы наши дети были не только пастухами, но и инженерами, лётчиками и капитанами ледоколов». И он отправил меня в город к своему фронтовому другу, Ивану Землякову. В его семье я прожил  три года, и он учил меня правильно говорить и писать по-русски.  Я окончил там десятилетку и поступил в институт.
  - После окончания которого, поступил в аспирантуру, защитил диссертацию и стал профессором, не так ли?
  - А ты откуда знаешь? – удивился Георгий.
   - Редко кто из учителей  сельских школ знает, что греческое имя Георгий означает «земледелец».
   - Да ты прав… Но  до того, как стать профессором, я проработал в нашей школе пятнадцать лет. В аспирантуре учился заочно, а из аула уехал, когда умер отец. Потом вышел на пенсию и вернулся домой… И, как видишь, живу здесь совершенно один. Все мои дети,  племянники  и  внуки теперь городские жители. Иногда приезжают навестить меня, но редко. Сейчас у меня гостит мой внук, тоже Георгий. Он работает программистом в какой-то серьёзной конторе по проектированию спортивных сооружений. Отпуск у него две недели, вот он к деду и приехал. Он вечером в альплагерь пошел, на танцы. Завтра ты с ним познакомишься. Ты знаешь, я его не могу понять, хотя он мне и родной внук. Три дня тому назад  пришел с танцев и говорит: «Дед, по – моему, я скоро женюсь. Познакомился в альплагере с девушкой из Москвы, Ларисой зовут, и не могу ни о чем думать, кроме как о ней». – «Женись – говорю я ему, - давно пора». А вчера он  мне вдруг  заявляет, что встретил на танцах девушку Зарему, и хочет жениться уже на ней. Скажи, это разве нормально?
  - Конечно, нормально. Ты вспомни, сколько раз в жизни ты сам влюблялся…
   - Один раз! – сердито выпалил старик.
  - Значит, тебе повезло. Наверное, девушка была такой красивой, что на других тебе и глядеть не хотелось.
  - Нет, особо красивой она не была. Просто она понимала меня… А я -  её…
   Мы с ней вместе в институте учились, в одной группе. В горы вместе ходили, книги одни и те же читали. Когда она рассказывала о своем детстве, которое провела в Магадане, я готов был слушать её всю ночь. А она часто просила меня рассказать о моей семье. И говорила мне: «Как я тебе завидую, что у тебя столько братьев и сестер. А я – единственный ребенок в семье, и мне бывает очень одиноко». А мне хотелось сказать ей: «Когда мы поженимся, мои  братья и сёстры станут тебе родными и будут любить тебя так, что ты никогда не будешь чувствовать себя одинокой». Но я боялся сказать ей это, потому что не знал, любит она меня или нет. У неё было много ухажеров, красивых и умных, и. когда они видели меня вместе  с ней, то смотрели на меня как на пустое место. Я для них был аульским недоумком в отцовском костюме, который решил  выбиться в люди. Но я на них не обижался, потому что хотел только одного: быть с нею рядом...  Но однажды я понял, что этого мало… Перед Новым годом у нас в институте  был праздничный бал. Тогда такие мероприятия назывались вечерами отдыха. Сначала - концерт самодеятельности студентов, а потом – маскарад и танцы. Так как я не умел ни петь, не танцевать,  то решил  на этот бал не идти, а встретиться после него с Леной и проводить её домой.  Я помню, что вечером вдруг пошел густой снег, всё вокруг стало белым и торжественным, и в душе у меня появилась надежда. Я представил себе, как мы будем идти с ней под этим снегом, и я возьму её холодную руку, согрею её своим дыханием и скажу: «Я люблю тебя…».  Я пришел к входу в актовый зал, где проводился вечер, сел там на заснеженную скамейку и стал ждать. Не знаю, сколько я там просидел, лишь помню, что очень замёрз и превратился в сугроб. Когда музыка в зале стихла, я встал, отряхнул с себя снег и протер глаза. Тут двери распахнулись, и во двор повалила толпа студентов. Заметить среди них Лену было почти невозможно, но тут я услышал  её голос… И смех…Ты знаешь, при мне она никогда  не смеялась, и, услышав тогда этот звонкий  смех, я почувствовал, как сердце мое вдруг дрогнуло и остановилось. И  на душе  у меня стало холодно и одиноко, потому что это был смех счастья…   Потом я увидел её. Она шла рядом с высоким красивым парнем, он держал ее под руку, а Лена, подняв голову, заглядывала  ему в  глаза и смеялась. Они прошли мимо меня и скрылись в пелене снега…

  Георгий поворошил палкой угли затухающего костра и сказал:
  - Застегни куртку, а то замерзнешь. Я сейчас закончу свой рассказ, и мы пойдем в дом…
  Помолчав с минуту, он продолжил:
  -  Я не помню, как я добрался до общежития… Там я упал на койку и решил на следующий же день уехать домой. Перед самым утром, я встал,  достал из портфеля фотографию Лены, поставил её перед собой  на стол и сел писать ей письмо.  Но в это время пришла дежурная  и сказала, что мне звонят по телефону. Я спустился вниз, взял трубку и услышал её голос: «Ты куда пропал?  Мне без тебя плохо. Приезжай сейчас же»… Мы поженились с ней на третьем курсе. После окончания института она работала вместе со мной в нашей аульской школе, которая стала уже десятилеткой. Ученики любили её больше всех других учителей… Потому что она была справедливой и любила свою работу и детей.   Она родила мне трех сыновей и умерла совсем недавно, три года тому назад.

  Он встал, а из-под его тулупа выползла собака и взглянула на него с укором .
  - Иди домой, Кадо, - сказал Георгий. – Там согреешься.
  Пёс затрусил по тропинке, и мы пошли вслед за ним.

  Утром меня разбудил стук в дверь.
  - Вставай, Юрий, - услышал  я голос хозяина. – Чай готов, пироги тоже.
   Мы сели за стол, и Георгий заворчал:
  - А этот паршивец, мой внук,  так и не явился. Заночевал в альплагере. Ну, ничего… Теперь он точно женится. Только непонятно, на ком: на Ларисе  или на Зареме. Ты по-прежнему считаешь, что это нормально?
  - Нет, - ответил я, -После твоего рассказа я понял: для того, чтобы полюбить по-настоящему, надо пережить то, что ты пережил в ту предновогоднюю ночь. К любви надо идти через страдание.
  Георгий задумчиво  промолчал, а потом неожиданно спросил:
  - А ты почему ходишь в горы один?
  - Потому что моя Лиза, с которой мы ходили в горы вместе, умерла десять лет тому назад, - сказал я.
  - Прости, - виновато произнес он.
  Потом спросил:
 - Ты у меня останешься или пойдешь в альплагерь?
  - Пойду в альплагерь. Там ближе к горам,  и наверняка готовится группа  для восхождения на одну из вершин.
  - Ну, что же, счастливой тебе дороги. Я рад, что мы встретились. Теперь я знаю, что сказать своему непутёвому внуку, если он расскажет мне еще об одной девушке из альплагеря. И еще мне очень хочется, чтобы ты встретил там женщину, с которой будешь ходить в горы. Ведь одному в них можно и пропасть. Как ты чуть не пропал вчера ночью...