Правда планеты лжецов. Главы 1-9

Ретро-футуристическая сказка
ОТ АВТОРА
Считаю своей обязанностью сообщить читателю, что эта повесть появилась благодаря роману Урсулы ле Гуин «Город иллюзий». Меня заинтересовали шинги (the shing) и то, что о них не сказано: как может существовать настолько разрозненное общество, как они общаются между собой не на захваченных планетах, а в своем мире и что могло бы «спасти» их цивилизацию? Из этих размышлений и личного опыта возникли неотеники.
Как и шинги, неотеники одиноки, живут и получают власть благодаря обману, не могут иметь общих детей с землянами, жизнь для неотеников - одна из главных ценностей (но не единственная и не ложно понятая). Думаю, что этим сходство ограничивается.

ГЛАВА ПЕРВАЯ
На планете имени Н.И. Кибальчича в единственном купольном городе, построенном в виде советской звезды, улицы расходились от центра в пять лучей. При взгляде с высоты прямоугольные крыши семиэтажных жилых домов складывались в пунктирные линии. По мутной изогнутой реке, по тоннелям, по автострадам с развязками, по мостам, по улицам, по рельсам, по воздуху шло движение в разном ритме, то плотное, то разреженное, но беспрестанное. Люди, давно жившие на Кибальчиче, могли бы сказать, что это движение продолжалось как будто по инерции, еще совсем недавно оно было и быстрее, и гуще. Три здания в центре города поднимались почти под самый купол: Дворец Советской Науки и Культуры, Дворец Советов и гостиница «Астронавт». Здесь же зеленел единственный городской сад. На каждой планете Красного мира разбивали яблоневый сад, в память о песне, популярной в стародавние времена, на заре Космического Века. Яблони цвели трижды за земной год, но не плодоносили. Решением руководства планеты на улицах не осталось ни одного куста или дерева – чтобы всё просматривалось, чтобы никто не прятался и не пьянствовал по укромным местам. С земли мощные опоры купола выглядели тонкими и темными. Вечерами на небе, разделенном этими опорами на ровные треугольники, неярко светился искусственный спутник Кибальчича с двумя медленно вращавшимися кольцами по экватору и меридиану. Неофициально этот спутник называли «Луной». Раньше на спутнике было тяжелое производство. Оно, завод по сборке сверхмощных двигателей, астробиологический институт им. Александра Ульянова и Космический Комплекс многое давали Союзу Советских Социалистических Планет. Теперь для жителей Кибальчича выражение «Ты что, с Луны свалился?» имело совершенно определенный и очень печальный смысл: на Луну перенесли детский дом, дом престарелых, психоневрологический интернат, психиатрическую больницу и тюрьму.

Еще двадцать земных лет назад никто не назвал бы отдаленную от Земли, но процветавшую планету захолустьем. Жители не сразу почувствовали, как всё начало приходить в упадок, и сейчас по кухням говорили, что лучшее сохраняется на Кибальчиче лишь усилиями немногих людей, вопреки всему.

В астробиологическом институте имени А.И. Ульянова об этом «вопреки» знали очень хорошо. Институт находился между третьим и четвертым лучами недалеко от центра города в невысоком сером здании с огромными квадратными окнами. Крытый переход соединял институт с темно-серым, добротным и приземистым зданием научно-измерительного пункта.

В лаборатории Астробиологии Развития четыре комнаты располагались по двум сторонам светлого коридора. В Гистологической, конечно, всё было роботизировано, но не было ни запчастей для старой техники, ни инженеров, способных починить ее, особенно после потопа, нечаянно устроенного соседями сверху. Часть робота-микротома народные умельцы переделали в микротом (1), а остальное, как в XX веке, делалось вручную. В лаборатории Астро-БР исследовали то, как меняется развитие живых существ вне Земли. Это – общее направление, темы публикаций и квалификационных работ были, конечно, более узкими и специальными. Объектами служили в основном беспозвоночные, из позвоночных – рыбы и амфибии.

Искра, стройная и крепкая, стояла, наклонившись над лабораторным столом, и наносила капли красителя на срезы на предметных стеклах. Волна каштановых волос закрывала ее чуть веснушчатое лицо с высокими скулами. 
- О них ничего не известно, - говорила она, - кроме того, что они неотеники (2), и что их двое. По непроверенной информации, они купили всю планету вместе с населением.
- Как это? – удивилась маленькая и хрупкая Стелла, с прямоугольным, несколько широким лицом и каре плоских желто-белых волос. В свои 25 лет она выглядела подростком. Голубые глаза смотрели умно и пристально.
- Какие-то структуры на Кибальчиче участвовали в афере их предшественника, - заговорила Ульяна Ансерова, полная очень бледная женщина 33 лет. Она, ссутулившись, сидела за микротомом. – Но он решил здесь закончить свои дела, и продал планету этим двум.

Ульяна всегда прятала глаза: ее мучили смущение и страхи. Черты овального лица были почти правильными. От природы красиво очерченные губы спеклись и потрескались, вокруг них появился красный шершавый ободок. Ульяна очень часто болела, но, когда могла, дневала и ночевала в институте. И на работе, и даже в больницах Ульяна чувствовала себя лучше, чем в набитой коммунальной квартире, где не было ни минуты тишины и уединения.

Ульяна, Стелла и Искра были чем-то вроде коллективного свата Наума: занимались научной работой, много публиковались, но по должности оставались лаборантками, и на сайте института в разделе «Исследователи» о них не было ни слова. Ульяна получила кандидатскую степень семь лет назад, но в ее жизни ничто не изменилось.
«Слава советской науке! – чуть не плача, веселилась Ульяна. – У нас даже лаборанты – кандидаты наук!».
Когда Стелла и Искра были студентками, Ульяна обучала их всему, что умела сама. Теперь обе они дружили с Ульяной, но друг с другом были только приветливы. Таких людей, как Искра, в комсомоле было очень мало. Точнее, она была уникальна. Одни считали ее лицемеркой и неумелой притворщицей, другие – юродивой, но побаивались все. Стелла тоже остерегалась, но в искренности Искры почти не сомневалась. Искру как будто забросило на Кибальчич из СССР пятидесятых годов двадцатого века. Впрочем, нет, думала Стелла – на старой Земле Искра выглядела бы странно. Она могла появиться только сейчас.

В стены и потолки лабораторий были вмонтированы динамики. Обычно радио молчало, но иногда оно оживало, как и вентиляция, от которой по всем комнатам начинали носиться страшные сквозняки. Двери всасывало в наличники. Ленты парафиновых срезов на листе бумаги трепетали. Ульяна боялась, что они разлетятся. Отключить и радио, и вентиляцию было невозможно. По радио вещали об успехах народного хозяйства и растущих производственных показателях. О том, как догнали и перегнали. О том, как надо догнать, перегнать, ускорить… Происки агонизирующего капитализма... Наказ партии выполним! Можно было отдохнуть душой, когда передавали классику или «Голоса Земли». Но увы – сейчас эфир захватил вокально-инструментальный ансамбль «Космонавты». Ульяна и Искра изнывали тайно, Стелла – явно. Она закупорила уши наушниками и включила чуть не на всю громкость песню, тайком скачанную Дворником. Пусть инструменты грохочут, ревут и завывают, пусть на разных языках поет удивительное меццо. Только не видеть и не слышать всё окружающее.
«Даже не стремятся сделать свое вранье правдоподобным, - думала Стелла. - Неужели кто-то верит, что можно годами… Годами! Не замечать второй купол с космодромом!?».

Долгое время Стелла возвращалась домой только для того, чтобы лечь спать на три-четыре земных часа, но тревожный сон не давал отдыха. На Кибальчич из долгой экспедиции вернулся корабль «Профессор Заварихин», и до его нового старта необходимо было обработать весь собранный материал.  Запуск «Профессора Заварихина» был запланирован так, что на работу лабораторным биологам оставили ничтожное время. Ульяна, Стелла и Искра работали с раннего утра до ночи. Каждый день к ним наведывался директор по науке Велеор Владленович Тихоходцев - справиться, как идут дела и намекнуть, что работали они как-то слишком медленно. Это был молодой человек лет тридцати с небольшим, всегда в костюме с какой-нибудь планеты Союза Европейских Миров и с щегольским шейным платком или шарфом на шее. Прежний директор по науке член-корреспондент Владлен Тихоходцев умер от инфаркта, и на эту должность назначили Тихоходцева-младшего. Большинство сотрудников института могли бы поблагодарить нового директора – он почти НЕ МЕШАЛ работать. Тихоходцев жил в замкнутом на себя мире документов и электронных таблиц. «Что, если бы с такою властью взялся он за дела, к несчастью?». Не повезло только лаборатории Астробиологии развития, потому что ее помещения находились над кабинетом Тихоходцева. Он поднимался по лестнице и ослеплял сотрудниц фирменной широкой улыбкой, которая давно вызывала у них большую оторопь, чем ледяной взгляд и перекошенный рот.

На первый взгляд не тяжелый, но изматывающий труд, спешка, недосыпание, постоянное мелочное унижение, постоянная, но неуловимая угроза – кап-кап-кап на выбритое темя…

А потом старт корабля отложили на неопределенный срок – обнаружилась ошибка в оформлении какого-то документа.


Стелла ехала домой, покачиваясь в набитом вагоне метро. Рядом с ней стояли трое приятелей, два мужчины и женщина средних лет, и громко болтали. Стелла была бы счастлива не слушать этот разговор, но, как на зло, разрядились и коммуникатор, и пауэрбанк. Молодой мужчина вещал: «Ненавижу этих тварей! Они угрожают нам всем. Это - не люди. Они совсем не такие, как мы. Они совсем другие. Что можно ожидать от существ, которых воспитывают одни бабы!? У них ведь нет отцов, зато мамаш – хоть две, хоть три. Вылизывают своих вы….ков с ног до головы. Мерзость. Они все хитрые и умнющие! Из-за неотеников постоянно лихорадит то один Мир, то другой. Чего ждет Организация Объединенных Миров!?  Технически шарик под названием Кулла очень легко разнести – да так, чтобы и пыли не осталось! А в земных Мирах выявить их всех - и в яму! Горючим облить и поджечь!». Второй государственный умище предложил более простой и дешевый способ истребления неотеников: заставить каждого человека прилюдно проглотить по таблетке аспирина. Тем, кто начнет загибаться, помощь не оказывать. Женщина с потрепанной тряпочной розой в волосах возразила: среди неотеников примерно 2% переносят аспирин, а среди НАСТОЯЩИХ людей полно аллергиков. И потом: всем известная патологическая лживость неотеников, скорее, следствие воспитания. Они же учат своих детей врать. Если забрать детей с Куллы и воспитать по-нашему, из них вполне ещё могут получиться ЛЮДИ. Да и вообще – жалко... «Жалко у пчелки знаешь, где?» – ответил первый сторонник радикальных мер. У неотеников из-за каких-то особенностей мозга снижена способность к эмпатии, и все они – психи. Есть научные данные… Он, разумеется, не помнил, что это за данные, и вообще, где слышал этот звон.
«Еще хоть слово, - думала Стелла, - развернусь и врежу».

Перефразируя одного французского писателя, эти люди не сказали о неотениках ничего, о себе – всё. Скорее всего, они не понимали, что заклинание «они совсем другие» выдает беспомощность, бессилие, упрямое нежелание понимать другого, а этим другим может быть кто угодно, хоть родной ребенок.

Вот уже три месяца весь Кибальчич говорил об афере, в которой более десяти лет участвовало руководство этой и ещё нескольких советских планет, а верховодили неотеники. У них, как выяснилось, был свой небольшой купол. Купол взяли штурмом, но его хозяева, которых было, по всей вероятности, двое, ускользнули. Имущество под куполом и на космодроме близ него, в том числе два частных звездолета, конфисковали. Один из этих кораблей для дальнейшего расследования перегнали к Новой Москве. Над вторым звездолетом, «Grace O'Malley», инженеры бились, ломали голову, но не могли ни открыть люки, ни установить над ней внешний контроль. В итоге «Грейс» до лучших времен отвезли на главный космодром. Стелла ради любопытства выяснила, в честь кого назвали корабль.

Стелла знала о неотениках не больше, чем большинство жителей Кибальчича: знала, что это – потомки семи астронавтов, высадившихся на экзопланете, которую сами первопоселенцы назвали «Кулла», в переводе с итальянского «колыбель» или «исток». За три века жители Куллы утратили способность иметь общих детей с людьми земного типа. У взрослых неотеников сохранялись детские и даже младенческие черты в устройстве мозга и некоторых других органов. Неотеники обладали абсолютным слухом и говорили на искусственном языке с чудовищно сложной фонетикой. Для письма использовали латиницу с множеством верхних и нижних подчеркиваний, зачеркиваний, апострофов, умлаутов… Никто или почти никто из людей земного типа не мог освоить язык Куллы, зато для неотеников владение десятью и более языками «землян» было не чудом, а статистической нормой. Во внешности неотеников не было ничего особенного; опознать их в уличной толпе или в кратковременном общении было невозможно. Много было любителей рассказывать страшные истории о всесильной мафии неотеников и их лобби в правительствах всех Миров. Специалисты по культуре Куллы смеялись над этими домыслами: неотеники никогда не создавали долговременных, и, тем более, иерархических союзов.

В полутемном коммунальном коридоре с синими до половины стенами Стелла приоткрыла одну из дверей. Рэмы в их комнате не было. Мать готовила что-то на кухне. Поздоровались. Стелла открыла кран, трубы душераздирающе заревели.
- Суп почти готов, - сказала Рэма, невысокая и тонкая, как сама Стелла, с мелкими волнами стянутых на затылке полуседых светлых волос, аккуратная, сдержанная и замкнутая. Лицо Рэмы было узким и скуластым. Рэма работала инженером НИПа.
Верхний свет замигал; Рэма успела включить лампу на батарейках прежде, чем он погас.
- Это всё происки неотеников, - проникновенно сказала Стелла.
Она, конечно, шутила.

ГЛАВА ВТОРАЯ
Стелла вышла на конечной станции ветки метро Первого луча. Она шла к старому дому, наполовину затянутому обтрепавшейся зеленой сеткой, а рядом с домом стоял низенький флигель из белесого кирпича. Стелла постучала в зеленую металлическую дверь.

- Какие люди! – воскликнул на пороге крошечной комнаты растрёпанный светловолосый Мэлор. Навстречу Стелле, улыбаясь, шагнул стройный мужчина среднего роста. Приветствием стал короткий страстный поцелуй открытыми ртами. Стелла огладила рукой его волосы цвета мокрого речного песка. Рений появился в этой компании около двух месяцев назад. Стелла оставалась невинной и до встречи с этим человеком ни разу не была влюблена.

- Сегодня играем в расширенном составе, - сказал высокий худощавый Граф с темной бородкой, но Стелла уже здоровалась с Вектором, остролицым подростком в кожаной безрукавке на голое тело и художественно рваных штанах – ударником из группы «Формалин». Мэлор сел за компьютер, в полглаза наблюдая за движением роботов-дворников, драивших улицы и свод купола Первого луча.
По кругу ходила матешница с бомбильей. С точки зрения гигиены — это, конечно, ужасно, но для собравшихся это было сродни мистическому обряду побратимства.

Группа «Радио-дворник», давние поклонники певицы Селестины, уроженки планеты Кулла, соединяли в своей музыке различные национальные мотивы, но так, что получалось органично и ново. Иногда они писали музыку на малоизвестные, тайком добытые стихи запрещенных поэтов или, наоборот, новые слова для старых мелодий. Мэлор - гитарист, радиохулиган и хакер. Он начал работать оператором роботов-дворников еще до того, как был отчислен с третьего курса философского факультета и исключен из комсомола. Эта работа давала Мэлору возможность жить в казенной однокомнатной квартире, честно заработанный хлеб и доступ к оборудованию и деталям.

В мансарде заброшенного дома была маленькая комнатка за тяжелой ржавой дверью, а в эту дверь Мэлор врезал надежный замок. В этой комнате стояли мощный компьютер, переделанный до неузнаваемости покупной приемник и самодельный передатчик. Дворник работал «на даль». Проходить все круги ада и легально вступать в Союз Любителей Информационных Технологий Мэлор и прежде не собирался из принципа. А теперь, даже если бы захотел, то не смог бы это сделать как неблагонадежный. Он, используя частоты, которые не ловили и не передавали обычные советские приемники, и программное обеспечение, которое невозможно было добыть простому смертному, выходил в SpaceNet. У Дворника в распоряжении было ничтожное время, пока не запеленговали и не включили «глушилки», чтобы скачать то, что к чему имели доступ все, кроме жителей СССП и нескольких закрытых фундаменталистских Миров. Из-за помех многие файлы были повреждены и не открывались.

У франтоватого и злоязычного клавишника Арлена, Графа, конфликтов с государством не было, но и в партию он принципиально не вступал. Жил Граф в крошечной комнате в коммунальной квартире и спал на раскладушке. Время от времени к Графу набивались его друзья-приятели.

Рений играл на флейте. О себе почти ничего не рассказывал.

Верные друзья «дворников», «Формалин», исполняли нечто более тяжелое. Дамир, лидер «Формалина», работал в морге санитаром, но санитаром он был таким же, как Ульяна – лаборанткой: участвовал в исследованиях морфологии человека и публиковался в советских и международых медицинских журналах. Родители Дамира были титулованными медиками, мать - кардиологом, отец – психотерапевтом. Дамир тоже получил медицинское образование, не без протекции, но всё же по призванию, и не смог работать врачом, т.к. был исключен из комсомола. О своей работе говорил с юмором: пациенты тихие, с доктором не спорят. Однажды друзья Дамира затеяли какую-то выходку, а он, пытаясь их образумить, взвыл: «Вы же люди!». Начитанные приятели тут же наградили его кличкой Доктор Моро. Чаще его называли Моро, Доктором или Доком. Дамир не смог избавиться от прилипшей ненавистной клички, даже когда, якобы подыгрывая дружкам, назвал их гиеносвиньями.

Музыканты были на выдумку хитры, а больше всех Мэлор. Он знал, как переделать детали от списанных роботов в детали для инструментов и оборудования. Оставалось только удивляться его знаниям, изобретательности и смекалке. Благодаря этому у его друзей не возникало соблазна сломать и развинтить что-нибудь общественное и работающее.

Случалось, что, собираясь, музыканты из «Радио-Дворника» и «Формалина» хлестали грошовый портвейн. Стелла всегда потихоньку уходила – даже легкое опьянение вызывало у нее тоску. Рений сидел и делал вид, что пьет. Когда Дворник и Граф заметили это, уже в пьяном безобразии попытались поколотить Рения. Он дал сдачи. Кончилось тем, что трое пришли друг от друга в восторг, и Рений потом научил Мэлора и Арлена некоторым приемам самообороны. Рений вообще принес своим новым друзьям очень многое. У него была удивительная карта памяти, каких в Союзе никогда не делали, а на ней – книги, фильмы, музыка, репродукции в высочайшем разрешении, фотографии зданий, скульптур и видов природы, о которых друзья Стеллы и она сама даже не подозревали, но мечтали знать. Всё это Рений дал скачать каждому из них. В Красной Сети не было ни искусства Серебряного Века, ни произведений, созданных после 1964 года в капстранах, и позже – в кап-Мирах.

Стелла любила книги на границе художественной литературы и философии, а кроме того, ее тянуло к фантастике, фэнтези и сказкам. Рений время от времени заговаривал со Стеллой о прочитанном, давал осторожные, деликатные советы и оказалось, что часто Стелле и Рению нравились одни и те же книги, одни и те же авторы. Случались и споры, но всегда интересные и мирные. Ведь можно, категорически не соглашаясь с ответом, прийти в восторг от того, как задан вопрос. Полное сходство во взглядах Стелле было не нужно, оно, скорее, насторожило бы ее, но были понимание и родство в чем-то неуловимом.

Музыканты в большинстве не были праведниками, но, к счастью, они больше болтали и пели об экспериментах с таблетками, клеем и отбеливателем, чем пробовали всё это. Когда Стелла впервые узнала, что это не вражеская клевета, а правда, заплакала и накричала на своих друзей: «Умные головы да дуракам достались! У вас, товарищи, ожирение мозга: вы не умеете ценить жизнь, здоровье, ясное сознание! Вы уже сейчас умираете! Себя вам не жаль, пожалейте хоть тех, кто вас любит и кому придется за вами ухаживать!».
После этого состоялся философский спор о ценности человеческой жизни, ясности мышления и расширении сознания. Стеллу, к общему удивлению, поддержал Моро, горько сожалевший о своем прошлом: он-то, будучи студентом-медиком, знал, как действуют какие таблетки, как их добыть и как рассчитывать дозы. Теперь единомышленником Стеллы и Моро оказался Рений. Стелле не удалось ни в чем убедить друзей, но, сама того не зная, она добилась главного: она заставила Арлена и Мэлора задуматься.

Только доброе отношение некоторых друзей удерживало Стеллу в этом странном мире, который и манил ее, и отталкивал. С правильными Искрой и Ульяной Стелла чувствовала себя хулиганкой, с музыкантами – «хорошей девочкой», но отступаться от своих взглядов не собиралась. Благодаря Рению ощущение одиночества и двойственности ослабело настолько, что перестало беспокоить.


Своим появлением Стелла на мгновение прервала спор Дворника и Рения: можно ли считать агитацию искусством, и может ли искусство быть агитационным. Стелла, наблюдала за спорщиками; поддерживала она Дворника, но ее взгляд делался горячим, останавливаясь на Рении. Прямоугольное лицо с тонкими чертами и чуть выступающими скулами оставалось непроницаемым и спокойным. Слегка раскосые зеленые глаза с большими желтыми ободками вокруг зрачков смеялись. Он играл, приводя обоснованные и убедительные аргументы в пользу официальной точки зрения – это было интересное и непростое упражнение для ума. Дворнику было и проще, и тяжелее, потому что он отстаивал собственные выстраданные мысли: искусство не бывает агитационным.
- Да, Рений! – чуть не кричал Мэлор. - В произведении «агитационного искусства», может оказаться много правды, но правда там контрабандная. У искусства и агитации противоположные задачи. Не я впервые сказал: «задача искусства – протирать людям глаза», делать их более зоркими, снимать шоры. У агитации – сам понимаешь. Она основана на искажении действительности: на замалчивании, на преувеличении, на упрощении. В большинстве агитки эстетически безобразны потому, что фальшивы.
Рений улыбнулся маленьким тонкогубым ртом, принял матешницу из рук Стеллы, отпил немного и передал дальше, Мэлору. Рений мысленно призвал в союзники Оскара Уайльда с его «Упадком искусства лжи» и произнес:
- Если творец, в данном случае агитатор, сам искренне верит в то, что говорит, или врет вдохновенно – фальши не будет. Люди охотно будут видеть реальность через эти кривые цветные стеклышки.
- Отчасти я согласен, - кивнул Мэлор. - Но что, если придуманная реальность слишком уж сильно разойдется с объективной?
- Ребята, есть критерий, как отличить произведение искусства от агитки, - сказала Стелла, которой стало очень неуютно. - О произведении искусства можно спорить. Его можно по-разному интерпретировать. Среди интерпретаций могут быть более или менее удачные, более или менее интересные, совершенно неправильные, но интересные… Спорить об агитке невозможно.
- Дорогие товарищи, – изрек Граф и потянулся вперед, чтобы поставить на стол опустошенную матешницу. Его голос делался всё серьезнее. – Всё это очень мило, но сколько еще мы будем играть в эти игры? Высокодуховные пьянки по темным углам, претензии черт знает, на что…
Арлен был во многом прав.
- Что ты предлагаешь? – ровно спросила Стелла.
- Пока по существу ничего предложить не могу, - честно сказал Граф. – Но я призываю всех открыть уши и держать нос по ветру – может, найдутся мазохисты и самоубийцы, готовые пустить нас в настоящую студию или зал. И было бы очень неплохо нам получить музыкальное образование.
В этот момент дверь открылась, и все наперебой поздоровались со сменщицей Дворника - Зарей, а она вместо приветствия с порога возопила:
- Товарищ Спиноза! Поменял щетки у роботов – спасибо. Молодец. А старые до помойки не донести!? Дверь в сарай с запчастями разбабахана – заходи, бери!
Мэлор перебрал струны гитары и проникновенно пропел дурным голосом:
- Сарай был весь раскрыт, запчасти в нем лежа-а-ли!
- Пост принял. Гуляйте, ребята.
Как эта неглупая образованная женщина оказалась в дворницкой, никто не знал. Музыканты направились в пустующий дом настраивать свои инструменты и репетировать.

Рений и Стелла задержались, потому что он с напряженным лицом сначала шарил по своим карманам, а затем принялся безжалостно ворошить бумаги, шарфы, тряпки, провода и всё прочее на столе у двери.
- Что ты ищешь? – участливо спросила Стелла. – Давай я помогу.
- Да так, - пробормотал Рений. Порылся в кармане еще и сказал. – Всё. Порядок.
На самом деле Рений напрасно искал маленький вышитый мешочек и с отчаянием думал:
«Лучше бы я голову свою потерял!».

Репетировать кончили уже поздним вечером. Четырех человек, разгоряченных в этот раз не выпивкой, а музыкой и разговорами нес траволатор в прозрачном освещенном изнутри тоннеле. Над коробками домов с горящими окнами, за исчерченной стеной купола было видно красную четверть круга «Луны» с ее пересекающимися кольцами.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Ульяна была одна в Гистологической. Искра по своему обыкновению больше занималась делами комсомольской организации. Стелле, как комсоргу института, пришлось пойти на очередное институтское заседание. Кроме Ульяны в лаборатории находилась Астра Швецова. У астробиологов развития было нужное ей оборудование.

Микротом негромко стрекотал и звякал. Ульяна работала и невольно слушала, как в коридоре Астра, потеряв самообладание, кричала в коммуникатор. Она пыталась втолковать дочери-семикласснице, что у нее – не любовь, а игра гормонов, и что учеба важнее. Одни мысли Ульяны были выражены словами, другие менее ясны и похожи, скорее, на звук или ощущение.
«Интересно, она сама верит в то, что говорит? Разумеется, настоящая любовь не мешает ни учебе, ни выполнению квартального плана, и ее одобряют даже троюродные тетки. А всё остальное – влюбленность, блажь, скотство, грязь...».

Да, учеба — это важно. Да, нужно думать о будущем. Только знать бы, когда стремление к успеху превращается в погоню за морковкой на удочке или, хуже того, в подпрыгивание за кусочком мяса, который сначала подносят к морде, а потом отдергивают: «Послужи, собачка, послужи». Терпение – прекрасное качество, если помогает решить проблему. А когда из-за чьего-то терпения проблема оказывается скрытой, разрастается и становится не решаемой – что в нем хорошего? Как бы сделать так, чтобы терпеть лишний раз не приходилось…


«Как будто всё, что я делаю на этом свете, заведомо обречено на провал. А если я и добиваюсь чего-то, то потом понимаю: лучше бы не добивалась, потому что становится только хуже... Садитесь, детки, в круг, я вам сказку расскажу. Жила-была девочка Уля, недоотличница, но олимпиадница. Мама и папа никогда не внушали Уле, что учеба важнее всего на свете, и утешали ее, когда Ульяна рыдала из-за четверок. У Ули были большие планы. Она презирала мещанство и хотела работать на благо людей. Ей было не до всяких глупостей и дряни. Подростком Уля не смотрела на молодых людей, скорее боялась их, как смерти. Обреченные цыплячьи амуры были ей смешны и гадки. Но от чего пришла в мир сама Уля?».

Она не смела думать о родительской любви. Это было нечто особенное, почти сакральное. Ульяне так казалось до тех пор, пока ее отец не ушел из семьи к молодой привлекательной женщине. Позже выяснилось, что эта измена была не первой и не второй. С Ульяной после этого он обменивался парой слов раз в несколько месяцев. И что же теперь? С одной стороны, Ульяна не узнала множества чувств, которые можно пережить только в детстве и юности. С другой - её не захватали чьи-то грязные руки, и она сама никому не причинила боль и вред. Впрочем, знать бы, что важнее.

Для Ульяны, как и для Стеллы (они как-то разговорились об этом), временные отношения между людьми означало фальшивые. Эту мысль было никак не примирить с другой: временное не означает бессмысленное и напрасное; более того, без временного может быть невозможно развитие постоянного.

Ульяна закончила школу, не получив серебряную медаль из-за одной лишней четверки, с красным дипломом закончила филиал биофака ЛГУ, по распределению попала на Кибальчич, защитила диссертацию и год проработала на международной космической биостанции.

Пять земных лет назад с Ульяной случилось несчастье. Кто-то из сотрудников выронил и разбил колбу с раствором тетраоксида осмия. На следующий день ожидалась проверка, которой Тихоходцев-старший очень боялся. Он сказал Ульяне немедленно убрать осмий. Тряпкой. Ульяна хорошо помнила серую лужицу на белых и бирюзовых плитках пола. С химической точки зрения разницы между Ульяной и образцами, которые фиксировали для электронной микроскопии погружением в осмий или в его парах, нет. Вокруг всех огней, на которые в тот день взглядывала Ульяна, возникали зелено-красные ореолы. Невозможно было читать и смотреть на мониторы, слезы текли из глаз. Пары осмия подействовали на роговицу, раздражили слизистые и кожу на лице и шее. Ульяна беспрестанно кашляла. Она долго терпела и вызвала врача, только испугавшись за свою жизнь: сдавливало грудь, стало трудно дышать. Отравление, долгий смертельный страх, побочные эффекты множества лекарств... Вряд ли теперь можно было определить все причинно-следственные связи, но в итоге Ульяна лишилась здоровья. Хуже всех болезней и бесконечного скитания по врачебным кабинетам было то, что Ульяна располнела. Она старалась есть как можно меньше, терпела слабость, рези в желудке, постоянную головную боль и головокружения.  Прекраснейшие качества: терпение и целеустремленность теперь служили Ульяне плохую службу. Того, что называется «срывами», с ней не случалось, наоборот, ей было противно смотреть на любую еду, как на отраву. Спортом она занималась и была очень гибкой. Но уже давно вес не менялся, а общее состояние не становилось ни лучше, ни хуже. Плато без конца. Надежды у Ульяны не осталось, но она жалела трудов. Ульяна устала бояться смерти и часто звала ее.

У Астры, судя по голосу из коридора, дела были совсем плохи. Теперь она громко ссорилась с восьмилетним сыном. Негодник опять что-то разбил или сломал.  А Ульяне думалось: если бы у нее был сынок или дочка…

Ульяна была уверена, что у нее уже никогда не будет семьи, не будет ребенка. Даже приемного, и тем более. Ульяна уже давно не противопоставляла работу и семью, поскольку имела честь работать с женщинами, сделавшими блестящие научные карьеры и ставших матерями трех и более любимых детей. Конечно, эти женщины не были одиноки, им помогали родные, но всё же. Иллюзии, что причина одиночества – некрасивость, у Ульяны тоже не было. На свете есть некрасивые, но привлекательные женщины. Ульяна не могла быть привлекательной, потому что не была готова к любви. Ульяна до сих пор боялась мужчин до судорог, но могла бы любить только мужчину. Кроме того, чтобы быть возлюбленной, женой и матерью, нужно здоровье, нужно много сил, а мысли Ульяны о будущем начинались с оговорки «в зависимости от того, сколько я еще протяну».
 «Так Уля была жестоко наказана самой жизнью за гордыню и трусость».

Стелла, как и большинство жителей Красного Мира, не верила в официальную идеологию и потешалась над ней. Всё говорило Стелле, что без членства в комсомоле закрыт путь и к высшему образованию, и к работе по специальности. Стелле эта двойственность причиняла постоянную ноющую боль. Стелла часто думала: вправду ли неизбежна была эта затянувшаяся невеселая игра? Разорвать сделку с совестью все-таки духа не хватало, но Стелла старалась, чтобы ее труд приносил другим настоящую пользу, была ответственной, хотя и не покладистой, во всё вникала, становилась всё опытнее – и однажды оказалась комсоргом института.

От радости, что заседание закончилось, Стелла, казалось, летела в лабораторию, не касаясь пола. Навстречу Стелле шла сухопарая Астра, взвинченная, вся в своих мыслях, и заметила Стеллу, только когда та поздоровалась.
- Ну, как заседание?
- Обыкновенно. Скучно. Я всё законспектировала и записала аудио.
- А премии обсуждали?
- Да. У вас премия в тридцать рублей.
- Интересно. А у кого пятьдесят?
- У Ульяны.
Астра переменилась в лице, поджала губы и поспешила дальше. Стелле стало беспокойно. Она почувствовала, что нарушила одно из бесчисленных неписанных правил.

Искра пришла в лабораторию и теперь ставила в автоклав бутыли с растворами. Ульяна продолжала делать срезы. Стелла села за микроскоп с камерой. А в приоткрытую дверь неслось:
- Пусть они подавятся своими тридцатью рублями! Они видели эту Ансерову!?
- Тише! – шикнул на Астру низкий женский голос.
- Она с больничных не вылезает!
Ульяна тяжело поднялась со своего места, поставила микротом на предохранитель, вышла и поспешила наверх, в бухгалтерию.
«Там тридцать три богатыря в помойке ищут три рубля, а старый дядька Черномор у них давно десятку спер» – подумала Стелла.
- Вот что тебя за язык дернуло? – укоризненно сказала Искра. – Сказала бы, что не слышала, не запомнила, не знаешь…
- В другой раз придумаю, как уйти от ответа. Но врать я принципиально не стану. И так все уже изолгались…

- Я хочу отказаться от премии.
- На каком основании? – осторожно выговорила бухгалтерша – коротко стриженая немолодая брюнетка с вычурной брошью на лацкане пиджака, в обращении мягкая и приветливая.
- Мне не нужна эта премия. Мне не на что ее тратить.
Бухгалтерша вышла из-за стола, приблизилась к Ульяне и участливо дотронулась до ее плеча. Ульяна не разрешала себе этого, но ей хотелось заплакать:
«Мне еще работать с этими людьми! Я очень боюсь конфликтов... Я сижу в своем углу, тише воды, ниже травы. Нет! и там до меня добрались! Дайте мне дожить мои дни спокойно!».
- Ульяша, послушайте: если вы откажетесь от премии, отвечать придется нам. Это разбирательство. Это скандал, намного хуже того, что есть сейчас. Да и какое обоснование? «Я, Ансерова Ульяна Кировна, отказываюсь от премии на том основании, что у тов. Швецовой истерический припадок». Вам обязательно нужно отдохнуть, - твердо сказала женщина и подмигнула Ульяне. – Купите себе на премию импортную тушь.
Ульяна улыбнулась одними губами.
- Держись, комиссар, - сказала бухгалтерша. С «ты» на «вы» и обратно в общении с теми, кто был младше, она переходила постоянно. Это выражение в ее устах почему-то очень хорошо успокаивало и утешало.
- Откуда эта цитата, напомните, пожалуйста.
- Из «Оптимистической трагедии».
Ульяне пришло на ум:
«А у нас пессимистическая комедия».

Ульяна вернулась в лабораторию и подошла к Астре, сидевшей у тяги. По спине Астры рассыпался хвост из прямых русых волос. Она повернулась к Ульяне – длинное лицо было перекошено.
- Астра Кидовна, поверьте, я ничего не знала про эту премию. Я ходила в бухгалтерию, но мне сказали, что, если я откажусь от нее сейчас, будет скандал.
Астра сдвинула брови, как будто услышала несусветицу или мучилась головной болью. Ульяне от смущения так жгло лицо, словно в сосудах была не кровь, а раскаленное масло.
- Что-что? – лицо и тон Астры из растерянных стали гневными. – Вы что, смеетесь?
Ульяна вернулась к микротому. У нее кружилась голова от пережитого волнения, но стыдно уже не было.

На следующее утро Астра подошла Ульяне, и, добросовестно улыбаясь, рассыпалась в извинениях. Астра боялась, что теперь ее ославят на весь институт.
- Для меня это было последней каплей. Дети завели… Мне очень жаль.
- Ничего, ничего, - быстро произнесла Ульяна. Возможно, ей следовало бы сказать: «Пожалуйста».

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Пятничным вечером за Тихоходцевым в институт заехали его мать, жена и младшая сестра. Они обедали в столовой. Гертруда Тихоходцева, в девичестве Суворова – прямая статная женщина с холодными серыми глазами. Аврора – почти точная копия Гертруды в ее пятнадцать лет, лишь с более мягким выражением лица. У обеих прямые волосы до шеи, отведенные назад обручами, у матери – темные, у дочери – разноцветные русые. Асина кофта «летучая мышь» скрывала тяжелый и громоздкий ортопедический корсет. Чуть больше года назад Ася сильно простудилась. Гертруда отправила больную Асю в школу: рассудила, что Ася ленится и преувеличивает. В конце концов, нужно учиться переносить боль и неудобства. Особенно будущей женщине. Ася, обливаясь слезами, беспрестанно сморкаясь, ничего не видя и не слыша, поднималась по лестнице. По той же лестнице несся десятиклассник и сбил Асю с ног. Она упала очень неудачно. До травмы Ася серьезно занималась музыкой, играла на скрипке, хотя и ненавидела эти занятия всеми фибрами души. Но теперь, в повторявшихся снах Ася играла удивительно прекрасную музыку.

Уже час мать и дочь разговаривали между собой так неприязненно, что воздух вокруг них как будто делался едким. Сначала Ася спросила, не обиделась ли мама. «Нет!» - огрызнулась та. Вытянуть, на что Гертруда обиделась, было невозможно. Ася должна была припомнить не только всё, что сказала и сделала за этот день, но и всё, чего не сделала, хотя, возможно, должна была. Ссоры развивались подобным образом уже много раз. Ася считала это низким и убогим, но очень действенным издевательством. Гертруда была уверена, что бесполезно говорить Асе о причине, всё равно не поймет.

Жену Тихоходцева звали Диамара или сокращенно – Мара. На вид ей было не более тридцати лет. Ярко-розовый джемпер обтягивал ее внушительный живот и складки на боках и спине. Прекрасные, большие, нисколько не заплывшие черно-карие глаза, умные и глубокие, смотрели спокойно и живо, но было в них что-то очень неприятное. Мара иногда чуть встряхивала головой, чтобы ее густые мелко-волнистые темные волосы до пояса легли удобнее. Она была настолько убеждена в своей красоте и великолепии, что окружающим не оставалось ничего, кроме как согласиться. Очень немного времени прошло между ее первой встречей и свадьбой с Тихоходцевым.

В институтской столовой, в отличие от многих других столовых, из ткано-инженерной говядины готовили восхитительные котлеты, а из растительных тканей в брикетах – рагу. Даже Мара, которую свекровь считала привередливой, оценила чудеса кулинарии. В СССП, как и в других Мирах, многие продукты давно печатали из растительных или животных клеток. Так решились многие этические проблемы прошлого. В кап-мирах ткано-инженерной еде научились придавать полное сходство с пищей прошлого. В СССП к этому не стремились.
- На вашем месте я бы купила менее обтягивающую и менее яркую кофточку, - сказала Тихоходцева-старшая. – Одежда все-таки должна скрывать недостатки фигуры, а не подчеркивать. -  Все попытки просверлить или прожечь невестку взглядом ни к чему не привели, и Тихоходцева начала терять самообладание. - Посмотрели бы вы на себя со стороны.
- Чьими глазами?
- Вам наплевать, что о вас думают другие люди?!
- Мне это безразлично.
- Я и говорю: наплевать.
- Нет. Именно безразлично.
- Чем провинились окружающие, что им приходится смотреть на обвисшие телеса!? Это отвратительно, когда человек запускает себя! Мне стыдно за вас! Молодая женщина не может похудеть. Вы подаете другим дурной пример. Нам нужно здоровое общество. Только не говорите мне, что это ТЯЖЕЛО! Я, в отличие от вас, знаю, что такое тяжело!

Но сын и невестка реагировали не так, как ожидала Гертруда. Мара сидела с той же спокойной полуулыбкой и, очевидно, думала о приятном, а Велеор смотрел вперед, поверх головы матери, и был одновременно испуган и готов засмеяться. Ульяна всё это время сидела позади Тихоходцевой, а теперь поднялась и пошла мимо них к дверям. Гертруда не обратила бы внимания на Ульяну, если бы Тихоходцев взглядом не проследил за ней. Уважение Мары к Тихоходцевой-космонавтке и ее заслугам было огромно и неизменно. Тем более обидно было видеть и слышать, как она роняла себя. Перед ни в чем не повинной женщиной, по которой попало рикошетом, хотелось извиниться. 
- Вы имеете в виду катастрофу на Щорсе? – участливо спросила Мара.
- Ну, и это тоже. Я говорила о предполетной подготовке.
- Я действительно даже представить себе не могу, как это тяжело.

В душе Мара умирала со смеху: это было чистейшее, дистиллированное вранье, сказанное серьезно и искренне. Настоящее имя этой Мары и ее партнера по Игре, мы с вами, мой читатель, не смогли бы ни прочитать, ни расслышать. Их официальные ассимиляционные имена были Моника и Ренар. Будем называть их так. Худеть до своего здорового веса Монике приходилось, и она на личном опыте знала, что такое подготовка к экспедиции в глубокий космос. Когда-то Моника установила флаг Союза Европейских Миров на планете N-2401. Моника вспомнилась тяжелая и муторная рутинная работа по сбору данных и материалов, эксперименты и уход за оборудованием: мелкая пыль висела в воздухе планеты, как туман, и могла погубить приборы. Женщина проклинала планету, корабль, всё оборудование, а особенно тех, кто собирал продуктовую укладку:
«Сами жрите эту полезнейшую дрянь!».
В экспедиции было много бесконечно интересного и невыразимо прекрасного. Денежное вознаграждение за труды, научные публикации и банкет после реабилитации тоже порадовали. Однако путешествие оказалось всё же слишком тяжелым, и повторять его не хотелось.

Рассказать об этом Тихоходцевым было нельзя.
- Мне очень жаль, если вам обидно, но кто, как не близкие люди, должны говорить правду, пусть даже неприятную.
Гертруда была бы счастлива открыть невестке ещё много грустных истин. Например, что ее полные ноги с маленькими ступнями в черных лаковых туфельках похожи на свиные ножки с копытцами. А ещё – что волосы нужно убирать в прическу, а Мара выглядит так, будто только что с постели встала. Но Тихоходцева не стремилась поссорить с сына с невесткой. Один раз он уже был женат, но развелся через год после свадьбы. Тихоходцев упоминал об этом очень редко, случайно и сбивчиво, и никогда не называл своего ребенка, которого не видел уже пять лет и не хотел видеть, по имени. Конечно, развод не украшал биографию партийца.
- «Правда, сказанная злобно, лжи отъявленной подобна», - выговорила Ася.
- Это что? – улыбнулась Мара.
- Это из «Прорицаний невинности» Блейка. Мне кажется, перевод Маршака не очень точный, но он обрел самостоятельный смысл. В оригинале «A truth that's told with bad intent beats all the lies you can invent». «Правда, сказанная с дурными намерениями, страшнее любой лжи, какую ты можешь измыслить».
Мара взглянула на золовку с уважением, Тихоходцева-старшая была готова и гордиться дочерью, и рассердиться еще сильнее.

Ульяна, растерянная и вдруг обессилевшая, твердила себе, что расстраиваться глупо, что всё это смешно, но лицо пылало и болело. Вошла Искра, что-то сказала, но Ульяна не могла понять, чего от нее хотят. Оставшись одна, Ульяна зашлась смехом-рыданиями и очень долго не могла успокоиться.
«Интересно, Искру и Стеллу я тоже оскорбляю своим видом, и они молчат только из вежливости?».
Ульяна не могла понять, что мешало ей дышать: чужое раздражение и отвращение или её же презрение и ненависть к себе.

ГЛАВА ПЯТАЯ
Гертруда родилась на провинциальной планете-предприятии. Семья жила в комнатенке в бетонном бараке. Мать Гертруда с детства помнила обессиленной, хмурой и ко всему безразличной, а время от времени – взбешенной или испуганной: напившись, отец Гертруды делался буйным и страшным. Однажды он пытался продать двенадцатилетнюю Гертруду своему приятелю за бутылку пива. Закончив школу с золотой медалью, Гертруда поступила в летное училище на другой планете. Самой Гертруде это представлялось паническим бегством. С огромным трудом она стала одной из лучших курсанток. Затем были испытательные полеты на кораблях новых моделей, экспедиция к одному крупному астероиду и оживление заброшенной космической станции, а затем – ликвидация техногенной катастрофы на планете им. Щорса. Треть ликвидаторов погибла там же, и еще примерно трети не стало в течение земного месяца. Этой ценой спасли от верной гибели больше тысячи человек. Сама Гертруда почти полгода пробыла в больнице. Там она подружилась с обезображенным ожогами молодым человеком по имени Борец. Они потеряли друг друга на десятилетия; однажды Гертруда неожиданно вспомнила о нем, но найти не смогла – у него, как видно, не было страницы в социальной сети; общие знакомые тоже давно ничего о нем не слышали.

За полет к астероиду и ликвидацию аварии Гертруде дважды присуждали звание Героини Советского Союза. Дали отдельную квартиру на Кибальчиче. Тогда планета еще процветала. Выйдя замуж за Владлена Тихоходцева, в то время аспиранта в лаборатории Астробиологии развития, Гертруда оставила космонавтику. На свадьбу друзья жениха, умные, образованные и приятные люди, подарили ему две бутылки: с шампанским и с водкой, и пожелали никогда не открыть шампанское. То есть никогда не стать отцом дочери. Гертруда это видела, слышала, поняла, но ничего не сказала. В первый же год после свадьбы распили водку.

Поначалу сама Гертруда не придавала значения званиям и наградам за исключением Золотых Звезд. В ее душе красные корочки и металлические пластинки никак не были связаны со всем, что ей пришлось пережить. Еще маленький Веля играл с ее орденами и медалями и ломал их – не со зла, конечно. Но Гертруду то и дело приглашали на торжественные мероприятия и в школы рассказывать октябрятам и пионерам о славных делах. Награды пришлось собрать (по самым неожиданным местам квартиры) и починить.

Тихоходцев со временем защитился, а затем ветра и волны судьбы начли бросать его всё выше: некоторое время он заведовал лабораторией, а затем стал директором по науке. Сначала один подающий надежды сотрудник уволился по собственному желанию, потом другой, третий. Уходили все – от вчерашних студентов до седых докторов наук. Так ушел и руководитель лаборатории Астробиологии развития. Тихоходцев не удостаивал их даже формальным вопросом о причине.

Тихоходцев никогда не возражал против повышения сотрудников по службе, но ставок в институте не было. Более того, работников принуждали переходить с целых ставок на доли, в том числе угрозами и шантажом. Злые языки поговаривали, что Тихоходцеву совсем не нужны были коллеги, способные превзойти его хоть в чем.

В просторную квартиру Тихоходцевых приходили партийные «бонзы» с женами. Так Гертруда стала светской дамой.

У сорокавосьмилетней Гертруды были все основания считать, что она больше не могла иметь детей, и она долго не подозревала у себя беременность. Когда выяснилось, что Гертруда «не одна», по закону сделать аборт было уже нельзя. Правда, один знакомый врач был рад помочь Гертруде решить ее деликатную проблему на любом сроке. Гертруда отказалась после долгих колебаний. Достопамятное шампанское откупорили, но лишь символически пригубили: за восемнадцать лет оно приобрело цвет чая и темно-коричневый осадок. Тихоходцев-младший в то время учился на первом курсе биофака в Новой Москве и очень обрадовался рождению сестренки. Комсомольская карьера Вели развивалась намного лучше научной. С мучениями получив «корку», Тихоходцев-младший вернулся на Кибальчич.

У Гертруды было массивное дутое обручальное кольцо. Этим кольцом она часто била сначала Велю, потом Асю. В детстве Ася думала, что обручальные кольца – это специальный инструмент для воспитания. До сих пор, видя перстни на чьих-то пальцах или в витрине ювелирного магазина, Ася в первую очередь прикидывала, насколько болезненные удары ими можно нанести.

Тихоходцев, напротив, никогда не наказывал ни сына, ни дочь, а только баловал. Однажды в детстве Ася увидела в каком-то старом, двухмерном детективе сцену допроса с двумя следователями - «злым» и «добрым». Это кое-что ей напомнило, хотя Асе тотчас стало стыдно этих мыслей.  Она всей душой знала, что мама поможет, спасет, отведет беду, а наказывает потому, что хочет своим детям добра. По крайней мере, до недавнего времени Ася думала так. А отцу она доверяла только в раннем детстве, а потом болезненно чувствовала, что этот человек изъеден фальшью, как железка ржавчиной. Не сердиться на своих детей, не терять самообладание ему было нетрудно – ведь он был к ним равнодушен.

ГЛАВА ШЕСТАЯ
Стелла и Рений гуляли в городском саду под холодными и сладкими облаками цветущих яблонь. Темные ветви, бело-розовые цветы. Двое негромко беседовали. Одна тема разговора перетекала в другую. Но важнее разговора для Стеллы была возможность прижиматься к Рению, ощущать его тепло, заглядывать в его лицо.

Рений передал Стелле очень важную новость: через месяц «Радио-дворник» сможет дать квартирник дома у одного из знакомых Мэлора. Квартира на верхнем этаже, соседняя пустует. Соседи снизу дали добро, обещали не вызывать милицию и в потолок не стучать.

Стелла и Рений ещё раньше условились, что после прогулки пойдут к нему – смотреть раритетное любительское видео с первого концерта Селестины в клубе «Бешеный трепанг» на Кулле. Стелле это приглашение не понравилось, но она подумала: может быть, оно было не пошлым, а по-своему деликатным? Брак был делом решенным. Но только сейчас Стелла отважилась открыться Рению, что страдала тревожным расстройством. Стелла не сразу поняла, что была больна. Она хорошо помнила день, когда болезнь впервые проявилась. Стелла и Рэма ходили по универмагу, и вдруг Стеллу царапнула мысль: что, если она - нечто чужеродное и враждебное миру, в котором жила? Что, если в ней заключена опасность для всех окружающих? Стелле быстро делалось хуже и хуже: её бил озноб от мучительного страха. Стелла оказалась словно в прозрачном стеклянном сосуде, отделенная всего мира. Как будто оборвалась ее связь со всеми живыми существами. Стелла прижималась к Рэме. Она заметила, что дочери плохо. Три дня Стелле было не подняться с кровати. Рэма подолгу сидела со Стеллой, утешала, ласкала и просила Стеллу что-нибудь рассказать. Например, что Стелла помнит о своем детстве. Стелла едва не заплакала от благодарности и нежности: ведь и прошлое казалось Стелле отколотым от нее. Мама возвращала Стелле саму себя. Стелла рассказала о своей болезни Дамиру, он отвел ее к отцу. Психотерапевт объяснил Стелле, что с ней случилось, посоветовал литературу, прописал лекарство. Улучшения наступали, но медленно, и болезнь оставалась мучительной.

Вновь и вновь Стелла проваливалась в ледяной стыд за слова и поступки, которые прежде не считала дурными. Нестерпимые мысли мучили Стеллу каждый день. Однажды в ее мозгу встретились две взаимоисключающие навязчивости, Стелле стало смешно, и на недолгое время кошмар прекратился. Иногда множество навязчивостей превращалось в галдеж, в птичий базар. Стелла поняла, что главное – не верить им, не придавать им никакой цены: эти непереносимые и неприемлемые мысли принципиально не отличались от прилипчивой дурацкой песенки. Но именно это – распознавать «ненастоящие» мысли и не верить им – давалось Стелле труднее всего. Она привыкла, с учетом всех оговорок, доверять разуму и совести. А теперь разум блуждал сам в себе среди страхов, один другого хуже и нелепее. Стелла больше не могла доверять себе.

Она сказала: ты имеешь полное право не связывать себя со мной. Рений в ответ расцеловал ее.
- Неужели ты думаешь, что я тебя брошу в болезни!?

Селестина в свое время болела чем-то подобным. Во время одной из презентаций альбома “Тень”, очень тяжелого и мрачного, она вдруг, оборвав песню на середине, опрометью убежала со сцены. Через несколько минут вернулась, разбитая, не похожая на себя, спела одну песню – снова поспешно вышла. Концерт пришлось закончить: Селестина решила, что у нее сердечный приступ. Вызвали врача. Через три земных дня Селестина объявила, что вынуждена отменить все ближайшие концерты, пожелала поклонникам здоровья и мужества и еще - никогда не узнать того, что теперь знала она. Более земного года Селестина «молчала». Ходили темные слухи, что она страдала депрессией. Затем неожиданно вышел мини-альбом со смешными и хулиганскими песнями, а еще через год - «Покидая тень». Селестина рассказала, что действительно лечилась, но не от депрессии, а от панических атак. Новый альбом был историей борьбы с болезнью и восстановления. Песни «Чужие в доме», «Бездарный режиссер», «Мачете» сейчас звучали для Стеллы совсем иначе. Она поняла, о чем они были. Например, «Мачете» - теперь и Стелле приходилось прорубаться через опасный лес. И последняя песня «Кинцуги» - победная, печальная и светлая. Забыть о пережитом невозможно, да и нельзя забывать. На душе и теле золотые швы. Золото – это знания, сочувствие и помощь других людей и собственное разумное поведение. Человек возвращается к обычной жизни, и его выздоровление дарит надежду всем, попавшим в беду.

На улице Рения и Стеллу окатил водой поливальный беспилотник. Особенно досталось Стелле. Она взвизгнула и поспешно стянула с себя куртку. Футболка вымокнуть не успела, но штаны неприятно липли к ногам.

Рений снимал комнату в коммунальной квартире с бесконечным коридором.  В комнате на полу лежал большой черный надувной матрас, а шкаф успешно заменяла картонная коробка. Зато колонки были куплены явно не на Кибальчиче.
«Впрочем, может, и на Кибальчиче, - тотчас подумала Стелла – Просто места надо знать».
Рений принес с кухни две чашки чая. Стелла сидела на краешке матраса, обхватив руками остывшую чашку, а Рений показывал Стелле ту самую любительскую съемку. Камера дрожала в чьих-то руках. Круглолицая девушка с шипастыми браслетами на запястьях пухлых нежных рук заметно волновалась, но артистизм и умение держать зал проявились в ней сразу. Стелле тяжело было смотреть это видео: как будто она сама стояла на сцене. Видео с концертов Селестины-звезды, за исключением злосчастной презентации «Тени», никогда не вызывали у Стеллы такого сопереживания. Это была еще не богиня, а простая смертная, молоденькая и неопытная. Рений заметил, что Стеллу совсем не порадовало уникальное видео. Стелла объяснила, почему. Рений придвинулся еще ближе к Стелле.
- Ты вся вымокла.
Одеревеневшими руками она кое-как стянула мокрые штаны и швырнула их на пол. Стелла шепнула Рению на ухо несколько слов. Молодой мужчина ответил ей негромко, но и не шепотом.
- Мне тоже придется кое-в-чем тебе признаться. Я надеюсь, после этого ты меня не оставишь.
- Что бы ни было, я никогда тебя не оставлю, - твердо сказала Стелла. К ее недоумению Рений усмехнулся, но быстро стал снова печальным.
- Дело в том, что я неизлечимо бесплоден. Ну что, я вижу, ты задумалась? – грустно и лукаво улыбнулся он.
- Я очень хотела ребенка от тебя, - медленно произнесла Стелла. – Кроме тебя, я ни от кого не хочу детей. Мы сможем удочерить или усыновить сироту?
- Конечно. Воспитать ничуть не менее важно, чем зачать.
Рений покрыл ее лицо и шею поцелуями.
Стелла ушла домой через несколько часов. Ей не было ни стыдно, ни страшно: в своей душе Стелла стала женой Рения задолго до этого.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Знакомство с сотрудниками ЦУПа, НИПов и научных институтов для всех сколько-нибудь образованных жителей Кибальчича было полезно и желанно. Только там, в библиотеках был доступ к SpaceNet: с изматывающе низкой скоростью и бесконечными сбоями, и всё же. Можно было найти сведения не только для работы, но и для повседневных дел; поиски чего-либо художественного всегда оказывались безуспешными.

Счастливая чета Тихоходцевых сидела за компьютерами в библиотеке института, время от времени перемигиваясь. Материалов по работе Тихоходцеву было нужно не так уж много, намного больше было просьб от милых и очень полезных знакомых. Его жена нетерпеливо перебирала по столу пухлыми пальцами с острыми ногтями, потом медленно раздраженно выдохнула.
- Веля, пока идет скачивание, я пойду, выпью кофе?
- Конечно, - улыбнулся ей Тихоходцев и протянул свой пропуск – белую пластиковую карточку с гербом института.

Моника через три ступеньки неслась вверх по лестнице на второй этаж.  Оттуда можно было попасть в здание НИПа. На лестничной площадке Моника открыла электрощит и щелкнула одним из рубильников.  За прошедшее время Моника успела много раз побывать в институте вместе с Тихоходцевым, и каждый раз ее существо уходило в слух, зрение и память. С лестницы Моника попала в короткий коридор, а оттуда – в просторный вестибюль с ещё четырьмя дверями. Одна из них вела в крытый переход между институтом и НИПом. Моника надела медицинские перчатки.

Пробежав по переходу, она отправилась в странствие по почти безлюдному зданию в поисках дверей с красным огоньком на коробке замка.  Увидев закрытую дверь, Моника приложила ключ, вошла и закрылась изнутри. В комнате никого не было; компьютер, соединенный только с локальной сетью ЦУП – НИПы – многофункциональные станции – космодром был выключен. Все чувства Моники обострились. Перчатки липли к мокрым рукам. Обруч с наушниками и микрофоном. Со станций можно было передать сигнал: SOS, код Кибальчича в принятой на Кулле астрономической системе и кое-какие контакты самой Моники. Этот сигнал должен был уловить спутник связи на орбите Изумрудной планеты – ближайшей к Кибальчичу планеты Союза Европейских Миров.

Отсюда, из этой крошечной комнаты Моника могла бы запустить с космодрома корабли, запустить свою «Грейс», но Моника еще не знала, как попасть на космодром самой. Быстро, но без суеты, Моника привела всё в первоначальный порядок. Память о последних действиях на компьютере Моника уничтожила. Ей повезло никого не встретить и пронестись, как вихрь, по переходу. Дыхание обрывалось, и воздух казался ей холодным и режущим.

Моника снова оказалась в вестибюле. Дверь на лестницу была крепко заперта, хотя ключ Тихоходцева и замок были исправны. Очевидно, ее заперли с другой стороны на старую добрую щеколду или крючок. Вторая дверь вела на длинную лестницу вниз. Моника быстро простучала по лестнице каблуками и подергала дверь с табличкой «Запасный выход». И еще одна дверь не открылась, когда Моника приложила ключ к замку. Нервно хмыкнула, подергала дверь, налегла на нее плечом. Безуспешно. Тихоходцев уже мог хватиться жены. Оставалась последняя дверь с отломанной ручкой. Она поддалась, и Моника осторожно двинулась вперед, с удивлением и невеселым смехом глядя то под ноги, то по сторонам. В коротком коридоре по стенам стояли шкафы с баночками реактивов и лабораторной посудой – всё покрытое плотным слоем серой пыли. Воздух казался шершавым. Коридор кончился дверью, а за ней обнаружилась удивительная комната. Как будто в ней пробудилось некое древнее зло и долго бушевало. Шкаф стоял открытый и пустой. На полу валялись кашпо с засохшим кактусом, продавленный мяч, большой ярко-желтый таз и разбитый монитор, которым пользовалась еще эдиакарская фауна. Старое пальто из ткано-инженерного каракуля Моника в первый момент приняла за мертвую собаку, во второй – за спящего пьяного. На середине пола красовалась огромная дыра. Из этого странного места Моника снова попала в коридор, на этот раз чистый, а шкафы вдоль стен были плотно закрыты. Моника шла очень долго – или ей это показалось из-за беспокойства. Странствие закончилось раздвижной решеткой. Разумеется, запертой.  Но в отгороженной части коридора появился белый халат.

Искра направлялась из Живой в Гистологическую, когда услышала громкий женский голос, и увидела вцепившуюся в решетку Диамару Тихоходцеву. Искре стало не по себе, но ничего другого не оставалось – пришлось бежать за ключом.
- Я сейчас высажу эту решетку к чертовой матери, и этим всё кончится, - подумала вслух разъярённая Тихоходцева. Она, конечно, шутила, но ей легко верилось. Впустив ее, Искра извинилась и побежала в Гистологическую, а Моника-Мара с хозяйским видом пошла вперед по коридору. Она позвонила мужу, посмеиваясь, прокляла свой топографический кретинизм и сказала, что ждет Тихоходцева в лаборатории над его кабинетом.

На стене на приглушенно светившемся экране-рамке возник постер с какой-то прошедшей конференции. Он был посвящен работе на Международной космической биостанции. Моника бегло посмотрела иллюстрации и выводы, чуть дольше смотрела на фотографию коллектива. Одной из пяти человек в белых халатах и с визитками была сотрудница института, к.б.н. Ульяна Ансерова, сероглазая, стройная и подтянутая, с русой косичкой.  Как оказалось, Моника все-таки плохо помнила, где находилась Чайная комната: открыла дверь, и в лаборатории увидела полу-ребенка со светлым каре и в наушниках.  Стелла с отсутствующим видом трясла банку с раствором и напевала. На дне банки роились кристаллики солей. Моника прислушалась. Сердце сладко дернулось. Ее, конечно, позабавил исковерканный родной язык, но было удивительно, насколько правильно девушка расслышала и пыталась передать его звуки. Лаборантка заметила Монику, вскрикнула, чуть не подскочив на месте, и поспешно выдернула из ушей наушники. Моника испугалась, что девушка потеряет сознание – так она побледнела. Моника улыбнулась Стелле, но ей не стало легче. Она знала цену улыбкам. Жена Тихоходцева услышала, как Стелла напевала песню Селестины.
«Что же теперь будет!?».

Из-за этого испуга тревога вновь начала крутить свой калейдоскоп. Стелла понимала, что с ней происходило, но в очередной раз поддалась ей.

Тихоходцеву взяла на себя Астра. Она поставила кипятиться чайник, но нужно было как-то прекратить неловкое молчание.
- Что это за камень? – спросила она, указав на круглый медальон Мары.
- Стекляшка, - просто ответила та.
Да, желто-зеленый минерал имел ту же формулу, что у стекла и кварца, но образовался от соударения одного далекого космического тела с другим. Уникальным свойствам этого импактита (3) посвящали научные статьи и диссертации. На деньги, вырученные с продажи одного этого медальона, Моника могла бы безбедно прожить до старости. Но на Кибальчиче не нашлось бы ни специалистов, которые могли оценить ее драгоценность, ни покупателей.

Астра поставила на стол печенье с малиновым джемом, за которым отстояла длиннейшую очередь. Власти планеты ожидали прибытия какой-то важной делегации, и в продажу «выбросили» множество дефицитных товаров. Кибальчич сошел с ума.

В Живой на лабораторном столе в небольших кристаллизаторах (4) с подписями на донцах лежали экспериментальные и контрольные мидии.
- Где Уля!? – страшным шепотом осведомилась Искра.
- Она мне звонила, - ответила Стелла. – Она задержалась в очереди к врачу, но скоро должна быть. Сказала, чтобы мы начинали без нее.
Лаборантки чуть разжимали створки раковин и в небольшой зазор между ними вкалывали раствор хлорида калия. Время шло, но ничего не происходило. Мидии лежали в искусственной морской воде, приоткрыв створки. Виднелись желтые бахромчатые края мантии и сифонов, одна мидия прикрепилась к дну пучком нитей биссуса (5).
- Мы сейчас взглядом просверлим им раковины, - сказала Стелла.
Ульяна вбежала, красная и взмокшая, на ходу застегивая белый халат не на те пуговицы.
- Осторожней. В Чайной Мара-шмара сидит, - шепнула Искра. - У нас мидии не нерестятся.
Ульяна чуть наклонилась к кристаллизаторам и сказала:
- Дармоеды!
В дверях Живой возникла Диамара.
- Можно посмотреть?
- Да, пожалуйста, - вежливо сказала Ульяна.
«Это Ульяна Ансерова? – подумала Моника. – Что же с ней, бедной, случилось?».
Она подошла к столу и посмотрела на моллюсков своими блестящими черными глазами.
- Какие милые.

Астра позвала всех пить чай. Искра ощутила к Тихоходцевой нечто вроде классовой ненависти и осталась с мидиями. В Чайной женщины сели за стол, и на всех напала немота. Даже Монике стало неуютно. Астра сказала с принужденной улыбкой:
- Угощайтесь, пожалуйста, Диамара… простите, - попытка деликатно узнать отчество Мары не удалась, – берите печенье. Стелла, Уля, угощайтесь!
Тихоходцева достала из сумочки плитку темного шоколада, наломала, развернула и положила в центр стола. И у самой Мары, и у Стеллы шоколадка пользовалась большим успехом, чем дефицит. Тихоходцева взяла одно печенье и надкусила его с краю. Астра, как радушная хозяйка, перешла в наступление. Почему это Стелла не берет печенье!?
- Мне нельзя.
- Как это нельзя!?
- У меня аллергия, - ответила Стелла, стараясь не показать, что ее взбесил этот натиск. – Однажды меня уже отвозили в реанимацию после малинового варенья.
Астра поджала губы и взялась за Ульяну. А ее физически мутило: от неловкости, и от того, что на печенье было больно смотреть. Надо было бы посмеяться, но Ульяна чуть не плакала.
- Да черт с ней, с диетой. Когда ещё такое печенье появится.
Тихоходцева отправила в рот второй кусочек шоколада и сказала.
- Я тоже на диете. Это средиземноморская диета. Скажу по-итальянски, потому что это очень красиво звучит: Dieta mediterranea. Mangiare tutto, tutto, tutto e ancora un po.
Стелла, знавшая итальянский, хмыкнула.
- Лопать всё, всё, всё и еще немного, - перевела Тихоходцева.
Искра вбежала в чайную с известием: самцы «пылят»! Стелла поспешила в Живую. Ульяна тоже встала, чтобы идти в живую, но ее задержала Моника-Мара:
- Это живность с «Профессора Заварихина»?
- Нет. Данные по живности с «Заварихина» готовы к публикации.  Мы скоро будем участвовать в конференции и подавать статью в журнал.
- А что за конференция?
«Вот прицепилась» - подумала Ульяна.
- Всесоюзный онлайн-симпозиум.
- Ну вот, - опечалилась Мара. – Онлайн.
- У нас будет устный доклад, - встревожилась Ульяна.
- Я понимаю, - кивнула Мара. – Но, значит, ни кофе-брейков, ни фуршета, ни футболок с логотипом… Зачем такая конференция вообще нужна!?
Ульяна принужденно улыбнулась. Беззлобная шутка Мары не имела ни малейшего успеха и показалась Ульяне насмешкой. Астра, как видно, отдала Ульяну Маре на растерзание. Для них она была заодно с человеком, от которого здесь зависели и которого уже давно заслуженно презирали.  Они не могли знать, что Моника была на их стороне.

Вошел Тихоходцев в длинном бежевом плаще и с темно-красным шарфом. Сверкнув улыбкой, спросил, как работа. Ему ответили. Тихоходцев, не скрывая, любовался Марой, но зачем-то пробормотал, что хочет взглянуть на мидий. После явления Тихоходцева начали «пылить» самки.
- Почти Аурелиано Буэндиа и Петра Котес, - усмехнулась Стелла.
Больше всего умиления и шуток досталось мидии-рекордистке, самой большой и плодовитой самке из экспериментальной группы. Моллюсков вернули в аквариумы, содержимое кристаллизаторов слили в широкие стаканы и включили мешалки. Несколько часов до ночи трое были заняты наблюдением за развитием зародышей и сбором материала.

На столе в чайной на развернутой фольге осталась последняя долька шоколада, к которой никто не притрагивался. Однажды Стелла дерзнула доесть последний кусочек пирога и получила замечания одновременно от двух человек. Прошло несколько часов –долька так же сиротливо лежала на своем месте. Стелла доела шоколад и выбросила обертку.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Вечером чуть слышным шепотом Рэма рассказала дочери о происшествии в НИПе: кто-то проник туда и через многофункциональную станцию подал сигнал. Какой – не известно. Кто это был – тоже. Через несколько дней этот же слух, но уже с подробностями, просочился в лабораторию: камеры в вестибюле второго этажа оказались отключенными, камера в НИПе – давно неисправной, а камера в переходе и вовсе - муляжом.

Еще через три дня во время обеденного перерыва в чайную пришли Тихоходцев и институтский ремонтник, мастер на все руки. Тихоходцев, не известно, на что обозлившийся, потребовал выйти из чайной и не входить без разрешения. Они повесили в чайной камеру. Тихоходцев собирался отследить, сколько времени лаборантки там обедают и чаи гоняют. Дня три сотрудницы ели, где придется: кто в столовой, кто в гостях в соседней лаборатории. На четвертый день Стелле пришлось пойти в чайную, чтобы полить растения. На окне жили два кактуса и традесканция, а в углу на большой черной коробке стоял разросшийся «щучий хвост» в кашпо. Никто не знал, как называлась и для чего была предназначена эта черная коробка. Судя во всему, это была часть какого-то прибора. Стелла закончила ухаживать за цветами, наполнила лейку и сделала то, о чем мечтала всё последнее время. Стелла встала так, чтобы отражаться в иссиня-черном объективе камеры, приставила руки с растопыренными пальцами к ушам, свернула язык трубочкой и собрала «глазки в кучку». Продемонстрировав это умное и одухотворенное лицо, истошно мяукнула и прокукарекала.
- Зря стараешься.
Стелла вздрогнула от неожиданности. В чайную вошла Ульяна. Вооружившись отверткой, она сбросила туфли, встала на стул и стала возиться с камерой. Очень скоро она подала Стелле пустой пластиковый цилиндр.
- Бутафория, как в том переходе, - сказала Ульяна. – А может, кстати, и оттуда.
- Скорее всего.
Ульяна привинтила муляж на место.
- Другой вопрос, что где-то могут быть настоящие камеры или жучки.
- Да пожалуйста, - отреагировала Стелла. – Пусть у Тихоходцева мозг взорвется от наших разговоров!

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Как и на Земле в ХХ веке, на Кибальчиче комсомольские патрули помогали милиции отлавливать пьяных, хулиганов и прочих небезопасных личностей. В последнее время комсомольцы стали помогать в поисках пропавших людей.  Милиционеров на планете было очень мало.

Штаб находился в комнатенке на полуподвальном этаже Дома Культуры Пятого Луча. В тот вечер, почти сразу после того, как Стелла поздоровалась с товарищами, в штаб быстро вошли, вернее, вбежали трое: дважды героиня Советского Союза при орденах, Тихоходцев и его жена. Никогда прежде Стелла не видела и больше не увидит их такими: это были растерянные люди в беде. Стелла глазам своим не верила. Гертруда села, младшие Тихоходцевы остались стоять.
- Аврора Владленовна Тихоходцева, - диктовала Гертруда. – Пятнадцать лет. Утром ушла в школу, коммуникатор оставила дома. Я думала, что просто забыла... Карты памяти в коммуникаторе нет. Мы проверили.
- А дома остался кто-нибудь? – спросила Стелла.
- Нет. Никого. Мы все здесь.
- Кто-то обязательно должен быть дома на случай, если Аврора вернется. Велеор Владленович, пожалуйста, сейчас бегите домой!
Тихоходцев беспрекословно подчинился и исчез.
- Как вы сами считаете, к кому могла пойти Ася? У нее много друзей?
- Она со всеми в ровных отношениях, но у нее, насколько я знаю, нет близких подруг. Она никогда никого не приглашала в гости.
- Вы не испытывали сложностей в общении с ней?
- Нет. Никогда. – Тихоходцева-старшая приняла боевую стойку. – У нас счастливая дружная семья.
- У вас не было ссор в последнее время?
- Какое это имеет значение?! Мы теряем время!
- Подождите, - вдруг отчетливо произнесла Мара. – Позавчера произошла неприятная ссора. Ася проплакала больше двух часов, и до сегодняшнего дня не разговаривала ни с мамой, ни с братом.
Гертруда воззрилась на невестку. Мара встретила этот взгляд холодно.
- Лучше я сейчас расскажу об этом поисковикам, чем потом - следователю по делу об Асиной смерти.
Гертруда задохнулась, но не стала спорить: она понимала, что права была Мара.
- Всё останется в тайне, - сказала Стелла. – Мне необходимо знать, что произошло, чтобы понять, где искать Асю и как. Из-за чего возникла ссора?
- Асе не понравился подарок на день рожденья, - заговорила Мара. – Она просила не дарить ей одежду, а ей подарили кофточку и куртку – дорогие, очень качественные, с трудом добытые. Но повторюсь: Ася просила не дарить ей одежду. Ася решила, что ей так указывают ее место в жизни. В день рожденья. Такой вот удар под дых…
Гертруда полыхала и пенилась, но не мешала Маре говорить.

У Гертруды не было контактов одноклассников Аси, но были – учителей. Через них можно было связаться и с одноклассниками.
- Тогда звоните учителям и обзванивайте весь ближний круг Аси. А я обзвоню больницы.
- Я только что обзвонила все больницы и морги! – вскричала Гертруда.
- Я следую алгоритму поисков, - ответила Стелла ровно и твердо.

Стелла обзвонила поликлиники и больницы Кибальчича. Гертруда и Мара подняли учителей и родителей одноклассников Аси, но ее нигде не было. Стелла постоянно созванивалась и списывалась с ответственным за поиски милиционером. Программа распознавания людей выдала странный результат.  Ася, очевидно, тщательно подготовилась к побегу и знала, как обмануть камеры. Три девушки, каждую из которых можно было счесть Асей, появились почти одновременно на улицах Второго и Четвертого Лучей и на конечной станции метро Третьего Луча - «Халтуринской». Там же находилась рельсовая станция «Космическая». С нее грузы отправляли на космодром.
- Это какая-то ошибка! Что Асе делать на пустырях!? – проговорила Гертруда, но осеклась и замолчала. Страх и тревога изводили ее и превращались в гнев, который должен был рано или поздно прорваться наружу. В жизни Гертруды было много скорби и смертельных опасностей, но никогда ей не было хуже, чем в эти бесконечные часы.
- Нужно везде развесить объявления! – сказала Гертруда. – Я готова пойти их расклеивать!
- Пока это преждевременно, - возразила Стелла. Об этом говорил чужой и собственный опыт.
- Что значит – преждевременно!? У меня пропала дочь! Станете матерью - поймете! Вы что, издеваетесь над нами!? Или это тоже у вас алгоритмы такие!? Подождите, разберемся, какие это алгоритмы…
Пары комсомольцев выехали по адресам, которые выдала программа. Стелла и Мара отправились на «Халтуринскую». Стелла там уже бывала, но старалась об этом не вспоминать.

Гертруде оставалось только ждать вестей в штабе в обществе «младшего товарища» - четырнадцатилетней девочки, которую на поиски не взяли. Она всем напоминала Гертруде Асю – и сходством, и несходством. Девочка угостила легендарную космонавтку чаем с изрядно поломанным печеньем и стала расспрашивать о прошлом. Гертруде было не до собственных подвигов. Но девчонка – золото; ее матери повезло явно больше, чем Гертруде. Как можно было отказать?


Стелла и Мара долго ехали молча. Стелла с предубеждением относилась к толстой самодовольной щеголихе, но только Маре Стелла сейчас могла быть благодарна: за выдержку, за помощь без мельтешения, за спокойную, разумную готовность слушаться людей, знавших, что делать, лучше, чем она. 
- Стелла, простите, как ваше отчество?
- Рэмовна. Только это не отчество, а матроним.  Вы не подумайте ничего, - тотчас спохватилась Стелла. – Я не безотцовщина, а сирота наполовину. Мой отец был космолетчиком. Но все-таки растила меня мама, мы очень любим друг друга, и с моей стороны правильнее носить ее имя.
Рэма много рассказывала Стелле об отце-герое, погибшем во время испытаний.
- Да я и не думаю ничего плохого, - сказала Мара осторожно и с явным сочувствием.

Стелла и Мара долго шли по пустырю вдоль оббитой оштукатуренной стены. Между двумя столбами кирпичное полотно обвалилось, и к нему приставили металлические подпорки. Стелла и Мара одновременно подумали об одном и том же. Мара решительно двинулась к стене.
- Подождите! – окликнула ее Стелла. – Я не знаю, насколько строго охраняется эта территория. Это всё же не пассажирская станция. Отсюда составы идут на космодром.
Решили, как законопослушные гражданки, пройти через КПП. Маленькое здание, такое же оштукатуренное и облезлое, стояло темное. Стелла и Мара некоторое время колотили кулаками в железные ставни и двери. Голоса обеих женщин оказались очень громкими.
- Как вы считаете, там могут быть датчики звука и движения? – спросила Мара. Стелла не знала.
Стелла первая влезла на стену и крикнула:
- Комсомольский патруль! Мы ищем человека!
Никто ей не ответил. Стелла спрыгнула на землю, следом за ней Мара.
- Есть здесь кто живой!?

От света тусклых рыжеватых фонарей по ребрам плитки и опорам купола тянулись золотые линии. Стелла и Мара вопили: «Ася!». Разносилось эхо. Вдалеке было видно бетонную стену зоны отчуждения со спиралью колючей проволоки перед самой стеной купола. Стелла и Мара перешагивали через жирно блестящие рельсы, ходили среди цистерн и вагонов, мимо платформ с воздушными катерами в чехлах. На некоторых путях, как воспоминание о Земле, успели вырасти ветлы. В разрисованном заброшенном вагоне обнаружилось чье-то логово: мангал, бутылки, мусор. Стелла смотрела не сколько под ноги, сколько на экран устройства для поиска людей. Она постоянно спотыкалась, и ее дважды подхватывала Мара. Неожиданно на экране устройства возникли неясные очертания человеческой фигуры. Она находилась в одном из вагонов с табличкой «Полезная нагрузка». Стелла и Мара негромко вскрикнули. Мара едва не бросилась вперед, но ей пришлось сдержать и себя, и Стеллу. Неизвестно, кто мог там прятаться. Открытый вход в вагон был высоко.
- Комсомольский рейд! Кто здесь!?
- Я – полезная нагрузка, - ответили им с обреченным смехом.
- Нашлась! – крикнула Мара на миг сорвавшимся голосом. Она, с удивившей Стеллу легкостью, подтянулась на руках и влезла внутрь. – Вылезай, бесполезная нагрузка. Хватит дурить!

Мара спрыгнула на платформу и помогла слезть Асе. К ним троим широкими шагами несся человек в жилете с нашивками, которые в скудном свете вспыхивали белым.
- Это еще что!? – вскричал он.
Стелла показала свою красную комсомольскую карту.
Стелла знала, что права, но не могла отделаться от чувства, что конвоировала Асю. Девочка обливалась слезами, дрожала так, что не могла говорить, и только жалобно цедила: «з-з-з-з». Мара сняла свою куртку и закутала в нее беглянку.
- А ты? – проговорила Ася.
- А мне не холодно. У меня теплоизоляция.
Мара то и дело прижимала к себе и целовала Асю. Девочка отвечала лаской на ласку.
- Дома, если хочешь, отсиживайся у нас с Велей.

Стелла, Мара и Ася вошли в штаб, показавшийся Стелле душным, пыльным и жарким, но очень родным и уютным. Гертруда бросилась к Асе и закричала не своим голосом. Стелла и другие комсомольцы, вернувшиеся из рейдов, не вмешивались. Девочка не шевелилась и молчала, только всхлипывала и прерывисто вдыхала ртом. Мара стояла у Аси за спиной, придерживая ее за плечи, и Гертруде хотелось разбить невестке голову за это заступничество. На прощание Гертруда и Мара рассыпались в благодарностях комсомольцам.


Радость Стеллы от того, что Ася вне опасности, быстро потухла, и ум заняли гадкие воспоминания. Несколько месяцев назад на Кибальчич прибыл грузовой корабль, молодых сотрудников института отправили на разгрузку вагонов. Тяжелой физической работой лаборанты и ученые должны были заплатить за высшее образование и возможность заниматься умственным трудом, как будто он сам по себе не был важен. Стелла верила и не верила, что на планете не хватало роботов-грузчиков. Стелла и еще две девушки отказались рисковать здоровьем из-за чьей-то придури и вредности. Остальные набросились на них с обвинениями в лени и всех смертных грехах. Яростнее всех ругались Искра и комсорг заводской ячейки – высокий и широкоплечий Ким Рогов. В итоге через некоторое время Стелла все-таки взялась таскать неподъемные ящики – она не смогла бы взвалить на других свою работу. Весь день Стелла работала под аккомпанемент насмешек Кима. «Это тебе не пробирки мыть». Издевательства он щедро пересыпал черной бранью. Киму пришлось долго стараться, но он добросовестно довел Стеллу до слез.

За плечами у Кима было восемь классов средней школы, и все последние годы он не испытывал ни малейшего желания читать книги – ни документальные, ни художественные. Никакие. Но, может быть, он смотрел познавательные видео, которых в Красной сети было множество, пусть не всегда красивых, идеологически выдержанных, но без грубых фактических ошибок? Нет. Их он своим вниманием тоже не удостаивал. По мнению Рогова, не было на свете существ кичливее и грязнее, чем люди с высшим образованием. В другое время Ким не без злорадства рассказывал, как один спившийся интеллигент за две бутылки пива наизусть читал Киму какую-то длинную поэму, судя по сбивчивому пересказу, «Анну Снегину». 
«Образованные люди должны помогать народу!». Стеллу, когда она это слышала, передергивало. После того злополучного дня – особенно.
«А что, образованные люди – не народ!? – думала она. - Проблема тянется со времен народничества и кающихся дворян, но только мир с тех пор изменился. Не я впервые заметила: при всеобщей грамотности, и когда коммуникаторы с доступом хотя бы в Красную Сеть есть у каждого, серость и пошлость – дело добровольное».
Стелла старалась никого не презирать, но не собиралась уважать такой выбор, а тем более считать себя ущербной и виноватой перед «простыми» людьми.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ