Правда планеты лжецов. Главы 15-27

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Из больницы Стелла поехала в институт, не заезжая домой.  В лаборатории Стелла работала одна. Ульяна снова была на больничном. Астра прошла мимо Стеллы. Она поздоровалась, Астра не ответила. Стелла предпочла бы думать, что Астра ее не заметила, но легче верилось в другое. Стелла пыталась унять сама себя: нельзя требовать от людей геройства. Астре есть, что терять, и, что ещё более важно, есть, что сказать. Нельзя, чтобы она рисковала. Может быть, эти мысли и были добрыми, но что-то в них было гнусное…

Стелле предстояло решить очень непростой вопрос: кого из знакомых попросить дать ей угол хотя бы до вторника. Во вторник получка, и можно будет снять койку в дешевой гостинице. Стелла решила попросить Зарю пустить на ночлег в дворницкую – хоть на раскладушку, хоть на пол. Стелла позвонила Заре, и та не просто позволила, а пригласила Стеллу переночевать в казённой квартире. Когда пришла Стелла, Зари еще не было, Мэлор сидел за монитором и настраивал поливальных роботов. Дворник уже многое знал о несчастьях Стеллы, навещал ее в больнице. Стелле хотелось поговорить с Мэлором о чем угодно, но неизбежно, глядя в пустоту, заговорила о том, что ее мучило. Слез не было, но голос дрожал. Стелла любила Родину, и весь огромный СССП, и маленький Кибальчич, искренне и сильно. Она хотела бы до конца своих дней говорить, писать свои сказки и петь только по-русски.  Но мир, который Стелла считала родным, теперь вычеркивает ее и защищается от нее. Хуже всего, что Стелла сама больше не была уверена: человек ли она?
- Подожди, - сказал Мэлор. – Давай по порядку. Извини, если я в чем-то буду не прав. Легко мне говорить.
- Ну что ты. Для меня это очень важно и интересно.
- Что поделать, любовь к Родине бывает еще какой невзаимной, - Мэлор молчал некоторое время. – Да и вообще: может ли она быть взаимной? Но любить - это само по себе благодать. Никто не может влезть тебе в мозг, что-то там подкрутить и отнять ее у тебя. Человек ли ты? «Что такое человек» - это центральный вопрос философской антропологии. Есть множество столь же милых вопросов: «что такое душа?», «что такое разум?» и «что такое личность?». В обыденной жизни эти вопросы решаются так, как выгодно и удобно. Это дело договоренности. У нас очень любят выражение «настоящий человек». «Настоящие человеки» - это такой закрытый клуб с бесчисленными требованиями для претендентов. Многим из этих требований я не соответствую. Ты тоже. Тут даже думать не о чем. Я даже не уверен, что в этот клуб стоит стремиться. Такая ли это превосходная должность – быть на земле человеком?
- Ты что же, сам себя не считаешь человеком, личностью?
- Я просто не знаю и даже не хочу об этом думать. Делаю то, что считаю добрым и интересным, как могу и умею… Я в жизни не прикладывал никаких усилий, чтобы занять то или иное место. Я дворник. Моей профессией пугают детей.
- Я не понимаю, - усмехнулась Стелла. – Кто из нас двоих – неотеник? – и осторожно спросила. - А ты не обманываешь себя?
Мэлор наморщил лоб.
- Возможно, я в чем-то ошибаюсь. Возможно – жестоко ошибаюсь. Но точно не обманываю. Допустим самое страшное для тебя: ты не человек. В прошлые времена существовали представления об эльфах, фейри, оборотнях… Сказка стала былью. Я дружу с эльфийкой! С ума сойти!

Стелла улыбнулась сквозь слезы. Её начало знобить, она потянулась за своей курткой, брошенной на стол у входа. Что-то с глухим стуком упало на пол. Стелла заглянула под стол и негромко ахнула: это было маленькое, искусно вышитое саше, оказавшееся неожиданно тяжелым. Именно его искал Рений. Он носил свою реликвию в кармане пальто, пальто бросил на стол, саше выпало из кармана и лежало там до сегодняшнего дня. Стелла показала саше Мэлору и объяснила, что это. Хозяин саше исчез сразу после квартирника. Граф остался нейтральным, как Швейцария. Дворник и Моро твердо решили при встрече избить Рения: даже если бы сама Стелла простила его, друзья ее страдания прощать не собирались.

- Кстати, биологи договорились о критериях вида?
- Что ты! С понятием вида такой кабак…
- Значит, проблема благополучно протекла у нас между пальцами.  Человек ли ты – а что такое человек? Относятся ли неотеники к виду Homo sapiens? А что такое вид? Мир един и динамичен, и многие явления в нем существуют как континуум. Живое едино. Разделение на группы, конечно, имеет смысл, но в значительной степени условно.
- Многим хочется заморозить мир и разбить на мелкие осколки, - возразила Стелла. – Боюсь, что всё это более опасно, чем кажется, Когда кого-то расчеловечивают, преследуют вполне определенную цель. С некоторых пор уничтожать людей не комильфо. Поэтому тем, кого хотят уничтожить, отказывают в принадлежности к роду человеческому. Я точно знаю одно: из таких, как мы с тобой, получается самая дешевая колбаса.
Мэлор пристально посмотрел на Стеллу.
- Не согласен: чтобы уничтожить, совсем не обязательно расчеловечивать. Будем надеяться, что до такого не дойдет. Нужно будет - станем бороться. Никакой колбасы…
Заря вскоре появилась и дала Стелле ключи.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
На следующий день Стелла в столовой обжигалась супом. Два стула у столика оставались пустыми. Неожиданно к Стелле подсела Искра.
- Что тебе нужно? – быстро произнесла Стелла. – Полно свободных столов.
- Я вижу, - спокойно ответила Искра. – Мне нужно с тобой поговорить.
- Нам не о чем говорить. Отсядь от меня, пожалуйста.
Стелла не ела с самого утра, но cейчас была готова бросить всё. Искра с места не двинулась.
- Я не понимаю, что тебе нужно. Я прошу тебя уйти, - выговорила Стелла.
- Нет. Я не уйду.
- Пошла вон! - Взгляд Стеллы стал черным. Она принялась материться шепотом, но ее жалкий словарный запас скоро иссяк.
- Ты всё сказала? – улыбнулась Искра.
- Искра, пожалуйста, уйди. Ты не понимаешь, о чем идет речь.
- Мне очень стыдно, - сказала Искра. – Я пытаюсь отозвать заявление, и мне ответили, что принципиальных возражений нет.
- А если ты навредишь себе и всем своим родным!? 
- Я не думаю, что всё настолько плачевно. Что ты собираешься делать?
- Собираюсь выйти из комсомола. Добровольно.
- Ты с ума сошла!?
- Механизм уже запущен.  Я не хочу, чтобы меня прилюдно трепали, как варан добычу. В моей жизни, конечно, уже случилось намного худшее, но я боюсь не выдержать.
- Это уж скорее мне устроят баню за то, что я на тебя настучала.
- Я неотеник. Нас все ненавидят.
- Кто это – все?! Пара фашистских последышей?! Я хочу сказать одно: нельзя так сразу сдаваться, и делать с собой то, чего и злейшие враги с тобой, возможно, сделать не сумеют!

Эти слова Искры понравились Стелле, и она согласилась.  В лаборатории Искра и Стелла некоторое время молча работали. Потом Искра произнесла:
- Можно с тобой обсудить кое-что? Я хочу понять - что вы за люди? Я имею в виду, твоих друзей по группе и слушателей.
- Ты считаешь, что в этом разговоре есть смысл? – горько усмехнулась Стелла.
- Но ведь человек всегда может понять человека, - ответила Искра. Хотела – твердо, получилось вопросительно.
- До тех пор, пока сам себе не запретит понимать.
- Я, конечно, не права. Но и ты меня пойми: ведь вы своим видом, своими песнями, образом мысли оскорбляете нас всех, издеваетесь над нами!
- Оскорбляем? Какие же вы, товарищи, трепетные и ранимые...  Помнишь, в книге «Что делать?» в Четвертом сне Веры Павловны говорилось, что не все люди того утопического будущего хотели жить в Хрустальном дворце? Так вот мы - эти одиночки.
- Мы, к сожалению, живем еще не в Хрустальном дворце. И виноваты в этом в первую очередь вы – индивидуалисты, эгоисты!
Стелла с трудом подавила невеселый смех и серьезно спросила:
- Ты ставишь знак равенства между «индивидуализм» и «эгоизм»?
- Конечно, - ответила Искра, все-таки чувствуя себя сбитой с толку.
- Знаешь, Искра… Дело по статье «Эгоизм» можно состряпать кому угодно, даже героям, и ужас в том, что это может оказаться справедливым. По меньшей мере, отчасти. «Индивидуализм» и «эгоизм», как и все важные для людей слова, имеют множество смыслов. Поэтому спорить я с тобой не буду: в определенном контексте ты можешь быть права. Но мне ближе другое представление: эгоизм это не признание своей абсолютной ценности, а отказ в этой ценности другим людям, и он противоположен индивидуализму. Индивид раскрывается в отношениях с другими, а эгоизм заставляет человека вариться в собственном соку. Я встречала эту мысль у двух совершенно не похожих друг на друга авторов (8).

У Искры запищал таймер. Поменяв реагенты в пробирках, она снова подошла к Стелле за микроскопом. Она твердо сказала:
- Если ты ищешь во всем этом антисоветчину, ее там нет. Вообще политики нет. Мне многое не нравится. Меня многое мучает. Но я не враг.
- Ну это можно понять, - примирительно сказала Искра. – Мне тоже многое не нравится. Меня тоже многое мучает. Может быть, ещё сильнее, чем тебя. Но коммунизм – единственный путь для человечества. Дорога в светлое будущее оказалась тяжелее и дольше, чем думали в ХХ веке. Многие стали терять надежду. Но сойти с этого пути – значит предать множество достойных людей, наших предшественников. Их труд, их страдания. Их подвиги. Именно сейчас всем нужно сплотиться…
- Путь, может, и единственный, - медленно проговорила Стелла. – Мне сложно судить. Только если не скорректировать траекторию, то мы сослужим всем, и героям прошлого в том числе, плохую службу. Мир изменился, мы знаем о человеке, обществе, мироздании значительно больше, чем когда-либо, и больше, чем когда-либо, знаем о своем незнании. Пытаться сейчас выстроить жизнь согласно с представлениями нескольких мыслителей XIX – XX века – это по меньшей мере… странно. И ещё: огромное множество людей представляет себе коммунизм – и как идеологию, и как конечную цель совсем иначе, чем ты. И у тебя самой от этих представлений волосы встают дыбом.
- Я не считаю таких людей настоящими коммунистами.
- Отлично. А что в большей степени определяет нашу жизнь: низшие, «не настоящие» представления большинства, которое у нас и во власти, или «правильные» книжные представления трех с половиной человек? И ты считаешь, что люди во всех Мирах должны стать коммунистами?
- Да. Я так считаю.
- Как интересно получается: ты требуешь от огромного множества людей того, на что сама ни за что бы не пошла: отказаться от своих, исторически обусловленных представлений и уклада. Миллиарды живущих и когда-либо живших людей – подлецы и глупцы, только мы, в Красном мире – молодцы. Такое наивное самомнение.
- Но ведь именно мы открыли дорогу в космос!
- Не мы, Искра. Нас на Земле в XX веке не было. Не смотри на меня так. Чтобы любить Родину, мне не нужно чувствовать себя причастной к чужим победам. А наш нынешний мир давно предал тот мир, что проложил дорогу в космос.
Такого Искра не стерпела. Получился один из страшных споров, в которых обвинений больше, чем аргументов. В итоге Искра вскричала:
- У меня такое чувство, будто я трезвая говорю с пьяной!
- Если одна из нас пьяная, то другая удолбанная. Или обе разным удолбались.
- Ладно, - махнула рукой Искра.
- Я так и не могу понять суть претензий к «чуждой» музыке. В кап-мирах тоже люди живут. Среди них есть коммунисты. Интересно бы узнать, что они слушают и поют, отдыхая от борьбы. Неужели «Космонавтов»?
Искра театрально воззрилась на динамик.
- Не поминай к ночи!
- Между прочим, многие песни Селестины о язвах капиталистического общества.
- Богачка льет крокодиловы слезы и на этом наживается.
- Селестина очень активно занимается благотворительностью. Она привела в порядок психиатрическую больницу в Новом Сан-Висенте. Сейчас там людей вылечивают, а не гноят, как раньше. И для персонала организовано дополнительное обучение.
- Нужно менять социальные условия, а не латать дырки.
- Смена строя – дело не быстрое. А больным помощь нужна немедленно.
- Скорее всего, она так пытается сторговаться со своей совестью.
- Так это или нет – дело самой Селестины. Но многим, благодаря ей, стало лучше.
- Но зачем она помогает людям, которые никому не нужны? Могла бы помогать, например, талантливым детям из бедных семей.
- Одно другому не мешает, - пробормотала Стелла и отвернулась. Поначалу Искра думала, что это было случайностью, но Стелла достала наушники. Искра подошла и выдернула их у Стеллы из ушей.
- Ты всё в своем репертуаре, - выговорила Стелла гневно. – Только попробуй, дотронься до меня без спроса еще хоть раз!
- И что будет!? Если ты со мной не согласна, опровергни мои слова, а не отворачивайся и не затыкай уши!
Стелла едва сдержалась.
- Ну, хорошо. Психическое расстройство – это меч, подвешенный над каждым, хотя бы потому, что любой человек может получить черепно-мозговую травму. У любого в голове может вырасти опухоль. Допустим, что себя тебе не жаль, и ты согласна отправиться на свалку, едва поломаешься. Но если это случится с твоей матерью, лучшей подругой, парнем?
Стелла говорила, испуганно и гневно глядя в лицо Искры, и она не смела прервать этот взгляд. Искра вспомнила, что Стелла больна, и провалилась в стыд, хотя в уме еще не вполне согласилась с ней. Наконец, Искра молча кивнула.

В субботу и воскресенье Стелле беспрестанно звонили: звонила Искра, всё более хмурая и встревоженная, звонила Октябрина, говорила вежливо, но без прежней сердечности и даже неприязненно. Искра расспрашивала о достижениях и заслугах, прочие – о событиях прошедшей недели. Стеллу раз за разом окунали в воспоминания. Поначалу Стелла намеревалась бороться и даже чувствовала азарт. Но скоро ей стало ясно, что на комсомольское собрание она пойдет «помирать, так не без драки». Днем в воскресенье у нее случилась истерика. Стелла заходилась рыданиями и визжала. Накричала на Мэлора. Он искренне хотел утешить Стеллу, и сказал всё, что в подобных случаях говорится, и чего, как учат специалисты и жизнь сама, говорить ни в коем случае нельзя:
«Всё будет хорошо. Не плачь, успокойся. Ну вот меня исключили из комсомола – и ничего». Мэлор мучился, думая, что не может помочь Стелле, но, несмотря на все неловкости, он спасал и Стеллу, и ее ребенка. Тем, что был рядом. Тем, что сопереживал и слушал. Тем, что не осуждал. А вечером Стеллу и Мэлора изумила Заря: она рассказала, что не была в комсомоле - ни в школе, ни в институте. Опоздала на торжественное собрание, а в дальнейшем никого не интересовало, что она – не комсомолка.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Младшие Тихоходцевы втроем ходили по универмагу. Мара что-то прошелестела мужу на ухо, он подмигнул и кивнул. Тихоходцев собирался получить уже оплаченный заказ и пройтись по магазину, как по музею. Поэтому он разрешил жене взять из кошелька банковскую карту. Они уже не раз так делали. Кроме карты Мара взяла пропуск.

Оставив мужа и золовку в отделе с техникой, Моника быстро спустилась на эскалаторе на первый этаж, недолго пробыла в отделе с нижним бельем, купила там кое-что, а затем вышла на улицу. Она прошла два квартала и нашла полуподвал с вывеской «Ремонт обуви». Моника прекрасно знала, что в этом подвале не только ремонтировали обувь. Для нее сделали дубликат ключа.

После появления в НИПе незваного гостя посторонних в институт больше не пускали. Тихоходцев, хохоча, рассказывал, как недавно обнаружил у дверей лаборатории Астро-бэ-эр всех троих сотрудниц, злых и встревоженных – двери перекодировали, а лаборанткам не только не выдали новые карты, но даже не сказали об этом. А у них в лаборатории шла какая-то реакция, и, если ее не остановить вовремя, и труд, и ценный материал, и дорогие реактивы были бы потеряны… Обошлось.

Моника собиралась при первой же возможности положить обе карточки Тихоходцеву в кошелек, но случилось так, что этой возможности ей не представилось. Оказалось, что Велеор что-то присмотрел, и ему понадобилась карта. Мара, конечно, тотчас ее вернула. Тихоходцев купил, что ему хотелось, положил карту на место. Нахмурился. Некоторое время рылся в кошельке. Стал шарить по карманам, делаясь всё мрачнее. Он помнил, как закрыл кабинет.
«И всё. Провал. Наверное, выронил где-то».
Ключ можно было восстановить, но Тихоходцеву представилось предстоящее хождение по кабинетам, и лицо стало кислым. Пожаловался на потерю сестре и Маре.

Дома показывали некоторые покупки Тихоходцевой-старшей. Семейство собралось в прихожей, потому что только там было зеркало в рост. В кармане у Аси запищал разрядившийся коммуникатор.
- Жрать хочет, - сказала Ася и, когда вытащила коммуникатор, на пол выскользнула белая карточка. Велеор рывком поднял ее с пола.
- Мой ключ, - сказал он без выражения, еще ничего не успев подумать.
- Твой пропуск у нее в кармане!? – вскричала Гертруда.
- Я не знаю, - проговорила Ася. – Я его не брала.
- Тогда как он оказался в твоем кармане!?
- Я не знаю!
- Зато я знаю, - сказала Гертруда. – Ты снова решила удрать и стащила пропуск у Вели!
- Да! Да, я стащила пропуск у Вели, чтобы убежать. Подальше от вас! От вашего гадючника! Вот вы у меня где! – Ася полоснула себе по шее ребром ладони с такой силой, что остался красноватый след. – Скоро от спеси лопнете, а достоинства ни на грош! Физически ты меня уже сломала, не хочу, чтобы сломала морально, как Вельку!
- Ах ты тварь! – задохнулась Гертруда и сокрушенно подумала вслух: – Лучше бы я сделала аборт!
- Да, мама! – вскричала Ася - Лучше бы ты сделала аборт! – Ася завизжала и зашлась рыданиями.
- Мама, - вдруг сказал Тихоходцев. – Я вспомнил. Я сам дал Асе пропуск. Я договорился с ребятами из НИПа, чтобы они устроили для Аси экскурсию. Ей ведь там работать… Но там что-то сорвалось, а я забегался с делами и забыл про ключ.
Гертруда задумалась на мгновение.
- Но как ты тогда вышел из института!?
- Большинство дверей изнутри открывается без ключа. А там, где с ключом, я, наверное, вместе с другими выходил. Или с ноги дверь открыл... Не помню. И вообще – не важно.
Тихоходцев приобнял сестру, она уткнулась лицом ему в плечо.
- Давай, давай, защищай! – Гертруда заговорила негромко, но с бесконечной ядовитой горечью. - За что я вами наказана!? Растила достойного человека. А получилось ничтожество! Чинуша от науки! Лучше бы я гадюку родила. Ты думаешь, что я не понимаю, что ты делаешь и чего стоишь?!
Тихоходцев остолбенел.
- Я во всем слушался вас с отцом. Ася права: вы меня сломали.
- Ну что ты, Велечка, - задушевно сказала Гертруда. – Как можно сломать тряпку!?
Тихоходцев увел Асю в комнату.

Моника понимала, что подставит Асю, это было менее рискованно, чем улучать момент и лезть к Тихоходцеву в портфель. Если бы ему сделали новый ключ взамен потерянного, то и дубликат превратился бы в бесполезный кусочек пластика. И всё же сейчас что-то больно ее грызло: такого она не ожидала.

Ася в комнате супругов продолжала рыдать в голос. Ее мать рванула дверь на себя.
- Если ты сейчас не замолчишь!
- Мама, выйди пожалуйста, - негромко сказал Тихоходцев. Он сам не знал, какое у него было выражение лица, только Гертруда осеклась, попятилась и беззвучно закрыла дверь.
Гертруда и Мара пошли на кухню и сели за стол.
- Сколько я уже в лепешку расшибалась, заглаживала вину - выдохнула Тихоходцева. - Но нет: для нее эта травма – козырь.
- Послушайте меня, - горячо сказала Мара. – Возьмите свои слова назад! Веля и Ася все равно услышали не то, что вы им сказали. Им от этой ссоры хуже, чем вам.
- Вы что, смеетесь?! Это им-то хуже!?
- Нет. Я не смеюсь. Вы жили без них – они без вас не жили. Вы никогда не зависели от них. А они до сих пор не могут поверить, что вы – обыкновенный человек, а не божество. Вы много пережили. Вы знаете, что почем. Будьте великодушны!
- Я посмотрю, как вы запоете, если родите своего.
Слово «если» Гертруда выделила голосом. Мара усмехнулась:
- Значит, не рожу – ужас, рожу – тоже ужас. Вот Сцилла, вот Харибда, а узкого проливчика между ними нет.
Тихоходцева немного смутилась. Она, несмотря ни на что, совсем не считала свое материнство ужасом.
- Когда у меня будет ребенок, я вас близко к нему не подпущу.
- Не вы одна будете это решать.
- Веля первый меня поддержит.
Мара улыбнулась и вышла. Гертруда сжимала руками виски.
- Тук-тук. Можно к вам? - Моника-Мара вошла к мужу и золовке. Ася все ещё заходилась, но сорвала голос, и слезы закончились. Двое сидели, обнявшись и чуть покачиваясь. Тихоходцев тихо говорил:
- Давай сделаем так: я договорюсь с ребятами из НИПа, и мои слова больше не будут враньем, – несколько раз крепко поцеловал Асю в темечко. - Я тебя люблю! Ты моя сестричка!
Он честно собирался поговорить, хотя и понимал, что ему откажут. Когда вошла Мара, он сказал «я скоро», еще раз поцеловал сестру и вышел. Мара и Ася некоторое время сидели рядом. Обнимать пухлую Мару в бархатистой кофте было одним удовольствием.

- Ты видишь, что происходит, - заговорила Ася. - Она, конечно, не хочет, чтобы я умерла. Она этого боится. Всё гораздо хуже. Она не хочет, чтобы я была живой. Она бы предпочла, чтобы я уколола палец веретеном и заснула на сто лет, а она бы играла со мной, как с большой куклой. Кормила бы меня с ложки, одевала, как ей нравится, а потом подстелила бы под кого-нибудь с БУДУЩИМ и связями, по своему выбору. Она мне уже женишков подыскивает. И сюда приводит. В нас ее смысл, и вместе с нами уйдет ее жизнь. Поэтому мы должны прожить свои жизни за нее...

Моника думала, что Ася, скорее всего, ошибалась. Но для Аси реальностью было именно это. Чего стоят чужие слова против собственных выстраданных убеждений, какими бы правильными ни были эти слова и нелепыми - мысли.
- Подожди. Ты меня только спокойно выслушай, хорошо? Я считаю, что ты однозначно права в своем стремлении стать зрелой и самостоятельной. И ты действительно взрослый человек в свои пятнадцать лет. Но твой побег (вспомнить страшно!) и истерики – это не поведение зрелого человека, и уже не поведение ребенка. Это поведение инфантила-переростка.
- Что в твоем представлении инфантилизм?
Мара помедлила мгновение и осторожно заговорила:
- Видишь ли… В психологии и медицине есть термин «инфантилизм», и судить о нем я не могу. Обычно инфантильным называют безответственного, поглощенного собой взрослого. Якобы, это детские черты. Но, по-моему, зрелый человек ближе к ребенку, чем переросток. Природа у этих самых безответственности и эгоцентризма разная, просто потому, что маленькие дети беспомощны по-настоящему, а у взрослого беспомощность ложная: и выученная, и притворная. Претензия, что всё должно вращаться вокруг него, аки планеты вокруг звезды, ни на чем не основана. Такие люди не желают учиться терпению и самоконтролю. Кроме того, часто они разрушают всё, что им нравится – и предметы, и людей.
Ася кивнула.
- Мама хочет по блату устроить меня в инженерный вуз. Там нужны математика и физика, а я и в математике, и в физике – Ася постучала по спинке кровати костяшками пальцев. – Во всех более или менее приличных ВУЗах конкурс списков.  Получать рабочую специальность – кому я нужна с моей спиной!? Спасибо, что пытаешься меня утешить, но я уже всё предвижу… Мне так страшно. Что меня ждет? – и закричала. - Я хочу умереть!

Гертруда твердила Асе, что, если она будет плохо учиться, то пойдет либо в дворничихи, либо на панель.  А теперь Ася думала, что ее с травмой вряд ли возьмут и в дворничихи – ведь им приходится таскать тяжести, а купят разве что за стакан. Ася перебирала в уме способы «закончить цирк одного урода». К счастью, она была достаточно психически здорова, и до попытки суицида дело не дошло бы.

Монике смутно думалось, что она умерла и попала в ад: как еще назвать место, где несчастные порочные существа мучают других несчастных порочных существ, и не потому, что хотят, а потому, что не умеют и не могут иначе.

Тихоходцев вернулся с чаем и солеными сырными прядями. В семье их называли «ядовитым сыром», но ели с большим удовольствием.

Гертруде уже было стыдно и перед сыном, и перед дочерью, и перед невесткой. Но жизненный опыт, чужой и собственный, учил Гертруду, что меч сечет именно повинную, склоненную голову, а «чистосердечное признание – прямая дорога на виселицу». Тихоходцева не стала бы рисковать и унижаться, прося прощения – рисковать и унижаться должны были все, кроме нее.

Через час она заглянула в комнату супругов. Трое сидели на ковре. Член партии и директор по науке института им. А.И. Ульянова держал над головой игрушечный звездолет и говорил:
- Сорок секунд. Стабилизация устойчивая.
- Дети малые! – бросила мать семейства и закрыла дверь.
- Нашла страшное ругательство, - огрызнулась Ася.
Тихоходцев поник и ссутулился. Мара взяла его за руку.

Тихоходцев лет с семи собирал коллекцию игрушечных космических аппаратов – от первого советского спутника до самых современных кораблей. В ней были и фигурки, предназначенные для игры, и дорогие масштабные модели. Сегодня в универмаге Тихоходцев пополнил свой космический флот редкостью из редкостей – моделью «Небесной лисы», звездолета, двадцать пять лет назад построенного на Кулле. Моника, конечно, не стала говорить, что лично ей смотреть на эту неостроумную карикатуру было больно. Мара, чтобы сделать мужу приятное, попросила его похвастаться коллекцией. Неожиданно она оказалась интересна и Асе.
- Мне всё это, - Тихоходцев показал на расставленные на ковре игрушки, - сейчас еще нужнее, чем в детстве.

С некоторыми моделями у него были связаны воспоминания: первый спутник Велеор получил в подарок на день рожденья от родителей, что-то ему подарили приятели, что-то он выменял… Жена спросила, общается ли он со своими друзьями. Нет. Ни с кем. Даже в социальной сети - и пути разошлись, и интересы у всех разные, и сами они уже другие…


Через неделю Ася, наполовину раздетая, стояла в своей комнате, сияя от счастья. Ее торс обхватывал невесомый, почти не заметный под одеждой экзоскелет. Мара честно сказала Гертруде и Асе, что купила его у «фарцы».
- Теперь можешь даже играть на скрипке. Если хочешь, конечно.
Гертруда уже несколько раз поблагодарила невестку искренне и горячо, но этого самой Тихоходцевой всё казалось мало.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
В комсомольской организации Кибальчича состояло чуть больше трехсот человек. На собраниях редко присутствовало и тридцать, но даже тогда считалось, что кворум был, и собрание проводили. Искра давно потеряла счет своим председательским срокам. Из раза в раз членами президиума избирались она, Рина и Нонна. Рина – высокая крепкая физкультурница с волнистым золотым каре. Ноябрина или Нонна – круглолицая девушка маленького роста в шапке крупных ореховых кудрей. Других кандидатов на эти должности и не было. Искра прежде пыталась устраивать обсуждения книг, предлагала поставить спектакль, устроить трансляцию какой-нибудь познавательной лекции и даже пригасить лектора с другой планеты. Над ней хихикали.

Это собрание было закрытым, но внесоюзная молодежь (четыре человека) и на открытые не приходила. Комсомольцы прикладывали свои красные пластиковые карты к считывающим устройствам в руках дежурных, которые стояли с двух сторон широкой двери. Сегодня люди были несколько оживленнее, чем обычно. Все знали из рассылки, что на повестке дня исключение из комсомола – и кого!

В актовом зале дома культуры, одного из первых зданий, построенных на Кибальчиче, всё было пыльным и ветхим. Стулья скрипели и скрежетали, покрытие пола пело на разные голоса от каждого шага. Изображенные в профиль на фоне красного знамени Маркс, Энгельс и Ленин, каждый одним глазом, наблюдали, как чуть меньше сотни девушек и юношей распределялись по залу, как настраивали проектор, ослепительно светивший сине-фиолетовым на большое белое полотнище.

Президиум занял свои места за столом, застеленным тяжелой потертой красной тканью. У края стола стоял графин, захватанный до непрозрачности.

По отлаженной за более, чем четыре века схеме, сначала должен был состояться прием в организацию новых членов. Сейчас это была Аврора Владленовна Тихоходцева, хорошистка и музыкантша, обладательница таких-то грамот. Отец из семьи советских служащих, член-корреспондент АН СССП, был директором по науке Института Астробиологии им. А.И. Ульянова. К несчастью, членкора Тихоходцева с нами больше нет.  Мать безукоризненного пролетарского происхождения, дважды героиня Советского Союза. Почему же Аврора Владленовна не была принята в комсомол раньше и осталась в школе на второй год? – спросил для порядка некто въедливый. За Асю ответила Искра, и все с сочувствием притихли: причиной была травма позвоночника.

Наконец перешли к делу Стеллы. Поднялся один из трех «штатных докладчиков» - десятиклассник Правлен Никитин – высокий широкоплечий красавец с немного масляным взглядом.

Из заявления Искры Клименко стало известно о моральном разложении Стеллы Рэмовны Князевой. Участие Князевой, комсорга института, в концерте, где сомнительные личности исполняют идеологически невыдержанную музыку – факт сам по себе вопиющий. Эти песни – идеологическая диверсия кап-Миров, чтобы всякие НЕДОЛЮДИ и НЕЛЮДИ, как личинки наездника в гусенице, разрушили наш мир изнутри. Сегодня они песни поют – а завтра что!? Измена родине?! Шпионаж!? А если кто-то даст им оружие в руки!? Затем стало известно еще о двух фактах: Князева беременна вне брака и состоит на учете в психоневрологическом диспансере после неудачной – Никитин так и сказал «неудачной» вместо «незавершенной», - попытки самоубийства. Члены комсомола отправили в диспансер запрос и получили ответ: Князева страдает тревожным расстройством и клинической депрессией.

У Никитина была презентация из нескольких слайдов. Ответ из диспансера с диагнозами Стеллы теперь красовался на огромном полотнище. Молодая женщина, инженер из ЦУПа, поднялась с места и вышла. 

…Психические заболевания – самое прямое следствие морального разложения и половой распущенности. И тем опаснее Князева, что всё это время скрывала свою истинную сущность под личиной…

Одним словом, было сказано всё, что было нужно. Всё это собравшиеся уже где-то слышали или читали. Винегрет из штампов и цитат. Доклад закончился.
- Вопросы к докладчику, - проговорила Искра. Её, пунцовую, с изменившимся севшим голосом было не узнать.

Руку поднял Ким Рогов. «Сейчас начнется» - подумала Стелла. И началось, но вовсе не то, чего она ожидала.
- У меня вопрос. А что все-таки Стелла натворила?
Трехголовый президиум переглянулся.
- Может, я просто не понял. Конечно, бдительность – прежде всего. Но авансом не наказывают. Вы говорите: «а если завтра…». А если завтра они остынут ко всему этому, перессорятся и разойдутся? А если они и завтра будут просто петь? И, скорее всего, будет именно так. А не госизмена со шпионажем. От обвинений в глазах темно – а в итоге-то что? Я тоже люблю песни поорать, особенно под это дело, и на кухне анекдоты потравить. Такие, которые нам всем одна сволочь рассказывает.
- Что ты имеешь в виду? – осведомилась Рина с нарочито прозрачным взглядом. – Лично мне никакая сволочь анекдоты не рассказывает.
- Совсем не удивительно! – громко хохотнули в зале. Президиум сделал вид, что не услышал.
- Сейчас не время прекраснодушничать, - сказал Никитин.
- Зато паскудить – самое время.
- Рогов, если ты не перестанешь грубить и ерничать, то на следующем собрании мы устроим точно такую же баню уже тебе, - сказала Рина.
- А веник свой приносить, или на месте дадите?
- У тебя есть предложения по существу? – холодно произнесла Нонна.
- Да. Есть. Извиниться перед Стеллой и оставить ее в должности комсорга. Ребята, вам самим не смешно и не стыдно!?
- О том, чтобы оставить Князеву в должности комсорга нет и речи, - сказала Рина. -  вопрос лишь в том, останется ли она в комсомоле.
Многие подумали, но никто не сказал, что это - вопрос для отдельного голосования.
- Особое мнение будет внесено в протокол, - выговорила Искра.
- Искра, - осторожно сказала Нонна. – Тебя собрание должно выслушать в первую очередь.
- Да, - произнесла Искра. - Это я донесла на Стеллу. Сгоряча. В сердцах, но меня это не оправдывает, а наоборот. Я не понимаю, почему докладная не была отозвана, хотя я об этом просила. И не раз. И прямо мне не отказывали. Я много говорила со Стеллой, чтобы понять ее, и могу сказать: Стелла во многом заблуждается. Но она добрее, искреннее и ЖИВЕЕ многих из тех, кто считается примерными комсомольцами. Это наша вина, что кто-то бежит от нашего ханжества и ищет правду... Где не надо бы искать. Это, конечно, проще всего: вышвырнуть человека, и снять с себя ответственность за его поступки. А я считаю, что мы не должны отдавать Стеллу без боя тому миру.
Стелла улыбнулась, что многих удивило, но ей стало жутко.
- Ты в этом уверена, Искра? – медленно произнесла Рина. – Уж во что мне точно не верится – так это в ее тягу к правде. Дело ведь еще в том, что Стелла ФИЗИЧЕСКИ не способна к нашему чувству товарищества.  Ее и потянуло к ТОМУ образу жизни и ТОЙ музыке.
- Так, - проговорила Искра. – Приехали. Да! Стелла неотеник, но ее воспитывала русская женщина.
Однажды Стелла уже видела этот гнев и изумление, переходящее в растерянность. На Искру шикнули. Она перевела дух и сказала:
- Выслушаем саму Князеву.
- Что скажешь в свое оправдание? – произнесла Нонна
- В свое оправдание я ничего говорить не буду, - Стелла старалась, чтобы ее голос звучал ровно, но он был глухим. – Это не преступление – играть на инструментах и петь. Или вы боитесь, что я своим пением здесь всё порушу, как Джельсомино? Обязанности лаборантки и комсорга я исполняла добросовестно. Мой досуг, здоровье и семейные дела не касаются никого, кроме меня.
- А вот в этом ты ошибаешься, - возразила Рина. - Почему ты не сделала аборт? Ты надеешься, что беременность тебе как-то поможет?
- По-вашему, я должна уничтожить свое дитя из страха перед чужими и враждебными людьми?
- Кто отец ребенка?
- А вот если я возьму и скажу, что это один из присутствующих? Все неотеники - лжецы. Я неотеник.
- О, почти парадокс лжеца! – сказали в зале.
Ася Тихоходцева сидела, сложив руки на спинке пустого кресла впереди и зарывшись лицом в рукава.
- Почему ты решила покончить самоубийством?
Стелла не ответила и продолжала неподвижно стоять. Еще двое встали с мест, вышли и хлопнули дверью. Хотя, может быть, дверь так шумно закрылась из-за сквозняка.
- Стелла, можешь садиться, - сказала Искра.
Стелла постояла еще мгновение, затем села.

По традиции голосование было открытым: все нажимали на кнопки на дисплеях на ручках кресел, но требовалось также поднимать руки, чтобы каждый отвечал за свое решение перед всеми. Хотя, конечно, если кто-то поднимал руку «за», то это вовсе не означало, что он не нажмет на кнопку «против» и наоборот.
- Голосование по вопросу исключения Стеллы Князевой из комсомола объявляю открытым, - выговорила Искра. – Кто за исключение – прошу поднять руки.
Разом поднялось множество рук, затем – еще несколько. Последней медленно вытянула руку Ася.
- Кто против?
Голосовавших против было немного, но всё же не двое и не трое. В их числе - Искра, Ким и Нонна.
- Подождите! – вдруг крикнула Ася. К ней обернулось несколько человек. – Я отзываю свой голос! Я против!
- Ребята, не надо! – Стелле не хватило мужества. Как она ни одергивала и ни ругала себя, ее лицо сделалось мокрым. Слезы разъедали кожу. – Не вредите себе.
- Надо, - твердо и с улыбкой ответила Ася и повторила. – Я против.
- Да слышали мы уже, слышали, что ты против, - огрызнулась Рина.

Нонна подсчитала результаты и пошепталась с Искрой и Риной. Вместо председателя результаты объявила Нонна – громко, четко и холодно. Из 84 голосовавших 79,8%, 67 человек – за исключение. 9,5% то есть 8 человек – против. Девять человек, 10,7% воздержались.

Стелла подошла к столу президиума и положила на него свою комсомольскую карту. Искра оставалась неподвижной, только пробормотала что-то. Ей было хуже, чем самой Стелле. Рина подала Искре ножницы.
- Я не могу и не хочу, - сказала Искра.
- Нет уж. Заварила кашу - расхлебывай, - выговорила Нонна. – До конца.
Искра разрезала красную пластиковую карточку пополам. Стелла кивнула и вышла.

На собрании обсуждали еще предстоящий косметический ремонт в Доме культуры. На Искру было жалко и страшно смотреть. Она едва произносила слова, которые должна была произносить.
- Я не понимаю, - сказала ей Нонна. – Это Стеллу исключили из комсомола или тебя?
Когда Искра объявила собрание закрытым, комсомольцы вмиг проснулись, оживились и через пару минут в зале остались только Рина, Нонна, Искра, Ким и еще пара человек. Рогов подошел к столу.
- Никак не думал, что ты проголосуешь против исключения, - обратился он к Нонне.
- Мы напрасно делаем из нее мученицу, - сказала Нонна. – тем более, что держалась она вполне достойно и даже с юмором. Теперь кому-то ее жалко. Кому-то стыдно. У нее еще и сочувствующие найдутся. Нужно было оставить ее в комсомоле. Есть тысяча способов человека потихонечку размазать по полу и стенам и заставить кровью харкать.
- Ты рискуешь, - заметила Рина. – Если ты думаешь, что когда-нибудь сможешь сказать «я в этом не участвовала» и остаться в белом, то это не так уж вероятно, а если и случится, то не скоро.
- Есть ещё обстоятельство, - возразила Нонна. – Спасенные самоубийцы часто пытаются довести дело до конца. Стелле еще не раз дадут повод пожалеть, что она выжила. Я не хочу, чтобы с меня спрашивали за доведение до самоубийства.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Искра, в горьком тумане, еле переставляя ноги, спустилась по лестнице ДК. На первом этаже Стелла сидела на подоконнике большого низкого окна. Искра медленно, как будто с трудом опустилась рядом.
- У тебя что-то болит?! – встревожилась Стелла.
- Совесть болит, - выговорила Искра. – Я даже прощения у тебя просить не смею: такое нельзя прощать. И тебе пришлось всё это пережить… Нельзя оставлять всё так. Комсомольская верхушка Кибальчича – это еще не генсек СССП.  Будем добиваться правды, пока не добьемся!

Стелла боролась с желанием усмехнуться и попросить Искру больше ничего не предпринимать, и, желательно, никогда. Стелле было намного лучше, чем накануне. Она не ожидала, что столько людей проголосует против исключения или воздержится. Ей было жаль лишь одного: следовало больше доверять себе, исключиться из комсомола, и не ставить людей перед невыносимым выбором, не обрекать одних на страх, других – на стыд.
 Искра напряженно и мрачно смотрела в лицо Стеллы. Ей стало физически дурно от тревоги.
- Что ты так на меня смотришь!?
Искра, между тем, выбирала между двумя маленькими предательствами.
- Как в том анекдоте: не всякий друг, кто тебя из дерьма вытащит. Нонна проголосовала против твоего исключения, чтобы из тебя не делали мученицу, и чтобы ей, лично ей, не пришлось отвечать в случае твоей гибели. А еще она сказала, что есть другие способы размазать человека и заставить кровью харкать. Остерегайся ее!
Стелла махнула рукой.
- Я могу тебе помочь, - осторожно сказала Искра.
- Чем ты можешь мне помочь? – улыбнулась Стелла.
- У меня мать вышла замуж и переехала к мужу.  Я одна в квартире. Квартира однокомнатная, но отдельная.
- Но мне неловко…
- Позволь мне сделать хотя бы это… Если ты мне не доверяешь, так и скажи. Я пойму. Это было бы в известном смысле правильно.
Стелла поняла ее и кивнула. Черный рюкзачок, с которым в эти дни ходила Стелла, переселился на стул возле кровати под бархатистым ковром с небывалой ракетой среди небывалых галактик.


Ульяна появилась в институте через день.  Она уже многое знала, но сейчас, при встрече, Стелла и Искра в деталях рассказали обо всем, что случилось после квартирника, и дали волю эмоциям.
- Что ты собираешься делать? – осторожно спросила Ульяна.
- Как что? Удовлетворять свое любопытство за государственный счет. Расшатывать устои, подрывать основы и глумиться над святынями.
- Отличная программа! А как насчет оскорбления эстетических чувств?
- Всячески поддерживаю. Еще можно порочить светлый образ советского человека.
- Тебе сегодня тяга не понадобится для этих целей?

В середине дня в лабораторию пришел Тихоходцев. Он хотел серьезно поговорить со Стеллой, но первой ему попалась сидевшая у тяги Ульяна.
- Давненько я вас не видел.
- Я была на больничном.
- Речь идет о вашей профпригодности, – холодно выговорил Тихоходцев. - У нас здесь не богадельня!
Ульяна остолбенела и растерялась, но вдруг спокойно произнесла:
- Вы ошибаетесь. У нас именно богадельня. Мы как сестры милосердия - работаем на голом энтузиазме, за идею. Потому, что кроме нас некому.
Ульяна смотрела на Тихоходцева с безмятежной, чуть презрительной улыбкой. Ему стало не по себе. «Кошечки захрюкали, свинки замяукали».
- Я вас уволю!
- Это ваше право.
- Я вас уволю с такой характеристикой, что вас никто больше не возьмет на работу!
- Пожалуйста. Только вам придется эту характеристику обосновать. Думаю, записи с камеры в Чайной вам очень пригодятся.
Запищал таймер.
- Извините.

Если бы Тихоходцеву и вправду было интересно, как работает лаборатория, то Ульяна могла бы рассказать, что, будучи на больничном, записала устный доклад для Всесоюзного онлайн-симпозиума по астробиологии развития. Доклад всем очень понравился, и сама Ульяна живо беседовала по видеосвязи и переписывалась с другими участниками. Неприятный разговор между Стеллой и Тихоходцевым состоялся, а после ему пришлось перенести неприятный разговор с Ульяной и Искрой.

Вечером в лаборатории было тихо. Ульяна резала на микротоме, Стелла фотографировала препараты. К общей радости, радио молчало. Ульяна запела театральным шепотом:
- Вставай, проклятьем заклейменный…
Стелла подхватила. Так они добросовестно, пусть и давясь, и прыская, спели почти весь «Интернационал».
- Лишь мы, работники всемирной
Великой армии труда,
Владеть землёй имеем право…
- Но Тихоходцев – никогда! – пропела Ульяна.
- А разве он претендует? – быстро спросила Стелла.
- А это собирательное. И если гром великий грянет…

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Мара, пленительная, с густыми темными кудрями, рассыпанными по пышным плечам, в ночной рубашке с кружевом полусидела в постели, опираясь спиной о подушку.
- Ты чем-то расстроен?
- Смешно сказать: в институте бунт на бронетемкине поносце. Я хочу уволить Стеллу Князеву, но не имею права – она беременна. Аборт делать не хочет.
- И правильно! – к изумлению мужа, воскликнула Мара.
- Я поговорил с Князевой, убеждал ее уйти по собственному желанию. Но Клименко и Ансерова тут же стали грозить мне профсоюзом и вообще…
- У тебя есть претензии к работе Стеллы? – осторожно спросила Мара.
- Нет. Работает она как машина.
- Но ведь именно это – главное. Зачем увольнять хорошего работника? Что она натворила?
- Она неотеничка. Это само по себе уже проблема. И теперь она состоит на учете в психоневрологическом диспансере: у нее была попытка самоубийства. Из комсомола ее исключили. Одним словом, подарок. Если она вытворит что-нибудь еще – кто будет отвечать!?
- Неужели ты?!
- Возможно, и я в том числе. Даже думать об этом не хочется. Хоть бы она выкинула, - подумал Тихоходцев вслух. – Я слышал, у неотеничек часто бывают выкидыши.
Тихоходцев прошелся по комнате и рухнул в кресло.
- Веля, - негромко окликнула его жена. – Я сейчас, возможно, скажу не очень приятные вещи. Но я хочу тебе помочь. Можно?
Тихоходцев махнул рукой.
- Родители хотели для тебя лучшего и сделали, что могли. Что получилось, то получилось. Теперь ты сам решаешь свою судьбу. Если твоя работа не приносит тебе ничего, кроме страхов - уволься с нее! Пусть ты будешь зарабатывать меньше – но ты, по крайней мере, не будешь вредить себе и другим.
Тихоходцев вытаращился на жену. Выражение его лица менялось с растерянного на подозрительное.
- Мара, ты что? Ты с Луны свалилась? Или ты меня дразнишь? Или на слабо берешь? Или показываешь, что другой дороги у меня всё равно нет?
Тихоходцев морщился от обиды, но эта обида почти мгновенно испарилась. Взгляд его жены оставался внимательным и теплым, ничто не выдало ее брезгливый гнев.

Моника почти сразу поняла, как следовало вести себя с Велеором. Она играла с его желаниями и слабостями, давала ему почувствовать себя господином - хоть на кровати полтора на два метра, да господином. Она «делила его пламень поневоле» ровно тогда, когда это было нужно, со всем искусством ублажала и притворялась, что этот неумелый и нечуткий мужчина доставил ей наслаждение. Она недолго была равнодушна к Велеору – очень скоро он стал ей омерзителен. Монике следовало бы дать орден мужества и звание народной артистки. А Велеор всё сильнее и сильнее влюблялся в нее, всё больше и больше от нее зависел.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Ренар пустил автоматический пылесос ползать по ковру, а сам перевешивал фотографию китайской монеты и настраивал себя на успех: верная Астра привела ему еще одну возможную последовательницу. Пылесос то и дело упирался в стены и шумно гудел, поэтому Ренар не сразу расслышал звонок в дверь. Заглянул в глазок и задохнулся от изумления, тревоги и радости. Он впустил Монику, они сдержанно поздоровались, пошли в комнату и тихо заговорили на родном языке.
- Я так рад тебя видеть.
Моника усмехнулась.
- Как ты меня нашла?
- Я бы тебя не нашла, если бы меня не попыталась обратить в свою веру Астра. Как тебе удалось поразить их воображение? Ты спустился к ним на огромном орле и показал огонь из зажигалки?
Ренар не знал, откуда эти реминисценции и немного удивился.
- Я так понимаю, ты намерен остаться здесь навсегда?
- Ребята с космодрома согласны отвезти меня на Изумрудную планету, но хотят за это сто тысяч вперед.
- У тебя что, нет ста тысяч, учитывая обменный курс?
- Тех денег, что были в пределах досягаемости, я лишился почти полностью, - сказал Ренар не без яда. – Я говорил тебе: здесь становится слишком опасно. Это всё твое безрассудство! Безрассудство и жадность!
- Да, - кивнула Моника, - умеренность – не главное из моих многочисленных достоинств. А ты не боишься, что дикари сдадут тебя властям?
Ренар улыбнулся.
- А ты сама почему всё еще здесь? Я верно понимаю, что «Грейс» была готова к взлету?
- Да. Была. Но я потеряла время… Ты мне ничего не говорил о своем «плане экстренной эвакуации».

Ренар не ответил и тревожно нахмурился. Моника не стала говорить, что в худшие для них обоих минуты разыскивала Ренара, боялась, что он арестован. Ренар о Монике тогда не думал: был слишком испуган и обозлен, к тому же она сама на помощь не звала. Однако потом холодел от мысли: бросил в беде! Струсил!
- А ты здесь весело проводишь время. Мне удалось разговорить Астру, и она проболталась о твоем гареме. Не сердись на нее.
- Это же дикарки.
- Только дикарки? – лукаво переспросила Моника. - Тебе знакомо имя Стелла Князева? Можешь не отвечать, просто знай: она наша. И она беременна. Я знаю об этом от нашей общей знакомой и от моего мужа. Он замдиректора по науке в институте, где работают и Стелла, и Астра. Делай с этими фактами, что хочешь.

Ренар до этого не сомневался, что Стелла – человек земного типа, изменила ему, забеременела и попыталась обманом навязать Ренару чужого ребенка. Это предположение было правдоподобнее действительности, и Ренар считал, что пережил второе унизительное поражение. Теперь ему зажгло душу.
У Моники сильно кружилась голова.
«Как бы не наговорить лишнего… Меня сейчас вырвет, или в обморок упаду».
- Спасибо тебе за Игру. Она была неплохой, но уже давно себя исчерпала и потеряла смысл. И потом, я с самого начала знала, что ты – не то. В сущности, ни с кем, кроме отца Плюшки, у меня не могло быть настоящей Игры.
- Подожди! – вскрикнул Ренар. – Ты же сама выскочила замуж за дикаря, чтобы отсюда убежать!
- Этот дикарь любит меня без памяти. И он ничем не хуже тебя. 
- Но ведь ты не сможешь родить от него, - Ренар попытался ухватиться за травинку.
- По крайней мере, от него у меня не будет выкидышей. А ты – гнильё.
- Дело было не во мне! – вскричал он, чуть не стукнул себя по шее ребром ладони, и, с рукой у горла заговорил – Я почти уверен, что Стелла ждет ребенка от меня! Почти – для перестраховки.
Дыхание Ренара стало сдавленным. Моника посторонилась от него.
- Надеюсь, ты понимаешь, что нам обоим будет спокойнее, если мы не станем друг другу мешать? Счастливо оставаться! Дикарь! Е.. своих дикарок!
Щелкнув дверным замком, Ренар пошел в ванную умыться холодной водой. Это мало помогло ему.
«Что же это!? Как мне теперь жить без нее?».
Несмотря на все страхи и скопившиеся обиды, для Ренара Моника была существом иного порядка, чем Стелла и, тем более, одержимые поклонницы.
Звездная ночь в глазах... Струи кудрей... 


Моника поначалу шла по улице быстро, и весело постукивала каблуками. Но понемногу ее шаг стал торопливым, потом тяжелым. Ей жгло лицо. Она долго сидела на двух металлических жердочках, оставшихся от сломанной скамейки, и сжимала руками голову. Одно воспоминание выхватило Монику из действительности.

На пустыре, поросшем короткой скудной травой, недалеко от черной взлетной полосы оплавленное железо. Горло напрягалось, но от завывания сирен и сигнализации было не слышно собственного крика.  Где была Моника? Кем была кричавшая женщина? Всё стало серым и плоским, как старинная фотография, и это не метафора. Так психика Моники защищалась от непереносимого. Кто-то отвел ее обратно в здание. Маленький стаканчик и пузырёк с успокоительным в чьих-то смуглых пальцах и ласковый голос:
- Я вызвала тебе врача. Я рядом. Если хочешь, выговорись. Если хочешь, поплачь. 
Прошло очень много времени, прежде, чем Моника смогла проронить:
- Мы сегодня собирались в кафе.

После гибели любимого Моника проводила с ним больше времени, чем при его жизни.  Она без конца мысленно разговаривала с ним. На улице он мерещился ей в любом рослом мужчине.  Монику то порознь, то вместе терзали две мысли-чувства. Они стоили одна другой, несправедливые и в медицинском смысле бредовые, но Моника была бессильна перед ними. Причиной катастрофы была глупейшая, позорная для космонавта-испытателя ошибка пилотирования. Моника не могла простить ему нелепую смерть, но ее то и дело обжигало: что, если в его гибели была и ее вина? Однажды, примерно через полгода возлюбленный приснился Монике. Он был не то, чтобы зол, скорее огорчен и раздосадован, и укорил ее за то, что она поверила в его смерть… В другой раз рано утром ей привиделось, что кто-то заглянул в приоткрытую дверь ее комнаты. Моника знала, кто. В конце концов, Монику стали наполнять душевной болью и ужасом любые мысли о погибшем. Долгие годы были, в сущности, вдовством. Много раз она могла вступить в Игру или закрутить роман с землянином, но ей и думать об этом не хотелось. Но едва ли не в первую, случайную встречу с Ренаром Моника ощутила, что прошлое стало отступать и терять власть над ней.
«Вот и думай, - мысленно говорила она Ренару, - чем была для меня Игра с тобой, и что для меня – этот разрыв».

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Живя на Кулле, Ренар никогда не вступал в Игру: слишком боялся неудобств и риска. Стеллу бы неприятно удивило и смутило, если бы она узнала, что была почти копией гиноида с бархатистой синтетической кожей, электронной подружки, совершенно предсказуемой (Ренар сам писал для нее программы) и безотказной.  Утолив желание, ее можно было в позе зародыша положить в коробку, а коробку убрать в шкаф или задвинуть под кровать.

Встретив Монику в одном из Европейских Миров, Ренар сам себе поразился. Чуть моложе его по возрасту, она успела пережить и осмыслить намного больше, чем он. Она была хитрее и опаснее всех, кого ему доводилось знать. Ход ее мыслей отличался от его собственного. Ренар не мог просчитать и предугадать ее чувства и действия. Ренара отравляли страхи, но он обожал Монику, и одна мысль о том, чтобы закончить Игру, была невыносима. Жизнь будто насмехалась над ним, привязав к тому, что обычно отталкивало. Хотя Ренар считал привлекательными пышные плечи Моники, грудь и руки с ямочками на локтях, в целом полнота ему совершенно не нравилась. «Мои глаза в тебя не влюблены…». Однажды, не в меру расхрабрившись, сказал об этом Монике.
- Я – не набор запчастей, - ответила Моника с улыбкой, но взглянула так, что Ренар долго заглаживал вину.

И всё же после этого разговора Моника стала появляться на свиданиях в платье, оставлявшем плечи открытыми и с глубоким декольте. «Игроки» сходились чаще, чем многие люди земного типа в законном браке. Моника надолго пропадала лишь дважды, когда переживала выкидыши, и ей было нужно время хоть как-то вылечиться, оплакать потерю и найти мужество.

Да, теперь у Ренара оказалось в распоряжении семь женщин, замужних и незамужних, очень отличавшихся друг от друга, в большинстве изящных, единичное исключение Ренар про себя называл «полторы Моники». Ренар обращался с ними бережно, смешил их, остроумно болтал чепуху и не скупился на комплименты и ласку. Всё это ничего ему не стоило, и Ренара удивляло и пугало, что его почитательницы были готовы рисковать и делить его друг с другом. Но уже скоро Ренар почувствовал, что эти связи не дали ему ничего, кроме тоски и опустошения.


Моника и Ренар сочли, что в Красном мире риск нарваться на сородичей-конкурентов был ниже, чем во многих более комфортных капиталистических мирах. Это было верно, но, как выяснилось, не они одни рассудили так. Двое создали преступную схему, в которой было задействовано несколько советских планет. Несмотря на взаимопомощь, афера не была общим делом: Ренар и Моника жили и действовали, как два паука в одном углу, но каждый на своей паутине. Получать сигналы без лишних задержек и сбоев лучше всего было на скучной планете имени Кибальчича. Они действительно купили планету, то есть купол и сферу влияния, у другого неотеника. Если бы не разоблачение, Ренар и Моника в скором времени тоже продали бы купол и оставили Кибальчич: они успели вывести в банки Европейских и некоторых Азиатских Миров внушительные суммы денег. Хозяина и хозяйку ожидали дома в самых прекрасных и благоустроенных купольных городах Союза Европейских Миров.

Оказавшись одни во враждебном городе, Моника и Ренар искали способ бежать с Кибальчича. Ренар решил использовать людей, живших двойной жизнью. Отчасти ради этого, отчасти – из любопытства и любви к музыке он сошелся с «дворниками» и всем их миром. Моника еще надеялась вернуть себе «Грейс» и искала лазейку в Космический Комплекс. Это оказалось неожиданно трудно, хотя у Моники всё было в порядке и с фальшивыми документами, и с настоящими знаниями. Брак с Тихоходцевым был самым последним, самым дурным средством.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Моника готова была печально засмеяться от своих мыслей: «я совсем рехнулась». В душе болезненно пульсировало: это она, Моника, должна была выносить ребенка Стеллы. Может быть, ей случайно удастся то, что не удалось Монике. Она очень хотела детей от Ренара, но обе беременности прервались на ранних сроках.
 
Как сказать Стелле, что Моника-Мара рада помочь в той мере, на которую Стелла сама бы согласилась: сидеть с ребенком, добывать вещи, игрушки, книжки, расходники, лекарства, которые очень трудно достать на Кибальчиче. Что она готова даже усыновить или удочерить ребенка, если Стелла не найдет в себе любви или попросту возненавидит его - за внешнее сходство с отцом, за боль в родах, за свой профессиональный и жизненный крах. Осуждать бессмысленно. У Моники в уме вспыхивали и жгли ее стыдом и ужасом бесчисленные истории, обрывки разговоров, жалобы, которые ей приходилось слышать и в Красном Мире, и в Европейских Мирах, читать в SpaceNet на разных языках.  Но слишком велик был риск отпугнуть и оскорбить Стеллу. Почему она должна была поверить, что ей хотят только помочь, а не выставить матерью-кукушкой?

Эти беспомощные отрывочные мысли пробудили воспоминания и давнюю мечту. Взрослая дочь Моники уже многого добилась, и хотелось надеяться, что благодаря ее воспитанию, а не вопреки. Моника думала, что, если бы ей удалось забеременеть, то она вела бы себя разумнее и осторожнее, чем в первый раз, хотя она понимала, что неизбежно наделала бы новых глупостей. Моника винила себя в двух больших ошибках. Моника, один из ведущих инженеров космодрома Куллы, работала в основном из дома, но случилось так, что в конце беременности Монике пришлось ездить на космодром. Вскоре должен был состояться старт «Небесной лисы», в конструировании которой Моника лично участвовала. Но, как оказалось, геройствовать не следовало, потому что в итоге Моника родила на две недели раньше предполагавшейся даты, в здании вертикальной сборки, держась за заграждение мобильного стартового стола.
«Видимо, Плюхе захотелось посмотреть на кораблик».

Терпеливая и мужественная Моника кричала так, что сбежались чуть не все работники космодрома, но ей было не до чего. Роды оказались стремительными. В Центр репродукции Монику отвезли уже с дочерью у груди. Когда новорожденную взвешивали, она очень громко кричала, скорее всего, хотела обратно к матери. Врач-неонатолог предсказала Плюшке будущее оперной певицы и упрекнула Монику, что девочка весила больше, чем нужно.
- Оперной диве можно, - сказала Моника, которой было, конечно, стыдно. Во время беременности Моника ела, что хотела и сколько хотела - это была вторая ошибка.
Моника дала дочери прекрасное, звучное имя, означавшее «небесная», но дома она всё равно была Плюшкой.

Моника в дальнейшем старалась не передать дочери свои недостатки и дурные привычки. Это очень сложная проблема, решения которой Моника не знала до сих пор: как убедить ребенка не делать чего-то, что мама делает по слабости? Кажется очевидным ответ: самой не делать, но слабость на то и слабость, что успех в борьбе с ней не гарантирован, к сожалению. Аппетит и телосложение у Плюшки были все равно материнские. Когда Плюшка подросла, Моника записывала дочь на все занятия от бальных танцев до тхэквондо и ножевого боя включительно. Дома были и скалодром, и шведская стенка. Плюшка была готова носиться целыми днями, бренчала всем, что бренчит, била во всё, что гремит и дула во всё, что гудит. Всё это было в пределах нормы: если девочку что-то увлекало, она могла «пропасть» на целые часы. Призвание Плюшки определилось очень рано. Моника переносила и занятия музыкой, и тарарам относительно спокойно. Они проводили вместе много времени, гуляли, играли, сооружали вигвам, или штаб или звездолет из одеял и стульев, рисовали карты дальних планет, волшебных стран и островов сокровищ. Баловала ли Моника дочь, в которой души не чаяла? Желания кричать на Плюшку у Моники обычно не возникало. К многим ее выходкам мать относилась с юмором. Но в том, что касалось здоровья, морали, как ее понимают на Кулле, и образования Моника была требовательной и непреклонной. Конечно, титаномахия в этом доме тоже случалась. Пару раз Моника в исступлении давала дочери затрещины – но это была не принятая, теоретически обоснованная мера, а эксцесс. Моника, как все матери-неотеники, учила Плюшку, что никто не вправе поднимать на нее руку.

После ухода Плюшки во взрослую жизнь, перед тем, как покинуть Куллу, Моника стала донором яйцеклеток. Из восьми созревших пригодными оказались две. Из них получились сыновья. Их главным образом растили матери-которые-выносили, а Моника в лучшие времена была на подхвате: что-то покупала, что-то оплачивала, общалась с обоими мальчиками, и сейчас, без доступа к SpaceNet, тосковала по ним.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Тихоходцев направился к низенькому зданию белого кирпича. Следом за Тихоходцевым от самого института шел стройный мужчина среднего роста с низко надвинутой кепкой. Дверей у кабинок с дырами в полу не было, были только перегородки.
- Велеор Владленович Тихоходцев? – вкрадчиво осведомился человек.
- Да, это я, - ответил Тихоходцев удивленно.
- Позвольте представиться: исполняющий обязанности вашей совести.
Тихоходцев не успел сообразить, что происходило: он получил удар ниже пояса, слезы хлынули из глаз. Тихоходцев скорчился; его брюки намокли.  Незнакомец ударил Тихоходцева ребрами ладоней там, где шея переходит в плечи. У Тихоходцева было темно в глазах, в темноте вспыхивали искры. Он задохнулся. Лицо его врага оставалось неподвижным – ни гнева, ни радости, лишь небольшое напряжение. Человек сдернул с плеч Тихоходцева дорогой шарф, и, присвистнув, отправил туда, откуда нет возврата.
- Ты сам знаешь, за что я тебя побил, - веско сказал человек. – Будешь и дальше жить, как живешь, найду и взгрею еще сильнее.

Тихоходцев корчился и плакал от боли, и не видел, как его обидчик вышел. Когда Тихоходцев, умирая от смущения, без подробностей рассказывал домашним о случившемся, то с удивлением понял, что не помнил, как выглядел тот человек. Кажется, рыжеватый. В душе Моника была очень рада, что Тихоходцева избили.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
- Меня пригласили в институт им. Ковалевского в Новой Москве, - сказала Ульяна. Она как будто до сих пор не верила в происходящее и поэтому не радовалась. – Мне оплатят перелет в пассажирском корабле.
Ульяне вдруг стало стыдно и страшно: она хвалилась своим успехом и бросала Стеллу.
- Так это здорово! – воскликнула Стелла искренне. 
- А мне страшно оставлять тебя здесь.
Стелла махнула рукой.
- Я скоро в декрет уйду.
Ульяна подумала, что в Новой Москве есть Эндокринологический центр. Голова кружилась от надежд.
- Но ты же понимаешь, что там тобой тоже будут пользоваться, - сказала Астра. – И еще вопрос, как тебя примут другие сотрудники института. Ведь на эту ставку наверняка метил кто-то еще.

На этот случай у Астры нашлась пара страшных историй. В душе Ульяны полыхнуло такое темное пламя, что она сама испугалась.
- Вы знаете, - возразила Ульяна мягко и негромко, - я прекрасно понимаю, что могу встретить самых разных людей, в том числе враждебных. Только вот вам зачем понадобилось мне это говорить!?
Астра обиженно поджала губы. Ульяна тихо извинилась и вышла.

Была ещё одна неотвязная мысль: «Неужели пророчество сбылось!?». Хотя сейчас Ульяна уже кое-что выяснила. Полушутя рассказала обо всем Стелле.

Они отправились к земному божеству вместе и чуть опоздали к началу собрания. В квартиру их пустила Астра. В тот день она получила лучшее в своей жизни известие: терапия у сестры завершилась, она была спасена.

Ренар сидел по-турецки в окружении последователей. Семь человек: два мужчины, пять женщин. Стелла остолбенела, но ее растерянность тотчас сменилась гневом. Ренар, не отвлекаясь от своей проповеди, на миг задержал взгляд на Стелле, но в его лице ничто не дрогнуло и не изменилось.
- Рад видеть вас, - поздоровался Ренар, закончив фразу. Ульяна шагнула вперед.
- Я поговорю с вами чуть позже, - мягко сказал Ренар.
- Я не займу слишком много вашего времени.  Скажите, пожалуйста, из чего состоят таблетки, которые вы продаете? Ведь ваши слушатели имеют право это знать.
- Я с вами согласен, - спокойно ответил Ренар. – Но я не уверен, что неспециалисты…
- Боюсь, что вы недооцениваете людей. Так вот, - громко произнесла Ульяна, обращаясь уже ко всем собравшимся. – Это – обычный глицин. Вот таблетки, которые я купила здесь. А вот глицин из аптеки. Ульяна положила на ковер пузырек с таблетками и бумажную упаковку глицина.
- Но вы сами их, тем не менее, купили и принимали, - улыбнулся Ренар.
- Я купила их, но не принимала. Я обратилась к нашим биохимикам, мы сделали анализ. Вот, я распечатала показания прибора. Интерпретация однозначная – глицин. Я готова продемонстрировать анализ любому.
Крупная волосатая лапа взяла распечатку из руки Ульяны.
- Но ведь здесь же ничего не понятно!
- Я уже сказала, что это показания прибора. Сырые данные.
- А что это такое – глицин? – спросила молодая женщина.
- Это одна из двадцати аминокислот, из которых собираются белки, а ещё нейромедиатор.
«Я говорю на хорошем тарабарском языке», - подумала Ульяна. Как она ни старалась, жанр популяризации науки ей не давался.

Враждебность собравшихся повисла в воздухе, как чад. Они смотрели на глицин и распечатку, но не видели их. Только в одном лице мелькнуло сомнение.
«Это их дело, - сказала себе Ульяна. – Я сделала всё, что должна была и всё, что могла».
И всё же ее грызло: а всё ли она сделала? В чем ее ошибка? В чем вина? Почему люди тотчас не отвернулись от мошенника?

Стелла быстро подошла к Рению. Движения выдавали ее ярость.
- Скажите, всеведающий, вы, случайно, не эту вещь не так давно с таким трудом искали в комнате меньше этой и не нашли!?
Стелла швырнула саше на пол перед Ренаром.
- Это было там же, на столе, просто оказалось под какими-то вещами, и его было не видно.
- Это не моё, и я не знаю, о чем вы говорите, - ответил он с достоинством. В душе Ренар проклял Стеллу, проклял сам себя за дурацкий промах, но сдаваться не собирался. И, уже мягче, продолжал. – Вы совершенно правы, Ульяна, это глицин. Более того – из аптеки. Но он заряжен особой энергией. Поэтому, когда его молекулы встраиваются в белки, они гармонизуют состояние всего организма.
- Тогда поясните, пожалуйста, что это за энергия? И еще что в этом контексте значит «гармонизуют»?
- Это особая духовная энергия… Науке людей еще предстоит двигаться и двигаться к постижению этих явлений.
Ульяна кивнула.
- Допустим. Но она воздействует на материальные объекты. Не могли бы вы выразить эту неизвестную величину через известные.
- Что вам это даст?
- Я же работник науки. Мне интересно.
- Да. Вы биолог, но не квантовый физик.
- Я покажу ваши выкладки квантовым физикам.
- Боюсь, что в этом уравнении будет не одна неизвестная.
- Хоть двадцать, - сказала Стелла.
- Я не намерен разговаривать в подобном тоне! – отрезал Ренар.
- Вас две симпатичные молодые женщины просят о таком пустяке, - произнесла Стелла с обворожительной улыбкой. – Что вам стоит?
- Хорошо. Подождите, пока мы закончим, - улыбнулся Ренар столь же обворожительно.
- А почему нельзя сейчас?
- Вы можете подтвердить, что у вашего глицина был лечебный эффект, что люди выздоравливали не сами и не благодаря другим лекарствам? – ровно сказала Ульяна.
- Докажите, что это не так.
- Утверждение сделали вы. Вам его и доказывать. Эмпирическими данными.

Стелла и Ульяна сели у стены комнаты. Ренар скоро закончил проповедь и его ученики, точнее, в большинстве, ученицы, разошлись.
- Чем еще могу быть полезен? – осведомился Ренар.
- Уже ничем, - выговорила Стелла, не узнавая свой голос. Она поднесла руку к шее. – Я правильно показываю? Я знаю, что обязана сказать тебе это. Я неотеник. Я жду ребенка от тебя. У меня из крови выделили ДНК плода и секвенировали несколько участков, - Стелла протянула Ренару карту памяти на ладони. – Здесь сиквенсы (9) - чтобы ты мог удостовериться, что ребенок твой, и внести его в базу данных. Я это носила с собой на случай, если увижу тебя, и вот – увидела.
Ренар выслушал все это серьезно и грустно. Карточку взял.
- Я очень надеюсь, что моя девочка не будет похожа на тебя. Мразь ты все-таки редкая! Бедные люди!
- Подумай сама, спокойно, с холодной головой - чего я больше принес им: пользы или вреда?

Стелле приходили на ум биологические аналогии: часто эволюция отношений между паразитом и хозяином идет в сторону уменьшения вреда, причиняемого хозяину. Не выгодно разрушать свое местообитание. Например, примитивные паразитические черви вооружены крючьями, продвинутые – присосками. В отличие от гуру сект прошлого, Ренар, верный законам неотеников, не губил своих последователей, не разрушал их здоровье. Он не убеждал их отказываться от настоящей медицинской помощи и тратить драгоценное время. Скорее наоборот – некоторых Ренар чуть не погнал к врачу. Люди обращались к настоящим медикам, принимали настоящие лекарства, выздоравливали, но были совершенно убеждены, что вылечил их Ренар. Чудодейственное снадобье оказалось безобидным глицином, а не наркотиком и не отбеливателем для стирки. Да-да, бывало и такое. Как многие гуру прошлого, Ренар собрал гарем из влюбленных почитательниц, но не унижал их, не заставлял подтирать ему зад. Одним словом, не делал ничего, что могло возмутить и раздражить людей. Бархатные перчатки и джентльменство. Спасибо ему большое человеческое! Или не человеческое.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Поднимаясь по ступеням ДК, Ким Рогов увидел на стене плакат и поспешил к нему. На плакате «Молния» была история в картинках «Приключения Стеллы». Противная белесая пигалица была очень узнаваема. Примерная лаборантка и комсомолка. Следующий кадр: она же, в окружении пьяных типов с шальным видом ревет в микрофон. Следующий кадр: героиня, уже явно беременная, плачет, стоя у стены и держа за горлышко бутылку. Последний кадр: Стелла в смирительной рубашке, сзади – два дюжих санитара. Все это сопровождалось задорными двустишьями. Два последних рисунка – то ли предсказание, то ли пожелание. Рогов одним движением сорвал плакат со стены. Руке стало больно, ладонь оказалась в крови: с обратной стороны плаката было приклеено лезвие. Рогов направился к Нонне, сидевшей в штабе. Когда Ким вошел, она взглянула на него с тревогой.
- Приводишь свои слова в исполнение?
- Какие слова? – Нонна чуть наморщила лоб.
- Что ты заставишь Стеллу кровью харкать.
- Ты, видимо, неправильно запомнил то, что я говорила. Это следовало бы сделать, если бы ее НЕ исключили. Почему ты на меня так смотришь?
- Храбрецы. Кто это нарисовал?
Ким развернул большой и тяжелый плакат перед Нонной.
- Мы договорились с Никитиным, что он нарисует сатирический плакат. Он очень хорошо рисует и хорошо умеет пользоваться графическими программами.  Но я не видела и не знала… Это явный перебор. Я поговорю с Правленом.
- Не надо. Я сам с ним поговорю.

Рогов вышел, а Нонна нервно вздохнула. С некоторых пор всё вокруг нее шаталось и плыло, и Нонна не понимала: это она мнительная, и ей мерещится, или всё так и есть, а она глухая и слепая. Прежние веселые собеседники больше не болтали с ней – у них всё время находились неотложные дела. Давняя знакомая пригласила на день рожденья, но не сказала, к какому времени должны собраться гости. В прошлые годы это, разумеется, делалось. В этот раз Нонна на праздник так и не пошла. Один не стал пить с ней кофе, другой отказался от конфет, которыми Нонна всех угощала. Это не было явно, не бросалось в глаза, и всё же вокруг Нонны постепенно образовывалась пустота. Нонна подозревала, что это началось после собрания.
«Но ведь я ничего такого не сказала!»

Впрочем, ее слова, скорее всего, зажили самостоятельно: кто-то НЕ ТАК их запомнил, кто-то НЕ ТАК повторил. Нонна беспомощно раздумывала: и у Рины, и у Правлена было множество приятелей, хотя все прекрасно знали, что за люди эти двое. Без риска оказаться у них в зубах, с ними было приятно общаться, ничто в них не отпугивало и не раздражало. А она, Нонна, как видно, напрасно щегольнула цинизмом.
Кап-кап-кап на выбритое темя…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
В тот вечер пять человек, двое из них с завода и двое из ЦУПа, собрались в крошечной аккуратной комнатенке – обиталище Кима. Пятый, «сын полка», Никитин пришел на пьянку первый раз в жизни, что-то соврав родителям. Выпивка лилась рекой; все рассказывали анекдоты из репертуара «одной сволочи». Правлену всё это очень нравилось, он был убежден, что совершенно трезв, и в итоге свалился под стол.

Сначала он ощутил свои щиколотки и запястья, затем жажду, головную боль и тошноту. Никитин проснулся и рывком приподнялся. Его руки и ноги были крепко связаны. Он лежал на раскладушке в маленькой, бедной комнате. Ким Рогов поднялся из-за стола и, не говоря ни слова, поставил посреди комнаты табуретку, встал на нее, снял светильник, спрыгнул, аккуратно положил светильник на стол и вышел. Вернулся, держа в руках длинную толстую веревку.
- Что ты делаешь!?
- Тебя вешать буду, - невозмутимо ответил Ким.
- Дурацкая шутка.
- Я не шучу. Не хочу дожидаться, пока из гниды получится взрослый кровосос.
Никитин не видел ничего, кроме веревки в руках Кима.
- Ты пьян! Ты рехнулся!? Тебя посадят! - За каждым вскриком следовало мгновение нестерпимого для Правлена молчания.
- А это уж не твоя забота.
Ким сделал удавку и привязал ее к крюку. Подергал.
- Помогите! – завопил Никитин. – Пожар! Пожар! Пожар!
- Можешь орать хоть до хрипоты. Соседей дома нет.
Ким подхватил юношу, стащил с раскладушки, вместе с ним влез на табурет и надел Никитину удавку на шею. Никитин истошно закричал.
Освобождая Правлена, Рогов хохотал.
- Далеко пойдешь. Кресло генсека ждет тебя. Стучи куда хочешь – мне плевать.
У Никитина дрожь превратилась в судороги, он некоторое время не мог подняться, а когда смог, Ким вывел юношу из квартиры, обматерил и спустил с лестницы. Никитин не пошел жаловаться.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ