Записки Обывателя

Глава 1

 

 

Не знаю точно, когда я съехал с катушек. Мне было 21, когда  я впервые сбежал из родительского дома. В этот сырой, дождливый день окутанный запахом табака и промёрзшими коленками юных дев, я вспоминаю это, как вчера.

Ранним утром я сбежал в лес. Я не мог знать куда меня позовет внутренний зов. Знаете, тот зов, которые обычно появляется у тех кто вот-вот умрет.  Оно вело меня именно в лес, в  тот густой лес в который я никогда и не ходил, хотя он находился неподалеку от моей вотчины. Дождь как всегда моросил, но самую малость: казалось, что его и вовсе не было, но приятное соприкосновение с каплями, доставляло мне в то особое, желто-зеленое утро, особое опьянение.

Мне казалось, что там я найду нечто важное, нечто такое, что поможет мне, хоть раз в этой жизни прийти в себя.

Я шел в своих кроссовках, унизительно грязных и черно-белых, как всегда был в своей куртке в капюшоне и, кажется, если ничего не забыл, с повязкой на руке, так как недавно глупым образом поранился,  когда пытался прикормить бездомную псину. Жуткая была история, на самом деле, но сейчас не об этом.

Царила в этом лесу, в то утро какая –  то гостеприимность, знаете, такая, какой не хватает в действии самого слова - «гостеприимность». Мне казалось что лес слышит мои мольбы, что у коры деревьев свои маленькие живые организмы, будто бы все это живое ,нарисованное не моим воображением, но воображением Бога. Я узнал свой дом, в том лесу.

В самой его атмосфере, в его столь стремительной и несчастной красоте, в которой, как я уже сейчас понимаю, узрел свой автопортрет.

Я ступал осторожно, и еле дыша, не мог дышать свободно, честное слово. Странным образом, ощущая свободу, я затаивал дыхание, чтобы будто не причинить вреда, не отыскать страданий , не быть следствием того, что я могу сделать неладное этому новому миру который стал моим прибежищем.

Вдруг,  мне показалось, что кто-то следит за мной.  Чтобы описать точнее, было ощущение света, без какой-либо тревоги. Конечно же, в таком месте, тревоги быть не может. Мне казалось, что вот-вот меня сейчас кто-то ухватит за руку и…

- Силен но мягок, умен но категоричен, не добрый но не злой, не пустой сосуд но и не заполненный, – нежным голосом с ноткой капризного ребенка, прозвучали эти слова из уст некой нимфы, некого существа. Она выглядела как человек, и была одета, как обычная девушка.  В светло голубом платье, созданное будто из шелка, будто из воздуха, коричневые волосы до плеч и ярко синие глаза. А на волосах колокольчики будто бы росли из ее головы, и изливали счастье вокруг себя. Босая и будто бы с крыльями, которые я не мог видеть человеческим взором, но которые я видел каким-то иным, более истинным созерцанием.

 Вдруг, я почувствовал пустоту, пустота исходила из моей души, но была будто под ее взглядом, она видела то, что я чувствую. Я ощущал все минуты своей душевной пустоты, свое безразличие и святость духа своего, в этом человеческом теле.  Я начал проникаться в иные миры, в иные устройства Вселенной. Меня пронзило. Я видел как на мир опускается темная буря, и уносит с собой всю черноту играющую столетиями с человеческим родом, видел как распахиваются глаза у младенцев от удивления, на сколько свят этот мир во всем своем величии, без религий и войн, без сладострастия и похоти, без лжи и клеветы, ради успокоения жития своего бездарного и свиного. Я все ощутил до мелочей. Я видел, как звезды рождают новую звезду посредством мистических коммуникаций, и ведь у звезд любовь! Только иная, вернее она у них без желания добиться необходимого с дикой жестокостью, или просто агрессией, как это часто бывает при совокуплении у людей.  Я в этот самый момент узрел: все что в них есть , то есть и во мне; только более – я тут, на земле, не могу полностью узреть всей картины, которую я вижу сейчас. А сейчас, и именно здесь, мне казалось, я потерял свои очки, пелена спала, и все точно истинно, и даже, правдиво. И впервые для меня эти понятия соединились, как философия Платона и Аристотеля, как любовь и нежность, как я и жизнь.

Я видел еще многое:  я видел, как в космосе летают киты. И у них нет никаких дел, кроме как благодарить друг друга, я видел, как солнце посылает всему космосу счастье и улыбки, и жители – отвечали тем же, и более важно – понимали. Я знал, - там где-то есть зло, выраженное невежеством, но ничто во мне не отозвалось на это знание, так как было оно пустым и пустотным, так как мой свет, моя снежинка в душе моей нежной и до дикости спокойной, отвечала и знала с самого сотворения своего: все что там есть злого  – тщетно, и не истинно, и ко мне не относится. Так говорило оно, мое истинное, стало быть, ко мне, к человеку из плоти и крови.

Во мне было все:  бури, и волны,  ветер и жизнь, и даже небеса содрогались во мне, и даже не добродетель во мне вырывалась из общего, как произведение искусства, того самого, которое на самом деле,  –  не несет зла, а несет спасение. Только вот таким для нас понятным языком, пусть и не для всех, но для многих. И быть может, когда-то это все изменится, и мы посмотрим на все полотна мира, и скажем – это прекрасно! Но внутри меня, - еще прекраснее.

И тем не менее, я ощущал все то, о чем давно мечтал узнать, - я знал кем я был сотворен и зачем. Кем я был измучен на свет? Собою. Есть ли там еще жизнь? Есть. Что в ней страшного? Их безразличие. Но и это не важно, и это не суть; ибо суть там, где мы живем, и только мы способны чувствовать вселенную на столько, чтобы не отобразиться в ней, только мы способны мечтать так сильно, что взлетаем. 

Ощущение омерзения, к безразличию всей вселенной к нам. Им было хорошо.  А нам плохо. И были те, кто хотел вмешаться, и были те, кто вмешивался. Но это было не по тем правилам, которые мы себе установили, мы пришли чтобы научится самим плавать, чтобы ввести новую, так сказать, валюту морали для всех, понимаете? И для них, тех, казалось бы чужих нас, в том числе. Пускай это и тщетно, смысл был не в этом. Не быть безразличными, не считать что мы – ниже других цивилизаций и существ. И не кричать как сейчас, - что выше. (Хотя, возможно, так и есть).

Но все это банальности, и глупые булавки моей человеческой совести, коей я гордился, и за которую я умру, если нужно. Мне было все равно. Я знал, - я и есть тот Бог что сотворил меня, и у Бога этого, есть мораль. Но я – не весь Бог, и в тоже время вбираю его всего в себя. Нет такого, чтобы: есть только иллюзия. Нет же, добро и зло существует, и не нам ли этого не знать, уважаемые?

Что такого я познал в тот момент, чтобы забыть о чужой безразличности, о чужом и нашем общем несчастье и счастье в тоже время быть, а не казаться, - человеком?

Не знаю. Знаю только лишь  что после этого я успокоился ненадолго.

 

Девушка после этого видения, в одночасье исчезла, лишь эхом я услыхал и взял позднее в рассуждения ее слова из ниоткуда : «Не добрый но и не злой, не пустой сосуд но и не заполненный».
Глава 2

 

 

Когда выйдешь из круга ошибок и заблуждений, внутри которого совершаются поступки, занять какую-либо позицию становится почти невозможно. Для всего — для утверждения и даже для отрицания — нужна хоть капля глупости.
Чоран Эмиль Мишель

 

Мне плохо не от того что я живой, а от того что смешон в своих глазах, когда думаю что я вообще рождался.

Что значит родиться? Это несет в себе какой-то смысл. Такой смысл, о котором конечно, умалчивают, или не знают. Родиться, значить осознать  зачем ты живешь, но порой мне кажется это самым идиотским напутствием. А что если тебя много внутри? Что, если нельзя просто словами объяснить, - для чего, собственно я тут рот разеваю?

На этой мысли зазвонил мой почти убитый телефон, из него волнами понесся добрый голос моего старого друга. Товарища, если быть честнее. Он позвал меня в цирк. Вот так просто взял, и позвал. Для него, это все равно, что откусить  от яблока и разжевать. А когда он мне это предложил, в моей голове начали видеться и слышаться дикие вопли и стоны животных, кровь, мучения, и беспринципность людей. Мне всегда, ещ е со школьной скамьи, представлялось что гонять людей для ублажения тупого юмора обывателей, было бы гуманнее. Но конечно  такого, в наше время не может быть, ибо принято считать что человек – вершина эволюции, а значит думать о чем-то еще живом что рядом с тобой, - бессмысленно. Мы – как арийцы во вселенной, для нас нет ничего страшного в том, что живое существо может испытывать боль.  Это ведь жизнь, говорят они, это нормально. И многие люди, особо чувствительные натуры, запирают этот замочек сострадания внутри себя, дабы не дай Бог, никто не узрел как ты выкрикиваешь слова осуждения высшей эволюции гомо сапиенса.

Боюсь, если я схожу в цирк, не выдержу и закричу. Возьму всю боль на себя, и успокоюсь созвучной музыкой дуальности из боли и страдания, в крике с вибрациями отчаянного человеколюбия.

Я болен, видать. Ну какой, скажите мне, какой нормальный  человек, будет идти в цирк? Тиран и деспот. Остерегайтесь людей, которые любят ходить в цирк, особенно тех, кто с детьми. Это палачи, у которых может быть красивый рот и милая шейка, но в душе они все до единого, - приспешники насилия.

Отказаться я не мог, не потому что обязан чем-либо, нет. Просто он ни раз спасал меня на экзаменах, да и не хотел я доставлять ему неудобства своим мирным зрением. А объяснять свою позицию, относительно тирании под маской праздника и беззаботности, я не хотел. Как бы я объяснил? А чтобы он ответил?  Глупости все это, я же на земле живу, а не где-нибудь на другой планете. Вот той планете и объясняй свое мнение, а здесь - сиди молча и играй по правилам тех, кому выгодно устраивать войны и печатать на деньгах символы тайных сообществ.  Празднуя то, что никто никогда и не заметит, и тем более уж не задумается, зачем оно ? Да и вообще, не этому в школах и высших учебных заведениях учат, так что не стоит загонять себя в мыло.

 Глава 3
Я знаю только то, что ничего не знаю, но другие не знают и этого.
Сократ

 

Цирк на мое удивление был призрачно серым. Никаких ярких вывесок, или «глаз-вырви» плакатов не висели. Все что я мог запомнить, это тяжелые будни в глазах тех, кто проходил мимо, и запах квашеной капусты доносящейся невесть откуда.  Вывеска «Цирк», красного цвета пошарпанной краски, также смотрелась странно. На миг почему-то по казалось,  что я попал в другой мир, там где царит жестокость и милосердие, где царит любовь но превозносят похоть. Казалось бы, другой мир, этакий арт-хаос моего выдуманного мирка, но оказалось, что нет,  это тот самый мир, на котором твердо (уж я так решил), стою ногами.

Купив билет, мы прошли в самую глубинку рядов. Не знаю почему, но мой друг всегда любил такие дикие, отстраненные места. Это может показаться странным тем кто его знает : любопытный до чертиков, и очень общителен, хотя я и не люблю таких. Наверное, я просто злой. Но его воспринимал как чудака с беспокойным характером. Затейщик одним словом.

- Смотри, смотри! Сейчас выйдут дрессированные волки! Обожаю когда природа показывает себя с такой интересной стороны.

Интересно, с какой? Хотел я спросить, но передумал. Я вообще старался держать язык за зубами. И пошел только для того, чтобы узнать как он. Правда, заодно за хлебом вышел.

Тут, в момент когда бедное животное заставляли мучатся на глазах улыбающихся детей и их мамаш, думающих поскорее бы уйти, я окунулся в серое облако созданное будто бы из эфира. В прямом смысле, окунулся.

Все что я наблюдал с той секунды, происходило медленным кино. Время застыло, оно будто перебралось из одной планки в другую. Из одной стихии, в стихию мысли. Я видел как движется рука моего друга Эма в поисках поп-корна, как зрачки маленькой девочки с воздушным шаром начали расширятся когда волк стал прыгать через огненный круг, я слышал как стучит окно от взмахов только что отлетевшей птицы, и я слышал.. его. Волка. Его стук сердца. Что конкретно,  и как передать это на человеческий язык, мне описать трудно.  Знаю точно, что в этом сердце была буря отчаяния. Горя. Стыда. Не знаю, соизволил ли я вам поведать, что стыд для волка, - нечто более худшее чем смерть?

Это все равно что, кто-нибудь у кого есть сердце, начнет целовать  того, у кого его нет. Странное сравнение. Но это, на самом деле, важно. Это – есть все.

Что для матери – сын значит, что для отца – дочь, что для Бога – люди, что для волка – достоинство!

Нет, нельзя выразить словами то, что я вместил в себе, как невольно выбранный гений этого случая. Я выражаю негодование по всем пунктам своего бытия, но по этому - самое великое. И не стоит мне говорить, что есть вещи поважнее. Нет мига поважнее того, в котором мы дышим! Я же, - не смог даже вздохнуть от внутреннего обмана что спал с моих глаз еще более;

Я словно был электрошокером сидящим в зале, который был всего лишь инструментом для причинения боли. Какой я невежественный дурак что согласился пойти сюда! А они все здесь, по доброй воле. Уверен, многие ходят сюда еженедельно, и все они – невежды.

Я бы не смог не простить, если бы их сейчас всех придавило той болью, что нес в себе этот серый старик с темными глазами, но клыками все еще молодого и буйственного, уверенного бойца… Того, кто от стыда уже не сможет вернуться в стаю, никогда. Никогда, понимаете?

Вскочив с места, я прокричал:

- Изверги! Изверги! Пусть вас всех вывернет наизнанку, пускай ваши души наполнятся ядом что сейчас в нем! – указав пальцем на  волка.

Тишина. Минутная, или десятиминутная. Время вновь постепенно возвращалось, и краски стали плыть  быстрее, и я все больше осознавал что я сделал только что, что я выкричал…

 Глава 4

Я существую отдельно от всех своих чувств. Я не могу понять, как это получается. Я даже не могу понять, кто их испытывает. Впрочем, кто этот я в начале каждого из трех предложений?

Чоран

С давних пор я хвалился тем, что владею всеми пейзажами, которые только

можно представить, и находил смехотворными все знаменитости живописи и

современной поэзии.

Артюр Рембо

 

Не помню точно, как  я вернулся домой. Кажется, меня кто-то схватил и вытащил из этой выставки веселия силком. Эмм ли это был, или тот старый усатый охранник, не помню. Да и не весомо это в моей жизни. Я стал более апатичен, но более чувствителен. Разве такое возможно? Я чувствую все, но меня не чувствует никто. Разве что море наполненное слезами теплых фей, или голос ветра разыскивающий в убаюкивающем пространстве сказочную дорогу? Если бы кто меня и понял, то это тот самый волк. Так что такие мелочи как кто меня вывел из зала, и почему я, в общем понимании этого слова, опозорился, меня не волнует.

Забыл оказать самому себе услугу и написать что я теперь живу в лесу. А писать это мне приходится себе же от того, что иногда забываю, и ноги ведут в родительский дом. Не могу я быть таким, каким желают меня видеть другие.  Я бы никогда никому не смог сказать, - будь другим. Как так? Ведь это, на мой взгляд, преступление против мира другого человека. Я осознаю, как я наивен, и как многие бы лили слезы от того, что юноша в столь юном возрасте слетел с катушек.

В лесу я нашел развалюху. Это даже домом трудно назвать, но жить можно. Не люблю описаний, так что скажу коротко: дом из дерева, крыша есть, паутина присутствует. Все  что я принес из внешнего мира, была старая лампа, как в сказочных мультиках очень красивая, и стол. Спал на матрасе который  сам себе купил. Спать в чистоте для меня самое главное, все остальное можно со временем  сделать тише. Тише, в плане атмосферном, если вы понимаете о чем я.

За столом, я пишу каждый вечер, где я был и что видел. Возможно, это лишь прибавит мою чувствительность и откинет меня на сто метров дальше от людей, но не думайте - я не слабак. Я всегда дрался когда необходимо было, у меня хорошие оценки в учебе, особенно в математике, и я ничерта не смыслю в девушках. Так что я вполне подхожу под образ чудного гражданина страны.

И нигилистом я себя не могу назвать, и не столь из-за упрямства, и из-за интеллекта который во мне присутствует хоть сколько-то. Я не хочу быть там, быть с теми, быть с ними, не от того, что боюсь провала, который они совершили, а от того, что знаю, - не провалюсь как они.

Но мне эта ноша не по плечам, и не смогу я вынести более всех этих «честных»  прогулок с теми, кто даже не знает, как говорить о звездах. Как – то раз мне так и ответили:  «А что можно сказать о звездах? Ну да, красивые».

И все. Более ничего не могли они сказать. Вот дураки.

В этом доме, должен признаться, на меня стала находить тоска все менее и менее. Бывало, когда я жил в своем бывшем доме, в процессе надевания куртки я застывал на миг, и на моем лице появлялась чудаковатая улыбка. Взгляд устремлялся куда-то вглубь в никуда, и я ощущал всеми струнами души своей, в какую же аферу я влез,  просто родившись на этой земле! Будто бы не было ничего во вселенной такого, что было бы более рискованного, честного, праведного и сумасшедшего… И эта толика сумасшествия, заставляла меня улыбаться с самого себя и ощущать как многого я о себе еще не знаю.

Были в моей жизни моменты, когда от ароматов я входил в такое состояние сознания, где видел не только иную реальность, но и истории чужих жизней. Помню, мне довелось ехать рядом с женщиной. Я даже не помню ее на вид, но я помню что духи, тот аромат что исходил от нее, показал мне картину: балкон, висит простынь, и я знал что в этой квартире живет женщина. У этой женщины есть сын. Маленький : семилетний или девятилетний сын. Я слышал, как она звала его домой, хотя ее и не было видно. Я ощущал это. И было это даже не видением, а чем-то, что я узнал посредством иных присущих мне способностей.

Или, к примеру, должен был состояться футбольный  матч. Играть должны были Испания и Германия. Я не увлекался подобными играми, и считал их не столь глупыми, сколько бесцельными. Я не думал об этом, но знал, что очень многие люди следят за этой будущей игрой. Я вышел на балкон подышать, понежиться под солнечными лучами. И тут, я увидел: небольшой городок, небольшие дома с яркими алыми цветами  у каждого окна и на улице. Люди развешивали ткань, что-то продавали. И я видел силуэты узоров, что играли своей красотой на домах. Я знал: это Испания, та истинная Испания! И дух этой страны, безоговорочно - рискованно цеплял.  Позже я узнал, что именно Испания выиграла в матче. Не знаю толком, почему это со мной. Да и не зачем пытаться узнать. Я не считаю это чем-то особенным. Я же говорю, я - обычный человек. Обыватель.

 

А бывает, когда мне невообразимо грустно, по причинам о которых я умолчу из уважения к себе и вам, (так как слова никогда не скажут о чувствах ничего, кроме пыли и лжи) я ловил себя на чувстве, мол:  вот это (боль, схожую с моей), ведь люди тоже ощущают. В глазах, картинами немой киноленты, проявлялись фотографии незнакомых мне людей, цвета их одежд, их возможные истории… И в момент этот я осознавал, больше чем разумом земным: вот что люди чувствуют. Одичавшую боль и мягкость тоски, тягучесть и не справедливость. Было во мне, в то мгновение, знание что люди, гораздо выше чем думают, гораздо справедливее, чем эту справедливость узнавали на себе. Потому как само понятие справедливости, у них должно отсутствовать на деле, потому что на деле, быть не справедливости не должно быть вообще!

Вот что люди чувствуют…. И мучение было от того, что не верно это, не дельно это, не по задумке то-ли…  Ведь человек - это то, что достойно жить в мире, жить в любви и защите….

 И не поверите, было так томительно, будто мое сердце разрывалось, как жаль, как же несносно мне было от того, что люди терпят столь многое! Как невыносимо от того, что люди не могли быть людьми, в полной мере их душевного спокойствия!
Глава 5
Поверьте, если человек говорит о своих несчастьях, значит, тема эта доставляет ему определенное удовольствие — ведь истинное горе бессловесно.

С. Джонсон

 

Лил сильный дождь. Такой, какого не было прежде в моей памяти безумств. Я в это время пил горячий чай, с приятным запахом лимона. Лежа на своем матрасе, я видел как разбушевавшиеся капельки, стучали мне в окно, словно приветствовали. Кто его знает, видимо я дружелюбный, и мне кажется, что эти капли точно такие же. Не зря ведь говорят:  «Красота в глазах смотрящего ». Правда иногда, я видел нечто большее, и знал что это не просто мое видение. Это то, как оно есть. Обычно я чувствовал это, когда меня кто-то обманывал, или пытался загладить вину, лестью. Мне не было дело до этого. Больше не было. Я не хотел знать их, людей с того мира. Все эти вещи на земле, как эти капельки, они самое чарующее, и самое что ни на есть счастливое времяпровождение жизни. Природа – мой спутник. Лес покрытый тайной.. В лесу, как говорят бывалые охотники и староверы, обитают духи, что защищают лесную тварь. Я убежден, что в глубинах океанов также существует другая, отличительная от нашего мира, жизнь. Со своим интеллектом, и своими странностями.  И ничто не идеально.

Мне вдруг стало холодно. Мои ладони грелись об чашку горячего чая, и мне было бесконечно комфортно. Не спрашивайте меня, есть ли у меня  здесь телефон, и все эти завихрения современного мира. Все те, кто любят меня, должны меня принять таким, каким я на самом деле являюсь. И моя мать, бедная женщина, родившая такого сына, не исключение. Я поведал им что я теперь живу в другой месте, отдельно. Не сказал что в лесу, конечно. Если бы я был полностью откровенен, мой отец  в очередной раз бы произнес, что я как всегда протестую. Что мой протест затянулся. Что пора браться за то, за что все берутся когда забываются. Я не из круга.  Их богатство и встречи с денежными единоверцами, всегда вызывали во мне чувство абдикации, то есть лишение всех их наград с себя. Кстати, было раз смешно: мне пришлось зайти в дом зажиточного друга предков, и в его доме, помимо откровенной и абсолютнейшей безвкусной роскоши, были картины  хозяина в образе героев и полководцев. Мне показалось это безумием. В мире, где столько обычных людей погибают защищая невинных, никто не помнит и не знает. Никто о них не говорит, никто не ставит им памятников. Никто не запоминает их имена. Они просто бесследно исчезают, просто были в один миг, и исчезли. А миру хоть бы хны. Но они умерли за кого-то, спасая кого-то. У них нет медалей, да и не зачем. К чему медали мертвецу? Но почему-то среди мещан, как выразился бы тот человек с раздутым эго, принято давать медали за показушные, так сказать, добросовестные поступки. Почему показушные? Потому что обычно они вручаются тем, кто мало чем выразил свою человечность, по большому счету. Обыкновенные пустышки, без внутренней истории, но с безупречной репутацией. Когда говорят о том, как важно сохранить репутацию, мне хочется плеваться. Но пусть, скажем, и дадут медаль отважному простому юноше, пусть о нем будет говорить весь мир. Но стоит ли это того?  Честное слово, как тяжело мне говорить о подобных вещах. Скажу одно, и прошу запомнить: если бы мне довелось спасти кого-то, я бы от чистого сердца все это старался скрыть, и награду бы счел за оскорбление, ибо добро делается не для показа себя. Я мыслил всегда так: добро, это то, что делается тихо и естественно. И медали тут не нужны.

Безусловно, в мире зла, как нам кажется, добра не хватает, и некоторые, особые люди пытаются добрые дела осветить. Но чаще всего ведь освещают тех, кто близок к сливкам общества, тех, кто делает все напоказ, как многие религиозники. Как жаль, что все так извратилось. Наверное, я уже стал нигилистом. Стал тем, кем боялся стать, черт бы меня побрал.

Даже если бы и дали медаль юному парню что защитил ценой своей жизни, неизвестных ему детей, я бы обрадовался. Пусть лучше так, чем молчание, чем пустышек обожание. Я просто напросто, против любого идолопоклонничества.  Добро должно стать естественным, воздухом. Как музыка подражает тишине, в своей природе выражения. Так и дела высокие делать нужно в  простоте, без показушности  напыщенной.

Ну а я бы ни за что на свете не признался бы, что сделал нечто такое. Я бы просто не хотел, чтобы их мысли заполнили меня, и я бы перестал ощущать себя обыкновенным человеком.

Обыкновенный человек спасает. Обыкновенный человек – гений. Обыкновенный человек – инкогнито, anonymous.

Кто – то внезапно меня оторвал от этих дум: постучали в дверь. Постучали в мою «хатинку», в мое убежище! Возможно, мне показалось, и это был лишь удар ветки или чего еще. Но я услышал голос в следующую секунду:

- Открой дверь! Помоги спрятаться! – грубый голос доносился по ту сторону моей хижины.

Подумав секунд тридцать, я встал с матраса и подошел к двери. Была не была, я открою дверь. Пускай все прояснится. Страха во мне не было. Я его почти никогда не ощущаю, но вот любопытство присутствовало.

Открыв дверь, я увидел перед собой старого на вид мужчину, с бородой и палкой. Одежда была схожа с одеждой бездомного, одним словом сплошные лохмотья на нем были. И только красная шапка казалось новой, будто даже дождь не намочил ее ни одной своей капелькой.

- Помоги друг, дай зайти переждать дождь. Я лесник. Зовут меня Еган, пустишь меня, сынок? –  его светло карие глаза смотрели на меня и утвердительно кричали – « если не пустишь, то какой ты после этого человек?».

- Конечно, заходите  – ответил я. Было не ясно одно, как он нашел мой домик. Очень было любопытно. Ведь по сути, я находился в глуши, где не было рядом никого кроме самой матушки природы. Как он сюда заблудился?

- Я сделаю вам чай, а вы присаживайтесь за стол. Как вы сюда попали? – я сразу перешел к вопросу, который возбудил мое болезненное сознание, что бывает не так уж часто.

- Благодарность тебе дарю, сынок. Я старый человек на вид, но поверь, сил во мне больше чем во многих юных. Я здесь живу, в лесу. И эту территорию, не удивляйся, знаю лучше кого бы то ни было. Я знал что здесь кто-то поселился, увидев как аккуратно стало вокруг хижины, я понял: здесь кто-то живет. Но вот чего-чего, а я не ожидал что здесь будет молодой, здоровый парень. Как тебя сюда занесло? Ты ли создал здесь уют, или ты также забрел случайно? – старик выглядел добродушным, видно было по нем, что он умен. Атмосфера воцарилась такая, будто сейчас в моем доме сидит некто, добрый сердцем, и некто, слишком разумный. Нелепо звучит, но мне это близко.

- Нет, я здесь живу. Я так решил.

- Понимаю, отчего не понять! Я всех понимаю, всех кто с сердцем. А сердце у тебя присутствует, что не говори мне! Ты так юн, и не важно, что вызвало в тебе решение уйти из того мира, все что происходит - все имеет одну дорогу.

Не знаю, о чем говорил этот человек. Обычно я всегда знал. Но здесь, даже не захотел спрашивать.

- Присядь и выпей со мной чаю, и я уйду как только дождь пройдет. А может быть и раньше. Не хочу засиживаться. Дел много.

Какие дела могли быть у этого человека? Наверное,  он охотился на дичь, что было отвратительным само по себе, или просто блуждал по лесу и размышлял. Ведь это самый тяжелый труд. Или может быть, он просто удивлялся всему, что видел вокруг себя, как я. Обычно, я диву даюсь, сколько всего я чувствую, когда смотрю на то, что живет рядом со мной. Недавно, я увидел как по улице шли четверо школьниц. Скорее всего, девятиклассницы. Одна тащила на себе с зелеными по краям обрамлениями, рюкзак. Другая была в красной или желтой шапке. У третьей и четвертой тоже было нечто, что привлекло мое внимание. Наблюдая, как они идут по дороге рядышком друг с другом, я будто прочувствовал, как я, лишь невидимый, вхожу в иной мир. Вернее, сам момент входа я не ощущал, я просто находился в ином измерении. В ином мире, сказать разумнее. И чувства были, будто это реальность. Как наша, но совершенно разнящаяся. Я ощущал лишь часть чего-то. Мне казалось, что те девочки, идут в том мире, и там есть деревья, и небольшие домики, схожие с теми, что в английских старых деревнях. Там мир другой, там был уют и спокойствие. Там было вдохновение с привкусом природы, озер и лебедей. Вне нашего времени. У них там оно свое… Там было что-то с характером именно того мира. Там было мягко и вкусно. Там было неоднообразно. Что я почувствовал, я никогда не смогу передать. Но я будто смотрел в отражение лужи. И видел не грязь, а небо. Понимаете, о чем я? Я видел там отражение коричневых листьев от дерева, под которым те девушки так беззаботно шли. Те ли? Или уже другие? Или они же, только не здесь, а там? Мне было безразлично. Мне (ли?) как автору и создателю этого чувства, было любопытно только одно:  запах и вкус. Все остальное - мелочи.

Да, то самое главное, мы никогда не передадим словами!

- Отчего твои губы в ранах? Такие сухие, а сам ты слишком худой. Хотя, не мое это дело. – вздохнул он, и выпел из надломленной чашки. Другой у меня не было. И вообще чудо, что я принес с собой не одну чашку. Наверное, случайно взял.

– Не стоит ни с кем откровенничать – продолжил он,  рассматривая как листья чая играли в посудине.  – Когда выливаешь душу, - не забудь выпить водки. А водки у тебя я не найду, по глазам твоим бездонным вижу. – улыбнулся он.

- Мне очень приятно что вы здесь, я рад что могу поделиться чем-то.

- Уже двенадцать. - сказал старик глядя на часы стоящие возле окна. - Так странно, - промолвив он, глядя теперь на свои ручные. - Мои часы наивно показывают двенадцать, когда внутри меня вечность.

 Глава 6
«Мы дети, которые старше своих родителей»

 

На следующее утро я решил вновь прогуляться по лесу со своей темно-синей, и до жути обшарпанной  старой тетрадкой в толстом переплете.  Гулять я вышел в пять утра, в мое любимое время суток. Хотя и ночь, мое любимое время суток. Потому что ночь, на мой взгляд, это тот период нас самих, когда мы становимся более уязвимы, более собой. Когда мы осознаем, какие мысли на самом деле принадлежат нам, а какие мысли у нас от страха и общественного долга. День и Ночь - это и я тоже, а не просто понятия.

Я видел вокруг себя множество тонких по своей натуре, деревьев. Березы, сосны, дубы, ивы и другие, в величественном тумане, в светло-зеленых одеяниях земли, с капельками росы на листиках и цветущей земле. Запах грибов,  сочные краски, невинные пейзажи, звук птиц, и ветра. Не хватало только музыки классиков, Моцарта с его серенадой. Я тащил под рукой свою старую записную книжку, где оставлял заметки о том, что я видел и что я делал. Я вел эту тетрадь еще с самой школы, еще тогда, когда мои губы были красивы, когда мои глаза вселяли надежду в моих родителей. Я перестал на время делать заметки в эти листы, сотворенные также природой, когда в мою душу засела невидимая поэзия, или быть может муза, что твердила мне о том, что все чего я хочу - могу получить без денег, без общественной ласки и псевдо-уюта. Я был всегда смел, и даже эта смелость не льстила мне. Это знание было в тишине, и я не мог оскорблять ее, внося туда буквы для ее описания.  Потому знал, что объясняться кому-то о себе, - чудовищно глупо.

Я знал, что бродя в ту сторону в которую я продвигался,  где-то там будет мужской монастырь.  Слышал, что там сдают иногда комнату прибывшим туристам.  Уже виднелся сам монастырь из красного кирпича и довольно унылой атмосферой. Я слышал, как сзади меня стеснительной украдкой идет олененок. В его глазах я видел себя. Помню, гнался за ним для забавы. После этого, мы возрадовались друг другу. Странно все это, чудно.

Я присел на ближайший пенёк, раскрыл тетрадь, и начал шелестеть страницы своими кривыми и длинными пальцами, перебирая их с самого начала. Случайно, из моей тетради выпал конверт. Немного прошло секунд, чтобы я вспомнил, что там внутри. Письма моей старой подруги, которой более нет в этой жизни. В моей жизни.

Её звали Тефани, она не была как многие. Но она была среди многих. Ей не было дело до зла и лести. Она жила по своей внутренней правде. Я не знал что стало с ней после того, как она исчезла. Никто не мог найти ее, и до сих пор не могут. Наверное, она улетела туда, где ее никто не знал, я думал, что этого она и хотела.  Когда она исчезла, она писала мне пару раз. Я никому не говорил об этом, все равно обратного  адресата не было, да и не зачем это было. Я клялся, что сохраню ее письма, и я до сих пор держу их при себе. Я ценил ее. Но если бы она появилась вновь, предстала предо мной, с ее каштановыми волосами и синими глазами, я бы полюбил ее сильнее. Она моя слабость, моя отдушина. Она не была моей любовью, нет. Но ее смех был моим лекарством, не от тоски, не от чего то плохого. А просто от самой жизни, понимаете?  Ёе улыбка достойна по своей красоте всех звезд солнечной системы. Я не любил ее, это было нечто выше, - я понимал ее. Хотя, это и была настоящая любовь. Еще раз, я не могу говорить о любви, когда об нее все вытирают ноги! Пусть свою любовь, я назову пониманием. Пусть это будет признанием права, что другой человек это целостная личность. Вот как я зову свою любовь. Если бы она меня позвала, я бы ушел с ней. И не важно, куда. В другой город, или другой мир. С ее ароматом счастья и дома… и чего-то липкого и превратного, словно.. тоски? Или слишком горькой мысли,  что наверное преследовала ее, как и всех достойных одиноких детей.

Одинокие дети всегда одни. А она бы сказала: вечные дети – вечно одни.

Смешно. Она прислала мне свое творчество или свою жизнь? Трудно отличить. Порой как трудно отличить нам где реальность, а где сон. Порой, как трудно объяснить, на что способен мозг (и не только). Можно ли запрограммировать на счастье? Или на то, чтобы стать Богом? Или, чтобы воплотиться во сне. Или чтобы стать, к примеру, неким механизмом в хозяйстве муравьев. Да чего только не придумаешь. Да чего только всего это не коснется!

Я бы не стал пробовать,  я и так слишком многое вижу. И не только глазами.

Достав из конверта бумагу, вспомнил, что там три листа. Начну перечитывать с первого, кажется, он был написан 18 июня. В тот день, когда она исчезла, этот конверт попал ко мне в комнату. Наверное, она его сама оставила и только после, отправилась туда, где сейчас дышит. Остальные два получил по почте, спустя месяца.

Она еще водворится тихой бурей, подкрадется ко мне, я точно знал. Интуиция меня редко подводила. Я чувствовал ее, и знал - она меня сейчас где-то слышит.

В ее письмах я всегда замечал еле заметные пятна. Это были пятна вишни. Она не просто ее любила, она ее превозносила. Преклонялась перед этим вкусом. Она мне все время твердила, лежа у меня на кровати и задрав ноги на стенку, что вишня это ее наркотик. Как для меня - быть сумасшедшим обывателем. Так и для нее, это было нечто личного пристанища во вкусе терпкого фрукта. Видать, у нее там свой мир. В ее мире были еще вот такие миры. Вишневый мир Тефани.

Моя рука  развернула лист, и глаза начали с болью стрелять во внутрь ее строчек.

18 июня.

«Хочется лопнуть от невыносимой боли, от гонений.... Гонения...  Это словно вместо йода - твоя слюна, растертая на моей красной коленке... Мне лучше было б лишиться всех чувств, еще тогда, но я продолжала верить.

Этот переизбыток во мне, сводит меня с ума, иногда оставляя наедине с внешним миром. Тогда я становлюсь глухой, почти как другие, в воротнике, с распущенными волосами прикуриваю сигарету, и думаю что … ( стерто).

Я бы родила тебя, я бы пошла по новой цепочке воплощений. Когда приходят такие осязаемые вечностью вещи, ты готов ради них кинуться в омут боя, забыв про все. "Все"- это неважно. Это суета. Вокруг меня - суета. А по ночам, я вижу его, в дожде. Я ухожу из дома, промокшая под дождем, оборачиваюсь - и вижу его. Его взгляд, его глаза, он в шляпе и плаще, такой же намокший как и я, всю дорогу шедший за мной. 

"Ну давай, возвращайся домой, что мне сделать чтобы ты меня любила?" - а внутри меня немое кино, опустевшее оружие без пуль. Я лишь украдкой взгляда даю понять ему, что любить его - новая эра для меня. Мне не то чтобы хочется войти в тень чего-нибудь, упрятаться в ком-то, чтобы "побезопаснее". Но я действительно его люблю... Укрывает меня плащом, и своим телом. Дает липнуть каплям дождя на моем платье, и волосах.

Меняться местами нет смысла, и смысл - вымышленная субстанция наших лже –оргазмов,  лже - жизни. Потому что вся жизнь - дорога, которая включает в себя все, весь абсолют, который горит и который сам себя гасит…

Я сегодня закончу, я буду ждать, и не буду плакаться папе, я не буду жалеть о том, что раскрываю себя перед теми, кто такой нормальный и хороший! Но в меня плюет без причины. Моя неуверенность такая наигранная, видимо мне ее жаль, и я свыкаюсь, я делаю вид что так и должно быть.

Я бы хотела уехать туда, туда за Карпаты! Ехать в машине и думать о том мужчине. Живой себя ощущать - можно только когда едешь туда, откуда не знаешь дороги обратно. Я буду что-то делать, не обещаю что уверенно, не обещаю что получится.  Бить себя плеткой сделанной из чужого  "понимаю", больше не буду.

Внешние атрибуты их доказательств - как экспонаты мертвых рыцарских изделий. Никому не нужные, лишь вдохновляющие, но уже на что-то другое...

Я была бы рада спеть Ей колыбельную».

 

 

23 июля.

«Ночью приходят самые обездоленные мысли. Словно они - пришли из призрачного (но счастливого!) мира, и просят приюта у меня в голове. Я говорю - только переночевать и все... Во мне и так слишком много пустотности..


Внутри несешь какую-ту истину, усталость. Моя душа - призрак. Она везде, но только не на месте. О ней говорят друзья, но они не видели ее плодов! А если б видели - отвернулись бы? Внутри себя несешь призрака, в груди. То, что можно продать за пару монет, кому-то, кто коллекционирует воздух.
Все имеет свою цену - как иначе, только иногда мне кажется, что счастливым монетам об этом не узнать - они ведь инструмент! Они как Боги - не знают боли утрат…

Мне облачно ходить и заглядывать в зеркала. Призрак внутри меня такой… легкий... с
мандариновым запахом по утрам и бесконечным (Господи!) молчанием.


Как хотелось написать что-то умное.... и мысль была гораздо глубже, глубже, да! Только забыла я ее, если вспомню – напишу вновь…».

В этом была вся она, всегда твердила будто потом она донесет глубже свою мысль… А я ей говорил: не стоит. Она выражена настолько насколько должна. И она молчала после этого. Видимо вдали от меня, забыла, как я от этого не спокоен. Потому что не люблю, когда не спокойна она. Все равно, мы, люди, не сумеем передать в грудь другого, что мы чувствуем посредством слов. Но это не значит, что попытка – пытка.

 

22 Декабря

«ОБЕЗОРУЖЖЕННА»

«Не смей удивляться моей искренности и запаху лжи. Это от того что мой поезд сошел с рельс. Я все еще продолжаю смеясь закидывать ладошку на плечо, имитируя беспрекословный интерес к происходящему. Твои пальцы смеют называть меня показушницей. Мне было далеко тогда до тебя. Вгибать/вгибаться в твои ключицы, до дикости хочется тебя прирасти к себе. Невзирая на разницу в… Быть может, неЖЖностью одаривать твой дом чтобы заполнив ветхими сказками, - уйти и заночевать в оранжевом, осеннем лесу. Дарить подарки, закутывать свою смелость в маску, потому что "неприлично". Тебя искать в чужих лицах/масках, натыкаться на безымянного прохожего с причудливой, похожей на твою, улыбку. Твои миллиметры сознания /меня/ достучатся, лезвием играются с моими нервами, врываются как пехотинцы и начинают допрос от А до Я. Я лишь делаю вид, что мне интересно, что мне не все равно. Делаю вид, что чувство самосохранение еще в моем чреве. Лишаю себя смысла, без мыла и веревки.
Отдышатся от чужих губ и их сладкими словами, лишить себя радости сойти.
…И лишь осень приносит мне бесконечный обет игр и молчания».

 

На этом ее послания завершаются. Я бы мог вечность фантазировать, сомневаться, что же она хотела этим сказать мне. И мне ли? Или я просто был слушателем для нее. Неважным, но существенным. Это как для пианиста играть для кого-то, кто услышит. Для чего? Не много ли тебе таланта, так для чего еще кто-то рядом с ним? Видимо это доказывает, что чужие уши и глаза, для гения словно трубы, по которым они идут в своем бешеном танце вибраций, куда-то в небо или преисподнюю. Словно нечто, что должно оставить пятно. Пятно не выстиранной судьбы ужасной пытки – быть талантом. Мне кажется, что быть женщиной-гением, самое тяжелое. Здесь борются нежность Бога с многоликостью алмазной истины, с дыханием сумасшедшего Бога. Здесь встречается то, что карается моралью низменных инстинктов. Этого нельзя допускать, но на земле, все допустимо.

На краях тетрадного листа я увидел мелким почерком фразу, написанную простым карандашом:

«Любой дурак может рисковать своей жизнью, герой лишь тот, кто рискует своим сердцем».

 
Глава 7

Сперва это было пробой пера. Я писал молчанье и ночь, выражал

невыразимое, запечатлевал головокружительные мгновенья.

Артюр Рембо

" Я остро чувствую перемену в пейзаже. Когда я вижу, что цветы цветут, я говорю: "А-а, цветы цветут". И это простое событие я ощущаю так остро, как если бы меня пронзило стрелой. Мне странным образом представляется, будто я вижу, как лепестки раскрываются и, пока я смотрю, опадают. Что бы я ни увидел, что бы я ни услышал, у меня чувство в точности такое, как будто я стою перед стремительным потоком, нет в сердце и мгновения тишины. Нет покоя. Сзади меня толкают или тянут спереди? Как бы то ни было, в моем сердце нет тишины. Я чувствую, что должен бежать "

( Исикава Такубоку. Дневник, написанный латиницей)

 

 

 

«-знаешь что самое страшное?

 -что?

 -чувствовать ответственность перед Любовью которая сбежала от тебя, и невозможность найти ее-щенка ,чтобы открыть глаза на то, что она - Любовь, а не животное, или цветок. На то, чтобы она вспомнила».

 

Этот диалог вызвал во мне желание бежать. Как только я его вспомнил. Слова Тефани разбудили меня! Откуда они забрались ко мне в бодрствующее сознание при глубоком сне? Была ночь, глухая, пожалуй самая глухая ночь на свете. Я тихо спал. И сам не осознавая что спал, вдруг проснулся. От тишины мне впервые стало плохо. Я вдруг всеми фибрами жалкой души своей, почуял что тишина сделана из метала, который режет мой слух. Было нечто такое в этой тишине, как смерть для жизни, как золото для неба. Как нечто такое, что не вяжется никакими спицами. Знаете, мне вдруг казалось, будто я сошел с ума. Было и ранее такое: я пытался некой другой силой что обладал, что была частью меня сотворенного, найти выход из головы. Узнать также, откуда берутся наши мысли, черт возьми. Вы только попробуйте, просто осознанно обдумывать это. Откуда и почему именно эти мысли в моей голове. Кто их истинный создатель? Душа ли моя энергию создает, из которой выходят эти воины дум? А если душа, то где та грань, на  что она реагирует? Я скажу так: на что мы обращаем внимание, то и создает нашу чувствительность к тому или иному. И то, что мы почитаем, может сделать нас ржавеющим хлебом к тому, на что не смотрели ни разу. А если и смотрели, то не вникали, не срастались. Но так ли все просто? Что, откуда, и почему? Я знал каждую миллисекунду из того, что осознавал, и это сводило меня с платформы разума. Не было никаких переносов в другую реальность. Скорее я чувствовал, будто сейчас что-то произойдет. Каким – то особым ключом внутри себя открывалось нечто, чего я бы не смог более остановить. И я чувствовал, будто бы я становлюсь некой пропастью, между собой теперешним, и тем собой, кем я скоро стану. Если только не отвлекусь, если только не приду обратно в душу.

В поту, я вскочил и выбежал из дома. Я вдохнул лесной запах, и в туже секунду стал бежать. Я бежал долго; изнурительно. Я еле дышал, и вот в конце концов, мои ноги ослабли и я упал. Я понимал, я умираю сейчас. И никто не сможет меня поднять с этого самого места. Никто! Я бы не смог, и не хотел. Я более не сходил с ума. Для меня это стало не важным. От того, я и сошел с ума окончательно.

Теперь, я явственно осознал, ночь – не для сна! Ночь не для сна! И мне хотелось об этом кричать, под фиолетовым звездным небом.

Перед моими глазами не было страха, не было боли. Я был счастлив. Я был спокойным, но сочувственным. И даже сейчас, я вспоминал какой-то частью духа своего, о людях что живут со страданиями. Что живут они вроде как люди, но без внутривенного понимания этого вязкого, но гордого слова.

Как вам сказать, в тот миг, я был словно не собою. Точнее, не собою обыденным. Я был словно самим ощущением, самой не достающей частью природы.  Я лежал и просто смотрел в траву, в деревья. В одну точку, что стала сливаться в пространство. В пространство без цветов  и имени. Такой вот человек от рук отбитый. Такой, безнаказанный обществом.

Если бы мои родители увидали меня таким,  у них бы случился не просто культурный шок. А эпилепсия. А я бы даже не встал, клянусь.  Даже если бы они тут со мной полегли и тоже стали частью моего леса. Я любил их, а они любили свою кровь. А вот душу ли мою? Этого мне не знать. И любовь мою этим знанием со знаком минуса то ли плюса, не перечеркнуть. Если я полюбил раз, то не разлюблю уже никак, нигде, ни под какими пытками. Я предан как пёс.

Я вспоминал свои сны. От нечего делать, это показалось мне более логичным. Ха-ха! Логичность в такое время суток - преступление.

Бывает, мне снилось такое, скажем, что существуют существа близкие размером к атому,  у которых свой мир и разум. Но разум их столь не логичен для нашего сознания, что тем взором которым я это улавливал, казалось будто у них даже его нет. Но он был. Просто то, что мы зовем разумом,  них является формой жизни. Я представил, как сталкивается одна из форм этой жизни, с человеком. И каждый несет в себе жизнь. Но у каждого такой реальный мир, что другому постигнуть его не не дано. А просто не зачем. Что мы зовем любовью, для них может быть отчаянием, но при этом они ощущали бы ту полноту, что  мы, при наполнении святостью любви. Потому как, мир их совсем отличный, их понятия не устремляются даже в одну дорогу с нашими. Но то, как они несут жизнь, так и мы ее несем. То есть, с отчаянной непонятностью.

Я - чистый лист. Забыв о плохом и хорошем. Забыв о названии чувств, и их цели. Я ощутил душою их истинность. Потерявши их, я обрел их суть. Обрел свободу. И пусть ее обретут все.

 
Глава 8

"она каталась на качели -
и меряла арифметикой чай,
деревья и прочие травы
оставляли в ее душе неизгладимый танец "

 

Я услышал как кто – то позвал меня.

- Ямазаки! Ямазаки!

Голос доносился сзади. Но я не мог пошевелиться, настолько меня сконфузило. Да и странно:  не чувствовал нужды.

Голос становился роднее. Я, кажется, будто и вспоминал его.

- О, Ямазаки  – промолвил нежный голос, и чья-то сонная рука, дающая мне в тот миг дремоту и ласку, диковинным образом сквозь все мое тело, промолвило тихо:

-  Силен но мягок, умен но категоричен, не добрый но не злой, не пустой сосуд но и не заполненный.

О, нимфа этого мира, что приютил меня. Это была она, лесная девушка, что поселила в мое сердце неведомую мне прежде нотку спокойствия, от честной жизни с самим собою.

- Вставай – безмолвно, без слов она промолвила это. Эхо ее  желаний прозвучали в моей голове, и ободрили мой дух. Я встал, и уставился ей в глаза.

В этих глазах летали киты. Я успел увидать хвост в потоке звезд и космического тумана. Я усмотрел и зацепился за этот сюжет, но все исчезло, как только она произнесла:

- Мой милый друг, как не узнал подругу ты свою? – она взяла мою ладонь в свою, словно прикрывала сейчас мое сердце, будто я младенец.

Мое сердце начало бешено колотится:  это Тефани. Моя Тефани. Я прочувствовал, как мое сердце наполнилось горячим потоком, стройным и чистым воздухом. Радость от бытия. От такого простого мгновения. Боже! Я видел ее, видел ее. И удивляло меня не то, что она теперь лесная нифма, и даже не то, как она ею стала, и была ли ей вообще, это меня не волновало ни разу. Я думал лишь о том, тепло ли ей со мной. Горячо ли ее сердцу сейчас, как и моему. Ведь сами звезды остановились над нашими головами. Сами войны остановились в моей душе. И все корабли стали сдаваться невидимым пиратам моего детства. Я был сокрушен. И собран заново. Я был благодарен,  что я, сквозь свои ресницы, смотрел в глаза той, кто держит мою ладонь. Мои серые глаза укалывали ее своим взглядом. Я знал это. Я был силен. А она была всего лишь нежностью. Нежностью, которую нельзя растоптать. Водой, которую никогда не сокрушит камень. Если ты хочешь сокрушиться, иди в бой на нежность девушки. На самое невинное наступи, - погибнешь от самого себя.

Я наблюдал как она становилась прежней. Ее одежда превращалась в бытовое платье:  синее в горошек, в котором она часто гуляла в летние дни. Ее волосы распустились еще более выраженно, и стали ярче. А глаза, глаза цветом всеобъемлющего моря, с застывшими возгласами русалок и подводного мира, что было не поразительно и не жутко, а скорее величественно. Ее прежняя улыбка отражалась теперь и в глазах, и на устах. Я видел как ночует этот лес ни раз, но сейчас я был уверен: весь лес следит за ее устами, и ждет ее смеха как своего воскрешения из ночи.

- Не стой же, пойдем! – радостно произнесла она, глядя мне в глаза как ранее:  с улыбкой и счастьем. С вишневыми помыслами.

- Куда?

- В другие леса. Тонкие искрящиеся тобой самим леса. Знаешь, там тепло и сладко. Словно пьешь молоко с медом. А еще, ты слышал, что ты соткан из солнечного тепла? Непрерывного, бесконечного. Его боится само зло. Его боятся фарфоровые ангелы Божьи, которые по сути и не знают что такое Любовь. Там находятся остатки прошлого...

  -Какого?..

 - Моего. Мы были созданы из одного огня, в пламени наши души разъединились, и мы странствовали множество веков. По разным столетиям, семьям, приключениям, порокам. Это лишь начало.

 - Начало чего?

 - Начало нас.

 - И когда наступит  конец?... (опустил глаза вниз).

 - Никогда. Мы с тобой часть мироздания, мы с тобой вечны как пламя, вода, воздух, земля были вечны. Так и мы сотканы из вечности. Навеки лишь ты и я. Это все что я хотела сказать. Пойдем.

 - Куда, скажи.

 - Туда, где вечность покажется смешной шуткой.

 

 В Лес...

 
Послесловие:

***
Взявшись за руки, они исчезли. Кто-то говорил, что Ямзаки живет в психиатрической больнице уже четыре года. После его помешательств на  «внутреннем», как утверждали его родители. Что касается Тефани, то ее так и не нашли до этих дней. Не зная точно, кто-то еще твердил, что видел как Ямазаки гуляет по английской деревне с девушкой глазами моря. В этом духе заканчивается история обывателя. Говорят, в цветах леса можно заблудиться. А можно ли заблудиться в счастье?