Здравствуй, внучок!

Стоя на платформе с длинной стеклянной крышей станции Кусково, я вдруг услышал это: то ли обращение, то ли восклицание, то ли призыв. В этот осенний поздний вечер перрон был почти пуст и печален. Я оторвался от телефона, на котором просматривал расписание оставшихся на этот день электричек, и повернул голову в сторону раздавшегося приветствия.
 
В пяти шагах от меня стоял человек. Он был не стар, но и не молод. Морщинки уже проложили свой путь на его лице. Что я сразу заметил, так это то, что он был одет, как мне показалось, в старомодную одежду. И лицо мне показалось знакомым. Я на всякий случай оглянулся назад, ища какого-нибудь мальчика, к которому мог обращаться человек, но за мной никого не было. Перрон вообще был почему-то пуст.

– Внучок, здравствуй! Это же я! Ты не узнаёшь меня? – услышал я тот же голос. И снова обернулся к мужчине. Я стал внимательнее вглядываться в него. Да, точно, что-то похожее. Но что именно? Мне это не давалось. Я растерянно смотрел на него, но ничего в моём сознании не всплывало. Наконец я решился:
– Извините, вы ко мне? – проговорил я, осознавая, как глупо выгляжу перед ним.
Незнакомец ответил не сразу. Я заметил, как глаза мужчины сузились и после увлажнились.
– Конечно тебе. Здесь, если посмотреть, кроме нас больше никого нет.

И это была правда. Я оглянулся и увидел, что редкие пассажиры, недавно стоящие на перроне, куда-то ушли. И почему-то мне очень страшно стало.
– Я твой дедушка, – внезапно оторвал меня от этих мыслей мой неожиданный собеседник. – Иван Прохорович. Ты внук мой.

Меня как будто ударила невидимая волна и чуть не пригвоздила к земле. Если сказать, что я был одновременно ошарашен, напуган и пристыжен, значит, ничего не сказать. Так я стоял и ничего не мог проговорить и даже сдвинуться с места. Иван Прохорович тоже не предпринимал больше никаких действий, видимо, давая мне придти в себя. И когда я полностью пришёл-таки в себя, то то, что никак в моей голове найтись и проявиться не могло, вдруг всплыло. Вот откуда мне были знакомы черты этого человека – у моей родной тётки на стене висели две фотографии – моих дедушки и бабушки. Фотографии были плохого качества. Фотограф ёще тот, советского времени, с ними немало потрудился, увеличивая и ретушируя недостающие места. Но облик они передавали.

Взгляд его был таким же, как и на фотографии. Серьёзным и пристальным. Костюм чёрного цвета, похоже, из шерстяной ткани, с медными пуговицами. Светлая рубашка с тёмным галстуком, повязанным крупным узлом. Волосы с левым прямым пробором зачёсаны на бок.
Так мы стояли и разглядывали друг друга. Он ведь тоже, похоже, меня изучал. Пристально, надо сказать.

– Дедушка… Иван Прохорович! А ты как здесь оказался? – всё, что смог я из себя выдавить.
– Да вот, пришёл посмотреть, как вы тут пребываете. Я тут уже у Миши побывал. Правда, разговора не получилось. Не узнали меня его дети. Да и ладно! Живы, и слава Богу! Теперь вот к старшей дочери пришёл. Может, тут меня узнают?
Я стоял и представлял, как двоюродный брат смотрел на деда, сам уже давно дедом ставший. А Нинка, человек впечатлительный, должна была совсем очуметь!

– Иван Прохорович! Я тебя узнаю. У вашей дочери фотографии висели. Вас и Анны Васильевны, жены вашей.
– Приятно слышать, внучок! – дед произнёс это слабым дрогнувшим голосом. Я обратил внимание, что как мы стояли в пяти метрах против  друг друга, так и оставались стоять. Никто даже не пытался приблизиться, пожать руки или обняться.

– Расскажи, внучок, каким ты ремеслом занимаешься? Как у вас тут в городе с работой?
Как резануло по воздуху слово ремесло. Такое, уже полузабытое. Последнее активное пользование его было, если мне память не изменяет, в 50-60 годах прошлого столетия. Вспомнились ремесленные училища. Что же деду в этом ключе ответить?
– Я, дедушка, на заводе работал. Обучен нескольким ремёслам. В наше время это называется профессией. А с работой сегодня тяжеловато… – проговорил я скороговоркой и тут же запнулся, понимая, что, возможно, ляпнул лишнего.
–А как же так-то? С работой-то? Ежели ремёслам обучен, внучок, так и легко должно быть! – проговорил Иван Прохорович, пристально смотря на меня.

Я стоял и думал, что можно ответить человеку из первой половины прошлого века. Что он может понять из моих рассуждений?
– Вот возьми меня. Всю жизнь при лошадях. Сапожницкое дело изучил. В революцию в коннице. Пришёл и пожалуйста, а кооперативу сапожники и скорняки нужны. Конечно, тоже туговато было. Сначала НЭП. Знаешь, что это такое?
– Слышал. Экономическая политика. Когда можно было своё дело открывать. Артели.
– Вот, вот, – подхватил дед. Радостно так подхватил, осознавая, наверное, что на одной волне разговариваем. Я тоже старался держаться этого русла, вспоминая, чему меня в школе учили. Жаль, что планшет в этот раз не взял. Но кто же мог подумать, что именно сегодня он так понадобится!

– Долго НЭП не продержался. Приехал уполномоченный из района, и организовался колхоз. Я, как сознательный, первым вступил. Правда, отец мой, твой прадед, Прохор Иванович, не очень-то доволен был. Всё ворчал недовольно. А в колхозе, как и все. А ремесло - это была сильная поддержка.

Иван Прохорович замолчал. Повернув голову, он смотрел на вокзальные часы. Говорить что-то я не мог, понимая, что дед ещё не закончил свою мысль. Поэтому я тоже посмотрел на часы. Ого! А зелёные цифры как были в начале встречи, так и остались показывать время, когда мы встретились. Время замерло. Чудеса! Чтобы это означало?

–  У нас в колхозе лён растили и дерево заготавливали. И всегда нужно было план перевыполнять. Перевыполняли. А в свободное время сапоги чинил. Да, а если было сырьё, дублёнку мог пошить, – продолжал Иван Прохорович, отвернувшись от часов. – А ты перевыполняешь, внучок?

Вопрос для меня стал неожиданностью и ввёл в замешательство. Я уже и забыл, что такое было. А дед смотрел на меня с надеждой подтверждения его слов. Я видел, как он ждёт этого. Но что я мог сказать своему деду? Что то, что они перевыполняли, рвали жилы, пупки – сгнило, растащено и разрушено в прах!? И страны, за которую они голову клали, уже нет! Ух! Что какие-то ушлые ребята решили, что всё, что строилось и собиралось, можно присвоить себе, а людей заставить и думать по своему разумению? Чувствую, что не смогу я этого сказать!

– Да, Иван Прохорович, перевыполняем и догоняем!  – скривил я душой. – Так что, это, мы и не отстаём. Мы по всей стране в передовиках. Даже вот, пишут в СМИ, яиц в 1,3 раза больше получили, чем в прошлом году!
Сказав это, я сомкнул губы и стал ждать, чтобы ещё чего-нибудь не ляпнуть.

– Это хорошо, внучок! Молодцы! А яйцо – это просто здорово! Это белок! А почему это через С М И сказали? У нас в деревне обычно по радиоточке передавали.
Я моргал глазами в такт рассуждения деда. И молчал. А что? Что я мог рассказать Ивану Прохоровичу об интернете? Я молчал и ждал, что же дед скажет дальше?

И я дождался. Иван Прохорович опять заговорил.
– Я вот смотрю на тебя, внучок, какой-то ты нерешительный, заторможенный, скованный. Или нет?
Дед замолчал. Надо, наверное, было отвечать, никуда не деться.
–  Да нет, вы, наверное, правы, –  выдавил из себя я эту фразу, путая, как обращаться к деду – на ты или на вы.

Я смотрел на него широко раскрытыми глазами, словно хотел на всю оставшуюся жизнь запечатлеть все мельчайшие черты его лица, одежды, движений. Костюм на нём был, конечно, очень старый в покрое, материи, пошиве. Но это был, по всей видимости, праздничный костюм, а может свадебный. Начала тридцатых годов прошлого века. Немного помятый, а может, это мне просто казалось. Его обычно берегли и надевали только в случаях очень важных событий в жизни человека.
В ответ Иван Прохорович, видя мой к нему интерес, улыбался в бороду.

– Что, беляки достали? – продолжая улыбаться, вдруг проговорил дед.
– Я не понял, это вы о чём? – вдруг насторожился я. Наверное, моё лицо в этот момент выражало такое удивление, что дед тут же и продолжил.
– Я о беляках. Не о зайцах, конечно. Я когда после гражданской в деревню возвратился, решил кооператорством заняться. Тогда колхоза ещё не было. И пошёл по разным организациям. Сначала в сельсовет, потом в район поехал. И везде сидели те, с кем вчера ещё воевали. Бывшие белогвардейцы – по-нашему беляки. Такие, знаешь, в костюмах светлых, с портфелями под мышкой. В кабинетах с зелёными шторами и с зелёным сукном на столах. Важные все. Не подступишься. Занятые. Умные. А когда ты к ним обращался со своим прошением, они смотрели на тебя, как на слабоумного, и отправляли в другой кабинет, к такому же беляку. Это уже когда у нас колхоз образовался и мы объединились, тогда нас не так-то просто было куда-то отправить.

Иван Прохорович почему-то после этих слов оглянулся. Сначала направо, потом налево. Но вокруг нас как не было никого до этих слов, так и после.
– Они, внучок? Никак не выкурите? До сих пор?
И я решился. Пусть будет, что будет!
– Да, дед, ты верно подметил и назвал – беляки. Они! Заносчивые, чванливые,надутые, высокомерные и злопамятные. Такие – баре! Всё про всё знают, всё могут, всё имеют, всё контролируют и решают. И ни за что не отвечают.

Я вдруг оборвал свои изливания. Но Иван Прохорович ничего не произнёс в ответ. Его глаза с морщинками вокруг только немного сузились.
А я стоял, как парализованный. Но, по правде сказать, я всё ещё не мог отойти от того, первого шока при появлении деда Иван Прохоровича. Я и вправду был заторможенным.

После затянувшейся паузы первым заговорил всё же дед.
- Я когда в 44-ом на речке такой, Березине, прокладывал пантон на другой берег, думал только о том, чтобы сцепить эти проклятые секции. И раньше не погибнуть, потому что заменить меня было тогда и некому. А уж потом, когда войска прошли на тот берег, я весь мокрый, грязный и голодный, но живой, сидел и думал на противоположном берегу, что когда вернусь, вот всех беляков уже и не будет. Всех эта проклятущая война изменит и примирит.
Иван Прохорович, проговорив это, опять на некоторое время замолчал. Весь вид его показывал, что он задумался над чем то.

–  А когда я домой вернулся, а дома-то и нет! Три небольшие деревни, рядом стоящие, были немцами сожжены. Напрочь. И никого людей. Пепел и трубы. Меня же Бог уберег. Три года ни одного ранения. А потом вдруг тяжёлая контузия. А тут пепел и трубы. А в райцентре такой «туз» сидит в кабинете, в чудом сохранившемся здании райсовета, ну, точно где-то на продскладе подвизался во время войны. Щёки такие – ушей не видно. Беляк! Махровый такой. Беляк! Расстроился я тогда, вспомнив свои мысли и надежды на Березине. Наших нашёл в семи километрах от этого райцентра, в наспех оборудованной землянке, где все и ютились. Несколько домов осталось, где была школа, здравпункт и сельсовет. А на дворе осень. Уже холодно.

Я не мог ничего говорить. Я был заворожен этой историей, которую я слышал впервые из уст очевидца того времени. Я ловил каждое слово из далёкого 45-ого года. Наши как наяву стояли у меня в глазах: вот она, бабушка, две девчонки и мальчишка. Напуганные. И голодные. Этот образ вызвал у меня на глаза слёзы. Дед внимательно смотрел на меня. И всё понимал.

– Ничего, внучок, главное – не сдаваться. Справитесь. Не можете не справиться. Главное, накормить и защитить свою семью.
Я провёл рукой по своим глазам, стряхивая слёзы, приходя в себя. Теперь мне было жалко своего деда. Какая же у них была вера! Эх! А у нас что с этим? Вера в золотого тельца? Своё Отечество нынешние защитники на диване защищать собираются? И что я деду на это могу сказать? Что всё перевернулось не один раз с головы на ноги с переворотами, так что всё перемешалось в головах, лозунгах, идеологиях, совести. В душах! Всему этому помешательству есть только одно оправдание – предательство!

Вдруг, нарушив ход моих мыслей, я услышал как полную тишину нарушил такой резкий сигнал приближающегося электропоезда. Он был так неожидан, что я вздрогнул и резко обернулся. К платформе быстро подходил поезд, а на ней толпились люди. Но я готов был биться об заклад, что несколько минут назад, когда Иван Прохорович мне рассказывал о его прибытии на Родину, людей не было. Немного очнувшись, я глазами провожал подъезжающий электропоезд. Вот он поравнялся со мной и проехал, притормаживая, к началу платформы. Я повернулся вслед его головному вагону.

Там, где стоял совсем недавно мой дедушка, никого не было. Вместо него стояли редкие, незнакомые люди с сумками. Я взглянул машинально на вокзальные часы – они работали! Две зелёные точки между цифрами часов и минут мигали своим зелёным светом. Электричка остановилась и её двери открылись. Люди выходили и входили. Я вглядывался судорожно в них и пытался найти глазами деда, Ивана Прохоровича. Но всё было тщетно. Уже приехавшие люди покинули платформу, и электропоезд уже уехал дальше по маршруту, а я всё стоял, надеялся и шарил глазами. Может, отлучился куда?

Я был так раздосадован, что белокурая хрупкая девчушка, что остановилась возле меня, внимательно посмотрела мне в лицо, а потом поинтересовалась: «Всё ли хорошо со мной?» Я ничего не мог ответить. Я был зол на самого себя. Почему я так вёл себя? О чём таком я с дедом разговаривал? Я ведь мог из первых уст услышать про своих родных много подробностей, чего уже никогда не услышу и не узнаю! Я мог узнать про своего прадеда Прохора и прабабушку Евгению! У меня была такая уникальная возможность! И я мог, нет, должен был спросить: «А как там? И это правда?» От этих мыслей у меня ещё больше испортилось настроение. Я попытался их стряхнуть с себя. Но образ Ивана Прохоровича стоял передо мной, яркий, со многими мелкими подробностями. Беспокойная девушка опять спросила: «Дедушка, вам помочь чем-нибудь?»

Да кто мне сейчас мог бы помочь? Да никто! Чтобы не возбуждать к себе пристального внимания окружающих, я повернулся и, склонив голову, медленно пополз к выходу с платформы. Перед тем как спуститься в подземный переход, остановился, повернулся и ещё раз пристально всмотрелся в людей на платформе. Нет. Не было его, Иван Прохоровича, моего деда из прошлого. Он исчез так же, как и появился. Совершил свою миссию и вернулся туда, где и находился всё последнее время, оставив меня со своими мыслями о прошлом и будущем.

Русавкино, декабрь 2021 г.