Чрево Кита

   
«Искали Бога мы и Бога обрели.
Друзьями стали. Впрочем, истина дороже.
Пришла весна, и снова побрели
Ты на восток, на запад я. Так что же?
Так что же делать, если там, в утробе у кита
Замаливать грехи опального пророка
Пожалуй, легче, если жизнь еще не прожита,
Надежда изжита, в прощении нет прока.
И вот ты возвращаешься в Ниневию свою,
И вот ты говоришь, и вновь тебя не слышат.
Стихи не пробивают равнодушия броню.
Но я живу, лишь потому, что я надеюсь и люблю,
А если я пишу, то значит я их выше.
И снова, снова снежная Москва,
И ангелы уже почти крылом тебя коснулись,
А это значит, что надежда все еще жива.
Пророки вновь лицом на север повернулись».
(Е. Дьяконов)


       Осенью 2006 года мне позвонил некто  Самир Осман, сириец, театральный режиссер, выпускник ГИТИСа, осевший в России. Он сообщил, что в Москву прибывает известный в Сирии поэт и очень интересный человек. Просьба была такая: перевести несколько его стихотворений на русский язык и дать задание  студентам представить эти стихи на арабском.

     Так состоялось мое знакомство с Ильясом Хадая, ассирийцем по ментальности и мироощущению, пишущим стихи на арабском языке. Встреча была назначена в кафе Пальмира, которым владеет некто Абу Фирас, сириец, бизнесмен и активист сирийской общины в Москве.

     В кафе за столиком сидел человек лет шестидесяти пяти, небольшого роста, лысоватый, в очках. Аккуратно подстриженная седая бородка и усы дополняли портрет моего нового знакомого. Но больше всего меня поразили его глаза. Они были  очень живыми и моментально реагировали на происходящее, даже если их хозяин еще не успел что-либо изречь. Когда же беседа выходила из круга его интереса, глаза гасли, и взгляд замыкался на себя где-то внутри.  Речь шла в основном об организации поэтического вечера Ильяса Хадая здесь, в зале ветеранов, расположенном на втором этаже здания, в котором располагалось кафе. Абу Фирас обычно арендовал помещение у Совета российских ветеранов для проведения мероприятий с участием активистов сирийской общины в Москве.

    Надо сказать, что арабы большие любители не только стихов, но и поэтических вечеров, на которых можно блеснуть своей эрудицией и прочесть одно, другое стихотворение. Обычно публика утомляется от стихов на пятнадцатой - двадцатой минуте. Люди начинают зевать, рассматривать узоры на потолке. Поэтому на подобные мероприятия, как правило, приглашают музыкантов, представителей других творческих профессий, чтобы как-то оживить атмосферу. Арабы в этом отношении приятное исключение. Они могут слушать стихи часами, если речь идет, конечно, о хорошей поэзии. Заводятся, аплодируют, выкрикивают возгласы одобрения или неодобрения из зала.

      Ильяс сообщил мне, что  хотел бы услышать перевод своих стихов на русском языке, пометив в поэтическом сборнике касыды, которые он собирается представить на суд публики. Мы договорились о времени проведения мероприятия, и я пошел переводить его стихи. Среди шести стихотворений, которые он пометил, мое внимание сразу привлекла касыда под названием «Чрево кита». Я прочел ее раз, другой, и перевод как-то сразу стал обозначаться. Это явление в переводческой практике называется очарование подлинником. Без некоторой доли увлеченности стихи вообще переводить невозможно. Когда же приходит очарование оригиналом, то перевод сам собой ложится на бумагу. Это был как раз тот самый случай:

«…Я болен рассветом.
Я, грустью задетый,
Живу, будто жизнь уж давно прожита.
Я пленник от века во чреве кита.
                2
Живу – умираю,
Стихи сочиняю,

Стихи, что над пропастью вьют себе гнезда,
Над вспышками молний.
Стихи мои - ветер и парус в беззвездном
Пространстве, и пламя безмолвья.
                3
Возможно, стенаньем
Тех огненных мельниц,
Беременных Богом,
Родится младенец
И станет дорогой,
Судьбой и эпохой.
Стихами своими
Для жаждущих Бога,
Я стану тревогой
И манной небесной.
Для жаждущих песни
Я стану подмогой.
                4
И взять на алтарь принести письмена,
И там разложить в алфавитном порядке,
И жертвенно свечку зажечь, как на святки,
Гадать для чего эта жизнь нам дана.
А утром от пыли очистить жилище,
Оставив лишь радостный трепет сверчков.
Водою залить, затоптать страх-кострище,
Смести паутину, прогнать пауков.
                5
Какой бы ужасной метель ни была,
Зима уж глазами на север стремится,
И жизнь возродится,
И много простится,
Трава прорастет,
И вода возвратится.
                6
Возможно, наш Отче,
Отец наш небесный
К нам голубем спустится с кручи отвесной,
Адама другого себе сотворит,
В небесное царство врата отворит.
               
                7
Возможно, Пророк не врагом станет, другом.
Возможно, потоп был спасательным кругом
И мостиком к жизни неведомой той.
И вот уже медленно сходит вода.
Вот только вода та была ли святой?
О, сколько пророков, благих и жестоких,
На Землю спускались из чрева кита!
(Перевод Е. Дьяконова)

      Зачин стихотворения я умышленно опустил, поскольку он несколько выбивается из основной канвы.  Касыда завораживает своей жертвенностью и каким-то неясным пророчеством. К моему стыду я перевел ее на одном дыхании, не вдумываясь в то, что означает кит и его чрево, и о каком пророке идет речь. После окончания поэтического вечера, который прошел довольно успешно (не обошлось  без музыки с участием Камаля  Балана, известного исполнителя и руководителя музыкального друзского коллектива в Москве) на фуршете я попросил Ильяса все-таки рассказать о подоплеке этого стихотворения. Он очень удивился моему невежеству. Конечно, я догадывался, что речь в касыде идет о библейском Пророке Ионе. Я даже нашел в Интернете соответствующую справку. Но этого было, видимо, недостаточно.

      Ильяс, сам христианин, поведал мне, что Иона (по-арабски Юнус) не совсем обычный Пророк. В Коране пророков и праведников  множество, начиная с Адама и Ноя (Ноха) и кончая Мухаммадом, печатью всех пророков. Юнус в их ряду. Так вот, Юнус, оказывается единственный Пророк после упоминания  имени которого мусульмане не пишут подобающее для всех, в том числе для Иса (Иисуса) «мир ему». И это не случайно. Получается, что Юнус – пророк ущербный. А ущербность его состоит в том, что, когда Бог сподобил его проповедовать слово божье в Ниневии, жители этого огромного города, столицы ассирийской империи отказались внимать гласу божьему. Тогда Юнус обиделся на них, вышел за городские ворота, уселся на холме и стал ждать, когда Бог накажет неверных. Аллах, прознав такое дело, разгневался на своего посланника и низверг его в пучину морскую, где его проглотил кит. Правда, Юнус потом раскаялся и был прощен Аллахом, но это уже другая история.

       Нечто подобное мы найдем и в Библии. Но что за письмена, о которых идет речь в стихотворении? Ильяс поведал мне, что письмена – ассирийские. Ассирийцы, воинственный народ, который держал в страхе весь Благодатный полумесяц на протяжении половины тысячелетия (из Библии мы знаем, что именно ассирийский царь Навуходоносор насильственно переселил значительную часть евреев из Иудеи в Вавилон) этот народ говорил на ассирийском языке семитского корня, который был соседом-родственником арамейского языка, на котором на рубеже нашей эры говорили люди от Антиохии и Ктесифона до Александрии. На нем же говорил и Иисус Христос. Нынешняя Сирия получила свой этноним именно от ассирийцев. Первые священные книги христиан были написаны именно на этом языке. Есть мнение, что Святые Евангелия утратили свою рифму и размер при переводе с ассирийского на греческий. Одно время (после Иудейской войны и до становления христианства в Риме) сириец и христианин были синонимами в регионе, где сирийская Антакия (Антиохия) пользовалась непререкаемым авторитетом в христианском мире. Долгое время вплоть до монгольского нашествия в 60-ых годах 13-ого века  на сирийском (он же ассирийский) языке велась служба во всех христианских церквах региона. И лишь после того, как победитель Хулагу мамлюк Бей  Барс отомстил сирийским христианам за их сочувственное отношение к монголом, роль ассирийского и арамейского  стала постепенно сходить на нет. Это не значит, что те, кто сохранил христианскую веру в Сирии и Ираке ментально не относят себя к тем ассирийцам и арамеям, на языке которых говорил Иисус Христос. Слабую тень тех письмен мы находим в евангелии от Марка:  - Или, Или! Лима савахфани» - это на арамейском или ассирийском.

     Кстати, на том вечере присутствовал руководитель ассирийского портала на русском языке (есть и такой), который заявил мне, что московские ассирийцы считают Ильяса Хадая выдающимся поэтом ассирийского народа. По его просьбе я отослал на сайт переводы стихов Ильяса, где они были напечатаны.

     После этого с Ильясом мы подружились, принимали участие   в нескольких вечерах. Он познакомил меня со своми сыновьями. Одного из них зовут Саргон в честь царя, первого семитского императора, второго – Адонис то ли в честь греческого бога, то ли сирийского поэта Адониса, которого Ильяс очень уважает. Мой друг попеременно живет то в Алеппо, то в Москве, разрывается между двумя семьями, ночами работает над составлением словаря арамейской лексики в современном арабском языке. Когда ему становится скучно, и кончаются деньги, он уезжает в свой Алеппо. По его просьбе я даже перевел на русский язык сборник его стихов. Он очень хотел увидеть свои стихи изданными по-русски. Стихи, действительно неплохие, Но видимо не судьба. Сначала денег на издание сборника пожалел Абу Фирас, потом сирийский посол, тоже христианин и друг, вежливо отказался спонсировать данное мероприятие. Но думаю, как говорил великий Булгаков, рукописи не горят, а рано или поздно находят путь к своему читателю, если, конечно, того заслуживают. А если не заслуживают, то на все воля божья. В любои случае «Чрево кита» вы уже прочитали.


К сведению:

       Стихотворение посвящено арабскому сирийскому поэту Ильясу Хадая. Поэт родился 27 октября 1943 года в ассирийской деревне Ришайна в Сирии. Выпускник Ленинградского института культуры им. Крупской и факультета арабской литературы в Государственном университете Дамаска. В 1984 году защитил кандидатскую диссертацию по арабской поэтике в Институте востоковедения РАН. После возвращения в Сирию работал на сирийском государственном телевидении и преподавал арабскую литературу для студентов-филологов. Он автор сборников стихов «Молитва со свечами», «Поезда в никуда», «О, камень, ты благословенен», «Благая весть». Творчество Ильяса Хадая – это бесконечный вызов современной цивилизации, с ее кровопролитными войнами и насилием по отношению к простому человеку. Лирический герой его стихов – мужественный, смелый и одновременно ранимый, тонко чувствующий человек, который в одиночку борется с наиболее опасными язвами современного общества.

Приведенное выше  стихотворение И. Хадая «Чрево кита» следует рассматривать как своеобразное творческое и мировоззренческое кредо поэта. Дело в том, что Ильяс Хадая ассирийский поэт, пишущий на арабском языке, христианин по вероисповеданию. Ему очень близок образ библейского пророка Ионы, который однажды отвернулся от своего народа, отказался нести ему слово божье, за что был наказан и брошен Богом в утробу кита, затем раскаялся и был прощен Господом. Тема веры, раскаянья, а также мотив «Нет Пророка в своем отечестве» красной нитью проходит через все глубоко гуманистическое творчество этого интересного поэта.