1. Дубль

    Горы – небо! Горы вместо неба. Горы вместе с небом…
    …Приэльбрусье, Терскол, 1972-й, конец января, МГУ, университетская команда горнолыжников, тренировочный сбор.

    Были времена… Университетские горнолыжники бывали отправляемы Университетом на тренировочные сборы и соревнования. Спортклуб МГУ и его Кафедра Физвоспитания оплачивали расходы только для Команды: это 12-15 персон. Расходы всегда по минимуму: дорога – плацкарт, хотя и самолёт, бывало, оплачивали, да, и даже далёкие перелёты – Урал, Сибирь… Проживание, питание, подъёмник… -- из расчёта чуть-чуть. Или вовсе статьи какие-то могли не профинансировать… Но это – для «Команды», для сборной Университета, а была же – главное! – была «Секция», горнолыжная секция МГУ. И в ней народу – немеряно! И это вовсе не только студенты первого-второго курсов, которые зачёт по физкультуре получали, тренируясь в секции. (Хотя, на Мех-мате, скажем, такой зачёт требовался и на старших курсах.) Университетский народ лез в горные лыжи сотнями. Потому, что это – горные лыжи. Поэтому, в секции занимались учёные персоны всех возможных возрастов и научных званий от студентов и лаборантов до академиков.
    И на каждый сбор или соревнование, на выезд вместе со сборной устремлялась и секция. Можно и наоборот представить: вместе с секцией на сбор ехала сборная, а расходы по поездке оплачивались только сборной. Правда, актив секции мог перебросить часть финансовой поддержки тем секционерам, кто в команду по спортивным достижениям не попадал, но был усерден в спортивной нашей работе и был на подходе к включению в команду… И вот, выезд секции – человек тридцать-пятьдесят, а то и семьдесят – толпа! Во главе и в основе которой, конечно, -- сборная команда.

    И вот, Терскол – Мир, состоящий из гор, которые есть всё – и небо, и долина!..
    И я – тренер толпы…

    А я… Тогда ещё, в общем, новый тренер эм-гэ-ушных горнолыжников… Великий тренер и великий тренер университетских горнолыжников Борис Александрович Мальцев, он, работая в МГУ, сделал там горные лыжи, горнолыжную секцию и команду процветающей структурой. Хотя и до него с университетскими работали замечательные тренеры. Но Мальцев был ещё и небывало продуктивным организатором всего, за что брался. И вот, он выдернул меня из недр научной лаборатории при Кафедре Физического воспитания МГУ – феноменально интересная была лаборатория, занималась исследованием особенностей физиологии людей умственного труда и разработкой методик их оздоровления активными средствами; а я в ней работал «мэ-нэ-эсом» -- и он выдернул меня на вольные бугристые пространства, на снег. Потому, что я – лыжник. И я стал работать с ним в паре. Лихо работалось. Но вскоре он из Университета ушёл в большой спорт. И его приход туда, -- а он возглавил систему подготовки молодёжного контингента национальных сборных команд по горным лыжам, -- обернулся рождением новой эпохи феноменальных успехов советских горнолыжников в мировом горнолыжном спорте.
    А я остался работать со всеми организованными им университетскими горными лыжами – один.
    Работать… Дело в том, что моя изначальная специализация в спорте – прыжки на лыжах с трамплина и лыжное двоеборье (прыжки и гонка), а горные лыжи – постоянная мечта и временные дополнения к прыжковой судьбе. А выдернутым из лаборатории Мальцевым и включённым им в горнолыжную работу вместе с ним, я был почти не способен вставать ни на какие лыжи из-за недавно полученных мной в моих лыжно-прыжковых делах травм спины. И работал… -- на лыжи почти и не вставая. (Правда, очень много и старательно в тот период работал над восстановлением спины.) А работал – тренировал – на валенках. С горнолыжными палками. Без них спине бывало… -- никак. А валенки были подшиты добротной подошвой, это позволяло глиссировать и заруливать по склонам, наглядно изображая приёмы горнолыжной техники, и, конечно, ставить трассы… Пытался, порывался раз от раза прикрепляться к лыжам, но спина сурово редактировала мои попытки.

    И Терскол, Чегет, подъёмник… Который влечёт новичка, которому чудится, что вертикальное инферно тащит его прямо в небо. Ужас!.. – А вы, те, кто здесь бывал, себя вспомните, свой первый подъём на эту легендарную гору, когда, -- вне зависимости от вашей спортивной квалификации, новичковой или мастерской, -- что вам чудилось…
    И вот я поднимаюсь в своём собственном ужасе, а ужас у меня не личный, а командный: в этом моём ужасе нет моей спины, нет и моих лыж, а только гигантский страх за безопасность своих лыжников, -- как они здесь, бедные, поедут!.. – По такой-то горе.
    А они… -- подъезжаю к верхней станции подъёмника, -- а «внезапно сменилась погода», туман, серое всё, горы не видно, -- а мои уже в туман, в склон ныряют-устемляются… -- И я с подъёмника, сходу лыжи спешно прилаживаю, -- крепления-то тогда, ой, не те, что сейчас, ботинки не вщёлкивались, а вставлять-прикреплять их надо было тщательно, а это ж время… А я как раз тогда наладил себе впервые «нормальные» горные лыжи, новые, это были (тогдашняя мечта многих) польские «рыси-металл». Тёмно-серые у меня… Прикрепляюсь к лыжам лихорадочно и вниз. В туман. Не видя горы, не зная горы… А чего ломанулся, чем бы я помог своим, догнав?
    А – догнал!
    И дальше гонял на лыжах, как будто так и надо.
    И именно вот с этого «туманного» момента присоединился уже я к горным лыжам – «на всю оставшуюся жизнь»!

    А догнал потому ещё, что сумел разглядеть своих в тумане. А разглядеть сумел потому, что наши были в голубых анораках. – Ярко-голубые из «болоньи» ветровки с капюшонами, как раз полтора десятка, как раз перед поездкой выдали нам в нашем Спортклубе. В них мы по Чегету и шустрили. Больше таких у всей бесчисленной чегетской толпы в те дни не наблюдалось. Различать своих было легко.

    А Чегет… -- аномальное явление в лыжном мире. Феноменальное. Серьёзная гора, потому что. Сказочно серьёзная. И сказки этой горы – стра-а-ашшные. – Крутяки на крутяках. С рельефом. Есть, куда улетать и во что «вставляться». Сколько угодно. Ограждений нет. Гору никогда не готовят. Везде и везде обширные «заповедники»  бугров. Бугры -- в виде высоченных обледенелых термитников-грибов. А гора огромна и разнообразна. И есть на ней и снежные просторы, и скалы, и леса.
    Трассы для соревнований готовят. – Вножную. Приехавшие на соревнования тренеры и судьи. Ещё и приглашают туристов-катальщиков, которым за их работу по подготовке трасс дадут пропуск на подъёмник на день, А то и на два. (Слова «скипасс» тогда в Союзе не существовало.) А работа такая: пешком без лыж, взявшись под руки друг с другом десятками, по шею в снегу, готовящие проходят по будущему полотну будущей трассы по всей его длине. Например, гигант. Или спуск. Протоптанное ногами протаптывают и заглаживают лыжами тренеры. – Аристократическая уже работа… Хорошо, если вся эта работа сверху вниз: готовящих трассы поднимают наверх на подъёмнике. Но бывало (редко!), что топтали трассы снизу вверх: подъёмник не работал.
    Было тогда в Терсколе два ратрака. На горе на снегу их никто не видел. Расскзывали, что летом местные возят на них сено.
    Да, да, да! – Тогда это было так.

    Учится и учить катанию на лыжах с гор на горе Чегет – невозможно!.. Ну, нет, ну как – невозможно. Наверно, на любой горочке и горе можно найти местечко, чтобы использовать его как учебный склон. И на Чегете такие места находились. Но сказочный феномен лыжного Чегета заключался в том, что сам Чегет был грандиозным и грозным учителем спускальщиков с гор. Его ученики были «чегетскими» лыжниками, выпускниками Чегетской школы, сказочными лыжными существами с техникой и повадками камикадзе-выживателей. И главное, они самозабвенно, религиозно были влюблены в своего Учителя. На всю жизнь влюблены!

    Размещение команды нашей в «Динамо». (Самый древний каменный «отель» Приэльбрусья. Но в той древности верховья, истоки Баксана, Терскол – только палаточные альпинистские лагеря.) Но сразу же секционеры устремились устраиваться на постой по всему селенью и окрестностям. Кто куда, кто к кому. Кто-то даже наверх, в Азау в лавинную базу Географического факультета МГУ просочился. В посёлок, в Физический институт, Шикарные кто-то даже в «ЦСКА» и в «Иткол». (Гостиницы Чегет тогда ещё не существует.) Но самое заманчивое проживание – в кафе «Ай» и – уж совсем фантастика – на Метеостанции. Это потому, что – уже на горе: с утра, когда толпы у нижних станций упираются в турникеты («…Подъёмник тронется, нога останется…», «…лыжи узкие – зады широкие…» / Ю. Визбор /), от «Ая» наверх подъёмники пустые, хочешь, поднимайся на «Третий Чегет», хочешь, вниз вали к разреженной уже толпе у нижних станций. – Гоняй, гоняй с ранья по пустой горе!

    Но при всём разбросе и раскате – на тренировки собираемся вместе…

    А на второй катально-тренировочный день (или не на второй?), на утро этого дня что-то случилось со всеми. С нашими. А казалось, что случилось со всеми, всеми, всеми…
    Но случилось (что-то!!!) – с теми, кто поселились в кафе «Ай»… Наверное (так казалось), что случившееся стали чувствовать все-все и сразу. Но увидели, -- когда увидели глаза подъехавших на тренировку – тех, из «Ая». И глаза, и лица их были не здешними. Не «отсюда». Лица этих были немножко серенькими, несмотря на всеобщий первичный ожёг горного солнца. И были лица их будто и прозрачными, вроде окон, за которыми что-то таинственно интересное, но не видное, потому, что окна как бы замёрзшие – не разглядеть. Но глаза! – Проталины глаз для заглядывания в… -- иное измерение…
     И немножко невыспавшимися выглядели эти прикатившие из «Ая», и беспокойно возбуждёнными, и успокоено приторможенными нагрузкой тяжёлого неожидаемого ими знания… Знания тайного для нас.
    И рассказвали… Рассказывали вот что.
    (И, да, да, рассказы их эти как из другого измерения звучали…)

    Кафе «Ай» у стыка нижних и верхней канаток на Чегете. «Ай» -- это просторная ротонда, в которой собственно кафе и примыкающие к ней кухня и помещения для проживания. С нарами для спанья. – Горная хижина, то есть. – Ротонда обращена к долине Баксана и как бы летит над её просторами и ущельями. А остальные помещения позади кафе, они выходят под склон – под крутые склоны, уходящие сразу от хижины-кафе далеко к вершине Чегета. Высота расположения здесь, вроде бы, 2700 над уровнем моря…
    И в «Ае», в хижине, когда оказались здесь наши университетские, оказался здесь и Юрий Визбор. И вот, вечер (в горах среди гор вечер, на высоте), вечер, переходящий в ночь, и Визбор, ладно, гитара, песни, затеял Визбор рассказы рассказывать. Альпинистские. («В основе спорта альпинизма лежит художественный свист. / А кто свистеть не научился, / Какой он, к чёрту, альпинист. / Репшнур-верёвочка, репшнур-верёвочка, / Верёвки в узлы вяжутся. / Альпинистики по склонам шляются, / Губной помадой мажутся!..»)
    Население хижины… Ну. вот, наши, университетские, -- ладно, красавцы, но – красавицы… Ой!.. Упасть – не встать, то есть лечь у ног в восхищении красотой так, чтобы не быть всё-таки красотой ослепляемым.
    Рассказы шли хорошо. Это были обычные альпинистские легенды. Про «Чёрного Альпиниста», про «Донгуз-Орунского Мальчика» (то есть были и привязки сказок к конкретно нашему горному региону.) Про Алмасты. Который хороший и добрый юноша. Он бродит в печали в округе гор. Бывает, плачет, бывает, поёт. Иногда он крадёт девушку. Но всегда возвращает. Правда, она тогда мёртвая…
    …Эльбрусская Дева. У неё вместо пальцев ледовые крючья. И синие ледяные глаза. Жестокие. И если кто – не дай Бог! – глянет в её глаза, уйдёт за ней навсегда. Неизвестно, куда. Никто больше никогда этого человека не увидит… И, конечно, «Страховочная Верёвка»!.. – Когда в сложно-невозможной ситуации страхующий, почувтвовав слабину страховочной верёвки начинает её выбирать или  двигается по верёвке к дальнему её концу, а конец отвязан от того, кто был к нему пристрахован, а тот, кто был привязан ушёл в никуда… И про то, что те, кто ходят такие запредельные маршруты, знают про странное состояние, манящее уйти, отвязавшись от всего…
   
    В разгар рассказов наш Андрей Родэ, очаровательный физик-младшекурсник…
    …Там в хижине в торце большого жилого помещения – окно: рамы от пола до потолка с узкими вертикальными стёклами. Рамы надёжно держат тепло, а перед окном во всю его ширину и на пол-высоты – ребристые батареи. Шпарят. На эти батареи постояльцы-катальщики набрасывают помокшие шмотки. Сушат.
    Андрюха – а он постоянно распахнуто-добрый, готовый помогать и наивный – вот, он подходит к этим батареям шмотки свои поправить и поправляет их, в окно при этом не глядя вовсе: а чего туда глядеть, -- ночь. И он тут вдруг чувствует, не видит ничего (батареей занят), его пронзает чувство, всё его существо пронзает чувство ужаса – ужас направлен в него из запредельности не-жизни. Он вскидывает глаза, -- стёкла в окне не замёршие ни чуть-чуть, совершенно ясно прозрачные, из ясности ночи на него… -- лицо! Плоское, немного широкое лицо, маленькие глаза. Спокойно на Андрея смотрят. Но в этих глазах – другой мир. Который для нас – ад.
    Андрюха отпрянул, а тот, за окном отскочил и побежал: чёрная большая фигура в ярком во тьму и в снег отсвете окна…

    Андрей помчался с испугом-новостью к компании, и мигом все вывалили на наружу… Никого. Ясная, яркая, полная луна, полное безветрие над сверкающей белизной простора гор. Полная тишина. Мороз. Ушли… Но ни успокоиться, ни гитар, ни рассказов не успелось, -- заскрежетало что-то в подсобных постройках. Выскочили. Тёмная тень… -- нет, не тень, фигура крупного кого-то, человекоподобного, метнулась в яркости луны и легко взбежала в крутой склон над «Аем». Там добротный и долгий довольно крутяк. Взбежала, как взлетела. Нечеловечески большими шагами и невесомо. И снова никого, и тихо. И снова ушли в хижину. Но снова всю ночь и до рассвета почти кто-то с разных сторон высокогорной этой обители то заходил и выл, то скрежетал металлическими кровлями. А, может, тот, кто приходил мог скрежетать и без железа.
    А когда рассвело, пошли все смотреть – осматривать окрестности. И были следы. Снег ночью не падал, но на старый утвердившийся снег лёг… иней – не иней, тонкий для снега, а для инея-то толстый, с ладонь слой «свежака». Он был нетронут. Только эти следы. Следы, как от подшитых подошв валенок очень большого размера. А Андрей полез осматривать крутяк. Там были эти следы снизу вверх. Редкие, лёгкие. На передней их части просматривались небольшие задиры, вроде как, от когтей.

    Ну и вот, прикатила на тренировку эта айская фракция. С серовато светящимися, как замёрзшие окна, лицами и с глазами для заглядывания в иное таинственное (может быть, инфернальное) измерение.
    Марина Попова, многолетний чемпион МГУ по горным лыжам (Мех-мат, красавица), он тоже ушла из «Динамо» жить в «Ай» для близости к ранним лыжам, и тоже была, конечно, участницей ночного явления-визита загадочного визитёра из потустороннего… Она так же, как и остальные айские, пребывала в таком же, как они, изумлении, но рассказала, что айцы всё же (серьёзные же все) попытались дотошно проанализировать события странной ночи. Рассматривая как гипотезу этой странности, возможно (о, конечно, очень возможно!) устроенный-подстроенный Визбором спектакль… -- Не сходилось.

    А почему-зачем Юрий Визбор оказался в «Ае»? – А он кино снимал. Был в Терсколе со своей киногруппой, они снимали короткометражный фильм-рассказ о Приэльбрусье. Вроде рекламного.
    И тут как раз ему подвернулись мы – университетские. Команда. Полтора десятка в одинаковых ярко-голубых анораках. Нормально заруливаем. Шустрим. А ну, давай нас снимать. Да толпой. Да рулящих-шустрящих…
    Ладно, давай, так давай. А нам-то киношники и пропуска дают на подъёмники. Три-пятьдесят в день стоили. (Большие деньги тогда!) Тогда пропуска эти были только на один на каждый день. И ещё и на подъёмник киногруппа мимо очереди.
    Стали работать на кино, на Визбора.
    Хорошо работали. Выглядели впечатляюще. Я, так, уверен, по своему созерцательному впечатлению, что для того кино мы были великолепны. Находка!
    И Визбор хорошо работал, нормально раскатывая на лыжах, умело среди умелых…

    Ладно. Работа. Кино. Что Визбор просит, то и делаем. Раз, два… Три-четыре-пять… И что-то он уж очень по-хозяйски «просит» -- распоряжается вовсе нашей жизнью. А она у нас – спортивная. Спортивная жизнь. То есть, тренироваться мы приехали. То есть, это я так себе представляю. (Не представляя другой жизни, кроме спортивной! Вовсе. Ну, вот такой я. В те моменты жизни-судьбы, когда что-то надо представлять. Важное. Ну, вот, -- «тупой физрук».)
    А на меня-то Визбор вовсе внимания не обращает. Я – один из анораков, из команды. Которой он командует, как своей собственной, раскомандовался совершенно уж беззастенчиво. Моей команды, между прочим. Не-не-не – я не ущемлён нисколько, я тут, действительно, один из «анораков» только. Но занятно мне, изумляет меня, как он так запросто-просто, явно без вопросов-упрёков к себе распоряжается судьбами персон, будто персоны и не персоны вовсе. И я от такой обстановочки в изумлении…
    (Это уж потом-потом, когда-когда уж, подумаю я, что так только, может быть, и должен поступать драматический художник по отношению ко всем и всему остальному, что и кто только есть, а тогда…)
    Тогда… «Дубль… дубль, ещё дубль… Ну. ещё!..» -- А когда тренироваться-то, думаю. И… язык – враг. В очередную паузу киношных повелеваний, я – ну, вражеско-языковый автомат, -- слетело: «Дубль – рубль!»
    И всё. Вмиг. Прекратилось кино. И не было больше пропусков на подъёмник. (Кстати, правда, собственно за съёмки нам и не платили ничего.)

    И – тренировки! Нормальные тренировки, очереди только, вот, на подъёмники… Но – Гора!.. Горы!!! И мы. Посредине. Среди лыжной толпы… -- цветника, фестиваля, карнавала советской чегетской терскольской лыжной горной Шамбалы. Которой было, несомненно, для всех советских – Приэльбрусье. (Да ведь и осталось и для сейчасошных!)
    Да. Колдовская сила гор, магическая… Сверх-естественно притягивает души. И тела. И лыжи. Чегет там бог и учитель – всех чегетских детей. Всех, кого «удетерил». А он «удетеряет» -- делает своими детьми – всех. Тех даже, кто не сумел до него добраться. И он их учит… -- Чегетству. Это больше, чем только спускаться на лыжах. Это чегетское состояние души, которое – любовь (негаснущая вообще!) к тому, что в жизни есть – жизнь…
    …И… -- все здесь, все здесь: физики, лирики, чудики, чундрики, разодетые, разэкипированные, знаменитые-великие, не знаменитые и безвестные, не разодетые и скверно экипированные, все с особой «чегетской» горнолыжной техникой. И чемпионы, яркие с блестящей австрийско-французской техникой мировых элит… Все здесь.
    …И мы. Посреди всех. Университетские. Тренируемся, как можем. Посреди храма неба-гор… Сверкающего и сияющего бесконечностью высот!

    Горнолыжная терскольская сказка с Чегетом и Эльбрусом – дитя знаменитой Оттепели (знакомьтесь с Историей, не учите «матчасть»!). – Это воплощение мечты всего советского народа иметь (построить!) свой настоящий горнолыжный центр. (Между прочим, Эльбрус – самое большое «спортивное сооружение» в Европе!) И построили. И всенародно стали мечтать попадать туда, чтобы – на лыжах. И попадали… Многие.
    Был даже замысел сделать здесь зимний олимпийский комплекс. О нём красиво рассказывали в масс-медиа: трамплины у подножья северного склона Чегета, трассы для лыжных гонок по дну долины в сосновых лесах накрутить, каток… Комплекс не сделали. А каток возле Иткола сумели --  в две трети полноценного катка, и заливали его отлично, чистили – лёд прекрасный. Я даже и коньки на сбор брал, и ещё кое-кто. Катались.

    Это то, что называется «апрэ-ски». Ещё спец-апре-ски для Терскола – хождение по долине за нарзаном, там ниже Иткола по Баксану источники. Набирание этой водицы в трёхлитровые банки и потом хождение друг к другу в гости на нарзан. Фактически, на чаи. Пьянки – никакой. Да и какая пьянка в высокогорье. Даже вокруг киношников, Визбором возглавляемых, алкоголя не замечалось.
    Они кино снимали. Старательно и много. Старались так, чтобы про всё здешнее горное рассказать. И про раздольное на склонах «чайництво», и про бестолковость обучения новичков  энтузиазм необучания необучаемых. И про страсть спортивной гонки и страшные страсти здешних трасс скоростного спуска. (Чрезвычайно трудные и травмопрдуктивные были эти трассы!) – Не получилось. Мне потом довелось поглядеть фильм… Не получилось… -- ну, это мне так показалось, что не получилось ни про что, про что снималось-прказывалось. Но получилось!.. – получилось в этом кино сделать дух Чегета, получилось, -- как в омут толкнули бы зрителя, ух-хх! – неожиданно вдруг безвылазно оказываться – там!

    Властное и важное, недоступное к познаванию обаяние гор. А мы – кто? – Весёлые, наивные равнинные провинциалы – по отношению к горам-столицам – вдали от невидимых и неведомых этих столиц. И вот мы – вот… Простодушно нагловатые в непризнавании знания о величии таинственной магической бесконечности. А оказывается, она – вот!.. Горы – храмы этого бесспорного, несравненного, непознаваемого бесконечного величия. Магия гор…

    Наш замечательный Андрей Родэ был ещё и прекрасным фотографом, художником фотографии… И вот, фото века. Двадцатого…
    …Кафе «Ай» стоит на выступе скального кряжа над склонами и долиной. Перед ротондой кафе просторная дощатая терраса, охватывающая его широким полукругом. По краю террасы скамеечки. «Передний» край террасы «взлетев» над крутыми склонами горы, устремлён «улетать» в дальние дали долины Баксана. За этим передним краем в самой атакующей его частью находится верхний пункт небольшого тросового подъёмного механизма с вагонеткой, на которой от расположенной рядом верхней станции канатной дороги поднимают в кафе доставленные на ней грузы. Или спускают, что надо. Здесь из-за края террасы высится и на террасу вольно забирается огромная пирамида ящиков с пустыми винными бутылками. – Когда ещё их спустят вниз…
    Здесь на скамеечке, что на краю над долиной, в прямом соседстве с пирамидой стеклотары, к нам лицом, спиной к долине, расслабив ноги, раскидав вокруг себя инвентарь-лыжи-палки, изумлённо распахнутый Мирозданью, сидит Юрий Визбор. А за ним… -- огромная даль свето-воздуха, предвечерного, прозрачного… Видны мельчайшие детали дальних далей долины и гор вокруг.
    Вот такая фотография.

    С Андреем Роде мы, оставаясь друзьями, как и со многими другими нашими, долгое время продолжали встречаться. Он стал физиком и с пути научного не сворачивал, хотя в Перестройку поддерживал себя авторемонтами, сделавшись супер-мастером по кузовным работам. А потом Перестройка нас и разбросала. И уже потом-потом в Интернете стал я с любопытством его разыскивать и быстренько разыскал: профессор какого-то университета в Австралии. И обрадовался: ну, сейчас попытаюсь найти его точные данные. Но в следующих попытках искать его в И-нете не находил о нём ничего…

    А памятник Визбору надо поставить. В Терсколе. На горе Чегет, на террасе кафе «Ай» -- вот таким, сидящим на лавочке на её краю, как на той фотографии.

    Там, в Приэльбрусье следовало бы ставить памятники людям, вложившим себя в сверх-естественно притягивающее явление под названием горы.
    …Владимир Высоцкий – на каменной террасе при входе в ЦСКА. – На стуле делает стойку на голове. Да, такой памятник. Вверх ногами. Ну, рядом можно поставить гитару… Киногруппа на съёмках «Вертикали» размещалась тогда в ЦСКА.
    Я знаком и дружен с человеком, который был его дублёром по альпинистским эпизодам в тех съёмках. Наш университетский преподаватель и руководитель всего туристского направления в МГУ Валера Конюшко. Великий горо- и водо-проходец. А на тех съёмках он был ещё и инструктором по альпинизму для съёмочной группы… И ему – памятник: там недалеко от посёлка был «учебный камень», скалка, скала. Вот на ней – лицом к скале, спиной в долину…
    …И ещё, ещё многим, вложившим жизнь в то, чтобы Приэльбрусье стало тем, чем стало… Издавна оно было альпинистским центром. Одним из главных эпицентров зарождения и развития советского альпинизма… Памятник Густаву Деберлю. – Тридцатые годы прошлого века, альпинист и лыжник, удирает из Австрии от Гитлера. И удаётся ему вывезти инвентарь горный и лыжный. И учит наших альпинистскому делу и горным лыжам. На Кавказе, в Хибинах, в Питере и в Москве, но больше всего здесь, в Приэльбрусье. Сажают. Сидит долго. В ГУЛАГе на лесоразработках теряет руку. Выживает, выходит, снова в горах, возглавляет горные школы, ходит на восхождения, ходит – уговаривает, чтобы брали, берут – на сложные скальные и ледовые маршруты. С одной рукой. С какой техникой передвижения по скалам или льду, как?!. -- Памятник ему. С одной рукой.
    …Многим ещё бы – памятники. Многим – разным. Подарившим душу и жизнь этим местам, чтобы они сделались местом души и местом мечты… -- ну, всенародной, считай…
    Приэльбрусье было большим альпинистским центром. И были большие альпинисты. И им хотелось, чтобы в этих горах возник ещё и горнолыжный центр. Большой. Настоящий. Свой. И большие альпинисты взялись за дело. А с ними народ страны. Сочувствующий и соучаствующий.

    Братья Малеиновы, альпинисты, зачинатели появления и строительства канаток и того, что называют «инфраструктура зимнего курорта»… Кахиани и Хергиани – покорители непокоряемых альпинистских маршрутов…
    Конечно, Нурис Урумбаев – великий лавинщик и исследователь высокогорных снегов.
    А Малозёмова, Тальянов, Монастырёв – звезды скоростного спуска. – Как сделать летящие памятники лыжников над буграми трасс?!.

    Ну, новые, лихие и новые очарованные, ладно, -- без памятников обойдутся!
 
    …Сделалось главным горнолыжным центром страны. И спортивным, и народным. И даже и международным. В те времена (эпоху), когда нам, университетским посчастливилось визитировать сюда со своим сбором, несколько вёсен подряд проводились здесь международные старты. Поздней весной, когда в мире горнолыжной элиты все «фисовские» соревнования уже позади, здесь – «Кубок Эльбруса». И «все звёзды в гости». И наши с ними гоняются – вместе, на общих трассах… Приезжал великий австриец Карл Шранц, участвовал, выигрывал… А был случай… швейцарец Карл Бругнер, первый тогда среди гигантистов Мира, и на наших этих соревнованиях выиграл гигант. После финиша в кафе «Ай» налил шампанское в ботинок (это только-только появились жёсткие ботинки) и пустил ботинок среди толпы присутствовавших… Соревнования эти становились уже традиционными, но почему-то пропали. – Вот бы возродить!..
    И, конечно, главные всесоюзные старты – здесь… Однако, с течением времени, с появлением многих и многих горнолыжных центров по всей стране, соревнования с Чегета стали уходить. Причина – трассы здесь очень и очень опасны при своей чрезвычайной сложности. Особенно, легендарный скоростной спуск. Многих гора эта покалечила… Может быть интересно было бы вернуться к этим трассам уже в современной их интерпретации: оборудованными всеми средствами и устройствами обеспечения безопасности. Возможно ли такое?.. А трассы-то уж очень спортивно интересные!

    Но… Чегет – Чегет, Эльбрус – Эльбрус. Спортивная жизнь в Терсколе продолжается во всю. Великолепный фрирайд, великолепные летние снега…

    А то кино… Наша «анорачная» толпа шустро мелькнула мгновенно… Кажется, мелькнула… А, может, и нет… Но вот – кадр кадров: по свободному снежному полю лихими дугами прохватили умелые… И – никого… И – из предвечернего воздуха неба из далёкой дали по долгому-долгому снежному гребню навстречу камере – сначала это только точка – на лыжах несётся джигит. В бурке и в лохматой горской шапке. Широкие прямые плечи бурки, длинная бурка широко развивается. Джигит в высокой лыжной стойке и не меняет её. Как бы неподвижен и летит в своей неподвиженсти. Вылетев на заснеженный утёс, мгновенно останавливается. Небо солнца сзади, бурка сбрасывается на снег, шапка в снег… -- в облегающем горнолыжном, с рыжим сиянием развевающихся волос и ослепляющей улыбкой – наша великолепная Марина Попова, многолетняя чемпионка МГУ по горным лыжам!

                Алексей Германов.