Рынок

Шестая глава "Обычной небольшой истории"

Пятая глава здесь:
http://proza.ru/2021/12/04/1548


Хлюп!.. Фантик обоими ногами, вернее, конечно, лапами, рухнул в очередную лужу и с совершенно довольным видом замер, прежде чем, опять, подскочил и направился в прыжке к следующей. Кажется он был совсем оглушен радостью от того, что липкие колючие горы снега вокруг, наконец, сошли и, ворча, ручейками убегают кто куда - тот сугроб в водосточную решётку, этот - в какую-то канаву, а самый ворчливый и недовольный, теперь уже ручеек, бежит, струится, прямо по автомобильной дороге, вдоль бордюра, навстречу машинам, и, ворча, сердится, расталкивает листья и окурки, все, что встречаются на пути. Вот настолько сильно спешит упасть в тёмную решётку канализации. А Фантик, наивный совсем ещё, прыгает от одного сердитого ручья или печальной лужицы, к другому, заглядывает им глаза, пригнувшись, взяв и опустившись, почти что себе на передние лапы мордашкой, выспрашивает: -"Ну, что вы?.. Что вы?" А те, пренебрежительно от него отворачиваются - отблескивают сразу же, как только он наклоняется:
- "маленький ещё..."
 А Фантик - всё равно, оглушенный радостью, прыгает дальше!.. Видимо кажется ему, что всё к нему, наоборот, благосклонны - всё, и лужицы, и ручейки... А когда тебе кажется, что тебе все рады, так и хочется быть щенком. Весёлым, и у которого уши разлетаются, взмывают при каждом прыжке - лохматы-ее!.. И Фантик, действительно, очень этому соответствует. 
  Катя смотрела на него и немножко недоумевала. День был серый и влажный. Слякоть была, конечно, неотъемлемым признаком у весны... Но по Катиному мнению её можно было бы сегодня и отнять. Всё в целом смотрелось немножко неопределившимся ещё - то ли тут весна, то ли осень, вообще. Или зима не совсем ушла. Какой-то такой перестановочный день. Все вокруг спешно движутся куда-то, столпотворение машин сгрудилось на светофоре за метро, и стоят, и, вот-вот поедут... кто-то сигналит, прямо навстречу ворчащему ручейку, который бежит, уже с кипой листочков, соринок, оберток, как будто с баулами - несёт сумки, спешно, куда-то, как будто бы. Может, как раз, и отсюда, с рынка. И как же можно в такую погоду и при таком состоянии мира быть настолько обезумевше-радостным?.. Такое время, пусть если даже и не удручает до крайней степени... особенно такого жизнерадостного человека, как Катя, то, по крайней мере, как будто каким-то фанерным пластом, принагибает голову вниз... Этот день, почему-то, и в самом деле, походит на крыльцо твоего подъезда, если пытаться его так, отдельно представить... И заставляет задуматься... Да, а почему же - на крыльцо?.. Может быть, потому что ты идёшь по улице, опустив, немного голову, как будто выше уже не можешь посмотреть. Как если бы над тобой было крыльцо. И если попытаться представить этот день отдельно, на что он похож - вся эта спешка, суматоха, представляются именно тихой и спокойной плитой крыльца. Наверное - потому что ты на неё смотришь и стоишь под ним?.. из-под него?.. Смотришь... Видимо. Видимо твоё сознание, размышления, твой взгляд на всё это вокруг - сохранивший серьёзность, хотя и ошеломленный немного всем происходящим, они и представляются - крыльцом. Бетонным, прочным... И закрывающим почти всё серое и суетящееся - оно видится только серой мутной дымкой сзади... В конце концов, всегда, ведь, человек видит в мире что-то, что - он сам?.. Тут, только та разница, что кто-то видит в мире что-то своё доброе, а кто-то - злое. И, чем злее человек, тем меньше он способен уловить то, как к нему, оказывается, добры. Разве что, он может слепо и сам этого не понимая, доверяться кому-то - тем, кто, как раз таки, зол. Наверное - в них он видит своих и доверчиво отдаётся самым к ним прекрасным чувствам, забыв, что ему, так же, как и он сам, другим, они не хотят ничего хорошего... Разве Фантик не видит?.. Не замечает, совсем, что вокруг такая странная куча-мала, сутолока, как будто все вокруг разом взялись куда-нибудь, да перемещаться. И мама, видимо, замечала, потому что, тоже, шла задумчиво, приопустив голову и немного недоверчиво, удивляясь, поглядывала на Фантика. 
 - Ну, Фантик сегодня, чего-то и радуется!.. - удивлённо и звонко засмеялась Катя. И обернулась на маму. 
- Да... - улыбалась мама, - Чего же это ты так радуешься, Фантик? - Фантик затормозил, прямо над очередною лужей, и, так и оставшись нагнувшимся, поднял, слегка наклонив в сторону, голову, так, что уши, снова заболтались, как желе, и стал смотреть на маму. - Наверное, он так радуется, потому что весна приходит... Ещё, конечно, слякоть, но, всё равно, приходит пробуждение природы. И это, конечно, хорошо... Просто пока не очень заметно, - улыбнулась мама, - Пока, это всё выглядит ещё не очень радостно, но, для того, чтобы природа возродилась новой, ещё более прекрасной, сначала надо, чтобы снег и лёд куда-то исчезли. Вот, они и уходят. Спасаются бегством!.. И, хотя, сейчас это кажется какой-то бедой - это просто потому что всё нехорошее уходит и мы его, вдруг, видим в полном объёме - когда оно вокруг нас протекает и проходит мимо. Так, ведь, оно всё и лежало здесь вокруг, всю зиму почти - и снег, и лёд, а, просто от того, что оно замерло на месте - не двигалось, так, нам и незаметным казалось. А Фантик, ведь, у нас собака - животное. А животные очень тонко чувствуют изменения в погоде, в природе. Да, Фантик?.. Гораздо раньше, чем люди. - Фантик радостно, скромно отвернувшись, прыгнул над очередной лужей, - Например, когда приближается землетрясение, стада домашних животных за долго до этого чувствуют... вибрации земли, и реагируют на это. Некоторые животные заранее исчезают - убегают куда-нибудь. Вот, представь, если бы они могли говорить и нас, людей предупредить - каким бы безумием нам показалось, если в тихий солнечный день, какая-нибудь лошадь, например, нам бы сказала, что нужно скорее спасаться, потому что, вот вот придет что-то, стихия, с разрушительной силой, обрушится на спокойные дворы и поляны, и все заборы попадают вниз, а от наших домов не останется почти ничего, кроме щепок. Конечно, мы бы, люди, наверное, только и посмеялись,  да и прогнали лошадь. А ведь она, просто,  чувствует и понимает то, чего не можем мы. - мама сказала это и начала смотреть куда-то вперёд, прямо, и, видимо, задумалась. 
 Они зашли на рынок, где ходили и потихоньку выбирали разные продукты - хлеб, мясо, творог. Кате очень нравилось гулять по рынку - тут было столько людей, оживление, шум голосов. Много, много вокруг меховых воротников и замшевых материй курток... Много кожаных сумок, вельветовых брюк, белых и чёрных и прозрачных пластиковых, шуршащих пакетов, то и дело, проносилось мимо. И всё это, в оживлении, в запахе, то копченом - колбасы, то прохладноватом - сметаны и сыра, то свежем, фруктов и зелени, то хлебном рассыпчатом - печенья... То в пластиково-клеево-мыльном хозяйственного ларька, где так много ведер, швабр и всяких интересных декоративных горок, скал, с кустами, цветами и колодцами, в которых, внутри, прямо в каждой этой маленькой декоративной, как будто бы глиняной машинке стекает целый, самый настоящий водопад, да ещё и подсвеченный лампочкой откуда-то изнутри!.. Катя, на секунду заметила, пока восторженно смотрела на эти красивые виды природы из пластика и на цветы ткани, как мама, с какой-то болезненной жалостью посмотрела на Катю (хотя и отвела взгляд тут же, как только увидела, что Катя, обернулись, видит), и каким-то холодным, но дрожащими тоном позвала её дальше идти из ларька.
 За этими прекрасными водопадами среди скал и горок, которые ещё иногда, даже крутят колесо, попадающееся им так удачно на пути, да ещё и за высокими, каждая, как вытянутое веретено лампами - розовыми, голубыми, жёлтыми неоновых цветов, с множеством поднимающихся кверху и опускающихся пузырьков внутри, а иногда и с плывущими так же вниз и вверх блестинками-звездочками, месяцами, кое-где, и с маленькими Дедами Морозами из такой же серебристой золотинки, за всем этим Катя почти что и не замечала, что в этих же ларьках много и мыла, порошков, всяких моющих средств, которые отражают самую, что ни на есть чёрную и грязную часть работы в мире быта. Даже были и веники, которые развеевали по всем ларькам соломенный хрусткий и шершавый запах, который, пронзающим нос, как от горчицы, ясным, как прохлада и как лезвие, острие ножа запахом, пытаются, кажется, скрыть и спрятать множества, десятки кусочков мыла. Глицеринового, хозяйственного, туалетного душистого... Но всё это, даже и красочные вафельные полотенца или фартучки, которые, к тому же, были и "по привлекательным ценам", меркли для Кати перед ещё одними искуственными скалами и горками, тоже с деревцами и цветами, но только ещё и с птичками, сидящими на серо-черных искуственных камнях, которые поют замечательные трели совершенно бесплатно, не требуя для себя ничего, кроме пары батареек АА. Катя любила гулять, ходить по рынку, видеть так много людей, и вещей, и продуктов, так, что думалось - всем, кто здесь, всей этой многочисленной, живой людской толпе хватит всего, что бы они не захотели, а так как они, уходя, не оставляли выжженной пустыни - а в лавочках на рынке ещё много чего оставалось, просто полно, то, значит, хватит и ещё очень многим, новым людям, всем, кто придёт сюда уже через минуту или только через час. И Катя любила помогать складывать продукты в пакеты. Точнее, это ей, конечно, казалось, что она очень помогает. А маме больше казалось, почему-то, что что это, скорее, она помогает Кате поиграться во взрослую. Но, всё-таки, мама радовалась, что у неё растёт такая энтузиастка помощница. А когда они заходили в дальний конец разветвленных в три линии рыночных рядов, Катю охватывало большое чувство причастности к искусству. Там, напротив магазина с бакалеей, где мама покупала специи для супа и прочей готовки, был ларёк с большими картинами - там, в покрытых позолотой грандиозных, резных рамах, красовались отпечатанные на холстах тигры - грандиозные, вальяжные, внушительные. Кое-где, с ними вместе восседала и какая-нибудь прекрасная красавица в восточном облачении, и с легкой белой вуалью на загадочных глазах (хотябы от того загадочных, что обычно глаз за вуалью по нормальному не разглядишь) и на тонких, грациозных ладонях, находящихся в пространстве в каком-то неестественно красивом положении и на ступни ног тоже эта вуаль ниспадала - вобщем, окутывала девушку дымным, легким маревом, как москитная сетка... Как будто бы она была не с тиграми, а с пчелами на пасеке. Но, может быть, если через вуаль ей сложно разглядеть, то они очень даже и похожи - и те, и другие - полосатые. Пока ждала маму, Катя стояла и смотрела, чуть не раскрыв рот, замирая от такой внушительности, на эту веселую компанию и на огромных, попросту, чуть не с мустангов, лошадей, и на не менее величественных и вальяжных, чем тигры, жёлто-песочных львов, и на пышные мясистые бутоны цветов в пуленепробиваемых вазах, ещё и на других таких толстых, плотных холстах и на коврах, свернутых в тяжёлые, махровые ворсистые рулоны. Мама, обычно, со скептицизмом поглядывала на свою дочь, которая каждый раз оказывалась под таким мощным влиянием этого великолепия. А как тут, скажите, можно было не оказаться, когда всё здесь было настоль приобщено к искусству, даже и у продавца в этой лавке были кое-где вставлены золотые зубы - такой он был эстет. А Катя понимала, что человек, находящийся в своей жизни в близких отношениях с искусством приобретает особый, высокий склад, стиль жизни, который приподнимается над землёй, над обыденным - который несёт тебя в жизни через некие более возвышенные, высокие слои атмосферы. И это - чистая правда. Катя чувствовала это, каждый раз, когда ей доводилось соприкоснуться с прекрасным, с чем-то из парящего над земным, мира искуства. Но, только, пока Катя, в силу маленького возраста, ещё не различала - где, в каком сближении, с каким именно лицом искусства, эта возвышенная, новая жизнь обретает истинный, откровенный - такой лёгкий, летящий, но глубокий смысл. Может быть, в этом тоже есть своё преимущество ребёнка, который ещё восхищается, восторгается любым почти проявлением искусства, каждой почти, попыткой создать что-то красивое, пусть и неудачной, и не умелой, не видит во всех этих произведениях следов низменного, примитивного, плоского, которые, имея своё, другое отдельное преимущество, взрослый заметит, держа уже в памяти разума и чувств понятие, представление о том, незнакомом ребёнку грязном, плохом, грубом и низменном. Это, тоже преимущество - преимущество чистого сознания. Пусть мыслящего и не совсем ещё объективно... Но какой ценой ломающегося прекрасного ещё нетронутого сознания даётся нам эта, порой жестокая объективность?.. Но в этот раз, мама, обернувшись обратно к Кате с пакетиками хмели-сунели, перца горошком и лаврового листа, хотя сначала и посмотрела, как всегда скептически, но вдруг стала смотреть в глубину ларька и пройдя мимо растерянно и отчаянно складыаающих руки красиво дев из египта и с Востока, так пренебрежительно оставленных позади и мимо внушительных львов, которые, кажется, тоже немножко от такого непочтения потерялись и, так и замерли, раскрыв пасти, мама прошла вовнутрь и остановилась у одной небольшой картины. Она была написана разбросанными в разные стороны мазками, которые разлетались по картине, фейерверком и очень яркими красками. На картине не было четких линий, тщательно проработанных деталей, но всё равно, было понятно, что на аллейке залитой светом фар и уличных огней идёт куда-то вглубь картины девушка под зонтом, а вокруг, лежат, беззащитные перед дождём, осенние листья. И так красиво это всё переливалось в уличном свете, прямо, как настоящее - вернее, такое даже, каким это настоящее так особенно приятно вспоминать, или наоборот, представлять на будущее, мысленно.
 - Вот!.. Красиво, да? - спросила мама, как будто, тоже затаив дыхание, как всего несколько минут назад и Катя, глядя на картины. Она улыбалась и долго смотрела на нее. И Катя подумала, что, возможно, теперь, маме тоже захотелось, как и ей уже давно, купить какую-нибудь картину, которая была бы у них дома и, чтобы они, таким образом, ещё больше приобщались к искусству. 
 - Вот, я, когда занималась живописью, - сказала мама, все ещё улыбаясь, и продолжала смотреть на яркую розовую картину, только немножко наклоня голову к Кате, - Всё не могла понять немножко - кому и зачем это нужно... Ну, вот, рисую я, а ведь толку?.. Ну, да, мастерски, может быть. Правдоподобно... Ну и, что же, людям, смотреть, да?.. Оценивать, любоваться тем, что, ну да... Какой, мол, молодец художник. Чисто... Технически. Просто, как ремесло, а за этим... Пустота. А, вот... Вот это, наверное, и нужно... А я не понимала. Молодая была. Вот, чтобы картина передавала чувства... - мама замолчала на секунду. А потом продолжила, чуть не шепотом, - Видишь? Даже, по сути, ведь, ничего не прорисованно...Никаких четких деталей, границ, черт... А всё понятно?.. Да. И вся атмосфера, прямо, сразу захватывает и... Прямо, ты в ней плаваешь... 
 - Да. - сказала Катя, тоже тихо, шепотом и с таким нежным трепетом, что, кажется, он у них был один на двоих... - Мне тоже очень нравятся. - сказала Катя с замиранием, торопея, когда они стали уже отходить от ларька, - Можно было бы, даже и купить, как-нибудь, какую-нибудь... - сказала она, кинув фразу совсем безразлично, как бы, и  немножко напевая, но сама, стала оглядываться, чуть не в паническом стремлении ухватить подходящий момент и случай, на киоск, который уплывал куда-то всё дальше назад... 
Через маленькие пару секунд, после которых уже казалось, что мама, всё-таки не заметила, вовсе, этого, такого нелегкого признания, и Кате стало невыносимо думать о том, ну почему же мама, вот это-то, что ей так много стоило сказать, как раз не могла услышать? Когда всегда она слышит обычно всё, всё, всё?! И ещё более невыносимой показалась мысль о том, что что придется ещё раз пробовать это сказать... 
 - Кать, я понимаю, что ты хочешь картину, но они дорогие, а у нас сейчас очень мало денег. Нам нужно, сначала, аплатить в этом месяце за квартиру суметь, а потом уже... Ладно?.. Попробуем, может быть... - сказала мама приглушенно, мягко, - Хорошо, Кать?
 Внутри у Кати невероятно сжалось всё, как никогда раньше... Но не потому, что ей не купили какую-то эту картину, а от того, зачем она, вообще сказала?.. Ведь больше всего, наверное, она боялась, так давно вынашивая эту просьбу где-то так близко к остальному миру, которая так часто уже рвалась наружу, как несмышленный, наивный ребёнок, дитя, веря, что и весь мир будет открыт ему так же, как и он ему... Но Катя, хоть и ещё ребёнок, но уже чуть более взрослая, чем её естественные желания и порывы, всегда до этого остужала его, останавливала, видимо жалея, заранее, за то, каково придётся ему, если он, так ясно пришедший в мир, вышедший наружу, встретится, всё-таки, с темной стеной отказа. Видимо, Катя, сама того не осознавая, помнила, как скромный человек, который очень долго не решается и стесняется что-нибудь просить, каково же это, если тебе ещё откажут... Может быть она и не помнила этого в реальности, может быть, всё это болезненное ощущение исходит из самой, даже, основы стеснительности, к чему она ведёт своими глубоко вьющимися, как у любого чувства, корнями - к тонкой ХОРОШЕЙ, доброй натуре... А её-то, уже на инстинктивном уровне, человек, особенно, как раз, хороший человек, рвётся защищать... И чувствует, даже если с ним и никогда, и ничего подобного не происходило, он чувствует, как может быть тому, чему-то и кому-то слабому, нежному, тонкому, если в ответ на его нежность и тонкость появится перед лицом грубое и суровое. Это, простой навык - сострадать. Жалеть, понимать и не лишать себя сопереживания.
  И зачем только мама услышала всё это?.. А не так, не заметила, как это казалось в начале? Зачем же она, хоть, даже, не сделала вид, что не понимает, насколько заветное, из череды других заветных, близких к сердцу - тонкому, нежному, это желание?!. Чуть не топнуть хотелось Кате, ведь она не знала, каким порывом, мощью, силой можно растащить по углам, разорвать этот сжатый звнутри комок? Может быть, ударная волна, исходя от досады... ноги и пола, способна?.. Это сделать... Зачем?.. Зачем же мама, раз уж она и поняла всю глубину Катиных чувств, не бросила слова отказа так же безразлично и напевая, как и Катя - слова своей просьбы?..  Зачем эта нежность и мягкость? Она, именно она ранит теперь, а не безразличие, жестокость - она даёт понять, что открыто, видно, явно всё, что уязвимо. Ведь так легко было бы подыграть Кате в её манере небрежно, чуть не зевая, кидать слова?.. Теперь уже, именно то понимание, от недостатка которого было так досадно секунду назад, теперь именно оно и досаждало более всего.
- Да, что?.. Я бы не поняла? Я же понимаю - нет, значит нет... Я же понимаю. А теперь мне, просто, так стыдно за это. Но, что же, человек не может, даже просто и попросить? А зачем?.. Лучше промолчать... Но, мама, тоже, ведь, объективно, сделала хорошо - она ведь хотела и делала как лучше?.. Мягко, потихоньку... Сама, тут, чего-то, взяла, обижаюсь... Да что же это такое?.. Не виновата мама. Сама виновата... 

  Когда они уже выходили, мама сказала: 
- Давай зайдем. - и свернула Ведь тот киоск, где почти месяц назад они покупали с Катей журналы и раскраски. 
 Внутри у Кати всё радостно затрепетало почему-то. И мир сзади, когда они шли всего-то маленький метр или меньше до двери, так показалось, что весь зажегся, загорелся огнями - фар, гирлянд, в ещё таком холодном и полном шума серебряно-сером вечернем воздухе. Наверное - таком же, как тот, когда они с мамой стояли, разговаривали с весёлой и доброй кассиршей и проводили это самое время вечера среди множества жизней - разных сказочных журналов, картинок, статей, которые так радостно, говоря, голося, каждый,что-то на свой лад, окружали Катю, как большое тёплое одеяло, если в него хорошенько закутаться вечером…
 Дверь открылась... Катя на секунду даже замерла от какого-то потаенного, трепеща вдруг ожившего вместе с радостью, рядом, в груди, страха... А вдруг - теперь всё будет по другому?.. А вдруг - теперь то же место, тот же самый киоск, из места небывалой, какой-то, даже, сказочной жизни, вдруг станет, снова, одним из многих, ничем не запоминающихся так, сразу, ларьков, с холодноватым светом лампочки, разлитым внутри?.. Но только туда, в тысячи других ларьков - простых и незнакомых, уж можно было бы зайти и так же выйти, ничуть не расстроившись, ведь ничего сильно сказочного от них не ожидал. Здесь же, ожидания были настоль, уже, высоки, что казалось почти невозможным, чтобы реальность им соответствовала. И это внушало очевидный трепет... Катя не совсем разобралась в природе своего страха, да и когда бы тут?.. Ведь меньше метра расстояния они с мамой проходят очень быстро, а замереть в проёме двери, и вообще, обстоятельствами жизни позволяется человеку, обычно - и всего-то ничего. Особенно, когда мама, с сумками в руках держит дверь, чтобы этот человек прошёл. Катя не разобралась - просто этот небольшой и странный страх прошёл у неё внутри, как какой-то ледяной водопад, замерзший мигом в груди и, потом, разом свалившийся куда-то вниз. Ещё бы - ведь именно теперь, такой прекрасный и сказочный мир мог бы или показаться снова перед Катей во всём своём богатом строе, или же - разрушаться мигом, рухнув грубой обломков вниз, на землю и утащил вместе с собой и часть того, прошлого сказочного, что  жил в памяти. Ведь человек так, порой внушаем, что, особенно в таких вещах, кажущихся невероятными - настолько прекрасны, готов, только увидев здесь же признаки какой-нибудь более примитивной, простой  реальности, перестать верить себе в то, что, вот до этого было и лучше. Наверное - это подсознательный маленький страх, который, прямо заранее подготавливает человека, чтобы он, вот, раз, чуть что, и сразу, чуть не с облегчением скидывал бы с себя, как будто какую-то ношу с плеч, веру в то, что есть - лучше, есть невероятно хорошо где-то в мире. Ведь иногда это прекрасное, чудесное знание кажется человеку ношей, тяжелой, ведь понимание: "есть лучшее", накладывает обязательства, у человека с совестью, конечно, зная это, и самому теперь становиться, быть лучше, чтобы как-то дотягивать, соответствовать. Это приятные, прекрасные, светлые обязательства, которые помогают человеку летать, но для некоторых, крылья кажутся на спине непосильно тяжелыми. Взлетев - увидишь ещё больше прекрасного и надо бы стать ещё выше... А человек, чувствуя слабость на земле, под тысячами слоёв атмосферы, не думает, что если куда-то взлетит, ему станет легче - он думает, что ещё больше потратит, и без того уже иссякающие силы... 
 Катя, нервничая  про себя, и сама не зная - от чего, мигом пронеслась взглядом сверху, по разным журналам, которые, так и стояли, там, где им и всё время доводилось раньше, и всё с той же тревожностью, затормозила взгляд на том месте, где когда-то имела обыкновение сидеть продавщица. Почему же все журналы, все на своих местах, не убедили в том Катю сразу, что всё здесь ещё по прежнему? Значит - сказка, теплота, радость, трепет, не совсем и от того, значит дело не в них?.. 
 Румяная продавщица повернулась к ним и на её кругленьких щеках заблестела, засветилась всё та же добрая и радостная улыбка. У Кати внутри свалился, просто рухнул вниз какой-то крепкий напряг. И плечи у неё выпрямились и вдруг поднялись вверх, хотя Катя и не заметила, как бы она их поднимала.
 - Ой, здравствуйте!.. - воскликнула добрая продавщица, - Давно вас не было! О-й-й... А кто это у вас такой красавец?!. Н-нну, какой же гражданин!.. А!.. 
Фантик, то ли от стеснения, то ли пытаясь, изо всех сил скрывая свою невероятную радость от того, как он был доволен теперь собой, а ещё бы - ведь, взял же, и сразу сумел всем понравиться, но, от чего бы то ни было, спрятался, отошёл немного за Катину ногу, и, чуть, кажется, даже и заскулил, поглядывая немного на продавщицу. И, как ни старался изобразить на своём лице благородный испуг и удивление, непонимание - как так, что это обращено к нему, полагающиеся приличному, настоящему, исполненному чувства достоинства и мужества псу, чуть не разулыбался...   
 - Это... Фантик. - уже, в отличие от своего пса, сама разулыбавшаяся, ответила Катя. 
 - А, ну... Всё понятно - Фантик. - кивнула им понятливо продавщица и ещё раз стала улыбаться герою разговора. 
 - А-а-а. Да... Это. - сказала мама, чуть спохватившись, - Сейчас, чтобы он Вам не натоптал... Катюш, постой, а, пожалуйста с Фантиком там, у двери, чтобы он не пустился тут по полу?.. - Фантик ещё больше вытянулся гордо и демонстративно, показывая, что: он?.. Да ни за что!.. За кого вы его принимаете?.. Как будто мама и Катя не видели только что его щенячии прыжки по лужам. И он, через всю свою отстраненность, держа осанку и образ, растерянно, всё же, косился, поглядывал на маму - не выдаст ли она его перед его, Фантиковским, новым поклонником?
 - Да ничего, ничего - пусть топчет! Сейчас слякоть такая - куда уж денешься?.. Все, всё равно, это приносят... Мою по десять раз. Так что он, уж, много хуже не сделает. - замахав ладонями, поспешила заверить их продавщица. - Топчи!.. - шутя выдохнула продавщица. 
  Фантик, всем своим видом, продемонстрировал, что не будет - у него и мысли не было!.. И пошёл по настеленному на полу картину, осматривать магазин. Катя только и успела придержать его за поводок. И он сделав вид, что уже дошёл туда, куда и хотел, принялся с места рассматривать витрину, искося, хоть и с всё прежним прежним достоинством поглядывая на всех, находившхся вокруг, своих обожателей. 
 - Да... - качала головой мама. - Слякоти: не пройти. Это... Представляю, как Вам тут приходится!.. У меня знакомая одна когда-то работала в магазине, так вот, она... 
 И Катя, снова, имела счастье около полу часа слушать так любимые ей взрослые разговоры, среди вороха разных красочных журналов, в свете тепло-желтой лампы... И даже Фантик, который уже перестал со временем представлять себя неприступным и задумчиво-отчужденным, что всегда выглядело довольно забавно, ведь через каждую его напряженную и замеревшую в эпичной позе черту, проглядывало что-то от совсем ещё щенка, тоже имел сегодня такую возможность. 
И мама с продавщицей говорили о разном - и о том, что есть теперь плохого в мире, даже ужасного - про то, как люди выходят на протесты, а их, всё равно, принуждают делать то, чего они, по ясным причинам не хотят, а иначе, если те не соглашаются, запрещают им выходить из домов или посещать, как всё, какие-нибудь места, или принимают ещё какие-нибудь меры... И о том, как у людей, на самом деле, как и говорят уже многие врачи, химическая пневмония, а не что-то новое. Видимо - из-за того огромного количества химии, которую выбивают на мир в качестве дезинфекциии... И о подлоге данных, статистики... И о многих подлых случаях, когда убивали людей, говоривших миру правду, от врачей и учёных - до, даже, президентов стран... И говорили они о многом хорошем - от простых моментов и случаев жизни, от рассказов о семьях, историй о друзьях и о знакомых, до того, что, всё-таки, добро победит и нужно молиться Богу, чтобы оно побеждало в как можно большем количестве душ, и о том, что (как это зажигало свет на их лицах!), уже так много - миллионы людей идут к правде, идут верным путём и тоже понимают, что нужно обращаться к Богу с молением о том, чтобы он всё разрешил, и рассудил, и пришёл во всём своём Величии скорее, воссел в своём Царствии, принимая в него всех ожидающих Его... 
 И столько раз их лица пронизывал, казалось, какой-то радостный, высокий свет. И столько раз становились они так искренне рады, так открыто и чисто начинали смотреть, как может позволить себе не страшащийся быть уязвимым ребёнок. И от того, что так много в мире людей, которые борются, за правду, за права, за истины, казалось, по их лицам, что они сами, теперь, были готовы встать и, просто в любой момент, даже теперь идти и поддерживать их, зная, что и их поддержат. И, хотя это чувство предвещало тяжёлую и опасную борьбу, оно было настолько радостным!.. Ведь, наверное, вне войн и всяких бед, или же в целой куче их, клубящемся рое, человек тогда ощущает настоящую жизнь и радуется ей так искренне, так ярко, и дышит ей по настоящему, даже умирая, и даже если это последний в его жизни вдох, тогда, когда чувствует что-то - огромную, радостным самым приливом в жизни силу единого с ним в стремлении духа, в устремлении к добру и свету. 

- Ой, как же хорошо, девочки, что я вас встретила!.. Вот, хоть поболтали. А то, меня, ведь, уже и не будет здесь, скорее всего... Так могли и не увидиться. 
- Да? А что такое?.. - переспросил мама. - Вы... Уезжаете?.. 
- Да, нет, девочки. Сейчас же, как?.. Никто ничего не покупает - денег же у людей нет... И, только, в основном, в больших всё берут... супермаркетах. Буду закрываться в следующем месяце. Вот, аренда закончится и... Ну, что сделаешь?.. 
 Мама молча и подавленно показала головой. 
- Ну, с другой стороны - может, оно и к лучшему... - продолжала продавщица, - Тут, тоже, ничего сильно исключительного не высидишь -  держаться за это место?.. Да, можт, оно и не нужно совсем... 
 У Кати внутри что-то сомкнулось, сжалось, как будто бы большой газетный лист смяли в один, со множеством бумажных волн-ребер комок. Ей стало дико от мысли, что  скоро здесь может не оказаться всего этого сказочного мира, полного красочных журналов - такого весёлого и тёплого... Так похожего на дом. На твой, надёжный дом, о котором, когда вспоминаешь и думаешь, то знаешь, что он есть всегда и никуда, никогда не денется. Это, этот мир - что-то такое сказочное, воздушное, эфемерное и незыблемое, на чём основывается, хотя ты, часто этого и не замечаешь, вся твоя жизнь. 
 - Да-а... - качала головой мама, - И, что - никак?.. Совсем?.. Плохо? 
 - Да, уже, просто, буду, или распродавать что есть оптовикам - обратно или... Даже не знаю, куда это везти, если не возьмут. 
  Катя внезапно почувствовала в себе панику, тревогу, о том - что же, ничего нельзя сделать?.. Неужели же?.. Как же это несправедливо, что в таком огромном городе и мире, столько людей ходят мимо и не могут, не хотят даже попробовать спасти этот сказочный, замечательный мир?!. Ведь от этого им самим было бы хорошо - зайди каждый из них в этот небольшой, прогретый жёлтым светом киоск, купи хоть по одному, хоть по самому дешевому журналу, хоть по 15 рублей, и тогда - каждый из них бы почувствовал эту сказку, из которой их забирают, вытягивают большие магазины, со своим холодным светом, каждый сам бы почувствовал и сохранил бы для других... Ведь им это по силам!.. Ведь, стоит только, в один день каждому из них, пусть даже, только каждому второму зайти после работы в этот киоск у метро, купить самую, какую-то безделицу, даже десять листов какой-нибудь брошюры о совершенно и не нужном ему огродничестве, выращивании... Чего-нибудь - ирисов, огурцов, тыков, но такими всего, маленькими усилиями они все бы легко спасли этот мир. И унесли бы с собой по домам внутри ещё и много, много таких миров-копий. 
 - Вот... Такие вот дела-аа. - покачала головой продавщица вдумчиво и потом, подняв взгляд, весело и ободряюще улыбнулась. - Ну, ничего!.. Будем жить! 
 - Да. - подняла мама голову после своего долгого и задумчивого молчания, - Ну, с другой стороны - хотя это всё плохо, конечно, но, а тоже, ведь, может быть, это совсем и не Ваша судьба?.. Вот, Вы сидите тут, продаете, а, может быть Вам нужно быть вообще в другом месте? Так ведь?.. - продавщица покачала головой. 
- Конечно! Я, вообще, сомневаюсь, что у кого-нибудь из нас в жизни предназначение - торгашество. Просто, жизнь, вот так... О семье приходится думать, и... Хоть как-то... - продавщица развела руками. Они обе с мамой понимающе кивали друг другу. - А то... Я же говорю, тоже - дочка одна, внучку как ей тащить?.. Вместе надо поднимать.
 - Да... Ну, будем надеяться, что, всё же, образуется всё. Надо молиться, конечно, что бы, вот, как по Божьей воле, так и сложилось. Ведь, мы же, тоже не знаем - где нам лучше? Правильно?.. Вот, сидишь, иногда, за что-то одно держишься, а не знаешь - ведь, может быть тебя где-то ждёт что-нибудь гораздо, намного лушее!.. Так ведь? А ты этого, просто, не находишь, пока здесь, в чём-то старом остаёшься. Так?.. 
 Катя ощутила в это время, чуть не такое же сильное желание двигаться, делать что-то, что бы спасти, выручить этот мир... Пусть и маленький, но, ведь и она ещё была маленькой, почти такое же, как и у её мамы и продавщицы, всего несколько пару-тройку минут назад. И вдруг, это желание закипело невиданной силой, такой, что Кате теперь казалось - с ней возможно абсолютно сделать и изменить всё, что угодно на этом свете. И у неё в голове замелькали множество, множество идей, порывов, планов - самых смелых и решительных, с помощью которых можно было бы легко - легко, сильно и смело, одним или всего несколькими мощными движениями - взять и спасти этот маленький мир.

 - А мне сегодня - премию!.. - радостно раскинул папа руки, после пары поворотов ключа, которые с этой стороны двери, конечно, выглядели поворотами, совершенными сами собой, золотенькой маленькой круглой деталью, которая, в отличии от ключа, который нужен был тебе, когда ты находишься снаружи, никуда не девалась, а всё время оставалась прикрепленной к двери. - Привет... Представляешь?!. 
- Папа, а мне сегодня четыре журнала подарила... 
- Это в честь чего так - премию?.. - весело улыбалась мама. 
- А шо, я ценный работник!.. - пошутил папа. Катя смотрела то на него, то на маму, они оба, а ещё сумки, которые были с папой, видимо из магазина, куда он зашёл по пути - их руки, смешивающиеся детали пакетов, одежды, фраз, голоса, вертелись над ней, почти как всегда, как вьющийся, жужжащий вихрь и такой же пестрый разноцветный рябой вихрь радости начинал вращаться и у неё внутри: в него вмешивались, влезали и только что ушедшие в былое минуты ожидания, предвкушения того, что, вот-вот и скоро, скоро уже и папа придёт, и радость - что он, и правда, пришёл, и море, целое море ожиданий, картин будущего, весёлого, радостного - их, будущего вечера... А прошлое, вплетало, тащило, за компанию, в этот вихрь, как бы за ручку, с собой товарищей, как на веселую вечеринку, и свои ожидания, что так и лезли в мысли, нарывались на то, что бы их, всё же, сравнили с настоящей пришедшей реальностью, и все, все события дня, о которых так нужно было, обязательно, рассказать, и, даже, более дальние события прежних дней,  которые, с некоторых ракурсов, в некоих чертах, так, почему-то, напоминают и будущее, которое живёт в ожиданиях... 
 - Да?.. Да ты что?.. Журналы? Ну, молодец!.. Молодец... Решайте, девочки, на что, теперь тратить будете?!. 
 - Да, нет, ну, слушай... Это же - твои... И, премия... Ты сам, как хочешь... 
 - Не-е-т!.. Даже не обсуждается! - звучал в вихре сверху, снова, и папин голос, - Это вам от меня... 
Вихрь переместился постепенно на кухню и там, вращаясь, радостно и жужжа, вместил внутри себя и все рассказы о том, как Катя и мама ходили на рынок сегодня, как гуляли, как купили журнал, раскраску, капусту, как ей подарила журналы продавщица, как Фантик радовался весне и прыгал по лужам... И опять, как они выбирали капусту, и опять, о Фантике, и о журналах... Всё это прозвучало в вихре весёлым детским голоском, а красивым взрослым женским - про многое тоже, но только, немножко по другому, и про продавщицу, и про то, что скоро ей придётся уйти, и папа слушал и глубокий взрослый мужской голос в вихре, тогда  чаще молчал - ведь он уже знал о продавщице, ещё с прежнего раза, того, когда та же продавщица и продавала маме, столь потерянной от первого, грубого обращения в том киоске журнал, и подарила Кате раскраски, и так была за правду и... И внутри, вихрь наполнится ещё, новой, невиданной силой, даже тремя - и маленькой, и взрослой красивой, и глубокой взрослой... И Кате показалось, что папе тоже хочется спасти этот, сказочный маленький мир, в котором он-то, в отличии от неё и не бывал... 

 Через пару дней папа пришёл домой с большими сумками. Через пять минут на столик в комнате он выложил из них несколько стопок журналов. Там были раскраски, газеты, брошюры об огородничестве, цветоводстве, выращивании огурцов и тыков. Всё это стояло двумя стопками перед папой и он, растерянно, отводя поминутно глаза, то в одном направлении, что находил позади себя, то в другом, тоже сзади, но с другой стороны. Он, кажется, как будто прятался от Кати и мамы и, даже, как-то, немножко судорожно, вдруг попытался спрятать и самого себя, наверное так это, потому что, несколько сжал руками себя за локти. И, кажется, будь у него хоть какое-нибудь оправдание тому, и уважительная причина, то он, наверняка, развернулся и убежал бы уже.
 - Ну, будем просвещаться!.. - сказать только и смог неуверенно папа. Хотя и через чур задорным и веселым голосом. У него сегодня был выходной, был день... Папа стоял над столиком, на одном месте, хотя и постоянно двигаясь, и, хотя весь колебался и не мог, никак прекратить. И стопки перед ним лежали тоже не двигаясь, и мама с Катей, тоже замерли и смотрели на него. 
 - Ты... Там купил?.. - спросила мама и её глаза загорелись какой-то яркой надеждой и, немного пораженно выискивали в папиных ответа на заданный вопрос.
 - Ну... Я, там, где... Вы говорили. Рассказывали... что любите покупать. Там, такая... Полненькая румяная женщина продаёт... Там?.. - и папа продолжал смотреть куда-то назад, за себя. 
 - Да... - пораженно продолжая смотреть на него, ответила мама. 
 - Ну... Вот, и я свою премию... Потратил. Раз ты настаиваешь, чтобы на себя. -  замялся папа. И, опять начал говорит слишком громко и весело, - Вот, и!.. Потратил, как я хочу!.. Э-эх-х... Ну, и Кате, я знаю, нравится... Ну, будем читать!.. И рас-сссскрашивать!.. Да, Катя?!
 Мама пошла навстречу к нему и глаза у неё счастливо светились и как-то восторженно улыбались. А папа, всё ещё прятал взгляд куда-то за себя и хотел, явно, всё ещё, очень, убежать. 

- Ну, Кать, хочешь - ты можешь взять себе какие хочешь журнальчики, и беги, почитать. - сказала мама. 
  И Катя с радостью принялась выбирать себе несколько журналов, а выбрать было сложно, ведь все они одинаково были интересны ей. Катя, в отличии от многих взрослых людей, могла ещё, с одинаковым интересом и одинаково понимая их важность для себя, изучать и раскраски, и журналы о красивых воздушных принцессах, и брошюры о выращивании огурцов. Ведь в своей жизни, в отличии от очень многих взрослых, Катя не успела ещё выбрать что-то одно, самое главное для себя и не успела, конечно, же, всё то остальное, что есть в жизни кроме, назначить совсем для себя не важным. Хорошо бы, конечно, если бы в людях успевало появиться то, что-то среднее, что объединяло бы и Катину любознательность ко всему тому, что есть в мире, и чего-то и то прекрасное ощущение, определение того, что есть хоть что-то, что ты любишь. Особенно.
  Но, всё же, никому не стоит никогда думать, что теперь то уже, для него закрыт путь к раскраскам или огородничеству. Что они-то, для него уже больше ничего не значат. Такое, обычно, бывает от ощущения, что у вас нет времени. Что его сильный недостаток. Когда вы теоретически бросаете, мысленно, линейку вдаль, в будущее, и она, вдруг, упирается, пружинит и отскакивает (или Вам так только кажется), от какого-то барьера, к примеру в восемьдесят или пятьдесят лет... И вы в панике от того, что осталось-то до этого - всего?.. Ничего... И вы начинаете стараться успеть хоть что-то, хоть, что особенно в жизни любите... Забываете про всё остальное, про весь разнообразный, интересный мир, который становится для вас лишь далеким, гигантскими декорациями вокруг "основной" драмы, "основного действия",  а не деталями жизни - полезными, нужными, создающими ваш повседневный уют и, собственно, жизнь... Вы сами отодвигаете их от себя, делаете каким-то, такими далеким и от того, от дальности этой - громадными... Это, как, если бы художник, решив, что, да, нужно в жизни, важно только рисовать... А он, ведь, будет прав в том, что это и есть его призвание... Но он решит, что остальное - не нужно. Возьмёт в руки кисточку, поставит перед собой мольберт и в исступлении, от спешки, от мысли, что ничего не успеет, расставит руки и ноги, как в полном спецэффектов экшене и мощной волной раздвинет стены, потолок  отодвинет куда-то далеко, вверх, отбросит от себя окно... И все предметы кругом станут огромными, совершенно непригодными для какого-нибудь использования... Может быть, тем самым и намекая человеку о том, что они все, тоже большие и много чего, всё-таки, в его жизни значит. И, вот, порисует он ещё немного, устанет и захочет выпить кофе, а чашка - уже сделана им огромного такого размера и в руку её взять нельзя... И даже к окну не добраться, что бы, хоть посмотреть и вдохнуть новых сил, вдохновения от мира, от природы... Не говоря уже про то, что бы дойти до двери... Так они далеко... А лес ближайший, или, хоть парк - так и вообще, как на другом краю света - немыслимо далеко. И, сам того не замечая, теряя силы и не имея, не давая себе хоть подступить к тому, чем их восполнить бы - ни силы вдохновения, ни просто - жизненные,  и, сам же виня себя за то, что, явно, видит же, что не идёт... Не может ничего уже, почти, сделать. Но как же, как?.. Ведь это единственное... Главное?.. Но если лишить себя всего вокруг... Отрезать всё от себя... То ничего. Просто, да, конечно, есть дело - у каждого есть дело, и, может быть, не одно, которое он может и должен любить особенно, и которое и ему, и всему миру вокруг, если только он будет им заниматься, принесёт максимум пользы... Но такое дело, так как оно само являться будет сбором, комком всего самого нужного, лучшего и собранием, собственно, всего мирового разнообразия, только связанного той, именно, ниткой, которая даёт ему форму подходящую для этого, конкретного человека... Так, что же будет, если сделать его, в своём сознании чем-то одним, голым единичным и отказаться от всего мирового разнообразия? Окажется, что кусочки, части его - это части и твоего дела. Клетки, непосредственные составляющие, без которых, если только отсекать их решительно от него, оно будет задыхаться, слабеть, пока не потеряет признаков жизни...
  Катя продолжала выбирать себе журналы и думала о том, почему папа это всё говорил маме. Она думала о том, что, и правда, пару дней назад, в веселом вихре, который крутился и летал на кухне, мама, в ответ на очередную фразу мужского глубокого голоса, ответила, очень тихо, что:
 - Но, я понимаю, что ты хочешь нам сделать приятное, но... Пока у нас такая непростая... С деньгами... Ситуация. Давай, если и сам не хочешь... То, просто - на квартиру и... Питание. Что бы по... 
 - Нет, нет!.. Я тебе так говорю... - сказал взрослый мужской голос тихо, продвинувшись к маминому и замерев на месте. Пока Катя, взяв в руки целый "мешок с подарками", который папа, как продовольственный Дед Мороз принёс из магазина, и, наслаждаясь целым интересным и разнообразным миром продуктов в хрустящей плотном целофане, выкладывала на стол колбасу и с интересом рассматривала на ней красивое изображение "варианта сервировки", - Эта премия всё равно ничего не решит - она на пару раз, и... А потом - всё. Давай уж она пойдёт на что-нибудь, что запомнится?.. - мужской глубокий голос сделал паузу и, кажется, не отрываясь смотрел на маму. - Хорошо?.. Я, просто, так хочу... 
 Мама кивнула где-то сверху в радостно вихре и, тоже, кажется, смотрела не отрываясь на папу. Так, что тот, даже, не выдержал и опустил вниз глаза. 
 - Ну хорошо, - улыбнулся красивый женский голос, - только я хочу, что бы ты сам выбрал что-нибудь. Это твоя премия... Хорошо?.. 
 - Ну... - отозвался мужской голос и, - Ну ладно. - услышала Катя сверху, восхищаясь, по прежнему, "возможным вариантом сервировки".
  Катя потихоньку вернулась из прошлого весёлого вихря обратно, в настоящий день, в их комнату и с последним из всех четырёх выбранных журналов, что она взяла в руки, стала уже выходить из комнаты, радостная невероятно от того, что теперь будет вкушать плоды просвещения, хотя бы из многочисленных картинок в периодической прессе... Её спину, на пороге, при выходе из комнаты, внезапно пригрела большая теплота... Катя обернулась, что бы увидеть - что же это за тёплое, мягкое облако заполнили комнату?.. 
 В этот самый момент, папа резко, чуть ли не упал в мамины объятья, её, которая так просто подошла к нему и с улыбкой обняла... В этот момент, Катя увидела, как руки папы, как будто упали на мамину спину, дрожа, как электрические частицы и он весь, от большой конвульсии, толкнувшей его изнутри в спину, вздрогнул, перехватов дыхание, и на его глазах, смотревших в пол заблестело что-то очень круглое, как капли ртути и почти скрыло мутью от Кати его глаза. А потом, папа, кажется, увидел Катю и уже опустил голову, так, что Катя, совсем не могла больше видеть его глаз, и, нещадная эта, как болезнь, какая-то приставшая к её папе конвульсия, ещё раз ударила изнутри, попытавшись пробиться, ударила в спину - но на этот раз, не только его перхваченное дыхание помогало её сдержать, но и мама, сжавшая его крепко руками, и папа, закрыв глаза, тихо, плавно выпустил эту, рвавшуюся наружу конвульсию, с выдохом, который, правда, зыбко задрожал в воздухе... 


  Продолжение: http://proza.ru/2022/06/26/1110