Преемник

(Аркан V, Жрец)
– Да что ты возишься с ним?!… Я даже не знаю, как это назвать поприличнее!..– Лидия Викторовна – завуч школы – театрально всплеснула руками, точь-в-точь как это делала одна из актрис на спектакле, куда позавчера потащили чуть не полшколы под рыканья и оплеухи классных руководителей.


– Да не вожусь я… – тихо ответил Андрей, глядя в пол.

– Значит так! Я хочу видеть твоих родителей. Все это какой-то бред! И они должны знать, что с тобой происходит.

– Да знают они… – буркнул Андрей.

– И что? Им все это нравится? – иронически осведомилась Лидия Викторовна.

– Ну… не знаю… Я их не спрашивал, – снова огрызнулся Андрей.

– Вот видишь! – Лидия Викторовна подошла почти вплотную, заставив Андрея сделать невольный шаг назад. – Ну что у тебя может быть с ним общего? Пьяница… – Лидия Викторовна стала демонстративно загибать пальцы, – живет по подвалам!..  А ты – медалист… будущий… Родители у тебя  – вон какие уважаемые люди!..

– Да при чем тут родители?..– вскрикнул Андрей, мотнув головой.

– А кто же тогда «причем»? Или, может быть – что? – уточнила завуч риторически.

– Никто.– буркнул Андрей, глядя в пол.

– Ага! Вот видишь! – Лидия Викторовна торжествующе поднесла поднятый указательный палец чуть не к самому его лицу. – Вот видишь! Ты запутался! И мы тебе поможем вернуться к учебе, нормальной жизни… в коллектив, одним словом…

– А я что же, от коллектива отбился? – возразил Андрей.

– Ну… отбиваешься. Долго ли отбиться, слоняясь по подвалам?

– Ни по каким подвалам я не слоняюсь! Мы просто иногда в парке встречаемся.

– А ты голос-то не повышай! В парке они, понимаешь, встречаются… И что вы в парке том делаете? Извини за выражение, шмурдяк какой-то пьете?

– Я не пью! – веско ответил Андрей, – и Платон Карпыч тоже, кстати!

– Ага! Платон Карпыч, значит!

– Да, его так зовут, – ответил Андрей

– И что же тебе Платон этот Карпыч смог дать такого, чего ни школа, ни семья дать не смогли?

– Что дать?..– Андрей задумался на секунду и спросил, глядя в окно, откуда доносились возбужденные вопли: у мелюзги был урок физкультуры. По всему было похоже, что несколько классов на школьном стадионе бегали эстафетой.

– Вот вы преподаете у нас историю… а вам было бы интересно увидеть человека, общавшегося с Робеспьером, например? Или, скажем, спорившего с самим Иисусом Христом?

– Чего?.. Андрюша, да ты в себе ли? Это чем он тебя поил-то? Э-э-э… да тут, пожалуй, что и позвонить надо, куда следует…

И тут Андрей понял, что пытаясь исправить положение, он случайно проговорился, и, тем самым все безнадежно испортил. И хуже всего то, что это уже непоправимо, поскольку слово, как известно – не воробей: тот лишь способен нагадить на голову, слово же, иногда может запросто и вовсе головы лишить.

Кроме того, его вдруг осенило, что он пытался доказать то, что никому вообще не интересно,  и в погоне за каким-то сиюминутным признанием, он потерял нечто очень важное, нечто главное, и теперь оно, это самое главное вот-вот начнет покрываться трещинами и рушиться. А государственная машина в лице завуча, только что взявшая на заметку его слова, неизбежно начнет самым решительным образом «перековывать» обнаруженную аномалию, пока та станет неотличимой от всей прочей серой повседневности. Он также почему-то подумал, что  согласно всем штампам беллетристики, сейчас должна бы вот-вот разверзнуться земля… – почему бы и нет, собственно? И теперь все, что казалось великолепным, невероятным, захватывающим дух вплоть до настоящего момента, уже подернулось серым отблеском смерти. Андрей внезапно покачнулся – его затошнило, закружилась голова, и на несколько мгновений стало очень плохо. И главное, что отличало данное «плохо» от многих прочих, это – полная беспомощность. Это было словно бы в дурном сне, когда картинки меняются одна за другой, и ты тщишься задержать хоть какую-то, но это не выходит, и появляется следующая, и она оказывается гораздо отвратительнее предыдущей… Он развернулся и двинулся к двери. Лидия Викторовна, чем-то еще грозила, к чему-то призывала, но ее слова уже пролетали словно пули над головой: дальнейшее уже не имело никакого значения, и смысл слов, летящих вдогонку терялся еще в том мире, по другую сторону двери учительской комнаты.

– А говорят, будто выстрела в спину услышать нельзя, – подумал Андрей, скрипя зубами, от злости: он готов был убить себя за свою болтливость, за легкомыслие, которое теперь обернется бог знает чем.

                              ***


– Не знаю, Андрей, – Платон Карпыч откусил большой кусок от шестикопеечного батона, и, пожевав, продолжил:

– Не знаю… Я с ним был во многом не согласен, если честно. Я был старше, лет на семь, а тогда это значило гораздо больше, чем теперь. Мне не нравилось, что он пропадал, никому ничего не сказав, и пропадал на годы. Возвращался, и после только лишь наставлял. Ничего нельзя было из него вынуть: ни  – где он находился, ни зачем. Отношения, в общем, с ним складывались непросто. Нет, за ним ходило много народу, и был он очень красноречив, даже – харизматичен, хотя и картавил немного. И говорил он много правильного. А я и тогда, когда был не согласен, говорил ему прямо в лицо, мол, я понимаю, когда ты говоришь то-то и то-то, но вот последнее, что ты сказал – это ведь – полная чушь! Докажи, что ты прав! Иногда он злился и велел, чтобы меня прогнали, иногда пытался что-то объяснять – был он человеком настроения, я бы сказал даже, что в очень большой степени. Но в целом, общение с ним доставляло удовольствие: он был весьма ученым, и легко сыпал притчами и примерами, разъясняя свои тезисы. Впрочем, наше с ним общение было, скорее, эпизодическим. У  меня были свои интересы, да и жизнь, в общем, была совсем другая. Я много работал. Меня с большой охотой нанимали в караваны проводником, поскольку я мог находить многие дороги и тропы по звездам. Кроме того был у меня талант врачевателя, да и теперь тоже, кстати, есть. Кроме того, я хорошо управлялся с коротким финикийским мечом. А тогда на караваны не нападал только ленивый, если хочешь знать. Так что зарабатывал я неплохо, и уже присматривал себе дом в Дамаске, дабы осесть и заняться какой-нибудь торговлей. Но судьба распорядилась тогда иначе… Меня убили в одной из стычек с отрядами Зеленого Мустафы.

– Ух ты… – Андрей откинулся на спинку скамейки.

– Да… Так что я не видел его смерти, и даже не знаю, действительно ли он был распят? Хотя, охотно верю, что это правда, ибо он был очень дерзок. Однажды, он додумался послать первосвященнику приглашение к дискуссии… Не помню, что за тему он предлагал… Вероятно, что-то о пророчествах Захарии и Иеремии: любил об этом проповедовать… Ну, а это, – Платон Карпыч несколько раз кивнул головой, улыбаясь при этом, – сам понимаешь… Это как если бы я сейчас позвал Брежнева подискутировать о работе Ленина “Государство и революция”… Он снова рванул от батона большой кусок и стал жевать.

– А вы Ленина видели, кстати? – с интересом спросил Андрей.


– Ну конечно, – я же почти что в ЦК входил, я не говорил тебе раньше? Но, я быстро понял что к чему, и уже во время гражданской у меня иллюзий не никаких не оставалось. А уж когда Кронштадский мятеж случился, а после и тамбовский… тут уж и дурак бы понял, я думаю. В общем, я сбежал на Дальний Восток, потом в Китай. Поэтому, когда мне теперь говорят, что они чего-то не понимали, я просто смеюсь… что еще делать остается?

– Вы и теперь не можете сказать, как вас звали тогда? Кем вы были «почти в ЦК»?


– Андрей, – строго сказал Платон Карпыч, – мы с тобой уже говорили…
– Да… Но, может, все-таки это не тот случай?…

– Нет, случай тот же! И я никогда не утверждал, что именно я теперешний всеми ими был! Я просто почему-то помню… А может быть, кто-то хранит все эти воспоминания разных людей во мне… Может, я просто склад чьих-то случайных воспоминаний. Я не знаю. Знаю только то, что когда я начинаю себя отождествлять с кем-то из них, мне делается очень плохо. Физически… Пару раз было так, что я думал, что и не выживу… Потому, хоть и рассказываю тебе, что помню, но никогда не говорю, что я был тем-то или тем-то… Понимаешь? Да и в большинстве случаев история не сохранила имен тех, чьими глазами это виделось.

Он немного помолчал, а затем добавил:

– А вообще-то, я бы с удовольствие отдал этот дар кому угодно, хоть бы и тебе… да только таков уж мой крест, видимо: все понимать, все знать и предвидеть и все это при полной неспособности что-либо сделать или изменить… Если бы ты знал, какая это мука…

– Но, вы ведь могли бы сказать о катастрофе, которая приближается или, скажем – об аварии? – неуверенно возразил Андрей.

– Да что авария…– махнул рукой Платон Карпыч, – иногда провидение делает моими руками такие грязные дела!.. Ну вот сам посуди: дело было где-то в мае 1889-го, малюсенький немецкий городок Браунау на Ине. Я там был проездом, по делам партии, кстати. Остановился купить газету на раскладке. Вдруг слышу вопли, все оглядываются, пожимают плечами… И тут вижу с одной из примыкающих к площади маленьких улиц, сильно переваливаясь по брусчатке катится детская коляска. Мне ничего не стоило, я просто сделал шаг в сторону и коляска, слегка подпрыгнув, врезалась в меня. Она меня нисколько не ушибла: скорость, знаешь ли, была не очень большая… И тут за спиной, куда бы вылетела коляска, не останови я ее, на всем ходу проехал большой экипаж, вроде дилижанса, запряженный тремя лошадьми… А еще через мгновение подбежала растрепанная, раскрасневшаяся от воплей мамаша… Как она орала! Адо! Адо… До сих пор помню, как ее каблуки стучали по брусчатке, словно деревянные… А теперь вот я часто мучаюсь: «Адо» – это ведь «Адольф», понимаешь? Так вот, я и думаю – тот ли это был Адольф? Надо ли мне было делать этот злополучный шаг в сторону тротуара? Поди пойми теперь…

– Да уж…– Андрей задумался. – Не знаю, могу ли я задавать такие вопросы…

– Можешь любые задавать. Не спрашивай только, чьими глазами и ушами все это запоминалось.

– А вот, скажем, вы помните что-то совсем уж далекое, что было не здесь и очень давно? Скажем, говорит ли вам что-то имя Арджуна? Или Ашока?


– Ну, конечно, хотя, смотря кого ты имеешь в виду. Арджуна Прабхавати, например, был марионеточным министром торговли, в середине девятнадцатого века. Англия через него, помнится, поимела много пользы для себя. Впрочем, его зарезали. Тогда местные газеты писали, что это нападение совершили члены какой-то патриотической организации, коих в Индии в те времена было хоть пруд пруди…

– Да нет, я об Арджуне из Махабхараты, которому Кришна, якобы дал тайное оружие богов.

– Знаешь, что-то помню, но очень-очень смутно, и главным образом как -то косвенно, по разговорам… Не удивлюсь, если это вообще дежа-вю. Вот, например, припоминаю что-то такое… Я был вроде не особенно большим военачальником, примерно как теперь капитан или майор. Было в моем подчинении сто пятьдесят всадников, или около того. И я ничего кроме войны и не видел. Родился – она уже шла вовсю, и погиб я тоже на поле боя… Но на бивуаках – точно – было много разговоров, что Арджуна, дескать, получил какую-то милость от богов, и вот теперь мы скоро победим и пойдем по домам. Знаешь, я даже не очень понимал тогда выражение “пойдем по домам”. Я видел или дворцы или крестьянские лачуги. Детства я тогдашнего своего почти не помню. Жил как будто то там, то там – у всяких родственников, или это были просто добрые люди… Родители, видимо, умерли рано. Так что дворец мне не светил по определению, а в лачугу я и сам не хотел. Ты даже и не представляешь что такое лачуга индийского бедняка того времени, поверь… Современный человек со своим теперешним иммунитетом вряд ли прожил бы там больше недели. Так-то… А потому, лучше уж было на поле боя остаться… а вскоре так и случилось.

– Ну, а семья и все такое?

– Как тебе сказать… Это тогда для меня было как-то за пределами понимания. Ну, вот ты же не хочешь стать гениальным распознавателем какого-нибудь М-поля, которое будет открыто, скажем, лет через триста? Ты просто не знаешь чего тебе хотеть в этом плане. Так и там. Женщин было сколько угодно и на любой вкус, а все остальное было неважно… Важно, что на рассвете будет бой, что пора бы привести в порядок упряжь и оружие, а все остальное – к этому относились даже и не как к фантазиям, это воспринималось вообще как нечто вроде  бреда или галлюцинаций… Который час уже?– Платон Карпыч вдруг забеспокоился.

– Без пяти… шесть, а что? – ответил Андрей, выпрастывая часы, зацепившиеся за манжет рубашки.

– Да ничего, пора мне. Заходи, когда время будет… – он встал и неожиданно быстро двинулся по аллее, уходящей из парка.

Андрей достал из пачки сигарету, помял ее и снова засунул обратно: курить не хотелось. «Надо же… Арджуна получил-таки «оружие богов»…» – Андрей словно бы стоял перед огромным обрывом, под которым мерцали все звезды вселенной. И невозможно  было отвести глаз от этого величия и красоты, равно как и поверить в то, что все это есть. на самом деле. Но верить приходилось. Андрей уже давно привык к этому странному чувству. Не то чтобы он действительно верил в происходящее, ибо нормальный ум в это поверить не может. Но он просто привык, как привыкают к мысли, что большая масса искривляет пространство или, что один и тот же электрон находится одновременно  «везде»: и на столе, за которым ты сидишь и в ядре галактики NGS1300, дело лишь в разнице вероятностей. Платон Карпыч уже неоднократно доказал своими советами и рекомендациями, что он не просто помнит, он еще и ЗНАЕТ! Андрей был способен, хоть и с трудом, понять, что можно «помнить» далекое прошлое: в конце концов, вполне могла оказаться правдой буддийская идея о переселении душ, но он не понимал как можно одновременно «помнить» будущее, и при этом утверждать, будто бы оно «в твоих руках». И, тем не менее, Платон Карпыч нередко говорил как о прошлом, так и о будущем. Правда, говоря о будущем, он никогда не называл имен, разве только, если они касались непосредственно судьбы Андрея.

Они часто беседовали как о делах относительно мелких, так и о глобальных.  Как-то, например, Андрей спросил совета, куда было бы лучше поступить. Он всерьез подумывал идти в какое-нибудь военное техническое училище, но Платон Карпыч отговорил, выставив совершенно невероятный аргумент, будто через несколько лет страна, которая сегодня казалась незыблемой как галактика, распадется на множество стран помельче и армия будет сильно сокращена, а потому можно оказаться не у дел.

– Многих уволят, – говорил он, сплевывая табак, прилепившийся к языку, – кто-то и на гражданке себя найдет, а многие уйдут в криминал, иные – и вовсе просто сопьются… В общем, я бы советовал тебе искать другое направление. И главное – языки учи! Это – точно пригодится.

Говорили и о делах более далеких. Однако чем о более отдаленном будущем они беседовали, тем более смутными выглядели его ответы.

– Понимаешь, – объяснял Платон Карпыч,  – я ведь вижу только наиболее вероятное будущее. То, что будет с нами минут через десять-пятнадцать – можно сказать, что уже предначертано, и видно очень ярко и понятно, а то, что будет через десять лет, я вижу лишь в общих чертах, это словно бы как статуя, обернутая в марлю, понимаешь? Понятно, что статуя, но кто это: Дионисий с гроздью винограда или Сатурн с серпом?

Андрей в этот день решил возвращаться домой длинной дорогой. Все сказанное, как и всегда, навалилось на него, и он шел и все думал, думал… Он пытался понять, как в одном человеке может помещаться столько знаний, столько памяти, и при этом ведь не наблюдалось никаких признаков того, что он вот-вот взорвется.

Придя домой, Андрей отыскал неведомо как оказавший томик Эдгара По на английском в издательстве «Пингвин», и решил что с сегодняшнего вечера он будет переводить минимум пять-шесть предложений ежедневно и выучивать не менее десяти слов. С чего-то нужно было начинать.

                        * * *

– А что имел в виду Иешуа, когда говорил о том, чтобы подставить «правую щеку, когда тебя ударили по левой» – поинтересовался как-то Андрей в одной из бесед, – вы с ним говорили об этом?

– Ты понимаешь… там вообще все не так было.

– А как? – жадно спросил Андрей.

– Ну, согласно Евангелие от Матфея, он это будто бы сказал в Нагорной проповеди, мол, если тебя ударили по левой щеке, то подставь и правую. Но все было не тогда и не так. И Матиягу, который теперь Матфеем зовется, тогда еще не примкнул ко всей этой компании. А дело было в праздник, кажется, в Суккот… Да, точно, мы ведь сидели в шалаше, недалеко от дома Шауля, совсем рядом с Овечьими воротами. Ну, праздник был как праздник – пили вино, беседовали… Когда вдруг вваливается вдрызг пьяный Шимон. Лицо у него было разбито, и сам он в грязи с ног до головы – явно поучаствовал где-то в уличной драке. Он вообще был не дурак подраться, да и выпить лишнего тоже. В общем, никто особенно и не удивился. И вот, из его пьяного возмущенного ворчания стало понятно, что он встретил какого-то старого приятеля, с которым и напился в таверне на другой стороне города, была там такая… довольно грязная… у Яффских ворот. Они уже приговорили кувшин вина,  когда их стала задирать какая-то пьяная компания, кажется, торговцев-греков. Слово за слово, завязалась драка, как это обычно и бывает, и греки их побили, отобрали деньги и продолжили на них же пьянствовать. Шимон же требовал, чтобы мы немедля пошли и сцепились с теми греками и отобрали у них его кошелек.

– Вы друзья мне или нет? – возмущался он, еле ворочая языком.

Иешуа велел ему сесть и успокоиться. А после сказал:

– Когда ты грешишь – ты подставляешь судьбе свое лицо для пощечины, ибо всякий раз, согрешив, ты после чувствуешь стыд, и щеки твои горят, словно бы тебя отхлестали по ним. И как всякое ненужное действие, грех влечет за собой множество лишних событий, других действий и тяжелых, подчас совсем уж нежелательный последствий. Это и есть – пощечина от судьбы. Получив же пощечину по одной щеке, не удивляйся, если получишь и по другой! Ибо то, что случается однажды, вполне может и повториться, ибо повторяется что-либо в мире чаще, чем происходит впервые. Никто не заставлял тебя, Шимон, так напиваться. Никто не заставлял тебя задираться с той компанией. Но ты сделал это, и тем самым подставил свою щеку судьбе, и важно здесь именно это! Греки лишь, став орудием этой самой судьбы, «ударили тебя по ней». Если мы поддадимся искушению и пойдем за тобой, то ты, скорее всего, получишь и «по второй щеке». Потому сядь и смирись, ибо никто кроме тебя не виноват во всем, что произошло.

А затем, он продолжил нашу беседу, как ни в чем не бывало. Будто только что он не сказал ничего важного. Он, кстати, вообще запрещал за ним записывать, ибо считал, что слова, как ни что иное, мешают истинному пониманию. Вообще, меня часто преследовало такое ощущение, что все им сказанное было на уровне вдохновения и шло откуда-то из каких-то невероятных глубин его души, куда уж второй раз и не добраться… Видимо, поэтому он и не повторял сказанное практически никогда, во всяком случае – теми же словами.  Больше я не помню, что бы в этой компании когда-либо возникали разговоры о «пощечинах» в том или ином контексте, а потому, скорее всего, эту историю потом рассказали Матиягу, а он уж и записал ее, поскольку всегда все записывал, вопреки запретам, и уже по памяти, когда возвращался вечером к себе домой. Ну, а уже спустя годы и века, видимо, что-то еще больше напутали, или же, скорее Иешуа стал мифом, и как всякий миф стал обрастать все новыми и новыми подробностями, с каждым последующим поколением рассказчиков…

– Но это ведь меняет полностью смысл!– почти возмутился Андрей.

– Так и есть, –  спокойно ответил Платон Карпыч. – И если бы только это…

– Скажите, а с Буддой вам встречаться доводилось?

– С которым?

– То есть? – не понял Андрей

– Ну, будда – это ведь нечто вроде состояния духа, не один ведь человек достиг его? Или ты имеешь в виду Сидхартху Гаутаму?

– Ну да…– неуверенно ответил Андрей.

– Нет, – его я не помню совсем.– Я тогда, видимо, в другом месте жил, если вообще жил. Не могу сказать даже этого… Давно слишком это было.

– Но ведь разговоры про Арджуну вы же помните?

– Это помню. Но во времена Гаутамы, я ведь мог родиться где-то в Сибири или в Африке и умереть в младенчестве, и так несколько раз подряд к тому же. Откуда мне тогда помнить что-то? А что до Арджуны… То эти разговоры могли быть о брате, сыне или даже внуке того героя Махабхараты. В те времена часто в семьях мужчин называли одним и тем же именем. Один умер – в честь него назван другой. Кроме того, это вообще мог быть просто Арджуна, поскольку это имя в Индии, все равно как Джон в Англии. Я ведь не говорил, что в лагере были разговоры именно о том самом Арджуне и Кришне, который ему что-то подарил. Это мог быть некий средний военачальник с таким именем, которому, в результате молитвы Шиве могло прийти откровение… В те времена «беседы с богами» и получение откровений было чем-то почти повседневным.

– Верно, – согласился Андрей.– А вот Наполеона, например, вы видели?

– Да как тебе сказать… Скорее нет, чем да. Я был солдатом артиллерийской батареи в Тулоне. Он отбил этот город у нас, у англичан то есть. Я вроде бы видел его в подзорную трубу, но не могу сказать наверняка. Обыкновенный офицер… Маленький только очень. Тогда же, я был сильно ранен шрапнелью в живот, и, меньше, чем через месяц умер. Это было очень, очень мучительно…Так что… ничего особенного, кроме боли, больше и не помню.

– Здорово…– сказал Андрей задумчиво. – В смысле, то, что вы так все помните… Жаль только, что ваши воспоминания нельзя использовать, скажем, на уроках истории…

– Не только на уроках. Вообще нельзя. Не потому, что запрещено, а потому что бессмысленно.

– Почему бессмысленно?

– Потому что мои воспоминания – это впечатления одного человека. Возможно даже предвзятые, ибо никто в мире объективным быть не может в принципе. Дай бог, чтобы не быть хотя бы уж через чур субъективным. О большем и мечтать не приходится. А история – это своего рода общественный договор, вроде иконописного канона, согласно которому, правильным будет считать Наполеона таким-то, а Калигулу таким, а все остальное – своего рода ересь, за которую всегда наказывали жестко. А потому было бы крайне неуместным и рискованным опубликовать исследование о сексуальных комплексах Ленина или живописных талантах Гитлера, поскольку это уже за рамками социального договора. Так и со мной.  К слову, раз уж речь зашла, добавлю: я сильно не любил Ленина, отдавая, впрочем, должное его энергии и остроте ума. Меня просто бесила его желчность и постоянная мания навешивать на всех ярлыки. Троцкий – тот вообще, по-моему, кроме как болтать языком, ни на что больше способен не был. Хотя… вот это как раз пока еще в пределах «общественного договора»… – Платон Карпыч, усмехаясь, пару раз кивнул головой.

– Андрей… Я тебе должен сказать кое-что. Только отнесись ко всему серьезно, поскольку ты знаешь, я такими вещами не шучу.

– Да, – ответил Андрей встревожено, – что случилось?
– Пока ничего. Но скоро случится. Меня арестуют примерно через неделю. И ты не должен вмешиваться.

– Как это? За что?

– Успокойся. Формально – за бродяжничество. Но после будут шить кое что покрупнее. Тебя вызовут тоже. Может быть, даже будут угрожать и все такое… Впрочем, может, и не будут: все зависит от того, как ты себя поведешь.

– Я ничего им не скажу! – пообещал Андрей.

– Скажешь! Так надо. Понял? – жестко сказал Платон Карпыч.

– Почему это?

– Потому что так надо. Я не могу тебе объяснить всего. Пока. Может быть потом, когда-нибудь. Если получится. А пока что помни: это, видимо, наша последняя встреча, и я очень благодарен тебе за эту дружбу, и вообще за все, что ты для меня сделал, Платон Картыч улыбнулся и потрепал Андрея по плечу.

– Я? Да что я для вас сделал-то? Это вы мне целый мир, можно сказать открыли!

– Андрей! У нас было очень мало времени, и я, к сожалению, не смог донести до тебя всего, что следовало бы. Хотя и рассказал тебе довольно много, и ты сможешь после, при желании, сам дойти до всего остального.

В общем… Когда позовут на допрос – придешь и ответишь как есть на все вопросы. Даже не думай меня выгораживать, поскольку никто не знает где тут польза, а где вред. Потом будет суд, и меня, скорее всего, посадят в «дурку» или ЛТП, а откуда я уже вряд ли выйду… Думаю, тебе не стоит там меня навещать. Помочь ты мне все равно ничем не сможешь, да и ни к чему это, а себе навредишь. Тебе еще поступать в университет надо, жизнь строить… В общем, это и просьба и приказ: без глупостей, ладно?

– Я вот сейчас должен бы поклясться, что не предам вас… А после как Петр… не успел петух пропеть, как он три раза отрекся…– Андрей говорил очень тихо: слова Платона Карпыча его сильно ошарашили, и он как будто приходил в себя после сильного удара.

– Шимон, которого ты Петром называешь, все правильно сделал, и никто, я уверен, от него не требовал клятв верности. Хоть я тогда уже и не был с ними, но только думаю, что все было правильно. Что было толку ему погибать вместе с Иешуа, просто так, ни за грош? Иешуа знал на что идет и шел, наверняка понимая все до конца, а остальные… не думаю… А так, Шимон, судя по всему, подался после в странствия и сумел передать все услышанное во многих частях империи. Пользы в том было куда больше, нежели в «самурайском самопожертвовании ради клятвы», согласись!

– Значит… мне нужно как-то передать другим все, о чем мы с вами говорили?

– Как хочешь. Если считаешь это важным – передай. Но, как часто и бывает, до главного мы так и не добрались. Впрочем, я совсем недавно понял, что арест будет так скоро, а до того думал, что времени у нас еще много… – Платон Карпыч снова замолчал. Он смотрел куда-то вдаль аллеи, но взгляд его не останавливался ни на чем конкретном.

– О чем, «о главном»?– Спросил Андрей, немного заикаясь.

– Ну, например о том, почему у человек есть свобода выбора, а у жирафа – нет? – Улыбнувшись ответил Платон Карпыч.

– При чем тут жираф? – удивленно спросил сбитый с толку Андрей.


– Да, жираф, так – к слову пришелся… Гумилева я почему-то вспомнил… Сколько я тогда сделал, чтобы от расстрела его уберечь – все без толку… Чуть было сам под «замес» не попал... Помнишь у него есть такие прекрасные стихи:

              И как я тебе расскажу про тропический сад,

               Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав.

              Ты плачешь? Послушай… далёко, на озере Чад

               Изысканный бродит жираф.
Он так хотел рассказать о своих путешествиях по Африке, но его никто не слушал: он был никому не нужен со своими жирафами и Африканскими озерами. Все бредили революцией, «враждебными вихрями». Ну и получили… И он тоже получил по полной. Не лезь, мол, к собаке, когда она блаженствует, грызя кинутую ей кость, – с этими словами Платон Карпыч встал и одернул свою телогрейку.

Андрей тоже встал и как-то почти машинально пожал протянутую ему руку.


– Не грусти, Андрюха! Все будет хорошо, вот увидишь! Думай только больше, и меньше чужому мнению верь. И никогда не строй свою жизнь на чужих идеях и мировоззрениях. Не знаю, должен ли я тебе это говорить, но  помнишь, например, как Лев Толстой относился к «патриотизму»?

– Нет…– Андрей немного удивился, не понимая, к чему Платон Карпыч клонит.

– Он говорил, что патриотизм – это способ оправдать ненависть к  другим народам, пользуясь маской любви к своему собственному. Это не цитата. Так я его тогда понял. И еще он говорил, что патриотизм – это не что иное для правителей, как орудие для достижения властолюбивых и корыстных целей, а для управляемых – отречение от человеческого достоинства, разума, совести и рабское подчинение себя тем, кто во власти. Патриотизм, говорил он,  и есть разновидность рабства.

Мои мысли, к слову, по этому поводу, кстати, еще более крамольные. В целом, я с Толстым согласен, но я еще думаю, что там, где много кричат о патриотизме – скоро непременно наступит какая-то катастрофа: например – начнется голод, или придет иная напасть. И еще я думаю, что все это, включая и идею о величии нации, которая, не более, чем «обертка» патриотизма, всего лишь неубиенная козырная карта в руках самых грязных мерзавцев, так во все века было… увы… Короче говоря, не верь никому! Но все больше себе и сердцу своему: не пропадешь! И мне тоже не верь!

Он весело подмигнул Андрею, и, после, не особенно торопясь, пошел вон из парка, на ходу заглядывая в урны, видимо, в надеже найти пару пустых бутылок.

                  ** ** **

Прошла неделя. Андрей все хотел навестить Платона Карпыча, но это никак не получалось: то одно наваливалось, то другое. Затем закончились занятия в школе, и бешеный галоп майских дел и событий влетел в густую пыльную июньскую жару и лихорадку выпускных экзаменов. Однако пролетел и июнь и  наступили новые хлопоты с поступлением и подготовкой к экзаменам вступительным. Они и раньше, бывало, не виделись по месяцу или даже дольше, и потому Андрей пока что не придавал большого значения ни случившемуся перерыву в общении, ни последним словам своего странного приятеля.  О них Андрей вообще изо всех сил старался не думать, настолько странно или даже опасно все это звучало. Но вот, в середине одного жаркого дня, где-то уже в конце месяца, когда все выпускные экзамены были позади, раздался телефонный звонок. Андрей взял трубку:

– Алло!

– Нельзя ли поговорить с Андреем К.? – спросил вежливый, но очень настойчивый голос.

– Это я, – ответил Андрей и сразу догадался, кто звонит и зачем.

– Вас беспокоит следователь Ливанцев из райотдела милиции. Не могли бы вы как-нибудь зайти к нам для беседы?

– Да, пожалуйста, а что случилось?

– Тогда и поговорим, – ответил голос. – Можете подойти прямо завтра, скажем, к десяти?

– Вообще-то в десять, у меня консультация в университете… Можно я подъеду к одиннадцати? – спросил Андрей.

– Конечно. Пропуск будет у дежурного. Жду вас завтра. Всего доброго.

– До свидания, – ответил Андрей, и, повесив трубку, тотчас ощутил тяжесть в груди. Значит, все-таки Платон Карпыч и тут оказался прав, и все случилось именно так, как и было сказано!– подумал Андрей.

И почему-то снова вспомнилось: «Прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься от меня»…

– Но я не отрекался, – думал Андрей. – Я ведь просто был дико занят всеми этими экзаменами… Да и что я мог, собственно?

На другой день он явился в райотдел и доложил дежурному, что его вызвал следователь Ливанцев.  
 – Двадцать вторая, – безразлично кивнул дежурный сержант куда-то неопределенно вверх.

Андрей поднялся на второй этаж по широким гранитным ступеням бывшего особняка, и затем прошел по коридору почти в конец. Постучал, и, не дожидаясь ответа за дверью, вошел. На него из-за стола поднял глаза крепкий молодой человек, очевидно попавший в милицию  по распределению, сразу после института.

– Прошу садиться, – он указал Андрею на стул.

Андрей сел.

– Вы знакомы с гражданином Платоном Карповичем З.?

– Да, знаком. Только фамилию его не знал. Только имя и отчество.

– Как близко вы были знакомы?

– Ну, мы, можно сказать, дружили, насколько вообще возможна дружба при такой разнице в возрасте.

– Дружили? – следователь перестал записывать и уставился на Андрея  преувеличенно удивленным взглядом.

– Ну как вам сказать.. Мы встречались иногда в парке, беседовали… Ничего особенного…

– Он предлагал вам совершить какое-нибудь противоправное действие? Скажем, украсть что-нибудь.

– Нет, никогда.

– Предлагал распить с ним спиртное?

– Нет. Я вообще его пьяным или даже выпившим не видел ни разу.

–Неужели?– в голосе следователе звучала ирония.

– Да, именно так, – тихо, но твердо ответил Андрей.

– И о чем вы беседовали?– спросил следователь.

– Видите ли, он неплохо знает историю, и довольно интересно рассказывает, – нашелся Андрей.

– Бомж… историю? – снова как-то брезгливо  удивился следователь.

– Да, как ни странно, но это так. Вероятно, он был в прошлом историком… Не с детства же он, так сказать… ну, это…– замялся Андрей.

– И при каких обстоятельствах вы познакомились?

– Я сидел в парке, читал журнал. А мимо он проходил и спросил, может ли он взять пустую бутылку от пива: там стояла под скамейкой. Я ответил, что да, а он как-то так посмотрел и спросил, как звали моего деда, сказал, мол, у него на фронте был приятель, похожий на меня. Так мы и разговорились. Он сперва очень интересно про войну рассказывал, а после мы как-то вообще на историю переключились. Стали встречаться иногда.

– Деньги ему давали?– спросил следователь, оторвав взгляд от протокола, в который быстро записывал слова Андрея.

– Пытался, но он отказывался категорически. Но продукты кое-какие я ему давал: консервы, там… хлеб, сало пару раз давал тоже.

– Понятно. А вот он говорил вам, что…хм… как бы сказать… Ну, одним словом… будто он Ганнибала видел? – ухмыльнулся Ливанцев.

– Ну пару раз было что-то такое… Но я это воспринял как иносказание.

– Вот как?

– Да, – ответил Андрей, кивнув.

– С кем-нибудь из его друзей встречаться приходилось?

– А у него были друзья? Я думал, что он совсем один. Он, как мне показалось, очень дорожил своим уединением. Сам не знаю, почему он со мной начал общаться…

– Понятно, спасибо. Здесь распишитесь и напишите внизу: “С моих слов записано верно и прочитано”.  Все! Вы свободны.

Андрей вышел. Все оказалось не таким уж и опасным. В конце концов, разговоры о том, будто ты видел Ганнибала – вряд ли можно считать преступлением. Хотя… Вдруг он еще чего-нибудь натворил? Кто знает…

Но Андрей тотчас отбросил эту мысль, посчитав ее чуть ли не предательской. 
** ** **

Прошел еще месяц, или около того. Вступительные экзамены были уже позади, и можно было расслабиться. Андрей собирался через несколько дней махнуть с друзьями в поход на Памир, и теперь был весь в сборах и приготовлениях. Он как раз выволок из антресолей свой рюкзак и разные прочие вещи, с тем, чтобы все пересмотреть и починить, если нужно, когда вдруг раздался телефонный звонок.

– Алло, – ответил он, немного раздраженно. Он не любил, когда отрывают посреди дела.

– Здравствуйте, можно поговорить с Андреем Дмитриевичем? – спросил довольно казенный голос, и Андрей снова почему-то понял по какому именно поводу состоится разговор.

– Да, это я.

– Очень приятно, – ответил бесцветный голос. – Я адвокат гражданина З. Меня назначили по его делу. Вы в курсе, что через неделю будет суд?

– Нет, – ответил Андрей.

– Так вот, не могли бы вы выступить в суде как свидетель со стороны защиты?

– Вообще-то я уезжаю… – неуверенно ответил Андрей. – А почему я? Что бы вы хотели, чтобы я сказал?

– Да ничего особенного.  Я прочел протокол вашего допроса. Там  вы утверждали, будто не видели З. ни разу выпившим. Вот это и нужно было бы повторить в суде.

– Зачем? Если это есть в протоколе?


– Одно дело протокол, а другое – выступление в суде. Личное обаяние, так сказать, иногда дорого стоит. Дело в том, что З. грозит до двух лет колонии за, говоря казенным языком, «асоциальный» образ жизни. Но, если в целом, характеристики положительные, он мог бы отделаться поселением на срок до года. Понимаете? Вы ведь утверждали, что дружили с З.? Или нет?

– Да, дружили… – ответил Андрей. Он понял, что все туристское барахло можно засунуть обратно на антресоли. В поход поехать было явно не суждено. – Хорошо, скажите, когда и куда я должен явиться. Я приду.

– Договорились. Вы получите повестку в суд. Она освобождает от работы или учебы. Так что все официально. В общем, спасибо, и до встречи. Да, когда пойдете в суд, паспорт не забудьте взять!

– Хорошо, до свидания. – Ответил Андрей и положил трубку.

            ** ** **

Через два дня, как и обещал адвокат, пришла по почте повестка в суд: небольшая зеленоватая открытка с печатью, из которой стало известно, что суд должен был состояться через пять дней.

В зале было совсем немного людей, и все, в общем-то, были лицами официальными. Никаких друзей кроме Андрея в зале видно не было. Первым дал свидетельские показания дворник дома, в подвале которого время от времени ночевал Платон Карпыч. Он клятвенно заверял, что всякий раз, когда обнаруживал подсудимого в подвале, прогонял его, и дверь запирал. Как тот снова проникал в подвал, запертый на ключ, дворник сказать затруднялся.

Затем, в свою очередь, вызвали и Андрея.

– Свидетель, – начал строгий судья, – вы утверждали, будто никогда не видели подсудимого выпившим? Это правда?

– Да,– ответил, Андрей.– Именно так. Я – не видел.

– И сами вы ни разу не употребляли спиртное?

– С подсудимым? Нет, – ответил Андрей, – никогда.

– И даже пиво? – настаивал судья.

– Даже пиво, – подтвердил Андрей.– Я, собственно, вообще не пью…

– А вот что подсудимый говорил о своем знакомстве с … Ганнибалом?

– Ну… рассказывал о битвах разных, с римлянами, например…

– Хорошо, но вот он говорил, что сам в этом участвовал?

– Он говорил обо всем как бы от первого лица, но я это воспринял как некое иносказание, как прием рассказчика, дабы четче довести информацию…

– Я не спрашиваю, как вы и что восприняли! Я спросил, что он говорил? Отвечайте, по существу!

– Да, конечно, – Андрей мельком взглянул на скамью подсудимых. Платон Карпыч был спокоен и сидел с таким видом, будто видит Андрея впервые. – Подсудимый говорил, что Ганнибал был выше всех в его войске, команды отдавал четко, и за малейшее непослушание или даже неточность можно было лишиться головы…

– Понятно. Что он говорил, относительно его отношений с Ганнибалом?

– Хм… – Андрей задумался, – ну он считал его необычным, и…

– Подсудимый говорил, что был в его войске командиром одного из подразделений?

– Да, – Андрей кивнул.

– Кем именно?– уточнил судья.

– Командиром отряда нумидийской конницы.

– И вам не показалось это странным?

– Нет, я же сказал, что воспринял это как некое иносказание. Быть может, как художественный вымысел. Нет, мне было, скорее необычно и интересно, нежели «странно».  Был у нас в школе на творческом вечере один писатель, который читал нам по памяти отрывки из своей книги, так вот это было очень похоже.

– Понятно, вы свободны, – сказал судья, уткнувшись в бумаги.

Андрей спросил, может ли он присутствовать и дальше на суде, и, получив разрешение, уселся на дальней скамье. Впрочем, дальше интересного было мало. Выступление общественного обвинителя с какими-то совершенно неконкретными заявлениями о том, будто вина за задержки в строительстве коммунизма лежит именно на таких, как Платон Карпыч, которые вместо того чтобы работать, разлагают общество, пытаясь жить на нетрудовые доходы. Адвокат пытался опротестовать данный пассаж, ибо ниоткуда не следовало, что подсудимый жил на нетрудовые доходы. А сбор бутылок, это такое же полезное дело, как и сбор вторсырья. Но судья протест, понятно, отклонил. Затем выступила в качестве свидетеля обвинения совершенно уж одиозная личность, видимо, тоже бомж. Он утверждал, что неоднократно распивал с подсудимым различные напитки, от пива и до одеколона, и что подсудимый не раз подбивал его украсть из магазина ящик водки.

Судья понимающе кивал и что-то записывал. Затем был оглашен приговор, не менее странный, чем и весь процесс. Платон Карпыч приговаривался к принудительному лечению от алкоголизма в лечебно- трудовом профилактории сроком на год, и затем к последующему наблюдению со стороны наркологического диспансера уже по месту поселения. Где будет это самое «место поселения» – не уточнялось.

После процесса, Андрей подошел к адвокату и спросил, где именно будет проходить «лечение» Платон Карпыч. Адвокат обещал узнать и прислать Андрею адрес по почте.

      ***

Идя домой, Андрей вспомнил одну из встреч, которая была около полугода назад. Платон Карпыч тогда ненадолго устроился работать на стройку сторожем. Они сидели в его вагончике и беседовали. В углу на электрической плитке уже по второму разу грелся старый алюминиевый чайник. За окном лил холодный ноябрьский дождь, все норовивший перейти в мокрый серый снег.

– А почему тогда говорят «смертный грех»? – спросил Андрей, прихлебывая кирпичного цвета чай. – Что, если я, скажем, объемся или начну завидовать кому-то, то тотчас и умру? Или даже скажем по-другому: кто и когда из известных нам завистников умер на месте? Тот же Сальери? История таких примеров, вроде бы не знает…

– Ой, Андрей, ты снова все очень буквально понимаешь. И Сальери тут вообще ни при чем! – Ответил Платон Карпыч.

– А как же тогда это надо понимать?

– Ладно, давай «плясать от печки», – Платон Карпыч прихлебнул из своей кружки, – Что такое вообще «грех», по-твоему?

– Ну… плохой поступок, что же еще?..– удивленно ответил Андрей.

– Понятно. А до какой степени плохой? Скажем, плюнуть мимо урны тоже поступок не самый благовидный, но грех ли это?

– Нет,– ответил Андрей уверенно.

– А почему? – спросил Платон Карпыч.

– Ну, потому что… во-первых, это слишком мелкое событие, а во-вторых… иногда наши естественные потребности вылезают на первый план и тут поделать ничего нельзя. Это как бы вне свободы выбора, о котором мы говорили прежде, – предположил Андрей.   
– Верно, это ты точно схватил. Значит, грех как – то связан со свободой выбора? Вернее, с неверным приложением этой свободы, так получается?

– Выходит так. – Ответил Андрей неуверенно. – Но я бы тут добавил, что выбор этот должен быть сделан сознательно. Не в состоянии аффекта, не под пыткой и не по глупости, в конце концов.

– Что значит «не по глупости»?

– Ну, вот бывает же так, что тебя обстоятельства припирают к стенке, и надо выдать решение немедленно. И подумать совершенно некогда. Вот и выдаешь порой что-то  несуразное, а потом жалеешь.– Последнюю фразу Андрей снова закончил, немного запинаясь. Он вдруг подумал, что сморозил глупость, поскольку сложно себе представить обстоятельства, которые бы заставили предаваться зависти или похоти, например. Но Платон Карпыч не стал на этом останавливаться:

– Понятно. А вот если ты выдал что-то «несуразное», и все тебя вокруг ругают, а ты сам не чувствуешь, что виноват? Ну, то есть, возможно, некое сожаление и есть, но ты как-то не готов признать, что все так уж страшно. Более того, ты почти уверен,  что не особенно-то и виноват,  поскольку окажись на твоем месте кто угодно другой – могло бы быть тоже самое, если и не хуже. В этом случае, был ли грех?

– Не знаю, нет, наверное – неуверенно ответил Андрей, намазывая принесенное им вишневое варенье на булку.

– Почему нет?– настаивал Платон Карпыч.

– Ну как сказать…  Может, это и грех с чьей-то точки зрения, но мне в таком случае было бы наплевать, кто и что обо мне думает. Не знаю, правильно ли это… Но, думаю, что, скорее всего, так и было бы.

– Я тебя понимаю. – Сказал Платон Карпыч, кивнув, – но что это значит? Выходит, что грех – это некая субъективная категория, так что ли?

– Вероятно, но, видимо, не всегда. Скажем, воровать – это грех по-любому, и не важно, что я думаю об этом.

– Ну почему? А если ты украл трехкопеечную булочку у миллионера, и лишь для того только, чтобы не умереть от голода? – возразил Платон Карпыч.

– Ну, тогда, наверное, это не грех. Ибо жизнь ценнее трех копеек.

– Вот! Следовательно, и «кража» имеет, как объективные, так и некие субъективные рамки, – резюмировал Платон Карпыч.

– Ну, а убийство? – парировал Андрей.

– А что «убийство»? – не понял Платон Карпыч.

– Ну, убийство же всегда является грехом? Причем, тяжким, я думаю, – пояснил Андрей.

– Не всегда. Что если ты оборонялся, и тебе пришлось убить нападавшего?

– Ну, тогда нет, наверное…– согласился Андрей.

– А если ты убивал на войне, защищая свою страну? – продолжал Платон Карпыч.

– Тогда тоже нет.. – кивнул Андрей.

– Тем более что у тебя, в таком случае, и выбора-то особого не было бы. Не захотел бы стрелять во врагов – тебя бы самого либо враги убили, либо свои к стенке поставили, не так ли?

– Ну да, – согласился Андрей, откусывая булку.

– Тогда кто решает: что грех, а что нет? И для чего вообще это слово придумали?– спросил Платон Карпыч.

– Не знаю, – честно признался Андрей, – я что-то совсем запутался…

– Да только ты и можешь для себя решить сделал ты грех или нет, и слово это придумано для того, чтобы обозначить ступень, которая ведет тебя «вниз», понимаешь? Шаг, который делает тебя хуже в твоих же глазах, или точнее, шаг, который приближает тебя к состоянию хаоса.

– То есть, греша постоянно, человек приходит к хаосу?

– В известном смысле – да, – ответил Платон Карпыч, пожав плечами, – Хаос я здесь понимаю как некий мир, полный неожиданных, непредсказуемых  сил, событий и направлений. И если человек поддается им, и перестает чем либо управлять, то он, в сущности, исчезает как объект, интересный Абсолюту. Он становится, так сказать, неотличим от фона. А если он исчезает как такой объект… он уже больше никогда и нигде не родится вновь. Сам не знаю, откуда взялась идея, что человек может родиться в теле оленя или бегемота? Это такой же нонсенс, я думаю,  как и то, что у древних греков считалось, будто от сожительства с козами может родиться козлоногий сатир.  Не могу сейчас обосновать во всей полноте, но поверь пока на слово: человек может родиться вновь только человеком. Или же не родиться больше никогда, что чаще всего и бывает…

– И кто это решает? Родиться ему или нет?– спросил Андрей.

– Никто. Ну, или, если угодно – Вселенная. Но, она решает это в той же мере, как и то, каким именно будет излучение от далекого квазара. Понимаешь?

– Вы хотите сказать, что «перевоплощение душ» – это такой же закон природы?– спросил Андрей удивленно.

– Ну да, а что тебе в этой идее не нравится?– в свою очередь удивился Платон Карпыч.

– Да нет, ничего… просто это всегда связывали с какой-то религией, что ли…

– Ну, а что делать? Людям свойственно все упрощать. Подчас до полного абсурда. Вроде того, что бог – это бородатый старик, сидящий на облаках…

–Согласен, но, это ведь просто символ!– возразил Андрей.

– Совершенно верно. Но многие это понимают буквально, как, скажем, слово «смертный» в словосочетании «смертный грех»…– Платон Карпыч весело улыбался.

– Так что же это все-таки значит? – Андрей попытался вернуть разговор в прежнее русло.

– То, что именно эти семь грехов приближают человека к состоянию хаоса гораздо быстрее всех прочих. К слову, эта идея была впервые введена в обиход Папой Григорием, и с тех пор многократно подвергалась ревизии со стороны различных богословов. У некоторых, например, зависть считается смертным грехом, а у других – нет. Или другой пример: первоначально праздность таким грехом не считалась, а у некоторых авторов – представь – этот список и вовсе насчитывает восемь, а не семь грехов. Так что, все это тоже весьма условно, но рациональное зерно тут, безусловно, есть. И именно то, что эти страсти быстрее всего парализуют способность и желание проявлять свободу воли. А без свободы воли, как мы уже говорили, человек перестает быть таковым. И он, следовательно, перестает быть интересен Вселенной, если уж на то пошло.

– А почему Вселенная вообще проявляет интерес к человеку и его перерождениям? Для меня это выглядит, если честно, немного антропоцентрично, если не надуманно. Это как я бы проявлял интерес к росту числа особей в муравейнике на острове Суматра.

– Аналогия не вполне верная, – ответил Платон Карпыч, прихлебывая чай,– До муравьев нам и правда дела нет, ибо они никогда не станут частью нас самих, и особенно те, что на Суматре обитают.

– То есть, вы хотите сказать, что человек может стать частью Вселенной? Так что ли? И каким же это образом?

– Хорошо, а в чем по-твоему смысл эволюции человека? Куда ему, так сказать, расти? И это при том, что та же эволюция лишила его острого обоняния, слуха и прочего? И ты полагаешь, что именно человек, напрочь лишенный способностей выживать в дикой природе и есть «венец» этой природы?  Ну да, у него есть некий интеллект, и что? Теперь он может почивать на лаврах, загаживая в свое удовольствие все вокруг себя?

– Нет, я такого никогда не говорил, и даже не думал так никогда, – возразил Андрей, немного обиженно.

– Тогда в чем смысл? Где тут движение, без которого, как известно, ни один вид материи не существует? Не знаешь? А дело все в том, что homo sapiens – это лишь промежуточное звено. Причем это звено, которое перешло в эволюцию иного рода, так сказать, когда эволюционирует не весь вид в целом, а лишь отдельные особи, которые как бы пробуждаются и начинают «хотеть» эволюционировать. Надо сказать, что при этом homo sapiens вполне может и наверняка разделится на несколько обычных  эволюционных ветвей. То есть, род людской, в своем современном виде, может вполне со временем исчезнуть, распавшись на несколько ветвей новых видов приматов, как это уже было когда-то. Но небольшая часть, которая будет продолжать двигаться по пути, так сказать «индивидуальной эволюции», придет к стадии.. ну… назовем это условно – homo spatium, или как-то так…В общем – «человек космический». Понимаешь, человек, в конце концов, станет частью единого большого образования или, скорее даже – сплава, совершенно различных разумов. При этом такому человеку уже доступны все виды восприятия, какие только были привнесены в эту колонию ранее пришедшими представителями.  Homo spatium –  это сущность, которой доступны все уголки Вселенной, все ее измерения и реальности от уровня атомов, до скоплений галактик. При этом он может использовать все богатство способностей иных разумов, которые ему не были свойственны изначально! Homo spatium – это существо, которое способно всепроникать и всеучаствовать, находясь при этом в постоянном поиске, изучении мира, который, в свою очередь, постоянно меняется в результате именно этого процесса познания.  При этом  homo spatium, видимо, нисколько не свойственна психическая усталость, депрессия или даже рефлексия,  и потому он никогда не теряет интереса к происходящему, остроты восприятия, и все это при том, что его личный возраст может быть сравним с возрастом галактики, например. Понимаешь?

– Да…– Андрей был потрясен.– Здорово! Впрочем, не знаю… Но и в этом познании должен быть какой-то смысл… Иначе, это все равно, что бесконечное бесцельное путешествие от острова к острову или от одной пустынной планеты к другой.
– Это верно, молодец… Ухватил суть, можно сказать… Знаешь, есть наука такая про всякие там атомы? – спросил Платон Карппыч.

– Ну да, в школе как раз изучаем… А что? – спросил Андрей.

– Я, если честно, сам многого там не понимаю, но, кое-что прочел тут недавно в одном журнале. Например, не так давно ученые открыли то, что мы сами влияем на будущее и даже не поступками и мыслями, а просто попытками в него заглянуть! Я когда-то давно думал, что хороший предсказатель чувствует наиболее вероятное будущее. И это оказалось правдой, но лишь для людей с очень средними способностями. Но есть и другие. Думаю, что их по праву можно было бы назвать магами, поскольку, пытаясь заглянуть в будущее, они его не предсказывают, а творят!

– Да? – Удивился Андрей.– И как вы к этому пришли?

– Да как… думал много. Ты, скорее всего не знаешь, был в семнадцатом веке такой  ученый – Роберт Фладд, он сегодня практически забыт…

– Нет, никогда это имя не слышал, – признался Андрей.

– Он был выдающимся в свое время астрологом и алхимиком. А потом вдруг сказал, что астрология – это заблуждение, отрекся от некоторых своих книг и более ею вроде бы не занимался. Я был, как мне кажется, его духовником, и долго добивался, чтобы он исповедался – почему он принял такое решение. В те времена ни астрология, ни алхимия греховными занятиями не считались. Говорят, что даже сам папа Иннокентий этим увлекался. Брат Роберт не хотел говорить ни в какую, мол, не знаю, как сказать, мол, не готов еще и все такое. Но после сказал все-таки…– Платон Карпыч сделал драматическую паузу. – Как раз на исповеди он мне и поведал, что не хочет конкурировать с Богом, поскольку смертельно боится. А все потому, что в один день он понял, что не предсказывает будущее, используя гороскоп, а выбирает из всего многообразия символических смыслов тот, что ему нравится более всего, и затем, сам не зная как, претворяет его в жизнь. Сначала он думал, что это происходит само собой, а после ряда экспериментов – ужаснулся и прекратил все свои изыскания. Я тогда был монахом-доминиканцем, и  тоже, надо сказать, пришел в ужас… Что делать… такие были времена. И Бог, и дьявол, все они были также реальны как сегодня, скажем, какой-нибудь крупный министр или руководитель силового ведомства. Затем брат Роберт  умер – в конце жизни он постригся в монахи. Бумаги свои он сжег еще при жизни, и история, таким образом, стала понемногу забываться.

Так что, мне на самом деле помогает то, что я помню многое из прошлого: всякие важные беседы, книги прочитанные… А теперь я могу рассказать все тебе… за полчаса.  А может, я именно поэтому все и помню, чтобы рассказать. Кто его знает… Я и сам подчас не нахожу ответа, зачем мне такой дар был ниспослан.

– Спасибо, – искренне сказал Андрей. – Все это очень интересно, но все-таки, в чем же смысл бесконечного познания у  homo spatium?

– Я ведь не зря упомянул вашу науку об атомах. Дело в том, что там открыли совершенно невероятный на первый взгляд, феномен. Я в том журнале и прочел об этом. Дело в том, что когда за светом или за электроном наблюдают, он ведет себя как частица, а когда не наблюдают – как волна! Понимаешь?

– А откуда они знают, как он себя ведет, когда за ним никто не наблюдает?– справедливо заметил Андрей.

– Нет, наблюдение ведется, но только в самом начале и в самом конце, когда свет или электрон достигают мишени. Я сам все это не до конца понимаю, но у этого феномена есть нечто общее с предметом нашей беседы. Суть такова: когда за некоторой частью вселенной никто не наблюдает, она все больше смещается в своем состоянии к хаосу! Понимаешь теперь?

– Ну, допустим, и что?

– Еще не понял?

– Нет, – ответил Андрей, немного смутившись.

– Вселенной, как единому сплаву разумов нужны, так сказать, наблюдатели. И чем их больше, тем вселенная становится шире, в самом прямом и глубинном смысле. Большая территория отвоевывается у хаоса и становится упорядоченной. На большей территории действуют известные физические законы. Это как в первобытном поселке: чем больше жителей тем больше распаханных полей, тем более основательные жилища, сильнее армия и так далее. И чем жителей меньше, тем быстрее лес или пустыня поглотит все их достижения. А вот стать таким наблюдателем может далеко не каждый. Пригоден к тому лишь один – на десятки тысяч! Иногда таких  людей в этом мире называют праведниками, но это верно лишь отчасти. Есть даже множество «святых», которые, увы, наблюдателями так и не стали, а ушли в новые воплощения, в дальнейшую перековку, так сказать. С праведниками, увы,  как и с гениальными композиторами, вроде Моцарта или Жана Мишеля Жара. Их число всегда абсолютно и не является процентом от общего народонаселения. Нельзя заставить быть праведником, ибо теряется сам смысл, как ты уже понял. Хотя стимулирование, дабы держаться верного пути, думаю, происходит постоянно. Короче говоря, Вселенский разум очень заинтересован в новых наблюдателях, ибо, чем их больше, тем стабильнее видимая часть вселенной и тем она шире.

– И это есть рай? – спросил Андрей с некоторым отчаянием в голосе.   
– Ну да, – спокойно ответил Платон Карпыч. – В той же степени, что и бог – это старик, сидящий на облаках. Впрочем, я надеюсь, ты не представлял себе «рай» в виде вечного блаженства в полном бездействии?

– Да нет, я вообще об этом мало думал… Просто было в голове некое представление о каком-то абстрактном блаженстве, а что и как меня мало волновало, если честно, до сего дня. Но теперь, в самом деле, многое стало понятным, хотя и более чем странным… Но, все равно – спасибо вам.

– Да не за что. На самом деле, это ведь я на тебя огромную ответственность возложил.

– Почему?– удивился Андрей.

– Да потому, что теперь ты не просто «веришь», ты еще и знаешь! И потому все отговорки, мол, я не знал, мол, «черт попутал», уже не пройдут. Спрос с тебя теперь будет больше, чем с других.

– А кто спрашивать будет? – спросил Андрей с некоторой иронией.

– Да ты сам и будешь, кто же еще?– Платон Карпыч снял с плитки закипевший чайник. – Ты сам, Андрей… А не будешь – так тебе же и хуже. Тогда у тебя все шансы прийти к хаосу и раствориться в нем навсегда, и никаких следующих рождений, заметь! Так что тут снова – полная свобода выбора тебе дается. Нет, ты, кажется, все еще не понял… Кришна как-то говорил, что человек похож на колесницу, намекая при этом, что разум – это возница, а кони – страсти, которыми надо управлять. Это верно, конечно, но я бы сегодня сказал, что человек, больше похож на самолет в полете с полным экипажем на борту. Пока самолет движется – все в порядке. Как только его скорость падает, а это происходит исключительно из-за «нерасторопности» экипажа – он уходит в штопор, а после, если ничего не предпринимается, он и вовсе падает и превращается в бесформенную груду металла. То есть – все это перестает быть самолетом. И никто эту груду не станет ни ремонтировать, ни переделывать: слишком дорого и бессмысленно, понимаешь?

– А что не бывает так, что самолет неисправен, и из-за этого.... – насупившись  пробурчал Андрей, изобразив рукой падающий самолет.

– Бывает, но это – не твой случай. И тебе думать об этом вообще бесполезно. Твой «самолет» абсолютно исправен. Так что – все в руках «экипажа»…

      ** ** **

Спустя пару недель, адвокат действительно прислал  адрес «лечебно-трудового профилактория» и вместе с ним небольшое письмо, в котором благодарил Андрея за согласие участвовать в процессе, который, по мнению адвоката, был блестяще выигран. Там же он упоминал, что свидания, согласно режимного предписания, разрешены лишь в последней трети срока, то есть, не раньше марта следующего года. Андрей лишь пожал плечами: место это находилось довольно  далеко, и денег на билеты родители бы все равно не дали, а до марта можно было бы что-то и скопить.

Занятия в университете были очень напряженные, но Андрей сумел устроиться на должность лаборанта на кафедре электродинамики. Работал Андрей на полставки, то есть через день, и на учебу времени хватало вполне. К марту у Андрея скопилась нужная сумма, и в весенние праздники он уехал в тот самый поселок, куда был отправлен на «лечение» Платон Карпыч.

По приезде, Андрей без труда нашел нужное «учреждение»: оно было единственное в этом маленьком городке, который, к слову, по большей части его же и обслуживал. Андрей сообщил дежурному сержанту о том, что приехал на свидание с Платоном Карпычем З., и дежурный долго водил пальцев в каком-то журнале. После он его шумно захлопнул и сообщил:

– Гражданин З. умер два месяца назад.

– Как? – Андрей машинально сел на привинченную к полу, грубо сколоченную лавку и затем, стянув с головы шапку, сжал ее в руках. – От чего?

– Вы родственник покойного? – спросил дежурный.

– Нет, скорее друг, – тихо ответил Андрей. Новость поразила его, и мысли в голове смешались.

– А, собутыльник, значит, – сострил дежурный.

– Нет, я вообще не пью, – машинально и почти безразлично ответил Андрей.

– Ага, все так говорят…– парировал дежурный, явно демонстрируя свой глубокий жизненный опыт.– Ну да, ладно! Вообще-то справки мы даем только родственникам, но тут, я думаю, можно сделать исключение.

– Какое исключение?– Андрей был растерян и подавлен. Он вообще не понимал, о чем говорит дежурный.

– Ну, можете поговорить с его бывшим врачом, если хотите. Я его позову.

– Да, конечно, спасибо, – ответил Андрей совсем тихо.

Сержант поднял трубку и спросил какого-то Артамонова.

– Да, вот хочет тут с вами гражданин побеседовать о З… Не знаю… Вроде тот самый… Ну, не знаю! Сами спросите. Хорошо. Передам, – он повесил трубку и сообщил, что доктор Артамонов сейчас спустится.

Доктор спустился минут через пятнадцать. Он был самой усредненной внешности, в белом халате, и, как положено – в белой медицинской шапочке.

– Здравствуйте! – он протянул руку Андрею. – Я вас сразу узнал!

– Узнали? – переспросил Андрей.

– Ну да, пойдемте, прогуляемся в парке. Доктор взял Андрея за рукав и настойчиво повел его к двери. Они вышли на воздух. Конец марта выдался теплым и солнечным. Снега уже нигде видно не было, и птицы с удовольствием, с каждого дерева распевали свои трели. Стоял радостный весенний гомон.

– Видите ли, – начал доктор, – вы, наверное, удивлены, что я вас узнал. Но тут все просто: дело в том, что З. незадолго до смерти описал мне вас и передал вот это письмо, – он протянул Андрею обыкновенный сероватый почтовый конверт без марки.

Андрей взял его и, повертев в руках, сунул в карман.

– Отчего он умер? – спросил Андрей, – Он ведь был не очень старым?

– Ну, если быть точным, ему было на момент смерти шестьдесят два года, но это действительно маловато, чтобы умереть «просто от старости»… Впрочем, он ведь и был необыкновенным, вы заметили?

– Ну, смотря, что вы понимаете под словом «необыкновенный», – ответил Андрей осторожно.

– Да все, от начала и до конца, – ответил доктор загадочно.– И то, что у него организм был как у двадцатилетнего, и то, что он, как теперь говорят, был ясновидящим, и то, что попал в наше заведение, вообще не имея даже отдаленной склонности к спиртному или наркотикам… Все, в общем, включая и саму его смерть.

– Смерть? – удивился Андрей.

– Ну да, – ответил доктор. – Приходит он ко мне в тот день, что было до этого – я после расскажу, если захотите, и говорит,  мол, доктор, я сегодня умру, и прошу вас передать этот конверт… Тот самый, что я вам отдал. И описывает вас, в чем вы будете одеты и число, когда приедете. Представляете?

– Даже и не знаю, что сказать…– честно ответил Андрей.

– Ну вот, а после ушел к себе в палату, лег и умер. Понимаете?

– Как так? А диагноз кто-нибудь поставил, от чего?

– Ни от чего! Просто остановилось сердце и все.

– Очень странно… – пробормотал Андрей.

– Не то слово! – продолжал доктор. – К его, так сказать, причудам, все уже привыкли. Он ведь многим тут очень помог: сказал, например, как-то, где искать похищенного ребенка. Был тут случай в ноябре прошлого года. Нашли. А пришли бы на час позже… Я уж и не знаю тогда… Или вот сержанту, что дежурил вчера, вдруг сказал, чтобы сына отвез на обследование. Тот, после случая с похищенным ребенком спорить не стал, и на другой день  повез своего малыша  в областную больницу, а пока вез, у того тяжелейший приступ аппендицита случился. Когда привезли, уже перитонит начался. А если бы не послушал, и приступ тот в поселке у малого случился – не довезли бы. Ну, в общем, тут рассказывать много можно. И одно страннее другого. А вы, это…

– Что?– спросил Андрей.

А у вас такие способности тоже есть?

– Нет, у меня совсем нет, – честно признался Андрей.

– А он говорил, что вы видите будущее  гораздо лучше его самого…

– Да нет, что вы, это он напутал что-то или пошутил…– сказал Андрей и тотчас присел от страшной невероятной боли, пронзившей голову. Она была настолько мощной, что полностью вытеснила и зрение и слух, Андрей только повалился на сухую траву и кричал, схватившись за голову…

Очнулся он в большой комнате, вокруг стояло еще несколько кроватей, по большей части пустых. На одной спал какой-то старик, к нему была подключена капельница. Андрей уселся на кровати и потрогал виски: голова была потрясающе ясной, никакого даже намека на боль уже не было… Напротив – все было ясно и понятно, и вот только это красное покрывало, переброшенное через спинку кровати что-то отчаянно напоминало. Но что? И тут его словно кто-то отбросил на подушку, и он увидел то ли сон, то ли какой-то особенный фильм:

– Он сидел на коне впереди других всадников, а перед всеми, на удивительно красоты вороном жеребце сидел худощавый, но, видимо, очень сильный мужчина в кожаных  доспехах, украшенных золотыми головами орлов. Человек, похоже, говорил на латыни, но Андрей его понимал. Перед этим всадником стояли люди в дорогих одеждах, возможно послы, и просили принять дары. Они называли всадника – Ханибалис. Тот безразлично смотрел на подарки, но и не отвергал их. И тут Андрей увидел на себе красную мантию из какого-то, видимо, дорого материала, и на этом видение закончилось…  Но теперь Андрей уже понимал, что именно напомнило ему то красное покрывало. В этот день он еще несколько раз впадал в забытье, или точнее в подобные видения, всякий раз, когда ему казалось, что какой-то предмет или человек ему откуда-то знаком. А иногда наступали моменты, когда казалось он знал все! Это было потрясающе.

Наконец, спустя еще два дня его выписали. Доктор настоятельно рекомендовал взять академический отпуск и отдохнуть, считая все происшедшее результатом переутомления. Андрей кивал, обещал непременно последовать совету, и в тот же день взял билет на поезд в обратный путь. Уже сидя в вагоне, он вспомнил о конверте, и тотчас достав его, распечатал. Разложив письмо на столике, он прочел:

            Здравствуй, Андрей!

      Я знаю, что ты приедешь, и я знаю, что к тому моменту меня уже не будет. Что делать… «Дни наши сочтены не нами». Более всего меня беспокоит то, что, похоже, я не сумел донести до тебя нечто важное. Может, и пытался, да ты не понял до конца мои идеи, так мне показалось.  Homo spatium, наблюдатели… все это, возможно, показалось тебе скучным и утомительным, полным глубокого черно-космического одиночества. Но это совсем не так. Напротив, пойми, это – постоянное, живое и удивительно доброжелательное общение с огромным множеством самых разных собеседников. Все их наблюдения и дискуссии сливаются в общий мощнейший поток знания, творящего дальнейшую вселенную. Говоря совсем коротко, смысл нашего бытия в том, чтобы вести постоянный диалог со Вселенной, который  не закончится до тех пор, пока мы будем в состоянии задавать вопросы. У тебя скоро появится много вопросов. Но вопрос не возникает, если ответ еще не родился, так что просто наберись терпения.

Скоро жизнь твоя сильно изменится и станет гораздо интереснее, хотя, конечно, многие человеческие радости уже будут тебе недоступны. Но тебе будет не до них, поверь мне пока что на слово.

И вот еще, что ты должен знать. Пока что об этом можешь не думать, но, полагаю, спустя два-три рождения, ты почувствуешь необыкновенную легкость бытия. Это описать нельзя, это можно только почувствовать. Обычно, это знак, что настоящая жизнь может стать последним воплощение в этом земном аду. Но уйти просто так нельзя. Во-первых, сама смерть должна быть строго определенной. Какая именно становится ясным примерно за год-полтора. Во-вторых, нужно подготовить преемника. И дело совсем не в том, чтобы «цепочка не прерывалась».  Суть в том, что для окончательного перехода не хватает энергии одного человека, каким бы сильным он ни был. Это похоже на взрыв, прорыв, и потому нужно найти другого сильного человека, который станет преемником. Найти его очень непросто, и нужно потратить много времени и сил. Именно поэтому на последнем воплощении многие уходят в странствия… или просто ищут, переезжая из города в город, занимаясь попутно чем-то: работа коммивояжером, в бродячем цирке – где угодно, в общем. Мне повезло, я нашел тебя, хоть уже и почти в конце жизни. Но найти преемника – это тоже только полдела. Его нужно «перековать», так сказать, изменить… Нужно перенаправить его мыли, изменить ценности. В каком-то смысле я был акушером, и принял твое новое земное рождение. Однако, в отличие от обычных родов, «рождение преемника» никогда не происходит сразу, но всегда очень постепенно. Когда придет время готовить преемника, ты почувствуешь, что именно нужно делать. Конкретных рецептов тут нет, я уверен, поскольку все это очень индивидуально. В крайнем случае, ты получишь самое прямое знание в медитации или молитве.

Не знаю, как найти подходящие слова, чтобы не испугать тебя. В общем, преемник, обычно не живет долго после ухода наставника, и скоро умирает. Редко, кто живет более полугода. Такая отдача энергии, очевидно, имеет и обратную сторону. А может быть, просто уже нет никакого смысла в настоящем воплощении, ибо выполнена чрезвычайно важная задача, которая списывает многие «долги». Но ты, Андрюша, главное – ничего не бойся, поверь, все будет хорошо. Ты не обязательно умрешь от болезни. Часто это бывает нечто мгновенное, вроде аварии. Я ведь тогда немного покривил душой, сказав, что погиб задолго, до смерти Иешуа. Нет, я был его преемником, и я умер после – был повешен людьми первосвященника. После этого у меня было всего четыре земных воплощения, но я вспомнил при этом и все предыдущие. Думаю, с тобой произойдет нечто похожее.

Теперь, как я уже сказал, у тебя будет другая жизнь. Ты будешь знать почти все, но никогда, ни при каких обстоятельствах ты не должен  показывать эту особенность другим людям, и уж тем более – хвастать этим или, того пуще –  продавать эту способность кому-либо. Это самое худшее, что может быть! И если ты вдруг все-таки оступишься и поддашься соблазну… в общем, за этим скоро последуют очень тяжелые последствия, и примеров тому, к сожалению, много. В общем, ты теперь «не от мира сего», как говорилось когда-то. Впрочем, ты и сам скоро это поймешь. Главное – верь себе, как я и говорил.

В общем, я не прошу у тебя прощения за то, что сделал тебя другим, без твоего ведома, равно как и за то, что обрек тебя на скорый уход из этого мира. Знаю, что теперь тебе страшно, но это только в первый раз. Верь мне, Андрюша, смерть не страшнее замены костюма! Я ведь тебя никогда не обманывал и уж тем более не подставлял. Одним словом, доброго тебе пути, легкого последнего часа, и еще раз спасибо, что приехал.  Прости, что так и не сумел напоследок тебя обнять.

      Твой ПК

HopeTown, Canada 2015      

(Весь сборник можно скачать бесплатно здесь, только уберите пробелы:  "https: // www.litres.ru  / taisiy-chernyy / neskolko-kart-iz-cyganskoy-kolody /")