Стою на старте на ветру

       …Стою на старте на ветру. Ёлки в небо. Гора вниз круто. Ёлки снизу из долины вершинами прямо в тело целятся. Сейчас будто на острия нырять. На пики. Пикировать.
       Очень крутая трасса. Круто вниз с перепадами. Перепады это моё. Перепады рельефа на трассе, они жёстких шустрил с трассы выбросят, а я мягкими ногами перегибы со спадами пропущу и вылетать с трассы не буду… Постараюсь, постараюсь… Мягкими… Не переразмягчиться бы. В секунды же попадать надо, в очки, в квалификацию. Шустрить, значит.
       Полотно трассы, просека в лесу – не широкая. Белая дорога. Дорога эта, как стенка, -- один конец в бездну оборвался, другой в небо за спиной упёрся. А небо серое, плотное. И день серый, тёмный. А лес чёрный. Лес всё зажал, обнял, он здесь везде, по вершинам, склонам, долинам и – бесконечно… В городке, где размещаемся, все говорят, мальчишка, вот, маленький в лес ушёл и нет его. Неделю все везде его ищут. Нет. Нет его. На лыжах ушёл в лес. В газетке в местной об этом пишут.
       Подальше внизу трасса делает излом, и там «на углу» установились телевизионщики со своим штативом. Петрович им полночи, наверное, объяснял, как надо снимать спорт. Я уж давно спала, посреди ночи проснулась, а они там у себя «бу-бу-бу». Они рядом с нами в общежитии разместились… Теперь они будут снимать всю начальную часть трассы на приближение участника, в лоб, потом быстро проведут его сбоку, когда участник несётся мимо них, поблизости, и дальше будут вести его в удаление в спину. Может, почти до самого финиша. Видно от них финиш?.. Плохо они одеты для зимы, хотя местные. Почему киношники всегда неподходяще для холода экипируются. Замерзают же!..
       …Всё, что я вижу, -- я вижу. Вижу. И ещё думаю о чём-то и вспоминаю о чём-то. Думаю, да, вижу, да… И – не думаю, не вспоминаю, не вижу: потому что сейчас я не здесь, -- я плаваю по трассе. Живу я там. Вспоминаю трассу, устанавливаю её в себе. И вот я её в себе устанавливаю, ставлю, прокладываю, и она во мне живёт. А, для того, чтобы трасса стала жить во мне так, чтобы потом я могла жить в трассе, я должна трассу просмотреть и запомнить. Я считаю, я здорово насобачилась запоминать трассы. А мне и нравится это. А это для горнолыжника профессиональная необходимость – уметь трассы запоминать. Трассу на просмотре медлительно и скурпулёзно надо прожить. Сочинить свою жизнь вместе с трассой. Как, где, куда… Не вообще «как, где, куда», а так, чтобы, -- пока скребёшься скурпулёзно, -- представить, придумать себе полностью, как, где, куда надо на скорости, для скорости, для предстоящей соревновательной скорости, чтобы потом, когда лупить по этой просмотренной и запомненной трассе на всю мазуту, -- лупить по памяти и так, будто трассу эту ты обкатала уже многократно, надоела она уже, на автомате по ней шарашишь. Только нет у тебя никакого автомата, и ни у кого никакого автомата нет, никогда никто по этой поставленной на эти соревнования трассе ни одних ворот не проехал, запрещено это правилами соревнований, а если кто даже сбоку от трассы попробует симитировать прохождение даже участка трассы, -- снимут с соревнований враз. Так что бочком-бочком скрябаются участнички по трассе на просмотре, расчитывают, запоминают. Пытаются сочинить своё будущее прохождение. Сильно надрессирована толпа в этом деле. А иначе – как? И я с толпой. И я люблю себя, когда просматриваю трассу.
       И Петрович с нами всегда на просмотре. Ну, это, когда он с нами. Сейчас-то он здесь со мной с единственной… И вот он учил нас просматривать трассы, сразу как только мы стали по трассам катать. А мы сразу стали, едва на лыжах оказались. Сразу нам он трассы ставить начал. Простые. Интересные. И он поставит, и мы вместе трассу просматриваем, и он просит, чтобы мы воображение включали, как для сказки. И привыкали запоминать. Как сказку запоминают. – В действиях… Как в действиях мы свою сказку потом проживём.
       А сейчас, мы трассу смотрим, и он ничего не говорит. И говорить ничего не надо, мы одинаково с ним трассу читаем, понимаем одинаково, уверены, что одинаково. Я-то уверена, что… Да нет, не уверена, конечно. Оглядываюсь на него, а он тут же рядом скребётся, и видит вопрос мой немой, и видит, что верно я себе на вопрос свой ответила уже, и молча, и с жестом: «Правильной дорогой идёте товарищи…» --  Это Ленин так на плакатах народ напутствовал, -- Петрович нам рассказывал. А у него это приговорка такая. Иногда… А в интересных и самых важных местах трассы он непременно подкатывает в плотное касание и объясняет, объясняет, -- как, куда. Всегда тихим голосом и с близкого расстояния. Доверительно, как бы. Объяснит и ещё спустится – покажет, куда, как; и тут же ещё быстро-быстро поднимется, покажет, покажет, как зайти, ввернуть, чтобы скорость была, чтобы лыжами не перестать управлять, чтобы.., чтобы-чтобы-чтобы…
       А если бы я одна сама трассу просматривала, я бы думала о ней так, как Петрович думает. Уверена была бы, -- он, как я. Ну, -- я, как он. Старалась бы вообразить. Чувствовала бы его спиной, всем существом, не оглядываясь…

       …Уже я с краю, к краю подошла. К краю верха. Стою. Тут место такое, «волчатником» огороженное, «стартовый городок» называется. На переднем его крае стартовые ворота. И стартовая будка. И там судья-стартёр. И там буду сейчас я. А сейчас я у переднего края этого стартового загона, и мне видна трасса, далеко видна, и то, что вокруг трассы, и стартующие передо мной, они поехали, поехали, а позади кругом те, кто ещё будут стартовать, разминаются, разминаются… А я всего этого давно уже не вижу. Вижу и – не вижу совсем! Я трассу в себе проигрываю. Поднявшись с Петровичем с просмотра, проделав разминку, я уже живу трассой и стартом…
       Петрович невидимый подошёл, положил к ногам лыжи мне мои стартовые. Механически на автомате привычно я палками (палки в руках) по ботинкам с боков ударяю, снег чтобы с них стряхнуть, -- не со снегом же их в крепления пихать. И ботинками, подошвами по креплениям шварк-шварк с той же целью. И Петрович каждый ботинок – а я, как лошадь копыто, привычно конюху в руку, -- каждую ногу поднимаю, Петрович по подошве циклей пластмассовой скряб-скряб, на всякий случай. Хотя сейчас при здешнем-то морозе льда на ботинке быть не должно. Крепления кляц-кляц. А я уже на трассе не живу и вне трассы не живу, и нигде я не живу – внутри себя живу… В очереди стартовать живу… Утеплённые штаны-самосбросы сброшены, у Петровича они, куртка снята.., палки одеть… «Нюра. Качество. Но плотно.» -- Как я ненавижу это петровичево «Нюра»! Аня меня зовут! Аня… Очки со шлема вниз… Они на месте и не запотели… Сейчас-сейчас-сейчас-сейчас… Цык – едва слышно калитка «омеги» -- передо мной участница ушла (бросилась-упала) за кромку вниз на трассу… И я неспеша, аккуратно к этой кромке, к стартовым воротам подползаю… Судья-стартёр нагнулся к калитке, что-то выждал, слушая свои наушники, в микрофон сказал что-то и прутик-калитку стартовую поперёк старта поставил. Тоже аккуратно. И я палки свои подняла, друг об друга постучала, аккуратно острия палок за прутиком воткнула…  «На старте Анна…» -- Не слышу… Стартёр -- слышу: «Участник готов?.. Три, два, один…»

       Уже всё!.. Уже ничего!..
       Уп-п! Упала в падение, но надо быстрее, в глубину, в долину. Круто. Трудно, но надо – по крутому ускориться. Но и умеем, умеем мы вниз – коньком-коньком на кантах быстро-быстро, остро-остро – в сторону от ворот и ещё быстрее в ворота и остро на древко… А это только первые ворота. Уже первые. Уже, уже, уже. Пошло-поехало. Ворота, ворота, ворота. Открытые, ритмичные, разгонные. Мне – удобные. И, после череды этих удобных, сразу за ними на куцем расстоянии -- змейка вертикальная с уходом на крутяк; и тут надо повыше, повыше заранее заходить, чтобы в верхние ворота змейки попасть, а то над змейкой негде, нет там места для захода. Тормозить? Вылетать?.. -- Не мне. Мне с широкой дуги от предыдущих ворот в змейку нырнуть… А змейка на перегибе рельефа поставлена. А я? – а я на бугре ножки согну, совсем согну, -- лыжки подхвачу, и дальше они, лыжи мои, связи со снегом не потеряют. – А я ныряю в уходящий склон, дуги короткие в змейке режу. И пошло-поехало-помчалось: то открытые ворота широко стоят, одной дугой проходить, то шпильки косые, то свободно, ритмично ворота поставлены, то змейка тесная, то под снос фигура. А мне нравятся такие трассы, «задумчиво» поставленные. – Распутывать и заруливать. Треск стоит – древки пластмассовые хлопают, только я и не слышу: сзади треск. Только от лыж не отстать, вперёд нырять, ускоряться. «Без ускорения нет поворота!» -- Это Петрович цитирует, повторяет нам формулу одного великого лыжного тренера. -- А сил для техники уже нет. – Терпеть, терпеть, терпеть! – Как ни в чём небывало быть, как будто со старта только что, вворачивать, ускоряться…
       А скорости-то мало. Где взять скорость? Где взять?..
       А!.. – финиш…

       Всё-ё-ё! Ничего во мне нет. Кончилась жизнь во мне. Встала в сторонке (без жизни), обвисла на палках, как одежда от пугала. Ни результата своего не слышу, не слушаю, не смотрю ни на что…
       …Вокруг финишного городка чёрная толпа. Из чёрного пригашенные прицелы глаз – постреливают. Местные жители. Молчаливые. Недоверчиво и упорно наблюдают спортивное событие. Менты в полушубках, в валенках, уши у шапок внизу завязаны – недоверчиво наблюдают толпу… Девочка из местного состава финишировала – упала чуть не в метре от финишного створа. Такое может изредка случиться. – Плачет-рыдает!.. Мужик из зрителей к ней кинулся. Менты кинулись к мужику, утащили. Пьяненький тот, бедняжка…
       А Петрович здесь уже, оказывается. Шмотки привёз и лыжи просмотровые. Стоит рядом, ждёт, когда я очухаюсь.
       …Чёрно-белое сегодня всё кругом. Ну, -- день серый, солнца нет.

       …Потащило… Быстро тащит здесь подъёмник, так и прёт в крутяк. Буксировочный, очень быстрый и очень неудобный. Самодельный, местная «оборонка» его ковала. Как сковала, так сделался здесь горнолыжный центр. Континентального уровня. В общем, приглашают к себе проводить соревнования любого ранга.
Вот, засунули наши – низшего ранга, можно сказать. А народ-то понаехал, и – «приличная толпа». А где ещё себя прокатить?
       …Держись-держись! – Потеряться с этого подъёмника – ап! – Выпутывайся из сугроба тогда и по сугробам обратно вниз. Цепляться по новой. Это со стартовыми лыжами. Я же лыжи свои с собой везу наверх, те на которых выступаю. А и цепляться за эту машину! – Ой-ёй! – тоже трюк… Ну и тащит же он лихо: вверх, как вниз!.. Ну и ёлки кругом – невероятные. Метров по сорок пять, небось. Чёрные. Стена. Перед чёрной бесконечностью. Мимо мчатся.




       Приехали. Внизу-то тихо, а наверху ветерок. Замерзаловка. Из мест укрытия – только лес.
       -- Отдыхай! – Петрович наговаривает указания. -- То есть, разминайся помаленьку. Просквози пару раз, порепетируй длинные змейки с большим ходом сразу, но со сдержанным раскатом. Но скоростные, с недозаконченной дугой. Понятно объяснил?
       Небось, вряд ли бы кто понял, что Петрович сказал, а мне, ну, абсолютно ясно. Это он меня настраивает для трассы второй попытки. Вторую трассу будет ставить другой постановщик, и Петрович знает, что он за тип, и, значит, предвидит, какую трассу тот поставит.
       «Вторую ставит комитетовский товарищ. Прямой, и правильный, и осторожный. Он не станет изобретать интересные чудеса. Чтобы никто не упрекнул. Поставит прямо и как надо. Как они там считают – как надо. А они считают, что в мировых горных лыжах принято за правило сейчас ритмичные скоростные проходные трассы ставить. Без закидонов, Ну, они так считают. Они говорят: «Сейчас ставят так!». Но это они что-то недоглядели. Первую трассу ставили Михална с Игорем. Такие трассы могут стоять и на «Мире». Ну, вечером на судейской эти на них набросятся! Там же повылетали многие кое-кто. А трасса-то эта на высшем международном уровне. – Поворачивать уметь надо. А тех, кому уметь, надо уметь учить. Тренеры должны уметь. Да. Такова спортивная жизнь… А ты прошла, -- я не доволен – я просто счастлив! Здорово! Сейчас настраивайся – идти быстро с хорошим раскатом и (но!) – не прельщаться раскатом. Качественно резать дуги, Тщательно контролировать ход. Используй ритм – постреливай из дуги в дугу. Отпускайся, но – на грани… Внизу, сейчас спустишься, посмотри финишный протокол попытки. Ты там очень прилично проехала. Во второй должна стартовать… -- Потом, после просмотра, наверху посмотрим в стартовом протоколе, когда за кем… Давай, Нюра! Двигай…»

       …Ритмичные повороты. Каждый завершаемый поворот – Старт для следующего. Только ускоряйся. Змейка. Гармоничная синусоида. Упругие дуги… Если дугу в конце спрямлять в долину, разнесёт. Потеря высоты станет неуправляемой. Лыжи догонять – не догонишь… Но можно не торопиться бросать поворот незавершённым и бросать себя в долину, можно подождать и дать лыжам уйти на склон, --  движение в долину тогда замедлится. Делая завершённые закрытые дуги, можно контролировать процесс спускания на лыжах полностью… Ну, если просто позволить лыжам поворачивать, поставить их на кант и не мешать им, они поедут, поедут поперёк склона и дальше вверх на склон. И остановятся. Стоять на склоне – высшее проявление контроля над спуском в долину. – Стой, любуйся пейзажем. Курорт!..
Если начинать дугу, устремляясь вперёд и тут же закантовывая лыжи, канты остро врезаются в снег, в лёд, лыжи идут по дуге остро и точно. И – быстро! А потом, по ходу дуги, проводя лыжи под собой, поднагрузить задники лыж, конец дуги сделается форсированным и ускорит лыжника, выстрелит лыжником, как катапульта; так и вылетит ногами вперёд из поворота. Из трассы. Если не успеет догнать лыжи. А догнать их – значит успеть раньше завершения ускорения броситься в следующий поворот, вперёд и в долину…
Ну, это – эти «позволить», «нагрузить», «форсировать», «устремиться» -- это для тёплой избушки после лыж. А на горе – мгновения и страх, и склон из-под ног, как пропасть… А думать всё равно надо, успевать, – успевать думать чувством. И успевать лететь,  лететь-дозировать завершённые-незавершённые-ускоренные… Такая вот разминка-настройка!..

…Жевать вкусное в пустыне «белого безмолвия». Здесь ведь нет никакого уюта и нет никакой еды. А Петрович притаранил. И, значит, жизнь есть.
«Держи термосёнок!» -- Жевать неспеша и попивать полугорячее спортивное пойло. Петрович умеет намешать… Рассматривать с некоторого расстояния стартовый протокол второй попытки. – «Вон, ты уже вблизи, сильнейших.» -- «Ну, сильнейшие…» -- «О, сильнейшие ей не нравятся! Все, кто нам нужен, все здесь.» -- «Так посходили.» -- «Ну. И ещё сойдут. Кто-то-то и останется. Чтобы нам в «очки» попасть. А, проедешь, как раз попадёшь… Если быстро проедешь.» -- «А – вылететь?» -- «Кто-то повылетает, ты – нет… Надо посмотреть, запомнить порядок старта, кто там за кем перед тобой… И тебе чтобы настроиться точно.»
Штука в том, что во второй попытке в слаломных дисциплинах участники стартуют в порядке успешности прохождения первой попытки. Никакие старые заслуги (классификационные очки) на этот порядок здесь влиять уже не будут… Ну вот бы я бы – стартовала бы последней в первой попытке, а показала бы лучшее время – во второй мне тогда стартовать… не первой, там по правилам среди пяти лучших по первой попытке делают обратную рокировку – ну, я бы стартовала пятой. А это ж класс – шарашить по неизъезженной трассе. В общем, лучшему в первой трассе устраивают хорошую позицию во второй. – Выигрывай!
Это в специальном слаломе и в слаломе-гиганте. Там, где результат – сумма времён прохождения первой и второй попыток. А в начале все стартуют так: у каждого, кто участвует в данных соревнованиях, есть свои квалификационные очки. Это как аттестат спортсмена, для каждого вида – свой: для слалома, для гиганта, для спуска. Везде свои очки. Чем меньше таких очков, тем ближе к началу стартовать. У спортсменов высокой квалификации очков мало. А есть ещё шушера вовсе без очков. На некоторых соревнованиях таких тоже допускают к участию. Они стартуют в конце после «очковых» в порядке простой жеребьёвки. Ехать в конце толпы плохо. – Ямы!.. Ха! – ямы. Все, кто идут по трассе, оставляют след. Лучшие всегда в начале. Те, кто умеют. Они сгибают лыжи в дугу, их лыжи нарезают колеи правильной кривизны, потому, что они давят на лыжи почти равномерно по всей дуге. Красивые колеи. Рельсы. В которые если поспеть вставить лыжи, можно промчаться быстрее, чем те, кто их проложил. Не успел – опоздал. Опоздал – упирайся. Чтобы не вылететь. Упираются. И сдвигают след от поворота в нижнюю его, завершающую часть. Яма и получается. Яма и бруствер при ней из снега, выброшенного из ямы. Ладно, ямы. – Ты попробуй по ямам успевать! – Опаздывающие опаздывают дальше, ямы становятся двойными-тройными, а пытающиеся успеть нарезают на них колеи. По такому вот «бездорожью и разгильдяйству» приходится ехать тем, кто не в начале, а в конце. Мне, вот…
Если трасса – лёд, она срабатывается меньше. – Жёсткая. Да, лёд. На льду опаздывающие и упирающиеся оставляют «трещотки», вроде мелкого шифера. Которые превращаются в крупный шифер и дальше становятся ломаными канавами… А я люблю лёд. Жёсткие трассы честнее ко всем участникам, и к тем, кто в начале идёт, и к тем, кто в конце. И ещё мне нравится, когда получается кантами лёд резать.
Но здесь, в этом «зимнем курорте», нечем готовить снег на трассах. И они мягкие. И изрытые. Ну – есть наука по ямам ходить и технология. Можно выруливать по брустверам ям, как по контруклонам, лыжи хоть не кантуй, сами приедут, куда надо. Да – путь удлиняется, скорость падает. Но можно плюхаться в каждую яму на дно, а она тебя выплёвывает в следующую яму с ускорением. Да, – но каждый плевок, он же и торможение, и куда выплюнет тебя – тоже вопрос. Можно стараться зайти повыше всех ям-канав и, пересекая их, резать на флаг. Я так и иду. Пытаюсь – так.

Потом уж вечером, уже не рано Петрович вернулся с «судейской». Телевизионщики по соседству пришли с горы со съёмок и никак не могли вымерзнуть из своей мерзлоты.
-- Ну что, ну, здорово, -- сказал Петрович. – Нормально. Подвинула толпу.
Я:  Пёт-Петрович, а ругались? Ну, на первую трассу. Как вы говорили. А?
П-Петрович:  А как же. Раздавили и размазали. «Вот, древняя эпоха, теперь так не ставят!..» -- Ну, якобы сейчас общая установка на постановку упрощённых ускоренных трасс. Ну, они не могут сказать, что Михална не умеет трассы ставить. Или что Игорь не может… А Михална из лучшей ещё советской эпохи нашего спорта. Она тренировалась у лучших тренеров той школы. Они тогда и выигрывали кое-что. А школа та вобрала тогда лучшие мировые достижения. И переделала под наши… трудности. И школу ту, систему подготовки, лучшие школы мира взяли себе и используют сполна. Австрийцы, словенцы. И считают, что лучше никто ничего не придумал… Ну и Игорь Михалне подстать: классный тренер, изобретательный. Самородок. А у нас, если не изобретать, с места не съедешь… Тебе вторая трасса понравилась?
Я:  И вторая. И первая. Мне вообще нравится ездить…
П-Петрович:  Зигзугами.
Я.  И зигзугами: И напрямую. Нравится.
П-Петрович:  Ну… Научилась немного – и нравится.
Я:  Ну да.
П-Петрович:  Ездить. Нюра!
(Вот гад. Опять «Нюра». Ну да ладно.)
П-Петрович: …Молодец! Не все там заездили. Эти, комитетовские, хоть поставили вторую попрямее, попроще, а там народ посходил почти, как на первой. – Увлеклись. Тебе хотелось увлечься?
Я:  Ага. Но вы же сказали…
П-Петрович:  Нет. Ещё желательно уметь ездить. Ещё желательно и уметь учить уметь ездить. Учить уметь… -- моя забота… Всё! Тебе дрыхнуть, мне – готовить тебе лыжи…
А я и падаю в сон. И падаю, и падаю, и слышу в падении, Петрович учит телевизионщиков кино снимать. Про спорт… -- «Не надо делать трюков камерой. Спорт – трюк. Сам спорт. Он и драматургия. -- Движения, пластики, моторики. И делается она телом, не лицом. И и показывать в этой драматургии надо тело. Лицо потом можно, в повторе…» -- Этим нашим после нас как раз снимать и показывать большой чемпионат по фигурному катанию.
А я падаю в сон…
…И вспоминаю вторую трассу. Упругая музыка гармонических поворотов остаётся во мне, а я в сон падаю.
Падаю… Вишу в падении… Трассу первой попытки не вспоминаю…

                ----------------------------------------

…Ударил удар, понятно было, что железо пробило железо. И понятно стало, что движения не будет. Водитель автобуса открыл обе двери и, не сходя с места, в тишине флегматично сказал, что всем надо выйти и встать в сторонке. И все вышли и встали в сторонке. И автобус, большой, толстый, очень старый, стоял на дороге. И стояла тишина, мотор-то не работал. И мы все молчали. А дорога, -- это был долгий, долгий, затяжной, натужный подъём в лесу. На перевал, вроде. Ледяная дорога, снег, укатанный в лёд. Вот в этот бесконечный подъём автобус наш надрывно тащился, тащился и надорвался… Водитель – «пыш-пыш», притормаживая пневматическими тормозами, медленно, осторожно стал задом под уклон сдавать, осаживать автобус, чтобы встать с краю, не посредине. С краю не так скользко. Встал. Долго скрежетал там внутри механизмом, наверное, у него такой ручной тормоз. Высадил нас. Вышел. Пожилой красивый мужчина. Как киногерой. Прошёл и подставил под задние колёса клиновидные железяки, чтобы не укатился автобус. Сказал: «Шатун показал «руку дружбы». Очень старый мотор.» -- Он при этом почти улыбался и мотнул головой, мол,  чего было и ждать, по-другому и быть не могло… Я догадалась, что он сейчас, только что, сделал очень умелые действия: ведь автобус, потеряв вдруг мотор, мог укатиться назад под уклон неизвестно куда, а он его поймал. И всех спас.
Там, где автобус сначала остановился, горячее чёрное масло мотора проплавило во льду дороги обширную дыру. И теперь, там, где встал автобус, масло текло и плавило лёд, и из железного пуза мотора, -- а все прибежали смотреть и встали на четвереньки, и смотрели – торчала оборванная железячка, которая и пробила дырку.
И все вытаскивали из автобуса свой инвентарь и раскладывали в сторонке. А водитель, у него была рация, и он принялся связываться с кем-то. Красивый спокойный киногерой. Ещё кто-то с кем-то пытался выйти на связь, но, похоже, связи ни у кого не было. «Ну, значит, плакал сегодняшний гигант.»
А было кругом красиво. Лес плотный-плотный, непроницаемо плотный. И – синий. А дорога – фиолетовая. И было не светло, потому что рано. Но сверху, высоко угадывался свет. Там должно было быть солнце. Его не было, но и лес, и дорога, и всё кругом – всё уверенно ожидало, что вот-вот на верхах гор сверкнут и звякнут хрустальные, алмазные… -- Неожиданно абсолют тишины разорвал вой: небольшой автобус спешил в подъём, надсаживался мотором. Все обратились к нему и замахали, и наш водитель махнул, сделал ему знак. Но автобусик, не изменяя хода просандалил мимо и исчез за изгибом и перегибом дороги. И всё снова стихло. Но сверху стали раздаваться сиплые гудки. А наш водитель махнул нам, чтобы мы шли туда, откуда гудки. И мы похватали свои инвентари и поволокли их вдоль дороги. А водитель остался при сломавшемся автобусе. Очень старый толстый автобус.
Автобус, который промчался мимо, теперь нас ждал. Он остановился на выполаживании дороги, потому что с ледяного подъёма он бы не стронулся. В нём тоже ехали на наши соревнования. И мы стали пытаться туда досесть. Но этот автобусик, он маленький, все из нашего большого в него не помещались, решили попробовать засунуть только участников, чтобы на просмотр, а остальных, тренеров, там, ещё кого-то потом на чём-нибудь привезут. Засунулись. Люди вперемешку с лыжами, мягкое с жёстким, затиснулись, а автобус – «резиновый». Но… из очень плотной резины…

Сразу на горе услышали разговоры: нашёлся мальчишка, который пропал неделю назад. Как ушёл в лес, так и пришёл. На лыжах. И не поморозился. Всё с ним в порядке. А где был, что с ним было, -- никаких подробностей. Ну, на всякий случай его – в больницу… И все говорят и говорят об этой новости. Радостно. И погода – радостная. Солнце сегодня. Оно заполнило всю горную округу с лесом на горах. Но лес всё равно чёрный.
…А на горе – гигант. Старт повыше, чем вчера, а так, та же трасса, то есть та же просека, что вчера. Но гигант поставлен во всю её ширину. Равномерный и удобный.  Без загадок. И раскатистый, широкий. Гони и гони. И мы, подъехавшие позже, сейчас резво соскальзываем вслед за основной толпой, отправившейся на просмотр раньше.
…Трасса поставлена по ямам от вчерашнего слалома. Ну, не совсем по ямам, полотно трассы заглаживали, как могли, но специальной техники для трасс здесь нет, и заледенелые ямы, они – вот они. Они на скорости будут долбасить по лыжам, только коленки сгибай, а коленки по зубам долбасят, а, -- ноги жёсткие если, так и улетишь в лес по собственной дуге. Ну… -- это же для всех участников одинаково: так что спортивный принцип соблюдён… А сейчас, соскальзывая на просмотре, мы же всё же тоже трассу нашу заглаживаем…
«Трасса равномерная и удобная. Без загадок. Гони! То есть: езжай свои дуги.» -- Петрович подъехал. Номер для меня получил и привёз. Хорошо, на трассу, на просмотр пустили без нагрудных номеров, снизошли к нашему опозданию. – Обычно не допускают. – «Ты смотри, номер у тебя какой классный, -- в самом-самом конце.» -- «Так чего ж классно…» -- «Но! – Лидеры будут лупить по буграм и раскатают тебе… -- колеи. Но! – Ты -- выбирайся своей колеёй! – Свои дуги: рано дугу не срывай, не прельщайся, из достаточно завершённой дуги – вниз в атаку, в ускорение. А чего я? – Ты же опытный тактик, всё знаешь. И – вниз не вверх – доедешь туда, куда все. Но… -- быстрее некоторых. Да!.. Нюра…»
Ну вот. Ну опять…

                ----------------------------------------------

…Самолётик небольшой, бывалый. С копчёными подпалинами. Моторы у него такие, коптят под пузо. Но вид у него располагающий, как у квалифицированного скромного работяги. Наши многие на нём полетят тоже. Сейчас с лыжами, с чехлами, с баулами всякими в очереди на посадку стоим, в хвосте. Здесь пассажиры сами укладывают (засовывают, запихивают) свои багажи в багажные отделения, а потом рассаживаются по креслам.
…Это, как Петрович сказал, мы два старта одной дугой захватим. Там, куда мы летим, тоже соревнования: гигант и слалом.

В тесном, тёплом, рычащем, летящем уюте… -- Мы же в небе летим!.. В кресле сна. Которое.., который… проваливается, тает, но и приподлетает…  Попрыгивает, крыльями помахивает, нас потряхивает… Хотя небо, оно же ровное, вроде. А, может, какие-то облака для него, для самолёта-то, вроде бугров?
…Склон ускользает из-под лыж. Падает в невесомость пропасти. Падает и летит. Но и мы не кое-кто-так-себе – пикируем и заруливаем. Круто и широко. На свободном просторе с вдохновенным ходом. Это есть салом-гигант.
…Точно, к концу первой попытки нарыли колеи, по которым я.., по которым я выписывала собственные свои повороты, и так навыписывалась, что к завершению трассы хода мне стало не хватать, и так не хватало и не хватало… -- Что во второй попытке я стартовала вскоре за первой группой. По вполне свежим буграм.
…И так ехалось!.. И там потом внизу после финиша… И жарко, и тепло… И – взглядов не вижу, разговоров не слышу, но кажется, чувствуется мне, -- все одобрительно кругом, доброжелательно: вот молодец, мол!.. А я и не слушаю и не смотрю, я сама себе в восторге: молодец я, лихо проехала же… И жарко, и тепло…
…Но что за холод по ногам! Вроде же нет ветра внизу в долине. Жёсткий холод по низу хватанул. И голос: «Лыжи эти надо было засовывать в зад!» -- …И новые другие голоса… И тут меня охватывает хохот. Схватки судорог. От хохотального центра – живот, спина и руки-ноги. Хохочу-корчусь. Не переставая. Сопротивляться невозможно. – Представила образно, в лицах (хотя здесь не лица вовсе), как лыжи засовывают в зад, и рассмеялась. И пошло. И охватило беззащитный организм спавшей бедняжки. Мой, значит. Это – летели-летели, спали-спали – промежуточная посадка. Двери открыли, стали выгружать багаж – это те, кто дальше не полетит. Ну и наши лыжи им теперь мешают… И вот образ ещё: лыжи для нас – скрипка для музыканта, ну, кларнет, труба; и вдруг – музыкальный инструмент в зад. Захохочешь!.. А тут ещё это всё на беззащитного человечка на границе сна и пробуждения.
Рейс наш зигзагами с промежуточными посадками. – Выгоняют из самолёта, шатайся по ночному аэропортику.

          
«Чем сложнее условия, тем выше ответственность за правильность выполнения техники. А техника – одна и та же. Для всего. И для удобного подготовленного склона, и для целины снежной. И для льда.  И сейчас мы возьмёмся её вспоминать. Технику.» -- Это сказал Петрович. Мы были на верху горы. Утренние сумерки только приготовились уходить. Мороз стоял сильный. Снега было мало, совсем мало. Поэтому гору для соревнований залили водой из брандспойтов. Наливной чёрный лёд. Наплывы и натёки льда вниз по склону. Склон круто вниз с прихотливыми перепадами рельефа. Покрытыми этими наплывами и натёками… Лёд не был совсем чёрным, он был серым, потому что на нём был тонкий иней. Мрачная гора ожидала просветления. Тогда иней мог засеребриться.
«Будет держать. Ну, как -- держать? Лыжи поедут без соскальзывания и приедут, куда надо, если им предложить ехать вдоль самих себя, хоть по укатанному снегу, хоть по целине, хоть по льду. По льду даже тупые не точёные лыжи должны скользить без соскальзывания, если -- будут скользить вдоль своих кантов. И все управляющие усилия – вдоль лыж. Не поперёк. Ну… -- это в теории, это идеальная картинка. Но! – у нас-то канты острые, как бритва. – Ночами-то я чем занимаюсь? – И сейчас мы их, канты, будем пробовать. Вспоминая технику.» -- Это Петрович прочитал моё состояние, как букварь. – Восклицательные знаки и несколько букв: «Ужас!».
«Отсюда сейчас напрямую вниз… -- мы не поедем. Поперёк поедем. Поперёк горы. Ставим лыжи горизонтально – поперёк линии падения склона. Вспоминаем стойку спуска наискось. – Голени вперёд, колени к склону, таз к склону, а плечи от склона. Лыжи стоят остро на кантах. – Соскальзывают? – Нет… Не изменяя стойки, подвигай лыжами вперёд-назад. Лыжи режут кантами лёд. – Соскальзывают? – Нет… В той же стойке, толкнись палками и поезжай поперёк склона. – Канты режут, скользят, не соскальзывают. Развернись махом на месте и всё то же в обратную сторону. Оглянись на след: как ножом прорезано. – Ага?.. Попробуй спускаться лесенкой. Лыжи немного соскальзывают, хотя острые. Теперь в каждом шаге делай лыжей движение вперёд-назад, как будто режешь. – Не соскальзывают… Всё это мы делаем в стойке косого спуска, а это – положение, в котором выполняются все – все! – повороты. А теперь, теперь мы и поповорачиваем. На льду, на любимом… -- Раскантовываем лыжи и ныряем вниз, в долину, и сразу закантовываем на противоположные канты, и вворачиваем лыжи короткой дугой в длинный кривой траверс поперёк горы. И ждём. И остановились. То же в другую сторону. И ещё. И уже и не ждём. И не останавливаемся, на исходе скольжения в траверсе – нырок в долину и сразу остро закантоваться. И пораньше. И побольше вниз. И подольше отпускайся, разгоняйся… Стоп! Всё. Ты управляешь своим движением по ледяному склону. Нюра. Езжай и езди, посмакуй это дело… А там и просмотр трассы объявят.»
…Ну да. За этими безобидными «пробами пера» ужас забылся. А пришло праздничное, как неожиданный подарок, чувство уверенной возможности управлять чем-то большим и неуправляемым. Диким. Страшным. Дух захватывало, а получалось.
…По горе был сосновый лес. Сверху деревья не такие большие, но дальше вниз огромные сосны по склонам. Лес. А трасса… Ну вот, вроде, просека, нет деревьев, а потом вдруг – раз – сосны посредине, толстые, некоторые корявые… -- Ага, это трасса разветвилась, туда ушла, сюда – разные просеки, … А ворота, древки, уже давно стоят, и судьи навешивают на них полотнища. Скоро просмотр…

…К моим последним номерам народ нашкрябал лёд, нарезал его из красивого каточного во вполне шершавую дорогу. А во второй попытке.., -- а вторая трасса оказывается стояла уже давно на соседней просеке, мы-то не знали, и соревнования поэтому прошли  быстро и весело – во второй попытке я стартовала близко к началу, лёд был почти нетронутым, но я забыла, что надо этого бояться, и резала, и нарезала в большое своё удовольствие, и прохватила опять лихо.

           ……………………………………………………..

Гора далеко от города, но на полпути стоит общежитие какого-то техникума, двухэтажный длинный барак. Там Петрович нас разместил, чтобы поближе к горе. И сюда я притащилась одна после мероприятия и рухнула спать. Дом, барак этот, страшно неприглядный и разваливающийся от собственной безнадёжности. И похоже, что его жители, может быть, это были учащиеся этого какого-то техникума со своей даже какой-то администрацией, а может быть и нет, не учащиеся, и администрации здесь тоже не было, все они обитали в этой обители с единым единственным чувством – отчаянной безнадёжности. Всё этим было наполнено, всё этим дышало. Или не дышало, потому что… -- сдохло, потому что… Из разных сторон орала громкая музыка, народ старался себя веселить. Из разных сторон орали жёсткие с надрывом голоса потасовщиков. Что-то выясняли-делили. И вопли девчонок. С надрывом. – Музей несчастливости!.. Но я пробежала мимо экспозиции и в каморку в нашу, и на ключ, и рухнула в сон. Возможно в дверь колотили. Но не выколотили. Я проснулась, стала пить, пить из большого термоса и снова в сон.
«Пошли, -- сказал Петрович. – Я уже перетаскал почти всё барахло. На базу. Игорь дал нам комнату. На горе прямо будем жить. Скромненько, но со вкусом. И там тепло, а здесь вон окна…» -- Интересно, как он вошёл, если я тут заперлась?..

…Это были большие срубы из толстенных брёвен. Дерево было тёмно-коричневым, хотя срубы выглядели даже новыми. Я подумала, через такое толстое дерево мороз не пролезет. А брёвна были подогнаны друг к другу художественно плотно. И были чёрные чугунные батареи, а в них сипело. И не прикоснись. И в каморке нашей кастрюлька на плитке, а в кастрюльке похлёбка густая. «Ешь кулеш, --  сказал Петрович.»
Здесь стояли не только наши лыжи. И Петрович взял одну пару и стал рассматривать, потом, по очереди, одну, другую, а потом стал готовить эти лыжи к тому, чтобы их готовить: убрал-закрепил ски-стопы, протёр эти лыжи тщательно, достал свой инструмент. Ну, лыжи и лыжи, готовит и готовит, мне-то что. Его дела. Он всегда лыжи готовит. Что он там будет, точить их, плавить… Это были гигантские (для слалома-гиганта) лыжи устаревшей, но не старой конструкции и ростовку имели значительно больше моей. Ну, кому-то готовит лыжи, не моё дело. А он всё время кому-то что-то. А и друзья у него тоже такие все. А он лыжи эти всё рассматривает, смотрит, щупает – то есть пробует на ощупь их жёсткость, нажимая и изгибая, -- и, то всю лыжу от носка до задника дугой прогнёт, надавливая посередине, а то только носок, переднюю часть. Или задник. И то одну лыжу, то другую. В состояние кантов пристально всматривается, скользячку тоже изучает. Будто покупать по дешёвке собрался. И инструмент и парафины достал-приготовил, а с лыжами делать ничего не спешит.
И тут Петрович стал говорить. – «Нюра! – ты титан… Знаешь, что такое титан? Титан это большой чайник… А чайник – маленький титан… Шутю! Нет, ты нормальный титан средних размеров. Ты сделала два потрясающих гиганта… -- Титанических, шутю… И сразу попала в очки – в приличные очки. Я – я мечтал о хорошем, но -- такого… Я же вёз тебя – прокатить, качественно прокатить на качественных соревнованиях. В кои-то веки разжились деньгами, а нам необходима же соревновательная практика, ну, мечтал, может и правда зацепишься за какие-нибудь очки, а ты… -- Задвинула приличную толпу!.. Всё путём: два старта – очки присвоят… Это гигант. А слалом… -- в слаломе у нас получился один квалифицируемый старт, и прошла ты там, ну, изумительно; но второго слалома, за которым мы поехали, который должен быть здесь, -- его здесь не будет. А будет… -- спуск…
Я:  ??!
П-Петрович:  Решили. Решили проводить здесь спуск.
Я:  Кто?
П-Петрович:  Эти.
Я:  ???
П-Петрович:  Руководство. Ну, они решили, что им надо… Закрыть… А по-другому… Сейчас… Здесь…
Петрович взялся объяснять необъясняемое. Я не слушала непонимаемое… Я смотрела на эти лыжи в руках у него и как будто ощупывала их сама. И ощутила слияние с ними, единство… Или – единение?.. И – ужас гибели. – Спуск, скоростной спуск, вершина мечтаний, моих мечтаний, давешних, долгих, скрытных… Или – сокровенных? – Что я буду – буду! – ходить спуск… Что я – я, я, я! – тоже, тоже спусковичка, и я, я! – гоняю спуск… Я гоняю!..  Я гоняю?.. А тут вот он, спуск, -- плюхнули и поехали. Жуть падения в небытиё – вот, что я ощутила. Кожей и глубже, и мышцами, и костями, и внутренними органами. Всеми органами… Над пропастью и бездной – весёлый скалолаз взглянул и увидел: вот она, вот оно, вот… -- конец и вечность. Вдруг…
Я:  По льду?..
П-Петрович: Так… Мы решаем так: мы совсем не обязательно идём этот спуск. Мы, скорее всего, его не идём. Но мы используем случай приглядеться, попробовать, что это. – А?.. Трасса здесь – это же то, что мы гоняем у себя на Пупке и на Буграх. Те же технические элементы. Наше любимое – твоё любимое. И оно у нас есть. А нет – чего? Практики длинных спусков в больших горах. Но здесь трасса и не быстрая. Она техническая. Она вроде трасс из далёкого прошлого, когда были крутые бугры, стенки, кулуары… Долбёжка та ещё. Но «ходА» умеренные по сравнению с теми, которые на современных трассах. Скорости, то есть… Что у нас сейчас? Техника – есть. Нет скоростной адаптации, привычки к скоростям, которая приобретается на больших склонах в длинных спусках. Что делать? (Кто виноват, конечно!) – Пробовать. Будет просмотр, -- просматриваем, что ж не просмотреть. Проскребёмся. Официальная тренировка – постреляем отрезки: надо ж пробовать. Можно в утеплённом, а можно… можно в комбинезоне – кусочки-то. Отрезочки попробовать. Потом нон-стоп. Его можно пойти – стоя. То есть не опускаясь в обтекаемую стойку. Ещё и тормозя. Потом старт. И мы… – не стартуем… Или стартуем? Нет, нет – не стартуем. И вообще всё по самочувствию!
…Теперь жути не было, но пропасть – вот она. Бездна. Настоящая.
П-Петрович:  Лыжи, вот, Игорь дал проехать, -- возьми, пощупай, погни. Они – ничего, могут соответствовать. Сейчас начну их готовить. Их можно выточить очень хорошо. – На этот-то лёд…
Я:  А можно я тоже буду… точить?
П-Петрович:  О! Очень доброкачественное желание… Великий автогонщик и чемпион Ники Лауда как-то раз накануне гонки очень не соглашался со своими механиками в том, как они подготовили ему переднюю подвеску. И в ночь перед стартом сам её перебрал так, как считал нужным. Наутро выиграл гран-при. Очередной свой… Такая есть легенда… Это очень хорошо, когда гонщик сам готовит то, на чём гоняется, или участвует в подготовке. – Это позволяет тому, на чём он гоняется, его – полюбить!

…Ночь звенела морозом так, что казалось, что ночь сияет светом, а она была чёрной. Непроницаемо чёрной. Туалет здесь во дворе, в ночи, в лесу почти что. «Очковой» конструкции большой деревянный. В техникумовском общежитии тоже на улице был, но тот.., к нему приблизится-то дух захватывало, всё на дальних подступах уже в крутых наледях коричневых оттенков… А этот… -- абсолют деревянной чистоты; доски толстые, с любовью плотно собранные в высокую просторную келью, и плотный запах хорошего дерева. Хочется не уходить, а быть здесь, успокаиваясь размышлением и ощущая, ощущая безупречное вечное чёрное пространство снаружи… А и тепло внутри!

…Стояла «боннэ» -- трасса не трасса: одиночные древки в линию часто-часто и длинно-длинно. Вроде змейки бесконечной и непроезжаемо частой, так змейки не ставят. И склончик крутенький… «Вкатывайся!» – сказал Петрович. -- Какую-то он учебно-тренировочную задумку замастрячил, -- ну, очень невпопад. И ведь рань какая, с ночи он что ли древки в лёд завинчивал?.. Но ночью он лыжи точил…
Морозный сумрак после-рассветный, туман белёсый гору накрывал. Но уже в недалёкой вышине намечалось искрение солнечного утра. Рань ещё ранняя…
«Сколько палок сумеешь пройти? Пока не вылетешь!»
Пошла. Прошла все. Сразу на подъёмник. Тут подъёмничек вдоль склона буксировочный, короткий, как раз под поставленную трассу… Снова настроилась, снова прошла. Не вылетела. Петрович палки поставил каверзно часто. Можно пытаться пройти эту змейку – змеюгу – невыполнимо частой серией торможений. А если не тормозить? И уже получаются маленькие извивчики дуг, уже не торможу. Почти. Надо же, наловчилась…
Я:  Пёт-Петрович, зачем? Нам же на скорость…
П-Петрович:  Всё. Пошли на просмотр.
Я:  …Зачем змейка? Нам же на скорость настраиваться надо.
П-Петрович:  На управляемость скоростью.
 
…Для того, чтобы придти к трассе спуска, надо выйти на перевальчик. Мы и лезем. На плече рельефа эстакадка деревянная построена, пандус наклонный крутой. Это старт. И мы – толпа. И трасса вниз из-под ног, из-под лыж. Нетронутая. Она теперь не смотрится, как ледяная: толстый слой красивого инея повсюду, и сосны кругом огромные белые, и всю трассу иней тоже укутал. Башенки его кристаллов, как лесная чащоба для малюсеньких сказочных куколок. Но куколок нет. А мы скоблимся вниз, сминая лыжами этот сверкающий пустынный микро-лес. И не только скоблимся мы. Где-то останавливаемся и по очереди отпускаемся напрямую вниз, но после недолгого отрезка – лыжи поперёк – торможение… Так спустились. И на подъёмник снова наверх. Теперь по дороге вниз толпа стала растягиваться в караван. Но не равномерно, а кучками. Кучкуются на некоторых выпуклых местах и стреляют по одному вниз, теперь уже затянутыми кусочками, так чтобы пробовать проходить какое-нибудь препятствие, фигуру. Бугор обработать, вираж с перепадом.
«В Америке, в Аспене.., кажется, там, там такой аттракцион, -- стал рассказывать Петрович на подъёмнике. – Суточный спусковой нон-стоп: там трасса скоростного спуска, она освещённая, и по ней гоняют все двадцать четыре часа, и днём, и в ночь. Спустился – сразу на подъёмник, с подъёмника на старт и так круглые сутки. – Кто сделает большее количество спусков… Не знаю, правда это или быль. Не знаю, возможно ли это. Я про это только читал…»
Теперь выпускали со старта по одному. Стартующие усвистывали сразу далеко. Там подальше они утормаживались где-то, но снова разгонялись потом.
С середины дня погода смутилась. Снег – не запорошил – «закапал». («Одна снежинка ещё не снег…»)
«Попробуем раздеваться? В комбезе прохватить попробуем? Без утеплёнок. – А? У нас же мы так ходили, на Пупке, на Буграх… -- Разгонишься, подтормози, остановись даже, может быть, и тут же дальше дай лыжам разогнаться. В аэродинамическую стойку не садись, иди стоя. -- В высокой стойке пробуй, в средней…»
Если снять утеплённый костюм  и остаться в тонком скользком спусковом комбинезоне, с первого же мгновения проваливаешься в спуск не как горячий нож в масло, а как холодный топор в прорубь. Да и холодно же! И скорость, скорость, ледяная скорость!.. Ну да, ходили там, у нас, у себя, в «комбезах», всё, как по-настоящему. – На наших игрушечных склонах по учебным спусковым трассам. -- Но здесь пространство делало скорость скоростью, и голое не защищённое тело безудержно падало в пространство…

…Поездили…
…Интересно, за всё это езденье ни разу не подумала, что под лыжами лёд – это лёд…
…А долго-то как сегодня разъезжали…

…Жить без душа можно. Без ванной комнаты. Джакузи-будуар. Можно жить. Нужно. Выживать… А и в бараке-общежитии душ… -- руина мёрзлая – не было там душа… Тряпочка берётся. Хорош кусок махрового полотенца. И в тёплом помещении тело протирается мокрой тряпочкой. Протирается и протирается. Может хватить совсем небольшого количества воды. Но разница в состоянии «мытый – не мытый» -- полёт или падение… А вот проходят альпинисты скальный маршрут. Несколько дней колотятся на стенках. Какой душ, какой туалет. (А! – кстати, тоже тема.) Каменная вертикальная пустыня над бездной. С одной стороны Всевышний, с другой Гравитация – лучшая подруга. И как они, алпинистики, пахнут, сошедши со своих небес?!.  Счастливые, но довольные…
«Как зачистишь себя, замоешь, зови и в койку. Массаж. Надо вылезать из-под усталости.» -- Это слова Петровича за вечер.

«…Ну? Нон? Или стоп?» -- Это первые слова Петровича за утро. До этого слова друг другу не сказали. Встали и, как автоматы стали собираться. Молча. И пошли-пошли через плечо горы и сюда к старту нон-стопа, «официальной тренировки», к деревянной стартовой эстакаде. И здесь я стала разминаться, и разминалась долго и тщательно, а Петрович готовит мои лыжи на старт. А стартовый номер для меня повесил на загородку стартового городка. Будто и не было сомнений, и разговора будто не было, стартовать мне в нон-стопе или воздержаться. Шли и пришли на старт. А надо-то теперь всю трассу без остановки просадить. И я беру номер с заборчика и беру лыжи…
«Не торопись. Совсем не торопись. Вчера ты была в порядке. Сегодня… -- всё тщательно. Бугры – тщательно. Косые – тщательно. Заходы – пошире, посвободнее. Технически ты давно готова ко всему, ну, здесь всё поедет немножко побыстрее.»
Прошёл снег и продолжал идти. Погода мутная. Но в жёлтых очках рельеф можно видеть неплохо. И трассу хорошо загладили…
Что-то многовато не явившихся на старт что ли – номер мой уж слишком быстро приближается. – Что? – «Три, два, один…» -- Понеслась!

Да, да, да! Всё как на наших горочках мы разучивали, разучивали, репетировали, репетировали. Но какое это всё большое, большое и быстрое, быстрое. И я стараюсь, стараюсь и стараюсь. Коленями по зубам себе – подхватываю ноги, сама в комочек, опережая приближение бугров. Несущихся на меня. Зависаю, разогнутыми ногами ловя склон уходящий и падающий в понижения. Боюсь конфуза – уехать не туда, дорогу потерять. Другого не боюсь, не до боязни, вцепляюсь лыжами в косогоры в траверсах. Снова прямо вниз.  Хлоп, хлоп, хлоп! Завершающие финишные бугры выстреливают меня в финишный спад, в финишный створ, а он – на поверхность реки. Выкат здесь на заснеженный лёд…
Что это было?!.

…Снег не часто, не густо продолжает косить. Так снежинками.  Они растаивают на комбезе.
Петрович подкатился со шмотками.
Стала одевать штаны утеплённые, куртку. И жарко мне, а дрожу.

А завтра старт. Или… -- не старт?

…И – утро…
…Снег валил и завалил гору. Ну – не валил, сыпал. И присыпал. И опять гора хорошо заглажена. И всё продолжает меленько и реденько подсыпать снежок.
…Петрович с вечера стал готовить лыжи. Не в нашей комнатке, а в другом большом раздевалочном помещении, и я потянулась к нему туда. Но Петрович завернул меня спать. Я и ушла, а он остался в белёсом облаке парафинового пара; плавил мои лыжи. А я провалилась в сон, хотя должна была мандражировать в бессоннице – перед спуском-то.

… Спуск – фетиш…
…Сосредоточенный жертвенный бред… С весёлыми оперетными улыбками осуществляющих фетиш.
…Фетиш-событие – завтра.
…Сейчас в сон. Провал. Вместо мандража.Ура! 

…Утром Петрович снова плавит лыжи. Наверное, переплавляет.
«Пёт-Петрович, лучше бы они не ехали, а стояли!» -- «Можешь их не надевать.»

…Разминаться перед спуском надо долго…
«Разминаться перед спуском надо долго. Каждое мышечное волокно, каждое нервное волокно, они должны почувствовать себя, они должны почувствовать, что они есть и что они – хороши; они должны проникнуться чувством, что они все вместе и сейчас они повезут!.. И они будут чувствовать всё и делать всё, и – вывезут!..» -- Хорошо говорит Петрович. И хорошо ему – говорить…
«И, разминаясь, мы готовим наше тело к нашему всему, что может произойти…» -- Вот-вот-вот-вот! Произойти. Трасса может «обуть», разуть, разобрать. Можно «схватить пачку», можно «убраться». И, время от времени, не часто, но иногда, кто-нибудь со спуска уходит в никуда… Это бывают новички, а бывают мировые асы… Поэтому спуск – фетиш!
Задолго до того, как Петрович заговорил, задолго до разминки подобрался мандраж и теперь вовсю меня колотил. Разминка не настраивала, трасса вспоминалась – с у-жа-сом!..  А очередь передо мной, перед стартом маленькая оказывалась, время настройки-разминки таяло. Куда они все… пропали?!.
Петрович соскрябывает снег с ботинка, а нога-то трясётся. И стыдно же. А Петрович упирает ботинок в крепление, чтобы не трясся, и делает вид, что тряски не замечает… -- «И мы подготовлены и готовы, и поедем, как надо… Давай!.. Нюра…» -- Вот. И громко так. А ботинки в крепления «щёлк-щёлк». Уже без дрожи. Две участницы передо мной. Рвусь вперёд, тороплюсь. Куртка с плеч назад уплыла к Петровичу, наверное, в руки. Очки на морде не запотелые… -- Впе-рёд!..

…Вперёд -- это вниз. Вниз ускориться сразу. Дальше вниз и быстро. Трасса и скорость царабасят лыжами и телом. Хоть стой, хоть падай! Надо стоять. Лежать нельзя здесь…
Спуск – техника. Техника – уроненная в скорость. Технические действия скоростного спуска можно изучить – нужно разучить -- на умеренных ходах. Но скорость! Она обнимает, безжалостно спрессовывает и бросает в тебя необходимость делать впопад эти твои технические действия. Точно и тонко, и сильно, и долго. А как, если нет у тебя накатанных десятков, сотен километров тренировочных трасс?..
И аэродинамика здесь. Воздух. Много.
Полёты… Техника полётов, полётное положение. Лыжи точно вдоль траектории. Если лыжи в полёте пойдут задираться носками вверх, плотный воздух продолжит задирать их вверх-назад. – Лыжник летит вперёд ногами, спиной на склон!.. – При приземлении задники лыж трахнутся о трассу – пойдёт кувыркать вперёд через морду. Если лыжи носками опустились ниже линии полёта, воздух валит, опрокидывает вперёд, носки в склон, сам на морду и кувыркаться устанешь…
И эта трасса не быстрая, вроде. Как же… Свистит-то – оторви и брось!..

На ровной поверхности замёрзшей реки после финиша на выкате трассы… Надо же – ровно! Не тащит никуда… Падаю на снег. Сил – нет…
Но встаю. Обвисаю на палках, отдышиваюсь, отдыхаю. Петровича нет долго…
Да-а! – глаза подняла, -- С такой горки съехать!.. И -- ой! Что это по трассе «чайники» разъезжают? Зрители. У нас здесь разве зрители были? И соревнования наши что ли закончились!?.

Подъехал Петрович со шмотками. Сказал: «Медленно не получилось!»

                ---------------------------------------------


…Вот-то сейчас-то бы петровичевский массаж бы! Но нет. И Петрович в другом конце вагона. Билеты такие достались. Плацкарт.  Вагон потряхивает, поваживает, туда-сюда качает-покачивает. И, то в такт, равномерно в такт и даже и подолгу равномерно, то вдруг разрывается ритм, импровизация пошла (вагоны стало таскать по путям) – ну, настоящий джаз. Хорошо. Вот только вот окно. Оно сбоку от меня, сбоку и вниз. Это верхняя боковая полка; параллельно ходу поезда лежу. Окно заледенелое, и в него задувает. Я насовала к окну куртки-шмотки, но – холодит. А за окном темно. А в купе наискосок поют. Негромко. Приятный мужской голос, гитара. А кто там в купе, не видно: полутемно в вагоне. -- «…Одиночество гонит меня / В комбинированные вагоны, / Разговор затевает бессонный, / С головой накрывает, как заспанная простыня… …Слава богу, / Есть товарищи у меня…» …Или ещё. -- «…Всё молоды среди потерь, / Всё худощавы, как пружины, / Но ты им, девочка, не верь: / Они противники режима…»
Песни всё неторопливые, раздумчивые. Флегматичные. А мелодии… -- сами рисуют повествование.
А повествование… -- странная песня: человек договаривается с чёртом и подписывает с ним договор. И чёрт рассказывает ему о его счастливом будущем – результате их договора. – «…И ты будешь плодить на земле волчат. / И учить их вилять хвостом. / А то, что придётся потом платить, / -- Пустяки. И к тому же – потом…»
И я всё старательнее вслушиваюсь в слова песен. А мне с моего места хорошо их слышно… -- «…Из дома вышел человек с верёвкой и с мешком / И в дальний путь, и в дальний путь отправился пешком…» -- Вышел и … -- пропал. Вовсю бузит кругом мир, в который он вышел, а и вернуться ему нельзя, уже стучат в его дверь те, от которых пропадают. И – пропал… Но все его ждут и ждут. А он пропал.
А потом, потом-потом была песня про Бога с людьми. А у людей – шалман. И Бог там напивается. И люди смеются над Богом, и презирают, и оттолкнули, и бросили его. Но там была девчонка, она была с Богом. Была и была. И она пела Богу.
И тут я стала плакать. Заплакала беззащитно. И плакала, и плакала. Тряслась и тряслась. И ничего не могла с этим плачем и тряской сделать. Ничего и не делала… А – никто и не видит: темновато вокруг. А, если и видит…
А потом слезла с верху и пошла в туалет. Через купе с песнями. Но песен уже не было. А когда я прошла, услышала вслед из этого купе: «Спусковичка.., спусковичка!.. Это же девочка на тех соревнованиях, …участница…» -- Это они там шептали.
После холода тамбура теплота вагона, плотная, густо напитанная человеческими запахами, даже вонями, укутывала маслянистым сумраком, точно как заспанная простыня. И была уютной.
-- Сударыня, а попейте с нами чаю, -- позвали из поющего купе, когда я возвращалась мимо. Мягкий женский голос.
Песен не было.
Чай в стакане с подстаканником. Сладкий. Много. Пить хотелось очень. Один стакан, другой, и с разным вкусом, то кисловатое, то терпкое. – Что это?
-- Облепиха. А это травы. А вы-то укатались ведь по буграм, по  косогорам, пейте теперь, отпаивайтксь. Восстанавливайтесь.
Точно. Надо. Водно-солевой и углеводный…
-- Колька! Поменяйся с девочкой, с гонщицей, она замёрзнуть может. – Это другой женский голос, резковатый и смеющийся.
-- Уже перетаскиваюсь! – Это, значит, этот Колька.
В купе у них усматривались притаренные и сверху, и сбоку чехлы с лыжами, тощенькие чехлы с одной парой лыж. Это, значит, это те зрители на наших соревнованиях. «Чайники».
Я спросила. – Что такое «комбинированные вагоны»?
-- А это когда в такой, как наш, плацкартный, напихивают ужас как много народа. На нижних полках сидят – сидячие это места, -- а на верхних можно и лечь, бывает. А там и на третьих полках лежат. Жуть.
Меня теперь устроили на верхней полке в их купе. И здесь совсем не дуло. Тепло было. Меня уложили, а сами внизу разговор затевали бессонный. И там, в разговоре у них было про разное и про лыжи. Но говорили тихо. А я спала уже, спала…

…Утром Петрович меня не найдёт…

                                -------------------------------------------------------


Нет автобуса. Как и не бывает. Нет и нет. И пешком. Через Любимый Город. На Пупок. Сколько уже так хаживалось. А сейчас всего одна пара лыж в чехле. Ну, рюкзак, ну ботинки. Да налегке, считай. Дотащимся.
Туда, на наш Пупок, тащится длиннющий тягун, вялый, но бесконечный подъём. Тут вокруг низкие дома, где иногда живут люди, а иногда нет. А что там, в этих строениях помещается? То вдруг магазин продовольственный неприглядный. Возле -- несколько суетливых мужчин и женщин разного возраста. И опять барак, и мастерская, и общежитие, и автосервис. И опять… И вот завод пошёл, заборы, заборы, там, ворота разные, цеха. Но где там завод? Нет завода, сооружения здоровенные беспризорные тянутся. Склады разные кое-где… Ну – тоскливые места! Особенно, вдоль заводских корпусов ковылять уныло…
А автобус так и не проехал…
И – Пупок!
Тут земляной бугор. Он довольно высокий, метров пятнадцать. На бугре стоит ещё деревянный помост с пандусами-скатами на три стороны. Петрович говорит: «Голгофа» и «эшафот». Бугор здесь с давних времён. Я, когда сюда пришла, он уже был заросший травой и кустами. Может быть, завод его зачем-то насыпал, когда действовал. Здесь, можно считать, его территория: трубы огроменные идут и никуда не приходят, балки нависли рядом, близко…
 А помост – это наш стартовый помост – его соорудили при мне. И если на него залезть и повернуться спиной к заводу, откроется прекрасный горный пейзаж. Залюбуешься! А ничего другого будто и нет вокруг. Если не оборачиваться…
Я и не оборачиваюсь. А там!..
…Круто и глубоко уходит и уходит горочка!.. А «эшафот» на «голгофе» -- высшая точка здешней местности. Вообще-то, горы,– горы, чтобы гора была, -- настоящей горы здесь никакой нет. Есть огромный полого, очень полого повышающийся холм древнего рельефа здешней земли. И он очень обширный. На нём располагается Город. Наш. А здесь, на его окраине был карьер. В давние уже тоже годы. Город-то у нас и всё кругом –  всё индустриальное. Что-то в карьере рыли. И срыли много и глубоко. А потом бросили. Бока у карьера осели и заросли, а всё равно крутые. А внизу-внизу далеко ручеёк течёт. Это ровное дно долины. Бывшего карьера, значит. Это наш горный пейзаж, горный курорт. Наш!..
И я сейчас стою над нашими склонами, и я душой скольжу по склонам, по каждому бугорку и по каждой снежинке. А здесь, где я сейчас, самая высокая точка нашей горы и самый длинный спуск до низу, ну, если напрямую. И я сейчас нависаю над своим склоном, а он из-под меня – ух! – в глубину, пропадает-падает так, что в животе и вниз сосёт-щекочет, а дух и вдох и вздох над грудью вверх и надо всем… -- захватывает дух. – Моя гора!..
В обе стороны от высшей точки края бывшего карьера идёт постепенное понижение этого края, и из-под него уходят вниз к далёкому ручейку склоны и склоны, приспособленные нами в трассы. Если напрямую вниз, они покороче, чем тот, над которым я сейчас, но по рельефу, по его прихотливости ещё даже интересней. Есть ужасные. Ну, как… -- Напрямую не съедешь. Хотя съезжаем. И неровности выплёвывают тебя в небо и убирают в …отходы, в полный мусор. А как ещё это обрисовать?.. Но съезжаем. Обпрыгивая, облизывая, выстаивая бугры, спады, выполаживания, ну, не вообразить, как. Вот мне обо мне расскажи, -- не поверю… А мы ещё устраиваем трассы вкруговую наискось по косогорам, стенкам, полкам, по кулуарам овражков и гоняем спуск. Настоящий сложный скоростной спуск!.. – Скорость, конечно, не такая, как в больших горах.

Петрович! – Откуда взялся? – Не было ж никого на горе. А я стою, разлюбовалась тут. А он уже трассу ставит…
О-ой! Он же для малышей «дорогу» через рельеф размечает по окраинам-закоулкам – спуск! Вот я с ними-то погоняю…

                -----------------------------------------------------------


Школа. Как в ледяную помойную воду. Каждый раз… -- Да нет, нет, ну, не каждый, нет, ну, вот, сейчас, вот, сейчас, да, передёрнуло. Да. Сейчас. Но и уже и ничего. Уже иду…
Но уже и вру. Это ощущение – система. Ощущение ныряния в не своё. И бывает, и бывает, что это «не своё» ощущается, как обжигающе холодное и не чистое. Да. А бывает…
Нет. Передёргивает леденяще перед нырком. Волю проявлять приходится. Но и, -- бывает, бывает тоже, -- как будто теплом из уюта дунет и пригреться позовёт, придти чтобы, -- в школу… Особенно, когда не надо реально нырять. Когда школа далеко-далеко, а ты в отъезде где-нибудь. Но нет, и, когда иду уже в школу, иду, зовёт, бывает, пригреться школочка. Бывает…
«Ты чего в школу ходишь, греться? Или прохлаждаться? Или выяснять, кто тебе там нравится? Или не нравится. – Ты за знаниями в школу ходишь!» – Это отец говорит. Но и – не смеётся – улыбается. А мать… Она, как защитник в баскетболе. Опекает. Так и следит, и ждёт узнать, что у меня в школе и как. Ничего сама не спрашивает.

Школа, как скальная вершина среди травянистых гор. Очень хочется обойти, ещё больше залезть хочется… А ещё хочется в скалах отыскать пещерку, нишу небольшую, такую… к солнцу обращённую. Пригреться чтобы. Сидеть балдеть там…
Ну да. Школа – тяжёлая гора. А вроде, оглянешься, вздохнёшь и – нет её. Горы, то есть. А школа… -- ну и школа. И иногда, и часто даже, туда, в неё, в школу, как в тёплую реку летом. Туда, в реку, далеко-далеко, выше заводов и пригородов, туда, где общее забвенье и ласка леса… А иногда, как в помойную ледяную воду той же реки ниже промзоны…

…За знаниями…
Школа – одно, учёба – другое, знания и познания – совсем-совсем другое… Познание и Знание…
Раньше, но уже давно, меня колотило прямо – в школу идти, не зная чего-то. – Не выучила, не поняла, а уж если пропустила, -- катастрофа! Ну, там, на соревнования уехала, на сбор. И, -- пропустила. А для меня хорошо учиться – это… это, как военное укрепление. Я там внутри своего хорошего успевания неприступна, голыми руками меня не возьмёшь…
А иногда возьму и… -- мимо школы.  И совсем не оттого, что не выучила чего-то, не подготовилась, даже и наоборот, когда блестяще к урокам готова, а – мимо… Или вдруг – для себя самой неожиданно вдруг – с уроков уйду. Прогул, называется. Одна. Одна пойду, пойду, чтобы в глухие невзрачные места уйти, во дворы заброшенные проходные или непроходимые, на пустыри, удивляться чтобы этой заброшенности и её разглядывать. Свалки, помойки, всё там выброшенное и забытое. Ни к чему не притрагивалась, а смотрела и смотрела. Погружала себя в грусть и нерешаемую озадаченность. В озадаченности тонула и плыла… Упаковывая собственную свою тоску в тоску предметов и вещей. В которые когда-то или только что была упакована жизнь. Была. А теперь это свалочный материал… А была – жизнь.
Упаковки  там всякие от всего. Разломанные разные механизмы – а они обеспечивали жизнь. Использованные презервативы. Мёртвая собака, у неё на шее проволока, задушили её. Давно, видно, превратили её в труп. Скелет и клочья шерсти. Зубы в пасти открытой в последнем отчаянии… А там потом где-то убитая тоже кошка безобразно лежит вместе с мусором. И тоже неистово разинутые зубы… А вот стоит картина. Стоит, будто выставили её среди свалки как посреди выставки. А, может, так её специально и выставили. Очень хорошая картина – как так можно было с ней?.. Картина -- прекрасный пейзаж, как выход из помойного абсурда в сказочные пространства Мирозданья…
   
Плохо плыть в сером. Хорошо возноситься в белом…

       …………………………………………………….      

--…О! -- Ходишь с «мелкими» наш мини-спуск. Супер-кросс. По рельефу вдоль и поперёк. Палки расставлены. – Трасса. -- Давай! …Нюра.
«Во! Во, Петрович. -- Теперь и мелкие будут: «Нюра, Нюра»… Но они, наверное, не услышали. Ну и я для них уже …кое-что. Не станут.»
-- Пётр Петрович! Да не видно ж горы совсем. Белое всё. Погода вон …серая.
-- У тебя какой фильтр в очках?
-- Да, жёлтый, всё одно – не видно. Как идти-то?
-- На ощупь. Как раз детям и покажешь, как обпрыгивать да вворачивать.

        ………………………………………………………….

Вот так вот – «в белом»…
А отчего-то грусть-тоска-то? У меня-то. А… -- от непостижимости. Да. От непостижимости вечности и бесконечности. Когда впрямую натыкаюсь на вопрос – «что это?!», дух захватывает, как над высотой, над бездной. Но впрямую такой вопрос возникал не часто. Зато он обитал в душе подспудно почти всегда, как страх. Но он не был страхом впрямую. Но он, …он подразумевал невозможность отсутствия страха…
А потом вдруг ушли эти свалки. То есть я оттуда ушла. Пришла примирённость с непостижимостью. Так может придти привычка к высоте вместо её боязни. Может быть оттого, что вырос объём своей собственной бездны под ногами: увеличилось количество тренировок. Петрович жару задавал. И ещё стали меня брать на сборы. В горы.
И вот – из серого в белое…

           ………………………………………………………

--…Один немецкий тренер, -- …а, может и не один и не немецкий только, -- но этот, о котором пытаюсь рассказать, тренер этот в своей книге описал как тренировочный метод -- спуски в сумерках по склонам с выраженным рельефом. Когда разглядеть склон невозможно. А надо только чувствовать его всеми чувствами. И так совершенствовать чувство лыж, снега, рельефа. – Расскзывает Петрович. – И сейчас вот едешь, – используешь всю возможную амплитуду сгибаний-разгибаний, колени за уши. Подчёркнуто старательно рельеф обрабатывай. – Дети на тебя смотрят!

        ………………………………………………………

К нам на сборы, бывало, брали учителя. Чтобы мы от школы не отстали, когда отсутствуем. То один приезжал учитель, то другой. А хорошие всё такие молодые дядьки бывали. Университетские, вроде. Днём такой на горе с нами на лыжах, -- тренерам древки по склонам таскать помогает, трассы с ними ставит, а потом ещё и с нами вместе эти трассы ходит иногда: сильные сами лыжники эти учителя бывали; и мы ещё и учим друг друга – на лыжах. Мы их, они нас. С удовольствием… А вечерами – учёба. И математика с физикой, и литература с биологией, и иностранный… -- А на всё один учитель. А мы к тому же из разных классов, разного возраста. А учитель вот один. На всех и на все предметы. И вот один – а меня тогда это впечатлило: «Что классы? Есть науки. Математика, языки. На классы изучение наук разделили, чтобы в школу долго ходить. Классов много – наука одна. Если не тусуемся в школе, значит – изучаем науки. Быстро. Все вместе.
…Науки – это языки. Словесность – язык букв. Символов. А могут быть языки других символов. – Математика, физика. Многие науки могут использовать в своих языках и символы свои, и буквы, и слова… Вон, тренеры трассы вам на горке ставят: трассы – язык символов науки спуска. Тоже язык.»
И дальше ещё.
«Языки описывают понятия. В основах наук базовые понятия. – Это с чего начинать. Это как в лыжах – поддерживать равновесие не бегом, а при помощи скольжения. – Основа…
На базовых понятиях выстраиваются производные понятия. Но если базовых нет, произвольные развалятся. – Надо не жалеть себя для базовых понятий. Базовые и производные понятия должны укладываться системно. Если обладатель системно уложенных понятий, чего-то не знает, он может додуматься до понимания неизвестного, -- исследуя систему своих понятий. Или дознаться, используя источники информации и укладывая добытую информацию в систему понятий. Самые лучшие источники информации – книги: сочинители книг всегда стараются сделать свою книжную информацию системной. В Интернете океан информации. Но отыскать системную там удаётся не часто. А системность всегда выигрывает у бессистемности. – Любите книгу!..
И -- школьную программу, ну, если долго ходить в школу не получается, -- можно изучить за… сорок минут. Ладно, за сорок часов. – Сорок часов-то огромное время. Надо просто изучать науки…»
Вот так вот мне тогда запомнилось. И всё! И школьного образовательного мандража – нет: всегда знаю, что дознаюсь.

                    
…На «Бугры» -- ходить гигант! Нет, гигант можно ставить и на Пупке, но – короткий. На Буграх-то – приволье. Бугры – это уже за Городом. Тоже наш горнолыжный центр. Там база побольше пупковской и склоны просторные и разные. Длинные. Не такие, как в больших настоящих горах, но есть, где раскатиться и скорость поймать. Мы здесь даже ставим и репетируем куски спуска, настоящего скоростного спуска, часто сложные, достаточно длинные, и ход хороший, и «очко» играет. – «Очко играет» это, если кто не в курсе: это когда страх, то душа от него уходит в пятки; но, в ответственной ситуации, затрудняется дойти до места и застревает там, где ноги только начинаются. И там трепещет.
Но сейчас – гигант. Любимый. Как и всё, что делаю на лыжах. Вот сейчас гигант ставят, сейчас катать начнём, и я (счастливая, как животное, опять счастливая!) буду думать, буду чувствовать всем существом: «Это – моё, это я и есть!»… А будет слалом – буду чувствовать то же самое. А спуск… -- Как бы мне хотелось, чтобы спуск стал моим!.. А как те, в поезде говорили: «Спусковичка, спусковичка…» -- Вот комплимент-то был!.. Но спуск – это очень, очень, очень…

На Буграх заправляет Михална. Ну – тётка!.. Тётка – восторг. Легенда. Бомба. Вот, «секс-бомба» есть выражение. А это – спорт-бомба. Сейчас-то она не молодая уже, но гоняется на соревнованиях ветеранов и выигрывает их, а рассказывают, что раньше, давно она выигрывала всё внутри страны, все отборочные, все первенства, а на выезд в команду её не брали. Почему? – «А – говорили, болтаю много! – это Михална сама как-то объяснила, спрашивали ведь. – Нельзя таких никуда брать.» -- А Михална точно… -- нет, говорит она не много, но – точно. Правду говорит. Нестерпимо честная, невыносимо справедливая. Нет, Михална не невыносимая, наоборот совсем, она – поддерживающая всех, ласковая даже ко всем. И – чёткая. И спуску не даёт. Никому. Начальству не даёт: раз начальником заделался, -- будь честным и справедливым!.. И какое начальство такое стерпит?.. И вот она! – первый номер в национальной сборной, и – ни на «Мир», ни на Олимпийские…
Не брали.
Но было ещё словцо про Михалнину «спортивную» историю: «анкета». Вот слышала я про неё нечаянно. – «Анкета»…
-- Ну да. Из-за анкеты Михална твоя могла быть «невыездной». – Это отец мне как-то растолковывал. – Вот ты сейчас захотела, – деньги у тебя, вот, есть – захотела поехать в какую-то страну, пошла в посольство этой страны, получила визу. То есть они тебе дали разрешение на въезд в свою страну. Ну, если ты соответствуешь каким-то их условиям, это они решают. И вот, у тебя в заграничном паспорте виза этой страны. «Ганделупы», скажем. Чемодан-вокзал – лети, как птица, и только на границе Ганделупы ганделупские пограничники поинтересуются, есть ли у тебя въездная виза. То есть разрешение на то, чтобы находиться в их сказочной стране. А некоторые сказочные страны и визы для въезда к себе не спрашивают – въезжай, пожалуйста. Всё!.. А ещё довольно-таки недавно была в нашей стране – выездная виза: начальство нашей родины решало, – выпускать тебя за пределы рубежей державы или как. И оно решало: не выпускать. Потому что все граждане – собственность государства, зачем их выпускать куда-то. Но могла возникнуть государственная нужда послать кого-то куда-то за рубеж. Первое дело – для престижа. А в престиже страны первое – спорт. Искусство, наука, техника – не первое. Значит, -- за границу. А можно не всякому. Ой, совсем, совсем не всякому. Только очень-очень «нашему» человеку могли разрешить поездку за границу.
-- «Нашему» -- это какому?
-- «Уау»! – как вы говорите… Вы так говорите? – Нашему, -- который беззаветно предан нашей…
-- Родине!
-- Да родину мы все… -- Не родине, а начальству родины и режиму этого начальства. И вот начинают выяснять: «наш» человек или как. Если «или как» -- невыездной отныне и навсегда. Выясняют – кто выясняет? – начальство комсомола, партийное начальство… «Вэ-эл-кэ-эс-эм», «кэ-пэ-эс-эс» -- знаешь?
-- Изучали.
-- Но главное – «органы». Главное изучение личности гражданина производят органы государственной безопасности – «гэ-бэ». Вот тут-то вот она – анкета. Ну, вообще и всегда, каждый, куда-никуда, на учёбу, на работу, а на уж выезд за границу – это обязательно самым подробным образом – заполнял анкету, где про себя всё-всё-всё самое-самое сокровенное, не скрывая, не тая. А скроешь что-нибудь, узнают… -- конец карьере и судьбе… Скрывали, конечно, всё-таки…
        ...Ну вот. А анкета подробная. Мало, что всё про себя, всё про всю родню. Про дальнюю родню. Кто, где, что, когда. Расстрелян, сидел, статья… Ну, а кто, может, сам в начальстве, родня в начальстве, ну, хотя бы, отличники чего-нибудь, простые работники… Хотя кто простой-то?
Но только то, что в анкете граждане про себя сами напишут – это ещё ерунда, проверка на откровенность. Органы сами всё про всех знали. Пикнул, пукнул, ляпнул, вякнул. Что там, родня. – Досье, личные дела. А что они, «органы» про кого знали, никто не знал. Не положено это знать. И вот – завернули Органы кого-то – от поездки за границу, ладно, понятно, -- от работы даже здесь, у нас, где он в самый раз, и куда его взять хотят. – Стандартное дело бывало. Ну и тогда говорят: «По анкете не прошёл.»… Или не прошла… А чаще и нечего не говорят, не объясняют. Не известно и знать не положено, чем начальству кто не подошёл.
-- Так у нас таких две трети страны наверное, а в Городе здесь…
-- Все почти. А страна – вся – невыездная…  А и Город, и всю индустрию, и здесь, и вокруг, во всём  крае огромном… -- в «регионе», то есть, как теперь говорят – кто строил-то? – Зэки! Заключённые. Это же город лагерей, край лагерей. А по статьям по каким сидели? По таким, что если кто освободился и живой, -- ссылка. Здесь же и оставались её отбывать. А потом и совсем здесь оставались: куда поедет человек после срока, после ссылки? Никто нигде не ждёт. И некуда. Ещё и запрет проживать в цивилизованных местах. Только в глухих захолустьях можно. – И так образуется своя цивилизация и культура. Образовалась. Вот у нас. Вон какие красавцы предприятия! – Или они – чудовища? – Как кому… А театры? А научные центры. Ну и дух у нас здесь свой особый: не как в столицах. Маленько независимый…
-- Батя! Всё-таки не отбей ребёнку вкус к истории. – Это мать. Слушает откуда-то из невидимого места отцову лекцию.
-- Вкус к истории… Вкус Истории… История – она ж невкусная… Временами… Но надо ж дитю сориентироваться в прошло-будущем. В своём хотя бы.
-- Да это – да… Все мы все в нём возимся. – Это мать.
-- Все мы возимся, а ей дальше вперёд жить…

                --------------------------------------------------

Все – на лыжах боковым соскальзыванием. Михална с дрелью дырки бурит. Мы с девками древки за ней тащим. Михална древки из рук у нас дёргает, в дырки втыкает, тут красные, тут синие. Пацаны за нами древки воткнутые вкручивают в два ключа, тут же нас догоняют. Быстро всё – и трасса возникает, и вниз соскрябывамся. А склон ледяной, звенит. А Михална только зыркнет назад, – что там уже поставлено и стоит, -- и снова вниз вперёд по горе: знает наперёд, что за трассу поставить задумала, сочинила. – Теперь на склоне её «вырисовывает».
Что-то ребята сверху кричат: древко, его винтовая часть, в дырке провернулось, и оно в такой дырке стоять не будет, -- снесут, выскочит. Надо новую дырку пересверливать. Михална с дрелью на лыжах – вверх, как вниз, быстро-быстро. – Несётся…

Михална: Трассу не ходим, как будто трасса и не стоит вовсе.  Нарезаем широкие законченные дуги. Законченные – так, чтобы лыжи носками на склон пошли!..
Михална: …Лыжи на финише дуги на склон пошли, -- тут  же от склона отворачиваем, режем, ныряем вниз в новую крутую широкую…
Михална: …Трассу прокатываем с заведомо широкими и высокими заходами.
Михална: Заходы сокращаем. Но специально не ставим сейчас дополнительные чарлики ориентирующие на заход. Не новички уже. – Каждый высматривает свою дорогу и сочиняет заход себе сам. – Для настоящей гонки.
Михална: Забыли всё, что изучали. Лупите, как получается! Валите вниз бескомпромиссно!

…Ха! «Валите»!.. Но, если у тебя есть… если ты сама есть инструмент заострённый для точной скорости… И едешь… -- изысканно, а по-другому не едешь.
…Гигант… Гигант! – свобода! – раскатывай!.. Приволье падающей горы! Летящее погружение, полёт в скорость-технику. В скорость-технику…
 Ну есть, есть такое представление, что гигант, он подоступнее для прохождения, чем всякое другое в горных лыжах. Вот «чайникам», там, новичкам, им гигант ставят, а специальный слалом и спуск сперва не предлагают.
И -- «Вниз – не вверх, доедешь!» («Нюра», -- конечно!) «И доедешь туда, куда все.» (Или не туда.) …Доедешь. Когда? Куда? Как? Если доедешь… Доезжаю если полный полноценный гигант и – нет меня. От тела не осталось ничего. От силы – ноль. От воли… Здесь-то у нас на Буграх гигант не полный, не та гора, но – долгий всё-таки.
Гигант – гигантский труд… («Чайникам»-то ставят что-нибудь по-короче.)
Своеволье падающей горы! Но не надо давать горе падать. Падать без тебя. Надо падать вместе с горой. Падать быстрее горы. Обгонять!..
И тут-то – техника…
А там и усталость. Накатывает.
Но и накатывает тут, тут на излёте усталости – из пустоты тела, из отсутствия сил, из полного отсутствия воли… – вдохновение! Подхватывает и держит в невесомости над падением горы. И тут кажется, что гора вниз не пускает, что скорости нет – это твёрдая уверенность: нет хода, на месте стою, добавлять надо, а нечем, нечем, но надо, надо…

Гигант тащит от старта до финиша. А весёлая гравитация таранит тебя мимо гиганта. И тут-то техника. Острая, точная, прицельная и сильная, вольная, вдохновенная…

 
Школа…
-- …Что тебе не ясно? Почему тебе что-то не ясно? Почему ты делаешь вид, что тебе не всё ясно?! – Это физичка, Светлана Владимировна.
Я:  Я же искренне сомневаюсь!
Св. Владимировна: Искренне! Если б не твоя искренность, была бы кандидатом на медаль. На золотую!

 
-- Не наши. Не спортивные. Школа. – Петрович говорил без вопросительной интонации. Утвердительно, спокойно. Глядел на мою физиономию, на руки мои. А я ещё без перчаток, без шлема, только одеваюсь-собираюсь. – Лыжки поставь, ботиночки сними. Тренироваться тебе сегодня не надо. Характер травм твоей головы – лица – заставляет предполагать, что могло быть лёгкое сотрясенье мозга. Поэтому на всякий случай воздержимся от взбадривания кровотока физической нагрузкой. Кресло – сиди, лежи, дремли. Видео нельзя. Вернусь с горы – поговорим, вместе потом домой поедем.
И так он внимательно всё всматривался в мои глаза.

  ………………………………………………..

«А как я к ним приду? Они такие тёплые. И между собой у них тепло. У них свои иносказанья. Доверительные. Мне непонятные. Своя сказка. Как мне в их сказку? А хочется-то как туда. И понять их сказочный язык. И заговорить с ними на нём… И как же я отбилась-то от всех, как занеслась… А вот бы мне бы с ними слиться и сплестись. Общим теплом…» -- Тут удар в ухо. Хороший был удар. Задуман. И выполнен. Но мимо. Почему-то чутко почувствовала за мгновение до встречи с кулаком. Не видя, не слыша, не предвидя беды, в сладкой неспешости мечтаний. О сказке. – Вперёд и в сторону. И в нужную-то сторону, уход получился. Молниеносный прямо. Какое счастье! А то убрал бы меня с катушек и с подлётом – такой удар-то. А так – вскользь. Но смачно… А, может, я успела услышать свист кулака? И среагировала. Кулаки свистят? Интересно…

С закрытыми глазами в длинном кресле. Петрович и свет пригасил, уходя. И тепло. И расслабилась. Склоняюсь в дрёму, вспоминаю. Может не надо вспоминать-то?..

…И крик. Над этим стукнутым ухом. Рядом и сильно. – «Не сомневайся, Анютка!» (Мужской голос.) И вместе с этим, женский: «Облом!» -- И сразу вслед, разные голоса, а все весёлые, звонкие, и вместе: «Облом! Облом!» И первый голос: «Не бзди, Анюта, поваляем тебя малость, чтобы не сомневалась!» …А получилось, что, уворачиваясь, ещё и по уху получив, оказалась в положении полу-низкого старта, с него и ускорилась. А эти, с криками, сзади. А не отстали. А как им отстать-то, -- мне вперёд бежать некуда. Проворачиваясь в ускорении, вижу: «хунта» -- авторитарные авторитеты класса. Это я их так. Но ведь давят всех авторитетом. И руками. И ногами. Я-то пока с этой их авторитетностью дела не имела, но мнение-то о них у всех серьёзно-боязливое. И сейчас они что-то уж совсем серьёзно веселы. Серёжа впереди. «На горе стоит жираф, Серёжа. Он в ботинках и в трусах, ну и что же!» Но это его когда так дразнили, -- младшие классы. Он безобидный был. Он уже давно опасный. Здоровенный дылда, спортивный, атлетичный. Мне от его спринта не удрать. А надо. А некуда. Тупик впереди. То есть уже сзади, я ж уже лицом к своим весельчакам. И мгновенное воспоминание: «Задний план контролируй!». (Кто так говорил мне?) …Окружают. И девки, девки наши, их больше, чем пацанов, наверное, и они впереди, ближе, близко совсем. Нинка – оторву строит из себя, а и есть – оторва, ближе всех, вот сейчас-сейчас… -- И лицо её – лицо-в-лицо – рядом-рядом, хорошее улыбающееся лицо. (Смотри – что за спиной!) А все со всех сторон ногами изображают удары карате. Умеют что ли? Почему недостаточно близко? Да и руками ловчей достали бы. А уже и достают, достали. Забьют же… -- Э! Да вы что? – Ха! – Вниз в сторону резко, и -- прочь отскочил кто-то. Кто это? Испугался что ли? И улыбки с лицами отскочили, в стороне оказались. И через скамейку, через помойку, контейнер мусорный. – Уходи, Нюра! – «Преодоление неспецифической полосы препятствий» -- Петрович назвал бы этот мой спурт. Тренирует он нас иногда в этом роде… -- Забор бетонный высокий, бегу поверху по кромке. Кто-то руками за кромку – хрустнуло под кроссовками. Держу равновесие. Бегу, не достали. У нас много бывало тренировок на равновесие. – Спасибо, Петрович! – «Паркуристка, …дь!»… «Сука!.. Сука!»… «Уходит!..»
               
  ………………………………………………..

-- Ты хочешь достичь высоты. Очень хочешь, страстно. Стараешься. Много. Достигаешь. А потом тебе холодно на тех высотах, куда ты забралась. Ты смотришь с высоты на тех, кто ютится внизу, и тебе кажется, что им уютно там. Ты чувствуешь всеми чувствами, что этот их уют – уют самого важного знания, без которого нельзя, а ты проскочила мимо него в своих старательных устремлениях к совершенству. И ты идёшь к ним. Со своей высоты. Спешишь. Войти, влиться, слиться. Из твоей высокой удалённости тебе видится, что они устроили правильный тёплый мир, пока ты моталась по своим холодным высотам. И они дружелюбны и гостеприимны. Конечно. Ты уверена в этом – как же ещё! И ты – к ним. И ты к ним вовсе скромно, спрятав свои высотные богатства – из скромности, будто нет их, но открыто готовая всеми богатствами, восторгами высотными своими поделиться с ними, раздать, отдать…

  ……………………………………………………………………….
         
Петрович закипячивал чайник. Свет в каморке зажёг только с краю, так что я в полутьме оставалась полёживать. Теперь он шебуршился за шкафами. А ребята-то наверно уже и разошлись после тренировки, пока я дрыхла.
-- …То есть ты к ним с дарами, а получаешь не признание, не любовь, а…
-- …В рожу…
-- Ну, и это тоже… Кстати, как она там у тебя? Отёчность?..
Он теперь зажёг все лампы. Осмотрел меня пристально,  как обнюхивал бы. Смирился молча с результатами осмотра. Вернулся к походу за шкаф. Достал наконец из-за него большой белый прямоугольник. То ли бумага, то ли картона лист. Совершенно белый и в рамке. Рамка самодельно барахольная и поломанная. Поставил это дело под свет, как картину ставил бы на посмотр. Нет, не совершенно белое, в верхней части «картины» были уголочки сине-голубого, а так, всё белое. – «Белая ворона на снегу» -- картина моего друга. И коллеги – он тренер по нашим делам. И – замечательный тренер, гениальный. И – не везёт. С тренерством не везёт, нет работы. Не находится для него у современного социума такой должности. Уже давно. И картину эту он подарил уже давно. Когда везло. И у него были ребята и девчата – очень прилично ехали. И всякий, кто к нему попал, -- поехал. А так, команда у него была бедная, инвентарь никакой, но ехали… -- фантастика!
…Ну конечно, -- только глаза на картину -- можно представить, это – как взгляд на снежный солнечный склон, и вверх-вверх, и там, где вершины, -- небо голубое-синее. А сразу, в мгновение взгляда, и не углядишь – стоят ли трассы на склоне, а, может, спускается кто… -- белизна ослепляет. И уж тут-то белой вороне самое место быть.
          -- Чай очень сладкий будет. И знай: если имеем в виду сотрясение мозга, -- сладкое питьё. Сладкого – много, питья – не много. Это чтобы предотвращать отёчность там, внутри головы… Принцесса Нюра!..
         -- Ну вот вы опять, Пётр Петрович! И какая принцесса!
         -- Так вот на чайной упаковке написано «Принцесса…».
         -- Да ну вас, «Нури»!.. – «Принцесса Нури», чай такой…
-- …Маяковский формулировал: «Единица – ноль… Но если в партию сгрудились малые, сдайся, враг, замри и ляг!..» -- Но лучше свинтить. Как ты и сделала. Ложиться перед партией – …врага уничтожают… А и в партию «сгрудиваться» – единица может очень-очень не во всякую захотеть. Единицы – они привередливые: на то и единицы. Но и «единичность» -- не обязательно порок единицы. Или, там её заслуга. – А партия может любого своего единицей назначить, даже самого компанейского и свойского. Или любую. И обнулить. Со своего бодуна, от фонаря непонятного, сами себя накрутят, что единица-ноль не такая, как они. И бяка, и враг. И зазналась. И давай её презирать и ненавидеть. И гнобить, и уничтожать. А могут и уважать, и обожествлять. А могут – и часто так – мурцевать все эти виды отношений к избранной в единицы-ноли персоне.
-- «Мурцевать» -- это что?
-- Смешивать. Старый гастрономический термин бедных и голодных. Мурцовка. Ну, как салат смешивают. Когда еды никакой, но что-то всё-таки есть, -- кроши, мурцуй – блюдо получилось. С водой – изобильное… Можно предположить, что похоже изобрелась пицца: бедняки подбирали, что осталось-нашлось в доме, и – в тесто. И запекали. И – деликатес…
 …Между тем, отношение людей к людям – загадочный феномен бытия. Между тем, определяющий культуру их бытия. То есть, он сам и есть культура. Какие отношения, -- такая культура… Вот мастер и которые по-плоше. Вот гениальный Пеле – ведёт по полю мяч, а ему по ногам, по ногам. – Отношение! – Ну а он через ноги, через поле мячик и – в гол. В футбол он играет. А оппоненты в Пеле играть пытаются.
-- А Пеле – это кто?
-- Да ты что! – Величайший футболист двадцатого века. Бразилец. Негр. Симпатичный… Ладно. Моцарта-то ты знаешь?
-- Играю даже, Пёт-Петрович.
-- Во… Моцарт играет всю жизнь напролёт, тяжеловесный Сальери хочет с Моцартом выпить. Тоже типичнейшее явление: не-гении (ну те, кто уверили себя в том, что они не гении, а наоборот, хотя это, может, совсем и не так) – и они стараются поймать гения и с его высот стянуть к себе вниз. Желательно в грязь: их злит, что он залез куда-то, куда они не долезли. Им льстит, если гений с ними в их низине. В их грязи. И особо желательно с ним выпить. Особенно, если тот не пьёт. – «А вот, мы! -- мы выпиваем с академиком!.. Вот, вот -- чемпион с нами выпивает!..»
И вот Сальери хочет с Моцартом выпить. И выпивает. С самим Моцартом, с гением познания гармонии Мира!.. И отравил его.  Моцарта. По пьяни. Нет Моцарта. А! – а зачем он нужен, этот Моцарт…
-- Да ну, Пётр Петрович! Нет у Пушкина такой интерпретации событий.
-- Ну да. Нет. У Пушкина… А у меня? А у тебя?.. Нет, не обязательно у тебя будет, но очень может быть. – Уже чуть-чуть схватила. Ладно. Знай наперёд такие штуки. А делать… -- что делать? – Делай, что делаешь. Своё. А партийцы… -- они не виноваты. Или виноваты. Ненавидеть их… -- можно не надо. Относиться к ним… -- можно не относиться к ним плохо. Но будь готова отмахнуться. Всегда готова.
…Голова не болит?

        …………………………………………

…И сдал меня родителям.
И родители…
ОТЕЦ (заботливо, изучающе): – Мордой в древко? Или в гору? И очки в лоскуты? (Но сам-то видит, что причин для большой тревоги внешне не наблюдается.)
Я: – Да нет. Травма не спортивная. Инвентарь цел.
МАТЬ (в изумлении): – А какая?! Травма!
Я: – Школьная.
МАТЬ (в ужасе): – Какая…
Я: – Школьная. Результат сомнений в познании гармонии Мира.
МАТЬ: – Какие сомнения?!.
Я: – Сомнения в природе физических законов Природы…
ОТЕЦ: – От этого это бывает. Особенно, если это физика твёрдого тела.
Я: – Да нет. С этим разделом я в ладу. Там всё близко моей душе…
ОТЕЦ: -- И телу…
Я: – …Количество движения, массы тел, ускорения…
ОТЕЦ: – Соударения…
Я: – У меня разлад души и беспокойство о фундаментальных понятиях науки о Мирозданье. Материя, время, нематериальное…
ОТЕЦ: – Ты Свечика забросила, дядю-Сяву.
Я: – Не-е. Я у него, бывает, торчу. Даже, вот, по хозяйству помогала. По столярному делу.
ОТЕЦ (задумчиво): – А эти результаты сомнений ещё ему не показывала?..
А мать – поставила меня, ступни вместе, – и, внимательно, глаза свои мне в физиономию, в глаза, -- палец, -- а я на кончик пальца гляжу-гляжу, -- палец вправо, палец влево… -- В общем, стандартные неврологические пробы. – «Да вроде  спокойно».
Я: – Да спокойно, спокойно. Не было у них удачных ударов. Я же различаю уже, когда удар…

         …………………………………………………..

Голова-то всё-таки болела. Слабо. Серенькая слабенькая боль. Серенький рассвет. Слабенький. И мороз слабый и серый. А промораживает. Влажность, наверное, высокая. И на дальних подходах к школе, далеко ещё до неё… -- а иду легко и ни на кого и не на что не глядя, и тоже своей партизанской дорогой иду, через закоулки, как всегда… -- но «спину-то держу», то, что за спиной позади, непроизвольно, каким-то зрением-видением как будто наблюдаю, хотя нисколько, ни капельки не оглядываюсь… -- хвать! – в самый соответствующий миг – стоп и кругом поворот… -- И мгновенная же ещё мысль: «Что же ты, Серёжа, так всё однообразно сзади нападаешь!» -- Серёжа-«жираф» лицом в лицо, чуть об лицо моё своим не стукнулся – летит в броске на меня и опять ударить промазал. Мимо моей башки. Совсем теперь не задел. – Я ж, поворачиваясь, на полусогнутых ногах оказалась, ниже удара, и дальше доворачиваюсь, кручусь до полного оборота. И вбок. А он, пролетая мимо, об меня споткнулся, в меня вцепился, а я в него, и оба на асфальт на ледяной, только я сверху. И его голова в моих руках, а рука его за меня зацеплена. И с поворота и с подлёта. И обе массы на одно лицо. Его – не моё. Не ослабила удар. Усилила. Отвратный звук встречи лица с асфальтом. И он отцепился, и я отцепилась. И вперёд-вперёд быстро-быстро. Что он там сзади делает?
Быстро. Меньше секунды на всё. Так получилось. Случилось, как… -- по-другому никак.
Быстро пошла. Быстро, но не ускорившись вовсе, а только так же быстро, как до «падения» шла, и будто и не было никакого «падения», и опять не оглядываюсь. А всей спиной стараюсь чувствовать, что же там за спиной, и всем периферическим зрением углядеть стараюсь… И «вижу» и чувствую – никого там и ничего… Так и добежала до школы в одиночестве полном. Только здесь в сторонке украдкой штаны почистила. Руки отряхнула.

          …………………………………………………..

-- Ну, давай, Аня. Как говорили в плохих шпионских фильмах, «Рассказывайте всё!»… Почему ты так поступила? – А твою самореализацию я вижу как поступок. Это твоё творчество. Но хвалить не стану. Пока – нет. Но интересен твой композиционный и аналитический ход, как ты дошла до… выбора темы, ведь когда вам задавалось это литературоведческое задание, такой темы, как у тебя, не предлагалось. Правда предлагалась возможность назначить себе тему работы самостоятельно. Что ты и сделала. Сделала хорошо. Поэтому начинай первой… Спозаранку. И… -- хмурое у… «Хмурое утро» -- есть такое произведение, в школьную программу не входит… Что-то сегодня многих нет. То ли опоздали, то ли прогуляли, то ли… Давай, Аня, защищайся! Защищай свою работу, докладывай! – Это – Ольга Иосифовна, наш классный руководитель. Это – литература, первый урок. 
«Андрей Платонов и Эрнест Хэмингуэй – важнейшие маяки литературы двадцатого столетия.» -- Это я.
-- Ты собралась читать?
-- Нет, Ольга Иосифовна, я даже тетрадку не достала, извините.
-- И хорошо. Просто поговорим. А урок литературы у нас сдвоенный, много успеем, многие успеют… Только ты сегодня… задумчивая…
-- Так и тема… -- задумчивая.
-- Да… Тема. -- Почему ты поставила в пару этих… эти, действительно ярчайшие маяки в океане изящной словесности не только двадцатого века? Насколько мне известно, никто из литературоведов такого не делал.
Я: – Оба – совершенные ровесники между собой и совершенные ровесники Века. И они открыли звучание Века и как бы записали его ноты. А дальше всё пошло…
ИЗ КЛАССА: – Как по писаному…
ИЗ КЛАССА: – Как по нотам…
…И я вижу, вижу, опять даже не осматриваясь: из «хунты»-то в классе – никого.
Я: – Ноты записались разные. – С разных сторон Земного шарика. Разные. О разном. Но получился анализ эпохальности.
Ольга Иосифовна: – Совместный?
Я: – Нет, совершенно раздельный. Но век-то – общий. И оба художника улавливают главный напев века.
О. И.: – Какой же?
Я: – Участие человека… в эпохе. Отсутствие неучастия. Они же и сами своими судьбами ой как в ней участвуют. А эпоха… «…А век железный, век двадцатый в коммунистической стране давил нас лапой волосатой к тюремной каменной стене. А век грядущий, двадцать первый, сквозь чад гульбы и табака, нам рисовался пьяной стервой, идущей в ночь из бардака.»
О. И.: – Ой, Аня, ой! Откуда это, кто?..
Я: – Это поэт Валентин Соколов, самая середина того века.
О. И.: Ой, Аня, я даже не знаю такого поэта… Не помню… нет.
Я: – …Маяки двадцатого остаются маяками и в двадцать первом.
ИЗ КЛАССА: – Только в двадцать первом на маяки не оглядываются…
ИЗ КЛАССА: – И -- днищами по мелям, по скалам!..
Я опустила глаза открыть, наконец, тетрадку и – ёй-ёй-ёй! – руки-то… -- Грязные, драные, кровят на костяшках пальцев. Но не сильно, кровь уже высыхала, сукровица сочилась. А я и не вижу. Не вижу и не  чувствую. Изящная словесность, понимаешь. Тетрадкой руки и закрыла. Вспомнилось: «несознанка». Это беседовали, было дело, -- а я-то слушаю -- приблатнённые девки наши, и термины у них… «Ничего не было, ничего нет. Не отвечать. Молчать.» -- «Глухая несознанка»…
О. И.: – Нет, но насколько же разные писатели, их миры, судьбы, лица…
Я: – Мир – один. А лица, – они у всех маяков разные обязаны быть. Чтобы мореплавателям не перепутать. А то – скалы, мели… А судьбы…
О. И.: – Художник обострённо чувствует мир, бытиё. И от этого он и – художник.
Я: – Ну да. Чуть что, прётся туда, где оно… острее. Бытиё… Хэмингуэй туда прё… -- стремится из своего комфорта, а Платонову никуда стремиться не надо, его самого эпоха так остротой своей накрывает – уворачивайся только!.. Но он не уворачивается.
О. И.: – А что же, по-твоему, гонит художника туда, где… лучше не быть?
Я: – Спортивный азарт, исследовательский, жажда художественного восторга, а то и совесть.
О. И.: Совесть? – Пример!..
Я: – Всеволод Михайлович Гаршин. Но это девятнадцатый век…
О. И.: – А как ты?..
Я: – Совестливый очень писатель. И человек. Очень  жалеет людей. Ненавидит войну и идёт на войну добровольцем, чтобы страдать вместе с народом, раз он не может остановить эту войну. Такое интеллегентство…
О. И.: – Как ты выбираешь таких замечательных авторов? У тебя же, выходит, безупречный вкус!
Я: – Да нет. Родня подсовывает. А я, конечно, с удовольствием.
О. И.: – Ладно. Раз вкус, -- языки. Поговорим о языках этих
писателей.
Я: – Языки разные. Хотя одного мы читаем в переводах, но считается…
О. И.: – Правильно! Считается, что переводы Хэмингуэя на русский сделаны с высочайшим соответствием слову и духу автора…
Я: – Языки разные, художники разные, бытиё у них разное. Поведение… -- Хэмингуэй лезет в события, Платонова события мутузят…
О. И.: – А правдивость? Писатель ведь только правду и пишет, иначе он и не художник.
Я: – И правдивость разная… Художник ведь может агитировать, интерпретировать правду в соответствии со своей человеческой позицией, чувства добрые лирой пробуждать… Или злые… Оба писателя правдивые. Но Платонов пишет о том, как есть – правду, значит. -- А всё-таки, при этом, пишет о том, как надо – для мечты. Как надо, чтобы было… А Хэмингуэй пишет не про то, как надо и как хотелось бы, а про то, как есть. -- А, как есть, так не надо… И получается, пишет про то, как надо… Тут художник побеждает агитатора – через правду. И из художника вырастает высокий проповедник. Через правду.
О. И.: -- …Они многих многому научили. А они ведь и пришли к нашему советскому читателю одновременно почти. Шестидесятые годы двадцатого столетия, неожиданно яркий период в истории нашей страны. Тогда портреты Хэмингуэя висели над постелью любого молодого человека. – И это не только мода была, а искреннее восхищение. А цитатами из Платонова молодые просто общались…
ИЗ КЛАССА: – А из Хэмингуэя -- тоже цитаты… Вот, про бокс…
О. И.: – А что там?
ИЗ КЛАССА – А что, упав, нельзя залёживаться. Встать и по морь-рь-де, по морь-де!.. Атаковать, то есть.
Если бы «хунта» присутствовала, другие бы реплики были, подколы тугие и злобные. Но сейчас урок, как по волнам катился под ветром.
Я: – И ещё: «Жизнь – солидная фирма. В ней можно получить сполна.» И оба получали. Сполна. И по-разному. И несчастные по-разному, и счастливые по-разному… Я встречала людей, они прожили жизнь в нашей стране, и они посмеивались над хемингуэевским : «Мы были так бедны…». – Это Хэмингуэй с подругой по молодости в Париже снимают квартирку, а сам он вынужден работать – писать – в кафе. А эти наши художники вынуждены работать на лесоповале или, там, на шахте, после срока жить негде, жрать нечего. У нас же полгорода из таких «художников».
О. И.: – Ну, …хорошо, хорошо…
Я: – Ну и счастье. У Хэмингуэя оно – из огромного мира, огромных событий, огромных подарков на огромной свободе… У Платонова счастье – из ничего: внезапное неожиданное внутреннее состояние человека. Которого у него быть никак не должно: условий для счастья никаких – сплошная погибель… И языки у каждого выковались – совсем разные. Платонов… Язык понятий. Трудный язык. Он страшно старается непременно рассказать о важнейших обстоятельствах и предметах бытия в точнейших и тончайших подробностях. Для этого приспосабливает слова и потом ещё объясняет, что значат модифицированные им слова… Хэмингуэй тоже ставит задачу рассказывать о важнейшем в жизни. Но использует крупные детали и… механизмы. Его читать – как песни петь. А Платонова… -- как играть сложную музыку… И художественные модели у каждого. У Хэмингуэя – щедрые и свободные. В его мире много приятной еды и хороших вин. Платонов моделирует и строит свой мир из страшной скудости и бедности. За гранью возможности существовать… И, вот, несчастья. -- Хэмингуэя все любили, весь мир. Ну, где-то чуть-чуть могли запретить, но он даже к нам сюда смог проникнуть. И печатали его – всегда… Платонова любили только редкие друзья. Режим страны его ненавидел за мощность правды, и хозяин режима его сгнобил, физически уничтожил. И его при жизни печатали мало. И бедствовал он очень. И умер он лет на десять раньше Хемингуэя… А тот тоже трагически погиб…
Разные писатели с разных сторон земного шара распахнули ворота «изящной словесности» – как вы, Ольга Иосифовна, литературу называете – двадцатого века. Дёрнули разные створки этих ворот с разных сторон, даже и не подозревая друг о друге… Вот так я придумала, такое моё сочинение.
В классе захлопали, но быстро перестали.               
О. И. (с задумчивым стеснением): – А у тебя это твоё отличное  (отличное!) – и отличное от всего вообще литературоведения – сочинение не результат какого-то страдания или повреждения, или травмы? Есть высказывавшаяся некоторыми художниками ироническая мысль, что автор, чтобы состояться, должен получить травму головы…
ИЗ КЛАССА: – Ольга Иосифовна, так это же Хэмингуэй! – Но он написал что не обязательно писателю устраивать сотрясение мозга и переломы, чтобы он смог писать хорошо… Или – обязательно?..
О. И.: -- Сегодня – молодцы. Читающая ау…
В классе радостно, но вполголоса заскандировали: «Молодцы! Молодцы!..»
Я: – Страданий нет. Одни лишь наслажденья.
О. И.: – Романс?
Я: – Нет -- правда.
О. И.: – А какой бы был романс!.. Что-то музыка у нас сегодня…
…Нет, Иосифовна «колоть» меня не станет, даст вывернуться. А другие… А других пока нет, и – «ничего не было, ничего нет». «Несознанка»!.. Вон у Хэмингуэя герой в «Прощай оружие» -- не ждёт справедливости от расстрельного суда, а удирает. И пули ему вслед.
О. И.: – Ну, Аня, задала ты нам…
ИЗ КЛАССА: – Расхлёбывать…
О. И.: – Размышлять. Размышление – драгоценный подарок. Спасибо!..
…А, – пожалуйста. Плывите уже без меня. В океанах размышлений высматривайте себе маяки. А на меня не глядите. Я себе причёсочку на фингалы налохмачу. И руки уберу…
О. И.: – А как тебе в голову пришло придумать такое грандиозное сопоставление? Которое – противопоставление.
Я: – А я анекдот странный слышала: там, в анекдоте, Хэмингуэй на одной стороне «шарика» гонится по жаре за львами, типа, а на другой по морозу дворник Платонов за хулиганами гонится. Ему же дворником пришлось быть…

    
-- Слалом! Специальный слалом. Ходим специальный слалом! – Так провозгласил Петрович. И уже пошёл с ребятами постарше с охапками древок трассу ставить на крутяке на Пупке на нашем. И размялись уже мы привычно тщательно. Все наверху стоим над стартом.
-- Э! Э! Э-э! Куда-куда нацелились! Сейчас и здесь мы начнём новый специальный цикл подготовки в специальном слаломе. И, как будто мы никогда спец-слалом не ходили, а только гигант немножко, и вообще не знакомы ещё с этой дисциплиной. Новички мы. Чайники. Начинающие. Вот и начинаем…
И ко мне подкатывается, и мне специально, но и громко, желающие слышать могут. – Аня, секи фишку: если идёшь к совершенству в каком-то деле (или ведёшь кого-то к нему же), время от времени, желательно часто, возвращайся к началам начал этого дела. Будто проходишь этапы начального обучения. Заново. Тщательно.
С горы крикнули: «Повторенье – мать ученья!»
-- Мать. Под ёйной материной юбкой и повозимся. Вниз напрямую сейчас! -- …не едем. Поперёк склона, с одной стороны трассы на другую её сторону, пересекая трассу, ворота только как ориентир; и – только на кантах, никакого бокового соскальзывания!
…Стали нарезать. Приятное дело. Ныряешь в долину из вальяжно широкого захода. И – лыжи валишь на канты. Быстро, смачно. И – дуга, круглая, красивая, лыжи её кантами остро вырезают.  И – на другую сторону трассы. В конце дуги лыжи уже носками на склон, вверх, вот-вот остановка… И – тут подхватываешь ноги, ныряешь вниз, лыжи вниз суёшь и – на канты. Дуга на кантах круглая поперёк склона, трассу прошивает. И – снова вниз! И!.. Всплыло: «носиться над волнами…». – Ну, это-то точно, романс… -- «…Как нам хотелось с вами носиться над волнами. И в беспредельную даль…»
Внизу Петрович: «Нет. Рано. Тебе – рано. Отдыхай. Трассы не ходи. Не надо пока серьёзно тренироваться. Разувайся, дуй домой. Дома сиди. Три дня пассивного отдыха.» -- Что это он во мне углядел «не такого»?..

                …………………………………………….

Голова разболевалась, однако. И дома.., а взять и спать залечь. И залегла. Раным-рано. И сразу в сон упала глубоко. Но чуть заполночь проснулась, сон исчез. От боли. Болела голова, как и болела. Но эту боль заслонили другие боли. Сильно болели руки. Болели и ноги. Боли были такие, что сон делался неуместным. Откуда боли-то? Трасса? Но сегодня древок не касалась даже, не то чтобы об них настукаться… И ноги, колени – не ударяла, не нагружала… А руки – они болели не с наружной стороны, которой об асфальт шваркнулась, а с внутренней, которой голову Серёжину держала… Чтобы его головой, его лицом… Не надо, может, было так? А как надо, как можно было? Ну, придержать голову можно было в момент касания его лица с дорогой. А не добавлять. Или не можно? Или не нужно? Или, как вышло, а по-другому никак? Или – как? А как? Он набросился расправиться с тобой, а не получилось; а получилось, как получилось. Никак по-другому. Или слишком? Жалко? Или как?.. А ноги? Они ж болят не где сама коленями об асфальт, там не болят, а где ногами своими ноги Серёжи удерживала, чтобы он надёжней хряпнулся. Не надо было так… Или?!. Или… Вспомнилось детское безжалостное: «Не бей меня головой об асфальт!.. альт… альт…». Шуточка… И боль. И боль. И тут, и тут… И всю ночь.

             …………………………………………………..

Петрович сказал – дома быть. А в школу? А – пойду.
…Из хунтовских только Нинка. Остальных – никого.
…Физика… У Нинки пальцы рук, кисти в бинтах…

             ………………………………………………….
      


-- Привет тебе, о прелестная столярица! Готовим инструмент, ещё полки городить надо. Тех, что наделали, мало…
 
…Свечик живёт в маленькой-маленькой квартирке. Но там почти не бывает. Обитает он почти всё время в институте, это за городом.  Это научно-исследовательский институт. При нём специальное институтское общежитие. В котором Свечику выделен маленький автономный блок. Всё пространство которого забито книгами и всякими записями так, что между ними можно только втиснуться. И для них мы и готовим новые полки…
Автобус туда ходит. Хорошее шоссе, асфальт в ледяных бляхах. Кругом только лес. Высоченные сосны и ели. То больше елей, то сосен больше. А все – высоченные. И вдруг дорога – ап – тупик. Площадка – площадь среди леса, автобус тут развернётся и уедет. Проходная и ворота, но – проходи-заходи. А раньше, Свечик рассказывает, был «режим»: никого посторонних, а своих проверяли строжайше, хотя охрана своих-то, конечно, всех знала. Но – пропуска, пропуска. И – колючая проволока кругом на километры. А внутри, среди сосен и елей, корпуса, некоторые с окнами, многоэтажные, обычные институтские здания, а другие, подальше в глубине леса, огромные, но без окон. -- «Режимный объект». Но сейчас проволока – ряды! – пооборвалась, ржавая, ограды повалены местами – ходи. А лес кругом совершенно прекрасный. – А вот раньше, Свечик говорит…

Свечик говорит… -- «Сомнение в основах и обращение к основам… Сомнение может дать неожиданные результаты. А могут и дать неожиданно в результате… -- в глаз, скажем. Сомнение в основах создаёт силу и основу для развития физики, науки вообще. Силу – для сооружения новых основ… Которые, понимаешь, -- …не всем комфортно, чтобы былые комфортные основы ставились под сомнение. И, если те, кому некомфортно, имеют силу, они, глядишь, заживо сожгут засомневавшегося в их основах, -- бывало, бывало… Или, глядишь… Глядишь, глядишь, глядишь… Меня, вот, за сомнения закрыли в места очень отдалённые. Дальше мест нет. Край Мирозданья можешь вообразить?.. Сейчас и я не могу… Да это даже и не мои собственные сомнения были. Я, как поступил на свой физ-мат, рухнул в физику с восторгом. Почти с самого начала был у нас научный кружок. Был замечательный профессор, сказочный. И мы вокруг него небольшой восторженной группой. Дружной. Очаровал он нас своей новой физикой, своим направлением. А там были сплошные огромные сомнения. В старых основах и в новых тоже. Но такая захватывающая выстраивалась картина Мирозданья! И в ней наша цивилизация могла бы выглядеть совсем по-другому. Нежели выглядит. – Веселее.
И вот у нашего кумира день рождения. – А мы в него все влюблены по уши. И девчонки наши, конечно. -- И его в этот его день рождения нет на факультете. И мы к нему с цветами, с вином домой. А его взяли. Как раз вечером перед днём его рождения. И мы с вином и цветами и с нашим вдохновением…
Я: Как «взяли»?
Свечик: Арестовали. Посадили, уничтожили. Физически.
Я: И тут и вас – взяли?
Свечик: Не тут. Там… А тут стали устраивать в университете бучу всеобщего осуждения нашего профессора. Собрания проводить стали. Все должны его осудить за… антисоветскую физику-математику, за «не нашу» науку. Ну, сможешь представить, скажем, антисоветскую гравитацию?.. Ты и советскую представить не сможешь – а? Или советскую бесконечность… Н-да, вечность-бесконечность советская… -- Ирония… А первыми должны осудить его мы, его ближайшие воспитанники. А тут партийное руководство, и своё, и высшее какое-то, важные все, злые, и Органы, особый отдел, мрачные, свирепые. Раз собрание, два – совсем большое, общее собрание. И мы должны выступать с осуждением. Первые – мы, его семинар.
Я: И…
Свечик: И не выступили.
Я: А его за что, профессора вашего?..
Свечик: А кто-нибудь знал? -- «Вредитель»… «Враг»… -- Говорили. -- «Органы не ошибаются!» -- Говорили.
Я: И вас тогда…
Свечик: Не тогда… Тогда мы решили пытаться его спасать. Мы ведь с ним готовили огромный материал для научных сообщений по нашему направлению… А лабораторию уже закрыли, архив, записи сейчас вот-вот растащат!.. И мы взялись форсировать подготовку доклада на международный симпозиум, на один или на другой. Австралия… Англия… Как бы мы туда вышли?! Фантастика! Невероятно! Но мы изобретали невозможное. А главное, готовили свой труд. Как старались! -- Работали-то уже без него. Но сколько уже было готово… Невероятная, неистовая наша надежда была на то, что, если сообщение наше в мировом научном сообществе прозвучит – прогремит! – «этим» его придётся выпустить.
И вот тогда нас закрыли. Накрыли всех сразу. – Какая находка Органам: заграница, измена родине!..
…И тут и направление наше в физике-науке было ликвидировано, исчезло, как не было его. А могло бы… Нет, нет, это было прежде всего добротное фундаментальное сомнение в фундаментальных основах. Но могло… Но могло. Могло открыть новый, совсем новый базис возможностей для …бытия Цивилизации…
Я: А теперь…
Свечик: Пытаюсь… Но… Но бывало же в истории – научные направления закрывались… -- «накрывались медным тазом». Архимед – был на пороге чего-то величайшего – его зарубил воин. Тесла – сам закрыл свои открытия. – Посчитал, что могущество его откровений будет использовано людьми во зло… А наше дело…-- оно не сулило возможностей оружейного использования, а наука у нас должна обслуживать генералов… А нет, -- так и экспериментальной базы нет; а из ничего… нет, конечно, можно кое-что… Вон мы какой стеллаж с тобой свинтили. А то гонят отовсюду с бумагами, с книгами…

А в лагере пришлось обратиться к старым добрым давно открытым основам физики. И это спасло. Физически. Телесно. Ну, сначала спасло другое… Я в лагере сперва был на общих работах. А был я тогда очень здоровым, атлетичным. Но быстро доходягой сделался, дистрофиком. Кожа к костям прилипала. Непереносимо тяжёлые работы. От таких погибают за короткое время. Меня выдернул на больничку замечательный человек, он заведовал этим заведением. Врач. А сам был чемпион по борьбе, до того, как сел. И он меня выходил. И сделал своим помощником, медбратом, фельдшером потом. Так что я и медик. Всё могу, внутривенные делать могу… А оттуда выдернул меня к себе совершенно замечательный физик. Ему помощник тоже понадобился. Сооружалась большая индустрия. Начальству нужно, чтобы она работала. Чтобы работала, нужны инженерные решения. Чтобы получать инженерные решения, нужно обращаться к физике. К её основам и производным этих основ… Чтобы поднималось, перемещалось, превращалось, текло и не замерзало. А Крайний Север… Нам инженерную лабораторию соорудили на чердаке барака. Там работали. Изобретали кое-что. Так выжили… На общих-то работах умирали массово и скоро…
Мой учитель на нашем чердаке физик был замечательный. Тоже строил свою физику в стороне от основных основ. Которые его не устраивали. Вот, например, он не использовал понятие «сила». Но это в его физике. А так, мы ладили просто инженерию из просто физики… С тех пор я «физик-инженерик» -- прикладной физикой занимаюсь…
Я: Но, дядя-Сява, -- за что?!
Свечик: Как же! Мы ж мечтали выбраться в заграничное пространство. Да с непонятными научными материалами! – Измена родине. Группа, сговор, подготовка. И тут и я с моими военными похождениями уж так по делу пришёлся. Такой подарок Органам!..
Я: А что…
Свечик: Что – что? Слишком много времени провёл на оккупированной территории. За линией фронта, то есть. – Так ведь такая война у меня была… -- Тогда выражение было: «в огонь». Это когда на передовую, где не выжить, сгореть. Нас забрасывали дальше «огня», в тыл. В чужой… Сразу после конца войны море народа, кто был в плену, да просто в оккупации у фрицев, -- посажали. Эшелонами на Север. Из немецких концлагерей в советские. Могли чтобы сравнить. А я им не глянулся. – Герой… Но это тогда. А тут по-другому взглянули… на те мои диверсионные геройства… Но подошли к нам совсем не с моей стороны… У нас в нашем семинаре девочка была, красавица, умница, -- как такие в математике-физике?!. И – все в неё влюблены. А отношения в группе в нашей – чистые, доверительные, целомудренные, и вера друг в друга абсолютная. А у неё родитель – большой чин как раз в Органах самых. И она с ним (любила отца) наивно и доверчиво делилась своими университетскими восторгами. Ну и взяли всех враз. Её не взяли. Свидетель. И герой: раскрыла антисоветский заговор, вражескую банду. Герой!.. Как же ей тяжело пришлось-то, видно. Как же, небось, они её прессовали. Душу, наверно, напрочь растоптали. На очных допросах на себя была не похожа. Страшно жалко девочку…
Трое наших ребят пошли под расстрел. Один был её… друг. Остальных рассадили. Меня, вот не расстреляли. Хотя я… Родителя девочки вскоре арестовали и расстреляли. И её арестовали. И пропала. И ничего никогда не смогли мы о ней узнать. Но это потом узнавать пытались, а тогда мы уже были…  далече. А иных уж не было…

И тут, на этом месте рассказа, меня охватила тоска. Прямо пронизала тоска меня всю везде насквозь. Я вся стала состоять из тоски. Тоска тяжелая, как… свалка. Но свалка – что, -- пейзаж унылый. Отброшенные в ничто средства для жизни. А тут… -- сами живые жизни отброшенные в ничто. В свалку… И из тянущей убойной парализующей тоски -- собственный мой вопль внутрь меня самой, оглушает он меня, вопль мой: «Хочу не знать! Хочу не знать!..» Как в пустой цистерне, в безнадёге закрытой. Плохо мне. Но, как бы сзади и изнутри меня самой, из обморока моего, шёпот тихий, настойчивый: «Буду знать. Обязана. Знай! Знай! Знай!.. Нюра…»

Я: А допросы…
Свечик: Нет. Не буду говорить… А пойдём сейчас в лесик, пожгём костёрик… на остатках дня. Вон, свет вечерний какой красивый!..
…Полки потом…

Лесище упрятывал свет предвечерний в высоченных соснах. Дыхание затаил лес… И ели стояли. Чёрные, туда же в высь. Мороз невесомый и снег глубоченный. «Костёрик» в снегу. Хлеб печём на огне, нанизываем ломтики на палочки. Шашлык из хлеба. И – пустыня лесная кругом, неподвижная совершенно…

       
Движение по ходу дуги. -- Бросок пружинистый вперёд. Он заряжает ускорение. Но тут же от лыж вперёд вниз!..
…Игриво и старательно вворачивать змею движения по трассе так, чтобы путь движения лыж был безупречным.
…А горка манит вниз и тянет вниз. И валит вниз… Любименькая горочка!..
А вот уже и сказано: «Всё! Учебные ужимки позади. Обо всём забыть. Вниз, вниз-вниз, валить на всю мазуту! Рэсинг стайл, эврибадики…»
А значит, яростно и опасно, на грани и за гранью скорости пролёта над склоном, но снова игриво, игриво; и… скорости не хватает… И – ух-х-х!.. То есть – ах… То есть, меня больше нет, не существую я… -- полную-то трассу пройти в соревновательном темпе!..
Это – специальный слалом.

         
…Вот где мне жить уютно-то!
«Эта научная дисциплина – квинтэссенция обобщения в познании всего.» -- Это наш ДЮ. Любимый Дмитрий Юрич. В походы нас водит. В летнем нашем лагере торчит. Главная там персона…
И он, где бы ни был, на открытой природе, или в классе, -- пространство вокруг него наполнено искристым зарядом фейерверка. Затаённым. Он может и не загрохотать. Но всегда и может грохнуть. А искры так и носятся, висят и потрескивают… Какой фейерверк? Какие искры? – Искры искренности, подумалось… И искры узнавания незнаемого, которое вот-вот…

        ……………………………………………………………..

…Нинка!.. А у неё же гипс… Повязки-то на обеих руках, гипс… -- на одной-то точно… Как она?.. А на меня-то когда смотрит, спокойно так посмотрит и недолго. Без выражения.

           ……………………………………………………………

…Ну нет, ну нет, в потоке этой «научной дисциплины», в этой «квинтэссенции» я недисциплинированно плаваю. Не тону. Погружаюсь, всплываю, резвлюсь. Могу отвлекаться и развлекаться. Плескаться. Как рыба я здесь… Да ДЮ меня сейчас и не спросит. Да даже и жаль. Но мы с ДЮ друг друга безо всяких «спросов» понимаем!.. Мне кажется. И он вон и не смотрит на меня.

ДЮ: …Идеализация реального… Описание  на формальном языке… Это не естественная наука. Сверхъестественная. Фундаментальная. Она предоставляет свои языковые средства другим наукам и они находят общие законы природы. И эти законы устанавливают основы отношений всего и вся…
Так. На каких отношениях в прошлый раз остановились мы? Кто? Павлик, давай!
ПАВЛИК: Коитус…
ВСЕ (дружно): Ха-ха-ха!!!

И – пошло. И – дальше-дальше. Нормально. Взорвалось…

ДЮ (из хохота): Нормально. Похохотали… И спасибо коллеге за его нечаянную оговорку, может быть, как говорят, «по Фрейду». Нормально, после зимы – весна. И ваш радостный хохот позволяет мне сделать отступление в область отношений человеческих и дать вам настоятельную категорическую рекомендацию на всю оставшуюся жизнь: не относитесь к упомянутому виду персональных отношений пренебрежительно и плохо. Это не смех и не грех. Это священнодействие. Для деланья жизни. Так и имейте это в своей долговременной памяти…
А сейчас из лирического отступления в научное наступление. Наша преамбула – это нам разминка, чтобы, как вы говорите, «въехать» в то, чем пытаемся заниматься. Это – математика!.. – Краеугольный камень Цивилизации. А Цивилизация… -- Это осмысление себя как цивилизации. – Без математики-то, как осмыслить?.. А математика… – теоретическая и прикладная. Теоретическая – сама себе математика, сама себя ест… Прикладная – «девочка для всего, Madchen fur alles», немецкое выражение – предоставляет свои способы создания математических моделей для любых научных и инженерных надобностей. – Нате вам: «Поверить алгеброй гармонию…» -- Пушкин. Ладно. Краеугольный камень, осмысление, а жить-то Цивилизации – как? – Культура! Культура – способ существования цивилизации. Она же – критерий возможности её существования. А культура – это что? Театры, картины, пирамиды? Нет, это искусства. Изобретения, открытия, инженерные сооружения? Нет, это наука и техника. А культура – уровень качества отношения индивида ко всему. Ко всем. Отношений индивидов, сообществ. Мега-сообществ… Ну и также отношение индивидов и сообществ – к театрам, картинам, инженерным сооружениям. И – самое и единственно главное: оношение к другим индивидам… И вот вам прикладная задачка на дом: «При каком состоянии культуры существование Цивилизации возможно?». Прикиньте. Я не скажу: «рассчитайте», но – алгоритмируйте подход к проблеме. – Символическое описание параметров отношений людей. Сообществ. Зависимости, тенденции, прогнозы… -- Задачка-нерешачка. На дом! – А?
СЕРЁЖА (а он там сзади сразу руку потянул и встал): А я вам сразу решение скажу, Дмитрий Юрьич: «Если Человечество будет посещать ваши уроки, есть шанс просуществовать. А если прогуливать…».
ДЮ: Павлик, давай! Возвращаемся к отношениям наших любимых математических величин, сейчас -- тригонометрические функции, косинус ты хотел…

Серёжа задержался стоять, вскочивши. Дылда долговязящий и опять «на горе стоит жираф», как в младшеклассные времена. Нескладный, не страшный, растерянный. Бледный был, и наклейки-пластыри на лице. Это он пришёл… -- сколько дней-то он в школу не ходил?..
…Павлик… Хороший, умный, немногословный. Помалчивает всё. И – ничего не делает, вроде, а – надёжный во всём. И добрый. И, чего если попросишь, сделает. Молча. А с математикой у него – супер-великолепно. А вот смех такой вышел…
…Нинка… Опять. Да не смотрит она на меня вовсе. Почти. Да и я на неё почти и не взглядываю… А как будто тревожащий и зовущий запах. А запаха-то никакого нет. Да и далеко мы с ней расходимся всё время… И как будто во мне почтение к тревожащему и зовущему меня знанию, которое она несёт. А у меня знания этого нет.
 
Ну, нет и нет…

ДЮ: Аня, как бы ты описала математически, ну, и физически свой спуск на лыжах с горы?
Я: У-уу-ух-хх!
Это урок уже кончился, это перемена.
ДЮ: Правильно! Это – падение. В каждой точке условного пространства и времени. Падение, которое не реализуется переходом в устойчивое падение, пока продолжается переход из падения в падение. Поэтому необходимо постоянно опережать собственное падение!.. Мчаться впереди…
ИЗ КЛАССА: …Впереди собственного визга!..
ДЮ: …Впереди падения!..

           -------------------------------------------------------

«Вон, видишь, не получается у нас пока, чтобы сделать тебе очки классификационные в слаломе в этом сезоне. А хотелось бы. Вон, ты уже многим помногу «везёшь». А очков в спец-слаломе нет. Плохо. Нужны.»
Это Петрович. Он, Михална и я сидим в каморке у горы.
Хотим тебя послать… -- Это Михална.
Я: Куда подальше?
МИХАЛНА: В Подстоличные места.
ПЕТРОВИЧ: Там хороший старт. Давний, традиционный. Проводится всегда хорошо. Только специальный слалом. Притом короткий. Но соревнования в календаре, в Кубке, дают очки. Притом там предполагается «приличная толпа», сильнейшие, значит будет приличная константа: прилично проедешь, -- приличные очки… Соревнования уже давно престижные, важные. Участников туча наедет. Из своей из округи и издалека, как ты. Тоже за очками, ну и так, себя прокатить в достойном старте. В заду будешь стартовать: ну, среди безочковых. Но ты в заду умеешь ездить – по ямам-то. А там, скорее всего, ям не будет: гору готовят очень здорово, ратраки, полив. Лёд будет – самое твоё.
МИХ-А: Мы тут с родителями твоими… В общем, они тебя могут отправить за свой счёт. А больше денег мы не нашли. А там же у вас в столице родственники или друзья…
Я: Ну да…
П-П: …Мы все везде друзья и родственники…
МИХ-А: …Это – размещение. Ну – переночевать. А деньги – только дорога. Плацкарт. И едешь одна, без никого. – Ну ты ж тётка взрослая, -- а? И только на старт: приехала – уехала.
П-П: Лыжи здесь готовим. Стартовые и просмотровые везёшь.
МИХ-А: Тащишь… Тяжело, но, как у приличных…
П-П: …Их, правда, самих возят…
МИХ-А: В общем, поехали! – А?..

    ………………………………………………………………

…Пространство вокруг приехавшей электрички затоплено снегом… Ну, нет, нет: не вода, снег, морозный снег завалил всё, снежный потоп, но и потопа, и всего, что завалено, не видно, не существует, секучая плотная метель скрывает всё… А народу лыжного – тьма. Вывалились из поезда, подхватились, и все в одну нужную сторону. Как мне про здешние места и объясняли. Я – тоже туда же. Волоку чехол свой. – «Стой!» -- Тащат в  противоположную сторону. А тут в сугробах автомобили – подхватывают некоторых из электрички. – «Мы тебя заберём к старту. Давай в машину, время жмёт!» -- А тащит и засовывает меня в машину… красавец невообразимый! – Ну, мужик, дядька, мужчина молодой, парень, и он  – мачо, и – такой-такой красивый! И экипирован красиво, изысканно и очень «по фирме»… Тренер, наверно… А машинка небольшая, а в неё набита, наверно, целая его команда, мальчишки, девчонки, а на багажнике на крыше гора чехлов с лыжами… -- «Давай с лыжами, с рюкзаком внутрь! Багажник забит, и увязываться некогда. Поместимся.» -- И поместились. Особым образом засунув лыжи. И себя. И снаружи кто-то доброжелательный дверь  в тугой нажим прихлопнул – тут, видно все свои, -- а изнутри никак было дверь не закрыть. А сам мачо-красавец задвинул своё кресло под самый руль, места-то в машине не было вовсе, а прочая спортивная масса сплеталась и вдавливалась друг в друга твёрдым и мягким. И мы помчались. То есть, это всё полетело, ухая и поскальзывая через невидимый снежный мир. – «Мы тебя вычислили.» -- Объяснил красавец-тренер. А в просветы между тем, что начиняло машину, в кусочки окошек улавливалось, что мы, виляя, объезжаем многие автомобили, заскользившие на долгом подъёме. Несёмся. По кюветам, по снегам.

…Сразу смотреть стартовый протокол на стенде. Меня должны были отжеребить по предварительной заявке, «без никого» -- без присутствия нашего представителя, на судейской; надо номер теперь свой узнать, получить его (тряпочку с цифрой), нацепить на себя и за дело: просмотр уж вот начаться должен… Ну, да, вот я в задней части протокола. А протокол-то длинный – о-го-го!.. А вот тренер-красавец – с моим номером в руках. Ну, -- спасибо!.. Ну, -- стартовые лыжи в хранилище на базе затырить, на просмотровых поскрестись…
Вон уже и красавец со своей командочкой, неспеша, боком ползут, зависают над каждым поворотом, и вижу-чувствую: правильно планируют они трассу проходить. Ну, как – правильно? – Так же как бы я сама трассу «читала» и проходить планировала; а я сама её читаю, как бы Петрович её читал. Мне чуствуется-видится, как он её читает и предлагает проходить…
А народу-участников понаехало, ну, -- тьма… Детей мелковозрастных очень много. Ну, понятно, такая возможность прокатить в достойных соревнованиях. И такие сосредоточенные все, очень серьёзные… Но тут же и сильнейшие топчутся с остальной толпой, а оторопь берёт даже и взглянуть на них, на богоподобных. А и ехать сейчас с ними!.. А – не сними, нет, не сейчас, позже, -- тебе-то, Аня; уже воспоминания о них исчезнут за сугробами, когда тебе только ещё стартовать…
…Ой! А и «Красавец» тоже в нагрудном номере, -- он же что, тоже участвовать будет?..
Полотно трассы разгребли лопатами судьи, да и участники проскребли на просмотре до льда. Но и метель работает усердно… А трасса… -- хорошая трасса, переменчивая, поворотливая. Умная. И быстрая. И поперёк, и вдоль. Думай и вворачивай. – Моя трасса! – А снег?.. Ну… -- снег.

Наверху горы… Долго мне ещё: не скоро стартовать… Из чехла лыжи стартовые аккуратно распаковать, проциклить, парафин отполировать… Разминаться, разминаться, разминаться… Сильнейших посмотреть… Ладно, проехали сильнейшие… Но сколько же все дальнейшие ездить будут!.. Ладно. Жду. Любуюсь всеми. Как они… И вот из красавцевой команды девчата , вижу. И он сам вот. И техника у них, как копированная. Ну, техника. Да как у всех. Но с небольшой особенностью еле заметной. Но заметной. – Изящный лихой подворотик в конце каждого поворотика. Как завиток на пирожном. Красивость лихая. Кажется, что энергично ускоряет, а нет, крадёт мгновения. Вижу. Меня-то не проведёшь… И снег. И канавы накатали, «бобслей» уже на трассе. Кор-рявый! Ничего-ничего, лыжки наплавлены на наш провинциальный снег, а здесь похожий, заскользят (лёд-то присыпало); и тактику-технику себе настроила скользить-нарезать. Могу, могу… Стартую!.. И! – Разгребла… Не разгребла, пролетела над снегом. Надо льдом. Прошила-провинтила трассу, сама себе позавидовала, как подарку…
И наверх. Одеваться в шмотки, мне ж их никто вниз не свозит. Одна я здесь, «сирота казанская». Поднимаюсь на подъёмнике, поднялась…

«Пойдёмте чай пить!»…
Какой «чай»! Вот-вот стартовать… Вот-вот ведь старт второй попытки объявят, а мне… Я же в первой попытке (это же немыслимо, я – и!..), и мне теперь стартовать во второй по результатам первой… среди сильнейших!.
И уже размята, разогрета, настроена… И трасса просмотрена… Снег перестал идти. На полотне второй новой трассы его почти и нет. Разгребли чисто. Лёд. Сероватый… Трасса просмотрена, уже и прожита-повторена в душе многократно.
    Это что же! – проигрыш первому, считай, -- ноль: там в первой секунде штук десять участников. Сильнейшие. И – я!.. И – сильнейшие. Я… Я, вот, в их кругу на вершине у старта… На меня никто и не взглянет. А – и не надо. Надо «устраиваться» во второй попытке. Старт, старт, сейчас старт, скоро…
    …Скоро. Сейчас-сейчас… Лыжи острые безупречно. Снег кончился. «Дорогу» размели. Гора – твердяк. Работай!.. Нюра… Можешь…

    Отсюда со стартовой вершины открылись дали. Снега нет, и вон они, вон бело-серые спокойные просторы. Чёрные леса. Любуйся и любуйся. А рядом, сразу на спине горы, которую пока не видно было за метелью, а – я и не смотрела пока никуда кроме нашего соревновательного склона, -- на пологом понижении просторно устроилась целая горная деревня. Это, наверно, гостиничный городок. За общей красивой изгородью в чётком порядке домики. Домикм-дворечики. Шик-карные! Они разной архитектуры, но все в одинаковом стиле и все из чёрного дерева. Очень красивенькие. И жить в них, наверное, очень дорого. И вот и нет там в городке никого. Дядьки-мордоворотики плотные, как большущие чёрные жуки, кое-где прохаживаются тихо или стоят. Охрана, наверное. Но, вроде, они без формы.
    А вершина горы – цветник. Цирковой базар из людей и лыж. Всё яркое. Мы – клоуны. Вон мачо-красавец среди своих. Заботится он о них. И сам же гоняет лихо. Зовут его кажется Олег – Подслушала. – Олег Анатольевич. И он здесь, видно, он здесь здешняя звезда. Или кумир. А вон, вон какой ультра-упакованный в «фирмУ» распорядительный дядечка, главный, должно быть, организатор всего. Побежал, побежал, побежал…
    Но старт задерживается, что же он задерживается?!

    «Пойдёмте к нам в тренерскую чаю попьёте…» -- Да что же за наваждение! – А это сзади и так легко меня за плечо – здешний очень почтенный тренер. Это седой статный высокий горнолыжник – одет в утеплённое, как мы все, -- и он, ну, он очень «не новый», но сказать «старый» -- ну, невозможно про него: так он двигается лихо и вообще – подвижно живёт. А все, кто есть, к нему с почтением величайшим. Здешний старший тренер, может быть… А он ко мне почему-то, и – «чай»! (Я что – «чайник»?!) – Стартовать… Уже… Уже трансляция… Уже заговорила… Уже… «Внимание участников, старт второй попытки отменяется. Вторая попытка проводиться не будет.» -- Что?!. – «Повторяем… Решением оргкомитета соревнований вторая попытка наших соревнований проводиться не будет… Внимание участников, тренеров, родителей участников, вторая… отменяется… Просим всех освободить склоны и территорию комплекса… Судьям убрать…» …А вон они уже трассу вывинчивают, древки потащили…

    «Давайте, берите все свои лыжи.»
    В жаркой тренерской…
    «Располагайтесь, Анна, распоряжайтесь, закусывайте.» -- «А откуда вы про меня?..» -- «Ну! – стартовые протоколы, финишные… Ну и ваши нам, конечно, звонили: девочка, мол, наша приедет. Хорошая. А вы и правда стоите похвал.»
    Уютно было здесь и тепло. Ну, вот, так, как и должно быть возле горы. А колотило меня, даже, казалось руки подрагивали: вместо трассы – в уют… Стала расстёгивать ботинки…
    Вошёл мачо-Олег-Анатольевич. Тут у них, видно, все свои. – «Там плачут! Все. Дети, родители, тренеры. Такие соревнования. Все надеялись: прокатить, накатить, в очки попасть. Готовились… Всю ночь лыжи готовили, ехали кто откуда… Сказали: результаты гонки, зачёт, то есть, по одной, по первой попытке. – Решение судейской. А судейскую и не проводили. А очки по одной попытке начисляться не будут. А народ-то за очками приехал!..»
    «Надо успеть заправиться, -- поторопил старший. – Нас сейчас «зачистят»: на базе никто находиться не должен, должен приехать самый сам. Под него гору и освободили. Нет, мы торопиться не будем.
Сами придут, выгонят. Нам бы подкрепиться успеть.»
    Я: А кто придёт?
    СТАРШИЙ: Ну, кто у нас всем распоряжается… Начальник всего.

    Олег Анатольевич ушёл к своим. Вдвоём со старшим мы закусываем и закусили. Никто не приходил.
    СТАРШИЙ: Ваши нам сказали, что надо на вас посмотреть. Посмотрел. Вернётесь, скажете вашим, что я – мы! -- в восторге от их работы. То есть, от вашей, сударыня… А мы им и позвоним, и напишем.
    И без перехода…
    -- …Вот мы едем зигзагами по горе. -- Трасса так поставлена: поворачивать нужно. Слалом. Злобные силы стараются убрать лыжника из  дуги поворота: инерция, гравитация, центробежная сила. Чтобы им противостоять, нужно создать усилие, сопоставимое с их убирающим воздействием, но направленное туда, куда нам надо, а не куда им хочется: а нам -- вдоль по ходу поворота. – Ускорение! Нет поворота без ускорения. Не должно быть. В любом спорте, не только в лыжах. Это – взаимодействие с природой поворота. А у нас, в наших лыжах, наше ускоряющее усилие по ходу дуги врезает канты в гору, как ножи. Это – резаное скольжение, скоростное и надёжное. Этим ускоренным резаным скольжением необходимо управлять. Для этого необходимо знать место. Место для траектории. Для нахождения места необходимо придирчиво выстраивать изящную траекторию на трассе. Чтобы такое изящество сделалось естественным качеством лыжника, желательно – в ущерб филигранному отрабатыванию техники на ровной трассе, -- летать по буграм, гонять по нелепым склонам… Не сложно?
    Я: Нормально…
    СТАРШИЙ: Так вот, у вас, сударыня, всё это уже есть. Вы это делаете. ЛюбИте это в себе и культивируйте дальше!..
    За окном никакой спортивной и не-спортивной жизни давно уже не было. Снег да снег. Зимняя пустыня.
    Дверь приоткрыли. – «Сергей Александрович…» -- И Старший высунулся за дверь. И скоро забрался обратно и сказал: «Обувайтесь. Пойдём работать. Там «самый сам» -- не приехал. Тот, из-за которого все поджались и стали вдруг его ждать и из-за этого свернули соревнования, -- он не приехал. А приехал «не самый не сам» и он мечтает об инструкторах. Поработаем.»

    День был вовсю ещё светлым, но включили ночные светильники, и они как раз разгорались. Склон был абсолютно пуст, подъёмники крутились пустыми. Внизу горы и у нижних станций подъёмников перетаптывались кое-где мордоворотики. Тёмные, как большие насекомые на снегу. Без лыж, при рациях, при деле. По сторонам горы поодаль тоже такие же. А сама гора пустая… Не-ет! – ну как же не увидела: здесь же наверху дядечка стоит. Как же он такой незамечаемый. И вот к нему бежит-подкатывается пёстрый-главный распорядитель. Тоже без лыж. И Сергей Александрович и я на лыжах к ним прискрябываемся. Конечно это и есть «не самый не сам». И сам он совсем невзрачный. И небольшой. Утеплённый костюм на нём «на вырост». Новый серый очень фирменный. И сам «не самый» тоже серый – горным солнцем не избалован. Да каким горным! – как из подземелья, бледный, бедняжка. Но он-то – на лыжах. И как раз мы слышим, как он «пёстрому»: «А где же все?» -- «А всё. Всё закончилось. Все разъехались.» Это «Пёстрый». -- «А как же! Мне сказали, я как раз успею на вторую половину мероприятия, мне сказали, соревнования до вечера… Мне так хотелось посмотреть… Я же и награды привёз. Целый багаж…» -- «А вот ваш инструктор… Инструкторы, учителя…»
    «Серый» не только стоял на лыжах, он на них ещё и катался. С нормальным букетом технических извращений. – Закоренелый «чайник». Сергей Александрович поставил его в базовую стойку, поперёк склона медлительно спустились к учебной горке, здесь – в «плуг». Я-то по его серому лицу видела, что «плугом» он гневно недоволен, хотя прекрасно молчал. Сергей Александрович тоже его лицо видел. И объяснил, что «плуг» самый эффективный инструмент обучения управлению лыжами на склоне. – «Управлять лыжами – поворачивать. Чтобы повернуть, надо поставить лыжу на кант. Или обе лыжи на канты. Незакантованная лыжа не поворачивает. «Плуг» -- самое сильное средство для изучения кантования. Упражнения в «плуге» применяют все от новичка до чемпиона. «Плуг» -- совершенно спортивная техника: поднимаем в повороте внутреннюю лыжу, активно загружаем внешнюю, скользим на ней без соскальзывания – резаный плуг!»
    Сергей Александрович объяснял и показывал, я молча крутилась демонстратором, ученик молча выполнял всё, что просили и показывали, и со всё большим восторгом. «Не-самый-не-сам» оказался вполне ухватистым к горнолыжным повадкам, и ему очень нравилось, как у него теперь по-новому стало ловко получаться. Он сделался румяным и сплошь улыбался. Мы стали даже уже на крутяках зашаривать сопряжённые повороты, ну, нормальный новичковый годиль. Из своих шести лыжных палок ставили трассы и проходили их…

    С вершины нашей горы – мы-то уже с вершины катались – поодаль за оврагами видны были ещё какие-то горнолыжные склоны в лесу. Стартовые бугры с эстакадами, верхние станции подъёмников… Свет там сиял ярко, а спортивной жизни никакой тоже не наблюдалось. И были те склоны от остальной местности отгорожены сказочной стеной, везде, где только видно, -- эта стена. Очень высокая и вся, как архитектурное произведение, как красивые горные хижины. Но без окон… Но я и не успела вглядеться в этот сказочный мираж, -- Сергей Александрович поторопил меня вдруг собираться: кто-то из его друзей – а у него все – друзья – брал меня с собой в машину отвезти в здешний мой столичный дом.

           ………………………………………………………………

    …Хорошая машина, хорошее шоссе, очень хорошее. Широкое, вычищенное от снега до сухости, ярко освещённое в темноте вечера, с контруклонами и эстакадами. В машине ехали ещё здешние взрослые лыжники, может быть тренеры. Говорили. – «Эта дорога теперь наше бедствие. Раньше была старинная дорога-вертушка, сложная, раллисты на ней любили тренироваться, особенно зимой. Теперь – хай-вэй. Под высочайшее начальство. Которое сюда ещё и не ездит. А дорогу перекрывают вдоль и поперёк. Часто. Ждут. И тогда к нашим горам проехать нельзя. Просто по шоссе ездить нельзя совсем – всех прочь с дороги. И дорогу перейти нельзя: человек пошёл на другую сторону в магазин, и вдруг – назад дороги нет, оцепление, перекрыто – а дома ребёнок, плита, на плите… И так много часов…»
    Лыжники-пассажиры вскоре посходили. Куда-то к себе домой. Видно у них здесь кругом горнолыжные места… А кто-то дальше поехал. Молча.

                -----------------------------------------------

    -- …Хорошо! Хорошо мы с тобой стеллажи соорудили. На шурупах, на винтах. Хорошо разбирать. – Это я сразу, как приехала, тут же к Свечику в гости.
    -- Разбирать?
    -- Выселять будут меня.
    -- Выселять?
    -- В дирекции хотят всё сдавать в аренду.
    -- А на тебе же весь институт… Научная продукция… Ты сам…
    -- Уже не надо. Научная продукция, физики, инженерики – не нужны. Всё реорганизуется. Научные объединения устраиваются, какие-то ещё названия у этих их «устройств»… А наука там не нужна… Пойдём, -- лесик, костёрик!..
    -- А это всё куда вывозить?
    -- В дом, в квартиру. Я уже, вон, коробки картонные заготавливаю.
    -- Не влезет в квартиру.
    -- Не влезет…

    Высокие снежные стенки вытоптанного нами капонирчика показывали историю зимы: слои снегопадов, оттепели. Белое нежное, серое жёсткое. А на дне нашей ямки горел наш костёр чистым огнём без дыма… Лес снова был совсем притихшим. Молча сообщал глубокое непонимаемое знание. Но и понятное без вопросов и ответов. Полная гармония. Всё должно быть, как есть. Лес это знание преподавал собой, тем, какой он есть: какие деревья и подлесок, и как они стоят в своём лесу. Сосны большие и светлые, а ёлки – есть большие тоже, очень большие, а есть и небольшие, между сосен кое-где, а есть и маленькие совсем. А берёзы тоже есть, и они почти невидимые, прозрачные, и в разных местах расставлены…

    -- …На ёлку выбросился, клепанул и ходу. У немцев радиоразведка изумительная была. Сразу примчатся, зажмут, пропал тогда. Поэтому на ключе работали с немыслимой скоростью… Антенну выбросил на ёлку, отклепал своё, рацию на холку и уходи, беги, путай следы.
    Это опять дядя-Сява, Свечик наш. Что же это я нечаянно сказала, а он и пошёл рассказывать, рассказывать?
    -- …Арестовали отца… И мать тоже – скоро, сразу за ним почти. И я у бабушки. А меня ловят, забрать чтобы.
    -- В детский дом?
    -- В колонию, в лагерь. Я же чей сын-то. Врага народа. И я бегаю, скрываюсь. Беспризорничаю. Когда один, а когда в «приличном обществе».  Воруем, конечно. Иногда к бабушке тайно наведываюсь, экипировку подправить. А война уже, война идёт вовсю. Бабушка-то и сама бедствует вовсе. Тут узнаём мы – ну, те, с кем «путешествовали», -- узнали, что формируются из несовершеннолетних секретные подразделения для войны. Узнал, где. Пошёл, всё про себя соврал, возраст прибавил. А я здоровый тогда был, спортивный. Был ещё и образованный шибко, два языка знал. Ну это – родители. Но про образованность я ничего не сказал. – Взяли. – Разведчики-диверсанты парашютисты. Учили.  Жестоко. Учили на ключе работать: азбука Морзе, шифры. Прыгать, конечно, с неба вниз по всякому. Учили… -- учили тому, что делать человеку не надо никогда… Но… -- не по-другому… А пацанам и девчонкам…
    -- А девчонки?!
    -- А были. Были девушки… Подростки, шантрапа, отчаянные, на всё готовые, всему наученные. Потому и набирали таких, что на всё… «Сталинские соколы», было такое наименование для наших…
    -- А чему…
    -- А тому, скажем, что нельзя раненых своих оставлять. Таких, кто не способен дальше задание выполнять. Мы должны были их… Такой для нас всегда приказ…
    …Свечик замолчал и молчал, и молчал… Огонь костра гипнотизировал, бесконечность начиналась в тёмной невидимости леса…
    -- …У нас была девушка в группе. Она была даже чуть старше наших, но чуть-чуть совсем, чуть-чуть. И она была красивая, не сказать, как. И мы все любили её… Ну, любили и были влюблены… Нормально… Нас выбросили тогда ночью. – Нас часто ночью бросали. – И она приземлилась на дерево и сломала бедро…
    -- И…
    -- И больше я не буду рассказывать. – Сказал, повернулся и пошёл от костра. И сразу не видно его стало, исчез. Но я-то знала и чувствовала, что он здесь. Но он был невидим. А костёр горел высоко и ярко. В темноте, которая наступила непонятно когда…

                -----------------------------------------------------------

    …Вот Аня… -- не сделает ли Аня нам доклад… -- это будет вне программы, но ты-то, наверное, справишься – расскажи нам о том, как организм спортсмена приспосабливается выполнять свою спортивную работу. Что в теле его происходит? – Это учительница нашей биологии, Ульяна Валерьевна…

    Я: О-ой, «что происходит»… Когда спортсмен начинает выполнять спортивные действия, в организме спортсмена начинается…

    ИЗ КЛАССА: Ой, что начинается!..

    Я: «Ой, что начинается»… Сначала спортсмен начинает хотеть делать то, что предстоит сделать.

    Ульяна Валерьевна:  Волевой посыл?

    Я:  Да. Волю к действию генерирует. И тут надо начать разминку. Без разминки действовать трудно. – На одной воле…
    Волевой посыл – это нервный импульс. Управляющий сигнал --  включать в дело сразу всё. Весь ресурс организма. Всё для выполнения того, что назначенного спортивной задачей. – Это спорт, он требует предельного максимума.

    Из класса:  Запредельного.

    Я:  Запредельного. И организм его выдаёт. Он это может. Генерализованный адаптационный синдром, называется. – Стрессовая реакция.

    У. В.:  Молодец, Аня, знаешь. Молодец! И как же это проявляется?

    Я:  В спорте задачи большей частью двигательные, значит, первое дело – мышцы. Первый сигнал – готовность мышц пустить в работу тот энергетический запас, который в самих мышцах. Этого запаса хватает только на спринт. Но – и сразу же сигнал системам обеспечения работы. Это главные системы жизнеобеспечения организма – сердечно-сосудистая и дыхательная. Но и – сразу же сигнал вступить в действие системам гуморальной регуляции. Вместе с нейрорегуляцией эти системы будут управлять всей деятельностью работающего организма… Уф-a!

    Класс:  Уфф…

    Я:  …Гуморальные. – Жидкие, значит. Это, прежде всего,  гормоны стрессовой реакции, это гормоны надпочечников, адреналин вот.

    Из класса:  Ура, адреналин! Герои спорта…

    Я:  Ну, там ещё норадреналин может выделиться. А он может обусловливать бурные опасения…вместо героизма… Да. И всё это выбрасывается в сосудистое русло. Сердце начинает сокращаться чаще, а сосуды расширяются, и по ним уже проходит много крови, гораздо больше, чем в покое. И дыхание становится глубже и чаще, чтобы больше обогащать кровь кислородом, который кровь доставит мышечным клеткам, чтобы сжигать в них энергетические вещества для получения работы. – Двигаться же надо! – И в мозг: соображать надо, как двигаться. – И к сердцу: ему же кровь гнать по всем сосудам.

    У. В.:  А к желудку? Ко внутренним органам?

    Я:  Нет. Туда доставка крови ограничена. – Всё для работы…

    Класс:  Всё для победы!

    Я:  Тут же печень, селезёнка выбрасывают депонированную кровь, эритроциты. В покое они припрятаны, а для работы выбрасываются, чтобы транспортировать и транспортировать кислород к мускулам, чтобы он сжигал энергетические вещества в клетках мышц и получалась бы энергия работы, движения… А уже включились в дело ферменты обслуживающие углеводный и белковый обмен для пополнения мышечных клеток энергетическими веществами… А чтобы всё это запустить, разминка очень желательна: разогреть и растянуть мышцы, сухожилия, связки суставов. А одновременно настройка на то, что сделать предстоит, и концентрация на предстоящем…. Разминка, настройка, концентрация. И – пошло-поехало.

    У. В.:  И едет и едет?

    Я:  Едет.

    У.:  А потом?

    Я:  Усталость.

    У:  И не едет?

    Я:  Ой…

    В классе тоже тихонько: «Ой!..».

    Я:  В результате работы в организме образуются и накапливаются продукты распада рабочего обмена веществ. Они не то чтобы вредные для организма, они даже организм оздоравливают потом когда-то, но во время работы, когда их становится много, они делают продолжение этой работы невозможным. Это вот как. – Эти продукты энергетического распада меняют биохимический состав внутренних сред организма так, что управляющий нервный импульс не может передаваться к мышцам. Эти вещества тормозят его передачу в соединениях нервных волокон, и мышцы не получают команду и не могут работать; спортсмен, человек, тогда не может уже выполнять нужные движения, он вовсе не может двигаться, падает от усталости… Это биологически целесообразный механизм: организм оберегает себя от изнеможения…

    Из класса:  Во Анька объясняет, во знает!..

    Из класса:  Так у неё мать врачиха – супер!..

    Я:  …И вот, спортивную задачу выполнить не всегда удаётся.

    У.:  И что тут делать?

    Я:  Хотеть. Хотеть сделать.

    У.:  Но биохимия…

    Я:  …Но биохимия… -- Всё биохимия: рождение волевого импульса – нервного сигнала – биохимия. Электрохимия – передача импульса к мышцам. И энергетика мышечных клеток, и обеспечение мышц энергией, и невозможность передачи нервного сигнала… Всё – биохимия… И остаётся только хотеть, сильно хотеть…

    У.:  И – воля меняет биохимию? – Ты молодец, ты хорошо рассказываешь не школьный материал. – Так что, может существовать «биохимия воли»?!

    Я (я пожимаю плечами):  Надо сильно хотеть. Так. Не по-другому.

    У.:  Получается?

    Я:  Не всегда, как хотелось…         

                ----------------------------------------------------------


    …Точно попадать. Попадать надо точно. А как?..

    -- Так. Забыть. Забыли сегодняшний стиль. Ходим, как тридцать лет назад ходили. Тогда падающих древок не было. Лыжи под флаг и плечо под флаг.
    -- А траектория? Она ж длиннее…
    -- А давайте попробуем стремиться не к краткости пути, а к качеству скольжения. Которое сможет нам обеспечить высокую скорость, ускорение. А краткий путь – это придётся тормозить. Торможение – потеря скорости. Торможение – потеря управляемости… -- Поэтому – ищем качество скольжения!..
    Это Михална проводит тренировку. Опять спец-слалом.
    -- …Сейчас в слаломе установка: рубить древки всем своим существом. Потому, что с древками можно не считаться. И с телом спортсмена… Считается, что можно не считаться. Тогда-то, давно, считаться было необходимо. Будем пробовать, как тогда. -- «Подлизываться» к древку учтиво и точно. Качественная траектория чтобы…

    -- …Чтобы скорость по ходу дуги не терялась, а…

    -- …Попробуем секундомером замерить…

    -- …А сейчас идём свой слалом, как ходят сейчас. Рубим древки всеми руками, всем телом. И душой. Всеми щитками, всей защитой. И нападением…
    -- …Выверяем время прохождения. Секундомер. Что он нам говорит?
    -- …Медленнее?..

    -- …Ходим отрезки трасс. Короткие технические отрезки. Вворачиваем качественные лыжные дуги под флаг и «боксируем» древки. Но точность дуги -- во-первых. Боксирование – сдержанно, как будто между делом, чтобы это боксирование не портило стиль поворотов.

    -- …А теперь -- полная трасса. Полная. И рубашить сполна. Качество и ярость. Но качества – больше…

    …Но какая же усталость-то!.. По-олная…

                ………………………………………………….

    «Горескоп…»
    …Школа, урок, математика, ДЮК, задание, думаем. Тишина и тишина. Из тишины ни с того, ни с сего – Фролов: «Горескоп…» -- Что сказал? Зачем? Фролов всегда молчит и молчит, но редко-редко и ни с того ни с сего вдруг выдаст так выдаст.
    ДЮК:  ???!
    ФРОЛОВ:  Горескоп. – Прибор, который обнаруживает горе и измеряет его параметры. Придумал. Изобретаю.
    ДЮК:  А у тебя… -- оно?
    ФРОЛОВ:  Всё хорошо!
    В КЛАССЕ:  Прекрасная маркиза!
    -- И хороши у нас дела?
    -- Дела у прокурора…
    -- А в каких единицах? Единица горя – какая?
    -- Беда, беда…
    -- А в чём выражается? Описать надо!
    Гвалт. Это у ДЮКа на уроках запросто. Задание его вмиг забыто с восторгом. И ДЮК сам в общеклассный восторг с восторгом включился: Хорошая тема. Для нашей математики. Развиваем?
    Все запрыгали, конечно, заорали. – Ой! Ой! Ой!
    ДЮК:  Ой-ё-ёй… Мечтаем о счастье, рассуждаем про горе. Или о чём?
    ФРОЛОВ:  Ноль с минусом…
    Что опять сказал? И опять гвалт: Счастье! Нет, счастье! Про счастье! О счастье! Горя не надо! Не надо го…
    ДЮК:  …Придумываем определения интересующих нас явлений. Тогда, может быть, сумеем их исследовать и измерить.
    ГВАЛТ КЛАССА:  Счастье неуловимо!
    -- Ничего, частицы улавливают неуловимые, и мы постараемся.
    -- Реб-бята! Ловим счастье. Счастье! На удачу не размениваемся.
    -- Так что же такое, счастье-то?
    -- В одном старом фильме говорилось: «Счастье, когда утром хочется на работу, а вечером домой.»!
    -- А какой размер должен быть у счастья?
    -- «Шара». Только «шара», только один размер.
    -- …Безразмерный…
    ДЮК:  «Шара» -- это нечто бесконечно большое? – На современном деловом слэнге, -- а?
    ИЗ ГВАЛТА:  Ага…
    -- Вот и не выходит единица измерения.
    -- Счастья мало? Или как?
    -- Или как. Бесконечно низкая вероятность возможности…
    ФРОЛОВ:  …Отрицательная… Приятно, мечтая о счастье, забывать о вселенной отрицания счастья…
    ДЮК:  …У тебя?
    ФРОЛОВ:  …Всё хорошо.
    Класс:  …Прекрасная маркиза…
    ДЮК:  Приехали. Увязли. И хорошо. И готовы ли мы сейчас же бросить свою исследовательскую технику в болотах неисследуемого счастья и – независимо от счастья, от счастливости своей или несчастливости – обратить себя вновь к решению нашей решаемой задачи? А то, не знаю, как со счастьем, а удачи в дневниках не будет точно.
    Вот так сказал Дмитрий Юрьч, и сделалась тишина. Тишина решания. Тишина и тишина. В сделавшейся тишине – Фролов: «Ноль с минусом…» -- И снова совершенная тишина.      
      
                     ----------------------------------------------------

    …Спалось, спалось, спалось…
    А «проснулось» от жаркости. Солнце в окна шпарило прямо. В окна поезда. И нагрело всё внутри. Парниковый эффект. В этот поезд сели мы вечером, поздно. Со страшной бессонной усталостью после самолёта и всяких с лыжами-чехлами-багажами скитаний-ожиданий-перетаскиваний, а билетов на поезд не было, а поезд пустой оказался… И нам бы свалиться только, свалиться бы!.. И – свалились. – «Отопление не работает, -- сказала проводница.» И надавала нам матрацев и одеял. Гору. И мы под ними, в них… А вагон – мягкий. Спать – широко. И глубоко. Пригрелись сразу и пропали, и нет нас…
    Солнце шпарило и прогрело вагон внутри. Потому что шторки на окнах, которые мы пытались на окна натянуть, чтобы меньше дуло, они плохо натягивались, а теперь, оказалось, вовсе разъехались, и солнце лупило всем теплом, и стёкла оконные стали совсем не замороженные, чистые, а за окнами – сказка. – Маленькие узорные горы сделанные специально для сказки… Не маленькие, нет: это передний план гор завораживал витиеватыми тонкими узорами сказочных росписей, а дальше-выше этот «передний план» другие горы поднимали и поднимали в небо и в небо! Той же расписной сказкой. Как вставилась в окно, так и оторваться не могла. Горы всё узорчатыми были и всё меняли узоры и расположение узоров. Маленькая когда была, попалась мне такая маленькая трубочка, «калейдоскоп» называется, смотришь в неё, там узоры сверкают, поворачиваешь, узоры меняются. И не повторяются никогда. И любуешься, не налюбуешься. Очень тогда я эту штуку берегла… А железная дорога, по которой сейчас наш поезд катит, она по дну долины в этих горах проложена, а долина и дорога сказочно извиваются, и солнце через окна бросается по вагону туда-сюда. И узоры горной сказки за окнами – не повторяются!
    …Стали останавливаться и стояли подолгу. Даже и не на станциях, а на природе. Но и на станцию приехали, стали выгружаться. Фиолетовые сумерки намечались. Из поезда повылезали ещё такие, как мы, тоже с лыжами, из других вагонов. Сложили багажи на платформе. – Надо дальше куда-то. Тренеры пошли узнавать, куда и как. Тут обнаружилось, что наших, тех, кто на наши соревнования едут, их на станции очень много. Маленькая станцийка, маленький старенький вокзальчик. И везде кустятся «клумбы»: яркие одежды и багажи-лыжи-чехлы. Внутри вокзальчика совсем битком: снаружи-то морозит. Это они, значит предыдущим поездом приехали. А чего же это они дальше никуда не двинулись, почему они здесь? Тут обнаружилось, что по всей станции, по железной дороге и кругом, непонятно где, но везде, присутствуют непонятные военные какие-то. То есть одинаковые, вроде бы, люди, в одинаковой форме и с каким-то оружием. И они оказались незамечаемыми. – Сразу они как-то и не разгляделись, а потом вдруг их много-много, и они тут так, как будто так и должно быть. А это их форма, а она у них замечательная: чуть темнее снега, чуть светлее грязи и, сразу видно, очень хорошая это у них одежда – для зимних путешествий по горам, тёплая, толстая, удобно сидит. И, наверное, лёгкая. И, наверное, в ней можно трое суток в снегах жить и не замёрзнуть… А лица у них – одинаковые тоже, как форма, и – никакие. Даже и как будто улыбаются слегка или могут улыбнуться, и даже и доброжелательными могут быть, но и сразу сомнений нет: никакого желания добра от них быть не может: контакта нет, биологического нет контакта. Они – другие, в другом измерении; но и сомнения в них никакого в том, что с нашим измерением они должны делать, что им угодно… И с рациями все, с рациями.
    Тренеры вернулись. В общем так: это не наша станция, до нашей ещё сколько-то километров, не много, но – много. Не доехали. Это поезд остановили, а нас из поезда высадили. А туда дальше нельзя. Нельзя, потому что запретили.
    «…не знаем… Приказ… Держать периметр…»
    -- Вокруг чего?
    «Зона. Туда нельзя…»
    -- Так соревнования там у нас. Пол-страны съезжается!..
    «Зона закрыта.»
    -- На сколько?
    «До окончания.» – Сказал один из «потусторонних». – «До распоряжения!» -- Перебил его другой.
    -- Это же старты у нас!..
    «Всё.»
    Это их главненький, наверное. Это я разговор слышу. – Наши-то, тренеры и ребята тоже, подошли, спрашивают. – А «главненький», -- это я себе придумала, что он у них, у «потусторонних», главный – он такой же, как остальные по экипировке, не видно различия, а – главный. Сомнений нет… 
    …Спросили. Изумились. Разбрелись. Расселись на багажах. Сидим.

    Ха! – сидим: удалось пробраться в станционное здание, малюсенький вокзальчик, тесно туда набились те, кто вместились. (А кто и не вместились!) Но! – ты-то (то есть, я) и вовсе (ура!) у батареи оказалась, в тёплом тепле, -- книжку доставай, читай-сиди, …Нюра!.. А ведь неизвестно, что дальше-то будет, ну совсем, ну ничего. Не известно… – Вот и сиди на багажах, сиди, читай… В неизвестности, как в невесомости. А что ты можешь?

    «Могущество»!.. «Всемогущество»… «Власть»… «Властелин»… «Владеть»… Во, ещё: «Сделаться лидером»!
    Это Петрович. Это он, значит, слова из текста наковырял, из книжки из моей. Навис, значит, незаметно над душой и вот, значит, читает из-за плеча. Ай-я-яй!.. А тут много всяких в тесноте над душой висят. Но как же я Петровича-то не учуяла!
    -- Был великий бегун, стайер, Питер Снелл, всех обыгрывал. Он говаривал, что нет ничего глупее тактики лидирования… Всех оббегал. А был наш бегун, стайер, Владимир Куц. Всех обыгрывал. Лидировал. Почти всегда. Он зачем лидировал? А у него силища была и волища – непомерные; и он выбегал вперёд, чтобы задать свою тактику бега. Её назвали «Рваный бег»: он ускорялся и тащил за собой забег, и конкуренты старались его не упустить, тянулись за ним и изматывались, и отставали. А он сбавлял темп, пробегал медленнее, а соперники старались его догнать и изматывались, а он опять бежал быстрее. Так выигрывал. Но он очень сильно бежал, мог позволить себе любую тактику… Давно это было, Аня, в давние времена, почти что сразу после динозавров…
    -- Пётр Петрович! Здесь лидировать значит руководить другими, управлять ими, властвовать.
    -- Значит он, лидер, впереди всех и лихо всеми управляет! А если он сзади руководит? Но тогда он  -- аутсайдер…
    -- Ну, Пётр Петрович!..
    -- Ну такую книжищу на себе через родину таранить, да при таком ещё тяжёлом багаже!
    -- Но сейчас все читают такие книги. Ну, те, кто читает. Надо знать, что читает…
    -- Враг?
    -- Друг, Пётр Петрович, друг, друзья, подруги!..
    -- Ладно, а про счастье там есть? Я у тебя через плечо – никогда ведь не простишь: но это не письмо и не дневник, а книга – не вычитал ни разу слова «счастье». Нету… И, -- Аня, Аня, Аня, это ж какими немощными надо себя считать, чтобы столько твердить о могуществе!..
    Сказал и пошёл себе – ввернулся в пространство плотно висящих в зальчике тел, исчез. А в книге пошло подробное описание сложного ритуального спец-инструментария для чудесного достижения власти над другими людьми. Всякие штуки, которые нужно непременно добывать, а добыть их почти невозможно, а надо добыть непременно, по-другому – никак. И, чтобы добыть, -- и поиски, и обман, и драки, и сражения убийственные, и потери, и вблизи, и в далёкой дали, то есть путешествия, значит. Военизированные экспедиции. И так во всю толщину книги. Со счастьем, правда, было… -- никак. Ну, это, может, пока. А потом может… А сколько времени я зачитывалась-то? А подняла голову – народ выходит из зальчика вокзального. Все потянулись выходить. А все – это наши с лыжами, то есть, такие, как мы; не-лыжного народа-то и не видно, вроде… За окнами же уже и темно совсем…
    Из уходящего народа вывернулся Петрович: «Счастье привалило. Неожиданно. Друзья тут нашлись.» – Всюду Петрович друзей находит! – «Зовут покататься. Народ-то наш весь сейчас на поезд пошёл садиться. Поезд подали – назад ехать. Все и едут – раз соревнования отменили. – Куда ж? А мы остаёмся. Ребята тут приглашают покататься. Они фрирайдеры, на целинном катании специализируются. Места здесь знают. А эти края – целинный рай. Снега – невпроворот. Тут куда-то вбок в горы надо ехать, рудник там, посёлок рудничный. Как-то там они забазироваться предполагают. Нас позвали. Их, вроде, семеро, нас четверо. У нас же дни остаются до обратного самолёта – соревновательные наши дни. Остаёмся?»
    -- Ну, Пёт-Петрович, мы же фигуры пассивные…
    -- Ничего себе, пассивные они!..

              …………………………………………………………

    …Грузовик-вездеход вроде армейского. Кузов железный с брезентом. Снаружи брезента темнота непроницаемая и метель непроницаемая. Внутри непроницаемая темнота и непроницаемый холод. Называется «дубак». – Стр-рашный: мороз взялся крепчать, а после тепла вокзала сразу-сразу тело насквозь стало прихватывать и прохватывать безжалостным оледенением… И вой машины, трудный вой и вой, и вой. И в гору, всё в гору. И лезла машина сильно.
    «Разувайся!» -- Ничего себе Петрович выдаёт! Он, оказывается, в тесноте кузова прямо напротив меня и за ногу меня берёт уже. – «Знаешь, где надо греть ступни, когда замёрзнут? На животе у товарища по путешествию: самое тёплое место. – Альпинистские дела!» -- Тепла никакого я не почувствовала. Что-т-то выдумал Петрович? – Никакого тепла не было на петровичевом животе. Вообще ничего не почувствовала. Но с вежливым недоумением ноги свои выдёргивать не стала оттуда, куда Петрович их поместил. И тут-то, тут-то… -- Ступни-то, пальцы-то оказывается уже потеряли чувствительность от замерзания. Незаметно. Ничего не чувствовали уже. А тут так заломило!.. – Да-а… Не задаром достаются науки альпинистам!..
    А вокруг по кузову железному – бум-бум, бум-бум – ногами топают-притопывают невидимые в темноте спутники…

                -----------
----------------------------------------


    …Заигрывание с невесомостью!..
    Снег – никакой и огромный. И бездонный, и летящий. Лыжи в глубине снега, будто и нет их. -- Летят в невесомость снега. А верхний слой пухового этого снега накатывает волной на наклонные твои бёдра и, как морской прибой на картинках к сказкам, завивается гребнем перед пузом и физиономией вперёд вниз в долину. Взлетает и разлетается пухом. Можно падать, перекувыркиваться в этом снегу, не изменив при этом скорости спуска, по ходу подставлять под себя лыжи снова и снова мчаться на лыжах, которые снова в глубине снега, и лететь, лететь дальше в глубину долины. А солнце то подсветит белизну, а то снег-пух замутит и верх, и низ, и солнце, и кругом всё. А мороз-мороз… -- благодушный мороз, хороший…

                ………………………………………………..

    Старое рудничное общежитие. Оно наверху горы вместе с постройками возле входа в подземные выработки. – Внутрь горы, ну, это не про нас… Общежитие – бревенчатый барак. Печки. Топить надо. Дрова таскать, пилить, колоть. Печки дымят. Но тепло, если протопить, и дым тогда куда-то девается. При входе в гору есть душ для рабочих. Голый бетон душевой, почерневший, а хорошо – помыться-то. И столовая – простая и дешёвая. И рабочие – они оттуда из горы в робах страшных тёмных, -- и мы, яркие, как тропические птицы, неприлично, неудобно. Но эти горные супермены к нам почему-то благожелательны. Улыбаются: светятся глазами и зубами из грязно-чёрных лиц.
    И вот отсюда сверху вниз-то – пожалуйста, рассекай снега в любую сторону. А подниматься? – А сам посёлок рудника внизу в долине. Рабочий народ там живёт. И по долине – дорога. И от этой дороги дальше по склонам гор другие дороги забираются наверх. Вьются круто. По дорогам машины возят грузы и рабочих. Рабочих возят специальные страшные большие вездеходы, на них вагончики установлены. А в вагончиках тепло и жарко – отопление. И вот мы спускаемся, и надо попадать к дорогам. Там рабочий транспорт нас подбирает. Договорились. Но это если в вагончике место есть для нас. Иногда ждать приходится. Но – здорово!

    «Главное, подгадывать маршрут спуска, чтобы уклон всё время был, чтобы к дороге выкатиться. А то застрянешь на ровном, и карабкайся по шею в снегу.»
    Склоны с переменным рельефом, то круто, то выполаживание. Лес на склонах, но много прогалин, полян больших, и между деревьями тоже можно шустрить, но только кое-где, а есть места, где лес очень плотный. А лес большой и хвойный. Запах – одуряющий!..
    «Главное – запас скорости на выполаживаниях: а то остановит и – мордой вперёд!»
    Наши фрирайдовские гиды – матёрые целинщики. У них и лыжи специальные для катания по целине: широкие и не жёсткие. Ну а мы на просмотровых своих засаживаем: стартовые бережём – вдруг камень «найдёшь». Я пока не находила. – Склоны не каменистые и снега умопомрачительно много.
    «Если найдёшь дроп…»
    «…Дроп?.. дроп… -- падение, падать…»
    «Это ситуация, когда с уступа над вертикальной стенкой надо прыгать в глубину. И толкайся и прыгай, приземление топчи понаглее, -- при таком снеге, глядишь, и обойдётся, продавишь… Этот регион – снежный рай, уникальные места по количеству снега!» -- Это нас учат новые друзья Петровича, которые взяли нас с собой на этот рудник.
    …А вот уже поднимаемся пешком. По этому снегу. В невидимый бесконечный верх. Лыжи на плече, лица в снег. Торим себе тропу по плечу отрога. Бесконечно и почти на месте. Лезем-лезем. А эти, старшие, рассказывают, что были времена, вот так вот топтали – готовили трассы. Когда, бывало, сверху топтали; это, если подъёмник работал, – поднимались на подъёмнике, брались за руки шеренгами и вниз по будущей трассе – участники соревнований, судьи, тренеры, а и туристы тоже, какие если здесь оказывались. А когда и снизу – как сверху -- тоже так же по шею в снегу. А то – опять они рассказывают – бывало, да, бывало, скоростной спуск ходили – пешком поднимались. Ладно, слалом, – спуск…

    «Техника в целине такая же, как и на плотной укатанной трассе, как на льду, как на буграх. Всё то же, только всегда готовность убраться в заднюю позицию: снег может придержать.» -- Это уже Петрович. – «Та же техника. И нежелательно делать ошибки в технике. Пухлая целина, как сейчас вот, может технические ошибки простить, но плотный целинный снег, и уж сырой, оттепельный – он накажет… А кататься по целине – необходимо для мастера. А великий чемпион Жан-Клод Килли говорил, что лучший отдых для лыжника – катание по целине.»

    …Наотдыха-а-ались! Ног нет совсем, чем дальше кататься-то?! – В обычной-то жизни специально по целине не катаемся, так просвистишь другой раз, куда по назначению надо, а тут, ну, …ук-ката-ались! Ноги не ходят, не шевелятся…

    …Целинщики поют песни. Странные, романтичные, самодельные какие-то. Наверно, древние, из тех времён, когда пешком трассы топтали… Вечер, печка, чайник, тепло. Ноги опять как будто новые – ну, это если ими не шевелить… Разные песни, там про снег пушистый, про кого-то чудного, который намазал лыжи, поехал в горы, а потом – «аллилуйя»… И про высоченные белые вершины в голубом, которые притягивают облака, которые называют «белыми флагами». И про костры над водой ночью, и про поезда, которые… И меня в мечтательность клонит и в сон клонит, а тут приходит откуда-то старший у целинщиков, -- а он их всех постарше и сухонький, маленький, ловкенький, и добренький очень. Симпатичный. Говорит, открыли район, куда нас не пустили, нет оцепления, сняли. Можно поехать, куда ехали. На место наших соревнований. – Вдруг и подъёмники там работают?..

       …………………………………………………………………      

    …Небо серое и потеплело. Над совершенно пустыми горами крутятся совершенно пустые подъёмники. Ни-ко-го…
    Девственный глубоченный снег, что на трассах, что в лесу. И не поймёшь и где что. Бело и грандиозно. Целинщиков наших, мне кажется, трясёт мелкая дрожь восторга: такой подарок. – Гоняй!
    Гоняем…
    «Свежий снег на твёрдой подложке трасс – самый комфортный подарок для чайника целины!» -- Это кто-то из наших целинщиков объяснил...
    «Ну, здесь до твёрдого копать и копать… Шурфы… Когда в давней древности в Америке были одни, там, Олимпийские Игры, перед их началом прошли страшные дожди и снега почти не осталось. Взялись возить его на трассы.» – Это Петрович стал рассказывать. – «Навозили и трассы подготовили. А тут упал страшный снегопад, трассы и все горы потонули в снегу и в лавинах. А участники уже здесь. Организаторы в ужасе: как трассы готовить?! А француз там был, сам чемпион-расчемпион, поднялся наверх – на подъёмнике? на вертолёте? – и прохватил по занесённой спусковой трассе… В вихрях снега… Ну, потом другие стали кататься. Снег с трасс убрали, подготовили трассы. Француз этот выиграл спуск. – Легенды!.. А спуск у женщин выиграла тогда девятнадцатилетняя девочка, американка. Через день в гиганте она была второй. – Серебро. – И сказала репортёрам: «Я решила бросить спорт. Мне слишком не везёт!» -- …Ну, бросила – не бросила… Кажется, марьяж у ней вышел с австрийцем, тоже чемпионистым…
    …Аня, давай прохватим по спуску. В вихрях снега…»

    Вот он, самый, самый, самый… О нём даже рассказывают – по всей стране рассказывают – голосом потише обычного… Участок, кусок здешней трассы скоростного спуска – крутяк. Длинный, долгий, затяжной. Громадный, во взгляд не помещается. Выстрел дальнобойный, бездна, стенка. С подъёмника не оглядеть… Ну, ладно, сейчас здесь снег. Скорости адской спусковой не поймаешь. – А что поймаешь?!.

    …Искатали мы спуск, всё искатали, трассы все и их окрестности, и лес стали искатывать. Все целинные наслаждения чтобы… Нас здесь трое наших с Петровичем: двое пацанов и я. Ну а целинщики, они своё раскатывают. Своё блаженство снежное. Красавцы-мастера. Молодцы они, что нас тормознули, не дали домой уехать.
    «Вот, по лесу «кулуары топтать» – надо ж изящно. То есть, без технических ошибок.» -- Это инструктирует Петрович. – «…А потеплело, вы ж чувствуете, снег тяжёлым делается. – И что ж… значит… – Безупречность техники! -- Можно и плугом и даже по такой целине, -- если плуг технически безупречный. А если в тесном кулуаре, для частых быстрых поворотов – техника такая же, как на буграх: нажали в снег лыжами, получили упругую отдачу, подхватили лыжи и на поверхности снега сунули их в новое направление.»

      …………………………………………………………….

    …Ночью за окном над чёрными горами, которые вместе с чёрным небом редкие огни непонятные проползают…

          …………………………………………………………….

    …Серое утро и подморозило. Серый звон природы. Лёгкое оледенение. Крутятся подъёмники. Стоят ратраки. И опять – ни-ко-го… Э-э-эй-е-ей! – трассы-то укатаны. Вот это… -- Подготовлены, твёрдые -- паркет! По краям красные сетки-отбойники… Так вот что за огни ночью по небу ползали – ратраки по горам трассы готовили…
    Канатчики к Петровичу. Ну, правильно, знают – к кому же ещё: «Не приехал…»
    -- Кто не приехал?
    -- Кого ждали. Который должен был приехать… Ну, – не приехал… -- А соляр-то отпущен, энергию дают, мы работаем, вы – тренируйтесь. Раз соревнования-то ваши отменили, а вы здесь…

    Вота-а!..
    «А вот и поехали. Просмотрим, мы как раз на просмотровых лыжах, присмотримся поотпускаемся, а там… Разметка не стоит, а трасса – вот она. Свободная!» -- Это Петрович вещает, а мы с ребятами молчим молча. А он дальше нам проповедует…
    «Не спешим. Скрябаемся. Соскальзываем, останавливаемся, смотрим. Трасса должна успеть познакомиться с вами, а, может, даже и полюбить вас… Заодно и прогладим дорогу-то…»

    Прогладили…
    «Переобуваемся в спусковое.»  -- Петрович нам… И поднялись вновь и уже на стартовых лыжах начали накатывать, прохватывать, «стрелять» отрезки. Кусочки. Как катаются детки с горки. Только горки наши побольше детских. А так, -- спустимся – утормозимся, соберёмся на очередном бугре, стоим, смотрим, всматриваемся в следующий отрезок. Так дети решаются на спуск, выбрав-придумав себе какой пострашнее. Ну мы-то не в решительность играем. Нам надо придумать как проехать, чтобы знать, как кусок проходится, чтобы потом куски сочленить, и прохватывать их уже без «пит-стопов» (слово смешное – остановился, попил и…), а ходу-то тогда будет ой-ой ой… И чтобы потом, когда-то потом, скоро совсем, но не сейчас, идти подряд всё сверху донизу со страшным диким ходом. (Топить на всю мазуту, на все деньги. – Сумеется ли?!) А сейчас сочинить, как сочленить, имея в виду, всё время имея в виду (и сосущее под ложечкой, и щемящее внизу живота, и упорное-уверенное) осознание прохождения всей трассы. И для этого сейчас… -- постоим-постоим, отпустимся-отпустимся – затяжной отрезок, снова раком-боком-соскальзыванием-утормаживаемся. Стоим. Дальше прицеливаемся, дорогу себе готовим.
    Много раз. Точки остановок-прицеливаний меняем, простреливаем – то спад с выкатом, то пару дуг сопрягаем…
    Вот она – настоящая наша трасса!..

    И стали ходить длинными затянутыми кусками…

    «Теперь без утеплённых.»
    Это значит, мы теперь не в утеплённых костюмах, без них, обряженные в облегающие обтекаемые спусковые комбинезоны. Голые, считай. В свистящий воздух, как острый топор в бездну. Ничто не держит.

    «В высокой стойке.»
    Это мы пока не садимся в низкую аэродинамическую обтекаемую стойку. Используем обычную стойку и полную амплитуду сгибаний-разгибаний ног и корпуса – неровности рельефа обрабатываем.

    …С бугров летаем…

    …В острый воздух валимся со свистом.

    …И вот он, спад в бездну. Белый страх. Который крутил нами задолго-задолго до того, как мы его здесь увидели. а тогда ещё, когда-когда трепетали всем существом, заворожённо прислушиваясь к рассказам о нём. Такая достопримечательность этой трассы.
    И мы его проходим. Этот наш страх. И можно его проходить… В два полёта. И поднимает-тащит! Но есть, где приземляться… Но обнаружился ещё полётик. С приземлением на косой уходящий склон. Не успеешь зацепиться, -- в лесу шашлыком заторчишь.

    «Это место будем изучать аккуратно: здесь на въезде на бугор – рано и сильно прыгать опережающим, чтобы бугор не успел выплюнуть, чтобы лететь-лететь и на спину бугра, на спад хватило места приземлиться, и мгновенно чтобы в поворот. Не унесло чтобы. На соревновательной скорости это затруднительно.»

    На станции канатки к Петровичу, к нам, здешний кто-то, начальник он, наверное: «Вот вам рации, четыре штуки, можете друг другу отмахивать, что трасса свободна. Но кроме вас на горе никого. Пустая гора. Друзья ваши в лесу. Всё-таки вам на всякий случай. Посмотрите друг за другом с бугров-то. Поотпускаетесь. Можно и даже в режиме нон-стоп.»

    И был нон-стоп…

    «В низкой стойке высиживаем, где можно.»

    И высиживаем… Вдохновенный восторг, когда скорость не может больше увеличичаться!.. Властвование над невесомостью падения в бездну… Или это она властвует?.. Оно?.. Или совместное властвование? Над восторгом. 

                -------------------------------------------------

    Лыжный наш курорт (или он там лыжный центр) наполнился, заполнился, забит уже, а едут, приезжают ещё, ещё – лыжно-сноубордической толпой. Гигантской. Это из окрестных мест съезжаются на выходные. Ну, а мы – всё Наши здесь деньки закончились, нам к поезду и к самолёту.
    Дело к вечеру, в голубоватых сумерках по пологим снежным уклонам волочим багажи в долину. Далеко. А навстречу плывут желтоватые огни: шахтёры идут, и у каждого лампа. Которая горит и светит. А ещё светло и светить вовсе и не надо. А лампы горят. Шахтёры идут не спеша. По одиночке или маленькими группами по широкому пространству белых, голубых уже в сумерках уклонов.
    Жёлтые огни плывут, покачиваясь, в безразмерной пустоте сероватых сумерек…

                             ----------------------------------------------------

    …Опять сосны в снегу. Но за окнами – и снег, и сосны. Свечик в больнице. Я у него.
    «Нет. Соберусь духом, отдохну здесь, отдохну, обследуюсь, попритворяюсь в волю и… -- соберусь духом: стану снова собой самим…»
    Нет, здесь уютно даже, в этой обители, в больнице в этой, то есть. Но вот печаль: как помочь встать тому, у кого сил нет подняться?.. Помогать – как?!. Вот звери, они, когда возле своего упавшего, который с ними не бежит, наверное, также в тоске недоумения … А как помочь?..
    «…Стану собой, и ты меня по лесику потаскаешь на беговых. Немного. Станешь ветер передо мной рассекать, а то меня с лыжни сдует…»
    -- Это ты меня с собой таскал и с родителями Я ж помню прекрасно это, когда задники ваших лыж уходят из-под носа, а я стараюсь-упираюсь не отстать, раскатиться, разогнаться.
    -- Это ты же совсем маленькая была, никакусенькая… И помнишь?
    -- Да помню прекрасно, вот каждой клеткой мышечной, каждым нервиком, вот, как будто сейчас вот из леса прибежали… А когда иногда разгонюсь-разгонюсь из последнего вдохновения и по соседней лыжне обогнать вас сумею, -- ну, праздник!..
    -- А мы думали, убежать от тебя никак не можем, -- во, ребёнок!
    -- Ну и вот, -- отчего я вся в лыжах-то? Оттуда... Дядя-Сява, а дух, он – что? И как его собирать?.. Собираться с ним?
    -- Нет, нет. Сейчас нет. Сейчас дух собирать не буду. Нет. Не сейчас. Сейчас расслабить, распустить, освободить… дух. Разобрать. Разобраться. Не собираться… А дух…
    Дядя-Сява замолчал и молчал, и думал, но как будто и не думал, а так молчал, бездумно. И сказал… – Информация – феномен Бытия пока не изученный. Хотя все им, ею, то есть, информацией, пользуются. – Успешно! -- …Инженеры, конечно, Простые люди, народы, индустрия, Цивилизация. И всё у всех получается, -- здорово получается: пользоваться информацией. Но никто пока не знает, как она живёт. Откуда берётся и куда девается… Как, тоже вот, энергия. Физика ведь не вполне представляет, что такое «энергия». Но так называемая наша Цивилизация энергией пользуется вовсю – «святых выноси». Настолько успешно пользуется.
    Вот ты слышала, читала – «святой дух». – «Человек жив святым духом.» То есть такие обстоятельства у человека в его жизни, что жить он не должен, а он жив. Жив святым духом… Вот. Ты слышала. А я видел. Сам  участвовал. В таком житье-бытье. Такие бывали обстоятельства. Такие обстоятельства, что жить невозможно. Невозможно жить, и многие, многие, многие уходят. Из жизни. Но некоторые не уходят, а удерживаются… И там, если присматриваться, высокий дух держит жизнь. Только он, не по-другому. А по-другому не объяснить.
    А низкий дух – погибание… Вождь Народов когда подох, стали выпускать – не сразу, совсем не сразу, не скоро – стали народ выпускать из тюрем, из лагерей. Я, когда вышел, стал родителей искать. Ну, отца-то расстреляли, а мать я надеялся отыскать. И нашёл. На высылке она была после отсидки. – Но это только к вопросу о том, почему мы тут здешние жители. – А вот о духе: мать рассказывала, как в самые невыносимые периоды бытия «там», когда совсем «доходила» -- ну, это, когда жизни в жизни уже нет, -- вспоминала, остатками сознания, заставляла себя вспоминать английские тексты – многих авторов она помнила наизусть, прозаиков, поэтов, а память у неё была изумительная, и знала она несколько языков блестяще. И вот, вспоминала и повторяла. Или она молча сочиняла диалоги на английском и твердила их про себя, и это в любых страшно чудовищных обстоятельствах… -- чтобы не потерять себя. Не потеряла… Разные, вот, способы возвышения духа…
    -- А война?
    -- …Бытиё на переднем крае Бытия – можно так сказать? – и переход в небытиё на этом крае – они предполагают отбирание бытующих и погибающих здесь по высокости человеческих качеств. И заставляют эти качества брать, откуда хочешь, и выкладывать. И, без таких качеств, состояться личности – на этом крае переднем -- невозможно… Но тоже и сказать, что гибельные условия непременно воспитывают высокую личность, не шибко корректно будет: мясорубка-то – какой уж воспитатель…
    -- Наша историчка нам говорила: «То, что нас не убивает, делает нас сильнее.» -- Вот что-то так, в этом роде.
    -- Ой ли! Тоже не так. Что не убьёт, может искалечить. Надорвать, опустошить и личность, и тело этой личности. Вот, бывает, человек – герой, подвигов наделал, и вот он вдруг -- руина самого себя, собственной своей души. Разрушился и рухнул. Это если ещё и физически не искалечен.
    -- Дядь-Сяв.., а если б не было войны?
    -- Ой, ну ой! – Ну жили бы и жили. Без смерти, что ж не жить. Без жизни, вот, жить – не прожить…
    …Мы, как война кончилась, стали ходить на каток… Наши собирались, девчата, ребята, возвращались тогда, кто откуда, после войны сразу – ну, это те, кто возвращался, -- и повадились ходить на катки. – Катки тогда почему-то хорошо заливали. Да… А за лыжи уже позже взялись, да…
    -- Свечик.., -- а слава? Без славы?.. Нам, вот, говорят…
    -- «Без божества, без вдохновенья, без слёз, без жизни, без любви…» -- Это скороговоркой, отвлечённо; а дальше медленно. – Без слёз-то, вот, никуда, никак… Без жизни… -- Слава -- удел политруков…
    -- А «политруки»?..
    -- … А политруки… -- должность такая: народ в огонь гнать. И чтобы – без вариантов. А теперь – политручьи должности теперь по-другому называются – политруки на мочилове славу делают, кормятся… бизнесом таким. Трупоедским. Сытно… «Мочилово» -- лагерный термин, блатной: это когда очень много убийств, то есть «мокрухи». Славу делать из мокрухи – грех!

             -------------------------------------------------------

    Позёмка резкая беловатая по серому льдистому. Пупок. Круто, закрыто, на гнутом на рельефе -- слалом. Петрович поставил. Вворачиваем.

             ……………………………………………………..

    -- …Так ты позволяешь себе… -- Это Антонина Гавриловна, учитель истории. – Себе позволяешь ставить под сомнение героизм…
Я:  …Героизм героев… Не позволяю.
Антонина Гавриловна:  Народа!
Я:  Людей жалко.
А. Г.:  Ах! Людей ей жалко, видите ли. А величие державы? Слава победы! -- Победы!.. С таким твоим подходом к истории страны жалеть придётся тебя. – Тебя-а!
Я:  Если будет, кому…            
А. Г.:  А?! – А ты что в школе все годы делала?!.Тебе… И даже экстернат тебе не поможет. Даже… -- при таком твоём этом всегда… Свою историю надо любить!
Из класса:  Или жалеть?
А. Г.:  Кто?
В классе (дурковато):  Кто?.. Кто?..
Из класса (дурачась):  Жал-леть!.. Надо быть безжалостными. К… истории.
А. Г.:  Кто? Кто?!
В классе:  А – кто? -- …А конь в пальто.
Из класса:  Любить нужно будущую историю. Прошлую можно жалеть.
А. Г.: Что-что-что-что!? – Всем встать!

           ………………………………………………………………

    Острая беловатая позёмка по серому леденистому. Бугры. Гигант. Михална трассу поставила по всему простору горы. – Скоростюга!.. Много сегодня нас на тренировке. Трассу в канавы укопали, несмотря на то, что склон как бы жёсткий. Да и с брустверами, и со снегом со свежим… И – хорошо: мне практика – ходить по разбитой трассе. На приличных-то соревнованиях мне-то стартовать из последних номеров. По ямам. Готовься, …Нюра!

                ………………………………………………………….

    Пошло-поехало. – Дом – школа – гора – больница, больница, Свечик, дом, гора…

…Отец:  Ну, наверное, тебе есть смысл сейчас подумать об экстернате…
Мать:  Учитывая твой теперешний образ жизни…
Отец:  Спортивный…
Мать:  И образ высказываний… -- спортивный…
Отец:  Да!..
Мать:  Строптивый, то есть…
Отец:  Спортивный!..
    «Это же они что – в школе оба побывали что ли?!.»
Отец:  Ладно-ладно, нет-нет, экстерном ты, вот, какая сейчас ты есть, лучше сможешь подготовиться к…
Мать:  Ко всему…

                ----------------------------------------------------------
                ---------------------------------------------

    …Самые-Самые горы…
    Мы поедем в Самые-Самые горы!
    Мы уже едем!!!

    Они видны из очень далёкого далёка. Они далеко-далеко, как будто их нет – так они далеко, -- а они есть, они висят далёким небом и сияют там ослепительно. И там их много-много. И мы уже едем к ним.
    Дорога – шоссе – тянула извивы свои по подножьям предгорий, а в горы всё не втягивалась. А горы как бы сбоку стояли себе полу-небом, сказочным небытиём немыслимо далеко, -- загадочные декорации заоблачной жизни, и разные все такие, -- взгляд не вытянуть из небесной их еле-различимости, не оторваться, разглядывая. Белые. Сверкающие.
    Только вот предгорные холмы и бугры скрывают и закрывают любимую уже и уже даже изученную взглядом панораму. Но она, исчезнув было, вспыхивает снова ярче и ближе. Но уже не во всю ширину. – Это дорога вдруг стала наконец втягиваться в горы, повернулась лицом прямо к вершинам. Ну как – прямо? Она вертится по долине петлями с одного берега на другой. А долина, она то распадается широко-широко, то становится сурово тесной, и этой тесниной прорезает нависшую горную гряду. Скалы, громоздясь, уходят вверх и вверх. А по дну долины горный поток, он в теснинах собран в огромные камни, бурный, мутный, сердитый, безразличный, громкий – внутри автобуса оглушает его гром; а когда долина становится широкой, поток распадается на большие и маленькие руслица и шелестит дружелюбно по гальке и между большими валунами. А по склонам, по скалам леса. Тоже – то густо, то пусто. То они непролазные по оврагам притоков, а то лезут по скалам, лезут по уступам и без уступов и кусты тесные, и сосны высоченные, а то лысое всё… А впереди  наверху над долиной наша, наверное, гора. Главная, наверное, гора. Стоит. Ослепительная. Идеально белая!

    …Вот долина опять неожиданно сделалась широкой, наполнилась пологими холмами, здесь в главный поток реки с обеих сторон из уютных долинок вливались полноводные притоки, и здесь от главной дороги пошли ответвления в обе стороны, одна из дорог уводила в таинственную узкую долинку, в леса и загадочно там терялась, другая в другую сторону извивалась по широким холмам к верховьям другого притока. Там широко расположилось селение, наверное, большое. И оно, рассмотреть его тоже не удаётся, оно завораживает горной романтикой, может быть воображаемой, …да нет – горы-то настоящие. И здесь Лермонтов, конечно, Пушкин, ну, кто? – Ну все горняки-романтики. Поэты гор. И душа взлетает, летит над горами!
    …А наша дорога пошла в глубину, -- здесь долина делается узким глубоким ущельем, прорезает огромный хребет, который громоздится высоченными обрывами, деревья и кусты карабкаются по скалам, устраивают свои стоянки на их уступах. – Прямо альпинисты!.. И тени кругом, и никаких впереди белых сияний, а только ближние горы – суровые высоченные стены.
    …Наш автобус – в нём все только наши едут, все багажные кладовые багажами нашими забиты, в проходе между креслами чехлы с лыжами горой, вязанки древок – и все наши в нашем автобусе спят. Спят и им не до гор. А я и не знаю, до чего им, я назад не смотрю, я на самом переднем сиденье перед лобовым стеклом справа от шофёра и смотрю-смотрю-смотрю… И вдруг орёл над дорогой вперёд от автобуса улетает, низко летит, несёт в когтях змею. Огромный орёл, широченные крылья, змея здоровая, толстая, извивается. И змея, и орёл одной расцветки, охристо-песчаные, под цвет местности. Тяжело орёл высоту набирает, но разогнался вверх, в сторону ушёл к скальным высотам.
    …Проехали…

                ……………………………………………………

    …Это летние соревнования горнолыжников. И сноубордисты тренируются и соревнуются тут. -- Высокое высокогорье. Здесь со снегом хорошо круглый год. А сейчас начало лета. Соревнования эти в последнее время каждый год здесь устраивают, традиционные они, значит. А мне, вот, в первый раз доведётся в них участвовать. А участников приезжает – и сейчас приехали – туча. И участники – ну, дети, в основном; ну, не совсем уж дети-дети, но молодёжь -- очень молодёжная. Сильнейшие сюда не заглядывают, они где-то в более цивилизованных местах кантуются, а сильные едут, и сейчас приехали: а соревнования включены во внутреннюю квалификационную систему страны, значит можно сделать на них очки, можно улучшить свои квалификационные очки. Можно здорово улучшить. -- Раз сильные с неплохими очками участвовать будут. Для этого юнцовая толпа сюда и собирается. Не только для этого: здесь до соревнований все проводят тренировочный сбор, и можно подкататься и очень даже и очень улучшить технику и все свои кондиции. – Лето: ничто не отрывает от лыж. -- И ещё на соревнованиях подкататься – получить классный соревновательный опыт на полноценных трассах. А главное, -- главное! -- здесь праздник гор…

    «Господь сделал горы для того, чтобы люди могли к нему приближаться.» -- Это Воскресенский, тот самый «не новый» тренер-мудрец, Сергей Александрович, опять великолепный, во всей красе, он здесь, он среди организаторов этих соревнований.
    – Смотрите, вон кругом вершины-легенды толпой толпятся несметной. Ещё и в очереди, чтобы на них полюбовались. Альпинистские сказки. Сказания.
    Это мы сейчас там, где потом будут старты соревновательных трасс, очень высоко. Над миром гор. Ну как – над: тут и ближе, и дальше вершины и вершины, некоторые выше того места, где мы топчемся, а некоторые на такой же высоте. Но мы – мы – в мире гор, мы влиты в безграничное пространство белых вершин, мы здесь, мы  живём в этом пространстве!..

            …………………………………………………………..
               
    -- Это место – стариннейший центр горопроходства, место альпинистских лагерей. И именно альпинисты подарили эти свои горы горным лыжам. – Стали кататься здесь на лыжах. Ой, как давно это началось!.. Предложили устроить здесь горнолыжный центр. Стали строить. Строила тогда вся страна, все граждане гордились, что вот у нас появляется свой современный горнолыжный курорт, да какой! И полюбили обретаться здесь, как в горнолыжной Шамбале. Оказаться здесь считалось счастливейшим счастьем. И было счастьем… Теперь наши граждане от наших гор как-то поотворачивались…
    …Это рассказывает великий тренер Воскресенский. А мы кругом небольшой толпой оказались, благоговейно рассказу внимаем. На самом деле не внимаем, стоим, отдыхаем, горы вдыхаем, воздух искрами звенящий, невесомый. Он и нас, невесомых, возносит, уносит в простор вершин. Дух захватывает! Стоим, отдыхаем, обвиснув на палках на своих, расслабленные, как сопли. Морды уронив, морды солнцем уже прикопчённые, тяжеловатые уже такие морды, весомые… А чего обвисли, чего отдыхаем? – А укатались уже. И высокогорье высокое…
    -- В самый разгар спортивного процветания лыжного этого нашего центра несколько лет подряд поздней весной проводились здесь замечательные соревнования. Это время, когда Кубок Мира уже прошёл, никаких важных стартов нет, и сильнейшие гонщики мира взялись сюда приезжать тогда. Их звали – они ехали. С удовольствием.
    -- Призовой фонд?
    -- Никакой. И призы – пустяковые. Но – какие горы! И какая здесь атмосфера была… Соревновалась наша сборная и -- …лучшие мировые звёзды. Спец-слалом и гигант, спуск не проводился. Как-то гигант выиграл швейцарец, а он как раз тогда чемпион Мира в гиганте был, -- и он и тут гигант выиграл. – И он после финиша после награждения вон там в горной хижине в кафе налил в ботинок в горнолыжный шампанского и пустил по окружающим.
    -- Лихо!
    -- Круто!
    -- А это он с ноги ботинок снял со своей и в него шампанское налил или это он новый ботинок добыл откуда-то под шампанское?
    -- От фирмачей?
    -- Не знаю, я был не близко. Все пили…
    -- А наши как там тогда выступали?
    -- А… -- неплохо, очень неплохо.
    -- А вы?
    -- А я не был тогда уже среди сильнейших… Но мне посчастливилось быть открывающим на тех стартах.

                ………………………………………………………..

    …У нас в программе слалом, гигант, спуск. Склоны подготовлены, трассы поставлены, тренируем всё. Все три дисциплины.

    -- Этот спуск, он больше супер-гигант. Очень технически сложный. – Это Михална, она сюда нас привезла, Петровича жалко здесь нет, но на него не нашлось финансирования – сюда его командировать. Да и Михална, вроде, за свои приехала. Жалко им нас без  опеки отправлять гоняться. Да мы без них сюда бы и не попали… -- Верхняя часть трассы – виражи на крутяке, широкие, закрытые, но ходу навалом, если не заскрестись. А после виражей прямой спад, совсем крутой, в яму – ух!..
    Мы с Михалной, -- только наши  ребята, -- стоим на бугре под крутяком с виражами и ямой, и с этого бугра обозреваем трассу скоростного спуска, который «больше супер-гигант». А горы не обозреваем, -- они обозревают нас. И мы – ну не одна же я такая чувствительная, наверное, -- чувствуем «взгляды» гор со всех сторон. А мы изучаем трассу.
    -- И в яме скорости будет… -- Михална не использует слова, чтобы объяснить, какая скорость будет в яме, но её беззвучные пантомимические действия убеждают. – Даже если скрестись в виражах, после спада – он же отвесный – скорости в яме… -- ух! Но из ямы уход сразу вбок на косую. Здесь надо высиживать скорость, какую кто урвал. А если поймал хороший ход!.. А косая вся в ступеньках окажется – участники нарежут, лыжами цепляться будут. И косая эта овражки пересекает, они выплёвывать в полёты будут, значит, сгибайся-разгибайся, лови гору лыжами и сразу-сразу-сразу снова в стойку в низкую – скорость высиживать… А после этой косой – вираж размашистый и косая в обратную сторону. Ну, там уж после второй косой дело к финишу, всё больше прямо-прямо, только полёты. Но прыгать вы умеете. Всё! – Нырнули, поскребли выкатывать финишную часть!..

                ………………………………………………………

    Мы живём наверху. А все живут внизу в долине. А мы наверху возле трасс. Утром там внизу из гостиниц все потянулись и сплотились в толпу у подъёмника, очередь, давка с лыжами, и пока-пока все наверх переподнимаются… А мы-то тут. Всегда тут. Тренируемся.
    Летом на ледниках снег ночами «прихватывает» холодом и ветром, он заледеневает и становится твёрдым, как камень. И ранним утром он тоже твёрдый. Часов в десять его начинает «отпускать». – Солнце!.. А с пол-двенадцатого – каша. Солнце шпарит, и снег превращается в вязкую зернистую кашу. До вечера, пока кашу опять не прихватит холод.
    Мы наверху здесь обитаем в «помещениях». Про то, что здесь обитать можно, может, Михална только и знает – по древней своей памяти от былых времён. Здесь нет уюта и удобств, зато лыжи надеваем и снимаем у порога, и трассы рядом. А на удобства и уют в гостиницах в долине у нас денег нет всё равно.
    К вечеру все вниз, гора пустая, мы ставим свою трассу и проглаживаем лыжами мягкий мокрый тяжёлый снег на полотне трассы. А уже дохнул над склонами прохладненький ветерочек и трасса «схватилась», зазвенела льдом. По звону мы успеваем пару раз прохватить по ней (подъёмник работает ещё) и оставляем трассу до утра.               
    …Утром трасса… -- Утром… -- утро это ранняя просветлённая сказка горного мира… Который звенит, но звон беззвучен, потому, что мир гор огромен. Звени – не звени.
    Трасса утром – заглаженный наждак. С ночи укутанный тонкой предохранительной алмазной плёнкой инея. Мы начинаем с разминки и нового просмотра знакомой с вечера трассы. И убираем бесцеремонно эту драгоценную упаковку. Под ней звонкий сероватый ледяной мелкозернистый фирн. Издали он голубой. Древки в него вмёрзли мёртво. Тоже искрятся алмазными стразами инея. Но мы уже взялись за своё, и – голая пластмасса хлёстко падающих древок, бескомпромиссное резанье острыми кантами льда горы… -- поехали!..

    Раз в несколько дней Михална спускает нас в долину. На целый день. С раннего утра, нижние ещё не начали подниматься, ещё, наверное, у нижней станции толпу только сплачивают, а мы с первой кабиной на подъёмнике вниз. Тут Михална нам такое мнение преподаёт, -- что снег, когда это только снег, лёд, снежные горы, это очень утомляет, утомляет всё человечье существо спортсмена. Мы этого не замечаем, нормально рвёмся на трассы, но Михална считает, что надо чередовать циклы снежных дней с отдыхом в долине… Рвёмся-то мы рвёмся на снег, но когда… – нет, ещё не внизу – когда подъёмник зависает, миновав снежные языки, ещё только зависает высоко над бесснежьем долины… -- Отдохновение какое-то вдруг.   
    …Летом снега в долине нет. Снег выше, на ледниках и снежниках. В долине лето. Лето в высокогорье короткое. И оно торопится быть. Всею зеленью, травой и цветами. Которые тут же становятся ягодами. Мы ухаем с неба в это земное неистовство, как из праздника в праздник: из праздника вечного снега в праздник горного лета. Здесь журчат и гремят по камням потоки зарождающихся рек; здесь баскетбол, теннис, люди ходят туда-сюда не-снежные, не лыжные, баранов и коров гоняют…

    Снег уходит наверх. Вытаиваивают его языки, по которым спускались к промежуточной станции подъёмника. Сняв лыжи на снегу, приходится идти к подъёмнику по жидкой каменистой грязи, мило журчащей мелкими ручеёчками талой воды, -- всего несколько шагов идти, но потом надо мыть и отмазывать ботинки мокрым зернистым снегом.
    С полудня, да нет, ещё и раньше, на леднике жара. Хочется быть на лыжах голой, загорать и проветриваться. Михална запрещает. – «О! – порно-лыжный спорт им…» -- Правильно делает: стоит без одежды  прилечь на фирновую крупу, даже когда она каша, даже на слабом ходу, -- тело в горошек и в полоску. А у нас ходА не слабые. И Михална, в дни, когда мы наверху, после утренней тренировки гонит нас отдыхать до тренировки вечерней…
 
    Нас Михална бережёт, подпитывает таёжными и пчелиными снадобьями – может, древними, может, секретными. Это чтобы мы легче к горам приспосабливались. Здесь же уже жёсткое высокогорье. Которое встречает новичков горной болезнью – «горнячкой». – У народа головы болят, попростужались кое-кто, а мы ничего. И быт налажен. Сами еду себе готовим на кухне «промежуточного пункта». Группы идут на маршрут через «пункт». Восходители, очумевшие от своего груза на первом этапе восхождения и ужасающиеся перспективе тащить его дальше, оставляют нам часть своей провизии. – Спасибо за спонсирование спорта!..
 
    А на склонах всё серьёзно: дело к гонке.
Михална: Настраивайтесь по-маленьку: работать, как всегда, -- старательно. Конкуренты сами себя измотают.

   Вот они, симпатичные, любимые – мои! – слалом и гигант на склонах, в пространствах между скал; рельеф – бугры и впадины, очень смачный – всех проверит, измотает; ну а я постараюсь… Помягче с ним… и атаковать побольше. Постараюсь. Тщательно. Без упрёка. И без страха? Ладно, без страха, со страхом – без упрёка. А конкуренты сами себя измотают… И спуск… -- спуск, спуск, спуск – не замазать, не замазать, не замазать ход – изловчиться и не «сыграть очком»!..

    Какие люди понаехали. Ведь эти соревнования изначально любительские, самодеятельные, самодельные. А получилось, что возведены в высший ранг. Потому что проводятся, как никакие другие – такой экстра-классный уровень и подготовки, и организации, и судейства. А главный организатор – интересный тоже дядька. – Главный, а не важничает, доброжелательный, может всякий к нему подойти с чем угодно. И лазает везде, и работает какие уже сутки. И невзрачный, и… – красавец. Как многие здесь…

    Но главный красавец, красавец красавцев… -- приехал сюда тот самый, тот, «околостоличный» Анатольич (Шмелёв его фамилия – узналось), ребят своих привёз. Все – залюбуешься. Все с одинаковым завитком в технике поворотов. Элегантным…
    Но нет, как же красив сам красавец!

    Но подбираются хронометры к началу…

    И – о! – Вознесенский – первый открывающий на трассе. – Уговорили… Интересно, он во всех дисциплинах открывающим будет? И – какая эталонная изящная техника. Учитесь, пока… -- пока посчастливливается!..
    И… -- мы – сейчас-сейчас, скоро-скоро… Чуть-чуть задерживается представление… Среди вселенской пантомимы гор… Среди неподвижного танца вершин… И только вершины, только вершины – долин нет. Нет, как будто и не бывает. Как будто не надо никогда туда спускаться. Да и – не надо!

    Но – сейчас, сейчас, сейчас!..

           …………………………………………………………..    

    -- Не, ну ты где девку такую нашла?!
    -- В капусте. Ты чё, не знаешь, где их находят? Кто ищет, тот всегда найдёт.
    -- Да нет, да ты в натуре…
    -- А я честно. У нас там в городе гора, у горы выкат на ровное, на ровном -- огороды, на огородах жители капусту сажают; в начале зимы очень мешает: мёрзлые кочерыжки торчат, -- пока их снег  засыпет. Ну а эти, мелочь, с неба, – куда? – они на выкат все и соскальзывют. Там и находим. – Чего и искать!
    Это я слышу. Но не вижу. И меня не видят. Это Михална. И тренеры из разных мест. И это у них… -- перепалка, не перепалка – беседа. После заседания «судейской» по итогам соревнований обсуждение их, итогов, «в неформальной обстановке». И я не вижу, кто там «беседует», а по голосу только Михалну идентифицирую, остальные… -- так, угадываются. Или не угадываются.
    -- Коллега мой, -- это Михална опять, -- в основном, в той капусте их находит; мне иногда одалживает – прокатить. А я ему своих.
    -- Ну не, ну ладно, -- слаломА, но в спуске, в спуске… -- она ж не весит ничего, в ней ни силы, ни веса.
    -- Ну да, маленькая, -- и воздух не успевает её заметить, вот она и валит камнем вниз без сопротивления воздуха. Быстро, конечно.
    -- Ладно, болтаешь ты опять. Столько привезти всем!.. Столько привезти…
    -- Случайно. – Михална так лениво-беззлобно.
    -- Случайно! – Во всех трёх видах?!
    -- А! – Хронометраж. Какая бригада хронометристов приехала? – Мы же стариннейшие друзья. Может и помогли. – Ну, раскуражилась Михална! – Кто быстро едет, тому и время помогает. А чё! -- Даже и у хронометра может дух захватить.
    -- Ага! Ага! И надо проверить! Что-то твои все быстро проехали.
    -- А проверьте. Протест подайте. Отмените итоги соревнований. Заново проведём. Мои ещё раз прокОтятся. С удовольствием… Во! --  Ещё допинг вспомните, проверьте.
    -- О! Ого, ага! Ну да, недаром слух: она своих средствами лесными потчует.
    -- Ведьма.
    -- Ну да, ведьма. Но допинг-контроля-то у нас нет!
    -- Да у нас простые старые препараты, -- это Михална, доброжелательно, вальяжно так, -- вы их по запаху определите.
    -- Что?!
    -- Скипидар. Средство для скорости с древнейших времён. Вы к спортсмену сзади зайдите, хоть до старта, хоть после финиша, пригнитесь и понюхайте.
    -- Да ты… да нам, да как!.. Издеваться над нами!..
    -- В процессе подготовки скользящей поверхности лыж к гонке мы применяем скипидар. А вы куда нос совать предполагали?..

    Ну как такую любить будут? Определённые люди в определённых кругах.

                …………………………………………………

    …Ну и проехали…

    О! – А тут приехали – наверное они «богатенькие буратины» -- приехали кататься с вертолётом по нетронутым снегам отдаленных склонов. Завидно. Вот, ждут своего вертолёта. Такие яркие, разэкипированные. Напевают: «Вагончик тронется – перрон останется…». А потом у них тот же мотивчик, но уже: «Подъёмник тронется – нога останется.». А вертолётик всё не летит.  И уже даже и посмотреть не удастся на шикарных фрирайдеров. У нас-то ведь – всё!.. 
    …Всё…

    «…Оставляя в горах своё сердце…»

                        ---------------------------------------------------   
               

    …Откуда они взялись, но взялись: чужеродное всем и всему большое копошащееся тело на платформе вокзала. Многотельное, но единое тело. Прикопошились к вагону, где были мы. Стали грудиться здесь возле. Стали грузиться в наш вагон. Большие тяжеленные у них сумки. Железо что ли внутри? -- Парни-мужики здоровенные в камуфляже. Грязные, грозные. Пьяные, выпившие. И грязный у них багаж и одежда, и лица, и руки – грязью пропитанные, и заполирована на них и в них эта их грязь, как составляющая их обличья и их сути. Заталкиваться стали в вагон, копошась, напряжённо весёлые, пьяные, сумки не пролезают… И… -- затолкались…
    «Ха! Базука у девочки.»
    «Хороший чехол для «пэ-зэ-эр-ка». Он у ней там. Молодец!»
    «Расчехлишь – стрельнёшь!»
    Пол-вагона они заняли. Другая половина, где и мы расположились, разношёрстный народец вокруг нас, не боевой вовсе, -- поднапряглась. Поджались не-боевые-разношёрстные. – Кому хочется принудительных развлечений. Но эти замкнулись в своём грустном веселье, в своей половине гудели, вскрикивали иногда, но стихали постепенно.
   
    «…Надо жить… И можно жить!..» -- Он смотрел из конца вагона на меня. И сквозь меня. Из их камуфляжного конца вагона сквозь вагон, сквозь меня, сквозь всё. -- Дядька, тоже в камуфляже, как и остальные камуфляжные богатыри, но, наверное, постарше других. И тоже хронически загрязнённый. Но единственный не пьяный. И он, наверное, ничего не говорил, молчал. А тут сказал вот это. И смотрел на меня. И я поняла, почувствовала точно, что должна подойти к нему и смотреть на него, и слушать. Если он будет говорить. И я пошла через вагон. Подошла и стояла, а он смотрел на меня прямо и сквозь меня и молчал. Ну да, наверное их старший. Командир. Старший. Не пьяный. И он заплакал и стал плакать, не изменив положения тела и выражения лица… -- «Базука… Девочка… Лыжи… Делай лыжи! Делай, что делаешь, и будет пусть, как будет. И будет, может быть, как надо…Потому, что ты делаешь то, что надо.» -- Сказал и стал снова молчать. И плакал. И слёзы, очень прозрачные стекали по его непрозрачному лицу. Ну, такое лицо у него было, грязное. – Не грязное, наверное, а прокопчённое, грязью пропитанное. А слёзы – аккуратные, большие. Много. Из открытых глаз по открытому лицу. Он их не скрывал. Видно, надо ему было, чтобы я смотрела и видела. Я и смотрела. – «Делай, девочка, делай, что делаешь. А братва, – может, проспится и увидит тогда красоту жизни. Вместо героизма смерти… Всё можно вмиг размазать в потроха, а надо жить!.. Делай, что делаешь, тебе же это нравится!..» -- Круглыми глазами смотрел он сквозь слёзы, сквозь меня, сквозь всё. И я на него смотрела. И чувствовала, что ему необходимо, чтобы я была тут, не уходила, не отворачивалась. Смотрела, чтобы. Я и смотрела. Долго. И он молчал. И сказал: «Надо, чтобы люди заплакали и просветлели.» -- и молчал опять. Долго. Поднял вдруг руки – плечи горизонтально, предплечья вертикально вверх, ладони открытые вперёд. Смотрел теперь прямо на меня. В меня. Я поняла, что всё, что надо уйти, и пошла в наш конец вагона. А как только повернулась, чтобы идти, вдруг обнаружила, что не вижу пути: глаза залиты слезами. И лицо в слезах. Слёзы по пузу каплами сливаются…

    …Полка моя верхняя боковая, ветер в плохое окно задувает, но – лето. Лето, тепло… В камуфляжной половине тишина ещё вдруг вспыхивала невпопад и неразборчиво кусками гибельно грустных песен, но стихло скоро всё совсем. Усталые там они, наверное. Да и тут все усталые. И вечер и ночь…

    Утром поздно. Половина вагона пуста. Первое, что увидела, -- …чехол с лыжами («базука» моя), он туго набитый (лыжи там, несколько пар, переложенные мягкими шмотками) и он перетянут стропами поперёк в нескольких местах, и он вертикально стоит, не помещался, потому что, по-другому, а в середине этого моего чехла под стропу подсунута роза. Большая красная на длинном стебле.

                                …………………………………………………….

    …О-Фэ-Пэ. Общефизическая подготовка. Лето. Дома.

    Бежать. Бежать-бежать-бежать-бежать. Сначала вяло. Медленно, нехотя, с отвращением почти. И не почти, -- правда, с отвращением: это ж не в охотку, когда изредка по чуть-чуть; а это система подготовки, которая обрушилась на тебя, прожевала, проглотила и сделала тебя собой. Давно и навечно. Какое удовольствие?! – Бр-р-ра!.. И так и надо начинать движение на разминке, даже, если на этот раз – вот на этот – отвращения никакого нет, а есть, скажем, как раз благодушное удовольствие.
    Начинать ковылять нехотя, еле-еле, вяло-вяло. Чтобы организм (бедный!) – тело, воля, сила, дух – о, дух, конечно же, дух! – запустился в перестройку из никакого покоя в рабочее, тяжело работающее, очень тяжело работающее состояние. Ни в коем случае не думать об организме – «бедный». Он – богатый, весёлый, ну, …сдержанно весёлый, внутренне улыбающийся… Надо дать перестроиться телу, -- прежде всего, это сердечно-сосудистая система – на способность делать работу. И надо настроить дух на… -- на готовность на всё.
    Сердце – по зову сердца – гонит кровь мощнее – мышцам, им работу делать, им кислород от лёгких, им то да сё, там биохимическая фабрика, от которой работа самих мышц; и сосуды всего тела расширяются, чтобы крови больше пропускать, и большие сосуды, и мелкие, и самые-самые мелкие. И, чтобы всё запустилось, уже гормоны, ферменты – куча их – выброшены в кровь, в лимфу, куда надо, -- железами, тканями, всем, что должно их выбрасывать… -- Организм весёлый. Работает. Бежит или скачет, плывёт, кувыркается…
    Такие разминки готовят организм к радостной переносимости  любой спортивной работы. Такие разминки делаются перед любой тренировкой или перед соревнованиями. Ну – должны делаться. Но бывают другие разминки. Называются «ударные». Это – с места в карьер. Сразу в бурный спурт, в интенсивную нагрузку. Такое вхождение в спортивную активность готовит такое спортивное качество которое называется «мобилизационная готовность». Чтобы в момент на всё готов человек был. Новичкам такое не предлагать – вредно: организм разрушит. Опытным иногда можно – именно для развития этого качества, его ещё некоторые по-умному называют «аллертность»… Но у опытных спортсменов в их организмах системы приспосабливания к действию развиты настолько, что им достаточно только подумать о спортивной работе, всё внутри их спортивного тела уже бурлит работой. («Как увижу, как услышу, всё во мне заговорит. Вся душа моя пылает, вся душа моя горит!» / песня /.)
    Бежим… Каждый атлет («двоечник» даже) знает, конечно, все эти штуки про разминки и нагрузки. Я их чувствую. Совершенно о них не думаю ни капельки, но всем существом подразумеваю… Ну нет, о чём-нибудь могу и подумать, -- если заболит. Может быть, так ощущает себя пилот самолёта вместе со своей машиной или автогонщик. Ну а у кого машины нет, может так ощущать свою душу вместе со своим телом.
    Бегаем. Длительные равномерные кроссы. По пересечённой местности. Кроссы с переменной интенсивностью, с изменяющейся скоростью бега. Ещё -- ускоряться на спусках, это значит, на спуске не отдохнёшь; ещё устраивать спуски на сложной неудобной местности, бугры там, лес. – Это потому, что наша специальность в спорте – спуск. Потеря высоты.
    Бегаем и легкоатлетические бега: спринт – тридцать, шестьдесят, сто, средние дистанции, и на траве, и на стадионе. Прыгаем. Куда только не прыгаем, как только не прыгаем. И, как легкоатлеты, прыгаем. А ещё специальных прыжковых упражнений у горнолыжников– море…
    …Акробатика. На траве, на опилках, на батуте – батут же у нас есть… На реке, от города довольно далеко, на реке – прыгаем в воду с мостков, в водное поло играем. – Лето тёплое! – А туда и сюда, а и вовсе туда-сюда, -- велосипед, велосипед, велосипед. И ролики на асфальте – есть хороший асфальт. И, главное! – футбол, футбол, футбол. Футбол – первое дело для горнолыжника. А и – все вместе, ребята и девчонки. Ну, иногда отдельно. А иногда играем с лыжниками-гонщиками, одни против других. Они тут же рядом с Михалной базируются. Ну, с ними… -- переиграть их можно, а перебегать – нет…
    …Бежим. Бегаем. Лес. Ускорения на спусках. Наши тренеры так нам подбирают эти спуски – не то что не заскучаешь… -- устанешь веселиться! -- Ну, чтобы зимой на трассах мы дышали полной грудью.

               ………………………………………………………………

Мать:  Что уж ты так серьёзно?
Я:  ???.
Мать:  Ну, гонки ваши эти, соревнования. – Тараканьи бега… И есть же вещи в мире, есть вещи…
Отец:  …Ну ладно, тараканьи, тараканьи… -- Не стреляют!
   
    Ну да, не возразишь. И «есть вещи». И как объяснишь – себе самой, только себе самой, не кому-нибудь: вот домой припёрлась после тренировки на карачках; ну, это ничего, могу сидеть, науки штудировать (экстернат у Ани, видите ли, у Нюры…). Штудировать, сидеть, отдыхать при этом, вроде, после спортивных предельных (бездельных, зимнекурортных или летних, «тараканьих») нагрузок. -- А иногда и сидеть не могу, усталость валит… с седла…
    А кругом… -- «есть вещи»… Которые нуждаются в тебе, в том, чтобы их жалеть, принять участие в их судьбе. Весь мир – «вещи-вещи-вещи-вещи». А у Ани – спорт. Видите ли. Бега! Тараканьи… И относится она к ним серьёзно. Понимаете ли.
    А я даже и рассказать не смогу, что такое спорт. И что спорт для меня. Себе самой не смогу…

    Почти никто о спорте не рассказывает и не пишет хорошо. А как о нём рассказать? Хорошо или плохо. Тем более, написать. Потому что – что рассказывать? Нечего вовсе: «Пришли, переоделись, подвигались. Ну, тут может быть описание того, как подвигались, специальных спортивных действий, упражнений что ли. Ну, вспотели. Подвигались, закончили. Ну, устали. Пошли переодеваться… Потом про усталость забыли.» -- Всё. Что рассказывать-то? Хотите узнать? – Приходите, сами потейте. Разучивайте трюки. Ушибайтесь. Учитесь избегать ушибов. Уставайте. Учитесь терпеть усталость. А рассказать – не расскажешь.
    А о чём все всем рассказывают? Кроме математиков о математике. В литературе и устно… -- Любовь. Война. Криминал. Преступления. На войне узаконенные преступления, в криминале противозаконные. И –  высокая смертность. Приключения, да, приключения. Тоже смертность. А без смертности приключения не очень-то нужны народу… Любовь. – Ой, как нужна, как хочется! – А рассказы-то все – не о любви, а о приключениях вокруг любви. И тоже смертность чтобы. А с любовью, так, чтобы любовь да любовь, – ну, никак. Вот, Свечик дал, я прочла, Аббат Прево, «Манон Леско». Вот! Вот любовь, абсолютная любовь, сразу и всё, и ничего больше не надо, и ничего больше нет. И бездонное доверие двух тел и душ. Мне бы такую и только такую!.. Но и тоже это только сразу-сперва у них, а потом тут же пошло-поехало: и уже не о любви речь, а о всяком-разном безобразном, что любви мешает, что устраивает для любви аварии и крушения. Ну и смертность, вот она…
    Что получается? Что рассказывают? Не о том, что хорошо, а о том, что мешает тому, чтобы было хорошо. Мешает любви. Жизни. Не о жизни, а том, что мешает жизни. (Или мешать жить это и есть жизнь?) И не знают, как жить, и пишут об этом незнании, и читают о незнании и не знают, прочитав, как жить. (Получается, искусство учит не знать, как жить!) Все знают о том, как не надо, как нельзя. (А как «льзя»?)… Хорошо писать о хорошем, и не принято, и не получается. И читать – никому не хочется… Как тут рассказывать о спорте? Хорошо рассказывать – как? – Альпинисты. Пошли. Одних только (это ж рассказывать надо!) крючьев скальных, ледовых сколько; верёвок, карабинов, стенок, «пил», снежных полей, траверсов, опор, зацепов, дюльферов, переправ. Ужасов и восторгов сколько – дух захватывает… Ну, идут, стараются, очень стараются, очень-очень, чтобы не было трупа на маршруте. И вот – одни только приключения! – И кто про такое читать станет? Детектив подавай!

                ………………………………………………………

    …Опа! Детектив. С криминалом. Для тебя, Аня. «Они стояли дружно в ряд, их было восемь…» Впереди на пол-шага Нинка, за ней её «бригада». И место выбрано со вкусом: свинтить некуда. А уж отмахнуться… Смотреть по сторонам надо, а не об изящной словесности размышлять, …Нюра!..
    Нинка слегка улыбалась. Нинка сделала знак своим рукой внизу, пальцами только: стоять, мол. Нинка сделала знак рукой вверх слегка и пальцами тоже – мне: подожди, мол. А я-то иду и иду, форс сейчас держать мне – единственное. Но подождать – подождать, -- ладно… Нинка подошла очень близко и, подойдя зыркнула назад еле заметно, не пошли за ней её эти, проверить, достаточно ли они далеко. Тут я увидела, что улыбка у Нинки – улыбочка её – виноватая слегка и просящая. – «Отведи меня к лыжникам. Можешь?» -- сказала.
    -- Сейчас пойдёшь? Готова? – Это я, как ни вчём не бывало.
    -- Всегда готова.
    Мы продолжили ходьбу. – А «твои»? – Я кивнула в сторону её «команды».
    -- Эти нет. – Нинка замотала головой. – С этими я сама. А ты меня с собой возьми. Нет, я не к вам, не в горные лыжи хочу, я хочу в лыжные гонки. Где-то же там это есть, ты же, может быть, знаешь, а?
    -- Поехали. Я сейчас как раз на Бугры на тренировку. Там лыжники-гонщики прямо рядом с нами вместе по соседству.
    -- И я и хочу именно в лыжные гонки, не в горные лыжи. Мне бежать необходимо. Ну и инвентарь в горных лыжах немерено дорогой.
    -- В лыжных гонках он тоже почти столько же стоит, что и наш.
    -- Я без лыж пропаду.
    -- ???..
    -- От тоски и от среды. Обитания… На лыжах убегу. Чувство такое, что должна и что смогу. Бежать и убежать.
    В автобусе получилось сидеть. Рядом. Молча стали читать. Я последние страницы своей «Манон» -- в горести от того, как там всё, Нинка тоже книжицу какую-то достала из полиэтиленового пакета. А больше у неё с собой и нет ничего.
    -- Нин, у тебя с собой ничего? -- Шмоток спортивных.
    -- Шмоток спортивных? Всё моё на мне; я хоть в чём хочешь заниматься стану. Если примут.
    -- Примут, наверное…
    -- Что читаешь, Ань?
    -- А вот…
    -- «Манон Леско», Аббат Прево. – Любовь?
    -- Любовь. И трагедии, трагедии…
    -- А я Библию. Трагедии, трагедии. И любовь… Захватывающая книга – триллер. Никто не читает: скучно им всем. Занудство, как бы. Только набожные носом в книгу эту тычут, тычут – понимают, не понимают… А мне!.. -- Ну ты приколись: …И пришёл и сказал: «Я ваш мессия, проповедую вам добро. Верьте!» -- А они: «Не-ет. Не верим. Не мессия. Покажи чудеса, тогда может быть.» -- Уверуем, типа. Это за так в добро им верить – не катит. – «Ладно, чудеса…» -- Он им. -- «А вот воду преврати в вино. Нам поддать надо.» -- И превратил, и поддали, и уверовали.
    …Поддать им, видишь, надо было. А, может, и уверовать им надо было? В добро-то… Без пол-литра, как теперь говорят, не разберёшь.  Не уверуешь, вроде.
    …А уверовали-то они, уверовали, а – сдали своего Мессию палачам-оккупантам. На казнь. Те же им выбор предложили: выбирайте кого помиловать, -- бандита-мокрушника или святого. Который мозги баламутит проповедями добра. И который начальству мешает. Они и выбрали… С-суки!

                                ----------------------------------------------


    …Заводите моторы! В далёкие горы. В Самые-Самые Горы! Это же там будет проводиться тот самый сбор на «первом снегу» для того самого юношеского контингента, в состав которого меня включили. Я еду. Мы едем. Мы подъезжаем!

    …Горы – вершины – то видно, то не видно: облака. Осень. Дорога крутит через осень. Там, наверху, рассказали, снега уже невпроворот, по всем склонам кататься можно. Трассы уже подготовленные есть. А внизу, где мы пока ещё ползём, над предгорьями смачные дождевые тучи, дождь то захлещет, то задумается. А облака клубятся, клубятся… Но там-то наверху, куда мы едем-едем, там мы над всеми облаками, а если и будут тучи, то свои, снеговые, своя метель… А здесь внизу, где мы пока, даже когда дождь и тучи, -- цветной праздник-вернисаж осени. А вокруг дороги, вокруг реки – облепиха, золотые непролазные необозримые заросли. А если глянет солнце, -- золото, золото, золото – смотреть нельзя. А иногда неожиданно ярко и яростно, ослепительно – белые цепи вершин в открывшемся небе, -- голову задирай!
    …Я и задираю. Мы, «контингент», едем на двух автобусах, я в первом, на первом сиденье, таращусь во всё стекло во все глаза. Время – полдень; и погода по-лучше становится. А мы приближаемся к тому заманчивому месту, созерцание которого в тот первый раз почему-то погрузило – просто бросило меня -- в сказочный омут горной романтики. Загадка. Загадка и сейчас опять раскручивает моё воображение, вроде как речка наполняет омут и крутит-мутит воду в нём. Опять ведь не удастся подсмотреть, что за жизнь загадочная там у обитателей гор… Вот дорога выкатилась в широкий распадок с холмами, сейчас перекрёсток, правая дорога уйдёт в таинственное ущелье, а налево другая дорога извивами через холмы станет восходить к поселению моих грёз… -- Ну да, детских. – Опять ничего увидеть не удастся… Но дальше-то, дальше! – Там путь пойдёт туда, где реку в бурный страшный поток сожмут высоченные скальные склоны. Там был тот огромный орёл над дорогой. Как он там? Вдруг увидимся!.. И – вот уже перекрёсток, за которым, вот…
    На перекрёстке – военные дядьки. Много… Бронетранспортёры… Останавливают. Остановились. Стоим. Заходили, заходили вокруг эти военные. И много же их, много. Показывают сворачивать на левую дорогу. А там и тут бронетранспортёры на дороге, на всём этом перекрёстке.  Между ними, переваливаясь – автобусы наши большие – с обочины на обочину, проехали на ту дорогу, встали. Стоим. Нам ведь не туда. Может, какой-нибудь объезд?.. Водители двери пооткрывали, военные в автобус лезут, нас разглядывают. С безразличием. Но сами – напряжённые… Наверное, велели ехать дальше по дороге, на которую заставили свернуть. И автобусы потащились на холм. – Может, доедем до загадочного селения и увидим его?!.
    За вершинкой холма ещё больше военных с их военными машинами. И дорога загорожена, и остановили опять, и велели съехать с дороги в распадочек перед следующим большим холмом, на который уходила дорога; и нас высадили, и автобусы, неудобно колыхаясь, кренясь, через канавы поехали, куда их направили военные, и встали рядом друг с другом, и мы пошли к ним. Водители открыли для нас двери, но мы пока переминались, не спешили в автобусы заходить, осматривались. Небо сделалось совершенно чистым, прозрачным – осеннее холодное небо, -- и солнце сквозь его прозрачность внезапно пригрело, стало шпарить-припекать. А отсюда из низинки ни селения не видно, ничего кругом не видно, кроме склонов ближайших холмиков… А военные тут как тут уже, уже не позволяют в автобусы садиться, строят нас. Строй из нас делают. Ну, как-то построились, а они ещё ровняют нас, переставляют, не нравится им, как мы стоим… Стоим. А военных много набежало, разные в разном звании, кто на месте стоит, кто бегает вокруг строя, вокруг нас, пересчитывают, наверное. И разглядывают. С полнейшим безразличием. И все тяжело вооружены. – Распирает их их вооружённостью…
    Стоим. Тренеры наши пошли – что такое?! – Начальство военное ищут, выяснить, выпустить нас. А ещё и не поймёшь, кто командиры, кто – кто. Дёрнулись, сунулись. – Какое там! Похватали, заломали, кинули к нам, стоящим, в общий строй. Ну да! А ведь с нами на сбор едут почтенные люди, это тренеры-то наши; а ещё персоны важные от высокого спортивного руководства, -- кто они, я их не знаю. А их тоже -- взашей… И тут же собрали наших старших, которых только что взашей, и увели… Куда-то… Стоим… Солнечный припёк, как был, так и закрылся тучами. А тучи холодные, серые, низкие. Ветер их тянет. Продувной. Колотун пришёл конкретный! Дует и дует. Мы стоим. Но унялся ветер, дождичек пошёл. Не сильный, пробный, видно: вскоре наладился капитально, плотный, холодный. И ветер вернулся – вспомнил, как же мы без него! – Порывами своими ветреными руководит ходом дождя: и дождь, то густой-густой, то пожиже. А нам-то ещё и надо уже кой-куда, приспичило капитально. – Орём. – Ноль веимания… Стоим…
    Вдруг команда – «всем в автобусы!». Запихались, сидим. Мокрые, мёрзлые, от нашей дрожи автобус весь дрожит… Входят. – «На оправку!» -- Стали выводить по четыре, по пять человек. В овражек. А сами в полном боевом снаряжении и морды замотаны…
    Посидели в автобусах, походили «на оправку».
    «Всем из автобусов!» -- А сумерки уже. Велят выгрузить и разложить всё наше имущество, сумки, чехлы, всё. На земле...  Лежит. Шмелёв – метнулся к военным – ну, наверное, поговорить, ситуацию изменить – какое там! – в миг человек несколько, этих, тяжеловооружённых, человек пять-шесть – и нету Шмелёва, не видно, пропал… Особенно интересны этим наши чехлы. Там в каждом по несколько (не по одной) пар лыж, они переложены, перекутаны, как бы, мягкими шмотками… Походили, посмотрели. – «Весь багаж раскрыть, всё содержимое чехлов и сумок, и рюкзаков выложить и разложить!» -- Дождь и темнеет уже…
    Ёксель-моксель!!! – Лыжи, слаломные, гигантские, супер-гигантские (не у всех, не все сбираются спуск ходить), просмотровые лыжи, так называемый «каменный вариант»: ну, это лыжи «убитые», с повреждёнными кантами и скользящей поверхностью. Палки прямые для слалома, палки «гнутые» для спуска: они изогнуты так, чтобы, если сесть в низкую обтекаемую стойку, палки бы укладывались обхватывая тело, не торчали… Ой!.. – Шлемы, очки, перчатки, «защита», комбинезоны для слалома, для спуска, всё на своё (на родительское) купленное – никто ж никому ничего не давал, не экипировал, самостоятельно народ экипируется, экипировка часто старая, чинёная-перештопанная – а иногда и новая, -- про мелкие поддёвочные шмотки, что и говорить, про утеплённое барахло-то… -- Ой! – а ещё такие интимные вещи: инструмент – лыжи точить, напильники, фрезы, цикли; утюги, парафины – лыжи плавить, у каждого заветные притыренные кусочки, «обмылки» парафинов даже, а всё – бесценно. – На путях-дорогах спортивных, по случаю, поди, разживись! -- А и дорогое же оно всё!.. А ещё общее имущество у нас: древки, несколько десятков – трассы же ставить; а всё своё с собой – тоже в чехлы увязаны, дрели большие – буры специальные – склон сверлить, древки устанавливать в дырки насверленные, ключи специальные, древки в дырки эти в лёд закручивать и выкручивать их из него… -- трассы, значит, ставить… А ещё верстак специальный, тиски – канты точить, лыжи готовить. – Мы же серьёзные до невозможности!..
    Всё лежит на земле разложенное – камушки, травка там, глина, потоки дождевые с глиной, с камушками -- нас отогнали, мы в стороне, и в автобусы не пускают, возле автобусов мы. Дождь. Ночь. Никто барахлом нашим и нами уже и не интересуется, ну, не видно никого… А и темень такая наступает –и не увидишь никого и ничего.
    Что происходит? Что произойдёт? Непостижимо, изумительно непонятно! И – ничего никто не знает… Тренеры пытались, вроде, что-то узнавать (их забрали, но, вроде, отпустили), теперь переговариваются в сторонке.. Ну, как в сторонке: слышим-то все. – «Спецоперация.» -- «Свадьба в горах у большого генерала.» -- «Передел собственности там наверху. Может, там как раз, куда мы едем. Гостиницы, то да сё.» -- «Может, под это дело и военные действия.» -- «Может ловят кого?» -- «А мы-то тут каким боком?» -- «Ну, проверяют.» -- «Приказ. Приказ у них.» -- «А слышно было, подъёмник там большой украли, французский.» -- «Слышно, слышно! Слухи у вас. Ничего мы здесь знать не можем!» -- «Под дождём-то не жарко. А – детей везём.» -- «Если спецоперация, всех должны уничтожить. Закон спецназа. Свидетелей спецоперации быть не должно.» -- «Ну ты ободрил!» -- «Их главный сказал «решение». Слово такое сказал: «решение». Хотя он, может, и не главный…»
    Один автобус стоит с креном. Сгрудились под его склонённой стороной, пытаемся от дождя укрываться. А задубели уже страшно, от охлаждённости перестали понимать уже: есть мы или нет нас вовсе…
    «В темнице там царевна тужит, а бурый волк ей нежно служит… А! – ч-ёй-то «нежно»? …нежно! – «верно». Верно служит. А нежность-то он свою скрывает. И любовь… И любовь скрывает, и нежность – потому, что волк влюблён в царевну. Но никто не знает об этом, и догадаться невозможно, потому, что волк тщательно-тщательно скрывает свою влюблённость. – Комар носа не подточит… И он же понимает – ну, полный же непроходняк, непрохонже ему, с царевной-то, -- ему-то, волку, с его-то волчьей… -- па-а-а-стью. Бурой.» -- Это Михална. Она здесь, она с нами. С нами опять поехала, троих нас везёт. Непременно чтобы самой с нами на сборе работать. За свой опять счёт поехала… Теперь вот вдруг взялась из темноты, -- а мы все в темноте невидимые, растворены в ней, -- взялась  рассказывать что-то. А мы и понять сразу – не понимаем ничего: мозги-то тоже замёрзли до потери сознательности.
    «…Значит, Царевна и, значит, Бурый Волк. И, значит, она тужит, а он служит. Верно. Должность у Волка такая. По сказке… А Царевна – чего тужит? И в темнице? – А она сама влюбилась в пастуха, в простого юношу. Бедняка, конечно. И царский двор, чтобы воспрепятствовать сами знаете чему, интернировал её в темнице. В назидание ей и в ожидании для неё достойной партии. А Бурый Волк, он вовсе не охраняет её от нежелательных контактов, не сторожит – служит. Верно… А бедный юноша-пастух, он тоже же влюблён в Царевну. – Сам первый в неё и влюбился: ходил-ходил по холмам-горам вокруг царевниных имений, пас, кого вменяли ему пасти, коз-баранов-коров – скот, короче, -- на дудочке-флейте играл. Весь романтическими восторгами переполнен, в сторону Царевны заглядывался, заглядывался, сам влюбился и её в себя влюбил… Хорошо играл, может быть, хотя не обязательно, чтобы непременно хорошо… А – взаимная их влюблённость -- без перспектив. Абсолютно! Ну, -- царский двор.
    А Волк выл. Ну, -- вы-ыл: ревность, тоска влюблённости, луна… Выл.  Ревновал-тосковал, куда ж, конечно ж! Взвоешь… И уж вот уж у кого уж бесперспективность в любви его абсолютно абсолютная: к принцессе-то, то есть, к царевне, -- с его-то волчьим билетом – тьфу! – то есть, с волчьим рылом, то есть, с пастью. Выл. Но знал-понимал свою должность – или роль? – в жизни. То есть, в сказке. То есть, в сказке жизни. Служил. Верно. Верно служил исполнению мечт о счастье своей засекреченной возлюбленной. Всё для неё. Мобилизуя для этого все мобилизованные влюблённостью чувства и силы волчьей души и наплевав на собственную волчью судьбу… -- всей своей волчьей слюной… -- И ничего не мог не то что сделать для счастья своей прекрасной дамы, -- придумать ничего не мог.
    Ха! – Он-то не мог, а там-то («там»!) придумали, нашлись. Да. Да и эти, царевненские, «двор», называется… -- да они, видно, не очень-то могущественные оказались, так, показуха слащавая – ждали-выжидали хорошей для царевны партии, дождались (дождалИсь!): генерал, начальник специальной королевской рати короля, любимец этого короля, потому что выполнял специальные заказы короля по поводу всяких и всех, кто королю не нравился, «специальные операции», называются, и – о-па! – решил взять себе царевну. «Решение». Без формальностей, тоже в режиме спецоперации.
    Катастрофа!..
    …И Волк не снял с себя спасательных функций. А Бурый Волк это– зверский спецназ! – Вы думали…
    Значит так, у нас Царевна, Бурый Волк, Бедный Пастух и Королевский Генерал… Генерал этот – оч-чень несимпатичная персона: пожилой, тёртый в управлении войсками и повелевании людьми, жестокий. Да и главное-то – здрасте! – у Царевны-то своя любовь – какие генералы!..
    …Не-ет, Генерал не сам явился-не-запылился (или он запылился?) за Царевной, нет, он послал за ней всю королевскую рать. А царедворские – что? – лапки кверху, слюнки на мордочки: мы, мол, ни о чём лучшем и не мечтали… Ну и пошло-поехало: запаковали царевну, не распаковать, верёвками завязали, везут. Не видно, кого и везут. Рать закованная в броню – не подступись… Волк и не подступается. Но всё где-то рядом, а сам невидим. Волк-ниндзя. Выжидает: или Судьба ситуацию подкинет для оперативных действий, или сам изловчится учудить какой-нибудь прикол, то есть – наигрывание ситуации. Но ещё до начала спецоперации Волк сообразил и сделал: гукнул на стадо Пастушка, скот разбежался, Пастушок, бедный, помчался за ними за всеми в горы, в глухие горы, козлов-баранов собирать. Не скоро обернётся. Что и требовалось.»

    Никто не заметил – и я не замечала, потом вдруг обнаружила – военные подошли, окружили, какими-то брезентами устроили защиту сверху от дождя, стоят, тоже слушают вместе с нами. Незаметно и тихо в темноте.

    «…А Генерал сидит в своём укреплённом неприступном имении далеко в горах – дача это у него там, «Спец-объект», называется – ждёт свою сексуальную добычу. – Или как это в современных бестселлерах и средствах массовой информации называется? -- …Генерал, солидный дядька, немолодой уже, уже целую вечность всемогущий, сама самоуверенность -- его можно понять. Ждёт. Ждёт...
    Спецоперация по транспортированю Царевны на Спец-объект идёт в соответствии с принятым «решением». А Волк, Волк несётся, бежит, летит по бездорожью рядом с кортежем. Оврагами, горами, параллельными путями в параллельном пространстве. Чем обладает Волк? – Зубами, когтями, сообразительностью, волей. Что ещё у волка? – Ноги. Которые не только Волка кормят, они – средство доставки всего, чем Волк обладает…
    В соответствии с оперативным планом выполнения «решения», в пути должны быть устроены остановки. «Пит-стопы», как сказали бы знатоки автомобильных гонок. Во время одного пит-стопа Волк гукнул на бесстрашных ратников, (может, ещё даже сказал, я, мол, кум королю, инспекционная проверка, мол!) устроил шухер, кипеж, -- можно так сказать? – смутил, поверг их в замешательство – испугал, наверное. – Нарушил координацию их действий. Дезорганизовал. – Проник к невесте, выпустил её из её упаковки, вывел незаметно из окружения ратников, выдал ей рюкзачёк с экипировкой – с собой его специально тащил, -- в нём трекинговые ботинки -- заранее припас под её размерчик, костюм штормовочный, , -- ну, носки-термик, конечно, шапочка-перчатки: не в царевненском же одеяньишке по горам, по кустам шарашить, удирать. Показал Царевне азимут, куда бежать.  Дальше – всё. Сама. -- Сам быстро назад, упаковался в царевнину упаковку, верёвками изнутри завязался альпинистскими узлами. Как, вроде, так и было: не видно, кто внутри. – «Уноси готовенького.» – Понесли, повезли. К упаковке никто не лезет: боятся – «спец-груз». Боятся – секретность. И идёт себе идёт транспортирование Бурого Волка – когти-зубы-пасть-воля-сила – далее; всё в соответствии с оперативным планом.
    Доставили. Генерал сам человек уверенный, толстый, большой, бывалый, смелый и сильный всю свою жизнь. -- По отношению к тем, кто слабый и боится.
    Царевну, значит, прямо в главные покои велел, прямо в упаковке заносить. И всех – прочь. Всё сам. Сам -- смелый. Спешит. Вожделеет, должно быть. Узлов альпинистских не знает, развязать не может, кинжал пошёл, принёс -- кинжал-раскинжал -- верёвки взрезать. Взрезал-взрезал, все взрезал, за упаковку взялся нежно и поспешно, разворачивать её, а из упаковки – Волк: «Гру!!!»… -- па-а-асть!..
    Тут от Михалны все шарахнулись. И тут же некоторые стали падать, заскользив на грязи, попадали. И тут же, в упор на нас ярко засветили автомобильные фары с близкого расстояния, всё неожиданно. Тут же из света к нам фигуры какие-то, военные, по силуэтам видно, один толстый. «Генерал!» -- нервно пискнул кто-то из маленьких. – «А волк!» -- тоже писк. Фары тут же погасли, в кромешной тьме угадывались несколько фигур, подошли, один кто-то что-то сказал. Наши сразу подхватили, заповторяли: «Собираемся, собираемся, пошли всё собирать!..» И пошли. И в кромешной тьме стали искать-находить своё барахло – своё любимое-ненаглядное – ненаглядное и невидимое в совершенной темноте. Пытались подсветить себе телефонами. Вместе с грязью и камушками найти и уложить что-то во что-то. Подставляя укладываемое струям дождя -- помыть – всё чуть  почище. А вокруг хороводом рычала тяжёлая военная техника… Вдруг наша поисковая «рабочая» площадка осветилась новым ослепительным светом. – Направленным прямо на нас с нескольких сторон светом фар военных машин. Очень хороший у них свет – яркий, белый. Сразу поиски веселей пошли, а мы спешим, спешим!.. В этом свете дождь сделался сказочно видимым – а мы-то его уже и замечать перестали, как будто и нет его, как будто так всё и надо. А тут -- алмазная серебряная паутина нитей воды, летящей со всех сторон, – будто дождь льёт снизу, сверху, отовсюду и ещё и висит в черноте неподвижным, как будто, сиянием…
 
    Один автобус, легко сошёл с места, выкатился, встал на дороге, а другой «сел» и никак, никак ни на чуть-чуть не сдвинется; только рёв мотора и дым. И ещё глубже в грязь садится. Но уже тут же подкатила большущая военная машина, зацепили, и автобус, как пушинка, без собственного его участия, -- на дороге вместе с первым. – Побежали, побежали садиться. – «Поехали!» -- «Э, э, э! – Куда «поехали»! – Шмелёв – где?!!» -- «А где Шмелёв?» -- «А где? Стойте!» -- «Да в другом автобусе Анатолич!» -- «Да ведь его эти скрутили…» -- «Они его скрутили – он их… «раскрутил» -- «Ну да? Во волчара!» -- «Да не известно, что там, как там, а – едем! Едем.» -- «А куда едем?» -- «Назад.» -- «Назад?!» -- «Назад. Сбор нам закрыли. – Горы-то закрыты!» 

    Дыханием собственным, дрожанием собственным – автобус дрожит аж -- пытаемся согреваться. Благоговейно ловим слабенькое дыхание дохлых автобусных печек…
    «Зоя Михайловна! А дальше?» -- «Зачем?» -- «Ну как же, как они дальше, Волк, Принцесса?..» -- «Пастушок, Пастушок!» -- Со всех сторон заголосили. Согреваться, небось, начали: вспомнили. – «Не знаю, -- отрезает Михална. – Я организовала операцию по вызволению Царевны из логова злодея Генерала и по эвакуации юного Пастушка. Дальше – всё. Дальше от них зависит…» -- «Да нет, от вас, от вас!» -- «Я ещё не сочинила.» -- «А Волк? Волк!» -- «Тоже не знаю. Пока.»

             
    А у нас свой снег уже выпал. Рано выпал. Но пока ещё маловато его. Но можно гонять напрямую на склонах, где трава, и снег лёг на траву. Напрямую без поворотов. Чтобы снег с травы поворотами не соскребать. По родным буграм и впадинам. До чего же хорошо, что они есть! Какое счастье…

               
    …Школа. Холод. – В школу, как в озноб, в воду зимнюю. Только в школу я сейчас и не хожу. Почти: на экстернат же перехожу… А представить, что, вот, идти надо…-- трясёт, как будто нырять в прорубь… Но вот идти надо. Иду. Прихожу… И уже мне как будто тепла захотелось. Школьного. И давно хотелось будто. Застоявшегося, спёртого, вонючего, родного. И вошла, пригрелась, отогрелась от своего одинокого холода. Принюхалась. И… -- нормально.

                             …………………………………………………………..

    Поехали! Едем…
    Едем. А я, словно я и не я. Дырявлю, пронзаю серое пространство. Сама вставлена, впакована в автомобильчик. Который трясётся и трясётся давно и давно в космосе перемещения, а как будто напряжённо замер в точке. Только трясётся. Да ничего он и не трясётся. Небольшая машина нагружена тяжело-тяжело и идёт ровно. Напряжённо и быстро. Давно и долго. И дорога ровная. Долгая. И злая. Мрачная. А что это – злая? Может, и добрая… Посёлки, леса. Леса – ели высокие-высокие. И – дорога без конца. И я смотрю и вижу дорогу нашу и вокруг дороги всё – и вижу, и не вижу… Сплю я!.. И не сплю. Не рекомендуется спать в автотранспорте. Который едет со скоростью за сотню… «Ни-зя. Ай-я-яй…» -- Грустная мелодия, грустная песня: хор девушек из оперы Верстовского «Аскольдова могила». Играет, поёт, повторяется… Не повторяется, нет хора, пропал… Где-то там… Там – где?.. Там несчастье, а тут – счастье. А где тут, где? Потом поймём. Или нет, не поймём?.. А счастье кругом здесь. Здесь всё – счастье. Здесь всё – ласковая и восторженная природа. Потому что счастье, -- оно во мне. Я из него состою. Оно из меня изливается и излучается. Или вливается в меня? Это излучение невидимо. Нет, почти невидимо: нежный невесомый свет. И он приходит ко мне и пронизывант меня. И наполняет. И делает невесомой. И совсем открытой всему. А всё вокруг везде – природа. Добрая. А пальмы или ели… -- да и не важно… Травы ли, водоросли. А вода и небо вместе, и это хорошо. И обитатели здесь все вместе с небом, водой и растениями. И это хорошо. И все обитатели – красивые. А природа дикая и обитатели её незнакомые, но я не могу и не хочу отвернуться от них и закрыться, посчитав ситуацию опасной. Тогда пропадёт возможность для моей к ним бескрайней симпатии. А она для меня – счастливое наслаждение. Она – моё существо. Это – я…
    А я знаю, что это сон. И знаю, откуда он взялся. И я поощряю этот свой сон. Я забочусь о нём. Я расширяю для сна простор сна. И хочу жить в этом просторе. И живу… Сон мой – я понимаю это во сне и одобряю это своё понимание, сон – он от информации из Интернета про то, что учёные обнаружили где-то неизвестное заповедное племя, цивилизацию людей, которые не меняли уклада своей жизни по меньшей мере двадцать тысяч лет. Вот живут и живут. У них нет прогресса. Нет реформ. Нет геополитики. Нет лидирования. Нет ликвидирования. И, вроде, не бездельники, и живут, и живут. Единственная единая забота – поддержание параметров счастья живущих. Умеренно высоких. Так сообщалось. И я в своём теперешнем сне это вспомнила. И забыла. И вижу, и вижу, …но и не вижу как бы, но чувствую, телом и душой («всей собой» чувствую) окружающую счастливость всего и всех, слившихся всех со всеми и со всем. И сама сливаюсь со всем и со всеми, сама состою из слияния… -- слияния со счастливостью. Из счастья состою…

    …Автомобиль стоял. Рядом и дальше необозримо далеко вытянута была очередь из неподвижных автомобилей. Всё серое в серой черноте. Но наш, -- дверца хлопнула – поехал и поехал вдоль стоящих. Не быстро. Долго… Ехал, ехал…

    …И опять я знаю, что продолжается сон… «Сон мой, сон…Сладкий мой сон…» -- А я знаю во сне, что не должна знать про сон, что это сон. А знаю. …И он продолжается так, как мне мечтается. Как хочу… Но сам мой сон вместе со мной уходит и вырастает в свои странствия. Но остаётся в той же стране, где «спался» раньше. Где счастье. А, может быть, это совсем другие места и страны. Или те же. Вырастающий сон подхватывает меня своей летящей невесомостью и возносит. Но я, при этом, на местности. Которую теперь не только ощущаю, но и вижу очень детально. Каждую травинку отдельно. Но и всю сразу, всё пространство. И пространство, и его травинки ощущаю сразу «всей собой». Всем, что я есть. «Существом», называется…
    …Я тут, когда готовилась к экзаменам, уезжала из дома на велике с книгами и со всем. Совсем одна. Далеко-далеко. «...Я долго буду гнать велосипед…» -- Глухие луга. При реках. Выше Города. Бездорожье. Полное. Полная ненаселёнка. На целый день уезжала и много дней так. Купалась в чистых заводях речек. Большую реку переплывала туда-сюда. В высоченных травах меня в трёх шагах не обнаружить. Или в кустиках в овражках. А и некому обнаруживать: за все дни не встретила никого…
    …Теперь прекрасные и счастливые пространства моего сна похожи на те местности. Луговая трава, уютное мелколесье, лес отдалённый… Но сейчас сюда кто-то понаехал… Приехал. Кто?.. Кто-то, в кого я влюблена. Это так. Это точно. И это переполняет меня… И я не вижу, кто это. Почти вижу, но не вижу. Но… и ладно. Я уверена, что влюблена, и верю, что тот, невидимый …тоже любит… Но где же те, кто присутствуют здесь, в моём прекрасном пространстве счастья.
    …А пространство – вот. Нежные травинки и непролазные высокие травы – необозримо. И нежное касание чистых глубоких вод. Кусты. И за ними, вот за ними, но ближе начала леса… Там – они, благостно благожелательные ко мне, и с ними – он…
    …Не вижу. И не важно. Иду к ним. Я… Я – кто и что? Я – влюблённость и любовь. Это – всё моё существо. Душа и тело. А это что и как? А это… -- счастливость вдохновенной жертвенной заботы… Поддерживающей, несущей, возносящей. И от этого, -- счастье, возносящее мою сущность, счастье, которое теперь и есть я! И это -- абсолют открытого доверия приходящей, идущей ко мне встречной ответной вдохновенной заботе…

    …Проехали! Границу проехали, оказывается. Границу родины. Проспала.
    Дорога теперь поворотливая. Одни повороты. – Горы! Снегом укутаны плотно. И леса, леса, леса. И серое всё. Но – голубое. И от этого – таинственное всё. От таинственности и проснулась. Или от поворотов. Или выспалась наконец.
    -- Скоро, -- говорит Шмелёв. Он за рулём.

       ……………………………………………………………….

    Это неожиданно мои Михална с Петровичем договорились. Со Шмелёвым. Они прознали, что он собрался делать выезд на ближайшие доступные «фисовские» старты. За рубеж. В ближайшие доступные места. Своим ходом. На собственной своей машине. Везёт на эти свои соревнования одного своего пацана. «Прокатить» его, попытаться заработать фисовские очки. Сильный, вроде, пацан. И мои уговорили Шмелёва взять с собой меня. А он и уговорился: лучше показать среди «приличной толпы» в Европе двух приличных «ездоков», чем одного. Это я, значит, «приличная», оказывается. И подхватилась я – меня подхватили – и в одиночку со всеми лыжами-манатками своим ходом до Шмелёва, затромбовались в его автомобильчик, где мы втроём и с инвентарём с огромным, и я, -- вот она, упакованная между сумок-шмоток, смотрю сны про счастье… Перед отъездом-то тоже спала мало. Вот – сплю. – Проснулась…

         ……………………………………………………………….

    Красивые горы, красивая игрушечная страна. Узкие дороги. Ледяные. Со встречными разъезжаемся – ух-х...вжик! Обгоняем, обгоняем, Шмелёв гонит плотно.
    -- Совсем скоро…
    Коттеджи по склонам долины. Поперёк главной улицы-дороги здоровый плакат растянут – про наши соревнования. – Большое спортивное событие. (Однако!) И дальше плакаты про то же…
    В каньоне перед нижними станциями подъёмников парковка. Тесно. Много кого понаехало. Участники. Разгружаются. На таких занюханных машинках, как наша – никого. И никого из такой, как мы, далёкой дали. Из близких местностей, должно быть, все. А публика серьёзная. Хотя юнцы да «юницы». Но вид – уверенно жестокий. А экипированы! Да всё на микроавтобусах хороших. Да некоторые с кемперами прицепленными. Всё в рекламе. И «детки» в рекламе, в фирмЕ. Лыжи разгружают. Сколько пар! Да они ж наверняка на контрактах, командочки-то: вон, каждая на лыжах своей какой-нибудь фирмы… Как-то без почтительности лыжи свои они на снег выкладывают, ну, …не так, как виолончель перед концертом…

    Верх горы, зона стартов. Вокруг разминочные трассы. А утро всё серое и серое… Рубка древок, треск стоит. – По разминочным трассам один за одним, одна за одной эти «здешние» – смотреть страшно, как они как снаряды из пушек трассы жестоко крошат. Треск и грохот… Крупнокалиберные все… Юношеский контингент!.. А мы со Славиком – мелочёвка мелкая. – Слава – шмелёвского пацана зовут. И мы с ним тут против остальных по атлетическим параметрам -- жалкая некондиция. Мне ещё мыслишка подумалась: ветер из долины, и сильный, он же нас, невесомых вниз не пустит, с трассы сдует. Да ладно, подумалось и подумалось: не выбирать же приехали – ехать. Вот и поедем… А Славик, вижу, серый. Но морду лопатой держит, спокойно к обстановке присматривается. И я спокойно.
    -- Серые вы совсем. Может не надо? С колёс-то на трассу. А я, преступник, вас на это толкаю. А?.. Ну, да, жалко, конечно, старт терять. Так сюда спешили… А может сдадим номера и вниз, отдыхать? – Это Шмелёв к нам подъехал. С номерами нашими, с нагрудными.
    -- Нормально, Анатолич! Едем! – Это Слава. А оба на меня смотрят.
    -- Едем, конечно. Вниз – не вверх! – Это я. Острю…
    …Но страшна молодёжь! С которой соревноваться. (Съезжать, то есть.) Хоть не гляди на них. Никаких у них вопросов. Одни суровые ответы!

                ……………………………………………………

    Называется, приватное размещение. Дома на склонах долины, большие, хорошие. Хозяева, благодушные, незаметные. Тепло и уютно, уютно. Так бы жить и жить. И спать. И спим. Спим…

    …Как же, -- заспались! -- Второй гигант. Сразу за первым. Утро туманное, рань, серость. Почти темень. Подъём на подъёмнике бесконечным кажется. Вчера с дороги, из «седла», слегка в этом «седле» дорогой подъёма подремав только, но «с пылу, с жару», отвыступались-то прилично. Скольких амбалов и амбалок «повалили». Что Славка, что и я. Я не ожидала. Съезжать, значит, умеем. Но сегодня тяжелее, чем вчера. Хотя сколько спали-то…
    Вчера перед стартом готовились очень тщательно. Просматривали, разминались, вкатывались. Сегодня ещё тщательнее. Особенно, разминаться, раскатываться. Долго. Сегодня тяжелее, чем вчера. И ещё вам перед стартом для «ободрения»: сегодня – «обрезание»: на вторую попытку допустят только шестьдесят после первой. Надо попадать.
    «Но в ажиотаж не включайтесь. Едем, как едем…»
    Это Шмелёв. Спокойно нас настраивает. На деловой лад. Всё предусматривает. Трассу с ним опять просматриваем. Опять широкая, ходовая по крутякам и перепадам. А выполаживания высиживать надо будет. А ветер встречный сильней, чем вчера. А не согласна я с тем, как он трассу велит идти. А молчу…

    …Опять вчерашние страшилы громят разминочные трассы. Ломят с грохотом. А нас сегодня уже приглашают туда разминаться. Вчера – «отойди»! То ли у Анатолича и тут со всеми дружба, то ли нас вчера – «увидели»… А страшилы страшны, но не изящны. Значит, должны не добирать скорости. Это я про себя прикидываю. Ну, нам-то – «ехать, как ехать». А там хронометр покажет…

    …Покажет!
    Бросаюсь в падение в пропасть вниз. Ох, ДЮ, спасибо, ДЮ! Как там? – Физическая, математическая интерпретационная модель спуска на лыжах: падение, переходящее в падение каждое мгновение беспрерывно и, поэтому, не реализующееся надёжным падением, а обретающее характер квазистационарного состояния. ДЮ, я помню всё, соображаю. Во. Спасибо!..
    Анатолич перед стартом что-то химичил с нашими лыжами, и ход изумительный. И воздух с ветром, полюбили что ль меня, не сопротивляются вовсе. А я – я ловлю себя на этом, ловлю, – я спуртую в падение в долину вниз, будто спринт бегу по ровному месту!

                ………………………………………………………..

    …В «срезку» попали, в очки в гигантские попали, едем дальше в специальном слаломе стартовать, солнце сияет, горы кругом все в лесах густых, деревья в густом инее, всё сияет алмазным сиянием, мы выплываем и всплывем вместе с ослепительно сверкающим миром. Стоп, пропускной пункт. Дядьки в форме за стёклами и дядьки снаружи. Анатолич с ними. Задержка тянется. Старт у нас завтра, но ехать недалеко. Здесь всё недалеко… Одели со Славой очки тёмные – солнце нестерпимое (откуда, после хмари-то такой!) – подошли к Шмелёву. Услышала вопрос дядьки в форме: «Деньги есть?». – По-русски. Смешной: при таком авто, они сами Анатоличу деньги навязывать должны!.. Повели всех троих к машине, -- багажи снимать-распаковывать приказывают. Но… -- сразу и остановили наш покорный порыв к исполнению: «махнули» на нас серыми своими лицами, может и улыбнулись даже под толстым слоем лица. И отвернулись: проезжай!.. – Лица у них что-то серые. А могли бы и подзагореть здесь, «не отходя от кассы». Чем грустить в серости-то. Но можно их понять: ездят тут румяные по красивым надобностям своим. И без денег. Обидно.

    Вон, Шмелёв-Анатолич, красив как! Наверное, нормально – ему завидовать.

    Перед вечером мы в сказочном лыжном селе. Сказочность в том, что дома здесь лезут по склонам ущелий, скачут друг по другу, а улички пытаются подлезть к домам. Полиция. Анатолича полицейские ехать по переулку вверх не пускают без цепей: круто, лёд и сугробы. А цепей у нас нет… Таскаем и дотаскиваем багажи от машины к дому. И внутри нашего жилища тоже этажики-площадочки лезут друг на друга по узеньким лесничкам, и всё тесненькое, старинное и тёмное. И уютное. И мы лезем и тащим-втаскиваем своё сквозь уютное, тесное, старинное и тёмное. И снова спать и спать… Но сперва жрать. (Извините!) …А!.. -- какое, спать -- ещё ведь и лыжи готовить!..

    …Между прочим, первый в сезоне наш специальный слалом.
    Опять безудержное солнце. А трасса, крутющая, не только на солнце сверкает, а и звенит. – Льдом. Снег разметённый по бокам по бокам трассы. Снега много вдруг нападало. Классная трасса…

    … Хозяйка нашего жилища, она очень добрая лучистая дама. Маленькая, складненькая, немолодая. Она нам показывает маленькую мастерскую в маленьком нашем жилище – лыжи готовить, маленький свой лыжный музей: лыжи здесь полувековой давности, некоторые, может и вековой: страшно интересно – на чём народ гонялся! Есть сломанные лыжи, но все такие яростные раритеты! И ведь это всё свои лыжи или лыжи её ближайших близких. Вот традиционность-то!..
    А хорошая мастерская нам и совсем по делу: лыжи нам готовить по-новой. Мы со Славиком классифицировались сегодня классно. Стартуем теперь в следующем слаломе.

    Старт… Гора из-под ног… Бег в падение… Вдохновенный спурт в пропасть!..

    …Это наше путешествие за спортивными достижениями… -- Сама себя наблюдаю как… -- я, словно я и не я. Сон автомата. Сон машины вдохновения. Спортивная экспедиция получилась – из сна в падение. Падение во вдохновение.
    Славик теперь на заднем сидении, впакованный между сумками со шмотками. Я на переднем рядом со Шмелёвым. Куда едем?.. Куда-то.
    -- Надо нам к нашим заехать. Здесь близко. Здесь всё близко. – Анатолич опять лихо рулит, хотя некуда больше спешить. Мне так кажется. А куда?.. Свободный гористо-холмистый простор окружён поодаль большими горами, засыпан снегом, залит солнцем. И – автострада. И я опять во сне. Славка сзади между мешками спит-сопит -- сном, а я сплю явью. Простор, движение, солнце, -- я в этом, как во сне… Нет-нет, я остро и чётко чувствую и вижу и каждый миг нашего здешнего вояжа, и каждый сантиметр каждого поворота в каждом своём слаломе, и каждую складочку заснеженного рельефа на далёких склонах, которыми сейчас любуюсь. А… -- как во сне.
    -- Выступили великолепно. – Это опять заговорил Шмелёв. И я теперь опять им любуюсь. – Ну, я мечтал о хороших «проездах», реально мечтал, обоснованно: я же вижу, как едете. Славик-то, он мой, но и твои возможности, они же – видны. Надо, значит, народ прокатить. Вас, то есть. Мечтал: кто-нибудь из вас в одном старте за очки зацепится. Может быть. Это – предел мечтаний был. Ну, конечно, любой прокат среди приличной толпы зарубежной, он – очень ценный. А для нас-то, когда у нас международных стартов нет вовсе. – Бесценный.... А вы! – Вы всё повалили. Можно сказать… Коллеги мои на стартах, тренеры… -- сперва-то с жалостью на нас смотрели (на вас!): шелупонь, ветром с трасс сдувает. А уже после первого финиша – фирмачи подтянулись: кто такие, договоры уже предлагают, то да сё, экипировку подбросить. Надо теперь попробовать не торопиться уезжать-то…

    …Едем. Оо-о-о! – Едем: впереди – мы только стали заезжать – здоровенная эстакада в подъём, дорога блестит глянцем – лёд! И там в сиянии солнца раскорячились на этом блеске грузовики с прицепами. Фуры, называются. Сложились гармошками поперёк всей дороги, не дотянули до верха моста. И там им не разобраться, это видно. И новые на подходе машины, и огромные, и маленькие. Пробка формируется. И Анатолич на глянце – фф-юч! – пируэт делает, и мы в обратную сторону, и на боковую дорогу, и на другую дорогу… -- Ну, красавец! – Едем…
    А другая эта дорога красивая невыносимо. Прижата к горам, идёт среди густых лесов. Горы рядом не очень высокие, но сразу дальше вверх-вверх и… -- громадные. А ели безупречные плотно друг к другу высокие-высокие и в толстом снегу. Последние дни снегопады были… А Славка сзади дрыхнет и дрыхнет, ничего не видит этого. Ну, прямо, как я раньше!.. А мы на нашей горной лесной дороге будто спрятаны и закрыты от всего мира.
    -- Здесь во время Второй Мировой главное направление было. – Анатолич откуда-то знает. -- Большую дорогу, откуда мы из-за пробки уехали, бомбили. От бомбёжек прятались на этой, по которой едем, а тут – партизаны. Из леса…      

   Сидим-едим. На фоне снежных гор. Которые вокруг. И которые состоят из солнца. Останавливаемся посреди этого всего. Поесть в пути. Заведеньице небольшое, жарко, уютно, вкусно, сытно. Недорого, вроде. Денег – надолго ли хватит?.. Кроме нас тут только… -- может, они лесорубы?
    Шмелёв в солнечных лучах. Сам выглядит, как матёрый лесоруб. Хорош, залюбуешься! Я и залюбовываюсь.

    Дорога в сторону от всего. Вбок, вверх к большим горам. В сужающуюся долину, которая сразу сделалась ущельем, которое не только сузилось, а стало прыгать из стороны в сторону, бросаться туда, сюда, так, сяк. Скалы на склонах, на стенах не успевали за зверскими прыжками и ужимками ущелья, а оно – хохотало.
    Солнце, поцеплявшись сперва за снег на вершинках, давно отступило. В сероватой синеве изумлённые скалы лезут на стены ущелья, изумлённый лес на стенах и на скалах, не оставляет их и лезет, лезет, лезет… Замершие замёрзшие водопады тянут сверху хрустальные пальцы.
    Круто взлезая в подножье огромной горы. Изо всех сил. Прёт автомобильчик. Но скользко, скользко после снегопадов и оттепелей – не дотянул до перевальчика, заскользил назад. Не стал останавливаться Анатолич, тут же опять пируэт и обратно вниз, вниз, там пощадка, автомобилей на ней мало, Анатолич, не останавливаясь, в дальний конец площадки и с разворота, плавно по ней разгоняясь до изрядной уже скорости, …влетели, вытянули, выскочили за перевал. Но это, оказывается, не конец ещё нашей дороги. Здесь выполаживание. Широкая площадка, наверное, парковка большая, но сейчас машин на тоже ней нет почти, Шмелёв, не останавливаясь (я уже поняла: на скользком маршруте нельзя останавливаться от старта до финиша), делает круг по краю этой площади, разгоняясь с юзом по снегу всё быстрее и быстрее, и идёт на скорости на второй круг, ещё сильнее разгоняться, а редкие созерцатели нашего странного маневра (это я наблюдаю) замерли в изумлении, и… -- в углу площади ещё дорога круто вверх – узкая колея среди сугробов. – Туда. (Только бы не встретиться!..) А Анатолич гонит, как к себе домой, дорогу откуда-то знает… И -- …ху-уп! Финиш. Сугроб. Большой, красивый, сделанный метелями, с завитушками сугроб. Основанием сугроба оказался кемпер, домик на колёсиках прицепной. Маленький, некрасивый: в «окна» сугроба видны были старые обшарпанные его стенки. Маленькая площадка-парковка возле какого-то строения, всё засыпано снегом, в край парковки уткнут кемпер-сугроб. В который сугроб схода уткнулись мы. Здесь где-то те (шмелёвские «наши»), к кому мы ехали и приехали.

    Строение – приют спасателей. Здесь в комнатушке стеснились: мать, две дочери, два отца. И вот мы сюда. Втиснулись. Похоже, Шмелёв едва знаком со стеснившимися «хозяевами» комнатки или вовсе с ними незнаком. А приехал и нас привёз, как к старым друзьям.
    -- Как вы тут?..
    -- Шикарно!
    -- Все здесь что ли?
    -- Все. Шикарно. Все. Вас приютим. Здесь сейчас – шикарно. До этого было…
    -- …Не так… шикарно.
    -- А где до этого?
    -- А – в кемпере. Вон под снегом рядом с приютом стоит.
    -- И вы там…
    -- …Уже здесь. Второй сезон готовимся на выезде. Пытаемся готовиться. Здесь, на этой горе. Сначала в других местах… пытались, потом здесь прибились. -- Выезжать на весь сезон чтобы, тренироваться и выступать, где сумеем. Зарабатывать на жизнь – инструкторами работать. «В чёрную». «Наших»-то здесь до хрена. Туристов. С ними надо говорить по-русски. В прошлом сезоне немножко пробовали.
    -- Говорить?
    -- Инструкторить.
    -- Почему немножко?
    -- Немножко тюрьма… Но плюнули на нас. Так, …в полголоса плюнули: туристы наши тут нужны, а работать с нашими-то никто не может.
    -- Язык?
    -- Менталитет. Русский язык здесь понимают. Русскую душу понять не могут. Вот мы и подходим: наличие подходящих инструкторов привлекает в курорт туристов. Только пока туристов мало. Зато тренироваться можно много. А тренироваться надо именно здесь: здесь супергигантская сертифицированная трасса и спусковая ещё. Не говоря про гигант. Завтра покажем.
    -- Сейчас варганим трапезу и оборудуем сон.

                ……………………………………………………………

    Подъёмники пустые, склоны пустые, на склонах снежные пушки пылят там и там, хотя снега невпроворот выпало. Пушки воют, шлейфы от пушек снежно-ледяные прямо через кресла наши на подъёмнике летят, надо очки закутывать от них – заледенеют. А – красиво. На деревьях, оказавшихся близко к шлейфам, нависли фигуры из заледеневшего инея. Фэнтези! И сверкает всё…
    …И поднимаемся. И поднялись. И – склоны…
    …Склоны – игры крутизны. При подъёмах гора открывается своими просторами и подробностями. Огромная гора с лесами и оврагами по склонам. По её подножьям – лыжные курортики. Просторный верх горы без леса и без скал. И – вниз через леса широкими просеками и полянами белые склоны долгими спадами, привольными мульдами, выпуклыми перегибами, вогнутыми компрессионами… -- сказка! А и леса тоже почти белые: снега легли на ели толстым слоем…

    Обкатываем…

    -- Ну, как горушка, детишки?
    -- Сказка придурка, -- говорю. С искренним восторгом.
    -- То есть, мечта идиота. – Это Славик. Тоже искренне.

    …Укатанные после «горушки»… А всю её (сколько можно было не всю, не всю!) прокатали не торопясь. Останавливались, любовались, осматривались. Утормаживались и отпускались. Наслаждались перегибами, уходами в крутизну. Высиживали выполаживания и контруклоны, чтобы скорость не потерять. Попрыгали на спадах и буграх. Полетали. – По очереди стояли на «отмашке», контролируя выходы после полётов, чтобы свободно было. А свободно было на всей горе: кроме нас, ну почти, ну вовсе – никого. Сказка – сказка и есть… А теперь поесть, поспать и завтра… А мне же и заниматься надо… науками… Ой, заниматься!..

    …Пол у комнаты… он весь – с трудом устроенный матрац для сна. От стенки до стенки. Слегка холмистая плоскость переменной мягкости. «Вповалку, как селёдки»? – Нет-нет-нет. Вполне-вполне. Шикарные туристские зазоры между телами. А тела – «укатанные» горками. «Горушкой». («Укатали Сивку крутые горки.» /народная пословица/…) И… -- мгновенное, наверное, падение из «повалки» на дно сна. И внезапное всплытие. Как пустой предмет из глубокой глубины. С подпрыжкой над поверхностью. Но глубина не ушла. Голубой, серый, как сказочный мультик про подводное царство, аквариум комнаты. Рыбы кверху пузами, кто как. Как селёдки?.. Коллеги по приключению… Ну, проснулась, значит надо сходить, куда надо. А просыпаться не надо. В сон, в падение, в омут, в глубину, сквозь холмистую плоскость переменной мягкости. Снова. Скорей!..

    Окна «аквариума» лучатся слабо. Замёрзли. Луна там, наверное. Наверное, сильно светит. Не видно: морозные узоры… Нет, видно: там маленькие иллюминаторы прозрачного стекла. Узор ярко освещённых заснеженных елей сплетается с морозными рисунками окон. И светится всё. И сон… сна – нет…
    Сна нет, а вместо сна – чувства! А сна не существует вовсе, не было никогда и не будет. А чувства!.. – налетели и делают мне «тёмную». Колотят меня! А чувства, это – жажда и жажда. Ждущая, влекущая, всемогущая, составляющая весь Мир. Это такие вот чувства вдруг подхватили меня, как воздух-ветер. Как невесомость, танцующая с гравитацией. И несут меня через бесконечность мировых пространств. Нет, я сама вдруг – часть бесконечных пространств. Часть и составляющая всего и вся. И я взрываюсь радостью своей растворённости во всём и проваливаюсь в печаль мечты, в сосущую тоску жажды слияния всего со всем. И моя внезапная радость включённости во всё сущее и слитости с ним, она вместе с печалью и тоской мечты об обитании сразу везде…
    …Такие чувства вместо сна, такой вот отдых после катального дня на новой горе. На дне посапывающего «аквариума», но и в голубом беспредельном разбросанном Мирозданье. – Как оно там без меня?! – И я в тоске и в радости мечусь, лечу и мчусь совокупиться, слиться, соединить всё со всем…

    Кто – кто и как кого зовут. И что мы делаем на горе. Ну, мы – пришельцы: Анатолич, Славик и я. Хозяева: дядя Боря и тётя Наташа, и – их дочка Альбина. Ещё дочка Маша. Со своим отцом Толей (кажется, сразу не запомню). На этом отце, то есть на его транспорте, все они сюда и приехали. И транспорт этот здесь рухнул. То есть, больше не ездит. Но сюда-то он их привёз. Все они – друзья. Пытаются зимовать здесь второй сезон. Почему здесь? На этой горе можно тренировать спуск. А родители и дочки зарядились готовить спуск. Преимущественно спуск. Дочки – ровесницы и почти мои ровесницы, ну, капельку старше.
    И вот, по горе, по спуску распределяется наш «педагогический состав», они расстанавливаются по буграм, по выпуклостям рельефа, так, что им видно, что за их перегибами, -- мы-то этого знать не можем – и «отмахивают» нам – сигнализируют, что путь свободен. И – «прохватываем». Теперь сразу длинные куски склона. С полётами.
    …Раненько вышли к подъёмникам. Ещё не вполне рассвело. Ничего, с жёлтым фильтром рельеф будет видно. Наверное… Подъёмники стоят. Никого и не видно кругом. Но – поехали. – Мы одни только и поднимаемся…

    …А здесь же ещё кулуары – контруклоны, чуть не стенки на трассе. В скоростном повороте на такую выскакиваешь и кантоваться надо от склона. И дальше – как из катапульты во встречный скоростной контр-вираж… И… -- финишный крутяк – он ещё и ускоряет отчаянно, но надо утормаживаться там, где на соревнованиях самый ход, напротив трибун (занесённых сейчас снегом), чтобы издали уже спокойненько-тихохонько подкатывать к нижним станциям подъёмников – мы ж все запреты нарушаем со своими тренировками на открытых для публики трассах. Но публика ещё не пришла…

               …………………………………………………..

   Меня с дочками переселяют в другое место, чтобы близко к подъёмнику, который работает на трассу спуска. Чтобы мы успевали с утра, пока на трассе никого, подняться-спуститься, подняться-спуститься…
   Там какие-то хижины вместе с гостиницами. В хижине мы и должны разместиться. Нам туда идти от нашего приюта по дороге вдоль подножья горы. Вечер. Вокруг леса и ущелья. Ветер. Погода сменилась, потеплело. Небо чёрное, тучи. А снег кругом белый, светится тускло. А ветер упругими порывами сдувает снег с елей, и они тоже чёрные. Не весь сдул, белые снежные призраки-драконы слетают с елей и летят далеко по ущелью. А ветер плотнее. Много ветра. Много ветров, порывов, все они самостоятельные и, нет, не соревнуются – шалят, хулиганят, бандитничают, кто во что, да и подначивают друг друга. И музыка залихватская у ветров по ущелью. Колдовская… И вой, и свисты, и скрипы, и трески. И кроме белых призраков, чёрные ветки по ветру летают. Нормальный хоровод демонов. Они размахивают елями, как чёрными платками и пляшут по небу и по скалам… А мы идём себе. Не очень далеко, но далеко. Девчонкам, не знаю, похоже, не по себе, а я – в восторге. Будто ветры и демоны пригласили меня в свой танец… А ветры тепловатые, плотные, оттепельные, хвоей напитанные, лесными горными воздухами, -- они внутри души взволнованное хулиганство делают… Они душу заполняют, возносят, и несут, как белый призрак, как чёрный призрак… А дьяволы вокруг летают по ущелью.
    …А мы-то что, мы лыжи, мы экипировку на себе тараним. Сквозь любую погоду. Как ишачки…

          …………………………………………………………..

    …Тут такая трассочка… В лесу по склонам… Нам показали. Шесть километров можно высиживать в стойке спуска. Скорость удобная. Пологие просеки с плавными извивами. И на пути три крутых спада с крутыми «s»-образными поворотами. В спады надо –ух! – нырять… А если ещё в эту трассу-просеку в её начале заходить с высокого бугра, -- …скорость сделает все выпуклости полётами, и тогда повнимательней: ограждений нет, и лес по сторонам – колючий!.. Но трасса… -- весёлая песня! Катаем целый день. Анатолич показывает работу с обтекаемой спусковой стойкой на неровностях рельефа. Красиво показывает…
    
    А на следующий день – ни Анатолича, ни Славика. Уехали! Тю-тю… А я? Я и знать не знала, на горе была. – Это оказывается, собрался «педсовет» и меня (без моего спроса-согласия)  решили оставить здесь. Тренироваться…
    Ну, -- ура? – Такая для меня подготовочка получается… Но… Анатолич уезжает, а я остаюсь. А он уехал… Это они меня без меня… -- Разлука, это называется. И не «ура»?..
    Это они уехали втроём. Родитель Маши тоже с ними уехал…

    Оставшиеся родители выдали мне спусковые лыжи. Я эти лыжи сразу полюбила. Родители привезли сюда несколько пар лыж для «downhill»: скоростной спуск у них главная, особая тема подготовки. А у меня для спуска ничего здесь нет, спуск не планировался, только слалом и гигант… Лыжи старые и старинные, не знаю, сколько им и лет. Длинноватые. А мне понравились. Скользящая поверхность в царапинах, кантов почти не осталось: точили их когда-то много. Ничего, ездить будут быстрее. Я буду их готовить. И любить.

    Хижина, в которой теперь девчонки и я, это коттеджик маленький прямо рядом с нижней станцией большого подъёмника и финишами спортивных трасс. Уютно. Удобно. Именно этот подъёмник поднимает к старту скоростного спуска.
    Утром мы, чтобы быть перед всеми, уже у подъёмника (а там ещё и пусто и нет никого), скорей наверх, размяться и «сыпать» вниз, ну, прямо как будто в день соревновательного старта по спуску… Не совсем так, -- склоны открыты для всех, и мы смотрим, посматриваем, чтобы людей на склонах не было. А их и нет.

    А-аа… А уже и есть. Есть уже даже клиенты на обучение. Вон, дядя Боря на склоне плуг показывает туристам. Сам на спусковых лыжах. Других не оказалось что ли?.. Но мы заняты и заняты своим. Гоняем и гоняем.

    В хижине спать роскошно. Ну, роскошь сна, она бесспорна. А если уж на лыжиках с горочки покататься … Денёк. Денёк-другой, пол-жизни-жизнь… -- Купайся в роскоши широкой койки!.. В уюте тесной комнатки. У которой окошки, за которыми… «сказка придурка», и не замёрзли, и за ними белые стены склонов и чёрные небеса лесов между склонами. Абсолютно чёрные. Границы чёрных небес-лесов с белыми склонами -- зубчатые пилы еловых вершин и  лап… А сон? Есть ли сон или нет сна? Сон мой, сон. Нет его.
    А есть полёт. Лечу. На чём-то или ни на чём. Как ведьма. На ничём. Над всем. Лечу всей душой… Душа – где ты? Душа везде. Везде – где? Везде, где я? Или везде, где… -- везде? Или моя душа вовлекла и втянула в себя «всё» из «везде»? И всё из везде в моей душе переполняет всё моё… существо. Тело!.. И существо. Которое летает сразу везде. И везде видит… везде видит… «Его». Видит себя… с «Ним». Только так. Не по-другому.
    Сон был, наверное, он был, но его не стало от того, что не стало ветра. Там, в обступивших горах сделался покой и потеплело. И ветром тогда сделалась я. И спать нельзя… Надела утеплённое прямо на тело и вышла… -- Балкончик тут у нас над выкатами склонов. – Вышла в беззвучный звон лёгкой оттепели. Ветра нет. Ветер – я. Ветром лечу над безветренным покоем. В даль, у которой границ и концов не угадывается. А угадывается… «Он». Похожий на Врубелевского «Демона». (Он там летает, я сплю. Нет, он спит, дрыхнет безразлично в своей дали без границ – я летаю. Пытаюсь прилететь. К «Нему».) …Похож на Робина Гуда. На таинственного капитана таинственного парусника… А, может, не безразлично дрыхнет… «Он»?!. «Он» -- Шмелёв, если кто не догадался; я сама боюсь догадываться… Ну, …Нюра! Ну, ты попала…
    А колдовское вдохновение зимы велит длить и длить полёт.

       ……………………………………………………………   

    Гравитация – царица гор. Весь мир под тобою, ты счастлив и… -- раз! – мир выдёргивается из-под ног… -- Поехали! – Это старт. «…Этот мир на цвет хорош и на вкус хорош. Этот мир в меня вошёл лезвием, как нож. Он, входя, сказал: цвети…» -- Цвету! И вхожу в мир сама, как нож. Остро. Скоро. В мир, выдернутый из-под меня царицей-гравитацией. Скоро и остро. Не по-другому.

           ………………………………………………………..

    «Апрэ-ски» это время называется… Время после лыж.
    …Время для чего угодно. А для меня это… продление меня. В непреодолимость простора. В вязкую темноту времени. И я продлеваюсь, длюсь, пролетаю, прилетаю, прихожу и узкой тенью вхожу в «Него». Я боюсь называть «Его». «Он» -- я.

            ……………………………………………………..   

    Оо-о-оо…
    …Весёленькие погони за собственным «ух»!
    Воздух заледенил успокоенный оттепелью снег. Ход на склонах звонкий…
    Внезапно на горе Борис с Натальей: мы заявлены на здешние старты. Будут гигант и слалом. Меняем лыжи: спусковые на слаломные. Ходим произвольные спуски. Длинные дуги, короткие дуги. Трассы-то ставить не дают: в лыжных курортах во время общего катания на открытых склонах ни одной палки воткнуть нельзя. – Всё для туристов. Считается, что спортивные трассы им противопоказаны.

            ……………………………………………………..

    «Апрэ-ски». И – я.
    Я – цветок вершин, я – лилия долин.
    Снова ночные ветры. Но за окнами они не нарушают уют тепла комнатушки. Они – там, мы здесь. Но они… зовут, прельщают, обольщают, заставляют… -- быть! Цветком вершин и лилией долин…
    …У нас был выезд на летний снег. Сборы с соревнованиями. Горы там были не очень высокие, но безумно красивые. (Бывают, что ли, некрасивые?!) И снежники. По которым мы гоняли. Жесткий плотный снег. Который таял (лето же!), и талые ручьи текли в долину под россыпями морен, под камнями, на которых росла пышная трава, на которой стояли палатки, в которых мы жили, и ручьи звенели в глубине камней. Под нашими постелями. Днями и ночами. А снежники лежали в окружении склонов, лугов, покрытых несметными разноцветными цветами. И озёра там кругом, озёра на разных уровнях, одни над другими… Верхние нижним дарят водопады. -- Захлебнуться от красоты!..
    А сейчас захлёбываться воспоминаеиями…

           …………………………………………………………..

    Проехали. Проехали гигант. Там опять отсекали после шестидесятого в первой попытке. А Алька была шестьдесят первой. Маша ещё дальше. А я, я что? – Я в порядке, я близко среди здешних…
    А лыжи здесь готовлю себе сама. Кто ж ещё?

            …………………………………………………….

    Заснула…
    …Заснула от страшной усталости. И проснулась снова вдруг. От того, что снова не стало ветра. Был покой. Неподвижность чёрных узоров елей на границах леса со склонами. Покоя не было во мне. Был полёт. Несло меня. Уносило и носило в пространстве… -- не в прстранстве неба, -- в пространстве всего. Кто «Он»? Где? Не знаю, знать почему-то не хочу… Я – женщина внутри. Внутри меня – всё, что существует. Ничто не уйдёт от меня. Никто. Ведь я везде. Я освободилась от напряжения присутствия в том месте, где я есть. Я – свободна и я во всём. И всё входит в меня. Моё тело, которое во всём, чувствует это всем… телом. От низа живота до верха вершин души…
    …Ветра нет. Ветер устал. Ветер – я сама. И – я сама-ветер влеку саму себя за собой, как песня…

          …………………………………………………………..

    Подсмотрела у Анатолича перед нашими стартами: подкинуть на скользящую поверхность, на уже готвую, наплавленную, процикленную, отполированную, -- прямо перед стартом кое-что специальное. На первую часть трассы хватит. Разжилась этим «специальным». А сейчас, возможно, что и не надо: лёд, холодом прихватило оттепельный склон… Специальный слалом. Девчонки повылетали, я – в порядке.

            ……………………………………………………………

    …Светящаяся женщина – я. Я устремляюсь в себя. И из себя продлеваю себя туда, где никто от меня не уйдёт. Где я – забота. О ком? Где я – лелеянье. Кого?.. И где всё входит в меня. И где всё изливается из меня. И делает счастливыми тех, кого лелею. И я – светящаяся.
    …Ну, Аня! Ну, ладно. Ну постараешься-постараешься ты найти Шмелёва, да и настигнешь. В переплётах спортивного мира… Или не спортивного… Или не настигнешь: где ты, где он. Кто он, кто… -- ты. «Светящаяся женщина»!.. Спи-давай уже, …Нюра!

            …………………………………………………….

    О, о, о! В конце нашего очередного прелестного каждый раз утреннего «гонянья» на тему опять скоростных дисциплин, дядя Боря заворачивает меня – есть работа. Опять «ура»? Или не «ура»?..

    Девчонки ещё погоняют, а я к гостинице: клиенты ждут. Меняю лыжи на короткие. И волнуюсь: они ж меня съедят…
    …Не едят. То есть это маленькая девочка, которая меня не ест. И я её не ем. Мы едим друг друга глазами. Мы вдвоём. Девочка слабенькая, еле на ногах стоит, а тут ещё ботинки горнолыжные. Мамочка девочки, плотная тётя, когда «сдавала» её в обучение, рассказывала, какая девочка спортивная. Не знаю, откуда мама черпала материал для тех рассказов. Сейчас не это важно. Уцелеть бы! Уберечь бы. Девочку. Девочка не стоит на ногах и на лыжах. – А мамочка-то вышла с нами на снег посмотреть, как дитя на лыжах поедет. А дитя не едет, не стоит и не падает. – Ложится. Не от страха, не от притворства. – Под бременем непостижимости обрушившейся задачи… Но теперь мы с девочкой ушли, мы без мамочки. И без лыж и без палок. Я их таскаю, ребёнкины и свои. И мы таскаемся по бугоркам в сторонке, где нет никого. И -- раз ты ложишься, то и -- ляжем. Ты и я. – «Ты много ползаешь? Ползала?» -- Девочка задумывается. Вспоминает жизнь: «Не ползала, не ползаю, -- вздыхает.» -- «Поползаем?»…
    …Ну уж мы и поползали! Сотнями метров. А я сама-то с каким наслаждением. А мы не просто ползали на четвереньках: скользили на всём и соскальзывали со всего, и перекатывались через всё. И снег полюбил нас. – «Надоело?» -- Хватается за лыжи. – «Не-не-не! Пока ещё без лыж. Палки.» -- На ботинках пытаемся скользить, где скользко, а – везде скользко, с маленьких ледяных горочек на ногах, а где и ляжем-упадём, на теле скользим… А тут уж и к лыжам прикрепляемся, и обычные лыжные упражнения для начинающих начинаем делать… В общем, поехали. И приехали. К дверям гостиницы. На лыжах.

            ………………………………………………………….

    Мы кормимся в ресторанчике маленькой гостиницы, в которой любят базироваться «наши». Наши туристы-катальщики. Столик там для нас для четверых, нас кормят, старшие договорились. Вечером дядя Боря мне говорит, что меня пригласили, -- в общем, это тоже он договорился, -- чтобы я тренировалась с местной школой. (Опять, значит, «ура».) Значит, утром очень задолго до того, как начинают работать подъёмники для публики, и, значит, и до того, как мы подтягивались первыми к нашему подъёмнику, начинается тренировка здешней школы.

    Утренние сумерки, рампы прожекторов на большой слаломно-гигантской горе. Поднимаемся, разминаемся, раскатываемся, каждый самостоятельно. Ходим гигант. Трасса, видно, затемно поставлена уже. Тренерских действий не вижу, но фигуру тренера, наверное, угадываю – по яркости и неподвижности. Подсматриваю за здешними. Нормально хожу, прохожу трассу и подсматриваю. И – ничего не подсматриваю. Все, и девчонки, и ребята просто прямо сыпят вниз. Можно сказать, грубо. Может, это я, не наблюдательная, смотрю и не вижу. Но – никаких, ни технических изяществ, ни тактических хитростей, заходов интересных… Жёстко вниз. Жестоко… Ну а я? А я – что? – «Не стреляйте в музыканта: он играет, как умеет.» -- Вот и я: как умею. Как научили. Михална да Петрович… И мне здесь – никто ничего; ни слова, ни взгляда. И ладно. – С трассы не гонят – ура! – Какое счастье… А заключительная часть тренировки – прокатывание специальных горнолыжных упражнений – это у них здорово. И опять не тренер, наверное, их показывал-предлагал, а девочка постарше – она до этого вместе со всеми трассы ходила…
    …И – дети в школу, Аня на работу. Клиенты! Клиент у меня – моё вчерашнее любимое (уже) дитя. Опять «ура»…

          ……………………………………………………………

    …В этих не очень высоких, -- но высоких – горах облака располагаются, где им вздумается. Сверху, снизу. И свет светит по-всякому, так и этак, и даже так, как светить ему никак не следовало бы. Вот: долины, вершины, небо. Свет светить должен откуда? С неба, сверху. И он так и делает. Когда небо ясное. Но только небо затягивается, …и идут танцы света. С акробатикой. С играми полусвета. Свет восходит из долин, а хмурые тучи затеняют небо, но свет выходит из боковых ущелий, приходит сразу с разных сторон. Горы делаются от этого колдовскими и лукавыми. Загадочными. А я от сумерек до сумерек любуюсь любовными заигрываниями света и гор.
    Каждый день уже я при свете прожекторов в утренней мгле начинаю лыжевать с лыжникам здешней школы. Слово хорошее: «лыжевать», так здесь называется занятие лыжным спортом.
    Уже лыжуем с секундомером. Но мне из тренеров никто ничего не говорит, а я стесняюсь подъехать и спросить. А к тому же, чтобы спрашивать, нужно потратить один подъём-спуск. Я лучше трассу пройду, пока дают…

    …Здешние после тренировки – в свою уютную школу. Аня – работай, «негр»! Клиенты понаехали. Всей «семейкой» и работаем. После ранней утренней горы – в холл гостиницы, разбирать клиентов. Пришла мамочка «моей» девочки и уже совсем без заносчивой важности, без рассказов о спортивности дочки, с изумлением восторгается: дитя её до сих пор было опасливым и комнатным ребёночком, шаг неосторожный сделать остерегалась, а теперь неузнаваемо уверенно рубашит через мировое пространство, что на лыжах, что без… Ну… -- ура!

    И я лыжую целый день. «Учебное время» -- для меня, моё -- только вечером. И очень не всегда. Бывают клиенты и на вечернее катание на склонах с искусственным освещением.
    Но вот – учёба. Лезу в неё. Лезу в интернет. Попадаю в болото. Новостей и ненужных сведений. Лезу через болото, дело нормальное. Но болото заминировано. Оно заминировано… всемирным оружейным восторгом. – Во как! Ну да. Куда не ступи, яростная радость рассказов про то, какое ещё оружие придумали и изготовили. И нет мысли о печали на том конце применения оружия, там, где мишень. А мишень – я, ты, он, она. А особенное веселье: «это средство уничтожения есть только «у нас», аналогов в Мире нет и средств защиты нет. И вот «мы» «их» уничтожим!» -- Вот счастье-то, вот счастье!.. Но это счастье – так себе счастье по сравнению с несравнимым высшим счастьем. О котором рассказывается с подробной смачной любовью, как о самом родном-дорогом. – Какая-то (есть-изобретена-изготовлена) оружейная система, которая может и будет уничтожать всё живое, неживое, сущее, несуществующее, если будет запущена. А она будет запущена, -- «если затронут наши интересы»!.. И все жившие и погибшие, и всё неживое уже будет уничтожено, а система – ей всё нипочём – будет продолжать уничтожать и уничтожать уничтоженное. А что? Система будет запущена, «если затронут наши интересы»…
    А я? Я устраняюсь от знакомства с подробностями устройства и действия «системы», про которую рассказывают радостные «художники» абсурда. Я – мишень. И мне надо заниматься. Экстерн – не халява. Химия жизни. Физика твёрдых тел. Изящная словесность… Тончайшие, глубочайшие, высочайшие аспекты жизни изучать. Сложнейшие. Жизни – чьей? – Жизни мишеней. У снайперов – «интересы». Хотя и снайперы сами – мишени. Но они веселы…
    «Время, время, Анька! Занимайся учёбой же! Дура… болотная…» -- Это ж ещё самой себя ругать приходится. И правильно ругать…

            ……………………………………………………….       

    …У здешних прикидка. И я в общей куче. Контрольная тренировка с электронным хронометром, с «омегой». Гигант, полная долгая трасса: и перепад высот, и число ворот по максимуму. И круто. И… -- нормально… После первой попытки все посматривают на меня и ничего не говорят. Ни тренеры, ни ребята. Я не спрашиваю. После второй ребята-девчата улыбаются, головами покачивают, тренеры в мою сторону не смотрят. И все уезжают с бумажкой-распечаткой результатов. А я – на работу. Мне до результатов дела нет: я-то знаю, что проехала – не хорошо… – очень хорошо!..

    А клиент у меня сейчас дядька. Взрослый и красивый. Беря инструктора, заявил (дяде Боре или Наталье, они клиентами занимаются), что желает «совершенствовать технику». Вот меня ему и отрядили. И гоняем по всем горам. Вот отдохновение-то. (Души – не тела.) Техники-то у него никакой, но ездить может уверенно и помногу. Ездим. Много. Показываю ему трассы и технику. Старательный. Совершенствуется. В конце каждого занятия даёт чаевые. Хорошие. Мне сказали: инструктору брать чаевые… -- хорошо. Хорошо! – Беру…

    За ужином дядя Боря говорит, что я хорошо инструкторствую и заработала уже на всё своё обеспечение здесь и с запасом ещё. -- Ну и ура?..

       ………………………………………………………………

    А у нас, у «местных», спец-слалом с «омегой», прикидка опять,  и трассы опять длинны и круты. И мне – вполне. И я – не буду интересоваться вовсе, как кто на меня поглядывает и что пропечатается в финишной бумажке, мне бы пройти хорошо. И я…
    …Я прихожу на просмотр, раннее, хмурее утро, я, в себя углублённая, иду на подъёмник вслед за всеми «нашими-местными», чуть-чуть даже от них отстав в своей флегматчности, а канатчик передо мной кладёт древко поперёк перил коридорчика. Не пускает на подъёмник! – «К себе уезжай! С вашим «главным», в горах, где он войну делает. Там на лыжах…» -- Это он сказал, а я недоумеваю, что это он, с чего вдруг, а он меня по спине похлопал, слегка; ну, похлопал и похлопал; и потом аккуратненько от подъёмника отстраняет; а я медленно, но вдруг, догадываюсь: холодновато мне сегодня и я куртку тёплую одела. Другую, не ту, что в остальные дни. Куртка есть у меня любимая, она мне от старой фирменной экипировки досталась, подарили, и она «на вырост» мне как бы, большая, удобная, толстая, как ватник, -- очень хороша, чтобы не мёрзнуть; и она и потрёпанная, и невзрачная… А на спине крупно латинскими буквами – название родины. Неприличное слово, как бы. О котором я напрочь позабыла. А он напомнил…   Ладно. Так же флегматично пячусь назад из коридорчика. И не спеша наверх пешком. Вдоль подъёмника. Вдоль трассы. Просматривая её. Сейчас-то трассы сверху вниз просматривают. Боковым соскальзыванием спускаются. А были времена, просматривали, поднимаясь снизу, как я сейчас вот. Сверху-то и удобно, и правильно: трасса видится и усваивается, запоминается так, как её потом проходить, всё естественно. Снизу изучая трассу, надо особое искусство изловчиться проявить: искусство воображения – сложить конструкцию в обратном порядке. А конструкция – скоростная.
    А, гад ты, гад!.. Дядя… И знакомый, узнаю его, дежурит у подъёмника часто… И всё ведь правильно: страна-агрессор, и ты, Анька, наивно-лучезарная, неси ответственность… И дядю понять можно: он вполне может наши танки на своей, на здешней родине помнить… Но что ж ты, дядя, на мне, на «сопле» это вспомнил?! – Ты с плакатом нашим туристам дорогу перегороди, ты в аэропорт езжай и там перед чартером: мол, туда вас, растуда, обратно. А ты же этого не делаешь: ты на туристах зарабатываешь… А ко мне прицепился. Дешёвка. Не джигит…
    А вот и толпа просматривающих сверху сползает. На меня – с удивлением. А я-то всё на трассу: одну скоростную конструкцию на другую воображением устанавливаю. Всё в сборе должно работать в режиме «ух»…
    И наверху-то я уж какая разогретая: помогла любимая куртяха. И  прохожу я эту трассу – не хорошо – изумительно. Ни на кого не смотрю, результатами не интересуюсь, сама чувствую-знаю, как еду и как проехала…
    …Вторую попытку – ещё лучше!

                ……………………………………………………
   
    Дядя Боря: «Здешние хотят тебя свозить на соревнования со своими. Между прочим, в здешней школе много кой-кого, кто в молодёжном составе национальной команды. А тренер здешний школьный – один из главных гос-тренеров.» -- А я и не знаю этого ничего. А этот тренер… противный мужик… Ну, это мне так показалось. Надменный, заносчивый… Или это я заносчивая – со своей стеснительной независимостью. – «Скромность-то паче гордости, -- скажет дядя Боря. – Да. А нам-то своих-то девок придётся самим пытаться заявить и привезти…»

    …Сама себе готовлю лыжи. Кто ж ещё? Всё, как всегда и как подсмотрено…

    …Машина! Весёлая машина по разделыванию трасс. Это – я. Больше ничего про эти старты рассказать не могу. Опять слалом и гигант, и в обеих дисциплинах «разделала» очень тут многих. – Я! И из «своей» школы, и из других всяких разных. «Весёлая машина» не интересовалась результатами. Опять. А интересовалась тем, чем любовалась: красотой трасс, они красивые были на этих стартах, склоны с переменным рельефом, трассы замысловато поставлены – мои!.. Любовалась красотой подсветов и полусветов облаков и долин. И рассказывала бы об этом, обо всём, и рассказывала… -- Кому?..

            ………………………………………………………..

    …Дядя Боря и тётя Наташа: тебе уезжать… Ты «накатила»… «Надрала» здешних… В обоих видах… Сказали, что тебе не надо больше бывать на их тренировках…
    -- Кто?
    -- Ну, тренер их…
    -- А…
    -- И у нас… стеснённость по жилью. Негде жить, Перебираемся к девчонкам… Поедешь. Билет заказан. Каролина отвезёт до «жэ-дэ». Мы-то без транспорта… Это уже этой ночью.

    «Недолго музыка играла…» Ребята, спасибо за короткий рай… Ну, -- короткий! – целый полноценный сбор. С подготовкой по всем дисциплинам. И, главное, -- спуск!.. Что же здешние соревнований ни по спуску, ни но супер-гиганту здесь не проводят?! Ни даже тренировок скоростных -- школа здешняя у себя-то на своей горе… На такой горе!..
    …И клиент мой, клиент… С чаевыми. Прервали мы наш курс… А он же меня и ланчем изысканным в перерыве подкармливал. Любезный. И симпатичный. И так гоняли по всем просторам…
    …Всё. Езжай разыскивай своего Анатолича. Своего. Ты его себе присвой!..
    …А и от дома отбилась: мать с отцом, Свечик, Михална, Петрович… А Нинка? Она же «мастера» так выкатает: с её-то яростью…               
               
            ……………………………………………………….
    Сердцевина ночи. Глухо. Идти одной.
    Надо дотащиться до машины. Хорошо, -- под гору. А снег рухнул страшный. И рушится, и рушится. Темнота. Свет только от снега. И лес кругом – чащоба в небо. Небо – это лес.
    С грузами своими вываливаюсь сквозь тропку между сугробищами на дорогу. Дорога – узкая «коробка» между высоченными снежными стенами. Её монитор-снегоочиститель пробил в лесном заносе. А снег валит и заваливает. Навстречу мне волчица. Близко. Не вплотную, но рядом. Идёт, улыбается. Не спеша. Огромная, красная… И я не спеша. И не остановилась. Ни она, ни я. А она вдруг взлетела. С места сделала запрыг на бруствер дороги, на тот, который выше, на склон, в гору. И нет её. Я, как шла, так и шла. Почему-то не испугалась, а улыбалась волчице. И вот она упрыгнула. Совершила полёт. Почему-то меня эта встреча наполнила радостью. Почему-то мгновенно я была уверена, что это именно волчица (не волк) и уж не собака, и не медведь. В том месте, где она взлетала, я остановилась и стала доставать верхний край снежной стенки. Не дотянулась.

    Маленькая машинка. На крыше багажника нет (лыжи положить). И хорошо: чехол бы заляпался. Особым образом засовываем его внутрь, вдоль-наискосок. Выталкиваем машинку из снега (я толкаю), вниз-то по дороге она, наверное, поедет. Но снег глубокий. И ночь глубокая…
    И машинка едет.
    Каролина маленькая, изящная, красивая. Она туристский администратор. И вот, вызвалась меня отвезти. Куда-то не близко… Она здешняя. А её русский, как родной.
    -- Там волчица! Я встретила. Огромная!
    -- А, да, это волчица. Наша. Она возле кухни кормится. У неё волчата в лесу… Такая, каштанового, тёплого оттенка.
    -- Да! Она мне красной показалась… Упрыгнула в лес.
    -- Наша…
    …Надо ж, какие красивые и складные девушки встречаются! И меня повезла любезно и даром. – А?!.
    Воздух в машине становится уютным, теплым, жар из дыр вентиляции. Музыка. Свет фар в снегах дороги и снегопада. Свет летит. Приборы светятся.
      

    В долину стали спускаться, и там туман. И песни. Песни Каролина поставила, может быть, специально для меня. А едем далеко и невидимо. Всё туманом заполнено плотно. В нём угадываются пустые ночные местечки, уклоны и взлёты, и повороты, повороты… В скальную стену бросается дорога, но… поворот, и туман… Непроницаемый… 

    …Песни, наши, по-русски, яркий мужской дуэт – каждая песня полный спектакль. Все о разном и непохожем. То про парад напыщенный и комичный, то про время, которое, дорогое, летит, а мы, не считая, бросаем его на ветер… То – дворник Степанов летит через оттепель по небу на метле; а и всем, всем – хочется летать!.. А то… женщина ждёт своего моряка, может быть, капитана, из таинственных далей. В которых он пропал. Из которых не вернулся. Нет его. И она молит всех кругом не верить в то, что его нет, и умаляет не переставать его ждать. – «А вдруг не утонул!..» -- На этой «капитанской» песне мне сделалось как-то… не совсем хорошо: очень я вчувствовалась в эту драму. Утонула в ней. И всплыла -- в другую песню-спектакль. – Двое, которые хотят любить друг друга: «Лучше быть нужным, чем свободным…» -- Э-ээ? – Это у меня к себе вопрос. Это я задумалась. Годится ли в их случае категория «лучше»? А не в их случае? – «…нужным, чем свободным». – Ничего себе!..
      
    Песенки…
    …И только горы и повороты. И скорость. Туман и туман. Как она так едет? Мне бы надо учиться ездить так.
    -- Ничего же не видно, -- говорю.
    -- А зачем?..

    И… -- вывалились из тумана. Из матовой панорамы в прозрачный простор с пустыми холмами, с пустыми городками. Ночь катится к своему собственному закату. Ночь сама себе надоела. Но ей ещё долго. Долго до конца ночи… Городок. Вокзал. Таксисты спят в своих машинах. Большущий зал вокзала пустой совсем. Одна (единственная в гигантском кубе зала) немолодая женщина в ярких пёстрых старых одеждах с цветными сумками сидя спит, прислонившись к стене. Наверху стены гигантская рекламная надпись: «JOPA». Замираю, открыв рот. Каролина кричит: «Нет, это произносится как «йо», это «йо», а не «жо»! Не жо!..»

               ………………………………………………………….
                                ………………………………………………….

    …И ничего нельзя сделать. Но делают, делают всё, что необходимо, всё что, всё… Всё-всё-всё. Очень хорошее отделение. И мать говорит, что очень хорошее. И я вижу, что делают там всё-всё-всё. Умело делают, проворно. Квалификация, наверно, на высшем уровне. А сделать ничего нельзя. И от охватывающего осознания невозможности помочь… ураганная тоска. Тоска, которая валит и свалила, как ураган, всё, что свалила, и всё порушено неодолимым  ураганом, только тоска тяжёлая стоит. Среди палат, специальных коек, штативов с капельницами, медицинских приборов на специальных колёсиках и быстрого персонала, который то невидим, то возникает враз… И делают эти люди, делают то, что надо, а я в тоске бессилья, что не спасёшь, не поможешь.
    Свечик попал. Может вылезет? Вот бы выкарабкался! Вон, какие немощные кругом, а эти, в реанимационных робах, знай выталкивают, тянут в жизнь еле живых, пытающихся уйти в небытиё. Вытягивают… Буду теперь торчать у него тут. Притаскивать своё для занятий и рядом быть. Здесь, вроде, не возбраняют, торчи, ухаживай. Я ему ещё читать что-нибудь буду, -- о!..
    -- Дядя Сява, а если я тебе что-нибудь читать буду, тебя бы это развлекло?
    -- Несомненно… -- Свечик говорит тихо. Вроде, силы бережёт. Мало, значит, сил.
    -- Я подберу что-нибудь и принесу потом. Каких-то хороших авторов.
    -- А своё что-то?
    -- Ух-х… Ну это только учебные задания… И только черновики. Это у меня и с собой даже. Но…
    -- Но и давай! Интересно же. – А?..
    -- Черновой текст-то…
    -- Читай. Проверяй. Правь…
    …Ху-ухх!.. Я вздохнула. Я выдохнула. – «Современный спорт нашей современной Цивилизации – зародился как заповедник честной игры…»
    Это я с трудом и старанием начинаю читать свой реферат. Тему выбрала про спорт.
    «…Почему возникает спорт, для чего, и что это такое?..
    …Глубинная причина обращения человеческой особи как представителей человечьей породы к спорту – стремление к совершенству. Стремление к совершенству можно представить несомненно биологически целесообразным как фактор обеспечения выживания вида и повышения качества его бытия. Совершенство как средство взаимоприспосабливания со средой обитания. Поэтому, способность к стремлению совершенствоваться, вполне вероятно, должна была отбираться и повышаться в процессе филогенеза человека как биологического вида в виде необходимого качества.
    Однако, феномен спорта ярко показывает абстрагирование совершенства и стремления к совершенству от прикладных задач жизнеобеспечения. С полным устремлением к идеализированному азарту совершенства ради совершенства.
    У особи совершенствование себя структурируется в соревнование с собой. – Лучше, лучше, ещё лучше! –
Совершенствование ориентируется на «божественное совершенство» -- недостижимое.
    Феномен человека – социален. Поэтому, -- естественно обращение людей-индивидов к коллективному сравниванию результатов достигнутого совершенства. Это – соревнования. – Реализация азарта достижения.
    Соревнования – основа спорта, вокруг них строится спорт. В соревнованиях, сравнивая своё специализированное совершенство, участники проявляют предельный максимум достигнутых ими возможностей, пытаясь сделать его запредельным. И по-другому, по определению, не может быть: каждый участник стремится быть в своих достижениях лучше других, а стараются все и, поэтому, естественно, вынуждены стараться на пределе и за пределом своих возможностей, поскольку конкуренты стараются так же.
    Для того, чтобы сравнивание показываемых в соревнованиях достижений было действительным сравниванием, для идеально высокого качества сравнивания, продумывались правила соревнований…»
    …Свечик лежал с закрытыми глазами. Спал.  На спине, но и чуть на боку. Я остановила чтение… Ну, вот, что, вот, я! – Скучищу накатала. Выбрала задание: современный спорт; социальные и философские основы спорта в современной Цивилизации. Сама себе тему выудила, выпросила. – «Ну, ладно, бери, твоё…» -- А, конечно, моё. – Моё! Самая в природе радостная, яростная, лучезарная тема и – скучищу выдать тоскливую, …самый мудрый учитель и критик – заснул вон!..
    -- Весь текст? – Свечик спросил, не открывая глаз.
    -- …Ещё…
    -- Продолжай!..
    Читаю дальше… черновичёчек свой: «…Возможно, что именно из-за жестокой лжи и жестокой репрессивности всех сфер цивилизованной жизни, продолжавшихся века и продолжающихся, современные люди выделили спорт в отдельную сферу своего бытия, в «заповедник честной игры». Сделали для себя спорт особой почти-религией. Олимпизм в этой почти (или не почти) религиозной сфере жизни нашей Цивилизации – высшее, идеальное её проявление… Но люди, за что не возьмутся, всё опошлят. В первую очередь, -- идеалы. Примеры – религии богов. Там самые возвышенные, утверждающие человека, жизнь и самих богов учения извращены до «полностью наоборот», приспособлены для оправдания уничтожения людей и жизни в интересах лживых злодеев… Спорт с его утверждением чистых идеалов поддержания человека, жизни и мира пришёлся очень впору современному Человечеству, уставшему от собственной нерадостной Истории. Однако, с новой религией нашей любимой Цивилизации происходит то же, что и с другими старыми и поновее религиями. – История олимпийского движения – история браконьерства в заповеднике идеалов честной игры.
    …В начале, олимпийские соревнования не предполагали командного зачёта. Атлеты соревновались в личной доблести. Потом появилось обозначение национальной принадлежности. Может быть, сперва для дружбы: ой, вот этот из «Ганделупы»; а эта – из «Гадюкина» -- ура, мы вместе! Пустяк, а приятно. Потом национальная командность сделалась враждебной конкурентной чуть ли не ненавистью, чуть ли не военной. Политика и политики сделали из спорта инструмент демонстрации национального государственного превосходства. Престиж, называется. Что такое «престиж»? – В цирковом искусстве есть жанр – престиджитация. Престиждитатор, фокусник, показывает то, чего нет. В буквальном смысле, престиж это – то, чего нет.
    Победа для престижа. Всё для победы. Любые средства. Нечестности и вопиющие нечестности. Завоёвывание спортивных побед в офисах, а не на стадионах…
    …Величайший горнолыжник двадцатого века приехал на Олимпийские и был сильнее всех конкурентов с отрывом. Полторы-три секунды на официальных тренировках. После нон-стопа. Но перед стартом его дисквалифицируют. Вдруг. За… профессионализм! За то, что слишком рекламирует лыжную фирму, на лыжах которой неизменно побеждает. То есть, на верхней поверхности лыж нарисована эмблема фабрики, где эти лыжи делают… Ну, остальные олимпийцы, к ним почему-то у Олимпийского Комитета претензий не было. И все в тот раз закрасили верхнюю поверхность своих лыж, на которой символика фирм, и счастливо откатали своё, а изгнанный чемпион – его так и не допустили к стартам – поехал домой… Лучший фигурист-одиночник. Лучший в короткой программе и лучший в произвольной. – Оказывается в итоге четвёртым. Знающие объяснят: не вписался в судейские коалиции. Юная фигуристка показывает программу с прыжками, которых из женщин ещё не делает в Мире никто. В призовую тройку не попадает. Объясняют: судьи ещё не присмотрелись к ней. Она ещё должна себя им показать. И журналисты это повторяют и повторяют… Горнолыжник из не-лыжной страны вдруг занимает третье место в слаломе на Олимпийских. Сразу обвиняют в применении допинга и отбирают медаль. Тут же выясняется, что допинга не было. Но медаль не отдают…
    …Допинг. Зло и жульничество. Но, едва придумывая средства контроля за его применением, придумывают способы манкирования контролем, жульничества на контроле для устранения конкурентов…
    …А нарушение Олимпийской Хартии… Хартия запрещает стране-агрессору быть хозяйкой Олимпийских Игр. То есть государству, которое проводит военные действия на территории другого государства, нельзя проводить Олимпийские на своей территории. – Проводят! МОК не отменяет… Страна воюющая не может быть участницей Игр, а войны должны останавливаться. – Участвует за милую душу!.. И – воюет.
    …Пытаются навязывать спорту анти-спортивные обязательства: религиозные, политические, рекламные… Но спорт обязан жить только по законам спорта! – По законам честной игры.
    …Необходимо организовать орган для контроля за соблюдением спортивных принципов в спорте. Хотя бы при МОК. Или совсем независимый…»
    Дальше у меня шло нескладно, и я остановила чтение.
    -- Ты знаешь, насыщенный текст. Из школы тебя за это сочинение не выгонят… Потому что в школу ты не ходишь. А накостылять при случае… И ещё вот – у тебя про это ни слова: спорт ничего не создаёт…
    -- Но и ничего не разрушает! -- Свечик улыбался. Я радовалась. -- Вон, оглянись, за тобой пришли. Будут брать.
    Я оглянулась. Позади тихонько сидели на стульчиках Михална и Петрович.
    -- Дядя-Сява, я теперь буду приходить только с хорошей литературой!
    -- Ладно… «Дядя-Сява»… (Из положения лёжа.) -- Тётя Аня, ты откуда всего этого, тобой изложенного набралась?!
    А я кручусь, как собака укушенная, и ко всем троим: -- Так от вас же от всех и набралась!
    -- Анна, а как сама-то ты в спорте при твоём таком раскладе? – Петрович спрашивает.
    -- Так хронометры-то – работают!
   

    Мы на Пупке. Любимый пейзаж: наши горы над Городом…
    Петрович: Сейчас подэкипируем тебя маленько, и поедешь…
    Михална: «…И помчишься на оленях…» -- Бумага на тебя на Город на Комитет пришла. Включили тебя… Молодёжный контингент… Ехать… -- сейчас же, «вчера», срочно…
     Петрович: Лететь. В столичном департаменте должны полностью экипировать тебя… Нам тебя, вон, перехватывать пришлось, ты ж, вон, … заездилась. По твоим последним стартам теперь протоколы на Федерацию идут, а квалификационный взнос мы уж вместе как-нибудь внесём. Будешь в «очках». Они у тебя уже приличные.
    Пейзаж-пейзаж… А я гляжу, над дверями наших сараюшек какие-то видео-устройства. Неожиданные здесь, как… комп на козе. – «Пёт-Петрович, что это?» -- «Что – что? Камеры, не видишь? Видео.» -- «Нам-то тут-то – зачем?» -- «Вот и я говорю руководству, «зачем»? Лучше ребятам из инвентаря что-нибудь подкинули бы. А они – «надо». Видно надо за нами следить… Кому-то.»

                …………………………………………………

    «Департамент» в столице – ультрасовременное сооружение. Огромные стёкла кругом, видны насквозь потроха сооружения, лестницы, там юные персоны (светлый верх, тёмный низ) летают бодренько вверх-вниз; лифты туда-сюда, охрана изысканного вида на постах с хитрым хай-тэком… Меня охрана от входа сразу изысканно в стеклянный «аквариум» – в помещение в стеклянном помещении. Закрытое. Ждать. Судьбы. Когда за мной придут.  Стёкла меня обступают, тоже огромные от низа до верха, рассматриванию всего кругом они не препятствуют, как бы и нет их, стёкол; но снаружи-то стёкол я вольная рыбка, как бы, а тут в аквариуме закрыта, в стекле. Но и в тепле. (Снаружи-то вовсе мороз.) И в комфорте. Креслища… -- так бы и валялась… И валяюсь. Глазею на изящную офисную жизнь за стёклами…

    …А наш тут – горнолыжный наш – офис!.. – офисный дворец… Оргтехника, компьютеры-компьютеры-супер-компьютеры; факсы, телевизоры, кофе-машины-самовары, вазы с яствами-фруктами-и-всяким-разным-кондитерским (вот уж выраженьице «все в шоколаде» тут впору), всё это на специальных-специализированных столах-тумбах красоты диковинной и под чудесными осветительными устройствами-нарочно-не-придумаешь. А сквозь дворцовое это великолепие, изысканно извиваясь, летают здешние небожители: красавицы и красавцы красоты неземной, юные, ну, старше меня-то, но выглядят-то моложе, я вижу же. А, главное, -- атлет к атлетихе, я же вижу же: у меня спортивный глаз насмотрен на атлетизм-то. И так-то диковинно смотрятся офисные эти антично-героичные спортивные супер-вумен-мэны в дворцовом своём великолепии, а не в горном-бугорном бесприюте среди замурзанных детишек-на-лыжках и неподготовленных трасс…

    Ну и? – И ничего. Ничего не выдали, не дали. Никакой экипировки. Никакусенькой. Ни обмылка парафина, скажем, даже. Ни даже, при том, и хоть печенюшечки какой, печеньки с вазы. Надо было стянуть. Да ладно, стянуть, -- открыто забрать –горсть оттуда, горсть отсюда. Нагло! – Жрать-то невыносимо как хочется… -- Билет дали. Беги вдогонку. Бегу. В самолёте-то покормят, небось. А экипировка… -- всё своё с собой. Да, моя экипировка, -- «объездки», от кого-то, -- теперь моё; это «всё моё» кем-то катаное и укатанное даже, но стараниями моими же и добрых гениев-людей до стартовой лихой кондиции доведенное, а надел, значит твоё, а твоё, значит лучшее, а на лучшем… -- Надел-пристегнулся – поехал! Едет не инвентарь – едет спортсмен!..

    …Аэропорт, стойка. Наши. «Контингент», то есть, на выезд. В который я включена. Рейс откладывается. Ночь. Компания, «на ком» летим, наша-не-наша-мутно-полу-импортная… Откладывается… откладывается… Но – резко-вдруг – на регистрацию!.. Требуют оплатить перегруз багажа, лыжи наши, то есть. То есть чехлы. А это – вес о-го-го: где деньги?! У меня нет. На это. И вообще. – Выступаю. Ору, то есть, админстраторам: «Конвенция! Спортивный инвентарь в багаже не подлежит дополнительной оплате. Все авиаперевозчики… Вызывайте руководителя!.. Через суд…» -- Это я, сопля: чего несу?.. А наши взрослые в тормозе. А не-взрослые в изумлении. И молчат все. И очередь позади удивлена и молчит. Но за стойкой замялись, не регистрируют, звонят куда-то… -- «Не можем найти. Идите сами, ищите руководителя.» -- «Пешком?» -- «И на лифте.»
    И тут и снова рейс отложили. А мы вдвоём: тренер, я его ещё не знаю, и я. В огромном чреве ночного аэровокзала.

    -- …Анна тебя зовут? Ты сколько денег нам на сбор сэкономила! Эти твои авиаторы нас бы разорили.
    -- Почему «мои»? – Наши.
    -- Но ты же их… «уделала»… Ты откуда такая?
    -- Так, откуда ж, -- откуда? С бескрайних просторов нашей необъятной.
    -- Но всё-таки ты… это… ну…
    -- Как скажете!

    …Есть уже не хочется. Как бы уже и не надо. Отвыкла… Рейс пока не объявляют…

                …………………………………………………….

    …Ночное средневековье в горах. Декоративное, тесное, значительное, как спектакль. Ручьи-потоки гремят в невидимом низу, каменные мосты над ними нависают в тишине звенящего воздуха, а над ними, над нами – улицы, улицы, оказываются, -- а не декорации. Вокруг «спектакля» чёрная чернота. Кроме звёзд. Немыслимого множества.

    Но утром!.. Алмазный цирк! Горы окружают арену. Арена – дно долины. Альпийская наша деревня антикварная. И сразу вверх-вверх – склоны-склоны-склоны. Высокие и крутые. На них леса и трассы. Куда-то высоко. Но это «высоко» ещё не высоко, оказывается. Над горами-лесами-трассами – стены и стены гор. Снежных. И скальные столбы, иглы, пилы. Вершины и вершины. Разрезанные или сплетённые вместе, засыпанные сваливающимся снегом, и… -- вместе с небом. Ясным совершенно. Сияющим. Где ночью звёзды обитали в такой яркой неисчислимости…
    …А сейчас… -- Гору смотреть идём. Деревенька наша альпийская – не такая и маленькая в сиянии дня, её и пройти ещё нужно. Это ночью она игрушечная… А гора… -- всего два подъёмника, а, по-настоящему, один, потому что один буксировочный, он и не высоко. Зато другой подъёмник – ух-ха-ух-х! -- большой и скоростной, тащит-тащит над лесной просекой среди хвойных великанов. Перепад высот между нижней и верхней станциями около полутора километров. Это – перепад! А склоны-трассы… -- Съехали с подъёмника и поехали… Не спеша, закрытыми удобными дугами, рассматривая склоны. Но как же здесь всё круто-круто-круто… Только круто. Не крутого – нет. Ну, почти. И там, где не круто, всё равно круто. Все километры всех склонов. Во – гора!.. Белые алмазно сияющие просеки – чёрные леса вокруг. Чёрно-фиолетовая тень на долгих участках трасс. То слепящее белое, то чёрно-фиолетовое. Но и в этой тени – сияние солнца на снегу, сияние солнца над головой в вышине… Вот если после солнца в тень на скорости, …на большой скорости, это… эт-то печаль будет. Это на скорости. Но мы-то пока-то медленно. А я-то совсем медленно. Я-то очень не спешу. Знакомлю гору со своей персоной. Представляюсь ей вежливо. Наши-то ломанулись радостно вниз-вниз. А я – нет… Я – нет. Я «нарезаю» то широкими заходами, то вишу над крутяками частыми закрытыми дугами, я даже скоблюсь по косогорам, но не отпускаюсь, не отпускаюсь. И всё останавливаюсь и останавливаюсь. Любуюсь горой, трассами. И гора пусть на меня посмотрит.
    Мои умчались. Расплавляюсь в наслаждении единения с горой. Слияния с горой. Страшная гора-то. – Крутая. Вот одна долгая-долгая «пасть» -- падение в склон, в тень голубую, над которой солнце вскользь, а за ней другая долгая «пасть» и долгая тень. Это ж какой ход здесь поймать можно!.. Но не об этом пока, не об этом, пока я вишу над падающим этим пространством. Сама невесома. Растворена в белом сверкании, в голубом скольжении света, в чёрно-фиолетовой невидимости.

                …………………………………………….

    Когда, примчавшись быстрым ходом наверх, кресло скоростного подъёмника, широченное, на кучу народа,– а я всё одна да она в таком кресле поднимаюсь – замедляется и вытряхивает тебя на верхней станции, пологий съезд из-под кресел упирается в плакат со стрелками: налево «atleti», направо «pedoni». Интересно, куда «педони» отсюда пойдут. Вверх – скальные стены. Вниз по трассам – в альпинистских, что ли, в «кошках»? А-а!.. – есть красивая забегаловка с обзорным стеклянным балконом над началом трасс, которые из-под неё упадут вниз. Не для меня Может быть, для «педони»?..
    …Совсем мало сегодня народа на горе. Совсем никого… Детская группа начинающих с инструктором. Закручивают медлительные дуги с остановками. Молодцы они: учебную работу на таких склонах да над долгой этой крутизной. Но и куда им деться: другой горы здесь у них нет…
    …Солнце сияет, трассы сияют… Дали сияют. Дали – сверху вниз и сверху вдаль. Вдаль, далеко. Внизу кое-где между лесными заслонами видно дно долины. Где видно, там вытарчивает наша деревня-городочек: церковь высокая с острым-острым верхом, ещё одна, домики маленькие миленькие. И тоже сияют. Сверкают… И ещё острый верх башни вдалеке проглядывает… А вдали далеко, вдали во всех дальних далях – там живут горы и горы. Эта жизнь – наша жизнь. Мы – дети гор. Маленькие дети гор большого Мира. Больших гор и маленьких горок…

    Трассы здесь расползаются среди густого-густого леса из высоченных-высоченных деревьев и по крутым-крутым склонам падают-падают-падают… -- Вниз падают. Куда ж падать?!. Если по этим падениям этих трасс устремляться вниз напрямую, то даже и в нормальной лыжной стойке едешь головой вниз. А уж если в стойке скоростного спуска, в низкой в обтекаемой… А уж ход какой сразу поймается… А с хода такого – какой в лес «уход». Сетки везде, конечно, от таких улётов с трасс – цивилизация, -- но улёты и в сетки – ой, не подарок…
    …Наши, вот, промчались по соседству. Валят вниз-вниз торопливо и весело. Местами прискрябывают простодушно. Спешат с душой. Но не я. Я не тороплюсь и не тороплюсь. Не надолго, не далеко ныряю и я в крутизну и тут же выныриваю резаным закрытым законченным поворотом. Хода себе не даю. Пока. Но  я готова, всегда готова, везде готова головой по склону вниз. Ловить скорость. Поймать скорость. Готова. Потому что, -- Пупок. Наш Пупок нашего древнего детства. Наши Пупочные крутяки. Обкатанные нами. Чтобы только вперёд. Чтобы только быстрее. Сверху сразу в скорость бросаться чтобы… -- А там дальше-то у нас-то – выкаты свободные, тормозить не надо и нельзя. – Бросайся всей душой. И телом.
    Да ладно, -- «обкатанные нами наши склоны»! – Они же ещё и обползанные, облазанные, облизанные нами. Ладно, по снегу. – По земле: летом устраивали и строили сами себе свои крутяки. Гору строили. С рельефом. Лопаты, носилки, земля, трава… Души наши – с лопатами, землёй и травой в гору нашу вложены.

    …Но сейчас я (готова-то на всё) -- налаживаю скольжение. Техника, называется. Качество и качество. А получается… -- получается… -- полёт и полёт в невесомости мира гор. Всемирного Мира Гор. И наш Пупок, и все горы Мира – они вместе… И – я! В этом Мире…

    -- Тебя где носит? – Это тренер, который с нами, Юра Околотов, он не главный, но всё равно старший. Ругается.
    Это мы, наконец, съехались вместе внизу у подъёмника. То есть я с остальными. А то я только мельком видела их, своих, на горе.
    -- Но задание было, -- это я отвечаю – «произвольные спуски», «смотреть гору». Я и смотрю гору… произвольно. – Вежливо и смущённо: я-то ему. А он орёт.
    -- Тебя в команду пригласили, ты с командой приехала, с командой и работай. Произвольница!
    Молчу…

    Теперь я с «народом». «Произвольно спускаюсь». Но ненароком опять отваливаюсь от нашей толпы-команды. Но теперь я от неё ускользаю вниз. В свободную скорость. Удобно и с удовольствием контролируя скольжение при том. Каждое снежное ледяное зёрнышко кантами-лыжами чувствую. И душой. В белом солнце. В фиолетовой тени. Устреливаю вниз. Поджидаю своих. Заканчивая, закрывая резаные дуги. Любуясь горой и горами.

                …………………………………………………………


    От верха большого подъёмника, где «педони» и «атлети», трассы разлетаются – летят в стороны в «режиме» огромного «ух-хх!» -- Вниз. Такая гора должна дарить катальщику щедрый невроз крутизны. Падения в бездну. А мне нормально.
    Опять от коллектива отрываюсь. Но теперь по скорости и вниз. Ничего, встретимся снова… Трассы разлетаются, сливаются, пересекаются. Увлекают. Зачаровывают…
    …Есть и выполаживания – всё равно крутые, ходовые, и везде за ними спады в долгие голубые глубины. Почему-то я вижу их голубыми. Или они такие и есть. Большой воздух сияет голубым… «Вниз головой по склону…» -- почему? – А вот почему. Есть такое обязательное предписание в технике лыжных спусков: закон перпендикулярности к склону системы «лыжник – лыжи». Ну, сами лыжи, они параллельны поверхности спуска, лежат на ней или летят над ней. А тело лыжника – ноги-корпус-голова – они над лыжами. А общий центр масс его тела, эта точка, должна находиться на перпендикуляре восставленном в середине ботинка от линии лыж. Как-то так. И не как-то, а именно так. Обязательно. И так – от поверхности с любым углом по отношению к вектору гравитации. То есть, и на пологом, и на крутом. И на очень крутом, хоть на отвесном. Представили? – Представляйте, вот. -- Горизонтальная поверхность скольжения. На ней лежат лыжи, над которыми симпатичненький лыжничек-манекенчик. Теперь ставим этот лыжный манекен (с лыжами, конечно) на наклонную поверхность, ничего в манекене не меняя, теперь на крутую, на очень-очень крутую. И голова лыжничка впереди, и, значит, где голова?!.
    Конечно, ныряющего в крутяк тянет-подмывает отсесть назад: «очко играет» – «мама, роди меня обратно!» -- нормально страшно же. Жить-то хочется. Но именно чтобы жить, нужно железно исполнять законы лыжной техники, вот этот самый «закон перпендикулярности лыжника к склону»: нарушил, «ушёл» назад – носки лыж освободились и лыжи поехали, куда у них получится, и лыжник – неуправляемый – «убирается» в «пачку», «обувается». Если не успеет «поймать» лыжи, нырнув вперёд, то есть поймать собственную управляемость. До того, как «убраться». А поди успей!..

               …………………………………………………………….

    …Пушки. Не снежные. Военные. Внизу на дне долины в нашем «селе» в центре возле главной площади. Там не только пушки, там каски, ружья какие-то, машины военные. Поставлены и сложены. Всякое вооружение. Разное. Я не разбираюсь. Мемориал двум великим войнам. Здесь были большие бои. Вот, надо было выбивать одним людям других людей из этих гор. И из этой жизни. А могли бы жить. Сейчас – живут же. С лыжами, вот…
    Тут площадь. Уютная. Храм. Заходи. Захожу. В храме пусто. Совсем. Свечи, свечи, помногу, островками бурно, деловито, ярко, даже жарко горят там и там, ну, где им положено. Наверное, перед алтарями. Так, наверное; я не знаю… Ряды сидений. Сижу с краешку… Может быть, и те, которые потом отправляли других на небо… или куда? – в никуда, в ничто, -- может быть, они перед этим приходили тоже в храм, к свечам и к ликам святых и получали здесь уют души. И, может быть, последний. Перед собственным своим уходом туда же, в то же ничто…
    И сине-фиолетовая тьма уже над долиной, над городком. И яркий свет витриночек магазинчиков небольших. А написано на магазинчиках «супер». Хотя они совсем не «супер», а миниатюрненькие… И вот овощной магазин. Там фрукты, понятно, и там ещё (непонятно?) две огромные сверкающие ёмкости и при них шланги с пистолетами, как на автозаправках. Оказывается: красное вино и белое вино; и тут же пустые бутыли разной ёмкости, берёшь, какая по тебе и заправляешься. Смешно!

                ………………………………………………..

    -- Анна! Ты себе что себе? Вообще! – Вторая тренировка! Тебя где носило? Ты почему…
    …Да-а-а… Как же это я так задумалась, «заэкскурсировалась»? Забыла всё про всё!..

               …………………………………………………………

    …Идти от гостиницы к подъёмникам или назад от них возвращаться, -- пересекать широкое дно долины. Оно ровное. Но и не везде ровное. Ровное оно только там, где нам к подъёмникам идти. Широкое горизонтальное поле. Здесь старт-финиш лыже-гоночных трасс – «кросс-кантри-ски». Много лыжней по широкому ровному месту и трибуны вокруг. С этого ровного пространства лыжни уходят на холмы, разбегающиеся по просторам дна долины. А на холмах густые леса высоченных елей. Туда утягиваются трассы – лыжни и широкие дороги для конькового хода. Там трассы ветвятся и сплетаются для дистанций больших гонок. Пока больших гонок не видно. Но в любое время, когда не глянешь, на трассах лыжники-гонщики. Не много. Один, два, иногда маленькие группки. То тут, близко, то там, там вдалеке и совсем далеко. Самые замечательные те лыжники, которые совсем немощные, беспомощные, еле ползут, бредут, но скользят, катят непреклонно и неуклонно. Может быть, им много-много лет, может, очень-очень нездоровы, но они на лыжах!.. А мимо проносятся, пролетают «лоси», мастера гонки, кто «коньком», кто «классикой», размашистым прокатом они обходят бредущих доходяг, легко и так, как будто те им не мешают вовсе, и летят себе дальше, летят за своим мастерством.
    …Вот бы Свечик поднялся! Вот бы я с ним на лыжах… Поползала.
    …А как там Нинка? Гоняется? Получается у неё?
    …А все там – как?!.

                ……………………………………………………..

    Произвольные спуски. Накатываем и накатываем…

               ……………………………………………………..

    А местные школы тренируются больше во второй половине дня. Огромная слаломная гора. Крутяк, конечно. С рельефом. Ставят трассы. То гигант, то слалом. Если гигант, ставят его с высокого верха, с высока-издалека, из-за перегибов. Проезжаю, смотрю с завистью. Попроезжала, позасматривалась. Улыбнулись, пригласили ходить вместе с собой. – Улыбнулась, пошла к ним.
    «Трэс… дуо… уно… виа!» -- На старте трассы – это высоко за перегибами, это гигант сейчас стоит – на древко прикручена рация. Это старт. С подъёмника подъезжаешь, -- это ребята-девчата объяснили – говоришь в рацию своё имя и эти самые слова. На  своё «виа» стартуешь – бросаешься вниз. На финише стоит тренер этих ребят с хронометром. У них сегодня тренировка с учётом времени. И я со своими временами оказываюсь «ничего так» среди них, среди местных. Не «ничего», а «очень даже» я оказываюсь! – Это они мне объясняют… Смущаюсь…

    …Скорей бежать: вторая тренировка же!

    …Хорошая вторая тренировка… На обед, вот, не успела… На этом сборе вторая наша тренировка – чистая «о-фэ-пэ»: общефизическая подготовка. А я люблю такие занятия в основной сезон. Просто обожаю… Снежные дела на склонах…заставляют лыжника быть машиной для пилотирования себя (любимого?!) с лыжами. На трассах, которые падают из-под ног. И падают, и падают, и падают. Целыми днями и вечность. И управляйся, управляйся, управляйся с этим вечным падением. А тут ОФП – и машина-лыжник возвращается в человеческое не-машинное естество. Лыжник-человек выверяет действия своего человечьего тела человеческими упражнениями… В футбольчик, вот, погоняли. На снегу… Акробатика. Тоже на снегу. А где же? Кто же, когда лыжникам зал даст? Вот мы и «дикий народ, дети гор»… И – атлетическая подготовка. – И чувствуешь опять себя собой. Тоже тут же.

    …Снег. Сгустившиеся сумерки с великолепной панорамой гор…
    …Это древняя история – использовать ОФП вместе с основной лыжной подготовкой. Кто это изобрёл, какие школы стали первыми применять такое?.. Михална рассказывала, -- наши. В давние старинные советские года -- ни трасс в стране, ни подъёмников. Пешком лазили. И за рубеж – ни-ни-ни – «измена родине», только на соревнования очень редко, и только чтобы выигрывать. И был тогда великий тренер, который придумал использовать трудности как тренирующий фактор: на снегу работать на «техническое качество» (а и как объёмы без подъёмников накатаешь?) плюс мощное ОФП. Чтобы лыжнички крепкими были. Они и были. И даже выигрывали кое-что на своих редчайших выездах «за бугор». Ну, или бывали близко к началу финишных протоколов – на крупнейших мировых стартах. Что при таком раскладе условий – невероятно!.. Такая романтика, вот, былой неведомой горнолыжной эпохи… В последовавшие времена зарубежные школы заимствовали такой наш подход, а наши у них потом заимствовали, ими уже обогащённый, а теперь все на свете взялись сочетать работу на снегу с ОФП даже в основной соревновательный сезон. И мне по душе – и по телу – это дело. Успокаиваюсь. Тепло душе и жарко телу. Прихожу в себя (возвращаюсь!). Чувствую себя уверенной и крепкой – человеком чувствую… Хотя очень часто после горы – упасть и не вставать бы! И чтобы встать-то – ох!.. очнуться и подняться чтобы… А вот – встаю…

                ……………………………………………….

    Так. Всё. Все падают, балдеют, -- а Анька в учёбу падает. Тоже балдёж.
    Тот ещё балдёж: в информацию ныряю. И проныриваю, а также и пропрыгиваю, проскакиваю по кочкам, по зыбким, топким – болото информации «про сейчас». «Новости», называется. Лихое болото, кровавое, минное, бомбовое. Залитое грязным враньём. И грязной правдой. Пронырнула. И -- в чистое озеро знаний. А там…Там мы попадаем в науки. Которыми Анна должна заниматься… (Нюра…)  В историю, вот. Ну, какая «наука история» – наука? Это «история болезни», описание былого, сказка. Сказка – ложь, да в ней намёк… Урок… -- Нет в истории ни намёка, ни урока. «…История учит, что …она ничему не учит.» Потому, что она – не наука. Открываем научный исторический текст, и что? Читаем – новости сегодняшнего дня! – Уничтожение людьми людей. А могли бы жить. Даже и на лыжах кататься… «Лыжевать», называется.
    Упоительно и успокоительно заниматься историей… доисторической. Чем ближе к «сейчас» и к «сегодня», тем опасней… Но ладно, ладно, доисторическая, уютная. Уютная?! И что там? Смотрим: а тоже, что сейчас, только вручную. Может быть, поэтому называется «варварством». А так, то же – «массовое поражение». Уничтожение. И не массовое тоже. В любые времена с доисторических до сейчас. И сейчас – убивать, убивать, убивать! Цивилизация это? Не варварство? – Цивилизация мокрушников и некрофилов! А почему? – Страх. Который нацеливает на самое страшное: смерть, называется. Нацеленность на смерть, -- это как неумелый велосипедист концентрирует внимание на деревьях, столбах и ямах, которые вокруг его пути, -- от страха в них вмазаться, и именно в них и попадает. – Так и цивилизованное Человечество: на чём концентрируется в то и вмазывается. Во что целится, в то и попадает… А надо – жить. А – не умеет. А что же столько бесконечного времени всё не умеет и не умеет? А не учит никто, ни что. История – не учит. А что ж не учит-то? Столько же знаний собрала. А народы… -- хотят не знать эти знания. Они хотят сказку. Вот история такая и есть, какая народам нужна. Сказочная… – Двоечники! Прогульщики! – Что, кто двоечники-прогульщики? – А, все!.. А почему? А – невоспитанные: не воспитали так, что учиться – надо. Надо учиться жить! А кто бы и что должно воспитывать? А, вот, история-наука. Но она – сказка. Без намёка и упрёка. Но – стра-а-аш-шная… Страх и воспитывает.

                …………………………………………………………

    …Трэс… дуо… уно… виа! – Специальный слалом стоит, местные ходят.
    Наши выволокли наконец наши древки на гору. Тоже что-то из слаломов ставить, вроде, собираются. Никак не соберутся. Мурыжатся и мурыжатся, туда потащатся, сюда. Тренеры что-то между собой… не решат никак.
    Команда и я гоняем произвольно без указаний. Гоняем… -- Меня опять приглашают – машут мне, узнали меня – на местную трассу. «Зовут – иди!» Иду, хожу с местными спец-слалом. Мимо  «наших» и нашей «тренерской бригады» Первый раз прошла «с листа» (без прсмотра-то) не спеша, в режиме просмотра. И уже снова и снова прохватываю «на всю мазуту». И опять – прохождение на время. Теперь старт этого слалома с перегиба рельефа горы в крутяк со специального стартового бугра, с которого падает скат в склон. Теперь мы не каждый сам себе, а по очереди друг другу старт даём. Так же с рацией. На «виа» -- резко вниз. На финише взяли время, а ты прыгнула, «ухнула» в трассу и  вворачивай, и вворачивай…
    Но… Вылетаю с трассы, подлетаю к нашим, помогать: тренеры взялись за древки.. Но «тренерский штаб», оказывается, ещё что-то решает. Промеж себя. Тут у них (у нас) два больших пакета древок. С собой мы привезли. (Это я в аэропорту отстаивала и отстояла бесплатность их провоза в самолёте.) И наши все с горы съезжаются, собираются, вместе с тренерами трассу ставить чтобы. (Ну, это, как у нас и у всех всегда.) А «штаб» между собой о чём-то рядится. – Не понимаю и не лезу. – Кажется, спорят, какие древки чьи. И чьи ставить, а чьи – что? И мы тут всей уже командой, готовые и уже унывающие. Трассу не ставим. Ждём-пождём…

    «…Трэз – дуо – уно – виа!» -- Ушла и опять хожу чужую трассу. Которая здесь своя… На финише чужой тренер. Ну, – чужой! Как чужой? Всё зовёт-приглашает к своим здесь. Я уже тут чуть не своя… Здешний тренер. Это прекрасная дама. Ну, -- какая прекрасная?.. – Симпатичная она. Она вся из симпатичности и отзывчивости сделана. Будто ждёт откликнуться на что-то чьё-то… И будто всегда готова к упругому прыжку, хотя спокойна и раскованна. И всё её обличье успокаивающее. А сама скручена из гибких пружин. А «тёткой» её даже не назовёшь, а девочкой… -- это ближе напрашивается, но уж и не девочка… И делает всё быстро и всё вместе со своими. И, вроде, в её ведении, я вижу, те, кто помладше. И она с ними все дни, как я вижу. Тут ещё есть девушки-юноши постарше. С ними работает другой тренер, дядька-сверх-красавец. Но часто старшие-младшие вместе. А «Красавец» (а он, ну, точно, орёл над горой), он меня никак пока не замечал. А сейчас Прекрасная «не-тётка-девочка» на финише мне говорит, что я могу пригласить всех наших ходить их трассу вместе с ними… И ещё: во всех моих сегодняшних прокатах (все хронометражи в тетрадочке карандашиком – такой финишный экспромт-протокольчик каждый раз) я, окаывается, всем здешним «везу» приличные секунды. Но это – только младшие. Но неплохо, уже неплохо. Эти младшие едут-то – о-го-го…

           ……………………………………………………

    …С трассами-то на горе какая штука?.. Ну, когда соревнования, понятно: регламент, судьи, участники, вне регламента на трассу – ни-ни. А так, обычная тренировочная ситуация если: если кто-то трассу поставил, это – «его» трасса. И не «его» люди на «его» трассу – ни-ни-ни. Свою трассу ходят только свои. Такая в трассовых делах этика, -- и для тех, кто трассы ходит, для спортсменов то есть, это – необъясняемая аксиома: так и не по-другому. Тот, кто ходит трассы, на не свою трассу не выйдет. Выйдет «чайник». Его по трассе проводят недоумевающим взглядом. Если возникнет снова, скорректируют. Мягко, но упруго. Или не мягко… Своя трасса – своё хозяйство. Лишний козёл в огороде – …испортит трассу, древко снесёт, поправлять надо, а это подъём, спуск, бур с ключом подвезти, древко по-новой вкручивать, возня, задержка в тренировке… Но это я сама обоснования этой трассовой этики стараюсь выстроить – объяснить, то есть. А в лыжной жизни – голое «нет» -- без приглашения, без разрешения – на трассу чужую – ни-ни…
    …Тут ведь вот ещё что. Древки, трассы из которых, -- расходный материал. Ломаются. А дорогие. Тридцать-сорок евро штука. А ещё купить-найти. На гору привезти… Современное древко – непростое устройство. Его долго изобретали, может, целый век. А то же были раньше деревянные древки. Они плохо держались в снегу, а в лёд вовсе не воткнёшь. Лыжник, проходя трассу, поставленную из таких древок, валил их, сбивал, они улетали вниз, а то и застревали в лыжах, в ногах, а то и в теле лыжника. Да, -- протыкая его. Тяжелейшие травмы… Я-то тех времён не застала, по рассказам только знаю про трассы про те. Возможно, и всеобщая традиция отношения к трассе – «своя – не своя» -- из тех времён ещё…
    А теперешние «падающие» древки нижней своей частью, как винтом, вкручиваются в снег, в лёд – в дырку, пробуренную специальным буром. Ключи специальные есть для вкручивания древок. А верхняя часть древка, то есть само древко, оно к вкручиавемой присоединено упругим шарниром. И может падать и подниматься. Лыжники на трассаз лупят древки нещадно и несчётно. Древки падают и встают. Но могут сломаться. Сломанное древко в трассу не годится.

              ……………………………………………………..   

    …Прикатываюсь к своим. Трассу ещё не ставят. Передаю приглашение, улыбаюсь-радуюсь. Отрапортовала. – Пауза, опущенные лица. Это все наши тренеры лица вдруг опустили. Подняли, молча. Лица серые. – «Ты, вообще, что?» -- Это Юра. И Наталья (тоже наш тренер): «Невозможно!» -- А я что? Как подкатилась, так и откатилась. Прокатила «не свою» трассу ещё раз. Ещё… Но уже и наши наши древки по горе растаскивают, трассу ставят, все вместе. Я к ним. Ставим. Поставили, быстро. В параллель с местной, но покороче. Просматриваем. Местные тоже свою переставляют. Ну и я – за язык меня тянут с моей инициативой – но и неловко мне за свой неуспешный подход к тренерам нашим. Но и неловко перед здешней прекрасной тренершей (Арнела, её зовут) – она же пригласила всех наших свою трассу ходить. Такое дорогого стоит. – Своим предлагаю: «Давайте пригласим местных нашу трассу ходить. Чтобы ходить по очереди их и нашу, две трассы, как на соревнованиях будет и разнообразие.» -- Ни слова, а уж как мрачно посмотрели…
    Ладно. У меня очень продуктивный слаломный день.

               ……………………………………………………

    Нет. Не процвело варварство – процвёл прогресс. Потому что процвели науки. Не историческая – другие. Описать процветание тех других наук – дух захватит. А мне и не описывать их  процветание, мне изучать их надо. – Ух-х!.. -- Науки эти, которые не «история», они уже… «дошли до ручки»… До которой мне не дотянуться. Маленькая я. А надо… так сказать, «познать».
    Пока история занималась описанием того, что видела (тоже дело: «…между тем отшельник в тёмной келье …донос ужасный пишет, и не уйдёшь ты от суда мирского…» -- но уходили (тираны); мало кто из тиранов под «суд мирской» попал), так вот, пока история пыталась описать очевидное, не анализируя, и путалась в описаниях, другие науки залезали в суть того, что видели. Путались, бывало, тоже. Но грызли граниты своих наук, взбирались на их гранитные вершины. Вгрызлись и взобрались. Фантастически высоко. (Научная фантастика не поспевала за восхождениями.) Ну, понятно: человек – высший венец творения Природы… -- Козёл… в огороде Природы. Свинья в апельсинах… -- тьфу! -- на вершинах собственных восхождений… -- А не слишком ты, Анька с внутренним своим монологом развыступалась? А? Нюра! – А и не слишком. Фантастические-то достижения направлены на созидание… -- средств уничтожения. Что? На восемьдесят пять процентов от общих человеческих стараний. Что? Официальные данные по нашей родине. По другим родинам не знаю. Тоже, пожалуй, вынуждены соответствовать.
    Главные старания «прогресса» -- управлять энергиями. На выходе стараний – энергиями разрушений. На выходе разрушений – человек. Где бы не прятался. Много человеку надо энергии, чтобы разрушиться? Пули, ядра к нему посылаются. Быстрые элементарные частицы… Интересно прикинуть, какие тут энергии. Энергии малых частиц материи посчитать, необходимые для разрушений организма несовместимых с жизнью (как врачи говорят). Сравнить их с энергиями твёрдых материальных тел, посылаемых с похожей целью…
    …И что же процвело? – Прогресс варварства?.. Варварство прогресса?!.
   
    -- Ты почему здесь сидишь?
    -- Почему почему?
    -- Здесь почему? – Это тренер Околотов.
    -- Почему почему почему? Сижу. Учусь. Здесь…
    -- О! Никто не учится, она учится.
    -- Почему, никто? Занимаются ребята кое-кто.
    -- Все кое-кто на политзанятиях!.. Кое-кто – все. А ты сидишь.  А ты должна. Ты знаешь, кому и что ты должна?
    -- Знаю, кому и что.
    -- И что?
    -- А я видела вызов на сбор, который на городской спорткомитет на меня пришёл. Там написано: «все расходы за счёт командирующей организации». Я знаю, кто меня командировал. – Город и кто в городе. – Родные, вот кто. -- С ними постараюсь расплатиться. Когда-нибудь. Я знаю…
    -- Она знает. Анна – знает! Родина тебя сюда послала с контингентом. Родина – знает…
    -- А родина – кто?
    -- Родина – мы.
    -- А я?
    -- А ты болтаешь. Иди! Куда все…

    …Иди? Иду. Контингент в холле сидит. Все с просветлёнными лицами. Я и не видела, не слышала, как толпа сюда перетекла. Скромненько, стыдливенько, пригнувшись, пробираюсь устроиться чтобы позади всех. Отсюда вижу, почему лица просветлённые: перед лицами подруг и друзей не пустое пространство, чтобы напрямую сверлить взорами проповедников-тренеров, а электронные устройства – дисплеи озаряют лица. Делами, значит, занимаются своими. Я тоже так же. Честно за спинами товарищей «продаю родину». Или я её «предаю»? – Открываю лаб-топ… Алгоритмы подсчёта энергий… Математические методы… Физика твёрдого… Цивилизация ищет, -- а наука ей сочиняет, а техника сооружает – усилители мечт. Цивилизация усилителей!.. Что же мечтает она усилить?..
    А в наших лыжах усилитель мечты – гравитация. Лыжи дадены нам как… инструмент управления усилением. Изумительный инструмент!..

    -- …Ты сюда математику изучать приехала или гоняться? Или чё?! – Ой, это опять меня. – А я и гоняюсь, -- отвечаю.
    -- Гоняется она!.. А сейчас?.. А все?..
    -- Так это ж политзанятия или там что…
    -- Что!? Это занятия, чтобы знать, куда гнать. Куда…
    -- А куда? Сверху вниз. Тут верх, там низ, не перепутаешь. Дуй…
    -- Дуй! Дуй, куда родина скажет дуть. Тебе какую честь родина… Тебя включили с состав…
    …Это наш Коля Кутузин, тренер наш, сейчас проповедует… Коля классно точит лыжи. Экстраклассно. И он их и точит. А я подглядываю, учусь и помогаю. Как он отправляется в подвал лыжи готовить, я стараюсь тоже туда. Не всё ж с учёбой мне с компом восседать. А он с лыжами вечерами, вечерами, ночами даже, много возится. Молодец. А на горе его не слышно. Но видно. Тоже возится, с древками, с буром. А с нами-то с живыми чего возиться? Мы толпа квалифицированная… А сейчас! – Чего сорвался, чего завёлся? Ну, несёт мастера!..
    -- А я не знаю, как ты с этим своим подходом, как ты себя в спорте видишь?
    -- А что не так?
    -- А вот учёба вот твоя!
    -- Да я мало учусь-то. Вечерами чуть-чуть.
    -- Вечерами! Тебе ещё что ль днями что ль? Учёная! В науку… дуй. А в спорт…
    -- А в спорт! А в науку! А Машка-сноубордистка у нас – в сборной чуть не первый номер и в первый в самый университет поступила. На филологический и не на какое-нибудь пижонское «Пи-Ар» отделение, а на математическую лингвистику. И гоняться продолжает. И всем «везёт»… Ну, ей, кажется, свободный график в её университете сделали… или обещали сделать… Но мне-то до такого до всего далеко…
    -- Во. Далеко. Да ты такая как… Да ты никак…
    -- Хронометр покажет. – Это я огрызнулась.
    -- Ты хоть представляешь, как спортсмены с сборные попадают?
    -- Ну, …да… Тренируются… Тренируются и тренируются. И стараются стартовать на соревнованиях. И потом на соревнованиях зарабатывать классификационные очки. «Наши» очки, потом «фисовские». И ещё, и ещё тренироваться, и тренироваться, и дома, и на выезде. До опупения… Ну, это всё за свой счёт – за деньги родителей. А денег нет – спортсмена нет… Ну, ну, ну, в результате, если у спортсмена очень-очень хорошие фисовские очки, его могут пригласить в «квоту». Ну, тут его могут на экипировку поставить и вывозить уже не за его счёт. Могут… Но у спортсмена тут начинают возникать рекламные, там, экипировочные контракты, он зарабатывает, сам уже кормит федерацию и…
    -- И ты и тут что-то уж очень продвинутая. И «базар» держишь, как блатная. Там, откуда ты, там что, все уголовники, там, откуда ты там?
    -- Не. Не все – половина… Половина – политические…

                ………………………………………………….

    Прожевали и выплюнули… Нюру. А что надо было? Как надо было? «язык враг»? засунуть язык, куда надо, сидеть-принюниться?.. Но, спасибо, спасибо, понятно теперь про спортивную «карьеру» Михалны… Но и, -- пожалуйста, пожалуйста! – спорт не место для понтов, в спорте – спорт…
    А что – «спорт»?..
 
    Аня! – смотри, темнота-то какая красивая. Улочки-декорации средневековые, мостики горбатые, а под ними в глубине в невидимой горная вода грохочет. А тишина искристая стоит и стоит. А вверх голову поднять – упасть и не вставать – чернота чёрная, звёзд белых неисчислимо, а по нижнему зазубренному краю перевёрнутой чёрной чарующей чаши серебряные окантовки – вершины снежные в небо вставлены.
    …Это я иду по нашей деревне горной. Вывалилась из «заседания» и, вот, иду. Одна. Никто кругом не ходит. Пусто. Окна уютно светятся. Вдалеке тёмной улицы ярко освещено. Иду посмотреть. Прогулка у меня. Светлая площадка улицы, люди стоят, прохаживаются; здесь заведение какое-то. Подхожу. Музыка оттуда. Остановилась на другой стороне, наблюдаю. Мороз тёплый. Хорошо быть в сторонке, в стороне стоять отупело. Глядеть-поглядывать… Бегут. Что? Ко мне. Кто? Ой! Это ж лыжники местные, с кем трассы ходила. Углядели меня, узнали. Окружили, зовут, тянут туда, в «заведение». А я упираюсь, удивлённая я. И… таки, иду – мимо некоторых, которые за столиками снаружи на ярком свету, -- вхожу внутрь «заведения». Ресторация, вроде. Тоже столики, столики, сидят-пьют-едят, музыка, но это – клуб, настоящий спортивный клуб. Стены в стендах, кубки, призы невообразимые, фотографии, фотографии исторические, лыжи старинные стоят, как музей. Это я сразу одним взглядом вижу, а меня мимо ведут. А посредине тут широкий деревянный настил, наверное такой должен называться «танцпол», и на этом танцполу вытанцовывают – кто?! – местные, «мои» со-трассники. И с ними вместе и Арнела, и этот красавец-мужчина тренер старших (который на меня не глядел на горе). – Выплясывают!
    За столик меня. Бокал мне с трубочкой, что-то в нём пёстрое. А я в изумлении: сразу вдруг всё это сверкание видеть изнутри… И только смотрю на «не свой» карнавал кругом, глаза разбегаются… Подскакивают, зовут, тянут танцевать. Сопротивляюсь, не иду. Сижу, руки за спину, как в первом классе в школе. От танцующих ко мне Арнела и тренер старших. Говорим. Тренера зовут Альфонс – Альфи. Арнела улыбается, а Альфонс (Альфи) – тоже улыбается – и говорит мне что-то одобрительное, хвалит, что ли. А я смутилась от внезапности неожиданной этого обращения, от улыбок, от сверкания, движения, музыки, въехать в язык не могу, а языков два, английский и немецкий (а немецкий я тоже изучаю), или три тут языка?.. Но – говорим… Английский.
    Арнела представляет мне Альфи. Да. По горе-то мы как бы и знакомы. И он говорит, и она говорит… -- в общем, говорят, я – хороша, говорят. (Спасибо, молчу.) И, вот, вот-вот, говорят, скоро, здесь у них соревнования – «фисовский» старт – и не захочу ли я стартовать, а, если захочу, они меня заявят со своими. А будет гигант и слалом, два вида. А как у меня с очками? А тут же комп, Интернет, квалификационные списки. А неплохо у меня с очками. Да для таких-то соревнований. А там должна быть и хорошая «константа», и в том виде, и в другом. – Вот это да! Подарочек. – А Альфи продолжает, просит меня передать нашим предложение приглашения тоже принять участие в этих стартах. И тут же пишет записочку с этим предложением-приглашением… А танцы в середине заведения, это мне объяснили, – это у здешних такая вторая тренировка. Для развития раскованности.
    А дальше я, в ещё большем смущении и смятении, но и в несказанно радостном, ни напитка своего не попробовала, не разглядела его даже, и ничего уже кругом не разглядела, не разглядывала, заспешила-ушла (мимо-мимо клубной декоративности и сверкания) в улицу, в тёплый мороз. В красивую темноту.
    Иду. Пить теперь непереносимо хочется… 

              …………………………………………………………
                ……………………………………………………
 
    …Не пройдёшь. Ярко шпарит утреннее солнце. Дно долины, лыжный стадион, всё заполнено спортивным народом, пройти напрямик к нашим подъёмникам, как все дни мы ходили, нельзя. Огорожено, закрыто. Какое-то грандиозное мероприятие у лыжников-гонщиков. Иду в обход по нашей деревне. Которая теперь тоже забита подъехавшими участниками мероприятия. Автобусы, автобусики, даже крытые грузовики. Оказывается, это чемпионат по лыжным гонкам среди полицейских. Может быть, международный. Может, всемирный. (Наших не видно?!) Не выясняю, глазею только, мне бы на свою тренировку не опоздать. Хорошо, что раненько утром на зарядке подсмотрела это столпотворение и сейчас заранее вышла.
    И сильно заранее. Пришла к большому подъёмнику – народ на него ещё и не пускают. А и народу возле нет. Но внутри закрытой пока загородки нижней станции странная активность. Там дядьки очень спортивного обличья в спусковых комбинезонах и со спусковыми лыжами. И именно «дядьки», а не юноши, если видеть лица. Но лиц и не видно почти: шлемы, очки. А со всех остальных сторон, кроме лиц, дядьки эти -- юнцы. Но самое-то, самое-то, самое – у них у всех спусковые лыжи! Я же это сразу вижу. Они свои эти лыжи туда-сюда носят, как бы приноравливаясь где-то в помещении нижней станции подъёмника их оставить. Спусковиков-мужиков этих там в загородке пять, …нет, может быть семь персон; и отношения у них с канатчиками, видно, свойские, совсем свои. И они, видно, как раз только что свою тренировку закончили, вот, курточки понадевали, лыжи уносят, кладут. Спусковые лыжи. А лыж явно больше, чем персон. А я гляжу на это всё, как на сказку, зачарованно до оцепенения. Из-за закрытой калитки. И тут они – ходили, носили лыжи свои – что-то передумали, с канатчиками слова какие-то сказали и снова лыжи берут и на подъёмник. И тут я тому, кто ближе, рядом проходил, -- сама от себя не ожидала – жест делаю: меня, мол, тоже с собой… Непроизвольно жест такой у меня вышел. И он увидел жест, и меня увидел, остановился, пауза секундная во взгляде – не был ласковым взгляд, -- но поменялся взгляд к концу секунды, будто что-то увидел во мне в глазах моих в оцепенении моём восторженном, увидел и ясно ему про меня всё, о чём и я не догадываюсь. Открыл калитку. Не изменил лица. Но мне увиделась ухмылка. Доброжелательная. Удивлённая и понимающая. Как ворота во двор открыл всаднику незнакомому.
    Сели и поехали. Молчим. Быстро подъёмник наверх тащит. Вот и «педони» и «атлети», «мой» тут же -- нырк, только едва зыркнул на меня, надевая темляки палок, уплюхнулся в низкую стойку, поехал. А и я за ним, вслед за ним, по той же версии спуска. Ну! – отпустилась, стрельнула… И отстаю. Отваливаюсь… ну, не как «стоячая», но уходит «мой», утягивается в глубину, а мне интересно, интересно, как он поедет там, где поедет, я ведь выкатала эти трассы, выглядела интересные для скорости места, выпробовала их на ход, на ощупь… А «мой» маячит-маячит впереди-впереди. И тут – уп-п! – ещё скорстник-мужик мимо. Подвис рядом со мной в спусковой крутой общей неподвижности на пару мгновений и ушёл проваливаться дальше в свою скорость.
    Одна я на горе на трассе. Которую мне эти асы указали морозной дымкой. Отстала. Нормально. Я ж и в утепленном. Аэродинамики-то – нет. А эти в комбинезонах спусковых. И лыжи. Гигантские лыжи сейчас у меня. А лыжи для любого слалома по прямой ездить не любят. Им только поворачивать бы. Лыжи-самовёрты. Для спец-слалома – для крутых завёрнутых дуг малого радиуса, для гиганта – для широких скоростных дуг с большим радиусом поворота. Но не для прямых. И не для скоростных долгих утянутых поворотов и траверсов спуска и супер-гиганта. Раньше, давно на любых лыжах можно было шарашить по прямой даже и очень быстро. «Классические» называют те лыжи. Лыжи для «классики», для «классической техники». Техника, говорят, была другая, когда ходили на тех лыжах. Техника поворотов – другая. Но я, вот, смотрела, смотрела лыжные фильмы про те времена, -- та же техника, что и у нас. Я и сама на тех лыжах ходить пробовала. Их можно ввернуть и врезать в резаную дугу, но это – работа. Современные карвинговые только попроси, ныряют в поворот, только знай «обслуживай» дугу. Ну, тоже работа и крутая… А по прямой такие лыжи ездить не стремятся. – А я-то сейчас – стремлюсь. Со спусковиками погонять. Ну да, зарезаются мои «гигантские» маленько в широченные завороты и в косогоры --  носками на склон уйти норовят, -- но я маленько «сбрасываю» (прочь от «техники»!) и какое счастье просто «валить» в долину. Лететь над лыжами. Быстро. Быстро-быстро… В такой серьёзной компании!

     Компания внизу в загородке нижней станции канатки.  Два раза с ними съехала. Странные персоны, удивительные. Они не старые, вроде, но уж и не «новые» вовсе. Они уже за «гоночным» возрастом, но ультра-спортивные. Седоватые, «серебряные» (шлемы сняли), «худощавы, как пружины». Уносят свои спусковые лыжи, а я гляжу на эти лыжи, как… Как на сказочные чудеса. А «мой» глядит на меня… Он с пониманием глядит на меня. Вот он как раз идёт в мою сторону, мы сближаемся, и я его тихонько спрашиваю, нельзя ли мне завтра… придти пораньше. – А уже наши подошли, уже и туристы появились. И мне уже с нашими наверх на нашу тренировку…

                ……………………………………………

    -- Ну ты что, вообще, что? Бумажку принесла,. А нам – что? – Ночами ты по кабакам, а нам записочку? И мы – что? И ты – что?
    Я:  Какие кабаки! – Клуб, лыжный, сходите, они зовут. Они говорят: мы из такой страны! – Это мы «из такой страны», значит; и они к нам с таким почтением. К нам, к стране…
    -- А тебя, что, кто уполномАчивал страну представлять?!
    Я:  А я обязана её представлять. Всегда. Из любой позиции. Свою страну-то. Нашу.
    -- Много берёшь на себя.
    Я:  Не. В самый раз. Нас приглашают – соревноваться, тренироваться… В клуб приглашают. Разве плохо? На старты зовут – заявляйся!
    -- Ты заявилась?
    Я:  Нет. Но могут заявить. Что плохого-то? Мы ж сюда приехали – что? --  тренироваться и искать места, то есть, старты, где стартануть, очки чтобы себе зарабатывать, разъезжать отсюда на соревнования куда доедем, куда сумеем. Заявляться, участвовать. А тут вот – на своей горе. Пожалуйста. Приглашают.
    -- Но ты-то!..
    Я:  Но я-то!..

             …………………………………………………..

   …Прекрасная гигантская тренировка! С нашими. – Весь день гигант гоняем. На новых склонах. Длинные трассы. Несколько раз переставляли. Укатались. Праздник…

             ………………………………………………………

    …Сегодня вообще со слаломными лыжами пришла к подъёмнику. – Спец-слалом с нашими сегодня ходим. И рано-рано пришла. Завтракать времени нет. И нет никого ещё на канатке. Канатчики там у себя только ещё начинают шевелиться в своих механических хоромах. А вокруг безлюдно совсем. Утреннее рафинированное безлюдье и синяя тень на дне долины. А на вершинах, -- но они не видны – солнце, солнце, солнце. За чёрной высоченной зубчаткой леса. – Ой! Да вот же «серебряные» парни. С «золотыми» лыжами. Ну, я их так вижу. Да, седые дядьки худощавые, как пружины. Лыжи золотистые у всех. Наверно, фирма их экипирует. Но, что ли они ночевали на канатке? Все вдруг ниоткуда взялись? И – «мой» ко мне. Молча. Калитку мне открывает, манит, ведёт, заводит. Мастерская в здании станции канатки. Лыжи стоят у стенки, такие же примерно, как у всех «серебрянных». «Мой» берёт лыжи, подгоняет крепления под мой ботинок – «На!»…
    …Едем наверх вместе опять молча. «Мой» начинает говорить. Уго, его зовут. Я тоже представляюсь. Оказывается, мои «серебрянные парни» это компания друзей, а сами они, похоже, даже в разных странах живут. Они лыжники очень высокой квалификации. И они, поскольку возраст у них, ну, ладно, ещё не старый, -- но уже и не «новый», -- то есть они считают, что из-за возраста возможности у них в технических дисциплинах не самые лучшие, а стартовать, гоняться очень хочется, то вот, собрались в группу, ездят, стартуют, где удаётся, в супер-гигантах и в спусках. То есть, именно в скоростных дисциплинах. И готовятся к стартам там, где удаётся. А открытых для спуска трасс, считай, нигде и нет: всё везде – туристам, коммерция… («Понимаете, Энн, -- очень хочется гоняться!») Конечно, я понимаю… Вот и сейчас они собрались здесь, чтобы прикататся к трассе, подготовится к супер-гиганту, который очень скоро будет здесь проводиться. Не очень престижные соревнования, но это фисовский старт, участники сюда подтянутся очень ничего себе… И вот, рано по утрам, до туристов – спасибо друзьям-канатчикам, вместе кое с кем гонялись, – раненько, до времени открытия горы и потом ещё немножко, пока публика не подошла… -- тренируемся, «прохватываем». – Делаем «шусс». – Так, кажется, мне послышалось. – Спуски прямо вниз, то есть.
    «Педони» и «атлети»… Съехали-поехали атлети! – «Уорм ап энд трай ски!» -- «О-кей, мастер.» -- А что ж, только и о-кей… И разминаюсь. И так разминаюсь, чтобы лыжи «свои» сразу и постепенно ощутить и чувствовать. И пробовать. А Уго укатил. Одна я. Спасибо, Уго… А вот же они, упражнения лыжных разминок, лыжи почувствовать чтобы, себя на лыжах и с лыжами. Эти упражнения проделывают и проделывают в стартовых городках над трассами разных гонок. И, в результате их проделывания, -- и лыжи до каждого миллиметра, и тело до молекулы осознаются как частички души; и вся душа – и лыжник с лыжами («система») в единении, и ещё горы, и ещё небо.
    …А лыжи эти «мои», «золотые» тоже, – длинные: спусковые лыжи здорово длиннее всяких других. Только лыжи для прыжков, которые прыжки – полёты на дальность, ещё длиннее спусковых. Но я к тем лыжам даже не приближалась, не привелось мне. А мои-золотые на моих ногах норовят исчезнуть из-под ног в пропастях, которые исчезают из-под лыж. Но – разминка! Которая у нас (у меня с «моими-золотыми») уже на горе. Уже я их прикатываю. Не «стреляю». «Отпускаюсь» коротко. Стойки эталонирую. И ещё и гору – знакомую уже, знакомую – проверяю-просматриваю. И она, гора, меня просматривает… С моими-золотыми… Чтобы – проверить… А – мороз и солнце. И день намечается – чудесный!

    И «серебряные» -- промчались и помчались один за другим. И я в одиночестве снова в огромной пустоте горы. И отпускаюсь уже в длинные «прострелы», -- то в прямые спады, то в долгие дуги, на новых длинных «своих золотых» спусковых… Утормаживаюсь и отпускаюсь снова. И приближаюсь… -- давно присмотрела и мечтала-мечтала пройти-обработать место это на скорости. И приближаюсь к этому месту. Это после разгонной долгой (ход хороший) среди прекрасных елей, солнцем утра прекрасно освещённой просеки, почти прямой через бугор в спад крутой, и дальше он долгий крутой… -- И вот он, бугор, вот я – вот опережающий подскок – хорошо, вовремя – над бугром, за которым нет ничего, над спадом, над этим «ничего», -- спад всё круче, он углубляется – яма там, глубина там за дальней нижней стороной бугра – вишу-лечу над бугром, над ямой хорошо лечу, но долго-то как, но -- хорошо… -- Приземляться… Приземляюсь, принимаю лыжами склон… Хорошо… И… -- чвах-х-х-х!..
    …Легла. На бок. И тащит, тащит же, хода-то навалом было! Но – стараюсь, притираюсь прискабливаюсь, голова от склона, ноги вперёд по ходу падения-скольжения, и – в лес же можно «уйти», и трасса – лёд, не снег… Но остановилась. Всё хорошо. Отряхиваться даже почти не надо (лёд не снег)… -- палку погнула. На бок «ложилась» на эту палку свою… А чего «ложилась»? Там, где я «землю» после полёта делала, -- лёд на трассе. Трасса, полотно трассы прекрасно подготовлено – мечта. Но на крутяке за бугром, видно, подземные воды подтекают, и там наливной лёд. Блестит. Даже и красиво. Голубой. Обширный участок. Вот я на него и… Там широкий длинный прямой глянцевый штрих наискось по склону сквозь алмазное сверкание утреннего инея -- от скольжения моего лежачего тела…
    …Там с приземления за бугром и ямой надо уходить в дугу: плавный удобный уход в долгий-долгий поворот. А я, приземляясь, «прискоблилась», чуть ввела лыжи в соскальзывание (чтобы поворачивать-то), а – на льду-то. А лыжи…
    …Лыжи даже и не соскочили при падении, снимаю их, смотрю, осматриваю. Ну, не тупые, но – не точёные. Но виновата-то – сама: в поворот кантовать лыжи нужно по ходу лыж, по ходу скольжения. (А не в юз.) Тогда не соскользнут. Даже «не точёные». Даже при приземлении. Даже на льду. Знаю же всё доподлинно, а вот ошибочка вышла.
    И с гнутой палкой своей – вниз… Палки эти новые, вчера с ребятами в местный магазин зашли, а у меня палки слаломные плохие, а эти мне очень приглянулись, и ручки, и темляки, а ребята смеются, кричат, погнутся у тебя такие палки, это ж барахло… И погнулась одна. И теперь засмеют вовсе. Надо править палку. Удастся ли, чтобы не заметили. И чтобы и не сломалась. Ой, не удастся!..
    …Внизу, где просеки трасс вываливаются из лесов в открытое пространство долины, тут «на опушке» мелкие деревца переплетаются; присмотрела себе подходящие стволики, лыжи сняла, разгибаю-гну палку изуродованную. Очень хорошо, если палки гибучие, а не ломучие. Это я для себя так считаю. И предпочитаю такие, которые можно в узел завязать, а потом назад привести к исходной форме. Но и такие даже, вроде, не хрупкие, пластичные (вроде), их надо аккуратно, медлительно, и так, и этак надавливая, уговаривать подчиниться и починиться. Не удалось – сломался металл. И вот для этого надо подбирать твёрдые объекты, которыми исправляемую палку гнуть. Деревца, у которых несколько стволиков вместе, -- самое то. Вместе в четыре руки палку мою мы выправили. Стала «лучше, чем была». Дальше к подъёмника покатили.
    Отобрал мои «золотые» и ушёл с ними в мастерскую. Минут через двадцать вышел. Канты, как бритва. Откуда-то взял и дал мне гнутые спусковые палки. Такие своей изогнутостью облегают тело лыжника, когда он в аэродинамическую стойку садится. Мои прямые слаломные отобрал – в угол поставил. – Поехали  прокатывать предполагаемую соревновательную версию трассы.         
      
                ………………………………………………

    Ну до чего же толковая получается у меня здесь программа подготовки! Жаль, как уж жаль, что она, подготовка, программа, она – моя самодельная. Самодеятельная. Такую бы программу да всей команде! Да всей командой бы…

                ………………………………………………….

    Как они здесь живут? Как они здесь живут-то?!.

    …Горы в утренних сумерках. Это – горы. И серое всё. Горы сменяются горами. Лесистые – скальными. Нестрашные – страшными. Это дорога. С одной стороны вознесение на небо. Вертикальное. С другой – путь «на небо» тоже, но – с помощью пропасти. А я всё это то вижу, то не вижу – сплю. Сплю в автобусике. Это раннее утро. А потом, непонятно когда, горы делись куда-то, как не было их. И солнце пришпаривает. Зимнее! И волны между домов. Вода! Это город.
    Это у нас выходной. Нас повезли к достопримечательностям. Привезли. Вытряхнули (сами вытряхнулись) из автобусика. –Отряхиваемся и озираемся. Как зверики какие-нибудь, пингвины или, может, моржики: вывалились из своей, из собственной среды, где мы уместны и ловки, в среду совсем не свою – в экскурсионно-достопримечательную. И, вот, теперь эту среду протаптываем. Дефилируем сквозь неё. Встряхиваемся, как птичечки нелепые, куртки снимаем и снова надеваем, потому что непонятно, жарко от солнца или холодно от ветра. И идём. По городу, который стоит в воде. Вода моря стоит в городе. Каналы, проливы, заливы. Маленькие канальчики. Бесконечно.
    Как же они живут-то здесь?!.
    Вода, вода, вода. Кругом. Маленькие смешные экскурсионные кораблики. Лодки большие, странные. И не странные лодки тоже, и не большие тоже. В воде, в воде. И дома в воде. Стоят в воде. Лодки причалены у дверей, выходящих в воду. Вода морская «цвета морской волны», но сероватая. И двери, и окна в канальчики глядят и в каналы. И в проулки-переулочки – тоже двери и окна… То есть, -- есть и суша. Мы же идём пешком. И кучи туристов пешком, не все на корабликах и на лодках, тоже и пешие есть. Есть (бывают) тротуары по берегам вод, мостики, коридорчики сухопутные среди домов, прощадюсечки малюсенькие. Всё древне-декоративное. Но есть – и их-то много, много – водяные проулки-улицы, есть и прямые, есть и кривые, и длинные, и они… -- без малейших зацепок для пешего движения: стены и вода. Стены в воду. Лодки-лодочки. Много воды. Вот эти надводные дома и водные улицы затягивают и заколдовывают мой взгляд, утапливают взгляд мой в себе. Простые старые, очень старые дома. В которых – живут. И я засматриваюсь и засматриваюсь в удалённые дали таких улиц, улетаю туда всем своим любопытством. И даже воображаю себя, живущей там. А мы идём-спешим (наша команда) почему-то. А я гляжу-вглядываюсь во всё, во всё втягиваюсь, всей собой врастаю… Куда же наши так бегут?

    Благожелательно и безразлично приветствует нас город. Ему жить надо в самом себе… Редкие местные жители. Быстро передвигаются среди пришельцев. Как деревенские жители среди сельского скота. Замкнуто и целеустремлённо, к себе, в свою жизнь. И как же живут они тут?.. Велосипеды даже есть у них. На их сомнительной суше… Живут…
    Вывалились на маленькую площадушечку на берегу очередной воды. – В лапы буйной музыкальной компании. Странной. Пляшущие люди в клоунских пёстрых нарядах. Дядьки. Десятка полтора. С чудными музыкальными инструментами. Они на них шумно играют. Они пляшут. Инструменты их, наверное, древние: и по конструкции, и по поношенности, и – таких сейчас не увидишь. Играют карнавальное. А расположились плясуны-то полукругом, цепочкой, – не пройдёшь. Только между ними просачиваться. Туристы и просачиваются. И мы. И я – вынула монету (а монет-то мало, но надо же, как же, дать-то), дала неловко. Но… -- презрительное незамечание моего взноса: то ли маленький слишком, то ли не для денег вовсе прыгают они себе…

    …Вода. Воды! Солнце в водах. Над водами гнутые в небо мостики средневеково неправдоподобные. Экскурсионным народом неправдоподобно забитые. – Вдруг рухнут!
    И стены в воды, и окна в стенах, и за окнами за стенами живут. – Как живут?..
    И дворцы, и дворцы, дворцы. Ну, дворцы-то мне – что? – Но и во дворцах – живут. Как-то запросто. И кругом!.. – дворец на дворце…

    В каком-то таком дворце… Хэмингуей… Герой его повествования, немолодой суицидальный генерал, разжалованный в полковники… За сбережение личного состава… Генерал во дворце с юной, влюблённой в него, прекрасной герцогиней (может, она графиня). Пытаются делать любовь Неудачно. (Может ли быть взаимная любовь неудачной?!) …Это они во дворце. Над водами города…

    …Над водами города уже позже, позже, наш, нашенский, не выдуманный, поэт, реальный, и – он гений поэзии… И здесь, здесь выстилал под ноги – буквально, буквально! – свою влюблённость и себя всего тутошней графине какой-то (или, может, она княжна). А она – ни-ни-ни… А этот поэт-то наш – гений. А она, так, графиня. Тьфу!.. «Любовь – она глупа.» Считается. Или – как?
    А он, поэт, – я читала про это про всё – он с юного отрочества мечтал обитать в этом водяном городе. Приспичило ему. Ну, -- поэт. Мне – нет. Ой, ни-ни-ни…

    …И… -- потерялась я. Тут оказались площади окружённые площадочками, кругом каналы, канальчики, заливы, лодочки, лодки, кораблики, много солнца, много ветра, ветер волны и лодки качает, много-много голубей, много-много-много людей-народа, а наших – нет… Это я вертелась, изворачивалась, стараясь всё оглядеть. И понять. И… -- потерялась.
    Надо подождать здесь же, где потерялась. Чтобы найтись. Может, наших замечу или они меня. В водовороте толпы и воды и дворцов безразличного и приветливого города.
    Лавина лиц. Жуют и смеются. Это тут на жёрдочках каких-то на берегу, конечно (здесь же всё – берега), пешеходящие туристики всех невозможных возрастов приноровились еду свою из рюкзачков, …а глаза-головы изумлённые вертятся, а рты жуют-жуют. А я? А у меня в рюкзачёнке термосёнок. А посижу-ка я тоже на жердочке. Время – обед. И авось и найдусь.               

                ……………………………………………….

    Приплыл и встал закат, широкий, вольный, не загороженный горами. Долго горел в плавных волнах безразмерного залива и над куполами соборов.
    Я не «нашлась».
    Долго иду по каменным узким берегам простора. Давно иду одна. Но так и быть должно. (У меня-то нескладёхи.) Далеко. Узкая каменная дорога возле домов и вдоль воды. Окна, свет, двери, заведения, уют. Уют загадочный, свой, не для меня: нет денег. Не заглядываю.
    И как же я так: заглядывалась, загляделась и отстала. От своих. Но я знаю место автобуса и время отчаливания. Добреду.
    И бреду. И дух захватывает от разнообразия житья-бытья людей на Земле. От парадокса этого города. И вообще – города. И думаю и чувствую: город вообще… -- не для меня…
    …А как же мой – Город?..

           ……………………………………………………..

    «Все?» -- «Все… Анны, конечно, нету!» -- «Ну, это…»
    -- Да здесь я, здесь, в автобусе.
    -- О! Она давно уже в автобусе. Вот вам…
    -- Недавно я, недавно…
    -- Отдыхает тут… Мы там, а…
    -- А я тут. А я там загляделась, а вы исчезли.
    -- Загляделась. На что загляделась?
    -- На город. Мы ж приехали город смотреть… А я там потом осталась, где потерялась, чтобы вас ждать. Долго ждала: может вы искать станете.
    -- Где ждала?
    -- Ну, там, там площадочки и площадь, и монастырь, и канал, и залив, и там ещё сваи в воде, много-много, и лодки, много-много…
    -- Весь город такой…
    -- И солнце, и ветер…
    -- Ветер… Ветер ей… Послезавтра и после-послезавтра прикидки у нас, гигант и слалом. Ветер тебе. Прикидывайся. Проверяйся. На вшивость…

    Поехали. В ночь. В наш «падательный» мир, захватывающий дух. Вертикальный – не вертикальный, но – очень крутой…
    Здорово! – Завтра, значит, получится у меня с ранья полноценная скоростная тренировка, а в следующие дни перед  прикидками утром раненько по два спуска и на свои «технические» старты.
    Интересно, это здорово ли – в одном тренинге совместить скоростную и техническую подготовку? Чисто скоростную и чисто техническую. Надо Михалну с Петровичем спросить. От своих-то здешних скрывать приходится мне свои совмещения. Да уж они меня раскусили. Жуют помаленьку. Да и как они меня и терпят-то?!. Такую…
    …Сейчас, все трое, тренерское руководство – все на меня… Рычат. А ведь правы. Ладно, в городе. Отпала от толпы, загулялась. Ну, упала бы. Ну, в канал. Упала – вылезла. А на горе! А у них ответственность. За «контингент». У них своя программа для контингента. Ну, вялая программа, на мой взгляд. Зато у меня – лихая… Я, так, сама-то, на их-то месте -- меня бы выгнала, отчислила со сбора на-фиг!

                …………………………………………………….

    …Потерялась. В темноте. Я…
    …А темнота в огнях. Всё в огнях. А я… будто и не в огнях и не в темноте. Не замечаю ни того, ни этого. Я в ярком свете солнца и снега. Будто. – Погода отличная была в эти дни. И в эти дни были старты. Гигант, слалом, гигант, слалом. Сперва были наши прикидки – среди «контингента». И я «повалила» всё. «Надрала» всех. Но не в этом я живу сейчас, и от этого в памяти только солнечный восторг – от ощущения того, что проехала… -- хорошо. Так хорошо, как только могла. – Чувство сияюще чистое. --  Но это чувство заслонилось воспоминаниями о других, настоящих соревнованиях, которые проходили в следующие дни. Тоже гигант и слалом. Народу съехалось много (участников), и народ «очкастый», то есть с приличным квалификационным рейтингом, с хорошими очками. Хотя всё свежемолодая… не мелочь, конечно, крепыши, но… очень «новые» на вид. Хотя и не смотрела я ни за чьими «видами», а только концентрировалась и расслаблялась. И снова концентрировалась на своём. – На старты нацеливалась. 
    И я сейчас продолжаю быть в сиянии тех соревновательных дней, а темноты сейчас вокруг не замечаю. И огней в темноте не замечаю. А темнота набита этими огнями. Огни носятся и пляшут. И люди в огнях пляшут и веселятся. Карнавал у них…

    …Мои тренеры – родные мои, те, там, на родине, что один, что другая, -- они надрессировали меня концентрироватся на спортивном событии, да и не на событии как на «событии» -- на гонке. Только на том, что относится к гонке. А у меня так само и получалось. Не присматривалась к толпе. И уж ко всему, что вокруг, -- вовсе не присматривалась. Тогда, когда всё происходило, будто бы и не смотрела ни на что, ни на кого, а сейчас всё снова раскручивается и прокручивается во мне, как учебный фильм. Всё, на что я не смотрела. Не смотрела, а видела. Разглядывала и разглядела разнообразие «гончих» почерков и ошибок. Такой калейдоскоп при таком-то сборище сильных и очень сильных.
    …Гигант. – «Присматривай себе простор для ускорений!» -- Это мои родные тренеры учили. И присмотрела. И не прельстилась прямотой. И ход на дугах… -- он и сейчас во мне свистит: не «прискреблась», не «припылила» -- нигде. Ну, почти… -- Хор-р-роший ход! Чистый, резаный.
    …Слалом… … «Уметь исправлять ошибки.» -- Это мои меня учили. Это вроде главного уменья. – «Лучше сразу. Лучше, как можно раньше. Ещё лучше, ещё до начала ошибки.»
 
    …Сейчас на самых-самых соревнованиях гоняется великолепный чемпионистый мужик. Один из самых-самых. Разъезжает по соревнованиям на своём огромном кемпере (что у него там внутри его дома на колёсах?) – и  выигрывает. Или не выигрывает. Не выигрывает потому, что вылетает – сходит с трассы. Вылетает потому, что делает ошибки. Ошибки у него от того, что он форсирует технику ускорений так, что трасса выстреливает им самим. А поди вставь выстрел обратно! Но если не ошибается, -- выигрывает.
    …Сейчас во мне – солнце ощущения этих соревновательных дней – поёт во мне ощущение отсутствия ошибок. Танец солнечого снега трасс с долговязыми вершинами гор вокруг…
    …Сейчас вокруг меня чёрная чернота вечера, а где сейчас вершины, можно угадать только, углядев, где начинаются на небе звёзды. А звёзды из-за чёрных вершин набрасываются сразу лавинной тучей… -- засыпают, заваливают взгляд, едва глаза поднимешь…
    …И – карнавал – огни, огни. Мне здешние сказали, после окончания соревнований, приходи. Пришла. И – одна, вот, на карнавале. Своих звала, -- взъелись удивлённо, не шевельнулись. И я не знаю, смотрели ли они прошедшие соревнования. И меня в них… Но тренировки-то свои я в дни стартов – пропустила. Две тренировки.
    Кругом приплясывают, подальше пляшут польку. А на чёрной горе вдруг зажглись огни в линию, много-много: это туристам раздали факелы, и они с ними поехали медленной огненной змеёй спускаться по склону. Длиннющая змеюка извивается…
    …А меня вдруг «нашли» и ведут. «Мои» здешние. Смеются и тащат через пляшущий городок – куда? – в «заведение», в клуб свой. А здесь столпотворение, внутрь и не попасть. Все, все – соревновательный народ. Ну и, наверное, сочувствующие ещё. Яркий свет, и танцуют, и поют.
    …А меня… Сквозь народ, мимо сияния лиц, мимо музея лыж, мимо музыки, сверкания стендов и звона столов – в середину всего. В середину света, и я здесь, как дура, жду чего-то и стою невпопад. Но уже называют, вызывают, увлекают меня в середину самой середины и начинают вручать… Медаль дают одну, медаль дают другую… Да что же, да за что же что? Что я выиграла-то? Я ж выиграть-то ничего не могла. Может, в каком-то утешительном зачёте? Может, это просто памятные медали?..
    …А я же не поинтересовалась результатами. Вовсе. Специально мимо всех финишных протоколов прошла. – Я ж знаю: выиграть ничего не могла, а проехала хорошо, как только могла. И ладно. И хорошо. И в очки, наверное, попала. Может, в хорошие?.. А результаты… -- главное, в Город родной результаты придут, и тренерам любимым, и на комитет… И все, кто надо, увидят, что не зря Аньку на поездку финансировали… А я… -- ну, узнаю я, наверное, теперь свои результаты, куда ж денусь, главное, проехала!.. -- А, может, не хорошо, не правильно так много стартов сразу подряд? Зря я, может, так со своими самовольными инициативами лезу?.. А?.. –  А хорошо проехала, лучше сейчас и не могла бы…

               ……………………………………………………..

    И пришёл. Не было же, не было и… И так-то хорошо-то было. Явился. – Мандраж. Как хулиган в родимый дом – родственничек после загула. Ворвался. Крушит. А какой порядок в доме был… Страх крушит порядок, крушит порядок в доме души хулиган-мандраж. Что делать, за что хвататься-то?!. – А за порядок и хвататься. Не за страх же. Без страха можно – без порядка никак!..
    …А что мандраж пришёл-то? Всего-то предстоит – с горочки с любимой съехать. С полюбившей уже тебя, Аня, горы… С горищи… страшной… быстро… Ну да, быстро, очень быстро, но гора прикатана, ношусь уже с неё – любо-дорого… Ну да, да, народ понаехал, спусковики-специалисты, смотреть страшно… Так не смотри. И по трассе тебе не в компании ехать, в одиночестве, на трассу только и смотреть… На полюбившуюся…
    …Нюра!.. За порядок берись! Подхватывай и ставь на место то, что надо, куда надо… «Этот твой» похулиганит и уйдёт, а то, что надо, будет там, где надо… А что надо? Мышцы, связки, соображение. Разминка. Теплее, горячее, растянутее, гибче. Готовее. К потере высоты. К скорости. К тому, что есть скорость. А я и есть скорость… А мандраж? А – не знаю. Другие дела. Старт. Уезжать уже… Уезжаю!..

             …………………………………………………….

    …Уехала. Поехала. Проехала…
    …Проехала. Нисколько не «отошла». Как шла на тренировках, так и шла. «Валила», лёд – не лёд. «Летела», где «летела», «резала», где «резала»… Уцелела… Ура!

              …………………………………………………………….

    …Яркий свет. Народу не много. Нет столпотворенья. Сейчас начинаю понимать, что все дни жила ожиданием события, которое – вот – пережила. С момента, как пристегнулась к «золотым» лыжам. А до этого – мечтой о таком событии жила. Чтобы его пережить… Это вечер сейчас, это – «заведение», клуб лыжный. Это мероприятие, завершающее «моё событие». Пригласили, велели, и я здесь. – Подведение итогов.
    Очень устала. Вдруг… Шампанское. Держу и уже поставила. Красивое, пузырьки искрятся… Как же я устала-то вдруг!.. Результатами своими не интересовалась специально. Но потом обязательно их узнаю, чтобы думать, как ездить быстрее. А я и сейчас знаю, что не знаю, как мне сейчас ездить быстрее. И знаю (подозреваю, что знаю), как мне тренироваться дальше, чтобы узнать, как ездить быстрее, и… ездить.
    Но в какие-то очки-то я тут сейчас попала. Потому, что «тётки» ехали впереди меня суровые. – Женский состав участников, то есть. И они – приехали, проехали, уехали. Были ли они на награждении? Сейчас, вроде, и не видно почти никого… А ведь это торжественная часть идёт. Только как-то уж легкомысленно весело… Ой! – лыжи принесли... – мои золотые… Нет, не мои, конечно, это более поздняя новая модель. Спусковые… Ой! – зовут меня на середину, вытаскивают, выводят, выталкивают. Ой! – лыжи… – Мне?!!

    По тёмному морозцу к нашей гостинице я в толпе-компании всех своих скоростноспусковых «гренадёров». Уго несёт мои лыжи. – Мои! – эти совсем мои. Я, оказывается, отличилась среди юниорок.

    Утро. Синяя тень на нижней станции подъёмника. Гренадёры все здесь. Нет, сегодня нет ранних подъёмов на закрытую ещё для всех гору. Нет спусков по пустым склонам. Инвентарь собирают… Посмотрели, увидели меня и все ко мне, и, молча, и быстро окружили, подбрасывают меня в воздух, лыжи хоть отстегнули, «ура» кричат. Уго вернулся к инвентарю, лыжи «мои золотые», те, на которых так-то лихо гонять мне было в эти дни, укладывает в отдельный чехол. Правильно: такие замечательные. Подзывает меня зачем-то. Хорошо: попрощаюсь со «своими» -- столько счастья они мне устроили! Уго доупаковывает чехол. И говорит: «Это твои лыжи. Они тебе хорошо подошли. Я  их сейчас подготовил – можно стартовать. Если парафин подойдёт… Твои новые лыжи немножко длиннее. И ты теперь сможешь выбирать из двух пар по характеру трассы. Ну, …раз уж взялась «делать скорость»… А чехол этот, он и на две, и на три пары хорош…» -- Так бы я перевела дословно то, что он сказал. А… -- наши все подошли, стоят, ждут, когда подъёмник запустят, смотрят на наши прощанья. Я, так, сегодня опять рано-рано к канатке пришла…

                ………………………………………………….

    -- Мы тебя на этот выходной с собой не возьмём. Здесь сиди, уроки учи свои. – Это Коля «молчаливый».
    -- А главный для тебя урок – как себя вести в коллективе. – Это Околотов.
    -- Отдохни. От нас. – Это Наталья.
    Какое счастье! – Это же мои мысли. Мечты! – И – «напугали ежа голой жо….!» -- как сказали бы в нашем Городе… Нинка так бы сказала. Могла бы… Но – коллектив наш здешний? Что не так? Чем я его подвела? Ну, хоть кого-то… Ладно, останусь одна, тогда и подумаю…

    И осталась…

    …Утро. Мечта. Давняя мечта, а теперь – вот!.. Прокат лыж и сноубордов внизу возле станции канатки. Вхожу. Девочка на выдаче на меня изумлённо. – «Сколько стоит прокат беговых лыж? – Кросс-кантри-ски.» -- Все прокатчики отовсюду выскакивают и смотрят на меня, встали и глядят. Молча. Из лыжехранилища, из своей мастерской мастер вышел – мне он раз лыжи готовил и подготовил изумительно. Здешние инструкторы по лыжам и по сноуборду, все здесь.  Удивлённые… Я говорю, что хотела бы получить инвентарь для «классики». Для классического хода, не для «конька» и даже не комбинированный для того и другого, а чисто (только) для классики. (Мечта такая!) – Изумлённо-восхищённые глаза у всех (что это они?), и – меня в хранилище, где беговые лыжи, а там!.. А там самый старейший лыжный инструктор школы – седой сухощавый статный дядька (я его раньше замечала и с почтением отмечала на горе) делает останавливающий жест любезно устремившейся с нами толпе коллег и уводит меня от бесконечности великолепия лыжегоночного инвентаря в своё закулисье. – «Я дам тебе свои лыжи.» -- В его каморке меряю ботинки, а он вытащил здоровый фирменный специальный чемодан, раскрыл, а там в обеих половинках в специальных отсеках – мази, мази, мази и всякие приспособления для подготовки лыж. Именно для гоночных лыж… И выдаёт мне лыжи. Палки. Весь инвентарь «мой» изумительно великолепный. А сам поперебирал мази, выбрал, отложил, пошёл на улицу. И я за ним, как собачка. Постоял снаружи, как бы вычуствовая погоду и снег, вернулся, поменял выбранные мази, долго наносил мази на лыжи…Готово… Вся «команда» вывалила наружу и вывела меня на снег – как на руках вынесли... Стоят… Ну, пристегнулась к лыжам и покатила… -- Как покатила! Как покатила!..
    …Захватывает дух. Тёплый холодок и искристый воздух огромной долины. Талая прохлада делает снег зернистым. Очень скользким. Леденистая лыжня. Лыжи летят – катят, катят, катят, катят!..

    …Как катят лыжи? Как скользят? Как происходит это чудо?!. Для любых лыж (естественно) -- скольжение всегда вдоль лыжи, вдоль по ходу (то, что вбок, -- не скольжение, а соскальзывание)… И вот на ногах беговые лыжи -- как скользить? Чтобы скользить. Когда лыжи не сами едут под уклон. Отталкиваться палками? А если палок нет? Лыжами? Как?.. Лыжи же скользкие, их ещё и специально готовят, чтобы они были, как можно более скользкими, (на них же скользить, а не тормозить!). Скользкая лыжа скользит, что вперёд, что назад, -- одинаково. Попробовать оттолкнуться такой скользкой лыжей, как при пешем движении? Но лыжа тогда туда и ускользнёт, в ту сторону, куда лыжник пытался толкаться, -- отталкивания не получится… Можно поставить эту скользкую лыжу на кант, на ребро, упереться в кант и оттолкнуться, а скольжение перенести на другую лыжу. И отталкивание, и скольжение тогда получатся. Такое передвижение на лыжах – «коньковый ход». Всё, как у конькобежца на льду… -- Но при «классическом» ходе на беговых лыжах отталкивание выполняется только вдоль хода лыжи. Как же удаётся такое отталкивание выполнить, если скользкая лыжа скользит, куда хочет, и со снегом сцепляться не хочет? – Удаётся за счёт особой смазки и за счёт особой техники нагружания лыжи при отталкивании. И то, другое дело тонкое.

    Начать с «ходьбы на лыжах»!.. Если идти на лыжах ступающим шагом и вовсе на них не скользить, а идти так же, как при пешей ходьбе без лыж, или как, скажем, и на лыжах по снежной целине, в которой лыжи тонут, а без лыж ноги вовсе увязли бы, -- в глубоком снегу лыжник топчется почти, как пешеход, и сцепление в каждом шаге со снегом надёжное. Хорошо. То есть, плохо: медленно. Тогда выходим – на лыжню, или хотя бы на наст, где лыжи бы не проваливались. Покатились. Лыжи скользят, едут. Остановились. – Что делать, чтобы дальше ехали?.. Толкнуть бы…
    …Тут лыжник (если серьёзный) должен был бы рассказать (на бегу!) про физику взаимодействия лыжи со снегом при скольжении и при отталкивании при «классическом ходе». Про действия лыжника, бегущего «классикой», чтобы эта «физика» работала? Что делать лыжнику, чтобы скользить – двигаться, скользя на лыжах, -- и в ту сторону, куда ему надо? Отталкиваться. Толкать себя. Чем? Ногами бы: ноги сильные. Но на ногах лыжи. – Лыжами? Да! Но лыжи на лыжне – скользкие. И скользить скользкой лыже по ходу самой себя, что вперёд, что назад, -- всё равно. Как скользкой лыжей оттолкнуться от скользкой лыжни?.. Палками? – Толкнуться палками, на лыжах заскользить (поэзия!)…
    …Инвалиды, сидящие на своих специальных лыже-санках только так и отталкиваются: руками, палками. – Героически продвигая себя в гонке… Лыжник, стоящий на ногах, стоящих на лыжах, тоже может толкаться только палками. Под уклон – отлично. По равнине при хорошем скольжении – тоже очень даже можно. Какое-то время-расстояние.  А дальше? А в подъём?! Ногами, лыжами, да! – Только как? – А вот как: если лыжник, стоя на одной лыже, на эту лыжу ещё слегка и нажмёт (как бы сверху вниз), слегка загрузит её дополнительно, то сможет, опираясь на эту лыжу, толкнуть себя вперёд. Это почти как в легкоатлетических туфлях на беговой дорожке. (Это если дорожка не скользкая и шершавые туфли сцеплены с шершавой дорожкой крепко.) – А на лыжне? На лыжне скользящая поверхность лыжи, остановившейся на лыжне, при дополнительном нажатии на неё, войдёт в зацепление с несметным числом крючёчков на кристалликах замёрзшей воды. То есть, снега. – А с чего это она «войдёт в зацепление»? Ведь не входила, она же скользкая была – «что вперёд, что назад»?.. Она была такой до того, как нанесли на неё лыжную мазь. Лыжа для «классики» – со смазкой для «классики» -- стала хитрее. И лыжник своей намазанной лыжей толкнулся тоже хитро: слегка на лыжу сверху поднажав. – Вот лыжа со снегом и сцепилась…
    …Представим: залили каток, и вот, заливщик вышел на этот, только что залитый, идеальный лёд, проверить, какой лёд получился. А обувь у него, видно, с гладкой подошвой. И как же скользко ему идётся! Он в каждом шаге старается осторожно давить-опираться на лёд только сверху, проталкивать себя вперёд ему не удаётся: поскальзывается… А представим теперь старт бобслейной трассы, команда разгоняет свой «боб». Лёд! Разгоняющие бегут по льду, как спринтеры, и – не поскальзываются: подошвы их туфлей – это сплошные игольчатые шипы, они и вцепляются в лёд – крепче не придумаешь. Зато полозья их «боба» по этому же льду скользят идеально.
    А наши лыжи? Нигде никаких шипов, чтобы цепляться за скользкое. Но – мазь! – Смазка скользящей поверхности…Удачно намазанная на классический ход поверхность лыжи – почти идеально скользкая. Но если остановить ход лыжи и немножко прижать её к поверхности скольжения, это главное её свойство меняется: «крючёчки» снега вцепляются в поверхность мази – в гладкую отполированную поверхность, как шипы туфлей разгоняющих «боб» вцепляются в поверхность льда, -- и лыжи «держат». И тут толкайся лыжей уже по ходу лыжи вперёд. (А, хочешь, -- назад.) Но только лишь лыжа пущена на скольжение (не нагружена дополнительно), она снова скользит идеально: опять её скольжение идёт по кончикам-крючёчкам-вершинкам кристалликов замёрзшей воды – снега или даже льда – уже не сцепляясь с ними. Такая «нано»-природа этого чуда -- классического лыжного хода: смазка, изгиб лыжи, техническое умение лыжника…
    …Подмазаться на мороз просто. Просто хорошо просмолённая деревянная лыжа уже и хорошо скользит, и хорошо «держит». И на лыжне, и на насте, и на целине.  Это – доисторическая основа смазки. Но хотелось скоростей. Стали придумывать мази на каждую погоду, на каждый снег. Колдовали. И опять: с морозом проще, а с оттепелью…

    …А сейчас тепло. Но дед-инструктор сделал чудо со смазкой. И я бегу, бегу, бегу, накатываю в пологий подъём. Называется, «попеременный двухшажный ход». А отсюда, из стартовой ровной низины, в любую сторону – сперва только подъём. Летят, летят, летят лыжи. В подъём накатом. И потом этим же двухшажным в выполаживание.. Пока всё так же, так же, так же. – Изящная симметричная циклическая работа. – И как же весело вцепляются лыжи в лыжню (держат!), когда отталкиваюсь, и счастливо в накате скользят, скользят, скользят…

    …Это давно-давно и это сейчас, и это всегда…Это на маленьких, маленьких лыжах маленькая, маленькая я… Бегу, бегу… Да не бегу я, топчусь и топчусь, стою на месте. А передо мной на снегу, на лыжне задники лыж Дяди-Сявы, а перед ним на лыжах мать, а перед ней впереди отец. Они там, впереди, и лыжи Свечика передо мной, впереди, ноги его ничего как будто и не делают, нехотя бредут, но лыжи его легко уезжают и уезжают от меня, а я сучу ногами со всеми моими стараниями и стою, и стою, отстаю…
    …А потом, потом когда-то, где-то… я одна… Кругом никого… Но нет, какие-то незнакомые мне лыжники в отдаленье, я наблюдаю за ними, а сама на лыжах своих качусь… Но горка передо мной, спуск. Но съеду, съеду, не упаду и съехала, не упала. И ноги мягкие сделались, тело расковалось, ноги упругие, мягкие, и, что это? – Толкаюсь в лыжню; на мягких полусогнутых; зацепилась – толкнулась, толкнулась – заскользила, толкнулась – скольжу!.. Еду-еду. Большие лыжники едут, тёти, дяди, я еду поодаль – не отстаю. Еду, качусь, толкаюсь, еду. Быстрей могу, могу быстрее. Обгоняю, обгоняю… Я же, оказывается, могу быстро. Быстро-быстро. Я обгонять могу. Как же мне нравится, как же мне нравится!..
    …Потом Свечик, мать, отец, я сзади, я на пятках, то у Свечика,то у отца, еду-еду…. Потом сбоку по лыжне рядом, потом без лыжни мимо, почаще, чаще, чаще, мимо всех. Обгоняю! И впереди, и вперёд. – «Как швейная машина…» -- Слышу, сказал кто-то. Раскатилась, качусь, бегу…

    …Бег на лыжах классическим способом – из разряда чудес. А это и есть древнее чудо, северная сказка – изобретение суровых мест, где снега невпроворот, а зима главнее лета. Лыжи и лыжный бег и ведут историю оттуда, где Север и мороз.
    Это – мы. Мы – оттуда.
    Это – я.
    Я тогда, совсем маленькая, дома ждала, в школе потом ждала, всем телом ожидая, представляя и торопя предстоящее счастье: бежание на лыжах. Я под партой украдкой ногами-руками представляла-изображала движения на лыжах. С трепетом, чтобы скорей на снег, на снег – лыжами вцепляться, толкаться и скользить, лететь, лететь – маленькая птица…
    …Я и сейчас – маленькая птица…
    …Тогда это сделалось счастьем жизни. Это счастье и сейчас здесь – счастье!

    На бегу!.. – И «физика», и воспоминания, на бегу, всё в одно мгновение, и нырок в историю лыж, как вспышка с флешки на флешку перекинулись – соединились. – На бегу, всё на бегу, всё на… -- с панорамой долины и с моим бегом… По «панораме»!..

    …Не так уж я и бегу сегодня. – Так, вышла покататься в выходной. Погулять. Активный отдых, называется. И вот, вспомнила ощущения. И вот, очарование панорамой. Ослепительные белые алмазы. Ослепительные жёлтые алмазы. Ультрасиний бархат теней. А там, в лесу, в лесах бархат этот сливается с чернотой елей. И туда я бегу. Вдохновенно…
    …«Одновременным одношажным» теперь. – Рельеф позволяет. – Это такой ход, когда толкаешься одной лыжей и добавляешь двумя палками одновременно со сгибанием корпуса, всей массой, всей силой. И ход, ход, набирается ход. – Если скольжение хорошее. У меня – отличное. И – теперь «одновременный бесшажный» ход. Только на палках: палками толкаться, а ноги «ничего не делают», на лыжах стоят, а корпус, руки, палки делают всё – расталкиваются, расталкиваются. И лыжи скользят, скользят, несутся…
    …И растолкалась. И в пологие спуски, в долгие затяжные спуски бросаться-уходить, ничем не отталкиваться, а только пригнуться, «сесть» в низкую аэродинамическую стойку, она же – стойка отдыха… Тепло делает лыжню леденистой, скольжение – пуля! (Пуля… -- в любую сторону?)
    И – вот они, подъёмы. В подъёмы – лыжи-то побегут ли при этом ледяном тепле? Побегут-то побегут, если их туда толкать. – Чем? Лыжей. – А если она проскальзывает, «стреляет» в сторону отталкивания, не цепляется за снег не «держит»? (Это называктся «отдача».) А лыжа – основное. Палки? В подъём на палках? – Пытка! Но нет, не у меня: дед-инструктор… -- подмазаться «на отдачу» – колдовское искусство. И он оказался искусным колдуном! И вот, лыжи вцепляются в снего-лёд, а потом выкатывают.. И я, основное действующее лицо колдовства, влетаю в один подъём за другим!..
    …Какое счастье – «в мазь попасть»!..    
    …Дед сделал колдовство. Красивый дед… Но он-то насколько моложе Дяди-Сявы, Свечика нашего. А Свечик – он очень красивый… Как он? Как они там, мои?..

    …Подмазаться на оттепель непросто. – Чтобы и скольжение было и чтобы держало: отдачи чтобы не было. Применяют для этого комбинации разных мазей: переднюю и заднюю часть лыжи мажут мазями на скольжение, а середину, под грузовой площадкой, где крепление и нога, -- на отдачу. Чтобы когда лыжник для отталкивания надавит на лыжу, продавив её весовой прогиб, лыжа вцеплялась в снег, но на скольжении, на накате мазь тормозить не должна. Но это всё – общий принцип, а конкретика – колдовство. Красавец-дед наколдовал. И лыжи цепляются, а потом выкатывают. Лыжи – весело. Лыжи – счастливо. Летят!.. Несут меня к заветному лесу…
    …Который похож на наши леса… По которым сейчас… -- там какая разница по времени? да нет, наверное, как раз сейчас – несётся Нинка на лыжах… Интересно, на классических или на коньковых? И нет у неё, скорей всего, проблем со смазкой. – Какой у них там прогноз? То есть, у нас… И может быть, Свечик бредёт по лесику. Может быть, получше ему стало, тогда он, наверняка, решит на лыжах походить… А остальные? А школьная толпа? А все? Про родителей не вспоминаю. Это потому что они всегда присутствуют. А как они?.. И – Анатолич! Выкатывает там. Где-то. Какой же он красивый. Яркий… -- Совсем на меня не обращал внимания… А тренеры мои! Михална… И Петрович, Петрович, Петрович!..
    А лыжи мои сейчас – самобеги, самолёты, стрелы, летят сами, спрашивать-просить не надо. Счастливость скольжения – основа лыжного спорта: скользишь счастливо – скользишь хорошо, значит. Скользишь хорошо – выигрываешь. (Ну, у себя-то, точно, выигрываешь!) Или не выигрываешь, а скользишь и – счастлив!
    И лес. – Волшебное сооружение! Вот, хотя бы, солнце и тень, солнце и тень – волшебство же… И через волшебство леса трассы накручены в лихие петли, и рельеф здесь в лесу крутой и сложный. Интересный. Как у нас там дома… А трассы здесь… -- великолепный лабиринт, по которому я дальше, выше, в глубину, через яркие поляны, через тёмные чащобы…

    «…Динь-динь-динь, и тройка встала!..» -- Лыжи встали. Скольженья нет. Как по песку вдруг. Это мазь. И хвоя. Ну, точно. – Снимаю лыжи: скользящая поверхность залеплена хвоей; здесь много её в чащах нападало на снег, на мелкий здешний сырой альпийский фирн. А мазь на такую леденистую оттепель кладётся жидкая и полужидкая – «клейстеры», называются, хвоя на мазь и наклеилась. На твёрдые морозные мази могла и не налипнуть. И мне теперь пешком? Ну, не-ет. Дохожу до мостика – здесь на трассах много мостиков, где через крутой овражек, а больше там, где трасса через трассу, то есть, петли трасс переброшены, -- и тут сдираю жидкую мазь вместе с иголками об острые края деревянных частей мостика. И… покатила себе «на финиш» на голой скользячке – катит отлично – на палках теперь, на палках…

    Повторяюсь? – Но лыжи – поэзия! А повторы – цари поэзии. Или они – принцы? Ну, в общем, они там – начальство, в поэзии… А я с лесистых верхов долины под уклон да под уклон обратно к старту-финишу, к лыжному стадиону по серебряным искрам, скорость умножает скорость, а гоночные лыжи – лыжи-сопли, на быстрых спусках поспевай – не поспеешь шустрить-переступать в поворотах… -- Ой, Нюра, не улети!.. Хо-хо! – Мир – лыжный стадион. Значит, он полигон счастья… Ну, не вся Земля под снегом, да, но можно до снега отовсюду добраться…

               …………………………………………………………

    …Вода. Почти горячая. Солоноватая. Бурлит. И я в ней «бурлю». Одиноко и одиночно. А кругом в пару, в тумане, рядом и поодаль… -- толпа, не толпа – торчат нечасто головы «бурлящих» в горячих водах бассейнов и ванн. Каждая – одиноко и одиночно. А какое тут общение может быть? Только изумлённое торчание… Тут всем выдают шапочки, хочешь красную, хочешь голубую; и плавает цветник голов в белом тумане.
    Это водный термальный центр. Недалеко от нашей деревни-городка. Горы здесь выбросили горячие воды, и над их клокотанием поставили павильоны с бассейнами. Воды эти что-то лечат. Павильоны в стиле дворца или замка, и очень много стекла, Окна над бассейнами высоченные. Там в них сияющие снежные и скальные громады присутствуют-отсутствуют над голубой глубиной долины. В своём собственном мире вершин они там живут… И лес. Высоченные ели глядят со снисходительным презрением в стеклянные витрины на булькающий народец. Невнимательно глядят.
    А есть бассейны и открытые, под небом. Над ними пар. Можно выйти наружу, по морозцу побегать и – бульк! – в горячее бурлящее тепло… Главное, не закупаться в этих водах чересчур. Об этом здесь на стенах предупреждающие инструкции…

           ……………………………………………………….    

    …Уроки… Гранит… Но! – На пути к тверди знаний опять пронырнуть болото информации. Новостей. Сегодня удалось. Сквозь праздник ужасов и сплетен. Но лишь вылезла на «гранит тверди», сразу же накатили мои собственные соображения. О единстве всего на свете. О зависимости всего от всего и об обусловленности всего всем… Физические обстоятельства организуют химические процессы. Химические процессы изменяют вещество материи. Количество этих изменений, переходя в качество, устраивает физические катаклизмы… Это зачаровывает… А дальше, в результате моих швлопайских уходов от главных обязательных учебных тем, мне померещилась возможность подсчитать (алгоритмы угадывались, ой, вот бы обсудить, пусть и посмеются надо мной, -- со своими, со Свечиком, …с ДЮКом!) подсчитать количество физической энергии, необходимой для нанесения биологическому объекту, который есть живой человек, повреждений, несовместимых с его дальнейшей жизнью… И ещё подсчитать количество энергии для обеспечения необходимого биологического ресурса жизни. И даже и для счастья. И угадывалось, что даже и не много надо биологическому человеку для жизни и счастья… Но только надо ему обязательно немножечко лыж… Немножко лыж!..
 
    -- Что за лыжи? – Это голос Юры Околотова.
    Они уже здесь. А я и не слышала, не увидела. Так пригрелась на своём «утёсе тверди». Над низиной незнания. Присиделась себе, «ни к кому не пристаю», «гранит науки» покусываю. С аппетитом.
    Наши с выходного вернулись. Тихие и унылые вдруг вокруг возникли. Усталые, но недовольные. Шопинг там у них не задался. – Это их разговоры. – И достопримечательности невесёлые оказались.
    Околотов: Что за лыжи у тебя, Анна?
    Я: Мой чехол.
    -- Что за лыжи, спрашиваем! – Это Коля Кутузин, «безмолвный» наш, спрашивает.
    Я: Мои лыжи. Спусковые, «суперные».
    Сейчас ругаться небось начнут опять. А мне как? А… --ладно. Я сегодня очень хорошо восстановилась, а послезавтра первый из наших стартов, ради которых весь теперешний сыр-бор, то есть, сбор наш здесь задуман. Для чего мы и здесь. – «Фисовские» очки зарабатывать и «обкатываться» на здешних трассах. А уж я-то сейчас как хорошо готова. Просто идеально подвела себя к этим стартам.
    Околотов: «Суперные»! У нас на этом сборе скоростные дисциплины не планировались.
    Я: Ну, …а у меня случились.
    Кутузин: Случились! Случка у неё… случилась. Случайно…
    Околотов: Средь шумного бала…
    Кутузин: Лыжи откуда взялись?
    Я: Заработала. Выиграла. Мои.
    Коля Кутузин: Связалась с иностранцами!
    Я: А здесь все кругом иностранцы. Вон, через два дня у нас и соревнования начнутся – с иностранцами.
    Коля: Не для тебя… Иностранцы у неё. За связь статью никто не отменял.
    Юра: Ну, Николай, ты уж…
    Коля: Да ладно, не хрена! – Статья! Всё.
    Юра: Лыжи, Аня, «заработанные свои» ты сдай в команду.
    Я: Как это? – Мои лыжи. Мои!
    Юра: Как это, твои? Ты на сборе в составе команды, ты включена в «контингент», ты на экипировке, тебе всё…
    Я: …Мне ничего по экипировке… Мне ни шурупчика по экипировке не дали. Я на всём своём и во всём своём, купленном…
    Коля: Купленное. Коммерсантка!
    Я: Какая уж коммерция. Семья и тренеры. Да инвентарь-то весь мой – старый.
    Коля Кутузин: Старый! Старый инвентарь так не выигрывает.
    Я: Так выигрываю-то я. А инвентарь я точу. Он и везёт.
    Околотов: Везёт!
    Кутузин: Лыжи везут, ей везёт… Везунчик!
    А Наталья стоит-молчит. А она же главная. А молчит. Руки впереди себя повесила, пальцы сплела, глазами хлопает, молчит.
А и я помолчу. И чего разговорилась? Сразу надо было не включаться, рта не раскрывать. Пусть ругаются. Когда-нибудь-то перестанут. А словами горю не помочь. А ругань, -- ругань разгоняется дальше…
    Коля Кутузин (после паузы): Сама себе заработала! Капиталистический предприниматель, что ли?
    Околотов: Или капиталист тебя спонсирует?.. И она молчит!
    И молчу. И сама себе, родные места представила: – ага! Как раз! Родители мои – «капиталисты»… И Петрович – «спонсор»… И Город… -- «любимый Город может спать спокойно»: я уже заработала и отработала то, что в меня вложили! -- Это я себе думаю и молчу.
    Кутузин: Спортсмены страны принадлежат народу страны!..
    «Ага. Интересное кино… -- Рабы-невольники народа. Вот они мы кто.» -- Но рта не разжимаю. «А вот ведь лыжи-то мои возьмут и заберут. С концам и не вернёшь!» …Трясёт. Ну, что же это меня трясёт. Но не сильно. И, наверное, не видимо. Но…
    Околотов: И расселась. Взрослые, учителя, стоят, разговаривают с ней, а она…
    И сижу. И не встану. Потому, что, если встану, вдруг будет видно, что трясёт меня. Сиди, Аня! И замолчала и молчишь…
    Околотов: В общем, тренерским составом мы решили, что надо тебе, Аня, со сбора уезжать. Не вписываешься ты в команду.
    «…Да-а-а!..» -- Дрожь прошла, но пауза – неподъёмная… Встала…
    Я: …Но моё пребывание в этой поездке оплачено моим Городом на весь срок сбора… Комитет перевёл, я знаю…
    Коля: Ох! Опять она коммерсантка. Знает, видите ли, переводы-провдки!
    Юра: Эти вопросы решать не тебе.
    Я (после долгой паузы): Тогда можно мне уехать после соревнований, которые через два дня? Хотя бы эти старты прокатить...
    Наталья: Но билет тебе уже готов…

                ………………………………………………………
                -------------------------------------------------    
               
                -----------------------------------------------------------

    -- Аня? Мы, значит, с тобой тёзки! Почти. Моя фамилия – Анин. – Так воскликнул – ну, почти закричал -- этот тренер прыгунов на лыжах с трамплина. И подпрыгнул. Как будто от внезапного счастья; счастье вот такое ему: вот я пришла, и имя моё почти, как его фамилия. Сто лет вот он ждал.
    – Валян, Валентин Андреич. Андреич. – Так меня зови. – А подпрыгнул высоко, ещё и с вращением, и приземлился в разножку: одна нога спереди, другая сзади. И весь светился, сиял и сверкал красным на синем.
    …Трамплин стоит на северном склоне, и солнце сейчас перед вечером вдоль склона светит, весь трамплин в густой синей тени, а тренер Валентин Андреевич Анин в лучах солнца. Одет в красное в спортивное. Поношенное, старое… А ребята его, прыгуны, он с ними тренировку проводит, мимо – ух-х… ух-х…-- прохватывают и выскакивают на выкат приземления, ярко освещённый солнцем, которое сейчас позади трамплина.
    Мы стоим рядом с трамплином. Мимо нас наверх проходят его (этого «Валяна Андреича») тренируемые, которые после своего прыжка возвращаются и снова поднимаются на следующий прыжок. Здесь всё пешком. Нет подъёмников. Они подходят, и он некоторым кидает короткое замечание из непонятных мне слов. (Я  из всех слов поняла только: «так же»…) А некоторых он останавливает и долго втолковывает что-то, а другим некоторым велит отставить лыжи в сторону и сам с таким «другим» отходит в сторонку и там проделываются действия имитирующие прыжок. То это медленные движения или неподвижные позы, а то прыгун выпрыгивает высоко, принимая положения полёта, а тренер Анин ловит его и на вытянутых  руках держит над собой, а прыгун как будто бы летит, и тренер довольно долго, бывает, так его держит, а потом как бы роняет и прыгун шлёпает-приземляется в разножку, одна нога впереди, другая позади. При этом тренер Анин ещё и смотрит и видит, как прыгают-летят-приземляются другие его ребята, и каждому у него есть, что сказать, и он и говорит, когда тот снизу после своего прыжка наверх мимо проходит. И каждому, кто там наверху, на далёком верху, на старте разгона, и прыгать готов, он машет рукой: это значит, прыжок разрешён, можно прыгать, трамплин свободен, а я, значит, наблюдаю за прыжком.
    А меня он больше не замечает. И – правильно.
    -- Аня, размер какой? Попробуем тебя обуть. – А сам на ребят своих смотрит, и вперёд, и наверх, и вниз.
    -- А я обута, я всё своё горнолыжное притащила. У вас на базе оставила.
    -- Эт-то хорошо… Оч-чень хорошо…

    …И сумерки вдруг подкрались, и мы одни с Валентином Андреевичем на маленьком, самом здесь маленьком трамплине.
    Да, маленький… А всё-таки трамплин. Горка – нулевая, а страшновато – трамплин же … Мы сверху к трамплинчику подошли, я со своими лыжами, с горными (просмотровыми) на плече, в ботинках своих горнолыжных, конечно, в костюме своём утеплённом. Тут как раз, -- в том месте, куда мы подошли, -- верх горы приземления этого малюсенького трамплинчика – маленькая совсем горочка, над ней совсем невысоко стол отрыва, и вверх пошла эстакадка горы разгона, тоже маленькая. Я на неё и собралась забраться. Наверх. Прыгать…
    -- Здесь лыжи одень. Палки тоже себе оставь, тебе пока с ними удобнее будет. Лесенкой пошла вниз. Гору прорубать будем. Давай! Частыми-частыми шажочками. И каждый шаг жёстко ударяй, вбивай лыжу. – Видишь, гору в лёд упрыгали. Вот, лёд кантами и разбивай. На лёд приземляться нежелательно. Желательно – плотный снег на прециссионно ровном склоне. Вот и будем гору готовить.
    И я топаю-стучу кантами лесенкой вниз. Тут на приземлении посреди горы большое ледяное пятно там, куда все, в основном приземлялись. И я пытаюсь разбивать его кантами своих лыж, -- не получается почти. А Валентин Андреич взял грабли и граблями этот лёд дерёт изо всех сил. А я-то утопталась в самый низ уже.
    -- Давай-давай, радиус протопчи и начало выката. И потом так же лесенкой наверх.
    …Лесенкой наверх. Очень хорошо Андреич гору граблями нацарапал, и я стараюсь топочу, а всё гора не мягкая, всё лёд… А Валентин, он взял теперь лопату и снег берёт сбоку от горы приземления и набрасывает на то место, которое уже нацарапали, натоптали. Он велит теперь и мне снять лыжи и взять лопату и набрасывать снег на гору. А ему-то неловко в валенках на крутой части горы: соскальзывает; не то, что мне в горнолыжных-то ботинках: я их в склон врубаю.
    Всю гору излазить мне пришлось, а выровняли, разгладили, утоптали её (я – лыжами) – загляденье. Произведение, «торт»! Притрагиваться к такой горе… -- непозволительно. Такая она красивая.
    -- Теперь надо укатать.
    А стемнело уже. Прожекторы. Ярким белым светом сверкает трамплинчик.
    -- Теперь без палок. Прыжковый стиль. Из-под стола спускаешься строго прямо на совершенно плоских лыжах. Ни намёка на поворот. И тормозить, останавливаться, поворачивать – только в конце выката, в самом конце. – Укатываем гору.
    Укатываем…
    -- Нормальная средняя стойка спуска, полусогнутые ноги. Ничего не делаешь, стоишь на лыжах, как манекен, ощупываешь гору.
    Ощупываю… Маленькая горочка.
    -- Маленькая горочка, но тебе на неё приземляться. Коллекционируй ощущения на горочке… Вот так вот: спускаешься каждый спуск по новой лыжне, рядом с прежней – горку и укатаем.
    Укатали. Вылизали горку, -- совсем загляденье…
    -- А теперь, Аня, также лесенкой протопчи гору разгона, всю эстакаду. Только лыжню старайся не затоптать, она нам нужна. Вот давай сейчас из-под стола зашагивай на стол, я тебе помогаю, и – пошла-пошла-пошла меленькими шажочками до верха.
    Протоптала…
    …А Андреич уже наверху, ходит в валенках по стартовой площадке.
    -- Можешь теперь попробовать сверху. – «Горка» -- всего лишь горка с уступчиком. Для тебя-то совсем никакая. Но – трамплин. Пробуешь? – Пробуешь. -- Спускаешься, едешь по лыжне в средней нормальной стойке и – ничего не делаешь. Давай!..
    Дала. Горка, правда, маленькая (для меня-то, «королевы» спуска, – тьфу! -- «Зайка-зазнайка» я, да, -- но ведь и правда, после спусковых-то трасс…), трамплин, оказалось, не подбрасывает, но ведь – трамплин: что-то, значит, на трамплине делать надо!
    Лыжи на плечо, поднимаюсь. Валентиныч уже спустился с эстакады и ждёт меня напротив стола отрыва. Говорит. Слушаю.
    -- Наверх. Всё также. Можешь попробовать на столе, на кромке стола отрыва слегка толкнуться: чуть резко разогнуть ноги. Но чуть. Но слегка.
    Представила. Поехала. Толкнулась. – Оо-о-о! – Куда-то и улетела. Слегка… Радости-то сколько. Развернулась рановато – выкат утоптанный подпортила, потом подправлю, ладно, бегу наверх.
    -- Нормально. Заключительный удар. Также – лёгкий подскок на кромке стола. Над горой…
    И я уже наверху, и – вниз… У-уххх! – О-оо! А здесь летится. «Приподлетается»!.. Бегу-бегу наверх-наверх. Устала же, было, утопалась на горке «лесенками», улазалась; а тут вдруг легко стало, наверх взбегаю, как лечу.
    -- Всё, Аня. Закончили сегодня.
    -- Андрей Валентинович, ещё…
    -- Валентин Андреич… Всё. «Ди штундэ изт цу энде. Генук.» Лесенкой протаптываешь опять горку – следы от твоих приземлений заравниваешь – и гасим свет… Трамплин мы с тобой подготовили – классно!

    Тепло. Жарко в каморке. Вошли. А Валентин Андреевич дверь оставил нараспашку. Отпер, впустил меня в комнатку базы прыгунов, а дверь закрыть и не подумал. И сразу не жара, а морозильник в каморке. – «Валюха! – кричит, -- ты в какой стране живёшь? Острова Сан Томэ-и-Принсипи? Валян! Или тут тебе Акапулько? В нашей стране открытых дверей быть не должно! Зимой-то. А у нас всегда зима.» -- Ругался в шутку сам на себя, а двери не закрывал, носился туда-сюда в соседнюю дверь, там лыжехранилище; лопаты, метлу, грабли убрал туда… Лыжи оттуда и туда таскал, шмотки какие-то… И закрыл дверь. Плотно. Пошло тепло, и снова жарко становиться стало в каморке.
    -- Чайник – включай! Вода там есть? Вон, из фляги долей. Это наша родниковая… Сейчас ещё посмотрим, какая пища осталась от детей… Так, тебе – ботинки. Эти меряй. Эти тоже…
    Ботинки были никудышно убитые. Страшная рвань. И те, и эти. Но я разочарования не показывала. А какое и разчарование: пришла и здрасте, экипируйте. Смотрю себе по-деловому, как приводить их в живое состояние. Я ведь умею сшивать толстые предметы и материалы… Раз уж решила осваивать прыжки, не взирай ни на что, Аня… Нюра!..
    -- Не взирай ни на что, раз решила полёты осваивать … Инвентарь – не мелочь, и мы доведём нашу рухлядь до лётной кондиции… Так, «Главное, чтобы костюмчик сидел.» -- Меряй… -- «Валян» положил какие-то объёмные мягкие шмотки, вроде кучи упругих цветных половиков. – Комбинезоны. Разбери и перемеряй. Критерий – удобство. Эти у нас – рвань, да рвань: других не имеется. Тот, который подойдёт, заберёшь домой и постираешь в ванне тайком от родителей… Нет, скрывать то, что ты собралась прыгать с трамплина не надо. – Ты не испугай их стиркой: это летние старые комбинезоны и они очень грязные… Постиранный дома не суши, в пакет и тащи сюда, здесь высушим у батарей и залатаем после… А прыжки (для справки; и для родителей) – менее травматичны, чем горные лыжи: статистика. Да… Да-аа! – видишь: дети пищи нам сегодня не оставили. Поэтому, пей чай – «голый вассер»…

                ……………………………………………

    Сосны встали спокойно. День. Солнце. Мороз крепкий. И всё, как у Некрасова. Неподвижный лес. Тишина совершенная. Никого в лесу. Сосны то выстрелят громко промёрзлым стуком, то стрельнут неслышной снежной струйкой из-под высокой снеговой шапки. А может это белка снег роняет?.. Свечик впереди, я у него на пятках, очень медленно плавно крадёмся. – Лыжная прогулка. – Главное, Свечику ускоряться не позволить. Дай-ка я впереди него встану…

                ……………………………………………….

    …Тихо сидим и почти не беседуем. В квартирке у Свечика почти и не повернуться. Книги, рукописи, папки, шкафы, полки, коробки с архивами. И записи быстрыми листочками поверх всего, и записи поверх записей. И всё это – абсолютно бесценно!

    …-- Значит, можно предположить, что, в случае жестокой необходимости, высокоорганизованная система своё жизнеподдержание замещает с энергетического на информационное… Можно такое предположить?
    -- Ну, Аня!.. Ты чем занималась на сборе? Или ты вовсе не на сбор ездила, а стажировалась в каком-то академическом центре… Не знаю даже, в каком… Или малолетки теперь «быстрым разумом»  бросаются в постижение основ жизни?!. Подожди, сейчас «чай подожгу» и начну пробовать тебе отвечать. Был у меня сотрудник, математик, он так говорил: «поджечь чай», когда чай готовил… Позднее он уплыл на парусной яхте в одиночку в дальние края…
    …Это наше «апрэ-ски» -- послелыжное времяпровождение. Дядя-Сява сооружает чай, а я лазаю за ним среди пирамид бумажных носителей информации и …естественным образом мешаю.
    -- Ну, есть стресс и реакция организма на стресс – генерализованный ответ его на случившееся испытание, когда организм бросает для решения задач весь адаптационный ресурс. Есть физиологический механизм стрессовой реакции и биохимический ресурс обеспечения действия этого механизма. И тут тебе за объяснениями прямым ходом к маме. Тебе ведь это интересно для постижения спортивных достижений…
    -- Мне интересен феномен человеческих геройских достижений.
    -- Ну-у… Что касается человеческого уровня… адаптации к нечеловеческим нагрузкам… Можно предположить, что такие высокие, глубокие, тонкие адаптационные действия, то есть, старания запредельного отчаяния, могут организмом производиться на генетическом уровне… Ещё и на гораздо более глубоком, чем молекулярный. Может быть, на уровне «пра-материи». И, возможно, и не в автономном, изолированном от среды организме, а в организме вместе со средой. В совокуплённом с ней сожительстве: «эго совместно со средой». И – продолжаю предполагать дальше – вместе не только с ближайшей контактирующей средой, а и с отдалённым и весьма отдалённым Мирозданьем… Вот такая тебе моя гипотетическая биофизическая модель бытия Святого Духа. Ты ведь об этом спрашивала?..

    …Дальше чай…

    -- А ты знаешь, что есть чай, который действительно поджигают, такое экзотическое блюдо, «чай разбойников»: в чай наливают очень крепкое спиртное и поджигают. И все счастливы. Но у нас просто крепкий чай. И мы счастливы. – Счастливы мы?!.
    -- Дядь-Сяв, эти теории ты придумываешь потому, что сам видел, пережил, прошёл? – И ты же к тому же физик…
    -- …Люди от самых разных наук додумываются до этого до всего во все времена. Потом забывают. Потом снова додумываются… И вовсе не всегда через несравнимые муки. Муки не способствуют науке. Но то, о чём мы пытаемся размышлять, это – и академик Вернадский. – Учение о гео-био-ноосфере… И у меня случались учителя, преподававшие мне подобные гипотезы. Были учителя и в трудных местах бытия. Тебя ведь интересуют именно «трудные места»?..
    …Вот, в одном «трудном месте» я был спасён тем, что, когда оказался «на больничке», врач меня там потом и оставил при себе – сделал фельдшером. Этим он меня спас. А попал я к нему умирающим доходягой: дистрофия, кожа, прилипшая к костям. Повальное дело – гибель людей на «общих работах». И у него я восстановился и окреп: упражнениями занялся… И поступил к нам зэк, парень, молодой мужик, и тоже совершенный дистрофик. Почти уже на том свете. Ну, у нашего доктора была своя методика, как таких вытаскивать. Но страшно трудно это – в «трудном месте»: нет средств, нечем! А тут ведь тяжелейшие авитаминозы, да и пищи нет почти никакой – не то что, питательной, ни протеинов, ни жиров… Парень оказался интересным философом. А до «посадки» был учителем в сельской школе. И вот он тоже предполагал возможным предположить, что эго персоны не ограничено границами физического тела персоны, а соединено с Мирозданьем безгранично, и это может объяснить, что персона жива бывает Святым Духом в условиях, когда выживание – невозможно…
    …Он ещё рассказывал на свой самодельный лад великую легенду о легендарном проповеднике добра. Который пришёл из пустыни к людям и стал предлагать им делать добро. А они испугались и убили его казнями. Тело казнённого палачи положили в пещеру и закрыли вход огромным камнем. И поставили охранников. (Любое начальство боится праведников и проповедников добра, даже убитых.) …К пещере пришла женщина, бесконечно любившая проповедника. Чтобы забрать тело. Ей пришлось подкупить охрану; она расплатилась со стражниками сполна. А денег у неё не было. Они отвалили камень и позволили взять тело. Довольные, ещё и помогли. И она унесла его. И спрятала, и спряталась с ним, и плакала над ним. И оказалось, что он не умер, а выжил в муках. Святым Духом выжил, жизнь осталась в нём и стала восстанавливаться силой любви. Он же и сам воскрешал умерших, силой Святого Духа восстанавливая в них жизнь. И проповедник продолжил жить дальше, обитая в пустынях и изредка являясь к людям…
    …Вот так говорил тот симпатичный замечательный парень. Такой искренний еретик. Я-то не разбираюсь в священной истории. И он, нет-нет, он не настаивал, что так оно и было, просто рассказывал свою сказку. Так ему хотелось.
    -- Он выжил?
    -- Нет.
    -- Не выдержал?
    -- ...Снова дёрнули его на общие работы. – Начальство… так любило. А там блатные начальству потрафили. – Травмы несовместимые с жизнью… Всевышний забрал его к себе. Не дожил до свободы зэк.
    -- За что начальство его ненавидело?
    -- За… так… -- за независимость честности…
    -- А что он преподавал до…
    -- …Он был математик. А в школе своей преподавал всё, и математику, и физику, и словесность: маленькая школа была.
   
    Такое наше «апрэ-ски»… в теснинах книг…
   
            ………………………………………………………….               
               
          

    …И ладно, и не надо, не надо обращать на меня внимания. Я сама себе буду присматриваться, как все всё делают, и так же пытаться…
    -- Не-не-не-не-не!.. Аня, не увлекайся имитациями. Не имитируй совсем.
    -- Но я хочу, чтобы сразу красиво.
    -- Нет, Аня… Спортсмен – он трюкач. Трюкач, он, если много и старательно имитирует свой трюк до того, как будет хорошо знаком с условиями выполнения трюка, ставит себя в неловкое положение. – Прыгун, например: имитации он выполняет в комфорте, а на трамплине пропасть уходит из-под ног. На трамплине все действия – простые действия – выполняются в панически непереносимой обстановке… Поэтому, надо сперва осваивать ситуацию выполнения действий, обстановку, то есть, а потом, по мере её освоения, встраивать красоту трюка. Полёта, то есть, у нас. А для освоения нашей прыжковой ситуации мы используем специальные упражнения на горочках, на кочках, на трамплинчиках. На спусках с гор… А выполнять их можно на любых лыжах, можно и без лыж, на ботинках, например. – А!.. А прыжковые-то лыжи уже для больших полётов… Очень желательны… Как бы.
    -- Желательны… А что, не обязательны лыжи для больших трамплинов? Без лыж что ли…
    -- Аня!.. Всякое бывает. Пока делай, пожалуйста, только то, что попрошу. Именно и только то… Ну, будем, конечно, советоваться с тобой: что нам делать-то. Ты лыжница опытная. Сейчас уходи с трамплина вон на горку и я к тебе иду, даю задание.

    …Комбинезон выстирала – тонна грязи, старый-старый комбинезон, летом в нём на искусственном покрытии прыгали, валялись по опилкам и по грязи несчётно, драный-драный, -- выстиранный высушили на базе, заплаток я на него понашила разных цветов из обрывков других комбинезонов, мне он нравится теперь, «мой» «комбез». Очень в пору. Ботинки разваленные поклеили-зашили вместе с Валентином. Лыжи он сам для меня делал: эпоксидка, струбцины, скрепы какие-то.
    -- …Лыжи у тебя, Аня, -- классные! Скрипки! Виолончели! Будем сейчас осваивать… твой инструмент.
    Я в сторонке возле горки – малюсенький совсем склончик. Валентин Андреевич ко мне сюда подошёл. Лыжи мои прыжковые большие, странные. Но…
    -- …Но очень покоцанные. Но надевай! Здесь же надевай, под горкой на ровном месте, где стоим. Крепления автоматические, новейшей конструкции, сломаны были, но мы починили. Должны раскрываться при падениях, как и горнолыжные. С падений и начнём. – Специальные упражнения для дружбы со склонами…
    Наобнималась со снегом в этих упражнениях. Нормально и знакомо. В горнолыжных разминках похожее применяется. Особенно, для новичков. Сближает с горой. Но здесь – лыжи особенные. 
    Всю меня извалял этими «специальными упражнениями». Лыжи сделались, в результате, чуть-чуть родными даже.
    -- Лыжи особенные. Не для поворотов. Спуск у нас только напрямую. Бескомпромиссный абсолют прямоты. Поворотов нет… Пробуем лыжи. – Надеваешь лыжи здесь, на ровном месте, показываю тебе стойку спуска, репетируем её здесь на выкате. Снимаешь лыжи и с лыжами наверх. С бугра съезжаешь в стойке, которую прорепетировали. Я убегаю к ребятам, прибегаю к тебе, показываю другую стойку.
    Забегаю на бугор, надеваю лыжи, еду в стойке по склону, по выкату, снимаю лыжи, забегаю, съезжаю… Прибегает Валентин, показывает, убегает, съезжаю – в одной стойке, в другой…
    -- Без чего не может быть прыжка? Тем более, полёта? Ну, крайне нежелательно, чтобы полёт был без… -- ?..
    -- Толкаться надо. Не оттолкнёшься – не пры…
    -- Без приземления! Разучиваем стойку приземления…
    Разучиваю. Занятная стойка: одна нога впереди, другая сзади – разножка. Так вообще-то по горам не ездят. «Валян» велит в стойке в такой спускаться с разными разностями. То высокая разножка, то низко над снегом опустившись, колено согнутой задней ноги почти  лыжи касается, то ноги местами менять: то одна впереди, то другая, а то по буграм в разножке шарашить.
    -- Сейчас так по склонам не ездят. А лет сто пятьдесят назад и даже сто – во всю. Была такая техника спусков – «телемарк». Так же называлась лыжная школа – по названию местности в Норвегии. Там такую технику выдумали. А сейчас только редкие отчаянные любители ездят такой техникой на специальном инвентаре – такие экстремальные любители аристократического ретро. А сто лет назад, когда прыжки на лыжах зарождались как вид, решили использовать «телемарк» для приземления. – И красиво, и смягчает удар, и устойчивость вперёд-назад. И с тех времён телемарк – разножка – вошёл как технический элемент в правила выполнения прыжка. В судейскую оценку качества техники выполнения прыжка: разножку не сделаешь – баллы за стиль долой. И так сто лет – вид у нас консервативный… А про отталкивание – что ты говорила? – Правильно! Прыгун на то и прыгун, чтобы прыгать. У него повадка должна быть – отскакивать от склона, от поверхности скольжения. Мы и попрыгаем сейчас на горке, поделаем упражненьица на тему приподлететь на лыжиках. Вот склончик с кочечками, с буграми, будешь спускаться – они будут тебя выплёвывать – выталкивать.Ты этому не противься, а сама ничего и не делай. Почувствуй, как оно как…
    Ну, я что, -- спускаться дело привычное. Я на упругих ногах; рельеф подбрасывает, подлетаю. Чувствую.
    -- Репетируем дальше. На ровном склоне без бугорков. Надо будет от склона уже самой отскакивать. – Своими силами. Отталкиваться, толкаться, прыгать. Скользя по склону.
    Не очень-то я отскакиваю. Толкаюсь, но мало подлетаю.
    -- Аня! – Механика какая: что такое «отталкиваться»? – Это, Аня, разгибать ноги быстро настолько, чтобы они разогнали твоё туловище настолько, чтобы оно потащило за собой твои ноги вместе с лыжами. И… -- полетели!..

    Снова мы на базе одни. Теперь от ребят-прыгунов осталась какая-то выпечка. Огрызки… Очень кстати.
    -- Что такое прыжок, Аня? Любой. – Это случай, когда управляющее собой тело сумело преодолеть гравитацию и инерцию. На мгновение. На несколько мгновений. Отделилось от опоры, оттолкнувшись. Ушло в полёт… Ушла домой – думай об этом.

                -----------------------------------------------

    Снова-заново мы на маленьком трамплинчике. Опять сияет день и сияет снег…
    -- Аня, из-под стола на горе приземления повторяем наши упражнения для приземления… Потом для отталкивания… Вводим специфическую деталь – важнейшую: отталкиваясь, брать носки на себя. – В момент отталкивания берём лыжи, носки лыж – на себя. Лыжи в полёте не должны уходить носками вниз. Даже в небольшом подскоке. Повадка брать носки на себя должна сделаться абсолютной. Движение это особенное, его надо разучивать и заучивать.
    Съезжаю с маленькой горы приземления маленького трамплинчика, подскоки, подскоки… Стойка разгона, стойка приземления… Снова разгон, подскок – носки на себя!.. – Не очень получается. Простое действие, а…
    -- …Не очень получается. Простое действие, а сразу не выходит. Это нормально. Останься внизу на ровном месте, не поднимайся. Попробуем проделать это – очень простое действие – без движения на лыжах, стоя на месте. Пробуем проделать всё медленно, вдумчиво представляя каждую точку движения. Которое кажется неестественным. В спорте такое бывает; не в спорте тоже: бросаться вперёд, когда естественным кажется убежать, или надавить на тормоз изо всех сил и зажмурить глаза в автомобиле на льду, когда… -- сама понимаешь… -- Поняла, как носок лыжи берётся? – После быстрого отталкивания (усилие вниз), стопа, носок стопы резко вверх на себя. Пробуем быстро, стоя на месте. Так. Пробуем теперь на скольжении. Пробуем на горочке. Несколько раз без меня…
    …Несколько раз… Много раз…
    -- И ещё на горе приземления маленького трамплина… Немножко понятно теперь?.. Уходим!      
    Уходим с обкатанного трамплинчика, идём на трамплин побольше…
    …-- Здесь на горе приземления делаем всё то же самое.
    …Делаем… Носочки на себя… Делаем.
    Уходим.
    Вернулись на маленький трамплинчик.
    -- Наверх!..
    Сразу поднимаюсь на старт. Место уже знакомое. Но теперь я на прыжковых лыжах. Настоящие прыжковые лыжи. Длинные. Длинные-то мне ничего, после спусковых, а всё же…-- трамплин. Маленький, а настоящий… Задание по-прежнему «из нормальной средней стойки сделать лёгкий подскок на столе»… -- Впер-рёдд!..

                ………………………………………………….               

               
    -- Современные прыжковые лыжи – они только для полёта. Ультраполётные… В недавние ещё исторические времена лыжи для прыжков были хороши и для езды. -- С горы по прямой. Очень. На соревнованиях по заездам скорость, -- знаешь, есть такой вид в лыжах, заезды на скорость: ровный, длинный, очень крутой специальный склон, специальная трасса, на которой нужно достичь максимально возможной скорости; скорости теперь бывают в районе двух с половиной сотен километров, -- так вот кто-то из претендентов гонялся на прыжковых лыжах. Но не сейчас. Тогда когда-то. Давно. Другие были прыжковые лыжи. Тяжёлые, основательные. Хочешь, по любому снегу скользи быстро. Хочешь, летай далеко. Или близко… Современные, сегодняшние лыжи (а твои-то самые-самые, чудом достал)… -- тоже скользят прекрасно и на разгоне, и на приземлении, но их главная песня – полёт. Просто так по склонам на них гонять… -- не надо…  А в полёте… -- если их правильно запустить в полёт, они всплывают в воздухе, поднимают всю систему «лыжник-лыжи», обеспечивают ей высокое полётное качество. Лети, знай!..

    …Только что все ушли, и мы опять одни с Андреичем на базе. Беседа. Лыжи мои здесь, в тёплой тесной комнате, Валёк берёт их в руки и показывает, как они должны летать. Поднимает то обе лыжи, то одну над столом с чаем и провизией, оставленной ушедшими. Сегодня еды много. То есть «объедков» после детей…
    -- А правильно запустить в полёт лыжи с телом лыжника (и с душой!) – это как? Прыгнуть на лыжах – как? – Опять вопрос, -- что такое «прыжок»?.. Курица с забора спрыгнула – свалилась во двор… Орёл со скалы спрыгнул – воспарил. Парашютист из люка вывалился – что-то там потом он делает… или не делает. – Прыжок… Прыгун в воду с вышки или с тамплина… Дети с крыши в снег зимой прыгают… Легкоатлеты – в длину, …в высоту… – Всё прыжки… А ты пытайся представлть в своём воображении всех этих прыгунов: и курицу, и прыгуна в воду, и акробата на батуте. Это важно для тебя: представить и проанализировать… -- что там прыжкового? Фрирайд (представляй!) – по снежной целине по непотребным склонам. Там есть элемент, по-честному, называется «дроп» -- падение: это спрыгивание с уступов мимо обрывов в глубину. Соскакивание. Глубина «дропов» бывает страшная, приземление отчаянно проблематично: крутой склон под скалой, снега бывает там даже и много, но как устоять, проскользить? Как там кувыркаться, если не устоять?
    -- А мне рассказали, что вы увлеклись недавно этим видом, на соревнования ездите…
    -- Правду рассказали… Так вот даже на «дропах» -- кто-то утормозится на краю и тогда только вниз, а кто-то сходу с уступа соскакивает, да с подскоком ещё, а это – куда улетишь-то!.. И всё – прыжки и прыжки… Кстати, фрирайд – экстремальный спорт. Наши прыжки на лыжах – классические полёты на лыжах на дальность – в энциклопедию экстремальных видов спорта не внесены. У нас всё спокойно.
    К чему клоню, Аня! – В наших прыжках переход от разгона к полёту должен быть поступком предельно активным. В каждом нашем прыжке -- такой поступок… Нет, можно и ничего, не делать, съехать просто со стола, под стол курицей упасть … Ой-ой-ё-ёй – нет! Под стол лучше не надо. Падения под стол, падения на столе -- самые опасные на трамплинах. Это для справки. Не будем о грустном. Но! – нет активности – нет полёта. Для тебя активностью будет – что? – Толчёк. На столе. Весёлое отталкивание ногами от горы… Ногами с лыжами, скользящими по горе.

          
    …Трамплинчик… другой, побольше. Нет, ну, горочка тоже небольшая, что уж за горка, – после наших-то спусковых трасс, но… -- трамплин… Прыгаю уже не как-нибудь, а по стандартной схеме действий на любых трамплинах: еду в стойке разгона на разгоне, толкаюсь на столе из этой стойки, стараюсь разножку показать на приземлении… Валентин Андреевич велит менять стойки на разгоне, то совсем низко велит сесть, то из высокой стойки толкнуться. Ну, это, пожалуй, приводит меня к ощущению удобства здесь, на трамплине. Постепенно…
    -- Пока не интересуемся полётной техникой. Почти. Задача – активность. Активность – ногами в стол… пихнуться. Вот, давай постоим с тобой возле стола, посмотрим на ребят, как кто что делает. Стол смотрим. Вглядываемся. Концентрируемся…
    …Новичок проезжает стол, сбрасывает лыжи под стол, несётся в панике по горе приземления. Немножко обвыкнув на трамплине, проезжает стол, не толкаясь, но всё-таки разгибаясь на столе, пытается лететь над горой – и летит-таки – и в ужасе и восторге ловит приземление. – Ура!.. – Но это, если новичок пришёл на трамплин неподготовленный: без горнолыжной подготовки, без практики спуска по склонам, без многочисленных специальных упражнений на «кочках». Ты не из таких. Можешь сразу всё делать здорово… Сейчас стоим – наблюдаем… Внимательно: всё очень быстро; на больших трамплинах гораздо быстрей ещё; учись видеть: кто-то поздно пытается оттолкнуться, кто-то рановато. Исправить отталкивание невозможно – значит, сразу и точно. Иногда мы ставим отметки, где начинать готовиться к отталкиванию, а где уже отталкиваться, ну, веточки ёлочек втыкаем, например, флажки. Иногда. Но – отталкивание выполняется по чувству: «именно здесь, больше нигде». Чувство надо вырабатывать, как легкоатлет для прыжка разбег подбирает. У нас посложнее – скорости разные на разных трамплинах… Всё! – Посмотрела? – Лезь. Делай. Тебе-то пока достаточно только быстро разогнуть ноги на столе – просто встать. И – лети!...

    Летаю. Чувствую – «приподлетаю» -- когда «попадаю» в стол. А – попадаю.
    Лазаю на трамплин и прыгаю вместе с маленькими ребятами, которые тренируются у Валентина Андреевича. Они «давно», как бы, они, как бы, «опытные». Они ко мне неожиданно почтительны и предупредительны. Место на стартовой площадке мне уступают – там тесно – и они подвигаются, чтобы мне было, где лыжи положить, чтобы надеть. Со мной на «вы». Старая я для них, и чего-то, видно, стою в их глазах, раз на трамплин пришла… -- Пришла «деваха»... Доброжелательность спокойная здесь на вышке на старте. Приятно это. И учат они меня. – «Поздновато вы уходите со стола.» …-- «Начинайте готовиться к толчку чуть раньше.» …-- «И порезче в конце.» …И сами вниз – на лыжню без сомнений и церемоний. Шлёп, шлёп, вжик, вжик… -- поехали-полетели…

    -- Аня, поздновато, опаздываешь, проезжаешь стол; чуть раньше начни готовиться к отталкиванию и разгибай ноги на столе с ускорением… Постепенно начнёшь попадать в стол…
    …Лезу, стартую, съезжаю… -- попадаю, не попадаю…

 
    Валентин Андреич останавливает меня на подъёме. Велит положить лыжи. Сделал знак подождать, сам просматривает пролетающих мимо ребят. Просматривая, стал говорить мне. – В истории были великие прыгуны …без приземления.
    -- ???
    -- Летали изумительно, а приземлялись… -- при приземлении имели много падений. Но летали отчаянно смело, далеко. Толкались и летели… Но и падали достаточно часто.  И всё равно прыгали великолепно. Я имею в виду прыгунов высшего мирового класса, великих. Падают-то многие. А великих, кто много падал, -- немного было. Но были. В основном-то великий народ «стоял»… Я это к чему? -- Продолжаем «начинать с приземления»: работать над качеством приземления. – Специальные упражнения для приземления – на горах приземления всяких трамплинов, маленьких и больших; на горках, на склонах, на буграх. Приземления должны быть!.. – заведомо надёжными…  От приземлений будем выстраивать и полёты. Чтобы понималось, куда лететь. Чтобы не бросаться совсем в никуда. Тогда отыщется место, откуда взлетать.—Путём исключения мест, откуда взлетать не надо. – Точная точка.

         
    -- И вот теперь – как лететь. И теперь уже мы будем имитировать положения полёта. Позы полёта. Переходы из одной позиции в другую. Много будем имитаций делать. Перед тем, как делать всё на горе и в воздухе. Чтобы понять – что делать. И сделать. – Там.

    …Новая тренировка и новый трамплин. Побольше предыдущего. Но тоже не большой. А мне не по себе… Ой, как мне не по себе! Трясёт и знобит. Мандраж, называется. И ведь знаю всё, что надо будет делать на этом новом трамплине. Уверенно знаю. И трамплин – горочка, -- что горочка? И я – я, спусковичка. Я с каких гор сюда спустилась! Мне-то здесь – что?!. А грустно мне, колотит от этой грусти. А погода – серый, тяжёлый мороз жёсткий. Тело глубоко леденит. Подошли. Валентин Андреевич и пацаны, несколько его небольших. Они тоже с такого не прыгали ещё. И я. Мнёмся возле горы приземления. А гора обледенелая, ветром обдутая, давно, видно гору не готовили. Совсем тоска. И здесь теперь нам… Теперь предстоит…
    Андреич нам: Лыжи положите пока.

    …Андреич гору осмотрел, разбежался (на ногах) из-под стола вниз в сторону «лба» и акробатическим прыжком бросился навзнич на заледенелую, уходящую круто в глубину, поверхность горы приземления, и на груди, на боку, на спине с хорошим ходом проскользил до низа, а в радиусе на ноги вскочил, на ботинках заскользил-прокатил дальше на выкат. Мы ахнули только. И сначала-то он вперёд головой бросился скользить, а тут же через бока развернулся и ногами уже вниз катился-устремлялся, сам при этом вытягиваясь всем телом. Нам снизу машет, кричит – давайте тоже!
    «Дали». Стали делать то, за что посторонних с трамплинов страшно гоняют: кататься с горы приземления на собственном теле. – Это страшно портит подготовленную гору, делает её негодной для приземлений. Но сейчас гора уже негодная, неподготовленная. –   «Скользя по склону на собственном теле, -- голову держать над снегом, надо льдом и ноги приподнимать, держать над снегом. – Ноги, чтобы лыжи на ногах ноги вам не вывернули, а голову… -- «Не стучите лысиной по паркету.»! Читали?» …А уже Андреич принёс «шанцевый инструмент» и нам раздаёт – грабли, лопаты. Залазали по горе приземления, «зграбили», зацарапали лёд на ней, снега сверху набросали, лыжами потом его утоптали, укатали, спускаясь, с горы. Поподпрыгивали потом ещё на спусках, разогрелись, по горе лазая, – будто солнце засветило. – Прыгать можно и захотелось даже уже…
    …А солнце и, правда, вышло.

    «Гора с уступом. Не надо делать фетиш из проблемы. Особенно, когда проблемы нет. Дело знакомое. Вперёд и вверх, а там… И – долго наверху не готовиться!»
    …Гора. С уступом. Вот он, уступ, обрывается в конце разгона и…-- Там надо уже лететь над горой. Дело знакомое. Пейзаж, вот, да – он незнакомый на этом трамплинчике. Внизу ничего нет, и далеко-далеко внизу, там, где ничего нет, там маленькие люди…
    …И вот уже и людей нет…
    …И вот там маленький ребёнок побежал поперёк нашего выката… Маленькая мама вбежала, словила ребёнка, в сторону утащила…
    …А солнце, солнце разлилось. Сияет всё кругом…
    …И пуст «пейзаж»…
    Андреич возле стола отрыва, сбоку горы приземления. Крикнул: «Гора свободна!»
    «Не надо делать фетиш из проблемы…» Мне-то, с моей-то подготовкой! Вон, пацаны маленькие здесь в первый тоже раз… Хотя у них тоже есть какая-то подготовка… Но – маленькие…
    «Долго не готовиться!..»
    Не долго…
    …На лыжню – хлоп… Всё то же, делай, как делала, на кромку стола целься, но быстро-быстрее-быстрее тащит… У-пп-п! – Повисла-зависла на подольше и над поглубже пространством… Выехала – ход хороший – выкат… Развернулась… Вот тебе горочка, Аня!.. Нюра… Солнце-то кругом какое!..

    -- Как тебе горочка, Аня?
    -- Ну-у-у – простор побольше. И глубина. И время есть… для размышлений.
    -- Размышляй!.. Начинать размышлять будем здесь: имитировать здесь то, над чем «размышлять» будешь… -- там. Там! – Чтобы «там» уже не размышлять…  Ты ведь, было дело, рвалась имитировать…
    …Размышля-я-ем! – Прыгаю, разворачиваюсь, оглядываюсь на трамплин, снимаю лыжи, быстро-быстро наверх, здесь Андреич меня останавливает напротив верха горы приземления в стороне от стола отрыва (а он и всех своих здесь останавливает) и мы имитируем – полёт-приземление, …отталкивание-полёт, …отталкивание-полёт-приземление… И снова – наверх. Выполнять.
    -- Аня, а теперь, когда поднимешься наверх, -- на старте не спеши: поразмышляй подольше. Представь, что будешь делать, сконцентрируй себя на представлении о том, что будешь делать… Представляя действия, которые собираешься выполнить на разгоне, на столе и в воздухе, проимитируй их. Проконтролируй сама правильность выполнения имитаций. И снова почувствуй предстоящие действия внутри себя… И – давай!

    «Даю…»

    А мне уже так понравилось на этом трамплине. Долгое пролетание над уходящей в глубину горой, и -- краями зрения улавливать кусты и деревья по сторонам горы приземления, и – воздух, воздух, его приходится продавливать телом и лыжами, а хочется, хочется перелететь через этот воздух… И – посадило на гору. Короткий «компрессион» в радиусе, на выкате пораньше развернуться и… -- поскорей наверх радостно, наверх!

    -- Ты уже почувствовала телом и душой, что центральная точка  нашего трюка – толчок: переход от разгона к полёту, отталкивание на столе. Как толкнёшься, так и летишь. И ты уже почувствовала вопрос: «куда лететь, как лететь?». Всем телом почувствовала, всей душой. А вопроса быть не должно – только ответ! К вопросу будем подходить снизу: приземление, полёт… Но отвечать на вопрос – сверху: разгон-скольжение – стол – переход от разгона к полёту. Полёт. Дальше – по схеме…
 
    Имитирую. Пытаясь представить переход от разгона к полёту, от полёта к приземлению. Имитирую положение полёта, подолгу балансирую, лёжа пузом на барьере, на жерди загородки, будто лежу на воздухе полёта, хотя на этом трамплине нет ещё такого воздуха, чтобы лежать на нём и своими движениями при балансировании управлять «лежанием». Но Валян велел задумываться о воздухе. И – имитирую, имитирую, имитирую то, что должна сделать. Без лыж.
    Мои имитации. – На столе. – Толкнуться. – Выпрыгиваю с ровного места вверх и на ровное же место приземляюсь разножку… С уступчика выпрыгиваю также, но зависаю в воздухе на подольше.
    Теперь, толчок и полёт: с высокого уступа выпрыгиваю, бросаясь в руки Валентина Андреевича, он меня ловит и держит на прямых руках высоко над собой долго, и я долго лежу на его руках, позирую, изображая сама себе свой полёт… И – шлёп с высоты его рук в телемарк…
    И то же, всё то же проделывали все его ребята и он проделывал с ними то же, что со мной… -- Тяжелоатлет!

    И наверх. И -- сделать всё то, что замышлялось в имитациях. И -- получалось.
    Но… -- не очень получалось…
    Но! – гора, кусты-деревья периферическим зрением по краям поодаль пролетают, это глубина, над которой, над которой…
    Но постепенно – упрёки к себе, упрёки… Восторг гаснет. Не так уж я себе и нравлюсь… Получше бы, получше надо бы!..

                ------------------------------------------------

    Предвосхищение полёта!
    Старательное ожидание…
    Оказывается, всё время с того мгновения, как я первый раз пришла на трамплин, всё время, когда я не на трамплине, я – и наяву, и во сне живу старательным ожиданием свидания с «горой с уступом» -- предвосхищением полётов.
    И где я не нахожусь эти дни, -- да и ночи, да! – я нахожусь там. Это во мне: полёты над горой (полётики мои!), …разгоны, выталкивания, выкаты… И я на всё, что меня окружает (на всё то, что и всегда было вокруг) – смотрю на всё как будто из положения полёта: как будто немножко с высоты.
    Я себя на этом ловлю. И я ловлю себя на том, что, то тут, то там, как бы задумавшись, репетирую и имитирую наши действия на трамплинах… Носочки на себя! Носочки на себя!.. – Неожиданно для себя, в неподходящих ситуациях.

                ………………………………………………..

    Носки на себя, Аня! Заучивай и тренируй… Были времена, были в школах парты. У парты внизу перекладина – упор для ног. Ребята-прыгуны в школе поддевают носочками перекладину, тянут на себя, поднимают парту – тренируют мышцы-разгибатели стопы. – Лыжи на себя брать… А девчонки в те времена прыжками не занимались, не их был вид. Но некоторые, особо лихие, с трамплинов всё же прыгали… Я покажу тебе упражнения для закрепления этого навыка – носки на себя брать.

                …………………………………………….         

    Что-то стало получаться. И сама уже, сама – побыстрее-быстрее наверх, чтобы побольше-побольше за тренировку напрыгать. – Сама себе свои полёты сочиняю…
    …Полё-ёты!..
    …Получа-аются!..
    …Получа-а-аются, -- как же!.. -- И даже двух одинаково плохих прыжков нет. И полёты, -- какие они полёты?!. Аня! – анализируй, что получается. – Да, проезжаю стол, сваливаюсь лыжами под стол… -- Не часто. И не редко… Всё же и что-то активное на столе делаю. Пихаюсь, то есть. В каждом почти прыжке. Попадаю в стол, в кромку даже. Не всегда. А если попадаю, -- выскакиваю высоко вверх, носки лыж задираются, идут на меня, меня опрокидывает назад открывает парашютом, сажает на «лоб», бугор меня выстреливает снова высоко – таков профиль всех трамплинов – бросает вниз в радиус вторым прыжком, -- но тут мне всё нипочём: спусковая моя горнолыжная подготовка!.. Или – стараюсь сразу со стола броситься в полёт – туловище в полётное положение – лыжи, носки лыж ухают-уходят вниз под воздух, пытаюсь их вытянуть, чтобы в приземление не воткнулись, а руками машу-отмахиваюсь от встречного воздуха, которого нет… -- чтобы на морду не поставило!..
    …Выезжаю внизу, торможу, разворачиваюсь, спешу наверх снова, по дороге останавливаюсь, имитирую, «репетирую», на старте настраиваюсь, имитирую, концентрируюсь, прыгаю, прыгаю… И… -- есть, чувствую, кажется мне, бывают -- хорошие прыжки…
    Но трюка – не понимаю.
    А Валентин Андреевич ничего больше мне не говорит. Ребят других своих останавливает, объясняет им что-то помногу, настраивает, а мне… -- Наверх мимо него на старт иду, -- будто и не иду… Но… -- иду и иду.

    -- Аня… У тебя уже большая практика в прыжках. А про твою огромную практику в спусках с гор… -- и говорить невозможно. Пора приходить к пониманию трюка, который ты на трамплинах предполагаешь выполнять… Предполагаешь? Не выполнять – нельзя… Природу трюка постараюсь описать тебе по науке. По биомеханике. И по психо-механике. Есть и такая, оказывается. А ты постараешься понять и поймёшь. Ты ж профессор?.. Кислых щей.
    …Вот ты едешь по горе. Несёшься. И тут уступ. Стол отрыва, называется. И ты разогналась вдоль склона. И с уступа тебя понесёт над горой. Но не далеко. Шлёпнет об гору. Понесёт по горе дальше вниз. Это воздух остановил тебя, не дал лететь. А можно сделать так, чтобы на встречном воздухе, наоборот, -- улетать… Подальше… Сто лет назад, -- тогда прыжки только формировались, как вид лыжного спорта, -- лыжные трамплины были совсем не такой формы, как сейчас, и были скромными по мощности Но прыгающие сразу заметили, что если, разогнавшись, ещё и оттолкнуться от уступа, с которого улетаешь в безопорную фазу своего путешествия над горой, улетишь дальше. Приняли толчок главным пунктом в процедуре лыжного прыжка на дальность. А дальность первого рекорда Мира той вековой давности – 18 метров. Ты уже улетаешь значительно дальше. Но и они тогда, чтобы с рекордом не задерживаться, стали сооружать трамплины побольше и побольше. Толкайся, знай, и лети. Но! Скорость больше, -- появился «воздух». – Аэродинамический фактор: воздух задерживает прыгуна над горой. Прыгун с лыжами оказывается над горой как парашют. Воздух его на неё сажает. Близко. А хочется – далеко. Но – обнаружилось: воздух может и помочь улететь дальше. Это, если оттолкнувшись на столе как можно сильнее, «забраться» на встречный воздух, мгновенно принимая аэродинамическое положение, -- «взять воздух под себя», -- бросившись вперёд в полёт, «лечь на воздух». Я нарочно использовал очень специфичные, но и образные выражения из закрытой среды самих прыгунов: как они сами говорят о переходе от разгона к полёту.
    Лететь дальше с трамплинов, которые больше… -- Требования к технике отталкивания усложняются. Требуется, выполнить отталкивание от стола (при помощи разгибания ног) так, чтобы закончить его (разгибание) на самой кромке стола; при этом, направить усилие отталкивания (то есть разгибания ног) – перпендикулярно поверхности, по которой скользят лыжи, и, при этом, оставить частичку составляющей этого усилия чуть позади общего центра масс тела, -- чтобы помочь ему, телу, выполнить «четверть оборота вперёд», то есть это самое «лечь на воздух»… -- то есть, принять выгодное аэродинамическое положение!..
    Запудрил мозг? – Пошли имитировать!
    Пошли… Теперь Валян предлагал выполнять имитацию отталктвания то с лыжами, то без лыж на ботинках, то из неподвижного положения на горизонтальной, но обледенелой поверхности, то на коротком обледенелом склоне, а то примостившись на скользкой жердочке поперёк её, и балансируя на ней.
    -- Всего-то акробатики – четверть оборота вперёд. Но! – Но, но, но – выполнить эту четверть вращения нужно, -- бросаясь в неизвестную бездну из неизведанного скольжения на бешеной скорости! – А?.. Давай, Анька…
    …Пошла «давать».

                ------------------------------------------------      


    Валентин Андреевич ударил газетой по столу. На столе лежали лыжи, струбцины, стаканы стояли, лежали, крепления отдельно деталями, молотки, бутерброды, отвёртки, чайники... стояли…
    Не сильно ударил: махнул. Газеткой. В сердцах. В каморке на базе никого не было. Кроме него. И меня, вошедшей. И – на мою вопросительность – после паузы…
    -- Почему дети не летают!??
    -- ???
    -- Они тут пишут – он помахал газетой: «Почему дети не летают?!» -- Большая статья о подростковом суициде. Тут журналисты собрали материал о самоубийствах детей и подростков. Очень много самоубийств. Системное явление. Как эпидемия… Там статистика и анализ психологами характера трагедий. Всё на пустом месте, считай. Нет реальной безвыходности, но есть всеохватная безысходность. Безысходность несостоятельности Мира перед человеческой персоной. Безысходность несостоятельности персоны перед безвыходностью в Мире. А дети – персоны сверхчувствительные. Это им Природой назначено, всё-всё чувствовать тонко и остро. – Чтобы ориентироваться для своей предстоящей жизни. – Ты вот чувствуешь, как дети? Чувствительность чувствуешь?
    -- Чувствую…
    -- Ну и вот они. Гибельность тотальную чувствуют в жизни и грустят. Завеселиться проблематично. Но зачем же из жизни-то выбрасывать себя? Тут пишут, -- одни, сообщество детское у них, из жизни чтобы уйти. Написали где-то у себя: «Почему дети не летают?..» -- И с каких-то высоченных этажей… ухнули. – «Не летают!» – Летают. Приходите к нам. Дети летают. Вот они. Вот они –мы! Мы учим летать. Детей. Можем и взрослых… Хоть кто-нибудь про нас написал бы. Про то, что мы есть. Дали бы наводку взрослым и детям. Про телевидение вовсе молчу. Что они там? О чём они? Чем живут? Они ж не хотят… -- они хотят не знать, что в жизни – есть жизнь!.. Полёты есть: вот они!
    За этим монологом, -- я-то отогревалась с мороза, молча почти, -- Валентин Андреевич вмешался в хаос – нет, в сложный порядок специфических предметов – на столе. Эпоксидка, тиски-молотки-инструменты с него убрались и возникла на столе чистота с чайником и неожиданной пищей. Которая вдруг оказалась вожделенной…
    …-- Если бы я давал про нас объявление в Интернете, мог бы написать так… Крупно: «Полёты на лыжах. – Точка. – Обучение. – Точка. – Дорого…»
    -- А дорого – как?
    -- Сверх-верный вопрос. О-о-о!.. Дорого… -- Это отдать многое, чтобы получить дорогое. С деньгами и ценностями не кореллирует. Дорого это: потерять – найти. Серьёзная сделка; торг невозможен, а нужно получить сполна… А летать не за дорого – нельзя!

                -----------------------------------------------

    …-- Допрыгивай. Напрыгивай прыжки. Количество. Можем уже уходить на трамплины побольше…

                --------------------------------------------------------

     А на этот трамплин я совсем и не смотрела. Будто не было его. А мимо ходить приходилось. Засматривалась. на большой. С мечтой, с ужасом, с захватыванием духа… -- Не могу представить, что буду прыгать с больших трамплинов…
    …Не могу допустить даже, что не буду…
    -- Ань, пойдём с ребятами средний трамплин готовить.
    Пошли, готовим, дело обычное. А трамплин этот снова новый для меня. И опять этот трамплин больше того, с которого я все последние дни многочисленные прыжки напрыгивала. Чувствительно больше. Но уютный, приветливый. Симпатично стоит в лесу, приземлением выкатывается в открытую долинку, тоже уютную. Я поэтому, небось, его и не замечала, мимо всё время ходя.
    -- Аня, средние учебно-тренировочные трамплины чрезвычайно важны для того, чтобы прыгун – летел. Сейчас ты это почувствуешь, а потом вскоре и поймёшь. – Всё. Наверх. – Делаешь всё точно, как всегда. Толкайся и побольше в горизонт.

    Оо-ооо!.. Наверно, вдруг сделала, как надо: на старте наверху (на незнакомом старте незнакомого трамплина; хотя, что там может быть незнакомого?) коротко, в две секунды настроилась на точку кромки стола, плюхнулась в лыжню; всё то же, так же… Ехать подольше, скорость побольше… И точно в точку… И – попала… Постаралась – правильно постаралась. – В никакое мгновение почувствовала это ясно… И – лыжи, носки лыж подвсплыли на встречный воздух… Лыжи на меня вверх. Я на лыжи вперёд. Там воздух. Держит. И зовёт вперёд – добавлять. И добавляю. Носки лыж у плеч. Я! – чувствую! – на воздухе, по воздуху стремлюсь вперёд стремиться…
    Оо-ооо! – И так далековато утащило!.. И – в «горшок»! – На две ноги без разножки в глубокий присед в задней стойке, совсем на задницу… -- нет, не села, и компрессион радиуса продержала… Как штангист, когда штанга его вот-вот раздавит… -- Устояла, выкатилась…
    -- Правильно. Почувствовала. Чувствуй дальше. И сделал ручкой Андреич.
    …Полезла «чувствовать». Ура! Значит, всё так, и я постараюсь-постараюсь. Постараюсь… Наверх, и наверху настраиваюсь неторопясь… И – вниз. Знакомая дорога, стол…-- Упп-п… -- Проехала! Лыжи под стол, носки лыж вниз нырнули. Вытянуть их, принять полётное положение – какое там – не вышло. Воздух взялся меня вперёд опрокидывать, стала руками отмахиваться от воздуха судорожно и неприлично… -- Лоб!.. – Ну, дальше дело знакомое, -- опережающим прыжком над остальной горой приземления в её радиус, в самый низ…
    -- Ничего, нормально. Просто старайся всё во-время. Наверху поимитируй предварительно. И давай.
    …Ну, я постараюсь. Я постараюсь… Поимитировала, вперёд и вниз, и попала. Опять. – В кромке в точке точно толчок закончила и скорей вперёд. И… поторопилась. – Принять полётное положение. Бросилась вперёд, вперёд бросила лицо, плечи-тело, всё существо своё со всем вдохновением – бросила… -- Лыжи за ушами, лежу на лыжах на воздухе, непривычно-непонятно, что со мной, соскальзываю-скольжу по воздуху далеко куда-то, и воздух меня и держит, но норовит-норовит поставить на… брови… – Не-ет! – нет, не отмахнусь от воздуха, удержу положение, выстелюсь на воздух, что бы мне не… -- А классно ведь лечу – чувствую – и далеко… -- И как летела, так и шлёпнулась в полётном положении – на пузо, на «морду лица»… Потом только выворачиваться стала – на бок, на… -- но закувыркало, заколотило, лыжи в стороны отлетели, потом поволокло, поволокло – никак не останавливало – скорости-то сколько!..
    Встаю – где я, где трамплин, где лыжи искать?.. Тьфу! -- полон рот снега, глаза, вся физиономия снегом залеплены, а очки-то, очки где?.. – Хожу, ищу инвентарь. Собираю… Хожу, значит тело цело. И инвентарь отыскался. Снег из очков вытрясла, выдула. Отплевалась. Ковыляю наверх.
    -- Анюта! – Нормальный прыжок. Два спуска из-под стола, на приземлении на крутой части – активный подскок делаешь.
    Отскакиваю. Активно. Хорошо получается.
    -- И наверх. Давай ещё. На рога только не становись и ноги для приземления – используй всё-таки. Давай. Надо ещё пару «ударов» сделать красивых…
    Пару «ударов» сделала. Вполне, наверное, неплохие прыжки. Лыжи на плечо, плетусь на базу. Ну, плетусь, -- иду неспеша. И тут вдруг, -- а вместо сумерек уже темнота, -- а я как будто вдруг обозреваю пространство темноты. То есть я шла себе, шла, и смотрела вперёд, туда, куда шла, и думала, хотя и не очень думала, -- о предстоящем. Без интереса. И вдруг увидела и ощутила сразу весь далёкий и бесконечный простор впереди и со всех сторон, и сзади, и вверху, и вверх бесконечно. И, тоже внезапно, почувствовала запах снега будто только что впервые его и узнала, этот запах. Как давным-давно, в шестом классе ещё, наверное, (или в пятом?) осознала запах снега в темноте. Нет, ну, конечно, был и до того, и всегда, и снег, и запах, и вдыхала его, и чувствовала, и радовалась, а осознание радости и счастья от запаха снега, от детства, от любви к снегу, к детству, к бесконечному всему – бесконечной любви ко всему, оно явилось тогда… И вот сейчас вдруг. Опять. А старая ведь стала. Стала о другом уже думать, о серьёзном… И тут явились внезапно вновь -- и детский запах снега, и темнота, и бесконечность, и я – люблю всё это. Бесконечно!

               ………………………………………………………               

    -- Ты как?
    -- Тело болит.
    -- Рассказываю… Вот, родились прыжки. И стали расти. Трамплины стали расти. Размерами. Мощностью. Лететь дальше, воздуха больше. Совсем далеко летать стали. Но прыгали, как прыгали, и по стилю, и по инвентарю. – Вид-то консервативный. Нет, подхатывали носки у лыж, давили вперёд на воздух, старались на воздух лечь. Руками в воздухе вращали, чтобы улететь дальше. Лыжи же были к ботинку прикреплены креплением полностью – и носок, и пятка. И тут внезапно финны – а скандинавы с самого начала существования нашего вида законодатели в прыжках – устроили революцию. В технике полётов… Ой! – Они освободили пятку ботинка и легли на лыжи. И с лыжами на воздух легли. И полетели. Аэродинамический фактор при такой технике делался лучшим другом. Для таких, кто сумел с ним подружиться. А это были только смелые… Потому, что это… -- бросаться в полёт, опережая ситуацию. – Полёта ещё нет, а прыгун уже в полёте…
    И вот изобрели этот новый способ летать, и все прыгающие изумились: как так, руками не махать, и ведь красиво же! – Неподвижно летящая птица. -- И этот способ освоили… И вот тут сами изобретатели нового стиля внесли смуту в дело его освоения, а за ними и все засомневались: нужно ли отталкиваться на столе вообще, а не будет ли правильнее при переходе от разгона к полёту быстро стрельнуть корпусом, «мордой» вперёд по ходу движения, чтобы быстро перейти от разгона в полётное положение. Чтобы избежать аэродинамических потерь. Это называется – «толкаться вперёд». Это получается «резаный» толчёк и «резаный» полёт. Это вроде того, что у тебя недавно вышло… Хотя и из «резаного» полёта можно нормально на ноги приземляться, не обязательно быть «торпедой». Тут дело в другом… Толкаться-то вперёд в принципе невозможно: толкающийся, разгибая ноги, посылает туловище вперёд, и этими же ногами посылает лыжи назад. – Отталкивания нет. – Можешь попробовать на лыжах на скользком. Оттолкнуться можно только развивая усилие в направлении перпендикулярном опоре, по которой лыжник скользит. Но это усилие – это разгибание ног и корпуса лыжника, и на скорости корпус с ногами оказываются поперёк встречного потока воздуха. – Пусть на мгновение, но -- потеря скорости, а скорость – единственное богатство летающего лыжника. Ну, стали спорить тогда сторонники того и другого подхода – практически, прыгая на больших трамплинах, -- стараясь друг друга перелетать… «Толкуны» всё-таки перепрыгали «резальщиков». – Кроме практики были ещё изящные точные исследования прыжков-полётов на больших трамплинах. Пришли к тому, что необходимо, таки, толкаться – отталкивать, отстреливать систему «лыжник-лыжи» от поверхности разгона – как? – разгибая ноги с предельным усилием в направлении перпендикулярном этой поверхности. И тут же, в минимальное мгновение (чтобы встречный воздух не успел замедлить скорость разгона!) переориентировать эту «систему» в полётное положение, в положение, устремлённое в направление траектории полёта. И лететь так над горой. А усилие отталкивания создаст динамическую составляющую, которая будет формировать траекторию полёта, которая удаляет «систему» от горы на протяжении всего полёта от стола до момента приземления.
    -- Валентин Андреевич, а кто был вашим тренером.
    -- Были тренеры… Тот, кто помог мне больше всех, сам не был прыгуном. Он был авиаконструктором… И я не знаю, где он теперь, что с ним. Не могу его найти…
    Я почему веду с тобой отдельные беседы? Ты здесь не обычная ученица. У тебя огромный опыт спусков на лыжах с гор. Мы стараемся с прыжковым народом проводить горнолыжную подготовку, да только какие у нас возможности! А эта подготовка – основа любой лыжной специализации. Нашей, прыжковой, – в высшей степени. А ты –готова. По скорости, по технике владения лыжами. Но трамплин – особая затея. И ты осваиваешь его быстро. И поэтому я стараюсь объяснять тебе серьёзные вещи. Чтобы ты успевала проникнуться…

                …………………………………………………..

    «Опять вы столба засадили.» -- Сказал мне маленький пацанчик, на которого я не первый уже раз загляделась. Лихо он прыгнул, развернулся почти что в радиусе и ко мне. Мальчик – восторг. Его прыжки состоят из огромной улыбки, за которой следует полёт. Которого не видно. – Малыш лежит на лыжах, составляя с ними тонкий бутерброд, фанерку, стрелку сквозь воздух. Иногда так и приземляется, как летел. – Это как у меня один раз получилось, а у него-то это время от времени, можно сказать, регулярно. Но никогда он не открывается ветру и воздуху, а пронзает их… А у меня -- то «снаряд», то «парашют». Это я экспериментирую. Рациональную технику всё не выищу. То вперёд зарежу, стараюсь правильную аэродинамику найти, лыжи вниз под стол упущу, руками позорно отмахиваюсь, то ногами вперёд вылечу со стола, лыжи на меня, назад меня опрокидывают, воздух вперёд не продавить, и этот парашют сажает меня на «лоб»… Расстроились мои прыжки, не сравнить с тем, как получалось сначала. Плохо всё. Вот и очередной прыжок вышел – столбом вверх изо всех сил вытолкнулась, а вперёд пойти в полётное положение не вышло. О чём этот прелестный юный отрок и доложил. Со своей доброжелательной в пол-неба улыбкой. – «Немножко надо толчка наперёд оставить, чтобы он тебя вперёд закрутил, чтобы на воздух лечь… То есть, вас. Выталкиваетесь-то вы сильно.» -- Парень этот замечательный тренируется у Валентина Андреевича… А сам Валентин Андреевич не говорит мне опять ни слова…

              ………………………………………………………………

    -- На кочку!.. На кочке концентрируешься на столе и кончике стола. Снова заново репетируем переход от разгона к полёту. Отталкивание, то есть. Действия, которые обусловливают весь полёт. От кромки стола будет формироваться вся траектория полёта. –И его качество. Два обстоятельства. Первое: надо направить вектор отталкивания перпендикулярно поверхности, по которой скользим. Но мы скользим по этой поверхности и с какой-то скоростью, и, чтобы в перпендикулярном направлении к ней развить усилие отталкивания, надо не дать опоре уехать из-под тебя. Не отстать от собственных стоп. Значит, -- устремляться вперёд по скорости. Второе: отталкиваясь, оставить часть усилия разгибающихся ног немного позади общего центра масс тела, чтобы было чем довернуть его вперёд в положение полёта. Здесь на кочке воздуха нет. Бросаться вперёд особо не требуется. Здесь – только сильно толкнёмся, быстро устремимся вперёд. Там, на трамплинах, где будет воздух, там сильно толкнёмся и очень-очень быстро бросимся вперёд. Так быстро, чтобы воздух не успел тебя заметить.
    …Репетирую в сторонке. Имитирую. А Валян то и дело пересаживает меня в новое неудобное положение, в такое, что очень неловко поддерживать собственное равновесие, и требует правильного выполнения отталкивания. И потом – снова на кочку…

             ……………………………………………………….

    «Аня! Можешь сейчас прямо сейчас освободиться от всего?.. Дуй на трамплин! – Дует ветер…» -- Сказал в телефон Валентин Андреевич, не предполагая дискуссии.
    Освободилась. Дую…
    …Тороплюсь к трамплинам. На подходе в долинке, в которую обращён и выкатывается средний трамплин, меня, туда торопящуюся, ветер гонит, как частицу мусора, в спину в гору заталкивает, хоть беги. Бегу.
    -- Это я давно уже придумал: встречный ветер на средних учебных трамплинах использовать для предстоящего освоения больших. Не я один, наверное, до такого додумался. Но я про других умельцев не знаю. Затея-то простая: на своём уютном трамплине на уютной скорости ты прыгаешь в трудный плотный неуютный воздух и знакомишься с ним. С большим воздухом на маленьком трамплине.
    …Иду знакомиться.
    -- Пару раз прокатишься с приземления с подпрыжкой, вспомнишь основное…
    …Приземление должно быть ветром уполировано в лёд, а оно свежеподготовленное. Програблено, протоптано лыжами, и, видно, что только что. Сам Валян готовил что ли? Сам один?
    -- Концентрация на воздух… -- Стол… -- Отстреливаешь от стола себя-любимую и мгновенно – стрела вперёд…
    …Ветер не порывами дует, а почти ровно. Валентин Андреевич отмахивает-разрешает прыжок не тогда, когда ветер немного послабее, он выбирает когда понапористее ветер. И мне, оказывается, нравится, нравится пронзать встречный воздух и скользить по нему. Дальше! Ещё подальше… И – получается, получается…
    Серёга – это так зовут носителя улыбки – он сейчас не улыбается. Ну, может быть, он так зачехлил улыбку, а за закрытым ртом она у него, как всегда, от уха до уха. -- «Если рот открыть, встречный ветер будет ртом хлопать, как варежкой.» -- Шутит. Сам сосредоточен. Мы вдвоём с ним прыгаем сейчас.
    -- Точка ветра. Кромка. Не раньше, не позже, ни ближе, ни дальше. Здесь, сразу, всё. Нигде в другом месте!..

    Ветер дует четыре дня…

    Рутина.
    Рутина. Прыгаю, прыгаю, прыгаю. Имитирую. Прыгаю, прыгаю. И рассказать не о чем. Подумать не о чем. Рутина…
             
          
    …Интересное дело. Именно в специальном слаломе сама «это дело» чувствую. Какое «дело»? Что чувствую? – А чувствую, легче мне. Вот, как прыжками стала заниматься, легче стало мне разбираться с поворотами в моём слаломе. Разительно. «Юркость» и точность въезжания в любое место моего слалома обнаружилась. И свободная непринуждённость вворачивания. И быстрее же еду! – И Михална мне, и Петрович, то одна, то другой: «Анька, тебя не узнать!»…

    А это я же продолжаю тренироваться со своими. Но… не регулярно. Пропускаю занятия.

                ……………………………………………………

    А как меня занесло на трамплины-то?.. А и не знаю: шла и пришла. А ведь сколько уж ходила и проходила, и рядом, и поодаль. И будто и не замечала эти странные спортсооружения. А они здесь, где и наши «съезжально-виляльные». Вот они! И на них своя спортивная жизнь. Абстрагированная от всего, что есть и бывает. А она – вот. И я – вот: с «детства» здесь болтаюсь. И вдруг – увидела! И сразу: это же – моё! И это «моё» сразу захватило и вобрало меня в себя… И я – в нём!   

              ………………………………………………………..

    Мать: Виляешь?
    Я: Сегодня напрямик.
    Мать: А завтра?
    Я: Вилять.
    Мать: А послезавтра?
    Я: Голый отдых. Ни грамма брыканий. Органическое вещество, русская словесность восемнадцатого века, теория информации, там, английский, физика твёрдого тела. Отдых. Целый день. И ночь.
    Мать: Ну-у… Ладно. Не увиливай.
    Я: Ни-ни…

                ----------------------------------------------------

    -- На «Большой»! Обкатывем приземление. Во всех стойках, со всеми вариантами подпрыжек.

                -------------------------------------------------------

    -- Конечно, новичок не приходит от кочки до большого трамплина за пол-зимы. Но ты не совсем новичок. Тебе можно пробовать.

    Теперь на горе приземления большого трамплина были сооружены две кочки по бокам, по самым краям этой горы. Одна кочка была устроена наверху горы в начале лба. Другая на крутом участке уже в глубине приземления.
-- Начнём с верхней. Выталкиваешься и пытаешься улететь в         конец лба, -- и дальше-дальше-дальше за лоб, туда, где круто.
…Поднимаюсь на верх горы приземления под стол отрыва. А с трамплина прыгают большие ребята. Надеваю лыжи, жду с краю. Жду. Ребята сверху со стола мимо меня рядом – ухх… ухх!.. – и вниз за бугор улетают. Я жду, стою. Валентин на судейской вышке говорит вдруг в микрофон: «Гора закрыта, гора закрыта. Из-под стола – можно!» -- И я стартую, накатываю на свою кочку.
Валентин мне велел работать пока только на верхней кочке. (Понятно, что он сам только что эти кочки соорудил. Очень старательно. Лыжню вручную жёсткую удобную заделал.) И я выталкиваюсь с кочки и тяну, тяну подскок свой, так, чтобы за лоб перевалить. Трудно, стараться приходится.
А Серёга-то, носитель улыбки, -- прыгает тут с большого. И летит, как всегда, и улыбку перед мордой держит.

-- С нижней кочки давай. Лыжню только поймай – из-под стола разгоняться будешь: шаг влево – шаг вправо… Больше ничего не подскажу.
И я шаг в шаг, миллиметр в миллиметр делаю и стараюсь точно делать то, что Валентин Андреич…
…У-па… -- из-под стола до нижней кочки ехать-то сколько, скорость-скорость, и толкаться-то надо – не толкаться нельзя: срам… А – страшно: радиус перед физиономией, как стенка, а кочка высоко выплёвывает – куда лете-еть?!.. У-у-у! – дрожь берёт, а – толкаюсь старательно. – Улетаю-лечу, а ведь приземляюсь же, разножку даже делаю!
-- Давай-давай, Аня, исследуй гору, на которую приземляться. Сейчас начнём чередовать: то с верхней кочки, то с нижней… С нижней особенно важно: вдруг гору перелетишь, да в радиус!

                ………………………………………………….   

…-- На этой тренировке, Ань, попрыгаем со всех трамплинов. Кроме большого. Погуляем так. По два, по четыре прыжка на каждом. Тут с малышами будешь, тут вовсе одна. Устанешь немножко.

                …………………………………………………..            

…Я ведь забиралась уже на большой трамплин, наверх на старт. И, когда прыгали с него, и когда не было никого – одна совсем… И бывало страшно. – Представить, что и я – я!! – туда же должна…
Вот поднялась одна наверх… одна, никого-никого нет и не видно нигде, без лыж поднялась, посмотреть просто. Ну, конечно, прикинуть обстановку к себе, себя к ней. Представить, как бы я вот сюда залезла с лыжами и отсюда – вот… Поднимаюсь по верхним уже ступеням, и стало страшно вдруг мне. Неодолимо страшно. Заледенил меня страх. Ну да, эстакада разгона высокая, высоко над местностью расположилась. Но лестница с перилами, площадки огороженные. А я себя здесь вдруг ощутила, будто я на высоте, над высотой, без перил, без загородок, без страховки на скользких жердочках. Над падением будто. И страх… -- Я потеряла внезапно способность двигаться. Я почувствовала, что тело моё начинено стальной мёрзлой арматурой и двигаться не сможет нисколько… Но я понимаю, что надо ещё подняться до самого верха, и осмотреться наверху надо, а потом ещё вниз спуститься. А всё существо моё внутри меня орёт: «Зачем ты здесь… -- что забыла на этих трамплинах?!!» -- А чего орёт: я здесь без лыж даже, просто погулять, и высота-то – за перилами, а ступеньки удобные… А двигаться-то – не могу и не могу!.. Но подумалось: руку сюда, взяться крепко. – Взялась! – Взялась… Ногу надёжно -- Надёжно… И вспомнилось из скалолазанья: три точки опоры – четыре. Опоры – зацепы. Стала делать. Дело пошло. Я при деле…
Дело было тогда перед вечером. С верха эстакады открылись далёкие дали. Дальние-дальние. И залюбовалась. И стала высматривать далёкие знакомые места. И незнакомые. Хорошо с высокой точки проверять местность, узнавать и ориентировать на ней объекты и места нижней жизни… И свет вечера был красивым. А дальние дали и леса то уходили в невидимые низменности, то разбегались по возвышенностям…

         ………………………………………………………

…На горе приземления на Большом кочек не было, а сама гора выглядела заново свежеподготовленной.
    Пришла, из-под стола скатилась в стойке разгона с переходом в стойку приземления в нижней части горы, ещё потом два раза скатилась с горы с подпрыжкой и – полезла наверх. – А чего кататься, прыгать надо! – Полезла. Никто ничего мне не говорит. Андреич стоит на судейской вышке. Он там стоит с другими тренерами, с друзьями своими прыгунами-ветеранами, разговаривают. Я мимо иду, он смотрит на меня, мне ничего не говорит, может быть, даже молча кивнул, может, и не кивнул... Иду дальше, тренировка идёт, ребята прыгают, вверх проходят мимо Андреича, поднимаются, он кому-то что-то говорит, кого-то останавливает, задерживает, втолковывает что-то. Я-то мимо прошла, уже по эстакаде разгона поднимаюсь. Ребята вниз мимо – разгон, стол – усс!.. усс!.. звук звонкий леденистый – один, другой -- проскальзывают-улетают…
Между прочим, музыка играет по громкой трансляции. Я её вовсе не замечала, а вдруг вот заметила. А она, может быть, всё время играла…
И уже вот верх разгона, ребята лыжи надевают. Я здесь лыжи никогда не надевала, присматриваюсь, где лыжи сперва поставить, размяться где… А все и уехали вниз. Одна я здесь осталась, лыжи одела, к старту приладилась. И стою – совершенно спокойна, никаких эмоций. Разглядываю всё.
А с судейской Валентин в трансляцию: «Задержать старт… Гора закрыта!..» -- И через паузу: «Прорубить лыжами гору. Гора закрыта…» -- Это значит, тот, кто передо мной прыгал, упал, заковырялся, значит, и гору надо заравнивать: выбоины в снегу остаются после падения. А мне сверху не видно, что там, кто там за лбом внизу горы приземления. А я спокойна. Жду. Почему-то совершенно спокойна. Разглядываю. Разгон до чего же длинный. Это сколько ехать, и какая скорость на столе. Будет, А будет и будет, ладно. А лететь… -- Пространство – необозримое – и всё в глубину… В далёкую-глубокую… Разглядываю. Как далеко там всё, какое маленькое. И спокойна. Почему-то. И знаю, знаю, что надо делать на столе, хотя понимаю: скорость будет, скорость… А музыка, рок-н-роллы весёлые, совсем весёлые, и весело мне, весело… Почему-то… Жду.
«Освободить гору приземления… Гора открыта. Старт дан.» -- И поехала. Скорости набралось, много набралось. Много-о-о! – О!!! – Скакнула на столе «по схеме», как надо, как до этого, …как, и… -- повисла над полётом! – Какое всё огромное-то. И я в этом огромном… Воздух! Большой… Лыжи задуло, но на месте лыжи, где надо лыжи, и я на лыжи, я давлю на лыжи… И… -- спланировала аккуратненько в конец лобика. Стою. Стоять!.. – А ехать ещё сколько по приземлению, большое-то оно какое. И компрессион радиуса. Устояла и стою. Выкатываюсь. Ух-ты!..

Оборачиваюсь назад наверх к горе…

С лыжами на плече наверх небыстро иду, улыбаюсь. Ребята прыгуны здесь стоят, не поднимались они, ждали, смотрели, как я «сброшусь» первый раз. Смотрят одобрительно, улыбаются. Серёга стоит, улыбается – морды из-за улыбки не видно.
Мимо судейской иду. Ребята-мужики Валяновы – улыбаются. А Валентин Андреевич жест делает: «задержаться», и другой жест: рукой показывает еле заметно, ладонью, кистью схему действий на столе изображает – напоминает, «всё так, мол, делай, не забывай!»; и лицом: «нормально»… И кивает еле заметно.
И я лезу и делаю благополучно ещё нормальных два прыжка, упираюсь каждый раз в плотный воздух и всё-таки утягиваю прыжки, улетаю за лоб… почти. И, разворачиваясь внизу, оглядываюсь на трамплин. – Так-кая гор-раа! – И я-то, я-то – «спусковичка», с каких уж гор-то не спускалась, но – такая гора…
Ну, ты королева! – Это Серёга стоял на подходе к судейской.
Всё, -- с судейской говорит мне Валентин Андреич. – Всё. На базу.
С крещением!

                ------------------------------------------

    …Дядя Сява. Разбор архива…
    …-- Подвиг… Ну, -- подвиг. Любое действие против тела можно бы зачислять в подвиг. Подвиг… -- подвиг? Ещё героизм, вот, -- героизм… Жертвует человек жизнью или рискует пожертвовать. Реально рискует. А чего жертвует? Зачем?.. – Анька! Чего пристала? Отвлекаешь меня. Здесь гора дел. – Настоящая гора!
Помогаю Свечику разбирать его бумаги в его квартире. Огромный аврал. И вылезла с нечаянным вопросом. Из школьной программы. Про «героизм» и «подвиг». Вот приспичило мне…
…-- Подвиг трюка. В спорте или в цирке… Был в истории такой дядька – Гарри Гудини. В Америке. Лет сто назад. Проделывал трюки. Которые заключались в том, что он заключал себя в абсолютно гибельные ситуации. Безвыходные. И спасал себя… -- Анна! Заставляешь меня думать о постороннем… Вообще-то «подвиг» предполагает какую-то активность во спасение не себя, а другого. Других. Так, вроде бы. Активность с погибанием спасающей персоны. Или с риском погибания. В чём может быть спасательная польза от риска трюкача? Ну, он показывает народу возможность жизни. И возможности жизни. Прекрасной жизни. Он как бы возглашает своими проделками: «Надо жить!» -- Польза?.. -- польза…
Тут ещё и побудительная мотивация героических этих проделок. Подвигов, то есть. Какая она? -- Спортивный азарт. Или приказ. Или совесть. И ещё и отношение людей и людских масс, облагодетельствованных подвигами, к этим подвигам. Вот, пираты. Их героизм романтизирован и всеми одобрен. А в чём общественная польза их подвигов? – А?!. А вот купцы. Которых пираты грабят и убивают. А те пытаются отбиться и довезти товары народного потребления до нуждающихся народов. И что, народы героизируют и славят купцов?.. Это про то, что считать подвигом и что подвигами считают.
-- Или не считают.
-- Или… А мотивация у пиратов? – Жажда наживы и азарт приключения.
-- Вроде спортивного азарта. – Это я шучу. Вроде.
-- Не вроде спортивного, -- говорит Свечик. – У пиратов есть пострадавшая сторона. В спорте она не предусмотрена, и азарт – безвредный…
…А вот тебе подвиг по приказу. «Когда страна быть прикажет героем, у нас героем становится любой.» Приказала. Сколько десятков миллионов трупов! То есть, героев. Калеки не в счёт. «Подвиг народа», называется…
…А есть и порода людей, которые подписывают себя на приказы. Приказы начальства выполнять чтобы. Мечта такая, и они делают её профессией. – Приказ начальника – закон – подвиг. Всё, что прикажут. Это такие люди специально на такую службу подписываются: чтобы совесть душу не тяготила. Совесть при этой подписке вырезается из души, душа при этом вырезании некротизирует.
…А может случаться подвиг по совести. Это самый высокий подвиг…
Но, Аня, но! – Где подвиг, там – преступление! Это как когда грибы ищут: видишь мухоморы – высматривай белые… Если есть место подвигу, значит в организации управления жизнью сделано такое нарушение, что требуется подвиг для исправления нарушения. Преступное есть, значит, нарушение. Раз жертва героя требуется… Чтобы исправить ситуацию… И, Аня, -- общебанальная ориентировка: «В жизни всегда есть место подвигу. Задача – обойти это место!» -- И ты чего, Анюша, меня, доверчивого на общие разговоры… разговорила.
-- …А дело делать – не может быть подвигом?
-- Вот! Дело делать. А то никакого героизма не хватит дело делать – архивы разбирать… -- Подвиг!..

                ------------------------------------------------

…Погода ясная, трамплин в отличном состоянии. Большой. Прыжок за прыжком. Спокойное дело.
-- Напрыгивай, напрыгивай! Разгон сейчас – «катапульт», гора в порядке, воздух спокойный. – Это говорит пожилой ветеран-прыгун из компании, которая ходит в гости к Андреичу. Я их пока не знаю никого. 

                ----------------------------------------------

На леденеющем снеге весны… -- Лёгкость потери высоты. Специальный слалом или любые всякие спуски – абсолют отсутствия упора, вот что я чувствую… После житья-бытья на трамплинах.

                ----------------------------------------------------------

…Это же можно посчитать! – Счастье и жизнь. И я считаю, я просто считаю. Сколько усилий людей нужно для жизни, чтобы она – жизнь! -- была, и тогда в жизни может быть счастье. – Какое же счастье без жизни! – С верхотуры трамплина я могу теперь часто видеть дальние дали. Я, правда, не часто на дали любуюсь. – Поднялась, проиграла в себе события предстоящего прыжка, сконцентрировалась и – вниз… Но иногда… -- этого не было со мной в первых моих прыжках – я неожиданно для себя самой расковываюсь – ну, вроде, расслабилась, отдыхаю после нескольких прыжков перед очередным – поднимаю взгляд из глубины вдаль и будто растворяюсь в пространстве… В котором я везде и везде. Я разглядываю всё и вглядываюсь в узнаваемое и узнаю незнакомое. За деревьями леса – город и его пригороды. Лес старается скрыть их, но они торчат. Трубами и разноцветными дымами. И широкими толстыми лепёхами облаков дыма с неохватными краями. Там и труб не видно. Ну нет, деревья закрывают, закрывают всё, что есть, и сверху видны лесистые неоглядные взгорья. Но я-то знаю, что там спрятано в далёких распадках, куда взгляд не доходит. Там люди, усиленные индустрией и поглощённые ей, -- они что, куют счастье людей? Или они делают то, что случилось им делать, а по-другому никак, потому что случилось, как случилось. Эпохи, как археологические горизонты, накладываются и наваливаются, и – дальше так, как навалилось, не по-другому… И всё больше, всё тяжелее, всё большим множествам людей доводится в этих навалах делать новые навалы. Они ж не для счастья пашут там, где оказались, и делают то, что пришлось делать, а «по-другому – никак»… А я же знаю, что они делают в дальних за лесом далях. Все знают.               
И они тогда сомневаются в стоимости жизни. Крепко сомневаются.

…Но я стартую, и пространство пролетает подо мной, и это как будто так и надо. Оно мчится, но как будто остановилось… Раз и много раз. Это моё пространство, это пространство моего полёта!

             ………………………………………………………

…И снова, вот, снова – невозможно описать то, что описать… невозможно… -- Но можно прожить. Нужно прожить. Кому-то, точно, нужно. И нужно постараться рассказать про прожитое то, что рассказать надо… Чтобы те, кому надо это прожить, знали, куда идти… А не могу, вот, рассказать, не выходит.

          ………………………………………………………..

…Мчится и как будто остановилось. Оно всё, всё сразу слилось в скольжение полёта и оно видится каждой снежинкой на горе… Когда гору приземления готовят, её всю протаптывают поперёк лыжами, поставленными на кант. Получаются частые-частые ступенечки. Когда солнце стоит высоко и светит сзади трамплина, с южной стороны на север, и освещает гору скользящим светом, оно высвечивает рельеф этих ступенек-лесенок: яркое-тёмное, яркое-тёмное. И вот они, вот, – хоть сосчитай. Но это только на выпуклой части горы, а полёт – ух! – уходит в синюю глубину, где далёкий метраж и устрашающий радиус…

       ………………………………………………………….


…Но только эта точка… Эта точка, где сбылось и остановилось… Где всё, что сбудется или не сбудется, всё – здесь.   

        ……………………………………………………………..
             
    -- Дело наше цирковое – высокое. Высокость нашего циркового дела – безупречная. Можешь наше дело цирковое делать, сколько захочется, сколько получится. Без сомнений. Делать то, что делаешь.
    -- А я…
    -- Да-а!.. Да.
    -- А как…
    -- Как я узнал о твоих сомнениях и тревогах?
    -- Ну… да…
    -- Прочитал. На дисплее. На твоём.
    -- ???
    -- «Морда лица» -- дисплей называется. Вот ты ходишь-живёшь, как говорят, «в миру», а приходишь сюда… А там, в миру, Мир устраивает миропрядок, как свалку – из людей и несправедливостей. И ты тоскуешь на той свалке. И думаешь при этом, что здесь, где мы и где «не Мир», занимаешься ты ерундой, а обязана быть на общей свалке и там рыть общую пользу…
    -- А как вы про меня угадали?
    -- А сам такой. И ты приходи сюда, приходи. Мимо «свалки» и… -- сюда… В нашу точку. Которая – восклицательный знак. Который – многоточие восклицательных знаков!..
    И Анин сделал паузу, как ребёнок в игре «замри». Рот открыт. …И -- «отомри!»:
    -- Труба!.. «Судьба играет человеком, а человек играет на трубе!» -- Читала? Прочитаешь. Или перечитаешь… Играешь? Дудишь? Гудишь?.. Я застал, когда у наших старших сильнейших в их особом кругу было в ходу собственное выражение: «неприлично загудеть». – Говорили изредка и для совсем разных случаев: хорошо прыгнул – «о! ну! неприлично загудел!»… плохо – «ну, у-у, неприлично загудел…» -- Упал, разбился, в сборную попал – всё «неприлично загудел».
    
             ……………………………………………………………. 
                ----------------------------------------------------

    -- Запрыгалась! – Катайся!
    -- А саночки возить?
    …Это я вхожу в будку Анинскую, а там Михална и Петрович. Чай пьют, сидят. Их с яркого солнца не увидишь сразу. Меня дожидались. Это Михална мне, а я сходу ей, ещё её и не увидев после яркого света.
    Михална: А «саночки», Аня, ещё раздобыть надо. Чтобы поехать. Чтобы кататься… Вызов персональный на тебя пришёл на комитет…
    Петрович: На главный старт сезона.
    Михална: Разыскали нас, -- к председателю в комитет, он нам бумагу: ваша, мол, по результатам, то да сё, вызывается для участия… Программа…
    Петрович: …То да сё…
    Михална: Ну и в конце, как всегда: «Все расходы за счёт командирующей…»
    Петрович: «Ищите деньги», -- говорит председатель…
    Михална: …А мы, вот, сначала тебя нашли. Ты, значит, вот она. Прыжковый сезон заканчивается, напрыгалась, прокатись теперь.
    Петрович: «Прокатись»! – Там катиться с такими полётами-прыжками – «мама-не-горюй»!.. – Но это, если мы деньги раздобудем…

      …………………………………………………………………
             
    Ветер морозный. Очень сильный и очень морозный. Дует и сдувает снег и оголяет лёд. И сдувает, срывает ноги с оголённого чёрного льда, и сдул бы, если бы не тяжёлые чехлы на плечах. А то, что тащим-катим-волочим тяжеленное на колёсиках, кувыркает и вырывает из рук. Приехали! Вокзала не видно: пурга. Она тащит снег. Она его столько тащит, что ничего, кроме снега пурги не существует. Бело-серое марево сразу от глаз. А глаза прищуривай-зажмуривай. И дрожит-трясётся размытое кругом всё, будто это дефект зрения, будто напрочь сбили резкость в непонятном обзорном видоискателе. А снег ветер сдувает там, где скользко, а там, где шершаво он надувает его толсто и плотно. Не пробредёшь. Снега у ветра безразмерно много… Много. Всё из снега и состоит.
    Грузим моё привезённое в скромненькую машинку. Вместе с метельным снегом… Сели-поехали. Молча. Сама-одна бы не добралась – со всей-то своей на все соревновательные виды неподъёмной экипировкой. А так меня с рук на руки. И здесь – маленький невзрачненький, но, видно, очень крепенький мужчиночка – как он всё моё схватил-подхватил-потащил – увидел-встретил меня, будто знал давно и с детства. И молча. А, может, меня перепутали?!

    Моцарт! В машинке шурует печка и бушует Моцарт. Сразу музыка включилась. Жарко – хорошо! А музыка… -- а снаружи ветер сипит и мелким треском снегом по машине лупит, и машину толкает, вот бы и опрокинул, и слышны старания громкого ветра против звука мотора и против Моцарта. Какая акустика-то великолепная, будто внутри тесноты машины – это среди огромного оркестра… А снаружи… -- снаружи ничего не видно, -- как едем-то?!. Бело-сероватое мелко дрожащее марево, широкоэкранное, а наводки на резкость нет вовсе. И в марево упираемся. И – где дорога? Откуда этот «мой» миниатюрный супермен узнаёт, куда ехать? А едем не медленно. И чувствуется, как с накатанного льда в снежные намёты влетаем. Я, как лыжи свои, тоже, оказывается, чувствую машину. А едем – будто и не едем: и время, и пространство остановились, не перемещения ни в том, ни в этом, только присутствие в клокочущем бело-сером молоке. И в музыке. В Моцарте!..

    …А если спуск идти придётся в такой метели?!. Да хоть и слалом… Да нет, отменят при такой погоде… Или не отменят?..
    И вдруг – будто огромную декорацию мгновенно убрали – не стало лавины летящего снега. Ну, почти не стало. И ветер как бы упал. Не по себе ему без снега. И он открыл огромный простор, состоящий из солнца. Не представить такого простора! – Ровная во все дали равнина, но дали всюду огорожены высоченными куполами гор. На склонах есть и леса, и скалы, а вершины у всех лысые, голые, белые. И как же всё это сияет!
    А дорога – шоссе – по его краям везде и вдаль расставлены рейки – обозначают края, за рейками бездонный снег; теперь-то я их вижу, но как их различал в мареве пурги «мой супермен»? Или он их тоже не видел?
    Город. Проезды прорезаны в глубоченных снежных толщах с отвесными высокими стенами, это, то ли длинные коробки, то ли тоннели без крыш, и вдруг вываливается дорога в открытое заснеженное пространство, где кругом дома, дома – нормальные дома. – Город!.. Городская жизнь… Кто-то выкапывает автомобиль, который, оказывается, находится… -- не в сугробе даже, а в заносе снегов – раза в три выше высоты занесённого автомобиля…

    И приехали. Дома. Чтобы войти, выкопаны спуски к подъездам: первый этаж занесён. Его тоже откапывают и там, и там. Но я смотрю во все глаза только на «свою» гору.-- Дома этого микрорайона расположены прямо вблизи горнолыжной горы. Ближе других строений города. Мои, там дома, видно, знали, когда договаривались со здешними, где меня надо размещать. Здорово!..

                ………………………………………………..

      «…Не выдавливать, а наращивать… Рождать и взращивать, и развивать. Ненужное сольётся само… А то – выдавливать. – И удавятся тогда росточки того, что надо взрастить. Удушатся. Они же слабые…»
    Это мужской голос, а ему сразу возразил женский: «Но надо освободить личность от того, что было, чтобы было, во что наполнять. Поэтому, каждая личность должна выдавливать из себя раба по капле. И каждый должен начать с себя!»
 
    Это как они правильно поступили, мои здешние хозяева. – Не пустили на гору, а загнали в кровать. «В койку.» Как хорошо-то в койке спать!.. И они мне выделили в маленькой квартирке почти отдельную каморку. Из которой я сейчас и слышу разговор, там, в тесном пространстве этой квартиры. Проснулась. Вечер. Не знаю, ранний или поздний. И тут сразу услышала и слушаю.
    «…Если немощный пытается стать сильным, бесполезно ему «выдавливать» из себя немощь. Ему полезно развивать силу. Тренировать её…» -- Это опять тот же голос. Мужской, спокойный.
    «…Выдавливать из себя раба. По капле. – Это как?! Не представляю… (Это опять он же.) Надо воспитывать, развивать, строить параллельную, независимую конструкцию свободы. В каждой личности. Независимую от той, что была, какая бы она ни была…»
    «Не-не-не-не-не! – Это уже тот же женский голос, приятный… Тот мужской тоже приятный, мягкий, но напористый в интонации. – Как? – это женский, -- а всё, что было, оно же было – было! И что же теперь – нет его? А оно есть. Оно в нём живёт. И каждый в нём живёт. – И что с ним теперь?!.»
    «Оставил. Вылез, встал, пошёл. Бросил. – Иди и смотри. Ищи, обретай, становись, будь! Свободным…»
    «Ну… -- Это опять женский. – Бросил… А оно в нём в самом… Надо выдавливать!»
    «Надо жить!.. По-человечески, очень желательно…»
    «По-человечески – как?!»
    «Не так, как нелюди.»
    «Ну-у-у! – Это ж бездорожье терминов. Термины-то мы не оговорили. Увязнем… в художественных образах.» -- Это опять женщина. Может быть, та же, а, может, другая.
    «Тоже дело. – Художественный образ – основа сказки, а сказка – древнейшая основа теоретического моделирования, а теоретическое моделирование – мощнейший инструмент познания!»
    «Во, сказанул ты, Юрыч!» -- Это уже другой мужской голос.
    «То есть, основное: выдавливать или вдавливать?!»
    «Ну не смейся!»    
    Ну, ничего себе! – Это я себе, проснулась, слушаю, думаю. Ничего себе предмет озабоченности у этих… У «взрослых»…
    «Не смеюсь. Что выдавливать-то никто ж и не знает. Тем более, если все из этого состоят…»
    «Всё вычистить!»
    «Как?»
    Пошла у них многоголосица.
    -- Клизму вставлять!
    -- Ну да, не знает человек, что такое свобода. Что бы он из себя не выдавливал. И что в себя вдавливать не знает.
    -- Учить.
    -- Свободе?
    -- Независимости от зависимости.
    -- Ни научить, ни воспитать…
    -- Поч-чему? Можно учить, как и всему на свете: методики подбирать нужно…
-- Анекдот вам вот.
-- Посдержаннее с анекдотами, дети тут...               
 
    Тут я встала, вылезла из каморки, пошла. Надо мне. Бочком, ни на кого не глядя… Возвращаюсь обратно, -- никого, все куда-то переместились, голоса только доносятся… Хозяйка. Огромная чашка. Мне. Горячая. Слово произнесено: «Морошка»…
    «И анекдот: «Почему у вас в квартире вопли? – Мм-м.., мы кошку моем. – Ну и что, мы тоже моем. – Наверное, вы не выжимаете!»…

                …………………………………………………..

    А нынче погляди в окно!.. – Нестерпимая яркость огромного солнечного света, голубющее небо, безупречно белая гора… Нет, чёрные чёрточки на белом. Всё больше их к одному краю горы и всё больше к верхнему её обозримому срезу. – «Ветер сдул снег.» -- Произнёс кто-то… Ветер его ещё заново и надул. То, что вчера прокопано было, снежные галереи, капониры – как и не было их – заровняло снегом, снова занесло.
    До горы действительно рядом. Ещё и переодеваться можно участникам в помещении местной спортшколы, совсем у подножья горы… Прыгуны откапывают свой трамплин. Ну, им копать, не откопать: метров пять, может и больше, глубже, так занесло радиус горы приземления. Без техники не откопаются.
    Пошла на подъёмник, он должен для участников соревнований работать, а они ещё только подтягиваются снизу из города, на автобусах их везут – довезти не могут. Сама только наверх смотрю, гору разглядываю. И тут вдруг – мне уже в кресло садиться – из будки канатчиков вылетает вихрем канатчик, я его даже не вижу, толкает меня или хватает, но я, спохватываясь уворачиваюсь, -- хватает мои лыжи и выбрасывает их вон из загородки возле нижней станции… Тут же через эту загородку снаружи вихрем перелетает какой-то тип, вталкивает налетевшего на меня в будку, в помещение нижней станции, подъёмник останавливается. Я – что, я иду за загородку, собираю свои лыжи. Нелепость совершенная. Из двери станции слышатся громкие вопли: композиции мата и «фени». Короткие паузы: наверное, лаконичные реплики в ответ призносятся тихо, и их не слышно… Подъёмник снова запустился. Снова иду в калитку. Ничего больше не происходит, ничего и не произошло… -- нелепость… Народ наверх поехал, еду и я. На склоне под подъёмником там и сям вытарчивают из снега чёрные камни. Не зря буран ураганил. А день сияет снегом и небом нестерпимо!.. И горная округа открывается с подъёмом: горы и горы новые ещё… 
    На верху ждёт меня, какой-то лыжник. Кажется, это тот мужчина, который бросился и унимать «блатного» канатчика.
    «Здесь снежная дорожка между камней, -- сказал. – А там, где зона трасс, камней быть не должно. – Поехали!» – И махнул рукой мне, чтобы за ним катилась. И покатились. В другой край горы. – «Здесь будут трассы скоростных видов. Покатайтесь. Вы, похоже, не бывали раньше на наших горках… Сударыня…» -- И укатился. – Укатился: едва нырнув в долину, поехал поперёк склона – стал «нарезать» длиннющие траверсы. Едет, едет, едет поперёк склона, лишь слабо отпускаясь вниз, и вдруг на далёком исходе своего траверса – коротко и скоро сброс круто в долину, и тут же траверс в противоположную сторону. Долгий. Я изумлённо загляделась. И стала ездить так же.
    Здесь действительно на огромном пространстве склонов на ослепительной белизне нигде никаких камней не было. И был заледенелый наст с намётами плотной снежной целины. Иногда затверделые заструги.
    И… -- дух захватило от простора сияющего мира снега. И… -- это же я с этим Миром. Это Мир со мной! Это я – он…

    А «дядечка», спаситель мой и проводник вниз как будто и не ехал, а далеко уже укатился. А я за ним наблюдаю и наблюдаю, и устремляюсь за ним. Интересно мне и нравится то, что он делает. И я взялась повторять его прокаты и копировать его: очень он хорош. И я угадываю глубокий смысл его раскатывания по горе, и чувствую, мне это очень подходит, и вижу: так мне с горой знакомиться лучше всего.
    И тут огромные крутяки просторного горного цирка стали выполаживаться, пошли долгие уклонистые «полки» -- затяжные тягуны вниз. «Дядечка» мой стал, проходя их, усаживаться в низкую стойку; а я-то тоже также… А дальше начался рельеф и – ух, какой сложный: с бугров уходы в крутые спады, а из них выкаты-выбросы на бугры. Большие бугры. Большие, значит, полёты… Тут «мой» стал «сбрасываться», «отпускаться»: с бугра напрямую и выкатывался на следующий бугор, но не летал, не разгонялся для полётов, на буграх утормаживался, стоял, высматривал-размышлял. Я продолжила свои подражания ему, но мне приходилось (хотелось) дольше, чем ему, высматривать гору и размышлять: гора-то – новая. Стала отставать. «Мой» укатился…

    В одиночестве взялась повторять его «раскаты»… Продолжая чувствовать огромность прекрасной горы, прекрасность её огромности и то, что она – бесконечный всемирный лыжный снежный мир, и я – этот же мир… И мне уверенно казалось, что я лечу в небе этого мира.
    Внизу, глубоко и далеко ворочался город, было слышно его ворчание и движение. Скрежет. Нет, звуки движения рождал, наверное, не город, а упрятанный в его недра и торчащий над ним… индустриальный монстр: трубы, колонны, металлические сферы, окружённые ажурными металлическими переплётами, ангары, ещё что-то, что-то ещё… Но те звуки и виды были в другом измерении другого мира… Миром горы владела своя тишина.
    Не много было катающихся на горе, участники предстоящего спортивного события ещё только начали съезжаться. По тому, где они спускались, где останавливались группками и разглядывали гору, присматриваясь и прицениваясь к её «достопримечательностям» (при этом обнаруживая, что, по большей части, они здесь не в первый раз), можно было предположить, где здесь ставят трассы скоростных видов. А я, оглядывая и обкатывая склоны сама себе воображала, где и как я бы трассы поставила.
    А пока здесь установлены были только редкие маркировочные реперы…

    Идиллия катания-созерцания накрылась туманом среди идеально ясного неба. Сначала он совершенно внезапно серебряным мерцанием полностью убрал весь имеющийся пейзаж, а сам был напитан ярким солнечным светом. И всё, и ничего не видно!.. Ничего… Потом туман расступился и, плывя по склонам, сделал широкие просветы вблизи и вдали; но я уже стала думать, -- куда же я, куда должна… должна в тумане… Нет, низ с верхом не перепутать, спускайся и спускайся, да куда попадёшь. Если не упадёшь… Сколько овражков-то уже навысматривала. Поэтому, в возникшие просветы неистово стала вглядываться, чтобы запомнить, куда потом на ощупь… Но снова туман и уже не серебристый а здорово серый. И я среди него в серой суровости наметившая путь без надежды… Но снова просвет: делся куда-то туман при сером уже небе, и непонятен простор просвета или его теснота, но что-то увиделось… -- «Сударыня, вместе поедем. Как в конофильме «Два товарища»: «Обои полетим!». Спущу вас.» -- «Мой» стоял передо мной. И вот тут туман сделался непроницаемым и густо-бурым, и таким, что собственную руку, вот кулак, уже не видно, тем более, собственную палку в руке. Но лицо своего дядечки я увидеть успела и теперь угадывала его тень – сгусток тёмного в тумане, -- но и она всё исчезала, но голос его слышала и слышала, и ехала на голос (а «мой что-нибудь говорил), ехала на угадывание его тени, на угадывание смысла спуска. Наощупь. Ехали. Останавливались для контроля.
    Пробую снять очки: может, они так от тумана запотели, что видимости нет от этого. – Без очков то же отсутствие видимости. Полное.

    Звук города снизу из тумана тот же. Может, и сильней ещё сделался: то ли туман его лучше доносит, то ли видимость никакая не отвлекает, то ли ближе подъехали уже. Подумалось: если бы сама в одиночку спускалась, так бы и старалась на звук двигаться. Приехала б небось. Правда, овраги-буераки имеются по сторонам с сугробами-кустами-камушками…
    А едем-то ходко. Замедляя потерю высоты поворотами-поворотиками; а где верх, где низ, не угадывается уже, только под лыжами пустая возникает невесомость – ух!.. И снова – ух-х… Но и опять ловится склон, нащупывается…
    Спустились.
    «Сударыня! А не вы ли та самая, кого прислала к нашим Зоя Михайловна легендарная? Вы не оттуда, не от неё? Простите, если не угадал.»
    -- Угадали. Я – она. Меня Аня зовут.
    -- Анна… А я – Валерий Юрьевич. Можно Валерий. Свои обращаются: «Юрыч», вам пока не надо.
    Опа! – «Независимость от зависимости», «Юрыч», невидимый приятный голос.
    -- А я, значит, вчера рядом с вами был в доме, куда вас поселили, а вас и не видел…
    …Не юный, не громоздкий, не выдающийся никак, не красавец, то есть, вовсе. Складный…
    -- А мы здесь все свои, все родня. Даже и не родственники если. А я постараюсь вам помочь. Ребят попрошу и сам. Я-то тоже гоняюсь: заявлен как местный. Но у нас старты не одновременно, буду помогать. Может, и вас попрошу мне…

    …Тут из тумана, который теперь оказался уже чуть выше нас, на нос мне хлюпнулась крупная снеговодяная вишня. Одна. И вскоре за ней на лицо несколько. И сразу за этим стал валить густой снего-дождь, быстро-быстро превращавшийся в плотный-плотный снегопад-метель, непроницаемый для взгляда и движения. – «Доведу до дому.» -- Сказал Валерий «Юрыч» и довёл. К подъезду по коридорчику, прокопанному в сугробищах и засыпаемому новым снегом. – «Домой!..»
    Дома я!
    А за окнами и в окна сыплет-сыплет-валит метель. Полярная!..

                …………………………………………..

    Верх горы не крутой. Это просторный выполаживающийся купол. Зато склон горы, на котором будут ставить трассы гиганта, -- он вниз крутой и бесконечный. С небольшими перегибами рельефа. Я наверху, над этим склоном, уже на куполе, а хочу подняться на самую вершину. Подъёмник туда не доходит. Верхняя станция чуть выше завершения крутого склона. И я от неё поднимаюсь пешочком. – Приспичило мне. Все от верха подъёмника вниз, я – вверх. Поэтому в одиночестве топчу целину. А снег глубокий. А кругом – и это главное – блистающий мир снега, солнца и гор. Ну, столько света! После метели – абсолют ясного неба. А снег завалил всё… И я иду-бреду и подхожу к вершине. В окружении нетронутых снегов протаптываюсь к верху купола горы. Вышла… Только это – не купол! – Это, как… -- если бы был кулич с выпуклым верхом, а от кулича полностью отрезать треть, и так и гора, прекрасный огромный купол, на вершину которого я вышла, а дальше – горы нет. – Пропасть! А я её и не вижу даже рядом перед собой (белое близкое на белом далёком), а угадываю, потому что вижу её края вправо и влево: огромной дугой идёт вогнутый обрыв в бездну. Вертикальный! А где-то, где-то в бездонном низу вертикаль выполаживается. А край обрыва – по всему этому краю – навес снежного карниза, надутого буранами. И, значит, надо от края уйти, чтобы не уйти с карнизом в никуда, оборвав его. И я пячусь назад по своей же тропке в глубоком свежем снегу и тут, закапываясь в этот сыпучий снег и выкапываясь из него, одеваю лыжи… И оглядываюсь. И там, в бесконечной глубине горного цирка, просторная долина с холмами, по которым чернеет низкорослая тайга, и там угадываются безупречно белые плоскости озёр с вычурно очерченными окаймлениями берегов, а далеко-далеко пустынный простор долины таинственно огораживают другие дикие горы…
    …А я – на сто восемьдесят от этой красоты и пытаюсь растолкаться по протоптанной своей тропинке и заскользить, и уклончик сразу пошёл, и поехала, и по пухлой целине нового снега, а он струится впереди и вокруг аккуратными фонтанами, а я спрямлёнными дугами накатистыми, а вот и стартовая эстакадка будущего нашего гиганта. И долгий, долгий склон падает в долину. Эта долина узкая, а противоположный склон её торчит голыми скалами и осыпями-отвалами – рудник. Каменный грохот, железный скрежет доносятся и к нам. Но как будто и нет этого шума, а тишина горного царства владеет всем. Тишина… Немножко – голоса лыжнтков обкатывающих склон.
    «Аня, тут по периферии склона, где будет полотно гиганта, вон, там далеко и там, и там – там реперные древки границ нашего склона, за них выезжать не надо: снега много нападало, лавины могут сойти…»
    -- Да я уж…
    -- Нет, наверху-то горы, там плоско, там снег хорошо лежит, карнизы только опасны, надувы… а здесь сбоку, за краем трасы…
Это Валерий «Юрыч», как-то он ниоткуда явился и всё видит...
-- …Твой номер. (Валерий держал передо мной нагрудный номер.) Взял на судейской. У тебя же нет представителя. А я был там на жеребьёвке. Очень далёкий номер. Не знаю, почему, при твоих очках-то. В секретариате объяснить не смогли. Из этих «задов» в хорошее время выскрестись, считай, не реально. Ехать очень хорошо надо… По канавам… И всё равно… Но всё равно, «ехать, так ехать… сказал попугай, когда кошка тащила его из клетки»! Одевай номер-то поверх куртки, а то на подъёмник могут не пустить.
      Склон был… -- уже не целина, просторы изрытого глубокого снега, кое-где прямо по добротно не подготовленной горе установлены были разминочные отрезки гиганта. Гоняй! – Великолепный тренинг – для меня-то…
      С пол-горы, сверху, остановилась и засмотрелась на дома посёлка на дне долины ниже финишей нашего гиганта. Дома, как у нас в Городе. Тоже живут индустриальые люди. Как везде. Задумалась. О «жизни везде»… Тут поблизости увидела Анатолича с его компактной яркой командой. Тоже они трассу тренировочную поставили, гоняют целеустремлённо… Краем глаза в другой стороне (внимания-то совсем не обратила) заметила: мужичёк какой-то с катального склона поперёк горы вбок, в сторону от трассы поехал через распадок небольшой, по которому низенькие редкие деревца вниз по склону склонённые снегом глубоко занесены… А Анатолич со своими… Но красив как!.. Но тут, наполнив долину, негромкое, вроде, «Хх-ха!» -- ухнуло… -- Распадок, то место, где он должен быть, завалено огромной массой снежных глыб разной огромности, некоторые размером больше автобуса. Лавина съехала. А мужичёк на той её стороне, за распадком копошится. Переехал, значит, склон он успешно.
     Долго потом из-за лавины вылезал… А, может, он её и подрезал?

      А я не стала искать, кто бы меня к дому подвёз после тренировки. Этот склон для гиганта, он в другом месте горного района, от остального города на отшибе. Здесь свой городок при руднике. Я втиснулась с лыжами в здешний автобусик внизу в посёлке, и вот, -- «дома»…

    Погоняли… Хорошо…

                ……………………………………………..

    «Мы дома… Здесь… Все… У себя…»
    …Многоголосье… Такое для меня «апрэ-ски» получается в «моём» доме. Опять народ здесь, но я бочком-бочком…
    -- …Все свои, все родня.
    -- …Помёт единой популяции.
    -- …Помёт – полёт. «Мы – люди большого полёта. Крылатое племя…» Или помёта?.. – Люди большого помёта…
    -- …Популяции страны героев.
    -- …Невольных. Или невольников? А? – Амплуа: «герой-невольник»! – А? Как в драматургии – «герой-любовник».
    -- …Вышли из лагерного бушлата.
    -- …Все…
    -- …Не все: ещё из шинели Дзержинского.
    -- …Ещё из Гоголевской шинели.
    -- …Тех не много.
    -- …А мы щенки той популяции героев. – Заключённых и расстрелянных.
    -- …Город зэков. Зэки всё строили.
    -- …А другие города?
    -- …Их кто строил?
    -- …Есть, где не они?
    -- …Ну… есть и… не есть.
    -- «…И наше кирпичное соло присвоит себе комсомол. Одних зароют под шпалой, других погонят в тайгу на рудники, лесоповалы, в ненастье, в чахотку, в цингу…»

      «Аня, давай твои лыжи к гиганту готовить.» -- Валерий Юрьевич снова ниоткуда: «Сразу, как пообедаешь. Завтра погода та же, что сегодня. Нужен безупречный ход. Мне, как и тебе. Я же тоже в задних номерах стартую. Классификационных очков-то нет, я же редко стартую сейчас на квалификациях.»
      Мастерская, инструменты, парафины, утюги. Уют!.. И музыка. – Что за музыку Юрыч в мастерской включил?..
      «Ну да, наши-то рудники зэки построили. И город построили. Теперь-то лагерей рядом нет, но некоторые памятники былых, так сказать, эпох можно видеть. Бараки кое-где стоят. Вот, мы с тобой с горы спустились, а там строение с башенкой, -- это церковь, перестроенная из старого барака… Ну да, жители – кто? – перестроили себе. Потомки тех, кто здесь оказался. Волею нелёгкой… судьбы, скажем так… Кто родился здесь, они – потомственные, значит, а кто из приехавших, и все – семья, свои. Учились вместе, на лыжах гонялись. И гоняемся. И работаем тут, кто где. Я, вот, -- инженер на комбинате… А красота кругом какая: Полярка! Севера, они …околдовывают, зовут, оставляют у себя в плену. И вот – родина. Вот – мы. Это – наша родина, это наши друзья… А что это наши про грустное вдруг разговорились? Редко про это говорят. Хочется не помнить. Хочется не знать. А и место-то какое вокруг – весёлое!

                ……………………………………………..

      Весёлые глубокие голубые канавы. Солнце и снег сияют вместе. Лететь бы над канавами птицей. Поворачивать, вот, -- как?!. Полёт к солнцу наоборот, сверху вниз. Рогами вперёд. Едва касайся и точно целься! Ты же умеешь по ямам-по-канавам-быстро-очень-быстро, Нюра!..

                ……………………………………………………

      …Апрэ-ски…
      -- Как гигант?
      Молчу. А что «как»?
      -- Аня! Ну ты же «повалила»! Ты же их всех!..
      А я молчу. А мне не хочется – не можется! – говорить. А они сияют: восторг у них…
      -- Ну ты хоть там посмотрела результаты-то?!

      …Пришла – притащилась, приковыляла – «домой», здесь никого. Но – тарелка, но сразу все вдруг вокруг, и восклицания-вопросы… А я почему?.. А почему я результатами не поинтересовалась?.. Ну да, катнулась так, что вдруг укаталась до ковылятельного состояния. Да… Ну, и у меня на питание талонов-то нет, а есть-то хочется, захотелось сразу вдруг, а «дома» тарелка… Но взглянуть-то можно было бы на результаты-то, а я мимо-мимо, мимо всех… И вот, молчу, не отвечаю… Измолчалась измочаленная… А мне и думать не хочется, почему молчу и почему не поинтересовалась. Хочется не думать… А потому не поинтересовалась, что с горы счастливая уходила, улетала тихой птицей, уносила, упустить опасаясь, ощущение большое, как вся душа, ощущение от того, как проехала обе трассы, одну, потом другую… -- Хорошо проехала… Уж так хорошо!.. Несмотря ни на что ли, смотря ли на всё…
      … Я проехала… лучше себя… Я съела суп и… -- счастлива!.. Ну да, соревнования, мероприятие, все сравнивают свои «лучше себя», но главное для каждого-то… -- каков он сам.
      -- Ну, трассы, Аня, тебе как? Сама себе на трассах ты – как?!.
      -- Сама себе…
      -- Сама себе, сама себе! Ребята! У вас здесь суп что ли наливают? – Это Юрыч ниоткуда. Тоже после своего гиганта сюда примчался. Весёлый! – К ребёнку чё пристали, господа?! Для спортсмена всегда главное – что? – Оказаться лучше себя. Не показаться – оказаться! Потом желательно доковылять до супа, чтобы восстановить убитые гонкой силы. Именно это и всегда. Мир может переворачиваться и становиться на рога, а у спортсмена ориентация стабильная! А показное для болельщиков и для начальства… – И мне, тихо и серьёзно: -- Аня, постарайся отдохнуть хорошо перед завтра, с завтрашнего дня у нас скоростные виды, а это… Ты вкратце расскажи как к спуску готовилась.
      -- Старательно. И недостаточно.
      -- Ну, как мы все.
      -- Дома, техника, на склонах со сложным рельефом и с умеренной скоростью. Много. На выездах самодеятельно на склонах не закрывавшихся для общего катания, но пустых, без катающихся, ну, ловила скорость. И несколько стартов в супере и в спуске. Мало…
      -- Ну, как все мы. И как готова? Как сама чуствуешь?
      -- Подготовлена или готова?
      -- Сконцентрируйся!
      -- Всегда готова…
      -- Ну, как все мы…
      -- Ещё вторую половину этого сезона взялась прыгать с трамплина. Не знаю, как это…
      -- Много напрыгала?
      -- Ну… да…
      -- И большие трамплины?
      -- Да.
      -- А специальные тренировки на специальных трассах?
      -- Почти нет.
      --…Н-да…

                ………………………………………………..

      -- О! Аня, натори ребятам лыжню!
      Мы с Валерием на подходе к большой горе, где у нас спуск. А на подходе к ней – трамплины. – Мои любимые. И я ими задумчиво любуюсь. Радиус большого трамплина откопали как-то (как?!), но трамплин пока не подготовлен. А готов расположенный рядом тренировочный трамплин, средненький, метров сорок пять – пятьдесят. И на нём копошатся ребята, только что его засыпавшие, протоптавшие, загляденье, как изумительно они его подготовили. Но он только свежеутоптанный, не прыгали ещё с него после этого.
    -- Аня! Накати лыжню ребятам, видишь, свежее у них всё после снегопадов. А машины для нарезания лыжни здесь нет, а им на их лыжах… сама знаешь…
    …Сама знаю. А слова Юрыча внезапные -- мне в моём раздумчивом самопогружении, как медведю спящему собачий лай. Но виду и сама себе не подаю, шага не меняю, только курс – не к подъёмнику, а на трамплин. А Валерий Юрьевич (как он вдруг и как весело ситуацию подсмотрел!) кричит прыгунам: «Сейчас девочка поднимется, вам наторит!» -- И поднимаюсь. А – волнение. И что же, почему же? Трамплин удобный, подготовлен идеально, да и не большой же. И дело-то – родное-знакомое. И… и… и… -- мандраж растёт с каждой ступенькой. Что-что-почему?!. – Боязнь конфуза перед… перед… Но страх-то настоящий, нарастает, сковывает по-настоящему. Ледяными кандалами! Юркнуло в памяти про актёров, которым до паралича страшно на сцену выходить, а что там на сцене может быть страшного? А я наверху, а здесь и высоко, и привычно, и уютно мне, и неуютно, но нормально неуютно: не видно, куда дальше стола гора вниз уходит, обрывается, да ладно, куда-то она ведёт и приводит; но мандраж колотит тело, и ботинок куда вставлять? – не могу его в крепление вщёлкнуть: нога «бу-бу-бу» – не попадает, куда надо. А снизу ступени бум, бум: поднимаются ребята прыгать, а они сейчас услышат моё «бу-бу-бу»… -- Руками ногу хвать за ботинок, клякс-клякс, крепления, лыжи нацелила… поточнее, поточнее, ребятам хорошую лыжню сделать, -- хлоп! – выпрыгнула на разгон, всё точно-привычно. Уютно… -- Всё на столе, как всегда, подскок и носочки подхватила, и – о-о-о! – и на горных лыжах хорошо улетается… далековато. – Мои поклоны ребятишкам!         

    И… -- наша гора… Солнце размышляет, продолжать ему быть или укрыться за дымками облачков… Это опять спусковая гора. Неохватный взглядом простор снежного горного цирка, который хочется оглядывать и разглядывать. Любоваться! И вдыхать его, дышать им. А снегопады всё укрыли новой белизной, на которой бесконечно безупречно теперь ни чёрточки чёрной. Безукоризненно бело!.. И огромный запах белого пространства этого снега. Запах бесконечного снега. Всем бы снег подарить, пусть надышатся до полного счастья!
    -- Это очень большой горный цирк. А вот тот, на «гигантской» горе, на край которого ты выходила (неужели подсмотрел?), он не такой большой, а есть и маленькие цирки. Это – «карровое выветривание». Такой геоморфологический тип построения рельефа характерен для полярных регионов и некоторых районов высокогорья. Вода и замерзание выгрызают из горы вогнутую пропасть, край её может быть отвесным сверху, а с понижением обрыв выполаживается…
    Зачем он мне стал рассказывать про геологию? Вон трасса поставлена. Концентрироваться надо!
    …На безупречно белом просторе горы яркая разметка трассы. Больше ничего. Чётко. Падения и извивы, исчезновения трассы за плечами, за буграми горы.
    -- …Полки высиживать в низкой стойке настойчиво, не раскрываться ни капли… С полок в спады нырять срезая: повыше заходить и резать вниз, ускоряясь. Заходы и уходы покажу… Скорость будет на буграх, и они будут выплёвывать на плоское, где стоять невозможно, поэтому – опережающий подскок пораньше-раньше и мощно-мощно. Места, где что, поедем, покажу. Если сделать всё, где надо, -- ненужное перелетаешь, на крутое, на удобное приземляешься и там только компрессионы выстоять… До следующего бугра.
    И ездили, и смотрели…
    -- …И ещё. Здесь полярный снег не любит слёживаться в твёрдую трассу. Готовить её пока… В общем, -- …через наезженное бездорожье… А по сторонам – открытая целина. Улетать туда нельзя.
    -- И??
    -- Птицей лететь над колеями!..

    И разъехались по своим одиночествам совокупления с трассой. Трасса у женщин и у мужчин, большей частью одна и та же; у мужчин старт повыше и некоторые «прохваты» добавлены.

        …………………………………………………….

    …Апрэ-ски…
    -- …Подданные нашего царства не должны быть способны ходить скоростной спуск… -- Страх: пол-тыщи лет практики страхов! И не пустых, а смертельно обоснованных. Житьё на мясорубке, и в мясоркбке – не-житьё. И – страх! А страх сдерживает скорость. А страх – биологический, генетический, видовой, народный…
    -- Да ладно, Юрыч! У нас сплошные отчаянные герои… «Когда страна быть прикажет героем, у нас героем становится…» -- сам знаешь.
    -- Чтобы двигаться быстро, нужна раскованная смелость. Не годится тоскливая отвага камикадзе по приказу. И не годится отчаянная паника броска в ничто: удаль, называется. Для скорости в скоростном движении необходима радостная смелость свободного человека, который умеет делать своё дело. В нашем случае, -- передвигаться с высокой скоростью.
    Повисла пауза, а Валерий Юрьевич резко ко мне повернулся:
    -- Аня! Ты здесь? – Будто не видел меня, а я-то здесь уже как давно-то… -- Пойдём, лыжи переплавим: погода меняется. – И тут же опять от меня отвернувшись: -- Но можно сильно ходить скоростной спуск (и другие страшные дела делать) и с отсутствием смелости. И с присутствием страха.
    ??? – Все на него уставились.
    -- Нужно продумать то, что нужно сделать, и сделать то, что придумал. – Сделаться независимым и от страха, и от смелости.

                …………………………………………………….

    И пошло, и поехало всё скоростное. И погода изменилась, и небо серое сделалось. 
      И было всё так, как говорено было. И всё получилось. Здорово всё получилось.

              …………………………………………………..

    А потом специальный слалом с глубокими ямами!.. Небо помрачнело в день спец-слалома, стало ещё теплее, и… -- ямы, ямы, ямы…

             …………………………………………………....

    -- Аня! Вот ты приехала в этот дом, и здесь возник наш новый лыжный клуб!
    -- Ну, Валерий Юрьевич, Это вокруг вас клуб. Это вы герой …всего!
    -- Ну, я-то тут потому, что ты тут… В общем, подводим итоги твоего к нам визита.
    -- Вашего геройства, Валерий Юрьевич! – кричу.
    -- Но Юрыч! Ты же, …ты же!.. А Анька-то, Анна!.. – она же всё «повалила»! – Это из толпы. Толпа сейчас здесь плотная. Людей набилось битком.

       

    Гора пустынна. Здесь был специальный слалом, заключительный наш вид. Теперь пустыня серого снега, после соревнований не заглаженная, оставленная, ямы от трасс, как были, так никем и не тронуты. Только заледенели под ветром. Похолодало. Никого на горе.
    -- Мы на трассах целимся на древки, сейчас попробуем – на ямы целиться.

    Уныл пейзаж. Уныние в теле после нескольких дней спурта гонок. С Валерием Юрьевичем на верху горы, стоим над слаломным склоном. Древок нет, канавы-ямы оставшиеся от трасс наших соревнований. Они заледенели, склон жёсткий, леденистый. Всё леденистое, снег под кантами лыж, тело над лыжами, душа над… Нет, душа не «над», она внутри тела, но тоже леденистая. И серая, черноватая даже. И серый с чёрным скрежет и рокот комбината из глубин долины из-под города…

    -- …Тщательно и долго разминаемся. Тщательно и долго разминаясь, тщательно настраиваемся, как на соревновательную трассу, чтобы целиться на ямы-канавы. И концентрируемся на прицеливании. – Это говорит Валерий по ходу нашей разминки, тщательной и долгой.

    Весёлое дело – упражнения. Уж как сегодня тело не хотело что-то делать. А уж душа как не хотела!.. А уже и поехала душа-тело…
    -- Это очень желательный тренинг: не отдыхать-пировать после соревнований, а философски осмысливать свежий соревновательный опыт. Философ-Ски! – А?.. Знаком тебе такой тренинг?
    -- Да…
    -- Тогда сейчас, разогретые-размятые, как на соревнованиях перед стартом, как на соревнованиях ринемся вворачивать в канавы-ямы. Они наша трасса, Аня. – А?.. А наша учебная задача – научить канавы с ямами не воровать у нас скорость, а дарить её нам. А инструмент обучения – наши канты наших лыж: душа – интеллект – стопы – канты – упругость лыж.
    И – гоняем, ловчим, целимся лыжами и снова наощупь… стараемся, чтобы неровности трассы не отбирали скорость, а делали скорость.
    -- В некоторых условиях это возможно, возможно, -- говорит Валерий Юрьевич. – А у нас нет других условий: нам выигрывать в проигрышной ситуации надо!
    -- Валерий Юрьич, а ведь аутсайдеры слалома, те, кто стартуют в конце, они готовы к могулу – без подготовки. – Это мне вдруг в голову пришло.
    -- А в могуле ещё прыгать, акробатика там – как?.. Но аутсайдеры, да, Аня, они ко всему готовы, …если они готовы к аутсайдерству… Феномен аутсайдерства – это огромный потенциал. Надо его ощутить в себе и воплотить – в выигрыше. Вот ты…
    -- А вы… Вы всю же «скорость» «повалили»! В секундах. Три с половиной секунды в спуске второму месту! И супер. А двоеборье. Все кричат, спусковик номер один, новая звезда, есть, кому сборную возглавить! Вас теперь должны вызвать и взять…
    -- Нет, Аня. Этого не будет. Уже вовсю пошли такие разговоры, не я их начинал, но начальство спротивное…
    -- Оно…?
    -- …Мордами вертит. Ну, их там можно понять: у них свои дела, свои люди, а тут чужой пришелец.
    -- Так радоваться надо; «пришелец»-то какой! А они?..
    -- Они говорят: «бесперспективный»; они говорят, «старый»; они говорят, ну что там, – один какой-то старт, да на своей горе. Подумаешь, соревнования он выиграл! Они умеют сказать…
    -- Но старт-то – главный, отборочный!
    -- Но они считают, что «новая звезда» слишком… не новая.
    -- А сколько вам… лет, Валерий Юрьевич?
    -- Сорок два с половиной… И, знаешь, …очень прилично поехалось и едется.
    -- Да уж да! И уж и мне как с вами поехалось. Всё моё здесь благодаря вам.
    -- Да это моё – благодаря тебе! – Я, как стал тебе тут всё показывать, всю езду по-новому осмыслил… Ну и прохватил. А уж как бы хотелось на знаменитые великие трассы слетать. И там проехать… -- хорошо!.. Но ведь без начальства лететь… -- никак!
    -- Но – спортивный принцип, Валерий, спортивный принцип! – Кто выиграл, тот впереди…
    -- Аня, а когда это принципы у людей не замещались бы соображениями целесообразности?
    -- Какая уж целесообразность! – Сильнейший же должен представлять…
    -- …Сильнейший… -- он должен представлять самому себе, что он должен. А он должен – что? – Он должен становиться ещё совершеннее. Также, как и не сильнейший. Вот это мы, Аня, и должны. Сами себе. Если сможем. А то, что нам должны или с нами должны сделать… кто-то, …это, как выйдет… Поэтому, Аня, ты останься здесь, задержись на несколько дней. Поживи тут. Подкатайся. Эти тренировки, сразу после больших соревнований, да ещё и на больших склонах, они – сверхценны. Да ты знаешь. Я тебе, правда, компанию на все твои выходы на гору не составлю: работа; зато дам тебе свой ски-пасс, он на все подъёмники здешних мест, -- накатывай!
    -- Так он же именной!
    -- Так и хорошо: кто заглянет, а там моя морда, -- и все с благодушным почтением… Да что там, фото в ски-пассе, Аня, тебя саму увидят-узнают, -- все калитки распахнут! Ты же чемпионка, Анька! А в наших краях почитают мастерство…
    -- А этот, «истребитель»?
    -- А? О! – Он давно уже… перевёлся. Не работает с людьми. У него другие подъёмные механизмы. – Камни, железо, и платят побольше… Останься! Южнее снега нет уже. А здесь как раз и северное сияние…

                ……………………………………………

    …И сияние!.. Следующие дни – солнечные, а ночи… -- ночей нет, только и солнца нет, и когда нет солнца, в небе иногда сияние. А оно приходит неожиданно, и не знаешь, ждать ли его. А оно возникает иногда на несколько мгновений только, а то приходит и не уходит, не уходит всё, и всё оно разное: меняет и меняет свои размеры и узоры полыхающие. И смотри тогда на него, и смотри. 

    А солнце…
    …А солнце вместе со всем, что под солнцем, в сплетении ослепительности общего пространства. (Очки с самым плотным фильтром надевать надо.) Неохватные взглядом просторы безупречно белых склонов. И!.. – гоняй и гоняй… Произвольные спуски… И работа на рельефе… И бугры, бугры…
    …И солнце! – Кругом и вместе с цирками, с вершинами, пиками, куполами…
    …И что-то вроде вечера: горы сверху в солнце, а в долине синь… И я в долине оказалась… «Апрэ-ски», однако!.. Что-то меня сюда вело. И привело. Это окраина города. В синем свечении вечера в глубине долины – церковь. – Светло-синим тоже аккуратно покрашенный барак, над его одним концом – вышечка: колокольня такая, купола на ней нет, просто коническая вышка. Крест на ней. В оградке скромненькой во дворике малый какой-то в серой одежде с чем-то копошится, занят, на меня не посмотрел. И пожалуйста, проходи-заходи-входи. – Нет, сзади ко мне незаметно этот в сером – и подаёт мне большой кусок материи с длинными завязкам и ещё косынку. Молча протягивает. Соображаю: я ж не по форме для церкви, в штанах. А нужна (вспоминаю) юбка. Обвязалась, повязалась. И (в таком цыганистом, наверное, виде) прошла-вошла…
    В храме-бараке никого, пусто и темно после света гор. Но светятся редкие свечи или лампады… И… присела бы, посидела: «укатали «сивку» крутые горки» -- не присядешь, ровный пол. – Стой, давай! («Интеллект стопы».) Стой, размышляй, чувствуй… Стою. И сразу всё и размыслилось, и почувствовалось. Сразу всё… Душа в пятках и душа над горами. То, что прокрутилось программой этих дней, этих главных гонок, -- и думать не думай ни о чём, а только дисциплина стартов есть всё – суровая гражданка-дисциплина, которая заняла тебя всю полностью плотно без свободных в тебе мест, и ты и есть она, эта «гражданка», со всей своей душой и с интеллектом. И дум у тебя нет твоих – своих…
     А они – были и есть. Теперь явились, вот … Здесь сейчас. Сразу все. Про всё… А про что? Дисциплина жила в тебе и была тобою, а думы и видения крутились роем, как мухи вокруг лошади, а она знай себе свои дела лошадиные делает, так, естественными движениями между прочим от них отмахивается.

    …Вздор какой! – Какие мухи? Какие лошади? – Думы-воспоминания…

    …Всё сразу, всё разное. Всё вместе…

    …Ослепительно сияющее и тёмно синеющее.

     То, что недостижимо высоко, и то, что в глубине такой, что никакого падения не хватит.
 
    Подвижное и неподвижное… Огромное и маленькое… Сразу – всё. Всё со всем… И – дух захватывает от слияния всего со всем… Но и одновременно – тоска мечты о таком общем слиянии и осознания невозможности его. Но и иллюзия достижения этой мечты и счастье его обретения. Или иллюзия счастья?..

    Спуски на солнце и спуски в тумане… Колочение лыж по склону, подпрыжки и прыжки в огромной скорости в ослепительном сверкании безграничных гор… Или теряние всего в полной невидимости тумана, в обступившем тебя едином «ух!», а тебя – нет, ничего нет, что было и могло бы быть… Ни массы, ни скорости… Но… -- выщупывают лыжи склон и находят новое скольжение.

    …Счастье и несчастье. Несчастье судеб, несчастье жизней, потерянных и заполнивших мерзлоту здешнего края. И счастье!.. – наше счастье сейчас, -- здесь, над безупречно праздничной белой красотой этого края.

    Это всё сразу вдруг, вспомнившись, вспыхнув, снова зажило во мне всеми чувствами. Всё, что делалось, происходило, слышалось, думалось в эти дни «мероприятия», всё вдруг вспомнилось и вообразилось. Вперемешку наперебой.

    Вздох, взлёт, полёт, приземление. Снова взлёт… Упоение пением лыж. И их пляской… А всё – что? – Обычное дело, никакой поэзии. Для нас-то.
    Присутствие-присутствие-присутствие на трассах. Отсутствие в остальном мире… А здесь, на склонах-трассах… -- джазовое бешенство. – Ничего себе, придумала, -- почему джазовое? – А абсолют ритма вдруг сменяется синкопой, и вдруг  -- катастрофа броска, улёта, и всё это – ритм, синкопа бросок-улёт -- гармония потери высоты и обретения высоты. Высоты совершенства…

    Неистовые скачки по склонам гор и небесный покой высоты склонов и вершин.

    Чистота высоты. Высота чистоты…

    И концентрация стартов и деконцентрация себя в себе, отсутствие себя в себе и в мире… Нет меня, нет…

    …Анька! Ты что! Как «нет»? Мы с тобой проехали и приехали! Мы с тобой спуск… Нюра!..
    Юрыч рассказал: «Заповедь автомобильного гонщика перед стартом: «Всё проверить, обо всём забыть!».» -- …Когда тогда на старт спуска приехали (а раннее время ещё, серое, грустное), Юрыч, -- а он мне помогал в этом старте как тренер, как сервисмен, -- он тут как раз мои лыжи спусковые, когда мы их в стартовый городок привезли, циклил, полировал, доводил окончательно до стартового состояния, он меня спрашивает: «Где эти лыжи стояли в эту ночь, сейчас, перед стартом?» -- «В хранилище с лыжами сильнейшей группы, заперты там были в их шкафу, -- отвечаю. – Мы же вместе их оттуда забирали, ключ ещё искали тогда.» -- «Ну да, -- сказал…» -- А потом, после уже всех финишей рассказывает: «Там на верху перед твоим стартом готовлю лыжи и вижу: одно крепление закручено до упора, а другое до единицы откручено. А мы-то с тобой перед хранилищем их регулировали, когда готовили. Вот ты бы улетела с одной-то лыжей. Следи уж за инвентарём-то!..»
    А что тут скажешь?..
    Но, Аня!.. Мы спуск проехали, мы всё проехали, проехали!.. И приехали… На каком месте?.. На своём месте, на своих местах, туда, куда – «всё отдам, не пожалею» и ещё чуть-чуть больше, чем всё, -- и отдала, и получилось -- и отдать и сделать всё так хорошо, как только и моглось и ещё чуть-чуть лучше, чем моглось…

    И яркий, яркий, яркий Анатолич! Явился. На горе. Мне на горе. И он и тут, и вот он там… А как подкатишься? А и подкатывалась. И что? И ничего. Не замечает. Свои дела у него, свои люди. Меня – нет…
    Но лыжи, лыжи, лыжи, лыжи… Мчатся, бьются, колотятся, преподлелают и летят. А остальное – мимо, мимо, как нет его, остального.
    Но ночами был покой. Без задних ног. Где и пребывала душа. В пятках, как положено. Раздваивалась и по пол-души в каждую пятку. Раздвоение личности, она же душа. И – сон… А днём были лыжи. Катятся, мчатся, бьются, колотятся, приподлетают, летят, трепещут, звенят… Да ничего они не трепещут. – Чёткие косые, бескомпромиссные нырки в крутизну… Ну, да, да, не везде ровно на трассах. Наоборот-то, неровно, то есть, -- везде. Но лыжи, лыжи…
    А что под лыжами? А что? А то так и не знала бы, что, когда б не разговоры над душой. Случайные. Чужие. А так и не знать бы, что под счастливыми нашими лыжами, под плясками лыж, под танцами ног, -- так и не знать… Как сказал кто-то в том доме, где меня приютили в эти дни. – «Хотеть не знать – активная позиция: хотеть не знать!» -- А я хочу знать. Активно.
    А кто они, эти люди? Окружившие меня такой заботой в эти дни. И обслуживанием. Которые привели меня… к чему? К успехам! Которые (мои успехи!) зафиксированы в протоколах результатов соревнований. Которые мы, Аня, повезём и привезём. В Город. Да они уже, наверное, пришли на комитет. И, значит, отработали мы поездку. Аня!
    А я почти и не смотрела на людей, которые меня окружали. – А если бы не они, этих соревнований у меня бы не было! -- Ну да, стеснялась. И концентрировалась на своём. Но, оказывается, вслушивалась невольно в то, что говорилось. И, оказывается, это меня страшно озадачило. Трагическими тайнами здешних долин…
    Хозяева дома… Муж и жена. Ровесники моих родителей. Кто-то из них учился вместе с кем-то из моих родителей. А они тоже – врач и горный инженер. А кто – кто?..
    А про своих родителей что я знаю? Знаю себе, что независимость свою удерживать надо и поддерживать. Суверенитет. А почему так надо? И почему я знаю, что надо? И что такое моя независимость? Ну и ладно, независимость, -- побольше интересоваться-то родителями можно бы, -- а? И жалеть… И деньги бы в семью зарабатывать. А то что? – Ну, ладно, сейчас, благодаря результатам, билеты к отчёту примут. Может быть. Дорогу оплатят, значит. Это ж не заработок…
    …«Тараканьи бега…» -- Это мать. Про наши спортивные страсти и старания. Хотя она она это говорит не категорично, а только иронично. Лёгкий скепсис… -- «Но не стреляют!» -- Это тренер Анин. – «Аня! – кричит он, -- мы своими «тараканьими бегами» и «полётами саранчи» показываем народам мира, что есть в мире свет. И те, кто очень серьёзно занят очень серьёзными, совсем не «тараканьими» делами, они могут поднять голову от своих серьёзных дел и посмотреть на свет, и увидеть, что серьёзные их дела в очень многих случаях, всерьёз, – очень не те, которые нужно делать… Ну, восемьдесят пять процентов серьёзных дел их такие, которые делать нельзя, потому что – преступные, греховные… А они поднимут голову, увидят свет, которым ты им светишь, и… может быть, перевоспитаются. И Мир тогда, может быть, будет спасён… Так что делай, что делаешь. Пока делаешь» -- Так говорит тренер Анин.
    Как же мне не хватает всех моих! Домашних. Свечика. Тренеров моих, Петровича, Михалны… Но – Юрыч, подарок! Как бы без него?.. А сам каков. Вот – герой спорта. Настоящий.

    А Анатолич! Опять красиво и бесшумно и легко вкатился в мои воспоминания. А на меня, как каменным холодом ущелья дунуло. Да и что же это у меня мои воспоминания-размышления совсем не церковные!..
    А тут и снова вдруг тоска несносная от осознания недостижимости соединения всего со всем…      
 
    -- А вы можете и присесть. Вот ведь скамейки у стенок. – Этот в сером, в тёмно-сером, что был во дворе, теперь что-то делал вокруг и рядом в полумраке бесшумно и невидимо, или это я не видела и не слышала, а он тут что-то своё нужное делает, порядок, может быть, наводит.
    А скамеек я и не заметила.
    -- Присаживайтесь. Устали же. «Укатали сивку крутые горки» ведь…
    А мне что сказать?
    -- Но вы пришли… к нам… Здесь ведь в городе новый храм выстороили, большой, красивый, служат уже. А вот к нам… не зарастает народная тропа. Идут к нам. И вот и вы… А наша церковь самодельная, из барака сделанная. «Барачной» архитектуры. И сделали ещё тогда, когда ставить церкви нельзя было. Но… -- вот. Это сейчас храмы модны. А было не так. И в нашем храме всё сделали сами обитатели здешних мест. Те, кому это очень горячо понадобилось. Всё-всё. И убранство, и иконы писали – всё свои. И потому нет здесь никакой дорогой утвари, а всё скромное. Но всё душой человеческой дышит ко Всевышнему устремлённой. А как же ещё?.. А вот в том конце барака… -- храма нашего, там отдел истории.
    -- Истории религии?
    -- Истории жизни здешнего края. Истории смерти… Истории погибших и погубленных. Памяти… Памяти… История, она много в каких краях ой какая невесёлая. А, может, и везде. И вот у нас. Трагичная… А религия… она во всём. Если совесть есть…
    А вас я видел в соревнованиях, все старты ходил смотреть; я ж лыжный человек, сейчас всё на сноуборде гоняю. И вы очень, очень… А наш-то как, наш-то всё повыигрывал. Герой, герой! Его же теперь в сборную должны включить… На награждение, на церемонию не смог, вот, я попасть, посмотреть. Ну, туда не попадёшь…

             …………………………………………………..

    А на церемонии и я не была. Не попала. По глупому недоразумению связанному с моей стеснительностью. Я же стеснительная… И – тоже не попала!

            ……………………………………………………

    Обезлыжевшие склоны…
    Тепло пришло. Снег – каша. Красивая – сверкаюшая, ледяная.
    А вечер не обращается в ночь. Эта «не-ночь» вечера-утра выбрасывает на небеса покрывала беззвучной цветомузыки. Не укрывают они, не одевают небо – только размахивают одеялами-покрывалами света невидимые полярные феи, пытаясь стелить постель небу Севера…

           ………………………………………………………

    На домашней «церемонии» поют. Песни. То одна, то другой. Не протолкнуться исполнителям. Все всё интересное и разное поют. И слушателям не протолкнуться. В доме битком. Юрыча чествуют. И меня – меня тоже! – И мне хорошо. А я забилась в уголок, комочком сжалась себе. А песни… -- одна другой диковинней…
    …Есть большая автомобильная дорога через большую горную страну. (Это повествование песни.) По дороге шоферюги гоняют грузовики. А среди всех самый отчаянный и лихой – Костя. И там работала прекрасная девушка Рая. Водителем тоже. И Костя в неё влюбился и признался в любви. Но суровая Рая была, посмотрела на Костю с улыбкой и сказала, что когда его грузовик перегонит её машину, тогда Раечка будет твоя. Только так. А грузовик у Кости большой и тяжёлый, а у Раи машина подинамичней. Так надо понимать… И Костя потерял покой. По увалам и трудным дорогам искал машину Раи. Чтобы перегнать. Нашёл. Погнался. Ни увалов, ни ям, ни обрыва в ту минуту шофёр не видал, миг за мигом всё ближе и ближе грузный грузовик Кости быструю машину Раи догонял. Поворот, и машины сравнялись, залетев на высокий увал, Костя крикнул в окошко: «Эй, Рая!» и на миг позабыл про штурвал… Ну… и тут грузовик Кости, как грозная птица… улетел в обрыв, в пропасть, в реку… На могилу ему положили вместе с фарой помятый штурвал… -- Такая большая трагедия большой любви. Поёт про неё – а аккомпанирует себе не как все на гитаре, а на гармошке наигрыш выводит тихонько, и мелодия простенькая, но очень он её проникновенно вырисовывает вместе с пением своим… -- поёт парень, который тоже гонялся в этих соревнованиях и квалифицировался в спуске и в супере очень близко и впереди основной молодёжи… Но Юрыч, конечно, …звезда недосягаемая. А парень этот (а его, оказалось, самого Костей зовут!), певец этот с гармошкой, он постарше остальных тоже, а приехал откуда-то очень издалека… В стартовом городке спуска, -- а я туда поднималась на старт мужчин, сама помогала Юрычу, как и он мне: лыжи-шмотки его возила, -- и там наверху – а кругом пацаны-участники волнуются, морды у всех малость серые: ну, спуск же; и погода портится стала – я услышала, как этот Костя говорит кому-то рядом: «Спортсмен всегда стартует. Если спортсмен, – стартует всегда!»

             ………………………………………………………..
       
     Остановите музыку! То есть, пение. То есть, остановился сон. Про совсем недавнее былое…
 
    -- Что вы будете на завтрак?..
    -- Слона!..
   
    …Девушка-стюардесса развозит еду. Так уютно и глубоко разоспалась в кресле у окошка притулившись. Так тепло в самолёте сделалось. Так хорошо-то, хорошо мне… и – внезапно навскидку – оказывается, так хочется есть!..

    …Удивительное дело: повиснуть над высотой! И как будто так и надо. А высота-то!.. – Удивительная высота.  Она – глубина страшной бездны. А можно смотреть в неё, в бездну, как в дальнюю даль. – Вертикальная даль! Смотри-любуйся, будто так и надо. И очень она далёкая. А весь необозримый простор страшно далёкой глубины – зеркало. В котором везде солнце. Смотреть в солнечное зеркало невозможно. Но я надеваю самые тёмные очки, чтобы – смотреть. А зеркало противопоставленное солнцу – это много зеркал, и много в них солнц, и зеркала составляют бескрайнее зеркало из огромных кусков и из маленьких. Из зеркал торчат частые щетинки. Это леса в талой воде. Половодье. Весна!
    А внутри самолёта, висящего высоко над весной, -- свой тёплый уют. Он пронизывается через окошки тоже солнцем, захватившем весенний Мир… Свой самолётный мир. Своё население. На две примерно трети это молодые красавцы удалые. Одинаковые. Кто такие? Нет, они не в форме, одеты по-разному околоспотивно, роста разного и даже и обличья, но… -- одинаковые. Цвели улыбки, но не убеждали не исполнителей, не зрителей, а убеждала одинаковая в лицах грусть-тоска отсутствия в этом мире. Одинаково цветут улыбки на не-весенних лицах, как мелкая травка на угрюмых камнях крепостных стен. Эти ребята… – кто они?..

                -----------------------------------------------------------
                ---------------------------------------------------------

    Хорошо!.. Город, дом, жара, через жару (а лето дома уже, а я утеплённая, как «зима-лето-попугай»!) ввалиться в жилище своё, затащить чехлы-баулы, разложить и… -- жить дальше. И загрустить.

    А всё наполнено весной. Трамплины не дотаяли ещё. Повсеместно еле слышный шёпот таянья. Сопливые и усталые весенние ночи. Шелест капель… Ни лыж, ни палок… всё расслабленьем лени полно… Стихи почти, высокопарно. А как сказать, как не стихами?.. Может, поработать над рифмой?

    Но!.. – ничего нет. Ничего, что было. Не стало ничего. Ничего нет… Только весна.

                ……………………………………………………

    -- Чего стоишь, чего молчишь, как дуб у лукоморья?!
    -- ???
    -- Вперёд!
    -- ???
    -- Вперёд – впереди. Раз сейчас дома, занимайся! Пока на месте, -- интенсивно и много. Для чего – потом разъяснится. Каждый день с утра – план мечтаний на день: расписываешь дела по неизбежности и ценности. Каждый вечер – на перспективу. В Интернет входи быстро и осторожно: чтобы не задеть за не свою информацию и не впутаться в неё… Тренировки замени кроссами, и не каждый день. В школу захаживай… Давай! Вперёд… Пока мать не окружила тебя… облаками сомнений.
    -- ???
    -- Тараканы, бега… Выбор профессии… Смысл жизни.
    Отец молниеносен, как непогода. Весенняя тоже. Вихрь. Окатил холодным, толкнул, поставил на место.

               …………………………………………………..

    Нехотя…
    …Да что там, нехотя: из глубокой пытки отвращения – да как и вообще из дома выйти, вывалиться сумела?.. – очень нехотя делаю шаги. Шаг и шаг. И шаг, и шаг, и шаг… Не бег: какой там бег… Ковыляю и плетусь… Всё-таки бег, бег, но как отвратительно-то всё! Моё это «бегство». Беготня… Ладно, Аня, ноги подставляй. Шаг и шаг. И шаг…
    И не жара никакая, а холодрыга и пасмурный мрак, и никак не согреться… Хотя одета тепло… Бегу. Противно. Противно. Но! – бегу же… Значит, -- бегу. Значит, противность переносима. И бегу. И согреваться начала. Кажется. А то всё никак было не согреться. Согреваюсь помаленьку. Беги и бегай… Анна! А то ты… что ты как-то что-то… -- как не знаю, что. – А что? А я бегу. Бегу-бегу-бегу. Нормально. Разбежалась… «Прибавить…» -- Нет. Не буду прибавлять… Не часто, не спеша, по чуть-чуть-чуть-чуть-чуть-чуть-чуть бежать-бежать… За шагом шаг. И на ходьбу перешла. Прогулка. Как бы. – Как же! – Прогулка… Не долго ходим, снова побежали. Побежали и бежим. И долго, и спокойно. И – пошли… И – побежали… Долго-долго. И – долгая потом разминка в затишке, в сторонке от всего. Тщательная. Себя любя… И… -- дальше побежали, дальше…

     Петрович: …Успокаивайся после своего сезона. Такого сезона. Такого нервномобилизованного и скоростного. – Бегай кроссы.
    Я: Послесезонная реабилитация.
    Петрович: Да. В состоянии послесезонной депрессии…

    Дверь на базе на Пупке приоткрыта, из темноты внутри каморки в приоткрытости двери угадывается светлое небо, и пролетают капельки с крыши: это тает ледяная крупа прошедшего только что недолгого града.

                …………………………………………………….

    Свечик: Нравится? – Занимайся! А дело большущее. Физика! Современная! Уж какая-раскакая. Чудеса на чудесах. И всё работает на индустрию, на инженерию самую-рассамую – пожалуйста! И всё понятно, как… Но вдруг физика и физики бурно пришли к непониманию своего понимания физики. Физика вдруг уже не понимает, чем она занимается. Но – обильно кормит идеями и технологиями индустриальную цивилизацию… У которой главный едок физической инженерии – война. К сожалению. Оружейные технологии…
    А физика, если сумеет разобраться в своих сомнениях… -- А должна суметь… И если… -- сулит и обещает немыслимую – дух захватывает! – инженерию для жизни. То есть, энергетику и – ещё больше, ещё интереснее – взаимодействие с материей и информацией без энергии!
    Займись!..
    Или займись людьми. Они не воспитаны. Они не могут наслаждаться подарками жизни, природы и науки. Они пускают эти подарки на уничтожение себе подобных и природы. Поэтому, может быть, займись не физикой, а… физическим воспитанием. Воспитывай. Значит, делай, что делаешь.

    …А окно открыто. А за окном то дождь, то снег, но и не снег и не дождь уже, а новое тепло, оно растворило снег и отогнало дождь; окно открылось во внешние пространства из пространства книг, из небольшого пространства забитого сгущенной информацией, сжатой в абсолют интнресности… А окно открыто… В безграничное всё, что бывает и не бывает… А я давно вылетела в окно. Ночью. Наедине с весной, в одиночку. В безграничное всё, которое состоит из шёпота. Пропитано шёпотом. Который сочится из всего каплями. Капли составляют шелест. Шелест составляет тишину. Тишина составляет всё. В тишине всего в безграничном нигде или где-то живёт вой машин таинственных инженерных сооружений. Гудки, запахи. Завывают, взывают, зовут далеко и в далёкую бесконечность, туда, где меня нет. Где меня не хватает. Где мне нестерпимо мечтается быть. Куда везут колёса, несут крылья по воздуху и по водам несут самостоятельные корабли… Индустриальных шумы трубят и гонят в побег, в полёт бродяжничества… Но тишина для шумов неодолима. Они гудят и грохочут далеко и близко, но тишина независима от них и живёт своей независимой неодолимой жизнью, в которой еле слышен только шепелявый шёпот ночи весны. А больше нет ничего.

                …………………………………………….

    …Ничего нет. И нет меня в этом «ничеве»… В «ничеге». Нет. И этого «нет» тоже нет. Нет ничего, пропало. И этого «пропало» тоже нет. Потому, что не было никогда. И этого «никогда» тоже…
    Анька! Как – нет? Есть бег. Есть весна. По которой бег и от которой ноги промокли. А у бега и у весны есть ты. Иначе, кто бы бегал? А у тебя, Аня, есть с собой запасные носки, которыми ты заменишь промокшие, когда переобуешься.

                ……………………………………………..

    -- …Смотри в экранчик. Девочка, видишь. – Её слаломы. – Видишь, заходит выше канав и едет чуть-чуть выше общих канав. Иногда коротко ухает в эти канавы и тогда, используя это «ух», выстреливает в канавах, ускоряется… И выигрывает у всех всё.
  Сильнейшая в Мире.
    -- Я тоже также стараюсь.
    -- …Смотрим в экранчик. Ещё. Девочка тоже. Правда, старается также, как та. Это – ты. Твои слаломы. Твои друзья с Севера прислали. – И даже и получается у девочки, и даже и выигрывает девочка что-то там!..

    …У Михалны на базе на Буграх. Вдвоём. Прибежала. Носки сменила. Видео смотрим. Наша тематика.

                …………………………………………………….

    А -- весна. Она несётся в лето. Вот окно и вот весна-лето. Весна в окне. Лето у весны пока не получается, но она дело знает. Листья деревьев, листочки зелёненькие – очень аккуратненько сделала весна. И капельки воды на листиках, ну… -- идеальны. А воздух весны заплывает в каморку. Ударяет и господствует. Как толково сделала весна весенний воздух. И при нём ветерки и ветры, дожди и дождички. И запахи простора. Пространство запахов!.. И… -- бросить себя на ветер! На её ветер. – И весна при мне, и я при весне. И возношусь на весне невесомо.

                ……………………………………………………..

     Ни-чо-се-бе! – Это ж пропасть и падение в никуда. Как рулить?!. – В этом «никуде» по падению белой бездонности простора этого «ни-че-го». – Рулить!... А в белой дали глубины падающей и упавшей бездонности – ниточки-иголочки-щетинки на ярко-белом: специальный слалом это. Трасса. Моя трасса.
    Но не аккуратненькие канавки после лыж конкуренток из элиты тут. – В те-то канавки лыжики вставь, как в рельсики, доедешь туда, куда все. Ну, …чуть позже. Но да и в рельсики эти попадать искусство – ой какое!.. Но не та трасса – моя трасса! -- Моя-то трасса – это в белой невидимости рваные ямы неожидаемой глубины, негармоничное гофрэ неуступающих уступов канав, накатанных проехавшей толпой носорогов, рвущихся в финишный протокол… Но тоже, Аня, – повыше-повыше падений в ямы и независимо от канав, вдохновенно-уверенно. Невесомо. Но уж ухнешь если в общую яму, -- пружиной нажимай, выстреливай, ускоряйся!.. – Мой слалом. Это – я…
    Щетинки-ниточки-иголочки – белая пропасть, прекрасная даль. И близь вплотную под руками-ногами, бой без правил: тяжёлые флаги – бокс-бокс-бокс, брэйк, бокс-бокс и кикс-кикс, ноги-ноги, ноги-лыжи – пляска по бескрайнему, падающему из-под ног, рингу скорости…
    И ехать-ехать – бесконечно. Здесь-здесь и там-там – сразу. Здесь и сейчас и там и потом и – сразу! Вдали-вдали, вблизи-вблизи, …бокс-бокс-кикс-брэйк-скольжение-падающее-резаное… Скольжение-падение-в-скольжение… Ход-ход-ход!..

    Вынырнула? Из грёз…

               ………………………………………………….... 

    …Что лыжи, что всё лыжи, Анька! Покаталась, и хорошо. И забудь. Нет лыж…
    И ладно, и ладно… Но лыжи, лыжи… -- лыжи – всё!

              ……………………………………………………..

    Михална:  Смотри-ка, ты-ка! – Едет!
 
    За нашими спинами Петрович и толпа. Неслышно и молча. Наши. Лица голубые. На голубых лицах голубые сполохи от экранчика. Смотрят. Нашу тематику.

                ……………………………………………..

    И никакого спорта. И какая прекрасная дама! Осанка какая. Элегантно идёт как. И быстро. Но никакого в ней спорта. Надо подбежать обогнать, посмотреть с другой стороны, спереди, то есть. Любопытно очень. Лицо какое у неё. А так, невзрачная неспортивная одежда. Прикид, то есть. Но как несёт её она, одёжку-то, изящна-то как. Вот это… -- это Нинка!.. Дама оказалась Нинкой. Нинка оказалась этой дамой -- не дамой, а …просто с великолепной осанкой и расслабленным лицом… телепает девица.
    Она (непринуждённо): Куда?
    Я: Экстернат. История. Неделю учила.
    Она: Неделю? День – много. Пол-дня – вся история. Вечер…  тоже даже жаль тратить. Ты же живёшь в ней, в истории. А она повторяется и повторяется. Двоечница-второгодница – история эта твоя. Кто из вас кого должен учить?
    Хохотнули.
    Она: И кто тебя будет иметь? Валентина Ивановна, козлиха?
    Я: Козлиха? – Коза!
    Она: Ты не понимаешь. – В школу же не ходишь. Тоже двоечница.
    Хохотнули.
    Я: А ты как? Что?
    Она: Поживаем. Выживаем. Бегаем… Бегаем, Аня, бегаем. Как-то я тут резко разбежалась, раскатилась… С твоей подачи.
    -- А какая такая моя подача?
    -- А привела ты меня в нужное место.
    -- А ты сама искала это место.
    -- А ты-то – адрес знала… И, знаешь, нравится мне то, что делаю. Душа поёт. Оттого и бежится… А знаешь, Серёга твой по твоим стопам пошёл. Теперь, считай, -- по нашим.
    -- А почему он мой-то-то?
    -- Ну… твой… Он теперь в легкой атлетике.
    -- А что делает?
    -- А всё. Бежит, «прыжит», «мечет»… А красавец! Он же и вырос. Ты его когда видела-то? И, вообще, наших кого-нибудь. Ты же заездилась по чужим странам всё теперь!
    Нинка сама теперь оказывалась красавицей. И, наверное, выросла. А лицо… -- была же активно некрасивой дурнушкой. И держалась тоже всё пригнувшись. Когда? Ну, когда?.. Ну, вот, даже в ту нашу встречу, когда она попросила отвести её к лыжникам-гонщикам… Но и тогда, правда, лицо её, когда она меня про лыжи спрашивать стала, как будто… возвысилось и осветилось. А было серым и прижатым… Я вспомнила, я помню.
    -- Ты сейчас что? – Спросила она.
    -- Бегаю…
    -- Вместе побегаем?

                …………………………………………….

    Валентина Ивановна:  Что?!
    Я:  История…
    Валентина Ивановна:  Дискредитировать?
    Я:  Наоборот. Аккредитовать.
    В. И.:  Но ты говорила о несостоятельности исторической науки!
    Я:  Нет-нет. Это, как взяться. А как взяться, так и получится: история истории… или история исторических мифов, или мифическая история… Или «не может быть в условном наклонении».
    В. И.:  Мифология в истории важнее фактологии. Мифы – это то, как люди и народы воспринимают прожитую судьбу. А для них важнее…
    Я:  Во-во! Извините! Навоспринимаются мифов и пойдут по-новой, как всегда.
    В. И.:  А как всегда?
    Я:  Крушить. Войнами, революциями. У них же, у людей, у народов, у правителей – матрица на будущее. Матрица – от мифов!
    В. И.:  Ну, а ты бы что..?       
    Я:  Я? Извините! Я-то бы устроила международный институт теоретической и экспериментальной истории. Вон, у нас – «Город-18» какая территория, возможности какие! – Чтобы исследовать и моделировать – «истроия в условном наклонении!» -- исторические процессы и события. Разрабатывать и пробовать. Давать рекомендации тем, кто управляет историческим процессом. Руководителям народов и народам. – Считается же, «народ – творец истории»? -- Чтобы не напортачили, делая реальную историю. Сориентироваться в плохой прошлой истории и сделать хорошую будущую.
    В. И.:  Это какая тебе прошлая – плохая?
    Я:  Если такие потери, чего ж хорошего?
    В. И.:  А слава!
    Я: Слава? Слава мёртвая. А жертвы… они ж живые… Были.
    В. И.:  Это с чьего голоса ты всё поёшь, девушка?
    Я:  Сама выдумываю.
    В. И.:  И это где ты такое выдумываешь? – Носишься всё по вражеским территориям!
    Я:  А, вот, например, на подъёмнике поднимаешься между спусками. А горы кругом. А подъёмник кресельный. Расслабляешься в кресле, размышляешь. Кресло в воздухе болтается-висит. Воздух холодный. Подъёмник остановился. Сломался или что. Висишь неподвижно. Любуешься пейзажами. Мороз, ветер сифонит. Дубак. Когда подъёмник поедет, неизвестно. Всякое тут в голову приходит. – Такова спортивная жизнь… На любой «территории».
    В. И.:  Красиво жить не…
    Я:  …Ну, извините за жизнь, Валентина Ивановна!.. А по трассам сверху потом – ф-фю-ю, ф-фю-ю. Вниз. – Скорость. Ветер. Свистит. Такое насвистит…
    В. И. (мрачно):  Насвистел уж.
    Я:  А что уж – «уж»! – Восемьдесят пять процентов всех стараний Цивилизации – индустрия истребления. – Вооружений, то есть. «Оборонка», у нас называется.
    В. И. (с возмущённым недоумением):  Это откуда?!
    Я:  Официальная статистика. И они же, эти продукты индустрии, должны же ещё и – ба-бах. Пиф-паф. В каком-то пятом акте. Или в четвёртом? «И вы покойники.» «…Чёрные силы роют миру могилы.» -- Мне рассказывали, песни за мир были, давно, когда за мир боролись.
    В. И.:  Кто рассказывал?
    Я:  Адреса, явки? Источники не выдаём!
    В. И. (довольно понуро):  Да… «Поджигателям войны мы приговор свой подписали…» -- Были песни…
    Я (что-то я разошлась):  Все нахватались мифов – клише – из прошлого, сформировали по мифам матрицу из прошлого в будущее и штампуют по ней историю дальше вперёд.
    В. И.:  Вперёд. Вперёд и надо. А история позади. И в безусловном наклонении.
    Я:  И в мифах. Было и прошло. И по мифам и карта составлена. «Дорожная карта», называется. Это она позади «дорожная», а впереди – бездорожье. И как по той карте ориентироваться? На будущем бездорожье…
    (И что-то я стала «скисать».)
    В. И.:  Какую оценку я должна ставить за твой ответ?
    Я:  Пять с плюсом. (Снова взбадриваю себя.) Полнота знаний соответствовала вопросам…
    В. И.: …Ответствовала… Знания знаниями, но характер оценки исторических…
    Я:  …Оценочный критерий не должен учитываться в оценке…
    В. И.:  …Кто сказал?
    Я:  Я…
    В. И. (пауза; тяжёлая; грусть):  Пять. Без плюса хороша.
    Я:  Мне людей жалко. Мне и денег жалко. На что уходят – деньги и жизнь людей? На средства уничтожения. Один даже танк – он же дорогой! – Сколько вместо него лыж можно сделать. Сколько счастья людям… Мне жалко.
    В. И.:  А мне тебя жалко.
    Я:  А мне всех…

                --------------------------------------------

    -- Задача игрока оказаться на пути мяча. Раньше, чем мяч туда прилетит. – Это Анин. Играем в футбол. Любимая поляна, воротики самодельные небольшие. Играем без вратарей. Тот, кто в воротах, играет, как полевой игрок: руками не играет. И за воротами – игра. Всё, как всегда: режемся в бесконечный футбольчик. Режемся. – Неистово несись туда, куда мяч прилетит, чтобы быть на его траектории и успеть с ним не спеша разобраться, а не тянуться за ним из последних сил второпях, -- проповедует дальше Анин.
    Это то, о чём мечталось, а тут вот оно, и как будто оно всегда, -- вечное лето! Это лето, оно – весна. Оно – восторг весны и праздник лета. Такой праздник из зелени листьев, через которые голубизна неба, и через всё, через зелень, голубизну, траву, землю, наши ноги, которыми мы пытаемся финтить с мячом, и через мяч – солнце! Солнце через всё. И разве было когда-нибудь не так? Не было лета?! – Всегда так. Вечно…
    -- …Но и – тянуться к мячу неистово всегда, и когда и не дотянуться!
    …А мы и бежим неистово, и тянемся неистово, и вечный наш футбол весел неистово. Но меткие наставления нам прибавят игровитости.
    Играем все, кто сейчас собрался. Тут и прыгуны с двоеборцами, и горнолыжники подошли. Играем… и, как будто вечно уже играем и ещё вечно будем играть.
    -- Перерывчик! – Валяныч засвистел, остановил наше неистовство. – Футбольчик лучшее средство для вырабатывания «ситуационной готовности». Он нам назначен Провиденьем – всем спортсменам без разбора специализации. Это вырабатывает то, как и как быстро каждый может приспосабливаться решению задачи, которую бросает ему Судьба. Что в шахматах, что в танцах. Что в альпинизме, что в гребле. Что в математике, что в акробатике. – Придумать как, подладиться, исправить ошибки по ходу дела… Для горнолыжников – первое дело: что там на горе как сложится, а – иметь способность приладиться к любой нескладности – мгновенно. А для прыгунов? – Первейшее! Гладко-то на нашей горе только для зрителей, а для нас на горно-небесной глади столько шероховатостей внезапных. – Успевай реагировать!.. Ну, плюс ноги от футбола, ноги. Ноги становятся – во! А чтобы футбол всё это готовил, это должен быть футбол. Играть в футбол надо хорошо. Уметь. Учиться уметь. А чему учиться? Что такое футбол? – Бей-беги. Бить-бежать в футболе это – что? – Жить с мячом. Цирковой жизнью. Сейчас начнём…
    Валяныч, оказывается, притащил большую драную сетку со множеством мячей. Достаёт мячи и раздаёт. Мячи разной степени не-новости (потрёпанности, попросту; на каких свалках насобирал?.. воздух бы держали…), раскидывает нам; ну, уж кому какой…
    -- Исходное положение – полусогнутые. – Во всех спортивных играх, во всём спорте с прямых ног ничего не делается: не словчишь. Это я напоминаю вам вами давно усвоенное!.. Теперь первое упражнение: положить мяч себе на вытянутый носок стопы поднятой ноги… и опустить ногу, не уронив мяча…
    …Дальше: набросить мяч удобно, встать на путь мяча для себя удобно, вытянуть к мячу ногу, выловить его в пространстве носком стопы, положить на поле, не уронив.
    -- Это ж любовные ласки с мячом! – Кричат, -- Валентиныч!
    -- Да. Приручать мяч ласками. К любви. – Поясняет.
    -- А! А бить? А удары?
    -- А это уже – страсть!..
    …И дальше-дальше… -- «Чеканим!»… «Жонглируем!»… Ноги… Голова – «фут-лоб»: положить мячик на лоб, подержать… Послать партнёру… Цирк! Цирк! Цирк!.. И по полю потом катаем, катаем, катаем мячик ногами по-всякому между всего… И – ударить! Направить, послать… Фут – нога, бол – мяч; совокупление ноги с мячом в страсти удара… «И проводи в ударе мячик ногой и душой туда, куда мячику надо!» -- Ну, тренеры, ну, скажут, ну, придумают!..
    …И опять игра. Катай мячик. – Ха! – Мяч ещё получить нужно: от своих -- прибежать раньше всех туда, где он, мяч будет сейчас, и, быстро выловив его из пространства игры, убежать от других, катить, вести, финтить, бить. Или отобрать у чужих: вцепившись взглядом, вниманием, душой, существом всем своим в мяч (вместе с игрой вокруг), видеть, предвидеть, мешать-мешать-мешать имеющему – имеющий да ошибётся!.. – Готово, мой мяч. Катай, владей, сочиняй, куда, как… А противники ж мешают, вцепились в твой (в мой!) мяч кругом и рядом взглядом и существом, тесно (толково так!) обозначают свою вцеплённость ногами, ногами… -- Беги, юли, перепрыгивай, придумывай как, передавай, бей!.. – По-те-ря-яла…
    Свистнул Анин: «Перерывчик!»
    Уф-ф-фф!

    -- А бегать? Чтобы бегать – что? – Бегать!.. Но сначала – беговые упражнения. И главные первые – упражнения для расслабления: расслабление – базовое двигательное качество – способность расслаблять мышцы. – Не расслабленная мышца и сократиться как следует не сможет.
    Конечно, это не новое всё для нас, и сейчас мы, слушая Валентина Андреевича, пробегаем с полным расслаблением: мышцы смешно трясутся, роняем расслабленно руки, корпус, ноги… Валимся на траву, выключив мышцы… Анин продолжает с нами работать…
    -- Растянутость связок, сухожилий, мышц – гибкость, «гибучесть». – Нет гибкости – нет амплитуды движения. И – нет чувства движения. – Растянутые мышцы, сухожилия, связки обеспечивают чувствование положения частей тела и их движения. И неограниченную свободу движения обеспечивают. И силу движения: хорошо растянутое – хорошо сократится.
    И это тоже хорошо знаем: «тянемся» и гнёмся на разминках постоянно, но у Валяна повторненье, как мать…
    -- Теперь бежать… Не бежать, а – хорошо бежать. – Плохо бегать в футболе – жить зазря… Вы часто видели людей бегущих хорошо, красиво, так, чтобы залюбоваться? Среди бегающих вокруг? Догоняющих автобус, например. – Редчайший подарок встретить такое чудо… Скажут тогда: вот человек – бегун от Бога. Или от тренировки?.. Встретил девчонку в горах, бежит – загляденье: длинный вытянутый лёгкий шаг, совершенно рациональная техника. – А она с самого раннего детства там за козами бегает, а – канавы, буераки: перепрыгивать надо, ускоряться надо то вверх, то вниз. Вот и разбегалась – до божественного совершенства!..
    Так… Дополнительно. -- Растягиваем мышцы и сухожилия задней поверхности ноги… Чтобы их не порвать… Да-да-да, как в имитации полётной позы прыгуна. Тянем, тянем… Так… Готовы к спринту… С хода пробегаем… С места… Пятнадцать метров… Тридцать…
    -- Побегали… Играем дальше. Играем до гола: кто забил, тот выиграл!..
    -- Валентин Андреевич!..
    -- До гола…
    …И побежали… Кросс…
    Анин:  Добегиваем тренировку. Разбегиваемся и – рельеф, вы заметили? – разбегивамся и – вверх, как вниз, вниз, как вверх. И – прыгуны, прыгуны! – стараемся-работаем! – Кроссы – это то, что готовит нас ко всему…
    Анин:  И теперь ещё по ровненькому кругу медленно, легко – семь минут…
    Анин:  И теперь здесь в сторонке на травке ещё упражнения для расслабления…

               …………………………………………………..

    -- Мм-мм?.. Укатали горки крутую Сивку! – Это мать. А я:
    -- Не, нормально. С горками… С горами глухо пока.
    -- И ладно, может?
    -- Да ладно… Может…
    Мать:  Не круто ли взялась за нагрузки? Не только за спортивные.
    Я:  …Сейчас уже в охотку. А поначалу, после сезона, после зимы была лень. – Страш-шная!.. Колдует лень. Как раз на старте спортивных нагрузок охватывает романтическое состояние. – Лень. Колдует лень…
    Мать:  И ты?
    Я:  Я? Делаю всё по плану.
    М.:  И как же ты, бедняжка?
    Я:  Как? – Воля. Берёшь и действуешь, лень там, -- не лень.
    М.:  Нет… С ленью бороться не надо: она же своя, любимая…
    Я:  …Я не борюсь. Просто делаю, что надо делать. А лень уж как хочет.
    М.:  А не хочется же… делать…
    Я:  Нехотя и делаю. Потом расхожусь.
    М.:  О! Активность действия. Активизация действием. Пошла и пошло. В результате действия приходит активность к действию. Пошевелился – и пошло. И уже – обеспечение организмом активной деятельности персоны. Пошло и пошла. Телесная биохимия заработала на дело тела. И души. Адреналин, катехоламины, душа поёт, тело пляшет. Мы с тобой уже обсуждали подобное… И так и депрессии лечить можно. Встань пораньше и двигайся, врабатывайся, собирай себя…
    Но желательно иногда и разбираться – разбирать себя. Чтобы быть в состоянии собраться. – Временами устраивать себе периоды безволья. – Желательно только его не тренировать.
    Я:  ???
    М.:  Безволье.
    Я:  А как его можно тренировать?
    М.:  Праздновать. Праздновать безволье – не надо… Сейчас вот у вас – что?
    Я:  Межсезонье.
    М.:  Задача?
    Я:  Развитие качеств.
    М.:  Сила – качество, слабость – качество…
    Я:  …Слабость – как?!
    М.:  А что ж. Положительные качества, отрицательные… Всё – результат тренировки.
    Я:  А слабость разве можно тренировать?
    М.:  А, конечно: подтверждать и подтверждать самой себе собственную несостоятельность… Можно тренировать смелость, можно трусость.
    Я:  ???
    М.:  Если праздновать.
    Я:  ???
    М.:  Праздновать труса. Пугаться – нормально. Праздновать – нежелательно… Но пока, всё-таки, -- отдыхай! От всего…

                …………………………………………………

    Летит начало лета!..

                ………………………………………………

    …Вечный футбол.

                ………………………………………………..

    ……………………..
    -- …Завозят!.. Ой, завозят…
    -- А не вспоминают?
    -- Не-а. Ни в одних инстанциях…
    -- И хорошо, и хорошо!.. Аня! А то как вспомнят. И уже и не забудут. И станут возить. И по сборам, по сборам, по соревнованиям. И возить. И завозят, завозят!
    -- Завозят, Аня! Ой, завозят. И победительница ты, и слава тебе, и перспективная ты. И… -- завозят.
    Хохотнули…
    -- Готовься дома спокойно по собственному плану…
    -- «Слава, слава Комару, победить-ть-елю!..» Или кто там у них победитель?..
    Хохотнули…
    Это интермедия на базе у Михалны. Собрались, набились, все тренеры и мы – тренируемые разные. Я пришла, в дверях торчу. Небо, закат, ветки, дальше кущи в оврагах. Трава и из травы цветы. Жёлтые и белые. Хорошо.
    -- А что там у Юрыча?
    -- А что? Ничто. В Заполярье полярная весна переходит в полярное лето.
    -- Хоть на сбор бы на какой… вывезли.
    -- Он тоже дома, значит, тренируется.
    -- Это зря это руководство так…
    -- …Он же и «валит» всё в спуске среди наших всех!
    -- И не в спуске.
    -- Вот. И повозить его по сборам, команду бы подпёр, и, глядишь…
    -- И на соревнованиях что-нибудь, глядишь бы…
    -- И наладилось, гля…
    -- …Соблюдение спортивного принципа всегда налаживает спорт. Да только всегда не…
    Взгрустнули. Секунд шесть. Михална, не договорив фразы, которая и завершила говорильню, сквозь толпу ринулась к чайникам: нет – к настоящим железным чайникам – регламент «чайной церемонии», потому что…

                ……………………………………………….

    Батут. У нас батут. Кто его притащил, чей он будет? А его ещё чинить нужно, он старый. Но – настоящий, прямоугольный, спортивный, акробатический. С тканевых клеток его сетки свисает бахрома, особенно посередине – очень он поношенный – а есть и дырки. Вот сетку мы и зашиваем, штопаем, латаем. А так, всё при нём, ребята раму, пробуют собрать, кувалды позвякивают, вроде, получается у них. А мы, девки, на солнышке сетку шьём.

    Солнце батута. Солнце футбола. Солнце бега… Под каждую спортивную затею своё солнце. Много солнц. Язычество. О котором мы что знаем? – Ничего. Много богов. У солнца, правда, вроде, один. А так, у каждого явления Природы свой. Тоже по одному? Может, и неплохо, что много: одному-то трудно по всем ведомствам управляться. И тоже у людей, у язычников – при таком-то множестве богов – непосредственная связь с Природой, с явлениями её, по специализациям богов… Но сейчас-то всю Природу раскардакали, не сообразишь, к какому языческому богу и обращаться, теперь уж только к одному…

    Гравитация – наша богиня. Безальтернативная тётка. А с ней надо быть в хороших отношениях. А как?..

    Батут! О-па! – Ничего себе штука-а!..               
    Куда-куда-куда! Куда полезли! – Это мы, собрав-натянув сетку сразу на батут, а Петрович тут, как тут (рифма!). – Все слезли! На сетке только один человек.
    Солнце батута! Нет, тень, батут в тени стоит между высоченных густых деревьев. Солнце за деревьями. Вверх – касаться высоких веток, вверх – улетать в небо между ветками. Гравитация шутит! Серьёзная тётка, а захочет и зашутит…-- Да-а… Солнце вместе с тенями, тени вместе с ветвями – вместе остановились, вниз не идут, висят в пространстве всего: деревьев, близи, дали, неба, а земли нет. И серьёзная Гравитация улыбается вместе с нашими, которые там, внизу вокруг батута…

                ……………………………………………..

    -- Свобода!
    -- Да. Свобода.
    -- Дядь-Сяв, я думала и придумала!
    -- Ну, ты думатель, да…
    -- …Я догадалась, я расшифровала, я опровергла стереотип!
    -- Давай.
    -- Свобода!..
    -- …Свобода…
    -- «Свобода есть осознанная необходимость.» -- Нам когда-то преподали. Вроде Фридрих Энгельс провозгласил.
    -- И нам когда-то. Энгельс. Вроде. И… -- ?
    -- И не настаивали ни на необходимости, ни на свободе. Сказали, услышали, забыли.
    -- У нас настаивали. На необходимости. И тоже забыли…
    -- Вот. А я сдуру вспомнила. И спросила себя: «Необходимость чего?» -- То есть, что: осознал необходимость и свободен что ли?
    -- А мы вообще не думали и не спрашивали. То есть, вроде, осознал: вот тебе необходимость необходимости, и она тебе и свобода. – Абсурд. Нормальный, советский. И – мимо ушей. А «шаг в сторону приравнивается к побегу, стреляем без предупреждения»!..
    -- Вот. – Осознание не необходимости необходимости, а осознание необходимости свободы – уже свобода!
    -- Вот, ребёнки пошли: вдумываются в слова… В исторические словесные штампы, затоптанные… в полное ничто и забытые… Надо тогда смотреть оригинальный немецкий текст вместе с полным контекстом… Раз уж – свобода!..
    …В столице, -- стал говорить, помолчав и покрутившись возле своих книг, Свечик, -- там есть сквер… Приятный привольный скверик, хотя и в неинтересном новом районе, кругом примитивная архитектура. В центре этого симпатичного сквера странный монумент. Очень обширный круглый каменный цоколь. Не очень высокий. Посреди цоколя – а это широкий чёрный полированный каменный круг – вертикально на ребре стоит круглый большой диск с барельефом. Портрет. Восточное лицо. Хо Ши Мин. Перед лицом странная скульптура: молодой мускулистый малый согнулся к земле, вроде бы хочет что-то выковырять. Вроде другого парня с монумента «Булыжник – оружие пролетариата», там тот булыжник и выковыривает. А этот ничего не выковыривает – всё заполировано… Не это всё важно. По кольцевому краю цоколя идёт золотая надпись: «Нет ничего дороже, чем независимость и свобода!» -- Я уже давно засмотрелся на этот монумент, с тех времён, когда его поставили. И давно задумался: «независимость» поставлена перед «свободой», …может быть, имея в виду независимость как залог свободы?!.

    А я глядела и глядела на книги и книги Свечика. И так их много в его квартирке, что и обитать ему почти и негде… Перебираем и переставляем, и перекладываем опять его книги и записи… И опять я думаю: «Прочитать, перечитать бы эти книги…»

                …………………………………………………….

    …Песок. Сухой. Глубокий. Между соснами. Солнце. Шпарит сверху и шпарит снизу: солнце нагрело песок, и он горячий почти. Хорошо бежать. Но сколько! Сколько можно?.. А-а-а! – сколько нужно. – Кондиционный кросс. Это так называется, когда бежим кросс по кроссовой местности и после куска бега остановка и на остановке делаем упражнения. Разные. Сперва разминочные, гибкость, то да сё, потом и атлетические, силовые, и темповые, прыжки-подпрыжки-перепражки, через бревно, например, и на быстроту и на ловкость, и на равновесие, по бревну, например. А можем сесть в стойку скоростного спуска на три с половиной минуты – такая «статика» -- высиживай… И снова – бег, кросс… И снова остановка, упражнения. На последней остановке скинули тапки. (Нет, не «откинули»!) – Босиком бежим. Лесные травяные дороги кончились, сосны расступились, в песке почти нет ни корней, ни шишек. Здорово, но тяжело уже. Но уже слегка под горку дорога. И совсем под горку. К озеру. Здесь река и заводи озёрные. Вода прогретая, тёплая.
    Водное поло. Мячик с собой притащили. Можно и на дне постоять, где помельче, можно на воде «висеть», где глубже, за мячом охотиться, бросаться…
   
    Отдыхаем на песке. И если глаза закрыть… И если глаза открыть… -- Умиротворённость совершеннейшая… Песчаные холмики вокруг заводей. Сосенки на них. А к воде кустики, и у воды камыши кое-где. И пески… А вверх-вверх сосны всё выше и выше. А за высокими соснами – но они не видны, они угадываются только – большие холмы в дальних далях…
    -- А здесь, где мы, вода не радиоактивная? У нас же где-то что-то…
    -- Так кто ж у нас с радиометром живёт!
    -- «Ядерный щит» родины…
    -- …Накрыл её «медным тазом».
    -- А у нас средство: единственное, но радикальное.
    -- ????
    -- Не обращать внимания…

    …Обратно в обратном порядке. Но теперь всё вверх-вверх. После воды-то. По песку. Ноги высохнут, песок отряхнём, обуемся, и по бездорожью лесных дорог-дорожек далеко-далеко и трудно, иногда вдоль долгих колючих проволок, но они почти не заметны в лесных чащобах, ориентироваться, бывает, помогают…

                ………………………………………………..

    Пятидесятиметровый! Покрытие летнее – полили, размялась и сразу наверх… Как в родную, любимую, любящую, ласкающую… -- бездну. Как к себе домой, в цветы, в купель, в заветную обитель… -- Хопп! Вверх и сразу вперёд на лыжи, на воздух ветра. И лыжки носками подвсплывают на воздухе скорости, …есть, есть воздух на среднем трамплине, и я на этот воздух, и вперёд, и вниз, и далеко!.. И раз, и раз, и раз…
    -- Аня, ты сколько «ударов» сделала? – А! – Для первой тренировки. – А?.. Теперь, пожалуйста, на «кочку», и будем снова, как будто сперва, – постепенно достигать формы…

                …………………………………………….

    -- Были времена…
    -- Были!
    -- Нет, я хочу сказа-ать, …рассказать специвльно для Ани, про наши древние спортивные времена, когда прыгуны и горнолыжники тренировались вместе и были готовы и в том, и в другом виде…
    -- …Ну да, и выступали. Прыгуны в слаломе, слаломисты в прыжках.
    -- Тогда говорили «крутить слалом».
    -- Да. И тогда – обычная картина бывала: юноша, кандидат в сборную по всем результатам, по показателям, что в горных лыжах, что в прыжках, а тренеры не знают, в какой состав, в какую команду его включать, -- в прыгуны или в горнолыжники…
    -- Хочешь сказать, прямо как с нашей Анькой?
    -- Ну, девушки тогда в официальных соревнованиях не прыгали.
    -- Ну да, а так-то были оторви и брось, с ребятами во всю везде.
    -- Как Аня…
    -- Как… Только о тех переживали-гадали, кого в какую сборную взять, а Аню нашу – ни-ку-да…
    -- …Не включают.
    -- Забыли…
    -- Ну, с прыжками мы к сборной подберёмся. Подбираемся. В женских-то прыжках сейчас пока почти никого, а тут такой подарок!
    -- И что мы будем?
    -- Будем… то, что есть…
    -- Есть…
    -- Будем готовиться, как готовимся, и пусть прыгает.

    Это был «триумвират» тренерский: Михална, Петроввич и Анин. И я. Тихохонько сидела, слушала. После тренировки. В будке у Анина. Все собрались…
    И хотелось мне всей душой, всем телом – бросить на ветер всю себя. Броситься. Всем существом, всеми частичками существа, которые сейчас чувствовали только это хотение: бросить на ветер, на воздух себя. «Нюру»!..
    И смотрю-смотрю-засматриваюсь на большой трамплин, -- туда мне, туда-туда. Но большой сейчас на большой реконструкции, Его увеличивают, профиль улучшают, более современным, летучим его делают и покрытие  летнее искусственное новое будут укладывать. И все посматривают на эти работы с предвосхищением… восхищения. У всех, наверное, что-то внутри… «приподлетает», дух, наверное, захватывает немного, когда на трамплин на наш большой глядят…         

                ……………………………………………………..

    А свалку нашу в Городе (ту, «мою», «любимую»), её бурно засыпают. Её засыпают, ну, тем, чем свалки засыпают, мусором, но перемежают мусор с землёй. Говорят, хотят насыпать свалку горой до небес, засыпать поверх свалочного материала культурным грунтом, ну, травка потом сверху, и устроить горнолыжный стадион…
    А Пупок? А пупок мы сейчас, как всегда летом, обихаживаем: косим траву, в некоторых местах подправляем профиль склонов – земляные работы, травку подсеиваем, где надо. В общем, стараемся сделать так, чтобы, как только будет снег, можно было бы продуктивно гонять по склонам. Это пока – землеобустройство нашего горнолыжного стадиона. Но на нашем Пупке возникла непонятная активность непонятных людей с непонятными механизмами. Вкручивают в землю датчики, бурят разведочные скважины. Объясняют: обычная геологическая и топографическая инженерная разведка. Задание городского начальства. Странно… Но мы сейчас тренируемся большей частью у Михалны: ближе к загороду. А мне и к трамплинам ближе.

                …………………………………………..

    -- Вниз! Вниз, акцент на спуске. Вверх кое-как, а вниз на всю мазуту. – Ну, как на всю: смотреть-смотреть, ловчить, перепрыгивать, вилять, от веток уворачиваться, ветки руками отводить… А то глаза на ветках пооставляете!
    …Такая тренерская установка.
    Бегаем кросс со скоростными отрезками: отрезки эти сбегать вниз на скорость по крутым лесистым склонам. Всё предписанное необходимо делать. Подъёмы и – сверху, сразу, не обращая внимания на набранную усталость, вниз-вниз быстро-быстро, смотреть-смотреть, мгновенно сочинять себе свой путь и спуртовать – бегом с прыжками по сочинённому пути, и видеть, и под ногами, и впереди, где сочиняется путь, и от веток уворачиваться, ветки руками отбивать!..

                ……………………………………………..

    -- Хватай мешки, вокзал поехал. Аня! Едем на снег. На снежник в дикие места. Сами. Денег достали, но мало, остальные – свои. Но надо мало… Лыжи берём – «каменный вариант»… Ну, может быть, возьмём какие-то «концертные» тоже... – Петрович объявил. И махнул рукой. И поехали…

                ---------------------------------------------------

    …Над тайгой альпийские луга. Цветы в небо. Цветы на вершинах гор и на хребтах между ними. Травища густая-густая и цветы-цветы-цветы. А снег и снежники ниже, на склонах и в распадках. Горы тайги и горы цветов над горами тайги. Снежники между тем и этим. А над цветами гор сразу – небо. А под небом – озёра. Небольшие и побольше, чем небольшие. Они – одни высоко, и пониже, и низко; они на разных уровнях, там и там, и там. Они с абсолютно прозрачной водой разных цветов и все – голубые от неба. Это, наверное, снежниковые озёра. И над некоторыми из них снежники. Которые в них сползают. Крутые. И думается, и представляется: вот со снежника, с крутяка на лыжах, на воду озера и по воде, и соревноваться, кто дальше по воде уедет…
    А снежники сероватые, серебристые. И маленькие по лощинкам, и побольше, много их в разных местах, и наш – большой. И, чем больше здесь снежник, тем больше его поверхность похожа на инопланетную ледяную пустыню. Только и снимай фантастические фильмы. Маленькие снежнички ещё гладенькие почти, аккуратненькие, но большие… -- совсем в торосах. А уж наш! – Как кататься?.. Но, ладно, полезем, – полезем – посмотрим.
    Скал на склонах мало. Но внизу под снежниками морены из крупных корявых каменюк. И много кругом свободных моренных россыпей, они старые, на них трава и кусты. А под камнями морен (в курумах) в их глубине текут-журчат ручьи от таянья снегов. На такой большой морене мы поставили палатки нашего лагеря. Чтобы, если пойдёт дождь, вся его вода уходила в каменную россыпь, а на её поверхности – и в наших палатках! – будет сухо.
    А как мы сюда добирались!.. – Поезд. И потом – автобусы, «битками» (нами, то есть) раздутые изнутри, – телами и инвентарём, потом – грузовики-вездеходы и тракторы от рудника. Там внизу, далеко, в долине рудник и посёлок… Как всю эту экспедицию наш тренерский состав устроить сумел?!. А мы же не только горы инвентаря в горы сюда затащили. Ещё палатки и всё туристское. А ещё – подъёмники! Тяжёлые-железные. Как ещё затаскивать их на снежник и устанавливать?!. А уже палатки все стоят, снизу из леса топливо таскаем, и уж и примусы горят-ревут, и костры загорелись…
         
    А цветочные пространства вокруг – только взгляд из-под ног подними. А и не поднимай: и под ногами цветы и цветы… А по склонам… -- Цветы разных цветов на разных высотах гор. На одном уровне белые и белые, на другом широко и везде -- ярко синие, голубые, а на другом оранжевые. Своей полосой… А сами цветы необычайной красоты, все вместе и каждый, каждый. Чистые-чистые цвета у цветов и яркие-яркие. И они переполняют луга, восходят и взлетают по склонам и вершинам в небо, и там… Цветы и небо – сразу! Небо сразу за цветами. Вместе цветы с небом…

    И пришёл – ливень. Ночью. С грозой. И сразу – не барабаном, -- а сплошным дробным гулом ударил по палаткам. Мы все у костра и не сидели, спать легли давно; спали. И – ливень вдруг. И молнии близко, и грохот грома сразу вместе с молниями. А мы – что? А мы в палатках в своих, как были, так и есть. А нам – куда? А – некуда. И, значит, зачем? Мы на месте, мы у себя… И удивление: там за тканью палатки море воды лавиной с неба, а в палатке – чудо чудес! – сухо. И мешок сухой спальный. И тёплый. И не надо, значит, отвлекаться от сна. А спать и спать, и спать. Скорей и всё время!..
    …А из палатки… -- Гроза прошла вдаль, молнии-громы за вершинками погромыхивают, но ливень из близких туч сильней-сильней льёт… Клокочут потоки по лощинкам склонов, катят камушки. И без лощинок вовсе ровным фронтом толстым слоем валит вода сверху, всё заливает, рокочет. Но на холмиках старых моренных осыпей, там, где палатки наши, там сухо. Почти. Трава мокрая только. Но с травой и почище тут у нас. Только в сторону ни-ни: там грязевые бурные реки. Быстрые. Замоет, усосёт!.. И из палатки лучше – не вылезай…

                …………………………………………….
 
    …Серое утро, моросящее, холодное, низкое. Долгое, медленное, непроходимое. И вдруг… -- воссияло: неслышно, не видно даже, -- как небо убрало с неба – всё! Надо на гору. Пошли. – Ну как пошли… К снежнику от палаток – бездорожье. Даже топь. Натаскали жердей – устроили у подножья снежника переобувалку. Туда в сапогах резиновых, горнолыжное на плече, а у снега можно переобуться. Но первая задача – затащить на снежник подъёмники. И чтобы они заработали. Хотя самая первейшая – чтобы на снежнике кататься можно было. А – нельзя! – Снежник, обширный. Он весь в заледенелых лунках. Особенно, по краям. Здоровые ванночки-ванны с острыми краями, покрытые черноватым льдом. Про лыжи лучше не думать. Правда, это ледяное безобразие разрушается, если по нему разгуливать. А если толпой?! А тут ещё, наверное, дождичек ночной лёд размягчил. Ну, нам что рассуждать про то, что невозможно или возможно, -- нам тросы по горе растаскивать надо. Тонкий трос маленького подъёмника и толстый трос большого. Снизу доверху. И сверху донизу потом тросы расправлять. И потом натягивать. От верхнего шкива у верхнего края снежника до низа, до подъёмника, до самой машины, которая внизу, которая должна крутить трос своим ведущим шкивом. И сами эти подъёмники-машины сюда затянули-притащили. На подножье снежника. По грязи и по жердям. Тащили толпой. С рычагами-палиспастами-блоками. – Архимед!      

    Топтались, топтались, с установкой техники, да и протоптали снежник. Симпатичная получилась трасса. За серединой дня на ней уже раскисшая фирновая снежная каша. И – на лыжах уже растаптываем, уже – раскатываем. И заглаживаем! – Ура – гора!

                ………………………………………..

    Ух-ты! – В палаточном лагере – Воскресенский. Приехал, пришёл, всё своё с собой на себе принёс. Сейчас устраивается, тренеры его окружили… Может быть, приехал и Анатолич?! Сразу – молнией прожгло. Может быть. Как узнать? Спросить? Как подойти?..

    Сверкающая ночь. Сверкает чернота ночи, звёзды, луна. Много – черноты, луны и звёзд. – Очень много. Всё – рядом. Я в этом всём и с этим всем так близко, что оно во мне. И луговые вершины рядом-рядом и светятся цветами цветов и сверкают звёздами звёзд. Это роса поздней ночи, каждая капля в травах – звезда…-- Это я упала в сон вечером, не ведая о своём падении, а сейчас проснулась в разгар ночи, и ночь сверкает всем, что в ней есть. И перламутровые снежники – светят в ночь. Наш большой снежник-вселенная, а из округи с разных мест маленькие снежники скромно ему подсвечивают… Это значит такая усталость была во мне от дня на снегу. Или от воспоминаний я задохнулась? Так, что уснула непонятно как... А сейчас сна нет. Под палаткой в глубине курума звенят ручьи. Поют. Значит спать не получится теперь, слушать буду. Думать буду…
    …Буду ходить. По луне травы, по звёздам цветов. По лугам, по луговым мокрым травам и цветам на гребешках водоразделов пойду к вершинкам и вершинам и дальше. Дальше? Ну… -- дальше… Дальше по листьям луны, по цветам звёзд. Идти по звёздам – не опираясь на них. Легко. Если слегка побежать. И лететь. Так, чтобы не весить вовсе ничего, а луга, цветы, водораздельчики и вершинки удаляются вниз из-под ног…

    …Ничего себе, ёксель же моксель! Всю ночь ходила Нюра по цветам луны. Ха! Это мне снилась – моя бессонница мне снилась! В глубинном моём сне ноги мои уехали к выходу из палатки и охладились, а солнце вышло и их пригрело. И тут разбудили. И теперь надо проснуть себя. Самой же себе надо себя проснуть. Это ж сколько силы воли надо – ой-ё-ёй!

                …………………………………………………..

    Притащились на снежник. Потащились пешком наверх. Подъёмники не заработали. Продутый ветром снег похрустывает со звоном. Жёсткий. Катаемся произвольно. Народ на этот странный сбор собрался разный. Странный. Ну, это мне так: то есть, здесь собрались не только наши, «городские», а ещё откуда-то приехавшие, может, «местные» какие-то. И сбор наш странный: по мне – странный: туристский, а не спортивный. И мне это – нравится. Ну, пока нравится… -- Красота кругом, палатки наши в красоте стоят, ручьи вокруг звенят и серебрятся. Среди трав. Среди цветов…

    Поднимаемся по краям снежника, спускаемся между краями, расширяя катальный склон, здоровое пространство растоптали и раскатали. Красота!..
    Петрович внизу горы. Руку поднял. Всех собирает. Предлагает всем упражнения лыжные катать. Показывает. Покатили. Замысловатые они у него опять. Как будто себе тайком думал и новые выдумал. Специальные упражнения, они учат технике, учат, как надо лыжами управлять, углубляя и акцентируя технические действия по управлению спуском. А эти петровичевы упражнения сейчас – они такие, как не надо на лыжах ездить. И одно страннее и нелепее другого... Как бы, нелепее… И попробуй выполни. Ну, это – Петрович!..

    Трах! – Затарахтел, заработал подъёмник. – Маленький. Задырчал его моторчик. И все со склона вниз – к нему. Толпа. А подъёмничек этот – чудо. Чудо-юдо: вот моторчик от мотороллера тихо покряхтывает на снегу и еле волочит трос. Но если кто-то цепляется за трос, мотор упруго взрёвывает на высоких оборотах и тащит зацепившегося вверх по горе быстрее, чем он бы вниз ехал. Только успеть отцепиться у верхнего шкива.
    А большой подъёмник стоит. Но притащили ещё один маленький, такой же, как первый, ставят, растягивают трос…

                …………………………………………………

    …Странные горы. Снег не на вершинах, а под вершинами. А вершины цветами к солнцу. Над нашим снежником вершина расположилась пологим куполом. Гулять можно. Есть куда. Из широкого луга выпирают кое-где невысокие острые скалки. Там туалеты у нас устроили. Если туалет занят, выставляется из-за скалки палка. Не палке снятый с головы шлем. На подходе видно.
     А горы кругом… -- оглядеться только: и вблизи, и вдали… -- очаровывают. Зачаровывают… Вдали они бескрайние. И если взгляд ушёл вдаль, он оттуда вернуться не может. Горы здесь не высоченные, хотя есть и высокие. И они разнообоазные: рассматривать их – как сказку узнавать, взгляд привязывается к разнообразной их неподвижности, как к захватывающему театральному представлению! А вблизи сказочность  этих наших гор вот в чём: из-под снегов, из-под лугов ручьи вытекают, под снежниками стоят озёра, озёра всё больше небольшие, все на разных уровнях, и из озёр тоже потоки изливаются. Перетекают в озёра, которык ниже. А и тут, и там потоки эти оказываются водопадами. Маленькие водопадики, а есть большие, с высоких скал, заросших травами. И цветами… Серебряными сверкающими с брызгами струями на много-много метров вниз на другие скалы водопады падают. Вокруг которых трава. И цветы…

                ……………………………………………………….

    Жить захочешь, -- повернёшь. Затормозишь. – У нашего снежника свободного выката нет: у его подножья, где быть бы выкату, снега нет, -- трава… И камни торчат тоже. Пока никто не вылетает. И накатывается всё выше, всё толще бруствер из снега – разворачивающимися останавливающимися. Уже уютнее…
    Работают три подъёмника. Гоняем гигант.

                ………………………………………..

    Костёр… «Не оставляя должности министра пищевой промышленности, наш господин костёр получает ещё и должность министра культуры.» -- Это кто говорит-то?
    «Какие люди в Голивуде!»…
    …Костёр-министр проводит торжественный приём в честь понаехавших. Среди которых… -- ох-хх!.. 
    Понаехали! В горы сказок – персонажи… неожидаемые, сказочные почти. – Спустились мы с горы в лагерь, а там вокруг костра бурное копошение: вслед за Воскресенским здесь, вот они, наш ДЮК, знакомый уже наш врач Аркадий Иванович, незнакомый суровый дядька, который улыбается… И ещё, ещё… И – и! – Мои мать с отцом – приехали сюда! – Ну-у, это да! И вот все, и «туземцы», и «пришельцы» возятся, ставят новые палатки на куруме, и поставили, и уже все вокруг костра… И что вокруг костра? Песни. И просторные сумерки гор вокруг. В которых всё светится тихим большим светом. И в этом свете, и близкое-близкое, и далёкое-далёкое всё вместе сразу. – Зелёные склоны и цветочные вершины, водопады, снежники, озёра, ручьи… Всё даёт свой свет сумеркам, всё светит в своих направлениях: озёра вверх, снежники вбок, ручьи, травы, небо – мерцают и сверкают в разные стороны, и всё становится огромным и невесомым светом сумерек, в котором мы висим со своим большим костром… И песни! Что за песни повисают, что за песни развешивают в нашем висячем пространстве пришельцы-академики-и-не-академики: что они поют?!. – «Вечер бродит по лесным дорожкам… Не смотри так неосторожно: я могу подумать что-нибудь не то!..» …«Хочешь, на время время позабудь!..» И вот тебе: «Джим-Брандс-Бой намазал лыжи как-то раз… И поехал на Кавказ… Али-али-аллилуйя!..» И вообще: «…Самара гоп-ля-ля и телеграфный столб!..» И потом -- …«И подавать я не должен вида, что умирать не хочется…» -- И это наши понаехавшие нам поют… А мать с отцом мои тоже там при понаехавших и то поют с ними вместе, а то молчат. Не все песни знают, наверное. А я в сторонке ото всех, незаметненько. А мелочь спортивная (мы, то есть) плотно и молча вокруг, а нам, мелочи, может, и спеть бы, а что и спеть-то?! А, рот разинув только, слушать-изумляться словам-мелодиям, на искры костра глядеть, как к звёздам летят. А звёзд… -- очень много звёзд, и небо чёрное-чернющее…

                ……………………………………………..

    -- Открываешь?
    -- Изобретаю. – Это я ответила. -- Изобрела. – И стартанула и уехала. ДЮКу нагрубиянив. – Вышло так.
    И потом дальше внизу разговор. Этот же.
    -- И что изобрела?
    -- Гипер-тянузу.
    -- ???
    -- Не тянуть кОтетов за хвосты… Чтобы.
    -- …Катеты…
    -- …КОтеты. Коты. Не тянуть их за хвосты!
   

    Специальный слалом сегодня с ранья. По жёсткому с вечера проглаженному ночью продутому с утра звонкому снежному полотну. Я открываю трассу. Ещё не открываю, готовлюсь только, ещё не собранная, собираюсь, настраиваюсь, наверху возле старта, обмякшая, отключённая, трассу вспоминаю, стою, а главное, продумываю придуманное, а придумала, как траекторию поворотов строить, чтобы и качество скольжения улучшилось – лыжи бы посильней чтобы разгонять, и не удлинить чтобы путь, а, сокращая, не подтормаживать чтобы, а резать-скользить, как по рельсам, и куда и как заходить в поворот для этого… И всё это придумала, и уже прочувствовать попыталось, и удалось прочувствовать уже… И ДЮК сзади – здрасте! – с вопросиком дурацким: ну уж, наверное, не так я тут «для мебели» наверху снежникой над трассой стою-отдыхаю. Ну да, открываю. Трассу…

      …Открыла, съехала. А очень мне важно было по совсем нетронутой трассе прохватить. – Траекторию свою выдуманную вырисовать. И вырисовала. И ехала по ней, по выдуманной своей траектории своего спуска… -- не медленно, не со скоростью аккуратного открывания трассы, а побыстрее ехала. Быстро. И получилось всё. И вот – внизу. Смотрю назад, думаю-продумываю проделанное, след свой высматриваю. И ДЮК тоже спустился, подъехал. Так что диалог наш дурацкий, а – не совсем. – Продолжается.
    -- Нет, Дмитрий Юрьич, -- «котетов» -- за хвосты не тянуть надо. А то – гипо-тенуза. А мне надо – гипер. «Гипертенуза»! Не знаете про такую, Дмитрий Юрич?
    -- Математика с тобой не заскучает! И Софья Васильевна Ковалевская отдохнёт. С удовольствием … От фигурного катания. Ты знаешь Софью Ковалевскую?
    -- Ну да, математик.
    -- А про то, что она увлекалась фигурным катанием на коньках и серьёзно увлекалась, и была в этом спорте успешна, и говорила, что всякий удачно сделанный выкрюк делает её счастливее любого её математического открытия? – Да-да, биографы сообщают – про это. Знаешь?
    -- Про это нет.


              ………………………………………………………

    …Ходим спец-слалом…
    Ходим-ходим… Вот народ по трассе ямы копает и прокопает, -- я и испытаю теорию-практику своих траекторий: чтобы не хватать чужие «трещотки» и канавы, быть от них независимой… Ох, если будет получаться!

    …Гигант.
    Ходим. Без хронометража.
    Вот мне мои теории-таектории. Накатывай, Нюра! Практикуйся.
    -- Аня, что-то ты задумчиво на горку смотришь.
    Это внизу стоим, возле выката с трассы. Я – задумчивая, и Михална с Петорвичем меня окружили. Заботой.
    …Шш-шихх! – Кто это мимо нас с выката через бруствер снежный… в траву, в камни?!. Как?!. Вон, выбирается, сейчас увидим. Без повреждений, вроде… Я-то пока не выскакивала.

    Строим спуск. – Трассу скоростного спуска. Да, строим: насыпаем из снега дополнения к рельефу снежника – чтобы получились положенные для спуска приключения – бугры, кулуары. Скорости спусковой не будет, конечно, но порепетируем… «ужимки и прыжки».

    Анин приехал. Нескольких своих привёз. Для горнолыжной подготовки. Строят кочки. – «Аня, иди открывай нам новый трамплинчик, мы не знаем, как!» Они гору во второй половине дня оккупируют, когда горнолыжники уже начинают ухолить с горы. И, Аня, иди, давай!..

           ……………………………………………………….

    …А лагерь наш теперь на склоне долины – стоянка «орды».

           ………………………………………………………..

    Во – придумали! – Две трассы на снежнике параллельно. Не параллельные, как для соревнований, а разные трассы. Просматриваем и одну, и другую. И – поехали: первую проходишь, тут же после финиша двадцать приседаний, подъёмник, верх, на верху двадцать приседаний, старт – по другой уже трассе. Тут же вскоре очерёдность прохождения трасс меняем. Это чтобы на коротком снежнике подготовить себя к прохождению длинных трасс. – Запоминание трасс, специальная и общая выносливость, в общем, всё, что надо. Не чересчур ли?..

    …Главное, успеть в палатку заползти. До полного падения. А в палатке… Там сон, а в глубине под сном музыка ручья в таинственных камнях. Там мелодии, там синкопы, там лирика, там джаз… Там спокойно, там бесконечно… Там есть всё…

    И все виды в таком режиме ходить взялись. И слалом, и гигант, и спуск. И прыгуны: «Аня, открой, а то мы тут трамплинчик построили, а открыть не решимся!»

    И снова, снова верх… И восторг усталости на вершине.  – Может быть «восторг усталости»?.. А тут же вниз надо, вниз – не спускаться – «рубашить на всю мазуту»!.. Мама, мама, мама!.. Ой!

           ………………………………………………………………..

    Мы с матерью. В стороне от табора орды и в безднах красоты. В таких её безднах, которые неодолимы для восторга.     Фотографируемся. Да-а – среди висячих пространств озёр на разных уровнях, Среди ручьёв между озёрами и водопадов между ручьями, и слепящих снежников, и трав, и цветов, цветов, цветов!.. Я над водопадом. Здорово должно получиться. Уступ-карниз, и здесь сливаются ручьи вместе и тонким водопадом – водопад брызгами искрит, летя в пространство – в пространство пропасти, там отвес метров пятьдесят, -- летит свободно и бьётся, о скалу внизу. Красиво должно получиться… Я наверху на уступе, водопада не вижу, уступ наклонно-круто к краю ползёт, откуда поток в никуда срывается. Уступ – камни, глина, трава, цветы, вода – потоки. Всё ползёт потихоньку, сползает в сторону края, но я нормально держусь, и надо мне поближе к краю, к изливу струи, чтобы композиция… -- А мать напротив на склончике, близко. Что-то она мне знаки делает, даже и голосом указания даёт, только не слышно. Знаки, чтобы я переместилась для съёмки в другую точку. Ну? Там же совсем не тот вид… Но всё, махнула рукой, зовёт: снято… Ушла со склона, траверсом по скально-травяному склону к матери.
    -- Ползло? – спрашивает.
    -- Ну да, ползёт там немножко.
    -- Обернись: куда ползёт…
    Тут-то я и увидела всю высоту водопада. Всю глубину его падения. Красивого падения, которое могло бы быть и моим.
    -- Я же сперва не подумала, что тебя понесёт над пропастью позировать. А потом сдержаться надо было от резких команд: чтобы на скользком ты не торопилась… -- Всё. Кончаем – как это, фотосэйшн? – В лагерь идём, приём мне начинать скоро. «Укатанные» «крутыми горками» «сивки» сейчас повалят.
      -- Повалят. Какого «сивку» ласковое обращение не манит! Или какую…
      И идём косогорами. Травы, скалы, цветы…   

    -- А правильно ты устроилась, Анютюшка. Ловко. – Это мать вдруг. Это она про что?
    -- ???
    -- Спорт. Связала себя со спортом.
    -- ???
    -- Открыла для себя полигон невыясненных отношений.
    -- ???
    -- Невыясняемых. Не предназначенных для выяснения. Полигон отсутствия отношений для выяснения. Отсутствия необходимости их выяснять. Отсутствия возможности их выяснить: отношений – нет.
    -- Ну как, ну как, ну как, ну как? Только и выясняют отношения! В спорте-то. Кто – кого.
    -- Это не отношения. Не выяснения. Это соревнования. Ещё и до самого спорта спортсмен сам с собой соревнуется. Чтобы у себя выигрывать. Совершенствуется для этого. Тренирует себя, то есть. Потом и у других хочет выиграть. Посоревноваться. С другими сравниться. В совершенстве. – Это и есть – сам спорт, спортивные соревнования, которые по правилам. О правилах договорились. Отсоревновались. И всем всё ясно: кто что может, кто чего стоит. Отношений – нет, выяснять не надо. И невозможно: кто первый прибежал, тот первый, кто не первый – не первый; кто взял высоту, кто – нет, кто дальше, кто быстрее… Счастливое дело – отношения не выяснять.
    -- Счастливое, не счастливое, -- борьба же, спортивная борьба: кто лучше, кто кого!
    -- Кто кого – спортивная, а не спортивная – кто у кого. Кто-то у кого-то что-то требует. В спорте же не отбирают друг у друга средства жизнеобеспечения. По правилам. А «кто у кого» -- это отношения. Это – не в спорте. А люди Земли пытаются щемящую тоску своей несостоятельности утолить устроительством отношений. Выяснением отношений. Которые они доводят до бреда…
    …Ладно, дошли. Вон, укатанные отдыхают, ждут уже меня…       

       ……………………………………………………………   

    «Милый, в далёком краю ты помни любовь мою!..» -- Хор старших. Мать с отцом в центре всех старших, они делают это пение, а их дуэт очень тактично, аккуратно, нежно плотным хором старшие обрамляют. И такая у них неожиданная драгоценность выпевается. И в горы в темноту летит… -- «В дальнем чужом краю…» -- И все не поющие притихли благоговейно. И уж, конечно, нечего петь юным спортсменам (нам) после этой-то высоты. И молчание накрыло совершенной тишиной пространство вокруг костра…
    …И вдруг – Валентиныч со своими, а тут же и вся «мелочь» ловко подхватила, звонко затянули: «Буря мглою небо кроет…» -- на мотив Битловской «Жёлтой субмарины». И хором припев изо всех сил все вместе… Грянули: про то, как хорошо живём мы все в этой дурацкой жёлтой подлодке!
    …И вдруг – о-оо! – знакомый голос и гитара. Но песни теперь незнакомые. Уже не шофёры на свободном горном тракте, а другое и трагическое… -- «Течёт речка по песочку, золотишко моет…» -- В месте отсутствия свободы – заключённый, начальник, женщина, принуждение и -- …смертельное выяснение отношений… А Костя и про другое другие песни поёт. Про «срока огромные», про «под конвоем в своей работе тяжкой, быть может, смерть себе найду…». Про «вид пароходов угрюмый», «Магадан, столицу Колымского края» и про «горькую чашу до дна…». И… -- он объясняет слушателям (нам): блатные… -- так называемые блатные песни – это один из основообразующих пластов народной культуры нашей страны. Трагедия неволи и горькая горечь отношения к неволе и трагедии – эти песни… Но особая категория таких песен – песни-рассказы про побег, про обретение свободы. Даже через гибель. – Такие песни-бури народного восторга. – «Это было весною, в зеленеющем мае, когда тундра раскрыла свой весенний наряд. Мы бежали с тобою, опасаясь погони…» Не запомнила, конечно. Там, вроде, всё не здорово завершилось. Но какая одухотворённость уверенности в необходимости освобождения: «Кто на смерть смотрит смело, того пуле не взять!»… -- Но нет, нет, нет, уже и не тоска, а другие у Кости песни… -- «В ливерпульском клубе в длинных пиджаках стоят четыре парня с гитарами в руках…» -- И… -- «Становись, чува на стол, мы станцуем рок-н-ролл!»… И дальше – другие рок-н-роллы, классические, древние, уже только с английскими текстами. Какой репертуар, какой концерт у Кости!..

           ……………………………………………………………..   

    …Как же ручей в ночи там в своей каменной глубине ухитряется не повторяться в играх мелодий?!. «Милый, в далёком краю!..»
    Да, нарушение сна. Перетренировка. Или что? Или влюблённость. Да как же они, все влюблённые, её, влюблённость, переносят? Ну, они как-нибудь, они с трудом… Или и не переносят… А я? А я?.. «Милый, в далёком краю…»

            ………………………………………………………

    Если обвиснуть плечами на своих лыжных палках, а палки воткнуты в снег… А руки с плеч, как верёвочки, висят расслабленно вдоль палок. И всё висит. И весь мир гор вокруг твоей вершины висит расслабленно и сладко…Только льдинки фирновых зёрен перед расслабленными глазами, а глаза на расслабленном лице, которое свисает с головы, которая висит на расслабленной шее… А льдинки-снежинки на солнце ослепительные и – вниз-вниз-вниз -- лёд снежника укатанный, проглаженный… На котором царит Костя. Король спуска. «Королевствует». Нам на снежнике сейчас устраивает спусковой праздник. Выставляет трассы через всё. И носимся. Напрямую. Или одной дугой. Или не одной…
    …Тонко обпрыгивать бугры – тонко потом повороты резать сумеешь… Снег и склон потому что чувствовать будешь…
    …Но… Но, но, но! -- На большом-то на настоящем спуске будет царить скорость! Гравитация и инерция безжалостно превратятся в настоящую скорость. Ты же знаешь уже это, «…Нюра»… «Спусковичка…»

         ………………………………………………………….

    Ребята построили (или устроили?) баню: из камней сложили стены, обнеся небольшое пространство. Крыши нет. Внутри стен долго жгут костёр, а потом там долгое время очень жарко. Париться можно, а уж мыться, сколько хочешь. Попарились. Потом парень один, не из наших, из другой команды, устроился там спать. А что ж, тепло всю ночь, и звёзды над тобой. Ночи здесь звёздные очень. Утром случилось беспокойство: парень, который в бане спал, смущенный и тревожный. Ночью, может под утро уже, в бане мужик какой-то будит его: «У тебя спичек нету?» -- «Да нет у меня спичек.» -- «А точно нету спичек?» -- «Нет.» -- «Ну, ладно…» -- Многозначительно так сказал. Как бы: ладно, жди, мол. Или не жди? И всё. И не видно никого. Парень этот, в бане ночевавший, то ли во сне это увидел, то ли просыпаться уже начал, стал переспрашивать. А кого? – нет никого…
    И вот теперь утром ходят вся его команда в испуге и недоумении: был этот ли визит загадочного пришельца или видение это было?..

            …………………………………………………………      

    …А на горе, как на горе – мы: сверху вниз, сверху вниз… Вниз.

           ………………………………………………………….

    А внизу…
    -- …Посмотришь Земной Шар изнутри? Вместе со мной. Будешь моим коллектором. – Это отец.
    -- ???
    -- А – тьфу! Это не то, что ты, наверное, подумала. Коллекторы в геологии это как младший технический или средний медицинский персонал, медсёстры, медбратья. Коллекторы собирают геологические образцы и таскают их за геологом в тяжёлом рюкзаке.
      К отцу в наш лагерь поднялись геологи с рудника. – В гости на рудник зовут. А он меня с собой берёт. Коллектором…
 
     «Да. Нет, не видение, вполне мог реальный человек приходить ночью в ваш лагерь.» -- Они комментируют рассказ о ночном визитёре. – «Мог быть беглый зэк. Здесь же лагеря кругом за горами – считай, не за горами! Сидят люди. Бегут. Иногда. Вроде, так, не трогают никого, но всякое может быть. Им может быть что-то нужно. Больше всего – документы. Но и еда, конечно, одежда. Спички, вот…»

    …Тоннель в глубину. Ушли. Я в шахтёрской робе из толстого брезента. Спецовка эта, на складе меня в неё одели, новая совсем, пахнет бодрящим уксусом каким-то. Каска на голове. Тут же ударяюсь ей – каской-головой о что-то сверху, пытаясь что-то учтиво обойти. – «Посматривай!» -- При мне фонарь. И геологический молоток. У молотка длинная ручка, можно даже опираться на такой молоток, как на трость. Но я-то несу его с почтением. У самого молотка один конец тупой, а другой в виде закрюченного клюва…
    И уходим, и идём. В глубину земли. Под ногами рельсы для вагонеток, вода, ручейки текут, сверху каменный свод, трубы, лампочки светят кое-где, кабели по бокам. Вода кое-где сочится или капает, или течёт. Слово: «капежи».  А свет дня остался сзади и забыт. Забыт. И мне бы испугаться, а меня восторг охватывает, песни сочинять хочется.
    Отец в компании дядей и тёти. У них тоже молотки. И такие же, как мне выдали, и с ручкой покороче, видно, фирменные. Идём. Ходим. Смотрим то, что показывают. Непонятные мне слова. Постукивают молотками. Мне тоже предложили попостукивать. Отколотить образцы. Уходим и уходим далеко. Глубоко. В ещё более далёкой глубине истошный вой камня и металла. Прошли мимо шахтёры. Дядям-тётям велели уйти в боковую камеру: «Сейчас будут палить.» -- Это мне объяснили, что сейчас будут взорваны заложенные в породу заряды, камень будет размельчён и его потом вывезут из забоя. А сейчас надо ждать. Сейчас работы везде остановлены. Ждём и ждём. Высокие звонкие удары прогудели по всему тому, где мы есть, и воздух по выработкам заметался. Ждём ещё: «Надо ждать, пальщик считает удары, все ли заряды сработали. Если не все, пойдёт дорывать. Опасное дело…»
    …Ходим опять, ходим дальше, лазаем по, наверное, дальним-дальним, боковым, кривым, наклонным каменным коридорам. Есть очень тесные и низкие, каска очень к месту. «Границы рудного тела»… Рюкзак наполняется каменюками, мне доверяется писать бирки и наклеивать их на образцы. Мне показали, как разбивать образец, камень, который держишь в руке, чтобы образец поменьше стал или чтобы посмотреть, что внутри: лупишь молотком по камню, а руке ничего – энергию удара воспринимает масса камня.
    …Длинный-длинный прямой тоннель. Рельсы, вода журчит внизу и капает сверху. Песни сочинять давно уже не хочется, а так, держусь. И странное, без всяких песен, ощущение единства с Земным Шаром, внутри которого я есть. Я – есть! Это главное. Это наполняет меня странным образом…
    Отец отобрал отяжелевший рюкзак. Идём… Вдруг впереди в темноте – звезда. Маленькая-малюсенькая, как в черноте неба, и цвет у неё нормально звёздный, голубоватый. Одинокая звезда. Идём. Растёт звезда. Медленно. – А мы идём небыстро и долго. А звезда из яркой, но ничтожной точечки становится огромной, превратилась в ослепительное светило. И ничего в темноте уже не существует кроме этой яростной яркости впереди. Ну, это для меня, наверное, так ярко это, для начинающего «коллектора», Другие-то все бывалые, привычные… Выход! Это выход на свет божий…

    На неистовом тракторёнке меня мчат к родному лагерю, к любимому снежнику. По горному бездорожью среди сияющего и лучезарного, текущего и цветущего. Отец остался в рудоуправлении, что-то тамошним от него нужно, что-то им там друг от друга нужно, а мне – дикий кросс на маленькой машинке. – Спасибо! Я на месте…

         ……………………………………………………………. 

    …Подъёмник тащит, ты тащишься. Тупо уставясь в собственные лыжи. И это – отдых.
    Э, Аня! – Это я, Аня, сама себе кричу молча: «Лыжи ж, они из-под земли. И палки. И другая экипировка. Аня! – Цивилизация, вся, не вся ли, она – откуда? Не из-под земли ли?!.»

          ……………………………………………………………

    Вот за какие катеты-котеты, за какой хвост тянет меня? Сидела ж тихо, ни к кому не приставала, присутствовала с удовольствием. ДЮК занятия проводит. Сразу для всех. Возрасты разные – математика одна. Как любовь. Любви все возрасты покорны. (А что такое любовь?)
    А мы?.. – посреди пейзажа, как школа Жан-Жака Руссо. (По легендам. Среди природы, то есть.) У него-то, может, и не было таких прекрасностей пейзажа. Которыми прекрасностями окружения я любуюсь до полного утопления в них. Всем своим существом. От ближайших цветов до еле видимых далей… За которыми, невидимые нам, лагеря заключённых, горные выработки, промзоны, как в Городе у нас, и зоны, секретно огороженные колючей проволокой, но и новые вольные пейзажи тоже дальше и дальше, и по которым можно путешествовать. Свободно и счастливо. И… захватывает дух!
    И тут ДЮК:  Аня, анекдот: «Рабинович, вы счастливы? – Рабинович разводит руки. – А что делать?!» -- У тебя, Аня, вид, как у этого счастливого Рабиновича. Ты счастлива? Ты присутствуешь? Или ты отсутствуешь?
    Я:  …Эффект присутствия, эффект отсутствия… Я вычисляю, Дмитрий Юрьич. (Это вот тут меня «дёрнуло»! Потянуло трепаться. Молчала бы молча.)
    ДЮК:  ???!
    Я:  Счастье. Вычисляю, рассчитываю. Считаю, что можно рассчитать…

    . . . . . . . . . . . . . . . . . ……………………………………….

    А уже и костёр. И никаких уже далей. Тьма. Зато звёзды и звёзды.
    И у костра все вокруг и вместе: и высокие персоны, и мы, мелочь тренируемая, все возрастА. Возрасты, то есть. Покорно-непокорные. Толпа. А тема всё «моя». Дур-рацкая!.. И гвалт довольно бурный.
    -- И, таки, что такое счастье, и как его оценивать? «Хорошо» -- «плохо».
    -- Да-нетной системой оценки констатировать феномен, факт, который произошёл…
    -- Во!
    -- …Происходит.
    -- …Или не происходит.
    А здесь сейчас, кроме ДЮКа, и… и Воскресенский, и Аркадий Иванович, и Михална, и Петрович… Да все. И «Профессор Лыжных Щей». Он сам себя так называет. Ему «Профессор, Профессор», а он дополняет про «щи». Иногда. «Кислые». А ему тогда: «Нет, нет! – Лыжные, лыжные!»…
    -- Или балльная система оценивания?
    -- Откуда баллы?
    -- Поливариативность: хорошо-то, хорошо, да ничего хорошего.
    -- ??? – Чё?!
    -- Ладно, да – нет, ладно, больше – меньше, а как установить «лучше – хуже»?
    Я:  По числу адаптивных индексов, поддающихся включению в оценку…
    ДЮК:  Ни-чё-се-бе! Что сказала-то? Что такое ты выдумала: «адаптивные индексы»? Ни-чё-се-бе! Где критерии их включаемости? И во что?
    Я:  В систему рассмотрения и оценки…
    (вот несёт-то меня!)
    …И тогда можно и рассчитать…
    ДЮК:  …А как описать математически эту твою «систему»? Чтобы рассчитывать-то. Действия, взаимодействия? Я-то, мне кажется, понимаю, куда ты клонишь-закидываешь… свой закидон.
    ПРОФЕССОР:  Психоматематика!
    ПЕТРОВИЧ:  А можно ли оценивать? Или только ценить!
    АРКАДИЙ ИВАНОВИЧ:  Но счастье – внутреннее состояние персоны…
    Я: (наглая же, перебиваю!) …Обусловленное внутренним состоянием этой персоны и внешними обстоятельствами её бытия. Если условно ограничить внутреннее пространство персоны и внешнее пространство её включённости в общее Мирозданье, то в области совокупления этих пространств могут находиться точки…
    -- …Неуловимого счастья?
    Я:  …Локализующие зону вероятности возможности сча…
    -- …Ноль с минусом!
    -- …Что? Кто?
    ВОСКРЕСЕНСКИЙ:  «…Там, за горами горя, солнечный край…». Но там, за горами солнца…
    АНИН:  …Зона отрицательного бытия, где счастья…
    -- …Нет и быть не может?
    -- Бесконечно малая вероятность?
    АНИН:  Отрицательная вероятность его возможности.
    А уже Константин берёт гитару: «Да… А лыжи – счастье. А они под нашими ногами…»
    И я тут – а уж не хотела, не хотела лезть: «Мой скромный вклад в акмеологию: лыжи – счастье. Есть возможность для лыж – есть возможность для счастья…»
   

                ………………………………………

    Оказалось, команда, парень из которой ночевал в «бане», куда наведывался загадочный «пришелец» (или не наведывался), снялась и убралась со сбора. А на месте, где они располагались, Профессор натянул трос (это он с собой его сюда притащил со всяеими растяжками!) и обучает всех канатоходству. Странно и интересно учит он ходить по канату. Трос не высоко, не страшно, но – равновесие! А Профессор предлагает вот что: думать и жить вперёд. – Заботиться уже о том, как сойти с троса, когда ты ещё только на него ступила, чтобы взойти. Действовать так, как будто действие уже совершено, а забота твоя уже лишь только о красивой концовке действия. То есть, значит, если будешь считать дело сделанным, -- предстоящее своё ещё не начатое действие! – то оно тогда и получится… Это у него его собственная наука, которую он называет «психомеханика». Но ладно, трос и обучение канатоходству, он науку эту свою на всё распространяет. Ну, на всё – не на всё, но вот – движение по трассе. И на быстрое. И на скоростное… Профессор Лыжных Щей: «Быть впереди своих ошибок! Внимание – вперёд и вдаль! А всё, что здесь, уже проехали.» -- А я? А я ещё подумаю: ошибки-то могут за ноги схватить. Здесь. Когда ты-то здесь, а «существо» твоё там. Впереди. В будущем. И не будет будущего…

                ……………………………………………………

    И всё…
    «Вот и вся, вот и вся песня кончилася. Мне бы рюмочку винца, я допел бы до конца…» -- Это вокзалы. Это толпы. Это люди пьяненькие песенки поют…

    Город.
    И как и не было ничего.
    Как не бывало.
    Как и не стаскивали авралом неподъёмное своё спортивное хозяйство по горным буеракам, не грузили, не свозили. Будто и я там, где была, -- не была… Как не бывало всё.
    Город. Серый. Небо серое. Непогодистое лето что-то…

    …А были там среди трав на верхах, среди цветов разных цветов… были белые нежные цветы, как седые, как ангельские головки. Их соцветия ветер трепал, как малюсенькие шевелюры. В дальнем чужом краю…

    Но… -- побежали и бегаем: соло самой себя с аккомпанементом бега… И между дождями батут натягиваем, взлетаем к плотным листьям середины лета, высоко к веткам. И футбольчик между лужами. И… -- и! и! – средний трамплин снова и опять. – «Анна, опять отступаем, готовимся, как новички: уходим с «пятидесяти», репетируем на всех кочках, возвращаемся снова на «средний» и имитируем, имитируем, имитируем. – На «большой» готовимся.» -- Это Анин.

    …Бросить на ветер. Себя. Всю…

                ………………………………………….

    Свечик… Между больницей и вольной природой. Но раскованный и чёткий. Без слабости.
    -- Святым духом…
    -- …Что?
    -- Существовать… Можно. Информация! Мы с тобой, бывало, говорили на эту тему. Говаривали… Когда есть проблемы с материей и энергией, информация – всё! Хотя мы не знаем как. Но…-- Когда нет, материи, нет энергии, может ли совершаться что-либо?..За счёт (как вы бы сказали) «голой» информации… Нет силы, нет воли, не говоря про силу воли… -- Чем существовать? Святым духом?.. Считается: материя и энергия – это всё, а всё без этого – ничто. А информация? А она определяет, как быть всему сущему. А нельзя ли лишь посредством её – быть? А информация-то и есть «святой дух». И практика бытия показывает, что… -- да что там! – говорят же: «на честном слове»… И слово… В начале всего… Но слово должно быть честным.

                ……………………………………………………

    И полезли. На большой. На приземление. Любуясь новым зелёным покрытием. Которое поливали водой рассеянными шлейфами невидимые форсунки с обоих боков горы. И поехали. «Как по лугу-лугу…» «По росистой луговой…» -- Обкатываем. Какая вытянутая и глубокая долгая гора. А ведь над ней летать!.. Над горой травяного цвета… А скольжение вполне лихое по водянистому, по свежему покрытию. «Нормальный ход.» …А над нами гора разгона по-новому огромная маячит…
    -- Всё пока, идём на «средний»! – Анин командует.

        ………………………………………………………….

    Всё. Новый мир затмил только что прошедший, отменил его, заставил забыть… А он вспоминается… Что там было?.. «В дальнем чужом краю…» Сейчас сразу всё. Звёзды. Звёзды капелек на траве, на льдинках снега, на брызгах ручьёв. Звёзды на небе. Звёзды откровений в словах чудесных людей. Откровений изумлявших и озадачивших. Яростными противоречиями и яркими надеждами… «Хорошо» и «плохо». Добро ли, зло. Счастье-несчастье, предрасположенность внутренних пространств экзистенса персоны к обретению ею счастья и обусловленность возникновения счастья внешними пространствами бытия. Теория («как бы»!). И поиск точек вероятности события счастья в зонах совокупления внутреннего и внешнего… Тьфу! Точки, точки… Условия возможности сч… –
    И опять ДЮК. И опять я. Опять не сдерживаюсь. Выдаю экспромтом: «Аморально, но можно – просчитать целесообразность войны. Котрая делает трупы, для которых счастье невозможно. Никаких «зон», «совмещений», «точек». То есть, не-жизнь: зона уничтоженной жизни, абсолют невозможности сча… -- невозможности всего! В каких единицах целесообразность считать? Может быть, те, кто выжил, завладеют атрибутами обеспечения жизни? Счастливой… -- Нет, всё разрушено, ничего нет… Кто-нибудь празднует выигрывание войны? Кто? Кое-кто из начальства?.. Или – как?!.»
    …И ДЮК тогда ничего не сказал, и взял меня молча за плечи и покачал из стороны в сторону. И мы поехали вниз с вершины снежника «синхро». Это когда двое или несколько съзжающих делают совместно одинаковые действия. Чаще всего, повороты.

    Аня! – Это я сама себе. – Тебе-то что до этих всех идиотов?! – А, жалко…
    …Там, за горами нашего счастья – зоны беспросветного отсутствия вероятности счастья. И такие «зоны» по всему свету при всеобщем старании не допустить возможности счастья. И как же, как же они стараются-то все, стараются…

    …Но не у нас…
    …Аркадий Иванович рассказывает про микрохирургию в нейрохирургии. Про тончайшие тонкости исправления разрушенного. Чудеса! Как тренируются хирурги делать свои чудеса на сказочно ерундовых субстанциях материального мира: на шелухе от картошки в мундире, например. А потом умельцы -- раз! – и чудеса спасения пациентов…

    …Скади. Богиня Скади. Это Воскресенский рассказывает про историю лыж. Прямо на горе. О-оо! Это древний Скандинавский эпос. Там девочка, нет, юная тётечка и богиня при том, предпочла счастливому замужеству с возлюбленным – кто он там у них был, тоже бог? – она предпочла лыжи! Этот её счастливый возлюбленный тоже бог, он должен был по божественной должности заведовать чем-то внизу у моря. А там снега нет. И Скади без снега, без лыж не смогла…
     А уже рассказ пошёл про обозримую лыжную историю. Как стали придумывать технику управления лыжами на спусках с гор. И стали появляться разные техники и разные школы для обучения разным техникам. Христиания и Телемарк. И Воскресенский стал заруливать по горе поворотами «христиания». А тут Анин выкатился с «телемарком», с поворотами и с прыжками. И прыжки показывать стал, как сто лет назад, а, может, и больше, в начале прыжкового спорта: устроил «курносую» кочечку, с подлётом, сам прыгать стал и всех завёл с собой вместе. Рассказал, что в какой-то газете начала прошлого века, описывая какой-то лыжный праздник у нас в России, написали о проведении там прыжков на лыжах: «…Самые лихие прыгуны успевают в полёте снять с себя тужурку!..» -- И прыгал – «курносый» трамплин высоко выстреливает прыгуном – снимал куртку и в сторону отбрасывал…
          
    «…Анненский, зачем фамилию красивую сократил?» -- «Прадед сокращал: спасал семью нашу от нашей славной Истории. Которой предлагают гордиться…» -- «Спас?» -- «Кое-кого. Я-то – вот он. А сам пропал. В её жерновах. Без следа. Он был из элиты интеллектуалов страны. Пытался скрыть близких и себя от карающей «Чрезвычайки». Был великим. Мы-то – шушера. С обрезанной фамилией…» -- «Ну, какая ж ты шушера?!.»

    …И белые цветы с ангельскими венчиками, их ветры треплют по верхам, по вершинам…

             …………………………………………………………

    -- Анна! -- «мути» «принцессу», кипяток поспел… Научили тебя произвольно расслабляться, ты и засыпаешь-отдыхаешь где угодно без комфорта. И правильно делаешь, …Нюра. «Мути» «принцессу Нури», давай, народ на базу возвращается, чаю попьём.

                ……………………………………………………..

    Анин на новом покрытии нового приземления установил такой клин – кочечку, в районе «лба» мы с её прыгаем, над приземлением приподлетаем, прилаживаемся с приподлетания над горой на неё приземляться. Это из раздела обкатывания горы приземления. Прыгать-летать готовимся, чтобы сверху потом нормально было приземляться. Приземляться – первое дело…

                …………………………………………………

    Всё. Наверху. Все. Толпа. Первый раз прыгать с нового… ну, с обновлённого трамплина. Весь этот спорт такой: всё в первый раз. Наверху мы. Над ближним лесом, над дальними далями. Но не до далей. Отвлеклась – сконцентрируйся, Аня… Ты делаешь своё дело, уже как будто сделала, разгон-разгон-разгон, точка… многоточие…

     …Какой трамплин гостепреимный… Валян молчит… Лезем снова, лезем снова…

                ……………………………………………………..

    -- Чувство, что ничего нет… Ничего нет, но ты-то сам должен быть. Вот ещё чувство такой обязанности…
    Свечик опять не в больнице. Дома. И выглядит браво. А ощущение от его обители, где уж вовсе не повернуться: книг и архивов и записей стало ещё больше, ощущение – будто не в тесноте, а в бескрайней свободе, в полёте.
    Слова Свечика грустны:
    -- В этом «ничего нет» и меня нет. Отсутствую. А должен присутствовать!
    А я молчу. Смотрю только на него во все глаза. А он говорит «кусками», с перерывами.
    -- …Когда нет материи, нет энергии, может ли совершаться что-либо?.. Нет силы, нет воли, не говоря про силу воли… Чем существовать? Святым духом? А?.. Считается: материя-энергия – это всё. А всё без этого – ничто. Но в этом «ничто» информация определяет, как быть всему сущему…
    …Свечик, похоже, знал, что повторяется, но и повторялся нарочито упорно.
    -- И вот нельзя ли лишь посредством информации – быть?!. Информация и есть святой дух. И практика бытия показывает, что… можно… «на честном слове». «Слово в начале всего». Информация… Но слово должно быть честным.

    -- Аня! – Паузы были долгими, а я ничего не ускоряла. И мы уже давно, взявшись деятельно за записи, давно не делали ничего, и оказались оба в оцепенении… -- Аня!..Счастье… Тебе ещё счастье! «Возможность – невозможность». «Вероятность»… А если персона независима от счастья?.. Но если она и от жизни независима?!.

    -- А тебе-то, Аня, -- много ли для счастья?
    -- Да, Дядь-Сяв… -- мне б с горки посъезжать… Вообще-то, конечно, не только это.
    -- Не только… Не только… Ну и ладно.

                ………………………………………………………

    Все на большом. Бросаем на ветер себя. На воздух. И тащит же, тащит! Далеко-о! И снова скорее наверх…
    Вниз один стартует, другой. И там, далеко, взлетают, летят, улетают, глубоко улетают… Куда?..

    Валян на приземлении, теперь внизу лба уже кочку устроил. Теперь, подлетев с этой кочки (а высоко подбрасывает!) летим, упираясь в радиус, приземляться в выполаживание уже приходится. Это, чтобы мы не опасались дальних метражей, тянули полёты в самый низ.

    Мы и тянем. (Анин кочку убрал уже.)

    -- Аня!
    -- Ага…
    -- Чай!
    -- Ага…

                ………………………………………………..

    Съезжаются.
    Съехались. Это же на наш трамплин со всей страны, и здесь все сильнейшие. И здесь девчонки. И я волчонком за всеми наблюдаю. И лезем все наверх. И лавина всех и всяких – нас! – вниз, гремит, жужжит, свистит, летит.

                …………………………………………………….

    Эти ленточки. Кое-где. Не так много. Белые с красным на фоне зелёного леса и зелёного искусственного покрытия приземления трамплина. Красиво. Такими ленточками ограждают места аварий и преступлений… Это я издали к трамплину бегу. К большому.

    «…Сумею или нет?!. – Последняя тренировка перед соревнованиями на обновлённом трамплине. Или предпоследняя?.. И я. Сумею ли не стушеваться? Такие «лётчики» понаехали. И «лётчицы». А я? А я просто прыгаю. Я просто буду прыгать. Со счастьем в зубах. Здорово я придумала: «счастье в зубах»! – А?.. Ладно, «счастье», -- делать то, чему научилась. Подумать и сделать. И сделать то, что придумал. А я же уже могу, я же уже… А мандраж? Сейчас нет, а вдруг нападёт. Навалится, и не пошевелиться! И будет ужас. А ты, Аня, разминайся. Ты подольше разминайся. Пораньше начни и тщательно, тщательно… И по ходу разминки – настройка. На точку события. Чтобы было событие. Чтобы оно в многоточие, в восклицательные знаки, чтобы ты – там, чтобы уже… Ты же знаешь, как, ты умеешь… Нюра!..»

    …Съехавшиеся заполнили все помещения возле трамплинов, набились во все каморки. Матрасы, спальные мешки. Табор! Не все, кто приехал, в табор поместились, устроились кто где, у друзей, а кто и в гостинице. Но в таборе живут все – инвентарём, шмотками, собственным постоянным присутствием. Везде торчат лыжи, развешена тренировочная одежда, сохнет – жара стоит все дни – комбинезоны, разноцветные, если не вывернуты на изнанку, а наизнанку они все белёсые… И сами все густо мельтешат, одетые и голые, лыжи, уложив на стеллажи или куда попало скребут-плавят-шлифуют – готовят; сами готовятся: имитируют, прыгают друг другу в руки с высоты откуда-то или с катящейся тележки; а там по канату ходят, а тут в сторонке в футбольчик маленьуий играть наладились… И вода: в вёдрах, канистрах, бутылях больших, шланги – самодельные души, или так обливаются. Струи, брызги. – Мыться-то надо! И солнце! Щедро, бурно. Контражур лета сквозь декорации и драматургию табора!
    «А тебя не смутит картина праздника спортивного? Аня! Не не разрушит настрой сделать то, что делаешь, так, как делаешь. Аня!.. Настроишься? Сконцентрируешься?.. Нюра… А!.. – А будет старт, будет настройка, будет концентрация. Ещё до старта тренировка. Или две?..
    …Аня! Трамплин! – Ты его подруга, а он – твой. Вы нравитесь друг другу. И разгоняйся, и летай!.. »
    А пока… я пока спешу-бегу к трамплину, к обновлённому большому нашему. Моему. Комбинезон до пояса снят, рукава вокруг пояса, штанины задраны: жарко. Лыжи-ботинки-шлем-перчатки на плечах лежат-болтаются, в кроссовках поспешаю, рядом с трамплином обуваться уже будем…

           …………………………………………………………

    Рядом с трамплином бродят ребята наши, прыгуны. Девчата-прыгуньи. В комбинезонах, яркие, пёстрые. Без лыж. Наверх никто не идёт. Все лыжи в стороне. И ещё фигуры вокруг трамплина. Незаметные, тёмные. Военизированные мужики. У некоторых оружие торчит, у других не видно. И невоенные незнакомые уверенно ходят здесь…

    …Трамплин закрыт – вот что это означает. Белые ленточки с красным, красивые на зелёном фоне, преграждают подходы к нему и входы на подъём.

    …Трамплин закрыт. Важные незнакомые недружелюбные ходят вокруг и всё запрещают. Прыжков не будет.

    …Закрыт трамплин. Потоптались все в недоумении внизу у подножья, взяли лыжи, потащились назад по каморкам.
    На базе Анин молча – молча все переоделись из прыжкового – повёл всех бегать кросс. По лесу бегали. Долго. Молча. Медленно. Анин со всеми. И разошлись.

    И все собрались снова. Ребята, Анин, приехавшие тренеры. Кажется, и главный из спорткомитета города. Или области? Ещё начальство. Кажется, спортивное. – «Соревнований не будет. Отменены. Не будет этого летнего этапа. А трамплин – закрыт.» -- А про причины, отчего его закрыли, не говорят. Не знают? Скрывают?

    Всё чужое. Не моё. И погода тоже чужая.

    Петрович: Переживать фальстарты… -- желателно пережёвывать их без напряжения души. И ты расслабься, Аня! Пока…

    …Съехавшиеся разъезжаются и разъехались. Пусто там, где было тесно.

    Анин: Подхватываемся, кто может! Едем вслед народу. На другой этап. Отпрыгаемся, как отпрыгаемся. Ехать-то не так и далеко. И самым дешёвым образом.

    И подхватились, и поехали, и отпрыгались.

    Ой! И трудно ездилось самым дешёвым образом: суетно и тесно. А лыжи – прыжковые, два с половиной метра – я-то такие не перевозила никогда никуда, а они никуда не влезают, нигде не пролезают… Ребята, конечно, помогали, они привычные…
    Ой, и отпрыгала плохо. Трамплин мне не подошёл, я трамплину не подошла. А и прыгать пришлось прямо с дороги. И все прыжки – лоб, да лоб… Ну, как лоб? – всё-таки в конец лба, даже в начало крутой вставки. Комфортно приземляться даже.
    А Серёга улыбается: «Это ты перегорела. Да ладно, нормально отпрыгала – на новом-то трамплине. Ну, и, в общем, как другие девчонки.»
    А Анин – хвалит даже …

    А мать потом, когда вернулась: Саранча!
    Я: Что – саранча?
    Мать: Не тараканьи бега, а соревнования саранчи по перелётам.
    Я: А правда, похоже…
    Отец: А ужимки?
    Я: Ужимки – что?
    Отец: «Ужимки и прыжки» -- в басне Крылова. Там обезьяна.
    Я: Обезьяна-а…
    Отец: Нет. По «прыжкам» в соревнованиях ты выступила, а по «ужимкам»? – Продолжишь выступать?
    Я: А-аа… Надо. Но главные «ужимщики» не зовут, молчат…
    Мать: Да что же мы на дитя-то напали! И я-то – первая: «тараканы», «саранча», теперь «обезьяны»! Это же мы этак…
    Я: …Да ладно, всё путём. И всё так и есть. И тараканы, и обезьяны, и саранча…

                ……………………………………………………..

    Михална, Петрович, Анин. И я. Ребят нет. Каморка, чай. Не пьём. Не пьётся. Дождь снаружи, двери закрыты. Лето в осень, в осень лето.
    -- Менять?
    Долгое молчание.
    -- Что на что?
    -- Специализацию ребёнку. Или ей универсалкой притворяться? Или сейчас универсальность не в ходу?
    -- Ага. Универсально: ни тут ей готовиться, ни туда не зовут…
    -- …Не жалеют…
    -- …Хоть плачь.
    -- Трамплин-то – что?
    -- Ничто. Закрыт… Но в молодёжный-то контингент Аню-то взять бы должны. В женских-то прыжках-то у нас сейчас – никого.
    -- А у нас…
    -- …В ужимках… -- Это я из уголка бормочу.
    -- …Что ты там?
    -- Молчу, молчу…
    -- У нас – и тоже никого. Тем более, в спуске. Аня – герой, а тоже про неё не вспоминают… В руководстве.
    -- В руководстве героев не помнят…

                ……………………………………………………

    Трамплины закрыты все. Теперь – «сверху» – объясняют, что закрыт трамплин наш большой потому, что признан аварийным. И не соответствующим международным стандартам… (А только что был реконструирован и сертифицирован международной федерацией!..) Анин где-то что-то выясняет… А закрыли не только большой обновлённый трамплин, а и весь комплекс трамплинов, все тренировочные, учебные трамплины, включая кочки. Хотя они не могут аварийными быть, они на земле стоят…

            ………………………………………………………

     Идём на Пупок…
    Вокруг него, вокруг всех наших склонов – забор. Забор! – Великолепный красивый забор. Как забор?! Возник внезапно. – Я же бывала, ходила здесь все дни. Возник в какие-то часы. И какой же забор! – Он зелёный, он почти невидимый и он – ограждает всё непреодолимо. Красивый решётчатый забор-хайтек, залюбовалась бы. Если бы не горы он наши огораживал. А он охватывает все наши склоны, карабкается по крутякам, и там же у нас рельеф склонов очень прихотливый, а забор везде рельеф копирует, а сам по струночке. И есть в заборе ворота и калитки с замками невозможной технической сказочности. Но замки пока не работают. Можно проходить. А рядом с воротами и калитками сторожевые будки, тоже ультрасовременные, как драгоценности. Но они пока пустые и запертые. А, может, и не пустые: их большие окна – зеркальные, снаружи совсем не видно, что внутри. И что значит это появившееся вдруг чудо, не знает никто. Петрович где-то ходит, выясняет у каких-то городских властей, что тут случилось…
               
               …………………………………………………..

    Дожди зарядили. Хорошая погода… -- для искусственного покрытия… Но закрыты трамплины. Но… -- упорное ОФП, ОФП. Большие объёмы.

    И… «ах, подруженьки мои, мы скучаем с юных лет. И зачем мы, горемычные, родились на белый свет?..» -- …И свалки мои. Они, множатся. Растут горами. Вроде, не стало их, а тут, куда не побегу… Но, Аня! Какие «подруженьки»… какие «горемычные»… и свалки тебе не там… -- упорно-привычное всепогодное ОФП! Большие объёмы…

    Но влюблённость. «…В дальнем чужом краю ты помни любовь мою!..» -- Кто помни? В каком краю? Сама и помни. Раз забыть не можешь… Абсолютное соло самой себя. ОФП и ОФП. Большие объёмы…

                …………………………………………………….

    Свечик снова в больнице.
    Снова охватывает тоска: невозможно помочь.
    Но здесь делают всё возможное. Здесь стараются изо всех стараний. Здесь знают дело стараний вытянуть человека в жизнь. И удерживать. И Свечик и сам удерживается. Своим святым духом, наверное. Напел-наговорил мне:
    «…Здравствуй милая, белка белая, чем ты, грустная, озабочена? Где ты бегала, что ты делала? Почему в глазах червоточина?..»
    Бегала я… Только и бегала. Где?..
    -- Дядь-Сяв… Вот смотри… Вот здесь
    -- Порр-рядок в танковых частях: дети спорта озаботились гонкой разоружений!
    -- Правильно, Аня, печалишься… Но… Делай то, что делаешь, старайся!.. Старайся не печалиться. «…Чего ж печалиться о том. А, может, обойдётся…» -- Это он опять напел тихонько…

                ………………………………………………….

    -- Пёт-Петрович! Делать мне – что?
    -- «Тренируйся, бабка, тренируйся любка, тренируйся милая, сизая голубка!»

           ……………………………………………………

    Тренируйся!
    Тренируюсь. ОФП. Большие объёмы ОФП.
    Беги, Аня-Нюра, беги…   
    …Бегу.
    Между свалок.
    Мимо пром-зон.
    Куда-то…

    Куда?
    Стыдно. Девка – здоровая тётка, живёт не за свой счёт…
    Погоня за гонками! За полётами гонка. За «большим спортом». – Большой! Ладно, на одних соревнованиях выступить в сезон. За свои деньги. И где деньги?.. Перед родителями стыдно. Тётка взрослая – «ужимки и прыжки». Мартышкины труды. Тараканьи бега. Скорей работать-учиться-жить-по-специальности! Дома соревнуйся один раз в сезон. Как Юрыч… Дома – где? Дома трамплины закрыли и горы за забором на запоре!..

    …Но – гонять! Носиться по снежным горам! На лыжах. И по искусственным покрытиям. И – летать!.. И жить на лыжах…
    И, как свет изнутри – прорыв воспоминаний о невесомости совокуплений с гравитацией в провале вниз, в глубину. В бесконечном «ух!» спуска-падения. Которым управляешь. Которым владеешь. Которому принадлежишь… Когда скорость падения уже не может увеличить сама себя… И улёты в глубины. И работать в спад, в долгий крутяк, туда, где торможения не существует. И глубины летят на тебя иступлённо!..
    И полёты над глубиной. Когда глубинное пространство изумлённо замерло и не приближается, высота над ним – страшный подарок… И – старания, старания, чтобы высота не уходила никогда… -- Тянуть, тянуть, тянуть полёт бесконечно в глубокую даль, вниз, в заветный недосягаемый…
    …И, как будто не бывает вовсе спусков с гор, не мчится вниз никто по склонам никогда, -- наверх подъёмник тянет балдеющего путника, отрешённо глазеющего на пейзаж, а больше внутрь себя. А лучше плюхнуться в кресло и болтать лыжами над ленивой пустотой… Да ладно, подъёмник – с лыжами на плече топать наверх – был бы этот верх, трамплин или склон – топая, размышлять о лыжах и не о лыжах…

                …………………………………………………..

    -- Аня, «хватай мешки, вокзал поехал!» Вызов пришёл на тебя. Срочно стартуй! Позавчера стартуй!

    Вызов! Неужели уже?!.

    Хватаю инвентарь.

                                -----------------------------------------------------

    Дорога – бред. Чередование декораций. Первые декорации – заборы вокруг Пупка. И – скорей-скорей! Скорей в калитку – не закрыто? – скорей в каморку…
    Всё своё с собой! – Написано в вызове, что будут экипировать полностью заново, но мы никто молчаливо в это не верим. И  как может быть лыжник -- без лыж?! – «Винтовку-трёхлинейку никому не отдавай!..» -- напевает Михална. – Всё своё с собой! Со всем своим тащусь с базы, с Пупка, а возле заборов и калиток – молчаливые «артисты». -- Охранники. Амбалы. Безразлично и дружелюбно даже улыбаются. Слегка. А экипированы они, как тот горный спецназ. Тащить бы барахло помогли. Да ладно, ну их. И ребята уже прибежали, наши, мне помогают – провожают в дорогу. И Петрович… Вот бы он со мной поехал!..
    Плохо мне без моих. Но – скорей-скорей-скорей-скорей, справляйся, Аня, управляйся!

    Дорога – бред. И декорации мои не те, не мои это декорации. Теперь этот спортивный департамент, куда привёл меня новый вызов, это другой уже департамент -- старинное диковинное здание – дворец, наверное, в прошлом, а и сейчас дворец-дворцом, такие в фильмах про царства-королевства показывают, а сверкающие антикварные громады его интерьеров напичканы ещё и офисной техникой. А я не гляжу, мне безразлично… Устала? – Не устала… Даже от перетаскиваний от бессонных багажей-инвентарей своих всю дорогу – как будто и не устала. А уж как тяжело было. А уж как тяжело было бы, если не встретили меня бы здесь. Опять – друзья родителей, друзья тренеров, с рук на руки, и меня, и всё моё… А всё своё-моё с собой. («Ё-моё!») Припёрла. А вызывали-то ведь на экипировочный сбор. (Как бы.) Всё для всего должны были выдать. Хорошо, что единодушно решили дома: всё с собой. Правильно решили: экипировка здесь уже прошла. (Как бы.) А я – должна (скорей-скорей) вдогонку за «контингентом». А и ладно. У меня всё есть, мне ничего не надо. (Я живу хорошо.) Своё с собой, моё любимое (очень не новое, но…) – любимый инструмент для любимого дела. А сама я всегда готова на всё.

    Тупая упёртая готовность. И безразличие. Как там Серёга-то на трамплине сказал: «Перегорела»?.. Или недозажглась?

                …………………………………………………………
                …………………………………………..         

    Новый снег заметает на леднике. Вьюга. «Невидимость»! Где здесь что? Но – верх – верх, низ – низ, палки-древки – может, не заблужусь… Но – метёт. Серый мир снего-ветра. Непроглядный.
    Декорации. Мои. Вокруг меня!

               ………………………………………………………

    Вкатываться. Вкатываться в сезон. Ну, знаю я, как вкатываться. Квалифицированная я…

    А тренеры? А не пойму я, сколько их здесь у нас на сборе и кто что значит и что делает… Два дяди, немного нахмуренные, молодые ещё вполне и ещё один постарше, немного улыбающийся. Понятно, но не понятно, кого слушать и кого слушаться. Может, ещё есть кто-то из тренерского состава. Вроде, мелькают. Пока не любопытствую.

    И вкатываюсь.
    С горки съезжаю? Подъёмник тащит? Еда, койка. Красоты гор за метелями. Нюра!.. – Рай?
    И есть капелька времени баловаться науками. Счастлива?..
      
          ……………………………………………………..
               
        Велят ехать вниз. А я на вкатывании вниз не еду. Я режу поперёк горы. На вкатывании. Я вниз потом поеду. Я хорошо поеду вниз. Потом.
    А вбок-поперёк и нельзя никак: трассы разных тренирующихся команд тесно в параллель на склоне стоят. Трассы спрямлённые – вниз руби. Не расповорачиваешься.
    Но и вниз не разъездишься: нет места поотпускаться, на скорость для скорости погонять. А в большие-то горы зачем тогда приехали?!. Ладно, попробую потом на произвольной каталке по склонам погонять, сколько где будет получаться. Хотя это и не скорость, такая, чтобы  -- скорость…
    Ладно, не вдоль, так не вдоль, не поперёк горы, так не поперёк… Я сейчас на трассах траектории нарезать поэкспериментирую. По-своему. По тому, что летом насочиняла.

    Тренеры за хронометры. – «Ты что сюда приехала? Кататься учиться? Дома надо было учиться! А здесь…» -- А я помолчу, перетерплю. А делать по-своему постараюсь. По-другому – никак.

    А вот и видео… Я в видео вглядываюсь настойчиво. В своё и в не своё. Видеть-то я умею. Квалифицированная я. Я и вслушиваюсь в то, как комментируют. Тренеры. Девчонки. Ругаются как. И молчу-молчу-молчу. И жадно-жадно в виду имею всё, что вижу-слышу.

    Апрэ-ски. Грызутся. Ругаются. «Рвут деньги», -- это выражение у них в их разговорах: «рвать деньги»… Да нет, и не ругаются, и не грызутся – рядятся девчонки на тему финансирования себя и «рвать» им, видно, нечего. – Вяловато, но злобновато бубнят про то, что надо уходить в независимость и по финансированию, по экипировке, и по подготовке. В самостоятельность… Но я к разговорам их – ни-ни. Я тихо себе в уголочке. У меня свои дела… А у них своя обстановочка… -- Нет, не нравится она мне, но другой-то нет. И ладно, что песен не поют, и что такие, какие есть. -- Мне не мешают… Думать.
    Споры их сердитые, то между собой, а то и тренеров споры захватывают, и тогда все начинают «ставить на место» всех. – Выяснение отношений? Воспитательная работа? – В которой мне места не оказывается. Как-то я скромно вне игры. Что, может быть, раздражает всех участников процесса «воспитательной работы». Кроме одного тренера. Которому тоже не находится места в воспитательном процессе.
    Тренера зовут «Крокодил». Девчонки так его зовут. Он (это тот, который чуть-чуть не хмурый), он постарше других тренеров и он… -- он всегда в деле… И как-то так для меня, я вижу, тренер (из всех участников процесса подготовки), тренер – только Крокодил. На горе – тренер, после горы – тренер… Я смотрю, даже в узкостях коридоров для постановки трасс он ухитряется ставить трассы интересные: то ритм поймать надо, то головой подумать, как куда раскатиться. Девки сердятся (ну, они на разное всякое сердятся и сердятся), то тихо, то громко сердятся. А у меня получается так, что мне впрок; я с удовольствием на горе живу.
    А остальные – остальной тренерский состав, …то ли они есть, то ли нет их. То выкатятся на склон, то пешком выйдут. То ли постоять, то ли включиться. В процесс. А то… девки их прогонят с горы. И матом. Не умеете, мол, и нечего мешаться. Сами с усами мы. И с Крокодилом. А те и смылятся. Потом, когда-то, снова нарисуются. Но мы, но я – Крокодил и Крокодил.
    И на лыжах, и после лыж. – И на склоне, и после, всё время липну к Крокодилу. Интересно трассы ставит, интересно говорит про всё везде. И слушаю, и прислушиваюсь, и подслушиваю.

                ……………………………………………………….

    В экранчик, в экранчик! Смотреть-смотреть. Видео. Посмотреть мне боковой бы план – передне-задняя работа. Важно-важно мне это. Устремление в поворот вначале, ускорение-выстрел в конце… Чтобы дальше устремиться-ускориться в начале следующего («Без ускорения нет поворота!» это ж Воскресенский говорил)… Уловить мне… -- Да что ж они всё спереди или в спину снимают, мне боковой план нужен!..
    Смотри, смотри в экранчик, Аня!

                ……………………………………………………

    -- Если поехать правильно, поедешь быстро. – Говорит «Крокодил». – Если поедешь быстро, не будешь успевать ехать правильно. Технология – результат: техника делает скорость.    Правильная техника. -- Хорошая скорость. Куда девать скорость? Чтобы правильно ехать.
    -- Игрыч! Кончай «академу» гнать. Теория, …ля, – для «чайников» на курорте. После лыж. Это любителям, …ля, «апрэ-ски», …ля. Мозги забивать. Гонщик должен из головы всё выбросить. С пустыми мозгами ехать. Тогда «поедет».
    «Крокодил» беседовал с девчонками в гостинице, после лыж, а я опоздала (самостоятельно ОФП занималась), незамечаемая присоседилась ко всем, но и действующих лиц не вижу; а там к беседе, оказывается, другие тренеры откуда-то подлезли. И Черногорова (это такая фамилия «Крокодила») по-своему по-свойски критикуют.
    -- Ребята, с приблатнённостью речи у вас не ахти, и – извините!.. А гонщик – инженер своей скорости, про свою инженерию должен всё знать. – Гонщику управлять своей скоростью!.. А из головы, да, на старте выбрасывает всё… -- лишнее. А сейчас я толпе о важном подумать предлагаю. – Это Крокодил, конечно..
    -- Ой, Олег Игоревич, давайте о важном! – Это «толпа», девчонки орут. – Олег Игрич!.. (Крокодил – Олег Игоревич Черногоров.)
    Крокодил: И куда тогда скорость? Если она есть? А она есть. Если ехать правильно.
    Я (язык мой, враг!): В траекторию. Можно в юз, но нежелательно: юз – это ведь торможение и потеря управляемости. Желательно объехать свой юз, но сохранить скорость. А она, скорость, есть. За счёт качества скольжения.
    Крокодил: О!

                ………………………………………………………..

    ОФП. На этом сборе у нас нет её! Вот так. Ладно, сама. Нашла бесхозный тренажёрный городок в снегах. В глубоких. Снег вокруг снарядов обтоптала. Занимаюсь самостоятельно. А кроме меня тут никого. И вокруг никого. Пустыня гор… «Висю», висы делаю, растягиваюсь. Петрович настаивал, что горнолыжнику обязательно отвисаться надо: декомпрессия позвоночника после трамбовки его на склонах. Петрович говорил, -- и говорил, что это он  шутит, -- горные лыжи, они не полезны для здоровья, потому что вредны для тела. В отличие от лыжных гонок (которые «кросс-кантри»). И которые полезны. Но горные лыжи так превосходны для души, что душа лечит телесные недуги человека, если он на горных лыжах. Так он говорил. Просто, чтобы компенсировать то, как горные лыжи тело корёжат, надо делать в комплексе с занятиями лыжами ещё специальную гимнастику. «Корригирующую», Петрович говорил. Я делаю. Прилежная я. Растягиваюсь, расслабляюсь. И специальными упражнениями тело укрепляю, особенно, спину… («…Шпионки с крепким телом…» /Владимир Высоцкий./)
    …А лыжники… -- мы же дикие: нам уют тренажёрных залов не пропишешь! И я, вот, дичаю…

    И -- индиго! – Кругом индиго. Густой синий цвет владеет горами. Сумерки убрали алый кант заката с вершин. Звёзды! Редкие ещё, но уже какие яркие…

                …………………………………………………

    Правильно всё летом было у меня с моим сочинением траекторий. Теперь накатывать и накатать своё сочинение!..
    …Накатываю…

    И прохватывать! Как же: скорости-то не было и нет у меня. – Скоростной подготовки! – А ехать? Скоростные-то виды – ждут!..
Вот только, как-где прохватывать?.. По-хулигански? -- На не закрытых-то склонах…
    Но… Прохватываю…

                ………………………………………………….

 
       Крокодил:  …Скорость живёт в тебе. А тебе-то – жить в скорости…
Я:  …Надо ей овладеть, а для этого…
Кро:  …А до этого она тобой овладеет если, – а? Скорость – тётка лихая.
Я:  Встречалась… А договориться если?
Кро:  О! Но это трудный переговорный процесс. Не скорый. И, для переговоров, надо хотя бы встречаться. Со скоростью. И не мимолётно. А помногу.
Я:  А я вот тут и вот…
Кро:  Вот. Нужны условия. Специальные. Для переговоров, чтобы договориться. А так, «вот тут и вот»… ты только целуешь уходящую попу… Тёти Скорости… Тоже полезно. Для договаривания. Но мало.

                …………………………………………………..
                …………………………………….

    Взлёт быстрее падения.
    Ужаснее внезапного провала в пропасть.
    Срыв в бездну, но наоборот, вверх, вверх…
    Вверх! Взмывание. Вознесение!.. Мгновенный взлёт…
    Пропасть наоборот и захватившая дух невесомость вознесения. Леденящий обжигающий ужас падения снизу вверх, в огромную высоту бездны. Без дна. Без гравитации. Бесконечную!
    Что это?!!
    Восторг невесомости фиолетовым льдом обжёг и наполнил меня и поднял…
    Я в высоте, в пустоте наполнена внезапностью пустоты ледяного фиолетового ожога.
    Молния охватила, пронизала, потрясла разрядом. Я вся – молния. Нет, молния снизу из глубины спереди. И вверх. И я пуста и наполнена молнией…
    …Молния! – Ослепляющий огонь – удар – встряска… Слово всплыло: «передок». (Девчонки тут, кто-то сказал из них…) «Слабость на передок»… Ловко это говаривается. Неловко чувствуется…

        «В дальнем чужом краю ты помни любовь мою!..»
  Помни!.. Кто – помни? Кто знает, что я есть – любовь?! Что я здесь есть любовь! Здесь и везде… И никто ни здесь и нигде не знает, не узнает, что я – Она. Влюблённость и любовь… «…Я, словно я и не я. В мире, и новом, и прежнем. Сном очарована нежным…». Но не сон «это»  И «это» -- огромно. И «это огромное» -- вдруг – пронзило, ослепило, вознесло…
      …И не бессонница «это» в часы отдыха, нет. И «это» не склоны с трассами… – Индиго начала ночи, вечер, синяя темнота над сине-чёрными вершинами, огни жилищ в дальней дали, в глубине-вышине-глубине, а я одна-одна возле «своих» тренажёров, сугробы вокруг… Но – молния! Молния – я! Яркая светло-жёлтая. На фиолетовом. И – пропасть взмывает наоборот…

    …Может Анатолич приедет сюда. Сбор проводить… Взглянуть бы, увидеть бы!

            …………………………………………………….
                ………………………………………….. 

    Ещё не заняты склоны трассами, ещё утро днём не стало, -- прохватить! Но ещё раньше, заранее, размяться. В уходящих сумерках утра тщательно и долго, как перед перед стартом спуска разминаюсь. Чтобы – сразу быстро. Такая у меня репетиция самодеятельная – свиданий с суровой Тёткой-Скоростью. И выбираю произвольно как куда носиться мне по снежным горам… Чтобы учить себя ускользанию в глубину невесомости.


               

    …Апрэ-ски…
    Конечно, подслушивать! – Спешу. Там «Игрыч», как «они» его зовут, говорит. Наш Олег Игоревич Черногорцев. Наш «Крокодил». Всё интереснее и интереснее его разговоры. И я стараюсь слушать, не пропускать, и на горе, и в доме. Получается – подслушивать.
    Сейчас оказалось – не для меня. Руководство между собой беседует. И я торможусь на подходе, не показываюсь на глаза…
    -- Игрыч, да мы ведь по существу, мы – сутенёры спорта. Да, сутенёры.
    Кто это говорит, Сусанин, Ратников? (Это молодые хмурые дяди-тренеры. Я их путаю. А, ладно.) И сейчас они говорят не ругачливо, а грустно и доверительно.
    Черногорцев:  Во! И сходили бы договорились с коллегами иностранными: на всю ширину полотна – растащили бы, поставили трассы широко, интересно, погоняли бы вместе, потренировались, потом поприкидывались бы. Совместно-то. Сделайте дело, на гору вас всё равно не выгонишь, а вывалите если, -- себе дороже.
    «Сутенёры»: О! О!.. (Наперебой заговорили, и опять не пойму, кто говорит что.) Это ты у нас, Олег Игоревич, шерп спорта. Большой шерп большого спорта. Тебе карты в руки… То есть, и древки и бур… И флаг… в жопу!
    Че.:  Не хрен трепаться, своей подвигайте попой, оторвите её от уюта, посуетитесь, организуйте, договоритесь. – Это ваше!
    Су.:  Да ладно, Олег, ладно… Мы ж маляры – не гинекологи.
    Че.:  Чё?!
    Су.:  Да анекдот же известный: «Приходит тётка в женскую консультацию. Кабинет. Там никого. Ладно. Раздевается, в кресло садится, в гинекологическое. Появляются двое в белом, занимаются своим чем-то. Тётка: «Ну, вы будете меня осматривать?» -- «А? Ну, давай осмотрим.» -- Осмотрели. – «Ну и что вы скажете?» -- «А что мы скажем? Мы маляры, мы не гинекологи.»…
    Че.:  А. Ну да, есть такой анекдот.
    Су.: Вот и мы – говорим друг про друга: «маляр, не гинеколог»! – Не специалист, значит. Мы же начальство, можем только руководить. Не важно, чем. А в деле мы не разбираемся.
    Че.:  Ну в дело и не лезьте. А договориться – сходите…

                …………………………………………….

    Классная трасса! И раскатистая, и заворотистая. На всю ширину склона! Музыка! Симфония, песня и танец. Ритм, ритм, ритм. Из катапульты в катапульту поворотов. – Очарование ритма и… -- рулада – одной дугой… Да и не дуга, -- синкопированная кривая, растянутая нота, короткая музыкальная фраза с загадочным окончанием – скорость не потерять. Не потеряться, трасса не потеряла тебя чтобы. И -- в новый ритм, ритм снова…
    Джаз скорости. Музыка падения в скольжение в глубину… О, музыканты, композиторы-сочинители постановки трасс и – о-оо! -- сочинители-исполнители прохождения этих трасс! Мы – то есть… Мы!

     …Ансамбль песни и пляски лыж…

    …А в глубине, в далёкой глубине долины, в далёких дальних глубинах в синеватых, там деревья растут вершинами в нашу сторону и скалы целятся в нашу сторону, и там, дальше ещё, в глубине, мало видимые нам дома селения острыми крышами нацеленные в нас. Оттуда редкий успокаивающий звон, еле слышный наверху. Но там -- не для нас. Там уют людей, невидимый нам с нашего верха, загороженный крутяками-выполаживаниями-лбами склонов-трасс. Которые -- для нас.
    И… посмотрела-полюбовалась пейзажем горным, и накатывай-накатывай-накатывай ещё раз… ещё много-много-много раз… О, какие трассы на свободном склоне!

                …………………………………………………..

    …Но снова вечерняя горная тёмная синь…

                ………………………………………………
                ……………………………………..

    …Из настоящего к будущему…
    Затихариться. Ниндзя – я. Незамечаемая. В уголочечке…
    Учиться, заниматься науками регулярно здесь не получается: то время, то усталость, то лыжи себе готовить надо. Но стараюсь заниматься. Науками. Налётами. А чего, для чего стараюсь-то? Куда, к чему себя готовлю? Познание для познания? Умная чтобы? Образованная?
    Чего стараюсь? -- Стараюсь… Интернет. Нырок. Привычный… Проныривание, привычное – через «сейчас» к «вечному». К чистому истоку знания. Но сначала пропрыгать болото Интернета, по кочкам «сейчас». Привычно пропрыгать. Потом пронырнуть и выплыть. На чистую воду познания. Выныриваю и вывожу на чистую воду на эту себя. Погружена в неё. В чистую. Плыву. Наслаждаюсь…
    Но вот ведь, вот. – То, что нацепляла пробираясь через «болото сейчас», спутывает, топит, не даёт плыть в «чистой воде». Бултыхаюсь…
    Да, да, не решила я ещё, пока, всё ещё не решила, «…где работать мне тогда, чем заниматься…» /Маяковский/. Но вот ведь, вот: постепенно подходившее и подкравшееся вплотную чувство, –  что чем не стану заниматься, …но только там, там, в «болоте» только и буду!.. Не по-другому. – А там, в «болоте сейчас» восторг чертей – а как ещё назовёшь – повальный восторг: «можем уничтожить всё живое на Земле много раз подряд!.. Есть такие средства… Аналогов нет и в будущем их появление не предвидится!..» -- Понятное дело: раз будущего не предвидится (всё же уничтожено уже много раз) – какие аналоги. И все повально счастливы, все захлёбываются, тонут в болоте своего чертовского счастья!.. И вот ведь, вот: все «средства» пришли в руки счастливых этих чертей, в руки их радостных нелюдей-начальников-повелителей Человечества -- …от «чистого истока», с «чистой воды» познания, от подвигов тех, кто яростно увлечёны были восхождением к вершинам знаний. От подвигов сочинителей технологий того, как изготовить «средства». От радостных стараний тех, кто их изготовил. (Или от безрадостных? Или от счастливых?) И – «ура» (!): «средства» в руках нелюдей: «Если затронут наши интересы, мы готовы…»
    И вот ведь, вот, Аня… ты «там» будешь! Где все. Чем бы ты не занималась, ты участвуешь… в общих стараниях «убрать» всё. Участвуешь!.. Ну-да-ну-да. Ну да: изумлялась и изумляласьты всеобщей радости стараний в подготовке «убрать всё», но себя (себя-то, себя!) в старания всех не включала. Не думала включать. Противопоставляла. Как бы…
    Я – не они! Я не они!..
    Не они?..
    И вот, и вот… -- А не решила ещё, нет, всё ещё, нет, кем быть… -- а успокаивают, а я и сама спокойна – успокаивают: чем бы не быть, кем бы, а и очень разным быть можно, а можно разным и сразу быть и во многом, и успокаивают: всё в одном… ты будешь.
    …В одном…
    …В одном – чём?!, В этом «Одном» всех?! – Где все работают на «Средства» «убрать» всё. «И где бы ты ни был, и что бы не делал…» / песня /… Где бы что бы не делала, всё – «одно»!..
    …А учительствовать? Если… Ну? – И будешь врать, как историчка. Как ей в «роно» предписали врать, так она и… агитирует. -- Чтобы все всегда готовы были «убраться». (Хорошее это словцо у сноубордистов: «убраться»!) …Не-не-не. Не история. А математика, физика, химия! – А-а-а… -- а ты выучишь учеников своих хорошо – а ты же хорошо будешь учительствовать – выучишь хорошо, и хорошие математики-физики-химики, умные, весёлые и беззаботные, в азарте игры в научные игрушки (ты же хорошо их учила и научила!) пойдут делать «средства», чтобы всех «убрать»… А или ты сама математик? Математик-разматематик. И куда пойдут твои математические поиски-находки? Туда – в «одно».
    Физкультура? Ты детей или взрослых делаешь здоровыми, счастливыми, работоспособными, и они работают на «средства»…     Медицина… Исцелённые бодро идут ликвидировать всех и самоликвидироваться… Спорт! Ты тренируешь детей или не детей, они становятся спортсменами высокой квалификации и своими праздникам спорта декорируют, камуфлируют, прикрывают («Спорт – ты Мир!») старания всех сделать «средства», чтобы «убрать» всё.
    О! Ты сама – спортсменка высшей квалификации. И вот тебе самой посчастливилось засветиться звездой, и твой свет присвоят начальники-нелюди себе на потребу, чтобы затмить свои тёмные дела со «средствами» «убрать» всё…
    А? – Аня! А?..

               ………………………………………………………
                ………………………………………………..

    -- Олег Игоревич, ну, опять, ну, засираешь девкам мОзги: механика-биомеханика! Академу, …ля, опять развёл. Мотивацию у контингента ты делать должен. Воспитывать! Мотивация в спорте – всё. Пол-дела на трассе – мотивация.
    -- Шестьдесят процентов… -- Это другой «Сутенёр». А кто был первый, опять не различила. А и кто второй… А и не важно. Но это – они.
    -- Семьдесят…
    Опять разговор не для меня, а я, выходит, на прослушке. Они никто меня не замечают: в своих науках я притормозилась. Ниндзя я! Не виновата я! – Ну не лезу и не лезу на глаза. Никто и не замечает…
    -- А мотвация, Игрыч, она у нас – что? Какая наша мотивация? – Родина, патриотизм. Такая страна за спиной! Флаг, гимн, слёзы…
    Опять Крокодила Сутенёры распиливают.
    Черногорцев:  Не, ребята, это по вашей части. А мы – бродячие циркачи. Нам трюки оттачивать, без этого – пропадём…

    -- Олег Игоревич, Олег… -- это девчонки прибежали, -- давай-теоретические-занятия-давай-…те! Давай-те, то есть. Технику давайте!
    О! Это уже разговор для меня. Выползаю незаметно. Вползаю в темноту. На экран все смотрят. Видео. На экране – мы… Долго, заунывно, завораживающе…

    Че.:  Техника… Главная сложность в горных лыжах -- то, что надо ехать вниз. А вниз – неловко. Падение – противоестественно. Для живой-то особи… Особы.
    Поэтому, главная задача техники горных лыж – не ехать вниз… Быстрее той скорости, которую можно контролировать управлением.
    Но управлять движением на склоне можно только двигаясь вниз. Только имея скорость ускользания вниз. Скорость, которую делает нам гравитация.
    За скоростью мы устремляемся вниз. Она – спасение. Нет скорости – нет управления скоростью.
    Вниз. Вниз за скоростью.
    Вниз: основной алгоритм техники – атака вниз вместе со склоном, вместе с гравитацией – это основа жизни на горе!
    Ей и учимся.
    Вниз и вниз. Пологие склоны. Короткие крутые со свободным выкатом. Разнообразные с буграми и перепадами рельефа, обрабатывать неровности сгибагием-разгибанием: основа техники управления спусканием с гор – сгибание-разгибание… Длинные и бесконечно длинные спуски. Быстрые и бы… -- не быстрее, чем они, наши спуски, могут быть управляемыми.
    Поэтому, не вниз, а вбок-поперёк едем – управлять спуском учимся. Это – основа техники управления движением вниз. Других средств для управления этим делом, спуском, для руления, для поворачивания – нет. Гоняя наискось, тренируем баланс на канте, упражняем мышцы, обслуживающие этот баланс. А это и есть – ведение поворотов.
    Это – становление техники. И это – эталонирование техники. Которая становится песней, естественной, как любовь…
     Это – Крокодил!   

    Апрэ-ски продолжается, Крокодил продолжает: …Так. Кого пристёгиваем к лыжам? Кто будет доброволица? Ботинки, лыжи – сюда. Палки можно не надо… Не-не-не-не-не – одеваться не надо: всё здесь в уюте делаем. Так, ботинки-лыжи-щёлк… Стоишь в нормальной средней стойке. И стойку не меняешь, сохраняешь относительно лыж, как манекен. Держишь. А мы все аккуратно хватаем за задники лыж и поднимаем их вверх… Поднимаем, поднимаем… А ты стой, как стоишь, ничего в своём положении не меняешь. Ты есть система лыжник-лыжи, а мы – внешние обстоятельства. А ты – манекен. Который торчит над лыжами в неизменяемом положении. Поднимаем лыжи за задники выше, …выше… Теперь ты, как на крутом склоне. Носки вниз, морда вниз… Удобно тебе торчать неподвижно?
    -- Не-е-ее!
    -- А на склоне?
    -- Да-а, там – да…

           ………………………………………………………….
 
    Да-а… Что-то я не задумывалась почувствовать разницу – нет, продумать – разницу между «торчанием» и «падением»!..

                ……………………………………………………
                …………………………………………

    -- Мужики! С языками у вас плоховато. Надо бы работать в изучении языкознания! Только в «вашем» языкознании работать бесполезно…
    -- Ты чё, Игорыч, опять?
    -- Чё -- «чё»! «Феня» сейчас государственный язык. И ещё мат. Языки администрации и руководства страны. Вы пытаетесь использовать эти языки, а не знаете их. Можно бы посоветовать вам изучать эти языки, раз уж вам необходимо на них изъясняться. Но эти языки изучить невозможно: их можно только выстрадать…
    -- Ты что ль выстрадал?
    -- А я не пользуюсь. Почти.
    -- А говоришь, как знаешь.
    -- Знаю. Рос и вырос в этом.
    -- В страданиях?
    -- И в них.
    -- Или блатной?
    -- Обошлось.
    -- Чё «обошлось»?
    -- Чё – чё! Обошлось… Рос и вырос… Кругом – страна бесконечно. Нормальная наша страна. Жилмассивы, промзоны, «зоны». Лагеря. Курорт?!. Мат, «феня», блатняк. Беспросветно…
    …Детство-отрочество. Природа жизни вокруг – блатная. Пропитана блатной романтикой. Другой нет. А без романтики – что за детство-отрочество!.. А песни блатные как поются. А авторитеты этой жизни к тебе с уважением и учтиво, хотя подвигов за тобой пока никаких. Это льстит, о-го-го как. Душа взлетает и рвётся «на дело». И есть морально-политическая база: должен преступать закон, потому что ты – преступник. Удалой. Это твоё право, долг и доблесть. Слава и свобода!
    Увлекает… – приключения, опасность, противостояние всем. Слабым и сильным… Но меня не устраивало: в блатном деле есть пострадавшая сторона. Не честно это. Не подходило мне: может, книжек начитался… И тут оказался в нашей жизни спорт. Лыжи. Был спорт, чистая красота действия, трюка. Без посторонних страдающих. Красота трюкача в его трюке. Только то, что сможешь ты. Всё, что сможешь. Больше, чем сможешь. – Давай!.. И – пошло-поехало. И спасло. Лыжи спасли. Лыжи… Гонки, прыжки… Горные лыжи потом уже…      

                ……………………………………………….

    Да-а! – В невесомость бездны! Управлять падением! Не торчать!

                ………………………………………………...

    Гигант. Прикидка. И я… -- хороша!

    Удалось! Получилось! Теперь бы накатывать и накатывать.

    Накатывать… Гонка на носу на днях, первый старт сезона, первый гигант, а у нас до этого ещё своя прикидка – слалом специальный… Так и здорово: слалом – настройка на гигант, гигант – на слалом. Это если сама настроишь себя… – Аня-а!.. Нюра… Анютик. – Ты же первая среди своих в прикидке, Аня!.. А все молчат. А как хорошо-то, что молчат. – Подарок! – Мне в стороночку, в уголочечек, затихариться и настроиться. Настроиться на то, что дальше. Настроиться: вспомнить всё и всё забыть. Сперва повспоминать, подумать про всё, про то, про что необходимо думать. Думать необходимо про то, что надо делать. Забыть успеется. Или нет? Не думать про «забыть»? Думать про «помнить»?.. Как здорово, что все молчат.
    То, что изобреталось летом, в ноги, в попу, в голову закладывалось, -- оно сработало! Рабтает. Едет. Нарезает. Ускоряется. И хочется ещё – резать, ускоряться… Ехать!

    Это техника. Это душа. То, из чего состою.

    Должны-то были они меня… Накатить. У них-то сколько было подготовки – и скоростной, и системной… А у меня – что придётся. У них-то и лыжи – сами едут, а у меня лыжи?..  А у меня лыжи – самые лучшие, потому что – свои. Мои! Значит, …кто это говорил что-то вроде: «Лыжи бывают только двух видов – свои и другие прочие. И свои едут лучше прочих!» -- И выступать я… -- как там Костя… из Сибири: «Спортсмен стартует всегда!» -- Как он говорил про то, откуда он: «…Западная Сибирь, Восточная… -- дальняя!.. Сибирь…»
    И «техника» и «качество»? И «мои» (мои!) дали мне всё, что со мной и моё… Разносторонняя подготовка получилась…

    …Но нет наката, нет наката… Без наката – как?!.

           …………………………………………………..

    …Но… дальше-то ещё спец-слалом, сначала своя прикидка, а потом, после этой нашей, прикидки, соревновательный гигант, первые соревнования моего сезона, и тогда уже, после гиганта, соревновательный старт слалома. Во
     И мне нравится.
     И -- какое счастье: готовлю к прикидке себя сама! Никто не лезет. Забыли про меня. Ура! Дальше бы так забывали…

    …Есть только я. И она. Слаломная трасса. Слалом. Мы вместе. В её музыке. И её музыка – моя. Одна у нас музыка…
    …И-и-иии! – Какая длинная… И хорошо. Поездим-понарезаем. Едется! Ещё, ещё, ещё, ещё…

    О!-ооо… -- Слалом лучше лучшего получился! Чёткинько. И невесомо. Не было весомости. Ни на первой, ни на второй трассе. Была бесшабашная юркость. И я ей наслаждалась, как танцем.
    И неважно знать мне, быстрее я… или… или… Я проехала… -- я знаю: проехала я изумительно!

    Изумительно… Всё из меня выкаталось, выложилось, пустая я вся… А – на ногах. И весёленькая. – А! – Дышу…

                …………………………………………………..

     -- Игрыч, настраивай баб! Дрочи их, ….ля! Мотивация, на …..й! Где она у тебя с девками, мотивация, в …..зду? Их надрачивать надо, чтобы конкуренткам матку наизнанку выворачивали за родину, а они у тебя спокойные, как сфинксы. Где работа?! Мотивацию давай!
     Крокодил:  Гинекологи?.. А девкам ехать. Вворачивать… -- лыжи в повороты. А не «выворачивать»… Родину-мать…
     -- Да-а, родину. И про родину про такую надо, про такую… мать!..
     Кро:  «…Про рдину что-то поёт…» /народная песня/… Может, не надо девочкам про родину? Они знают про неё, они оттуда.
     -- Чего, оттуда?
     -- Откуда оттуда?
     Кро:  Из родины, изнутри родины.
     -- Чё? А мы?
     Кро:  А вы из номенклатуры.
     -- Это причём?
     Кро:  Разные измерения. Параллельные пространства.
     -- Чё-т-ты? А сам? Сам ты откуда?!
     Кро:  Ну, меня в комитетовскую номенклатуру не включают…
     -- А! И – во: девки у тебя опять улизнули…
     Кро:  Так им лыжи готовить, себя настраивать: соревновательный же старт…   

     …Во! Спектакль не для меня. «Мотивация»! Мотя. Буду звать её «мотя». «Тётя-мотя»… Ещё одна «тётя»…

               ………………………………………………………….
    
    …Вот он, вот он, вот… Соревновательный старт. И вот они, мы. Тянемся к старту. Гонка поехала уже, но нам-то, последним-то номерам на старте быть рано. Нам, с нашими-то очками. Очковым… змеям… «Рождённым ползать» … Мне – нет! Не ползти. Лететь. Кем ты там не рождён, -- лети!
    Публика лыжная-не-соревнующаяся летит вдоль трассы за её заграждениями. Несутся по снежным горам. Спускаются резво, а кажется, что стоят на месте. Лыжный народ катается тут умело. Быстро. Но сейчас основная толпа катальщиков нависла возле сеток вокруг трассы. Зрительствуют, стоят. А те, кто спускаются по свободным склонам, они едут быстро, а кажется, что и они тоже стоят.
    Погодка… Мелкая метель несёт морозец. Мелкий тоже. Морозная мелкая повсеместная прозрачная дрожащая метелька. Наполненная светом неба и гор. Она смешивает оба света и растворяет их в себе. Метелечка. Раствор снего-света мелко дрожит. Расплавленное и растворённое в нём всё, что есть, ненадёжно колеблясь, всплывает, возносится в невидимое небо. Воспаряет вместе с нами… В виде необъятной световой картины со сниженным качеством дрожащего изображения, засвеченного огромным светом, который пробьётся вот-вот, но… не пробивается никак.

    Спокойное беспокойство. Или беспокойное спокойствие? Нет: спокойное беспокойство. В меру уверенное. Вроде знания, что сделаешь дело, как будто дело уже сделано.

    На просмотре трасс девчонки с Крокодилом, а мне от всех в сторонку хочется, в сторонку, чтобы не довериться крокодиловым подсказкам, не прельститься его рекомендациями, а они ценные, сверх-ценные, но мне хочется – жажда нестерпимая – испытать в настоящей гонке собственные «инструменты» свои технические, летом выдуманные и отточенные со своими. Под их использование трассы и смотрела. И про Петровича с Михалной всё думала: что бы они мне тут везде говорили. Или молчали. Просто спиной чувствовала, будто они со мной рядом соскрябываются. Смотрят. Подсказывают. Или молчат… Но – говаривал же, советовал Петрович: «Слушай всех. Оценивай всё сама. Могут быть ошибочные суждения, а могут быть разные интерпретации одного, верного. Коллекционируй то, что узнаёшь. Ценное что-то и нароешь!» -- И я скребусь со всеми с Крокодилом.

    И поехали, и проездили, и проехали… Отсоревновались… Было, как не было…

    -- Ты лучшая среди наших. – Говорит Крокодил. – С отрывом лучшая...
    А я вспоминаю легенды про Михалну. Когда она бывала – лучшей!.. Но у неё-то посерьёзней всё было. Получше…
    -- И среди общей приличной толпы ты – прилично. Гоняться можно тебе, очень можно. Но осторожно. То есть, старательно. То есть, -- аккуратно… И девчонки-то тоже неплохо прокатили.
    Конечно, мне бальзам – то, что Крокодил про меня мне говорит. А я совсем уже про пройденный гигант не думаю, я про предстоящий слалом… -- Ну это как же это я не думаю про свой гигант! Это же было испытание мной – меня, моих технических «инструментов». И чувствую усиление самой себя своими «инструментами», изготовленными мной самой своими… ногами. Такие у меня теперь чувственные думы. Но в слаломе-то дело тоньше. И ещё и не вылететь, не сойти, и ещё не небыстро ехать, а – быстро!.. А ещё это не контрольная тренировка-то будет теперь, а гонка. И – шанс. И в попытку во вторую попадать, в очки попадать… В хорошие бы… Да хоть в какие…
     …А я тут вот что себе ещё удумала и катаю-репетирую, когда удаётся: если шуровать в дальних номерах (а нам-то, мне-то только там шуровать и придётся), -- ямы-канавы на трассе от предыдущих всех проехавших – вот тебе, скорость, ой как, замедляют, а шуровать надо быстро, а, чтобы быстро, надо по собственной траектории шуровать, а для этого надо научиться быть независимой от бездорожья разбитых трасс. И я себе тренинг специальный придумала: шарашить по ямам любительских склонов. Гоняю при случае. Черногоров, вижу, это углядел, замечаний не сделал. А другие-то и не заметили, наверное…

         ………………………………………………………….

     -- Едет!
     -- Едет девка!
     -- Едет, пусть и едет…
     -- …Раз едет и везёт…
     -- …Во. Есть кем зачёт заткнуть, чем жопу прикрыть есть.
     -- Ага. И в «скоростные» её воткнуть, и «технику» ей закрыть.
     Черногоров:  Ну, в технические виды, конечно, ставить и ставить, пусть накатывает и катит, а со скоростными по-аккуратнее бы, поосторожнее.
     Это «сутенёры» с Крокодилом. Это они не про меня ли?..
     -- Так рвётся девка.
     Откуда знают? Подсмотрели? Подслушали? Ну, рвусь, конечно. Если они про меня.
     Че : А не готова.
     -- Не готова, не готова… Откуда мы знаем?.. А едет. А лезет стартовать. Сама!
     Че : Надо сдерживать. Осторожно к скорости подходить. Не готовых в скорость пускать не надо. Надо готовить. И в трассах прикатывать постепенно и осторожно. И по готовности. В базе которой – подготовленность. А подготовленность – это накатанность на скорости. И трассы – они разные по сложности. Надо конкретно подходить – смотреть, соответствует готовность «пилота» сложности испытания. И по этому соответствию – или запускать, или не допускать.
     -- Да она с «очками»!
     -- Да она у нас единственная спусковичка!.. Выходит.
     Че : Тем более, беречь!.. А девчонки… -- отчего не очень едут? У вас же летняя подготовка какая была. Осенью «первый снег»… Аню-то никуда не вызывали. Сама как-то дома всё. А тут-то, у вас-то централизованная…
     …Похоже – да: мою «шкуру» делят.
     -- Да какая подготовка, Игрыч!
     Че : Не знаю, меня тоже не – вызывали… Не знаю…

     Тут Крокодил делает вздох-паузу и говорит дальше.
     -- …У человека нет рецепторов скорости. Неживые движущиеся устройства имеют и используют датчики передвижения в пространстве; некоторые живые, возможно, тоже. У человека таких нет. Для ориентирования своего перемещения, для быстрого, для скоростного главный у него – зрительный анализатор, и ему в помощь – все, все, все анализаторы, какие есть.
     -- И пищеварительные что ли?!
     Че : А вы прохватите с горки и быстро чтобы!.. Все рецепторы-анализаторы связаны и бешено работают чтобы их обладатель ориентировался в скорости и управлял своим движением на скорости. А если этот управляющий комплекс не заряжен информацией про то, как воспринимать скорость и как управлять скоростным движением? Управлять с листа? Так, как объяснили,  как сам подсмотрел? На голой отваге? – А страшно же (пищеварение, кстати, хорошо об этом рассказывает!), реально страшно. – Реальный страх незнания того, что делать надо. А страх – не помощник управлению, ой, не помощник!
     Почему-то «эти» не перебивают. Молчат.
     Че : …Познавая, -- понимай. Понимая, -- прочувствовывай. А как спусковику понять и прочувствовать своё дело, ремесло своё, если нет познавания?.. Спусковичке вашей-нашей – как? Только имея возможность иметь это познавание. Скорость иметь. И познавать её, скорость, методически последовательно. Тщательно.
     -- Ладно! А нет если такой всякой подготовки? А зачёт затыкать надо? А кем?
     Че : А контингент?
     -- А… -- не «едут».
     Че : А «катали»…
     -- Да как «катали»! Ты ж, Игрыч, не знаешь, тебя ж сейчас только к составу подключили…
     Че : Ладно… Повторяю…Если «клиентка» вовсе не подвергалась специальной скоростной подготовке, -- вовсе на старты спуска не пускать. Если же была подготовка, но нет подготовленности, …быть с ней бережными, трассы подбирать, не на всякие выпускать. А если на какую выпустить решиться, …тщательно эту трассу изучать, прикатывать и накатывать. А если такого с трассой не получилось, -- не стартовать однозначно. Но и если даже всё получается, планировать возможность – при всё-таки неготовности или из-за внешних условий – от старта отказаться! В любой момент… Так. Не по-другому.
     -- Игрыч!.. Интересно рассказал. Но нам – впустую.
     Че : Но это спорт.
     -- Какой спорт, на ….й! Нам дела делать надо…

            ……………………………………………………….      

     Ладно. Не бз…. – что? – Не сомневайтесь: я-то еду при любых раскладах.

            ………………………………………………………..
                ……………………………………………....               
    
     Всё. Теперь только настраиваться и настроиться на этот скорый наш спец-слалом. Только бы с «мотивациями» дядьки не лезли перед стартами.

    Но и не об этом, оказывается, размышляю я сейчас. И беспокоюсь, беспокоюсь. Спокойно так беспокоюсь. И неотвязно у меня это моё беспокойство… Супер-гигант после слалома. И я вся уже там. Скорость! Не спуск ещё, но первый в сезоне старт в скоростных дисциплинах. Хорошо, что не спуск: к спуску, значит, можно помягче подойти… По-постепеннее…

           ………………………………………………………

     -- Аня! Тебя беспокоит твоя дальняя цель. – Это Крокодил. – Любимая цель. Скорость. Скоростные дисциплины.
     Заметил он, значит, мои хулиганские самодеятельные «скоростные» «прохваты». Я-то думала, что нет, никто их не замечает...
     -- Всё правильно. Можно изучать любое дело кусочками. И нужно. Когда по-другому-то никак. Кусочками. Как младенец, -- встал на ножки, пробежал несколько шажков. Или как больной: поднялся, протоптался чуть-чуть – заново ходить учится. Ходоками и бегунами от такой подготовки не становятся, но возникает предрасположенность к тому, чтобы потом-потом… может быть, стать… Велосипед новичок освоил. Может прокатить некоторое расстояние. Успешно. А к гонкам-то не готов. Да даже и не новичок, ловкий велосипедист, эквилибрист даже… -- лишь предрасположен к успешному освоению движения на скоростях, но ещё не готов к скорости. Или искусный автомобилист, мотоциклист… Но они не гонщики. Чтобы быть подготовленными к управлению движением на высоких скоростях, необходимо осваивать движение на высоких скоростях на специальных трассах. – Километры в огромных объёмах…
    …А кусками?.. Конечно, кусками… Давай разберём из каких скоростных «кусков» состоишь ты. Куски твоей подготовки вообще и к сезону. Что у тебя за душой… и за телом. Первое, то, что всё: трассы на трассах спуска, километры?
     Я : Мало. Считанные. Соревновательные прохождения и просмотры. И стартов всего ничего…
     Кро : …Ничего. Да. Не сотни-и-тысячи кэ-мэ… А подготовка по технике работы на спуске?
     Я : Ну, это, может, и не мало: дома много по этому разделу работают, считают, что спусковая работа – база для общей успешности лыжника. Но горки небольшие, скорости не большие…
     Кро : И у тебя в «анамнезе» ещё и трамплины, прыжки? И большие трамплины?
     Я : И средние. И напрыг не большой, мало прыжков.
     Кро : Ну, прыжки-то – я ж с прыжков начинал. Для горнолыжника практика очень ценная. Для спусквика-то. Это практика абсолюта бескомпромиссности: вперёд и вниз, …а там… Практика бросания себя каждый раз в неизведанное. В котором необходимо собой управлять. И в прыжках-то… -- не тормозят!
     Я : …Ну…
     Кро : …И много, много общего, объединяющего в лыжных прыжках-полётах и в лыжных полётах-спусках
     «Тут колбасит, там канифасит» -- вспомнилось.
     А Крокодил продолжил проповедовать… -- Так как же подготовить… подготовиться к действиям по управлению скоростью?.. К выживанию на скорости! – Специальными упражнениями для освоения технических приёмов управления. И потом, потом, потом – многократнейшим использованием этих приёмов в условиях основного соревновательного упражнения – нашего скоростного спуска. Катать и катать, и катать. Без наката гонщик… -- он готов (как готов?!), но – не подготовлен… Что тогда? Приспосабливать то, что есть, и при этом: тщательные просмотры соревновательных трасс, их прикатывание. Или отходить в сторону. От старта. Не стартовать!..  Ну – при этом все твои тренировочные прокаты – они твои…    
               
              ……………………………………………………..

     Белые стены пропастей. Без затей – белые. Это лыжные трамплины. Это если смотреть в лоб. И так они и видны из некоторых мест нашей долины со склонов, где мы тренируемся. Внизу в противоположном склоне далёкой долины, там комплекс трамплинов: маленький совсем трампинчик, побольше, побольше и – большущий. В нашу сторону обращены. Раз углядела и всё стараюсь увидеть их опять. Они – моё. Никому про это «моё» не рассказываю. Только Крокодил знает.
     А и наша слаломная горка тоже стенкой обернётся, если из долины глядеть. Мы-то сейчас сверху вниз в долину вдоль «стенки» этой своей смотрим, в дно долины взглядом упираемся… Там жильё. Островерхие крыши целятся в морду. Об плоские крыши кажется что разобьёшься, вмазавшись. Ели леса и скалы пропускают трассу падать туда на дно долины… А со дна – медлительный успокаивающий звон, звон, звон…
     Но-но-но! Аня-Аня! Пейзажи, мечтания твои. Не отвлекайся! – У нас последняя – тьфу! – «заключительная» тренировка перед первым слаломным стартом…

          …………………………………………………………

     …«Истина в вине!» -- кричат пьяницы. Они, наверное, своими чувствами уверены в обладании истиной… Чувством абсолютного знания истины… наполняет меня склон. Не склон, а – всё: небо за спиной (которого я не вижу), когда ускользаю в долину. Которую я не вижу тоже, когда она летит в меня, а я в неё в броске-полёте… И истина обладает мной. В этом уверена я всеми чувствами. Стоя снова и снова над трассой, в расслабленности настраиваясь на новый и новый старт. Бросаясь и падая безудержно, ускорено, «скоростно» в склон, в долину, в глубину, в бездну… Управляя и управляя своим падением!..
                Я здесь и там,
                И сразу, и всегда…
       
              ……………………………………………………………
                …………………………………………………….            
               
               
    … Приехали!
    Зачем уехали? Куда приехали?..
     Снега нет. Каша. Снежная. На которую льёт ливень. Снего-ливень. Валит и льёт. Снег был здесь, и, наверное, роскошный. Раз столько каши. Но пошёл дождь. И идёт, и идёт. Приехали! Куда?..
     Нет, понятно: горы – это горы. Погода в горах… Но зачем уезжать было из тех гор, где мы уже были? И как уехали! – С заключительной перед слаломным стартовым днём тренировки пришли потные, и – скорей-скорей – «сутенёры» наши вдруг невообразимо активны, торопят. «Хватай мешки, вокзал поехал!» -- Ничего не понимаем, мокрые, со снегом шмотки-лыжи в чехлы-баулы… А, главное, завтра соревнования, специальный слалом, готовы, настроены, номера уже… Что?
     Приехали!
     Ливень. То из чистой воды, то вода слеплена со снегом в плотную стену, которая валит непроницаемой бесконечностью и непонятно откуда. Отовсюду. Может, и снизу. Всё пространство бесконечно состоит из снего-ливневой непроницаемости. А то из ледяной: град крупный и крупнющий и невероятно плотно набитый в своё градовое пространство и быстрый – где так разогнался! Лупит. – И вот тебе, Нюра, наглядный семинар-кошмар по быстрым частицам…
     Но мы наружу – ни-ни-ни. Дорогой сюда промокли, сушимся, греемся. В окна хоть не гляди, как там град с автомобилями разбарабанивается.
     Где живём, где разместились, не поймёшь. Тесно, стеснились все. Но не мёрзнем. Ура!..

     Почему сорвались, уехали перед стартами? А там же была, там предстояла серия стартов. К которым готовились и подготовились. И готовы были отлично… -- «Не по той смете, -- говорят.» -- «По другой смете, -- говорят, -- заезжать надо на другие старты. Другим составом.» -- «Руководство завернуло.» -- И это понимать? Мне? Я в стороне. Какие вопросы?
     («У матросов нет вопросов.» Привезли, приехали, заторчали, торчим.)
     Тренироваться… -- как тренироваться? – Никак. Нашла коридорчик, делаю, вот, углублённую разминку. Сама. Одна…
     А толпа-то понаехала. Наша. Не так, чтобы очень многочисленная, но – приличная. Хотя непонятно, кто приехал, где они… Где-то торчат.
 
             …………………………………………………………..

     А я… – решила использовать время неопределённого торчания и распечатать с диктофона лекцию нашего Черногорова по технике и по методике обучения в нашем спорте, которую он экспромтом преподал девчонкам (ну и мне) на минувшем нашем сборе в забугорных горах. Я тогда сразу включилась её записать. Вот, сейчас распишу… Главный заключительный тезис там был: «Стремиться вперёд и вниз!

             …………………………………………………………   
      

     Может быть наверху – где не видно – дождь уже переходит в снег. В снежную бурю. Не видно. В долине и внизу на склонах дождь. Лупит в оставшийся размоченный снег.

     Утро. Подъёмник. Кресла плывут над оплывшими снегогрязью склонами. Может наверху горы всё-таки снег. Внизу дождь перешёл в снег, снег сплошной, пухлый, мокрый.
     А ещё буксировочный подъёмник с большими бугелями. Длинный, далеко наверх. Можно зацепившись бугелем без лыж бежать вверх вместе с подъёмником. По грязи. Лыжи нести, одну на бегу потерять, например… -- И где лыжи надевать? Грязные, в мёрзлой грязи, ботинки в крепления вставлять… -- Не мой аттракцион…
     Вылезли из облака, верх горы, снег лежит здесь даже, метель, то густая, то редкая совсем, то солнечное марево её подсвечивает. Катаемся произвольно. Сырая целина, травка изредка вытарчивает. Камней нет…

     Ух-ты, ух! – А съехались-то многие. Вывалили, на гору, шуруют, раскатывают. Те, кого раньше в разных местах встречала. Как из тумана возникли, -- а точно: из метели появились… И – ой и ой! – Анатолич со своими чёткой группой…
     …Дрогнуло всё, что называется «существом»… А как подкатишься? Да? А, вот, и подкачусь… Как-то!..
     …И-и… -- «вьюга смешала…» -- Новая внезапная плотная метель сделала невидимым всё…   

     …Снова сидим по каморкам. – Гора закрыта, ливневый буран. – Не снег…

     Девчонки в карты, грустные. «Сутенёров» не видно. «Крокодил» появляется и исчезает, кажется, пытается выяснить, что к чему. Ничего не говорит. Угрюмый. Остальных «наших» не видно. А где остальные «не наши», вовсе неясно. А шастать-выяснять, где да кто в этой местности, куда попали, до дрожи не хочется… И – с дрожью же не можется и даже Анатолича искать… Лыжи свои взяла и сама подготовила. Хорошо подготовила.

             ……………………………………………………………

     Ой-ё-ой! – Костя. Из «Дальней» Сибири. Девчонок сдуло, карты брошены, я подняла физиономию от компа… -- Мифический, трагический «самый отчаянный шОфер» (лирическая трагическая гонка преследования) и «Пришла в Россию культурна революция: позабирали всю фартовую шпану…» -- Репертуар ошеломляюще разнообразный. И никто больше петь не лезет. Солирует Костя. И как будто вечность его ждали, как воздуха, вздоха… А он расходится и разошёлся. – «Волны морские бьются о скалы, пенятся в море седые барашки. Шёл открывать неизвестные страны матрос молодой в полосатой тельняшке…» -- «А в джунглях там, где протекает Амазонка…» -- «Ехали цыганы с ярмарки…» -- Наяривает гитара! Концерт! Но какие переходы. – «Милый папочка, пишет Аллочка, мама стала тебе изменять, стала модничать и кокетничать, с лейтенантами стала гулять…» -- Содержание трагедии: идёт война огромная, отец на фронте, а мать… И дочь отцу написала письмо, и он… явился на тыловое пиршество, всех расстрелял, трибунал, отправлен «в огонь», в гибель, Аллочка – сирота…
     И блатняк. Всех увлекает. Чем? Чем заманчив? А заманчив же! Все на него западают. С восторгом. Может, вдохновляются примером того, как нельзя и не надо? И что? И все «идти на мокрое не дрогнули» бы? И банки-сейфы брать с «денег полными пачками» готовы? Или не готовы?..
     Зачаровывают уголовные приключения. А не уголовные? Приключенческие приключения – где они? А они-то по-опаснее и уж по-интереснее уголовных-то. А песен нет. Или есть? И лыж в песнях нет и нет…
     Но Костя-то сейчас всё стилизованно комическое распевает: «Солнечный Марсель, где девушки танцуют голые…» -- «А на трибуне прокурор, драла-фудрала-я, он на рыло точно вор. Да, да, да!..» -- Нормальный приблатнённый нон-конформизм. Все счастливы.
     Или трагическое: «Идут на север срока огромные…» -- «…Ванинский порт… Холодные мрачные трюмы… Будь проклята ты, Колыма… Знать, горькую чашу до дна…»    
     Какой разброс «времён» и «культур»…. «Я из лесу вышел с дубиной, а месяц так ясно светил. Один был монах, другой странник. Я сразу обоих убил. Обшарил скорее карманы. Четыре копейки нашёл. За эти четыре копейки сюда в рудники я пришёл.» -- Эпос!.. И всё это – наше всё, откуда мы есть. А лыж нет…
     Костя поёт. И все – народу набилось-то сколько! – все на солисте сконцентрировались. А он уже заводит зачарованных слушателей-зрителей участвовать в пенье. И режиссирует свои песенные спектакли, -- когда кому петь, когда молчать.
     И… -- «Это было весною, в зеленеющем мае, когда тундра…» -- Это гимн побегу, освобождению. Пусть даже и со смертельным исходом. – Ша, все, -- командует Костя, -- я один: «Мы теперь на свободе, о которой мечтали… Кто на смерть смотрит смело, того пуле не взять!» -- И, -- кричит, чтобы все подхватили. Все! – И все подхватили: «По тундре, по железной дороге…»
     Да. Нет лыж, нет… А! – есть лыжи! – «…у печки стоят…». – Мало лыж, но… -- «…Слаломисты, слаломисты… Снег пушистый…» -- Только что сырую целину рассекали. Утюжили. Слаломисты… «Спусковички» некоторые тоже…

           ………………………………………………………..

     Общая картина: новый горнолыжный центр, новые трассы, начальство, престиж-показуха. Открывать! Нас – сюда. Ну, тех, кто едет. Мероприятие провести. Ну, и нашу компашку сдёрнули всем составом и сюда. А программа мероприятия – спуск. Приехали!               
      
    Но ты ж мечтала о спуске?.. Нюра… Мечтала? Мечтала-то по-умному чтобы. Подготовиться. Подготовленной к старту подойти. Не с листа. Мечтала: проехать запланированное. Слалом. Прямо же со старта уехали! А как готовы все к нему были… Супергигант потом надо было проехать. Всё уже со спуском отношения проще налаживать было бы…

           ……………………………………………………….

     Поехали?!.  Ну, как «поехали»: поскреблись. И я скребусь: просматриваю «дорогу». Одна на всей горе. Ну, как – одна: по всей горе скребутся коллеги по приезду сюда. Просматривают… -- Трассу засыпали! Подготовили… И вот, просматриваем. Но я – одна. Там и сям народ («приличной толпы» горнолыжников, нас, то есть) группками, командочками, коллективчикам, с тренерами, соскабливаются, съезжают по чуть-чуть, останавливаются, осматриваются. А я делаю то же самое, но – соло.

     Воля! Простор! Бездна и небо… И! – они же сделали гору. «Они» -- кто? Как, когда, из какого снега? И – ну, как сделали? – Низ трассы пока отсутствует: финишная часть трассы, она в зоне раскисшего снега, но новый снег на неё натаскивают. Толпы натаскивающих там копошатся. Кто они, солдаты, гастарбайтеры?.. Перед финишной частью здесь выполаживание. Если идти всю трассу, его надо проходить набранным сверху ходом. Но можно на нём и утормаживаться. Так мы сейчас и будем катать пока: без низа трассы. Выполаживание будет у нас сейчас зоной финишной остановки. Ну и спасибо-спасибо! Так пока погоняем. Но сперва – смотреть-смотреть-смотреть. Просматривать…
     Да-а… Серединку-то «дороги» нашей проскабливаем, а по краям-то ледяные заструги… Ладно, мы туда заезжать… -- постараемся не заезжать. А и по главному ходу, где скоблим-заглаживаем, я-то ехать не хочу – не моя траектория. А моя... Мои заходы, разгоны… Не очень-то ровно там, где мои. Ладно, потарахтим. Я-то, впереди тарахтения ехать буду буду и его не услышу. («Впереди собственного визга». – Это Петрович так говаривал. Петровича не хватает. Моих-своих – ой, не хватает…) Трасса лыжи будет колотить, лыжи будут трепетать. Независимость бы к трепетанию сохранить. (Ой, несбыточна такая независимость!)

     Девчонки с Крокодилом группкой. Догнали меня, они быстрее скреблись. – Крокодил: «Плугом, боком, раком!.. – Всяко дорогу себе высматриваем. Останавливаемся и назад оборачиваемся: смотрим снизу на трассу, будто прошли её уже, будто ошибки свои анализируем. Бывали времена, трассы снизу вверх просматривали – пешком. Даже спуск. Очень способствовало… осмыслению пути.»
    Интересно бы с Крокодилом, но быстровато они трассу смотрят, для меня – быстровато. А я хочу сама… осмыслить… свой путь. Сжиться с трассой. Но и с Крокодилом интересно: что он проповедовать будет… Ладно. Сама одна потом по трассе погуляю. А пока вместе и всё внимание на него.
    Но, как и раньше, и совершенно естественно для себя: представляю, что советовали бы мои, Михална и Петрович.
   
     Костя. Совсем не спешит вниз. Гуляет по трассе. Так заедет, посмотрит-посмотрит, с другой стороны заедет-посмотрит… Сползлись близко. – «Полярника нашего нету. Вот зажёг бы здесь!» -- Это Костя. Вместе стали ползти, он молчал и сказал вдруг. -- «А нету…» -- «Нет, -- спрашиваю?» -- А его-то, «Юрыча», я высматривала и по горе, и внизу, мечтала даже: вот опять помог бы. – «А – нету.» -- «???.. – изумилась и огорчилась. --  Не смог приехать? Не вызвали?» -- «Да он бы приехал, сам приехал бы, он хотел. Я-то вот приехал. Сам – приехал.» -- «А он?» -- «А не допустили!» --«Кто?!» -- «А, не поймёшь. Руководство, в общем. – Не нужен чемпион…»
     Мы уже, ну, ещё не «постреливаем» кусочки, но ходом их проезжаем. А уже чувством понятно, как будет трасса подбивать лыжи да выбивать. Как… -- ой, как отчаянно трудно-старательно-невозможно за траекторию держаться-то будет… Ладно. Наше дело себе свою траекторию назначить… Ограждения трассы не везде видны. Ладно. Мы в те места, где их нет, -- …не постараемся ездить. («Убираться»!) И в те места, где они есть – тоже… А, может, ещё везде и понаставят загородок-то…
     «От былых ещё легенд установка есть…» -- Костя говорит, -- а мы спустимся-спустимся, остановимся, он оглядывать гору начинает, ползает-скоблится туда-сюда, а я всё рядом, так уж наладилась, вместе с ним на горе осматриваться, а он говорит медлительно и с паузами, специальн для меня говорит: «Готовность и подготовленность… Есть установка: если спортсмен -- спортсмен,  спортсмен стартует. Он этим отличается от не-спортсмена. Установка эта неправильная: стартовать спортсмен может когда готов. Или он тогда стартовать должен? А когда он не готов, он должен готовиться. Совершенствоваться… А когда он готов? Когда совершенен? И спортсмен считает, что всегда готов. Раз считает себя спортсменом… И было такое, и есть такое, что и считают, что так и надо. Давай-давай, мол. И я для себя считаю, что – надо. Без «давай-давай». Сам… А спуск – чудо и чудовище. А чтобы с ним быть… -- быть сказочным героем, нужно… Нужно атлетическую подготовку в технику уложить. И технику с атлетической подготовленностью уложить в скорость. А где взять скорость? В которую всё и укладывать. Где её искать и находить?»
     Спускаемся-останавливаемся-смотрим…
     Костя:  Как делать скорость? – Не имея представления о скорости. Как иметь представление о скорости, не имея самой скорости? Как жить в скорости, не имея о ней представления? На голой смелости? А как скорость будет «иметь» твою голую смелость?.. Если даже и для таких, кто имеет очень хорошее представление о скорости, и скоростной спуск даже для них «дом родной»… -- даже для них, по сравнению со спуском, бокс – оздоровительная физкультура…
     …И очень желательно!.. – мыслей таких перед спуском… -- не иметь! А если имеются такие мысли, …думать только про трассу, придумывать, как с ней себя объединить. И прикатываться и прикатываться к трассе… Необходимо и необходимо… Чтобы она тебя… -- почувствовала… И…
     И Костя стрельнул в отрезок в очередной. И я туда же тоже: посмотрела, как он, и… А больше разговоров ни о чём у нас не было.

        ……………………………………………………………….      

     Прохватываем. В высокой стойке в утеплённых костюмах. Всё более долгие участки…
    Без утеплённых, в комбинезонах. Как нож горячий в масло проваливаешься-режешь пустоту неуютного воздуха. Как топор в прорубь. Знакомо уже, но давно такого не было. Обжигает холодом, чарует восторгом ныряния в никуда.
    «Чарует восторгом» -- ничего себе!
    Долгие проходы-уходы-прохваты… -- низкая стойка… Аэродинамика… Но… -- «тормоз тоже механизм» -- утормаживаемся…
    «Огонь агонии.» -- Придёт же в голову!..

     …Маленькие капельки скоростной подготовки. Подарочек такой. Надо всё выпить, вылизать капельки эти подарочные дочиста.

           ………………………………………………………..   

     Снег укрыл гору. Ну, отчасти укрыл. Но трассы готовы. Отчасти. И не до низу. Но гоняем. Трассы у мужиков и у нас отчасти вместе идут. А я гоняю обе версии. А меня никто за это не гоняет. И – ура!
     А красота кругом на всё упала, выпала, разлетелась, разнеслась-вознеслась. В виде снега, накрывшего лесные дали на склонах. А ушедшие туманы сделали из деревьев алмазные скульптуры из инея. Сказочные. Сверкают под солнцем. Солнце смягчённое прозрачной облачностью. Сверкание по горам растекается в бесконечность.
     А я – любуюсь!.. А я ещё высматриваю по склонам… -- как тот алтайский из песни шофёр. – «По увалам и трудным дорогам… искал.» -- Ищу «своего» Анатолича. Не своего. А иногда и вижу его на горе. И не подкатываюсь… На меня накатывает… -- не смущение – смятение. Как неодолимое «нет» и как песня. И засмеяться бы песне. А не засмеёшься: песня захватит душу в охапку.  И – полыхнёт оранжевый жар с фиолетовым холодом от глаз, от лица, и по переду тела сверху вниз, снизу вверх и везде внутри, и – где там душа?! – и по спине шерсть дыбом!.. Или там иголки, как у дикообраза?.. И словцо снова выклюнулось скверненькое невпопад: «передок» -- кто так говорил?.. -- Влюбилась. Что с собой делать? Что?! А – ничего. К старту готовиться.

                ………………………………………………………

     Крокодил:  …Просто отнесись к ситуации серьёзно. Очень. Знакомься с трассой дотошно. Очень. Примеряй себя к трассе. Примеришь, -- погоняй. – На осторожных ходах. А потом на хороших ходах… Это на тему того, что делать лыжнику, у которого в подготовке со скоростными километрами совсем бедно… Можно и с листа по незнакомой горе мчаться. Ну, так, «чуть-чуть почти» с листа. И, конечно, только если быстро ездить можешь. Очень… – Тут в низкую стойку не сел, там «припылил», подрейфовал. Тут ход прибрал, а там убрал его в ширину траектории. Но и тоже: для скоростных дел опасней тормозить, чем разгоняться. – Управляемость!.. И не старайся «засадить». Хотя можешь – «засадить»… Персона, устремившаяся в скорость, «не зная брода»…

               ………………………………………………….

     -- …Персона!..
     «…В спальню к ней пришли толпой…» / Александр Пушкин, сказки. / -- Откуда взялись? Взялись… -- не девались они никуда. Всегда при нас. – «…Ленин всегда с тобой…» / песня /. – Явление: те же и эти: девочки наши маленькой толпой, «Сутенёры» за ними.
     – «Персона» у тебя, Олег Игоревич, «персона»!.. Девки, вон, спуск хотят не идти. Гора им, говорят, плохая. – Твои это всё сопли академические либеральные, мозги, ….ля! Запудрил. Мотивация – наоборот!..
   

     Ага! «Тётя-Мотя», тут, как тут. А девчонки-то правы, гора-то так себе… Но я-то еду, я – еду, стартую!..
     Черногоров : Ага-ага… «Мотивация» у вас. Ещё там – «патриотизм», ещё «родина», «мы лучшие», «широкая душа», «слава»… -- всё в мозгах… Спуск только ходить некому. Почему? Не готовы. Почему? Подготовки нет… А не подготовленному «мотивация» -- бомба. Он с ней – куда заедет? – «Грудь в крестах»? Ага, сейчас вам, как же! -- Голова в кустах, грудь там же. Если неумека намотивируется и – в скорость. – Ага? – За что так?
     Сутенёры : Вот ты так девок и испортил! Настраиваешь, понимаешь, ….ля!
     Черногоров : Скоростник настраивается нырять в скорость, как нырять в самого себя, и учится сам себя настраивать, также, как учится ездить быстро. Сам делает дело быстрой езды и настраивает на своё дело себя – сам. Спокойствие, собранность, раскованность. И едет быстро потому, что едет быстро. Не по-другому.
     Девочки кричат : А трасса плохо подготовлена!
     Сутенёры : А подруга ваша – едет!
     Девчонки : А она – маньячка! У неё мания бессмертия…

           ………………………………………………………      
               
     «Утро туманное, утро седое...» И стартовый городок… Опять влажные ветры. Леса голые, чёрные, недовольные. «Украшений» сказочных нет. Трасса оттепельная и леденистая. А скольжение сложное, «подсасывает» местами, подмазываться – как? Как подмазались.
     Крокодил циклит мои стартовые лыжи. Плавили их вместе, ночью… Порезался он сейчас о канты. Острые канты. Кровь стирает со скользящей, каким-то «памперсом» её полирует…
     Девчонок наших не вижу на старте. Ну, не вижу и не вижу… Шмотки тёплые скидываю, свезут кто-нибудь… Старт, старт, скоро, скоро…   
     Лыжи тех, кто на трассе, по влажноватому глянцу кочек трещать будут, будто мотокросс у нас. Ладно, я-то своего «звучания» слышать не буду.
     Трассы снегом уже наконец заложены полностью, финишный низ трассы сделан. Только мы его почти не катали. Ладно, он простой, а за верх спасибо-спасибочки…
     Но туман снова. Наверху. Старта не видно, со старта не видно… А у мужиков-то – как? У них старт выше, и туман там вовсе непролазный…
     По памяти ехать?.. Ехать…
     Пониже чисто. Но дальше снова долгий слой тумана… Под ним вдруг должен возниать финишный участок.
     Отменят?..
     «Спортсмен стартует всегда…»

     И старт…
     Съехали!..

     Снег и ливень в долине. Над долиной низко тяжёлые облака, из которых крупно валит непроглядный снег. Но снег, он снег чуть выше, а здесь над нами, низко совсем он делается из снега ливнем. – Любоваться бы природным аттракционом, как снег рядом-близко-низко водой-ливнем становится, но взгляд не поднять – Лупят потоки в лицо, в глаза безжалостно!..

     Соревнования провели и… отменили. Проведя.
     И кто-то травмы и поймал: сучки на трассе оказались, полотно новое, его не вычистили, сучки и вылезли из-под снега… Кого-то с гипсом понесли…

     Но не поэтому, почему-то ещё, ещё почему-то… -- отменили. -- Утвердили результаты и отменили… Будто не проводили гонку…  Да и ладно, ладно. -- Поездить дали? – Дали. Ладно. Спасибо и спасибо!

          …………………………………………………………..
                ……………………………………………………

     Дом. Мой.
     Всё. Я дома. В Городе. В своём.
     Зима здесь у нас во всю. Ранняя, снежная.
     И всё…
     И всё, что было – наваждение?..
     Но я… – я есть, я есть. И я – здесь!
     Прокатили девушку? Прокатили. Приехали? Приехали. Тогда продолжим жизнь в спокойных «стационарных» условиях. Спортивную жизнь… Первое дело – инвентарь на Пупок. Обсуждение всего со всеми – потом… А я – уже: готова. -- Продолжить домашнюю программу подготовки. После «дикой».

    Планирование. Программу уже продумываю… --  Придумываю… На Пупке – спуск и спец-слалом. Да, спуск – техническая подготовка. Выкатывание технических элементов спуска на изумительно разнообразном рельефе нашего Пупка. Мы этот рельеф сами руками-лопатами-носилками, всеми частями тел, в грязи-земле вываливаясь, – …построили. Про души… -- что про души, тут про каждую травинку, посаженную и сбережённую, души не хватит рассказать…
     …Трава нарастает летом густая, плотная, травочка к травочке, даже малый снег на неё ляжет, -- гоняй напрямую, ни камушка не словишь на нашей горе, это гарантировано. А сейчас-то снег какой обильный, обкатывай, облизывай, обпрыгивай бугры, укатывай свой снег на своей горе. – Шлифуй технику скоростного спуска. (Качество и качество!) А там и спец-слалом на рельефистых трассах ходи и ходи… Гигант – к Михалне. И поотпускаться напрямую, стойку повыстаивать у неё на Буграх…
    И трамплины бы. Все, от маленьких до большого обпрыгать бы на спусковых лыжах. Есть же прецеденты такой работы… Так ведь, глядишь, и подготовлюсь без скорости к скорости. Не подготовлюсь, но… Но – технику свою постараюсь подготовить к «запихиванию в скорость». Всё-таки будет что запихивать… Ну, а технические виды это уж… -- Держите Нюру!
     Кстати, а как там трамплины?..

          ………………………………………………………

     Глубокий вечер. Глубокая темнота на Пупке. Добралась. Темнота-то почему такая тут… глубокая. Ни огонёчка, ни проблеска. Ладно, поздно ведь. Но даже и отсвет городской не подсвечивает снегов на горе на нашей. Темнота в глубину с высоты… Во мраке горы белеют перекаты рельефа на склонах, пугающе даже выразительно, хотя почти и невидимы… Просто давно не виделась я со своей горой. Про забор тоже забыла. А он тоже почти не видимый, а – вот. Аккуратный. Бесконечный. Всё закрыто. Будка перед воротами с калиткой. Она стеклянная как бы, но стёкла зеркальные, себя в них только видишь, да и стёкла ли это. Но на мой подход стражники выскочили проворно, даже и стучаться не понадобилось. Двое. Экипировка сказочная, выокогорная, непонятная. Один поулыбался, другой с лицом каменным. Оъяснила через решётку: мне только инвентарь, лыжи в будку в нашу занести. Что-то непонятное защёлкало, калитка открылась. Один пошёл со мной. А у меня же ключ свой от будки от нашей. Открыла. Свет. Всё, как до отъезда моего. Всё родное… Чайник даже… Замки в калитке проклацкали смачно и железно.

     И домой. И дома!.. Спать-спать-спать!..
     …И бокс бы – а: к боксёрам на тренировки походить – чтобы получше с древками боксировать в специальном слаломе…
     …И, Аня-Аня!.. «Передок»… -- гнусновато, но маняще… Опять… Ну, что ж ты, Аня-Аня, на горе-то перед спуском к Анатоличу не подкатилась, рядом же, на одной же горе. – Подъехала бы – вроде трассу вместе попросматривать… Аня-Аня!
     Всё! Восторг усталости… Который уже – сон…      

     …-- Аня? Аня! Ты что? Ты где? Никто про тебя ничего не знает! – Это Михална, телефон. – Ты когда?
     -- Вчера. И на всё готова. – Это я радостно. И не проснувшись.
     -- На всё… Обратно ехать надо. Вызывают. Туда, откуда вернулась. Ты там «резко» проехала, вроде, включили тебя на выезд, вызов пришёл. Хватай мешки, вокзал поехал! Тебе в комитете билет готов уже, а мы с Петровичем знать не знаем, куда ты делась.
     -- А я – вот. Уже инвентарь на Пупок забросила, уже и тренироваться готова. Прямо сейчас и здесь.
     -- Ага! Сейчас! – «Нынче здесь – завтра там…»

     …С Петровичем на Пупок… Скорее! И Михална…
     Я : А там какая прграмма-то? Что делать надо?
     Петрович : В вызове не сказано. Зовут – надо ехать… Пока зовут.
     Я : Это да… Ехать, так ехать, как сказала канарейка, когда кошка…
     Михална : Остришь!.. Малолетка…
     Я : Нормально. Всё, как всегда. И всё своё с собой!..

            ……………………………………………………………..
   
     …А я-то, что же я-то только о «спортивной жизни» думаю. А не спортивная? Жизнь… А Свечик? А зайти даже не успею! А он?.. Что же я сама собой так увлеклась-то? А тут дома без меня все... – без меня! Как?!. Такова спортивная жизнь?..

            ………………………………………………………………

     Перед вчерашними электрическими воротами на Пупке стоят люди, взрослые и дети. Перед этими людьми – охранники. Ворота и калитка закрыты. По верху забора тянутся какие-то струны. А сам забор – я теперь поразилась – он невообразимо ровно стоит на неровной местности, отсекая нашу гору от округи. А за забором… Сейчас стоял ясный день, и я увидела!.. Гора наша, все склоны, трассы все изрезаны, перекопаны, изуродованы террасами как для дорог-серпантинов в горах, ещё какими-то котлованами, насыпными площадками, а в большой долгий главный слаломный склон вставлены многочисленные столбы-опоры. Всё это прикрыто снегом и торчит земля. И ещё там и сям страшные строительные машины, тоже снегом засыпанные. Забор-то, он в мелкую красивую решёточку из металлических прутьев, и сквозь него видно, что за забором. И он высокий, этот забор, и с какими-то устройствами, чтобы его не преодолеть. Это всё я вижу. А Петрович к калитке и к охранникам, а они не реагируют на его обращение. Никак не реагируют. Он напористо объясняет про меня, а я вот, рядом: инвентарь забрать надо из нашего помещения, срочно, девочка на международные соревнования уезжает. – Реакции нет. Морды кирпичами, и кирпичи неподвижны. Ну, -- кирпичи. Пытаемся объяснять с Петровичем…

     Ещё и ещё подходят к воротам родители с детьми, толпа получается. Это всё те, кто у Петровича тренируются. И они видят, что Петрович-то ни изменить ситуацию, ни объяснить её не может. Ещё появляются мужчины в «альпийской» охранной одежде, а так же ещё и мужчинки в офисном «прикиде». Не отвечают никому, не говорят, молчат, перемещаются относительно друг друга. Вроде дела у них: то есть, то, как есть, это то, как надо. Некоторые у них слова пролетают: «запрет», «периметр», «спец-пропуска» «зона». В сторонке, но рядом, рабочие быстро-быстро, специалисты, видимо, эти рабочие, устанавливают каркас и шатёр на этот каркас, вроде цирка-шапито. Так скоро у них это получается, и шатёр знатный из каких-то космических материалов, и грузовик подъехал, и другой, и стулья выгружают и в шатёр-цирк, и динамомашину, и печки туда. И тетка приехала в шубе и в диковинных высоченных сапогах-перчатках на высоченных каблуках, затопотала недовольно по снегу…

       ………………………………………………………………..

     Всё! Уехала-уезжаю. – Не пустили нас в нашу «зону»! Налегке еду, без «оружия».
     -- Да нет, нет, Аня, там будет экипировка.
     -- Ну. Уже который раз экипировка… Да ладно, всё я понимаю… «Ехать, так ехать, -- говорила птичка, когда кошка тащила её из клетки.» -- Опаздывать нельзя… Вот если б вы со мной поехали, я бы без лыж с любой горы быстрее многих!.. А зачем там «цирк» на Пупке на нашем ставят?
     -- А это администрация будет с народом встречу проводить: формальность для бумаг оформить – «народ одобряет преобразования»… -- «Преобразования»: прекращение существования народного «спортивного комплекса Пупок». – Кому-то властному приглянулась наша гора.

    …………………………………………………………………..
        …………………………………………………………….
             
     «Театр уж полон, ложи блещут…» -- Нюра экипируется… Все укатались уже – Нюра только «едет, когда-то будет», не приехала ещё…

    …Экипировка… Но…
      
    …Лыжи – «не мои». Наверняка, очень хорошие лыжи, но не мои. И я – не их человек: эти лыжи взывают к атлетизму наездника, а те, мои старые, – к изяществу. Изящество нравилось и лыжам моим, и мне. Я, конечно, приживусь и к новым, я буду такой, чтобы и они меня любили, но время… -- Время нам нужно – отношения наладить… А сразу?.. А так-то, лыжи – «звери», многое могут!
     И я везде, везде в них стараюсь вставиться – их же почувствовать надо! Даже и в гостинице на ковре… А снег? А лёд? А гора? А трасса?..

    …Стараюсь к лыжам пристегнуться всюду, хоть потоптаться, поскользить чуть-чуть, почувствовать их, поуговаривать на ответные чувства. Они отвечают. Строго…
     Инвентарь изумительный, но не мой ещё пока, я с ним сживаюсь, сживусь, но мне уже сейчас, сейчас на трассе с трассой жить и уже по ней гонять-гонять. «Приличная толпа-то» давно уже сюда съехалась, изутюжили трассу, измусолили-изучили, а мне теперь… И мы-то зачем опаздывали, не ехали сюда скорей?

     -- А Олег Игоревич?..
     -- А Черногорова Олега Игоревича не утвердили на выезд.

     Вота-а!.. Как знал Крокодил, -- на лекции своей сказанул между делом. Нет его, а как нужен. – Необходим!.. Остальные – те же знакомые лица. Включая меня. «Сутенёры», вот, Ратников с Сусаниным. Меня одну и привезли на этап. «…Уйду этапом на Воркуту…» -- Ну, Нюра, песенки ты вспоминаешь! Не к месту… Одинокой волчицей, значит, будешь, Нюра, гонять… Рыскать, знакомиться с… -- уже и не мне с ней, с трассой-красавицей, знакомиться, а ей со мной.

     -- Родина, Анна, тебя проводила и снарядила. Вон, с тобой с одной какую бригаду богатырей отправила. Нас, значит. Зачёт чтоб был, значит. Родине – квоту, себе очки. – Ехай! Хотела? Давай!
     …Давай-давай!..
 
     Но я отсутствую. Я на трассе присутствую. И отсутствую среди всех. Трасса-трасса. -- «…Перекаты, да перекаты, послать бы их…» -- «…Повороты, косогоры…» -- Песенки опять. Нет-нет, перекаты-повороты – они мои. А я – их… «Спусковичка»!
     …Мы с этой трассой, наверное, полюбили бы друг друга. Но не с первого взгляда. Я это понимаю. И трасса понимает. И глядит на меня с пониманием… А как красива! Бездонно красиво падает вниз и чарует, и манит в свою бездонность… Ну и ход же здесь!

     Все приехавшие участвовать давно всё прошкрябали, происследовали, а мне – а времени нет – сразу гонять! Просмотреть и гнать… Быстро смотрю. Одна. А с кем? А не с кем. Сама себе, Аня, всё подскажи, составь сценарий и его запомни. Где – что, где – что, где – что… А где и что и не видно почти: погода серая – непогода. Рельефа как нет. А он ой как есть. Ой, смотри-высматривай, Аня-а!

    И гони.

               ……………………………………………………

     Автогонщица… -- я. – Само-гонщица: сама с собой гоняюсь.

               ……………………………………………………. 

     …И все советы здесь не по делу бы. Кроме главного: не стартовать. Но эту версию я не рассматриваю. – Катнуться сейчас по трассе, сколько можно, и потом «топить на всю мазуту».

                …………………………………………………..

     Погода и природа более серые, чем вчера. «Утро седое». И все на старте гонки серые. Но довольно весело всё, да, довольно весело. И из тех, кто серые, некоторые весёлые. Некоторые и не серые… Я под впечатлением своего проезда на тренировке. Неплохого своего проезда… И вспоминаю-припоминаю… дорогу… свою…

    …Сильнейшие поехали, аутсайдеры разминаются, я разминаюсь, поглядываю и подглядываю, как кто разминается, вижу, что так, как я, как разминаются у нас, здесь не готовится к старту никто, и я гадаю о назначении наблюдаемых упражнений, и делаю сама свои…

    …Весёлые воспоминания об официальной тренировке – фантастическом прокате – живут во мне бодро… И я вспоминаю трассу, вспоминаю, вспоминаю… Помню! Я уже там, уже проезжаю… Косогоры-перекаты… Не запаздывать с опережением!..
     Утеплённые шмотки сбросила, кто-нибудь на финиш привезёт…

     Я – есть! Я еду!

                                           ……………………………………………..

    …Голубое, голубое, голубое… Всё светлее и светлее голубое. Светлое. Свет и свет. И высокое-высокое. Беспредел высоты. И лёгкое-лёгкое-невесомое. Невесомое всплывание и плаванье. И какой это высокий, совершенный покой и порядок…

     …Но падение в бездну спиной. Всё падение и падение. Опрокидывание и опрокидывание назад и назад. И сколько опрокидываться, сколько опрокидываться, сколько?!!
    Не опрокидывание, не падение – ужасен ужас опрокидывания и падения. А он непрерывен и непрерывен…
     …И всё!

     …Сиренево-серое-тёмно-серое… Чёрное… Трещит-верещит скорой-скорой трещоткой-чечёткой. Но это трещит – глухая тишина. Она безгранично огромна… Огромна. Безгранична…

     …Безобъёмно пухлые. И шершавые. Мерзко противные. И не шершавые, нет, гладкие. Безобъёмные. Это не руки. Это не ноги. Это не тело. Пустота бесконечности. Бесконечность спокойна и не тревожит. Не тревожит непостижимостью. Непостижимость и непостижимость. И всё хорошо. Хорошо бы… Но шершавый дискомфорт, неудобство, неудобство там, где предполагаются пальцы. Рук. Ног. Там, где тело. А там ничего нет. Там необозримое «ничего». Там нарастает грохот. Почему грохот – кошмар? Но грохот – невыносимый. Но страшен не грохот, а страх страшного грохота. Непереносимый страх. Невыносимо громкого грохота. Которого нет.  Который есть беззвучная пустота. В которой ничего нет.

     Всё, чего нет, дрожит во взвешенной в пустоте лихорадки пустоты. Дрожащая лихорадка тяжела и неподвижна бескрайней чёрной массой. Которая не существует. Нет. Ничего нет. Всё, чего нет, часто-часто-часто верещит-трещит беззвучно глухой неодолимой тишиной.

     Калейдоскоп. Маленький калейдоскопик начинается чарующей разноцветной лучезарностью. Несколько мгновений. И полная темнота. И начинается цветная малюсенькая лучезарность. И звук примешивается. Начинает щёлкать, гвоздить, и гвоздит, и гвоздит. Гвоздят и остро и больно бьют цвет и рисунки калейдоскопа, их яркость становится жёстко очерченной, очерченность неодолимо жёсткой, отщёлкивание становится частым, частым, бесспорным, безжалостным, не заканчивающимся никогда.
     И всё…

     Меня нет.
     Меня нет.

     Меня нет. Ужас ужаса в необъятной бездне ужаса: меня – нет!!!

              ……………………………………………………

     Ухо, ухо, ухо… Слышимость с одной стороны. А с другой стороны… ухо… оно немое. Не моё. Глухое. Всё глухо с того бока, немой мир, огромный, без звуков. Без чувств. И нет там никакого мира – огромность отсутствия всего долго, долго, долго, всегда… А с другой стороны другое ухо отчего-то чётко-чётко-чётко слышит-слышит-слышит… Что-то маленькое-маленькое с чёткой этой стороны превращается в малюсенькое ничто, в нет-нет-нет – в  «ничего»… Нет меня…

     …Но запах пихты. Весеннее солнце греет лес. Снег нагреть оно не может: снег охлаждает сам себя. Над крупой фирна ярчайшее солнце. Пихты. Небо и океан дыхания пихтового леса…

     И голос. Слышу. Слышу, как в глухой бочке. Как в жестяном ведре. Как в стальной пустой гулкой цистерне. Я вечность живу в цистерне, в бочке, в ведре. Привычно вечно знаю про звонкость вечной этой жизни… Я не живу. Не жила никогда…
     …А голос знакомый в звонком железном звоне. Он знакомый, он непонятно чей, но он зовёт вылезать… Взлетать из не-жизни в свет… Света нет. Темнота есть. Есть взывающий знакомый голос. Я чётко слышу, я ясно понимаю-знаю все слова, всё, что значат слова, которые кричит этот голос. Английские слова, я чётко их понимаю, чёткинько, как спец-слалом, а слова уносятся, проносятся, слова исчезают, но главное, главное, главное… -- Аркадий Иванович. Он ругается с другими английскими голосами, он настаивает, а главное в его настаивании, в перебранке… -- как же чётко я слышу и понимаю, -- главное: СЕЙЧАС! Именно и непременно – сейчас и сейчас. «At ones!!!»

     …Но меня нет. Нет меня и нет, и нет, и нет. Звон есть. Беспорядочный, неожиданный, деловой, металлический стеклянный, неритмичный совсем. Звон. А меня нет…
    …Но звон! Звон становится ударом страшной стали по страшно огромной стали – невыносимо громким ударом, а удар становится не моментным невыносимо громко-звонким, а непрерывно постоянным «всегда»… 

            …………………………………………………

     …Бред? Бреда нет. Есть ясность.
     …Таракан в супе. Спина вниз, лапки сложены на передней поверхности тараканьего тела. Передняя поверхность вверх… Я. Кверху пузом. Неподвижна. Зафиксирована в непдвижности. Лапки сложены как у таракана в супе, наверное. Не чувствую их. Не чувствую ничего. Был бред. Бреда нет, есть знание. Что меня нет. Я состою из этого знания. Это знание состоит из ужаса. Из ужасного ужаса того, что меня – нет.

           …………………………………………………………….

     …-- Привет! – Это Аркадий Иванович. Сплетения, которые как кустарник окружают меня – медицинское оборудование. Много. Я знаю его назначение или угадываю его. Это мои визиты к матери на работу. И я вспоминаю сейчас её… А медицинский «пейзаж» почему-то меня не удивляет. Меня удивляет моё спокойное разглядывание обстановки и спокойное разбирание, что здесь к чему. Спокойно: как будто всё так и надо, как есть. 
     -- Привет! – сквозь сплетения медицинского «кустарника» и ловко сквозь него проникая – Аркадий Иванович, большой, крупный очень, очень ошарашивающе обнадёживающий. – Неврологический осмотр: будешь расскзывать, что будешь чувствовать, показывать, чем сможешь двигать. Повнимательней, пожалуйста!

         ………………………………………………………..

     Я – есть. Я – боль.
     Я состою из боли. Я – это она. Я – работа: переживать боль. Только этой работой я занята. Занята вся. Переживанием боли. Боль – всё, что есть. Во всём, что есть, что существует – ничего, кроме боли. А жизнь – работа. – Переживать боль. Эта работа – жизнь. Которая вся – только боль. Ничего постороннего. Но – жизнь?!.

     Ничего постороннего. Боль и боль. Переживать. Перетерпливать. Работа. Такая работа. Работа и работа. Большая работа, бесконечная. Ну, и работай, Нюра!..

     Аркадий Иванович рекомендовал избегать прибегать к обезболиванию. Избегать. Работа такая, непереносимая работа – переносить боль.

     Аркадий Иванович рекомендовал направлять внимание, чтобы стараться чувствовать пальцы ног. Пальцы рук. Направляю. Чувствую… -- Чувствую?..
    Потом, он сказал, надо будет шевелить пальцами ног, пальцами рук, стопами, кистями, он упражнения показал, движения делать чтобы…
    А шею и воротниковую зону от движения оберегать тщательно. Но там всё зафиксировано. Но и я оберегаю. Тщательно. Он сказал, что всё внутри меня поставлено на нужные места. Важно не сдвинуть. «Чтобы приросло»…   

         ………………………………………………………

     …Но густые кусты медицинской техники жизнеобеспечения моего тела по-прежнему вокруг… Я – «рояль в кустах»?..

          ………………………………………………………   

     Э-ээ! Это те не знают счастья, кто не знает такого счастья: когда боль сильная, а потом она не сильная. Когда боль невыносимая, а потом она… Потом её можно терпеть… Когда она непереносимая долго, долго, долго до степени всегда… Но вот, но вот, но вот… -- можно вынести. И надеждочка выныривает и плывёт: вдруг боль сделается слабой.

     Чуточку. Ограниченные движения с маленькой-маленькой амплитудой. Движения не получаются, и надо отнестись у назначаемым движениям, как к новому учебному материалу. Незнакомому. Но и знакомому: как будто в прошлых жизнях я летала, плавала, бегала даже, а теперь немощное тело пусть вспоминает те жизни.
    Пока я обучаюсь движениям, которые теперь новые. – «Учебно-тренировочный сбор»… Это ЛФК – лечебная физкультура.

                        
     -- Таракан в супе. Дрессированный гончий таракан для тараканьих бегов. Теперь в супе. – Это я.
     -- Нет. Это статуэтка «Оскара», уложенная на бархатную подушечку. И не в супе: «таракан» может сучить лапками… -- Это мать.
     -- На бархатной подушечка в футляре… -- Опять я.
     -- В футляре! – Шуточки дурацкие твои! Ты в открытом общемировом пространстве… Таракаша…
     …Сейчас мать уйдёт, я останусь в одиночестве и продолжу лежать, как «Оскар» на бархате (образный образ, взбадривает!), полежу-полежу, взбодрюсь, начну «сучить лапками» по регламенту упражнений. Долго и не спеша. Мне нравятся эти лежачие мои разминки. Тщательные. Много разных движений. Шея и надплечья неподвижны. Остальное «сучит» разнообразными выкрутасами. Я разогреваюсь. Потею. Раззадориваюсь. И тогда начинаю процедуру самостоятельного вставания… Долгий, ответственный, трудоёмкий трюк…
     Ребята!.. И девчата. – Я дома! Я даже дома!

     Шея и надплечья зафиксированы специальным мудрёным воротником. Я называю его «ошейник». Он обездвиживает шею и воротниковую зону. Башкой не повертишь. А я и сама в своей активности охраняю повреждённое: избегаю движений в этой области. Уже привычно. – Да какая «активность»! Но – «крокодиловы» «кусочки»: какой подарок – вспомнить о них . – Кусочками учиться двигаться заново, тренироваться от почти небытия. Кусочки ходьбы. Вспоминать технику движений заново. Но в «кусочках» «технику ставить» и совершенствовать. Ха! – ставить, совершенствовать – двигаюсь-то с опорой, иначе никак. Ковыляю! Но – как будто даже и бегу…
    Кусочки обучения жизни заново.
    Дома одна, никакого окружающего мира, вся в самой себе, делаю себя. Заново…
     И – усталость безразмерная – снова в горизонталь уложенного «Оскара». Сил нет. Но упасть нельзя. Регламент долгого укладывания  выполнить необходимо.    

     Отец. Пришёл. Молчит. Молча делает то, что делать бы мне, но делать то, что мне должно, я не могу. Надеюсь-мечтаю: буду… Но ещё не могу. Не позволяет ресурс времени и сил для прямохождения. Этот свой ресурс слабой силы я целиком расходую на восстановительные упражнения. В положении рептилии. А потом – лежачей фигурки «Оскара» на бархатной подушечке. Таракана в супе.
    Отец пришёл и делает регламентные действия по хозяйству. Пищу готовит. Он молчит, я молчу. Занимаюсь обслуживанием своей беспомощности своей лежачей неподвижностью. Нет-нет, я встану к общей трапезе, проделаю свой регламентный ритуал вставания и…
     -- Как дядя-Сява?
     Отец молчит, как молчал, и я молчу, не повторяю своих слов. В нашем молчании, в тишине, из-под меня уходит мир. Тишина долгая, и я всем духом своим. а дух мой весь из ужаса, вижу, как мир мгновенно ширит и проваливает свою пустоту.
     -- …Свечик ушёл. Его больше нет.
     И тишина, и ужас пустого мира.
     Долго. Долго…
     -- Когда?
     -- А вот ты поехала в последний выезд, когда срочно тебя вызвали и ты спешила. – Не приехав, считай, уезжала… И вот тогда сразу… Только, вот, ты уехала.
     И я молчу и молчу. И проделываю регламентный ритуал вставания. Он непростой. Не быстрый. Без него я не встаю. Встала…
     -- Я не успела к нему тогда… А он тогда перестал быть моим ангелом-спасителем. И я…
     -- …Спасателем. Он спас тебя. Он твой ангел. Он Оттуда мобилизовал наземные и небесные силы. А то ты-то так заковырялась, что без его спасательной помощи…
     -- Глупости говорю. Спиши, пожалуйста, на посттравматический синдром – а?

           ……………………………………………………….   

     Боль… А когда боли нет… А вот боль была, только что была, а вот нет её, кончилась. Прошла?.. И, вот, когда боли нет, нет и никакой веры в то, что она была. Нет веры в боль. В то, что боль – бывает! Вот была и вот нет, и как не было, не бывало и не бывает боли… А она была, долгая, непреносная, такая, что боль есть, а жизни – нет. А жизнь – вся – переживание боли. Мучительное перетерпливание, перетерпливание, перетерпливание. Тяжёлое и тяжкое. С отсутствием времени. И пространства. И можно пробовать зацепиться за какой-то немыслимый зацеп в пространстве (которого нет), в чём-то непонятном вне себя, вне своей боли, из которой всё и состоит, зацепиться за зацеп вовне себя в отсутствующем пространстве и пытаться старательно и отчаянно висеть-торчать на зацепе… Сорваться. И смиренно, смиренно перетерпливать и терпеть. Без времени и пространства, без всего.
     А боли вдруг – нет!.. Или она вполне переносимая. – Праздник. И этот праздник – праздник забвения невзгод. Не было невзгод. Не было боли. Не бывает!..

     Но я-то знаю уже эти повадки своих рабочих будней боли. И я, лишь только «праздник», сразу берусь (хватаюсь!) за терапию себя.
     Вот тараканы. Вот смывают их со стенок ванны вниз в канализационную тараканью преисподнюю. Но если нечаянно смыв остановился, они – скорей-скорей подальше улезают…
     Нет боли – берусь за исцеление себя. Движением. И Свечик рассказывал, а потом Воскресенский на сборе, уже подробно, как можно, не то что в отсутствии простора, а и в тесной каморке проделывать полноценную тренировочную работу. Ну, у меня – какая тренировка, но – и врачи научили, и сама придумала – упражнения… -- Рисуются на бумажке – «пляшущие человечки»: палочки-ручки-ножки-огуречик – стрелки движений, количество повторений – план-конспект занятия. И… --делай!.. Не тренировка, а – тренировка: лечебное учебно-тренировочное занятие по приведению тела в человекообразную кондицию.

     А когда боль, …тоже делаю. Что могу.               

          …………………………………………………………..

     Нет-нет, могу, могу заниматься не собой. Уже могу. Уже выхожу из своих внутренних пространств в открытые пространства Вселенной. Не преувеличиваю. Но – виртуально только. Телевизор, Интернет. И только как потребляющий информацию объект. Или я уже субъект?.. С момента моей спортивной катастрофы на связь ни с кем не выходила. Госпитали, перекантовывания меня, переправка меня «оттуда» сюда, клиники «здесь» и… дом. И я дома. И никто не знает, что я здесь. (Что я есть.) Наверное, никто. Иначе бы заявились. Кто-нибудь. (Или нет?) И пусть не знают. А я сама с собой буду и буду восстанавливать себя.
    Тело!..

     А, в общем, телик я смотрю. Восстановительные процедуры самопроделываемые – много их, но и телик. Тоже много. Для меня – много. В былые «спортивные» времена столько… -- да нет, почти совсем его не смотрела.
     Специальное смотрительное ложе у меня, валяюсь, программы щёлкаю…
     …Кино из жизни трупов. Не по мне. Многие-многие программы только на таком и специализируются. Нет-нет. Хотя азартная закрученность сюжетов завораживает. Нет. Смотрю только спорт и путешествия. Изумляюсь: люди прекрасны в своём совершенстве! И – сравнение совершенств. Соревнование совершенств… И природа повсеместно… -- Природа! – Какая… -- Ну, не наглядеться. – Я и не могу наглядеться. А после путешествий путешественников и их приключений, после гор, морей, пустынь, после зверей, после спортивных закидонов: полётов, гонок, трюков… -- вдруг попасть на передачу, где тёти-дяди обсуждают общемировые проблемы, к которым они никаким боком и в которых, чуть послушать, -- ни бум-бум, и ведущие, которые, ну, сразу видно, тоже в осуждаемом ни бум-бум, но, видно, имеют заготовленный план раскручивания-закручивания толпы, а толпа аплодирует, и все кричат одновременно сразу – это у них «дискуссия»… А то вдруг – известия. Дяди-тёти такое творят: Планета рушится в дыму! А ради какого результата? А для уничтожения людей, которым бы жить и жить и совершенствоваться в прекрасности и наслаждаться жизнью-подарком среди подарочной Природы, а… А Природы-то тоже нет – сожгли. И все – серьёзные. И мне не проникнуть в эту серьёзность моей тараканье-беговой головой. Ударенной-ушибленной об лёд горы…  И мы, несерьёзно-пустяковые, спортивные, – для тараканьих бегов только. Только и смотрю эти «бега». И Природу. Есть ещё, оказывается, Природа, есть...

     И слабая же…

     И сплю. Много, много, блаженно сплю…

     Такая жизнь. В окна не гляжу.

         …………………………………………………………….
                …………………………………………………..

     А в окнах, за окнами, и далеко, и вдаль…
     …Там улетают мировые пространства. Там запахи, звуки, зовы. Зовут. А я не зовусь. Отворачиваюсь. От всего, что не музыка, а в музыке – тону и утонула!.. Там, в музыке – музыка становится всем. И всё становится музыкой. И я вместе со всем. И все музыки подряд люблю. И наивно, и беспомощно бухаюсь в… «волны музыки разливаются…» / песня Буратино /.

        ……………………………………………………………….

     И всякий спорт по телику, всё подряд. Смотрю сочувственно, но без азарта. Не безразлично, но отстранённо. Без сожалений, без восторгов. …Э-э! Это я стихи так писать стану… / С башкой, ударенной об гору, / Без вожделений и без гордости. – А? А что? Может даже читала я где-то, что будто кто-то после травмы начинал что-то сочинять. Или провидцем становился.

     Всякий спорт. Изумляюсь, сравнивая. Фантастически разные затеи превращены в спорт. Доведены до совершенства. Небывалого. Не представимого. И – достигшие совершенства соревнуются в совершенстве. И какие правила соревнований диковинные. – Ладно, дальше, выше, быстрее, глубже. Тяжелее. Измеряется. Точно… А когда на качество, когда соревнуются, кто лучше? Красивее. Выразительнее… Это выразительность у прыгуна на лыжах – а? У горнолыжника на спуске!

     А неистовство желаний, мотивация -- «тётя-мотя»! Или её комментаторы придумывают. А дело, например, в смазке, например, лыж. Или «тётя-мотя» делает с народом, что хочет. И что народу с ней делать? Мне, вот. Сделаться независимой от её объятий? Или делу она поможет? – С нашими-то «ходами», «заходами», «залётами»… в никуда.

     Ты-то и «залетела»… Аня-Аня-Аня!..

     А я… -- больная я. Ухожу в Интернет, в учебные свои программы. А и там мне лень. И безразличие. И оттуда ухожу. Больная я…
     …Больная?
     «Когда персона отменяет свидание из-за своего физического «не могу», это значит, персона эта – больная.» -- Это кто это так говорил? Это не Анин так говорил?

     А как он? А как они? Они, мои, мои все, без меня? Они и не знают про меня… А вдруг без меня им как-нибудь «не очень»?..

     И окна. Окна… -- Ну, окна. И уж что там такое, за окнами? Трубы. Не рядом, вдали. Ну, трубы, да, трубы, они ж не трубят, дымить могут только… Но за дымами манит невидимое что-то, зовёт пространствами и странствиями, завлекая, намекая на возможность несбыточного.
      Детство?..

    Отвернись и читай! Книги. Как в детстве. Отвернись к буквам. Из них слова. А слово ведь в начале всего…      

                            
     Я – есть!
     Я есть и я иду…

     …Иду по улице Города. Первый выход. В открытое пространство. «Скафандр»: отличное устройство, и этот последний очень удобный. Я к нему не то, что прижилась, просто сжилась с ним. Ну, какой он скафандр, -- большой воротник, а я называю его «ошейник», сооружение из пластмассы, которое фиксирует неподвижность пзвоночника от головы по всей шее и немного дальше вниз. И я не могу вертеть головой, и верхняя часть корпуса тоже двигаться не должна. Штука эта сделана точно по моему телу, плотно всё облегает, к коже вполне приятная. Белая пластмасса, дырочки в ней. Выглядит громоздко. И страшно. Очень. Но сейчас для улицы всё закрыто одеждами, задрапировано, чтобы народ не пугать, да и самой же неудобно перед народом-то. А по верхней части «скафандра», там, где подбородок-затылок-шея, там большой лёгкий шарф обвит, из тонкого шёлка обширный шарф, это, вроде-как бы, этакая я кокетка. Перед зеркалом долго сочиняла-устраивала свой этот «прикид» на выход.
     А «скафандр»-то мой, конечно, для меня – скафандр: предохраняет меня от моей же активности и охраняет от активности окружающего пространства. А оно, пространство, мне сейчас почти, как космическое!..

     Вперёд, Нюра! Как же давно меня никто так не называл. А кто когда называл-то? Петрович. В прошлой жизни. Ничего, я возвращаюсь в эту жизнь, я должна… Вернуться, всех разыскать, до всех добраться, об всех позаботиться… Ха! Заботиться она будет. «Космонавтка». «Скафандроносительница»… Ничего. Я приживусь. Главное, сейчас выжить. – И ведь иду, иду ведь. Спортивная ходьба. То есть, её техника. Которую воспроизводить неспешно. Осанка, главное в спортивной ходьбе. Держи осанку и медлительно с гордым форсом маленькими шажками…

     Главное будет добраться в ближайшее время до лечебных учреждений, наладить и начать восстановительную терапию. Бассейн бы хорошо. Воссоздать то, что было потеряно в травме. Заново. Всё… Ох, как хочется, чтобы всё!

     Ветерочек на щеках. Он дохнул, а меня… вознесло. Заигрывания с воздухом вспомнились. В полётах в лыжных. Так явно вспомнились, будто вот поднялась на большой трамплин, будто прыгать сейчас… Это, может быть, потому, что слабость сейчас во мне, она на невесомость похожа. И будто я ногами земли не касаюсь, в приподлетевшем состоянии двигаюсь.

     А это моя ходьба. Кусочки. Отрезки. Не спешить.

     А спешит-приподлетает-летит моё – не знаю, что это – моё существо. Всё, полностью. Летит влюблённость. Она безадресная и вдруг. И заполняет-наполняет-переполняет. Уже растворила меня и границы «меня» со всем остальным. И я без своих границ слилась со всем, что есть, я – безгранична!

     Я такая есть…

        ………………………………………………………………

     Площадь…
     Я дошла. Я здесь.
     …Площадь почти пустая. Вот я дойду до дальней её стороны. Иду и дойду. Вон там кто-то стоит неподвижно. Другие редкие проходят, а эта… Стоит и стоит… Вот до неё и дойду. Мой финиш на сейчас… Ладная фигурка женская. Стоит, не уходит. Похожа… Очень элегантная. На кого похожа?.. – Нинка! Нина. Впереди по курсу. Да. – Да! Вот подойду-то. Не побеги, не побеги, Аня! Подойду-подойду – техники шагов не менять, частоты шагов не прибавлять, маленькие шаги, осанка. Близко уже, рядом… Но Нинка, …она видит меня, узнаёт, и она вдруг делает бросок ко мне, и она орёт-вопит, и в этот момент – трах!.. 
    …Трах!.. -- Всё происходит в момент. В момент я понимаю, что происходящее происходит в момент. Мгновенно. И я действую в соответствии с моментом. И понимаю, что действую мгновенно в соответствии с моментом и действую правильно. А момент состоит из нескольких мигов…
     «Трах!» -- это удар по шее сзади. Мне по ошейнику. И как будто за миг до удара, я будто споткнулась, падаю-бросаюсь вперёд, и ещё удар вслед падению и ещё, а я упала и почувствовала: руки отнялись, и качусь изо всех сил быстро прочь колбасой по асфальту, из-под ног выкатиться, и стенка дома вот, и вскакиваю изо всех сил торопливо и спешно спиной к стене чтобы. Вертикально и плотно к стене позвоночник прижать. Зафиксировать. Уберечь! И вижу, почему из-под ударов убраться мне удалось: передо мной спины двоих, одна – Нинкина, другая парня высокого, крепкого, а в руках у обоих палки, вроде ручек для швабр, и обращены их руки со шваберными палками – а уже обломки остались от их палок -- в сторону небольшой толпы дядечек с чёрными дубинками и пытаются Нинка с парнем загородить меня и себя от дубинок своими руками с этими обломками, и получается даже. И дяди эти этими дубинками машут-машут в сторону этих двоих, которые загородили меня, но и до меня долетает. А в руках иголки-мурашки побежали, отходят руки, ноги наготове отбиваться, а уже и пришлось, спину к стене прижав, ногой, одной, другой брыкнуть, и руки подставляю, подставляю под удары, и понимаю, что это плохо для моей шеи… Шеи моей…
    …А Нинка орёт: «Вы убиваете инвалида! Инвалида убиваете, козлы!» -- И тут вдруг прекратился дубиночный феерверк, все на меня смотрят, а я на всех, а у ног моих на асфальте палакат «СПОРТИВНЫЕ ОБЪЕКТЫ ГОРОДА – ГОРОЖАНАМ», и плакат этот ногами растаптывают, а под плакатом и под ногами моя расчудесной красоты тончайшего шёлка обширная шаль, закрывавшая мой скафандр. Растоптанная тоже в лоскутья. И я понимаю, почему дубинки остановились: одежда на мне разодранная, растщившаяся, и мой прекрасный белый с дырочками фиксирующий воротник всем на обозрение. Эффектное такое декольте. Наверное, изумились и подиспугались дяди-дубинщики, остановились махать. А рядом с повернувшейся ко мне Ниной стоит Сергей. Не видела давно, но не узнать нельзя, только огромный он стал. И красавец. И лица у обоих в крови, в ссадинах и одежда тоже… никуда.
     Всё в эти миги-мгновения я вижу и оцениваю чётко. «Чёткинько»…
    Это значит, ручки для швабр в руках моих спасителей – древки для плакатов были, в пикете они с плакатами стояли. А тут я…

     А уже и подъехали – автобусики. И много-много страшненьких в сером с чёрным набежали, чёрные шлемы, щиты прозрачные, дубинки чёрные, маски чёрные на мордах. Уже сажают-грузят нас в автотранспорт. И дяди с нами вместе садятся, дяди-махальщики «наши», без масок, нормальные совсем, как будто, дяди. Сели-поехали.

     Приехали. Куда? Высаживают, и Нина и Серёжа исчезли сразу в полицейской спец-толпе. Меня отдельно ведут. Ступени вниз, коридор, дверь… За мной заклацнулась. Всё.
    Помещение вроде микро-театра. Без зрительских кресел. На пол-комнаты вроде сцены приподнятой с дощатым полом, остальное – просто пол. Всё. И комнатка небольшая. А на «сцену», если подняться, стоять на ней нельзя: потолок низко. Понимаю: нары. Понимаю: камера. В ней никого. Я только. Я-то представляла, пока везли, -- в клетку решётчатую запихнут. А так-то лучше. Спину сразу к стене, позвоночник весь по вертикали жёстко устроить. – Одна это моя забота. Не главная – единственная сейчас. – Разломалось во мне починенное или уцелело? Скафандр мой не сорвало, не сдвинуло. Буду теперь с собой, как… как… как с бесценным даром. Буду мечтать-мечтать-мечтать – сберечь… Позвоночник жёстко, неподвижно, плотно к ровной поверхности прижать от затылка до крестца.
     Разгрохнулся замок, в дверь женщину «вставили», и дверь загрохнули… Небольшого роста, средних, наверное, лет, но как бы молодая, складная, видно, что двигаться может легко и изящно. Сейчас-то не двигается, на нары, на край присела, пластиковый мешок на них положила. – «Воровка. Сто-пятьдесят-восемь-бэ-четыре…» -- Что-то такое сказала и на меня глядела, и всё ей ясно: «А… Митинг… (Пауза.) – Ты поешь? – Кивнула на свой мешочек. – Мне опер разрешил. Поешь, давай!» -- «Да нет, спасибо.» -- Есть совсем не хотелось и совсем не хотелось оставлять опору спины. И вошедшая сразу, меня внимательно, сочувственно осматривая, мной озаботилась. – «Дай тебя устрою. Торчать неизвестно сколько.» -- Устроив, посмотрела на меня с затяжным вниманием, на мой декольтовый скафандровый визаж, но больше на лицо, но и, как бы, на меня на всю: «Не, ты в порядке будешь. Только тебе на больничку надо. Сейчас прямо!»
     «Воровка» быстренько поела с аппетитом, голодная, видно было. А еда – колбаса и батон. Тут же и прилегла на нары, расслабилась, глаза закрыла… А в грохот двери ещё одну женщину втолкнули легонько. – Ой, эта совсем слабо выглядела: пожилая и серая. Сразу на нары села, села держа спину прямо, молчала. А потом плечи уронила, горбиться стала, совсем сгорбилась, осела, грудь обхватила…
     А я-то собой озабочена, свою спину держу. Доходить стало до меня, -- что могло произойти со мной только что: конец произойти мог. Со мной, с моей-то шеей. А, может, и произошло. Может там, где повреждено и починено, там уже…
    Но женщина пожилая на нарах… А с ней что?!. А делать что? Помогать? Как? Надо броситься к ней... А «воровка» бросилась уже. Как углядела происходящее! Подскочила к пожилой, а потом тут же к двери и в дверь заколотила и орать стала: «Доктора! Доктора! Задерженная умирает! Загибается! Врача! Открывайте! Открывайте, суки, козлы вонючие!» -- Но дверь не открывалась… Не открывалась, не открывалась, но открылась. Распахнулась, за дверью перебранка, и… -- выводят меня из «театрика». Не грубо, аккуратненько. А дверь захлопывается и захлопывает крик за дверью.
    «Проходи!» -- это сзади, мне. А спереди кто-то знакомый, сразу ко мне и сразу оберегать меня готов как бы. Перебранка – ругань – была, похоже, по поводу моей персоны. Оберегающий меня был в обычной одежде в невзрачной и сам невзрачный, и роста небольшого, и не молодой, а сухощавый и складный. А кто-то в полицейской форме большой и толстоватый и в больших каких-то чинах ему кричал и кричал. Невзрачный отвечал.
     -- Забирай, папаша, девку свою под протокол, сам потом в суд привезёшь! – Это толстый.
     -- По «скорой» её отсюда заберут. – Это «мой».
     -- Чего по скорой! Чего ей сделалось? Чего не так?
     -- После ваших «терапевтов» с «анальгинами». Девочке жить надо, а не «жмуриться».
     -- Чё! Капитан! Вези уже царапины с неё снимать!
     И тут вошли «скоропомощные». И – будто никого кругом, только они и их дело. А народу разного – тесно. И в форме полицейские, и… -- подумалось сказать «воры». – Нет, не в форме люди. И наши дубиночные махатели – узнаю их – ходят тут по-деловому. Тоже они без формы. А скоропомощные – носилки, меня на них… -- я, было задержалась ложиться – «Я же, вроде…», -- но ясно сразу: не забалуешь у таких. Стала укладываться. Уважительно отнеслись скоропомощники к к моей методе укладывания, оценили, не мешали, а только руки свои ко мне почти вплотную держали: помогали, страховали. Фиксирующие носилки, полная иммобилизация… Представила: так, может, и с трассы меня эвакуировали. – Тоже носилки, фиксирование полностью всего, спасатели, врачи, акья, вертолёт… Не знаю. Мне не рассказывали. Я не спрашивала. Может, расскажут ещё. Кто-нибудь.
   
     В «скорую» впрыгнул «невзрачный» мой охранитель, сел рядом. И тут я узнала его: наш участковый. Давным-давно его не видела. А он – легендарная личность: войны, специальные подразделения. Участковым уже от школы от нашей наркомафию прогнал, неприятности потом имел. Но это только слухи до меня долетали. Я и забывала о них сразу… А сейчас ещё вспомнила: давным уже давно в школе лекцию с нами проводил – «Как не попасть и не пропасть». – Мы все счастливы были тогда…

     Верх окон в машине прозрачный, не матовый. Видны верхи домов, иногда деревьев, провода, провода – сколько, оказывается, проводов – и небо… То, на что не смотрим. Всё ведь под ноги, под ноги, а то впросак попадёшь. А теперь это проплывало, и я всплывала в этом, и представила и подумала: как возноситься в небо. На небо. – Может быть, так?..

    -- Как вы узнали, что я это я, что я здесь?
    -- Подруга твоя звякнула, сумела: в «легавку», мол, с пикета нас свинтили, а, главное, про тебя всё разъяснила. Тебя мне и выдавать никак не хотели. Объяснять пришлось: какие травмы задержанных к каким неприятностям начальство могут привести.

    Выгружают меня, и первое лицо в «приёмном» -- Михална. И осматривает меня первая. Она-то откуда знает про меня?! И про то, где оказалась, и куда меня повезли и привезли. – «В Городе-то все про тебя всё знают, героиня! Но не знали, что ты уже здесь и в битву сразу. Молодец! Партизанка!» -- А сама мне осмотр учиняет, подробно обнюхивает всюду. – «Не, ты в порядке. В порядке, но не шустри. Всё пусть врачи проверяют. А сама – осторожно!» -- Тут её и отогнали. – «Как в палату попадёшь, мы все там будем!» -- И ушла  сторону, а меня повезли. И прямо такую как была, как есть в «прикиде» моём и в одежде в расхристанной, сперва и на каталке прямо – ну, аппараты на меня накатывать, ну, в аппараты меня засовывать. Рентген, и так меня, и этак; другие огромные гудящие чудовищные… А между встречами с аппаратами промежутки ожидания, понятно: данные полученные рассматривают. И в эти промежутки ещё осмотры-проверки: чувствительность, движения, рефлексы: неврологический осмотр.
    И всё мне про всё понятно, что для чего. Но ведь это всё – со мной. Вот что чудно…

    -- В реанимацию?!
    -- А что ж ты хочешь? При твоём диагнозе, да при твоём анамнезе.
    -- Но я в порядке!
    -- Но! При имевшейся у тебя чрезвычайно – катастрофически! -- серьёзной травме, прооперированной, к счастью, успешно, даже и фантастически успешно, но не заживлённой ещё вполне, и при полученных, возможно, только что повреждениях в анатомически заинтересованной области, …клиническая картина выглядит очень тревожно и может в дальнейшем сделаться печальной. Ну, …развитие отёка там, где расположены нервы, управляющие важнейшими жизненными функциями, -- остановка дыхания, остановка сердца. Поэтому, наблюдать тебя и делать необходимые действия с тобой нужно только в условиях отделения интенсивной терапии. Иначе можно… «потерять больного»…
    Впоследствии, если обследования будут показывать нам благоприятную картину, ограничения будут сниматься. А сейчас – все основания для тревоги.
    Строжайший постельный режим! Девушка вы сознательная и с медицинским почти образованием. Будете вести себя строго как надо. А матушка ваша скоро к вам зайдёт.

    Строго, как надо. Реанимация. – Декорации для кино про космический корабль изнутри. Разглядываю их и как бы разбираю: что для чего… Из какого-то помещения медперсонала – музычка весёлая: классические рок-н-роллы. Людей кругом не вижу, ни пациентов других, ни врачей… И всё чувствую, чувствую: родители, мать с отцом рядом где-то находятся, мне даже кажется: вот вижу их или вот-вот увижу…
    …Как я устала-то за сегодня. А какое сейчас время? Какое…

    …Судно. Не вставать, так не вставать. Серьёзно, так серьёзно.

    Ночь? За белой занавеской что-то ритмично, натужно-торопливо хрипло сипит. Или кто-то. Или вентилирующее устройство или человек больной. Иногда вдруг с ритма сбивается. И музычка из здешних глубин. Классика теперь, Моцарт…

    …Это день? Свет дневной, непонятно откуда, может быть, даже солнце? И тишина полная.

    -- Что там было ночью, за занавесом. Или была не ночь?
    -- Ночь. Женщину привезли. Они на комбинате в промышленную мельницу в перерыве процесса залезают вздремнуть. Там тепло. А тут кто-то включил…
    Досказывать не стали. Не стала доспрашивать.
    -- Матушка твоя была здесь, ты спала. Теперь она спит. Там у нас…

    Хотела, Нюра, до лечебного заведения добраться и, вот, пожалуйста тебе. С доставочкой.

        …………………………………………………………….   

    Палата. Моя. Из палаты женщина-врач выталкивает – а сама она маленькая и молоденькая – выталкивает здорового мужика, у него халат накинут поверх какой-то форменной одежды. И вытолкала. – Мой лечащий врач, маленькая женщина, Юлия Владимировна. – «Вот. Здесь полёживай-поживай. В туалет можно. Вставать-ходить осторожно. Пока.»
    Ложусь, лежу. Значит – «Ура»… Или не «ура»? Именно здесь теперь я – как в пропасть глянула, в которую не глядела – дух захватило: ведь только что моя человекообразная не-инвалидность могла в эту вечную пропасть грохнуться! С концами. Про конец жизни не подумала, подумала про потерю тела. Не про ту потерю, что там случилась, на горе. Про сейчас. Про то, что вот сейчас только на кончике случайности не погибло спасение моё: сказочная работа, невероятная ювелирная, – починили ведь меня, разрушенную для жизни уже… – Аркадий Иванович. Врачи тащили и вытащили. Из не-жизни. А тут сейчас всё могло… перестать быть.
 
    Неистово яростно захотелось возвратить себя в жизнь!

    Возвратились! – В палате сидели двое в накинутых халатах. Один тот, крупный, который уже приходил, и Юлия Владимировна его выгнала, и другой, поменьше первого. У крупного под халатом погоны, у второго одежда, вроде не форменная. «Допрос», подумала. Решила: не буду никому ничего говорить. Ни слова. А на душе тошнота противная. Вошла и встала. А сзади голос запел – яркий вокал: «Блатные хаты мусорами позагажены!» -- Обернулась всем корпусом: Нинка! Ну, какая красивая дама: шмотки на ней так себе, а сияет независимой красотой, как маяк! Ссадины-синяки на физиономии не закрашены и красоту усиливают. Сразу всю её я углялела.
    ДВОЕ (теперь они за моей спиной):  Сейчас произведём задержание, и пойдёте по оскорблению представителей…
    НИНА : Оскорблению кого?
    Крупный : Кого! Кого вы имели в виду?!
    Нина : А вы кого… имели?
    Поменьше : Немедленно оставьте помещение и не мешайте нам проводить следственные…
    Нина : …Следственные действия! Допрос! В лечебном учреждении… Без разрешения врача… С лицом не достигшим… Без родителей… Без адвоката!.. Немедленно к себе в отдел – изучать «у-пэ-ка»! Заодно «Конституцию» почитайте: основной закон. Или «Конституции» в вашем хозяйстве нет? Может и «Уголовно-процессуального» нет, и вы так, как карта ля…
    Кр. : Да мы тебя сечас…
    П-м. : …Укатаем!..
    Н, : А основания?
    Кр. : Дискредитация.
    Н. : А показания? Ваши приняты быть не могут: возможность должностного сговора. Анины несостоятельны: болезненное  состояние, травма.
    Кр. : Немедленно…
    П-м. : Пусть останется. Будем беседовать с обеими. Пройдите и присядьте.
    Н. : Это что за вид следственных действий? – Беседовать.
    Кр. Да, беседа. Побеседуем. Расскажете нам всё.
    Н. : Ой! Всё!
    П-м. : Да. Нам интересно. Рассказывайте всё.
    А я-то молчу, слова не проронила. Смотрю-слушаю зачарованно Нинкину наглую со следователями перепалку. Сама-то устраиваю и устроила свой позвоночник так, как устраивала меня воровка в камере – крепко и прямо. Очень тогда у неё здорово получилось, я теперь всё стараюсь так и пристраиваться.
    Н. : Интере-е-есно… А у нас ничего интересного. Физкультура и спорт. Интересно у вас. А у нас… Ну, спорт – скучища: тренировка, пять тренировок, двести пятьдесят… тренировок. Пришла, размялась, нагрузилась, пропотела, устала… Душ приняла (когда он есть), до койки дошла, упала, отдохнула… -- ух! – Опять тренировка: сил нет, противно всё, размялась-разогелась, завелась-разошлась, нагрузилась-употела, всё, сил нет, на койку упала… Опять тренировка, соревнования… Упала, травмировалась, стала лечиться, вылечилась, восстановилась, вернулась в спорт, вернула форму… Соревнования, стартовые протоколы, старания, неистовые старания, хронометры, финишные протоколы. Всё. Или травмировалась и никуда не вернулась… А у вас! – У вас преступники! Преступления! Приключения! Банды! Погони! Захваты! Преследования, исследования, новейшие методы, борьба за показатели… Следственные действия… Рассказывайте всё!
    Оба сразу : Хватит! Вы знаете, что нам…
    И тут!.. В дверях палаты – не показались – оказались сразу!.. – народная тропа заполнилась толпой, так звери в зверский час идут на водопой… (Тьфу, опять стихи у меня.) -- Михална, Серёга (длинный стал; и красавец!), Ипатов-участковый, ДЮК, ой: историчка наша, ой, Фролов-математик-гениальный, маленький, как был, не вырос… Ой-ё-ёй – «здравствуй, школа, здравствуй, класс!»… Толпу венчают оба мои родителя… Неужели случайно они все вдруг? Сговорились, изловчились, просочились?.. В лечебное учреждение. И уже ищу глазами Петровича и Анина. А их – нет.
    И – ой-ё-ёй – сразу вслед за толпой возникает Юлия Владимировна и пропускает в палату… Аркадия Ивановича. И за ним ещё «несколько штук» врачей солидного вида… И Аркадий Иванович – мгновенная общая замершая и немая сцена – Аркадий Иванович руки широко в стороны… воздел, как монумент Создателя над… -- над каким заливом такой монумент на горе стоит? – А улыбка ещё шире рук. И это только мгновение. В которое он как бы призвал всех как бы запертых в палате остаться на местах. И тут же сам запел. А голос – сильный бас, наверное, баритональный. – «Нас дружба всех усыновила, мы все свои, мы все родня. Лучи мы одного светила, мы искры одного огня…» -- И руками взмахнул, как бы призывая все разом подхватить: «Аня, Аня, Аня!.. Аня…»
    Такой чудовищный «парад-алле»! И – чудесный.
    -- А теперь, Юлия Владимировна, докладывайте, пожалуйста, больную.

              …………………………………………………….

    Аркадий Иванович : Неплохо. Хорошо ли? Пока – не плохо. Надо смотреть, как всё с тобой сейчас пойдёт… После неожиданного вмешательства в лечебный процесс неожиданных специалистов… Придётся вести тебя как бы заново.
    Мы вдвоём. Аркадий Иванович рассказывает мне про меня.
    -- Тогда в горах в точке события главной трудностью было для меня убедить коллег в неизбежной правильности тактики лечебных действий, которую я предложил. – Действовать сразу. А для них главной трудностью было согласиться со мной – вопреки структуре формальной страховой ответственности. А я – примчался к ним, а кто я? Формально – никто. И предлагаю свой подход к медицинской ситуации… экстравагантный и яростный. И он для них – интересный. И они там знают и меня, и наши работы. А я предлагаю оперировать – по свежей травме, сразу. А они намеревались отложить. Чтобы уйти от состоявшейся на травму реакции тканей и органов. Ну и… поосторожничать. А я убеждаю работать сейчас, пока не наступили изменения в органах  и тканях, от которых не уйти потом. А работать – оперировать. И я увидел и им показываю, что клиническая картина разрушений твоих травматических показывает, что можно действовать сейчас и что действовать именно сейчас – необходимо… А тут ещё вопросы оплаты: кто за что заплатит, не заплатит, не должен, должен…
    Надо было всё в тебе поставить на свои места. Поставили. Хорошие ребята. Хорошо поработали. Всем понравилось. Теперь ребята тамошние собрали толпу специалистов – едут ко мне. Семинар микронейрохирургов у меня в клинике проводить. А я вот к тебе примчался… Такая «работа» могла погибнуть! То есть, ты – эта работа. Ты… ты собрана исключительно из собственных деталей, все детали при тебе и все детали в порядке… Были. До пеницитарных процедур. Теперь… -- только надеяться, что наша работа оказалась прочной. Надеяться и обследоваться. И – восстанавливаться. Полежи, побудь тут. И я тут побуду некоторое время: просили посмотреть, поконсультировать тут. Семинар отложат. Все понимают всё…

         ……………………………………………………….

    Михална и я. Клиника.
    Я : А Петрович?..
    Михална : Сейчас пойдём к Петровичу.
    Я (замялась) : Но мне только в больнице разрешили…
    Михална : В больнице, в больнице. В травматологии он. Пошли! Он обрадуется.

    В травматологии. -- …Нет, вашего Петра Петровича в челюстно-лицевую хирургию переправили.
    Я : Что Петрович в клинике делает? Он здесь в каком качестве?
    Мих. : Пациент.
    Я (в ужасе и изумлении) : Диагноз?!
    Мих. : Множественные травмы. «Сочетанная травма», называется.
    Я (в ужасе) : Как он… травмировался?
    Мих. : Побои. Нанесение побоев неустановленными лицами… Петрович взялся ходить к начальству Города с бумагами, пытался объяснять, что такое спорт и почему спорт и спортивные объекты необходимы народу. – Административно-просветительская работа. И… вот.
 
    В челюстно-лицевой: -- В неврологии ваш…

    Мих. : Ну, …в Городе пробудилась деловая активность. Захват территорий. На Пупок-то перед отъездом ты заглядывала. – Там всё: снаружи огорожено, внутри уничтожено. Трамплины сносят. У большого эстакаду разгона срезали уже. Уже в низину приземления свалку сыпать начинают.
    Я : А малые трамплины?
    Мих. : А, сносят, всё сносят. Экопарк чтобы, якобы. Трамплины нецелесообразны. А старую свалку в Городе – проект есть, (якобы), -- будут сыпать до небес, сверху грунт насыпят – городской горнолыжный курорт.
    Я : Но Пупок – лучший в мире горнолыжный стадион!.. Был… Почему всё?..
    Мих. : Начальство пилит. Деньги. Землю. Рубит. Щепки не нужны.
    Я : И Петра Петровича…
    Мих. : Никто в городе и не сомневается, что это его по заказу…
    Я : А кто?
    Мих. : Специалисты. Ищут их. Тоже специалисты. Не найдут. Ну, может, найдут, отыщут их  когда-то журналисты независимые. Вместе, скажем, с твоим Ипатовым. Но их… Но народ, народ, горожане, то есть, ну… не то, что «возбухает», как вы говорите, но… -- буркотит народ в изумлении от дел происходящих. А что сделаешь? А процесс идёт. Легкоатлетический стадион – исчез за считанные дни. Ну, …он же в городе, там земля интересная для кого-то, наверное. Как-то так. А сколько народа там тренировалось! Там хорошая была школа наша легкоатлетическая, сильные ребята. Там… -- у подруги твоей Нины друг Серёжа тренировался…
    Я : …Мы из одного класса…
    Мих. : …Сильный десятиборец сделался. И где теперь всем таким и… не таким… Бегать по лугам и пашням. С препятствиями по лесу, по бурелому. А спринт? А прыжки? Ну, метания… -- можно и в лесу, в поле что-нибудь куда-нибудь закинуть… Они уже и ездят, легкоатлеты, за город. Тренироваться. Молот в сумку и в трамвай… А шест? Через помойки прыгать? Паркур для бедных – первый спорт. Ни денег на инвентарь, ни за дворцы спорта платить не надо… Ледовый дворец переоборудуют… в дворец единоборств. Тренд, называется, -- такой теперь… Не, не, -- обещают новый стадион-дворец. Футбольный… Бугры мои пока держатся. Правда окружение подступает: огораживают что-то заборами, буровые разведочные вышки ставят… Гонщики-соседи тоже живут пока. Только трассы пропали у них: дворцы элиты, коттеджные посёлки на месте их трасс. Бегают они теперь куда подальше – бегать на лыжах на своих. Раньше-то от порога базы начинали и стадион лыжный рядом с базой был…
    Я : …А Анин?!.
    Мих. : …Анин… С ним совсем как-то плохо. Ищем, ищем его. Нет… -- исчез. Даже слухов нет почти: то ли запойная история, то ли полицейское дело.

                …………………………………………………..

    Петрович в путанице лечебной арматуры.
    -- Скрепы, -- шутит, -- мои.
    А я ловлю себя на том, что впиваюсь глазами в эти скрепы, в эту медицинскую арматуру, скрепляющую лицо и тело Петра Петровича. Неудобно мне, но зачаровывает меня эта путаница.
    -- Спусковичка! Привет, что-ли! Выглядишь…
    А я чувствую радость несказанную и смятенье совершенное: хотелось-мечталось вернуться-встретиться. И мечталось-то так уже, что хотенье встречи сделалось привычной ноющей, ну, не болью – жаждой остро сосущей, высохшей-затвердевшей уже. Которая теперь плавилась внутри меня, как парафин в плошке над лыжей. – Вот сейчас польётся на лыжу парафиновый сплав и утюг торопливо заскользит по скользящей поверхности, и пар парафиновый… -- И мне привиделось, что и у Петровича за путаницей скреп на нём сразу душа, а в душе такое же плавление.
    Посмотрел-посмотрел на меня и сказал через паузу… -- Скорость…Чем скорость отличается от медленности? Кто знает?
    -- Скорость там, где не успевается медленно, -- сказала Михална.
    Петровичу, чтобы говорить, приходится помогать руками: придерживать на себе медицинскую арматуру, он медлит, готовится сказать…
    …А я: «Скорость это когда, если что, то уцелеть проблематично, а медленность – это, что бы не произошло, -- обойдётся.»
    -- Уста. Младенец. Истина. – Это Петрович сказал медленно. И замолчал. И все стали молчать. Молчали-молчали, и Петрович запел вдруг на мотив старинной русской «Над полями да над чистыми» песни:
                Подари мне, друг мой, Ванечка,
                Небольшой аэроплан.
                Полечу в нём над деревней я
                Прямо в небо к облакам!
             Что ты, Маша, что ты, рОдная,
             Вдруг ты с неба упадёшь,
             Как яйцо об землю трахнешься, --
             -- Скорлупы не соберёшь!
                Подари тогда мне, Ванечка,
                Скоростной автомобиль.
                Как промчусь в нём по деревне я,
                А за мною стОлбом пыль!
             Что ты, Маша, что ты, рОдная,
             У тебя же нету прав,
             Только выйдешь за околицу, --
             -- Сразу грохнешься в овраг!
                Так купи тогда мне, Ванечка,
                Двухколёсные рога.
                На НЕЙ скачешь, как на лошади,
                Только дрыгает нога…
    И сходу продолжает… -- Два аспекта рассматриваемого явления:  «производное» этого явления. А явление у нас – движение на скорости. И второй аспект -- подготовленность или не подготовленность главного участника этого явления к взаимодействию с явлением… О «производном» теперь…
    Петрович по ходу пения всё налаживался придерживать на себе своё лечебное оснащение и наладился говорить…
    -- О «производном», значит… Снова начинаем с конца. С производного. С упора. С того, во что ты упёрлась. -- Там на старте – старт-то свой ты помнишь? – Там…
    -- …Только старт и могу вспомнить, дальше… -- ни-че-го.
    -- …Там на старте была такая стойка с номерами – с нагрудными номерами участников?
    -- Вроде вешалки. Да. Номера на ней некоторые висели.
    -- И твой номер должен был там остаться висеть. Без тебя… Но отстранить тебя от старта там было некому. Ну а сама ты девушка яростная и не стартовать… -- не могла… Спусковичка! Нюра…
    «Нюра-аа! – Пойдёт разбор залёта твоего, будто вышла вот ты из больницы и тут же вскоре на старт… А мне уже не стартовать…»
    Пётр Петрович:  Снова с конца. С «производного». С упора, в который упёрлась… Поставило на башку. Почему? Выплюнуло бугром. Слишком далеко. Отчего выплюнуло? Неверный заход на бугор. Отчего неверный заход? А трассу не изучила. А почему не изучила? А не успела. А почему не успела? А приехали поздно. А почему поздно приехали? А зачем задерживались? А переезжали – оттуда сюда, отсюда туда. А для чего переезжали-то? А сметы в департаменте перекидывали…
    Михална:  И с листа на старт.
    «Сейчас продолжат разбирать – мой «упор»: во что я «упёрлась». А я молчу.»
    -- Недознакомство с трассой – главное. Подробно познакомилась, -- справилась бы.
    -- Недокат в подготовке, -- конечно.
    -- Техническая подготовленность… Разнообразная у Ани, да, это удача… -- хорошо… Но – разнообразие её подготовки – оно от обстоятельств, всё по случаю, по возможности – не системно. Не хорошо.
    -- Но и спуск… -- ремесло такое… Он же – скоростной.
    -- Но конкретно этой «пачки» быть – не должно было. Не должно быть таких «пачек»!
    -- И Черногорова там не оказалось. Ни трассу показать, ни от старта отстранить.
    -- И свои тренеры со своими спортсменами выезжать возможности не имеют.
    -- И что? Не отпускать? На Пупке работать? А у нас и Пупка уже нет…

    «Хохма! Всерьёз ведь всё. – Меня обсуждают. – «Проехали»! Обсуждаем-то то, что – «проехали». И впереди этого – не будет. А обсуждаем так, будто живое и спешное дело… -- анализируем. Будто вот обсудим и… -- вылезаю я из скафандра и на старт. А я же никогда уже… Я ж ничего не могу и не смогу!.. А они сейчас начнут обсуждать принципы системы подготовки скоростника к скорости…»
    -- …Принципы системы подготовки: качество; качество в объёмы. Техника; технику в скорость; скорость в накат. Опять объёмы – объёмы наката. И – технику в накат: накатывать технику.
    -- Но можно закататься на скоростях. Скоростная адаптироавнность – коварный подарок. Грозит утратой технической аллертности: хватку использовать технику в скорости потерять можно.
    -- «Зазнаться» как бы.
    -- Надо в подготовке вставлять и вставлять технику в скорость.
    -- Как музыканты играют постоянно свои эталонные упражнения, -- чтобы в симфониях не утратилась тонкая точность исполнения.
    -- Ну да – музыкант концертами заиграется, водитель заездится ездой, гонщик загоняется гонками.
    -- Но такая беда – подарок не про нас: наши беды от бедности.
    -- Отсутствие трассовой подготовки…
    -- …скоростной подготовки на трассах спуска.

    «Нюра!.. А что ты всё про себя только?.. Думаешь и слушаешь… Одна ты в спорте только что ли?!. И слушаешь, и думаешь обо всём, будто и впрямь всё для тебя. Ещё и по-деловому думаешь. А дела-то – не предвидится. Для тебя не предвидится. А подарить-то придуманное нуждающимся – можно ж… -- Нужно!
    -- Во что «упёрлись»-то там? Там что случилось? Вот мы будем пытаться разобраться – при полном незнании того, что случилось.
    -- За тобой же никто из наших не смотрел. А из не наших – кого ловить?
    -- Видео бы…
    -- Там, Аркаша рассказывал, хирурги местные наковыряли у своих какой-то видеоматериал: чтобы уточнить характер травмы. Но до нас-то то видео дойдёт ли…
    -- …Аркаша…
    -- А!.. – понятно и понятно: девушка целеустремлённая – «на рога» и поставило.
    -- Совокупностью бугров…
    -- …С которыми не было времени наладить отношения…

              ………………………………………………………..

    -- Отсутствие ознакомления с предстоящим делом при отсутствии опыта в этом деле…

    А я ухожу в койку…

             …………………………………………………………
    …Койка… Достаю лекцию Крокодила – ту, давешнюю, в начале сезона, я же её распечатала перед теми странными соревнованиями, -- давно-то как всё было; вечность… И – читаю.
    …Зачем?..
    …Читаю!   

           ……………………………………………………….             
          
    -- Так!.. Воротник – «скафандр» свой – сняла, халат надела, со мной пошла. На обходе мне поможешь. Блокнот, кое-что запишешь. – Аркадий Иванович небрежно энергичен. – Воротник уже можно снимать, но непременно надевать его в ситуациях ответственной активности. – То есть держать наготове. Пока… Начнёшь ходить в бассейн и на лечебную гимнастику… Сейчас у старшей сестры получи нашу униформу – и со мной на обход.

              ………………………………………………………

    Обход.
    Вижу. Переживаю…
    Те, кто не в порядке… Те, кто очень не в порядке и те, кто очень-очень-очень… И те, кто должны быть очень-очень-очень в порядке, чтобы помогать и помогать этим… И я. С теми, кто помогает. «Не пришей рукав» (это я). А будто при деле.
    А те, кто должны помогать и помогают, они делают своё дело. – Какие там трюки-чудеса! – Работа. Работу они свою делают, которая делает главное чудо жизни – жизнь.
    И я. И догадываюсь, почему Аркадий Иваныч меня в свою свиту приспособил. Ну, предполагаю, что догадываюсь: я не должна полагать себя бедняжкой. А я?..
    Ну и к делу меня приспособить. На, может быть, будущее. А я? Я делу этому и не чужда… Нет, но дело!.. – Дело спасательства одними других, а делается, как «просто работа». Просто работа. Но работа эта не просто работа, не простая она, а точная, а быстрая, даром что не трюковая. И умная же, -- как колдовство… А «другие»: те, которым помогать… -- они же ой как жалки и как отталкиавюще непривлекательны. Ну, не все, но многие-то – очень. И такие беспомощные, что самой в самый раз в обморок падать от чувства и от осознания своей беспомощности, им помочь чтобы…
   Но не в той компании, в которой я оказалась. Здесь дело делают. По деловой технологии – будто не существует невозможности помогать… Не дают еле живым убраться туда, где жизни нет. Работа тут такая…
    Клёвое слово у сноубордистов: «убраться»…
    …И тела и лица встреченных, тех, кому помогать. Пациенты, называются. Встреченные, пациенты эти, своим существом входят в меня и оказываются во мне. И мне от этого, ой не легко-то как!

    А один в спинальном отделении… Один взгляд его… Его взгляд остался во мне прочно. И ещё – я, как боль и холод и как отсутствие воздуха вдруг ощутила – взгляд его вобрал в себя меня саму, как, может быть, чёрные дыры должны втягивать и вещество, и энергию, и информацию… -- Но мы уже дальше ушли, только взгляд его во мне остался…

                …………………………………………………….

    Водная невесомость. Тело в воде весит мало – оно само, как вода. Живёт вместе с водой. Вместе с водой оживает. Вывешивается в ней. И в теле, всплывающем в воде, всё, из чего оно сделано, становится на место. Ну, или кажется, что всё на месте, на местах, там, где должно быть. А специальные упражнения в бассейне… -- вода сопротивляется движению и вода поддерживает, держит, и можно весело падать в её объятья.
    В воде я заново есть. – «Ты есть, -- говорит мне вода.» -- «Я есть, -- отвечаю я воде.»

           ………………………………………………….

    «Кто ви, незнахомэц? – Я? Мёпельстопель. Шу, Маргаритка, кто тебя прислал? Остановись, мгновенье, ты прекрасно!..» -- Аня, остановись, пожалуйста. На мгновенье. «Я тот, которого никто не любит и всё живущее клянёт.» Не живущее – тоже. – Володя. Имя моё – Володя. Я – преступный герой. Секретный преступный герой… А ты – прекрасна!

    …Отчего я здесь? Возле того самого «спинальника», чей взгляд «втянул меня в себя». На том обходе. Я ж и не помню, не понимаю, как пришла сюда к его кровати. А пришла, наверно, вот как: там, где сильные метели с ветрами бывают, бывает, натягивают верёвки или тросы – штормовые леера. Чтобы держаться за них, когда ходить надо, куда надо. Чтобы не унесло. А то и карабинами к леерам цепляются. Вот так и я сейчас сюда, как по тросу. Только ветер меня не сносил, а тайный автопилот отключил у меня осознавание того, где я и что со мной делается. И что действует на меня нечто невидимое и неуклонное. Которое, при этом, чарующе комфортное… -- И я здесь. Шла и пришла. И молчу в недоумении. Перед лежащим передо мной больным, который со мной говорит.
    Он: Что делаю я здесь? Думаю.
    Я: ???
    Он: Думаю, как уйти.
    Я: Отсюда?
    Я: Отовсюду.

    …Откуда этот Володя знает, как меня зовут? Может быть услышал? Но меня здесь никто не называл и не звал…
    …-- Было дело, Дело делал, не думал. Теперь не делаю – думаю.
    -- Как вы узнали моё имя?
    -- Аня! – А как же ещё? – Не по-другому…
    …Совершенно неподвижным был этот человек, но казалось – я ловила себя на этом – казалось, что в любой миг, мгновенно и неожиданно, вспорхнёт он и, невидимо как и неведомо, окажется в другом неожиданном месте. Такая в нём, обездвиженном, светилась сверхъестественная подвижность.
    -- Делал лихо. Думаю теперь. И теперь мне – лихо…

          …………………………………………………….

    Зал лечебной физкультуры. ЛФК… Эталонирование тела. При помощи движений самого тела. Выверка и подгонка его деталей и частей. Чтобы приладились заново. И покрепче чтобы…
    А тут такие всякие приспособления диковинные… и не диковинные тоже, как шведская стенка или мат. И свет, и воздух прозрачны и тожественны. – Храм деланья тела… Это когда тут никого нет. А набьются дохлые, вроде меня, тела свои выкорячивать, пот, пот, пот. Дух… Дух деланья тела. Дух неуклонного старанья сделать тело и при помощи тела – быть, быть, быть!

              …………………………………………………….

    -- Тело. Тело – жизнь! А если тела -- нет?
    Я у Володи. Он говорит. Я – нет.
    -- Если тела мало и нет его, тела?!. То?..  Дух?
    Пауза.
    А Володя, точно, очень… не очень. Но того, что он еле живой, как бы и не видно: виден дух жизни, который и есть его обличье.
    -- Здесь все кругом переполнены стараньем не дать убраться туда, где жизни нет, таким, кто за жизнь еле держится. А там мы старались убрать из жизни таких, кто жизнью переполнен дальше некуда.
    -- Там – где? – Это уже я.
    -- Там, где меня нет.
    И опять пауза, пауза, и я в паузе стараюсь никак не участвовать.
    -- Зачем?.. С вооружениями, со страшными -- …с бомбами, с атомными, водородными… И мы – спец-спецура… вручную… Зачем?!!
    Опять пауза…
    -- …У писателя Генриха Бёлля есть персонаж – пожилая женщина, она сошла с ума: в войне она потеряла всех своих. Она непрерывно говорит-бормочет одно слово: зачем-зачем-зачем-зачем… Как ручеёк журчит… По-немецки «зачем» -- «вофюр»…
    Дальше всё с паузами, но паузы короткие.
    -- Зачем? Наше? Моё? Что может принадлежать человеку? Что должно? О чём человек заботиться должен? Какие у человека обязательства и что ему дано для их выполнения? И права у него какие?.. Иметь тело. Тело есть, -- есть жизнь. А если нет тела?..
    И замолчал…
    Заговорил…
    -- …Зачем? А все уверены, что «надо». Без «зачем»…
    И замолчал Володя. И глаза закрыл. И я ждала. Ждала, ждала, но и ушла. Тихонько.

                ……………………………………………………

    Цель в килограммах. Укрепить мышцы тела. Они ослабли. Слабые. Они должны окрепнуть. Вот и гимнастика. Лечебная…
«Функция строит орган.» -- Это говорит мать. Строю. Упорно. Как там?.. – через страдания… -- к чему?
    И не через страдания, а наоборот… -- блаженство – массаж. Пожилая массажистка улыбаясь объясняет, что среди лечебных процедур массаж непременно обязан быть приятным…
    Устроилась же ты, Анька!

          …………………………………………………………..

    Володя…
    -- …Всё не важное. Дела не важные. И всё вокруг этих не важных дел, и все кругом пути-дороги к этим не важным делам – тоже не важные. И дороги обратно – не важные. И всё это твоя жизнь. И всё это тебя не устраивает. Всё это твоё – не твоё. А ты непреклонный, ты узнаёшь, ищешь-ищешь и находишь важные дела, которые управляют Миром и тех, кто управляет важными делами. И находишь пути-подходы к этим «управляющим», и приходишь проситься… Проситься быть обученным, чтобы стать исполнителем важных дел.
    -- Каких важных?
    -- Таких, которые решают важные люди. А ты становишься умелым исполнителем важных дел. И тогда всё твоё житьё-бытьё – не важное, не значительное, пустяковое – становится просто дорогой к тому важному, что ты исполнишь. А ты, – ты исполнишь важное дело, важное дело любое исполнишь, потому, что ты готовился (так уж так тебя учили-учили) делать свои исполнительские дела так старательно, что твои возможности и способности стали немыслимо высоки. – Всё можешь!

    И сейчас я всем существом своим, как боль, чувствую, что Володя… -- не может пошевелиться!

    -- …Только вся бодяга эта про важные мировые дела, про то, что именно их важность привлекает неуёмных романтиков, влечёт и тянет их вливаться во всесилье «важных людей», чтобы делать «важные дела» (их важные дела!), -- ….йня… Что же тянет? – Комплекс неполноценности?… А, может, «полноценности»?.. Этот чудной комплекс рождает жажду учудить. Жажду сделаться для этого чуднОго «чуда» сверх-сильным. Всесильным, желательно. А дела мировой важности – только декорирование для самого себя от самого себя эту собственную дикую жажду учудить. А тут тебе, пожалуйста, причастность к всесильной сверхсиле. – А только это не твоя сверхсила, а это только возможность исполнять волю той силы, которой ты себя отдал. Сдал. Сдался. Отдавая свою собственную сверхсилу…
    …А возможность – она же обязанность. Быть исполнителем воли – вовсе не своей, другой силы. Важной. Ты – подписался исполнять приказы той силы. Всесильной сверхсилы. Ты специально искал и нашёл возможность подписаться под обязанностью исполнять приказы, исполняя которые ты мог бы быть сверхсильным. И ты сверхсильный. Только это не твоя сила, а сила тех, чьи приказы ты подписался исполнять и исполняешь. Своим исполнением их приказов ты делаешь их сверхсильными. А сам – сам ты кто? А – никто. Спец-никто…
    Большая пауза.
    -- …Но кое-что, кое-что должны делать мы, только мы – «спецназона»… Вот только решают, что кому делать, те, кого к людям – подпускать  нельзя!

               ……………………………………………………….      

    Запах пихты, запах пихты, запах… Нестерпимый, вдохновенный, вдохновляющий. Вошедший в меня когда-то и живущий во мне. Запах пихты весной над снегом. Весной и всегда.

    Окно передо мной. В нём ничего не видно. Но запах пихты, запах… Я вижу белые горы. И трассы на белых горах. Это потому, что рядом Михална и Петрович. И они говорят о горах и трассах. Я их слышу и слушаю… Только как я могу их слышать, когда я там, на трассах в горах? Где запах пихты над снегом весной.
    Это горы. Вершины вверх, долины внизу. Я – здесь. Я наполнена горами. И мне – вниз!
    Это специальный слалом… Ритм с переменами ритма чарует, лыжи-самоезды учиняют резню поворотов… Я с ними вместе. Мы вместе в песне и пляске лыж. Ансамбль. Мы связаны в неуловимо быстрое и изящное чудо!
    Гигант… Гигантское дыхание гиганта. Нескончаемое. Неодолимое. Не надышишься, не наспускаешься, не намчишься. А врезать лыжи в лёд и врезаться в скорость трассы, которая тобой повелевает, а ты вживаешься в неё так, будто скорости тебе только и не хватает.
    А «супер-джи»… И-ии – ух! – Гуляй, Аня!
    …А это уже и «спуск»…

    Я знаю, как это делать, с точной точностью, знаю до самого точного ничтожного чувства, до миллисекунды, до миллиметра… И я… того, что знаю так изумительно хорошо, …не смогу делать никогда!..  И я так точно придумываю и продумываю своё знание, как будто вот сейчас – лыжи!  Лыжи и испытание моего знания и умения, снег, старт, трасса… А я?.. -- Никогда…

    Это «память тела», я понимаю, да, память тела… – а тело?..

    Но ещё память памяти: запах пихты.

    А Михална с Петровичем…
    «…Чтобы спортсмен стал гонщиком, он должен научиться очень хорошо ездить. Очень хорошо ездить – это только предрасположенность к тому, чтобы сделаться гонщиком. Это только полуфабрикат, не продукт. Чтобы хорошо (очень) ездить, не столь важны расстояния езденья, километры и время. Важно качество езденья. – Обучающее качество тренировочного и всего спортивного процесса. Но чтобы очень хорошо ездящий сделался мастером гонки, нужны уже километры. Много и очень много. Необходимы. Километры управления передвижением именно на скорости.»

    Михална и Петрович с разных боков от меня. Мне тепло от них. Я плыву в их тепле. Со сторны Петровича особенно мне тепло. Плавлюсь в его тепле. Не думаю ни о чём. Нежные волны тепла несут меня в розовое и голубое…

              …………………………………………………………..

    …Тепло и тает снег, и запах хвои пихт на солнце над тающим снегом… Пихтовые леса здесь, и дух весны заполняет долину… Все тогда с соревнований разъехались, а я совсем одна два дня каталась на пустых склонах, подъёмник для меня одной крутили… 

           ………………………………………………..

    Володя.
    -- Две тысячи лет назад приходил один на Землю, добро проповдал и преподал. И пропал. А тоже ведь – «спецура». – Очень, очень сильный. Очень!.. Подействовали проповеди на людей? – Мало… Другие проповедовать и преподавать тоже приходят и приходят. Во все времена. Помогает?.. Но и держится всё на свете на этом. Только на этом. На тех проповедях. Срывается постоянно то, что держится, раз за разом. Но… Вот, ты. Ты – ангел: преподаёшь толпе… -- что? Преподаёшь идею восхождения к свету… Преподавала…
    Володя показал глазами – в этот раз я в «ошейнике»: после бассейна его пока надеваю (чтобы не съехало в теле то, что выставилось в воде, как надо, и так чтобы и приживалось). И Володя долго смотрел как раз на ошейник и паузу держал.
    -- Может, ещё и преподашь… Ты – сильная. У тебя высокий…
    Я не расслышала, что у меня «высокий», а переспрашивать не стала, конечно.
    -- У тебя, так, две девятьсот.
    -- А у других?
    -- У остальных обычно двести-триста. Четыреста – редко.
    -- А у вас?
    -- Двенадцать тысяч сто. Было.

           …………………………………………………………….

    Некоторые занятия в бассейне проводит заведующий отделением ЛФК, это совсем-совсем-совсем пожилой мужичёк, маленький, коренастый, складненький. Главный лечебный инструмент у него – обаяние. Оно очаровывает. Всех. Когда на бортике бассейна он, над бассейном – бассейн доброжелательности. Действует. Про завотделением рассказали легенду: во время главной войны он был лётчиком. Молодым. Его сбили над Балтикой. Двое суток он плыл в ледяной воде и приплыл, и пришёл куда надо. И -- трибунал: не может человек столько плыть в воде, в которой должен замёрзнуть за двадцать минут… Не расстреляли. Дали даже, вроде, довоевать – не на небе, на земле уже. После войны – посадили и сидел.

             ……………………………………………………………
                ……………………………………………………

    -- Ты зачем здесь?! – жёстким шёпотом кричит мне участковый Изотов.
    -- Привезли…
    -- Не имели права, ты на госпитализации.
    -- Но… приехали, сказали «ехать». А здесь же мои, мои ребята, как я их оставлю. Они же из-за меня пострадали, получается: они меня спасали… Поэтому, повезли – я и не трепыхалась.
    -- Пострадали не из-за тебя, из-за того, что на плакатах было… написано… Ещё пострадаете… Ладно, всё, раз здесь, – гляди спектакль.

    Гляжу. Зал. Запах. Еле различимый запах консервации…  запечатывания жизни. Не сильный, но очень уверенный запах. Незаметный запах, но для тех, кто избалован вольным воздухом вольных пространств, он, наверное, чудовищно разящий.
    И очень-очень не моё здесь всё. Теряюсь – разглядеть-рассказать картину… О! «Прокурор. Он на рыло точно вор…» -- Ну да. Хотя, может, и не «да»… И не понять мне, кто здесь кто в спектакле. Но все действующие здесь лица всей своей видимостью показывают знание ролей.
    А что здесь мы? Ребята и я. А нас и не видно. А по ходу пьесы – которую постигнуть не удаётся, но – становится трагически ясно, что мы (которых и не видно и которые и не интересны никому) – мы виновники и преступники, которые что-то такое непостижимо ужасное сделали, что возникает и плывёт такое тяжёлое, на всех давящее, тревожное облако, будто в результате совершённого нами злодейства, ну… -- город рухнул. И жертвы, жертвы. Древний город в древней трагедии. (У меня-то точно возникло такое что-то бредовое, будто мы с Нинкой и Серёгой… ну, погубили народ. По меньшей мере.) А страшный мужик сердитый, «на рыло точно вор», он и не говорит почти ничего, а то, что говорит, говорит почти дружелюбно. Вроде. Зато тётя… -- я её сразу заприметила в центре всего, красивая и празднично радостная, и юная даже вполне, и полновато женственная – она… -- Ну да, «разрушили Город», «нарушив закон и не выполнив законные требования, …воспрепятствовав действиям, …совершив нападение с применением, …совершив действия, в результате действий которых…» -- Она говорит много, громко и складно. И, мне так и кажется, что ей хочется, чтобы в результате её театральных стараний, мы, виновники спектакля, перестали существовать вовсе… А тут стали являться серые дяди, один за другим и рассказывать про наши нападения, злодеяния и про свои от нас страдания, а красивая тётя кивала и кивала, и красиво объясняла губительность наших преступлений для существующего миропорядка.
    И вот тут-то возник дядечка совершенно чудесный. И был он настолько непримечательный, что более непримечательного дядечки и не представить. И он стал говорить. И он говорил так, что никто другой «возникнуть» не мог. Есть такое словечко для грубого разговора: ну, ты, вроде, -- «не возникай». И вот он говорил, а никто-никто не мог возникнуть – хотя и наперебой, и вместе все всё «возникали» и «возникали», стараясь его перекричать, но он говорил и говорил ровно и без усилия, а все прочие будто не кричали, а молчали.
    Говорил о нападении представителей силовых органов на детей. Об избиении ими детей, включая ребёнка-инвалида. (Это я. А я-то сейчас сюда и скафандр свой нацепила: неизвестно же, «как-куда» дело обернётся. Скафандр задрапировала, конечно, но угадывается он под драпировкой.) Он говорил о фальсификации и об искажении материалов расследования и о препятствовании самому проведению расследования. Здорово говорил, ясно, складно. Я заслушалась, будто не про нас всё говорится, а будто это настоящий театр, и в представлении, которое здесь дают, я теперь всё прекрасно понимаю.
    А «серые»…
    «…Эти «дети» (дети!) напали на сотрудников органов правопорядка… Это нападение на работников правоохранительных органов!.. Так в школе детей этих воспитали… Распустили!..»
    Слова «серых» сыпались, как серые камни по серой ледяной горке: «…вина, …законодательство, …пожёстче, …разболтались, …воспитание молодёжи, …дети! – стали избивать, …сотрудники, …в нашем городе…» -- А красивая молодая дама поддакивала и кивала.
    «…По предварительному сговору… («Серые» вскакивали и скакали.)  …Заранее спланированная… В нарушение… Вылилось в нападение… Воспитательная работа с молодёжью…»
    А дядечка…
    -- Всё прозвучавшее здесь сейчас совершенно верно. С точностью до наоборот. Эти дети вышли на пикет без нарушений закона о проведении пикетов, а в полном соответствии с требованиями соответствующего закона. А какие были требования пикета? – Не отнимайте у города спорт! – А спорт, кстати, первое дело в воспитательной работе с молодёжью… И дети, вставшие в пикет подверглись… (В зале заорали: «Воспитательной работе спец-средствами!.. Анальгинами!.. Демократизаторами!..» -- Шум-гам поднялся. А дядечка не меняя тона продолжал себе.) …подверглись силовому нападению сотрудников силовых органов. Наша версия события подтверждается многочисленными свидетельскими показаниями и материалами, дающими полное представление о действительной картине произошедшего на площади.
    «…Какие материалы ещё?!»
    -- Материалы видеосъёмок. Материалы экспертиз. Показания свидетелей.
    «…Эти ваши материалы получены незаконно. Они не могут быть приобщены…»
    «…Вы тут что, хотите обвинить представителей органов охраны порядка в превышении полномочий?!»
    -- Нет, мы не обвиняем их в превышении полномочий… -- А что, у стражей порядка есть полномочия избивать граждан? Детей. Инвалидов. И они эти свои полномочия, по вашим словам, превысили?.. Пожалуйста, представьте законодательный текст этих служебных полномочий!.. Нет, наше обвинение сотрудникам правоохранительных органов состоит в совершении ими преступления с использованием своего служебного положения. А это тяжёлое отягчающее обстоятельство! И это обвинение уже предъявлено.
    «…А ты сам, ты, собственно – кто?!»
    -- Представитель общественной правозащиты.
    Дядечка замечательный!.. Я-то вижу-слышу всё так: он говорит своё всё негромко и ровно, а на него орут, а получается (ну, для меня так) будто орущие давятся собственным шёпотом, а дядечка говорит по громкому радиовещанию. И всё всем слышно и понятно… Ну, это мне так всё понимается и слышится…
    И что ещё меня изумляет: на нас дядечка – не глядит и, ну, никакого внимания, будто нас, главных «героев» представления нет здесь и вообще вовсе не существует. Но зато, как говорит, как говорит!..
    И ещё я вижу – а почему раньше-то не видела? – зал набит толпой и толпа эта тесно шевелится. А зал-то – зальчик небольшой, -- но будто весь Город здесь. И тут родителей увидела. Рядом они, оказались. И своих кого-то, кого-то…
    И вдруг возник экран – видео. Мне наискось его видно, но видно, и вполне отчётливо вижу – и занятно так – бегущие, машущие, дубинки, и даже мельком где-то – я катаюсь в ногах у топчущих. И  какая везуха-то: ловко вышло у меня тогда не «отовариться» по полной!..

    «…Сотрудники наших органов не принимали участия в разборке с этими малолетними. Это делают неизвестные лица.»
    -- Но здесь мы видим, как эти «неизвестные лица» садятся в тот же транспорт, который увозит задержанных. А за ними следуют бойцы спец-формирования.
    «…Нам они не известны.»
    -- Почему же вы не назначаете следственных мероприятий по их выявлению и задержанию.
    «…Нет состава…»
    -- А заявления потерпевших?..
    Но тут встал тот, страшного вида, про которого я подумала, что «он на рыло…», и который почти ничего не говорил всё время. И тут он встал и что-то коротко сказал, а я не слышала, что. И загремел гвалт из возмущения и из одобрения, и всё смешалось. И Ипатов выдернул меня из этого «театра». И я, вот, привезена на исходную позицию в клинику любимую…
    -- Коллеги по «органам», они для власть имущих славно
отдуплились. А пипл не схавал, вон, бузит… Давай, лечись тихо. Затихарись тут.

    И я снимаю ошейник и в душ и в койку…

          ………………………………………………………..

    Зав отделения ЛФК, тот самый, сказочный, показывает мне изометрические упражнения для укрепления мышц шеи. И для всего мышечного корсета позвоночника. Ценность таких упражнений для случаев вроде моего в том, что никакие детальки позвоночника не меняют своего положения относительно друг друга – изометрия, всё фиксировано и неподвижно – и никакие смещения этих деталек происходить не должны. А мышцы, окружающие образования позвоночника (детальки эти, то есть), напрягаются, упражняются, укрепляются и держат, в результате, позвоночник крепко. И очень мне понравился комплекс таких упражнений.

           ………………………………………………………..

    -- «Перед улыбкой муз небесной земная ненависть молчит.» -- Александр Пушкин… Но злодеяния делаются без ненависти. Как дело делаются.
    Это Володя. И дальше почти без паузы:
    -- Я передумал.
    -- ???
    -- Уходить. Тебя увидел и передумал.
    Теперь Володя замолчал и молчал-молчал, я уже уходить мягко двинулась, а он заговорил, не двинувшись, ни на кого не глядя, а прямо глядя перед собой, только взгляд его назад уходил: в себя и далеко.
    -- «Наши» сильнее «тех». У наших сверхоружие. Сверхоружие – беспредел… С давних времён. С семнадцатого года прошлого века. Как назначили беспредел, так и живём по беспределу. Воюем. С собой, с Миром, репрессируем себя и Мир. Беспредельно. Для чего? За что? – …За власть. Для власти… За власть начальства… Случались лозунги: «За! – Ура!»… «Против! – Ура!»… За власть!» -- Только приказы! – Беспредел диктатуры для власти начальства. Над всем Миром. И мир весь уничтожить по беспределу. Ради власти властных. То есть, Мира не будет, а будет одна голая власть! В пустоте…
    А я «там» с какого бодуна, забыл что?.. Я?!. Приключения? Приключенческим я «там» прельстился – не человеческим.
    И вот они, мы, красавцы, -- мировая моровая язва злокачественная. Человечества и Цивилизации. Уж это так… Тут прочитал: «главный предмет нашего мирового экспорта – неприятности». – Ха! – Мы экспортируем несчастья! Во все края света. Я-то знаю.
    Замолчал.
    Заговорил.
    -- Вот таких, как вы, сударыня, много если сделается, -- язва подживать начнёт. От беспредела отказываться станем… -- Ы что глядите удивлённо?!. Сударыня… Мне уже можно такое говорить. А вам слушать. Нужно…
    Замолчал. И заговорил.
    -- Нужно вам на море, в море, с головой, с шеей вашей. Целебное дело – в море торчать. Вода морская – живая… Вы потом подойдите, адрес я дам вам, мои друзья, у самого синего моря. Вот бы к ним вам…
    -- А вам?..
    …Но Володя замолчал и молчал, и молчал.          

       ……………………………………………………………..
                ………………………………………………….

    Я – есть. Я иду. Снова иду. Город. Не любимый, а –мой. Я в нём, он во мне, я по нему иду. Опять. Я в него влита и снова в нём – снова! – И то, что всё так, как будто так и надо, снова, -- обращает меня в предполётное состояние. А всё кругом превращает в обстоятельства взлёта. Лёгкость полёта поднимает меня. – Память тела о подхваченности полётом: душа-тело-полёт, когда на лыжах оттолкнулся и попал в кромку отрыва…

    И попала!.. И полетела!..

    «Улица моя, дома мои»!.. «Любимый Город»… -- Любимый он, не любимый, он – мой. И я сейчас лечу в его пространстве… Ну, не лечу – ковыляю. Но я, я расковыляюсь ещё, если я уже, уже, вот она – я. Я есть, я – буду!

    А над домами, над вытарчивааниями промзоны в небесной лучезарности – бульдозер. Да, в самолётной выси над городом сверкал он, ослепительно отражал солнце, -- а солнце же, солнце разливалось над Городам! – да, бульдозер. Я шаги совсем замедлила даже, в четверть шага пошла, еле-еле… И, наверное, у меня раскрылся рот… А сияние от бульдозера с небес падало вниз к крышам и тоже слепило множеством солнечных алмазных зеркал. Это сверкающее сияние было сказочной вершиной, на которую бульдозер непостижимо как вознёсся, и сейчас – акробат-эквилибрист! – циркачём крутился в бриллиантовом поднебесье…
    А это ведь там как раз место той свалки, куда в школьной давности хаживала. Да! Ну да, значит это та самая свалка, про которую Михална рассказывала. Которую собираются превратить в горнолыжную гору. Вот-аааа!..
    И вот я гляжу уже только в эту ослепительность. И вот я уже возношусь в эту изумительность. «Радость безмерная, нет ей причины»! – Я – песня. Я – любовь. Я – бульдозер своей радости. Счастья. Я…Я – самолёт, я сама – полёт своей любви высоко над бульдозерами и свалками всего мира, который состоит из любви. И из меня состоит. Которая… -- я состою из любви.
    Внезапно вдруг – какие там «шажочки в четверть шага» -- падение наоборот во взлёт, снизу вверх, в полёт в ослепительное сияние вселенной любви. Полёт меня – летательного аппарата любви… Полёт в слияние со вселенной любви. Переполнилась, разлилась, растворилась, слилась со всем, что есть. Всё! – Нет меня. Я есть всё. И всё есть любовь… В глубине необъятного пространства сверкают точки событий, превращаясь в алмазные многоточия, восклицательных знаков… Любовь – весь мир…
 
    …А! -- нет любви-то… «Нет любви хорошей» у тебя, Нюра! Нет… И где «события»? И где я?
    Высота взлёта сделалась точкой невесомости. И пошло… Падение… Не падение, нет, снижение, быстрое, высоту терять и терять стала, и стало пространство моё прекрасное меня оставлять, и меркло, и алмазы в угольки скуксились. И в беззвучной высоте кривлялся виртуоз-трюкач бульдозер, продолжая сверкать и быть лучезарным на вершине сверкающего свалочного мусора, и высота ясного дня кругом продолжала сиять… Но стала вдруг серой… И сделалось мне совсем не до всего…

    …-- Пройдёмте! В машину.
    Мгновенно подобралась. – А что, «подобралась»? – И как же я никого не заметила? Лучшие разведчики-диверсанты насчёт спины наставляли. А тут сзади и вот… -- Красивый молодой высокий «мусор» с коротким автоматом, в сером пятнистом, с ним чуть за ним такой же пониже ростом, худощавые, атлетичные явно. Сразу краем глаза увидела всё, автомобиль их увидела сбоку-сзади у тротуара, обычный невзрачный легковой, не «спец». Сразу поймала себя на том, что голова-то моя не поворачивается почти в моём «ошейнике-скафандре». Сразу себе одобрение и ободрение: воротник-скафандр мой мне защита. Как танк. Молодец, что надела на всякий случай. А подобралась бежать чтоб вмиг – спринт и спурт, и тут же с тягучей тоской сама себе: какой я бегун сейчас, да от этих худощавых. А тоска-то какая: самой себе до старта проигрывать!.. И неизвестности проигрывать недоброй.
    -- Аня, быстренько! – Дверь открыл, из машины вышагнул Ипатьев-участковый, рукой машет, торопит.
    Поехали.
    -- Ты чего по городу бродишь?
    А мне в больнице разрешили. Вот, первый раз вышла.
    -- И не выходи. В больнице будь до самой выписки. В момент выписки из города вон. Куда подальше. Билет тебе заказан будет.
    -- ???
    -- Не изумляйся. Коллеги мои за тобой охотиться начнут вот-вот. Начинают уже. Напортачили они, волю начальства выполняя по наведению порядка вокруг спортивных объектов, испугались теперь за себя, с ног на голову обстоятельства дела взялись переворачивать. А ты для них вовсе обидная беда: избитый инвалид. И в центре каши. Из тебя им теперь преступницу делать надо… Из ваших из всех, подруг-друзей-спортсменов – пугал-чудовищ делать. И город вокруг на бровях стоит.
    -- Это значит, я в бега, а мои тут остаются, в лапах этих ваших «коллег»? Они из-за меня!.. Они меня спасли!.. А я…
    -- …Эвакуированы. Нина на сборах надолго -- её по результатам в «высшие сферы» пригласили, в ваши спортивные, денег нашли, отправили. Серёжа на военкоматских мероприятиях в отъезде, далеко.
    -- А Пётр Петрович?!
    -- А он?.. А к нему претензий у органов нет. Пока. Поколотили. Кто – не найдут. А он… -- долечивается. Так что спокойно, Аня, сваливай. Это для всех полезно будет… Город без вас побурлит.

         …………………………………………………………..

    Вопросы по шее. Надо задать, пока в больнице, -- заведующему нашей ЛФК. А его нет. Ни в кабинете нет, ни в бассейне, ни в отделении. Нигде. Подкатываюсь к своей лечащей. – «А его уволили из клиники.» -- «Почему? Как?» -- «Никто не знает. Пытаемся узнавать…»

         ……………………………………………………………

    Володя. – Нет Володи. Место пусто… Женщина, немолодая, она из медперсонала, но не врач, посматривала на меня, когда я к Володе приходила, без одобрения: «А «вашего» нет. Забрали. Перевели. Нет его в клинике.»
    -- Куда?
    -- Куда-то в другое место...

                   
    Ничего нет. Нет темноты. Мрак почти что чёрный, но он не темнота, он непроницаемо тёмно-серый. И звуков почти нет. И запахов вовсе. Ожидание только есть.
    Ожидание – это ждать надо. Это могло бы быть вроде сна, но спать нельзя, спать нельзя, потому, что надо не прозевать когда схватиться, чтобы подхватиться. Ждать надо.
    А мрак, пока ожидание и ожидание, вдруг оказывается проницаемо серым. И стал звучать. И запахи вспыхнули вдруг. Звон насекомых из зарослей вокруг; заросли в сером остались чёрными. И запахи лавиной отовсюду. Ни на что не похожие!.. Нет, похожие на всё и будто вспомненные из небывалого былого, и разнузданно безудержные. Влекущие… И сквозь учинившийся шум: ещё и люди, и машины где-то – прокрался шёпот, ритмичный, неспешный. Слабый… Волны? Море? Где?.. Но я же к морю приехала! И вот… Светло-серое. Серенькое, невзрачненькое. Но – море! Я же никогда не видела моря, и теперь – глядеть, глядеть. И ждать, ожидать ещё. Открытия кассы, времени отплытия… И вдруг, снова вдруг, море сделалось синим, зелёным, нет, синим, а по сторонам, где не море, яркое всё, цветное-расцветное, и небо – неудержимо голубое!..
    И… -- ожидание-любование тем, каким всё кругом стало – а волны, волны разошлись, маленький кораблик качало у причала, нос-корма, нос-корма и невозмутимый (безразличный как бы) матрос у трапа в средней части кораблика заботливо и крепко всех (хочешь, не хочешь) на трапе поддерживал. И, пока очередь к трапу, ждала-мечтала разместиться спереди, совсем бы на носу, а… а там всё уж занято, где-то ближе к корме и приткнулась… И отвалили. Заурчало в железной глубине кораблика, и пошёл он кланяться волнам. И уж как пошёл, и как кланялся: нос в небо в объятьях водопадов, водопадов наоборот, они не падают, а взлетают и сияют в солнце в салютах сверкающих брызг, и носом вниз, неспешно, в глубину сине-зелёной воды, буравит кораблик носом воду, а барашки волн, которые он буравит, -- бараны, монстры-баранищи водяные – пляшут, по кораблику прокатываясь, переднюю его часть затаптывают вовсе, заплескивают хулиганскими вёдрами-бочками, потоками с хохотом брызг. И побежал народ спереди в середину и назад, где я, было, притулилась, а нос – свободен! И я – туда.
    Как раз к тому борту, куда волна с моря наваливает. А с другой стороны берег сказочный, горы. Меня горами не пронять уже, кажется, но эти!.. – А в какие горы я не влюблялась каждый раз… с первого раза… И сказочный берег, он там, в отдаленье, а тут, где я, подо мной, рядом море синее, каждую каплю, каждый пузырь белой пены успевай разглядывать, а кораблик между мной и морем урчит аккуратно, в волны засовывается, залезает в долинку между волн – «ух-х…» -- снова на волну на гору выкарабкивается, взлетает, пауза-пауза и… -- падение между волн, как в бездну. Неспешный ритм, серьёзный. А то из ритма выскочит и «чаф-чаф-чаф» по гребням воды.
    Поглядываю назад, там явно кому-то нехорошо, а мне хоть бы что. Почему-то. Ну, пока. А плыть-то неблизко ещё. И это мне – хорошо!

    И по дорогам по горам хорошо. Ехать. Подсыхать после кораблика. То с одной стороны чуть подсохну, то с другой – шоссе вьётся серпантином по «стенам» гор, а напротив – голубая стена моря-неба. Горизонта нет. В голубой дали корабли идут под наклоном, то ли соскальзывают, вот-вот соскользнут-ускользнут в опасное никуда, то ли карабкаются они в натужные небесные тягуны. И понятны эти обманные зрительные чудеса: дороги-то то в гору, то с горы, а дух захватывает от подарочного аттракциона!..

            ………………………………………………………

    И приехала. Добралась, то есть. Друзья родителей. Или друзья друзей. Опять. Опять не выясняю. А потому что кому мы нужны, как не друг другу… Устраивают: хочешь, в кладовке, хочешь, на балконе. А хочешь, то там, то там.

    Это город. А надо к морю. Мне – к морю! А город что, город, как город, но если по нему пробираться и пробираться, -- а как по городу пробираться? – и если всё вниз да вниз, оказываешься вдруг там, где улицы падают в море: в конце каждой – сине-голубое!

    И вот оно. Я в нём. Солёненькое, да. Ну и поплыли…

             ……………………………………………………..

    Тень. И вопли. Тень пришла туда, где я, оказывается, заснула и спала на берегу. Выключилась после дороги, после всего… И вопли детей. Маленькие, бесились здесь рядом. Прыгали в воду. Визжали. Носились друг за другом, в воду сталкивали. Прыгая в воду, старались делать как можно больше брызг. Прыгали с высоких камней, окружающих пляжик; кусок подводной лодки или что-то похожее торчало здесь, плавала какя-то конструкция, покачивалась, кренилась, когда на неё залезали, дети залезали на неё, старались накренить, как можно больше, сваливались, спрыгивали, сталкивали ото всюду друг друга, плавали туда-сюда, догоняли, топили, ныряли, ускользали. Играли…
    Поодаль торчали надстройки с антеннами каких-то небольших одинаковых серых корабликов. Спокойное запустение было в этой бухте.
    -- Эй! Ты жить здесь будешь что ли? – Это мне, оказывается, кричал один, самый малорослый, который старался в их играх самым большим быть. То есть казаться. А я же за ними наблюдала. И видела, что они и на меня всё посматривают, даже и показать стараются мне свои проделки.
    -- Ты же не знаешь, как отсюда выбираться! – Это девочка закричала. Конечно, они распознали во мне приезжую по цвету кожи. – Давай с нами, подбросим.
    На гребне обрывчика над бухтой прицеплены были их колёсные средства передвижения, моторные и ножные. Меня приладили третьим номером на что-то дохлое и пыльное, но оно затарахтело серьёзно и само поехало в подъём, и вместе с нами тарахтели серьёзно другие моторы или серьёзно жали педали, въезжая в гору, те, у кого мотора не было.
    Привезли к автобусу. – Давай завтра с нами на «скалки». Тут-то в «ракетной», где сейчас были, тут ерундово, а там-то на «молельном» поинтересней. – Это они все загалдели облепив меня, напирая колёсами и телами, в глаза заглядывая. – Здесь же, давай, встречаемся, время назначай!..

    …Так, утром, не выспавшейся, и приехала туда, где вчера расстались. А все уже ждут. Идём…
    …-- Здесь пролезать, там залезать. Тут подлезем и по обрывчику над водой …обойдём… облезем…
    …Обошли, облезли…
    -- Закрытая зона. Огородили. Тут яхт-клуб, через него не пройдёшь, и вот, -- археологический парк якобы. А, может, участок для частных владений оприходовали. А купалка там классная, куда мы ходим. Гоняют, но не всегда…
    …Колючки-проволоки ржавые и свежие, колючки-травы и колючие кусты. И раскопанные древности в больших карьерах и в небольших шурфах, глубоких и неглубоких, разное всё: стены-коридоры-своды, мозаики на стенах и полах. Что-то в глубине, а что-то торчит высоко над всякими колючками. И вышли. Над морем мыс скальный широкой террасой нависает. Как здесь не молиться морю и всему сущему.
    И загляделась. Вознесённая на скальной доске стою, море кругом безграничной дугой всё обхватывает. По бокам за плечами где-то дальние нереальные береговые дали. К морю, еле видимому, вдали подступают…
    -- Помолилась? – Прыгай!
    А я, залюбовавшись, в молитвенной позе, руки на груди, стою, оказывается.
    -- Не прыгай. Ты прыгать-то можешь? – Как?.. Не прыгай, погуляй, осмотрись, вот здесь сюда спустись, покупайся. – Это тот, вчерашний, небольшой, который большим пытается казаться, «Чапа» его, вроде, называют. – Тебя зовут – как?
    -- Аня…

    …Скалы над морем. Они к голубому изысканными цветами подобраны: почти белые и местами с добавлением тёплой охристости разной густоты. Везде обрывами к воде, но с уступами разной высоты при обрывах – на любой вкус. Верхняя площадка над морем метров семь-восемь. А ребята разделись, прыгают, в основном, с трёхметровой полки. Бегают по ней, носятся друг за другом, прыгают с неё, карабкаются вверх из воды, снова прыгают. В некоторых местах спуски к воде: ну, какие спуски – слазы. Скарабкиваешься вниз и оказываешься на микро-пляжике, прибой под самую скалу гальку катает, ложись, и волна тебя по меленьким камешкам туда-сюда размеренно прошваркивает. Шуршит тобой…
    -- Аня! Плавать можешь?
    Я и поплыла. Окончание мыса само вогнутое, как бухточка, по краям камни-скалочки из воды выступают, можно зацепиться или вовсе на камень вылезти и любоваться играми ребят в воде и на скалах, как в амфитеатре. И подмывает, честно, в игры их включиться, но… и стесняюсь, и… не знаю, не решусь, не решу, как к шее моей мне относиться. Всё же запрещено… Вроде.
    -- Аня! Давай к нам. Попрыгаем… Бомбочкой, вместе, все, давай!
    Все прыгают – я размышляю. А все вокруг меня крутятся и, вроде, хотят в круг свой меня «оприходовать», но и тоже стесняются вроде, не знают, как ко мне, приезжей, «подъехать». И ребят, и девчонок больше уже, чем вчера, и прыгать вдруг перестали, из воды вылезли, ко мне лезут и доброжелательные все почему-то.
    Скальные свои места взялись мне показывать.
    -- Здесь прыгай, здесь не прыгай!
    -- Отсюда хошь ножками, хошь головкой: там глубина.
    -- Ага. Хорошо. Когда волна не бьёт.
    -- А. Когда тебе бьёт, ты и не прыгай.
    -- А здесь только если умеешь «на выход» входить: очень-очень мелко.
    -- А здесь только когда волна бьёт и сильно. Здесь совсем мелко, а когда прибой, галерею эту с пляжиком пена глубокая заполняет, белое всё, кипит, и с самого верха мордой, но мгновенно в волне в пене в горизонт уходить.
    -- Да и волну, волну точно-точно подгадать надо, чтобы в неё, а не в камни.
    -- Да-а. С верху с самого с площади!..    
    -- Но такое только Лёха делает. Нам не разрешает. И сами мы себе не разрешаем: возможен полный шмяк.
    «Кто это у них этот «Лёха»?»

    Поодаль – плавать нужно туда – камень-скала плоская. На границе воды и воздуха, в воду погружена. Водорослями обросла густо. Волны её обкатывают-ласкают. Лохматый водорослевой диван. Плотные длинные космы водорослей укутывают его. Если лечь сверху, вода волны поднимает тело над водорослями и снова на них его укладывает. Нужно только вцепиться в грубоватые, как рогожа сплетения водорослей, а то смоет с «дивана». Под водорослями на камне ракушки острыми створками наружу, но они укутаны толстыми лохмами водорослей и, если не ёрзать специально, тело не разрезают.   

           ……………………………………………………….

   -- Кинобухта. Ну, так её иногда называют. Несколько фильмов здесь снимали. Но уже давно. Про древних моряков, про пиратов, там, фантастику какую-то. Декорации пейзажа, наверное, соответствуют. И вон остатки их декораций на скалах построенные: замок там был у них, маяк.
    «Декорации пейзажа» действительно потрясали: совершенно белые скалы, невообразимо голубое, потом зелёное, потом синее-пресинее море… А фигуры скал… -- ну, сочинить такое невозможно!.. И, Аня! – ты у моря, на море, в море!..

    Какие-то новые ребята, раньше их не было, прыгают со скалы метров пять высотой туда, где мелко совсем. Прыгают ласточкой, прогнувшись, или согнувшись руками вперёд, едва попав в воду, из воды выскакивают, встают, -- вода им чуть выше колен. Я в изумлении и ужасе: «Да как вы в такое мелководье?!,» -- А они: «А нам лишь бы мокро было.» -- Небрежно.
    Но я внимательно всматриваюсь в их действия. – Входя в воду почти вертикально, они мгновенно, прогибаясь, устремляют движение тела в воде в горизонтальное направление. И не втыкаются в дно.

    Обрывы самой разной конфигурации. Скалы разного размера  расставлены по бухте изысканно нарочито – ну, точно, будто размытые остатки крепости из древности.
    И я. Накупалась, вылезла, притулилась на скале, греюсь. Любуюсь всем вокруг. Голова кругом идёт от восторга – от всего, что вижу.
    И ребята с девчатами – по одному, по двое-трое приплыли на эту «мою» скалу, облепили её всю. Сидят, молчат.
    -- Аня!..
    (Почему-то все уже знают, как меня зовут.)
    -- Аня, давай ты будешь у нас примирителем.
    -- Нашим генералом…
    -- …Лебедем…
    -- …Генерал Лебедь две войны замирил.
    -- А вы с кем воюете?!
    -- Да с собой.
    -- Между собой. По территориальной принадлежности.
    -- Геополитика! – Это Чапа вставил.
    -- А мы примиримся и лучше будем вместе перед тобой форсить…

         ………………………………………………………

    Большой старый бетонный мол. Серо-чёрный. Длинно, длинно тянется по берегу бухты. Бухта огромная, бескрайняя. Я при ребятах опять. Мол разной высоты в разных местах и с уступами. По всей его долгой протяжённости расположились жители или гости жителей, или не поймёшь, кто. И все самые разные по возрасту и по направленности пребывания, по поведению. Расположились не густо, редко даже – мол-то длиннющий, а народу не так и много, не теснятся, нет. Разбросан народ по пространству. Парами, тройками, группками. Есть и одинокие одиночники. Одиночницы. Как я сейчас. Созерцают. Выпивают-закусывают. Некоторые. Купаются все. Некоторые купаются-плавают-бегают по молу, сталкивают одни других в воду, сами прыгают по одиночке или вместе сразу несколько. Орут. Это те, кто не молчат или не разговаривают тихо. Это дети и тинэйджеры, мелкие м крупные.
    Я любуюсь на всё. Ну, как любуюсь, -- посматриваю, обозреваю.
    Мой «замирённый» юный контингент присутствует здесь большим числом. Я с ними, но они забыли про меня или как будто забыли. Дурачатся, то поодаль, то вблизи, то мимо пробегут, обрызгивая меня. А я, получается, одна. Посиживаю.
    Интересных трюков не наблюдаю. Ну, дурачатся. Носятся мимо меня или в стороне где-то. Основная всеобщая проделка – прыжок в воду «бомбочкой»: с разбега в группировке без вращений. Разбег произвольный, вход в воду как придётся. Иногда прыжки групповые, иногда соревнования: кто дальше упрыгнет. Половина купающихся купаются в штанах, в джинсах, девчонки тоже; другие в длинных шортах, неудобных в воде. Почему? Я-то в купальнике, ничего на мне лишнего. Только платочек на шее, ковбойский как бы, – шрамы скрыть. Надо бы с собой на море запасную ещё косыночку таскать – не на себе сушить чтобы. Или плюнуть, не скрывать ничего, Аркадий Иванович аккуратно всё сделал? Хотя косынку красиво…

    Это мы на моле мельтешим, а перед ним пространство воды – простор бухты нереальный. – Его, простора, и нет будто не для кого. Кто купается, кто тусуется. Или любуется всё-таки кто-то красотой бухты? Вон сидит седой сухощавый с бутылкой, в бутылке тёмно-красное что-то, на бухту уставился.
    А на водах бухты своя отрешённая жизнь. Своя даль. Кораблики и корабли. Вон, огромный серый худощаво над водой всяким оружием нацелился куда-то. А за ним тоже здоровенный, тоже серый, но толстый, благодушный, может, и оружия нет на нём, хотя, кто знает… Но, похоже, никто внимания на них не обращает.

    Алёха… Никуда не глядя, я вдруг стала знать, что он придёт и пришёл уже. «Мой контингент» сразу весь «подобрался» ожиданием готовности. Почему-то подтянулись все поближе ко мне… Невзрачный малый и без возраста вовсе, но нет, наверняка молодой, подошёл, сходу раздеваясь и разминаясь. Разминку выполнял квалифицированно, я отметила. И скоренько так раздевшись-размявшись, остался в очень хорошеньких плавках, ярких, узорных, всех цветов радуги. Убористые плавки ловко сидели. А фигура-то у Лёхи – а, конечно, это он, Лёха-Алёха, точно; хотя его никто не назвал, сомнений у меня нет, -- фигура оказалась изумительная. Рост, так, небольшой. Худощавый совершенно. И мускулатура проявлена, ну… каким-то абсолютом. Мускульчик к мускульчику и все играют, и много их. И при этом – невзрачный он, никакой.
     И, вроде, не командовал он, вовсе не говорил ничего – я, так, не слышала – а построились все на краю мола лицом к воде.
    -- С краю бомбочкой вместе! – Сказал предполагаемый Алёха. Сказал довольно тихо. И все враз – шаг вперёд, брызги. И я за всеми в свободное от брызг место в воде.
    Мол высокий, вылезать – где по уступам выщербленным, где верёвку повесили, где лестничка шаткая. Повылезали.
    -- Группировку плотную порепетировать на суше и по готовности бомбочками снова – группировку держать, как летим, так  и входим.
    Запрыгали…
    -- Бомбочкой с разбега, группировку держать!
    -- …С разбега с высокого уступа!..
    -- …Теперь вместе с края с шага солдатиком аккуратно…
    -- …С разбега солдатиком…
    -- …В верхней точке вылета обозначаем плотную группировку, раскрываемся, входим солдатиком. На суше прорепетировать и делать.
    И я всё делаю со всеми.
    -- …Временно забыли про группировку – солдатик, пол-винта. На суше вспомнили: плечо убрать, другим закрыть… Делать в разные стороны по очереди…
    -- …Винт…
    -- …Так. Коми-кадзе. Комедианты, как бы. Идём и падаем. Сперва вбок.
    (Я-то пока смотрю только – что у них там…)
    А все вышли на край мола, вроде, тихонько прогуливаются они по самому краешку и вдруг, будто оступившись, равновесие потеряв, но выпрямленные, как шли, боком падают в воду. Стараются головой войти, вверх ногами в падении оказаться.
    -- Вперёд…
    Это теперь такую клоунаду надо изобразить, -- а проделка эта, видно, тоже уже знакома всем – исполняющий шагает по пирсу в сторону воды и с его края делает как бы очередной шаг, как ни в чём не бывало, как бы не заметив, что опора-то оборвалась; и так с шагом в пустоту делает, оставаясь прямым, как палка, спад, пол-оборота вперёд, входя в воду головой. Я присмотрелась и приладилась уже исполнять всё, как все, но Лёха вдруг оказался возле меня и лёгким жестом вывел меня из общей «игры». В сторонке, мол, побудь и не делай того, что всем предлагаю. -- «Отдыхай»!      

    Ну и сижу, гляжу. На всё. На панораму всего. Вблизи и поодаль. И вдаль. Повсюду все участники «панорамы» кто во что горазд. Медлительные или быстрые на водах и в водах залива. И у всех, у всего, свой сокровенный замысел.

    И у меня возникает: не быть или быть? – Поберечь или пренебречь? Шея моя – как с ней сейчас быть? Что с ней будет, если?.. Если – что? А мне ведь подробно рассказали, как себя вести в моей посттравматической жизни. Как? – Осторожно. С шеей. Бережно. – Как осторожно, как бережно? И как ведь жалко, ой, не хочется как, работу хорошую Аркадия Ивановича испортить. Ещё и сбережённую в клинике в Городе… Один ведь раз уже случилось чуть всё насмарку пустить. А что такое «насмарку»? Это «кирдык». Это – нет меня… А как хорошо меня Аркадий Иванович починил!.. И вот я теперь – что? А мне бы лежать на водорослях, живой водой морской оздоравливаться.

    А как этот Алёха-Лёха узнал или догадался, что мне не надо головой в воду входить? Я-то бы стала – нырять.

         ………………………………………………………..

    Мото! Мотобайк. Мотик. Мотоцикл. Ну и мотоциклет!.. Как называть эту небывало восхитительную машину? Волшебно-колдовскую. Бурчание мотора наполнено силой, но силой мотор не хвастается и бурчит негромко, сдержанно. Едем… -- по улицам-улочкам вертлявым гнать бы, гонять, -- а едем медленно, будто обласкивая учтиво подъёмы (будто нет подъёмов), спуски (непринуждённо), повороты, вежливо выписывая. Городу в глаза, в душу глядеть можно, разглядывая его с мотоцикла. И круговой обзор. В проулки, в дворики, в скверики заглянуть можно. Так бы головой и вертела… -- нельзя.
    Открывается город. Он и старинный, и новый, и деревенский, и заводской. В медленном двухколёсном коловращении он завораживал, всеми древними закоулками и новыми коробчатыми кварталами, и заводскими, сказочно обращаясь к морю. Которое пропитывало город насквозь даже своей невидимостью. Может быть, потому что ездили медленно.
    И вот… предвечернее время, даль и пустота, заброшенное узкое шоссе на выпуклом плоскогорье необъятного холма, за городом, над городом… Степное приволье, травы, кустики кое-где, даже лесочки поодаль по оврагам… Как будто в небе: неба больше здесь, чем земли. И море… в дальних, далях, далеко-далеко отсюда, и оно тоже относится к небу.
    Шоссе старое-старое, разрушается и зарастает. А когда-то, видно, было специально востребованным: указатели ржавые что-то запрещают. Сейчас, сколько времени – никого не видно, не слышно. Остановились и стоим… Тишина кузнечиков.
    Ой! Я же никогда на настоящем мотоцикле не ездила ни в каком качестве. А тут… Лёха долго, долго возил, показывал город, как бы. Просто ездил и ездил по городу и окрестностям солидно, как экскурсионный автобус. С панорамным обзором. Шея мешала. Но я порой вертелась всем корпусом, мешала ему, наверное, ехать. Но он был невозмутим. И мотор успокаивающе бу-бук-бубуркал негромко.
    Приехали. Тишина и тишина. Город в далёких низах на своих холмах, в накатывающих сумерках, огни там уже, и на невозможно далёких морях тоже есть искорки огней… А я! – Я же дитя гор и вообще избалована красотами далей, что же меня так захватил охвативший нас простор?!.

    -- Вам надо учиться плавать, -- произнёс Алёха.
    -- А я…
    -- …Надо.

    Вечерний город светился из своей темноты и не мог не быть сказочным.

          …………………………………………………………..

    Высокие скалы и невысокие, и небольшие, и маленькие камни из воды торчат, а другие в воду погружены, а вода, она обнимает скалы и камни, она непередаваемых цветов-оттенков голубого-зелёного-синего. Такой здесь берег с морем. Скалы и вода. Только так. Такой скально-морской нестерпимо красивый абсурд. Царственно дворцовый.
    Вода между камней солнцем прогрета и потеплей, чем у открытых берегов. Она уютна.
    -- Плавать, как поплавок вы, конечно, можете. С задержкой дыхания, в группировке, как поплавок… Смотрим в воду… Теперь плашмя на воде, погружаясь в воду… Теперь в воду мы выдыхаем, вдох над водой, выдох в воду. Спокойно, медленно, чтобы не путать. Навык дисциплины дыхания пловцу и ныряльщику нужен всю жизнь как жизнь...
    …Дальше что? – Штука в том, что плотность тела нашего почти равна плотности воды, даже чуть меньше; ему, телу только плавать и плавать в воде; оно и плывёт, -- если не мешать ему. А если помогать, -- здорово плывёт!.. – Если его на воду положить. Мы и попробуем это отрабатывать. – На задержке дыхания лечь на воду на пузо, лицо в воду опустить, вытянуться-вытянуться, расслабиться, не напрягаться. Глаза открыты, в воду смотреть…
    …И если, улегшись на воду, тело в воде скользит, совсем хорошо плывёт тело… От этой скалки, укладываясь на воду, ногами слегка толкнись и, вытягиваясь, к скалке напротив в воде проскользи, достигни её. Лицо в воде, глаза открыты, дыхание задержать…
     …На скалку вылезем, перелезем и к следующей скалке…

    От скалки к скалке, от камня к камню, вылезая или оставаясь в воде, толкаемся, укладываясь на воду, скользим, продвигаемся в этом водно-скальном заповеднике. Иногда камни, покрытые водорослями, оказываются неглубоко, и на них можно постоять.

    -- Дышим в воду. Сначала, стоя на дне, поднимаем лицо над водой – вдох, опускаемся в воду с головой – выдох. Выдох – не спеша… Придерживаясь за скалу, поднимаем голову над водой невысоко, только чтобы рот был над поверхностью, ртом вдох – выдох в воду, и ртом, и носом…
    …Теперь вдох сделали, толкнулись, скользим, на воде лежим растянуто и с удовольствием, в процессе скольжения воздух в воду выдохнем.

    Довольно далеко, упражняясь так вальяжно, уплыли мы вдоль берега за скальные его перегибы. Привал: вылезли на невысокую плоскую скалу, разлеглись, отдыхаем. Вокруг нашей скалы вода, но до других береговых скал близко: толкнулся, лёг, проскользил…
    С одной стороны скальные обрывы берега. Камни, трава и кусты между камней. Запрокинув голову хорошо любоваться верхней кромкой обрыва, за резкой изодранной её отчёркнутостью – глубокая голубизна неба. Хорошо бы так лежать и глядеть туда, но голову запрокидывать пока осторожничаю… А в море далеко отдельная крупная скала, её птицы морские облюбовали и обсидели. Чайки они или кто. Там, вдали – они малюсенькие белые пылинки, а когда прилетают близко – здоровенные.
    Алёха. Красивый? Нет, совсем нет: великолепная фигура и невзрачное, никакое лицо. Красивые на нём плавки. Разноцветные и очень на нём хорошо сидят. Он на спине, развалился, я заметила, обращала уже внимание, у него шрам или шрамы в нижней части живота. И сейчас ловлю себя на том, что опять невольно скользнула взглядом по этой его непонятности; мгновение, и взгляд отдёрнула. Но Алёха скольжение взгляда перехватил:
    -- Харакири – удел самураев…
    И я поймала мимолётную мишень его взгляда на моей шее:
    -- Гильотина – удел королев… – Сказала не думая, как мяч нечаянно отбила.

    Поговорили, получилось… Молчим…

         …………………………………………………………

    -- Королева? И это правильно. Шутом меня в королевскую свиту примите?
    -- Тренером по плаванью.
    -- И по прыжкам в воду. И этим ещё, извозчиком. То есть, ездовой лошадью…
    -- А меня ваши дети ещё генералом назначили. Генеральная королева!..

    Посмеялись. Чуть-чуть.
 
    -- Так. Вас звать Аня. Аня?.. Я – Лёха. Или Алёха.
    -- Нет, я вас буду звать Алексей.
    -- Да нет, Лёха, Алёха… Одна прекрасная француженка называла меня Алиошка.
    -- Тогда на «вы»… Алёха-Лёха.
    -- И я на «вы»… Или как получится… И наш лечебный план.
    -- ???..
    -- Посттравматический послеоперационный период. – Так?
    -- А как вы узн..?
    -- …А как? Ведь так?
    -- Так. Но история болезни моя вам же не известна.
    -- А выписка с собой, конечно, есть. Снимки.
    -- Конечно.
    -- Потом покажете. А пока… поразмыслим:  что можно, что нельзя? Что нужно?
    -- По замыслу – всё. Но не сразу.
    -- Всё? Нельзя? Нужно? Можно? Когда и как?.. Размышляем. – То, что было разрушено травматическим воздействием и исправлено оперативным воздействием, восстанавливается, прорастая соединительной тканью. Задача – не разрушить восстанавливающееся нагрузками. Но и – восстанавливать функции того, что восстанавливается. Как? – Постепенно, пробуя и не доводя пробы до края возможного. Но и – сперва подумав и придумав.
    -- Вы врач?
    -- Моя жена была врачом.
    -- А потом перестала быть врачом?
    -- Перестала быть женой. Моей.
    -- Ой!
    -- У нас очень хорошие отношения. Продолжают быть… Что имеем? – Море! Торчать в его объятиях заведомо полезно. А мы ещё и плаваем. И прямо сейчас плавать будем, продвигая себя только работой ног. Что в нашей – вашей – ситуации заведомо безвредно…
    …Ноги, ноги, ноги. Руки пока не работают, они фиксированы, расположены вдоль туловища или вытянуты вперёд. И это должно быть благоприятно для шеи… Но потом, чуть позже, включим в работу и руки. В этом случае заняты плечи, надплечья, воротниковая зона. Движение в этих отделах должно улучшать состояние шеи: усиливать кровоснабжение, растягивать и укреплять мышцы и связки. Шея тут пока малоподвижна. – Осторожность соблюдена… Но вот уже начинаем плавать, продвигая себя руками. И потом ногами и руками, осваивая полную координацию движений спортивных стилей. Но пока без включения дыхания – Плаваем-скользим в воде отрезками… Очень хорошо.
    Но дальше надо дышать. Выдох в воду всегда удобно, это без проблем; но чтобы вдох делать на воде, во всех спортивных способах плаванья уже необходимо вертеть головой. Кроме кроля на спине. В кроле на груди шею надо скручивать, в брассе и дельфине – разгибать… Ну, пока мы этого не делаем, а когда дойдём до этой необходимости, тогда и будем пробовать. Осторожненько.

          ………………………………………………………

    Маска, трубка, ласты, скалы, море. Алёха выкладывает на камень эту плавательную экипировку.
    -- Будешь рассматривать красоты подводного мира и дышать себе через трубку без забот и без движений головой.
    Поплыли. Заплыли-заплыли, плывём-плывём. На ластах-то легко и незаметно. Подо мной навстречу неторопливо проплывает подводная местность. А я лежу над глубинами и мелководьями её пейзажей… Плывём. Остановились отдохнуть на подводной скале, встала на ней, маску сняла, на надводный мир взглянула – голые! – Голые мужики на камне вблизи, загорают или просто так обитают, трое или четверо. Нехотя зашевелились,  улезли за скалы. – Здесь же безлюдье: людям отчего не заголяться… И мы – немножко на камушке своём отстоялись, на водорослях потоптались, толкнулись, дальше…
    …Обплываем скалы, заплываем в пещеры, дух замирает… -- там подводные жители заняты своими тайнами… И… -- возвращаться теперь к своим полотенцам. А сил-то нет. Уплавалась. И уж, наверное, Лёха это почувствовал, а, может, планировал уже отдых, -- камень попался плоский, чуть из воды выступающий – подушка из дерюги толстых длинных водорослей на нём. Солнце в тело, в закрытые глаза, вода в лицо плещет, только вдох-выдох под волну подгадать. Отдых.

           ……………………………………………………………

    Дощечка пенопластовая. Руки на неё – ноги работают, а ногами дощечку зажать – руками работай.

    Полная координация движений спортивных стилей. Ласт нет. Дыхания тоже  нет. Плаваю отрезки на задержке дыхания с выдохом в конце отрезка. И на спине кролем – вполне-вполне, с дыханием.

    Дыхание. Уже и дышать приспело. Расположились на мелком, пробуем. Наклоняюсь, на воду корпус кладу, будто плыву, голову в воду, а потом её над водой приподнимаю слегка для вдоха. Осторожненько пробую… И уже держась за камушек руками, на воду всем телом укладываюсь, дышу, дышу. Получается. Нормально.
    И поплыла…

    Нет, нет, нет – вода моря шее моей точно на пользу. Головой верчу осторожненько… -- вертится!

    -- Нормально. Силы накопишь – станем дельфин осваивать… С вхождением в воду пока – только ногами и с небольших высот. Или стартуешь вровень с водой: легла на воду – поплыла…

          …………………………………………………….

    И исчез Лёха. Нет его и нет. Как сказка пронеслась. Сколько дней каждый день на целый день… -- а сколько? да дней пять всего, наверное, – забирались мы в скальные эти берега, плавали-уплывали дальше и дальше, и, незаметно, дальше всё, и я – плыву! – Плыву!.. -- Плаваю и плыву, будто только так и надо – плавать.

    А Алёхи – нет.

             ………………………………………………………….
              ……………………………………………………….

    Алёха исчез, и вскоре как раз мои прекрасные хозяева (друзья друзей родителей) предложили мне воцариться в «королевском дворце на морском побережье». Я и согласилась тут же. – Садовые участки в стороне от города. Почти, но не совсем достроенный домик на участке и сарайчик. На выбор. Я, конечно, в сарайчике забазировалась: электричество, одиночество, лежак, стол, в окошко в небольшое через огородно-садовые джунгли виднеется дальний-далёкий кусочек моря. «Взрослый контингент» «мой» когда приедет, когда и нет. Обитатели соседних владений когда появляются, а когда и невидимы… Независимость!

         ………………………………………………………..

    И ночь…
    …И луна, полнолунье в окошечко моё.
    …И почему сейчас и здесь?
    …Стала вдруг читать записанную в пору лыжных надежд и распечатанную в лыжном ненастье ожидания гонки странную лекцию Крокодила про методику обучения спусканию с гор на лыжах – нам, контингенту перспективных лыжных девок.
    …Я – комп – текст!..
    …Давние благостные бурные времена ярких и яростных стараний! – Да какие же давние, только что всё было, …а будто давно, неправда, никогда… А в текст-то тот я никогда… -- порывалась только заглянуть -- не заглянула… Потом не решалась, а сейчас, вот, вдруг… -- Вот, что?..

       ……………………………………………………………..

    Он начал тогда неожиданно: «…Сон. Мой. Рассказываю… -- Обучаю я будто маленького пацана… Не принца.

    …В спусках с гор одна сложность. Но – основополагающая: надо спускаться с гор!
    …Упростить сложность – пытаться управлять спуском. Это – техника. Задача техники – не дать лыжам спускаться с горы… -- быстрее, чем позволяет управление!

    …Почему движение системы «лыжник-лыжи» над склоном не реализуется устойчивым состоянием – падением на склон? Потому что это движение – непрерывный переход «системы» из падения в падение – квазистационарный процесс. Который может поддерживаться балансированием. Которое есть – техника.»

    Из падения в падение… А я? Перешла в «устойчивое состояние»?!.

    «…Спуски напрямую по линии падения склона… Спуски наискось..  С использованием рельефов склонов.
    …Ныряние в долину – решение всех задач!»

    И внезапно:
    «Вот вам полное учебное наставление по технике горнолыжного спорта:
        Присядь, пригнись, вперёд стремись,
        По склонам наискось и прямо
        Через бугры и через ямы,
        А вся учебная программа –
        -- заруливать побольше вниз!..
           И, не имея представленья о горных лыжах не на грош,
           Захочешь жить, и – повернёшь! 
    Шутка, девчонки…

    …Без чего нет прыжка? Без приземления. Встречать гору лыжами. Мягко. Лрвить баланс.
    …В наших делах горнолыжных – по-над склонами порхаем почти без опоры…»

    В «наших делах»… «порхаем»… В «наших» -- в моих?!.

    -- А спуск? Спуск?! – закричали наши.
    «Спуск, девчонки, и супер… Чтобы ездить очень быстро, надо ездить очень хорошо. Тогда можно и проехать. То есть – «поехать»!.. – Без нужды тормозить.
    Без наката бесконечных километров спусков – в мастерство не въедешь. Но только работой «на качество» можно сделать себя в скоростных спусканиях с гор. А без «качества» можно поставить себя в очень неловкое положение – скоростью!
    Поэтому – технические наши штучки – все!.. Без скорости. С умеренной скоростью. С повышенной скоростью.
    Прокатывать короткие отрезки со всеми нашими штуками. Раскатывать долгие прохваты – ловить ход. Накатывать и накатывать полные трассы.»

    А я?.. – Будто жаркой ночью – не примериваю – влезаю в привычную лыжную одежду. В свою. В обношенную. Лезу в то, что меня – вытолкнуло!..

    «…Чем занимаемся, когда лыж нет? – Делаем тело гибким, раскованным и крепким. Проворным… И – приподлетаем и летаем, где можно и где не очень можно.

    …А лыжное бытиё? – Делаться лыжниками или делать лыжников. – Поход к счастью. – Скользить. – Управлять счастьем. – Тело и душа лыжными были чтобы. – Счастливыми!»

         ……………………………………………………....

    Но я-то?! – «…Сложность»… «Лыжник-лыжи»… «Из падения в падение»… «Прямо и наискось»… «Наши дела»… «Счастье»!.. Где я, а где…?      

         ……………………………………………………………..
               ……………………………………………………..

    …В лунном сиянии. В ярком… Тропинки белые, трава степная густо серая. И тени чёрные непроницаемые от всего, что даёт тень. Чёрно-белое пространство… Море не рядом, идти надо. Днём уже ходила. И море здесь тоже глубоко внизу под высоким скалистым обрывом. И днём по обрывам, по скалам к морю уже лазила. И сейчас луна со стороны моря прямо-прямо в берег лупит. Ярко-ярко рельеф освещает. И я осторожно-аккуратненько… Спускаюсь.
    А что это я? Лунатик я? Да нет, со мной всё чётко: в порыве чувств… -- в разрыве, взрыве! – купаться полезла.
    И море! Вот оно, в ногах. И я – в его руках… Мир моря в ночи луны чёрно-белый: чёрный абсолют отсутствия света и абсолют света в сиянии и сверкании воды… Лунный спектакль, лунное зазеркалье. Блистающий мир объединения моря луны с небом ночи!
    И непотревоженный тревожный запах берега: запах поиска разврата, запах оконченной жизни и запах её зачинания… Ох, Анька, унесёт-уносит в занос сейчас тебя!.. 
    И в море, которое в ногах, легла, оттолкнулась, уплыла в руки моря. Уплыла-уплыла. Обернулась. Кроль на спине. И берег – высоченный скальный храм, безмолвный над морем… Мне вдруг без единого звука напомнил о всеохватной влюблённости всего моего существа… Эта светящаяся, в небесную бездонность уходящая стена…

             ………………………………………………………….

    Полдень. В одиночестве. Как я расплавалась. Да разными стилями. И плывётся, плывётся!..
 
    Опа! – С моря, с суши – «контингент»! Со скал, из-под скал. – «Анька! Ты здесь чего? С нами давай!»

    «…Тут пролезть… Подлезть… Залезть, слезть… И поплыли…» -- Поплыли. Приплыли. Камней, скал необозримый набор. И необозримый набор собравшегося «контингента», старые персонажи, новые, девчонки, мальчишки. Радостно вокруг… Прыгать, прыгать, прыгать! С невысоких камней и со скал повыше. В салочки играть на скалах и в воде под скалами.
    -- Анька! Мордой прыгай, руками вперёд!
    -- Боисься?
    -- Не бойс-ся!
    -- Давай!
    А новый, до этого я его не видела, парень стал тихонько в сторонке объяснять мне: «Не бросайся руками вниз, толкайся вперёд вдаль в горизонтальном направлении и в полёте дави плечами вниз, -- голова тяжёлая, перевернёт, тянись, в воду как раз вертикально войдёшь. Или близко к вертикальности. Только не торопись, жди немножко, пока летишь. Попробуй сперва с невысоких камней.»
    Парень этот, оказалось, уже студент, первый курс, очень какой-то серьёзный факультет, прикладная математика с механикой. У него, оказалось, очень близорукие очки, но он их не надевает. А называют все его «Мастак».

    В воду я ведь не прыгала раньше. И что? Объяснили – сделала. Но – как? Разное другое делала. А это? Ну, -- это! Но всё-таки… как? И ещё: можно ли? Нельзя ведь: шея! И не боюсь, но опасаюсь – за её, шеи, состояние…
    Ну… -- с переплывами и с переспрыгиваниями, и тайком и потихоньку, и с маленьких камней, и руками старательно голову закрывая, …попробовала пару раз, прыгнула. Но больше-то не буду. Пока…

    …Снова все вокруг меня.
    -- Аня, -- говорит Чапа, мы этот мыс переименуем в честь тебя.
    -- Так у мыса есть своё название. – Это Мастак.
    -- А пусть. А у нас своё. Для внутреннего пользования.
    -- Секретное.
    -- Мыс Генеральский.
    -- Анин Нос!
    И хохотнули.
    И что это они так со мной, ко мне?..
    И в воду побросались, поплыли.

       …………………………………………………………….   

    И – разрозненной толпой приплыли, высадились на камнях вокруг подводной щели красивой, повысыхали-погрелись, полезли на косую скалу. На тринадцатиметровый уступ.
    И я. За двумя прыткими пареньками.
   
    -- ЧиуауА!
    -- Уогга-Уогга!..
    Это восклицания малолеток, с которыми я полезла и залезла…

    Высота – тринадцать метров. Скальная высота. Под высотой глубина морских вод. Очень красивая. Разные морские цвета. Потому что глубина там внизу разная. Глубина большая в подводной расщелине-щели над которой круто-наклонно скала, на которой на высоте метров в тринадцать угнездились мы, кое-кто из «контингента», -- залезли прыгать. В щель между скал. Щель обжата губами скал. Под водой губы эти сведены тесно, а ближе к поверхности благодушно расходятся. И над водой становятся они широкими, выпуклыми слегка, щеками, «щёки» низко над водой, на них удобно разлечься; и сейчас там полёживают-посиживают наши и не наши, тоже сюда приплывшие. А сюда морем только и доберёшься. А вон далеко кто-то и плывёт сюда непонятно из какой морской дали; а хорошо плывёт.
    А щель показывает тёмную бездонную глубину. Она, именно она, глубина, манит, она сейчас «всё» во вселенной, как хотите: она сейчас всё. А всё, что не она, другое остальное, оно видится, видится тоже, вроде, а только оно отсутствует вовсе.

    Внизу, откуда не возьмись, моторный прогулочный баркас прошёл – под самыми нашими скалами. Прогульщиков – с бортов посвешивались – можно понять: таких красот коснуться!
    И тут же успокоилась вода, и тут же попрыгали ребята. И я – к траектории их полёта пристально, пристально присмотрелась… -- они ногами вниз, солдатиком попрыгали – и я следом быстро тут же… -- То же самое.
    Цух-х-ххх!
    На скалу выскочила, без задержки, мокрая, наверх, обратно, сразу… Там новая порция прыгунов прилезла, присаживаются, присматриваются, прилаживаются. Но, вижу, прыгать не поторопятся, а, может, некоторые вовсе не станут – посидят, пересидят, да и слезут. Но это не моё дело, я прыгнуть залезла.

    У ребят тут припрыганный уступчик. Это видно: здесь скала слегка «засаленная». Прыгать с более высокой точки, пожалуй и невозможно уже: скальная стена не нависает над глубиной падения, а уходит от неё – до воды не долетишь, как не толкайся. До заветной щели… Куда попасть надо… Где глубина радует темнотой… А края красотой… Края-бока расщелины этой – выпуклые подводные скалы, они мягко открытыми каменными губами обжимают щель. Прогулочному катерку с неглубокой осадкой губы эти безразличны. Но прыгуну в воду они – могильные камни… Если мимо глубины.

    …Нюра! Дура, тебя на море лечиться послали. А ты лихачишь. Совесть у тебя… -- Ну, ладно, я же продумала. Ногами же вхожу. И я готова, я подготовлена. Готова и подготовлена? И где сейчас твоя подготовленность. Но готова – да!..

    Тринадцать не тридцать. Но фетиш трюка. Всякая ловкая проделка, всякое своё требует фетишизации. Ну, фетишизации, не фетишизации – очень серьёзного отношения. Трамплин, вот, лыжный, прыжки, чего там, вроде, маленький, если, тем более, -- на лыжах-то с гор гоняем, и там бугры, уступы, обрывы… а трамплин лыжный требует своей религиозности в отношении к себе… Спуск – полёты на буграх, прохваты скорые-расскорые… -- а трасса скоростного спуска – храм. Требующий привычки относиться к себе очень серьёзно. Фетиш, выходит. А если проделка предстоит незнакомая? А если знаешь о закономерности того, что второй подход может быть неудачным после первого?

    Малолетки и я, дылда. Только что рост у меня скромный…

    В книгах вычитывается: в последний миг, мол, проносится… -- проносятся воспоминания обо всём… В какой последний? В последний совсем или последний перед?.. На скале в тринадцати метрах над водой с красивой щелью всё перечисленное вспомнилось в миг, в шесть миллисекунд как не имеющее отношения к делу, но… -- наверное, сформировавшее отношение моё ко всему и просмотренное, как черновики, и отложенное, как черновики…

    Ладно, что машете там внизу, размахались, не собираюсь я здесь рассиживаться. Залезла, присмотрелась, настроилась, прицелилась… Стартую я!

           ……………………………………………………………

    Непонятноцветная тень сбоку выдвигаться стала пока я в ожидании «цц-ц-ц…» в безопорном ожидании, в мгновении зависания… В этом зависании всё поняла и приняла спокойно… Зависая над водой, сперва слегка прогнулась, потом едва согнулась, сделала дело… -- цц-ц—у-ххх! – отлично вошла в воду, куда надо, глубоко ушла. Теперь глубоко и глубже, дальше, дольше не выныривать, лучше под скалу, там чёрная коричнева своего подскального подводного мира и зелень-синева-голубизна необозримой воды над ним, и солнечное сверкание её поверхности. Высоко надо мной в этих солнечных блёстках тень прошла и отошла. Всплывай, Аня…
    Всплыла – как пробка из бутылки выскочила над водой, увидела близко корму прогулочного баркаса, прогульщики на нём отряхивались от воды: окатила я их – плохо в воду вошла, значит.

            ………………………………………………………

    Но дура, же, дурра! – Что же я делаю-то?!

          …………………………………………………………...
               ……………………………………………………      

    -- Сплаваем?
    Алёха лежал здесь же рядом на скале возле расщелины, где я давно уже валялась после своего прыжка мимо баркаса, уже и высохла… За мной потом другие попрыгали, кто, было, не хотели, но слезать всё же не стали. – Вдохновились, может… Высохла, согрелась. Выслушала всякое от ребят-девчат – нет, не ругались они вовсе: обсуждали разновидности возможного неблагополучного исхода моего «прихода» в лодку. – Все, оказывается, махали и кричали мне, чтобы я подождала прыгать пока лодка уплывёт.

    И это Лёха был, конечно, -- тот кто плыл из дальний дали моря, пока мы прыгали… -- И приплыл. И видел, небось, как я «трюкачу» тут. И слова не сказал.

    Сплаваем. Поплыли и приплыли… -- Мыс (имени «меня»!) оказался здоровенным. Мы стали его обплывать и… -- и совсем одинёшеньки в морской пустыне. Никогошеньки, ни близко на скалах – и нигде, ни в каком отдаленье – никого, и море вокруг на три… -- на три с половиной стороны кругом – абсолютно пустынная густая синь! А скалы… Уступы и уступчики на всякий вкус и всякой – всякой! – высоты, а под ними везде – глубина бездонная. Пучина… И мы – над самой кромкой воды, как на насесте, на уступчике.
    -- Попрыгаем?
    -- ???
    -- Попрыгаем серьёзно. Что главное в прыжках в воду?.. – Правильно: встреча с водой…
    …Как бы телу не пришлось входить в воду, в момент вхождения оно должно превращаться в жёсткую конструкцию вроде топора или лома. Воду надо проткнуть телом твёрдым. Иначе вода безразлично деформирует нежёсткую конструкцию, жестоко разгибая-сгибая одни её части относительно других. – Травмы! Серьёзные…
    Прыгаем руками вперёд. Головой.
    -- ???!.
    -- Мы хорошо защитим её руками… А чтобы хорошо в воду входить, надо на воду – целиться! Целиться на вход в воду начнём учиться. Сперва – из положения лёжа на воде на груди. Опускаем ноги в воду, садимся на корточки и в группировку, плюхаемся вперёд в воду и, разгибая ноги, ложимся на воду лицом-пузом вниз. И скользим по воде вперёд с вытянутыми руками. Плаваем себе. А теперь вдруг точно так же, как для ныряния-погружения переориентируем тело так, чтобы оно из горизонтального в вертикальное и колом вниз пошло. Вниз головой. – Как? – Из разогнутого у поверхности воды положения собираем тело в группировку и, стараясь поворачивать своё сгруппированное тело вперёд, как для кувырка, так, чтобы голова внизу оказалась, руки впереди головы и уже внизу, ноги разгибаются в небо, и – за руками колом, как лом, проваливаешься в глубину… Можно вместо группировки использовать положение «согнувшись». И делать, делать всё также. – Пробуй-пробуй, делай-делай! Да ты умеешь всё. Но – повторяй…   
    …Теперь спады. В прыжках в воду спады характерны совершенным отсутствием отталкивания от опоры. Совершенным…
    …Так. Спад вперёд из группировки. Полочка на уровне кромки воды… -- нет, ниже уровня кромки. Садимся на полочку на корточки в позу химеры на Соборе Парижской Богоматери. Они там сидят и воют, опустив руки. А у нас голова между рук и, наклоняя плечи-голову за рукам вперёд, вперёд себя в группировке и валим – ось вращения сваливания – носочки стоп, на которых мы застыли. И ничего не делаешь. И не опасаешься ничего: под полкой под водой у скалы отрицательный рельеф – ни обо что задеть нельзя. – Стоп! Стоп-стоп. Перед всеми своими прыжками со входом в воду руками вперёд – будешь разминать плечи-руки, настраивая их на старательно-старательно вытянутое над головой и, поэтому, очень эффективное положение сбережения головы. Шеи… Настроились? – Поехали…
    …Из положения согнувшись… -- Становимся на уступчик лицом к воде, принимаем положение согнувшись: тянемся руками к носкам выпрямленных ног, голову опустив, и мимо носков ног руками в воду… -- больше ничего не делаем. Неторопясь – бульк!..
    …Уступ чуть выше. Равновесие «ласточка» (на одной ноге) – руки из положения в стороны переводим в положение вперёд и давим, давим в сторону рук, в сторону воды. – За руками бульк…
    Спады хороши для постижения природы вхождения в воду. Для того, чтобы тот, кто в воду падает, умел организовать своё в неё вхождение. Для этого спады и включают в процесс обучения прыжкам. Ну, самый-то простой спад – «солдатик». А мы сейчас возьмём и поставим солдатика с ног на голову. – Спад прогнувшись… Вот, уступчик повыше, вот, хороший: выступает и нависает. Снова лицом к воде по стойке «смирно», слегка разогнув тело, чуть-чуть прогнувшись, то есть, встаем на носки, на полу-пальцы, начинаем валиться вперёд и валимся, ничего не меняя в своём положении, только руки выводим над головой – голову защищаем – и ничего-ничего не делаем, и только не толкнуться ни капельки – тело палкой само перевернётся в процессе неспешного спада вверх ногами и колом в воду войдёт…

    …-- Отдыхаем!
    Отдыхаем на каменном диване – скальном уступе, приподнятом над водой. Скалы здесь чёрные все, к солнцу в лоб, солнцем пропеченные, горячие. И к морю они здесь – не в лоб, а в объятья; скалы чёрные, море против солнца чёрно-синее, но мы не видим его: мы с закрытыми глазами сейчас и расслабленными чувствами вместе с охватывающей нас стихией.

    -- С отталкиванием попрыгаем. В чём назначение отталкивания в прыжках в воду? Ну, если со скал прыгать, то очень часто – подальше от этих скал в море улететь. А если в прыжках в воду вообще, то, как и во всякой акробатике, – набрать энергию для изменений положения тела в полёте. А может ещё чем-то помочь себе персона в том, чтобы менять положение своего тела в пустом пространстве, когда опереться не на что? Может: игрой изменений момента инерции и момента вращения этого своего тела. – Тело вытянуто, разогнуто – момент инерции его большой, закручивается оно неохотно; а если тело согнуто или сгруппировано – у него большой момент вращения, его легко закрутить и крутить, потому, что центры тяжести частей тела приближены к его общему центру масс, моменты инерции частей тела уменьшены, и момент инерции всего тела мал, оно и крутится. А разогни тело, распрями-разбросай руки-ноги, -- момент инерции возрастёт, вращение станет затормаживаться, -- момент вращения погаснет. – Вся и любовь. То есть, биомеханика. А как нам осваивать «профессию» этого «механика»? Био… -- А у нас вот он, тренажёр – вода. Хлюпнемся сейчас в воду, станем репетировать в воде группировки-разгруппировки, вода не даст торопливо выполнять движения, хоть правильно, хоть неправильно.

    Ну и прыгаем. Высота… незначительная. Пол-оборота вперёд. Пробуем лётом прогнувшись. Толкаемся в горизонт и чуть вверх и тут же в вытянутом-прогнутом положении давим передом тела вниз, выводя руки впереди головы. Можем успеть переориентировать тело на вертикальный вход в воду. Пробуем-прыгаем, прыгаем-пробуем!..
    Гораздо легче выполнить эти пол-оборота согнувшись. Ещё легче в группировке. – Момент инерции уменьшен. Ну тут мы и побольше вверх толкаемся, и там вверху в группировку или в положение согнувшись. И – голова-руки вниз, ноги в небо разогнутся. Только тонко вращение – оно очень-очень легко получается – тонко вращение дозировать: не перекрутить чтобы… И – целиться, целиться на воду.

    И всё!.. Пока… И без меня в воду головой – не прыгать! Ни-ни…

    Опять чёрный диван. Каменный жареный горячий. Приятный очень. Пропрыгались, проплавались добротно, а ещё возвращаться – плыть. А не думать про возвращение, отдыхать. Хорошо отдыхать, прогреваться. После воды. Перед водой. На воду смотреть. То под скалы, а то вдаль, вдаль…

    …Корабли. Корабли вдали. Красивые. Любые корабли изумляют красивостью. Потому, что плывут. Их так придумали и сделали, что они могут по водам плыть и плавать, и уплывать. Говорят, надо про них говорить не «плавать», а «ходить». Наверно, потому, что для них плыть по воде так же естественно, как ходить по воде. – Такие они совершенные. А эти вдали – военные корабли. Они, …сколько их там? – они будто вырастают друг из друга… Волшебные…
    Ну, это я глазами по дальним далям морским зыркаю. Глаза Алёхи закрыты плотно, и возлежит он на каменном диване, как на перине, в глубокой релаксации.
    Нет, как красивы! Сами они цвета моря и устремлённые… -- куда?..
    -- …Война – паническая атака власти. Другого назначения у войны нет. Другой причины нет. Другого свойства нет.
    Тихо заговорил Алёха. Тихо и ладно хлюпало море в ногах внизу. Морская тишина была. Тихо заговорил Алёха, получалось в лад волнам и не меняя тишины.
    -- Паника страха потери власти. Развивающаяся в паническую ярость экспансии власти.
    Слушаю, молчу.
    -- В осознанную необходимость экспансии власти в паническом страхе потерять власть, которая есть. А что есть Власть? Властвовать это управлять или властвовать это… править? Есть разница между властвованием и управлением?..
    Правление?.. Управление?.. Управление сложной системой. Государство – сложная система. И вот, управляющий государством начальник впадает в паническую ярость упоения управлением. Становится агрессивным. И его команда –а у него команда, как на корабле, скажем, -- она ему потакает; команду охватывает психоз потакания начальнику, навязанный ей их капитаном-начальником – коллективный психоз. (А, может, команда и обусловила возможность возникновения капитанской ярости. Которая потом стала предметом общего психоза.)
    Капитан направляет корабль на таран, на рифы… Куда такого капитана? Или шофёра грузовика рулящего в толпу? В кутузку да в психушку. В тюрьму. Не то с начальниками государств! Самые прославленные герои Истории – преступники с серьёзной психической патологией. И! – Человечество строилось по их командам. Вечно строится. И строит вооружения всё фантастичнее и чудовищнее. Для начальства. Всё – для начальства. Все делают всё для начальствования начальства. – Коллективный, массовый, всемирный, всеобщий психоз!
    Военные корабли… -- Предельно красивые изделия. Изготовленные предельными стараниями людей. Или запредельными. Запредельные герои-гении-мастера, изобретатели, учёные. Люди гениальны. В кораблях – гениальные моряки – запредельные герои. На раз жизнь отдадут. За начальство. И возьмут… чужую жизнь, не важно, чью… Тоже за так…
    …Гениально красивые изделия, устремлённые… в смерть.
    Алёха стал молча разглядывать горизонт.
    -- Если там у них жахнет, Смертоносной волной радиоактивной, всё убивающей зальёт и промоет скалы, берег, сады, города. Нас. С нашими ужимками и прыжками. Всех. Всё. Живое. И не-живое.
    Зачем? Для власти. Которая – что? А – не пойми что.
   В идеале: все уничтожены, всё уничтожено, одна голая власть в голом пространстве. Власть кого? Весёлой тётки с косой? А она уже и не весёлая: не над кем ей весело властвовать. – Пусто!
    И для такой распрекрасной картины нет другой причины кроме феномена, парадокса, абсурда власти. Про который никто не знает, что это такое. Управление – понятно. Но власть?..
    Алёха сник на  несколько мгновений и – громко:
    -- Аня! – Теория управления, вычислительная математика и кибернетика – моя изначальная специализация. Извини, малолетка Аня: маньяка Лёху разнесло!

             ……………………………………………………
                ……………………………………………...

    Каждый проживаемый день – праздник!.. И ночь… Праздник боли… Нет, не каждую ночь-день её праздник. Но, когда приходит, …не уходит, а живёт. Жизнью боли.
    Я уже знаю обычаи её жизни… Она требует, она подначивает найти положение тела, когда она – ушла. И ты ищешь, и ты находишь такое положение. И счастливо-сладостно трепетно сохраняешь-лелеешь – ну, наконец-то, ну, вот оно, найденное, – это положение… -- Несколько минуто-секунд. Ближе к секундам. И снова она вступает в полный произвол владения твоим телом…
    Это – невралгические боли. У них своя независимая активность визитов и они очень не спешат уходить. И, когда они есть, есть уверенность, что это есть навсегда… И тогда надо проживать боль.
    …Надо жить…

    Слабо горящие звёзды вычернили пустоту бесконечности неба ночи. Я отпускаю в неё боль. Пусть заберёт немного боли. Забирает. Немного. Оставляет много. Надо оствавшуюся переживать.

    Белая лодочка. На ранней утренней дали моря. Совсем одинокая.

      …………………………………………………………………
           …………………………………………………………            
               
    На ярком жарком солнце травинки травы белые. Но они не белые, они серо-зелёные. Много, много солнца. Это степь. Она на пологих буграх и холмах. Которые, будто равнина степная. Зеленовато-серая в белизну. Солнцем прожжённая. И овражки. В них черно-зеленоватая темень кустов, даже лесики там есть низкорослые. И всё это поднято высоко, высоко надо всем. «Надо всем» -- над морем. Море – всё. А всё – это море. А море отсюда, с этих высот видно только у своих сверх-дальних пригоризонтных далей. И оно… -- оно кругом. Оно – всё!
    А беловатые колючеватые травинки поцарапывают ноги. Тропинка узкая. Мы в шортах. Алёха впереди, за ним я. Молча идём.
    -- Эта дорога ведёт к храму, -- говорит Алёха.
    -- Тропинка!
    -- Не, вон и дорога.
    Да, дорога, ворота, храм. Не знаю, как что называется, там за воротами разные постройки, религиозного назначения, конечно. Уютный такой монастырик. Церковки небольшие. От них к воротам две чёрные фигуры идут навстречу нам.
    -- Нельзя вам.
    Два крепких молодых дядьки. Доброжелательности на лицах нет вовсе. – Нервно сдерживаемая скука хулиганов, уставших от отсутствия самореализации. (Что это они?)
    -- Вам нельзя. – Показывают на наши ноги. – В такой одежде в церковь входить запрещено.
    -- Без штанов? – Это Алёха.
    -- Вы какой веры?! – Это дядьки.
    Алёха потупился. – А Господь создал людей в штанах и в юбках или голыми? – А сам косо на мои ноги уставился. Может, прикидывал, не получится ли из подручного чего-то симитировать юбку на мне; ну, длинные-то брюки для него уж точно не из чего изобразить было. А я-то и вовсе подумала, как бы развернуться и уйти скорей-скорей от встречи такой.
    -- Не бого… -- говоривший запнулся, как бы слово забыл, хотя такое-то слово…
    -- ….хульствовать, -- проворно подхватил Алёха. – Не богохульствовать. Нет-нет-нет, никакой хулы Создателю. А какой длины штаны Он назначил прихожанам?
    -- Разговорчи…
    -- …чики-пики. Разговорчики. Нет-нет, ваше право, а в чужой монастырь со своим… -- а у нас и устава-то нет. А уж когда Всевышний, кому свой, а кому…
    -- Здесь закрытая территория! Запретная…
    -- Ну и пошли, -- сказал Алёха уже и разворачиваясь, и обходя меня, тоже разворачивающуюся. -- …По дороге, ведущей к храму… В противоположную от храма сторону.
    А я?.. Вот развернулись мы, пошли, -- а кругом!.. -- Такой «храм красоты». Необъятный. Дух захватило. Такое изумительно всё великолепное, всё, всё вместе. Залюбовалась… -- И нет, не я всем, всем вокруг залюбовалась – а оно, это всё, «залюбовало» собой меня. И, конечно, не то, что представить было невозможно, невозможно представить было появления мысли о том, чтобы из этой красоты уйти, войти в другую, даже пусть и прекрасную, красоту. Из этой, зачаровавшей меня. Я, наверное, забыла про то, что я есть, и ходьбу замедлила, отставать стала от Алёхи, а тут произошло чудо: у Алёхи из пустого воздуха появилась еда и вода!

    Кусали и попивали и растворялись в жарковатом ветерке.

    -- Вера… Ещё загадка. Ладно, «власть» была, теперь «вера». Вера, верю, верую…
    Я-то Алёху в пол-уха слушать взялась, а он рассуждать взялся вовсю.
    -- Вера это любовь!.. – Не-ет. Вера не любовь: вера – желание. Желание любви. Любовь-то это что? – Это абсолют доверия. И вера – это желание, жажда обретения такого доверия, без проверки, такого, когда проверки абсурдны, когда… будто абсолютно всё проверено, а – уж вовсе прекрасно – когда без проверки и без оглядки всё… принять. Как любовь.
    А я принимаю («Васька слушает, да ест.» -- я, значит, этот «Васька») – принимаю пищу (уплетаю) и это – телом. И душою, душою всею своею принимаю окруживший нас и безграничный храм природы… Молчу, конечно.
    -- Вера – желание, чтобы было нечто важное (так, как будто уже есть оно!), или чтобы чего-то важного не было. Желание без оглядки на возможность-невозможность бытия желаемого, без мыслительного обоснования такой возможности-невозможности. Без оглядки и без оценки. С чем сравнить? – Гравитация! Верю и верю: сверху вниз…
    -- …А у меня наоборот бывает! – Это я вдруг, не прожевав, вставилась в его монолог, представила внезапно, как бывает у меня. – Наоборот снизу вверх взмывает – как падение наоборот, как выстрел ввысь, – душа… Возносится. А возносится и вся моя сущность, существо, -- верю я, не верю в это, это – вот оно, и это такое, что не до веры и не до сомнений!.. – Сказала… -- зачем сказала? Влезла. Помолчала бы. Алёха-то интересно говорил. А я…
    И Алёха замолчал. Осёкся и замолчал. Тишина возникла. Огромная всемирная тишина, безразмерная и безвременная. И вот уж сомнений-то не было: тишиной мир окружал нас со всех сторон, мы в нём, в его тишине, летели, и дали мира были несомненны. – Ясно: сколько не всматривайся, там ещё и ещё смотреть и смотреть. Потому что за далью будет новая даль… Алёха нахохлился, сидел. – «Любовь» -- сказал. – «Это любовь…» -- И замолчал опять. Любуйся себе далями… Нюра!
   
    Но он опять стал говорить… -- А в религии? – Вера – желание истинности самодельной картины мира. Без доказательств. Или с самодельными доказательствами.
    А есть ли Он?.. А есть. Без сомнений, без вопросов, без условий. Но для меня Он – это Совесть. Моя совесть. Которую – в этом вся моя вера в Него – выдал мне Он. И ей я должен пользоваться.
    Право любого: просить Его о чём-то. Не просить. Верить в то, что Он просьбу исполнит… А есть обязанность – совесть, вот она. Это мой уровень компетенции в Его божественном мире. И в моём мире: Он же меня в этот свой мир командировал, как всех, всех, всех…
    Сделал короткую паузу-вздох.
    -- …Пришёл к людям Хороший Человек. Призвал: «Давайте жить дружно!» -- Ну, дружно-то. Почему нет-то? Жителям-то, там, куда он пришёл, им, может, даже и хотелось и очень даже – дружно-то жить. И чего бы и сомневаться: дружно, по совести, то есть. Но… -- повыпендриваться, пофорсить им: «А вот, давай, устрой нам чудеса, тогда снизойдём и, может, и поверим даже, твоим призывам и проповедям поверим про то, что жить дружно можно и нужно; и по совести, и по добру, и по любви… Чудеса только сперва нам давай!» -- Вот ведь просто – простого проще и естественней – добро, любовь, всё такое, и по-людски в это поверить и верить, – нет, вот если нам всё это же самое как сверхъестественное преподнести… Да с чудесами!.. – А чудеса-то – выпить-закусить. Гони-давай… Ну, поверили, не поверили… – казнили те люди того хорошего человека. Потом сделали Богом. Потом по крупицам собрали Его учение. Приняли «Веру Добра». Потом «Христианская Цивилизация» две тысячи лет занимается её извращением до степени наоборот. – «С нами Бог!» -- и уничтожают одни других смертным боем.
    Из-за веры… За веру… Ради веры… -- делать зло. Убивать… То ради власти, то ради веры… Да какое там, – вера! – ради начальства – использующего психоз веры для властвования. Если вера – любая вера – берётся за оружие, это – только для начальства…
    …А учение добра – вовсе не только в Христианстве. В разных интерпретациях в разные времена по всему свету такие учения возникали. Океания, вот. «Алоха». Не слышала?..
    Я не слышала. Но сейчас я уже слушала во все уши, может быть, и хлопала ими и глазами хлопала.
    -- …«Алоха» не религия, это философия и культура, культура отношений, которая состоит из добра… Океан, Гаваи. Много океана. Островов много. Странная страна, полёты со скал, полёты в волнах, в мечтах, во снах, танцы. Песни. Цветы. И, вот, «Алоха» -- пожелание и желание. Желание и пожелание чего? – Любви, жалости, добра. Желание благословить другого человека, чтобы он был жив, любим и счастлив. Такая культура… -- «Алоха»… Не знаю, правда ли это про тот народ и про его «Алоха», или это миф, сочинившийся у тех, кто не знает, не видел, как там на самом деле… И всё там, может, вовсе и не так… Но миф – это тоже желание, чтобы было – так!
    -- А совесть? Это что? – Это я – выступила. Тоже. Сиди уж молчи, Аня-Нюра! – Так хорошо-то слушать было. («Совесть!») …Давно уже дожевала, допила, о еде забыла, излюбовалась во все стороны храмом вселенной, изразглядывала все его детальки далёкие и близкие, навдыхалась запахом самой себя, состоящим из солнца моря, волн и водорослей моря, из ветра, трав и степного солнца подсушившего меня до некоторой терпковатости, и мне нравится себя обнюхивать… Нравлюсь я себе!.. И оказалось, всё-таки слушала я всё, что Алёха говорил, всё и услышала, и ещё и поймала-уловила, что где-то от кого-то слышала такое, совсем такое, один-в-один. Но, может, это идеи такие витают в пространстве умов?..
    -- …Со-оо-весть… -- А вот… -- думать надо обо всём заботливо и делать тщательно то, что придумалось. Будто всё – это и есть твоё хозяйство, а ты за него отвечаешь. Это – совесть. Не прельщаться на отвлечения: а то теряется координация движений души. И тогда можно неверно увидеть ситуацию и неверно её оценить… И начать тыкать головой в воду девочку с травмированной шеей. Которую я-то должен был сперва показать своему ортопеду.

          …………………………………………………………….    
               
    Не живописная неспешность городских улиц и не кроссовые тропинки-буераки по оврагам – горные шоссе – ход! Ход, ход… Много хода и очень много хода. Я знаю, что такое «ход». Это моё. Это – я. Это – внедрение меня в пространство Мира, Мирозданья. Это – я, пронзающая, протыкающая, рвущая силовые линии этого пространства. Это я, налетающая на пространство скорости, это пространство скорости улетающее под меня. Это мы на мотоцикле везём меня к «своему ортопеду». Показывать. Алёха везёт. Я сзади. Он велит сидеть так, чтобы он и я были единой массой, плотно объединённой с массой машины. То есть, я должна обхватить его туловище, прижаться к его спине. Но мы уже ездим и ездим именно так, совместная посадка отработалась, только сейчас – скорость. Госпожа-царица скорость господствующая и царящая над нашим скоростным миром, который только и есть для нас, который – всё! И в этом нашем «всё» -- уверенность, что можно быстрее быстроты.
    Но это – у меня. Рулит-то Лёха. Он и машина – одно. Я при этом одном: пассажир при аттракционе. Но я заодно и вместе, соучастник и участник. Своей сущностью и существом влитая в наше всё. Всем существом чувствую и понимаю, как живёт это скоростное «всё». Мотор… Горное шоссе… В каньонах и у крутых стенок голос силы мотора рассказывает нараспев про свои уверенные старания преодолеть пространство и простор, искривлённые петлями ленты асфальта… А то просторными разгонными дугами по широтам долин… Или зажатыми спиралями серпантинов на изрезанных рельефах склонов… А на невесомостях взгорий и перевалов не слышно моторных песен: звук отстаёт. Звуком, то есть, мотором, то есть, всем на свете управлякт Лёха. И это всё на свете – моё. Это «моё сейчас» не было былыим моими падениями в бездны гравитационных скоростей. – Сейчас были моторно-колёсные влетания, ввинчивания в инерционные поля и не неведомые будто, а знакомые-родные.   
    Нет, здесь есть плотные утормаживания на входах в повороты, как в стенку. Тормозами и мотором, мотором, вынужденным выть.  А я чувствую – ощущаю всем, что я есть, всё, что делает «мой» пилот и его машина. И я соучаствую в нашем движении своей помощью ему. Я живу заедино с этим движением, в этом движении! Валю себя в поворот вместе с машиной и – вперёд-вперёд – «нет поворота без ускорения»!..
    …А море, то наваливается на нас стеной пейзажа, то валится от нас в бездну, а то оно наклонное – как на нём кораблики-то удерживаются-карабкаются!..
    …И – привал.

    И место-то выбралось вдохновенно: среди гор, над горами, над морским далёким внизу огромным простором. И с шоссе недалеко-то и съехали, а такая первозданная дикость камней и растений. Не существует будто не дикого мира. А – просто отвернулись от дороги, забыли про неё враз… и!..
    И стала смотреть и на близь, и на даль, и подумала: в дальнем краю, в раю и… -- минуты только, да и минут не вспоминаю – своих. А они не в раю. А они – как?! Но сразу явился Свечик. Живой. И быстрый, и проворный, и ироничный, но жалостливый. И в своей тесной-тесной квартирке забитой записями. Шевельнуться негде. И его концепция дизэнергетичности Мирозданья, теория «щучьего веленья». И мне всё это… рыть?
    И травочки подсохшие, и травочки цветущие… И Нинка – как она, увернулась от мусоров? А Серёга? А родители? -- В последний миг, на самом на краю… вспоминаю… О самых близких. Почему-то про них – последними… Мать. И биохимия всего человеческого, которое никому не чуждо. «А как же: всё обеспечивается биохимическими, электорхимичесими процессами, постичь их вполне невозможно, а изучать интересно. И может быть полезно. Для жизни.» -- «Для счастья?» -- «И для счастья.» -- «Здорово: биохимия счастья!» -- …И отец. Всеобщее всё. Земля-небо-минералы-микроорганизмы-воды-газы-информация… И – человек… И Аньке надо человеком становиться. Образование получать. Какое? За какой счёт? На самоокупаемость житья-бытья переходить надо. На какую?.. А-аа – задумалось дитя. Совесть? – Со-овесть… И побежали, высыпали, завыпрыгивали из памяти все, все, все «мои». Те, кто ко мне душой поворачивались и жизнь мою поддерживали и поднимали-несли. А «бяки» -- не вспоминались. Ну, совсем. А школьный класс, зато, весь вывалил, и историчка с ними, и ДЮК. А дядечка странный в суде. А Аркадий Иванович. А Анин. Михална. Как они?.. И всё воспоминание обо всех не в часовом размышлении, а в минуто-секундном от дороги отвёрнутом с поворотом к созерцанию всего-всего близкого-близкого и далёкого необозримо… Петрович. Недосказанная сказка про влюбившегося мастера-учителя…

    -- Почему я иногда пропадаю? Часто. – Алёха заговорил и тут же стал молчать, как бы и не собирался уже продолжать объяснения своих пропаданий.
    А я продолжила разглядывать окружающий пейзаж и при этом вспоминать своих. Я их мысленно, в мечтах как бы, приспосабливала к этому райскому краю, то по одиночке каждого, то группами, то к одному местечку-уголку огромной-сказочной этой местности, то к другому… -- Как бы им хорошо-то было бы тут оказаться!
    -- Что пишу? – Лёха сходу опять сделал паузу, и ясно стало, что говорить он дальше будет обязательно. И старательно. Чтобы сказать что-то для него важное, и что он считает важным сказать, и, поэтому, говорить будет с трудом и с паузами. – А вот пишу и пишу. Пишу… Буквы. Написание букв увлекает и, увлекая, настоятельно требует не отвлекаться, чтобы не упустить и тогда не потерять вовсе того, что придумывается, что выискивается и кажется непременным к написанию. А погоня и охота за тем, чего нельзя упускать и терять (ну, так кажется, до степени абсолютной уверенности, что нельзя терять), погоня и охота превращаются в исследования и откровения. Исследования затягивают, откровения – открытия! -- изумляют до восторгов, …время перестаёт существовать, а ты и знаешь твёрдо, что не должно времени быть, и радуешься, что, вот, его, времени, и нет. А и радости нет: некогда радоваться. – Трах! Выпал из состояния сочиняния… -- Где ты, кто ты, какое время в мире установилось, и сколько ты отсутствовал в мире (в миру!) и во времени?.. Ну, начинаешь проводить рекогносцировку…            
    …То, что пишу сейчас, это формально «художественная проза». Ну, называются так такие тексты. Про что тексты? Про хорошее. Про «хорошо». Получается плохо. А я пишу и пишу про «хорошо» – так требует душа и осознание всего и вся… – То есть, моё собственное представление о том, что я осознаю про всё. И я прекрасно себе предполагаю, что представления мои могут быть ошибочными, не могут ошибочными не быть… Но я в своих представлениях убеждён искренне, мне они нравятся, я убеждён в том, что и людям знать о них совсем-совсем неплохо бы. И излагаю их письменно. Пишу…
    …Хорошо. Про «хорошо». Плохо. – Как про хорошо не пиши, получится плохо. Хорошо про «хорошо» написать невозможно. А – надо… А про «плохо» пишется много и хорошо. И читается хорошо. И это нормально и правильно. Потому что, если где что плохо, внимание – туда. Потому что плохо – это беда. К беде внимание и старание исправить беду или от беды убежать. А хорошее – что? Оно и само себе хорошо. И так испокон веков и строился, и устроился род людской, а иначе он никак бы и не устроился: всё внимание на беды, иначе пропадёшь. И так идёт и идёт. И художники слова хорошо пишут про плохое, про беду, пишут-пишут, читатели читают-читают. Взахлёб. И оказалось, что зло притягательнее добра… А если кто-то добро сделал, кому-то сильно помог – кому это интересно?!
    -- Мне…
    …Я сказала, Лёха говорить перестал. А то было говорил почти без пауз. Молчал, сидел, согнулся, будто собирал рассыпанное.
    -- …Совсем изумительно писатели расписались. – Про «плохо», про плохое, про то, как происходит попадание в плохое и как плохо-плохо в плохом, про то, как в него не попадать, даже про то, как из плохого вылезти или вырваться… А куда? Ну, наверное, в хорошее. А как придти к «хорошо» и что в «хорошо» делать?.. А я? Получается, я пытаюсь быть проводником и проповедником и я – не писатель. Только что проповедую не устно, а письменно. – Пользуюсь инструментом письма для своих делишек. Информационно-агитационных.  Тексты, называются. А зачем я пишу их? А неистово хочется показать чистый высокий свет вершин, чтобы бесчисленные увлёкшиеся исследователи плохого не зарывались рылами в ил плохих болот…
    …И не получается: не любит меня Каллиопа-богиня, она полюбить может только такую пишущую персону, которая не может не писать и пишет, пишет, что бы не писать, лишь бы писать… – хорошо. И получается. У тех, кого Каллиопа полюбит. Не у меня. А я уж стараюсь-стараюсь… Стараюсь для мира внутри человека. И стараюсь показать изнутри человека – его отношение к миру. Где человек – главное, а для человека главное – высокий свет. А то он, поди, закопает себя в грязь бытия.
    …Только старания мои напрасны: даже и те, кто озаряются светом вершин и ходит к вершинам, и по дороге они поют светлые песни, …они спускаются вниз с покорённых вершин, набравшись сил и вдохновенья, и с усилившимся усердием продолжают изготавливать нечеловеческие штуковины… для начальствующих нелюдей
    …А мне, мне всё равно нравится стараться!..

    И кончился привал. И поехали. И снова вдохновение хода. И счастье управления вдохновением!

    Остановились. Оказалось, стоим на краю безразмерного пространства чаши-города.  Захваченные обозреванием необозримого распадка подаренного горами морю. Зачарованные его живописностью. И, ну ладно, я, я впервые вижу здесь всё, -- Лёха, мне показалось, околдован своим, в который уже, наверное, раз наблюданием того, что специально показывал мне. А я, ну, наверное, в растерянности от разнообразия созерцаемого многообразия, обратилась вниманием снова к горячей машине, примчавшей нас сюда.
    -- Машина времени, -- сказала.
    -- Машина пространства, -- сказал Лёха.

    А пространство перед нами и под нами пересыщено природой и городом и перевито дорогами, развёрнутыми петлями широких автострад и дорожками, петляющими, неширокими и узкими, в узлы завёрнутыми прихотливо, теряющимися и невидимыми, угадывающимися только по домам или по деревьям, их обступающим, …
    Алёха:  Это мы сверху. Дорог отсюда не углядеть. А они интересные. Если ехать и переливать путь из одних дорог в другие, из разных в разные, и представлять себе, как проезжать такой путь быстро, и действительно быстро его кусочками проезжать, напросится идея провести здесь гонку мотоциклетную. Мне идея эта напросилась. Давно уже. И я её стал преподносить братьям по машинному разуму. По отсутствию разума. Не зажглись. И забылась идея…
    Но, хватит болтать… -- поехали! – «Заяц трепаться не любит.» То есть, он любит, но – не должен.

    И поехали.
    И поняла сразу: во мне-то идея здешней гонки проросла мгновенно – восторгом первых же поворотов. – Со скоростных раскатов шоссейных дуг ныряние в ювелирное рукоделие серпантинов и выкаты вдруг в неожиданную скорость аллей среди парков. А из них – куски автострад с контруклонами, будто на автодроме и тут же – ух! – в извивах узких проездов повороты под снос.

               ……………………………………………………….
                …………………………………………………

    И ничего себе, «свой ортопед»! – Маленькая, изящненькая девочка – подумала, -- нет, не девочка, дама, небольшая-небольшая, складненькая очень, некрасивая, но женственная, так женственностью светящаяся, что… красивая. И юная. И… -- такая внутренне надёжно непреклонно жёсткая – сталь отдыхает. Но внешне – океан доброй ласки. Но миниатюрная какая. – Аркадий Иванович, гигант-богатырь в сравнении с ней, а он нейро-хирург, а она, -- а ей опорно-двигательным манипулировать. «Кости ломать, кости соединять» -- что-то такое Лёха, было, буркнул. Но быстро-быстро-быстро-чётко – снимки мои смотреть (ещё врачи другие собрались), выписки читать, по кабинетам, по обследованиям, мимо немощных ожидающих. И неловко мне, но мимо, мимо, уже лежу на кушетке в безмолвии кабинета и «свой ортопед» осматривает ощупывает, изучает меня. Елена Викторовна – главный ортопед здешних мест, между прочим. Руками, руками… И подвижность всех частей тела относительно всех частей… И иголочками чувствительность. – Неврологический осмотр, известный мне хорошо. И уже Алёха в кабинете, и при нём массирует меня его ортопед, при этом показывая ему, как меня массировать, а чего делать не надо. И при этом это они обсуждают. Но больше молчат надо мной. И сначала Елена Викторовна не касается меня, но я от рук её, от неё, от того, что она есть и присутствует рядом, чувствую благостный ветер небесной энергии, который надо мной и во мне и делает меня свободной и невесомой. И тёплой. И тёплый ветер переходит в еле ощутимые касания, охватывающие всё тело. Обхватывающие… -- «Позвоночник. Но только вниз от «це-семь», то есть, сначала и до нескорого «потом» никаких действий с шейным отделом.» -- Массажные действия становятся более объемлющими и конкретными. – «От «це-семь» весь позвоночник до копчика. Цель массажных действий – улучшение трофики, лимфообращения и кровообращения, противодействие застоям и отёчности в тканях. Начала массажных движений – от оси позвоночника, остистых отростков, направление к периферии, к лимфатическим бассейнам.» -- Действия-движения мягкие и становятся крепкими, проникающими. Не сразу, не сразу, не сразу, но они – сильные. – «Устранение состоявшихся мышечных напряжений и связочных контрактур… Триггеров…» -- Ну и сила-силища у малютки! Она разбирает меня на мелкие детали. (Может быть, мелькнуло-представилось, так Алёха разбирает свои мотоциклеты, доводит до блеска каждую детальку и потом собирает их в живую машину.) «Свой Ортопед во мне глубоко, но боли нет. И я разобранная, очищенная, освобождённая, расслабленная…-- «Шейный отдел… Очень, очень осторожно. Даже в случае отсутствия каких-либо повреждений в этом отделе позвоночника, воздействия на него руками – осторожные и нежные. Можно и совсем отказаться от массажных воздействий в этой области, а эффект от массирования других отделов позвоночника, и ещё и спины с воротниковой зоной и рук обязательно опосредованно повлияют на состояние шеи… Можно просто подержать руки на шее, это обязательно активизирует крово- и лимфоток, значит будет способствовать процессам восстановления всех образований, всех тканей в травмированной области… и в её окрестностях… И вот, что можно – можно осторожно! – делать с шейным отделом…» -- Пальцы нежно, ничего и не делая, оказались в расслабленной глубине меня, а потом, нежно и сильно работая, в глубине ног, в глубине рук, а потом-потом-потом я оказалась в глубине своего сна голубого полётного цвета…

            ………………………………………………………………
                ………………………………………………………..

    Снова над глубиной бескрайнего города-сада… Уже после выруливания-ощупывания-выкатывания колёсами его асфальтов, узких-узких извилистых, то вверх-вверх, то вниз с почти акробатическими вывертами двухколёсной машины, то с выкатами на скоростные широченные петли с укладкам-бросками быстрющих виражей… Это же яснее ясного: не может не обуять моторного наездника-придурка вдохновенная мечта про гонки здесь.
    -- Нет… Не надо проводить здесь гонку. Теперь я против. А никто по-прежнему и не зажигается моим замыслом. Но я… был горячим, раскалённым генератором своей гоночной идеи… Ну, тут ещё изучение истории гонок – в режиме воспламенения – Эрих-Мария Ремарк… Но нет.
    -- ???..
    -- Охладел, заосторожничал: гонка – это народ; народу яростного стало много, умелого мало. – «Покоцаются»… Соревнования в классе серийных дорожных машин – благое дело: позволяет не-спортсменам быть в спорте. А я энтузиаст этого направления…
    -- Почувствовала, -- буркнула я.
    -- Гонка, которую я сочинил для этого города, трасса гонки, она не просто городская, она сложно сочинённая. Требует тонкости и такта в прохождении. Уважения требует… А народ моторный изменился. Сменился… Нет, серьёзных «моторрадфареров» (не фраеров!) тоже много. И они очень серьёзные. Но много-много-много новых ездоков – гопошников, то есть, людей с мотоциклами, для которых показуха – всё, а суть… А в чём суть феномена мото-наездника, человека на моцике?..
    В паузу погрузился Лёха. Не надолго. А я глазела на пейзаж, с которым познакомилась уже изнутри, с колёс, и уже выглядывала в нём знакомые дорожные детали.
    -- …Суть?.. – Человек, объединённый с машиной… и перед Мирозданьем Всевышнего, …и в объятиях счастья единения с ним. И он, человек с машиной, должен серьёзно и благоговейно готовить себя и машину к единению и к счастью. И очень тактично участвовать в счастье. В своём и в общем…

    Снова вот оно тут: счастье управления счастьем, обладание телом, обладающим счастьем. Счастье быть!

    Тучи валились с гор на их морскую сторону и были величаво красивы, просвеченные и подсвеченные предвечерним солнцем, нисходящие вниз, стремительные и кокетливые красотки-красавцы. И закапало. И полило. Заехали под навес автобусной остановки, остановились напялить на себя все наличные вещи. Но под навесом ливень тоже делал, что хотел. Лёха, видимо, дождь решил не пережидать, ехать, буркнул-пояснил, что дорога делается скользкой, особенно, в начале дождя, и во многих местах будет особо скользкой, потому что много где наполнитель асфальта здесь это мраморная крошка, а мокрый мрамор скользит, как намыленный. А мне что? Сидеть, как сижу. Плотно. А приляжем, так приляжем…
    -- Главное на мотоцикле – вовремя катапультироваться!
    …Ободрил…
    Помчались дальше. Как помчались? – Покатили – не «сквозь стену» -- в стене дождя. И я-то чувствовала, стала чувствовать, как загадочно невозможно машине, колёсам, Алёхе, мне – мне вместе с колёсами-машиной-Лёхой – прокатывать «стояние» на дороге, не лечь на любом сантиметре её, а катить-катить-накатывать. Не заскользить, не соскользнуть, не лечь в любое-каждое мгновение… Ох, как я это тут почувствовала! Вспомнилось – в ощущении вспомнилось своё: по льду на лыжах с тупыми кантами!..

          ………………………………………………………..

    Ранчо. «Моё». Солнце. Книги. Утро.
    Солнце прогрело и перегрело всё и всё. Я с вечера высушилась, а с утра пересогрелась до степени забвения былого промокания. Которое было… -- абсолютным промоканием. А будто его и не было.
    Ремарк. У моих прекрасных хозяев прекрасная библиотека. Читать Ремарка – не оторваться. Не отрывалась, но… оторвалась всё-таки, высматриваю в Интернете историю гонок на колёсах с моторами. Истории про гонки. И всё сплелось: минувшее путешествие, пронзительная романтика Ремарка и вдруг въхавшее из Паутины нашествие чумовых моторных наездников из разных времён.
    И море. Ветер стихает. Шторм ночью был и утром, волны… каждая волна – катастрофа страшного удара в скалы – разбивала берег, разбивалась о берег, проглатывала  -- сколько же можно, непостижимо же! – огромная волна огромный скальный берег… Сейчас ветер ослаб, но волны и не думают утихать. Идут и наваливают на скалы. Но волны теперь не чудовища, а только гиганты. Они не изодранны и не безобразны, они теперь упорядоченно ровны, широки и размеренны. У них воротники белые, высокие-широкие, из меха пены и пуха водяной пыли. Ветер рвёт за шивороты этих своих морских гигантов… Ветер и ветер...
    К воде не подойти, какое там! Но можно осторожно устроиться высоко на скалах… -- а прибой (зверский же!) раз за разом ведёрко-другое и сюда заплеснёт. А солнце!.. – солнце тут же и шпарит-выпаривает-высушивает…

    Да, дождичек, было, промыл меня до голой сути. Сейчас голая почти на скале над бездной бушующей притулилась, как химера на соборе… «Что я есть? Чем мне быть?» -- Размышляю о сути своей. Быть… Быть – становиться чем-то-кем-то или быть тем, что ты есть. Быть собой сейчас. Наедине с телом. Перед лицом… -- как сказал Алёха – Мирозданья Всевышнего. Быть. Прекрасно быть, а не «не быть». И я – вот она, я. Ура!.. Но совесть. И стыд: кем становиться? «Все работы хороши – выбирай на вкус.» / В. Маяковский /. И я себе выбираю: Теория «Щучьего веленья» Свечика, отцовское «единство гео-био-ноосферы», глубины «спасательной медицины» матери, своя собственная спортивная педагогика?.. Выбираю – не выберу. – Ишь, устроилась! Это ж сколько лет, образовываясь, у родителей на шее… Или не висеть: работы-подработки, такой «смешанный вис»… Аня-а! – Просто пойдёшь работать, вот ещё немного, ещё чуть-чуть… Но, Аня, Аня,  ты есть, ты только-только едва-едва из своих спортивно-профессионально-тараканьих, едва не улетела туда, где «не есть»!.. Ты, счастливо починённая, живёшь. И должна. Быть… Потом уж – «кем быть»… Ты зачем здесь? – Оздоравливаться, Нюра! Вот и… Здоровье – единственный ресурс спорта. И жизни. А дух?.. А я? – Дыхательные методики. Дыхательная гимнастика. Делаешь? В море мокнешь? Специальные упражнения для укрепления мышц и связок шеи? Для улучшения её подвижности? А спина? А?.. А?! – А, может, и до спортивных кондиций… восстановлюсь?..

    …Наедине с телом. Открытым пространству всего…
    …В котором волны огромны, но размеренны. А в недавний водно-ветренный хаос уже и не поверишь. Вот только волны…

    А ливень был! «А вода по асфальту рекой»! Скольжение колёс. Я чувствовала его всем, …всем телом, сросшимся со спиной Алёхи и с его машиной. Я чувствовала – ладно бы, понимала только – чувствовала, чувствовала, как полностью мобилизовано его искусство накатывать колёсами, и какое это искусство. Два раза-то заскользили, оскользнулись, Лёха ногой отбился от дороги и вывернул, вернулся на накат, не залегли. А ход-то был приличный. А я-то – и не дрогнула, сидела. – Может, не успела, а, может, на чувстве, что «всё нормально»… сдержалась. И, видно, Алёха тогда, когда решил прорываться сквозь потоки, рассчитал: в конце нашего «прорыва» потоки стали потопом – грязевые реки бурно закрывали шоссе в ложбинах, но мы уже миновали такие места…

    …И проехали. И было, как не было…

             ………………………………………………………………

    …А солнце садится. Одиноко. Я в одиночестве сажаю солнце. А оно не спешит. Но и не медлит. Оно красное. Небо прозрачно ясно. Нижний край солнца стал подсасываться к горизонту моря и всасываться в него, и солнце становится похожим на воздушный шар на старинных гравюрах. Воздушный шар с гондолой. Нестерпимо ярко-красный. И раскаляет край водного горизонта слепящим оранжевым золотом. И проплавляет море. И тонет, но не спешит, медлит даже. Но меньше уже половины, и меньше, и меньше… И краешек красного круга задерживается на прощальное «ах»… и вспыхивает голубым ярким коротким мгновением, и – исчезает торопливо.
    Всё…

    Но небо не оставляет всё то, что оставило солнце. Небо неприглядно пока, оно занято делом: устраивает праздник вечернего заката. И уже – ух-х!.. И откуда столько света? И цвета. Цветов. Разных. Разящий бордовый толсто и плотно лежит на горизонте. И вверх растёт полыханием красного в оранжевое, в оранжево-розовое, которое своевольно, без жёлтого почти обращается в зелёное, а оно заполняет бескрайнюю высоту голубого. И это – по всей ширине неба. Уже забыв – бестактоно -- про то место, где солнце прощалось с горизонтом. И теперь, попрощавшись с солнцем, закат в разнузданном празднике своём световом присвоил себе – всё!

    Звезда. Она не высоко. Между зелёным внизу и синим в вышине. Она в той стороне, куда уходило солнце. Там чернота. Чёрное море, потому что моря не видно и непонятно, есть море или моря нет. Выше зелень неба на месте забытого заката, а выше зелени синь, и тут звезда. Она очень яркая. А других звёзд нет. И от звезды вверх синева становится густо нестерпимой. Может, такой цвет называется «индиго»?..

          ………………………………………………………….


    «Сидеть на солнце – это почти то же самое, что говорить о любви.»
    Среди господства ночи царило солнце чтения…
    «…верю в пользу запретного. Это тоже терапия… лучше, чем быть осторожным и считать себя калекой…»
    «…-- А что такое свобода?.. Свобода – это не безответственность и не жизнь без цели. Легче понять, какой она не бывает, чем какая она есть.»
    «… -- А что такое счастье?
    -- Кто знает, что это такое? Может быть, держаться над пропастью.»
    «…жизнь – это парусная лодка, на которой слишком много парусов, так что в любой момент она может перевернуться.»
    Это всё Эрих-Мария Ремарк…
            
    «Тело – это самый прекрасный инструмент, которым вы когда-нибудь будете обладать.» …Курт Воннегут.

            ………………………………………………….

    Боль… Давно её не было… А теперь она – вот она… Дурочка-зазнайка: «скафандр» надевать надо было. Забылась-запуталась ты в своих восторгах, Аня. Или просто время боли пришло. И, значит, работа: проживать боль… Принять верное положение, и – боли нет… Как же! – Это невралгические боли: коротенькое время в «верном положении», и боль, вот она, вернулась, снова тут же, где ей «положено» быть. – Работай, проживай боль, Аня!

        ……………………………………………………………..
              ……………………………………………………..      

    К морю не подойти, в море не войти – какое там. Волны долбят в скалы, а вода у берега и далеко-далеко в море – мутная. Нашёлся бы придурок, который даже и каждый камень в этих скалах знает, не увидит он в воде такой своих знакомых камней, разобьёт волна придурка. И придурков нет. Никого, берег пуст… А волны раскатились-превратились в  широкие и размеренно-красиво-упорядоченные валы.

    А в бухте… В бухте шторма как будто не было. – Искривление пространства вод. Их колыхание изгибами. Изгибами просторными и широко-глубокими. Кружащая голову картина плывущей колеблющейся огромной гнутой воды. А волн как будто нет. Как будто. Замершие (как будто) на просторе залива гладкие водяные холмы-перевалы – они не стоят, они несутся с изумляющей скоростью, они мчатся наискось мимо длинного бетонного нашего пирса, плавно и широко прокатываясь и накрывая его, а потом, в спадах между валами, с громким сосущим бульканьем обнажая каменистое дно возле пирса. Там, куда всегда ныряют. Купайся тут. Но одна девица из наших подрастающих спокойно ныряла в этот спокойный ужас. Остальные посиживали повыше уровня наката волн, поглядывали. Небольшая толпа. У ног бутылки. Портвейн, кажется. Но не выпивали. Сидели меланхолично. Вот такая картина когда я подошла. Я и стала раздеваться, купаться чтобы тоже. – Понравилось мне: волна приходит, ты с края пирса в неё ложишься и прочь от края; поплаваешь малость и с другой волной на пирс – волна тебя на него высаживает. Именно это и проделывала купающаяся. Ловко и просто подлаживаясь к волнам. А я не успела: уже разделась и пошлёпала по заливаемому волнами бетону «в сторону моря», -- Алёха явился и купание остановил.
    Девица оказалась из наших и к нашим присоединилась. Купалась она в штанах, в штанах так и осталась. Высыхала вместе с тем, что на ней. Жгуче красивая и прожжённо загорелая. Наверное, моя ровесница. «Тинэйджерва» (можно так сказать о нашей детско-юношеской компашке?) была к ней почтительна. И вот, собрались-сгрудились и стали не пить, а петь. Почему-то так. Ни Лёха не командовал, никто никаких знаков не делал, а вот. И сразу слаженно и выразительно. Про море песни. Про морские дела.
    «Поедем, красотка кататься!.. открытое море, где с бурей не справиться нам… изменщик коварный… Всю ночь колыхалося море, ревела стихия у скал, а утром качались на волнах лишь щепки…»
    «Ты, моряк, красивый… Полюби меня… По морям, по волнам…»
    «…где же твои шлюпки? – Поцелуй меня смелей в аленькие губки!..»
    И все, все песенные повествования про море вели к летальному концу. Почти все.
    «…Моя любовь нас приведёт к победе, хоть знатны, леди, вы, а я простой матрос. Но на слова влюблённого матроса сказала леди «Нет», потупив в море взор. Взметнулась в нём душа, как крылья альбатроса, и бросил леди он в бушующий простор!..»
    Ничего себе, гусь! Позорник. Леди в простор…
    «Когда море горит бирюзой, опасайся дурного поступка!..»

    Купавшуюся и высыхающую зовут Наташка. Верховодит… Нет, ну совсем не верховодит, а выходит-то так… Нет-нет, она себе сама по себе независима и шаловливо инициативна, шалости инициирует только для себя самой, сторонкой, никого в инициативы свои не тянет, а шантрапа за ней: поверховодь, мол, втяни нас в свои проделки, ну, обрати своё внимание на нас, хотя бы. И очень она красивая!
    И поёт. Но не всё, что поют. Но когда берётся за песню она, песня получается волшебной, будто это раскрашенная картина и спектакль, и будто до её ей исполнения, песни этой никогда не существовало. А я и не слыхала многих этих песен… А голос звонко-яркий у неё, слова выводит выразительно и играет, и звучит, играя, голос от тонкого писка до глубин низких, в мутный омут погружающих. Шантрапа тактично аккуратно подпевает только, фон песенный бархатистый получается, из звуков плетёный… Красиво… А Алёха? Он или один-сам, или с Наташкой, дуэт а-капелла: «…Шёл открывать неизвестные страны матрос молодой в полосатой тельняшке. На берегу папуаска лежала, белые зубы о камни точа. Сердце её от любви задрожало, и отдалась моряку хохоча…» -- А плохо кончилось: погиб матрос. И… «Скрыли трусы из матросской тельняшки татуированный зад папуаски.»

    И пропитан ревностью пирс. Слегка. А я, слегка отстранённо, смотрю: Наташка старается показать свои права на особые отношения с Лёхой, стараясь не показывать то, что старается показать… Шантрапа ревнует Алёху ко всем. Наташку друг к другу. Все всех ко мне. Пытаясь подчеркнуть доброжелательность. Такое дружеское завладевание всех всеми. А Алёха? А он, как Будда или его живая статуя. Со всеми, для всех, надо всеми. Отстранённо слегка.
     А я? – Я отстранённо и без ревности… А хочется – так хочется, чтобы со всеми вместе и… -- ревновать!

            ………………………………………………………..

    Книги. Лесков, Мериме, Куприн, О’Генри, Лондон, Булгаков, Бабель, Паустовский, Бёлль, Аксёнов, Домбровский, Довлатов… Проза, проза, проза. И – Пушкин, проза… -- какая проза!

            ………………………………………………………….

    -- Поедем, красотка, …купаться!
    -- Куда? – Это я, недоумённо.
    -- Туда.

    Поехали, помчались. Лёха объяснил: шторм здесь у нас воду холодную нагнал. А там – где-то там, далеко ехать, -- там вода не холодная. И там – «скала». И – едем… -- Скала?

    Витиеватый серпантин, спуск-спуск, круто. И скала… -- Гора! И стены отвесные в море. Подошли и полезли на верх на самый. Вскарабкались, взошли. Пропасть. Край… Не дрожащее, не трепещущее – не существующее вовсе от ужаса биологическое ничто – я! Над бездной. Ужас от воображения падения. Туда. Там море, волны небольшие, полный прядок там. И глубина, наверное, бездонная… Ну – ужас и ужас, воображение и воображение. – Аккуратно-внимательно над высотой! И всё. И оглядывай всё, и любуйся. Падать не надо, прыгать не предложат… Но – ужас!..

    ЛЁХА (он, наверное, здесь в нормальном уюте; я-то на него и не глядела):  Экскурсия – всё, «ап», идём «даун». Вниз – внимательно; где круто, -- лицом к скале.

    Здесь лазательная тропинка, -- мы по ней и поднялись. Она трудновтая, но везде есть за что держаться. Но и падать, -- ой, есть куда…
    А я-то, я! – Будто не было в судьбе моей спортивной высоченных эстакад трамплинов. А я – с трамплинов этих прыгала, летала! И будто не было ныряния в скорость, в крутизну и глубину склонов немыслимую – много-много раз. Будто-будто-будто… -- будто и судьбы спортивной никакой у меня не было… Это что же это я? – Со своим с воображением в свой «ужас»-то!

    Скала-гора… выдвинута в море, вода со всех сторон. Со всех сторон вода бездонно глубокая. Сразу синяя. Дна нет. Одна сторона горы – отвесная стена, другая очень крутая с уступами. Отвесная стена – вертикаль, в некоторых местах ещё и отрицательный рельеф: уступы нависают. Над бездной воды. Но снизу глядеть на скальные стены уже не страшно.
    Скалу окружают бухты с пляжами. И есть «плоский камень», такие почему-то часто обнаруживаются возле «прыгательнх» скал. Скала-гора – прыгательная. Вся. А самая её прыгательная часть – стена. Вертикальная и отвесная. Вот, рядом с ней и ближе к берегу торчит в воде этот самый «плоский». Камень на солнце, на камне «подросня», здешняя, наверное, мальчишечки-девчоночки, небольшая группочка. И мы сюда плывём, вылезаем. И ребята, -- как птицы морские, когда на их камень обсиженный приплывёшь, -- нет, не улетели, не закричали недовольно даже – недовольно потеснились. А камень-то не тесный. А мы на нём и не расселись, мы сразу его обпрыгивать взялись. Полтора – три метра над водой, со всех сторон глубина. Знакомые пол-оборота. Разминку Лёха затеял. Меня на самый невысокий край – там меньше метра. Сам  сальто потом крутить взялся со всех краёв камня. Я тоже было, -- …нет, Алёха воздержаться попросил. – Пока, вроде. Ладно…
    Прыгнули с камня, поплыли к стене. Залезаем. Удобные зацепы-опоры. Ведут к уступам.
    ЛЁХА:  Теперь только ногами в воду, солдатиком.
    Уступы, оказалось, некоторые, кем-то промерены по высоте над водой и краской величины этой высоты кое-где написаны на камне. Некоторые цифры стёрлись. Пять метров, семь, …девять…
    …Прыгаем, вылезаем, залезаем, прыгаем. Лёха прыгает
«мордой» вперёд: то есть, те же пол-оборота («ласточка» или согнувшись), потом ещё и пол-пируэта, пируэт, потом и сальто – один оборот, вход в воду ногами. Я долблю солдатик. Воспитанная я – в почтительности к «тренерскм» указаниям. Да что, «почтительность», -- шею бережём…
    …Одиннадцаь метров. Пятнадцать… -- «Солдатиком… Просто попробуй фактуру падения… в глубину. Примерь себя к
«глубине паденья». Как и на прошлых высотах: мощно вышагни вперёд, чуть прогнутое положение в полёте – внимание к равновесию: голова тяжелее ног, а надо придти в воду ногами! – на подходе к воде чуть закрыться в абсолютно прямое положение, собранное и напряжённое. Ну, -- всё, как в прошлые разы.»
    А высота?!.
    А Алёха прыгает и зависает в своём медлительном сальто.
    А я…   
    А «очко», Аня? Играет у тебя. Играет. Ну – и? «Очко играет», оно и должно. А я – я делаю: знаю, что могу, должна и сделаю. Но… высота!..
    И!..

    И попрыгали.
    И к берегу плыву, Алёха послал отдыхать. Плыву и вижу с воды: на «плоском» народ повскакал, машут руками, показывают куда-то сзади меня и надо мной. И на пляже машут-показывают. Оборачиваюсь и вижу с воды: Лёха лезет на стену. Высоко. И долго. Ребята кричат: двадцать семь, двадцать семь!
    А там по стенке не сразу и взберёшься… Лезет… Залез. Немножко разминается. А там и не разразмнаешься: уступ узенький. Спиной к стене. Немножко настроился, задержался. И… -- он оттолкнулся сильно… вверх, вверх-вперёд, вылетев столбом почти, но, падающим вперёд, столбом, сразу же прогнулся и, зависнув в высоте, -- высота большая, и, …очень хорошо он прогнулся, сильно, руки в стороны, – стал давить, давить вперёд грудью, грудью вниз, вниз головой и, как будто задержавшись над водой, неожиданно стремительно, бескомпромиссно, жёсткой вертикальной молнией, руки к воде вытянуты. – Цыкк! – Было, как не было. – Совместный разноголосый «ахх!» берега.
    А Лёха лезет снова. Лезет-лезет, лезет быстро, но быстро на стенку эту не залезешь: торжественно получается. Поднялся, не готовится долго. – Публика-то организовалась, куда не взгляни, по пляжам-берегам бухты, лица нацелены на стенку.
    Алёха сделал ещё раз те же «пол-оборота вперёд прогнувшись» и продолжил и продолжил залезать и оттуда же сделал уже сальто – один оборот вперёд, и прогнувшись, и согнувшись – медлительный стремительный полёт с высоты в глубину.И каждый прыжок удавался ему безупречно.
    Теперь подростковая сестробратия на камне теснилась ко мне с почтением чрезвычайным: ну! – при таком дядьке я состою…

    А я? Чего мандражировала над водой? Ну, высота. Ну, и высота… И я-то – со своей-то практикой страхов, и?.. И – что? И правильно всё: страшно – значит страшно. И, если страшно, проанализировать, отчего страшно, какие опасности вызвали страх, исследовать испугавшую ситуацию и придумать, как уберечься от опасности. И действовать по придуманному. А я? – А я так всё и сделала. И кому какое дело до моего мандража? Прежде всего, мне самой.

    А, вот, интересно, Алёха – в каком спорте?.. Был. Или, может, есть? Или кто он вообще?..

    А я… Я – в спорте? Была и сплыла? Или?.. Или всплыву?..

    А всё, что я есть, то, что есть во мне, это же – от «моих». Ну вот, повадка к независимости… от себя… Ну, и береги это, и «пользуйся» этим, Аня! 

           ………………………………………………………..

    Загораловка! И так-то отогрелись, прижарились даже, после прыжковой купаловки. И снова неведомо откуда у Лёхи еда. И – ура!.. И наскльные беседы. Снова. Не беседы – Лёха солирует. Я-то молчу… А он вдруг, ни с чего и ни к чему…
    -- Очень хорошо был тогда подготовлен… Пятьсот – восемьсот – километр – выбегал, вытренировал эти дистанции -- по старой памяти: за ВУЗ выступал на «четыреста» и «восемьсот», серьёзно занимался этим делом. Ещё в ручной мяч играл тогда, тоже всерьёз… Ну и подготовился к …турпоездке. На праздник. Там в разгар лета многодневный праздник, а гвоздь программы бой быков и прогон этих быков по улицам. Ты наверняка начитанный ребёнок,  могла читать о таком …явлении. – Люди бегущие перед быками. Быки с рогами. Рога серьёзные. И скорость бычьего бега – серьёзная. Такая же, как скорость бега легкоатлетов-средневиков. Серьёзных. Я бегал с такой скоростью. Был готов… К этому празднику.
    Тогда был праздничный период у меня в судьбе, в жизни. Может быть, не только у меня. Некоторый праздник некоторого общего преуспевания. Можно было позволить себе затратные развлечения. И однажды я придумал себе такое.
    Там чеканутые… -- ну, азартные, аффектированные бегут толпой впереди толпы быков. По улице. На всю бычачью дистанцию Скорости у бегущих людей не хватает. Ну, так, в основном, у большинства. А я решил бежать от и до. И бежалось. Меня не догоняли. Скорость была. А другие бегуны на исходе своих спуртов отскакивали в стороны, в закоулки упрыгивали, чтобы рога их не достали… Такие рожищи!.. Ну и один, рядом бежавший, – а толпа бежит, тесно – ускорился тут, а рог его доставал. Я его убрал от рога. Рог достал меня. Плата за галантность. Ну и… А как бежалось!..

    А-аа: а я же нет-нет да зыркну на шрам над плавками у Лёхи. Вот он и зарассказывал вдруг. Об этом. А я-то слушаю-слушаю: что за рассказ, о чём, зачем?..
    А между тем, сижу, в воду уставилась-гляжу. А в воде водяная жизнь. Эта подводная и вглубь уходящая и из воды лезущая жизнь зачаровывает. наблюдающего Там мелкое шевелится, или медленно шевелится, или стремительно, а неподвижное шевелят волны вод или их течение. А я страшно люблю – ну просто страстно – завораживаться таким глядением. В любую воду, в реку, в речку, в болотце под свалкой, -- и там какая-нибудь, какая-нибудь жизнь… А тут – море!

    -- …Глядеть на жизнь… Через верх окошек «амбулансы», ввех на небо, над тобой, навзничь лежащим, только глаза в стороны по прорезям окошек, а там провода над дорогой, вершины деревьев, небо… Небо, в небо?.. – туда?!! – Глаза, взгляд, мечется по верхам в панике ужаса: небо – уже?!. А я! я есть? я – буду?! А уже глядишь в боль, -- нет, не на жизнь сквозь боль – жизнь, если она есть, она – боль, только боль и боль…
    …На жизнь глядеть через бред наркоза. Через тяжесть выходов из наркозов.
    Глядеть на жизнь через окна клиник в пустые цветущие просвеченные солнцем сады, сады… Через окна клиник на улицы, забитые суетой толп живых жителей, троллейбусов, автомобилей в слякоти под дождём со снегом…
    …Есть шуточки про то, от чего человек никогда не может устать. Он, говорят, не может устать от созерцания того, как работают другие люди… Шутка… Но, может быть, нельзя устать смотреть на то, как работает жизнь. Море, вот. Море делает жизнь…

    Оказывается, я доела еду и застала себя глядящей на Лёху, который понуро глядел на свои плавки. Как в одну точку. А он уже давно молчал. И…
    -- Ну и…
    …Период процветания закончился. Моего. Но и не только моего, то же тоже вокруг у многих… А у меня… -- «остатки прежней роскоши». Мотоциклетки, вот. И некоторые перерывы-времена для свободы. И обязанность – постоянная, настоятельная – очаровываться жизнью. Чувствовать её, как… любовный восторг… И как обязательство, ну, …как перед семьёй. Или перед каким-то высшим командованием. И вот, любование красотой жизни и участием в этой красоте завораживает меня. Как… роскошь!..
    …Роскошь… -- Не родил, не посадил: ничего из положенного джентельмену не …построил… Скачу-катаюсь на мотиках своих по белу-свету… Это уважается в кругах мото-придурков. Там меня называют «байкер». Там это почётное звание: чтобы «пилот»-наездник сам себе и механик был, технику всю свою сам себе делал. Ну, с этим-то у меня порядок: нравится мне это дело. И нравится ездить не близко и не мало. Тоже это нравится тем, в их кругах. – Мне в тех «кругах» тоска. (Мне во всех кругах тоска!) Я, когда сам по себе, себе… нравлюсь. Но и такое в тех кругах вовсе почётно: мол, одинокий волк…
    «…скачу, пыль конём топчу, не жены и не денег...»
    -- А жена?!
    -- А с женой у нас очень хорошие отношения!..
    …И вот этот «клиф-дайвинг». Скалы, высокие. Это же завораживает. Особенно, неумелых. А я же не акробат, акробатикой вовсе не занимался. И тут освоил только сальто… И – высота, тело господствует над пространством… Или инерционно-гравитационное пространство владеет телом?..

    «Врал? – Врал… или? А что врал? А ну и врал если? Вон сам откуда в воду сигает. И гоняет. И плавает. Меня, вон, возит и обучает водным… аттракционам. «На питание», вон, «поставил», на диспансеризацию.»

    …-- Клифф-дайвинг. Двадцать семь стандартной высоты и один оборот. Ну, с пол-пируэтом тоже. – Голый «чайник».
    -- А с верха скалы кто-нибудь прыгал? С самого верха, куда мы «экскурсию» делали. Там уступы как будто приспособленные… толкаться с них.
    -- Н-да. Наблюдательны вы, сударыня. Нет, не видел прыжков оттуда. Изо всех сил пытаюсь узнать, были ли они, но… -- только предания: кто-то прыгал с самого верха пол оборота вперёд прогнувшись. Ласточкой. Головой в воду входил. Легенда… Так и сама Скала – мифическая: любовь, бросание в воду, окаменение, всё, как водится.

             ……………………………………………………….

    Все виды лыж… Прыжки с трамплина. Лыжные гонки – «кросс-кантри». Горные лыжи, классические виды: слалом, гигант, супер-гигант, скоростной спуск, комбинация – спуск и слалом. Фристайл: могул – бугры, лыжная акробатика. Лыжный балет, отменённый… зря: аттракцион-то – распрекрасный! А ещё новые: хав-пайп, биг-эр, слоуп-стайл. А ещё же – фрирайд: целина лавиноопасная со скалами… Да-а…

    И ночь… со звёздами в окошечке в лачужечке теперешней моей.
    И я…
    И вся эта лыжная дурь – это я!
    И… -- разве дурь? Ну да, дурацкая дурь – скольжение. Умно – перетаптываться, ну, там, лазить, ладно, плыть. А – скользить! И скольжение – суть моя сущность?! И я. Вдали от скольжений, от снегов и искусственных покрытий, от льдов…
    И я плачу. Я плачу в раю. И мне стыдно. А плачу. Стыдно плакать в раю. Грех… А я же в раю. Здесь рай. И я в нём. И плачу. Нюра! – Плачь в раю – стыдобища и грех. – И рай, и люди-ангелы, кругом, и так ко мне за просто так любезны…
    А я? Вдали от скольжений… В тягучей тоске опасения (и осознания, да, осознавания), что не смогу вернуться к ним, к тем, «которые есть я»!.. Или не я?..Или я – не я?..
    Но надо жить. А жить? Жить или выделываться? (Ребята используют более хлёсткое слово, матерное. Но нет, именно «выделываться», выделывать себя, выделывать из себя.) Вместо жизни? Вместе с жизнью? А что выделывать?..

    Но почувствовала вдруг, почувствовала под ногами, ногами почувствовала, нет, «лыжами», лыжным собственным существом всем с лыжами единым, -- лыжами почувствовала снег, когда скольжение неуловимо идеально, и когда сейчас-сейчас, скоро, вот-вот старт, а вдали внизу вокруг – видишь и не видишь – или город загороженный шапкой дымных облаков в удалённой долине, или в ясном воздухе прозрачном леса и скалы, или трогательное горное селение, или-или-или, но… -- и нет ничего этого, потому что скольжение и сейчас-сейчас-сейчас…    

              ………………………………………………………
                ………………………………………………..

    -- Приехали. Сейчас «аппарат» на стоянку, как культу-у-рные, поставим и в горы. В скалы. Здесь скалы для сальто очень ничего себе. Разучивать будем «один оборот». Чтобы тебе красиво прыгать, а шею беречь.
    Через курортненький тесненький уютненький посёлочек с завлекающими сверкающими соблазнами еды и покупок, через и мимо, через заросли с сумасшедшими колдовскими запахами, по тропинкам, по скалам…

    -- Уступы. Вот, невысокие. Посваливаемся, почувствуем себя. Над водой и в воде.
    Стали сваливаться. Резвиться в воздухе и в воде, разминаться как бы. А потом улезли по скалам подальше.
    -- Вот. Ты сальто делала раньше, практика есть?
    -- Ну да, у нас акробатика в тренировках. На батуте, на траве, подкидной мостик, дорожка.
    -- И сальто? Какие?
    -- Вперёд, назад.
    -- О! А я… Тогда сваливаемся в воду, в воде плавая, репетируем: переворот вперёд – воду под себя захватываем, это пол-оборота, ноги разгибаются, оборот докручивается и раскрылись; переворот назад – спиной на  воду наваливаемся, делаем пол-оборота, ноги подтянули, раскрылись, оборот докручен. Вода движение замедляет, а мы движение анализируем… Для тебя-то – всё только вспомнить.

    Вылезли на камушки.
    -- Уступы эти, они над водой нависают, под водой скала уходит глубоко под уступ – если и близко к скале в воду войдёшь об камни не заденешь. Специально в это место ехали – оно учебное. Теперь отсюда, где невысоко – главное будет, раскрываясь, целиться ногами на воду на вход.

    -- А вот повыше.
    Вылезли на хороший карниз, он аркой нависает над зелёной глубиной. И я нависаю взглядом над ней, всматриваюсь вглубь, живу уже в глубине подо мной. Как там красиво-сказочно. Как благоговейно боязно целитьс туда прыжком…
    -- Гляди, гляди! – Алёха кричит и машет, показывает руками в сторону моря. Там поодаль дельфины. Поодаль, но близко. Вот они. Много. И у них представление. Акробатическое. Он прыгают. Вот они, перевороты-то! Вперёд, …назад. Цирковой спектакль. И они не уплывают. Будто выступают специально для нас. А кругом никого и не видно. И долго как. И сложнее, и сложнее трюки. И… исчезли, как не было их…
    -- Здесь уже чуть-чуть высота, -- инструктирует Лёха. – А высота – это время и простор для выполнения действий и их корректировки. С большой высоты проще прыгать, чем с маленькой, там всё в мгновениях, исправлять негде, всё точно делать надо.
    -- Ага. Примерно так же говорил наш тренер по прыжкам. На лыжах. Смеялся. – «Аня, на больших трамплинах работать проще: там есть время осмотреться. Труднее всего прыгать с кочек.»
    -- Ага. Здесь и для меня есть уступчики, -- чтобы мне встать и тебя пассировать на выходе… Назад оборот – падаешь назад, отталкиваясь, подхватываешь ноги, доворачиваешь их в сторону падения. И снова «на ногах» -- ногами входишь в воду…
   
    …А вперёд: устремляешься вперёд, отталкиваясь, подгребаешь под себя то, на что устремилась и набросилась, выхватываешь ноги из-за спины, ставишь перед собой… -- «На ногах»!

    …Медленно, долго продумываешь и представляешь… И! – кайне шпрахэн – нур махэн!   
      
           ………………………………………………………..
               ………………………………………………….

    …бесплатные подарки… подлодки, которые сотрут Землю в порошок… чтобы вернуть потенцию и восстановить струю… сравните цены отелей… сильней виагры… сжигать жир… нанёс удар… сдерживать мудрость…
    Ну, «Паутина»! Ныряй, прорывайся, проныривай, Аня!

    …В одиночестве хижины…
   
    Ну, с литературой ты, Нюра, подготовлена неплохо. Со словом. С буквой… А с цифрой, с символом, с идеей?
    Математика. Созерцание в пустыне. Пра-учёные древней древности… Но они – основоположили. Всю науку. Не имея никаких приборно-аппаратных методик, а имея только думалку, устройство для размышлений. – Голову. (Которая на шее.) И – аппарат созерцания Мирозданья.
    Пустыня знания. В пустыне астрономы, математики, размышляющие мыслители. Любят они эти свои дела, любомудрие.
    Мудрецы торчат по всему миру в разные времена и одновременно. То там, то там разжигают очаги мудрствования, но их рассветы и расцветы сменяются закатами, забвением оазисов знания, опусканием народов в дикость на долгие времена… И снова потом рассветы и расцветы учёности и знаний…
    …Никакой экспериментальной базы. Наблюдение. Теоретическое моделирование: сказочки сочиняют учёные. Вычисления из ничего и – вот вам база и для современной науки. Другой, лучшей базы найти не могут. Но роют по-крупному…
    А «числа правят миром», «природа рзговаривает на языке мтематики».
    Но физика оприходует математику. Захватывает её в плен и заставляет осмысливать и обсчитывать свои физические штучки-задачки. А математика открывает физике её физические закономерности. А физика преподаёт математике её же математические порядки.
    Идеальный мир математики и реальный мир физики. Реальный или идеализированный? А математические модели – ключ к познанию законов природы… и обладают они неоспоримой предсказательной силой.
    А физика идёт в поход порабощать химию. А химия пропитывает физику и растворяет её в себе. Вместе они становятся неимоверно тяжёлыми и погружаются в науки о живом. А над джунглями познания, разросшимися над этим погружением, витает дух, информация, науки об информации, о духе, которые пытаются господствовать над всем. Апеллируя к математике. Хоровод замкнут…
    И я, Нюра, на опушке диких джунглей науки, изумлённая, огорошенная, очарованная… «Осторожней!.. Даль подёрнулась туманом…» …«Все работы хороши, выбирай на вкус!..»
    Норберт Винер, Александр Флемминг, Карл Саган, Ганс Селье, Аурелио Печчеи… -- Ребята, вот она, я!..

          ………………………………………………………….
               ……………………………………………………

    …Но, когда боли нет, -- есть абсолют неверия в то, что боль – бывсает!

          ……………………………………………………………
               …………………………………………………….   

    -- Кантуйся пока. Живи себе спокойно. Со ставки тебя не снимут… пока, какое-то время ещё.
    -- Не снимут, это точно. Потому что меня на ставку и не ставили: не поставили, «хотели», но «не успели». «Как бы». «Типа».
    -- Н-да? Придётся быть тебе «от них» независимой?.. А ты такой и была. Зависимой – недолго. Только на «гильотину» и хватило. Н-да… Но так и так – восстанавливайся себе. Ты сумеешь вернуться, ты сумеешь. Вон ты уже… какая. Аня!
    -- Ну, …какая…

    Небольшие волны прокатывались под причалом со смачным благодушным перехлюпом. Причал: на железных балках опор и каркаса дощатый настил, длинно выступает в море. Высокинький, метра два с половиной, может, побольше. Железо ржавое, настил старый, доски кое-где разрушаются, но… но – причал – красавец, и к нему давно ничто не причаливает – «гуляй, вася!»… Или кто там? И мы, вот, я. – Вынырнули и лежим. Кто? – Ну, Алёха, конечно, он меня сюда завёз, в место это, чуднОе и чУдное.
    И солнце с нами. Шпарит нормально. Оно давно иссушило доски и сейчас высушивает нас. Пустынность и успокоение неописуемое.
    Но топот ног. Много ног. Толпа. Бег. Грохот досок настила. Частота ударов нарастает. Лидеры бегущих перепрыгивают через нас и ускоряя разбег исчезают за окончанием причала.
    Это группа мальчишек, великовозрастные и не великовозрастные тинэйджеры. Есть дылды. Заняты они сейчас вот чем: разбегаются по причалу в сторону дальнего его морского конца так же, как делают разбег легкоатлеты прыгуны в длину, и так же, как такие прыгуны, толкаясь одной ногой, прыгают в воду. Кто улетит дальше от кромки. Ногами в воду, как легкоатлеты в яму сектора. Тоже вроде «бомбочки». Те, кто не прыгают, с края причала фиксируют взглядом дальность прыжка. Соревнования. Весело. Разбегаются издалека и изо всех сил, и изо всех сил толкаются. Я присоединилась. Молча. То есть, стала прыгать в общем потоке очереди. Распрыгиваясь, стараясь чтобы спринт разгона был вдохновенно предельным и отталкивание – мгновенным и полным. Мне понравилось.
    Из воды на причал вылезать трудно, карабкаться надо по проржавевшим опорам и проволокам и верёвкам свешенным сверху для вылезания. Когда вылезаю, вижу, что толпе тоже нравится – моё прыганье. Но молчат. А взгляды ловлю уважительные. 
    И… как-то вдруг прекратились прыжки – а и, правда, сколько можно, -- толпа ушла. Уселись-сгрудились на причале ближе к берегу, что они там делают?.. А я ушла в конец причала и взялась прыгать с края причала своё: оборот вперёд, оборот назад – учебная моя программа. И тут тоже – из сидящей толпы взгляды на меня  внимательные. А Алёха весь прыгательный период сидит себе на краю причала и ни слова. Может, нет ко мне замечаний?

    А и я отпрыгалась, снова на досках лежу сушусь. На пузе, морду за край настила свесила. Морда на голове, голова на шее, а на морде глаза. Взгляд. Вниз. В сторону воды и дна. Вода очень прозрачная, дно видно замечательно. Между взглядом и дном сначала надводный воздух. В нём невидимые почти мельчайшие кто-то. Летают. Они на солнце сияют и от этого невидимы почти, а потом они в густой тени настила, переливаясь, фосфоресцируют, и опять невидимы… А дальше вниз вода. Но невидима прозрачная граница между надводным воздухом и началом воды. А в воде… -- о, в воде живёт жизнь! И её надо видеть. А для этого, смотреть, смотреть. Смотреть: тёмноспинные большеватые рыбы-одиночницы, их не много, у каждой свои дела, по этим своим делам они и ходят. Ходят спокойно. Интересно высматривать их маршруты. Когда маршрут они почему-то меняют внезапно, ярко сверкают перламутром их бока. И мелкие-мелкие рыбочки. Сверкают и сверкают. Они вместе помногу. И, вместе стайкой сверкая мгновенно-одновременно, меняют свой быстрый-быстрый ход-бег-маршрут… Сверкая… А на дне – глубоко-глубоко, но видно – кое-где лежат почти чёрные рыбы. Они тоже небольшие, и тоже надо вглядеться и углядеть, и догадаться, что это тоже рыбка. Но если наловчиться их различать и узнавать, улавливаешь их уже легко. Взглядом. – Лежит рыбка на камне неподвижно и долго, и вдруг уплывает-выстреливает, выслеживай её потом… И совсем-совсем малюсенькие, еле-еле различимые рыбусечки стайками вьются-толкаются в мелкие волосатые водоросли наросшие на балках-опорах причала… А над глубоким миром воды, развешенные в нём, философствуют медузы, задумчивые десантники, белые, с едва заметным нежным, розоватым или голубоватым, оттенком серого и с сероватым тоже неуловимым узором во внутренней медузьей белизне. Они не неподвижны, как кажется сперва, они двигаются, но не спешат. Не спешат, не спешат, но упорны, упорны и уплывают… А долгое глядение в глубины вод томительно зачаровывает аттракцонным ужасом висения над всем. И охватывает околдованность, и неспособность прекратить глядение в глубину, и сладостное нехотение его прекратить, и тягучее желание его не прекращать, не прекращать…

    -- Пошли!
    Это наши «мэтры». Двое приятелей Алёхи. Мы в гостях. Заехали. Алёха рассказал про них, что они – «мэтры всех возможных подводных приключений». И невозможных… Подошли к нам совершенно неслышно. И незаметно. Причал пуст. «Прыгуны в длину» незаметно исчезли. И берег вокруг тоже пустынный.
    -- Пошли, покажем гостье дельфинов.
    Пошли по косогорам, по зарослям, будто тут дикая ненаселёнка. Походили-походили и вышли на бугор высоко над берегом. Красиво. Скалы поодаль изысканно причудливые, высокие и высоченные. Растительность тропическая вроде беспорядочного сада. Строения, ангары какие-то у воды.
    -- «Ибимо!» -- Кто-то сказал, а я встрепенулась сдержанно. – Институт Биологии Мирового Океана – ИБИМО.
    -- Так тут же «режим», -- Лёха удивился. – Куда мы?
    -- А мы издали… поближе подойдём, -- улыбнулся один из наших мэтров. Легко, так, улыбнулся…
    …Мэтры – мужики средних лет, одинаковые; только один чернявый, а другой рыжеватый. «Красное и Чёрное», -- представились так они. -- Стендаль, «Красное и чёрное», -- сказали и хохотнули. А я-то Стендаля ничего не читала…
    …Оба – красавцы. Фигуры – это когда они на воде, у воды, голые когда – изумительно атлетичные. Куда там бодибилдерам! – Складные, ладные. И даже рельефнее чем у Лёхи мускулатура у них. Но у Лёхи тело… новее.

    -- Вон. Вольеры, там бассейны. Дельфины…
    -- Их изучают?
    -- И изучают… И боевая подготовка. Учебно-тренировочный комплекс.
    -- Что они должны делать?
    -- Что и мы, люди. Разведка, диверсии. Что-то они делают и лучше, чем мы. И они умнее. Иногда им хватает ума быть независимыми. У нас этого нет. У нас всегда не хватает… Недавно дельфиниху запустили с оснащением. Ушла к объекту. По дороге встретила друга. Вдвоём вернулись к запускавшим. Друг сгрыз крепление экипировки, и они экипировку – оснащение – вернули. Всё по-честному. Вернули и ушли. В сторону моря.
    -- Жахнуло?
    -- Обошлось…

    …О-о-ооо! – Сразу вдруг стало мне тоскливо. Страшно-сказочно тоскливо. – Вот, вселенская воля. Воля для жизни, воля полётов… Воля плаванья в глубинах. А хочешь, над поверхностью вод выпрыгивай, акробатические трюки вытворяй. И… -- вот она, неволя. Неволя для смерти… Мне сделалось холодно. Я и глядела и видела дельфинов-невольников-смертников, и не видела их. А видела я (как наяву видела) – …в каменно-ледяных пространствах смертельную неволю людей, про которую иногда рассказывают там, у нас, там, откуда я, рассказывают те, которых я здесь в ласковом тепле потихоньку забываю… Или рассказывали. Свечик, вот…
    …И вот эти «ребята» морские, такие красивые, там, внизу, я гляжу на них сейчас… Приговорённые к пожизненному и к смерти…

          …………………………………………………………….

    …Мостик капитанский… Ну, может не мостик, а имитация-декорация, а, может, и настоящий мостик со старого, старинного даже, кораблика какого-нибудь затащили как-то на утёсик. Но очень он здесь по делу над морем как терраса виллы. А вилла – хижина. Как может быть, скажем, горная хижина. Скромная. А здесь это рыбачья хижина или она пиратскя. Скромная хижина, в которой есть всё для всего. А «всё» здесь для подводной жизни без подводной лодки. Экипировка специальная, аппараты. Много.
    А на мостике-террасе мы сейчас и сидим. И солнце садится. А мы его «сажаем». Молча. Может быть, это ритуал молчания при провожании солнца за горизонт. Я-то молчу и молчу – дело моё такое: молчать. Но и молчу я с полным прочувствованием совершенной торжественности ритуала. Я бы и представить себя себе не смогла – говорящей.
    А горизонт посадки солнца – море. Безупречно ровный горизонт. А небо над ним изумительно ясное. Закатное розово-оранжевое ослепительное солнце в небе над морем показывает спектакль своего ухода. Вот оно зависло над морем и опускаться и не думает вовсе. Висит. Висит, но вот вдруг стало втягивать в себя огненную воду. Коснулось поверхности воды. И вот оно, огненное, широко усаживается на горизонт воды и становится похожим на древний воздушный шар братьев Монгольфьер. Надолго или не надолго?.. Грузно, грустно, расплывшись, уже без надежды задержаться, но и не спеша ещё, но деловито: уходить, так уходить… Две трети над… Половина… И, запалив воду пожаром своей ослепительности, разлив себя, огненное, на воде моря… Не садится уже – уходит, уходит… Ну… ну… Ну подожди, подожди чуть-чуть-чуть… Ждёт… И! – последний мгновенный яркий краешек отчаянно ультра-голубой… Лучик.
    Всё.
    Пауза висела и висела над капитанской террасой.
    -- Лучик голубой видела?
    -- Видела.
    -- Зелёный. Ну, он, «последний солнца луч», кому как и когда как: то он зелёный, то голубой.
    -- «Гаснет луч пурпурного заката…»
    …Закат угасал, а небо над закатом разгоралось. А я, вцепившись в поручни «мостика» так и изглазелась на это чудовищно чудесное свето-представление – представление огромного света в огромном небе.
    -- Солнце сажаем, ставим закат, -- услышался голос Алёхи.
    -- «Закат вручную», -- сказал позади кто-то из красно-чёрных. Выдернув меня из торжественной созерцательности. – Шутка. Это из военных дел, инструкция какая-нибудь для приведения какого-нибудь убивального устройства из боевого положения в походное. Шутка.
    -- ??? – Это я.
    -- В военных делах есть только убивальные устройства. Родильных нет.
    -- «Шутка» -- это в переводе с американского «стрельба». Или «расстрел»: «ту шюут». В переводе на бестолковский.

    А между тем был стол и невыносимо вдохновенный жарено-рыбный запах. И вино в бутылках на стол было поставлено.

    -- Вообще-то я «нет», -- сказала я.
    -- Вообще?
    -- Ну да.
    -- А что?
    Я замялась. Хотела вякнуть «спорт». Спохватилась – дух даже захватило: какой я сейчас «спорт»!.. По стойкой, как абсолют привычке – «спорт», мол, и всё (это чтобы отказаться от алкоголя), -- а «спорт» ли я когда-нибудь?..
    -- Спорт, -- объяснил Алёха.
    -- Аа-а… Серьёзный?
    -- Да так, …к Нью-Йоркскому марафону человек готовится.
    -- А немножко? – Это Чёрный доброжелательно.
    И пауза.
    -- А, правильно. Не надо, так не надо. Совсем. – Это Красный. – Много нельзя, немножко не интересно. Что это за «немножко»? Выпивать. И такое вино!.. Его надо пить и выпить.
    И Чёрный: -- И правильно. И ладно. Сидим, одинаково – с вином, без вина – балдеем на закат, море, небо… Лёха-то, наверно, нас поддержит… В общем нашем балдении. И – «закон Колымы»: каждый наливает себе сам. Поехали!

    А было, отчего балдеть: закат угасал, а небо разгоралось; закат опускался, а небо поднималось; закат прибирал свой свет к горизонту воды, а небо становилось светом. И светом своим небесным наполняло всё, и всё, наполненное светом неба, светилось само. И небо, превратившееся в свет и превратившее в свет всё, что не небо, всё, ставшее светом, – летело!
    А я? Я свечусь? Я – лечу? Я же со всем этим вместе! Всей душой. И телом? – И телом!..
    -- Как тебе рыба, спортсменка? Она прямо из моря.
    -- Из моря. Прямо. И крабы прямо. Только что на закате в бухточке ловили.
    А я забыла было про морские эти яства на столе, отвернулась от застолья, закатным небом залюбовалась…
    -- А вино вот это, марафонка, -- …спиши слова на этикетке и знай: это редкостное колдовское вино из неповторимого винограда, который растёт в одном только заповедном уголке Испании, больше в мире нигде. А у нас здесь недалеко в долине вывели этот виноград. Этот самый сорт. И делают это вино. Может, и лучше того, что в Испании: яростной любви к виноделию у наших, наверное, больше… И не надо, не пробуй его – его пить и выпивать надо, -- чего пробовать: «пускай останется глубокой тайною»… для тебя пока эта сказка… винная. Но если выбежишь из своих «марафонов» и вздумаешь выпить, …выпивать, постарайся найти это вино – это трудно, но можно – и выпить за то, чтобы нас забыть. Не вспоминать.
    -- ???!
    -- Вот Владимир Высоцкий поёт про погибающих подводников, которым спасения нет уже: «…Но вспомните нас!» -- Они молят…непонятно кого, всех – «вспомните нас». -- А нас вспоминать не надо. Скверная о нас память. Всем бы о нас – забыть… Вот и выпьешь за это когда-нибудь…
    -- ???
    -- Мы же убийцы.
    -- !!!..               
    -- Нормальные убийцы. Нет-нет, не сейчас. Но это было делом жизни – основным. Профессия, работа. Сейчас – нет… Вот ты сидишь-мечтаешь, небом любуешься, застольной беседы нашей с Алексеем с твоим не слушаешь, к красотам отвернулась. И – правильно.
    А я сейчас с отчаянным вниманием уже смотрю на «застольщиков». И вижу: Чёрный с Красным вот только-только совсем другого цвета были. То есть: были как из литературы – «бронзовые боги», красно-коричневые индейцы, и – как цвет в видео вырубился будто – серая жесть. Матовая жесть к тому же: свет не отражает.
    -- …Работа. Пригласили – пришли. Попросили – сделали. Работу. Работа увлекательная. Привлекательная. Нас привлекли – мы привлеклись и пошли. Делать работу. Убивать…
    Я : …В море?
    -- И в болоте, и в реке…
    -- …И в стакане в молоке. Приказ – основа военного дела.
    -- Система! «Киллеры короля». Весёлые приключения выполнения приказов.
    -- Мы хорошо приказы исполняли… А больше – нет. Нет. А звали.
    -- И зовут. Мы – нет.
    -- И Алёша твой – помог нам в своё время. Своим делом занимаемся…
    -- !!!???.. – Это я, в ужасе.
    -- Нет-нет. Учим «чайников» жить…
    -- …В погружённом в воду состоянии.
    -- «А ты такой холодный, как чайник в океане. И все твои печали…»
    -- Стрэндж кеттл оф фиш!
    -- Школа дайвинга. Обучение подводному и надводному плаванью и организация погружений во всех частях Мирового океана.
    -- Преувеличиваешь!
    -- Да нет почти.

    Во всё время застольной беседы Алёха не проронил ни звука. А я? Я слушала с распахнутым и беззащитным изумлением. И ела. И слушала, и ела. Со вкусом. И изумлялась неописуемой вкусности даров моря. – Вон сколько жареных хвостиков рыбьих и скорлупок крабьих – сколько наела я. И обаяние «черно-красных» хозяев этого моря и этого вечера не делось никуда, несмотря на ужасные вещи, о которых было сообщено и на мой ужас от этих сообщений, и на изменения цвета их «видеоизображений». Так же, как и до застолья, завораживающе обволакивало меня их холодящее колдовское тепло…

    …А небо вечера сгустилось и поднялось снова уже в ночных цветах: индиго, переходящий в фиолетовый и не становящийся чёрным.
    -- Поныряли сегодня?
    Я поняла, что ответить надо мне: Ага-а…
    -- Глубоко?
    -- Ну, …я пробовала… -- доныривала до дна у дальней опоры причала.
    -- О! Девять метров. Фридайвинг.
    -- ???
    -- Фридайвинг – подводные погружения и передвижения без дыхательной экипировки. Завтра будем пробовать с экипировкой.

           …………………………………………………………..

    Совершенная чернота. Тьма. Звучание тьмы. Это волны моря пошуршивают галькой пляжа. Близко. Совсем близко.
    Это нам выдали спальные мешки и поместили в акваланговой хижине недалеко от воды. И в этом помещении ничего не видно. И если вылезти из мешка и… -- только по памяти и на ощупь… Но в шикарности мешка и с изысканностью тихой музыки… А волны, конечно, делают музыку. Наверное, делают они старинный джаз: ритм, ритм, ритм и… ироничное смещение ритма, пошутили волны, набежали одна на одну. И снова ненавязчиво ритм-ритм-и-импровизация…
    И сна нет. И нет, и нет. И не надо. – Есть воспоминания. Воспоминания про память. Про память тела вместе с памятью души. Про счастье тела-души. Счастье управления счастьем обладания телом. Когда понесло… -- в весёлую до злобности неумолимость гравитации, в невесомость падения в ледяной склон… Во всеохватный восторг управления ледяным падением… Несёт. – Чем круче, тем лучше. Мне. А конкуренты пусть потрудятся. А я – могу, могу, могу!..

    …Могу?.. Память может, а сможет ли тело?.. А память? А память помогает понимать – как надо. Понимать недопонятое в суматохе былых исполнений. А сейчас, в бессоннице спального мешка и в шорохе слабых волн, всё допонятое памятью тела и памятью души подхватывает и несёт меня исполнять недоисполненное. Снова. Заново. Новое… А тело? Справится ли?
     Но почувствовала, что чувствую, что знаю как надо. Теперь – знаю. И, раз знаю, значит – надо…
    …Остро и точно, изящно и сильно!..
    …Но будут ли силы обслуживать изящность?..
    …Тело-тело-тело-тело…

    А если сменить тело на абсолют отсутствия всего?!
    Вспомнилось вдруг то, о чём говорилось. 
    Был почти сон воспоминаний о восторгах – и, как выпрыгивание из грёз, -- застолье. -- Вспомнилось. Беседа. Абсолют абсурда.
    Мир тела. Мир присутствия во всём посредством тела. – Присутствие всего мира в теле посредством тела… Тело! Глазеть на необозримое, ушами хлопать, симфонии ловить, трюки телом выкрючивать. И любить телом. И быть и быть…
    Или – анти-тело! Мир отсутствия. Никакого мира – отсутствие. Абсолют абсурда отсутствия…

    Но волны слышны… Море доброжелательное. Невидимое и рядом. У моря морские музыкальные инструменты. Лёха доброжелательный, невидимый, рядом где-то. Его и не слышно. Но он… но он… Я ощущаю его для себя совершенную уместность до степени необходимости… Влюбилась, Аня? Да нет, нет, конечно. Но поднимающая уверенная и доверительная надёжность соответствия. Так лодка держит на воде, и вода держит лодку.

             …………………………………………………………
                …………………………………………….......

    Ну явно уже: Алёха не приверженец заведений общественного питания, но гений устроительства привалов с приёмом пищи и в самых очаровательных местах в самое подходящее время, и – самые изысканные трапезы организует даже из двух блюд: хлеб и вода!
    Не было никаких обучений погружениям с дыхательными аппаратами. -- Умчались на рассвете.

       ………………………………………………………………      
   
    Скорость – спасательное средство… при приземлении в горизонтальную яму… с высоты, …при падении… Если скорость направлена вдоль поверхности приземления. Падения. Тогда скорость размазывает энергию падения упавшего (приземлившегося) тела по поверхности этого падения… Если не вмажет тело в твёрдое…
    …Я не могу и не смогу вспомнить, как случилась со мной моя катастрофическая авария. Но иногда моё воображение бросает меня в своё зрительское кресло и заставляет смотреть – представлять представления про мои падения. Воображательные. Про то, какие они бывают, могут быть и про то, каким могло быть моё…
    И представила…
    И потянуло неумолимо в ускользание в отчаянную крутизну. Не невесомого скольжения, а тяжко неодолимо-бесспорно-безнадёжного. Падающего ускользания. В крутизну всё более отчаянную. Когда за перегибом крутизны крутизна всё круче-и-отвесна!.. И – ледяная неостановимо… И глубина… Обжигающая.
    «Надо возвращать себя в своё.» -- Будто сказал кто-то отчётливо. А никто ничего не говорил. И сама я это не подумала. – «Надо возвращать себя в судьбу свою!..»
    Почувствовала уверенную необходимость снова и опять проделать и преодолеть… Не падать, нет… И если даже падать…
    И почувствовала, …тут же дальше почувствовала… -- Через воспоминания, которые сразу вдруг вместе, о полётах в далёкие глубины, о душу захватывающих устремлениях в пропасти скоростей… -- Почувствовала тут же внезапно в себе самой собственную глубину-бездну ужасающую… И в эту бездну -- крутизну леденистую и леденящую… И из бездны – зажигающий ледяной огонь… Опять. Оранжевое и фиолетовое отрывающее от гравитации и возносящее в неистовом «падении наоборот» в невыносимую высоту всё моё существо… Охваченное нестерпимой аллертной готовностью к любовному слиянию в объятьях… Наполняющей и снизу вверх меня возносящей…
    Опять!
    Но скоро и неожиданно пришёл покой. Полный. И обнаружила, что забыла, что не вижу и не слышу ничего… А тишина вокруг совершенная: кузнечики тихо и не близко лениво позванивают и ветер слабый-слабый травинки пошевеливает, а я… будто и нет меня нигде. Видела и не видела… Была в другом измерении другого пространства. А время? А не было времени в пространстве моего отсутствия. Присутствовало только ускользание в крутизну, и не видно, сколько крутизны за выпуклостью крутизны, которая всё круче, а скользкость всё неумолимее…
    А я – нет – я вижу-слышу (а как будто и нет): море без края далеко вдаль, свинец неба далеко за морем, непогода там, а между тучами и морем, на краю его ослепительной ясности, караван кораблей. Военные корабли, стремительные, еле различимые вдали, красивые… А за ними сооружение странное, может быть, огромный подъёмный кран, на буксире наверное. Умиротворяющая картина и обстановка, которые я как будто не ощущаю, наблюдая… И забыв совсем про хлеб и воду; и рот у меня открыт, наверное.

          …………………………………………………………….
 
    -- Красивый мир уродуют уроды. А мир красив нестерпимо. – Алёха полулежит спиной на кусте и спиной к морю. И ко мне боком-отвернувшись, значит, не видел моего открытого рта. (Хорошо!) Молчал и вдруг, вот, произнёс фразу. Опять молчит.
    Я лицом к морю, а за спиной своей не вижу, но вижу будто, оставленное нами ради привала шоссе по горам. Не оборачиваюсь, но чувствую будто и вижу его извивы-перегибы…
    …Вбрасываться, устремляться, в поворот на двух колёсах с мотором; тут же потом выписываться из поворота, чтобы быстро переложиться в другой… Падать в скорость, выстреливать собой в скорость, в бездну скорости… И управляйся там, …Нюра.
    Мне бы машинку такую. Катать и накатывать. И к скорости себя готовить.
    -- Шайтан-арба. – Произнёс Алёха. – Заехали как-то в горное бездорожье. В глухое. В Азии. Там никогда не «ступало» ни одно колесо. Только люди и ишаки. А мы добрались. Мото-туристы. Ишаки шарахаются, люди кричат: «Шайтан-арба! Шайтан-арба!» -- На наши мотоциклы… Нет, они колёса видели, конечно, – внизу, в долине. Но нормально колёса стоят – как? У арбы, у двуколки – по бокам. А у нас повдоль посредине… Но – айран, всё такое – гостеприимные были жители.
    …Если вздумается тебе заразиться колёсно-моторной дурью… Я никого к мотоциклам не тяну, не агитирую – ни-ни-ни! – Прекрасно, бесподобно сливаться со Вселенной, когда со скоростью ты сразу во всём… И сам всему открыт… Но асфальт не снег, не лёд даже… Но если кто вздумал заразиться и заразился, я такому человеку бросаюсь помогать… -- Осваивать мото-дурь и овладевать ей. Только качество владения ею – средство безопасности. И средство успеха – средство слиться с прекрасностью Вселенной… А начинать с малого. Как в любом спорте, в любом деле. – Лёгкая машина, малой кубатуры, малые скорости, разучивать управление разными видами езды…
    Коротенькая пауза.
    -- Там, между тучами и морем, ребята что-то потеряли, -- сказал Лёха, -- что-то они потерянные там гуляют. – Большим пальцем ткнул через плечо в сторону моря. А сам всё время к морю и не оборачивался: что он там видел? – Ладно, конец привала. Седлаемся и к Адмиралу… А тучи пусть уйдут и пусть дождя не будет.

               …………………………………………………….

    Ну, Лёха!..
    …Ехали-ехали… То объезжали, то проезжали какие-то непропускающие пропускные пункты с вооружёнными непропускателями, которые не должны были нас пропустить, но мы проехали, и приехали…
    Море, вода, какие-то склады или ангары у воды, на воде какие-то кораблики и… здоровенный высоченный стальной чемодан, плавучий док, наверное.. И с него, с его верха небольшие девчонки прыгают в воду. Большая высота. А мы тихонько мимо. И Лёха – стоп. Быстро раздевается, я остаюсь у машины, он с берега прямо в воду, к этому доку плывёт, там по его вертикальной стенке скобы-ступенечки, наверх, девчонки на него изумлённо пялятся, Лёха делает свои прыжки, «бегом» взлезая по вертикальной лесенке, вплавь обратно, вытерся, поехали дальше… «Крейзи мьюзик – крэйзи пипл»! – Брать пример с такого поведения?..

    …Посёлочек, тоже на въезде в него пропускной пункт, красивые дома-домики уютно стоят в красивом распадке, который к морю красиво спускается. И море широко видно.

    -- Адмирал!
    -- Капитан…
    -- Привет! Ладно. Каперанг.
    -- Кавторанг. Меня с понижением списали. Не льсти. Привет!
    -- Не льщу: Ёжыч, ты для меня всегда… генералиссимус всего! Адмиралиссимус.
    -- Тогда молчать!
    -- Есть, молчать!

    Молчать стала я: два глубоко серьёзных мужика со свим глубинным единством серьёзной тайны. – Это я так сама себе почувствовала-сказала. – В несерьёзном диалоге обыгрывают свою, очень свою, встречу. Молчу и молчу. И молчала, и со мной не заговорили, не спросили ничего, слова не сказали.

    -- Тогда говори. С дамой. Поживёшь? Погостишь? Примешь с дороги с приездом?
    -- Чуть-чуть. И дальше.
    -- Чуть-чуть примешь и дальше на колёсах?! Какой придурок не любит быстрой…
    -- …езды. Колёса у тебя оставим. Можно? Дальше ногами и руками. Даме красоты заповедника показать.
    -- Так зона же!
    -- Так бочком и крадучась.
    -- Спецура?   
    -- Ёжич, ну, извини, сейчас разживаться у тебя не будем. Потом я постара…
    -- …ешься. Но потом может не…
    -- …Не, кэп! Будет! Будет потом! Как ты сейчас-то?
    -- Живу. Ещё… Жизнь трачу… -- нет, на работу, на работу хожу… но не часто, консультирую только…
    -- …Война?
    -- …Мир, морское право. Это чтобы всё в морях по-честному… -- И трачу на размышления… Жизнь трачу.
    -- ???
    -- Солдат не думает, приказы выполняет. После думает. Если уцелеет… Как у Тургенева Герасим: сходу приказ графини выполнил, Муму утопил, потом размышлять стал… Я – размышляю… Вот, Алексей, ты – божий человек. А сам, как все, царю и отечеству верой и правдой. Служил. И правду теперь гонишь. Правдой форсишь… И нам теперь, -- кто приказы выполнял и выполнил, -- нам что делать? Уцелевшим. Быть хорошими людьми? Правду гнать? Куда её гнать? Или как ей форсить?.. Пойдём в сад, посидим. Ладно…

    Вид из сада на море открылся широченный.
    -- Дикари? – Адмирал, или Капитан он, мотнул седой стрижкой в сторону моря, в сторону эту и не посмотрев.
    -- Дикари, -- поддакнул Алёха.
    -- Вид замечательный… морской простор… к размышлениям располагает… Дикари ли?.. «Потешный флот». Даёт представления на театре… военных действий. Действия не заладились. «Колбасу» уронили. Глубина. Достать пытаются.
    Адмирал замолчал. И молчание повисло и висело.

    В далёкой морской дали виднелись корабли. Еле-еле. Далеко-далеко. И виделся ясно в той стороне силуэт спасательного плавучего крана.
    А я подумала-вспомнила вдруг и невпопад: «Где-то люди на снегу. В горах. Высоко. «Приличная толпа».
 
    -- И люди любуются нами. – Опять заговорил Адмирал. – Толпа. – Какие мы красивые да доблестные. В толстенных титановых колбасах, построенных стараниями бедствующего народа. В океан выходим на «гоп-стоп». Можем уничтожить и повторить. Герои? Анти-герои? «…Под тёмною водой.» -- А мы, и на море, и на суше, --  все в «колбасе»…
    -- …«Попали в колбасу»! – поддакнул Алёха тихонько.
    -- И все – дрессированные псы «миледи».
    -- «Миледи»?!.
    -- Одна у нас на всех «миледи». От имени которой ловкие дяди дают команды. И – благородство «мушкетёров» и бессовестность боевой задачи.
    Замолчал, но только вроде как для большого – но очень большого – вздоха. – Ответственность! – Я размышляю? Устроился размышлять? Я переживаю. Переживаю свою ответственность!..
    -- Но, Ёжич-Адмирал!..
    -- …Свою ответственность. Переживаю прошлую ответственность… Не проходящую. И переживаю будущую.
    Снова пауза большого глубокого вздоха, вдоха, но и долгого выдоха… – Концентрация нечестностей в отношениях людей растёт, и они назначают себе начальство – разруливать их нечестности. Власть. Власть использует нарастание нечестности в отношениях людей и концентрирует силу своей власти в военных средствах. А военные средства концентрируют у начальства военную необходимость. Которая превращается в военную целесообразность. И вот они мы – военные – на острие средств силы власти. Могущественные исполнители её приказа военными средствами… Агрессию в мире людей продвигает власть. Агрессия для власти – средство управления. Власть – это источник насилия…
    …Вдох, выдох, пауза… -- Переживаю, размышляю, гляжу на море – консультируюсь с морем. – Теперь Адмирал глядел в сторону моря. Пристально. – Спрашиваю море. Море – океан мудрости, а если спрашивать его, отвечает, даёт советы. Мудрые…
    …Вдох-выдох без паузы. – А вы, прекрасная наша принцесса, вы извиняйте и извиняйте! Но это всё ваш Алексей: он заезжает ко мне каждый раз совсем на короткое время; каждый раз получается продолжение предыдущего разговора, будто на минуту прервались. Вот, вам внимание совсем не уделил. Виноват. Сожалею. Даю задание: уговорить, заставить, вынудить Алексея приехать ко мне погостить на подольше. А если  и сами приедете, …-- это мне будет праздник!

    …Были бутылки на столе. И остались. – Не притронулись к ним. Почти.

              ……………………………………………………..

    Купались среди скал и накупались всласть. Солнце высоко стояло ещё, пришпаривало, грело камни, воду, а волн совсем не было.
    Полезли вверх. Вверх-вверх между скал, между которыми рельеф каменистых склонов изрезан, и низкие кустики, и высокие травы, колючие и не колючие. И невысокие корявые деревца. А скалы!.. – музей монументального искусства. И гипер-мега-гигантизм этого монументализма. Считается, что гигантизм в архитектуре и скульптуре присущ диктатурам, а в этом скальном государстве точно царила вулканическая диктатура горообразования. Сейчас организовывался закат. Но для нас – не в море, а за зубчаткой фантастических – нарочно не придумать – скало-вершин.
    Когда начали подъём, внизу в бухточке увидели людей, которых разглядывать не стали, и они нас увидели, мельком, мельком, на мгновение; мы сразу скрылись, поспешили дальше.
    Забрались высоко. Ровное местечко в затишке. Виды бесподобные. Возносящиеся громады скал, пропитанные чёрным светом,  и страшные пропасти, наполненные колдовским светящимся воздухом. И бездонный и бескрайний простор морского мира: голубые заливы и золотые мысы, прокалённые золотым огнём заката, разделяющим эти изящно изрезанные заливы и маленькие бухты.
    И всё молча. Ну, понятно, выдавать себя звуками здесь не надо; но и в голову не придёт тишину нарушать, слова произносить в таком храме, дворце, королевстве красот.

    Торжественность молчаливого наблюдения.
    Неподвижного.
    Медлительно менялся свет, цвет света, вид окруживших декораций.
    Голубой и золотой. Серый и розовый. Синий, ультра-синий, фиолетовый, ультра-чёрный. Ультра-чёрный? Да, чёрный исчерна. И звёзды, звёзды. Ультра-серебряные, ослепительные. Много и всё больше, большк. И много-много-много, неимоверно много. Не неподвижные: они шевелятся, пошевеливаются неожиданно и произвольно, у них там – там, где они – вроде ритуальных танцев перестроения, древних, благородных, нам не известных.

    Луна. Внизу неба. Красная. Здоровенная. И снизу неба вверх медленно. Оранжевая, жёлтая, белая. Белая-белая-белая. Слепящая и засветившая звёзды неба и всё, всё, всё внизу. – Всё, что земля: скалы, кусты, травинки, грунт между травинками каменистый.

    Сон тишины. Огромной. Охватившей всё. Наполненной и насыщенной мерцанием звуков тишины: звуков неподвижности всего, замершего навечно в изумлённом вдохе непостижимости себя; молчание гигантских огромностей вокруг и старательные кругом звенящие голоса мелких и самых мелких мелкостей, уплотняющих разными-разными своими голосочечками пение разливающегося на всё бескрайнего оркестра… тишины.

    И сон. Неуместный в невесомости «плаванья» охватившего всё. Но сон и сон…
    Но будят. Будят – не будят: тяжёлые шаги. Поодаль и близко, и рядом, и по голове вот-вот. Это ёжики. Будто люди ходят-топают в сапогах. Ёжики. Придут-уйдут, носиками почуфыкают, снова где-то ходят.
    И проснуться, как не проснуться. На мгновение всплыть в океане всего. С гордым восторгом ощутить себя частью общей безграничной вселенской весёлой неистовой нестерпимой красоты.

    Снова спать. Спокойно…

    «Да здесь они, здесь, где им быть-то. Я видел, сюда они полезли.»
    «Да видишь, не видно. Нету.»
    «Здесь, я знаю, здесь.»
    Мужские голоса. Несколько человек. Поднимаются к нам. Поднялись, подходят. Серо-белые в бело-серебряном. Прямо на нас, на голову, вот, наступят… Не наступили, промахнулись, не заметили. Видно атмосфера лунного света сделала всё ослепительно невидимым… Едва не споткнувшись о нас, вдруг свернули, вбок ушли, разговаривая. И топая. Не так громко, как ёжики.
    Сон.
    Но снова голоса, фигуры, ходьба, близко и поодаль… -- «Здесь, найдём сейчас… -- Да, они, наверно вечером ушли, нет их здесь. – Здесь, не делись никуда, поймаем. – Может, там?..» -- Уйдут, придут, ходят… Но ушли, стихли совсем… Никого… Сон, кузнечики, ёжики, луна. Усталая уже…

            …………………………………………………….

    Ветер рассвета. Пролетел и упорхнул.
    Солнце… Бесцветно золотое… Из морского горизонта встало и сразу пропекло наш «альков», оказавшийся обращённым к восходу.
    …Чуть побыть прогретым телом в объятиях небытия сна.
    …И вскочить и легко сбежать вниз по склонам «музея» «монументов».

             ………………………………………………………

    Уезжай, уезжай, не уедешь… -- Уезжаем, едем, не уедем – не уезжается от заповедной горы. Господствует она над пространством уезжания, как маяк и памятник необычайности.
    Ехали, ездили, уезжали, мчались. Над морем – море наваливалось неоглядной гладью-горизонтом, кренилось, корабли вот-вот сорвутся, повалятся под уклон. В горах, в горах, где море и не подозревается, и одни только перевалы, долины, серпантины, кольца виражей… Уезжали, уехали, остановились… -- но вон она, заповедная, заветная с зубьями скальных изысканных монументов в небе гор!..

    -- …Подводный линкор. Мега-большая «колбаса». Большой поход. Сверх-большой. А подтекала, уже на выходе. А – приказ. Надо!.. Под бок врагу, поближе к берегу чужому, чтобы наверняка. Убийство городов, всё в радиоактивный пепел, -- в общем, все дела, как полагается… Игры такие военные, детские… И надо теперь, когда поближе уже, то и поглубже, вовсе глубоко надо, -- чтобы не обнаружили. А глубже протекло уже совсем. Авария, катастрофа, и сейчас и жахнет на весь мир. А моряки – герои. А было, ой было в лодке, чему рвануть. Но предотвратили, спасли. Спаслись… Не все. Экипаж, …уцелевшие – инвалиды. Герои! Виновники?!. А Ёжич-то наш – командир был… А руководство? – Награждать? Судить? – Судить? Награждать?..
    Пауза.
    -- А Ёжич-Адмирал… -- мы с ним познакомились уже позже этих всех его дел… Он тогда спас меня. Нет-нет, совсем это не связано с его делами. И с морями. Нет. Просто спас – в жизни для жизни. Просто очень хороший человек!

    А я? А я уже обмолчалась в этих разъездах. Молчу и молчу. Слушаю. Хлопаю… ушами-глазами. Опять и снова. И молчу…
    И любуюсь красотами красот. Которые спасают мир. А мир свои красоты не спасает. И я, красотами любуясь, -- не любуюсь. А любоваться-то… -- как хочется любоваться!

    -- «Войны, убийства, разрушения, катаклизмы… Подобная тематика интересует публику больше всего.» -- Знаешь чьи слова? Нострадамус. Знаешь о таком?
    Проза. Не проза – проповедь. Записывается трудно. Проза-проповедь про «что такое хорошо и что такое плохо». А главное – про «хорошо»… Но публика интересуется… – Нострадамус сказал, чем. Народы всем вниманием зарылись в «плохое», народные глашатаи закапываются в «плохое» ещё глубже и из своей глубины вещают о том, что в глубину плохого лезть не надо. Даже объясняют, как из плохого вылезти. А, куда дальше, -- про то ни-ни-ни. Никто. А я только про то и пытаюсь рассказать в своих… «проповедях».
    Я: Тогда надо преподавать. В учителя идти. Проповедовать устно.
    Ал. : А я, вот, письменно.
    Я: Сейчас буквы никто не читает. Только цифры.
    Ал. : Да. А у меня не цифровой формат, а буквенный.
    Я: Нет, буквы тоже читают, но только очень короткие тексты.
    Ал. : «Хотел бы в единое слово я влить свою грусть и печаль. И бросить то слово на ветер. Чтоб ветер унёс его вдаль…» -- Старинный русский романс… Я и стараюсь, чтобы коротко. Не выходит.
    -- А книги читать не станут.
    -- Сейчас. Потом… могут броситься на книги в поисках «слова»… И будут искать слово Всевышнего и не будут находить его. Как-то так где-то в Писании. А «слово» в начале всего. Слово, идея, дух. Идея определяет, как быть всему, что есть.
    -- Идеализм?
    -- Науки об информации. Было время, были запрещены. Как чуждые, враждебные государству. В тюрьму сажали специалистов за эту науку… Идея для людей – слово. Слово – воспитание. Воспитание вырабатывает отношение к слову. Слово вырабатывает отношение ко всему. Вот и вся идея для людей. То, что делает Ноосферу, дух, то есть. Дух бытия… Такая у меня тебе проповедь получается.
    -- Надо вам в школу.
    -- Надо… Уже выгоняли меня из школ.
    -- Когда учились?
    -- Когда учил. Но всё равно – надо… То, что я пытаюсь писать, тоже – воспитание и образование. Но это надо читать, а никто не читает. А если станут читать и прочтут – миллионы прочтут, -- душой усвоят только единицы из них. Наверное, так. А если преподавать и воспитывать не письменно, а устно, прослушают, скажем, десятки, ну, сотня-другая, а услышат-то тоже только единицы… Но, возможно, контактное воспитание всё-таки толковее дистанционного.
    -- Во!
    -- Мудрейшие мыслители Человечества полагали, что главнейшая его, Человечества, беда в вечной дефектности воспитания, и что единственный путь для его возможного спасения в качественном воспитании составляющих его жителей. А дефектное воспитание делает дефектных особей… Один мудрый бродяга поведал мне свою «концепцию Маугли»: персоны, воспитанные судьбой, как Маугли, воспитывают следующее поколение так же, как воспитали их. И так из века в век. Идёт репродуцирование невоспитанности – воспроизведение дикости… Но даже лучшие из воспитаннейших, увидевшие самое светлое, самое высшее и достигшие высочайших высот духа, «…спускаются вниз с покорённых вершин» и снова роют свою мрачную грязь…
    -- Ну вот и я, -- я и слышу, и читаю: сколько людей не воспитывай, не образовывай, человек не меняется. Образование и воспитание, как благие намерения, которыми устлана дорога в Ад…
    -- …Но, может быть, если бы она не была ими усыпана, движение по ней, по этой дороге в «ту» сторону было бы намного успешней?!

            ……………………………………………………………
                ……………………………………………………..

    И Лёха исчез. Нет Лёхи. После той поездки к Адмиралу я его не вижу. И никто не видит. Пропал.

       …………………………………………………………

    Ветер рвёт волны моря и цветы берега. С берега, издалека, свысока море внизу стоит замершим и бугристым. Неподвижным оно выглядит, вроде стёганого одеяла. Только пена гребней слетает и летит в неистовой торопливости ветра. А волны-горы огромны и недвижимо тяжелы, не сдвинуть их ни ветру, не самому морю.

    Ответов море не даёт. Не отвечает. Нет, даёт: «Отстань, Анька! Нет у меня сведений про твоего Алексея. Сама всё выясняй. А по другим твоим вопросам – не то, что ответов, -- вопросов нет: тебе самой всё ясно. И отвяжись, не отвлекай, дай пробурлиться!..» -- Ну, ладно, море, извини, море. А про Алёху, узнаешь если что-нибудь, -- скажи. Я ж переживаю…»

    Спуститься к морю – аттракцион. Ветер крутит гравий со склонов. А внизу – внизу, где вода, -- с грозной скоростью нападают-несуться-волны на скалы. Падают. Бьют неодолимой, непредставимой огромностью. Ревущие толпы водяных дылд и так спринтерски быстры…

    Была ль любовь?.. – «Что это было?!» -- Есть такой тусовочно-малолеточный штамп для восклицания про случившееся, чтобы иронизировать по поводу необычности и непонятности случившегося… -- «Что это было?!,»
    Лёха. Упал с неба? Я про него не знала, не то что не звала его. А он с неба меня разглядел, сошёл и стал опекать. Просто так. Для ничего.
    А любви?.. – Не было ни граммулечки… Но с самого первого взгляда – не взгляда даже, до взгляда ещё! – чувство тепла и тёплой необходимости этого человека-явления, неяркого-невзрачного чуда и собственной моей открытости этому чуду. И необходимости для меня этого чуда. Вместе с чудом моря. И, может быть, он Алёха, сходя с неба, чувствовал-знал свою для меня желательную необходимость? А что, должна была быть любовь? А какая любовь? А было, было всё время чувство необходимого и состоявшегося тёплого соответствия и поддержанности, ну, просто, носимости на руках. Было и есть. А Лёхи нет.

               …………………………………………………….
                …………………………………………….

    Волны были большими, но мягкими. Высоко поднимали на скалы подплывших и позволяли ловко вылезти. Подсаживали. – Высаживали на скалу под белы руки-ноги. (Под загорелые.) А уж если с волной не успел засесть повыше, уже и не цепляйся, отталкивайся от скалы назад в воду, -- а то стукнет, поцарапает, -- уходи от скалы, плавай-выжидай, подлаживайся потом под другую удобную волну, выходи-выскакивай с ней.
    Купались толпой. Подростняк. («Наши».) Малолетки малые и большие. Приплыла Наташка: «На танцы с нами – пошли?!» -- Ну до чего ж она красивая. И на суше и в воде. Какая-то она сейчас притихшая. Думаю, -- а как будто знаю, уверена как будто, – из-за Лёхи. Никто ничего не знает об его отсутствии, никто и не говорит, и, в общем-то, и что? Исчезает Лёха и исчезает, завсегда и часто. И ничего. Но не нравится мне его отсутствие в этот раз.

    В компании «наших» один из старших, красавчик-дылдик. Называют его Ерёма. Это прозвище, имя другое. И парень он, …ну, наверное, про таких надо говорить: «хоть куда». А куда? Держит он себя зайкой-зазнайкой и бережно-небрежно носит свою красивость. И, правда, красив. Чересчур. И мотоцикл тоже у него. Очень красивый… И – «Поехали!» -- Поехали. Вечер в ночь, Ерёма меня на мотике катает. По городу и ближним окрестностям. Именно катает – не путешествуем, не ездим куда-то за чем-то. Обзорные и тусовочные места. Быстро, непочтительно к городу гоняет Ерёма, лихость хочет мне показать. Ладно, лихость. Лихо и там, где не надо, заложить машину в вираж. – Ух! – Пассажирки должны пугаться и визжать. Наверное. А мне-то невдомёк: вираж, так вираж, резко, так резко, я сама в поворот ухаю – и на собственном рефлексе, и Лёха меня накатал. Сама машине помогаю. Хотя – пассажир. И очень ловко в виражи укладываемся. Очень это по мне. И красавец испугался сам. – Приехали: «Что делаешь! С тобой только на асфальт ложиться!»
 
    И что? И ничего. Снова книги, самообразование… В садах абрикосы сами падают в рот.
    «…И ты сама, наверно, виновата, что нет любви хорошей у тебя…» -- ! – Дурацкая песня откуда-то… Хорошей?.. А плохая какая?.. А почему «дурацкая»?.. Но, да: нет; нет любви. – Хорошей. Никакой нет. А нужна. Неудержимо. Как тело для жизни необходимо в перспективе катастрофы потери тела… А любовь? Она – что? Она – как?
    Как?!!
    А я? Я – что? И нет «захвата меня»? А нужен. Необходим. Жестоко… Непривлекателен объект? Объект «я». Желания захватить не вызываю? А если бы, если, то – как?.. Власть тел, сладость тел, цельность тел… И их совместность, совмещённость, слитность, слияние…
    …А Петрович! – Вдруг молнией восклицательный знак: вспомнилось… И вспомнилась его сказка.
    И… – проблема разделённости тел. То есть, проблема несоединённости тел. То есть, их несоединения…

    …Над садами «в подвенечных уборах», над морем, над взгорьями – звёзды на небе. Удалённость планетных тел. Совмещённая разобщённость светил. Близкая безразличная Вселенная. Очень красивая!
    
    Надо в И-нете песню про «нет любви» поискать…

          ………………………………………………….               

    Танцы… «Живая музыка»… Ну, какие танцы! Нет ни танцев, ни музыки, но толпа… пухнет, …живёт внутри себя, разогревает себя внутри себя своей сжатой в себе, в каждом, включившемся в неё, жаждой зажечься, ожиданием… обалдевания. Желанием обалдеть сейчас, сейчас же, здесь… Из жажды – дрожь и ритм музыки, которой нет. Балдеть! Скорей балдеть… И из разогревающей дрожи разжигается ритм присутствия. Температура толпы растёт. И вырывается воем. Общим. Он мечется и блуждает, он, то из одной зоны-части толпы, то из другой, а то охватывает всех и становится совместным. Вой – радостный. Радость солидарна, она подначивающая от одних к другим.
    А я-то. Я-то только присутствую.

    Но вот вдруг ритм. Настоящий стук. Барабаны. Вон они. Мне видно. Маленькая девочка ударник. И у неё гора барабанов. Набор-комбайн больших-маленьких-разных-разных. А она маленькая. И не увидеть, ребёнок она или старушка, но как она проворна, что вытворяет. И какую бурную барабанно-шумовую музыку выдаёт! Как прихотливо. И как долго. И это же музыка – музыка рассказа о восторге и о печали любви и жизни. Ну, для меня-то так это оказалось. Дух у меня от стукомузыки этогй захватило. Так и замерла с «захваченным» духом!.. Но стихло. И никаких почти звуков толпы, тишина шорохов и она затягивается. Наверно не меня одну барабанщица покорила…
    …Музыканты. Инструменты. Группа… Ожидание всеобщее, шевеление общее, из  шевелящегося ожидания ритма само себя насыщающее ритмом дыхания-сгибания-разгибания-нечленораздельных-звуков…
    …И – музыка. Мёртвая. Мёртвая музыка железной неисправной большой машины, которая ритмично прожёвывает сама себя. Сипло грохочет стальными челюстями. Очень ритмично. Это музыканты так. За что они так всех? И что с ними? Один ударник – ударница! – делала целую музыку, а теперь – всем оркестром в металлолом! Но толпу-то это не смутило. Толпа заплясала. Понеслось!.. Ну, как толпа плясала? Руки-вверх-прыжочечки-на-месте. В тесноте-то. Руки вверх воздевают все, -- кто выше; там в высоте воздевания крутить-трясти кистями, фиги какие-то показывать. И… -- счастье тесноты тел!
    А мне что-то как-то – никак. Я, -- как ни при чём. А, да и ладно: пришла, присутствую. Включиться не получается. Наблюдаю только.
    Веселье тянется, скрежещет. Но притянулись, вот, какие-то, запели перед музыкантами. Двое негров, двое белых. Поют-кричат-извиваются. Долгий-долгий ритм-речитатив заканчивается бодрым призывом «Подвигай попой!» -- Уже живее всё-таки, чем голый скрежет. И в едином порыве народ увеличивает амплитуду сгибаний-разгибаний-подскоков-подпрыгов. Выбрасываний рук вверх. И долго, долго владеет колыханием толпы повторение за повторением «подвигай попой»… Веселье и веселье разогретой толпы. Разгорячённая горячая влага, мокрость тел. Власть тел. Кислая сладость тел.
    Наши. Наташка хороводит. Хорошо выходит у неё. Плохо вижу её за чужими телами…

    …И – о-ооо-о! – Рок-н-ролл. Классика. Это моё. Да как умеют музыканты-то. Могут! Если захотят. А – захотели. И это – моё! – Рок-н-ролл…
     «Пустилась в пляс» -- наверное, так это называется. Это – я!.. Завспоминались великие короли рока, раскатилось рок-н-ролльное приволье. Рок – сколько угодно – марафон. Только бы не кончался он. – Рок-н-ролл!..
    Стали возникать островки пустого места, на которых стали «зажигать» «зажигальщики». И я на такой проплешине оказалась: сама с собой заплясав рок, не заметила, увлеклась, завертелась, заскакала… -- вокруг меня маленькая свободная пустота – зажигай! А я же не собиралась выделяться. Просто танцую так. Но ладно. Попала, так попала. То в одиночку, то с кем-то; чьи-то руки, хваты, обхватывния, снова одна; махи, повороты, вращения… -- Рок-н-ролл!.. Играй роль, …Аня!
    И играю, и зажигаю и отжигаю.
    И долго.
    И в хороводище потерялась от наших и ещё потеряла сама себя.          И меня нашли. И захватили, и отжали. Красавцы. В сторонку, в сторонку, вокруг меня и вместе. «Хи-хи, ха-ха!» -- И я и не понимаю, что это, что… И учтиво, и ласково… И – красавцы. Удалые. Равны, как на подбор. Уже не танцы, «песни». – «Кто вы такая, откуда вы?» -- Что происходит-то? Как отнестись-то мне к тому, что происходит?.. Красавцев сколько? «Тройка», «семёрка», «ту», -- промелькнуло… «Ах, какая драма: пиковая дама…» -- Приторно пропел один из… сквозь гром общей музыки… «Великолепная семёрка… Семеро смелых… -- Невпопад завспоминалось… -- Семь гномов»… А «гномы» -- амбалы. С гномьими головами… И я – уж никудышно маленькая.
    Отжали, окружили, повлекли…
    «Шестёрка» из семёрки: «Куда ты денешься, когда разденешься?» -- Старая песня. Слышала? Слушай!..
    И «Валет» какой-то вывернулся: «Милый друг, наконец-то мы вместе… -- Песня стари-и-инная…»
    А красивые все… И отталкивающи: люди-анти-люди из резины металлизованной…               
     «Туз». Этот-то – туз у них наверняка. – «Ты плыви наша лодка, плыви…»
     Я: Плыви!
    Но обжали уже… Но крутанула, крутанулась, выкрутилась… Выскользнула. Но – кольцо… В кольце… -- Спина! Спина, Нюра! Спину помни!.. -- Спину всунуть в тела, в толпу в танцующую… И – красавцу сунуть в сторону носа. Рука, нога, нос, пах… Теперь не жди хорошего исхода, Аня!.. (Но и, ребята, ну, нельзя же так… бестактно.) …Скалолазанье, паркур. Рельеф позволяет, ситуация соответствует. Спурт и кросс…

    …Утаптывать темноту. В безлюдных улочках. Луна на небе оказалась. Сильная. Просеребрила тьму… Белые домики, чёрные заросли. В лунном сиянье… Автомобиль по улице проследовал небыстро. Проехал, остановился, разворачиваться стал, разворачиваясь, приостанавливался, фарами просвечивал то туда, то сюда. Ничего не высветил, обратно проехал… Другое чёрное авто, похожие действия. Искали? Не меня ли? Не выясняю… Перестали… Пусто, тихо, бегу… По-за кустами… Видно, невидима я оказалась… в лунном сиянье. В лунном мареве ярком. За кустами… А главная дорога мне – зачем?

    Хорошо бежится недотанцевав…

            …………………………………………………….

    Волны плавные, не низкие, медлительные. Хорошо за ними наблюдать: то наваливаются и наваливаются на скалы большой водой, то обнажают сокровенные их подводности; а вода сливается со скал обильными многочисленными водопадами, -- сверкающие потоки в бородах водорослей, потоки неторопливы, а новые волны-валы заново наполняют наскальные бассейны. И хорошо эти волны могут подсаживать на скалы купальщиков.

    Скалы и скалки обсажены нашими. Обсижены. Неспешное купанье… Наталья грустна. А я снова вроде центра микро-галактики малолетской нашей. – «Адмиральша» же я у них. Это как-то подзабылось, а теперь также «как-то» вспомнилось. Но вялое сегодня купанье и общенье… Лёхи нет.
    -- Алёхи нет, -- произносят над ухом…
    -- А тебя ищут. – Я, обнадёженная внезапно, вздрагиваю.
    -- Ищут тебя. То есть, тебя ищут, но не знают, что ты – ты.
    -- Ищут кого-то, какую-то, кто – ты. Наши-то тебя не сдадут. Но ищут… конкретно.
    -- Старательно.
    -- Шпана.
    -- Которая у нас главная.
    -- Новейший миф новейшего времени: мелкая девка на танцах укорячила…
    …Ребята и девчата… -- не наперебой, но по очереди дополняя друг друга…
    -- …Укорячила главного хозяина хулиганообразующего города!
    -- Туз. Теперь на больничке.
    -- От девки.
    -- От маленькой.
    -- Город имеет кайф.
    -- А уж когда рожу его видит!.. Раздуло, как свинью. Та же расцветка: красное и чёрное.
    -- Уже фотки в «сетях». Уже легенда!..
    Я: Ладно. У вас легенды. – Я-то при чём?
    -- Молодец, Адмиралка! Дави «несознанку»! – Не при чём и не при чём…
    -- Намеревались оприходовать тебя.
    -- Оприходовали бы однозначно, у этих не задерживается.
    -- Не обломилось.
    -- Обломалось. Сломалось…
    -- Как мы-то тебя упустили!
    -- Там всё перемешалось.
    -- Зато в итоге хорошо: никто не знает, кто ты такая, откуда ты. Правда, шпана «твоя» в мусорской отмазке. Да ладно, не бзди.
    -- Не бзди, твой личный хулиганский поступок с избиением многочленной бригады, засечь не успели. Никто. Это после уже былины пошли. Но ты своевременно убралась. Там потом такое…
    -- …Там такое махалово учудилось!..
    -- Нам-то это дело не надо. Тебя, видим, нет. Сами стали винтить. А мусора как раз подвалили по-крупному – войско. Стали винтить народ.
    -- КрЮчека, вон, в легавку замели. Сидел.
    Крючек не малолетний малолетка, но очень уж скромные у него габариты. И сам скромный, тихий всегда. Хотя вёрткий и лазучий.
    -- Ты-то там тогда откуда взялся? Тебя же с нами не было.
    -- Пришёл.

    Пауза образовалась. Вялость свалилась на всех и сразу, будто солнце зашло и купаться расхотелось. Но солнце было, как было.
Всем молчалось.
    -- Да-а, Лёхи, вот не было.
    -- И нет.
    -- И не будет… – Крючек с медленной печалью вываливался из своей паузы. – Убили Алёху…
    -- Чё! Мелочь! Не физдипи! – Вскинулся-заорал Ерёма. – Ты чё? Откуда?
    -- Слухи. Уверенные.
    -- А проверенные? Лёха на гонку поехал, на соревнования. В Главном Курорте, вон, проводили.
    -- Разбился?
    -- Чё разбился? Выиграл!.. Ну, и неприятности там у него. Которые проиграли – обиделись. Собирались убить. Или     грозились. Такие у меня слухи.
    -- А ты там был?
    -- Да я только что узнал, что там такое было. Я б сгонял… Лёху… -- убьёшь его… Убийцы, ….ля!.. 
   
    Я омертвелая сидела во время этих разговоров, Наташка, как бронзовая статуя русалки на скале рядом… Волны окатывали наши ноги.
               
     ……………………………………………………………
         ………………………………………………………
               
    Всё.
    Приехали. Даже понаехали. Мать, отец, Аркадий Иваныч, даже ДЮК. Закончилась моя «одиночная программа», и море моё заканчивается.
    Всё.
    Нет. Не всё. Мы заканчиваем общение и прощание с прекрасными друзьями родителей и моими ангелами-хранителями – меня – в сказочном своём городе и его окрестностях, в своём гнезде. Даже в двух «гнёздах».
    И отправляемся мы теперь новой компанией на дальний мыс дальнего берега – в палатках жить.
    Но… не на долго… И уже жаль, жаль...

           ……………………………………………………………….

    Вода изумрудная. Просторный залив. Шепеляво гудят примусы. Берег – микро-бухточки с микро-пляжиками врезанные в невысокий обрыв берега. Стоянка. Я прыгаю-ныряю со скальных обрывов в нереально крсиво-прозрачную глубокую спокойную воду. Трапеза. И – ой-ё-ё-ёёй! За мысом серые громады военных чудовищ непонятного назначения и формы. Страшные. А никто их и не видел. А они выползли и ползут. Занимают залив.
    Оказалась и колючая проволока неподалеку. Свежая, новая. Катер серый к нам спешит со стороны серых страшных. Свернулись и мотаем. Примусы погасили и…
 
    -- Военно-курортное побережье… Да-а.
    -- Да не было здесь ничего, и… -- Наш принимающий здешний друг в смущённом недоумении.
    -- Во, конгломерат-то тут! Курортно-военно-оздоровительно-убивательный комплекс.
    -- Курортный мясокомбинат.
    -- Так и весь мир теперь такой.
    -- Ну, …так… местами он такой. – Огорчён наш «принимающий».
    -- То есть, Господь людям Землю как курорт для жизни, а они из неё военную базу для…
    …И увяли реплики.

    И дальше поехали-уехали далеко.

            ………………………………………………………..

    Море со всех сторон. Почти. Маяк на мысе. Суша – лысая всхолмленная каменистая степь. Наше стойбище. Крохотное.

    Звёзды. Потому, что ночь. Потому, что воздух сухой над надморской степью (и будто моря нет кругом) и прозрачный, будто и воздуха никакого, а звёзды – сразу, вот они! Большие. Много. Мега-много. Из палатки выползи и утони – в звёздах.

    Утро. По степи идёт странник с багажной тележкой. На тележке здоровенный красный сундук. Странный странник. Это Профессор Кислых Щей. Или он – академик. Как он узнал, что мы здесь? Как сюда добирался?!. В сундуке тонкие тросы и устройства для их натягивания. Всякие стойки. – Цирковой инвентарь канатоходца.

    Берег. Обрывы на километры, спуски к морю почти отсутствуют. Изредка, очень редко – «слазы». А прыганье – по высоте – на любой вкус. Но почти исключительно – высоко и очень высоко. Чуть-чуть, немножко, – но нашла уже – местечки с умеренной высотой скал над водой.
    А вода… непередаваемой красоты. И невоспринимаемой. И повсюду под скалами глубокая и очень глубокая. И спокойная сейчас, и ласково манит в себя. А я воздерживаюсь, жду… – саму себя…

    Профессор, не завтракая, не поставив палатки, сразу растянул-натянул свой трос. Ставит палатку теперь.
    -- Ты как сюда добирался-то? – наши спрашивают.
    -- Морем…
    Профессор – фантастический мореход. На малюсенькой парусной яхте он обошёл какие-то, не знаю, какие, моря-континенты, в основном, в одиночку. Мне интересно. Но не распрашиваю: стесняюсь. А он рассказывает невзначай, как анекдоты: рыбы, штормы, осьминоги, голод долгий, огромные корабли – конечно, не заметят они маленькую лодочку на пути своём в темноте… А ветер упал, лодка ход потеряла и огни её сигнальные светиться перестали…
    Он изобрёл фантастически эффективную методику обучения хождению по канату. Она предполагает то, что обучаемый, становясь на канат, предполагает (уверен), что уже может ходить по канату, уже идёт, уже прошёл. По этой методике он обучал и научил ходить по канату тысячи людей по всем континентам… Не по всем: в Южной Америке и в Африке не учил… Самым полезным обучение канатоходству и умение ходить по канату, в результате обучения, оказалось для психически несостоятельных людей. --  «Сказать для «сумасшедших» -- нет, не хочется, -- объясняет он. -- Потому что, сказать так неправильно: они не сумасшедшие, это люди, у которых неладно в коммуникациях между сознанием и миром, между сознанием и самими собой. И вот они выучиваются владеть трюком. И за это умение начинают себя уважать. Обретают внутреннее превосходство над неполадками в своих отношениях с миром и с собой. Нормализуются…» -- Слава об успешности такого лечения разошлась по свету, и профессора приглашали и приглашали в разные страны…
    Сейчас трос натянут низко над землёй, сантиметров в сорока, на специальных стойках. Профессор учит наших. – «Уверенно встать на трос в уверенности, что уверенно и спокойно с троса сойдёшь, будто уже и сошёл. И неторопливо и аккуратно с троса сойти… Так аккуратно поставить ногу на землю, сходя с троса, будто муравью, случайно оказавшемуся под ногой, даёшь возможность уползти.»

    Хожу над водой. По краю обрывов. Места высматриваю – чтобы попрыгать, -- но и любуясь водным миром. Очень прозрачная вода. И корявые, уступчатые пещеристые отвесные скальные обрывы над водой. На крохотной каменной терраске внизу у воды лисица. Рыжая на рыжем. У неё там дела, ходит, крутится. Бросила взгляд пару раз на меня, не нравится ей моё присутствие, но и наплевать ей: мы в разных пространствах. В глубине терраски пещерка и там, наверное, подземные ходы: иначе как туда лисица спускается?

    В глубинах прозрачных вод всё видно, но мало кого углядишь. А я всматриваюсь. Иногда – радость! – приплывают рыбы. Большие. Группой. Толстые тёмные спины. Такие рыбы заставляют себя уважать. Я всё жду, жду их, всматриваюсь, всматриваюсь в их подводные пространства, но они появляются совсем редко.
    Раньше здесь прорва была рыбы, -- говорит наш здешний местный друг-хозяин. – Здесь, в районе мыса. Теперь… полный дохляк – загрязнение…

    …-- Загрязнение можно уменьшить на восемьдесят пять процентов, -- говорит ДЮК. – Восемьдесят пять процентов людских стараний тратит страна на сооружение вооружений. Тоже и так же финансовых, материальных и энергетических ресурсов. Тоже и так же другие страны, которые производят загрязнение. – Гонку вооружений не отменишь. Вот они вместе природу и загрязняют. Это ж сколько надо нарыть руды, нажечь топлива, наплавить металла, натравить химии, чтобы столько танков, броненосцев, ракет. Плюс атомные дела, плюс космические программы. Не говоря о военных маневрах. Не говоря о войнах. Прекрати – и чистота, и тишь! А Природа – поможет…

    …Природа вечернего неба пропитала скалы и степь равномерным розовым золотом. И степь и скалы светились им и пели. А море кругом независимо синее. А вместе всё… -- было переполнено упоённостью включённости во всё и, одновременно, лёгкой тоской недоступности всего.

    -- Один русский банкир в конце девятнадцатого века написал большую книгу. – Наш здешний друг-хозяин сидел-сидел и стал рассказывать.
    А мы все сидим-сидим у вечернего костра – без костра: жечь почти нечего. Но гудят примусы. Чай. А солнце зажгло костёр заката, он загорелся, горит, не сгорает…
    -- …Книга называлась «Экономические последствия будущей войны». То есть, только экономика и финансы, ничего человеческого. Он анализировал стоимости войн всех времён. Высчитывал и высчитал все военные затраты на всё и пришёл к выводу об абсурдной нерентабельности устроительства мира при помощи войн. – Войны парадоксально невыгодны. Он написал свою книгу и ужаснулся: невероятная расточительность, жестокость и ненужность войн…
    А до него всю вечность всю историю человечества, никто войны не обсчитывал. Воевали и воевали. Надо и надо. Воины – герои. И – ура! И – слава…
    А банкир этот-то наш и воинов посчитал: сколько их на что в военных действиях «расходуется». Наступление, там, оборона. И здесь опять абсурд: были люди; живые – нет людей. Но банкир уже не вопит от ужаса, -- считает не жизни людей, а только их экипировку, обучение… Но банкир надеялся, что его книга отобьёт охоту и повадку у начальства всех стран делать войну. – Наконец-то!
    Нет! Продолжили организовывать войны. Мировые. А книга сделалась настольной книгой всех высших военных начальников. – Они по ней рассчитывают обеспечение военных действий. И хотя книга написана больше века назад, и вооружения за сто лет поменялись, принципы предложенных расчётов остались. Но теперь пехотинец в бою живёт пятьдесят секунд, танк семь минут, бомбардировщик один боевой вылет. А начальники родин устраивают и устраивают войны, как и устраивали всегда. – Вот надо! Надо вот…
    -- Проблемы диктатора становятся проблемами его страны… -- Грустно пробурчал Профессор.

          ………………………………………………………………         

    А воды нет здесь у нас. Мы-то встали немножко на взгорке, а прямо рядом в уютном амфитеатре рельефа какие-то древние развалины уже ушедшие в землю. Поселение. И здесь древний каменный колодец. Он до краёв заполнен мусором. Современным.
Воды нет. Вода в деревне километров шесть отсюда. Надо за ней мотаться. Мотаемся.

    -- Воду надо знать, -- сказал отец.
    -- А мы?
    -- Не знаем, но знаем, как узнать. – Известняки, карст. Вон как всё карстом изъедено, любо-дорого. – Вода протекала. И протекает. И может где-то скапливаться. Надо поугадывать, для этого понаблюдать… Колодец. Он устроен в кульминации подземного водосбора, рельеф подсказывает его наличие, древние умели усматривать и угадывать.
    Бродил, смотрел и вычислил наличие пещерки и воды в ней. Верёвочка, Анечка спускается по стеночке (не высоко), в пещерочку (не глубоко), вода холодная, вкусная. Мы – при воде!
    -- Надо объединять себя с Природой, -- говорит отец. – Объединять со всем: с Ноосферой, с Биосферой, с Космосферой. Иначе пропадём. А так – весело…

        ……………………………………………………………..

    Тягучая нерешительность нарушить нетронутость вод. Но… -- или «и!» -- взрыв радости: зависнуть над водой, пролететь, как надо, и – цц-у-кк! – войти в воду хорошо…
    …Вверх лазанье – вниз паданье… Походила-походила, поискала-повыглядывала-поназнчала себе места для прыжков в воду, где пониже, где высоко, и – похаживаю над обрывами, попрыгиваю. Все обрывы над глубокой водой. А вода… -- вода безумно красивая. А в воде… -- в воде свои дела, своя жизнь, одни только медузы до чего ювелирные! Но, может быть, я в этой водной жизни ничего не испорчу? Но решиться впрыгивать в неё, -- как разбить драгоценность… Любоваться бы только!..
    Но! – Взялась прыгать – делай серию прыжков, какую себе назначила.

    -- Шея – всему голова!..
    Я похаживаю по берегу, попрыгиваю, Аркадий Иванович похаживает, посматривает за мной. Пока ничего мне не запретил. Но советовались с ним, вся семья моя собиралась, а он внимательно изучил материалы моего повторного обследования, того, на которое возил меня Алёха. Он изосматривал, он изобследовал меня и – не запретил мне делать ничего из того, что я делаю.
    – Шея – дело тонкое! 
    Он ходит – пасёт меня по всем берегам. А я его учу спадам. Ну и – пол-оборота вперёд в группировке, согнувшись, прогнувшись – с невысоких уступов. Есть здесь такие. Удобные. И, я вижу, как счастлив Аркадий Иванович от того что его обучают. А я? – я же тоже такое обожаю… И мне, оказывается, нравится и учить.

    Нависать и висеть снова и снова над миром глубокой воды. Маска, трубка, ласты или без ласт, подолгу, подолгу не поднимать головы, не вынимать лица из воды. Вытянуть руки вперёд или назад вдоль туловища и работать, работать ногами мощно, мощно… Или еле-еле… И снова спурт: ноги изо всех сил и руки гребут-гребут кролем бурно… Но, и так, и так – любоваться водной жизнью, живностью мелкой, милой… И вдруг – большие рыбы – большой праздник!
    Карст. Над водой и под водой. Скалы изъедены водами невообразимо прихотливо, а под водой… причудливые пещеры и пещерки манят в них занырнуть. Ныряю, заныриваю, исследую. Много делаю погружений.

    И много бегаю по берегам. По степным буграм. С переменными скоростями. Это «Фартлек» -- шведская система беговой подготовки.
    Иногда у меня «кондиционные кроссы» -- бег, бег и остановки; в этих остановках в беге делаются упражнения атлетического ряда.
    Иногда я вижу, как Аркадий Иванович из-за вершинки бугра высматривает, что я выделываю. А иногда он бегает вместе со мной понемногу, отрезки некоторые…
    Но больше всего – плаваю. И, может быть, неплохо готова кондиционно… Для лыжных гонок – «кросс-кантри-ски». Не для гор.

    -- Сойти с троса медленно и аккуратно, так, «чтобы не раздавить муравья, который оказался у вас под стопой; чтобы он успел уползти». Вставая на трос, уже уверенно знать, что вы сойдёте с троса медленно и аккуратно. Что вы уже сошли с него. Тогда баланс на тросе удастся обязательно, потому, что тело само выполнит всё необходимое для его поддержания. Это совершенная закономерность психомеханики. – Проповедует, обучая, Профессор. Девочкам-аквалангисткам.
    Поодаль в распадке на берегу, от нас их и не видно, встал лагерь аквалангистов. Палаточный тоже. Может быть, мероприятие это лагерное – военизированное: большой военный грузовик привозит туда воду. Но что за разница: кому не захочется с дыхательным аппаратом поплавать в красивом море. Девчонки-аквалангистки оттуда высмотрели Профессора и запали на его канатоходство. И на Профессора. Ребята-аквалангисты не запали почему-то.

        ……………………………………………………………..

    «Тру-ля-ля, тру-ля-ля, ухиалу… И под жарким тропическим солнцем, на высоком песчаном бугре страусился родёнок комический с борбардавкой на левой ноздре… Тирьям, пирьям, пам-пам, ули-фули, альма, у-ха-ха… Чики-брики, альвотики, дротики…» -- Да, вот что-то примерно такое.
    И такое, …медлительно торжественное… -- «У девушки с острова Пасхи украли любовника тигры; украли любовника в форме чиновника и съели в саду под бананом…» -- В сентиментально-раздумчивом ритме румбы. – «…Родился коричневый отпрыск, и стал он чиновником тоже…»
     Взрослые дядьки и тётки, очень взрослые. И такое упоение от такого пенья!..
    -- «Горят огни далёкие, луна в реке купается, а парень с милой девушкой на лавочке прощаются… Горят огни далё..! Луна в реке купа..! А парень с милой де..! На лавочке проща..! Самара, гоп-ля-ля, Самара, гоп-ля-ля, Самара, гоп-ля-ля и телеграфный столб»!
    И все счастливы, счастливы…
    Но…
    Но что это?!.
    Вдруг… И, как внезапный восход среди тьмы… -- «Не бродяги, не пропойцы за столом семи морей, вы пропойте, вы пропойте славу женщине моей. Вы в глаза её взгляните, как в спасение своё!..»
    Дух захватило. Дух песни охватил меня всю и вознес высоко над всем… -- Это же и я, и это моё, и меня… -- «Просто мы на крыльях носим то, что носят на руках!..» – Я на руках и на крыльях!
    А они… -- «Непокорная голубая волна всё бежит и бежит, не кончается…»
    Так запели…

    Море горизонтом поднялось выше заката. Заходящее солнце ярко-красным пылало через карстовые дырки в скалах низко над морем, будто само эти дырки просверлило…
    Голоса у поющих – хорошие голоса! А слаженность пенья – будто много лет спевались. А, может быть, это они одни и те же песни изучили всей душой. Со всей душой и пели. Но особенно хорош оказался голос у нашего «Принимающего»: полный и глубокий, как омут, и, как омут, манящий. И – и не знала, не догадывалась – у матери у моей, голос ясный и ведущий-уводящий. И две гитары: «Принимающий» -- виртуоз, он пропевает струнами песни, и мой отец оказался с гитарой, густыми волнами аккордов аккомпанирует и расцвечивает всё, что поётся…
    …А поётся… -- «Неистов и упрям, гори, огонь, гори. На смену декабрям приходят январи…» -- Но декабри и январи – это же моё!.. Как холодным ножиком свежего мороза меня, направляющуюся к старту… Но уже звучал «надежды маленький оркестрик», увлекал-возносил в спасительную вышину… А там «часовые любви»… Там «ваше величество, женщина»… Там «друзей соберу, на любовь своё сердце настрою»… И… -- «Пока Земля ещё вертится, пока ярок свет, дай каждому, Господи, чего у него ещё нет!..»

             …………………………………………………………

    Трос. Высота метров семь-восемь. Профессор Кислых Щей. Цирковые дела. Но Профессор… -- ну, никакого артистического форса: ходит по канату и ходит, разворачивается, переворачивается, объясняет, что как делается и как чему научиться. И учит, и учит. Канатоходству.
    И рассказывает одну из своих теорий. Согласно которой, весь Мир, всё бытиё всего Мирозданья – балансирование, поиски равновесия и нахождение его, потери и обретения. Мне это интересно, но «обрести» понимание теории не получается, только «теряю» её… А в обсуждении теории участвуют все: и наши все, и пришедшие в гости аквалангстки, да что там в обсуждении, все весело лезут создавать эту теорию. А это Профессор сам дело так поставил: не лекция у него, не семинар даже, а капустник взросло-юношеский. И так он расслабил, расковал присутствующих, что то у одного, то у другого участника капустного семинара  будто вдруг внезапно и неожиданно возникает идея, и он её выпаливает с восторгом, -- а идея неожиданной оказывается для самого «выпаливающего», и выпаливший, изумлённо спохватившись, озирается: я это или не я выкричал только что то, что… выкричал.
    Очень бы мне заманчиво понять эту теорию. И это манящее «понять» -- чувство влекущее, вроде тех ощущений, когда ныряешь. – То ли в глубину утягивает погружаться, то ли на поверхность вод выталкивает… -- и надежда уверенная, что вот-вот это понимание обретётся и тогда!.. – Что «тогда»?.. Но жажда – чтобы это «тогда», которое непременно явится после узнавания, -- эта жажда как жажда вдоха, когда из глубины, -- вынырнуть, вдохнуть и снова нырять и плавать беспредельно свободно в новых пространствах глубин. Или летать над безднами свободно. – Вот, вроде такой жажды – сосуще-зовущая уверенность в необходимости теорию Профессора Кислых Щей понять, и тогда… -- Что тогда? – Всё тогда!
    Но – ничего. Ничего не понимается.
    А тут ещё в обсуждение-формирование теории вступили мои родители… -- Всё?! Всё равновесие и поиски его. Всё, что есть? Всё сущее? Начиная от слова, которое в начале всего, от идеи?..
    -- …Но если сущее есть воплощение духа…
    -- …Информации, то есть…
    -- …Теория духа, однако…
    -- …Но находится и находится претворение информации в материальных субстанциях, носителях информации…
    Профессор, видно, не ожидал поворота своей теории в такую «степь», он, может быть, выстроил свою теорию для макро- и мега-объектов, для вселенских, может быть, а тут… Но ему понравилось и нравится возня затеянного им «капустного базара» (не даром же кто-то – а, может, он сам? – почему-то ему «кислые щи» в прозвище налил), и он сейчас – весёлый-развесёлый!

                ……………………………………………………..

    А я? Меня и вовсе в не ту степь уносит. И несёт… на поиски баланса событий судьбы. А баланса нет… Но если события формируются явлениями и процессами от неизмеримо мелких до непостижимо огромных… И все явления делают события… И твои собственные личные тоже, конечно… А сами явления заняты поисками равновесия… Ищут-ищут, не найдут, не получается у них… Или как?..
    «…Судьба играет человеком, а человек играет на трубе…» -- Кто из «наших» это говорил? Из тех, кого я оставила. Забыла? «Забила» на воспоминания о них?.. Совсем-совсем-совсем нет!.. И снег, и искусственное покрытие (прямо, как почувствовала скольжение по нему с быстрым шлёпающим треском), и снова снег и лёд, бур крутится, и древки в лёд вворачиаются… А что можно сравнить со спуском? А – ничто… И все мои, они делали из меня – меня… И светлый сияющий дух вершин принесли они мне. И подарили.    
       
            ……………………………………………………………

    -- …Материальные субстанции несущие информацию…
    -- …А все несут, всё несёт. Эфир, пра-материя – новые теории… Пра-вирусы и вирусы, наконец, -- обрывки информации…
    -- …Которые обустраивают…
    -- …Органическое вещество. В Земной коре оно представлено тотально. – Глубже – неизвестно. Но в поверхностных достаточно глубоких структурах… Причём, всё, что мы считаем и величаем живым, включая сюда людей-зверей-букашек, растения и микроорганизмы, учтённые нами – это тысячные доли процента от всей массы органического вещества поверхности Земной коры. Наш учитель, он был последователь Вернадского, он предлагал гипотезу происхождения планеты Земля как формирования из частиц пра-информации облака материальных носителей информации, которые собирали, притягивали себе подобное и создавали массу вещества.
    -- …Земля живая?..
    -- …Пока…
    -- …Во! Снова «теория духа».
    -- …Но! При признании правомочности такой теории-гипотезы, следовало бы считать, что Земля наша создалась – произошла, построилась – из духа. – А? – То есть: не благодаря духу, не посредством его, не под его руководством, а – просто прямо из него. Из духа.

    А я? Если уж сама Земля, да и всё сущее, …то уж я-то уж как-то тоже. Главное, -- духом разжиться…

            ……………………………………………………….

    Смотреть на море можно во все стороны. Почти. Но моря – нет: спокойствие моря сделало его несуществующим. И мы висим в невидимом небе-море. В море-небе… Такой зеркальный абсолют спокойствия воды и воздуха. И наш покой соединённый с этим абсолютом…

                ……………………………………………………………

    …И острое, проникающее в мою сущность и охватывающее её всю (то есть, меня всю-всю), ощущение постижения высокого назначения жизни и своей причастности к этому назначению и совершенной включённости в него, в это назначение; с обязанностью совершенной отдачи ему себя свей до капли и обязанностью совершенного соответствия назначению этому. Совершенной влитости в него… -- Чувство захватывающей, яростной и яркой необходимости и обязанности жить!

    И глядеть на море во все стороны. Почти… И медлить, не решаться спрашивать море ни о чём, ни о ком...
    А море мне:  Я не стану отвечать тебе на твои вопросы, но я тебе помогу…
    Я:  Уже как помогло! Спасибо, море! Большое.
    Море:  Главное – не меняй своего курса…

           ………………………………………………………….

    -- …Всё живое ловит баланс…
    -- …И не живое…
    -- …А!.. – не живое всё одно – живое…
    -- …Равновесие. Дух равновесия. Дух воплощается в материальных структурах. В живых. Живые ищут упорядоченность. То есть, обретение равновесия…
    -- …То есть… Можно представить так: всё сущее, пытаясь обретать равновесие, пытается организовывать процесс негэнтропии, противостоящий процессу увеличения энтропии. Пытаясь обрести баланс высокой упорядоченности вопреки равновесию хаоса…
    -- …Да. Энтропия и негэнтропия. Энтропия – равновесие состоявшегося падения. Падения в равновесный хаос. И упадок в падении. Негэнтропия – поиски и нахождение баланса в высокой упорядоченности.

    Профессор в изумлении от такой неожиданной «разделки под орех» своей теории, которую, по-моему, он и доложить-то собранию не успел, но он увлечён речами содокладчиков и весело с восторгом смотрит на каждого… А аквалангистки влюблено глядят на Профессора…

    -- …Ну, может быть, результаты процесса попыток обретения баланса – это негэнтропия – это состоявшиеся феномены высокой упорядоченности материальных объектов Природы, материи в её объединённости с духом…
    -- …Био-ноосферные…
    -- …Ну, да, человек, или, вот, букашка…
    -- …Надо объединять себя с Природой. Со всем в Природе: с Ноосферой, с Биосферой, с Астросферой…
    -- …И высоко упорядоченные («ноос», дух) отношения. – Любовь… любовь…
    -- …Которая делает жизнь!

           …………………………………………………………

    Свет неба… Он наполнил Вселенную, и она стала состоять из него. Из невесомого света. Это сделалось предвечерье…
    Но!.. – задержите закат! Остановите!..
    …У костра, у солнца на закате… -- «В основе спорта альпинизма лежит художественный свист. А кто свистеть не научился, какой он, к чёрту, альпинист!.. Репшнур-верёвочка… Альпинистики по склонам шляются, губной помадой мажутся…»
    Ой! А я же к альпинизму… -- уж, всё-таки сколько в горах, а чтобы в горы…
    «Волны морские бьются о скалы, пенятся в море седые барашки. Шёл открывать неизвестные страны матрос молодой в полосатой тельняшке. На берегу папуаска лежала, белые зубы о камни точа, сердце её от любви задрожало, и отдалась моряку хохоча. – Йо-хо-хо-хохохохохохо!..»
    «…Зараза!.. Кто тебя по тёмным переулкам ждал, от ночного холода дрожа, Зараза?! Кто тебя по кабакам спасал…»

    Поют примусы, поют чайники, научный семинар… поёт. Что поёт? Опять!

    И ещё. Пеньеце. Со скрадыванием букв, с подчёркнутой противноватостью и с как будто кричанием: «С Маруськ я гулял три недели, потом я сказал ей так: «Неужто же вы в самом деле рассчитываете на брак.» -- Маруська в лице не зменилась, как-буй-т это всё не про ей, и в грудь себе вонзила семнадцать столовых ножей…» -- Развесёлое пародирование жестокой обыденности. Или обыденной жестокости? И закопёрщики – Аркадий Иванович и мать. И ДЮК с ними…
    …Но вдруг, но вот, и снова те же и все, но… -- «Вечер бродит по лесным дорожкам… Посидим с товарищами у костра…» -- И так у них, …так они вместе слаженно и нежно, и ещё на голоса… -- «…Не смотри так неострожно: я могу подумать что-нибудь не то.»
    «…ночь у костра… (Костёр опять – нет почти у нас костра: жечь нечего. Но ночь…) …Небо рассыпало звёздное крошево…» -- Тёмно-синий-индиго-фиолетовый-но-не-чёрный-никак…
    Но!.. – Как вдруг ударивший порыв урагана в бархате штиля: «…Спасите наши души!..» -- Известная всем и всегда потрясающая песня. Сейчас её пел в одиночку наш Принимающий, и пел не так, как пел её её автор, криком отчаянного призыва, а пел он мягким рассказывающим голосом, глубоким, как из глубокой глубины затопления к высоким восходящим небесам, и так, что совершенно верилось, что поющий знает доподлинно, о чём поёт… А и знал, наверное. – «Спасите наши души! Мы бредим от удушья! И ужас режет души…» -- Адский абсурд небытия закрытых в металлической колбасе… Но, нет, не героизм, а утверждение жизни – яростно отчаянное как единственно главное: «…Но помните нас!..»

    Отходила от ужаса в паузе тишины. Но снова возник тот же голос с той же гитарой и мягко овладел снова притихшим пространством: «Снился мне сад в подвенечном уборе. В этом саду мы с тобою вдвоём. Звёзды на небе, звёзды на море, звёзды в сердце моём…»
    А вскоре сразу все: «Всё перекаты, да перекаты… Владеют камни, владеет ветер моей дырявой лодкою… Завтра лето кончится. И подавать я не должен виду, что умирать не хочется.»

    А я? Я и совсем забыла, отрешилась от того, что было у меня. Было… это самое. Чего не хочется. Погибание, боль, отсутствие боли, отсутствие меня… Будто и не было того, что было…               
               
         …………………………………………………………….
              ……………………………………………………...   
         
    «…Крылья сложили палатки, их кончен полёт…» -- Это из вчерашних песен.
    Сняты палатки, чисто, ничего после нас не осталось, будто нас не было здесь… И будто забыты закаты, канаты… Нет. Нет-нет-нет: палатка Профессора, он ещё остаётся здесь, тросы натянуты на разных высотах, аквалангистки… Это мы уходим, прощаемся…
   
    …Слепящее золото берега. Море. – Сочная синева с уверенным серым… Чёрная далеко-вдали подводная лодка идёт, таранит волны. Белая пена на корпусе и за кормой.

            ……………………………………………………………..
               
    Треккинговые ботинки. Замечательные. Отличные. Новые совсем. Их не видно совсем на мне. Грязь. Тяжёлый слой от низа подошвы и выше их верха. Такие толстые валенки из грязи. Грязь густая сосущая и жидкая льющаяся. Ноги из неё не вытащишь, не поднимешь. Разные оттенки грязи от тёплого коричневого цвета до почти чёрного… Иду к Пупку с самого низа долины от ручья. Захотела пройти всю нашу гору на Пупке от низа до верха… Надо было старые резиновые сапоги надеть… Идёт дождь, хорошо идёт, старательно. Грязевые потоки, сель. Это наши размытые склоны. Здесь у нас никогда ни промоинки, ни грязинки не было, хоть в туфлях модельных ходи, -- ну, только мокрыми он сделаются: трава, плотный газон, ни пятнышка голой земли. Мы же этот газон сажали-сеяли, лелеяли сколько лет уж…
    …Склоны перерыты. Что здесь делалось и зачем? Но видно, что машины работали землеройные немыслимо мощные. От нашего специального, в ручную сделанного, трассового рельефа на наших горах… -- ну, ничего вовсе! Сплошное природное бедствие, катастрофа. Текущие среди обрывов земляные потоки… И ещё на склонах, на некоторых, на обширных довольно пространствах, понаставлены многочисленные металлические сваи-столбики с креплением наверху каждой для чего-то. То ли что-то устанавливали на них для чего-то, то ли хотели устанавливать, но бросили…
    Так и дошла до верха, до вершины. Верхняя наша хибарка. Почти не покосилась. От нижней-то ничего не осталось вовсе, там внизу на её месте самое ложе «селя». Стартовой «голгофы» тоже нет, ни настилов, ни площадки, только толстые вертикальные опоры каркаса вышки торчат из бугра. Уже они не вертикальные. Как символические монументы отчаянья – к небу. К тучам-облакам… А рядом верхняя опора подъёмника нашего. Полулежит…
    А забор… Он стоит себе, просматривается везде, где был, и далеко. Только он, как будто забыл себя, ненужный уже почему-то, кусками сам себя утратил, но там, где стоит, стоит исправно… Но снизу-то я прошла – его и не заметила. – «Периметр»…

    Дверь, свет… Петрович… Вошла. А как будто ничего не изменилось, только наскучили друг другу. Хотя раньше никогда нисколько не наскучивали. А теперь вот… А и будто не расставались, а только вышла только что и вошла. И скучно. И какая там радость встречи. Никаких эмоций. (Кто же так говорил: «Никаких эмоций»?) …Вошла и выскочила сразу: ботинки-то грязные. – «Давай-давай обратно, я газет под ноги набросаю!» -- А никаких приветственных слов и, там, объятий-похлопываний хотя бы. Это отчеркнулось слегка…
     В хибаре (в базе нашей) весьма чисто и порядок отменный. Тоже отметилось. Догадка предположилась: занятий нет, не ходит народ…
    Петрович тот же… Не тот… Шрамы на лице, а выглядит великолепно, чуть похудел, чуть поподтянутее сделался, и, то ли в хорошей форме, то ли приболевает…
    И мне:  …Выглядишь?.. Лицо цвета нашей грязи на ваших ногах. Загар хорош… А чувствуешь?..
    Я:  Чувствую…
    Петрович:  Тогда чувствуй! И я буду…
    И чувствуем, сидим. Или в бесчувственности. Оба. Чай, конечно. Если бы не чай, казалось, что сплю. Такая внезапная опустошённость сонная. И я сплю и разглядываю свой сон. И сон чёток. Но, как бывает в настоящих снах, – и я чувственно вспоминаю, что у меня в снах именно так бывает – сном владеет зовущий и суетный поиск ответа на вопрос, и поиск этот блуждает и путается в блужданиях, и теряется сам вопрос, а остаётся тоскливое неотвязное старание ответ на вопрос найти и вопрос не потерять, а нет ничего, потеряно уже всё…

    Порядок и затишье. Порядок затишья на базе. Это я отметила. Лыжи мои, вот они все, мои, без которых я уезжала на последнюю свою гонку. Стоят. В порядке. Как были тогда приготовлены.
    -- Забери!
    -- Заберу. Капельку попозже.
    -- Капельку… – В этой его «капельке» с акцентом настойчивости я угадала дух событий, происходивших в моём Городе с «моими» людьми в моё отсутствие. Дух злой тревожности не-ожидания хорошего от событий, которые идут и которые грядут. Мол, конечно, я храню твой инвентарь и сохранил, но мы-то сами тут – сохранимся ли хоть сколько-нибудь времени?..

          ………………………………………………………..

    А ботинки-то мои – не промокли. Снаружи превратились в грязевые сапоги, а внутри комфорт. И я хлюпаю по лужам на асфальте, а асфальт новый, и лужи на нём и ручьи чистые и обильные, а по сторонам не руины заводов и не пойми что, как недавно, а неприступные прекрасные заборы-стены, и что за ними, что там куётся-изготавливается, не увидеть, не понять, и вода луж отмыла ботинки, только выше ботинок изящные гетры из грязи. А и в лужах ботинки не промокли, -- замечательные треккинговые ботинки!

    Это я в Город спускаюсь с Пупка… Где наш «Периметр» загадочно загашен загажен, заброшен…

          ……………………………………………………………

    Не сверкает и не блестит. Свалка. Серая гора к серому небу, которое сыплет на свалку серый дождь. Та самая свалка, которая в давнее школьное время, бывало, оказывалась «местом души».

    Бывает, я слышала, -- бывает у некоторых людей такое «место души». У кого-то это место – болота, у кого-то пустыни. Моря, леса у кого… У кого-то город какой-то. Нет, не была, конечно, свалка местом души для меня. Но в какие-то времена притягивала душу и повелевала приходить сюда иногда, чтобы всей душой вглядеться в безысходность абсурда бытия. Влить душу свою в грусть этого абсурда и жалостливо сопереживать ему. Но схлынула, слетела завораживающая свалочная непостижимость, наверное тогда, когда вдруг обратила себя сиянию вершин и упорному съезжанию с их склонов на лыжах. Убрался навязчивый морок свалки, – будто и не озадачивал никогда.

    И нет, нет-нет -- сейчас эта свалка не та свалка (которая «моя» свалка): эта на месте той, старой, – новая громадная свалочная гора, специально наваленная как основание нового городского горнолыжного центра. Так говорила-кричала всем городская администрация. Но нет сейчас здесь и намёка на что-то когда-нибудь снежно-лыжное: свалка до небес. Заброшена, забыта, потускнела. Голая свалка, ни землёй не присыпана, ни травинки на ней… 

           ………………………………………………………..

    Свалки… Промзоны… Если Господь попустил им быть, значит, это тоже Его храм. – Это так говорил Алёха? Но это хорошо говорить так на высоте да над морем, а когда всё это наше всё – вот оно? Входить в это всё, как в Его храм? Потому что всё сущее, весь Мир – храм Господень? – Я правильно Лёху тогда поняла? Он так говорил?..
    …Так… Храм… Я – посланница Его в этот Мир – вхожу в Его храм… Мы все, посланники и посланницы Его в этом Мире, входим в Его храм. И что мы там?!.    

          …………………………………………………………

    Бугры. Михална. Рады друг другу. Молчим. Чай. И молчим.
    -- Молчишь. Как партизан. Правильно. Не спрашиваешь, кто в городе, «свои» или «наши». Правильно. Независимо держи своё направление… на восстановление. Себя.
    Город взял направление на разрушение. Своего спорта. Нашего. Перепрофилирование и, эта… как её, оптимизация. Стадион наш знаменитый легкоатлетический, -- он же конькобежный, ледовый, исторический, легендарный. Нет уже его. На его месте – дворец единоборств. Нет ещё и дворца. И храм. Храм уже есть … А Пупок ты видела. Да. Нет Пупка. Другие спортивные объекты или социальные объекты, или их отсутствие увидишь по ходу приспосабливания себя к Городу…
    На Петровича были ещё два нападения. Травматичные… В общем… -- партизаны в оккупационной зоне. Административная ненависть как бы стала стабильной, затвердела… Страсти сдулись, зло без злобы делается, как работа… Финансов, видно, нет… А нам?.. Тренироваться надо. Пора… Выглядишь ты, вон… -- «оторви и брось»! (Тьфу-тьфу-тьфу.) А самочувствие?
    -- Есть, вроде, самочувствие.
    -- Тогда реакклиматизируйся!      

   Это я в Городе. Реакклиматизируюсь… Дождь всё время. Или ливень. Или мелкий сеет дождичек. Сеет и сеет.

    …Мимо трамплинов. Большой… Нет его уже. Эстакада разгона срезана под корень, радиус, изящную чашу-низину радиуса-выката засыпают свалочным материалом…

              ……………………………………………………..
                ……………………………………………….

    Работать надо. Надо работать. Самостоятельной социальной единицей быть. Не висеть на шее у родителей. И работу искать самостоятельно. И сразу, значит, в И-нет. Нырять. – Новости, вооружения, войны, потенция, стань лидером… -- Проныривать. И вот они. Работы! «…У меня растут года… Кем работать мне тогда?.. Все работы хороши – выбирай на вкус…» (Тотальный Маяковский!..)               
 
     Бросаюсь «выбирать» в И-нет и имею смачную ориентировку — там дикое великолепие абсурда: предложение таких невероятных ремёсел и таких экстравагантных процедур трудоустройства!.. И — восторг! — сами названия этих ремёсел (вакансий) и названия процедур зачисления на такие вакансии.  прекрасную терминологию (там англословные названия в русской транскрипции, а перевод такой, примерно: «собаконачальники», «детейловители», «кошкобросатели», «менеджеры-операторы бумагооборота»… И процедуры зачисления соискателей на должности -- ... «пробосмотрины претендентов и испытательные деньгопробования соискателей»… -- ну, всяко в таком роде... Пышноцветущие сады – «ерунды собачей» и «порно» на тему трудоустройства.
   
    Этим странновато-страшноватым рынком рабочих предложений изумиться и ужаснуться...

    Странные предложения, странные собеседования со странными персонажами, предложения приходить со своими деньгами, заплатить за обучение, отработать испытательный срок с возможным получением зарплаты и даже премии. И возможным не-получением. И всё это и через призму опять и опять -- порно...

    Колоритно-активные работо-ребята, как из-за прозрачных ширм, за разговорами о работах ясным огнём светятся другими активными интересами: поиметь! Поиметь тебя, а не работу от тебя. То есть, нет-нет, работу тоже, тоже, да ещё как её, работу твою, поиметь, но и тебя, тебя поиметь обязательно: тело твоё, деньги твои, время, судьбу. Ещё и поиметь, и иметь, и иметь твоё восхищение той структурой, в которую они тебя всасывают, всосали и теми, кто имеет, кто всасывает… Странное требование восторга твоего. Полного…

    Озлилась: работодатели-взятели – они мне дают. – Я им даю! Свой труд, свою жизнь – да, кусками, да, время своей жизни. Большими кусками. – А они: всё отдавай-давай! Хэдхантеры, блин, охотники за головами. (За руками, ногами, душами… Душманы!..)      

           ………………………………………………………….

    -- О! Давай с нами начнёшь тренироваться… -- Нинка! Нина. Откуда она взялась? – Анна! Давай к нам. Пока. Начни. Я Зое сказала. Она «за». А она и знает тебя. А и ты же меня к ней и привела-то. Давай!
    Явилась, как спасение, как берег из тумана. – Вот он вдруг!..
    -- Начинаем, начинаем! Вон, лицо у тебя постное. А выглядишь прилично, «тьфу»!.. И шею у нас не перегрузишь.

              …………………………………………………..

    Но ищу же. Работу же…

    …Заплатить. Условность тотальная и повсеместная. Заплатить деньгами или натурой. Натурой телом, натурой работой. Работой за работу. За свою. Без оплаты?
    …Ну, почему же, почему!.. Ну-ну. Что «ну-ну»? Ну (объясняют), трудовая карьера – это же приключение!
    …Да я не за приключениями. Мне зарабатывать – на жизнь.

    Ладно. Это бы всё ладно. Хотя какое «ладно» -- работать-зарабатывать надо, а именно это туманно… Но, ладно, было бы не туманно, от остального бы отбрыкалась девушка, от «приключений», выкрутилась бы… Выкрутилась ли бы?.. Бы ли?..

    Ладно. Но ужасающий (меня ужасающий) ужас: все предлагаемые работы – они же ничего и не вырабатывают! Для жизни. -- Ни-че-го!
    Вот, разбираемся. Вот любовь. Она делает жизнь. Вот пошла жизнь. Жизнь надо обеспечивать средствами для жизни. – Еда, одежда, жильё. Ещё учить, лечить живущих. Жизнеобеспечение – это же тоже любовь. Любовь-работа. А работы -- предлагаемые «туманные», они для жизни – что? Они – ничего…

                ………………………………………………………..

-- Ролички плотненько. Покатили-покатили!.. – Это тренировка на роликах.             

             ………………………………………………………

    Ищу.
    Бармен… Санитарка в отделение хирургии. – О! Ура! – А? Уже «нет»… Работа вне офисов. Продавец в секс-шопе. Опыта в этой сфере нет?.. Копирайтер, редактор, продюсер… Бариста. Не джиджитал. – Что бы это означало?.. Учиться делать коктейли… Общепит, общепит…

             …………………………………………………………

    Зоя Фёдоровна. Здорово пожилая, сухая, гибкая, вёрткая. Маленькая. Быстрая. Неутомимая. И не угнаться за ней. Мне, так, трудно.

                ………………………………………………………..

    Мастер по пирсингу… Медицинская книжка… Вакансии… Сопроводительное письмо… Сколько лет… Лояльна ли… -- Чему, кому?.. Толерантна?.. Какое гражданство?.. Обязательное обучение… По девять часов в день, плата, экзамены… Теоретически подкована?.. Вакансия тайного покупателя… Мы вам перезвоним. Может быть. До свидания…

                ………………………………………………………

    Для «сухопутных» тренировок надо убегать от базы, бежать через посёлок в лес, туда, где лес ещё есть. Совсем недавно лес и трассы в лесу начинались прямо от порога базы, ещё когда я Нину сюда в первый раз привела всё так и было. Но начиналось уже и шло, и прошло, как кошмар недолгого сна, небывалое строительство. Леса как не бывало, и на его месте и на месте обширного стартового и финишного городка – посёлок вилл. (Коттеджи, дворцы, как они там? Замки.) Шикарные дома на просторных участках за высоченными причудливыми заборами…
 
    Бежим.
    -- Вот, прошлый сезон я здесь регионалку выигрывала, -- рассказывает Нинка на бегу. – Вот прямо здесь, где сейчас топаем, под этой улицей финиш трассы был.
    -- Выиграла?
    -- Да, выиграла…

              ……………………………………………………

    Мать:  …Ну, работать, ладно, работать… Хотя, лучше бы просто поготовиться и уже поступать. Решить – куда… Но… -- работать. Тогда бы к нам, не куда попало. В лабораторию бы. Но у нас нет места. Но я ищу, узнаю.
    Отец:  …У нас единицы нет. К нам бы очень неплохо. Вот, нет. Но я с нашими говорю. Может быть что-нибудь где-нибудь…

              ……………………………………………………….

    Очень хороший асфальт, мелкозернистый, совсем новый, без трещинки-морщинки.
    -- Ролички плотно, палочки длинно, одновременным, одновременным, накатываем, накатываем! – Зоя Фёдоровна с нами на роликах тоже. Катит. И возит с собой барьер и флаг. И ставит этот барьер на дороге, и машет флагом. Мы же накатываем на роликах свою тренировку – по улицам, дорогам-дорожкам возникшего здесь «элитного» посёлка. А его обитатели проезжают по ним на автомобилях. И это может препятствовать тренировочному процессу и даже – это же опасно даже. Вот Зоя и перегораживает им путь, машет. Те, изнутри авто, лезут с ней конфликтовать, но она их как-то усмиряет… А некоторые и не конфликтуют, мирно разъезжаемся… А асфальт-дороги-дорожки хороши… А роликовой-то трассы у нас ни в Городе, ни в округе, …вообще нигде – нет!

           ……………………………………………………….

    …Девайс… -- Почему «девайс»?.. Всякие штуки на витрине. Экземплярчик. Размерчик. Тизер… -- Что за тизер?.. Рассказики с картинками… Усиление… Анонс… Адрес… Подарки… Сфотографироваться. По-английски… -- Не по-французски?.. Ларёк с шаурмой…
    Вздыхать. Скучать по работе.
    …Специалисты по подбору персонала… Писать напрямую… В интернетах списки… Негативные реакции… Сразу предложение на повышение от шефа: стать няней для четверых его сыновей… Эротический журнал. Можешь участвовать в нём как модель. Есть красивые сексуальные фотографии?.. Без «такого» собеседования не возьмут… Методичка на сорок четыре странички. Иллюстрация ассортимента. Стажировка. Испытательная…
    …Потребление, услуги, прислуги. Лидерство, лидерство. Финансы, финансы, финансы…
    …Разлечься и развлечься. И – стань лидером!

    Менеджмент…

    Я же стараюсь где возможно не виртуально, а «человековстречально» работу искать. Вручную-вножную, хожу ногами, то есть, ища. Виртуально мне не нравится… Один в одном месте «работчик-персональщик», симпатичный парень и мне симпатизирует, вижу, со снисходительным сожалением (а работы для меня у них нет): «Дурочка из переулочка, сейчас же постиндустриальная эпоха. Производство – ничто, информация – всё!» -- «А люди живут – вот, живут просто – виртуально что ли? Еда, жильё, одежда. Три дэ что ли? Они же пре-индустриально живут, не пост-… Откуда для их жизни всё?»

                …………………………………………………….

    Шла и пришла. Сюда как будто и шла. Ворота не заперты… А место это близко совсем от наших лыже-бежных местностей. Но мы никогда сюда не заглядывали ни на роликах, никак. Асфальт здесь вовсе никакой. И я сама никогда здесь не проходила. И пришла. Будто знала, куда направляюсь…
    В ворота и от ворот к зданьицу. Которое очень так себе. Больничка небольшая… Главврач… или она директор? – сильно пожилая, небольшая, горбато-кривобокая, состоящая из спокойствия и всё время по-спринтерски взрывающаяся и несущаяся, и (спортивный сленг) «сухая и техничная». Наилегчайший вес. – «Беру уборщицей. Санитаркой – нет. Знаю историю твоей болезни. Тяжести тебе нельзя, а санитарам больных ворочать. А они весят – кто тридцать пять, а кто и сто… сорок… Ну, под такие веса у нас «элеватор» есть…» -- «???» -- «Домкрат». Познакомишься. Помогать-то придётся.»

             ………………………………………………………

    Бежим и бегаем. Непогода. Холодрын. Ранний. Ну, как ранний: страна такая, края такие, и уж осень… Бежим с палками. В длинные пологие тягуны запрыгиваем многоскоками, с палками имитируя попеременный ход «классики». И в не пологие тоже. И бежим-бежим, просеки, поляны, далеко забежали… Выскочили на поле, а и тут что-то сооружают. Земляные работы. Котлованы и канавы. В них вода, от дождей или грунтовая. В воде женщины, по пояс, копают. А холодрын. В воздухе – дождь-то перестал, а снежинищи летают здоровенные.
    Я:  Что это, за что их так?!
    Нина:  Не, это наши, с комбината. Это не наказание у них, поощрение: покрасочный цех, их оттуда на земляные работы на две недели направляют по очереди, как в санаторий, продышаться. Они рвутся сюда… А у тебя-то с работой – что? Могу на «проме» поинтересоваться: ладно, не во вредное, но, ну, там, пресса-штампы, можно в подсобное…
    Я:  …Да я уже…

             ………………………………………………………….
                ……………………………………………………

    Отец:  Спокон веков, -- если есть дух, скорее всего, найдётся нечто субстанционное, материальное, живое, воплощающее этот дух.
    Мать:  Дух!.. – информация воли выстраивает биохимическую «команду», чтобы делать дело, назначенное информацией, и выстроенные биохимические механизмы обеспечивают состоятельность воли.
    Отец:  Которая делает дела…

    …Дом, уют… Это я домой пришла… Дико голодная… Поздний час.

    Мать:  А по делам человека и по мыслям его формируется биохимическая – биоинформационная – структура его фенотипа. То есть то, какой есть он сам. А то, какой есть он сам, формирует и переформировывает генотип породы людей, то есть, человеческого биологического вида… То есть, фенотипы – генотип… То есть: эмпатия ли, …гомицидомания ли…
    Отец:  Спасательство или палачество.
    Я:  Это гипотезы или нормальные уже открытия?
    Мать и Отец, хором: Ты не слушай – ешь, ешь, ешь!.. Гипотезы, гипотезы…
    …Я… -- слушаю и ем…
    Мать:  …Глубокие структуры биологической информации… Как будто и близко подошли к аналитической их расшифровке, а… -- далеко до неё… Но и ясно – вроде бы, ясно – что и структуры зависят от всего… -- от царства духа, то есть, -- и что обусловливают они, эти структуры – всё…
    Отец:  …Бытиё определяет сознание – сознание определяет всё?!.
    Мать:  …Вот, восприятие красоты и воспитание красотой… И биохимические, структурные биологические изменения (если они происходят) не только личности, но и её носителя – организма – в результате восприятия личностью красоты… И как они (если они происходят) определяют результат воздействия красоты на личность для её воспитания? Ввиде кодирования биологических структур этими изменениями, ввиде срочной адаптации организма на генетическом уровне?
    Отец:  Но это кодирование тогда должно зависеть от обусловленности восприятия. А обусловливание делается воспитанием. Воспитание и есть обусловливание – восприятия, анализа воспринятого и ответа на всё.
    Я:  Дядя-Сява рассказывал, что во времена его молодости за такие разговорчики сажали: подрыв материалистических основ советской науки! Запрещённый идеализм.
    Мать и Отец:  Ты ешь! Наседай, доедай. Не переешь всё же, поздно всё же уже. Понятно, что голодная…

    Я ем. Тушёная свёкла прямо из сковородки. Со сметаной. Мои готовят невообразимо вкусно… И, наверное, что-то до моего прихода раскрутило их дискуссию… (Дискуссия – не от слова «кусаться» -- а?)

    Мать:  Наоборот. Попытки материалистического обоснования идеализма – информационной реактивности органического вещества – биологических объектов и структур… Не может быть такого, чтобы у человека, который убивает, -- от того, что он убивает, -- чтобы у него в его личности-организме не происходили изменения на глубинном, так называемом, «генетическом» уровне.
    Отец:  Соучастники «мочилова» -- и палачи, и жертвы – уж наверное, с повреждённой генетикой.
    Мать:  Спасательство? Губительство? Как что изменяет личность? Изменяет ли? Но, вон, злой разбойник Кудеяр – губил, губил народ, а потом вдруг взялся добрые дела делать, да так, что и святым сделался… Правда, это предание.
    Отец:  И дух… -- не кодирует ли материю, не преобразует ли её? И уж, прежде всего, органическое вещество. Это вопросы материализации информации. Её – пра-материализации. Эта тема – есть беспокойство, охватившее и мир физиков, и мир технологов… И уж, наверное, Дядя-Сява тебе об этом говорил-говорил…
    Я:  Конечно. Его «теория святого духа»…
    Мать:  …Всё сущее есть материальное воплощение Его…
    Отец:  …О… И потрясаются основы наук: всё живёт и работает, но необъяснимо – как!

               ………………………………………………………….

    Как?! – Работа… И упасть в кучу угля и перестать быть. – Сразу за порогом работы. Меня нет. Не стоять, не падать. Даже не «не быть», а просто нет меня… А я, -- в отсутствии себя, -- но я тащусь с сумой на плечах и притащилась, и переоделась, и передвигаюсь, используя части тела, бегу, то есть, бегаю, скачу. Ноги, руки…
    Дни пошли у меня… -- дне-ночи, сплошное время-субстрат из стараний и утомлений… Когда заканчивается время работы в больнице, оно и не заканчивается, потому что время тогда уже не существует, и меня в нём не существует. Меня и вне времени – нет. Но когда время заканчивания моей работы совпадает со временем моего успевания на тренировку, и я, от усталости отсутствуя везде, но почему-то не падая никуда, иду, прихожу, переодеваюсь, передвигаюсь, используя части тела… -- тренируюсь! И усталость, которая погребла меня под собой, как неодолимая беспорядочная свалка, она, усталость, начинает складываться в порядок. А упорядоченность усталости оказывается подарком для владельца этой усталости. Для меня. И я уже выбралась из её бескрайней вязкости. Ну, как выбралась: это как в сапогах бежать по топкой осенней пашне. Но не в топком болоте тонуть. И я уже в параллельном, независимом от усталости, пространстве, которое – моё. И я – есть! Я – есть!

     …Хорошо, база наша от больницы близко. Зато до дома от базы – о-го-го…

    И я приношу домой свою заново упорядоченную усталость. И – гол-лл-одная я!..

    А морок безработности… -- его, как не бывало…

              ……………………………………………………..

    «Элеватор», он же «Домкрат» -- Илья. В больнице он поднимает всё. Я лезу ему помогать. Он – нет-нет, -- он меня не гонит, оберегая от перегрузки (вроде бы естественно было бы ему меня беречь: даже и не зная моего шейного анамнеза, -- по комплекции-то я – шмагодявка), нет, он, когда я бросаюсь ему помогать, сноровисто и бережно организует поднимательные действия: только ориентирующий жест и слова: «под лёгкий конец», или: «здесь чуть-чуть». И я – да – оказываюсь полезной.

    Моё назначение – мыть.
    …Санитария… Санитарка… Главная сказала: «Санитарок больше нет: их нам «оптимизировали» -- упразднили такую медицинскую специальность. Посчитали, что слишком много санитарки получают. Теперь все их обязанности возложены на медсестёр. И на уборщиц.» -- Санитария, санация, очищение, чистота. Заплатанный линолеум, заделанный кафель, стены, стены, койки, утки, судна, палаты, коридорищи…
    …Мыть и мыть.

           ……………………………………………………

    …Бежать и бежать. Тренажёрный городок, холодное железо под дождём. И бежать. Это называется «кондиционный кросс»: бег, упражнения разные, тренажёры вот эти самодельные на площадке, «атлетическая подготовка», называется, снова бег и бег, бег в разных режимах, и многоскоки-имитации лыжного хода, снова бег, снова тренажёры и бег, бег. Кондиционный кросс…

          ……………………………………………………..

    Рвотные массы, каловые массы. Отмыла и отмылась. Всё!

    И влажная галька у ног. Вспомнилась И бриз морской. В голове.
 
    Грязное сделала чистым. Отмыла и отмылась. Всё. Не по-другому. А если не так обозреть ситуацию, то «оборзеть» и не подойти к экскрементам-то: противно же…
       
          ………………………………………………………….

    Бугры. База горнолыжная наша. Михална, Зоя Фёдоровна, Петрович, Нина.
    Михална:  Спецоперация. Проведена успешно. Нина изловила тебя и втянула в свой круг гонщиков и гонщиц. Повтягивайся с ними пока -- обратно снова в лыжный мир.
    Петрович:  В некоторые легендарные времена был некоторый период, когда итальянская сборная уделывала всех во всех горнолыжных дисциплинах. Тогда каждый сезон, осень, вкатывание, они начинали с беговых лыж.
    Михална:  Решили: пусть ты продублируешь их опыт.
    Петрович:  И наша любимая и великая – ты же знаешь – пришла в горные лыжи из лыжных гонок!..
    Я смотрю, любуюсь: великолепный тренерский коллектив. Четверо на меня одну. – «А инвентарь?»
    Нина:  Ну, до снега ещё дожить…
    Остальные трое:  Ну, уж обуем тебя общими стараниями!

    Любуюсь. Все прекрасны. Свои. Свои, и какие красивые! И какие-то они надёжно-безупречные. Нет, красотка-то из всех из них – Нинка. Но она-то красавица по всем своим видам и статям и статьям… А остальные-то – не юные. А почему красивые? Библейская внешность? Нет, вроде, вовсе. Но худые и правильные: лишнего в лицах нет. – Сами будто, мастера, себя сделали своей жизнью, и спокойно не сомневаются в своём мастерстве. Просто есть – и есть.
    Петрович… Вот так я представляю Клерфэ из «Жизни взаймы» Ремарка. Ироничный, снисходительный, отчаянно заботливый. Мудрый из давнего в будущее…

    Зоя Фёдоровна:  Ты как, жива? Самуиловна тебя не уморила? Главная твоя.
    Я:  Уморила, но жива. Она мне сказала, что я у неё на две ставки, иначе ничего не заработаю.
    Зоя Фёдоровна:  Софья Самуиловна о своих… за своих… Загрызёт!.. И – великая докторица. И династическая. И отец её, и… -- ой!.. Больница твоя – археологический объект. История. Древние гробницы отдыхают на курортах!
    Михална:  Сейчас про это никто…
    Зоя:  …Земская больница ещё времён «царя-гороха»… А в Двадцатый Век, -- индустриализация Страны Советов. Здесь лагеря кругом – города-моря лагерей. Больница сделалась лагерной. Ну, расстроили-надстроили ту, древне-историческую. Вот, отец Софьи был там главным. То вольным, то зеком… Ну, потом лагерей не стало, а больница – лучшая в регионе. И по-сейчас.
    Я:  ???!
    Михална:  Да-а! Вон ты где пашешь, …гонщица…

    …Сумерки осенние густые. И густо они осенью пахнут. Уходим с базы, дорога разъезженая чавкает, ноги по грязи скользят. Там и сям на Буграх и под буграми чёрные буровые невысокие вышки. Инженерная разведка на геоподоснову. Подо что? Что-то с нами будет?..

        ………………………………………………………..

    А у Ильи лик… ладно, лик, обличье, не знаю, как это – «библейское», но – величавое, иконописное, картинно-историческое, наверное. Борода-усы, сложение богатырское, нет, не Илья Муромец накаченный, а – стать прямая, сноровка быстрая, и он подтянуто сухощавый… Но здоровенный же какой мужик!.. И я ловлю себя на том, что всё поймать его взглядом порываюсь, чтобы сориентироваться на него, как на маяк, в моём рабочем тумане… А он, …он как-то везде, куда ни взгляни. Маяк – маяк и есть.

    Санитария, санация, очищение, чистота, исцеление…

           ………………………………………………………..
               …………………………………………………..

    -- Ты чё кого набрала? Стариков! Эт.. раньше тебе была «массовость – основа мастерства». Си-чаз на «преспективу» только. Гони убогих. Не богадельня!
    -- Какая перспектива! Умираем. Снесут ведь вот-вот.
    -- Да работай пока. А не будет наполняемости в группах, срежем часы.
    -- Вы определитесь всё-таки: то «наполняемость групп», то «гони народ»…
    -- …Взашей. У тя тут не «группы здоровья». «Лизуртаты нада»… И си-час… – си-час давай, «кантингент» твой пусть снаружи погуляет, пока мы тут… Гуторим… Прогони всех с базы… Спортсменов своих, ….ля!

    Дядечка… «в полном расцвете сил», в меру упитанный атлет. Цветущий. Раза в два с половиной моложе Зои Фёдоровны. Тётечки с ним две. Ухоженные. У всех троих офисная одёжа и туфельная обувь. Не для нашего осеннего пейзажа… Тётечки молчат. Они заняты кипами бумаг. Они эти бумаги-кипы перебирают и перекладывают туда-сюда – стол, руки, толстые папки…
    Мы, выгнанные из избушки «спортсмены» их уже не видим.
    Дождь нехотя переходит в редкий снег.
    «Проверяющие» -- произносит кто-то из малолеток: малолетки ушлые, всегда всё знают. – «Из нашего из департамента из спортивного…»
    Удивительно: этот, который говорит, он нарочно слова коверкает или это его натуральный язык такой? – «Лизуртаты», «преспектива»?..
    -- Инвентаря бы лучше подбросили… -- Это слышится из избушки нашей. Это Зоя.
    -- Ага! На инвентаре тебе… въехать в рай! Вон – дети у тебя, у детей – родители: экипируйся!..

    Дождь, снег, бежим, бежим.
    «А как «часы срежут»? – спрашивает на бегу кто-то из мелковатых. А другой, ушлый, объясняет: «Это значит – срежут учебную нагрузку. Она – в учебных часах. Оплата – за часы, за количество учебных часов. Срежут часы – срежут деньги.»
    «…В детстве моём грабители срезали часы у граждан, -- произносит раздумчиво Зоя Фёдоровна. – Часы, которые на руке…»
    …Бежим…

           ……………………………………………………….

    -- Инъекции делаешь?
    -- …Мм-м… Внутривенные на плохих венах остерегаюсь, а…
    -- Внутримышечные...
    -- Конечно.
    -- Не надо. Пока. Делай своё.
    Делаю своё. Лезу в загрязнённое. Очищаю, отмываю, отмываюсь. «Умываю руки.» -- Кто там «умывал руки»?

            ………………………………………………………………

    А валит и валит. И завалило, и прямо от базы и поехали. Ну, как поехали: по улицам-проулкам по глубокому-целинному бредём-торим лыжню, лидируя по очереди, к удалённым полянам. Зато никто по снеговалу не ездит и не ходит. И снежная тишина, и снежная непроглядность, только мы в белом этом мареве и висим – «кросс-кантри-ски».
    -- Раньше прямо перед базой по лугам по первому снегу, едва нападает на траву, учебные лыжни прокладывали, накатывали их и накатывать начинали технические упражнения. Теперь через посёлок пробираться надо. Хорошо снега сейчас невпроворот.
    Действительно, только в одном месте палка остриём об асфальт звякнула.

              ……………………………………………………….

    «Еда – вторая тренировка»! -- Ты же знаешь. Ты ж весь день почти не ешь!..
    Это Мать заботится. Это дом, это поздний вечер. Опять. И опять вкусно…
    -- Не, меня питают на работе. Там заботятся о медперсонале.
    -- Но – протеины, клетчатка, витамины.
    -- В клинике клетчатка есть… А я сейчас… -- «Сон – первый шаг к олимпийским играм!» -- Ты же знаешь…

           ………………………………………………………..

    -- Проверяющие! На пищеблок никто не заходим. Тебе можно – тебе убираться.
    -- Проверяющие на Сосу наехали, подозревают, что персонал она подкармливает – нас!
    -- ???
    -- Ну, на Софью Самуиловну. Нарушения в клинике оформляют.
    -- Оптимисты…
    -- …Оптмизаторы, оптимизируют медицину, сокращают нас, разгоняют.
    -- Ликвидируют. Ликвидаторы.
    -- Но тебя, Ань, Соса говорила, сократить не даст ни за что. Ценит, значит. Молодчина ты, значит.
    -- Значит, сходи на кухню, подъешь чуть-чуть, тебе ж на тренировку потом.
    -- Профессиональная наша гонщица.
    -- Фирменная!
    -- Больница на рекламу тебя поставит.
    И – «Хи-хи, ха-ха-ха!»

         …………………………………………………………….

    Поляны в отдалении за посёлком.  Накатили учебные круги. По несколько параллельных лыжней. Катаем, накатываем классические ходы. Эти упражнения в скольжении на лыжах – большая музыка тела. Нет: музыка тела-души-снега… и смазки, и подмазанных лыж между снегом, телом и душой. Такая гармоничная музыка.
    А напев… -- что на склоне, что на трамплине, -- колени вперёд и плечи вперёд. Колени закрывают носки, плечи закрывают колени, от лыж не отставай, -- вперёд-вперёд стремись-стремись!   

    А снег подваливает и валит.

          ………………………………………………………….

    То, что делаю… нравится. Нравится? – Слово такое откуда и вывернулось? «Нравится»!.. Я, как спурт бегу, когда бежится, и когда – словечки в спорте такие: «пёр», «пруха» -- мысли нет сбавить, а только прибавлять-прибавлять… Не по-другому!..

           ……………………………………………………………

    …Те, кто ушли, -- ушли. И нет их. Но те, кто есть, пусть они будут. И вот я там, где они, и они там, где я. И я могу помочь им быть. Не уходить. Тем, кто не ушёл. А я рядом. А они, те, кто не ушли и есть, -- они есть, но некоторые из них «есть» еле-еле, едва-едва. И вот-вот могут быть «потеряны», могут «уйти». И пусть то, что я делаю, пусть хоть как, хоть как-то поможет им «быть»… Загрязнение, очищение, чистота. И… может быть… -- да пусть и будет! – исцеление.
    Это моя работа.
    Словечко военное гуляет среди всех: «зачистка». «Зачистка» у них у всех – «убрать» человека. Зачистить… жизнь от жизни! – Это я – зачищаю… грязь. Чтобы жить людям при помощи чистоты. Чтобы люди – не «убирались»!
    И сон мой после работы…
    …И Свечик ко мне приходит, дядя-Сява… Не часто и не редко. Когда приходит, -- лаконичный. Сейчас, пришёл, сказал: «Не по-другому.»

             ………………………………………………………
                ………………………………………………..

    Куда же, куда! – Они ничего не делают, а катят и укатывают. А я выворачиваю до дна весь свой ресурс стараний, весь досуха, чтобы усидеть у них на пятках… Я исстаралась и (но!!!) стою на месте, а они легонько, «в лёгкую» сучат-перебирают лыжикам-ножками небрежно-нехотя и катят-укатывают… Нет! Я же держусь за ними, не отваливаюсь. Еду-еду за толпой вместе с толпой. Сижу на задниках их лыж, вот они, вот, перед глазами, -- и изумляюсь их «лёгкости ничегонеделанья». А снег и лес свистят мимо.

    Но трудновато… Мы уже накатали круги дистанций, -- лыжни на «классику» по лесам, по холмам. Большие долгие круги. Рельеф разнообразный. Я стараюсь быть, как все, и ведь «гонки лыжные», «лыжи беговые», «равнинные» -- это ж моё с самого детского детства и, к тому же, любимое-разлюбимое… Но – тяжело.

    Зоя Фёдоровна катит с нами. Видно её в цепочке не часто, но слышны подсказки про смену ходов. Но это только рекомендации: здесь все накатаны и научены технические действия к ситуации приспосабливать. Как автоматы…

    Хорошо хоть на спусках мне отдыхается. Хоть лыжи и – лыжи-сопли, и разгоняясь, норовят вихляться, и надо к этому быть всегда готовой, я… -- а я и готова всегда – на спусках расслабляюсь-восстанавливаюсь.

             …………………………………………………….
   
    -- Пётр Петрович! Ну, что это, что – жизнь проносится, несётся?! Безвозвратно! Дни невидимо, мгновенно прощёлкивают, беззвучно, бесследно…
    -- А это, Аня…
    -- …Знаю, вы говорили…
    -- …Да, Аня, правильно, это…
    -- …Это «старость», вы говорили. И лечится…
    -- …И лечится только…
    -- …И лечится только тренировками. Да. Но я уж истренировалась вся!
    -- Значит, старость вот-вот пройдёт.

    …Шрамы от травм на лице у Петровича почти зажили. Новых бы только ему не наваляли!

              …………………………………………………………

    Лыжни нет.
    Вместо нашей шикарно накатанной лыжни, на месте этой нашей лыжни тракторная раскоряченность. По всей дистанции вдаль-вдаль. Это по нашей лыжне прокатился снегоход. Восстановить лыжню на его следе не получается никак. Приходится торить рядом. Но рядом получается не везде. То есть, хорошо не получается: мы-то прокладываем лыжню по рельефу там, где удобно и ровно, а если, где ровно, уже испорчено, приходится улезать с лыжнёй на косогор?..
    …Торим, бежим, бегаем, катим.
    Прокладываем дальние дистанции, там бескрайние колючие заборы перегораживают лесной ландшафт, и мы искривляем направления наших маршрутов, укатываем в неизвестную
заповедность. 

                ……………………………………………………

    Не могу объяснить, не пытаюсь объяснить, почему, закончив работу «на больничке» и устав от работы так, что всё – никак, никакое, всё отсутствует вместе со мной самой, …спешу, спешу уставать снова, в свой спорт спешу… «Упорядочивать» усталость…

             ………………………………………………………

    Спорт пота. Это не ново для меня. Меня же таскали-истаскали на простых на лыжиках в малолетстве. Но то было щадящее детство. Концентрация пота не та.
    Здесь и сейчас – потные мокрые шмотки: при раздевании с них льёт. Высыхающие пахнут. На базе кое-кто оставляет их сушится: не натаскаешься с собой-то.
    «Лошадиный спорт» лыжные гонки. Да. Ну и ладно. Лошади – хорошие люди!

              ……………………………………………………

    Терпи! – Биохимия в помощь.

    Мать:  …Биохимия всего… Биохимия терпения. Или не-терпения… Безрадостное терпение или радостное терпение. Азартное… Биохимия азарта. Эвстресс… -- Генерализованная реакция организма для преодоления испытания стрессом. И основа этой реакции -- «биохимия преодоления»: биохимия радости преодоления и перетерпливания дискомфорта процесса преодоления. – В безрадостной радости… А если безрадостность без радости, -- это дистресс, угнетение реактивности и… – непереносимость к испытанию…
    Но нет: вдохновение! Надо идти по пути вдохновения достижения!.. Вдохновение преодоления… для достижения…
    Или просто вдохновение преодоления ради преодоления? Вдохновение азарта… Между прочим, -- зто первооснова спорта.

    Это я раскрутила Мать на разбор теории трудностей спорта. Мать объясняет. Я – представляю всё (иллюстрирую для себя) собственным телом.
    Я:  А если изготовить биохимические ингридиенты для обеспечения радостной продуктивности работы и их в организм… ?
    Мать: Ввести! Ага. Изобрела. Подпоить лошадь… И эти «ингридиенты» организм испортят, отравят или будут организмом отторгнуты… По-настоящему, единственно эффективно для достижения – собственные механизмы собственного организма механизмы тренировать. Но осторожно…

          …………………………………………………………

    …Терпи! – Биохимия в помощь тебе, Нюра. От собственного твоего организма.

            ……………………………………………………….

    О!.. О, …но! – Что там маячит вдали? Вдалеке. Приближаемся… -- Выкатились из леса на просторное пространство, и на свободном белом – чёрное: люди и механизм. Подкатываем… Наши старшие ребята-гонщики и… и снегоход кверху копытами. И кто-то плотненький в шлеме и в одежде яркой агрессивно с ребятами беседует, чем-то размахивает. Может быть, телефоном. Или чем?..
    Зоя, как ехала, так и приехала, и сразу жестом, и ребятам старшим, и всем нам повелела отойти, сама с «плотненьким» наедине, он и на неё наскакивать продолжает, только Зоя всё к нему лицом, палку свою лыжную нижним концом в снег возле себя, верхний конец от себя на вытянутую руку. И «плотненький» всё на палку пузиком натыкается, всё палка враспор оказывается между телом его и поверхностью Планеты.
    Мы поблизости, лыжами шваркаем-сучим по снегу, чтобы мазь (на скользящей поверхности) лёд не поймала: погода к оттепели. Слова общения со стороны Зои нам не слышны, а пластику сцены напряжённо наблюдаем. Но напряжение этой пластики скоро утихомиривается. Зоя делает жесть подъезжать, ещё жест – понятно – ухватились, перекувыркиваем машину «на ноги». Наездник, не глядя уже на нас, углубляется в свою машину, мы, не оглядываясь, укатываем в свою сторону.
    «Пробуем обратить бедствие во благо…» – Тихо произносит Зоя Фёдоровна.

                …………………………………………………………..

    Дом, вечер, еда…
    Отец:  Варварство переживает технический бум. Буржуйствующим не приходит в голову ограничивать себя в обеспечении своего буржуйства. Они так воспитались…

            …………………………………………………………..

    База. Ещё светло.
    Зоя Фёдоровна:  Кругом мир дворцов. Хижинам – хана. Хижина здесь одна. Наша. Обитатели дворцов – нувориши. Но такое название для них чересчур аристократическое. Буржуйчики, простодушные хамы, они не подозревают, что необходимо с кем-то считаться. Они так… «не-воспитаны»… А мы… поехали!

            ………………………………………………………..

    Иду по больнице… А я там в реанимационном костюме хожу в светло-зелёном, шапочка такая же на мне, хожу, а мне больные: «доктор», «доктор». – Приятность сделать хотят или правда за врача принимают?!

           ………………………………………………………….

    Дом, вечер, телевизор. Этап Кубка Мира по горным лыжам. И… -- я там, где ЭТО, больше нет меня нигде. Душа туда «упала». Души при себе у меня нет… Там гигант. И я душой своей, которая ТАМ, вворачиваю, вворачиваю леденистые петли…
 
    …И вспомнилось, как после первой моей домашней спусковой гонки, те, кто гонку наблюдал, потом, то оттуда, то оттуда на меня пальцами и тихонько друг другу: «спусковичка», «спусковичка»… -- А я и правда спусковичка…
    …Была.

            ………………………………………………………

    -- Мазь с собой: может, перемазываться придётся под нарезанную лыжню! – Это Зоя – всем… И мне. – А ты, Аня, останься, поучи мальчика!..
    …И укатили все. И мальчик… -- мужчинка полненький, молоденький; взяли лыжи, выходим… Возле базы снегоход. Сверкающий аппарат, глаз не отвести. А сзади у аппарата на короткой сцепке – санки-не-санки, волокуша неприглядная, из досок самодельно сооружённая… Мужчинка-мальчик – круглолицый, лицо смущённо отвернуть норовит; стесняясь, на машину показывает – его машина. А чего ж – до снега до катального доехать. Беру его и свои лыжи, сажусь позади него, -- покатили. Лыжи у него… -- видно, дали ему наши на попробовать: старые, но очень качественно подготовлены. Домчались до кругов учебных, и – о! ух-ты – волокушка-то наша, лыжню нарезает, ещё и углубления для палок по бокам прокладывает…

    Ну что, учить, так учить – лыжному-то нашему делу. Новичка. Сначала без лыж изваляла его в снегу. Ползали с ним, кувыркались, чтобы в снег падать не стеснялся. Нет, делает всё неукоснительно, даже с доверчивым старательным восторгом. Разрумянился, оттаивать стал в снегу. Лицо прятать почти перестал…
    И к лыжам прикрепились. И на склончик на малюсенький приползли: поскользить -- усвоить, чем скольжение от шагания отличается…
    Потом на ровном. В стойку встали, потоптались так и так… -- техника: главное – что на склоне, что на трамплине – колени вперёд и плечи вперёд. Колени закрывают носки, плечи закрывают колени. И – вперёд-вперёд стремись-стремись! Разбежались (крадучась), растолкались, расскользись…
    А мужчинка – что мужчинка? Ничего, нормальный. Может, и приживётся, и прикатается… Похудеет… Да ладно! – Первый в истории чемпион России, лыжебежец, круглолицый, румяный был и не худой вовсе.

    Но какой же подарок Зоя Фёдоровна мне сегодня устроила! – Со всеми не потащила, и получился подарочный отдых. А я же, оказывается, умотана вконец… И – отдохнула!

                ………………………………………………………….

    Неужели уже?!.
    …Уже бежать. Соревноваться. Открывать сезон. Надо же: уже…

    --…Мажемся вместе. – Нина накручивает меня на гонку. Ну, как накручивает, -- инструктирует. На тактику… Но она же видит, что я в некотором мандраже. А я, да, -- а чего? Чего мандражировать-то? – Не трамплин, не спуск, не гора даже вовсе – кати по ровному ровно. Ну, немножко состязаться надо. С кем-то. Да мне-то с кем состязаться-то? С собой только. На пробу… А, вот, -- волнение предстартовое…
 
    А, вот, артисты. – Ладно, цирковые, в цирке травмы подстерегают, и сверх-необходимо быть сверх-точным артисту в сверх-невыполнимых действиях. Циркачу-то… Ладно балетные: что-нибудь подвернёшь или что-то не так вывернешь… Но драматические! Им-то о чём беспокоиться. Ну, не понравится кто-то зрителю, ну, помидорку бросят. Может и не попадут. Да и не бросят: интеллигентные все в театрах. А рассказывают про себя эти драматические, что мандражируют по-чёрному перед сценой. Или они только рассказывают?..

    -- Как бежать? Тактика?.. Беги и беги. Тебе понравилось с нами бегать? Нравится? – О! – Бегай и беги. Тем более, «разделка», раздельный старт. Ты, понятно, в первых номерах. Ну, «накатит» тебя народ, да, – а ты потянись, тянись за накатившими. А там и я к тебе приеду из дальних номеров, вместе покатаемся. А, может, и не доеду я: может ты уже так разбегалась, что…
    …Думай о технике. Тебе – надо… Ну, спуски это твоё. Только отдыхом не увлекайся на пологих – одновременным подрабатывай, подрабатывай… В подъёмы вкатывай, накатывай. Когда уже скользухи нет, -- беги «собакой». – Ну, это когда в подъём на скольжении уже невозможно закатывать, крутовато, а на «ёлочку» переходить рано, -- переходишь не на ступающий шаг, а на ступающий бег: как без лыж по высокой траве… Насобачишься…

    Толпа-а-а!.. На дальней поляне «все флаги в гости» -- то есть, народу невпроворот. Зима-сезон! Ближние лыжные народы к нам на трассы понаехали. Да даже и флаги разные повтыкали.
    Зона старта-финиша, перед ней простор разминочного коловращения. Муравейник. Все при деле, все, каждый, знает, что ему нужно. И все своё нужное разное делают.
    Зимняя ярмарка… На белом пространстве чернеет пестрота, вибрирует, движется. Шума мало. Тренеры торчат, руками указывают или бегут-перебегают с места на место; участники… стоят отрешённо, как чучела, или разминаются, или перемазываются, мазь пробуют, раскатываются…

     …Мимо-мимо. Хорошо, мне в этой похлёбке болтаться не надо. Мне стартовать вот-вот. Я в очереди к старту, номер на мне, куртка поверх… сейчас её заберут, лыжами шваркаю по снегу, да не подлипнут они сегодня: погода! – в мазь не попасть невозможно… Совсем коротенькая очередь… А мандраж? – Да нет никакого уже мандража. Вот. Вот-вот-вот…
    Поехала Аня-Нюра!
    Кто-то из наших подкрикивает мне. Может не мне? Всё. Автономка. Автономное нечто – я. Дело у меня. Своё…
    …Побежала-потопала-потопала, растолкалась-растолкалась и – палки-палки – одновременным-одновременным… Ух, ух-х, ух… во всю силу, во всю силу…

    Мне Нина говорила, да и сама я про себя такое всё знаю: «не потрошись со старта, спокойненько, не максимум выдавай». Но я и, вроде, в удовольствие поддала со старта, из себя не вылезала. Или завелась? Ладно-ладно, раскатывайся-катись.
    И качусь. И наслаждаюсь ходами. А они меняются. Но не слишком часто: успевается получить удовольствие от неспешной перемены приёмов. И я одна-одна-одна на весь пейзаж…
    …Не одна. Впереди фигуры… Уходящие… И сзади, сзади – слышу-чувствую, вижу уже – подкатываются, подкатываются, как подкрадываются и… и – грубо подкатили… Накатили. Захватили меня в себя, в клубок, безжалостно. В толпу.

    На трассе, по всей трассе две лыжни параллельных везде, а то и три, и четыре. Лыжни нарезанные, аккуратные, неужели «мой» «мальчик» на своей машине работал? И, видно, наши ребята лыжни эти потом прикатали. Сами бегут лыжни. Или вместе с лыжами бегут?..
    …И вот, лыже-люди-девицы сбежались, по параллельным лыжням толпой теснятся, каждая дело своё делает, в свои старания каждая погружена… Все друг друга изматывают вусмерть. И всё почти без шума… И, будто неподвижный внутри себя тесный клубок-толпа в пёстром своём движении тел, палок, лыж, сосредоточенных неистовств, плевков, соплей, дыханий – мчит, ой-ё-ёй, как неостановимо через леса-долины-взгорья!..   

    …Бегут-то бегут лыжи… сами, …а и не бегут… Не уговорить мне их уже – бежать-то. – «Наелась»… Но… наелась-не-наелась, а надо. – Надо поддавать-то.
    А чем?
   
    «Терпение – это смирение. Смирение в непримиримости отчаянных стараний!»

    Но – бежать-катить же-же-же-же… Же… Жик-жик-жик-жик… Думай о технике. Когда автомат управления техническими приёмами срывается в работе, переходи на ручное… Ножное, мозговое, сердечное, кишечное… Мускулы? – Мускулов нет. – Взывай к Святому Духу…
    …У-ууу! – Это мы толпой в тягун в режиме спурта!.. И я, я со всеми… Со всеми-то, со всеми, но сколько в тягун тянуться-то!..
Но дальше, впереди… -- ох, не «капнуть» бы, не «капнуть» – выполаживание, лоб выпуклый, и за ним… О!.. Отдохнуть: спуск!.. – Ха! «Отдохнуть»… -- Поддать-подработать из сил из последних на терпеже выбраться из толпы на спуск, и на спуске – опа-па-па-па! Это уж моё, извините-подвиньтесь… А спуск-то ходовой, затянутый, в повороты, в повороты. А я конёчечком-конёчком. А лыжи – сопли. А ничего, я протанцую, ножками чик-чик – переберу. И о-оой: легли! Впереди… Ой, не двигайтесь, пожалуйста, лежачие, нет-нет – сама объеду… Объехала, как обпрыгнула, и дальше… И щёлканье сзади. Что?! Может там салат из лыж и палок. И стихло. И еду-еду. Не моё это и сзади. Может, у них спуск такой. У меня другой…

    Пустынный пейзаж.
    На мгновение.
    Нина. – «Накормили»? Выдохни и сядь на пятки мне. Повиси, подкатись чуть.»
   
    И покатила я за Ниной. И, как сдеживающую одежду с себя враз стянула, сбросила, освободилась от напряжения стараний: амплитуда всех движений раскованной сделалась, и всё ладно да складно получаться стало. Будто непонятно было, что и как, и вдруг всё поняла. И еду! Еду за Нинкой, не отстаю – чудеса. Дублирую все её движения легко и точно, ни чуточки не поскользнусь, не оступлюсь… Гоню, гоню, гоню…
 
    …И вдруг Нины не стало. Как не было её. Вот же лыжа-в-лыжу шли, вот спина её, и… Будто сошла… Сошла! – Я бы тогда её сбоку от трассы увидела. А то – нет её – вдруг и вовсе. А я одна. Опять. С разогнанным ходом. Старательно и продуктивно «кормлю» сама себя. А уж «наелась». Но «прибирать ход» -- фигушки уж! Катить, раз раскатилась! Раз завелась… А катить-то ещё и катить…
    Ещё… Ещё – не ещё, но вот, вот: в добротном туманчике сознания – вот они, петли приближения к финишному городку. А я, я-то знаю – ну, просто знаю, объяснили мне заранее, что финиш увидишь, -- ещё не финиш это будет, ещё до него поездить-поездить… Поездить и – поезжу… Петли трассы… Упорно, упёрто, вдумчиво, покорно еду, еду, еду, еду. С набранным ходом. С набиранием хода. – Финиш же, финиш, финиш!..

    -- Не причемпионивайся! – Это Нина.
    -- ???
    -- Мне привиделось, ты полежать намылилась. На снегу за финишем. Как великие.
    -- Не… Это я так… качаюсь.
    -- Укаталась?
    -- Покаталась, да…
    -- Нормально! Пойдём побродим для «заката». – Нинка великолепна после финиша. Румяная, весёлая, морда в соплях и высохшей соли. Красивая – безумно!

             ……………………………………………………………
                ……………………………………………………..

    …Владеть ремеслом… Я владею ремеслом? Уборщицы… Найти себя… Я нашла себя?.. – Тьфу! Дурацкие мысли, тупая усталость после соревнований. Тупо работай, Аня, тупо работай!

    Илья: «Владеть средой – важнее не придумаешь! Вы, Анна, -- повелитель энтропии. Работа ваша не только наисложнейшая – беспорядок грязи в упорядоченность чистоты переводить. Она и главнейшая – при возникновении некоторых инфекций в лечебном учреждении, оно – закрывается!..   

             ………………………………………………………….

    Ух-ты-ыыы! – Три сноумобиля бок-о-бок тащат свои волокуши по нашим снегам. Прямо в ряд шарашат, как трактора в чёрно-белых старинных фильмах про колхозы. – Это что ли «Круглолицый Мальчик» соратников-буржуев подрядил?.. -- Нам трассы-«дороги» под коньковый ход готовить!.. Через неделю-то у нас новые старты – как раз произвольный стиль. И мы на приглаженные «дороги» широкие наши набрасываемся укатывать, накатывать, нарезать конёк, конёк, конёк…
    Хорошие тренировочные круги получились. И вверх-вниз много-много. С таким подкатом-то мы к стартам можем быть вполне неплохи!..

    Всё смешалось. Мрак ранней зимы. Дом, вечер, еда, утро, владенье ремеслом, Со-Са, Илья, кровати, тела, стены, коридоры, спешащий бег, парфины на скользящую поверхность (лицом и интуицией чувствовать температуру и влажность, …и структуру снега угадывать), конёк, конёк, одновременный, одновременный, сумерки, утра, дни, ночи, сны…

               ……………………………………………………..

    Лыжи. Гонка. «Классика»… Плавимся впрок. С Ниной вместе. Впрок потому, что перед стартом может не получиться. В этот раз соревнования не у нас, на выезде, у «соседей», -- какие там будут условия для подготовки лыж?.. Ну, и как «впрок»: наплавляемся, едем, как-то там «кантуемся»-спим и – старт. Да и погода стабильная, и «отдачи» в «коньке» не существует, а скольжение – моя сказка, то есть, смазка, то есть, парафины. Нинка у меня  на поводу. А я у неё: всё-таки разные скорости и нагрузки («ходА») на «моих» съезжаниях с горок и на её вверх-вниз накатах. Плавимся – друг другу в глаза и на лыжи заглядываем…

    …Пол-ночи ехали-ехали, пол-ночи кое-как вповалку на чужой базе (у меня-то свой спальник классный!) Утро. Темно. Парафин? – Да ну вас, нормальное скольжение будет!
    Нет, все кругом переживают, -- а что переживать-то: сказочных средств, чтобы лыжи сами летели, нет ни у кого, и температура-то с наступлением дня меняться будет… Нет. Пробовать скольжение давай. (Сейчас? Зачем? Чем его пробовать?..)
    Мечтать о чуде. (Бежать-то, что с чудом, что без… С чудом-то, может, правда, и повеселее…) – Но… этот мир придуман не мной. Но я в нём оказываюсь (оказалась!) желанной гостьей, да, что там, -- вовсе своей. – Ну и наслаждайся вовсю, Аня, полным погружением в этот небывалый мир «кросс-кантри-ски»!..
    …На фоне общего смазочного трепетания Нинка притащила – разжилась как-то – «ускоритель». Вплавлять. Ладно, вплавляем. У него испарения вредные. Ладно, у сквознячка приладимся…

    …И, вот он, простор… из утренних сумерек свет…

    Не удалось прокатать тут трассы, но немного просмотрели. Понравилось. Мне. Полюбилась будто даже трасса. («С первого взгляда.) Взаимно бы!.. И катуха-скользуха есть, и мандража нет, и время есть ещё посмотреть-покататься: я тут в последних стартую…
    …А… -- нет. Нет времени на катание, оказывается, старты проходят быстро.
    Стартуем «порциями». И я в своей группе в последней линии. И к старту уже подкрадываемся. И…

    Нина наставляла: Со старта спуртуй нехотя. Не горячись – спалишь себя. – Успеешь раскатиться. Когда раскатишься. Ты пока не готова стартовать резко. Со старта себя береги. И лыжи береги – особенно!

    …И… -- и четверть шажка и одновременным, одновременным! Всем телом, всей душой, бросаемой вперёд, бросающейся вперёд и захватывающей пространство… Ха-а!.. Ха-а!.. – Всем существом. Все так. Все так. А я? И я! Не отваливаться же от всех на отдых. Вместе. Ха!.. Ха!.. С полной амплитудой вперёд и вверх и сверху вниз. Ухх – уу… И в толпу, и в толпе. Вступила в толпу. Бежать в толпе. Опять… Ладно… Лыжа-в-лыжу, нога-в-ногу. – Могу! – Бегу! («Лыжи береги! Палки береги! Ой, не зря Нинка про сбережение лыж… -- вон, заковырялась соседка!)
    Могу! Ухх – уу, ухх… «Конёк» – моё. Конёк – мой «конёк». Можете даже извиниться-подвинуться. Сейчас выбегу из вас, из группы-толпы, от вас убегу. Сейчас… у-ухх… сейчас-с… Убегу, без вас побегаю…
    …Едем-несёмся, несёмся-едем…
    …Неслись… И местность… -- остановилась. Полюбленная мной местность. Моя. Я её гоню. Погоняю. Всем своим бессильем. Но… стою на местности. Она не уезжает от меня. А все? Нет их. Уехали?
    Красивая была местность.

    И местности нет. Это меня нет. А я пытаюсь быть. Пытаю себя. Выдохнуть душу. Выдавить и вдуть себя в нависнувшую жуть исчезнувшей местности. Себя выплюнуть. Всю. Всё. Вслед за языком. Флу-лу, фф-лу-у… Фу-у…
    …Это с трассой я договорилась. А с собой? Которая по трассе жих-жих, жих-жих… С собой договориться б о любви! Слова найти бы! Слова бесполезны. Но слова есть. Слова найдутся вот-вот. Вот-вот, вот-вот…
    …И… вот-вот-вот-вот – зачастила в подъём. Крутой, гадюка! И длинный, гад… Питон… Кто там говорил: «Тащусь, как питон по пачке дуста.» -- Кто же так говорил? Из малолеток кто-то? Из молодёжного «контингента»?
    Но интересно, однако: этот бесконечный, невообразимый, непереносимый – в небо, в небо – подъём привёл меня в себя. Принял меня в себя. Вознёс на небо. Не спуски-спуски, а подъём-подъём – душитель-питон-подъём-небесный. Вработалась в него – в жаркое мученье, строчу-строчу, как будто так и надо, ёлочка-конёчек, наладилась… «Строчить, как швейная машина…» -- Кто же так говорил?..  Ох-ты, аутсайдеров «съела» несколько штук. Надо же! – И это не спуски, которые мои, а – подъём. – Спасибо подъём!
    Но и – ох! И вот… – Мои… Пошли… Спуски… Полетели… И улетели… впереди идущие… некоторые. Легли по сторонам. Но мимо-мимо-мимо я… Пролетаю.
    Дальше гонка вполне моя!

               ………………………………………………………

    Сплю в автомобиле. Рулит Румяный-Круглолицый. Приезжал на гонку -- помогать. Но должен уехать раньше: бизнес у него. Я с ним, мне на работу. Результатов своих узнать не пыталась. А у ребят-девчат ещё соревнования, в которых я не стартую…

    А Круглолицый-то так и в лыжную жизнь вольётся…

    …Сплю…

              ……………………………………………………………

    Михална и Петрович. Поймали меня: «Пойдём побираться! – В Городе салон зимней экипировки. Фирмачи, фирмы. Выставка. Будем тебя водить как слона напоказ. Нет, не слона, конечно, -- как жар-птицу: ты же звезда. С квалификационными очками. Помогай! Может, выцыганим чего... Хотя надежды на подачки-то – нету.

            …………………………………………………………..

    Гам на базе. Торжество и восторг. Вопят. – Нина на этих первых стартах сезона «повалила» всё. Теперь её должны забрать на молодёжные большие гонки за рубеж. Кандидатура номер один. Это так вопят… Сама Нина молчит с улыбкой Моны Лизы. Ни слова. Зоя Фёдоровна тихим голосом, -- а вопёж, не вопёж, все вслушиваются – «Она у нас невыездная.» -- ??? Все затихли. – «На ней полицейское дело висит. Руководство спортивное опасается её оформлять в команду: «граница» не выпустит. Уже был выезд перед сезоном, пробовали, не вышло…»

           ……………………………………………………..
                ……………………………………………….

    «…Не всё то золото, не всё то золото, хоть и блестит…» -- Твержу про себя песенку. Ходим втроём, как Пушкинский Балда по базару. Или, как Поп, толоконный лоб… «Присмотреть кой-какого…»
    Выставка «сияет и даже блестит». И какое там золото или не золото – лыжи! – жизнь и счастье… И какие же они красивые, эти счастливые инструменты! И – да, -- красивые они для всех – да, изумительно красивые, но мы-то знаем, я-то знаю, как играет этот лучезарный инструментарий деланья счастья… на снегу.
    А мы… -- ничем мы разжиться не сумели, не нужны никому мы «за то, что мы такие, какие мы есть». А… -- «А без денег словно веник: не годишься никуда!» -- Пропел Петрович…

    И тут женщина… А мы еле топчемся, протаптываемся куда-то по сияющему показному пространству, точно, ну, как Балда, сами не зная, куда. «Варежки» (лица-взгляды наши) открытые-расслабленные плавают-зыркают, куда попало… И женщина – мне почти головой в живот; а я её и в упор не видела, потому, что в упор и не смотрела, а смотрела позади себя куда-то и, заглядевшись, не предполагала, что на светском мероприятии надо предусматривать лобовое столкновение. – «Вы бы не захотели поехать со мной работать инструктором за границу?» -- Это она мне, на меня в упор глядя. Мы, трое все – вкопанные… Женщина… -- не юных лет, но юная: подтянутая, невзрачная. В телесериалах – тип каратистки-разведчицы. Я её не знаю, не встречала, откуда она-то меня знает?.. – «Инструктором работать за границу…» -- Будто вдруг-сразу в пузо мне сугроб снега бросили… Пауза… -- «Думать можно? – спрашиваю.» -- А у самой (засыпанной этим сугробом – отряхивайся-утирайся!) буйная карусель недоумения и лихорадочная поспешность сообразить: отказаться? схватиться и не упустить? что не упустить? что это за предложение вообще? какая перспектива?.. И одновременно твёрдое – «отказать». Отказаться: бедные палаты-коридоры больнички, новое оборудование только что смонтированное в отремонтированных кабинетах, отчаянная кривобокая Софья Самуиловна, больничные девки-тётки наши весёлые, несмотря ни на что, Илья-маяк… Зоя Фёдоровна наша, база лыжная, лачуга, Нинка невыездная (а сама-то я, как на выезд?) и гоняться же надо, гоняться… Сквозь усталость… тотальную… И, наконец, -- к Михалне на Бугры – «Свои Лыжи» делать снова!
    Дама: «Думать можно. Нужно быстро. На днях, вот, выставка заканчивается, и на горе у… -- тут эта дама смотрит на Михалну, а у Михалны глаза круглые, изумлённые, не знает ничего, а дама нам – там на горе, на базе у вас будет тестирование лыж и сноубордов всех выставочных фирм, вам бы очень хорошо там быть. На тестировании.»

             ……………………………………………………

    О-па-па… О! – Предоженьице… И… -- отказываться...

            ……………………………………………………..

    База наша лыжебежецкая, тренировка. Бег, как бегство. От всего. Классический стиль…

           ……………………………………………………... 

    Больница, крыльцо, коридоры, кабинеты, Софья Самуиловна…
    -- Нас закрывают.
Содрогнулась от ужаса: инфекция! Ужас вины: я!.. что-то не домыла… Содрогнуться не успелось – пронесло, как через рытвину на скорости. Пронесло словом «оптимизация».   
    -- Клинику ликвидируют.
    -- Нет?!.
    -- Да.
    -- Но, может быть…
    -- Не может. Уже нет…Всё. Всех увольняют. В никуда. Зарплату за последнее обещали перечислить… Мне перед тобой очень неудобно. Мне перед всеми неудобно. Чрезвычайно…
    -- А оборудование? Новое оборудование в новых кабинетах только что…
    -- …Руководству родины нужны деньги. А вся медицина родины стоит – один танк. Пустяк, а приятно… А медицина… -- Тебе коллеги не сообщили формулу ненужности медицины? А? – «….здец не лечится, ….йня сама пройдёт!»

            ……………………………………………………….

    Красиво непереносимо: лыжи разложены на снегу. Много. Очень. Напомнило стартовые городки. И дальше ещё лыжи, уложенные на стеллаж на специальный. Подходишь, щёлк-щёлк, поехала. Покаталась, лыжи на место, в специальном формулярчике короткий отзыв пишешь про характер лыж. В другую пару вщёлкиваешься, поехала опять... Это тестирование инвентаря. Лыжи разных фирм и разного назначения. И эта широкая роскошь у Михалны на её Буграх. Интересно: ей-то достанется что-нибудь из этого «цветника»?

    А мне «цветник» напомнил старты, соревнования. Неожиданно душу взбаламутил, как… как процессор салат!..

    Но хорошо-то как – погонять на разных лыжах! У них же у всех свои характеры, повадки, ведут они себя неодинаково. Это когда катаешься на одной паре на своей, тогда нечаянно, но глубоко возникает неосознанное убеждение, что лыжи… -- а что лыжи? – лыжи и лыжи, просто лыжи, а ты лыжница на лыжах… -- просто. Будто и не важно, на каких. Все лыжи одинаковые. (Это так убеждённо кажется, когда на своих, на неизменных.) Просто и мыслей никаких нет про разную разнообразность лыж. Это, наверное, потому, что лыжник со своими лыжами, с теми, к которым ему довелось прикрепиться, -- сживается в одно целое, лыжи часть лыжника, его продолжение, а он сам придаток своих лыж. Они вместе – система. А если по-другому, они плохо вместе поедут…
    Но тут, сейчас вот… с одними, пятыми-десятыми парами заигрываешь в любовь, флиртуешь, и они тебе с любовью подыгрывают. И это – восторг взаимной любви…

    Регламента тестирования нет. Каждый сам накатывает, гоняет, кто во что. Но не я. Я девушка серьёзная. Я придумала свой регламент испытаний -- катать специальные наши упражнения, а лыжи при этом как раз показывают свои характеры: вхождение в поворот («ввёртливость»), поворотливость («вёрткость»), ну и там, всякую разную свою «энергичность», всё такое. – Всё, как по нотам. Ну и погонять, конечно, ещё на каждой паре… И купаюсь я в этом деле с наслаждением! А я же с прошлых своих «заездов» (а, будто, давно-то как это было!) я и не вставала ни разу на горные лыжи. Смотреть избегала в сторону таких лыж…   
 
    …Редактор чего-то большого спортивного, большой дядька, красавец, конечно, фирменно цветной и цветущий, важный запевала в происходящем мероприятии, в мою сторону: «Здесь работать надо, лыжи для фирм тестировать, а не учиться кататься. Почему новичок включён в тест-команду?!» -- А, между прочим, я здесь на всей горе единственная, у кого «очки» рейтинговые, и, при том, приличные. – «Очки»-то с меня в этом сезоне пока не сняли!

   …А, может, я и, правда, уже не умею? И, правильно, что учусь?.. Заново.
    …А, может, я и вовсе никуда не гожусь?!.

                …………………………………………………………..
                ………………………………………………………

    Мрак! Кто станет утверждать, что снег белый, -- в середине ночи и когда снег -- валит? Валит, завалил и заваливает-валит сильней и сильней.
    Но это за окнами, а я-то укрыта в жарком тепле. Внутри вокзала-вокзальчика маленькой, малюсенькой железнодорожной станции. Здесь всё старинное и невообразимо уютное. Второй этаж, зальчик маленький, украшения приятные, печи – огромные колонны, металлические снаружи, раскалённые, не прикоснись. Сверкают в пригашенном свете. Всё внушает надежду на благополучие. Но во всём вокзале ни души. Пусто и спокойно…
    Из тёмного помещения в окна взглянуть… -- а, ничего там, в окнах не увидеть... Фонари снаружи горят, но осветить сквозь снег ничего не могут… С той стороны, где пути, …а, нет там никаких путей! – угадывается девственная снежная равнина… Нет, только угадывается, видеть и не видно ничего… А с другой стороны вместо вокзальной площади-площадочки – огромный сугроб под второй этаж, под фонарь под самый, который дерётся со снежным навалом, светом в снег плюётся.
    Да и не углядишь ничего в сами в эти окна, снегом забитые!

    Забрать меня должны были отсюда давно уже. Да кто ж ко мне пробьётся, проедет сквозь стихию такую!..
    …Но… -- из вокзала не выгоняют, не тревожат даже, чем не жизнь?.. Я и расположилась – жить на лавках.

    …А расположилась-то я -- за «пределами». Предатель я. Продала, изменила…
    Но как спокойно, спокойно, спокойно в жаркости уюта…

    …С родины, из далёкого далёка собираются ко мне в мой случившийся уют мои… -- «Ты отдыхай, Аня, пока. Пока непогода. Да что ж, непогода? – Снег – наш «матерьял». – Петрович с Аниным в обнимку. Проходят по зальчику к печке. Правильно, погреться. А им навстречу Свечик. – «Дядя-Сяв, а ты же…» -- «Да нет, здесь я, здесь, с тобой. Что ж мне не с тобой-то быть!..» -- А в середине зальчика, маяк маяком – Илья. А у окна у непроглядного сам Воскресенский, в окно вглядывается, увидеть что-нибудь хочет. И Серёга прогуливается по тёмной стороне, высокий он, статный какой стал. А я же и не знаю как с ним и что. И никто из наших не знает… Мать и отец на боковинах скамейки моей. Присели. Молчат… А там? Михална? Зоя? СоСа? А я себе подумала, пусто в вокзальчике…
    -- А как же вы все через непогоду через эту?
    -- Да ой, Аня, тоже уж непогода нам? Сравни – у нас на «Материке»?!. Да ты отдыхай, Аня, отдыхай!..

    …Да как, «отдыхай»! – Какой отдых! Да как же, да где же ухитрилась я заснуть на рабочем месте. Надо вскочить, надо тупо работать! Инструмент-то мой рабочий, тряпки, инструмент мой где? Ой, и неудобно-то как! Все же собрались, все лыжные мои, больничные все, Софья Самуиловна сейчас… Ой, и родители… Пошевелиться невозможно… Почему же пошевелиться-то невозможно?.. А это уют… Неодолимый… Не вытянуться из тины уюта… Уютно... Уютно…

    А они сквозь уют? Идут. Сюда. Восходят… Анатолич, наверное. Ребят привёз. Или сам один. Специально…


    «Просыпайтесь, Аня…» -- Женский голос, жестковатый, но не злой, незнакомо-знакомый. – «Не торопясь, просыпайтесь… Нужно ехать дальше…»
          

                    
    …А нынче, погляди в окно!.. Окно забросано снегом, а небеса за окном не голубые, а… ультра-белые. – Нет небес. А всё, что за окном, есть белый свет: свет белого цвета. Этот свет пропитывает и пронизывает всё, что есть, так беззастенчиво, что всё, что есть, превратилось в этот свет нестерпимо белого цвета. Этот свет проплавляет снег на окне, а, может быть, это там за окном тепло стало… И за окном – горы? Анька, ты в горах?!.
    …А гор нет… Они должны быть на небе, а неба – нет. Есть белый всё ослепляющий свет. В этом свете прямо напротив окна, за неширокой низиной долины – бугор: небольшая гора, вроде купола, и вся такая же, как всё охвативший белый свет, белая, не выделяющаяся из света.
    Надо бы катнуться. – Попробовать и попоправлять себя: у меня тоскливо-беспокойное неверие в то, что я съезжаю с гор умело. Несмотря на проделанные уже лыжные дела. Корёжет изнутри меня тревога: сумею ли уметь?! – Надо поучить себя, пока не надо работать. Надо попробовать…
    -- Очки с плотным фильтром одень: глаза не засвети!

    Всё было белым.
    Топлёное молоко погоды, снег и свет. Безлюдье,. Снег – приходится брести: торить заново заснеженные тропинки. Свет – да, такой большой свет опускается в горах вместе с облаками и растворяется в них, и насыщает их своим ультрафиолетом и всеми другими лучами так, что может обжечь кожу и глаза почище прямого солнца.
    Конечно, никакие подъёмники не работают, вообще, всё скрылось, замерло, отсутствует.
    Пешком на выбранную гору. А что? – Пешком. У такого дела есть и названия всякие лихие. «Бэккантри», например. Почему? «Назад в деревню»? Или «деревня сзади»?
    В снегу по пояс. Восхожу «пилой»: короткие косые куски подъёма меняют направление на противоположные. Легче, чем в лоб. Лезу, лезу, лезу… Гора маленькая, а склон долгий… Но вот, вот верх уже… -- Ещё не верх. Типичная шутка гор: все знают, уверены – вершина, вот!.. – А вот и не вершина… Дальше лезь…
    Склоны горки моей не лавиноопасны. Не считаются такими и не обозначаются. Комфортно пологие ухают в комфортно крутое и снова выполаживаются в умеренно пологоватые…
    …Еду! Еду-еду, разгоняю себя сквозь целину, сквозь подушку пуховую снежную, пух налетает на меня, охватывает меня, струится по мне, фонтаном взлетает от коленей по бёдрам через меня через всю… Какая встреча со знакомым… Пух этот тормозит прямое падение, вывешивает в снежной невесомости, не даёт разогнаться… Ой, да не даёт! – Ход-то – полётный. Над снегами. Ухаю напрямую, вваливаю-вворачиваю виражи. Некрутые. А то и покруче. А то длинный, длиннющий заложу, а там – частые, частые с выпрыгиванием из снежных глубин, а глубины – топят в своём пуху: купайся, пожалуйста, в нас, а и выталкивать тебя из себя в снежный воздух… -- тоже пожалуйста!

    …Вверх по натоптанной своей тропке. Не спеша. Уверяя себя, что «вверх легче, чем вниз: вниз надо ногу на каждом шаге в глубину тянуть, а вверх подставляй только ногу рядом перед собой». Удобно и легко… Кто же придумал эту шутку и объяснял, а походная толпа тогда кругом смеялась?
    А вниз… -- раскатываю по разные стороны от восходительной своей тропинки. Каждый спуск – новый след. Особо далеко не уезжаю, чтобы потом по дну долины по целине к началу подъёма не чапать… А и так, приволье – беспредельное!..

            …………………………………………………..

    Утро. Новое.
    -- Погляди в окно.
    Поглядела. За очистившемся стеклом, под голубыми небесами… Небеса ярко голубые, облака на них ярко белые и ярко-ослепительно белые горы в небесах. И… блестя на солнце снег…
    -- Гляди-гляди…
    Гляжу-гляжу… Моя гора напротив… Она в виде обширного купола. Её сейчас видно всю и отчётливо, не как вчера, когда и она, и всё, всё было растворено в общем свете… Купол моей горы выпукло-выположенный, и сейчас он, как безупречно чистая лысина: там прежняя нетронутая снежная целина. А везде, везде под лысиной, там покруче, и там… -- свисающие космы сошедших лавин. Длинных лохматых языков или коротких «осовов». Космы растрёпанных лавинных следов вместо нежной снежной целины. По всей горе кругом. Кроме «зоны» моего катания: и подъёма, и спусков. Там всё на местах, как было: и снега, и мои следы на снегах. Ни чуть-чуть ни что не сдвинулось. Изучай, Аня, свой лыжный почерк! И почерк… -- нормальный.
    -- Все склоны на той, на твоей горе считались всегда лавинно-безопасными. Тебя, поэтому, никто и не тормознул, когда ты туда направилась. Там лавин никогда не было… Никогда!.. Но тут, видно, снега много, и погода менялась резко…

             …………………………………………………………
                ………………………………………………….

    Работа. Началась.
    Учебные горки, пологие склоны. Очень пологие. И хорошо… Ученик – красавец. Нет, настоящий красавец-раскрасавец, высокий, складный, статный и лицом, как в сказках и в кино. И удалец. И (сообщил) чемпион чего-то сверх-огромного по какому-то единоборству. А сообщил об этом скромно, стесняясь и между прочим, чтобы как бы обозначить свою причастность к спортивности. Мол, можно со мной без ограничений-цермоний. А и точно, очень-очень он хорошо двигается… А он уже на лыжах ко мне и подъехал. А ехал так: манекен, проглотивший длинную жердь во весь свой рост. Собравший всю свою стать и осанку вокруг проглоченной жерди. Слегка назад откинувшись. Великолепная прямая осанка!
    Стали работать. То есть, учиться. То есть, сгибаться. А парень – великолепно спортивно подвижный, пластичный, усваивает всё сходу и на всю глубину. И – поехал. Ну, прямо сам вдруг – инструктор-демонстратор. Катались и укатались. И я-то тоже разошлась: взялась высматривать и использовать всякие нюансики рельефа, хотя с этим тут было не густо…
    Очень понравилось красавцу красиво кататься. Попросился учиться ещё. Завтра…

    …Постаралась наутро пораньше быть, чтобы встретить ученика. А уж на горе вовсю катанье, едут-едут толпы выпрямленных, назад отсаженных. И только такие катальцы, других и нет. И моего нет. Стала всматриваться, всматриваться в широкий-густой поток съезжающих, вдруг мой уже катается спозаранок… – Нет. Своего-то я по технике узнала бы…
    И – подкатывает… – Такой же жерде-прямой, как все кругом. – А я его среди всех ещё и по костюму высматривала, а он вчерашний сменил. Модник… -- «Что случилось?! Где техника?!.» -- Он же вчера-то был уже лыжник-разлыжник, спортсмен-расспортсмен, согнутый, активно-агресствный, любо-дорого… Смущённо объясняет: «Здесь все кругом только так катаются, -- как не надо. Мне неудобно было по-другому…»
    Ну, исправили, конечно: стойка, устремлённость. Погнали гонять…
    «Таеквандо», кажется, его борьба называется…

    …Дети. Детики маленькие, две «штучки». Круглые глаза на меня: что ждать. От меня. Злодеяний не ждите, Анька тётка благодушная вполне. И сразу круглоглазые в это поверили почему-то, хотя насторожёнными были на старте встречи. Поверили друг другу и поползли вместе в лыжную жизнь. Будто всю жизнь – одна семья. И уже поехали-поехали дети мои, будто группа набора первого года в спорт-школе.
    Может и правда в спорт они потом «заедут»?..

    И тут подумалось – фундаментально подумалось: а, может, лыжники и вправду одна семья? Неограниченно огромная!

             ……………………………………………………

    «…Сутки всовывались в сутки, словно в пыльные футляры…» -- Это Свечик когда-то стихи такие мне читал. Грустные…
    …Ну, у меня-то «футляры» не пыльные, а снежные. – Работа не пыльная… Работа-работа-работа.
    Всё слилось в непрерывность, в которой время сделалось однородным и летящим в разные стороны сразу. Не уследить за его полётом. Не слежу. А летит ярко и красиво. Яркие лыжи, яркие люди. Пролетают…
    Дороги узкие вьются у подножья гор. Домики посёлочков или старинные гостиницы старинных курортиков, всё сказочно уютное. По старинным стенам к окнам-балконам лезут яркие праздничные куклы размером с людей… В центре местечка почта, в ней жарко натоплено, и можно связаться со своими… Маленький красный поезд мчит по крутым извивам ввинченных в изрезанный ландшафт путей, мчит как будто он аттракцион, в вагоне вжимает то в один, то в другой бок, лыжи в специальных карманах переваливаются туда-сюда, и отопление жаркое… Маленький древненький уютненький вокзальчик, буфет старинный в нём, всё сверкает, как новое, и уютно, и жарко. Мужики, вроде лесорубов старинных-картинных по виду, пиво пьют уютно. Еда уютная простая…
    Меня с коллегами перед утренними сумерками забрасывают на авто по разным горкам к гостиницам, к подъёмникам, к клиентам сама шефиня или ещё кто-то, и обратно после работы в вечерних сумерках забирают, но иногда не получается…
    …Вот сейчас… Лес, чёрный вечер, дорога под горку, лыжи на плече, в рюкзаке ботинки. Дорога долгая, пустая, и пустота вокруг.
Шагай-шагай… Не думай про пролетание дней, как про волков не думаешь. Они здесь добрые, вроде.

    … «Судьба играет человеком, а человек играет на трубе…» -- Цитату эту Анин говаривал… А я играю? Наигрываю. «Неприлично загудела», вот… А судьба мной?..

      ………………………………………………………………….

    …Не ной, не лезь в анализ, Аня! Ты на месте. На своём. Работаешь работу. Хорошую. Свою. Зарабатываешь на себя – независимая персона… -- Нюра!

    …И дорога, и чёрные бесконечные вверх ели. В непостижимый недостижимый верх. Чёрное в белое. Белое в чёрную ночь.
    Это всё – моё сейчас. Это я. И я сама этому принадлежу. Я – у себя.

    …Но слилось, проносится всё, пролетает, уходит, не ухватить. Петрович говорил, «это старость». Петрович говорил -- «лечится только тренировками». А я? Я тренируюсь? – Я тренирую: работаю, учу.
    «Но ты же стоишь всё время на лыжах», -- мне говорят. – «Ты же должна…» -- Стоишь… -- Стоять не ехать. Ехать на лыжах за сотню… -- Это Крокодил говорил. – «Движение на лыжах за сотню и далеко за сотню – другое качество жизни. Без большой специальной подготовки и без объёмной практики, в той жизни… -- жизни нет!»

    …А я тренируюсь?!. – Я работаю-работаю-работаю: учу-учу-учу…

    Не услышала вовсе – при таких-то раздумьях, -- машинка подъехала сзади и рядом остановилась. Двое выскочили, молодые, юные, она и он. Сделанные из улыбок. Схватили мои лыжи-палки-мешок. А машинка у них – маленкий «трак»: спереди два только пассажирских места, позади которых грузовое отделение. Довольно поместительное. И в него лыжи, шмотки и меня. Поверх их шмоток. И дальше поехали. Я и согласия на их любезность высказать не успела, не то, что попроситься подвезти. И домчали быстренько до моего приюта. А – бодро-то я вышагивала, бодро, -- а  оказалось, шагать-то мне было ещё о-го-го…
    Поговорили (английский): друг-подруга путешествуют. В траке лыжи, доски, и всё, всё для всего, всё своё с собой… Здорово! – А?

                ……………………………………………………      
               
    И – стоп, работа! Как началась так и закончилась. – Учёба! –началась  уже для нас самих. – Местные решили терпеть «нашу» школу – из своих соображений: из-за «наших» туристов-соотечественников, наверно, в которых здешний туризм заинтересован. Но обязали нас, инструкторов, пройти их инструкторский курс. И лицензироваться, как положено здесь. Чтобы иметь право учить – здесь.
    Наши грустят, а я-то возрадовалась: а что? – ещё-то поучиться!

    Из своего приютика (ой, уютненького!) переехали в шикарный отель на время курсов. (О-о, оо!) Старинное, деревянное, резное всё внутри. И зеркала, зеркала.
    Торчим на склонах от начала работы подъёмников до их остановки и ещё позже. От сумерек до сумерек. Подъёмниками почти не пользуемся. Потому что, -- торчим. – Дублируем преподаваемые преподавателями статические позы элементов лыжной техники и медлительные изменения поз и позиций с передвижениями по горе. Преподаватели называются «профессора». Задача наша -- овладеть демонстраторством. Уметь показывать, «как надо». Непринуждённо и естественно. И только так, как прописано в канонах международного обучательства. (Но «прописи» эти точно совпадают с техникой чемпионов.) И так ещё (ха-ха!), чтобы склон не сумел тебя (с такой техникой!) разогнать. Никоим образом.

    Наши, вижу, чуть-чуть скучают, чуть-чуть не нравится им всем режим торчания. А мне, не то, что «ничего», мне – «очень даже»: похоже на методы восточных систем физической – и боевой даже – подготовки. С которыми я почти и не знакома, но заприметила там чередования долгих-долгих неподвижных положений и медленных-медленных движений – с молниеносными сменами этих положений при помощи этих движений. И я с почтительным удовольствием проникаюсь прочувствованным анализом знакомого (моего, лыжного!) и заново его же разучиваемого. Ну, просто нравится мне это.
    Нет, нет, всё же дают профессора возможность, не помногу, но дают прохватить по горе на каких хочешь ходах… Сами, небось, смотрят пристально – кто чего стоит.

    Зеркала. Огромные зеркала среди тёмного тяжеловесного резного дерева. И я в зеркалах. (Это моё «апрэ-ски».) Повторяю проделанное на горе. – Позы и смены поз. Проверить и отточить, «как надо», запомнить это внутри тела, чтобы потом принести запомненное это «как надо» снова на склон…
    Ха… -- «как надо», а ведь меня-то – меня-то точно надо заново учить, -- как надо: после того, как меня Судьба «кантовала»…
    Ох-х! – не было бы боли…
   
    Но не разотражаешься в зеркалах. -- Учёба и в «домашних» условиях продолжается. -- «Теория». Вечер и полночь. Лекции-семинары. Методика с психологией. Лыжные школы Мира. Склоны, трассы, подъёмники. Пострадавшие на склоне, оказание помощи. Оказывается, для освобождения дыхательных путей для искусственного дыхания пострадавшего, бывает, переворачивают вниз головой, поднимая за ноги. Не знала, хотя мать обучала методикам срочной реанимации… Лавины, лавинная безопасность… История лыж.
    За полночь занятия. А утром вскакивать. Который уже день…

    …Ночь. В провале сна… -- «Энн! Вэйк ап, Аня, вставай! Дэнс, танцуем, тусовка немножко!..» -- Гады вы, гады! На слабо проверяете, на работоспособность: какие мы утром будем. Ладно. Сама вас проверю…
    …Небольшое заведеньице, «профессура» здесь, местные коллеги, наши подтягиваются, место есть для танцев и музычка совсем моя. И как у нас по лесам ночами волки бегают, и как сама я целыми днями с нашими со всеми, с Нинкой и с Зоей по тем же лесам по грязи да по снегам… -- Утанцую, гады!
    …Утанцевала…

              ……………………………………………………….

    Экзамены…
    …Не зря позы разные перед зеркалами выстаивала… Теперь стараться. Стараться я горазда. Натренирована. – Концентрироваться, расковываться…
    …А над горой грусть… -- Тревога: «удастся-не-удастся». И грусть-то правильная: я вижу – курсанты наши, показывающие зачётные задания, оцениваются профессорами-экзаменаторами не в соответствии с их демонстрационной успешностью. Для себя-то я это вижу точно. Удивляюсь. Переживаю за несправедливо «осуждённых» (не сдавших) и не переживаю за себя. Чувствую себя независимой от происходящего. Почему-то…

    …Демонстрация специальных упражнений, проведение учебных занятий, техника… -- зачёты, зачёты – всё на «языке»…

    …Но действительно, Наблюдается несовпадение – ну, не полное несовпадение, но частое и неожиданное (вроде) – между катальной «лихостью» курсантов-претендентов и их инструкторской состоятельностью. Вот: красавцы-«отработки» недавнего «большого спорта», ну, или большого спортивного катания, а экзамены – не сдают или сдают плохо, а почти что «чайники», глядишь – прошли отбор. Правда, это старательные «чайники», очень старательные.

         …………………………………………………………..

    … «Обмывание» результатов. Последний вечер в шикарном отеле. Курс закончен. Все радостные. («Все довольны, все смеются.» -- Не плачет никто.) – Результаты какие?.. Кто-то сдал всё очень хорошо. Они получат лицензии (красивенькие такие) и в путь. Кто-то сдал не хорошо. Они получат лицензии и право быть инструкторами до конца сезона и обязанность в конце сезона сдавать экзамены заново. Сдавшие – инструктора насовсем. (До следующей переаттестации через несколько лет.) Ну, кто не сдал… могут пойти на курсы в другой раз… Но они здорово научились кататься на лыжах! И они, и все, все, все сильно повысили свой лыжный класс. Благодаря курсам.
    …Рядом со мной красавец-дядька. А мы всё время курсов как-то рядом оказывались. Очень классный квалифицированный катальщик. Умелый очень. Он фрирайдер. Не «от трасс». Но фрирайдер высокого уровня. И великолепный атлет. Вместе на тренажёрную площадку бегали. Такие штуки там выделывал. Акробат!.. -- И он не сдал. А выполнял на экзаменах всё идеально. Я засматривалась на него как на эталон, завидовала. Не знаю, пересдача у него или полный… облом… Сейчас мрачный.
    …А рядом с другой стороны дядечка средних где-то лет и красавец тоже киногероический. Но если фрирайдер («красивый сам собою») весь светлый и с собой зовущий, то этот, с другой стороны – тёмный и от себя отгоняющий. Ну, это я его так воспринимаю. А он-то как будто тёплый-греющий и бархатно к себе располагающий. Он – какой-то (якобы) госбезопасник из сверхсекретных всемогущественных. Это он сам о себе мне рассказывает. Хороший катальщик на хорошем любительском уровне. Не знаю, как у него с экзаменами. Сейчас он, довольный собой, обстановкой благостной вокруг и всей ситуацией, рассуждает о том, что горные лыжи – дело интеллектуалов… Где-то он инструкторить будет?

    …………………………………………………………………
           ………………………………………………………..

    Сразу работа. Пошла-пошла-пошла…

            ………………………………………………………….

    …Море. Воспоминания, сразу бескрайние, как море. Вдруг. У ног. Мелкая вода, мелкая галька. Нешевелящееся спокойствие несуществующего моря, бесконечно объединённого с невидимым небом. А шёпоты всплесков? Благодушная вода подшуршивает галькой пляжа. Волн нет. Пальцы ног в воде шевелят гальку, пятки на суше. Или это вода под пальцами шевелит гальку? Это рассвет. Безветрие абсолютно.
    А день приходит и идёт. Задуло, раскачало, расходились волны, оформились в шторм. Заштормило. Волны наваливают воду на пляжи, наливают на скалы. Обратно штормовая вода не спешит, медлительно льётся навстречу напористым новым валам. Под совершенно ясным ультра-синим небом ослеплённым безразличным солнцем.
    Остановленный закат. Над искривлённым пространством замерших штормовых волн. Плавящееся солнце опускается в горизонт моря, прожигает воду, прожигает дыры в скалах берега. Медлительный маяк подмигивает в дали. 
   
    А здесь, в горах, горизонтов нет. Здесь начала и окончания дней живут только за вершинами. Здесь над чёрными стенами леса белые пики вершин, их солнце рассветов и закатов высвечивает золотым и розовым!

    А что это море мне вдруг привиделось? А-аа! – это ноги замёрзли…

                …………………………………………………

    Нет. Немножечко не устраивает меня система упражнений в международной методике обучения начинающих горнолыжной технике. То есть, упражнения прекрасные, методика превосходная, но не учитывается главная трудность горных лыж: надо ехать вниз! Надо. Вниз! Это альфа управления лыжами. И омега. И главный инструмент управления: движение вниз… А – животное противостояние гравитации: ужас антигравитационного «нельзя»!
    …Стремление устремляться вниз должно стать повадкой использования этого главного инструмента управления. Привычной повадкой… Ну, как топор в руку плотника привычно прыгает.
    Вот. И я ввожу в обучение свои самодельные упражнения для этой повадки – вниз поехать. – Как элемент лихости. И прикатываю – с горочки скатываю ученичков. – Чтобы лихость вместо страха и удовольствие от лихости своей чтобы… А перед скатываниями ещё и валяю их на ровном месте и на склоне. – Тоже упражнения специальные: обучающие падать. Результат – не-боязнь падений и «железный устой». – «Не боюсь упасть и не буду падать!»
    …Именно сейчас стала чувствовать и понимать внутренний мир начинающих: будто я – они. – Сейчас, после «кантовки» меня Судьбой, после кувыркания моего с умиранием…

               ………………………………………………..

    Опа! Меня «продали». Нет, «хихикаю». Шефиня решила передать, ну, или отдать меня в работу в местную школу. Не знаю, не пойму: это наказание или что? Чем не потрафила? В нашей-то школе работала на максимальной нагрузке, днями-вечерами. Клиентов, которых вела, не довела, спешно передала кому-то коллегам. А хорошие клиенты были. – И с хорошими чаевыми…
    А! – я воспринимаю этот переход как подарок. Вот меня перевезли со шмотками на другую гору, и я совсем автономная частица вселенной. – Ух! – Потерявшая связи со всем, с чем можно быть связанной. Свободная, как… -- А как?..

    …Это стала я работать в здешней школе. Это подарок Судьбы, я посчитала. Это поместили меня в апартамент, где обитают инструкторы этой школы. Инструкторов нас там, как селёдок в бочке, без преувеличения. Мы-то в своей в «нашей» школе жили куда как вольготно. Но, ладно, теснота и теснота. Все юно-веселы и урабатываются каждый день к вечеру в полную немощь, реализующуюся падением в лежачее место сразу с порога. Но вечером пробуждаются и снова веселы все.
    Сразу в огромной гардеробной с высоченнейшими шкафами нарядили меня в форму школы, красную, чуть-чуть с синим. В пору, удобно и красивенько. Одела, сразу гордо форс держу, в зеркало на себя не налюбуюсь. Нравлюсь себе.
    И нравится работать среди этих «красненьких». И всё подглядываю за ними: как они учат-преподают. – Педагогический ресурс свой пополняю.               
    В школе своя «школка» -- учебный мини-стадиончик с микро-склончиками разного профиля. Уютный. Сосны высоченные, лес кругом, гор и не видно. И можно спокойненько всякие специальные упражнения для освоения лыжной техники выкатывать. Но я ещё и по окрестным горам трассы и склоны себе для учебных целей высматриваю для клиентов, -- как для себя. И приметила высоко у верхов подъёмника отличную поляну. Просторную, свободную, с умеренным уклоном, немного выпуклую. А на выпуклом повороты выполнять легче. И красота кругом необъятная: лес поляну окружает, но не заслоняет дальние дали, и глубоко внизу, как мираж нереальный, далёкие долины…

    …И вот подсмотрела занятное явленьице… -- Случилась клиентка. Молодая дама, вполне проворная, всему быстро обучается, учится с удовольствием и старательно. Надо её выкатывать. И катаемся. Уже и повыше, где и покруче. И на поляну на эту «мою» я её завезла: вот раскатаемся-то… При поляне свой подъёмник бугельный – гоняй!.. Поднялись на верх и… -- не может ехать дама моя. Стоит в упоре – «паралич»! – А мне гадай, что с ней. Догадалась. – Высота расположения над глубиной пейзажа её впечатлила: страшно на высоте-то. – Стесняясь, стала она и сама стала в этом сознаваться…
     И тогда я предложила ей, оставаясь на месте, просто любоваться далёкими красотами в далёкой глубине. Любоваться и любоваться. Налюбовалась? – Поехали. А как поехали? Сосредоточились конкретно на технике и на направлении – куда ехать. Всё. На неконкретные окрестности уже не любуемся… И – раскатались… Страхи ушли.
    Но! – Но: вскоре потом ещё ученик. Красавец-мужчина. И – та же симптоматика. Высокий, весёлый, атлетичный, быстро всё схватывает… Поляна «над пейзажем»… -- паралич!.. Ничего: лечила теми же средствами, что и даму «свою», и быстро вылечила..
    Но нужно взять на заметку… «синдром пейзажа».

         ………………………………………………………

    Работать интересно. Но тренировок – нет.

        ……………………………………………………..

    Нет есть. Оказалось, в школе два раза в неделю проводятся специальные занятия для инструкторов. Для поддержания и повышения инструкторского класса. Ну… -- тренировки.
    Ранним, ранним утром… Вообще, в этой школе вечером при искусственном освещении работать, в общем, не принято. Зато есть дополнительная работа рано утром. Бывает. И, когда она бывает, надо радоваться: мы же здесь для чего? – Зарабатывать.
    Но, если свободна, то рано-рано-рано, «когда ещё всё в мире спит и алый блеск едва скользит по…» -- блеск алый только на вершинах, на трассах тень; по заледенелым корявостям дорожек в долине, на наточенных с вечера лыжах, к подъёмнику, его только для нас, инструкторов сейчас включат… Занятия проводят или старший инструктор школы, или даже сам её директор (или он её хозяин?) – очень сильные лыжники… -- Очень хорошие, очень разнообразные, хитро изощрённые специальные упражнения (ну, даже хотя бы очень крутой плуг и упражнения в плуге на очень крутом склоне, -- сила кантования, в результате, стальная!), но… трассы?..
    Но трассы всё же тоже ставят: короткие слаломы, короткие гиганты тоже…

    Тренируемся?!.   

               …………………………………………………

    …Меня купили?!.
 
    …В моей «красно-синей» школе меня любят. Грузят работой (называется, «продавать инструктора») – плотно: ни капли времени не просиживаю…
 
    …Ой! – с ужасом предупреждали меня мои коллеги в «нашей» школе перед началом моей работы здесь, что в этой (иностранной) школе страшно строго смотрят за соблюдением методических канонов обучения. Если инструктор учит хоть капельку не по утверждённой жёстко схеме, то сразу… Что? – Не знаю, что…
    «Методическая схема» это, в общем, принятая во всём лыжном мире «Австрийская школа обучения». Мне она нравится. Я её «канон» с удовольствием соблюдаю. Выполняю. Но вставляю (в «канон») свои самодельные дополнения, когда у обучаемых что-то не идёт. Дополнения сочиняю по ходу. Чтобы толковее преподать. Никто замечаний мне за это не сделал. Увидела, что лучшие инструкторы здесь поступают также. Увидела, что руководство школы внимательно следит за успешностью работы работников. Поощряет успешность. А как поощряет? – Работой. А в оплате работы всякие бонусы могут быть. То есть, премии-доплаты.    Чаевые, помимо.
    Так что я…
   
    …Я… я… Я мечтаю, мечтаю о большой подготовке к большим стартам…
    …Возле нашего инструкторского апартамента добротная тренажёрная площадка. Утонувшая в снегах. Была утонувшая. Весь снег на ней вытоптан мной.

                ……………………………………………………….

    Клиентка – девочка. Маленькая. И не спортивная вовсе. Мать – бухгалтер. Они с «Родины». Вдвоём. Мать привела дочку в «школку» с тем, чтобы дочку научили, и чтобы через день дочка раскатывала вместе с ней по горам, по трассам, по верхам всю дальнейшую «лыжную неделю». Рассказывает, какое спортивное, разносторонне подготовленное у неё дитя. Занятия танцами, специальной какой-то диковинной гимнастикой, ещё чем-то…
    …Ух-хх! «Спортивное дитя». Девочка пристёгивается к лыжам и тут же… -- не падает, ложится на снег, как будто падает. – Ей эти лыжи наши – тоска-погибель полная. Она грустно напряжена безысходностью судьбы, в которую попала… И мать над ней – неподъёмным «бухгалтерским» долгом!
    Но – счастье: утопала (ушла) от нас мать к большим подъёмникам. Не узнать, как сама она на лыжах. А показать старается (устно) небрежную свою бывалость…   
    Ладно, спорт – не разговоры о спорте… Снимаем лыжи, берём палки. Учу девочку расслабляться, обвиснув на палках, отдыхать. Валяемся на снегу и в снегу. И ползаем, ползаем, ползаем. Скользим на теле под уклон. На лыжах потом изучаем технику падений. Вставаний. На ровном месте и на склоне. Сняли лыжи – катаемся на ботинках. И – скользим уже на лыжах. И – сразу-сразу стойки мягко-агрессивные и прочие спортивные повадки. И уже не «синяя» моя девочка, розовая, улыбается осторожно, «распряглась» от напряжения печали, радостью светится: не к палачам попала, «ура, освобождение!»
    Ну и ушла с мамашей. Ещё бы и ещё побыть нам. Но… -- что успели, то успели в обозначенный лимит времени.
    Работаю себе с кем-то ещё, -- приносится... мать. – Разнос!.. Мне… Наверное, она главный бухгалтер: я по-другому представить не могу. – «Я плачу деньги за обучение – выброшенные деньги: девка – инвалид! Я, что инвалида должна в свой отпуск по горам таскать?!» -- Это она орёт прямо при ребёнке. За руку тащит дитя, а та, ну, вот точно говорят: ни жива, ни мертва. От смущения, от испуга и стыда за всё и за всех. А я – я сама «сквозь лыжи проваливаюсь» от ужаса: вообще говорить «такое»! – Силы небесные! – а вдруг и впрямь случится что…

    …Отбила я ребёнка. («Ну, ладно, так и быть, ещё на один день!» -- Это бухгалтер-мать.) Работаем. Конечно, всё, что усвоено было, утрачено напрочь: понятно тоже, стресс, шок – от матери, от горок, -- куда она её таскала. Работаем, всё возвращается, новое постигается, но туго, правда, туго. Я и тоскую уже: вон, кругом у коллег дети – корявые, но резвые, технику всякую отвергают, стойка задняя, но носятся безудержно-проворно, а у меня… «Особа»… Ну – вовсе никакая. Ну, и работай, Аня, тренируй!
    И ещё на один день выпросила у матери дочку. Уговорила, как рискнула. – «Только один день.» -- И согласилась мать. Может, как картёжница (мне так почудилось) завелась… Углядев, что и я завелась… Ну, и укатила кататься.
    …Работаем с дитём. Прогресса никакого нет и нет. И у меня тоска и тоска от безнадёги: проигрываю бухгалтерше. Ну, и проигрываю, и ладно. Дело делать надо: сберечь дитя и учить и научить чему смогу.
    Но!.. -- Ну, как «никакого прогресса» -- повадки и приёмы, вот они!.. И покатили, катим, катаем. Технику выкатываем. На верхние подъёмники ушли из «школки», на поляну на мою съездили, там откатали…

            ………………………………………………………………

    В конце каждой лыжной недели школа проводит соревнованьица для детей. И для не детей. Для детей там специальные трассочки. Маленький спуск, на нём бугры, контруклоны, очень живой рельеф. И ещё маленький слалом. Ещё несколько разных лыжных испытаний. Некоторое многоборье получается. И со всеми его видами девочку свою я плотно познакомила. Протренировала старательно на всех трассах. Разъяснила ей регламент и правила соревнований. – Она, как стало у неё лыжное дело получаться, сделалась вдруг страшно спортивно-яростной. Пришлось объяснить ей, что чтобы стартовать, не надо расталкивать участников-соучастников дракой, а стартуют соревнующиеся в порядке нагрудных номеров. (А она и представить не может, что это такое – «номер».)
    Ну и расстались. Всё. Девочка в лапах своей бухгалтерши. Которая на соревнования её, конечно, не приведёт… Работай, Аня, дальше, клиентов-то толпы.
 
    И… -- ой-ё-ёюшки: в день соревнований за минуты до старта дитя моё – вот оно! Я её, конечно, дозавляю, тут ей же номер… И – девочка моя «валит» все виды во всех возрастных категориях! То есть, она побеждает всех на всех трассах и, конечно, в абсолютном зачёте. Со здоровенным отрывом. И я любуюсь на неё: агрессивная спортивная стойка, «вворачивает» и устремляется вперёд уверенно и вдохновенно. И «делает» всех резвых и талантливых. И стоит на награждении недоумённо. Не удерживает все призы в охапке. Роняет…

    В заключительный день этой лыжной недели в инструкторскую вваливается мать-бухгалтерша. Дочь за ней. В смущении. Мать сурова: «Что вы сделали с ребёнком! Я не могу угнаться за ней. Едет впереди, как инструктор. По всем трассам, по крутым, по «чёрным». Останавливается, поджидает меня.» -- И выдаёт мне здоровенную куклу и невообразимую коробку конфет. А её девчонка… -- я предположить не могла, что у неё могут быть такие круглющие огромные глаза, и что они могут излучать столько счастливого света. Она всё щурилась сосредоточенно когда мы работали…

    Куклу –девочке отдаю, конфеты – нам, инструкторам: чай пить!    

            ……………………………………………………

    Меня одолжили?!.

    …Вышло так…
    …Сперва (в школе, куда меня «продали») давали мне только клиентов, говорящих по-русски, но уже скоро стали меня давать разным разноговорящим и таким даже, у кого и ни намёка на английский. Преподаю кривляньем – демонстраторством. И – «меньше шпрахэн – больше махэн!»… И – стараюсь разузнать четыре-шесть слов на предполагаемом языке клиентов… Может, это и не их язык?.. Но – понимают!
    И – в школе я на лучшем счету. Все успехи мои замечают. Вся в поощрениях я. Сам директор-хозяин весьма ко мне предупредителен, всякое внимание своё мне обозначает.

    И вот дают мне двух небольших мальчиков. С которыми мы учимся кататься, катаем, выкатываем всякое с общим огромным упоением. Гоняем по подобранным мной трассам. Да, -- «спуск», конечно: виражи, рельеф, спады-бугры. Дня три мы вместе. А когда пора расставаться, родители, оказывается, сходили к директору школы, договорились о том, чтобы мне отлучиться с ними на несколько дней, и потом с предложением ко мне – пропутешествовать с ними куда-то в их края. Директор им уже согласие на моё отсутствие дал, за мной только дело было. А я что? – Подхватилась и поехали…

        …………………………………………………………..      

    …Непредставимо огромный, как мир, курорт. Лыжный курорт. Два километра перепада высот на трассах. Не заблудиться в сотнях километров трасс и склонов, бесчисленности подъёмников, долин… -- невозможно… Катаю со своими своё… Вообще-то, знаю (рассказывают!), что инструкторить, не являясь инструктором местной школы, во всех курортах запрещено, ловят, наказывают, а в том месте, где сейчас оказалась, по рассказам, и вовсе очень строго, лыжная полиция и прямо тюрьма, но у меня всё спокойно пока, занимаюсь себе со своими, никто ко мне не подъезжает, не подходит…

    …Подошли. Внизу у подъёмника. Предложили пройти… В помещение здешней лыжно-досочной школы, она же клуб. – Шикарнейший дворец модерной архитектуры. Интерьеры, к тому же, как музей: исторические лыжи, фото и картины, кубки-призы-символика… Ведут. В «кутузку», значит. Посмотришь, Аня, что здесь за «мусорняк». Да что, да как, на сколько. «Попала», значит… Приводят. К директору школы. Фрукты-питьё. Предлагает. (Это бы кстати: я укаталась.) Ни к чему не тянусь, конечно… А директор – красавец-мужчина неописуемо прекрасный. Описываю: статный атлет, худощавый, высоковатый, тёмный брюнет с чёрно-копчёной горным солнцем физиономией. А физиономия точёно-античная. Сразу себе отмечаю: прекрасная фигура (антропометрические данные) для слалома-гиганта. Да и для спуска… Предлагает… -- прямо с порога предлагает мне должность инструктора в его школе. (!!!) – Пауза. Я в изумлении… Распрашивает. Рассказываю, кто я такая и откуда. Выслушивает. Компьютер и телефон. Разговаривает. Он, похоже, вовсе не думает о моих возможных раздумьях или возможности моего отказа. (Я тоже об этом не думаю!) Он разговаривает по телефону с директором-хозяином моей красной школы. И они договорились. Обо мне. И я остаюсь здесь…

                …………………………………………………….

    Форма красная с белым. Только перед тем как начать мне в ней красоваться и «рассекать», предложили курсы пройти, свои специальные. Три недели.

    И – квалификационные соревнования. Отборочные для инструкторов. Слалом и гигант. Претендующие на инструкторство должны в них не проиграть лидерам больше некоторого процента времени. То есть, время проигравших не должно быть больше времени выигравших на довольно небольшой процент. Лидерами ставят своих сильных спортсменов. А меня – мимо этих отборочных, меня уже в штат зачислили. А я! -- я рвусь участвовать: мне проехать страсть как хочется. Старты мне нужны, старты!.. Уговорила. Проехала всё. И результатов своих не знаю. И не интересуюсь, хотя и любопытно тоже. Но в протоколы результатов не лезу, а мне никто ничего не говорит. Почему-то. А, может, дела до меня нет никому? А проехала – ох! – с удовольствием. Хорошо всё проехала!

           ……………………………………………………….

    А школа «красная с белым», в которую я попала, она самая здесь большая и лучшая национальная школа, и она и всемирно самая-рассамая. А и та школа, откуда меня забрали-одолжили, -- оказалось, тоже там лучшая в стране.

    Ну и «ура»: работай, Аня! А я и работаю. А и платят здесь здорово!.. Работаю-то, работаю, а сама себя ловлю на том, что вглядываюсь и вглядываюсь язвительно… -- нет, въедливо, в то, как, кто учит и чему… А ты, Аня, чего там, -- сама учи и учи точно согласно требованиям школы, ни на четверть лыжи в сторону… А я? Я – «строго согласно», но… -- предписанный порядок немножко всё же самодеятельно доустраиваю…

           ……………………………………………………………

    Нравится и не нравится… Устраивает и не устраивает… (Это я, «сопля», рассуждаю, какая система обучения меня «устраивает-не-устраивает!)

    Здешняя школа несколько заносчиво задирает нос, отстраняясь от общемировых методик обучения новичков. Сами, мол, мы с усами со своими… Мало любят «плуг», предлагая новичку использовать по большей части параллельное положение лыж для управления их движением…

    …Плуг или не плуг?.. – А и без плуга тоже ничего. Параллельные лыжи, «бракаж», там… Вон, в сноуборде – всё по параллели!.. Ну, а на лыжах? В плуге, пожалуй, больше бескомпромиссности в кантовании. С «бракажем» можно подхалтуривать. А новичка-то, главное-то – кантоваться научить: кантование – поворачивание, поворачивание – управление… Но! – Но… если много-много гонять напрямую, -- а это параллельные лыжи – то, -- если накатан-накатан-то! – то и свернёшь, глядишь, …там, где жить захочешь… Или что-нибудь свернёшь. Себе. Или партнёру по ситуации. Дереву, например…
    Но дети? Им всё «по параллели». Дети-то в спорт только так и «въезжают»: прямо и вниз…

    …Наблюдаю: инструктор, красавец-умелец мчится умело, ученики, вереница, отстали, не видно их; инструктор ждёт. Естественно: инструктор едет правильно, поэтому, быстро; ученики правильно не умеют и ковыряются… И уже не видят, как там их инструктор ездит… Такое милое следование-преследование…

    …Но и австрийская «змея», когда инструктор едет так (умеет!), что ученики в него упираются, тоже мне не вполне по душе: в «змее» только первый за инструктором видит его перед собой и может копировать его действия. И копировать только с запаздыванием на «техническую фазу». Не копируя его действия синхронно, а тормозно обдумывая наблюдённое за инструктором (что он там делал-сделал?). И уже ему не до того, что сам сейчас делает, он весь в будущем, а до будущего ещё доехать надо…
    …А уж дальнейшие в «змее» и вовсе копируют ошибки соучеников, которые перед ними, до инструктора не доглядеть.
    Правда, порядок преследования в «змее» меняют. А бывает и вовсе не групповое, а индивидуальное обучение. Но тоже – запаздывание по фазе!..

    …«Синхро»! – Спасение или… как? – В «синхро» ведомый или ведомые повторяют за ведущим выполняемые им действия одновременно с ним. Копируют действия ведущего синфазно. Здорово? Но! – неумелым копирующим, чтобы копировать предлагаемые действия, да ещё синфазно с предлагающим, нужно, мало что, быть знакомыми с этими действиями, а ещё и даже уметь их выполнять. Иначе дело не идёт. В «синхро» -- одновременный повтор действия может быть успешным только если действие уже разучено…

    …Где разучивать? – Школа – «школка» и «стадион», как у нас, у наших, дома, и как Крокодил преподавал и проповедовал. Всё разучивается, выучивается и даже заучивается уже ещё на стадионе. А потом – трассы и склоны. И они (трассы и склоны) уже не «учителя», а «тренеры». А если трассы-склоны подобраны инструктором… А если хорошим инструктором… -- Ну и уже в спорт: спортсмен готов. А то так и всю жизнь – в чайниках. Всю спортивную жизнь.

    Ещё раньше слышала краем уха: наши говорили, что подметили, что западные школы нацелены на то, чтобы новичка из новичков никогда не выпускать. Ну, чтобы всегда был «клиентом». И что только наши, мол, особенные совершенно, из кожи вон лезут, душу вкладывают, чтобы чайника в чемпионы выпустить… Не знаю, пока не заметила. Надо присмотреться. Но насчёт наших, пожалуй, правда: старательные, восторженные…
    А что если чайникам самим нравится всю жизнь в чайниках гулять?!.

    …«Параллельные», ладно, хорошо! Культ параллельных. Побольше-побольше поездить вниз-вниз, тогда любые управляющие приёмы усваиваться станут «на раз». Но «поездить» -- это время, а его у курортника нет. А курортник рвётся на горные просторы, за которые заплатил… И школы идут на поводу курортника, полагая, что сами его ведут…

    …Вот и веди, инструктор инструктируемого с таким рюкзаком размышлений (или рюкзак этот у учителя – душа?). Доставай оттуда обучающие средства, как волшебник из мешка колдовские штучки-дрючки…

                ………………………………………………………

    Нашла трамплин. Нет, здесь во всей округе не видно настоящих прыжковых трамплинов. Нет здесь такого спорта. Нашла пупырь: прямой крутой разгон, обрывающийся в ещё более крутой уходящий склон бесконечной крутизны. С разгона разгонишься, -- лети с уступа над крутизной сколько угодно далеко… С разгона ничего, что там, за уступом, не видно. Прыгать тут без отмашки с точки отрыва – наглый риск. Хотя я так несколько раз и прыгала. Потому, что склон этот абсолютно не посещаемый. Всё же решила не делать так больше. Привожу группу или одиночного клиента – смотреть и отмахивать мне с перегиба. – Прыгаю… пятнадцать, двадцать, двадцать пять метров… Клиент или группа счастливы, поехали дальше…
    …Ой, Аня, ой! – не «встань на брови», ты же на работе. И какой же недопустимый конфуз – «схвати я пачку»…

    И «скафандр» любимый мой припрятан в моём жилище. Вожу с собой везде…

            ……………………………………………………………

    А за «курком»-трамплином моим обнаружилась «спортивная зона» -- огромное огороженное пространство склона для постановки спортивных трасс. Ставятся и полные слаломы, и полные гиганты. Ещё там крутяк для заездов на скорость – прикол курорта, пускают и запускают с хронометражем катальщиков. За плату. Потом выдают красивое свидетельство о достигнутой скорости.
    Ура! -- Трассы стоят, тренироваться можно… Когда нет работы.

    А работа есть. Работаю.

    И всё же, всё же, всё же, всё же вырываюсь и врываюсь в спортивную зону на спортивные трассы, там постоянно кто-нибудь их ставит, и вместе с теми, кто себе поставил трасы – попрошусь, не гонят, позволяют – трассы-то и хожу… Мало!

                ……………………………………………………

    В «спортивном загоне» дядечка и девочка. Дядечка учит девочку ходить трассы. Ну, девочка, -- моя ровесница уж точно. А дядечка – пожилой, плотный, спортивный, лыжный. Оба экипированы на супер-уровне, особенно девочка. И лыжи, и одёжа-защита. Сияет яркой «фирмОй». И на лыжах кататься… -- не умеет. Девочка. Очень слаба… Дядечка лицом и повадкой серьёзен и сосредоточен. Девица – растеряна… Учебно-тренировочная задача ей не «по плечу». Вовсе, то есть, не по телу. Но оба они заедино (видно во всём!) задачу свою решили решать. И решают…
    А я-то решила подглядывать и подглядываю – мне интересно-интересно. И обстоятельства позволяют: я здесь сейчас в спортивной зоне сама для себя. – Катаюсь-тренируюсь.
    …Стоят поставленные трассы. Мне (как всегда, попросилась у «хозяев») разрешили их ходить, и хожу. И девочка их ходит… -- Не ходит. И даже сказать, что пытается ходить, -- нельзя. – Техники-то управления спусканием, да ещё с поворотами у неё – нет. Но, вдно, поставлена задача: девочка должна ходить трассы. Сейчас. Задача – неправильная, но решают они её правильно. – Ходят трассу кусочками… Пройти двое ворот. И – стоп. Оценить пройденное. Прицениться к следующему отрезку. Пять ворот… Трое ворот… Дядечка назначает девочке участки. В конце каждого участка сам останавливается, ждёт, смотрит. Пытливо, серьёзно… Втиснуть отсутствие техники в круговерть палок-древок… Как?.. Повороты с широким заходом… Продумать, проехать, остановиться.
    Называется, «натаскивание», то, что они делают, форсированная подготовка. И такой путь в спорте – не хорош: он вроде постройки без фундамента. Но затея такая может быть жестоко продуктивной. И… -- дико ненадёжной.   
    …Да и с трассой-то съезжать с горы уютнее, чем без, чем по склонам по свободным носиться… В неопределённости.
    Жаль, не ставят они учебные трасы. Ничего, посочетают скрябанье своё по трассам по спортивным с произвольными спусками по разным склонам, прикатается девочка, -- поедет… О! она уже с десяток ворот прошарашила. Поедет… Сперва ненадёжно, а там, там…
    …Интересно, кто они кому: дядечка – тренер? Родственник? Родитель? А девочка? – Новичок ли она? Или она покалеченная? Восстанавливается…
    …Я-то тоже тут кусочки трасс всё пробовала… Для восстановления.

             ………………………………………………………..

    Самый верх «курорта». Далеко-высоко за три тысячи. Со мной клиенты. Катаю их и учу. И я их жалею: жёсткое высокогорье, необходимо акклиматизироваться, а они приезжают на неделю, на свою «лыжную неделю», и гоняют по верхам, будто так и надо. И они себя не жалеют. У них восторг – горный восторг. «Ски-уик» -- лыжная неделя. Верх, верх, верх!..

    И у меня восторг. Все, все дни. Восторг и восторг. – Мир гор. Царство вершин. Цепи белых и белых ангелов и божеств. И нет ничего, а только это. И я только в этом. И меня нет нигде больше, а только здесь – я вся!..
   
    «…Но мысль ужасная мне душу омрачает: среди…» / А. Пушкин /… Среди… -- наш белый блистающий мир – среди мглистого мира войн, где всё для войн, где и те, кто не воюют, изготавливают воевательный инструмент для тех, кто возятся в войнах… И приезжают в горы раз в году на свою «ски-уик»…

           …………………………………………………………

    Ну это ж надо ж! – Мне тоже «выдали» мальчика, чтобы он стал ходить спортивные трассы. Сразу. Скоро. – «Не завтра, а вчера»… И что это со взрослыми случилось? За что они так к не-взрослым? Патология?.. Но вот, где-то читала или слышала, что, кажется, свиньи, бывает, сжирают своих поросят… Фу! – Тьфу!.. И почему мне эту безжалостность подбросили? Может, знают ведь, что меня из спорта выбросили… А и ладно! И хорошо, что мне эта жертва попалась в лапы. Попробую его поспасать. – Мне плевать хотеть на срочность их затеи!
    Пацан… Лет тринадцать… Чуть, может, больше… На лыжах очень не… -- никак… И сам – сплошная напряжённая воля. И растерянность… Ну, и начинаем. Первое моё дело – успокоить пацана. Чтобы не торопился и не закрепощался. А я… -- обучальных «инструментов» у меня набрался большой набор. Язык общения – английский и… пантомима. Поехали! На лыжах. По горизонтальной поверхности. По слабо наклонной. По крутячкам. Коротеньким. И наискось по косогорам. И… мы в «зоне». Среди спортивных трасс. Попробуй, мальчик, озадачиться одним древком! А вот, двое ворот… Попробуй обрулить… И снова свободные спуски на свободных склонах. И чередуем их со специальными упражнениями хитроумными. И по буграм, и по бугристым склонам и трассам вроде ски-кроссовых. Кусосками-отрезками, а вот и напропалую уже подолгу-далеко…
    Главное, чтоб улыбался мальчишка лыжам. Улыбался им потому, что лыжи – это прекрасно…

    О, о, о! – мне удаётся ставить учебные трассы «в загородке». О! – и сразу к нам сюда с этой спортивной округи все всякие цветные-яркие, дети, не дети, тренеры, все возрасты… А я что? – Ходите. «Эз мор уи ар тогезе, -- эз хэппиэр уи ар!» -- Да и посмотрим друг на друга…

    Поехал, ездит-ходит парень мой трассы… Кое-как… Но в лице (это когда стоит и молчит, а молчит всё время – «меньше шпрахэн, больше махэн!»), в лице у него спокойствие задумчивого прицеливания к ситуации. – Спортсмен и есть спортсмен…

    «Стоишь всегда ты неподвижно под балконом, мой почитатель, молчаливый и влюбленный…» -- Песня такая французская. Кто же из наших пел её в русском переводе? Не вспомнить…
    Предполагаю, что ученик мой в своём отношении ко мне «свернулся» как раз в эту сторону. Нет, я-то просто только и работаю, работаю азартно, как тренер-не-папа-а-мама-Карло. Чтобы «поехал». А он и – поехал. Может, и потому, что поверил, что мне можно верить. Верить и убрать-разбросать все отношенческие загородки, а открыто и вместе дело делать, а дело у нас, ух, какое прекрасное!..
    …И вот, мой отрок… «под балконом»… Моим… Уверенно предполагаю, что это так…
    Краснея загоревшим лицом… -- а верхняя часть лица, которая под очками горнолыжными, она светлая, но нижняя напитана солнечной гарью, а нос, он вовсе горелый – краснея всеми частями лица, мальчишка, пылающий робостью, -- а трассу для скоростных заездов, робел, было, но прохватывал технично – приглашает меня вечером в… -- ну, не знаю, приглашает куда-то…

    …Дно долины, курортная наша деревня, или она городок даже… Заведение возле катка. На льду разные: вокруг середины весьма умелые на скорости раскатывают трудные выкрутасы, а ближе к краям тоже что-то изображать пытаются другие старательные. Синева вечера внизу и оранжевые кончики вершин в вышине. Вокруг и возле фиолетовости в зените. Вспомнилось слово «индиго»…

    …И вспомнилось… Вспомнилось ужасом. Подобным провалу над глубиной рельефа незнакомого склона на ходовом спуске… С полной потерей горы под лыжами и обретением пропасти неизвестной катастрофы… Спросила тогда: «Пётр Петрович, а вы в меня влюблены?» -- Что, зачем, отчего вопрос? Ляпнула. И… -- провались, сбеги тут же!.. – Нюра… Не пошевелилась…

    -- …Сказку тебе… Рассказывать буду…
    -- Сказку?!
    -- Сказку про Попа-Замазку…
    …А мы с Петровичем одни вдвоём тогда оказались, один-на-один.
    -- Был он не мастер, но увлекался. Часовни сооружал. В диких местах… Места дикие, дикие травы. Сорняки…  Случайный кто-то по тропинкам в бурьяне редко-редко забредёт-набредёт на попову-замазкину часовеньку. Залюбуется. Красивые они у него получались… А ему и нравилось, и хотелось, чтобы – красиво было…
    А плотницкое дело… Оно само по природе своей – красивое: из дерева – конструкции! И тянет плотника усложнять плотницкие конструкции в направлении красивости. Украсивливать. Нет, не украшения и украшательства навешивать… Хотя и украшательство украшениями – столярное дело всякое – туда же тоже…
    …Конструкции из дерева это плотницкая «вязь». Срубы обычные, вот, – дома из брёвен вяжутся. Это «четверики» -- из квадратных венцов из брёвен связанных – ставятся кубы помещений. А тянет устраивать сложнее: «шестерики», «восьмерики» -- для часовень-то, чтобы красиво…
    …А вокруг – дико, травы заповедные. Сорняки. А это – цветы. Которые расцветают. И рубит Замазка свои сооружения, и любуется на цветущую кругом красоту. Которая завораживает его до опупения. И он «топором и долотом без единого гвоздя» строит то, что строит, и украшает то, что построил.
    -- Поп?
    -- Да он и не поп. – Самодеятельность одна: «проповедник в миру», такое, вроде, есть наименование… И, вот, плотницко-столярные резные разные дела и цветы в бурьянах…
    …Цветы в бурьянах… Он стал делать из них цветники. Ну, да, Замазка этот… А ведь цветы самых изысканных дорогих сортов – из природы выведены, из сорняков. Ну, и увлёкся – опять увлёкся, увлекался же! – сорняковыми цветами. Очень уж красивы были они – его душе. Душа его видела цветы бурьянные красивее цветов цветниковых. Вот и увлёкся стараниями сделать сорняки прекраснее цветников своими этими стараниями…

    Петрович разошёлся – рассказывать. А рассказывает – то медлит-медлит, запинается тормозными паузами, а то заладит тараторить без задержки, -- а всё ладно и понятно выходит. А только я не слушаю, не слышу – занята проваливанием себя сквозь всё от стыда от неловкости сгорающей. Сгоревшей… И не слушаю, а только ясно мне: нет у Петровича никакой готовой сказки, и пытается он врать-выдумывать по ходу. «Врать» -- «обвирать» свою неведомую сокровенную – сокровеннейшую! – правду…

    -- Замечталось Замазке, загрезилось, чтобы творенья его духа и мастерства – среди цветов и вместе с цветами… -- Выведи цветок и подай его во всей красе. И «вели человеку поклониться цветку»!..
    Из сорняков – в цветники!..
    Не в цветниках – в сорняках!
    …А один цветок среди прекрасных буйных сорняков-бурьянов… Сделался у него цветок-расцветок, всем цветам… И полюбился… А цветок этот был как-то не как… или казался Замазке не таким, как другие цветы…

            …………………………………………………………….

    И тут я вскочила и выскочила! Стартанула вон, как с низкого старта.
    И больше никогда потом к этой «сказке» ни намёком, ни интонацией – ни-ни-ни. А я и воспоминаниями – честно: будто не было никогда ничего… А сейчас вдруг всеми чувствами. Всей памятью (откуда взялось!) до звука, до вздоха. И… -- в свежем ужасе стыда – в долину провалиться бы, сквозь дно её, сквозь речку!..

    Река-ручей горная не видна оттуда, где мы сейчас с «моим» мальчишкой в «заведении» уютном над катком, во льду его огни таинственные плывут, отмечаем мы расставание-разлуку микро-пиром, который рыцарь-воспитанник мой мне устроил, не видна, слышна из глубины долины, высоко над домами и склонами каменной музыкой своего течения, звонкого, невозмутимого.
    Речечку горную эту, хаживая возле, видела я многократно, и сейчас представила, будто в самом деле визу и чувствую, как сквозь неё, ледяную, проваливаюсь.    

         ……………………………………………………………….               
         

    Всё… Забирают парня от меня. Где он будет, что с ним будет?..

            ……………………………………………………….
                ----------------------------------------------------------

    Джо. На вид разбойник. Чёрный, тощий, обросший (в меру). Пираты такие в кино про старину. Инструктор. Специализируется на фрирайде для клиентов. Катание вне трасс в аномальных местах. Меня отдали ему в ассистенты. Помогать водить катальщиков по целине. Почему меня? Соплю несмышлёную. Хотя семинар по «паудеру» я проходила, а уж как мне его («паудер») перепахивать-то нравится…
   
    …Тащим и тащимся: альпинистское и лыжи; от верхней станции подъёмника вверх-вверх к вершинкам. Они скальные. Это водораздельчик. Вот мы через него переберёмся, и за ним спуск в узкую долину, почти ущелье, в котором никаких подъёмников, а дикие склоны разной степени дикости.
    Скальные заснеженные гряды. Траверсируем и немного вниз, чтобы на снег встать. Верёвки, страховка. Мне-то кажется, и без этих заморочек слезли бы, но Джо – серьёзный. И… -- а я понимаю: клиенты, регламент. Спускаем катальщиков, инвентарь, сами спускаемся. Погнали! По нетронутой бескрайности.

            …………………………………………………

    -- …Целина… -- ну, целина… Целина – сложное катание. Простое катание может простить ошибки в технике, сложное – не прощает. Требует ездить технически правильно. Не по-другому… Простое катание это как? Где? – Подготовленные склоны и трассы, произвольные спуски. Сложное – спортивные трассы, лёд, бугры, скорость, склоны со сложным рельефом. И – целина.
    Правильная техника – это что? – Боковое равновесие, то есть; кантование, балансирование на кантах. В целине, не закантуешься если, поворачивая, или ошибёшься в кантовании,– «заколбасит»: опрокинет через бок… Передне-заднее равновесие – ошибка в балансе в целине – «заканифасит»: закувыркает через морду… Вертикальное балансирование, -- …а, вернее, оно не «вертикальное», а это работа по сгибанию-разгибанию ног и туловища относительно поверхности склона. – Ошибся – «забурился», увязнул в снегах или уехал неуправляемо туда, куда глаза бы не глядели.
    Готовиться для целины – как? – Учиться ездить правильно… На спортивных трассах: не выполнил правильно технические действия в нужном месте, -- трассу не прошёл… На льду: не ввернул, не врезал лыжи кантами в лёд, -- соскользнул, улетел под уклон… На буграх: не изловчился успевать сгибать ноги, лыжи подхватывать на бугор наезжая, -- устанешь коленями по зубам стучать, а после телом колотить по бугристой горе, когда грохнешься… А по склонам со сложным рельефом спускаться: …ой, не жалеть амплитуды сгибания с разгибанием всего-всего тела – от прямой жерди на ямах до плотного комочка на буграх, и внимательно-внимательно ловить-предвидеть место встречи с выпуклостью склона и с ямой. А то…
    -- ???
    -- «Из пушки на Луну.» Выстрелит гора лыжником. Авария, называется. Собирай запчасти!..
…И все эти «правильности» катать-катать-накатывать потом на скорости. Напрактиковываться в использовании правильной техники на скорости. И…
    -- И?..
    -- Ну, и… -- в целину… Сперва с небольшого раскатика, по подготовленному снегу разогнавшись, небольшие участочки целины протаранивать – с выкатом снова на раскатанное. – Пробовать, как оно. Стойка при этом нормальная, но надо иметь в виду постоянную готовность молниеносного, -- как если курок без предохранителя, -- в заднюю позицию готовность уйти. – Целина норовит утормаживать…
    …Ну, и удлинить, и удлинять проезды по целине.
    …Вообще-то, если в целине лыжи закантовать, они и в ней станут поворачивать. Но неохотно: в глубине снега утонувшие в нём лыжи не провернуть. Чтобы взбодрить их для поворотов, нужно подвытащить их к поверхности снега или вытащить совсем на поверхность, а тогда – направляй в любую сторону. А как вытаскивать? – А можно их «раскачать»: если нажимать на лыжи, вдавливая их в целинный снег, упругость снега и упругость ног станут их реактивно выталкивать обратно; и если их тут же подхватывать сгибающимися ногами («авальман», называется), вытаскивая из глубины снега на его поверхность, и по поверхности направлять в поворот… -- Вот. Для того и «раскачка», -- чтобы легче лыжи из снега выхватывать…
    …А можно и без всяких «раскачек-надавливаний» лыжи из снега сгибанием ног поддёрнуть и извлечь, чтобы, скажем, в поворот направить.. Но (повторюсь), -- если перед сменой направления лыжами упруго на снежную толщу нажать, тогда толща вместе с лыжами и с ногами упруго ответят, и лыжи легко из толщи выпрыгнут. Тут и пускай их в поворот…
    …Можно делать нажатия на лыжи с их подхватами и поворотами многократно и ритмично. Повороты один за другим. – Получится змейка – «годиль». Такая «работа» по технике сходна со спусками по бугристым склонам: красивое погружение в целину с красивым выпархиванием из неё…
    …Все эти действия, перед выходами на неподготовленные склоны, неплохо прорепетировать на укатанном снегу, сначала даже на месте, без скольжения.
    …Вообще, и любая правильная техника оправдает себя на целине. Но, обязательно, правильная чтобы… Можно и плугом и по сырой даже целине заруливать, но это должен быть рафинированно правильный плуг.
    …Ну, ещё иметь в виду, что выезд по целине с крутого на выполаживание, на полку может резко утормаживать движение, особенно, когда сыро. – Может «заканифасить»: мордой приложить об выполаживание.
    Поэтому, иметь в виду желательность сохранения хода везде: остановишься – выкапывайся тогда из сугробов!
    …Ну, и чтобы целина к вам стала привыкать, -- пологоватые склоны, потом по-круче, крутоватые потом… Тут уже иметь в виду лавины… А про падающие кулуары, скалы и с них прыжки… -- разговоры не скоро.
    …А ещё, когда начнёте начинать любовь к целине, пусть вам повезёт: пусть свежий снег умеренным слоем нападает на подготовленные склоны… -- Раскатывай по такому снегу с твёрдой подложкой! И это тебе уже и целина, и она тебя уже ещё и любит!..
    (Пауза.)
    Ну… Ну, и если у вас есть специальные широкие лыжи для целины, то… с предлагавшимся «материалом» можете знакомиться бегло, лыжи сами будут вывозить… Но ошибок технических – не делайте!
    (Пауза. Долгий вздох.)
    Но если кругом в округе укатанного снега совсем нет, -- шарашьте по сугробам сразу!
    …Всё пока…

    Аня! Это -- «совершенно безвозмездно, то есть даром» -- лекция для твоих клиентов. Сама-то ты нормально «кулуары топчешь».

    Это Григорий, Гриша, инструктор. В школе, куда меня «передали» из «моей» красно-белой. Как-то так. Здесь форма инструкторов чёрная с жёлтым. Здесь строго господствует австрийская методика подготовки начинающих, «плуги» и всё такое. Здесь мне нравится (а где мне не нравится?). Здесь занимают меня по большей части большим свободным катанием по всем и всяким склонам по трассам и вне трасс (с клиентами, конечно)… «Всё хорошо, прекрасная маркиза» … «но нет любви хорошей у меня»: нет трасс. – Спортивных. Моих. Нет здесь спортивной зоны, место тесноватое, трассы ставить негде. Их и не ставят… Здешнее ущелье соседствует с большой долиной, с моим прошлым «местом работы», мы туда иногда наведываемся, но… -- с клиентами. И с моей завистью, когда я гляжу на недоступную мне теперь спортивную зону… Ну, катнулась я там два раза, оставшись после групп. «С листа» по трассам. – Не тренировки же… Бывшие коллеги кричали мне «ура»…

           …………………………………………………………

    Чёрно-жёлтая школа.
    Григорий… Высокие инструкторские категории. Мастер по лыжам. Но занимается почти исключительно со сноубордистами. По сноуборду тоже мастер. Иногда мельком, проездом вижу его занятия… Вывел начинающих. Сделал перед ними сальто над сугробом. Выведенные в восторге. Начал валять свой «выводок» в снегу -- учить безопасно падать, а потом безопасно скользить.
    Имеет прозвища… «Винни-Пух». Но это только для своих и русскоговорящих. Здесь есть такие. Их он просит говорить «Винни-Пук». Ну а все всяко-говорящие называют его Винни и ещё Григ. А кто-то ещё Рикша. Но, по большей части, мы друг друга никак не называем: без слов всё всем ясно. А у меня прозвища нет.

    -- Анна, пойдёмте топтать кулуары!
    «Кулуары топтать» -- Григорий любит это выраженьице. – Это по целине кататься. А в здешней-то округе с внетрассовым катанием раздолье на все вкусы. И на все уменья и неуменья. – Королевство фрирайда.

              …………………………………………………

    -- Фрирайд – дело умелых. Экстрим – дело свех-умелых, но оно по ту сторону бытия. Туда не надо. Оттуда можно не приехать. Экстримеры это знают: они – академики такого знания.
    -- Половина моих спит в ботинках и видит фрирайд. А другая  половина народа… яркая -- едва обулись в инвентарь, а снежного бездорожья и в глаза ещё не видели… -- а уже «экстримеры» все…
    -- Вот. И с ними надо говорить серьёзно… Экстримерство – академия. Надо сделаться академиками фрирайда, чтобы делать то, чего делать не надо… Или не делать.
    -- Это – да. Серьёзного-то разговора в природе не много, а любят-то его многие…

    …Это специалисты «целины» к нам съехались. Беседуют… А я вспоминаю Анина нашего, как он рассказывал про «шуссы» да про «дропы», да про прочие крутые ужасы, которые нас сейчас окружают…
    И про трамплины наши вспоминаю: как же там у нас уютно-то, на полётах-то!

             …………………………………………………….

    И в трассах уютно? Нюра? (Это я сама себя спрашиваю.) Конечно! (Это я сама себе отвечаю.) Не так, как вне трасс…
И что, и в спуске тебе, Аня, уютно?!. А что?..

    …И в школе в этой, чёрной с жёлтым, уютно мне. Хорошо!

    «…Но нет любви хорошей у меня…» -- песня такая. – Тренировок нет. Нет подготовки. Которая готовила бы меня… К чему?.. К тому, в чём я уверена, как… -- ну, как уверена я в наличии Вселенной, -- в том, что должна выйти на старты гонок… Куда выходить без подготовки… -- Ну, это, как абсолютное «нет»!..        Нет… Не будет, потому что, значит, завершённых, закреплённых, совершенных умений…
    А спортсмен стартует – всегда. Не по-другому.

    И – неуютно, от этого, неуютно, неуютно…

           …………………………………………………..

    Смотрю…
    …Верёвки и «железки».
    Григорий:  Не сглазь! Не «прогляди насквозь».
    Это я гляжу на разложенную альпинистскую экипировку. Подбираемую для предстоящей работы с клиентами. Для «выходов»…
    Григорий:  Среди нашего сословия есть такие, кто на своё альпинистское… даже глядеть не разрешают… Ну, очень не любят посторонних-любопытствующих. А уж трогать… А уж брать!..
    Я:  А «ваше сословие» -- это кто?
    Григ. : Промышленные альпинисты. В не-сезон я пром-альпом промышляю. Ну, я, мы, сообщество, специалисты – работаем. Кормитсья надо ж.
    Я:  Хорошая «кормёжка»?
    Григ:  Хорошая.
    Я:  Это получается круглый год без отдыха?
    Григ:  Отдыхаем.
    Я:  Курорты?
    Григ:  Да. Водные. Сплав. – Рафтинг. Тоже сообщество друзей… Но в нём я сам себя назначил чайником в последние сезоны. А то всё «ходили воду» не ниже шестой категории. И я вдруг решил до таких сплавов себя больше не допускать: можно не дожить до снега…         

         ……………………………………………………………

    Библиотеки!.. Книг хочется. До тягучего, тоскливого зова в теле. В пальцах… Не одна библиотека чтобы, а несколько, много. Книг неисчислимо много. Все книги над душой. Всем существом неисчислимое книжное множество чувствовать. Брать, открывать, листать, читать, вчитываться, теряя себя… А виртуального узнавания – не хочется. Совсем, до дрожи отторжения… Словечко придумала: «виртуанальный»… Интернет. Болото злых всемирных новостей. Вброд и пронырнуть. И в виртуальные просторы. И – не хочется… В библиотеки хочется. Руками буквы брать. Книги, то есть. Так бы и жила в библиотеках всегда. Всё время. Нет. Ещё на горе, в горах. Но только так: тут и там. И чтобы не только библиотеки, а и учителя чтобы. Живые, обаятельные. Мудрецы. Мудрости бы мне преподавали. Как ДЮК, как Свечик, конечно. Да и как мать с отцом. Наши там многие… Везло всё на учителей. А теперь… сама собой… «Как ступа с бабою Ягой…»

        ………………………………………………………………
             ………………………………………………………..   

      Для меня это… — сверх моего осмысления. — То, что делают в этом кино и на склонах, про которые кино. На наших склонах!
    …Группа к нам заехала – делают кино про фрирайд. Меня отрядили к ним – быть у них на подхвате. Несколько дней они у нас поработают, в другие места потом поедут. Они знают, где что снимать. Они всё знают. И умеют. Чемпионы… И я при них – «мэдхен фюр аллес». (Шутка.) Но ношусь-то вместе с ними. То с вертолётом (праздник), а то пешком высоко и долго, и глубоко в снегах-снегах. Ну… -- нормальная наша работа. 
    ...Лыжи – счастье. Ребята и девчата, которые работают в этом фильме, они — великолепны. Они приладились жить и работать в лыжном счастье… А как же (это я думаю, я!) – как же миллионы не живущих в этом лыжном счастье? Те, кто работает и зарабатывает в других местах и совсем не лыжами. И о лыжах даже не знает почти. А им-то тоже счастье лыжное необходимо… И вот, придурок (или «придура», я, например) ломает мОзги на тему — как подготовить этих неимущих лыже-счастья к обретению этого счастья и как научить их управлению обретаемым счастьем… И это только я ломаю мОзги «об ихнее» счастье и душой и телом мордуюсь «об это дело»?... Но для меня это дело – захватывающе интересно.
    Стоп, Анька! – Много на себя берёшь: весь инструкторский мир всей Земли в заботе колотится, как обучаемых научить… Счастью…

            ………………………………………………………..

    …Склоны-стены… Отделанные снегами… Там, где снега сумели уместиться между скалами. Там много снега. Он там лавинами навис. И там нельзя не ехать вниз.

    Григорий:  Нельзя, чтобы «очко» сыграло… То есть, «очко» играть может. – Райдер дело делает – не по зову «очка». А вдоль страха. Не по-другому. Не поперёк.

    Там, где целина и круто, там надо вниз, вдоль падения склона, не поперёк ни в коем случае: лавину подрежешь, она догонит и уроет тебя. А то и других…

    Но кино закончено… Пока.
    А лыжи-то целинные широкие киношники мне оставили!..

         …………………………………………………………….
              ……………………………………………………...   

    О! – И предложил… -- «Поедем, красотка, кататься!» -- Анекдоты такие есть: в них работнику уработанному предлагают отдохнуть от его работы, занявшись этой самой работой.
    «Поедем на ту сторону кулуары топтать. Отдохнём…» -- Это Гриша, конечно.
    -- Так у меня работа: клиенты.
    -- И у меня. Про отдых – шутка. – Группа: дюжина оболтусов. Просятся. Потащу. Им там в самый раз.

         …………………………………………………………….

    Ой! А и у меня клиенты тоже «на ту сторону» просятся…      

     Тут есть такая потеха. – Вершина. Если перевалить, за ней царство целинных склонов с разнообразным мягким рельефом. Есть подготовленные трассы. Но, в основном, целина.      Обширнейшая. Такая сказка. А я там ещё не бывала.
    На верху горы – горная хижина. Те, кто с нашей стороны направляются кататься по той стороне, обычно с вечера поднимаются на вершину, ночуют в хижине и с утра… А в хижине предполагается романтическая ночёвка, камин и тары-бары.

    Подъёмник с нашей стороны до самой вершины не доходит. Надо пешком от него к хижине идти. Но не далеко, не тяжело.
    Вечер ушёл в ночь. Почти. Клиенты мои от меня ушли в сторону вершины. Но недалеко. По натоптанной тропе. Которая, то тонет в глубоченных сугробах, а то топчется среди сдутого до карликовых высокогорных хвойных непонятных плотным ковром топорщащихся растений, которые упорно держат снег.  И снова сугробы. А то скалы из снегов вытарчивают.
    А – вершина! И звёзды неба обхватывают её со всех сторон. За ноги схватить норовят. Но я голову вверх запрокинула и… Кружит душу… Между звёзд. Которые сверху и снизу и везде… «Звёзды на небе, звёзды на море, звёзды в сердце моём…» -- Кто это пел? Говорил, что это любимый его романс. «Любимый»… Любить. Любовь… Кто спрашивал, что такое любовь? И отвечал, и объяснял. – «Любовь – это метод отношения индивида к Мирозданью.» -- Вот оно кругом, Мирозданье. И сверху, и снизу. Не Петрович ли пел и объяснял? Не в сказочных ли тех горах на летнем снегу. И тогда он сказал, что такая любовь, которая – всё, она может и на ком-то, в ком-то персонифицироваться… И тогда любовь – любовь!.. А если любовь конкретизируется-персонифицируется во мне… к кому? Вдруг – так! Тогда – как? Тогда – преданность и отданность… тому, кто…

    А сказка? Петрович стал рассказывать сказку тогда в Городе, а я не слушала и недослушала, и тут же тогда из Города упорхнула. А сказка была про влюблённость и любовь создателя любви. А я же сама ни с того, не с того его спросила про влюблённость… в меня!.. Или не «ни стого, ни с сего»?!.
    И вот звёзды вокруг ног. Звёзды везде. Мирозданье звёзд… Мои влюблённости направленные в Мирозданье из меня… А влюблённости из него ко мне? В меня!..

    А я маленькая. А мир большой… Большой мир сделался маленьким для меня, чтобы мне не было неуютно, с моим чувством маленькости. Чтобы я чувствовала себя в маленькости мира окружённой прекрасными светлыми людьми в окружении светлых вершин…

    …А ведь кругом по всем низам-долинам дальним люди-люди-люди упёрлись душами в грязь выяснения отношений, в смертельную грязь смертельных отношений, и выясняют их сверхсильными средствами в сверхсильных стараниях…
    …Да оторвитесь вы от грязи, на вершины взгляните! Это жизнь. Она для вас. Я дам вам её. Приходите ко мне. В меня. Я вас спасу!

    …Отдаться миру. Вобрать мир в себя…
    …И где вы, все мои, кого люблю?!.
    …И мир вошёл в меня. И я перестала быть.

    И вошла в хижину. Сразу стала высматривать своих клиентов. Они же шли и вошли передо мной. И… сразу уткнулась взглядом в… -- Алёху!.. Который «сидел на нарах, как король на именинах». – Нары для спанья, как в нормальном туристском приюте. И Алёха восседал на них, состоя весь из улыбки шире нар. И в окружении здоровенных беспорядочно хохочущих подростков.
    И, получается, глядит прямо на меня. А я вся – невозможность сказать что-нибудь – и от «бездны разлуки», и от того, что «бездны» как будто никакой, а были вместе всё время вот только что, и разговоры говорили только что, и от этого сейчас и говорить не надо… И изумление должно быть: вот те раз, -- откуда Лёха вдруг взялся, но не возникло изумления, а вместо него – что-то вроде уверенности, скучной почти, что Лёхе тут и надо быть.
    Я:  Что?..
    Лёха:  Делаю?
    Я:  Ага.
    Л.:  …Делаю, что могу… Анекдот… Одна моя подруга и коллега, математик… -- у неё один из любимых анекдотов… -- «Летала птичка и упала. От холода ли, от какого изнеможения. Упала на землю, лапки кверху…» -- Как-то эта подруга, этот анекдот рассказывая, сказала оговорившись: «Всеми четырьмя к небу.» -- Очень посмеялись… -- «Лежит в немощи. Спускается с неба орёл: «Что ты делаешь здесь?» -- «Я держу небо.» -- «Да как же ты! Да ты же не…» -- «Я делаю, что могу!»…»    

    Небо разгорелось сияющим космосом звёзд. С ног до головы. Он захватывал, охватывал, нёс, уносил в невесомость своей бесконечности. Которая начиналась возле ног. И была над макушкой. И со всех сторон сверкала.

    Хижина стояла на тычке рельефа, на вершинке, и снега, и небо держали её в свои объятиях, как лелеяли. Они и нас с Алёхой, стоящих возле неё, так держали. Не касаясь и вознося.
    -- Делаю, что могу. С твоей подачи. Спасибо!
    -- Я не подавала никакой подачи.
    -- А я – принял! И подался в педагогику.
    -- Это эти дети?
    -- …В мире, который мне не нравится… И нравится тоже и очень… Пытаюсь делать то, что могу. А что могу? Слово делать могу.
    -- Пишите?
    -- Читаю! Слава Богу, устное проповедование отвлекает от письменного.
    -- Проповедование?
    -- Преподавание. Школа. Хорошая школа. Нашёл. Или она меня нашла. Математика, прикладная математика – моё дело. И воспитание. – Самое главное, что можно и необходимо делать для Мира, который не нравится и нравится!.. И это – слово…
    -- Писать?
    -- И писать. И не написать. Того, что написать не надо… Если пытаться писать хорошо про хорошее, -- плохо написать нельзя!..

          ……………………………………………………………

    Писать! Проповедовать! Воспитывать! – А надо мне было криком кричать вопрос Алёхе про то, куда пропал он летом! А мы себе разговоры беседуем. Будто не было той дикой тревоги, когда рассказывали тинэйджеры, что «убили Лёху»…
    …А не было вопроса, как не могло быть: уверенность была – Лёха пропасть не может! И вот он без вопросов – вот!

    -- О! А! Да. Летом. Нет. Ничего такого… Я тогда поехал в Главный Курорт – прокатиться: там гонку всё-таки провели. Я её немножко выиграл. А эти обиделись. И стали за мной охотиться. Чтобы, …не знаю, чтобы что. Да даже знаю. И меня спрятала – «Наш Ортопед». В кладовке клиники. Вместе с «техникой». Спрятался, засел писАть. РУкописьки свои. Хорошо писалось… Меня потом «Наш Адмирал» эвакуировал. Морем.
    А эти хотели мстить. Я сразу устроителям этим не понравился. Квалификацию мне не засчитали, и я стартовал из зада толпы, и помаленьку всех накатывал, и всех и накатил. Выиграл, наградили и… -- озлились. Там, оказалось, народ извалялся. Нет – я падучих ситуаций не делал, и претензий за такое ко мне не было. – Они посчитали, что я завёл толпу гнать быстрее, чем умеют. Ну, и разлеглись некоторые по ходу трассы. Вроде бы не «покоцались» существенно. – А то я-то бы знал…
    Ерунда! Снова туда поедем. – Поедем?!,
    -- Почему никому ничего не сообщили?! – ору.
    -- Ой… И не думал, что кому-то что-то про меня интересно…

       …………………………………………………………………..
             …………………………………………………………...          

    Пространство склонов «на той стороне» завораживало «хорошестью»: плавные, прихотливо уложенные разнообразные рельефики необозримого белого целинного простора, аккуратненькие лесики в далёком отдаленье. На нетронутом белом ни скалки, ни камушка… В это нетронутое белое лихорадило броситься – рассекать его воздушную глубину. И так же дух захватывало – нарушить красоту неприкосновенности бескрайнего белого пуха – нет, нет, нет!.. И – да! да! да! – Ринулись в красоту, помчались!..

    «Мои» -- она и он, двое. Она – бывалая, крепкая, умелая лыжница и альпинистка. Ну, так она себя держит: я-то всё могу, «а его, вот, привела, его учить надо, он – новичок»… А новичок симпатичнейший (да красавец просто!) стеснительный и молчаливый абсолютно. И делает всё, что попросишь, учебное – всё. И за короткое время их со мной клиентствования – поехал так, что она… смогла уговорить меня повести их на целинную сторону горы. А сторона-то – комфортная. Даже с разными её рельефистыми разностями.
    Поехали и едем. Я… -- показываю, как надо. То впереди, то рядом. И… -- Но лучше сказать «но»: моя «бывалая» что-то пригрустила, и там, где мы оказываемся над крутизной, недопустимо теряет технику – «ложится» на склон. Отворачивается от долины. Видно, страшен ей низ. А так нельзя, нельзя, сорвутся лыжи, и… срываются: улетает дама в кулуарчик. Правда – альпинистская, наверное, всё-таки выучка: скользит на боку, ноги-лыжи сразу внизу, голова наверху, палку свою лыжную широким хватом схватила, остриём зарубилась, как ледорубом. А метров-то семьдесят ускользила до выполаживания. Однако, в полном порядке. Ну… дальше пришлось отвлекать её от того, что внизу, красивостью техники катания. А друг-то её, молчаливый-красивый, был ненарушаемо мастерски техничным – откуда что взялось!..
     …И катались. Задача: с целины к подъёмникам выруливать, их на этой стороне мало… А вдоль главного, большого – трассы укатанные!.. – Изумительно изящные: спуск гонять. Ой! – С перегибами-спадами-в-полёты-кулуарами-стенками… Эх, спуск!..

    …Бы!..

            ………………………………………………………….
             
    Из рая в рай перелетая…

          …………………………………………………………

    Пошло, полетело, поехало…
    Смешалось. Понеслось.
    Горы и другие горы. Которые лучше других гор…
    Всё смешалось. Время пошло во все стороны. Успевать за временем? Но мы всё время со временем в разные стороны! Коловерть. Какая «старость»? Какое «лечение старости тренировками»? Какие тренировки?!.

    …Алмазные звёзды над бассейном ночью в горном курорте. Случайный отдых… Горы кругом и работа-работа.

    …Чёрные шапки смога над городами в долинах… Отдых… Случайный.
    Работа закономерная.
 
    …Из края в край. Без края.

    …Как там?.. – «Я менял адреса, я менял имена…» -- Нет, имена не меняла – меняла фирменные формы инструкторских школ. – «…Но не знаю я, примет ли родина-мать…»
 
    …Приняла.
    …Петрович.
    …Город.
    …Пупок. Разорённый. Уцелевшая наша хибарка. Чай. Молчание. Как будто, -- о чём говорить? Как будто, не бездна времени врозь, а только тренировку одну пропустила…
    -- «Надышалась пылью»?..
    -- «…Заморских дорог…» -- Нет, явилась, не запылилась. – Какая пыль на ледниках? Только снежная… Пёт-Петрович, вы… как?..
    -- …Живой. Живём спокойной партизанской… спортивной жизнью.
    -- В Городе – что?
    -- То есть, кто в городе: «наши» аль «свои»?.. Ой! Сам не свои. Ты-то как, кто да что?..
    -- …Совершеннолетняя. «Мисс Независимость». И… -- сирота казанская.

    Молчание. Чай. Я разглядываю поджившие шрамы на лице Петровича. Он разглядывает «Мисс Независимость»…
    …Силюсь вспомнить его сказку про мастера, изготовившего свою любовь. Сказка – невспоминаема.

    Молчание.

           ………………………………………………………….

    …Независимость… Нюра!.. В скитаниях удавалось тебе зарабатывать себе собственную самоокупаемость. А дома?..
    Город родной пока показывает фигу.
    Город. Родной. Неизменный его знакомый дух… Подземный, надземный. Нелюбмо-любимый…
    А стадионы исчезли, склоны разорены, трамплины снесены…
   
              ………………………………………………………….

…Скитаться?!.

            ………………………………………………………
   
    Скитаюсь. (В поисках «куска».) Чужбина. Отечественная. (Чужие города, чужие господа.) «Фитнес-центр» с «салоном» лыжных тренажёров. Здоровенные агрегатищи – имитировать технику управления лыжами. Меня сюда работать взяли. – Работать! Я при деле! То есть, «ура!».
    Живу пока у друзей семьи. Неловко от их радушия.

    Тренажёры. Здоровенные аппараты для изображения движений по управлению лыжами на склоне. Толковые рабочие машины. «Сюда нажал – туда поехал.» -- Усилие – действие – результат. Всё всему лыжному соответствует, и сил требует (нажимать чтобы) больше даже, чем требуют лыжи. Но склона нет. То есть, «нажал» – никуда не «поехал»!..
    Есть «хай-тэк». Огромные экраны могут изображать имитирующему, то есть, «вставленному» в такой аппарат, его движение по трассам. Но нет движения. «Вставленный» не несётся по трассе, и гора не уходит у него из-под ног…
    А мне что? – Мне учить обучаемых. А как? Здесь не знают. А я? Я беру да приспосабливаю стандартную австрийскую методику начального обучения технике движения на лыжах – специальные упражнения, то есть, – приспосабливаю их для имитации в салонно-тренажёрной обстановке. И перед обучаемыми и тренируемыми клиентами, вставленными в тренажёр, перед тренажёром на полу выкорячиваюсь в позах действий на лыжах. Чтобы клиенты на тренажёре мне подражали. Подражают. И я вижу, что им такие подражательные тренинги – ух! – как на пользу в деле освоения управляющих лыжных действий… -- Для деланья этих действий на склоне. Которого нет. Но и склон клиентам уже не нужен. Им хорошо в «салонных» условиях. Они на гору не спешат. Там им, видно, неуютно. А здесь, где фитнес, здесь и чай-кофе, и видео-кино про лыжи и про спорт всякий. Здесь хорошо. Здесь сформировалось клиентское имитационно-тренажёрное сообщество, прекрасно живущее без гор. Свои компании здесь. Когда не на тренажёрах, а это основное «фитнес»-время, сидят, беседуют о горах. О спорте спусков с гор. Говорят авторитетно. Интересные вещи рассказывают, неожиданные, всё-то знают, – я-то подслушиваю, подслушиваю: правда, захватывающе интересно…
    …Ну, и чаи оздоровительные у них при том, кофеёк тоже.

    А тренажёры… -- механизмы изумительные. Я-то сразу это увидела и прониклась к ним… вдохновенным увлечением. Понятно, что не гора, но движения… -- их можно в салонном комфорте аналитично отработать и атлетично ими нагрузить обучаемого. И тогда на горе… Но на гору… – Надо ещё придумать, как на гору «перетащить» отработанное в салоне. Какой методический мостик из каких учебных упражнений надо соорудить для перетаскивания тренажёрных навыков в «дикие» условия… «основного соревновательного упражнения».
    Но клиенты «перетаскиваться» на снег и не хотят. Всего только одну немолодую даму (и она совершенный новичок) соблазнила на такое частное мероприятие – горочку маленькую неподалеку в лесопарке нашла. – Два занятия провели. Успешных. (Мне понравились.) …Дама после этого из салона исчезла.
    Больше никто не прельстился реальными лыжами.

    Да и на тренажёрах почти никто из клиентов учиться-то и не хочет. Видно это и чувствуется. – Грандиозность хай-тека привлекает их сюда. И вип-уют. И девочки-красавицы-инструкторы, юноши-красавцы (только такие у нас тут), любезные-услужливые, чай-видео… Что делать, как с тренажёрами работать, что предлагать обучаемым-тренируемым, «любезные» эти, вроде, и не знали вовсе – сразу стали у меня подсматривать, что я придумываю-делаю. Пытаются повторять-копировать. Похоже, не зная, зачем. Но красуются отменно… И клиенты-то, похоже, платить счастливы как раз за обстановку да за красивость инструкторскую – не за тренинг! 
    И я – дурочка из переулочка. Учу-тренирую, насилую клиентские организмы. Веду себя, будто тренер на горе. По чаю не шустрю… Меня-то замарашку-дурнушку сюда… -- меня сюда ведь  пригласили(!) – пригласили: не сама просилась... Почему-зачем? Ну, всё-таки не «девочкой для всего» приглашали же! – А?.. И держатся со мной все,  и начальство, и остальные все, почтительно. И клиенты, и клиенты, они – тоже!..
    …А, может, я и тоже – ничего себе? – А?

    И я работаю. Зарабатываю себе на себя…
    «Работа есть работа, работа есть всегда…» -- так пели «наши», я запомнила.
    Но работа здесь есть неравномерно. Иногда дни забиты рабочим «кривлятельством», и тогда я плотно-плотно устаю. И зарабатываю тоже тогда. Но бывают «бесклиентные» периоды. И тогда я… тренирую на тренажёрах себя. Позволяет администрация, пожалуйста. – Надо же!.. – И тогда я устаю… – до упаду! – «Хватило б только пота!..» -- пели они тогда.
    Сочинила себе «учебные» и «тренировочные» программы. Имитационная работа на тренажёрах на этих моих – нагрузочная и тяжёлая. Как на трассах на горе. Минуты (секунды!) изматывают напрочь… И «дрочу» я себя (извините), задрачиваю (упражняю) «тренажёрной техникой» и атлетизмом до изнеможения невозможного. Именно эти тренажёры нагружают именно те мышцы и связки, которые работают на склонах. Другими упражнениями их так не укрепишь. А тут они подготавливаются к горам отменно.

    А ещё администрация устраивает время от времени на тренажёрах соревнования. Народу набивается уйма. Вставленный в тренажёр участник как бы проходит виртуально изображаемую перед ним на огромном экране трассу. Как-то фиксируется и время «прохождения», и это время как-то зависит от качества технических действий, выполняемых на тренажёре. И само, «как бы, прохождение», и «улёты» с трассы «машина» тоже изображает на экране.
    Но мне участвовать нельзя: старт открытый, но мы-то, -- «стафф» здешний… Но и у меня – не лежит душа к виртуальным нашим «гонкам». Не для меня это. Занятно, но не то!..

    А и праздники случаются для меня, -- и тоже во времена бесклиентского запустения. Это когда ко мне сюда забредает кто-нибудь настоящий из настоящего нашего спорта. Мы тогда устраиваем тренировку. Как настоящую. Я предлагаю своё придуманное. Или вместе придумываем «композицию» трассового катания или произвольного, и – «гоняем»! Частота «поворотов», крутизна «дуг» – до опупения…

          ……………………………………………………………

    К «месту домашней дислокации» через лесопарк. Лёгкий бег с ходьбой. Или бег только. Расслабляет, расковывает после закрытости зала. Успокаивает погружением в «философскость»… Хороший городской лес… И быстрее, чем на транспорте, -- там в объезд, там в суматоху... Время вечернее, освобождаюсь поздно. Темно. Маньяки должны уже отсутствовать. И отсутствуют. Никого в лесу. Но нашёлся! – Вывернулся сбоку из кустов-деревьев и пристроился за мной поспешать. Ускоряюсь. Ускоряемся. Держится. Тропинка узкая. На её изломе я в сторону – шасть. И замерла сразу. Мимо промчался. Мужичёк какой-то. Темновато: только отсвет города. И остановился недалеко, обратно пошёл. Вертится, осматривается. Особо-то ничего не высмотреть, и я слилась с темнотой и с чащобой, не двигаюсь, а его-то мне видно неплохо. Чуть постояла, да как завою из невидимости своей тихо и загадочно… И человек этот странный… побежал. Прочь.   

    И ой, ой, ой, -- как же можно понять завсегдатаев фитнес-апартаментов! Тренажёрные залы -- укрытия для дикарей от… дикарей. Страшно ведь обретаться в открытых пространствах современности.
    Нет, понятно: бандитские атаки отовсюду и гуманитарные катастрофы повсюду… И всеобщая подготовка к атакам и катастрофам… -- И это так и только так, Кругом-кругом и дальше-дальше. И ужас от всеобщей стильности бессильных стилистов. И от всесилья силовиков над бедностью слабовиков. И ужас-ужас быть погребёнными в извержениях общей бездарности, как помпейцы в пепле-лаве Везувия… И это всё – сами мы!.. И пепел, и засыпаемые…
    «…Знаете, погибла Помпея, когда раздразнили Везувий!..» / В. Маяковский /.
    И тут и станешь искать убежищ… В фитнесе.

    А я-то что? – Заработалась, забегалась, иссуетилась. Но, может быть, такая жизнь и есть – жизнь?! Без «главного» и с чувством отсутствия «главного»… «Без божества без вдохновенья, без слёз, без жизни, без любви.» / А. Пушкин /… Да ладно, с чувствами (слезами-соплями, что там ещё?). – Мне бы к стартам подготовиться!

          ……………………………………………………………..
               ……………………………………………………..   

    Однако, снова на холод. – Сноубород. Школа, инструкторство -- сертифицироваться, лицензироваться. Работать…

    …Сноубордисты… Истинные… Лежат на склонах в углублениях рельефа на самом спусковом ходу, где предвидеть их лежбища невозможно. Невозможно спускающимся в них не влететь. Влетают. А они полёживают, закапывают в снег свои напитки. Даже и безалкогольные. Попивают эту свою ледяху на холоде. Зачем?.. Непостижимо.
    …Вдруг один вскакивает, подхватывается и несётся вниз без упрёка. Не без страха, но без управления. Летит. Влетает. Хорошо, если не в живой объект. Объекты твёрдые. Влетел – упал. (На сноубордистском языке – «убрался».) Упал-убрался – лежит. Остальное лежбищное сообщество подхватилось и сползает вниз к павшему герою. Фонтанируя счастьем причастности к героизму. «Амбуланса» забирает убравшегося, уцелевшие забираются снова на склон и забиваются в снег в его отрицательном рельефе. Полёживать, попивать, переживать счастье. На пути разогнавшихся спускающихся…
    «Истинные» существуют бравадой от собственного страха. Страх у них от Мира. Который страшит, потому что страшный. Сноубордисты играют яростное театральное представление для «внешних пространств» про бесстрашие, но оно именно для «внутренних пространств», для себя самих, дорогих, играют они, бедняжки, спектакль про то, что страха не существует. Играют-то-разыгрывают, но сами состоят из чистого голого страха…
    Идеология истинных сноубордистов: ничего не существует, кроме сейчас здесь; прошлого не было, будущее нипочём. Ничего не существует, потому что не должно. Не должно, значит, не может.
    И умения нет, и нет неумения, а здесь и сейчас делается или не делается то, что делается и/или не делается. Учиться, поэтому, ничему не надо. И нельзя: потому что не существует ничего, и обучения, поэтому, тоже не может существовать. И нельзя терять форс само-спектакля, обучаясь. Обучению – табу. («Западло»!) Можно только уметь всё, что нужно, потому, что не уметь – невозможно!
    …Как-то так…

    Но если к «истинным» доско-людям приходит кто-то, кто начинает говорить с ними по-человечески… Говорить просто серьёзно… Серьёзно и просто… Они… -- они же неприкаянные все, эти «истинные», с ними, может, всю жизнь по-человечески не говорили вовсе… (Со мной-то по не-человечески почти никогда не говорили!) – И «эти» мгновенно приручаются, открываясь человекообразному пришельцу всем сердцем и, отогреваясь собственным восторгом от подарка такого пришествия, идут за заговорившим по-человечески… -- хоть даже на учёбу!

          …………………………………………………………….

    «Тормоз – тоже механизм!» -- …Механизм номер один. Не ехать вниз – первое дело. – Уметь стоять. Уметь тормозить… Но и ехать как-то тоже желательно. Желательно не как-то, а вдоль доски ехать.
    Но сноуборд предрасполагает ехать поперёк доски, а не вдоль неё. Особенно вниз. Страшно. Потому что, вниз. – Не птица, чай. Хотя и птицам, может, тоже страшно – над высотой-то воздух рассекать… Но птицы, ладно, а сноубордиста-то так и тянет поставить доску поперёк направления падения склона и не ехать никуда, от высоты отгородиться. Или, ладно, соскабливаться в долину тихо-тихо на канте доски, стоящей поперёк склона.

    А назначаемая к применению методика обучения делает упор как раз на упоре в кант… А я взяла и сместила – ну, малость, -- акцент в сторону усвоения повадки скользить вдоль доски. Ну, увеличила дозировку прокатов, таких, как «самокат» на передней ноге по горизонтальному дну долины. Ещё и обращённость вперёд по ходу чтобы была. – Ученички у меня друг друга по очереди на верёвочке катают по ровному месту. А если клиент индивидуальный, -- сама бегаю, буксирую его. Ещё и палки лыжные для них достаю: с палками у меня ученички катаются. Мало ли что боком стоим на доске, -- куда едешь, туда и устремись, и обратись…
    И уже и под уклончик. Отрезки с минимальным перепадом, пологие, …а уже и крутенькие, но короткие совсем. Повадку отработать – вперёд-вперёд, в сторону передней ноги.
    Но это – прямо если всё, а – зигзаги-повороты?.. – Кантовать доску необходимо: не закантованная не повернёт. Как и лыжи… А как её кантовать? То есть его: сноуборд… Есть танцевальная разновидность стиля «диско» -- «новая волна». Движения в «новой волне» построены на том, что танцор то сгибает тело, то разгибает его. При этом перекатывая стопу с пятки на носок и снова на пятку. – Таз назад, плечи вперёд (сгибание), перекатились на пятку, -- таз с коленями вперёд, плечи назад (разгибание, прогнулись), перекатились на носок. – Та же ангуляция, похожая на лыжную для закантовывания, если смотреть на сноубордиста спереди или сзади. Вот такое подводящее упражнение. Сама придумала… Сперва на месте, на ровном, стоя на доске, порепетировали перекатывать её с канта на кант. – А и на склончик пошли на пологий, недлинный – делаем то же самое. – Съезжаем. Доска и виляет.

    Ну, теперь надо укрепить умение держать кант. Для этого, на ровном горизонталном, опираясь носками (стоп) на передний кант, прыжочками (а потом прыжками!) двигаемся вперёд (как бы стоя на носках, пятки приподняты, колени и живот вперёд устремлены…
    Теперь пятками на задний кант опираемся, носки от снега приподняты, таз назад подаётся. И мы назад в сторону спины отпрыгиваем-прыгаем…
    На склоне делать такое легче: запрыгивать вверх на переднем канте, спрыгивать вниз на заднем. А ещё и станем соскальзывать  то на переднем канте, то на заднем, слегка раскантовывая доску. А дальше станем чередовать соскальзывание с застопориванием на канте – остановкой. –
    «Держать кант» -- это сила ног и баланс на канте. Упражнять надо.

    А уже держим кант, – на склон и пожалте! И на склоне я вас очередной раз изваляю: займёмся укладыванием на снег на спину и вставанием на кант, на задний. Ну и укладывание на живот со вставанием на передний кант…
    И попробуем (учимся) поперёк склона скользить на канте: траверс туда -- траверс сюда. – И траверсы свои будем делать пока только на одном канте, то на заднем, то на переднем, направляя скольжение в траверсе, то в сторону переда доски, то в сторону её зада. Упражнение называется «падающий лист».
    И тут же поездим вниз напрямую на плоской доске. Там, где есть свободный выкат. И, выезжая на выкат, подаваясь вперёд, кантуем доску. – Она и поворачивает в ту сторону, куда кантуемся.
    А теперь, раз от раза стараемся начать поворот всё раньше на выкате… А – уже и на склоне, не доезжая до выката.
    И, из скольжения наискось по склону (доска закантована!), устремляясь вперёд и раскантовывая доску, отпуститься в спуск напрямую в долину…  Чтобы потом, из прямого спуска в долину, закантовывая доску на другой кант (перекантовывая), ввернуть её в поворот.

    А далее – будем связывать повороты на склоне: траверс – устремление в спуск в долину – закантовывание – траверс – раскантовывание и перекантовывание…

    И опять-опять – имитируем на месте технические действия и тут же на гору – их выкатывать. Ангуляцию, обеспечивающую кантование, обязательно закрепляем.
    И здесь, в технике сноуборда, так же, как в лыжах, сгибание-разгибание ног (и корпуса) обусловливает качество поворотов. – И мы – на бугры рельефа: ноги сгибать-разгибать, рельеф обрабатывать: на бугре ноги согнуть – в яме разогнуть.
    И потом – прыгать, прыгать, прыгать…

    …Если издалека взглянуть на белую стену склона, по которой к нам спускается дугами лыжник или сноубордист, то можно в первый момент не отличить одного от другого, -- если спускающийся – техничный: и у того, и у другого ангуляция делает глубину и красоту дуги!..

           ……………………………………………………………..

    Оюшки-ой! – до чего ж я увлеклась новым своим преподаванием…
    Но поехали! – Как «поехали» «дикие» мои сноубордисты…

          ………………………………………………………………
             
    Образование!.. Кем быть, кем быть, кем быть, кем быть?.. Ладно, быть. Я уже – есть: инструктор – профессия, сертификат, работаю – инструкторю. Зарабатываю на жизнь – самостоятельная дама. И вот, -- образованье… Учиться приспичило. Чему?.. Нет, не всему. Но разному. Значит, многому… А и гоняться надо, стартовать… -- Ну, Нюра!
    Значит так: работать – зарабатывать. Зарабатывать на учёбу. И на спорт… И время: зарабатывать – время, учиться – время. Большой труд после большого труда. И спорт. Большой…
    …И ни что не во что не укладывается… Когда? Что?!. А – надо… Надо?!.

    Ой! Если бы не зарабатывать. Быть бы в спорте скромно на ставке, таскаться по сборам-соревнованиям. Может быть, учиться и смогла бы… Смогла ли бы? Урывками? Рывками? Как?!.
    Но у тебя Нюра, без «бы», а так, как есть. Ну, и устраивайся – рывками и урывками. Давай! – Как трассы ходят: от ворот к другим воротам. И «вали», и «вворачивай»!..
    Математика, физика, биология, спортивная педагогика… Медицина. -- «Для нашей Челиты все двери открыты…»
    И мечты о больших библиотеках и о больших стартах.

        …………………………………………………………..

    Сноубордистики хотят целины. Можно. Поехали. Только сначала протренируем повадку ездить вдоль доски. Закрепим железно. А то, как в целине доску поперёк хода ставить? Можно, но это уже высокий класс… И ещё: поучиться «уходить» на задний конец доски на глиссирование (в случае чего и всего) – чтобы не «канифасить»… А так-то доска целину лучше лыж рассекает.

           ………………………………………………………..

    Нет денег – нет спортсмена!..
    …Есть дух спорта. Финансирования нет. А оно необходимо. Считаем: то есть, подсчитываем… -- Что необходимо для спорта кроме духа спорта?.. -- Время и деньги… Деньги… Сколько тысяч ворот и километров спуска? Чтобы подготовиться всерьёз? Сколько ворот и километров можно «сделать» в тренировочный день? В год, в сезон, в межсезонье. Сколько потребуется тренировочных дней? В горах. И перелёты-переезды. И инвентарь-экипировка…

    Любитель-турист-бордолыжник дарит себе «туродень». Дорогой. На каждый такой день в горах -- работать и работать на равнине, и – не заработаешь. А тренировочный день дороже «туродня». Можно экономить: скромность размещения, сдержанность в еде. Ладно. Сократили расходы вполовину, но где и половину взять? И на подъёмник даром не пустят. Ладно, поднялся. А спуститься? Трассы? Такие трассы, какие необходимы тебе для «качества». «Палки»! – а палки-древки для ворот у тебя есть? – «палки» кто тебе вставит? Тренер? Стоимость работы тренера ты себе, конечно представляешь…

    …Скромный «туродень» стоит столько, сколько заработать можно за неделю при удаче и полной отдаче сил и трате времени… Нормально зарабатывающий житель Земли может позволить себе в год неделю в горах. Ладно, -- две. Или как?

    Быть любителем. Хорошо, но мало… Дома сидеть со своими тренироваться. Пока «свою» горку не захватили «здешние». А уже и захватили. И денег за вход «здесь» требуют больше, чем «там»… И работы дома в Городе нет для меня, и не прокормиться, какая уж спортивная жизнь!
    Посадил бы кто-нибудь, как когда-то, в сказочную тесную повозку и повёз бы к стартам!.. А готова?.. А и готовиться повезли бы… Не везут. Не нужна никому. А, кому нужна, те без повозки…

    Но не ной, Нюра!.. Да я не ною, не ною. Мечтаю. О стартах. О настоящих, о больших.
    Совокупить бы – жизнь, зарабатывание на жизнь, учёбу и спорт… -- Свой, свой спорт!..
    …Но… «Нет денег – нет спортсмена!»… Кто же так сказал? Может быть наш председатель спорткомитета? Когда меня включили на выезд и надо было меня командировать… Давно как это было… Жизнь!.. И чуть не случившееся тогда «отсутствие жизни»… Аня! Живая! К тебе же боли почти перестали возвращаться! («Тьфу-тьфу-тьфу…»)

           …………………………………………………………

    Русская классика. – Во все века странствуют люди русские, бродяжничают – на жизнь заработать пытаются. И жизнь-судьбу отыскать. Кого из писателей не возьми. А и мировая литература. Во всём мире люди-людишки – из края в край. «Нынче здесь – завтра там!» -- И я тоже туда же, выходит. Но неуютно мне. Или… недостаточно уютно. Дома бы быть…

            ………………………………………………………..
                ………………………………………………..

    …Дядьки и тётьки. Дядек больше. Не юные. Но возраст неясен. «Поношенные», но кому сколько лет? Предполагается – не мало. Это толпа. Не большая. Они кочуют по горам и тренируются. Горы – городские и пригородные. А тренировки серьёзные, совсем, как в настоящем нашем спорте. Ставят трассы. Автохронометраж. И это всё у них своё: древки и комплект хронометра (старт-финиш). Кочуют со склона на склон, тренируются там, где с администрацией склона договорятся.
    Я с ними случайно: увидела, трассу ставят, попросилась походить. Разрешили очень неохотно, сердито. Ну, это нормально: трассу ставить, переставлять, надо, это работа, но это ладно. – Древки ворот – расходный материал, сломать древко, срезать лыжами его (или телом!) – просто-запросто, а стоит современное фирменное падающее древко – о-го-го. А у этой у «толпы» всё своё на свои. Никтошеньки их не финансирует.
    И я. Попросилась, напросилась, -- трассы ходить -- влилась в «толпу». Нехотя меня в ней приняли, но…  Денежки за всё плачу, как все. Со всеми и гоняюсь. А они гоняются-тренируются много.
    Или рано-рано утром, или поздно вечером время дают на горе трассы ставить, -- когда публики, катальщиков нет. И, то на одной горе терпят их, потом прогонят, то на другую пустят. И всё своё на себе: шпалера древок на багажнике машины, ну и всё остальное привозится-увозится. Но на некоторых базах вдруг позволят (какой подарок!) оставлять свой скарб (даже лыжи иногда) в какой-нибудь каморке … Такая «спортивная жизнь»… А временами с «толпой» этой работает тренер. Приглашают, и соглашается кто-нибудь. Тогда совсем весело.
    Но мне главное, чтобы палки в горе торчали – трассы, трассы! Даже пусть и не те трассы, что мне мечталось бы походить для самой себя. Которые бы мне для работы на «качество»… Свои-то трассы ставить мне – ни-ни… А какие бы мне «мои-свои»? Кто был бы их автор? Ни Петровича, ни Михалны, Крокодила, Воскресенского. – Сама сочиняй. Не дают. Зазнайки они, кончно. Но взяли, пускают к себе!

        ………………………………………………………..      

    «Олдбойз», есть такое в английском. «Старые мальчишки», выходит. И кто они, откуда? Научная публика, и, явно, высоконаучная. С каких сверх-высоких высот? С каких коллаидеров и кафедр? Кто – кто? Интересно, но не любопытствую… А держатся как? – А, никак: деловые бывалые «подростки»-горнолыжники, вывалили на гору, растащили древки по склону, трассу воткнули, ходим-катаем её. Как все везде. Когда они были подростками? В какие старинные года? Возраст не высмотришь. Видно, что «бывшие в употреблении», но стаж жизни? И они сейчас – те же «бывалые спортивные подростки», какими были пол-века назад. Или сколько?.. Но видно, что форму свою они только улучшают и улучшают с той своей подростковой поры.
    А экипировка? Поношенная и бедная. Но! – «Твои лыжи – лучшие, потому, что они на тебе, а ты на них, и они – твои!» -- И – «Лыжи, как и автомобили делятся на счастливые и все остальные…» -- И – «Рабинович, вы счастливы? – А что делать?!.»!
    Такой «контингент».
    И я. Нормально: маньяки и малолетка. – Современный тренд. Белоснежка и гномы отдыхают!

            …………………………………………………………….

    …И возникло новое… В этом странном «тренировочном цикле». Такого раньше не бывало у меня… Трассы… – Я была на трассах, а трассы были во мне – музыка, танец, песня, джаз… трасс… Но сейчас, при прохождении трасс, раз от раза, – вдруг неистовое, вдохновенное парение… -- нет, не парение, нет! – полёт духо-тела. Одухотворённого тела по трассам… Ладно… Попробуем учить себя летать над трассами при помощи Духа… Разлетаться бы вот!
    И бывает это так… -- От трассы к трассе… -- вдруг охватывает, как наваждение, -- магия отсутствия времени. Колдовское отсутствие времени в колдовском блаженстве полёта над трассой. Не так, как раньше – радость, восторг, музыка и песня – теперь полная очарованность, но и… -- владение собственной очарованностью...
    И вспоминается-вспоминается, -- как снисходит ко мне из зимней лесной тишины, -- Свечик и его Святой Дух… 

            ……………………………………………………….
                …………………………………………………

    -- Девочка, держите ски-пасс. Безлимитный. «Контингент» берёт Вас на поддержку. Мы, то есть, -- берём…

    У-ууу! – Такой подарок!..

            ………………………………………………………….

    В рассветное время на склонах никого. Начинают включать подъёмники. А я уже закончила разминаться. И погнала. Гонять. Через всё. Вдоль и поперёк. Сквозь промежутки в ограждениях. И брустверы-бугры выстреливают мной. А вокруг полное безлюдье.

           ………………………………………………………….

    -- Пусть спусковичка ставит.
    -- Ага, спусковичка пускай!
    Что это они вдруг? Меня «зазнайки» -- признали?! Тащат и выталкивают на склон, бур в руки – ставь. Я и ставлю. Толпа за мной древки тащит, завинчивает… А с чего они взяли, что я причастна к спуску? Прослышали? Или подсмотрели, как я по горкам гасаю? Хотя, кто бы им рассказал и когда бы они подсмотрели?
    И что-то так раз от раза у нас пошло: мне, как учителю, -- трассы ставить. Ставлю. На «качество» и «под себя». Сочиняю – рзгоно-заковыры.

    -- Как на Олимпийских 1936-го в Гармише!
    -- Не, как на Мире в Шамони в 62-м.
    -- Ставь-ставь, у тебя интересно выходит!..

      ………………………………………………………….
             ………………………………………………….

    Море. Зеркальное сделалось шёлковым. Раннее утро, высота берега, море зеркально и от этого оно – небо. И от этого оно – отсутствует. И ветер. Которого нет. Ну, нет его вовсе: огромный воздух живёт неподвижно. Но всё же, наверное, ветер (что же ещё?) сделал необозримую поверхность воды, всю сразу до горизонта (который вдруг стал проявляться), искрящимся тончайшим матовым шёлком. А волн нет. Вода – гладкая гладь. С мелким-мелким серебрением тонкой шёлковой ряби. Хочется облекаться в такой шёлк… А на шёлке моря уже редкие, едва из глади выступающие и будто неподвижно лежащие, складки волн, -- как покрывало, сложенное было, теперь расстелили.
    Это море…

    Свет из туманов-облаков снизу из долин. И сверху из облаков и туманов – свет. Кругом на склонах и в долинах снег. От которого – свет. Белый. В свете, который отовсюду и который всё, -- плаванье всего. Того, что в туманной невидимости всего. А то открываются невообразимые просторы, в высоких далях которых независимые от наваждения облаков в своей ослепительной независимости – вершины.
    Это горы…

    И серый город. И чёрный. Это мой Город. В котором меня нет. Не поместилась. Вытолкнул он меня. И – чужбина. Отечественная ли, чужестранная. Лить ли слёзы, жевать ли сопли?.. И я… -- Коловерть из края в край, и всё-то всё не в своём, в чужом, а в своё-то, в своё-своё углубиться хочется-хочется, но приходится переключаться-включаться с не-своего… в другое не-своё. Не углубляясь, но… углубляясь. То на родной чужбине, то на чужой. – Не у себя, не у себя!..
    А, может, там, где я есть, -- там всё моё – своё?!.

    Но Город. Мой-свой. Он где-то «там». Но и я-то – не там, а «там». Люблю ли, злюсь ли на него… -- жалею! Город жалею, обитателей его, забурившихся в недра изготовления инструментов небытия, жалею… Хотя дорога в спорт никому не заказана. Только в работе выбора нет… И в судьбе?

    И мои. Мои все. Ну, вот, как они без меня? Как? Родители… А «все мои» -- они же все мои родители, они во мне!.. Может, и я в них живу?..

    Целительные воспоминания. Обо «всех моих». Поддержка силы души. Как у сказочных персонажей…

    …Эх! Мне бы с нашими, со своими бы быть, вместе поехать-уехать… Да у них у самих выездов нет… И ски-пасс (блин!) в родной округе дороже, чем в дорогих курортах.

          ……………………………………………………………
               ……………………………………………………..

    -- Поехали!
    -- ???!
    -- Анна, вы могли бы составить нам кампанию в недолгой поездке? – У нас каталки ветеранские на выезде.
    (На слове «каталки» мои дядьки-друзья хорошо расхохотались.)
    -- Ветеранские соревнования. Поможете нам там, чем сможете, как тренер-представитель. Сами катнётесь, склоны там подлиннее здешних всё-таки.
    -- Финансирование поездки полностью наше. Нищенское.
    -- И очень ненадолго, уик-энд, считай.

         ………………………………………………………….

    И сон… Сквозь обледенелые дороги, которые сквозь глухомани еловых лесов, которые заслоняют серое и чёрное небо. Сквозь секунды пробуждений… Минуты туалетов на автозаправках… Пилоты сменяются за рулями перегруженных лыжами авто, движение непрерывно… И всю дорогу во втиснутости в автомобиль я сплю и сплю.

             ……………………………………………………………..

    -- О-оо! Академия прикатила! Гляди: малолетка и маньяки.
    -- И тоже маньячка: чехол у неё самый большой…
    Ну да: я по старой, не столько памяти, сколько по мечте, лыж с собой набрала… многовато.
    А у моих с лыжами – не «ах». Помогать приходится с первой же ночи перед стартами. Всем, чем умею: заливать, циклить, точить, плавить… Хотя всё-таки лыжи у моих хоть старые, но, в общем, ухоженные.

    -- Аня, мы договорились – будешь открывающей на всех трассах: как ветерана мы заявить тебя не можем.  И после последнего участника сможешь постартовать -- тоже на всех трассах.

              …………………………………………………………
               
    Открытые старты, ветеранские старты, старты с зачётом по возрастным группам. Мои ветераны стартуют везде, куда допускают. Я – тоже туда же. Даже на ветеранские – напрашиваюсь открывающей…
    На открытых стартах, где выступают сильнейшие, там «мои» ветераны проигрывают сильнейшим, бывает, всего десять-двадцать процентов. Но это здешние «сильнейшие». И это короткие трассы, «городские». А «тамошние» сильнейшие? И полные трассы. И мне – мне не проигрывать – выигрывать!..

    Рывки и урывки. Такая подготовка. За свой счёт. Такой порядок. Или никакого порядка, и тогда заменяю гору тренировкой на беговых лыжах, и тогда никакого вовсе «счёта»… А мои-то дядьки-тётьки, их на подъёмник не пустят – они пешком топчут, с трассы охранники прогонят – они за забором гоняют…

    Но эх!.. – Ну, возьмите меня кто-нибудь в какой-нибудь контингент! – Подкататься… Не возьмут ведь.

    Но Аня, Аня, ну, не ной! Ну, ты посмотри, ну, ты сама видишь, ты и всем показываешь, и переживаешь, и испереживалась уже: как Мир кругом живёт, погибает как… Каково выживается всем везде. – Тебе бы их заботы. Бога не гневи!.. – А я? Я – нет. Не ною я вовсе. Я мечтаю, -- я хочу стартовать. И всё…

         ………………………………………………………………
              ………………………………………………………..

    «Романтика хотения»… «романтика мечты»… -- Кто же это говорил? Алёха? Петрович? Или, может, Володя? А говорилось вот что… -- Ночь. Ванная комната. Свет. В ванне тараканы. Налезли-нападали. И лезут-вылезают вверх по вертикальным стенкам, и срываются. И снова лезут, и снова срываются и срываются. Но некоторые редкие вылезают. Остальных водяная струя смывает в канализацию… Те, которые вылезли, могут участвовать в тараканьих бегах…
    Там ещё предположение высказывалось, что те непреклонные тараканы, которые не оставляют стараний, они оставляют липкие следы на избранном своём маршруте, на стенке ванны, может, лапы у них потеют от стараний, и на «вертикали» появляются микрозацепы, и её преодоление оказывается возможным…
    …Кто же, кто всё это говорил?

           ……………………………………………………..
                ……………………………………………….

    «…Альпинист. Наметил пройти маршрут. Чтобы маршрут прошёлся, надо его изучить и проработать до прохождения. Скалолаз изучает свою стенку, альпинист изучает всё… Если это возможно, если возможно… И надо, чтобы маршрут – прошёлся!.. Вот я это представляю себе, когда берусь писать: надо, чтобы – получилось!» -- Это Алёха… Он тогда при своих сноубордистах был неотлучно, но всё же поразговаривали… Снова «всплакнул в жилетку» о своём художничестве. Словесном. Ну, просто сказал, что продолжает писать своё.
    «Для меня в моей писанине главная забота – не написать не то… Ну, …если бы, если… -- одно только слово написать, но чтобы – то!.. Писать про хорошее необходимо хорошо. Плохо – нельзя!.. Ну, сейчас, благодарение Всевышнему, устное моё (воспитательное!) проповедование моим оболтусам отвлекает от письменной -- …непонятно, кому…-- проповеди… Лучшие умы человечества во все времена говорили о первейшей важнейшей важности для Человечества – воспитании. Говорили, что главная беда этого нашего любимого человечества – дефицит качественного воспитания. Вечный. Во все времена житья-бытья людского рода… А один совсем безвестный мудрец поделился со мной своей «теорией Маугли». Феномен вечных «маугли», по его соображениям, в том, что человеческие особи, воспитанные не человеками и не по-человечески, – условные «маугли» -- воспитывают следующее поколение так, как их самих воспитало предыдущее. Былые нелюди воспитывают последующих по образу и подобию своей невоспитанности. Процесс репродуцирования «мауглями» «мауглей» бесконечен. Человечество (Человек!) никак может выйти на уровень возможностей реализации высших биологических целесообразностей, заложенных в нём Природой и Всевышним. Всё все в примитивных целесообразностях роются и роются… Вот, только воспитание если, только воспитание…»
    -- Вы ходили альпинистские маршруты, -- спросила я.
    -- Не сложнее четырёх с половиной… «В основе спорта альпинизма лежит художественный свист. А кто свистеть не научился, какой он, к чёрту, альпинист!» – Запел Алёха на мотив народных припевок. – «Реп-шнур-верёвочка… верёвки в узлы вяжутся. Альпинистики по склонам шляются, губной помадой мажутся.» -- Его «оболтусы» ликовали. – «В основе спорта альпинизма всегда стоял вопрос еды: коль не покормишь альпиниста, он не туды и не сюды… Репшнур-верёвочка…» -- А потом, после паузы визга… И голос у Лёхи был тогда охрипшим, но снова оказался проникновенным… -- «Хотел бы в единое слово я влить свою грусть и печаль. И бросить то слово на ветер, чтоб ветер унёс его в даль…»   

        …………………………………………………………
             ………………………………………………….   

    Ну, бригада! Мужики. Страшилы. Рожи разбойников. Если киношникам набирать команду пиратов, -- один к одному на подбор. «Мусорам» -- хватай любого, волоки в околоток. – Что вы хотите: люди влюблённые в горы, «на горах» торчат, -- что в городе, что в горах, -- невозможно сколько, то есть, всегда. И – рожи, прокопчённые вечным ветро-солнцем. Красные носы… И дамы в команде под стать мужикам – потёрто-спортивной лыжно-альпинистской стати.

    И вот, вываливают такие своей толпой-бригадой на склон, потащили растаскивать наше трассовое хозяйство, древки и всё остальное, засверлили-завинтили-вставили-установили… Хронометраж. -- Стоит! Трасса. Олимпийский уровень.
    И я тут. А что? Я наши все дела не хуже кого-нибудь знаю. Работа тяжёлая? А я изо всех сил стараюсь.
    И не улыбаюсь.

    А все-то, все кругом, и спортивная администрация, с верхов до низов, от высших чинов до случайных зрителей – уж как почтительны к нашему «героическому отряду». И понятно: дело знают «пираты» и делают дело быстро. Только так, не по-другому.

    Ну, а я-то почему пиратствую?!.
    …А – устроили меня в эту «бригаду» -- в судейскую: в горы с ними поехать. В большие горы.

           …………………………………………………………….
                …………………………………………………….

    А «эти», чьи гонки мы приехали судить, …они делают всё, как все!.. Нет – они вытворяют трюки такие, какие тем, которые «все», и не представить.
    Соревнования инвалидов. Я в составе судей на трассе. Здесь нормальные большие горы и трассы – нормальные: с такими же параметрами, как ставят нормальным здоровым спортсменам высшего уровня…
    …Не имея частей тела, участники наших соревнований действуют так, как будто обладают целым телом. Как цирковые трюкачи, они гоняют по трассам – а это полные трассы во всех наших четырёх видах!
    То же – как у всех, для всех – небо над ними, тот же снег внизу. Тот же зудящий свист резанья снега кантами, хриплый треск заносов. Но они – не мы: они делают невозможное так, как будто они – мы. А мне нехорошо: колдовской морок – дух захватило и захватывает от созерцания возможностей невозможного. -- Изумление, восторг, преклонение…
 
    …И… -- да, какая-то организационная структура устраивает такие спортивные события, а какие-то кто-то-что-то-структуры, может быть, поддерживают отдельных спортсменов. Но главное! – Эти люди, эти спортсмены – сделали себя сами. Они – есть! И, поэтому, есть спортивные события, подобные тому, участвовать в обслуживании которого меня сюда привезли.
    И я делаю своё дело. Морок ли, колдовство, голова ли кругом у меня – а с первого участника – как будто только этим всегда занималась… Сжимая зубы… Может, ещё и моя работа в больнице и собственное моё кантование по клиникам помогает мне быть невозмутимой в «специфической» обстановке этих соревнований.
    Участник за участником, попытка за попыткой, трасса за трассой, за видом вид. И разные категории соревнующихся по их инвалидизации. А они все будто независимы от некомплектности своих тел, несутся по этим горам с дикими ходами. Как держатся-удерживаются на трассах, на скоростных траекториях!..
    И вот безногие несутся в своих однолыжных «космических» устройствах. Проносятся и проносятся…
    …А мне показалось, что мимо промчался «мой» Володя. Володя-«спецура» из клиники в Городе!..

             ………………………………………………………….

    Устроили-сосватали меня и взяли в «бригаду», чтобы «свозить девочку в горы». Подкаталась чтобы чуть-чуть на больших склонах. Но – какое там! «Прохватить» почти не удаётся. Пыталась я по остаткам разбираемых трасс походить кусочки… -- дохлое дело…
    А сейчас… просто бросаюсь на поиски Володи…
    Но…Толпы, закрытые зоны, тусовочные мероприятия… А я же и не знаю, где Володя разместился. Ищу. Но, …где он, где я!..
    …Но почему-то совершенно – ну, совершенно!.. а ведь шлем, очки, увидеть-узнать человека невозможно – совершенно уверена, что на трассах видела – его!..

          ……………………………………………………………..
                ……………………………………………………..

    …Через болото злого и едкого яда новостной информации к чистым пространствам вечной науки… Самообразование, называется. Я, как кто? Как черепаха панцирь, свою «академию» ношу на себе… Покантоваться бы в торжественности аудиторий храмов науки… Но нет, пока так. Пока так… Рывками и урывками… А как бы, как… -- если бы «включили»… «Контингент»… «Ставка»… Учиться-то уж, наверное, смогла бы, раз выдерживаю то, что сейчас… выдерживаю!..

        ………………………………………………………….
              ……………………………………………….....

    …Тренироваться с незнакомыми друзьями… Это знакомо… -- С кем тренируешься, те и друзья.
    …А всё-таки, всё же, мне бы в какой-то-нибудь контингент включённой-то бы быть!.. Эх…

          …………………………………………………………..

    Аня! – Человек Делает Себя Сам!

             …………………………………………………………….
               
    …В этих горах есть всё… Нет, не всё вместе сразу. В огромном просторе разбросаны, развешены (расставлены, раскинуты!) – и величье, и уюты. Закрытые уголки и распахнутые необозримости. И на каждом «этом всём» хочется остановить внимание и оставлять, оставлять его там… И там быть, и там – везде!
    И сияние света… -- и с небес, и от сверкающих невообразимых вершин, а то и от туманов в долинах. И, конечно, от бескрайних снегов на изысканно прихотливо уложенных склонах.
    …Величие уюта и уют величия…

    В этих прекрасных горах вдруг стало являться всё, что бывает в больших горах на «больших стартах».

    И в этих горах, где есть всё горное и появляется всё спортивное, -- здесь есть я! А это всё, что есть и что появляется, -- оно вокруг меня. А я в нём, в этом всём. И я от восторга прыгаю…
    …Нет-нет, восторг не прыжковый: он спокойный и успокаивающий, он от того, что всё, в чём я и всё, что вокруг, -- это моё. Моё «как всегда», «как обычно», моё «как надо», и, поэтому, моё «ничего особенного», «как и должно быть»… Но это самое «ничего особенного и как и должнобыть» для меня сейчас – присутствие в сказке. – Участие! – участие в сказке…

    И здесь, где оказалась я, здесь неровно и круто, крутые дорожки скользкие… Эх, где оказалась, там и откаталась бы! Эй, подберите замухрышку на дорожке – «зачёт закрыть»…
    …Герой у Андрея Платонова говорит: «Без меня народ неполный.» -- Без меня спорт неполный! – Это я говорю, «замухрышка».

            ……………………………………………………

    Да ладно, ладно, не надо меня подбирать. Сама себя подобрала я. К вам ко всем уже подбираюсь…

          …………………………………………………………….
                …………………………………………………….

    -- Горы – гуру…

    …Горы… Пустеют трассы после остановки подъёмников. Темнеют склоны. Закатное небо над горами. Из сумрака долины яркое сияние прожекторов вдалеке над слаломной ареной. Там снег готовят к соревнованиям. Там снежные пушки навесили на окрестные деревья невообразимые по красивости узоров тяжёлые причудливые сверкающие снежные декорации…
    -- Горы – гуру, повторяет за моей спиной неожиданно возникший Воскресенский. Он здесь. Он рядом.

    -- Горы – гуру. Гуру – учитель. – Горы воспитывают нас. Ведут к вершинам. А мы – дети гор. Воспитанники…
    Мгновенная пауза…
    -- …Ну, вот, двоечник-хулиган. – Это Воскресенский, он продолжает говорить. – И школа. А он – двоечник-хулиган, он всё время, всегда двоечник-хулиган. Но школа же не говорит: ну, он, мол, всегда двоечник-хулиган, значит, он таким и будет, потому, что всегда таким был, таким и должен быть… -- Нет. Школа его воспитывает. Иногда получается.
    -- Когда школа хорошая… (Вставляю. Лезу, вот.)
    -- …Вот и Человечество, род людской, – всяким оно бывало. Но это значит разве, что оно и должно быть каким попало как всегда? Его, может, воспитать удастся!..
    …Ну вот, вот, -- говорит-продолжает Воскресенский, -- был «чайник» -- стал лыжник. Воспитался обучением и тренировками. Значит – можно?!

    Беседуем не спеша. Уже за чаем, больше за чайником. Да не беседуем: говорит гуру Воскресенский, я внимаю молча. Вечер затягивается. Спать бы – «режимить». Но какой и сон перед спортивным событием? – Наступает праздник встречи праздника. Его волнение всё равно не даст заснуть!..

    -- Вершины и перевалы. – Рай. Ангелы летают. Только солнце слепит, и не видно их. Днём. А ночью темно, не видно… И пряные (райские) запахи скал, высушенных солнцем от снега. А воздух ветра – абсолют свежести… Но это только «острова». -- Острова жизни. А по низам – войны смерти. И вранья. Её и его болота, реки, моря. Там никто не верит в жизнь. Это люди. Они такие. Они делают так. Но кто решил, что надо быть такими и делать так?.. Вон, сотню лет назад на лыжах мало катались, а теперь… А три десятка лет назад о сноубордах никто не подозревал, а сейчас на досках миллионы… А полторы сотни лет назад люди в высокогорье почти и не лезли, не было альпинизма вовсе. Потом схватились, схватили палки, альпенштоки, называются… Потом и верёвки, ледорубы…
    …А ещё недавно люди людей ели. Каннибализм, называется. Теперь обходятся… А ведь – традиция тысячелетий. И что теперь – соблюдать традиции? Продолжать питаться людьми? – А? А со всех сторон поучают: чтить традиции, чтить!..
    В историческом бытье разных племён Человечества многое делалось от невоспитанности. Делалось-делалось и становилось традициями. И теперь живущим – что? – Поклоняться набранному опыту? Отрицать обустроившиеся традиции? А некоторые, может, наоборот, культивировать. – Сложная работа по сортировке. Требует воспитанности, однако!
    …Микро-пауза. Но Воскресенский ускорялся и ускорился в своём монологе.
    -- А какой воспитанности? Что воспитать-то требуется в человеках? А вот что: воспитать склонность и способность обращаться к первоосновам координат бытия. А они какие?

    …Замолчал… И я молчала, и уж точно не торопилась, а «тормозила» (возможно время тормозить?) – в восторге почтительного восхищения: сам Воскресенский стал беседовать и беседует со мной!.. И не про мои дела-делишки, -- а уж как бы я ему жаловаться-хвастаться с сопельками в жилетку-то – ой, как не хотела бы… -- А он – про главные проблемы жизни всех. Со мной! – Великий Воскресенский об ответственнейших сложностях бытия – со мной?! Он, что, любую «персону» удостаивает такой чести или только меня, вот, вдруг?.. 
    …Снова начал неспешно…
    -- …Бесконечность в вечности… Вечность бесконечности… –Где-то в них, непознанных в невозможности познавания, -- …затерялись мы. В виде чуда жизни. Это чудо – единственное, что есть у нас, у живущих внутри чуда. Но именно на него, на чудо, никто не обращает внимания: все заняты посторонними делами… -- Что нормально. Для разгильдяев, для невоспитанных. А «посторонние дела» -- они уничтожают чудо. Но это никого не заботит. – Радует. Потому, что посторонние дела отгораживают каждого от мыслей о бесконечности и вечности. А эти мысли непримиримо неосмысливаемы и, от этого, непереносимо страшны. Всевластность невозможности постижения вечности с бесконечностью – при общем старательном и успешном (да!) их забвении – ведёт к всеобщему, как норма, пренебрежению чудом жизни. И, главное, -- к пренебрежению главной (единственной!) составляющей этого чуда – людьми! – Нами самими, то есть… То есть: о чудесах и о людях все, все, все и все пренебрежительно преступно – не вспоминают. Как вы говорите: «забили» на чудо жизни и в нём живущих…
    Как так получилось, что так получилось? Ну, как?.. – А так… -- Люди появляются сами по себе. А дальше надо обеспечивать жизнь появившихся. Ну, надо, так надо. Но жизнеобеспечение – дело суетное, и постепенно оно превращается в «посторонние дела». В которых забываются подарки жизни: то есть, сама жизнь – чудо с чудесниками-людьми и сказочная обитель обитания всех нас, людей-чудесников, в нашем чуде – наша Земля-обитель. – А какие это  бесконечно бесценные подарки: Земля и жизнь!
    И воспитание!.. – Воспитание внимания к подаркам. – Научить обращаться к основам бытия – научить вспоминать о чуде жизни. В этом чуде – базовые, исходные ориентиры этого нашего общего бытия. Выработать у воспитуемых повадку постоянно и чуть что возвращаться и обращаться к этим эталонным основам. Как в справочный зал главной библиотеки… А по дороге из библиотеки назад к «делам» – всякий раз спрашивать себя: «Зачем?» и «Что будет, если?..»
    И – что такое «воспитание»? Что должно воспитывать воспитание? – Воспитывать отношение ко всему на свете. Надо вырабатывать у индивида способность формировать отношение ко всему!..
    А спорт… -- спорт предоставляет особые возможности для воспитания. – Потому что в спорте персона получает абсолют правдивости представлений о своих возможностях и о цене испытания… Испытания «Чудом»!
    И тут я – влезла, не сдержалась, со своим: «А вот мне бывало поставлено в упрёк: спорт, эти ваши (наши!) «тараканьи бега» -- пользы никакой не приносят, ничего не создают!»
    И Воскресенский мне: «…никакой пользы… Но и никакого вреда… Не создают… -- но и не разрушают… При этом воспитывают. Проповедуя красоту человека… А дефицит воспитанности – главнейшая беда Цивилизации… «Коррупция» в точном переводе с древнегреческого – испорченность. Испорченность личности – результат невоспитанности… А спорт – великолепный полигон возможностей для воспитпния!»      
 
    И тут, почти без паузы и будто проснувшись, будто спохватившись, что заболтался о пустяках и вдруг вспомнил, что надо сказать о важном, …Воскресенский заговорил по-другому и о другом. – Стал говорить старательно, чтобы главного не упустить, и старательно, чтобы главное не утопить в словах. То есть, кратко. И не быстро.
    -- …Горнолыжник считает себя недостаточно подготовленным к конкретным соревнованиям… При этом, он, может быть, провёл прекрасную подготовку: тысячи ворот и километров спусков, огромный объём ОФП… Или, и вправду, он не подготовлен, или подготовлен, но не как следует, а… как получилось… Но решил стартовать… При этом, считает себя подготовленным недостаточно… В этом случае (в любом случае!) – нет подготовленности или есть подготовленность – должна быть готовность. И готовность должна быть квалифицированной. Чтобы такой готовности к моменту старта достичь, можно порекомендовать (!) – хорошо и долго перед стартом разминаться. И, выполняя упражнения этой долгой разминки, ещё как бы и обучать себя заново от нуля. От начинающих. При этом настраивая себя на мастерство. Для этого, выполняя свои обучающие (самообучающие!) упражнения, готовящий (или готовящая) себя к старту направляет внутрь себя настраивающую информацию: «Я это могу!»… «Я всё могу!»… «Я всем своим существом знаю, как, стартовав, надо будет дело делать, как буду делать дело я, -- да я уже и делаю его так, как надо!»… Такая настройка… А учебные упражнения в разминке можно постепенно ещё и форсировать до критически возможного уровня выполнения: тот же плуг – на жёстком крутяке. И плюс-плюс-плюс – вспоминать-вспоминать просмотренную трассу. Это – настроечная  разминка – технологическая информация и Дух. Это – человек делает себя сам. Как Бог. Который сделал Человека по образу и подобию Своему. Человек так может?.. – Должен!

            ……………………………………………………………
                …………………………………………………….

    Но ночь оказалась огромной-огромной.
    И – обрушение в сон мгновенное и бесшумное. Провал в сон. Без декораций сновидений: в тёмно-серое ничто.

    И – внезапное пробуждение! – Как вмиг по тревоге. – Тревога пробуждения в провальный ужас, в безопорное отсутствие себя. С захватыванием духа, с пропаданием духа... Ужас – бездонный страх перед переставанием жизни. Перед вечностью небытия. Вечным отсутствием в бесконечности. В абсолюте «нет». «Нет», в котором меня нет. – Нет и не будет вечно!
    Ужас заставил вскочить. И выскочить из жилья. Глядеть на небо. Чёрное.
    И небо глядело на меня. Со всех сторон реальной бесконечной вечности. Спокойно. Снисходительно. На меня, которая – ничто. Которая своё ничто обратила к алмазам звёзд в бездонном бархате чёрной ночи. И там звезда говорила со звездою.

    А по нижним кромкам алмазного ковра звёзд, там, где к ним подступила алмазная пыль снегов, по далёкой чёрной невидимости вершин и склонов ползали яркие огни, как неспешные небесные светила. Это прожектора ратраков, которые готовят трассы в задумчивой огромной вышине небо-гор…
    …Они готовят нам нашу часть вечности.
    …Наша часть вечности наполняется подготовленностью и готовностью принять нас участниками сказки.
    …Наполняет и меня уверенностью в причастности к чуду жизни. В том, что я – часть бесконечной вечности.

          …………………………………………………………..

    …Море заплескалось. Город задымил…
 
    …Но сразу вдруг – поспешаю я, малюсенькая, за задниками лыж родителей по разъезженной лыжне на разъезжающихся лыжках. Сзади Свечик наш, полегоньку катит на подхвате. Дядя-Сява... (Это явились целительные воспоминания.) …И потом все, все, все и всё, всё, всё… Всё в беспорядке, что и кто потом, кто-что раньше, всё во времени там и сям. Вперемешку. Плохо-хорошие участники жизни и хорошо-плохие… Еле живой Володя в больнице и пролетающий потом по трассе… Костёр в безмолвном зимнем лесу и Свечик, и оборванные его рассказы. И опять все, все и всё сразу…

    …И вот, и вот… -- от вершин снежные или ледяные трассы падают в синеву… И с трассами – я! – туда же… «Из падения в падение»…

    …О-оо! – Со всем и со всеми мне свою «вечность» поддерживать уже вполне надёжно…
 
    …И снова море, берег, близкие волны; ночные невидимые… Запахи берега – зовущие запахи ухода жизни и зачатия жизни. Терпкие, яркие. Вспомнились… Здесь-то какие запахи – голая свежесть… Но вспомнилось и захватило дух, ноги подогнулись, закружилось небо со звёздами… Но остановилось. Вся внутренность сущности моей переполнилась уверенным чувством обязанности жить. Обязанности и права делать жизнь!
    И я, малюсенькая частичечка вечности, наполненная совершенным спокойным знанием своей причастности к чуду жизни и полной влитости в чудо… --  Возвращаюсь спать: на рассвете надо быть живой и праздничной…

             …………………………………………………………
                ………………………………………………….

    Всё горное наполнилось всем спортивным. И вместе всё волнуется приготовленностью к большим гонкам. Мельтешат-мелькают гонщики. И «наши» среди мелькающих: Красивый Анатолич и Важный Красавец-Начальник (всегда забываю, как его зовут). Анатолич красиво крутится вокруг своих, которых привёз на соревнования. И они уж как красиво крутятся. (А я и не знаю тех, кого он привёз сейчас-то. Новые? Или те, что раньше так здорово «подкатались»?) …А Важный-то, Важный – так красиво, значительно и толково крутится вокруг всего…

   А всё «спортивное» повсюду установлено уже, стоит и трепетно и ярко ждёт начала…

              ……………………………………………………….
                ………………………………………………..

    Первый вид – гигант. Такой порядок бывает часто, когда в программе одних соревнований разные горнолыжные виды.
    Гигант. Трасса нормально длиннющая и пленительно разнообразная. Красиво-хитрый рельеф. Возможно, на просмотре она очень озадачила участников. Да кто ж кому про это расскажет.
    И трасса хорошо просматривается с разных сторон и с многих разных мест. – Знай, место выбирай – смотреть.
    Выбрали, смотрим.
    Правда вся целиком трасса не видна ни откуда. Вот и сверху-сбоку, откуда смотрим мы, долгие её куски видны отлично, даже некоторые спады-крутяки видны. И финиш виден прекрасно: финишный отрезок, финишный створ и зона остановки после него между ограждениями, как белый свободный экранчик сверху видится.

    Смотрим…
    Воскресенский…
    Стартовал…
    Открывающим…
    Я-то только мельком слышала про то, что собирается он открывающим быть, совсем внимания на слух этот не обратила, мимо пролетело… Всё-таки не юный дядька Воскресенский. Очень не юный!.. Хотя гоняет лихо – хоть куда. Но и не только почтенный он – почётный, дальше некуда. – Как такому права не предоставить открывающим быть… -- где угодно…
    …Пошёл… Классно так пошёл…
    Накатывает, как гонку. Не как открывающий (сдержанно и напоказ) идёт, видно, что идёт соревновательно… вдохновенно. И… демонстрационно красиво… С гоночным напором и, притом, укладывая безошибочную технику в рисунок трассы. Который сам себе нарисовал с невообразимой мудростью. «Красота, кто понимает!» -- И для тех, кто и вовсе не понимает в спорте, тоже красота. А смотрели за проездом, наверно, отовсюду все. Пружиной каждый сжимал в себе ожидание начала спортивного события, и – вот оно! Началось. А почти никто, небось, из зрителей и не знал, кто сейчас на трассе. Это я давным-давно уж высмотрела, кто каков… В стороне молодой голос воскликнул: «Во, рассекает, малолетка!»
    …Резал точно «по месту» нацеленные дуги. Не юзил, не «пылил», и я всей душой чувствовала (будто это я сама на трассе!), что скорости не теряет он, а ускоряется в каждой дуге. Это же его, его аксиома: «Нет поворота без ускорения!»
    …А трасса-то – снего-ледяной бетон!
    …А перегибы! – Заблаговременно и не теряя хода накатывая в заход в дугу, «проглатывал» излом рельефа – и склона под лыжами не терял.
    …Пропадал из вида, обращая тогда свою невидимость в жгучее ожидание, наверно, всех смотревших. И душа пела, уж, наверно, не только у меня, -- у всех, кто в горнолыжном деле понимает. А и у тех, кто ни в каком спорте ничего не понимает, тоже пели души наверняка. – Такое красивое представление!
    …Красота спасает… скорость! – Вот он, комплект и комплекс нюансов техники, которые делают скольжение быстрым… Изящество и атлетизм…
    …Вырвался на завершающий участок и рвётся-рвётся – ой-ёй! – он же время и участникам так «накатит»! – к финишу… Прострелил через створ… В зону остановки… Упал… Ну, нормально: такую трассищу прокатить!.. Так прокатить…
    …Но он не встаёт. Лежит. Тоже нормально: попробуй, встань, упав, укатавшись в ноль…
    …Не встаёт. Долго.
    Уже к нему бегут, а он продолжает лежать… Подбегают. Не трогают его пока. Нормально, правильно: нужно в первый момент выяснить, что с упавшим, чтобы ему не навредить. Это правило… И ещё подбегают и подбегают, и уже не различишь, кто там и что, и что с кем происходит. Клубок копошащихся. Чёрное на белом…

          …………………………………………………………..
    
    …А белое – было яростно белым, нестерпимо сверкающим. Солнце лупило в снега старательно ярко. Соревнования остановлены. Копошившиеся внизу копошились, копошились и транспортировали упавшего куда-то. Финишная зона осталась пустым экраном. Ослепительно белым. Старты отложены, никто ничего не объявляет. Всё кругом вдруг… не остановилось, нет, совсем перестало быть, стало небытиём, время стало отсутствовать…
    Старт опять отложили…
    (Объявили.)
    …И опять.
    …Воцарилась невидимая, взявшаяся из неизвестной глубины, непонятная тревога. И ничего кроме тревоги. И не происходило ничего.
    И я не заметила, а, может, и никто не заметил, как слепящая белизна заменилась чернотой мрака. Из которой хлынул снего-ливень. Чёрный мрак состоял из туч. Они не пришли, а сразу вдруг оказались везде, в верхах и в низах, в близости и в далях всех гор. Всё сделалось тучами, из них снего-ливень хлынул и лил, и падал стеной. Без перерыва…

           …………………………………………………………..

    Как долго? Сутки? Время потерялось. Наверное, для всех…

          ……………………………………………………………. 

    Если кто-то выходил из помещения наружу под идущий снего-ливень, даже и в любой одежде, в «гортексе», хоть в чём, враз проливался он водой и тут же проледеневал… А склоны завалило глубокой снежной кашей. Спорт остановился совсем. Не отменился, но будто и не существовал вовсе. (Соревнования отменили. Не отменили совсем, но отложили с возможностью отмены.)
    И все, все, все молчали в этом тёмно-сером всём, поглотившем всё. В тёмно-сером, а как будто в чёрном.

    Никто не говорил, почему Воскресенский «лёг». Никто и не спрашивал. Молчали и молчали. Кто-то невидимый в стороне произнёс: «Хорошо убывать в дождь.»…

            …………………………………………………….....
                -----------------------------------------------------------

    На просмотре скрябаем лёд. Лёд когда-то был по мне… Серое солнышко над лёдиком, серый ветерочек… Ливень пролил снега. Полотно трасс, пролитое водой неба, уплотнили заново под наступающий мороз, теперь это ледяной «камень». Дохлый беленький снежочек над серостью «камня» трассы…

    …Верх…
    …Наверху с разогревочной трассы раз за разом возвращаюсь и возвращаюсь на свою разминочную плешку, которую себе намусолила в сторонке над стартовым городком и сбоку от него.
    «Дочка-одиночка»…
    Упражняюсь…
    Долго и тщательно…
    Прогревательно…
    Упорно. Как таракан из ванны по вертикали лезет. Кто же это рассказывал гипотезу свою, что лапы таракана потеют и оставляют на его маршруте прилипчивые следы-зацепы, подъём за подъёмом всё выше, и он…
    Потею…
    Упражнения для гибкости и для приведения тела в мобилизационную готовность, весь вспоминаемый арсенал…
    Чередуются с учебно-новичковыми гротескными позировками и микро-проездами. Плешка моя маленькая совсем: в ледяной целине не растопчешься. Но и траверсы на ней обозначаю, и в спады ныряю, стойки эталонирую…
    …Плюс вспоминательный после-просмотра-трассовый «предэкзаменационный» зубрёж… -- не зубрёж: проживание-прожёвывание, проживание и переживание будущей жизни-жизни на трассе…
    Технологическая информация тела и дух сущности дела. В котором у меня сомнений нет…
    
    …И – в «точку события»… Продолжить «точку»… -- О! Анька! «продолженная точка»! Тебе в математику, открытия делать!..

    …Стартовый городок… Вешалка для номеров… Последние номера… Мои… мой… Стартовые лыжи надеть. Просмотровые оставить. Ботинки перед вставлянием их в крепления никто тебе от снега не отскрябает – некому. А и снега на ботинках быть не может в такую ледяху ледяную… Очередь… Всё ближе к калитке… Шмотки. Скинула утеплённое, привезут кто-нибудь…
 
    Может меня до финиша не хватить? (мелькнуло)… А может… -- и не может меня не хватить! – после моих-то тягот нелепых… «Не устать мечтать…» -- Кто это говорил? – «Не уставать хотеть!» -- …Близко, совсем близко в очереди… Те, кто впереди, бросаются-падают за излом ровного над крутым. Я на них не смотрю. Меня нет нигде…
    Стартовый створ… И – вот… Калитка поперёк… Вот!.. –

    -- Гора вниз круто в падение, ёлки остро вершинами в небо на взлёт, навылет, в меня… Потому что я к ним – с неба. С вершины. С горы…

    …Стою на старте на ветру!


                -------------------------------------------------------