Г. Т. Северцев-Полилов. При Тишайшем Царе

Георгий Тихонович Северцев-Полилов (1859 - 1915)

При Тишайшем Царе
(Рождественский рассказ)

I.

В детской палате сильно натоплено, пахнет смесью росного ладана с яичным пивом, того и другого вдоволь кинуто в печь «для духа».
Дети сидят по лавкам и внимательно слушают мамушку.
- На воле зябко, ветрено, метель метет, вот так-то: гу-гу-гу, а мы здесь в укроме, да в укутье сидим, - начала одну из своих бесконечных сказок мамушка Евпраксия Соловцова.
Очень любили слушать их малолетние царевны, не прочь от ее россказней и царевич Иван.
Узорная пестрядь выдумки мила ему, слушает, закрывши глаза, точно зачарованный. Все помыслы слабого духом подростка сосредоточилась на затейливой народной выдумке.
- Куда страшнее и занятнее батюшкиной механики, что в Коломенском Немец поставил, - сказал царевич.
- А по-моему, братец, механика куда лучше, - настойчиво отозвался другой царевич, Петр, - там львы точно живые рыкают, глазами двигают и устами зияют, а мамушкины сказки...
- Ты маленький, куда тебе еще рассуждение иметь, Петруша, - недовольный возражением брата проговорил Иван.
Но пытливого ребенка трудно было остановить.
- Батюшка сам сказывал, что диковинное дело эти звери.
- Полноте спорить, царевичи, - миролюбиво вмешалась в разговор братьев Евпраксия, - каждому свое мило, тебе, Ванюша, мои сказы по сердцу пришлись, а Петрушенька заскучал, их слушая, так лучше не кликнуть ли карлов, пусть они подерутся, потешат вас дурацкой своей повадкой?
- Кликни, мамушка, Карпуньку с Мишкой, - обрадованно заговорили царевны.
Мама нерешительно поглядывала на Ивана, он был старший, от него зависело согласиться на ее предложение.
Царевич, недовольный, что его вырвали из волшебного мира сказки, хотел ответить, как в дверях детской появилась грузная фигура самого царя.

II.

- Зашел поглядеть на вас, детки, - ласково проговорил Алексей Михайлович. Детвора сразу окружила его.
- Не гоже надумали карлов на потеху кликать, не такие ныне дни-то, чтобы веселиться, не вспомнила и ты, мамка, а еще стар человек, - укоризненно покачав головой, продолжал царь.
- Винюсь земно, батюшка царь, - смутилась старуха, - не упомнила, что завтра день-сочельник.
- То-то, то-то, не упомнила, люди с сегодняшнего вечера до завтра до звезды не едят. Божественное что-нибудь порассказала бы деткам.
- О Иосафе Прекрасном, а то об Алексии Божьем человеке, как есть по писанию все расскажу, - бормотала, путаясь, Евпраксия, смущенная словами Алексея Михайловича.
- Ладно, сказывай, а ты, Иван, со мной пойдешь, али здесь останешься? – обратился царь к старшему сыну.
- Дозволь, батюшка, здесь остаться, хочу послушать мамушкин сказ?
- Ин будет так, - усмехнулся отец.
- Скажи, батюшка, - неожиданно спросил Петр, - что занятнее, по твоему разумению, сказки матушки, али механика, что ты велел выстроить в Коломенском?
Царь задумчиво погладил темноволосую головку мальчика.
- Любознателен ты, больно, Петруша, вырастешь, сам поймешь, какая разница, - уклончиво ответил государь, - а тебе, Пашенька, что больше нравится?
- Сказочки, батюшка, занятнее, - робко ответил ребенок.
- Ишь ты, сказочница какая, - пошутил государь и вышел из детской.
Вслед за ним зазвучал монотонный голос мамы:
- И пришел Иоасаф царевич в пустыню, и возговорил...

III.

Старший царевич Федор был послан отцом на «послугу государеву» вне Москвы. Из взрослых детей оставались София, уже девица, любимица царя, заметившего в ней любовь к наукам и твердость характера, да Иван, хотя и подросток, но все еще считаемый за ребенка.
Алексей Михайлович прошел к дочери.
Девушка прилежно сидела за книгами; при входе отца она обернулась.
- Сиди, учись, доченька, много для человеческой жизни пользительна наука. Отец Симеон мне сказывал, что ты к ней больно прилежишь, вразуми тебя Господь и на предбудущее, - тяжело опускаясь в низкое кресло, заметил царь. Сумрачно посматривая на бледное, мало выразительное лицо своего первенца и наследника Феодора, изображенное искусной кистью мастера Петра Энглеза, он перевел глаза на энергичное, румяное лицо Софьи и незаметно вздохнул. Царевна подметила вздох отца.
- О братце Феодоре вздыхаешь, батюшка, сколь я замечаю, слаб он, доподлинно, здоровьем, родимый, Господь исцелит его немочь, - вкрадчиво сказала девушка.
- Помоги ему Творец, - набожно перекрестившись на распятие, висевшее в переднем углу, прошептал царь. - Тяжел я стал, Софьюшка, слабеть зачал, чую, что недолго с вами пробуду еще.
- Что ты говоришь, родимый, статочное ли дело умирать тебе, годы твои еще невелики, - испуганно сказала Софья.
- То-то меня и гнетет, доченька, на Феодора надежды мало, а за ним все малолетки еще, кто будет править землею русскою... Эх, кабы ты не девкой родилась, Софьюшка, и заботы у меня такой бы великой не было, лучше по уму царя бы не искать.
Девушка вздрогнула и, чтобы скрыть свое волнение, опустила голову.
- Что будет, то будет, положимся на Творца небесного, да будет Его святая воля.
Между отцом и дочерью водворилось неловкое молчание; первый нарушил его Алексей Михайлович.
- Через день Рождество... Сподоблюсь ли я следующего дождаться? - тихо прошептал он. - Мыленку велел я истопить на сегодня для вас, царевен, скажи мамке Евпраксии, чтобы полезных трав и грецкого мыла у дьяка Спиридона Сохатого спросила. Греческие гости намедни челом мне им били. Исполни все, что я сказываю!
Царевна чинно поклонилась отцу.

IV.

Царскую мыленку дворцовые истопники начли топить еще ранним утром. Дьяк Сохатый успел обо всем озаботиться.
Для малолетних царевен им было выдано из вещевой палаты грецкое мыло, о котором поминал царь, равно грецкие губки, щети для расчесывания волос.
Царевна София любила душистое мыло индийское, а щеть особую, «прорезную добрым мастерством» холмогорских искусных гребешников, братьев Шешениных.
Для сенных девушек и мамушек дьяк прислал простого костромского мыла.
В новых сенях, ведших из царских покоев в мыленку, по-нынешнему предбанник, были расставлены лавки и стол, крытые сукном.
На последнем была приготовлена вся «мовная стряпня»: колпаки из тонкого лыка, одеваемые во время паренья на полке, тафтяные опахала, которыми обмахивались разгоряченные пареньем моющиеся, и простыни.
Каменица, набитая крупным и мелким камнем около большой изразцовой печи, помещавшейся в самой мыленке, была предметом особой заботы истопников; раскалить толщу камней было нелегко, немало пожгли они для этого дров.
- Теперь, кажись, жару хоть отбавляй! - довольно заметил Захар, давно уже состоявший в дворцовых истопниках. Надетые на нем порты и рубаха были насквозь мокры от пота.
- Не поддать ли еще пару, Захар Егорыч? - спросил его помощник.
- Ладно, и этого пока хватит; коли нужно будет, сенные девки на камень «спорник» квасу, а не то яичного пива «туезок»-другой вскинут! - воспротивился Захар и стал готовить начисто вымытую мыленку.
Поставил посередине ее две липовые площадки (кадьи в четыре ушата вместимостью) и вместе с другими истопниками налил их холодной и горячей водой, приготовил десятка два изваров (бадей, ведер и шаек), привесил медные ковши хунганы, для черпанья, в сторонке стоял таз со щелоком.
- Ты пока тут устели лавки да полки травами душистыми, что из приказа отпущены, Семен, - приказал он помощнику, - веников приволоки, а я на поварню за квасом да за яичным мылом сбегаю.
Старик ушел, а Семен, разложив пучки сухих трав по липовым лавкам и полкам, прикрыл их мягким холстом и стал расчипывать и без того мягко расчесанную мочалу для мытья.

V.

Веселою гурьбою ввалились в мыленку царские дети. Иван был уже подросток, с детьми мыться ему было непристойно, Петр по своим летам еще был ребенком, но сам не захотел мыться с сестрами.
- Не гоже мужчине с девчонками в мыленку идти вместе, - отказался мальчик.
- Какой у нас мужчина выискался! - подшутила старшая сестра, но не стала настаивать, и Петр остался с братом в детской.
Мыльня поспела к шестнадцатому часу (четырем часам пополудни). Хотя день еще не совсем угас, но денной свет тускло пробивался сквозь слюдяные оконца «красных» окон, пришлось затеплить большие слюдяные фонари в самой мыленке и в мовных сенях.
Маленькие царевны с помощью мамушки и сенных девушек быстро начали раздеваться, София же зорко оглядела самую мыленку и сейчас же заметила беспорядок.
- Сбегай, Марфуша, в «верх», принеси для Пашеньки мовную постель, сряженную из пуха для батюшки государя, мала она еще, как бы после мытья не застыла! - заботливо приказала сенной девушке старшая царевна.
Только когда постель в желтой камчатной наволочке была принесена, Софья стала сама раздеваться.
В горячо натопленной мыленке стояло шумное веселье, расшалившиеся дети не слушались своей мамушки, брызгались водою, баловались с густой мыльной пеной, и только строгий оклик старшей сестры заставлял их присмиреть на минуту-другую.
- Не подкинуть ли «извар»-другой на «спорник», царевна? - поспешила спросить одна из сенных девушек, замечая, что Софья старательно отодвинула маленькую царевну от «красного» окна.
- Пожалуй, подкинь, Марфуша, как будто пар спал.
Марфуше не нужно было повторять приказание; чтобы еще больше услужить царевне, она вместо липового извара, в котором была вода, схватила небольшой «туез», т.е. берестяной бурак, налитый квасом и, широко откинув рукою, выплеснула все его содержание в каменицу.
Густою, белою волной хлынул душистый пар из каменицы, ожигая мокрые детские тельца.
Марфуша еле успела отскочить. Струя пара, шипя, пронеслась мимо нее, от жары в мыленке стало душно.
- Эх! если б теперь увидеть суженого-ряженого! - тихо обмолвилась Марфуша, не замечая стоящей рядом с ней царевны.
- А разве его можно увидеть? - с чуть заметным любопытством спросила Софья.
Девушка смутилась и молчала.
- Сказывай! - повелительно промолвила царевна.
Марфуша знала, что царевна не удовлетворится ее молчанием, и еле слышно проговорила:
- Теперь, среди этого шума и гама никого не увидишь, а вот апосля придти сюда да зеркальце заморское перед собой поставить, две свечи перед ним затеплить...
- Ну, а тогда что?
Девушка потупилась.
- Ты не бойся, рассказывай! - старалась ободрить ее царевна.
- Уж я не знаю, а старые люди сказывают, что не только суженого, всю жизнь свою, как на ладошке, увидишь, ничего тайного не скроется.
- Ты думаешь? - задумчиво прошептала Софья и, не дожидая ответа Марфуши, сдвинув брови, настойчиво проговорила:
- Когда все выйдут из мыленки, попозже вечерком, поставь мне здесь столик да принеси пару свечей, я приду сюда.
Шум в мыленке стать стихать. Мамушка и сенные девушки вытирали в мовных сенях детей и занялись их одеванием.

VI.

Тихо жили в старину цари, последние дни перед Рождеством проводились ими спокойно.
В 7 часов после ужина «вверху» наступила такая тишина, что было слышно, как бегают мыши в накатах под полом.
Около вышек и переходов дремали сморенные долгим стоянием на страже стрельцы. Где-то за печкой тянул свою незатейливую песенку сверчок, фыркал сладко спавший кот, недовольный заползшим к нему в ухо черным тараканом, порою эхом доносились громкие окрики сторожевых стрельцов с Москвы-реки «Ясно!», будившие их заснувших товарищей, густым расплывистым боем отбивали часы на Спасских воротах, и все снова погружалось в дремоту.
К истопникам, убиравшим мыленку после мытья царевен, сбежала сверху Марфуша.
- Ну, ну, кончайте скорее, - крикнула она им.
- А почему, Марфа Степановна, - спросил старший истопник, изумленный ее появлением. - Разве кто еще будет мыться, настоящего жару нет.
- Какое тебе дело, дядя Захар, будут ли мыться, или нет, нужна нам мыленка, вот тебе и весь сказ! - задорно проговорила Марфушка.
Истопники знали, что она любимая сенная девушка царевны Софьи, не смели прекословить и, наскоро закончив уборку, ушли из мыленки.
Ловкая Марфушка сейчас же приготовила столик, две свечки, зеркальце и без шума, точно мышь, проскользнула в опочивальню царевны.
- Готово, - тихо сообщила она Софье, с любопытством ожидая, что скажет ей последняя.
- Пойдем вместе, - ответила та, и они направились в мыленку.

VII.

Стараясь скрыть охвативший ее трепет, Софья входила в пустую, еще недавно шумную мыленку.
В душе ее происходил какой-то странный разлад, смело старалась она победить вкорененное ей с младенчества чувство благоговения к святым дням, предшествующим Рождеству Христову.
Царевне казалось грехом гадать в такие дни, но мысль рвала все преграды, пытливый ум настойчиво стремился к познанию будущей судьбы.
«Знаю, что грешу, - думалось Софье, - но во что бы то ни стало я хочу знать, что сулит мне судьба!».
Слишком замкнута была натура царевны, чтобы поделиться с кем-либо сведениями о своем будущем.
- Уйди и жди меня в мовне, - сказала она Марфуше, - я останусь здесь одна.
Когда девушка вышла, она поставила обе свечи перед зеркалом и, слегка сдвинув густые брови, пристально стала смотреть в дорогое венецианское стекло.
Зеркало по-прежнему отражало только красивое лицо царевны, ее загадочные стальные глаза; Софья скоро начала терять терпение.
Недоверчивость ее усилилась, холодный ум подсказывал, что все это лишь пустой бред, выдумка боязливой, мало развитой старины.
«Еще минута-другая, и я уйду отсюда, вполне уверенная в тщете такого пытания судьбы», - промелькнуло в голове царевны. Сосредоточив всю свою волю, она настойчиво устремила взор на блестящее стекло.
Точно ее решение повлияло, зеркало стало покрываться прозрачным туманом. Софья перестала видеть в стекле свое изображение.
Нервная дрожь охватила царевну, она чувствовала, что приближается минута, перед которою вся наша мудрость является простым детским лепетом.
Сдерживая волнение, она продолжала настойчиво смотреть в зеркало, приготовившись увидеть что-то необъяснимое, таинственное веление судьбы, редко поднимающей свою вещую завесу.
Мало-помалу туман стал проясняться, царевна увидела в зеркале молодого царя, - это был ее старший брат Феодор.
Точно быстролетная тень промелькнуло его бледное лицо.
За ним появились фигуры двух царей отроков, Иоанна и Петра, между ними царевна увидела себя самое в царских бармах...
Картины быстро замелькали перед ее изумленными глазами: вот красавец Васенька Голицын, кровавые сцены междуцарствия, собрание в Грановитой палате, стрельцы, бледная фигура брата Ивана исчезла, среди тумана выделилось энергичное лицо Петра.
Дальше, дальше.
Царевне кажется, что перед ней промелькнула вся ее будущая жизнь...
- Брат Петр, - шепчут помертвелые губы Софии, - он, он всегда на моем пути.
Виденье исчезло. Царевна снова вперяет глаза в холодное стекло зеркала, рисующее ее воображению странные картины будущего.
Что? Что это?! В блестящем зеркале она увидела женскую фигуру в монашеском одеянии...
Вот куколь, черная мантия, иcсохшие руки, держащие лестовку…
Фигура подвигается к ней все ближе, ближе...
Софья готова закричать, но неведомый страх сжимает горло, она готова лишиться чувств.
- Ах! - вырывается сдавленный крик, скорее вздох из ее стесненной груди.
На ее крик вбежала в «мыленку» испуганная Марфуша; она привела в чувство Софью, затушила свечи, захватила их и зеркало с собою и бережно повела свою госпожу наверх, в опочивальню, и уложила на кровать...
- Инокиня! Обитель! - нервно шепчет царевна.
- Успокойся, царевна, милостивица, напугала тебя черница, мать Прасковья, - говорит ей верная девушка, - не вовремя вошла в горенку, не чаяла тебя встретить, старые кости свои пораспарить хотела.
- A-а! Мать Прасковья! Значит мне это не наваждение, - обрадованно спросила Софья.
- Твоя богомолица, мать Прасковья.
- Слава Творцу Небесному, а я что Бог весть надумала! Ступай засни, Марфуша, я буду спать.
…
Морозное утро разбудило царевну, она почувствовала себя разбитой, немало ей стоило сил и воли, чтобы подняться и отправиться к царским часам в церковь Спаса на бору.
На вопрос мачехи, Натальи Кирилловны:
- Али не спалось тебе, Сонюшка, что больно ты бледна с лица-то сегодня?
У Софья явилось сил ответить:
- Должно запарилась вечор, матушка, в мыленке, голова ныне болит.
Громкий голос дьяка, читавшего часы, прервал их беседу.
Мачеха стала прилежно молиться, а падчерица погрузилась в думы, так глубоко взволновавшие ее вчерашним вечером.

(Новое Время. Рождественский выпуск. 1909 г.)

Подготовка текста и публикация М.А. Бирюковой.