Натура

НАТУРА (рассказ)

  Дерево, пыль – такую новую технику осваивал художник Николай Парсацкий, рисуя пальцем кривые линии на запылённой шахматной доске.
   И не с кем было сыграть партию, живя уже два дня на даче. Цветы на клумбах с натуры он  писать устал. Только что закончил натюрморт «Сирень – пусть краски на холсте сохнут.
  Вообще, так долго в своей загородной резиденции Парсацкий ещё не находился. Приезжал, поливал цветы, работал с этюдником и – восвояси. Ночевать всё же комфортнее в городской квартире, где все удобства – воду не нужно носить из колодца, можно было принять душ.
   Соседи  по даче – полноватый мужчина, его супруга и дети – мальчик и девочка школьного возраста, с энтузиазмом посещали ближайший пруд – ходили на него полураздетые, дети несли надувные круги и поддевали друг друга звонкими криками.
   Парсацкий не находил удовольствия купаться в водах этой большой затиненной лужи. Кто его знает, какая там гигиена?
   Сейчас он пребывал в разлуке с городом вынужденно. Прошёл слух, что воры «обнесли» несколько дачных домов в их товариществе – нужно было держать вахту.
   Инициатором такого дежурства Парсацкого была его жена Ирина – сама она жить на даче не хотела: боялась мышей.
   Закончив рисовать линии на шахматной доске, Парсацкий вышел в сад. Нужно было полить цветы.
   За оградой, щедро увитой плющом, послышались шаги. Парсацкий реагировал на каждого прохожего – и не столько по причине несения сторожевой вахты, сколько из-за любопытства, вызванного скукой. Вот и в этот раз он выглянул из-за решётчатой калитки.
   Непринуждённо-неторопливо шла стройная женщина лет тридцати в коротком сиреневом платье.
   -Здравствуйте, вы играете в шахматы? – обратился к ней Парсацкий.
   Женщина внимательно посмотрела на Парсацкого и ответила:
   -Играю немного.
   -Тогда я приглашаю вас на матч за звание чемпиона дачи.
   -Я не против, – отвечала незнакомка. – Приз мне дадите, если выиграю? – на её лице заиграла интригующая улыбка.
    -Конечно, будет вам приз, – шутливо сказал Парсацкий…
    Пыль с шахматной доски была стёрта. Старенькие фигуры не все сохранились в целости – у чёрного коня был отбит нос, у белого ферзя сшиблен куполок, а у белого короля на короне не хватало зубьев.
    Право играть «белыми» было предоставлено Нине – так звали новоявленную партнёршу Николая.
   За игрой разговорились.
   Нина – аспирантка философского факультета местного университета. Любит литературу и живопись. Гостит на даче у родственников. Вышла просто погулять – полюбоваться местными достопримечательностями. Попросила Парсацкого нарисовать её портрет.
   Николай ответил на её просьбу, «съедая» ферзём оказавшуюся беззащитной пешку «белых»:
   -Давайте договоримся, Нина, я в любом случае вас изображу. Это будет ваш приз, притом независимо от того, выиграете ли вы или проиграете. Но только в случае вашего поражения вы поработаете у меня натурщицей более продолжительное время.
   Нина, оказалось, играла в шахматы неплохо. И вот Парсацкому был объявлен шах, но тут гостья совершила ряд ошибок и победить не смогла. Парсацкий свёл партию к ничьей.
   -Упущенная победа – поражение, - философски, как ей и положено в силу рода научных занятий,  сказала Нина и сбросила с себя платье. - Я готова приступить к работе натурщицы. Рисуйте меня.
   Фигура гостьи, как и предполагал Парсацкий, оказалась безупречной. Ну, если только небольшая жировая выпуклость в районе живота. Но это уж если придираться с точки зрения участников жюри конкурса по отбору моделей, для которых обязателен плоский и даже вдавленный живот, а дистрофические рёбра недостатком в этой сфере не являлись.
   -Тебе не сложно находиться долго в одной позе? – заботливо спросил Парсацкий.
   -Нет, – ответила новоиспечённая натурщица…
    После двух часов творческого процесса в доме появилась жена Николая Ирина. Увидев её, Нина быстро прикрылась платьем.
   -Ооо, тут, смотрю, тебе не скучно, - супруга художника сверлила взглядом новоявленную натурщицу. – Думала, чего же ты на звонки не отвечаешь?.. Я уж испугалась, вдруг на тебя грабители напали… А тут меня обкрадывает грабительница бесстыжая!
   -Вообще-то, это моя натурщица. И я работаю.
   -Натурщица!.. Да с каких это пор ты баб стал рисовать. Всю жизнь одни цветочки да пейзажики малюешь. Ясно мне, что это за натурщица.
   Ирина взяла в руку гипсовое яблоко – подарок, преподнесённый Парсацкому на день рождения скульптором Александрой Дресвянниковой, с которой он учился в художественном училище, и сделала замах.
   Трудно было узнать адресат, куда должно направиться яблоко. То ли в Парсацкого, то ли в Нину, то ли на пол, где гипсовому фрукту суждено разбиться на мелкие кусочки. Только Николай стремительно бросился к Ирине и вырвал у неё рукотворный плод: недавний шахматист демонстрировал способности регбиста, выхватывающего мяч у соперника. Подаренное яблоко вновь обрело место на шкафу. А Нина успела за время схватки художника и его жены за яблоко надеть платье и выбежать из дома.
   Ирина подошла к незаконченному произведению мужа и внимательно посмотрела на изображение обнажённой гостьи. На глазах супруги художника выступили слёзы.
  -Разве мой рисунок столь плох, что он – сплошные слёзы? – попробовал было пошутить Николай, однако шутка не удалась: Ирина с ещё большим рыданием покинула дачу.
   Николай привык к истерикам жены. «Проплачется и вернется».
   Вернулась на другой день, но – в другом качестве.
   -Коля! Я устала быть твоей женой! Я устала быть земной женщиной! Хочу быть твоей музой, твоей натурщицей! Я гожусь для этой роли?
   Парсацкий ответил не сразу. Он вспомнил глаза Ирины, её губы, бедра, руки. Как же он не отмечал их раньше. Нет, он их отметил, конечно, в первые месяцы знакомства, но потом забыл о своей оценке: приелось, стёрлось. Теперь снова возродилось.
  Он увидел Ирину как бы заново. Залюбовался ей, когда она пришла к нему в коротком платье. Но залюбовался сугубо как художник, а не мужчина. Профессиональная этика. И действовала она не с кем-нибудь, а с женщиной, с которой когда-то был близок.
  Развод был оформлен на второй день после той сцены на даче – Ирине не нужны были объяснения Парсацкого, что у него ничего не было с Ниной, всё, видимо, давно шло к тому, что им с Николаем не быть супругами.
  У Ирины появился кураж стать моделью бывшего мужа.. Ведь в слове «модель» (пусть даже так называют женщину, позирующую малоизвестному художнику)  есть что-то общее с топ-моделями, теми, что появляются на страницах глянцевых журналах  и купаются в роскоши, славе и внимании богатых поклонников. Приятно быть отзвуком красивого мифа.
 Однако свято место пусто не бывает.   Николаю, увлекающемуся шахматами, пришло на ум другое слово – рокировка, перестановка фигур. Ирина была женой - теперь стала натурщицей. А философиня Нина была натуршицей, а хорошо бы получилось,  если бы стала она той, которая бы его просто по-женски согрела, как солнце грело цветы, которые он рисовал – ещё художественные критики отмечали: как же много желтых красок использовал Парсацкий для фона своих произведений, прямо царство света получалось!..
   Жаль, не оставила она никаких контактов. Но ведь где-то живёт неподалёку. Может, ещё он с ней повстречается. Дачный-то посёлок маленький!.. 
  Однако на самом деле Нина не была дачницей.
  -Я больше не хочу заниматься с тобой этими пакостями! Если так будет продолжаться, меня закроют вместе с тобой, - сказала она Косте, в определённых кругах известному как Фонарь. Такое прозвище ему дали «кореша», скорей всего из-за синяков, которые то и дело появлялись у него – и, кстати, в основном, не из-за драк, а из-за других занятий. Фонарь посещал разные жилища в отсутствие их хозяев и старался покидать их не с пустыми руками. При этом часто ударялся в спешке то об дверной косяк, то об оконную раму. Последнее время промышлял он в дачном посёлке Заварзино, где, кстати, имел дачу художник Парсацкий.
   Фонарь посмотрел на подругу так, как смотрят люди на своих знакомых, сошедших с ума, хотя раньше знали их вполне здоровыми и даже способными давать вполне жизненные советы. Она ведь ему помогала, очень хорошо помогала. Интеллигентная симпатичная барышня гуляла по дачному местечку, высматривала, не навлекая подозрения, хорошие дома, наблюдала, когда хозяева отлучаются в город, на пруд или в близлежащий магазин, есть ли в этих домах камеры видеонаблюдения и прочие весьма интересные для деятельности вора-домушника моменты.
   -Слышь, Нинель, ты чё эт гонишь? Ты, мож, на свою филантропию шикарно жить хочешь да по югам ездить?
   -Философию, а не филантропию – я тебе уже сколько раз говорила, - раздражительно сказала Нина. – А на югах этих я уже устала по кабакам шляться да твои пьянки видеть.
  -Ты чёт какая-то не такая стала! Раньше тя всё устраивало. А ща ерепенишься.
  -У меня это давно уже накипело!
  -Давно, говоришь?.. – Костя стал внимательно осматривать Нину. – А кто это так тебя замиловал на шее?
   -Ну, знаешь! – вспыхнула Нина от такого несправедливого обвинения – уж чего-чего, а страстных объятий и поцелуев последние дни не было, в том числе и с самим Фонарём.
   Девушка подошла к зеркалу. На ее тонкой шее действительно было фиолетовое пятнышко. Такое же пятнышко было у неё на ладони: была в мастерской художника, испачкалась краской. Как раз у её нового знакомого Николая еще не совсем засох натюрморт «Сирень». А почему-то ей так хотелось коснуться сотворённой красоты. Коснулась рукой. А рукой потом дотронулась до шеи. Вот и испачкалась немного. Но это не стоит объяснять  Фонарю. Не нужно ему всё это знать. Нина вышла из его съёмной квартиры.
   -Э, ты куда?.. Кто он?.. – этих слов Кости, летевших ей вслед, она уже не слышала.
   Не успела она обменяться с Парсацким телефонами. Но помнила, где находится его дача. Внушил ей симпатию этот художник. Впрочем, Нине внушали симпатию многие художники и музыканты, с ними она чувствовала, как душа её купалась в огромном море красок и звуков. А в этот раз аж остались следы от такого купания.
  Фонаря она любила, потому и помогала в его сомнительном деле. Относилась Нина к такой любви поистине философски. По сути – а не по научному долгу. Она верила, что в сознании Кости произойдёт эволюция, что он не будет так тупо гнаться за присвоением материальных благ, что ощутит потребность в очищении совести и душевном покое. Вот ведь утащил он из квартиры академика музыкальный центр. Сначала какой-то блатняк слушал, а потом его на спокойную инструменталку потянуло. И по телеку он сначала боевики смотрел всякие, а тут – мелодрамами заинтересовался.. Тоже ерундой, но более мирной.
  Хотя сколько можно ждать! От Парсацкого-то веяло настоящим покоем – есть ведь такие мужчины. Может, хватит сердечной страсти с Костей и хватит остальных страстей, вперемешку со страхом – ведь сколько веревке не виться – это тоже известная философия.
  Конечно, у Парсацкого склочная жена. Да ведь Нина и не собиралась у неё отбивать художника, а просто работала его моделью. И что это она так убежала быстро – будто в чём-то виновата. Но даже если бы и отбила Николая или просто бы с ним сблизилась, это всё же не преступление, в отличие от её помощи Фонарю. Это так – мышиная возня. Но не простых мышей, а розово-романтичных – надо же, какая ассоциация пришла в голову философине!
   А Ирина, боявшаяся мышей, как раз позировала бывшему супругу. Нина  увидела этот процесс, войдя в дачный дом Парсацкого.
  -Теперь я его модель! – гордо объявила Ирина – она ощущала, демонстрируя себя, свою красоту, причастность к некоему вселенскому таинству. Она даже не обратила внимания на ранее пробежавшую по полу мышку, и, соответственно, её не испугалась – до того была выше всего земного. – А Коля теперь свободен. Так что он может быть твоим.
   Как всё просто! Никаких страстей. Сплошной мир. Мирный переход мужчины от одной женщины к другой. Нина не верила – разве такое может быть в действительности?
  -Вы шутите! – усмехнулась аспирантка.
  -Нет, она не шутит, - сказал Парсацкий, продолжая сосредоточенно рисовать. – Мы и в самом деле развелись.
   Нине стало как-то неловко. Неужели она стала виновницей их развода. Хотя тут же философиня сделала умозаключение: она могла только дать для него повод, а причина назревала, видимо, давно…
   Чай на дачной веранде пили втроём. Женщины нашли друг с другом общий язык. Обсуждали новости моды, делились косметическими секретами – какой крем для лица лучше использовать утром, а какой – вечером.
   Парсацкого, честно говоря, этот дамский разговор стал утомлять. Он пошёл в комнату, где находился только что написанный маслом портрет обнажённой бывшей жены. Она, молчащая на холсте, – такая прелесть! Но этой прелести молчания нет в жизни. Это всего лишь его творение. А жизнь – она другая! В соседней комнате царил дамский шум. А тут, кроме молчащего образа Ирины, безмолвно говорили ещё  цветы, пейзажи. И, казалось, их смущали звуки, идущие из соседней комнаты.
   В половине девятого, разрезая фарами наступающую темноту. за Ириной приехала машина такси с крупными цифрами телефона вызова сбоку. Бывшая жена Парсацкого с  откуда-то вдруг взявшейся мотыльковой лёгкостью запрыгнула в кабину.  Изящная, в короткой юбке из «варёной» джинсовой ткани, – она была похожа не на зрелую женщину, а на девочку, собравшуюся на дискотеку. Ирина хорошо вжилась в роль истовой модели – того самого отголоска красивого глянцевого мифа. Та же раскрепощённая манерность и одновременно осознание своей роли носительницы красоты. Легкий взмах на прощание.  Парсацкому нравился такой образ – но на расстоянии и не в качестве жены.
   А он сейчас останется с Ниной. Притом, с благословения жены. Да только нужна ли ему такая мирная рокировка? Надо ещё к ней привыкнуть.
  -Спать ляжешь здесь, - показал Николай аспирантке на тахту в большой комнате. – Спокойной ночи!
  Парсацкий прошёл в соседнюю комнату, провожаемый недоумённым взглядом Нины. И вдруг в темноте ему засияло белое светило. Не надо было даже свет включать. Художник стал по-иному видеть мир. Сияло – гипсовое яблоко. То самое, что ему подарила скульптор Александра. Как же давно он её не видел! А как сияли её глаза, смотревшие на него!..
   
  Утром Парсацкого разбудил золотистый луч солнца, прямо как с собственной картины. Николай поднялся с кровати и осторожными шагами прошёл к комнате, где ночевала Нина. Тихонько приоткрыл дверь. В комнате никого не было.
  «Ушла. Разочаровал я её. Она симпатичная девушка. Но как-то всё было суетно, неожиданно. Ира форсировала процесс своим благословением. Нужны были какие-то иные обстоятельства», – подумал Парсацкий и поставил греть чайник.
  Неожиданно на пороге послышались шаги.
«Вернулась!» – мелькнуло в голове Николая.
Однако шаги были не женские.
В комнату совершенно бесцеремонно вошёл белобрысый тип со ссадиной на скуле.
-Слышь, фраер! Где моя тёлка? – интонация типа ничего доброго не предвещала. И как же он сюда вошел?.. Ну да, Нина ни входную дверь, ни калитку за собой не захлопнула – заходи кто хочешь!
 -У меня вроде не коровник. Никаких тёлок не наблюдается, – художник нашёл в себе силы пошутить в столь нешуточной ситуации.
 -Ты мне туфту не гони! Где Нинка?.. Мне кореша сказали, она с тобой спуталась. Ты ведь художник?
 -Нет здесь твоей Нинки! – твёрдо сказал Николай и даже провёл для незваного гостя экскурсию по всем комнатам дома. Тип был ему неприятен. Однако пусть побыстрее тот убедится, что нет здесь той, которую он ищет, и больше не надоедает своим присутствием.
  Тип, судя по всему, убедился. Но в доме осматривал всё как-то странно, словно прицеливаясь или прицениваясь. Взгляд его остановился на полотнах Парсацкого. Николаю показалось, что лицо незнакомца стало как-то добрее или, на худой конец, спокойнее. Или художник в этот момент преувеличил воздействие своего творчества.
  -Ивиняй тогда!.. – буркнул белобрысый. – Меня Фонарь зовут. Обращайся, если что.
  -Непременно! – утрированно чётко ответствовал художник и закрыл за наглым визитёром калитку.
  Обычно утро наполняло Парсацкого созидательной энергией. Победивший тьму дневной свет звал его побеждать серый холст яркими красками. Свет помогал Николаю видеть цветы и создавать их двойники в застывших ребристых мазках.
  А сейчас художнику, набившему руку на лепестковой красоте, не хотелось творить. Ощущалась какая-то усталость вместо прежней творческой бодрости. Может, израсходованы силы на рисование женщин?.. Ах, рисовал бы Парсацкий растения и дальше! Зачем взял на себя дерзновение творить образ венца творения – образ того, что сотворено не им! Может, не стоило выходить за пределы привычного жанра? И что это было – эксперимент, порождённый гордыней, или сублимация чувственного притяжения к противоположному полу.
  Прежде живописец цветов не задавался такими вопросами. Откуда они у него возникли?.. Будто из прошлого в его сознание ворвались слова, которые говорила Александра, чьё белое гипсовое яблоко светило ему с подоконника. Она не обучалась философии в аспирантуре, в отличие от Нины, а интересовалась мудростью от души. Книги были у неё в шкафу со всякими «замудрёнными» названиями. Сама Александра говорила, что эти знания помогут ей творить оригинально, наполняя её работы смыслами, ещё не встречаемыми у других художников. Говорила она это уверенно, величественно. Потому и не позволяла называть себя просто Сашей, осознавая своё достоинство…
   -Александра, тебе нужен натурщик? – спросил Парсацкий в телефонную трубку.
   Скульпторша ответила, как обычно слегка растягивая слова, будто медиум, глядящий в будущее:
   -Нужен. Но я не работаю со всеми подряд.
   У Парсацкого слегка замерло сердце: сможет ли он шагнуть на новую ступеньку? А эта ступенька была ему нужна как пауза, отдых после его созидания.
   -Я тебе подойду? Или слишком стар для тебя?
   -Конечно, подойдёшь, Коля! – «медиумическая» интонация у Александры вдруг стала оживленной, человеческой. - Я всегда хотела, чтобы ты стал моим натурщиком. Более того, когда я тебя видела последний раз на выставке, то поняла, что сейчас ты для этой миссии наиболее подходишь, чем раньше.
   -Шутишь?
   Александра ответила обиженно:
  -Скажи, Коля, я когда-нибудь была склонна к шуткам?
  -Действительно, шутить – это не твоё…
  Парсацкий понял, чего ему не хватало – отдыха от активной деятельности. Хватит быть субъектом творчества, пора бы стать объектом! Пассивность во благо – для запечатления своего образа, чтобы в будущем, когда Парсацкого уже не будет на земле, люди смогли его видеть!.. И он, каменный, будет говорить с миром живых языком выпуклостей и изгибов…

   Фонаря взяли вместе с Ниной. К своему аресту она отнеслась философски. И своих сокамерниц стала обучать основам философских течений, чем в некоторой степени успокоила их нервы, пользуясь за это определённым авторитетом. Кличку ей дали Софа, где как бы слились два слова – софия (мудрость) и сова – учёная птица. Даже там, за пределами нормального общества, проявляют словотворчество не хуже любых поэтов….


   Александра работала с душой – она всё же ваяла мужчину, с которым давно хотела быть вместе, да только не получалось. Женился он на другой. Жена – красавица!.. Александра тогда решила не мешать его счастью. Долго она ждала встречи с Николаем!.. Вот он пришёл – художник-натурщик. Две ипостаси – два крыла, на которых он прилетел. Раньше-то на одном крыле своего художества он лететь к ней не мог. Две ипостаси – два крыла. Александра видела их белыми, как то гипсовое яблоко, которое она ему подарила. Эх, белое яблочко!.. Куда ж ты покатилось?.. А покатилось оно прямо к ЗАГСу, став таким же ослепительно белым автомобилем, на кабины которого вышли Сергей и Александра…
   Из напитков на свадьбе было светлое-светлое яблочное вино – гости уж очень его хвалили: «Сразу чувствуется – натуральное! Не какая-нибудь химия!»