Ноль Овна. Сны Веры Павловны. 30

В чисто человеческой, телесной ипостаси Вий чувствовал себя обычно зэком на этапе: сидишь в воронке; или набитом битком вагоне, в темноте, тесноте, затхлости, тебя мотает и подбрасывает, нужно быть начеку и даже на взводе, но молчать и терпеть, потому что не ты едешь, тебя везут – под конвоем. И как же приятно бывало всегда расправить свои чёрные крылья, увидеть мир живым и текучим, ощутить себя магом, дать себе волю. Но в тысячу раз острее и ярче это превращение переживалось в присутствии своих. Вий видел сейчас не сарай, не привязанного к столбу Розена и не хладнокровно наблюдающего за происходящим Бергера. Перед ним был космос, в котором светящиеся сгущения сил своей тяжестью возмущали пространство, создавали напряжение и обещали инсайд.

Вий зачарованно созерцал ртутную живость Бергера, тронутую синевой радиоактивности, которой тот зримо делился с окружающей материей. Взгляд Бергера высвечивал структуру предметов, и в его руках любой камень становился философским. Когда-то давно Вию вручили этот ключ по имени Кирилл Бергер, чтобы читать с его помощью карты – свои и чужие. Потом Рашидов подарил ему возможность сразу видеть любого человека как карту, и Вий решил, что никакой ключ ему больше не нужен, ведь с тех пор он прекрасно обходился в этом деле своими силами. Но теперь-то ему стало ясно, что без вступления в далёкой юности в тесный контакт с Бергером эта способность не включилась бы. Зато после активации девяносто девять процентов их единства заработали по нарастающей.

Таков был наработанный веками алгоритм их взаимодействия. За эти века Вий рос и рос до того, чтобы понять, что значит для него Бергер. А сколько до момента этого осознания он шпынял беднягу, отплёвывался от него как от шелухи! Если бы Бергер был хоть вполовину таким же ранимым как Тёма, он бы не простил его за такое отношение ещё сотню жизней. Но Кирилл был шумным и темпераментным: он ревел, скандалил, проклинал, требовал, но и забывал о своих огорчениях мгновенно.

Ладно. С Бергером всё ясно. Его Вий помнил на протяжении долгих веков и сотен жизней, а вот как быть с Розеном? Не был ли он чуть-чуть Бергером всегда? Или Бергер чуточку Розеном? Этот вопрос Вий уже задавал и Бергер чётко на него ответил, что нельзя быть одновременно собой и кем-то другим. Значит, похожими Розена и Бергера делает их внутреннее родство, о чём, собственно, прямо сказал Вию уже Тёма.

Бергер не позволил Вию завязнуть в размышлениях, подошёл, взял его за руку и утянул в очень светлое, солнечное помещение с высокими потолками и дворцовыми арочными окнами. Самыми роскошными здесь были именно эти окна. В остальном зал с белёными кирпичными стенами выглядел очень аскетично. Правда, плетение кирпичной кладки можно было разглядеть только под потолком и в простенках, потому что зал по периметру был заставлен невысокими шкафами светлого дерева. Несколько стеллажей разделяли помещение на широкие ряды, а в центре на синем ковре стояли массивные деревянные столы и диваны с голубой шёлковой обивкой ; вызывающе старомодные, в золотых тканых узорах, такие же дворцовые, как и окна. Сочетание белого, синего и золотого создавало ощущение морозного зимнего дня, сверкающего сугробами и синеющими бесконечно высокими небесами.

– Литераторский архив, ; предупредительно сообщил Бергер. – Вот что твоему мышонку снится.

– Вижу. – Вий отпустил кириллову руку и подошёл к ближайшему шкафу.

Он узнал это место, потому что бывал здесь пару раз. Он вообще много где бывал, пользуясь неограниченными полномочиями, которыми одарил его Рашидов. Вот только работать с бумагами он не любил, потому и не разглядывал, что там стоит у литераторов на полках. Ему всегда было интересней покопаться в мозгах. Но компромат на Розена следует искать именно в этих одинаковых толстых папках. Иначе бы они здесь не оказались – Бергер, как и Розен, всегда был везунчиком и попадал только в нужные места.

– Давай, Рома, включайся, – строго сказал Бергер. – Ищи в этом шкафу, раз уж мы перед ним оказались.

Вий послушно уставился на полки, уловил яркий след знакомого психического аромата и рывком распахнул дверцы. Одна из безликих картонных папок пульсировала так сильно, будто грозила обжечь руки тому, кто за ней потянется. Вий потянулся и его сразу же шибануло током – не буквально, конечно.

Вий, хмурясь, прочёл на обложке: «Сны Веры Павловны».

– Вера Павловна здесь при чём? – вслух удивился он.

– Давай сядем и посмотрим. – Бергер потянул Вия поближе к дивану.

Они устроились над рукописью, как два курёнка на насесте, тесно прижавшись друг к другу боками и чуть ли не соприкасаясь головами над загадочной рукописью.

– Если та дама, с которой встречался Розенберг в моих видениях, была Верой Павловной, это уже многое объясняет. – Вий откинул плотную обложку, которая с пустым картонным стуком легла на стол. Горбоносый виев профиль навис над первой страницей. Это был договор. Чем дальше Вий его читал, тем сильней разгорался в нём праведный гнев. Бергер рядом задышал поверхностно и мелко. Непонятно, что его больше пугало: ярость Вия или та грандиозная афера, которая раскрылась сейчас перед ними и которая пахла крупным скандалом.

– Розен сдал нас в аренду? – тихо и вежливо спросил Бергера Вий. – Я правильно понимаю? Я правильно, чёрт возьми, понимаю?! – заорал он так, что стены вокруг зазвенели как стеклянные.

Вий вскочил, захлопнул папку, сунул её себе под мышку.

– Возвращаемся, – деловито распорядился он. Заметив, что Бергер не тронулся с места, он как пистолет наставил на него указательный палец и зловеще процедил. – Даже не думай меня отговаривать. Я урою эту скотину и ты меня не остановишь.

– Ром, может, почитаем сначала? Ну, хоть немного, – робко предложил Бергер.

– Что тут читать?! – снова рявкнул Вий. – Этот урод сдал нас всех в аренду! Ты понимаешь?! Решил за нас за всех! И никого не спросил! – он в сердцах пнул ножку стола и зашипел от боли. – Вот смотри! – Вий шваркнул папкой об стол и вынул злосчастный договор, отщёлкнув зажим. – Мы проживаем чужую жизнь! – он потряс бумажкой перед бергеровым носом. – И не одну! Два человека, у которых что-то там не срослось и которые не хотят возвращаться в этот плебейский мир, доверили нам допрожить свои человеческие хотелки и попутно подчистить за них косяки. С какой, б***дь, стати?! Это нормально вообще?

Бергер поморщился.

– Ром, не матерись.

– Какое там «не матерись»! Тебя не это сейчас должно волновать! – Вий пролистнул подшитые в папку документы и ткнул пальцем в очередную бумажку так, что непонятно было как он его не сломал. – Ты, Кирилл Бергер, чей-то Меркурий. Твою карту подчистили, но очень аккуратно: просто повернули сетку домов так, что ты оказался во включённом знаке. Чтобы не лез куда не надо, а сидел бы как даун безвылазно в своей комнате и радовался книжкам с картинками. А я, б***дь, Луна! И занимаюсь дурацкой филантропией вместо того, чтобы заняться делом!

– Ром, но ты и так Луна, – осторожно напомнил Бергер.

– Хватит разговоров. – Вий перешёл уже на сплошное шипение, с трудом удерживая в себе ядовитый пар, который удивительным образом не вырывался у него пока из ноздрей. – Я всё равно не смогу сейчас ничего читать, пока не уе***у этого фрика. Возвращаемся, я сказал. – Он вложил договор на место и крепко прижал папку к своему животу.

Бергер вздохнул и уцепился за виев рукав.

***
– Жан, – встревоженно зашептал Артемий Иванович, сунувшись в полумрак отцовской комнаты. Плотные шторы были задёрнуты, превращая и без того хмурый день почти в ночь. – Жан, у нас проблемы. – Он собрался добавить что-то ещё, но вдруг разглядел, что в постели отец не один. У стенки скрючилась ещё одна фигура. Судя по белеющим на фоне цветастой подушки коротким светлым волосам, это был Лев Евгеньевич. Он, также как и отец, был полностью одет, хотя и расхристан как-то… двусмысленно, что ли.

Артемий Иванович сразу внутренне потяжелел от ревности, навесившей на его сердце чугунную гирю пуда этак на два. Но мысли его при этом потекли так причудливо, что он и сам на них удивлялся, как на что-то постороннее. А подумалось Артемию Ивановичу, что если бы это была спальня не Жана, а Вия, и в его постели вот также обнаружился бы кто-то даже одетый и на все пуговицы застёгнутый, то Артемий Иванович, не раздумывая взял бы, что под руку попадётся (да вот даже стул), и наотмашь саданул бы Вия по голове, не дожидаясь, пока тот проснётся.

Артемий Иванович мысленно перекрестился, всё ещё не веря, что способен на подобное зверство, и прищурился, уловив на кровати какое-то движение. Отец поднял голову – взъерошенный и небритый, но на взгляд Артемия Ивановича, всё равно кинематографически прекрасный. По его скромному мнению, Жан выглядел импозантно даже с перекошенным воротничком и в жилете с оборванными пуговицами, поскольку при рождении явно был отмечен свыше нечеловеческой харизмой и привлекательностью. И стойкий запах коньячного перегара придавал его обаянию вкус подлинности на манер международного сертификата для люксовых товаров.

Розен что-то сонно пробормотал (Артемию Ивановичу показалось, что по-французски). Рашидов пророкотал что-то неразборчивое в ответ. Лев Евгеньевич приподнялся на локте.

– Что за проблемы, Артемий?

– Иди сюда, – замахал руками отец. – Поближе, Артюх, давай.

Артемий Иванович нерешительно сделал пару шагов, но отец привстал, уцепил его за рукав и потянул к себе, заставляя присесть на край кровати.

– Шойфет нашёл в литераторском архиве какую-то рукопись и собирается Германа убить. – Артемий Иванович нервно поправил очки, уворачиваясь от отцовской руки, которой тот машинально взялся поправлять его волосы.

– Что за рукопись? – непонимающе нахмурился Рашидов.

– Не знаю. На обложке было написано «Сны Веры Павловны».

– Oh, mon Dieu. – Лев Евгеньевич закрыл лицо ладонью.

Рашидов ничего не стал переспрашивать, из чего Артемий Иванович сделал вывод, что рукопись ему знакома.

– Откуда ты узнал? – Рашидов нашарил на полу свои ботинки, спустил ноги с кровати и принялся обуваться. – У тебя же доступа нет. Шойфет сказал?

Артемий Иванович мучительно медлил с ответом, как будто не решался нырнуть в холодную воду.

– Во сне увидел.

– Во сне?! – Рашидов обернулся к главе ордена, который спросонья никак не мог застегнуть рубашку, промахиваясь негнущимися пальцами мимо петель. – Лёва, душа моя, я чего-то не знаю? С каких пор мой сын видит такие чудесные сны и получает из них информацию? – Он не выдержал раздражающе беспомощных розеновских манипуляций с одеждой, оттолкнул его руки и сам застегнул ему пуговицы.

– Шойфет ключи собирает. – Лев Евгеньевич широко и протяжно зевнул. – Сообразил наконец как их использовать. Артемий, скажи, ты Викентия Сигизмундовича не видел? Он уехал или здесь заночевал?

– Машина его во дворе стоит, – припомнил Артемий Иванович.

– Найди его. Пусть в столовую спускается. Он нам сейчас нужен.

Артемий Иванович послушно поднялся и шагнул к двери.

– Постой. – Розен наконец тоже спустил с кровати ноги в собравшихся гармошкой на щиколотках носках. – А где Герман? Почему ты думаешь, что его надо срочно спасать? Он же вчера в городе остался.

Артемий Иванович в замешательстве сделал губы сердечком.

– Я так понял, он в каком-то сарае. Надо у Матвея спросить. Это где-то по пути к его дому.

Рашидов весело присвистнул.

– Вот Шойфет бандит! Ни стыда, ни совести. – Он слегка виновато глянул на Розена и покаялся, прижав руку к сердцу. – Извини, Лёв. Будем надеяться, что всё пойдёт по привычному сценарию, и кроме засосов никаких увечий Герман не получит.

Артемий Иванович споткнулся на ровном месте и, обернувшись, полоснул отца яростным взглядом. Рашидов впечатлился.

– Я шучу, Тём. – Он снова шлёпнул ладонью по груди. – Я Шойфета лично кастрирую, если он, тварь такая, надумает тебе изменять.

Артемий Иванович шумно выдохнул и величественно удалился, держа подбородок высоко поднятым и спину ровной.

– Окно открой. Дышать же нечем. – Розен выразительно скривился и помахал перед носом рукой. – Ты как думаешь, они справятся там без нас? Или стоит поторопиться?

Рашидов раздёрнул гардины и, кряхтя, потянулся открывать форточку.

– Справятся. Там же Бергер ещё. Без него Шойфет в ваш архив не попал бы. – Разглядывая заоконный пейзаж, он по-простецки почесал под рубашкой живот и заметил, что пуговиц на жилете не хватает. Цокнул языком с досадой и нехотя принялся раздеваться.  – Нет, но как охамел Радзинский! Я до сих пор не могу поверить, что он провернул такую аферу!

Вчера они долго и азартно торговались за подвластные души. Рашидов делал вид, что несказанно удручён убийственным компроматом, собранным на него предводителем Сынов. Сам же при этом мысленно пел торжествующие песни, потому что Шойфет оказался идеальной отмычкой и безукоризненно выполнил свою работу. Теперь Сыны и не заметят как окажутся втянуты в орбиту рашидовского влияния, а их братства сольются в один великий могучий чёрный клан. Временами Рашидову казалось, что Радзинский тоже всё это понимает и про себя ухмыляется, но это не портило ему игру. Всё это мелкое, человеческое не имело значения там, где Рашидов по-настоящему существовал, в том мире, откуда тянулись его корни. Там не было ни победителей, ни побеждённых – только процесс, бесконечная метаморфоза похожая на набухание почек, из которых показываются цветы. Лепестки раскрываются, потом осыпаются, завязывается плод, он зреет, его срывают и съедают, выбрасывая и втаптывая в землю семена, из которых вырастут новые деревья. И ни одно из этих событий нельзя назвать злодейским, несправедливым, жестоким или просто плохим. И только в людской вселенной бушуют идеологические страсти и пылают инквизиторские костры.

– То ли ещё будет, Жан, – вздыхая, согласился Розен, которого вчера, на ночь глядя вызвонили и заставили приехать два пьяных небожителя.

Когда Лев Евгеньевич добрался до рашидовской дачи, про него уже и не помнили. Хмельной Иван Семёныч вдохновенно, с нечеловеческим пафосом читал стихи и толкал речи о всемирном братстве, а также очень прочувствованно рассказывал о мучениках истинной веры, которая приведёт человечество к свету, любви и истине. Радзинский смахивал слёзы умиления и порывался Рашидова обнять после каждой удачной сентенции. Под конец они дуэтом запели драматичные революционные песни про готовность умереть за всякие правильные вещи и делали это так проникновенно, что даже у Розена предательски защемило сердце и зачесались глаза. На рашидовскую харизму он сам в своё время купился как деревенский дурачок. И сейчас не смог слушать Жана равнодушно.

Сколько рюмок он опрокинул в себя, пытаясь приглушить внезапную жажду немедленно отдать свою жизнь на благо человечества, Лев Евгеньевич не запомнил. Не помнил он также и как оказался на втором этаже и кто позаботился о Радзинском, но сам он отвоевал для себя право спать в хозяйской постели у стенки и большую часть одеяла, вяло отбиваясь при этом от рашидовских домогательств, которые были скорее лёгким флиртом, чем реальной попыткой соблазнения. Рашидов всегда при встрече разыгрывал эту карту с попытками возобновления их некогда случившегося миленького романчика, но ни на чём особо не настаивал. Это устраивало обоих. Как бы там ни было, но они в первую очередь старые знакомые, можно даже сказать почти братья, повязанные одной общей судьбой, а ещё – бесплотные духи, которым нужны инструменты, чтобы действовать в этом мире. И вот здесь они не друзья, здесь у каждого свой интерес, и все Шойфеты и Бергеры наперечёт. А Веры Павловны вообще на вес золота.

– Зачем звали-то вчера? – припомнил вдруг Розен.

Рашидов, успевший сменить рубашку и жилет, замер с расчёской наперевес перед зеркалом, закреплённым на внутренней дверце гардероба.

– У Викентия появились вопросы по поводу уставных документов, – признался он после некоторого колебания. – Шойфет добыл ему исправленный и дополненный вариант устава и Радзинский теперь в гневе.

– Опять Шойфет? – Судя по тону, Лев Евгеньевич на Вия обиделся. – На кого из литераторов он ещё нарыл компромату? Похоже на подготовку к войне, ты не находишь?

Иван Семёныч улыбнулся своему отражению и, не скрывая ехидства, ответил:

– Вообще-то он защищается. Не стоило загонял его в угол.