Роман вкус хлеба книга вторая трилогии река жизни

                ВКУС ХЛЕБА
РОМАН

Красноярский писатель, Виталий Пшеничников, член Союза писателей России с 2009г., действительный  член Академии Российской Литературы с 2013г., автор пяти сборников рассказов: «Приговор», «Служу отечеству», «Надежда умирает последней»,  «Заглянуть за перевал», «Закон суров, но это закон»;
трилогии романов Сибирской прозы:  «Река жизни», «Вкус хлеба», «Будни районного прокурора»;
трилогии шпионско-детективных романов: «Воспоминания полковника Службы Внешней разведки России»: «Сладкий вкус смерти», «Войну не оставить за порогом», «Операция «Ловля на живца»; приключенческих романов:  - «Записки полярного летчика», «У таежных костров»,
Лауреат Диплома и почетной медали имени Альберта Швейтцера, «За гуманизм и служение народу», Европейской академии  наук г. Ганновера в Германии,  Диплома и Золотой медали  международного литературного конкурса имени Валентина Пикуля, лауреат медали «За труды в просвещении, культуре, искусстве и литературе», Почетного знака «Трудовая доблесть России». За воспитание в произведениях любви и преданности к Родине:  награжден медалями общественных организаций ветеранов:  Афганской войны, Чеченских войн,  Союза десантников России,  «15 лет вывода Советских войск из ДРА», «За мужество и гуманизм», «За верность долгу и отечеству», «100 лет со дня рождения героя Советского союза генерала Маргелова».  Благодарственными письмами Министра культуры Красноярского края, Почетной грамотой Законодательного Собрания Красноярского края, с серебряным нагрудным знаком, и  Почетной грамотой Министра культуры Красноярского края, в 2011 и 2013 г.г.,

ПРЕДЛАГАЕТ УВАЖАЕМЫМ ЧИТАТЕЛЯМ  ДЛЯ ПРОЧТЕНИЯ
РОМАН «ВКУС ХЛЕБА» ВТОРУЮ КНИГУ ТРИЛОГИИ «РЕКА ЖИЗНИ».








       РОМАН
 «ВКУС  ХЛЕБА»

 
               
ОГЛАВЛЕНИЕ

Введение               
Возвращение  Ефима               
Молодожены               
Прощание бабушки Евдокии               
Бабье счастье               

Часть ВТОРАЯ
Жизнь городская               
Братья               
Карзанак               

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Вкус хлеба               
Следователь               
Армия               
Прокурор               


ВВЕДЕНИЕ
                Части первой романа «Река жизни»
В конце 18-го века в семье старовера, казака Забайкальского казачьего войска Савелия Родионова родился мальчик, нарекли его Ефимом. Родители работали в хозяйстве, воспитанием казачка занимался дед Никита, обучивший его джигитовке и другим приемам ведения войны.
Подрос Ефим, и дед передал ему семейную реликвию, саблю, добытую прадедом в бою с бандитами, пришедшими в Забайкалье из Китая. Рассказал семейное предание о том, как его прадед и другие, крепкие в старой вере яицкие казаки, отказавшиеся принять Никонианские нововведения в христианстве, были осуждены к лишению казацкого сословия, закованы в кандалы, и сосланы на вечное поселение в Сибирь.  Более года ссыльные с семьями шли по этапам из родной станицы, с берега  реки Яик, (Урал), в  неведомую Сибирь.
Защищая Енисейский острог от набега  воинов грозного князя сибирских кочевых племен, Кучума, бесстрашно вступили в бой с сотней кочевников,  задержали их на подходах к острогу, а затем разгромили, взяв богатые трофеи, чем добились расположения Енисейского атамана, Пашкова, обещавшего направить прошение о помиловании воеводе Сибирскому.
На стругах и шитик, с небольшим отрядом казаков, ссыльные поднялись  вверх по Енисею, Ангаре, переплыли море Байкальское, поднялись по реке Селенге к казацкой заставе Верхнеудинской, где должны были заложить острог. Прибыв к месту ссылки, староверы вместе с казаками приняли участие в разгроме трех сотен хорошо вооруженных и организованных бандитов, пришедших из Китая, чтобы уничтожить казацкое поселение и присоединить забайкальские земли к Китайской империи.
По челобитной атамана Пашкова род Родионовых, в числе других был восстановлен в казацком сословии, объявлен вольными поселенцами. Жили безбедно, от зари до зари работали на полях, служили государю.
Подрос Ефим, и направили молодого казака служить в Петербург, в Гвардейский государев казацкий полк, охранявший Зимний Дворец, Государя и его семью. Отслужив  пять лет, он возвращается в родную станицу, женится на красавице Афанассе из семьи староверов, через год она рожает дочь Марию. В четырнадцатом году Ефим со станичными казаками уезжает на фронт. Во время разгрузки эшелона огнем из карабина сбивает бомбивший станцию германский аэроплан и пленяет летчика, его награждают медалью, а поручик Кондратов берет во взвод разведки. Год он воюет, получает за доблесть вторую медаль. Во время разведки боем, выносит из-под вражеского огня раненного Кондратова, но  получает тяжелое ранение и комиссуется из армии.
Ему хочется иметь сына-казака, продолжателя рода, но Афанасса рожает двух дочерей. Живут дружно, в достатке, летом работают в хозяйстве, зимой Ефим занимается извозом, гоняет ямщину в Китай. Но к власти приходят большевики, они не прощают казаку, инвалиду войны, службы в Зимнем дворце, фабрикуют дело, обвиняют в связях с бандитами и подготовке государственного переворота. Чрезвычайная тройка осуждает Ефима, как «врага народа», к десяти годам лагерей без права переписки с конфискацией имущества, поражением в избирательных правах, и вечной ссылке после отбытия срока. Афанасса, с тремя дочками, две из них были малолетними, осуждается на бессрочную ссылку с поражением в правах и конфискацией имущества.
С позорным клеймом «враги народа», под конвоем направляются на лесоповал, в дремучую тайгу, на спецпоселение Амбарчик, в верховьях реки Кан, Красноярского края.
В лагере политзаключенных уральского города Кунгур, судьба свела Ефима с поручиком Кондратовым, новая власть не простила ему офицерского прошлого. Тот помогает своему спасителю выжить в лагере, где вместе с политическими содержали уголовников, творивших беспредел, помогает избавить барак от власти уголовного «пахана», которому Ефим сломал шею, его труп посадили на толчок в сортире.
Семь лет жила Афанасса с дочками в бараке спецпоселения,  на двухъярусных нарах вповалку спали мужчины, женщины, дети. Их спутниками были вши, голод и тиф. Несовершеннолетняя Федосья переболела тифом, позднее - возвратным тифом. От смерти спасли продуктовые посылки, один раз в месяц приходившие от родных. Взрослели девочки, по достижении пятнадцати лет их отправили в тайгу,  на лесоповал. Что бы выжить дети должны были выполнять взрослую норму заготовки древесины за скудный ломоть хлеба и сдобренную мукой болтушку.  Непосильный труд в лесосеках, зимой - в сорокаградусный мороз, летом - в таежной сырости, облаках гнуса и комаров, антисанитария, постоянный голод косили спецпоселенцев. Умирали одни, на смену приходили этапы других «врагов народа».
Неожиданно Афанассу с детьми переводят в спецкомендатуру поселка Мина. Там происходит встреча Ефима, отбывшего семь лет в лагере строгого режима, и освобожденного условно на вечное поселение росчерком пера товарища Калинина, за примерное поведение.
В начале 20-го века в неведомую Сибирь от безземелья и нищеты из Могилевской волости приезжает семья Емельяна Пшеничного. С другими переселенцами он строит первые дома в деревне Асафьевка, Пировской волости, что в двухстах верстах от города Красноярска. Возделывая не паханную веками землю, род его богатеет, становится на ноги.
По-разному складываются судьбы сыновей Емельяна. Матвей оставляет красавицу-жену, принимает монашеский постриг, уходит в Ново-Афонский монастырь.
Потап женится на полюбившейся ему Евдокии. Через год Матвей  в монашеском балахоне возвращается в родное село и уговаривает любящую его жену Марию принять постриг и уйти в женский монастырь вместе с ним. Вернувшись в деревню, разуверившаяся Мария собирается наложить на себя руки, но ее спасает сердобольная Евдокия, которой Господь послал дар исцелять людей. Емельян оставляет невестку в семье. Прошло время, и красавица Мария нашла женское счастье, выйдя замуж за хорошего мужика.
У Потапа двое сыновей, заботливая, ласковая жена, Евдокия, но красивая вдова вскружила голову и пригласила в гости. Евдокия, узнав об измене, вымазала дегтем ворота и двери в избе вдовы. Та пожаловалась любовнику, и когда Потап пытался вожжами проучить жену, Евдокия поймала их руками и твердо сказала:
– На каторгу пойду, детей сиротами оставлю, а сучку эту в хате спалю! Только попробуй еще сходить!
Ее поддержала свекровь: в церкви, после воскресной службы, вылила на шубу разлучницы из стеклянного пузырька серную кислоту, «ославила» ее принародно. Зная характер жены, Потап поборол искушение, и стали они жить в мире и согласии. В семье четверо детей, достаток, но Потап слушает речи большевиков о счастливой жизни без царя, без податей и становится помощником партизанского движения в армии Кравченко, организовавшего в 18-м году партизанский, Манский фронт. Члены деревенской ячейки передают партизанам продукты, одежду, оружие. Рискуя жизнью, Потап с Евдокией на заимке, выхаживают раненого партизанского командира, он обещает отблагодарить за спасение. Каратели уводят со двора лошадей, мать проклинает сына.
Предатель, засланный белочешской контрразведкой, выдает партизанских помощников. Потапа и еще троих крестьян после пыток каратели выводят на лед реки Рыбной и в присутствии согнанных жителей деревни Асафьевки расстреливают из пулемета, под страхом смерти запрещают родным забирать трупы. Темной ночью Евдокия, несмотря на смертельную опасность, на санках вывозит труп Потапа. Утром каратели устраивают повальные обыски, надеясь найти виновных в хищении трупа, расстрелять их, а усадьбу сжечь. Чудом ей удается закопать тело мужа в снег за амбаром. Вошедшим в дом солдатам показывает метавшихся в бреду, больных оспой детей, говорит, что они больны заразным сыпным тифом. Опасаясь заражения, каратели уходят, отказавшись от обыска. Вечером их выбивают из села красные партизаны. От пережитых потрясений Евдокия преждевременно рожает мертвую девочку, остается она с четырьмя малолетними сыновьями на руках в смутное и голодное время Гражданской войны.
Чтобы выжить, дети вынуждены работать с детства, ни один из них не был в школе, не знал грамоты, обещания партизанского командира, спасенного Евдокией, Советской власти оказались пустыми. Отец Потапа, Емельян, оказывает посильную помощь невестке в воспитании внуков. Богатый и жадный  дядька Антон заставляет ребят работать на себя, ни разу не дав им даже корки хлеба.   
В нелегких трудах, колхозных, идет время, у сына Евдокии Александра умирают от чахотки жена и дети.  Евдокия сватает ему Марию, которую отец увез от издевавшегося над ней неверного мужа. Евдокия рожает дочерей, а мужу очень хочется сына. Не унывает Александр, узнавая, что родилась очередная девочка, говорит: «Мать-земля прокормит, водица умоет, солнышко обсушит! Пусть живут с Богом!»
Матвей возглавляет местный актив, решает, кого из односельчан признать кулаком и по разнарядке волостного комитета партии раскулачить, отобрать имущество и выслать в ссылку.
На второй день войны, уезжая на фронт, Александр наказал шестилетней дочери Дусе: «Старшей  остаешься, сестер береги, мамке помогай!»,  –  а их осталось пятеро.
Два года он воевал, получала семья редкие письма, потом пропал без вести. По приказу товарища Сталина семьи пропавших на фронте без вести, лишались продуктового аттестата, лишались поддержки государства. А пропало без вести только в 41-м году, по вине Сталина и бездарности военных начальников, более трех миллионов солдат и офицеров. Они приняли на себя удар немецких дивизий, дрались и безвестно погибали в окружениях и котлах.
Мария, получая за трудодень краюху хлеба и тарелку картофельной болтушки, заправленную мукой, оставляла половину куска, отливала в глиняную кринку половину болтушки для голодных дочерей. Непосильный труд, голод, холод, нищета и произвол властей царили в Асафьевке. В годы войны, и после нее крестьянам запрещали под страхом тюрьмы держать больше одной коровы, весь молодняк скота, уходил на уплату налогов; жили тем, что выращивали на приусадебном участке.
У Евдокии один сын погиб, другой пропал без вести, израненный Матвей вернулся с войны без глаза, с десятком осколков в теле. Как могла она помогала внукам и внучкам пережить голод. Водила весной на точки, где осенью молотили снопы, собирали по зернышку просыпанное при обмолоте и вытаявшее из снега зерно, перекапывали весной колхозные поля, собирая мороженый картофель, ходили с ручной тележкой  воровать солому, чтобы прокормить корову до новой травы; лечила и ухаживала за внучатами.
Закончилась война, вернулся Федор, младший сын Евдокии, служивший на Дальнем Востоке. Погостив, уехал  работать в поселок лесорубов Мина, там познакомился с солдатской вдовой, ссыльной, Федосьей, из казацкого рода Ефима, и полюбил ее. Но бригадирша Ганна публично поклялась, что он будет жить с ней. Когда личное обаяние не помогло, обратилась к колдунье, которая совершила приворот. Но и это не помогло, тогда она попросила колдунью напустить на парня порчу.
Затосковал Федор, черные мысли о своей ненужности не давали житья, но его спас совет любимой, обратиться к матери, лечившей людей. Евдокия сняла с сына порчу, и счастливый Федор попросил руки Федосьи у  родителей-староверов.
Получив благословение старого казака, Ефима, и его верной спутницы Афанассы, ушел Федор с молодой женой по дороге жизни в поисках семейного счастья. В этом заключен великий смысл бытия на берегах Вечной и Бесконечной Реки жизни.


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ВОЗВРАЩЕНИЕ  ЕФИМА
На плацу лагеря политзаключенных строгого режима в старинном уральском городе Кунгур застыли на утренней перекличке отряды заключенных. Лай овчарок, блеск штыков на винтовках охраны и голос начальника отряда:
– Осужденный Родионов!
–Я, – привычно кричит Ефим.
– Осужденному Родионову после переклички явиться в спецчасть с вещами!
– Есть явиться в спецчасть! – кричит Ефим и перестает слышать имена остальных зеков, выкликаемых начальником.
Мозг сверлит мысль: «Господи! Что ты еще уготовил для раба твоего? Какие испытания?». Знал Ефим, что после такой команды осужденные бесследно исчезали из лагеря, и никто не знал куда.
С тяжелым предчувствием он открывает дверь барака спецчасти, вытянувшись и сорвав с головы шапку, докладывает:
– Осужденный к десяти годам лишения свободы без права переписки с конфискацией имущества, поражением в политических правах  за бандитизм и заговор против советской власти Родионов Ефим прибыл. Отбытый срок семь лет!
Начальник не спеша достал из папки несколько листов:
– Осужденный Родионов! Твое прошение о помиловании удовлетворено частично. Указом Всесоюзного старосты товарища Калинина за добросовестный труд и примерное поведение освобождаешься из-под стражи условно-досрочно на три года. В части поражения в политических правах,  конфискации имущества в доход государства, бессрочной ссылки  приговор оставлен в силе. Местом отбывания определена Минская комендатура Красноярского края. Сегодня с вещами переводишься в барак пересылки. Убываешь со следующим этапом! Ты понял? – закончив читать, спрашивает начальник. 
У Ефима от неожиданности темнеет в глазах, он теряет дар речи, тянется дрожащей рукой к  документам об освобождении, но не может дотянуться… и просыпается в холодном поту…
При свете луны видит спящую рядом жену, слышит сонное сопение дочерей. Наконец с облегчением понимает, что это страшный сон, вернувший его в недалекое прошлое, когда он, как и миллионы других граждан многострадальной России, был безликим зеком.
Несколько месяцев он живет с семьей под надзором Минской спецкомендатуры. Не спится старому казаку Забайкальского казачьего круга, уносит его память в годы молодые, когда служил по призыву в Первом лейб-гвардии казачьем Государевом полку, охранял священную особу – императора - и Зимний дворец в Петербурге. С начала Германской войны год воевал на фронте под Варшавой, были лихие вылазки в разведроте, за которые на гимнастерку прикололи две медали, тяжелое ранение при спасении командира и инвалидность.
Вспоминается мирная, безбедная жизнь в Забайкалье, привычный труд крестьянский, который кормил, поил и одевал семью. Не знал он, как и другие казаки Забайкальского круга, о директиве ЦИК, предписывавшей физическое уничтожение казачества, вне зависимости от того, воевали казаки на стороне белого войска или нет. Ставился вопрос о физическом уничтожении казачества как класса, способного в будущем поднять восстание против советской власти.
Власть советская, власть нехристей и безбожников, не простила Ефиму казацкого сословия, не посмотрела на инвалидность, полученную на фронте. По сфабрикованному «политическому делу» чрезвычайная тройка осудила  его на десять лет лагерей без права переписки, с конфискацией имущества, с поражением в избирательных правах. Жену Афанассу и трех дочерей, две из которых были несовершеннолетними, как семью «врага народа» сослали под надзор спецкомендатуры, в тайгу, на лесоповал. Радуется он, что без него сберегла Афанасса девочек во время семилетнего проживания в бараках спецпоселений, старшую, Марию, выдала замуж.
         Творит он крестное знамение, и шепчут его уста благодарную молитву Господу, что   помог всем выжить, после стольких лет, мытарств соединил с семьей.
         Прошло полгода после возвращения, но этот страшный сон не хочет отпускать, снится каждую ночь. За стеклами окна в маленькой комнатке барака стоит ночной мрак, едва разбавленный светом полной луны, но казак  не может сомкнуть глаз, не дают ему уснуть горькие думы.
         Человек может смириться с незаконным осуждением на долгие годы, с последующей   ссылкой на вечное поселение без права выезда, с конфискацией  имущества, поражением в избирательных правах.  Но не может смириться с самым страшным наказанием, лишением права переписки с родными и близкими. На десятки лет увозили осужденного по этапам. Куда увозили, что с ним стало, жив он или мертв, не знала семья. В свою очередь, осужденный  не знал о судьбе семьи, близких родственников. Это неведение, полная изоляция были страшным наказанием для него. Тюремщики об этом знали и делали все, чтобы никто из осужденных не смог отправить или получить весточку с воли.
Долгие годы Афанасса и дочери не знали, жив ли Ефим, где находится,  получили от него за долгие семь лет только одну весточку. Но и она вселила надежду, что рано или поздно глава семьи вернется. Эта надежда помогала переносить голод, тяготы и унижения рабского труда в тайге, на лесоповале, жизни в тифозных бараках, где на одних нарах вповалку лежали сосланные «враги народа» – дети, мужчины и женщины.
Прибыв в Минскую комендатуру, через семь лет разлуки встретил Ефим жену и детей. От Афанассы узнал, что она с детьми семь лет провела в бараках спецпоселения Амбарчик, затерянного среди Саянской тайги в верховьях одного из притоков реки Кан.  В глухой тайге на лесоповале в летнюю жару и сорокаградусные морозы работали старики, женщины и дети, достигшие пятнадцатилетнего возраста.
Двуручными и лучковыми пилами в лютые морозы зимой, прокапывая путь в полутораметровом снегу и с весны до поздней осени съедаемые мошкой и таежным гнусом, «враги народа» валили в тайге строевой лес, кряжевали, обрубая ветви, пилили на бревна. Заготовленный лес вывозили на лошадях на берег реки. Во время половодья скатывали со штабелей в воду, и плыли бревна до далекого Енисея.  Ссыльным, работавшим на лесосеке и вывозке древесины, при выполнении нормы заготовок леса, на сутки выдавали скудную продуктовую пайку: пятисотграммовый ломоть черного, с отрубями хлеба, и две тарелки болтушки пустого картофельного супа, сдобренного мукой.
Работать на лесосеке после тяжелого ранения на войне Ефим не мог. В лагере обучился столярному делу, приняли его на работу столяром в Минский лесопункт.
С детства привыкший кормиться трудом крестьянина, Ефим понимал, что спасение семьи от голода – иметь свой огород. Для этого нужно было разрешение председателя сельского Совета, но получить его ссыльному было невозможно.
Семилетнее заключение в лагере не сломило дух и здоровье забайкальского казака. Обладая двухметровым ростом, несмотря на инвалидность, мог работать с утра до вечера, без отдыха, за что его прозвали двужильным. Устроившись столяром в леспромхоз, обзавелся инструментом, стал брать заказы у жителей – кому нужны  рамы в новый дом, кому табуретки, кому кровать; он брался за любую работу, и умелые руки делали заказанные вещи. Не было металлических ложек – заготовив и подсушив древесину, резал из нее ложки для еды и большие ложки-половники; делал из бересты туеса, налитая в них ключевая вода сохраняла холод до вечера даже в жаркий сенокосный день. Эта работа стала приносить доход, денег ни у кого не было, несли, кто что мог – от картошки до соленого сала. Никогда не просил больше, чем приносили, и благодарил за подношение. И пошла о нем молва как об умельце, мастере, который мог сделать любой заказ.
С улыбкой вспоминал Ефим, как весной председателю сельсовета потребовалась детская кроватка для внука. Пришел он к Ефиму и завел разговор:
– Люди говорят, что ты хороший мастер, так ли это?
– Если говорят, зря не скажут! – улыбнулся тот в бороду.
– Нужна мне детская кроватка-качалка для внука. Невестка мучается, на руках укачивает, только так засыпает постреленок. Руки ей оборвал!
Смекнул Ефим, что случай свел с нужным человеком.
– Делать не приходилось, врать не буду. Сами видите, днем работы невпроворот, придется вечерами делать. Попробую, дня через два приходите.
– Ты уж постарайся, Ефим Савельич! Больше и просить некого, замаялась невестка, сил нет.
– Я постараюсь, вечерком заходите, дня через два, – пообещал казак. 
  Слукавил казак, как услышал о просьбе председателя сельсовета, сразу понял, что для него это шанс в осуществлении мечты о своем огороде.
«Спасибо тебе, Господи, что послал ко мне этого заказчика! Надоумь его помочь семье раба твоего Ефима!» – подумал он, и двуперстно перекрестился.
Вернувшись с работы затемно, поужинал с семьей,  примостившись в углу, стал что-то строгать. Дочери залезли на печку отдыхать, с утра идти на работу, в лесосеку, Афанасса, удивленно посмотрела на мужа:
– Пора спать, Ефим, ночь на дворе.
– Ложись, не жди меня. Буду работать ночью, заказ срочный сделать надобно. Утомлюсь - прилягу!
Она привыкла ни в чем не перечить мужу, легла с дочками на печку. Проснувшись под утро, увидела, что лампа горит, Ефим продолжает строгать.
«Двужильный он, что ли? Ночь не спал, а утром на работу!» – подумала, засыпая.
Утром вместе со всеми Ефим позавтракал и отправился на работу, как будто и не было бессонной ночи.
Какие-то детали он сделал на рабочем месте, другие - ночью, в комнате барака. За двое суток управился с заказом,  вечером собрал искусно обструганные дощечки и детали. Пришел заказчик и обомлел - посреди комнатки стояла красивая кровать-качалка, отливая желтизной гладко обструганного дерева. Тронул один край – легко закачалась. Подобрел председатель:
– У тебя и вправду руки золотые! Что я должен за такое чудо? – любовно оглядывая кроватку, похвалил Клоков.
– Огород нужен, голодно живем и обносились мои домочадцы, надобно льна посеять, полотна наткать, обновы справить. Опять же, хочу скотиной обзавестись, а стайку поставить негде. Позднее избу поставлю на этом участке. Сами видите, вчетвером в одной комнатке живем, друг на дружку наступаем. Прошу выделить участок под огород и строительство дома.
Нахмурилось лицо председателя:
– Рад тебе помочь, но не смогу. Ты ведь состоишь на учете в комендатуре как условно освобожденный, и срок приговора не истек! Не могу тебе выделить участок. Хоть убей, не могу, проси что-нибудь другое!
Опечалился Ефим, быстро побежали мысли: «Плохо дело! Надо что-то придумать…».
Решение пришло неожиданно, и он поднял голову:
– Семен Семенович! Если мне не можешь, запиши Афанассу. Она и дети осуждены на поселение до конца дней своих. Опять же  польза для комендатуры: построю домик – освобожу комнату в бараке! Всякому, кто спрашивать будет, можешь это сказать, мол, радел за общее дело!
– В твоих рассуждениях есть над чем подумать, переберешься в дом, освободишь жилье для кого-то из осужденных! А где хочешь огород разработать?
– В конце этой улицы, рядом с домом Доржиева. Там, от дороги до берега Мины, пустырь с пнями и кустами ивняка, и для усадьбы, и для огорода  места хватит! Вы уж, Семен Семенович, не откажите!
– Так и быть, возьму грех на душу! Пусть жена пишет заявление в сельсовет, мол, трое детей, муж-инвалид, потерявший здоровье на фронтах, рассмотрим  на ближайшем заседании. А теперь говори, что я должен?
– Спаси бог на добром слове! Это я буду в вечном долгу! Приходите в любое время, исполню заказ вне очереди, – перекрестившись, благодарил Ефим. 
Лукавил старый казак, построить дом в ближайшее время он не мог, земля ему была нужна под огород и хозяйственные постройки. Но ложь во благо семьи богоугодна. Тем более, не век по чужим углам скитаться, когда-то и свой дом ставить надо.
Сдержал Клоков данное слово, выписал нужную бумагу. Получив на руки решение Совета, Ефим с домочадцами огородил участок жердями, раскорчевал пни, кусты, нанял лошадь с плугом, распахал целину на берегу таежной речки Мины, вырыл колодец, поставил над ним журавль с деревянным ведром.
Чернозем, не видевший ранее плуга, засеяли льном, картошкой, капустой, другой огородной мелочью. Все лето ухаживали за огородом, пололи, поливали. Ефим подбадривал:
– Работайте, земля ленивых не любит! Она трудолюбивых и заботливых хорошими урожаями одаривает!
К осени выкопал погреб, а под полом комнаты – подполье. Осенью накопали много картошки, свеклы, моркови, заквасили капусту в  бочках.
«С огородом жить стало заметно сытней, не пропадет семья от голода, когда есть квашеная капуста и картошка!» – удовлетворенно думал старый казак. Голодно жили в те годы не только ссыльные, но и большинство жителей Страны Советов, строившей для них светлое будущее – социализм.
Радовало Ефима, что старшая дочь, Мария, живет с мужем, хорошим человеком, у них трое детей.
«Даст бог, младшие выйдут замуж, зятья, помощники у меня появятся. Тяжело одному с хозяйством управляться! В семье одни бабы,  нужна хотя бы пара мужских рук!».
Но жизнь рассудила иначе. На погосте села Солонечное-Талое, у могилы мужа стояла Мария, молодая женщина, тридцати трех лет от роду,  убитая свалившимся  на плечи горем.
Ее муж Андриян работал в леспромхозе мастером, руководил заготовкой и сплавом леса по реке Мане. Приходилось одному ездить в глухие таежные урочища искать и отводить лесосеки для лесорубов. Ночевал в тайге, у костра,  в небольшом шалаше из пихтовых лапок. В одну из таких ночей к костру вышел медведь, почуявший конский запах. Андрияну едва удалось успокоить рвавшегося убежать коня. Бросая из костра горящие головни в сторону, откуда из темноты раздавалось рычание медведя, удалось ему отогнать свирепого хозяина тайги.
Утром оседлал коня и поехал по своим делам. Испугавшись вылетевшего из-под ног рябчика, конь понес седока по буреломной тайге, не слушаясь натянутой уздечки, удилов и уговоров. Андриян выпал из седла, но один сапог застрял в стремени. Одичавший от страха конь долго тащил седока по тайге, пока сапог не снялся с ноги. Со сломанной ногой сутки провел на дожде и холоде в насквозь промоченной дождем тайге. Нашли его вечером следующего дня, привезли в село. Долго лечился в больнице и народными средствами, но так и не смог оправиться от полученных травм. Открылся туберкулез, внутреннее кровотечение, а следом наступила смерть.
Слез уже не было, все выплакала Мария.  Голова забита горестными мыслями: «На кого же ты нас оставил, Андриян? Осиротели мы без тебя, как же  будем жить дальше?».  Трое испуганных детей сидели дома. Они понимали, что случилось что-то страшное – мамка несколько дней плачет, а папка лежит в деревянном ящике и не поднимается. Старший, Нил, которому исполнилось восемь лет, знал, что отец умер. По просьбе матери успокаивал ревевших сестренок - пятилетнюю Валю и двухлетнюю Любу.   Они еще не понимали, что больше никогда не увидят своего отца, не возьмет он их на руки, происходящее их пугало, и они заливались горькими слезами.
Стучат комья земли по крышке гроба, стоит безутешная вдова на краю могилы и думает: «Почему так устроена жизнь? Жили, радовались, собирались кучу детей вырастить, а тут такая нелепая смерть? Видно, чем-то прогневили мы Бога, и он послал нам такие страдания! Господи! За что? В чем виноваты малые дети, почему ты забрал у них отца, у меня мужа? Прости меня, грешную, но я не знаю, как дальше жить, детей кормить и поить надо. Кому я нужна с тремя малолетними ребятишками?».
В тяжких думах она не заметила, как появился холмик свежей земли с крестом на могиле мужа. Очнулась от голоса свекрови:
– Пойдем, Мария! Дети заждались! – тронула за рукав Варвара.
Сквозь слезы, не разбирая дороги, добралась Мария до дома свекра, упала на кровать и разрыдалась. Сколько плакала, не помнит, сморил ее, обессиленную, сон. И приснилось ей, что гонит свекровь ее со двора, толкает в спину, кричит, чтобы детей  с собой забирала.
Проснулась в холодном поту среди ночи, дошла до жбана с холодной водой, зачерпнула ковш, выпила: «Господи, и привидится же такое!» – подумала она, прилегла на кровать и вновь задремала.
Разбудил ее сердитый голос Варвары:
–  Вставай! Пора скотину пастуху выгонять! Других дел много! Даром вас здесь никто кормить не будет!
Ей показалось, что дурной сон продолжается, но свекровь начала тормошить за плечо:
– Вставай! Работать пора! Нечего отлеживаться!
Вскочила, бросилась на улицу, выпускает скот к пастуху, а у самой слезы по щекам катятся: «За что такое наказание? Пока был жив Андриян, и родители нам были рады! Сейчас как с цепи сорвались! Как же я с детьми дальше жить буду?» – промокая уголком платка слезы, думала вдова.
Со смертью сына родителей будто подменили, будто его дети не были их внуками, сразу стали относиться как к чужим, лишним ртам.
Пласталась Мария, работала день и ночь в хозяйстве свекра. Чтобы хоть как-то накормить детей, сама жила впроголодь. Но благодаря стараниям свекрови атмосфера неприятия накалялась. День и ночь пилила она мужа:
 – На что нам эта обуза? Четыре голодных рта кормить надо, у нас самим есть нечего. Гони их, Григорий! Пусть едет к родителям! Слышала я, что батюшку ее освободили из лагеря! Эта семейка еще та! У нас просто так не осудят на десять лет лагерей! Избавляться надо нам от этого бандитского семени! И чем раньше, тем лучше!
– Уймись, Варвара! Что люди скажут? Не чужие они нам.
– Андриян умер! Какие они сейчас нам родственники? Да и всех сплетниц не переслушаешь! Пораскинь мозгами, каково в это голодное время кормить четыре рта! Обувать, одевать! А люди поговорят и завтра забудут, у всех свои заботы!
Слушая речи жены, думал Григорий: «Умер сын, нас больше ничего не связывает. Прости меня, Господи! Может быть, и права Варвара, чужие они нам стали? Да и как ей перечить, все одно ее верх будет!».
Говорят, вода и камень точит, переменил Григорий свое отношение к Марии и внукам. Сердцем почувствовала невестка, что не ко двору она с детьми стала в  доме мужа.  Уложив деток спать, уткнувшись в подушку, набитую соломой, плакала молодая вдова, тяжелую думу думала: «Без времени ушел от нас любимый, оставил меня с детками малыми на этом злом свете! Нет житья мне и детям в семье твоих родителей.  Если так будет продолжаться, руки на себя наложу».  Но страшилась своих мыслей – дети останутся круглыми сиротами. Сообщить скорбную весть отцу, только что вернувшемуся из лагеря после семи лет заключения, не позволяла совесть.
Людская молва по свету разлетается быстро. Узнали родители от людей о безвременной смерти зятя, погоревали, помолились за упокой души Андрияна. Ждут вестей от дочери, время идет, а она молчит. Думает Ефим: «Раз молчит, значит, хорошо живет со свекровью! Жила бы плохо - давно дала знать!».
Но приехал из Солонечного-Талого минский житель, Аким, рассказал он, как мытарит свекровь Марию и внуков.
Не поверил казак:
– Правду ли ты молвишь? Как можно так относиться к внукам и невестке?
– Истинный крест, не вру! Кум у меня в соседях живет, каждый день видит, как свекровь принародно над дочерью твоей издевается! – перекрестился гость.
Задумался казак, молчит Афанасса, догадывается о его грустной думе, украдкой смахивая набегавшие слезы.
Ушел гость, долго молчал Ефим, повернулся к жене:
– Упрямая у нас дочь! Вся в меня! Не дождемся от нее жалобы. Негоже внучатам без присмотра на чужбине жить! К выходному дню возьму коня и привезу всех в Мину. Жить в тесноте – не в обиде. Мать-земля накормит, водица напоит и обмоет! В семье легче горе горевать!
Заплакала тихо Афанасса, зная крутой нрав мужа:
– Господь не забудет твою доброту, Ефим! Дай бог тебе здоровья до скончания века!

Шли месяцы бесправного житья в доме свекрови. Однажды возле избы  Павлова Тимофея остановилась подвода. Возница привязал лошадь к забору. Открыв ворота, обратился к женщине, набиравшей дрова из поленницы:
 – Здравствуй, дочка! Принимай гостя!
Глянула Мария и обомлела, посыпались у нее из рук поленья дров. Прошло семь долгих лет, но узнала она отца родного. Бросилась к нему с рыданиями, обвила шею руками, заголосила: 
– Батюшка, родимый!..
Обнял ее Ефим за плечи, спрашивает дрогнувшим голосом:
– Слух дошел до нас, горе у тебя случилось?
Подкосились ноги у молодой вдовы, едва успел подхватить отец. Пришла в себя Мария, зарыдала:
– Случилось, батюшка! Случилось! Андриян умер, оставил меня с тремя сиротами! Мал-мала меньше. После его смерти чужими мы здесь стали, каждый день куском хлеба попрекают, да и не видим мы хлеба. Одна картошка с выдачи, так с ребятишками и живем, горе мыкаем!
В это время на крыльцо вышла свекровь, Варвара. Она слышала слова невестки, но и бровью не повела: «Приехал – пусть забирает! И так голодно, а тут еще четыре рта кормить! Пусть едут, отговаривать не стану!» – думает она.
–  Почему сразу не сообщила? Ты в горе не одинока. Собирай детей и сама собирайся! – велит отец.
Вмешалась в разговор Варвара:
– Зайди в дом, сват, чаем напою! Отдохни с дороги! Погости у нас, а завтра поедешь обратным путем!
Ефим полоснул взглядом, как бичом, отшатнулась Варвара от его взгляда.
 – Извиняйте, времени нет! Велено лошадь на конный двор завтра  пригнать!  – не глядя на хозяйку, сказал Ефим и вышел со двора.
Усадил ребятишек в телегу, примостил дочку на задок, сложил узелки с одеждой и тронул коня вожжами:
 – Но, Карюха! Поехали домой!
– Прощевай, сваток! – провожает женщина и радуется: «Услышал ты мои молитвы, Господи! Четыре рта из дома съехали! Скатертью дорога!».
Притихли изможденные голодом ребятишки, видят, что за ними приехал какой-то дед с бородой, раньше они его никогда не встречали. Увидев черную от горя дочь, не спрашивал Ефим, что случилось, всю дорогу, жалея  коня, на подъемах спрыгивал с телеги, шел рядом. И думал свои грустные мысли: «Господи! За что посылаешь суровые испытания? Отсидел по злому навету семь лет, едва вернулся, у старшей горе, черная, как головешка, сидит. Внуков жалко, как воробьи голодные под дождем нахохлились, молчат. Они-то в чем виноваты? Какой грех совершили, за что ты наказал их?».
Испугавшись, подумал: «Прости, Господи, за мысли крамольные! Переживем мы и это испытание. Даст бог, выживем, внуков и внучек вырастим!» – двуперстно перекрестился, и легче стало на душе.
Путь не близкий, застал их вечер, когда въехали на окраину поселка Кой. Конь устал, устали и путники. Постучались в крайнюю избу, попросились на ночлег, ради Христа. Узнав, что с ними дети малые, сжалился хозяин:
– Извиняй, в хате места нет! Располагайтесь на сеновале, детям полушубок дам укрыться! 
– И на том спасибо! Храни вас Господь! – поблагодарил Ефим и поклонился в пояс. Распряг коня, стреножил, отпустил пастись. Расположились под крышей сеновала на мягком душистом сене. Достал Ефим несколько вареных картошек, отдал детям:
– Поешьте, внучата, на ночь, завтра бабушка Афанасса досыта накормит! Сам и дочь легли спать голодными.
Этот разговор слышала сердобольная хозяйка. Утром, чуть свет, проснулись, пришла на скотный двор выгонять скот к пастуху, протягивает глиняную тарелку:
– Возьмите картошек вареных, сами поешьте и детей накормите. Другой еды у нас нет!
– Спаси бог на добром слове! – поблагодарил Ефим, принимая еду из рук женщины.
Запряг он коня, перенес спящих детей в телегу и тронулись в путь. Проснулись внучата. Остановил коня у берега реки Мины, распряг, вынул изо рта удила, стреножил, пустил отдохнуть, травку пощипать.
– Мама, а кто этот бородатый дед, который нас везет? – тихо спросил Нил, улучив момент, когда Ефим отошел к речке руки обмыть и водицы испить.
– Это мой отец, ваш дедушка, Ефим. Слушайтесь его, приедем, в его доме жить будем.
Вернулся Ефим, расстелила Мария льняное полотенце на телеге, положила на него подаренную вареную в мундире картошку. Голодные дети схватили клубни, едят вместе с кожурой.
– Мама! Дедушка! Берите, вам по картошке осталось, – с набитым ртом говорит Нил.
– Разделите эти картошки и съешьте, а мы с мамкой сытые! – глядя на жадно жующих ребятишек, отвечает Ефим.
Отвернулась Мария, вытерла набежавшую слезу.
Прошел всего год, как Ефим вернулся из лагеря, вчетвером, с младшими дочками, жили в небольшой комнате барака, туда же привез Марию и внуков. Глядя на  выросшую вдвое семью, задумался: «Слава богу, крыша над головой и печка есть, в тесноте не в обиде. Ребятишки на печи спать будут, взрослые на лавках и полу. Но  такую семью чем-то кормить надо. Надо срочно прирезать земли и разработать огород, без него с голоду пухнуть будем. Надо же такому случиться – одни бабы и девки в семье. Только один мальчишка, Нил, отрада и помощник мне будет!».
Мария поступила на работу медицинской сестрой в поселковую больницу, Федосья с Прасковьей работали в леспромхозе.
Афанасса, подорвавшая здоровье в бараках спецпоселений, готовила еду, обстирывала всех, используя щелочной раствор печной золы вместо мыла, убиралась в комнатке.
Жили голодно, кое-как перебивались, выручала картошка, продуктовые карточки работающих дочерей.
Осиротев в восемь лет, Нил стал надежным помощником матери и дедушки, выполнял по дому любую посильную работу, присматривал за сестренками.
– Ты у меня старший, слушайся деда и бабушку, за сестрами смотри! Слава богу, приютили они нас после смерти отца, еду и крышу над головой дали! – наказывала Мария и слезы градом катились из глаз.
– Мама! Я все буду делать, только ты не плачь! – обнимая мать, всхлипывая, успокаивал мальчишка.
Рос он покладистым, исполнительным и послушным мальчишкой. Неизвестно, что повлияло на него – наказы матери или унаследованные черты отцовского характера.
Хотела Мария, чтобы дети получили образование, постоянно наставляла:
– Учись, Нилушка, прилежно. Без образования всю жизнь будешь лес в тайге валить! Выучишься – в люди, даст бог, выйдешь. Только под лежачий камень вода не течет!
Слушал Ефим и возражал:
– Зачем ему образование? Читать-писать научится и достаточно! Мне помощник нужен, устал я один лямку тянуть!
– Жилы порву, но детям дам образование. Не век им в тайге мошку кормить и лес валить! – настаивала Мария.
Не жалела она себя, после дежурства в больнице всегда была работой занята на огромном огороде, его надо было засадить, все лето поливать, полоть, урожай собрать. Наступает сенокос – вся семья на покосе. Косили много сена, часть шла своему хозяйству, часть продавал Ефим в леспромхоз. Лошадей на заготовке леса было много, много требовалось корма. Приобретая сено, леспромхоз расплачивался керосином, мукой, другими товарами и продуктами, которых в продаже несколько десятилетий не видели люди. 
Кончилась длинная, холодная зима. Как только весеннее солнце согнало снег со склонов гор, пришел казак к председателю поселкового Совета:
– Семен Семенович! Слышал, какая беда приключилась с семьей моей дочери, Марии. Забрал  ее с тремя малыми детками к себе. Пришел к тебе за помощью.
– Слышал  о твоем горе горьком. Чем могу помочь? – вздохнул Клоков.
– Семья выросла вдвое!  Афанасса болеет, уже не работник, Я, и дочери в леспромхозе работаем. А внуков кормить надо! А кто нас кормит? Мать-земля, кормилица! Кланяюсь тебе в пояс, помоги! Присмотрел я участок у самого берега Мины, рядом со своим огородом, распахать бы его да огородной мелочью и картошечкой засадить. Все были бы сыты, молили бога за здоровье твое! Не откажи в моей просьбе, бросовая там земелька, а для нас спасение от голодной смерти!
Знал Клоков, земля действительно была бросовая, на ней росли кусты ивняка и торчали одинокие пни от спиленных деревьев.
– Хорошо, Ефим, будет твоей жене бумага. Разрабатывай огород на здоровье!
– Благодарствую! Господь отблагодарит тебя за заботу о сиротах! – поклонившись, Ефим вышел из кабинета.
Домочадцам объявил:
– Будем разрабатывать участок на берегу, к нашему огороду прирежем. Ребятишки будут расти, их кормить чем-то надо, да и самим подспорье будет. Даст бог, денег скопим, и скотиной обзаведемся. В выходной день пойдем жерди рубить, столбы готовить. Огородимся, начнем пни корчевать и залогу копать. Надо торопиться посадить в земельку картошку, пока время не ушло. На старом огороде посадим капусту и огородную мелочь. Они беда и выручка в наше голодное время!
Рано утром привел Ефим домочадцев на берег Мины, заросший кустами ивняка. Он рубил длинные толстые стволы, обрубал вершины, очищал от ветвей, забивал в землю.  Дочери с Нилом привязывали жерди. Такой забор из трех жердей предохранял огород от пасущихся по берегу коров. Огородившись, раскорчевали участок, стаскали пни, и кусты в кучу.
– Осталось вскопать огород! Не задерживайтесь на работе, вечерами копать залогу будем. Время не ждет, лето скоро! – скомандовал отец.
Вечером говорит Федосья сестре Прасковье:
– Мы на этом огороде  жилы порвем! Там столько корней осталось в земле, да и земля не паханая, как камень. Надо что-то придумать!
– А что тут думать. Надо Степана Кузьмичева просить! Всем известно, он на тебя глаз положил! –  отвечает сестра.
– Вот уже и прогуляться с парнем нельзя! Сразу вся Мина знает! – смеется счастливая Федосья.
Но предложение сестры понравилось, поговорила она с парнем. Пригнал вечером Степан свой старенький «Сталинец» с плугом и нарезал пластов залоги. Пригласил девушку с ним прокатиться до гаража. Поставил  трактор и говорит:
– Нравишься ты мне, Федосья, давно на тебя заглядываюсь!
– Смотри, пока заглядываешься, другой сватов зашлет, не такой робкий, как ты, и уведет! – засмеялась девушка.
Долго говорили молодые, и сделал Степан предложение:
– Давай  сойдемся! У меня специальность хорошая, зарабатываю хорошо. Ты девица хоть куда! Будем жить вместе!
Закружилась от счастья у Федосьи головушка от ласковых слов. Давно нравился ей этот парень, пришла в себя, говорит:
– А ты хорошо подумал? Вот возьму и соглашусь! А завтра ты передумаешь!
– Глупенькая, люблю я тебя! Давай хоть с сегодняшнего дня жить будем вместе! – настаивает Степан.
Видит девица, что не шутит парень, обняла его  и крепко поцеловала:
– Разве ты не видишь, что люб мне! Но у родителей разрешения спросить надо! Строгие они у меня, старую веру исповедуют.
– Завтра после работы приду, поговорю с ними! Выпить принесу, посидим, о свадьбе поговорим! Не век же тебе в девках ходить!
– И думать не моги! Отец винище не пьет и никогда не согласится отдать дочь пьющему парню! – испугалась девушка.
– Елки-палки! Тогда без водки приду! Ты согласна со мной жить? Детей от меня рожать?
Вновь обняла его счастливая девушка, прижалась к парню, и почувствовал он – трепещет ее тело, как осенний листок на ветру:
– Согласна я! Согласна! Приходи! Только без вина!
Поцеловала любимого и выпорхнула из его объятий, не чувствуя ног под собой, побежала домой. Пришла поздно, мать глядит, понять не может ее веселья и спрашивает:
– Что с тобой, дочка? Чему радуешься?
Молчит дочь, переживает свидание с парнем. От приятных воспоминаний оторвал ее взволнованный голос матери:
– Может, ты матери скажешь, что произошло?
– Мамочка!  Степан Кузьмичев вспахал наш новый огород! А потом мы с ним поговорили… – дочь опустила глаза.
– Ой, девонька! Всю ли ты мне правду говоришь?
Решилась дочь и выпалила:
– Он завтра придет разговаривать с вами, просить взять меня в жены!
Из рук Афанассы выскользнул пустой чугунок и со звоном упал на пол. Ребятишки свесили головы с печи, удивленно глядят на них.
– Ты мне расскажи, кто он, где работает, чей, минский или приезжий, партийный или нет?
– Работает трактористом, сам минский, родители умерли от тифа. Хороший парень, в партии не состоит, почти не пьет. Нравится он мне!
– Только нравится? Ты хорошо подумала? – внимательно посмотрела мать на дочку.
– Люблю я его, только признаться боялась! Поговори с отцом, пусть благословит!
– Хорошо, я поговорю, – крестясь на иконы, пообещала Афанасса. – Бог даст, и благословит, если в партии не состоит!
Мать всеми силами старалась сохранить спокойное выражение лица, но душа пела: выдать дочь замуж по любви за непьющего парня, имеющего профессию – заветная мечта каждой матери. Но не пристало радость свою показывать на людях, даже если перед тобой родная дочка.
Вечером собралась за столом большая семья, Ефим требовал, чтобы каждый про себя сотворил молитву. Только после этого, осенив себя крестным знамением,  садились на лавки. Есть нужно было молча. Если кто-то начинал разговаривать или баловаться, он брал большую деревянную ложку и бил по голове. Было не больно, но обидно. Больше всех доставалось маленькой Любе, но против деда слово сказать никто не решался. Он внушал детям и внукам, что Господь посылает хлеб насущный, и вкушать его надобно молча, с почтением к Христу.
Закончился ужин молитвой, ребятишки залезли на печку, Пана начала разговор:
– Знаешь, батюшка, что огород наш вспахан?
– Не богохульствуй! Грех великий! – не поверил отец.
– Она правду говорит! Я попросила Степана Кузьмичева, он вспахал! – поддержала сестру Федосья.
– Какого Кузьмичева, у которого родители от тифа померли?
– У него. Первый парень на деревне, не пьет, передовик, всегда премию получает! Статный, красивый… – стала расхваливать Пана.
– Ты за него никак замуж собралась? – повернувшись к Федосье, спросил Ефим.
Ту как кипятком обожгло, покраснела, молчит, думает, откуда отец узнал.
  – Знаю его, степенный, приветливый паренек, даром, что рос сиротой. Опять же тракторист, почет и уважение!
Слушала Афанасса мужа, и млела душа, угодила дочь своему батюшке с выбором жениха. Заснули домочадцы. Тут и решилась она поговорить с Ефимом:
– Заневестилась у нас Федосья! Сдается мне, скоро сваты придут!
– Какие ноне сваты, прости Господи! Все испоганили нехристи! Все с ног на голову перевернула новая власть! Знать, правду люди говорили, что видели ее по вечерам со Степаном?
– Встречалась она с ним. Говорит, люб ей! А самое главное – он признался, что любит дочь нашу! Христом Богом прошу тебя, Ефим, дай благословение, пусть живут. Молодость быстро проходит, как песок сквозь пальцы. Не успел оглянуться, а она прошла!
– А ты чего за нее хлопочешь? У нее самой языка нет?!
– Доля у меня материнская – дела дочерние с батюшкой устраивать! Боится она и стесняется к тебе обратиться.
– Спи, Афанасса, утро вечера мудренее, – молвил старый казак, давая понять, что разговор окончен.
Долго лежал он и думал, что жизнь бежит быстро, как вода в реке, и не надо мешать дочери жить с любимым парнем, где сейчас найдешь верующего жениха?
Утром, улучив минутку, Федосья подошла к матери:
– Мама! Что батюшка сказал?
– Спросил, есть ли у тебя рот, чтобы самой спросить? – улыбнулась Афанасса.
Бросилась обнимать ее дочь, в это время вошел Ефим. Опустилась Федосья на колени:
– Прости меня, неразумную, батюшка! Любим мы друг друга! Прошу дать  благословение на брак с иноверцем!
– Встань, дочка! Пусть приходит твой ухажер, мы с матерью посмотрим на него, послушаем! – строго, но с душевной теплотой сказал старый раскольник. И поняла дочь, что согласие будет.
– Спасибо, батюшка, на добром слове, что позволил слово молвить! – поблагодарила дочь, едва сдерживала слезы радости.
Пришел вечером Степан, поздоровался, стоит у порога, теребит фуражку в руках. А посадить его некуда – внучата сидят за столом, с интересом смотрят на гостя.
– Здравствуй, Степан! Проходи, садись. А вы, пострелята, марш на печку, гостя посадить некуда! – пригласил хозяин.
Сел Степан на краешек освободившейся скамьи.
– Спасибо за вспаханный огород! Помучились бы мы с ним, трудно залогу копать! Топором пласты приходится рубить! Зачем пришел, сказывай!
– Дочь вашу Федосью в жены хочу взять! Просить согласия пришел! – смущенно говорит гость.
– Дело молодое! Господь учил, надо в семье жить, детей рожать! А люба ли она тебе?  Согласна ли она?  Скажи мне, молодец!
– Люба! Я говорил с ней! Согласна она! Но без родительского благословения выйти замуж не может!
– Правильно говорит! Во все времена молодые получали родительское благословение! Скажи мне, ты, случаем, не партейный?
– Нет, не состою! – удивился вопросу Степан, но промолчал.
– А где вы жить собираетесь? К себе взять не могу, ночью весь пол занят, спать негде! Сам видишь!
– За это не беспокойтесь! Я снимаю комнату, там и будем жить! – обрадовался парень.
Слушает разговор дочь, сгорает от нетерпения и страха, вдруг передумает батюшка. Послушал он гостя и спрашивает:
– Скажи нам, дочка, люб ли тебе Степан?
Залилось краской лицо Федосьи, счастливым голосом выпалила:
– Люб, батюшка! Люб!  Благослови нас!
А у самой сердце готово выскочить из груди от счастья. Спрашивает отец, люб ли ей парень,  значит, даст согласие на брак.
–  Афанасса! Скажи свое слово материнское!
– Как ты, так и я! Как нитка за иголкой! Мой наказ молодым, чтобы дружно, вместе житейские вопросы решали! Ну а главой семьи во все времена был мужик! – смахнула мать уголком платка слезы радости.
– Подойдите к образам святым, опуститесь на колени! – говорит Ефим.
Трижды двуперстно перекрестил молодых:
– Благословляем раба божьего Степана и  рабу божью Федосью на долгую и счастливую жизнь в мире и согласии, в радости и горести! Господь всемогущий! Святая Дева! И вы, святые угодники! Благословите молодых и возьмите под защиту, пошлите им жизнь долгую, счастливую, богатую,  много чад, достатка в семье. Во имя Отца, и Сына, и Святого духа, аминь!
Слезы вновь выступили на глазах Афанассы, когда произносила слова благословения:
– Живите с богом в душе и с миром в сердце, дети наши! Детей рожать не забывайте, пусть продолжается и множится род наш старинный, казацкий. Совет вам да любовь!
Собрала Федосья в узел нехитрые вещи, на прощанье сказал отец:
– Извиняй, Степан! Нечего дать в приданое за дочкой! Все отняли супостаты! Если будет нужда в картошке, капусте, другой еде, приходите, не откажем. Будьте счастливы!
– Спасибо на добром слове! У нас руки есть, мы заработаем и вам помогать будем! – отвечает обрадованный  Степан.
Ушла счастливая девушка из родного гнезда, унося в руках узелок с одеждой, не зная, какие испытания готовит ей жизнь.
Перекрестили родители двумя перстами молодых, когда они ушли, опустились на колени, долго молились, просили Господа послать чадам их долгой и счастливой жизни, много детей. Они надеялись, что Господь услышит их молитвы.
Не утерпел Ефим, зашел утром на огород. Лежат рядками нарезанные плугом толстые пласты черной, с маслянистым отливом земли. Попробовал разбить, но пласт был крепко сплетен корнями трав и деревьев.
«Слава Богу! Почти наполовину прибавился у нас огород, теперь и при плохом урожае картошки хватит семью прокормить! Фене будем давать, и на посадку останется. К осени перепреют корни и травы, картошку копать будем порыхлим земельку, а следующей осенью можно будет копать или пахать конным плугом!» – пела от счастья душа старого казака, все хорошо складывалось в жизни семьи.
Поднимал он с домочадцами пласты лопатой, и бросали они под них картошку. Хороший урожай вырос на залоге, никогда не видавшей плуга.
В работе Ефим не жалел себя и от других требовал полной отдачи, любимой присказкой у него была: «Я один, как сивка-бурка, жилы рву, а вы, то болеете, то не можете! Работать не хотите! Вот болезни к вам и липнут, потому что вы их сами выдумываете! Когда ты в работе, ни одна хвороба не пристанет!» – и казалось, что не будет казаку износа, а ему шел шестьдесят седьмой год.
Десятки лет, в революцию, гражданскую войну и после нее тканей в магазине не было. Мужчины,  женщины, дети носили одежду из самотканой льняной ткани. Весной засевали большие клинья пахоты, огороды семенами льна. В начале лета продергивали сорняки, а когда стеной поднимался ленок, никакие сорные травы не могли его заглушить. Осенью, дождавшись, когда вызревали семена,  серпами жали женщины полоски льна, вязали снопы, ставили суслоны под навес. В них дозревал и сох ленок, обмолачивали цепами, собирали семена, после чего вымачивали в протоке и больших деревянных бочках, сушили. А когда лен высыхал до звона, трепали, пропуская через машинку-трепку, отбивали и вычесывали остину. Из чистой кудели долгими зимними вечерами при свете лучины, или керосиновой лампы, пряли нитки. Из шерсти овец  пряли пряжу, вязали рукавицы, носки, кофты на зиму. Во многих домах стояли ткацкие станки, и Ефим смастерил, в крохотной комнатке стоял такой станок. Семья большая, льняной ткани десятки метров надо наткать, чтобы обшить всех, ткацкий станок работал без остановки.

Надумал Ефим обзавестись своим тяглом. Коней запрещали власти держать, а вот быка держи, если сможешь прокормить. А если у тебя есть тягло, то и огород вовремя вспашешь, и сена накосишь, смечешь в зароды и домой привезешь. Опять же, дрова привезти никого не надо просить, а если кто просит помочь, работа будет оплачена продуктами. Тягло в крестьянском хозяйстве было вещью незаменимой.
Чтобы купить быка, вырастить, нужны деньги или другой товар, который можно было бы продать или обменять на скотину. Не было в семье ни того, ни другого. Пошел Ефим по старым лесосекам, осматривался, где травостой богаче и место ровнее. Лес валили ручными пилами, трелевали конями, земля была не тронута гусеницами тракторов, только сильно захламлена остатками деревьев, пнями. Присмотрел он место во втором логу – редколесье, упиравшееся в осыпи на склоне Койского белогорья, вновь пришел в сельсовет.
– Семен Семенович! Есть у меня задумка покос разработать. Нашел подходящее место на старой лесосеке, на склоне второго лога Койского белогорья!
Удивился Клоков:
– Как же ты на лесосеке косить будешь? Это бросовая, лесосечная земля, сплошь в пнях и остатках деревьев после заготовки леса!
– Ничего! Даст бог, расчистим! Другие места уже заняты леспромхозовскими покосами, и рабочие обкашивают.
– Зачем тебе покос? В хозяйстве у вас никакой скотины нет, – не перестает удивляться председатель.
– А когда она появится, надо будет чем-то кормить! – улыбается поселенец.
«Хваткий мужик, даром, что из ссыльных, любит землю и умеет на ней работать. Такому и помочь не грех!».
 – Мне самому интересно посмотреть на твою затею! Может, кому и сам присоветую. Так и быть, пусть Афанасса приносит заявление.
Сошел снег, пока не проклюнулась травка, пошли домочадцы во главе с Ефимом чистить покос, таскать сучья, складывать в кучи остатки сваленных деревьев. Тяжелая это работа, но нужная. Расчистили косогор, горбились на нем у пней кучи собранных веток.  Это не смущало старого казака, лиха беда начало. «Слава богу! Вовремя управились! Истину говорят:  глаза боятся, а руки делают!» – осматривая будущий покос, думал он.
Приобрел Ефим к сенокосной поре инвентарь, косы, бруски купил, а грабли и вилы сам смастерил. Весной и в начале лета прошли дожди, вырос хороший травостой. Радуется казак: «Надо все скосить, много сена будет! В леспромхоз сдам, часть деньгами возьму, на бычка копить начну, а еще надо на зиму муки мешок и керосину с солью взять».
На прокос, или ручку, как ее называли, первой ставил Марию, за ней Пану и Феню, за ними шел Нил с небольшой косой. А сзади, со своей огромной литовкой  с широким и длинным лезвием шел сам. Он задавал тон, всем, кто косил впереди, казалось, что его коса свистит возле пяток,  приходилось ускорять темп. А старый казак будто и не замечал этого, косил быстро, оставляя после себя широкий прокос, скошенная трава ложилась в аккуратный рядок. В свои преклонные годы к обеду загонял домочадцев, они начинали роптать и валились с ног.
– Батюшка, нет больше мочи! Давай передохнем! – не выдерживал кто-то из них.
– Работать не хотите, вот и выдумываете всякие отговорки! Прошли по четыре ручки и уже устали! Как солнце станет высоко над хребтами,  тогда и отдыхать будете! В солнцепек никто не косит, отобедаем, отдохнете, и грести пойдем! – ворчал старый раскольник, закидывая литовку на плечо и направляясь в начало прокоса. Перечить ему никто не смел, домочадцы, с трудом волоча ноги, шли следом.
В обед Ефим отбивал на бабке жало у кос, точил большим, наполовину источенным бруском. Косари в это время лежали без сил на траве, переводили дух. Вжик, вжик, – пение бруска убаюкивало их, глаза слипались, проваливались они в глубокий сон. Закончив отбивать и точить косы, Ефим мыл руки и лицо из берестяного туеса, садился на бревно, в тени кроны дерева, прислонившись спиной к стволу, отдыхал, закрыв глаза. Он вспоминал свою молодость, родное Забайкалье, где остался  отчий дом, погост с могилами родных и близких: «Господи! За что? За что такие напасти навалились на  родину нашу? Сотни тысяч томятся в лагерях и ссылках, храмы разрушены, святыни попраны. Страшную смуту ты наслал на нас, грешных. Шли на смертный бой брат против брата! Миллионы мужчин и женщин погибли, еще больше покалечены, миллионы сирот по всей Руси остались! А сколько голод сгубил, того никто не знает! За что, Господи? Разве все виноваты в попрании святынь извечных? Только малая часть людей богохульствовала, творила зло! Почему за это должны отвечать все – и невинные младенцы, и те, у кого веру каленым железом не вытравили?».
Через полчаса Ефим открыл глаза. Казалось, что и не работал вместе со всеми половину дня, был полон сил.
– Вставайте, лежебоки! День разгулялся, пора обедать и за грабли браться, вчерашнюю кошенину ворошить, даст Бог, сложим несколько копен зеленого сена! – будил работников.
Сухую траву тяжело косить, поэтому в тайге ценили каждый погожий час, на покосе работа всегда и для всех находилась. Погода была неустойчивой, с утра мог лить дождь, к обеду светило солнце, либо наоборот, а то и вовсе с вершины Кутурчинского белогорья спускались фиолетовые тучи, закрывали  небо. Неделю и больше мог лить обложной дождь.
Когда скошенная трава сверху высыхает на солнце, ее надо перевернуть, чтобы низ валка просох. Такое сено имеет зеленый цвет и ценится, если же сено долго лежит под дождем, темнеет, а потом преет, гниет. Скот не ест прелое сено. Поэтому, как только сено подсохло, его стараются сгрести и поставить копны, поставить так, чтобы, не дай бог, осенние дожди не пролили в середину, иначе сено может сгореть, превратиться в труху, непригодную для скота. Чтобы не случилось этого, идут косари с деревянными легкими граблями вдоль валков, вороша и переворачивая их. Убедился Ефим, что сено высохло, торопит работников:
– Шевелитесь, родненькие! Надобно быстро сено перевернуть, а сухое сгрести и поставить несколько копен, пока вечерняя роса не выпала!
Перешли работники на участок с сухим сеном, сталкивают перевернутыми граблями, приятно шуршащее сено в кучи, подгребают за собой оставшееся на кошенине. Вырастают кучи сена на валках. Ефим, вооружившись большими деревянными трехрожковыми вилами, подхватывает, складывает одна на другую, протыкает рожками, с кряхтением поднимая на плечо, несет навильники в одно место и кладет копну. Идут люди по покосу, и словно из-под земли встают копны зеленого, душистого сена. Поет от радости душа старого казака: удалось сложить несколько копен. Но вот сено перестает шуршать, верная примета – пала невидимая вечерняя роса. Что сгребли в кучи, быстро складывают в копны, подправляют, обчесывают граблями. Работа закончена, а радоваться нет сил, от усталости с ног валятся. И так изо дня в день, из года в год, в сенокос – день год кормит!
Все работы по заготовке леса выполнялись лошадьми, много их держал леспромхоз. Работа тяжелая, лошадей надо усиленно кормить, для этого часто устраивались воскресники по заготовке сена. Почему-то их называли по-татарски – сабантуй. Ходили на воскресники все взрослые домочадцы семьи Ефима. А иначе нельзя: стаскать копны, сметать сено в зароды,  привезти на подворье, привезти дров на зиму, вспахать огород,  –   в хозяйстве всегда конь нужен. А взять его можно только в леспромхозе, там открывают учетные книги и смотрят, сколько трудодней отработано. Много трудодней – дадут коня, мало – откажут, и жаловаться некому.
Леспромхозовские покосы занимали лучшие земли. Глядел на них Ефим – и сердце кровью обливалось. Покосы были на ровных лугах, без ям и пней, для косарей раздолье. Его покос на вырубках, в траве – пни и кучи ветвей. Косить нужно было осторожно, чуть зазевался – коса втыкалась в пень или колоду, а иногда и ручка литовки ломалась. А чтобы заново ручку насадить, уходило много золотого времени.
Берет коня Ефим в леспромхозе, приезжает на покос, распрягает, снимает  хомут,  надевает на шею шворку, нагрудник из прочной сыромятной кожи, к нему привязывает веревки. Садит внука, Нила, на коня, подводит к копне, обвязывает ее веревками снизу. Мальчишка дергает уздечку, бьет пятками в бока. Поднатужится конь, сдернет копну, и тянет по кошенине в одно место, указанное дедом. Туда внук стаскивает стоящие рядом копны, Ефим мечет своими деревянными вилами зарод, а Мария принимает и указывает, куда положить очередной навильник. Славилась она умением ставить стога сена, они никогда не кособочились и не протекали.
Не удается леспромхозу для всех коней заготовить сена, и едут по поселкам заготовители, торгуются, прицениваются, покупают сено. За него рассчитываются мукой крупчатой, консервами, гвоздями, скобяными изделиями, солью, керосином. А где местному жителю такое богатство взять? Менял Ефим стога накошенного сена на продукты, соль, керосин и изделия из железа, а в последнее время брал и деньги. Все годы мытарств мечтал построить  дом для семьи: «Не пристало православному казаку жить без своей крыши над головой! Обязательно дом поставлю, тогда можно будет собираться на Страшный суд перед Господом!».
Продавая сено, копил деньги, покупал про запас гвозди, скобы, петли, и радовалась его душа, что  делал первые шаги к воплощению мечты. Редко, по престольным праздникам, стряпала Афанасса из муки крупчатой пирожки и ватрушки, это был праздник для всей семьи. Она угощала выпечкой не видевших сладостей внучат, уплетали они бабушкины подарки за обе щеки. Такой доброй, ласковой и заботливой и запомнилась она им. Посочувствует, успокоит, доброе слово скажет, а много ли человеку, а тем более ребенку, надо для счастья!

Брак со Степаном оказался удачным, жили, душа в душу, Федосья не могла нарадоваться на мужа. Спиртное почти не пил, работал за двоих, и был у них в семье по тем временам достаток. Вместе с дочкой радовались и родители, Ефиму пришелся зять по душе, отзывчивый, всегда готовый помочь.
«Наконец у меня появился надежный помощник! Слава тебе, Господи!» – думал он, любуясь, как спорится работа в его руках.
Через год семейной жизни поняла Федосья, что беременна. Боясь ошибиться, держала эту весть в секрете, но через месяц решилась рассказать мужу. Вернувшись с работы, собрала нехитрый ужин, согрела чай. Степан обратил внимание на радостное настроение супруги. Отведали вареного картофеля,  налила она чай в глиняные кружки, не выдержала, призналась:
– Степан, у нас  будет ребенок!
Тот, поднял голову:
– Господи! Неужели я стану отцом! – подхватив на руки, закружил по комнате.
– Пусти, скаженный! Уронишь! Нас теперь двое! – ласково останавливала Федосья, нежно прижимаясь к любимому.
В положенное время родила она сына. Радости отца и родителей не было границ, наследник, казачок родился, продолжатель рода казацкого.
– Молодцы, дети мои! Хорошо старались, внука подарили! Так и продолжайте!  Примите подарок – кроватку-качалку! Сам сработал! – похвалил Ефим.
Отпускало государство женщине всего  неделю для восстановления сил после родов, потом она обязана была выходить на работу. Ясель, детских садов в поселке не было, и никого не интересовало, кто будет присматривать за новорожденным. Сидели с ними старики – дедушки и бабушки. Не была исключением и Федосья, сцеживала молоко и оставляла матери, а та кормила внука через соску.

На дворе стояло лето сорок первого года. В конце июня, рано утром, когда рабочие собирались на работу, побежали посыльные созывать народ на митинг. Стучались в дома, двери бараков, кричали:
– Всем срочно собраться у конторы! Кто не придет, тому будет записано два прогула и пайка лишат!
Подтянулся к конторе встревоженный народ, в полном молчании выступил парторг, и от него услышали все страшное слово «война».
Что такое война, Ефим знал не понаслышке, на первой германской, до ранения, воевал год, был награжден двумя медалями за фронтовые дела. Пошел он к соседу, Жабоедову, и отдал, не торгуясь, запрошенную цену за годовалого бычка. Знал, что завтра бык будет стоить в два, три раза дороже. Сколотил для него навес и стойло, с этого времени прибавилось у домочадцев забот, кроме нетели и поросенка, надо было ухаживать за быком.
 В самые первые дни войны пришла Степану повестка о призыве, и он собрался идти  на сборный пункт, провожаемый рыданиями молодой жены.
– Фенечка, милая, не убивайся, и сына Коленьку береги! Разобьем немчуру проклятую, к новому году вернусь с победой! Ты не печалься и жди!
Поцеловал жену, подержал сына на руках, помахав рукой на прощанье, вместе с другими призывниками, с котомкой за плечами, ушел на войну. Смотрела Федосья вслед мужу, текли по щекам слезы. Махала платочком, пока  не скрылся любимый под кронами тайги, на окраине поселка. С этого времени не покидали ее дурные предчувствия надвигающейся беды. Молила Господа сохранить жизнь любимому, молились мать с отцом о здоровье зятя.
На станции Клюквенной сформировали маршевый батальон, посадили в теплушки, и потащил их паровоз на запад, в горнило войны. Сгинул Степан на фронтах, не получила Федосья ни одной весточки от него. Похоронку тоже не прислали, осталась с грудным ребенком на руках. Помощи от государства не было, пришла под родительский кров. Ефим слова не сказал – в жилах дочери и внука текла его кровь.
От пережитых потрясений пропало молоко. Сын таял на глазах, не помогал пережеванный хлеб, завернутый в марлю, который давали вместо соски, не помогало коровье молоко, и младенец умер. Сколотил Ефим маленькую домовину, женщины оплакали ребенка и схоронили на поселковом кладбище.
Убитая горем Федосья не переставала ждать вестей с фронта. Молила бога темными ночами, чтобы сберег Степана, но так и не дождалась, сгинул бесследно на бескрайних кровавых полях страшной войны.   Вместе с сыном похоронила надежды на счастливую жизнь с любимым человеком. Таких, как она, были сотни тысяч, миллионы молодых вдов – солдаток, на их плечи лег непосильный труд в лесосеках, на полях,  заводах. В голоде и холоде растили они детей-сирот, работали день и ночь для великой победы.

Шла война, трудно стало жить семье Ефима. Однажды приехал на Мину по своим делам Карп, брат покойного Андрияна. Пришел вечером в гости. Посидели за самоваром, посмотрел гость, что в комнате восемь душ, не протолкнуться, живут бедно:
– Тесно у вас! Шагу ступить негде, того и гляди на кого наступишь.
– В тесноте – не в обиде! Слава Богу, крыша над головой есть, будем живы, не помрем, – смеется Ефим.
– Смотрю на Нила, смышленый мальчишка. Дайте его мне, дом у нас  просторный, корова, огород, будет в школу ходить и Насте с детьми поможет водиться. Не чужой он нам, племянник.
Мария, бившаяся как рыбка об лед, чтобы вырастить сирот, ухватилась за эту мысль.
– Давайте отправим Нила к дядьке! Поможет Карпу, будет водиться с ребятишками, подкормится и в школу ходить будет! Без него другим детям еды больше достанется!
Очень хотелось матери, чтобы дети получили образование, вышли в люди. Но в присутствии отца она не решалась об этом говорить. Ефим считал, что человеку достаточно уметь читать,  писать и уметь зарабатывать себе на хлеб и соль.
– Ишь, чего выдумали! Десять лет учиться! А спрашивается, для чего? Бездельников растим, я к этому времени пахал и сеял, казацкую науку постиг. Настоящим помощником был в семье, на хлеб зарабатывал! Всю жизнь один тяну лямку, как сивка-бурка, а им грамоту подавай! Надо учиться на хлеб себе зарабатывать, тогда и с голоду не помрешь! А грамота, зачем нам, крестьянам? Только вред от нее и баловство! – говорил казак и требовал от дочери исполнения его воли. И никакие доводы не могли переубедить.
Но Мария пошла против воли отца, твердо заявила:
– Мы всю жизнь в лесосеке, навозе и земле работали! Костьми лягу, но дети получат образование, отправлю в город учиться! Мало ли хороших профессий –  доктор, ветеринар, фармацевт, учитель! Для этого надо десять классов образования иметь!
– Замолчи, Мария! На моей шее сидите, а туда же, образование им подавай! Нашла чем попрекать! Учитель, ветеринар, доктор! Разве неведомо тебе, что они со своим образованием живут в нищете! А простой крестьянин что заработал, то осенью пожал! Главное –  не ленись. Чтобы больше не слышал разговоров супротив воли родителя! Когда своей семьей, бог даст, жить будешь, поступай, как знаешь! Пока в моем доме живешь, мой хлеб ешь, родителя слушать надобно! – громко и властно обрывал дочь Ефим.
Убегала Мария на улицу, плакала ночами в подушку о доле своей горькой, но для себя решила – несмотря на запреты отца, ее дети получат образование. А тут такое предложение от Карпа, видит, что отец колеблется, решила дальше гнуть свою линию:
– Батюшка, отпусти, обойдемся без него, мал он еще! Пусть годик поживет у родни! Подкормится, в школу будет ходить!
Ефим над предложением родственника задумался: «Однако надо отпускать! Одним ртом меньше, да и пользы пока от него мало, пусть поживет в достатке, учится в школе. И мать просит отпустить».
Карп держит свою линию:
– Соглашайся, Ефим! Годик у нас поживет, все твоей семье легче будет!
Мария вторит:
– Карп Тимофеевич! Возьмите, поможет нянчить детей, вам с супругой легче будет. Он у меня ласковый мальчишка, любит с ребятишками возиться. Только об одном прошу: следите за ним, пусть обязательно ходит в школу!
– Не сомневайся, Мария! Мы помочь тебе хотим вырастить детей! Будет, как родной жить, сыт и одет!
– Так и быть, уважу тебя, Карп! Собирай, Мария, Нила в дорогу, пусть едет с богом! – согласился Ефим.
Уехал Нил с дядей в село Солонечное – Талое, поплакала Мария и смирилась в надежде, что у дядьки сыну будет лучше жить.
Приехал Нил к дядьке, а там запрягли его работой с утра до вечера, с детьми нянчился малыми, в огороде работал, копал, боронил, сеял, полол. Пришла пора учиться, а жена Карпа кричит:
– Какая школа? Ты что, дармоеда мне привез? Пусть с детьми сидит, на кусок хлеба зарабатывает!
– Уймись, Настя! Чай, родня нам, сын моего брата! – слабо попробовал возразить Карп.
– А мне плевать, что он сын твоего брата! Пусть хлеб отрабатывает, захребетника терпеть не буду! Никакой школы! – кричит женщина.
– Но я ведь обещал Марии… – несмело возражает Карп.
– А меня ты спросил? Самим жрать нечего, голодом дети сидят. Какая школа, пусть работает!
Нил слышал этот разговор, убежав в огород, за амбар, проплакал до ночки темной: «Никому сироты не нужны! Все только говорят, помочь обещают, а делать никто ничего не хочет. Надо хлебом запастись и идти домой, пока холода не наступили! Дома хоть мамка пожалеет!» – думал он, а до дома больше шестидесяти верст по таежным местам, да и ночи холодные, осенние. 
На дворе  конец сентября, по ночам выпадает иней, болит сердце у Марии, Нил по ночам заплаканный снится, встревожилась, рассказала матери.
– Нехорошие сны! Собирайся, голубушка, сходи в Солонечное–Талое, нынче у многих слова с делом расходятся! Сдается мне, плохо внуку в чужой семье.
Узнала Мария, что по делам собирается туда ехать мастер лесоучастка Кротов, и упросила взять с собой:
– Ты, Михаил Петрович, не откажи! Сирота мой там живет у брата покойного Андрияна, хочу навестить. Что-то беспокойно мне!
Она работала в больнице санитаркой, все знали как добрую, чуткую женщину, всегда готовую помочь больным, знали о постигшем ее горе.
– Завтра рано утром приходи на конный двор, затемно поедем, путь не близкий! Если с делами управлюсь, в Солонечном переночуем, рано утром домой тронемся!
Неспешно ступает конь по таежной дороге, неспешно текут в голове вдовы невеселые мысли.
– Ты что такая грустная, Мария? За дорогу слова не вымолвила.
– Прости, Михаил Петрович! Невеселые мысли покоя не дают, плохие сны  про Нила видела, не случилось ли чего с ним!
– Знаю про твое горе. Не печалься! Сейчас все с горем в душе живем! Разучился народ веселиться, уважать друг друга! В тяжелое военное лихолетье живем! Успокойся! У родного дядьки без досмотра не оставят, все будет хорошо, вот увидишь! – успокаивает ее попутчик, а сам думает: «Права ведь она! Волками друг на друга люди смотреть стали, живут в нищете, только о себе и думают, как день до вечера прожить! Родители сказывали, что до революции такого не было, братья и сестры брали к себе на воспитание детей умерших родственников,  богаче и сытнее жили!».
В село приехали во второй половине дня. Остановил Кротов коня у сельсовета. 
– В селе есть леспромхозовская заезжая изба. Нужда будет, спросишь местных, покажут. Если переночевать будет негде, приходи, угол и соломенный матрас найдется.
– Спасибо на добром слове! Нужда будет, приду, а когда собираешься назад выезжать?
– Только к ночи буду знать, неизвестно, как дела решить удастся. Если освобожусь, завтра затемно поедем.
– Обязательно приду, – пообещала Мария и направилась к дому Карпа. Прошла перекресток, видит – по улице идет худой, грязный, в разорванной рубашке мальчишка.
С укором подумала: «Какой матерью надо быть, чтобы не заботиться о ребенке!». Подходит ближе, что-то знакомое показалось в мальчишке. Сердце бешено заколотилось в груди, побежала, и обмерла.
– Нил! Сынок!  Неужели это ты? Что с тобой?
Тот поднял голову, затравленно смотрит на подбежавшую женщину, не узнает мать. Но вот на лице появилось осмысленное выражение, губы задергались, из глаз брызнули слезы:
– Мама! Родная! Забери меня отсюда! – вцепившись ручонками в одежду, прижимаясь к матери, зарыдал он, и слезы ручьем катились по грязному лицу.
– Что же они с тобой сделали, Нилушка? – прижимая сына к груди, приглаживая  отросшие грязные волосы, повторяла мать, не вытирая катившихся слез.
– Я больше не пойду туда! Если ты не заберешь меня, убегу бродяжничать! Мамочка, забери меня!
– Перестань, пойдем к колодцу, умоешься! Успокойся, мальчик мой!
Умыв сына, спросила:
– А где твои вещи?
– Они у меня забрали, все лето ходил в рубашке, которая на мне! Сказали, что продадут и на эти деньги меня кормить будут!
«Господи! До чего доводит жадность! Нелюди! Ноги моей в их доме не будет!» – твердо решила она, успокаивая сына, гладила по голове.
Расспросив жителей, нашла заезжую избу, хозяйка занесла матрасовку, набитую соломой, бросила в угол:
– Взбей сама, с сыном поместитесь.
Опустившись на матрац, развязала узелок с вареным картофелем и куском хлеба, которые несла сыну как гостинец. Пока развязывала,  голодный Нил, не отрываясь, смотрел на ее руки. Когда узел развязался, Мария  подняла глаза и, увидев немигающий взгляд сына на  еду, расплакалась:
– Ешь, сынок! Тебе везла, что бог послал! Бери!
Мальчишка набросился на еду, мать смотрела на него, не в силах сдержать слез. Он хватал картошку, откусывал  и глотал не прожевывая. Доедая последнюю картошку, виновато поднял глаза:
– Мама, я все съел! Тебе не оставил!
– Сыта я, сынок! Сыта! Прости меня, что раньше не смогла приехать! Думала, как лучше для тебя сделать! Ложись спать, завтра домой поедем! Спи, Нилушка! Утро вечера мудренее!
Так и просидела всю ночь, прислонившись спиной к стенке рядом со сладко спящим сытым сыном.
Рано утром Кротов открыл сумку, достал несколько картофелин, краюху хлеба, три вареных яйца.
– Буди мальчишку, позавтракаем и в путь тронемся.
– Спасибо, Михаил Петрович! Пусть спит, на телегу унесу на руках, я пешком пойду!
– Подходи, сама перекуси на дорожку!
– Спасибо, я сыта! – пробовала отказаться она.
– Перестань, Мария, мне хозяйка рассказала, что ты все сыну отдала! Бери, ешь, не стесняйся.
– Я сыта, а если дадите, возьму Нила покормить!
– Бери, ешь, и ему хватит! – пригласил Кротов. – А ты, хозяйка, налей нам по кружке чая!
Позавтракав, Михаил запряг коня, вынес спящего мальчика, положил в телегу на охапку сена.
К Марии подошла хозяйка заезжей избы, протянула несколько картошек вареных в мундире:
– Возьми в дорогу! Путь не близкий, сына покормишь. Видно, что сильно оголодал!
Покатились слезы, поклонилась Мария в пояс:
– Спаси Христос за доброту!
Катится телега по таежной дороге, думает вдова невеселые мысли: «Был жив Андриян – всей его родне была нужна и дети наши. Помер Андриян, и стали близкие люди совсем другими, чужими, алчными, стараются в шею выгнать, больнее укусить. Видно, каждому Богом дано на этом свете либо добро творить, либо зло! Господи, за что ты нам посылаешь испытания тяжкие?».
Посмотрел Ефим на дочь, внука, и все понял, погладил Нила по голове:
– Дома жить всегда лучше, чем у людей! Будешь моим помощником, а то у меня одни бабы, с них никакого толка!

А где-то там, далеко, за Уральским хребтом, громыхала Великая война. Она перемалывала ежедневно десятки, сотни тысяч человеческих жизней и судеб. Фронту нужен был лес, много сибирского леса, и все работали для фронта, для победы. Зимой по ледянке возили заготовленные на лесосеках бревна на берег реки Мины, а когда она в половодье разбухала от таявших в тайге снегов, унося с собой ледяной покров, все население поселка выходило на берег. Надо было по большой воде скатать в реку  заготовленный лес. Плыл он молевым сплавом по Мине, потом по Мане до Красноярска. Оттуда расходился по всей стране в железнодорожных вагонах. Изготовление стрелкового оружия, боеприпасов, их транспортировка на фронт требовали много, очень много леса.
Газеты зачитывали до дыр, положение на фронте было главной темой любого разговора. Когда войска отошли к Москве, гитлеровцы замкнули блокаду вокруг Ленинграда, потом прорвались к Волге в районе Сталинграда, все ходили мрачные, удрученные печальными событиями на фронтах. Вскоре в армию стали призывать подростков, и пожилых мужчин, отправляли на фронт, их работу  в тылу выполняли девушки и женщины.
С годами уходили силы старого казака, но он боялся  признаться себе в этом. Теперь можно было не бояться голодной смерти семьи. Спасал огород, ценой неимоверного труда удалось вырваться из нищеты, на пустом месте создать крестьянское хозяйство. На подворье мычали корова с быком, было  несколько овечек, поросенок.
Работы хватало и старым и молодым, для всех находил дело Ефим. Подросшего быка обучил ходить в упряжи. Сшил  хомут, сделал телегу, сани использовал его вместо лошади. Заготавливал и возил сено, пилил лучковой пилой дрова на заброшенных лесосеках, – колол на поленья, привозил себе и людям продавал, пахал сохой свой огород и другим жителям. В хозяйстве за скотом надо было ухаживать раздавать корм, чистить стайки. Эту работу выполнял Нил и его сестры, Валентина и Люба.

Каждый день девочки, лезли в холодный подпол, нагребали полное ведро клубней, приносили из колодца воду, мыли. Ежедневно на большую семью им надо было начистить ведро картофеля. Каждый день Афанасса варила ведерный чугун для большой семьи. Вареная картошка в будни, а по праздникам с квашеной  капустой, заменяла хлеб и другие продукты, не давала умереть от голода. Скот в хозяйстве кормили той же картошкой.
  Государственный налог был разорительным: двести литров молока в год, сорок килограммов мяса, более двухсот яиц, три килограмма шерсти с одной овцы должен был сдать каждый, кто держит крестьянское хозяйство. Шкуры овец, свиней и крупного рогатого скота подлежали обязательной сдаче. Налог буквально выколачивали из людей: не заплатил вовремя – уведут со двора корову или другую живность. Властям не было дела до того, что люди жили впроголодь, питались картошкой и молоком, у кого были коровы. Все списывали на войну, продуктов в магазинах не было, да и купить их было не на что.
Ефим только ему известными путями не сдавал шкуры, стриг их, сучил нитки, натирал варом, делая дратву, шил детям и внукам  ичиги. Выделывая шкуры коров и телят, получал толстую сыромятную кожу, из нее кроил и пришивал к ичигам подошвы. 
Из потрохов скота, не пригодных для еды, варил мыло. Люди забыли, что когда-то пользовались мылом, стирали в растворе щелочи, приготовленной из печной золы. Сварив очередную партию мыла, выливали содержимое в форму, а когда оно остывало, натянутой на две палочки проволокой резали на куски. Берегли эти темные, нехорошо пахнущие куски как зеницу ока.
С начала войны механизаторы ушли на фронт,  катастрофически не хватало трактористов. Однажды вызывал сестер начальник лесопункта.
– Обстановка со специалистами напряженная! Решили мы с парторгом направить вас на курсы трактористов на станцию Сон. Там будете получать продукты по карточкам учащихся, а родители здесь будут получать за вас  продукты по  рабочей карточке. Молодые, с голоду не помрете!
– А почему нас? Мало ли девушек в леспромхозе? – попробовала возразить Федосья.
– Отставить разговоры! Время военное, и я не намерен спрашивать вашего желания! Это приказ! А если по-человечески, то вы самые грамотные, кроме вас, послать некого! – стукнул кулаком по столу начальник, вернувшийся с фронта инвалидом.
Хватили на курсах сестры горького до слез. Терпели голод и холод, но заветные удостоверения трактористов получили. Домой пришли, от голода едва на ногах стоят.
Отчитались перед начальником, он похвалил:
– Вижу, голода натерпелись, но сейчас вся страна работает на оборону! Федосья, сегодня примешь трактор «Сталинец», отремонтируешь, и в лесосеку.  Ты, Прасковья, пойдешь учетчицей заготовленного леса на нижний склад, освободится место тракториста, переведу. А пока работай учетчиком, где нужней!
Полтора года Федосья работала трактористом на стареньком гусеничном «Сталинце». Вместо кабины у него был брезентовый тент, закрывающий летом от солнца, а зимой, в мороз за сорок, тракториста обдувало всеми ветрами, тело прилипало к прокаленному холодом металлу. Прасковье так и не пришлось познать «радости» работы тракториста. В обязанности учетчика входили учет и отбраковка заготовленной лесорубами древесины. Работа ответственная, но физически не тяжелая, проработала она учетчиком всю войну.

Посветлели лица людей, когда фронт покатился на запад. Изменилось настроение, появилась уверенность, что Красная Армия добьет фашистского зверя в его логове, Берлине. С нетерпением ждали вестей о победе, полагая, что хотя бы кто-то из мужчин, призванных на фронт, уцелеет в этой страшной мясорубке.
Девятого мая сорок пятого года пришла долгожданная весть о победе! День был объявлен праздничным,  население собралось на митинг у конторы. И увидели люди, как мало осталось мужиков, стояли женщины, старики и подростки. В военные годы они были главной рабочей силой в лесосеках, несли на своих плечах непосильно тяжкий труд лесорубов.
Но зря надеялись жены и матери, что со дня на день вернутся в родные дома уцелевшие мужья, отцы и сыновья. Время шло, возвращались из госпиталей покалеченные мужики, не годные к военной службе, демобилизацию в армии победителей проводить не спешили. Много слез было пролито женщинами,   заждавшимися возвращения мужиков с войны. 
Девятого августа, как снег на голову, принесли динамики новое сообщение: «Верный союзническому долгу Союз Советских Социалистических Республик объявляет войну милитаристской Японии, развязавшей войну против Соединенных Штатов Америки…..». Молнией облетела эта печальная весть по дворам. Приникли к черным тарелкам репродукторов и старые и молодые, слушали скорбную весть о новой войне.
Опять война! Притихли женщины, спрятали праздничные наряды, распрощались с мыслью о скорой встрече с мужьями и близкими. Опять в  сердцах поселились страх, надежда и тревога, грусть долгой разлуки.
В начале сентября известили репродукторы, что через час будет передано важное правительственное сообщение советскому народу. В ожидании его собрались сельчане в домах, имевших репродукторы – знаменитые черные тарелки.
Рыдая, слушали женщины голос диктора Левитана о победном завершении войны с Японией, ее полной и безоговорочной капитуляции. Плакали, вытирая скупые слезы, старики: кончилась великая война, вернутся из армии уцелевшие, и должна жизнь наладиться, станет трудовому люду легче дышать.
Повсеместно царило приподнятое настроение, все ожидали перемен к лучшему. Стали возвращаться уцелевшие мужики, время шло, но перемен к лучшему не наступало, нищета и голод были спутниками в каждой рабочей семье.

Окончил Нил семь классов. К этому времени договорилась Мария с начальником лесопункта, выписал тот ему направление на учебу – ветеринаром. Женщина рассуждала, исходя из обстановки: на заготовке леса используются лошади, значит, ветеринар будет всегда востребован и без куска хлеба не останется. Он же лечит домашний скот, тоже не бесплатно, каждый хозяин рассчитывался продуктами.
Собрала сыну вещи:
– Поедешь в город Иркутск учиться на ветеринара. Будешь жить у дядьки, сына Нила Тимофеевича.
Не хотелось парню учиться коровам хвосты крутить, но перечить матери не стал. Приехал в незнакомый город, встретили его хорошо, но не хочется ему учиться, не лежит душа к ремеслу ветеринара. Идет по городу, у доски объявлений народ толпится, подошел и он. Висит объявление, требуются рабочие в геологоразведочную партию, выплачиваются полевые, премиальные, кормовые деньги на весь летний сезон. Обрадовался мальчишка, прибежал вприпрыжку в контору геологоразведки.
– А ты не заблудился, мальчик? – спросил сидевший за столом бородатый мужчина.
– Не мальчик я уже! Семь классов окончил! Хочу устроиться на работу.
– А разрешение у отца с матерью взял?
– Нет у меня отца! Умер, когда мне семь лет было, меня и двух младших сестер мама воспитывает! Она сама послала меня работу искать, живем голодно, семье помогать надо!
Задумался бородач: «Документы в порядке, возможно, не врет парень, но куда такого молодого на работу поставить?».
Видит Нил, что колеблется кадровик, проситься стал:
–  Не сомневайтесь, хоть мне и лет мало, но я выносливый и сильный, наравне с дедушкой на сенокосе и на огороде работаю!
– А ты знаешь, что работа тяжелая? Все лето в тайге шурфы бить, сырость, гнус, ночевки у костра!
– Мы живем в тайге! Этим меня не напугать. На все согласен, только бы деньги платили! Возьмите меня, пожалуйста, я все буду делать!
– Хорошо, приходи завтра к девяти утра с вещами, будем рабочих в тайгу завозить! С ними поедешь, и приказ о приеме на работу вручу.
– Спасибо на добром слове! – поклонился обрадованный парень и пулей выскочил из кабинета.
Вечером тайно собрал свои вещи в узелок, не спит, проспать боится. Проснулся затемно, спрятал узелок под рубашку и направился к двери.
– Ты куда в такую рань собрался? – спрашивает проснувшийся от скрипа половиц хозяин.
– Да я так! До ветра, что-то живот скрутило!
– Вернешься, не забудь дверь закрыть на крючок, – сонным голосом проворчал тот и заснул.
Выскользнул парень из теплой избы в росную предутреннюю сырость, зябко передернул плечами под заношенной льняной рубашонкой, и понесли его ноги по пустым улицам сонного города к конторе геологоразведки. Прибежал, а ночная свежесть не дает спокойно стоять, лезет под рубашку, холодит замерзшее тело. Принялся он бегать вокруг, чтобы окончательно не закоченеть.
Услышал сторож топот ног, выглянул в окошко – парень кругами бегает. Любопытно стало, открыл дверь:
– Кого здесь нелегкая носит?
Остановился парень, стучит зубами от холода:
– Я на работу пришел устраиваться, вчера велели утром подходить!
– Чего приперся на ночь глядя, контора с восьми открывается, к тому времени окочуришься!
– Окочурюсь, дяденька, как есть окочурюсь! Издалека я, с Мины, что в Красноярском крае, а знакомых нет, утра дождаться негде. Сделайте милость, пустите погреться! Околею на таком холоде!
Сжалился добрый человек:
– Заходи, путешественник, но дальше приемной, ни ногой! Садись на лавку и жди утра.
Зашел Нил в нетопленую избу, показалась она ему теплой и уютной. Глаза слиплись, заснул крепким предутренним сном. Проснулся оттого, что кто-то тряс за плечо. Открыл глаза, на него смотрит бородатый кадровик, улыбается:
– Вставай, дружок! Утро на дворе. Теперь вижу, что действительно хочешь устроиться на работу. Вот бумага, иди на склад, в соседнем доме. Получишь робу, телогрейку и сапоги, сухой паек на сегодняшний день.
Подобрал ему кладовщик по размеру поношенные сапоги, портянки, выдал поношенную куртку и брюки из жесткого брезента, замасленную телогрейку. Радость переполняла душу парня, впервые ему выдавали спецодежду, понимал он, что детство кончилось. Кладовщик из бочки достал большую соленую рыбу, завернул в коричневую бумагу, отсчитал с десяток сухарей:
– Это сухой паек, кормить тебя будут только завтра в лагере геологической партии. Тяни продукты на целый день!
Кивнув головой Нил, выскочил из склада и здесь же, за углом, с жадностью разгрызая сухари, набросился на соленого омуля.  Опомнился, когда остались у него в руках обглоданные кости от рыбы, вкуснее которой он никогда ничего не ел. Насытился, спрятал пяток ржаных сухарей в карман телогрейки: «Мне не привыкать голод терпеть! С сухарями и полным брюхом потерплю до завтра».
Долго везли рабочих по таежным дорогам на американском «Студобекере». Натужно завывая мотором, буксуя всеми тремя мостами, выползал он из грязи и вновь карабкался по разбитой колесами дороге все дальше в тайгу. Сидя в кузове с другими рабочими, глядел Нил на тайгу, плотной стеной подступающую к дороге, и не находил различий. Те же горы, кедры, ели, пихты, и казалось, что он едет в кузове машины по дороге с Мины в Хабайдак.
Машина остановилась на таежной поляне, рядом с палатками. Посмотрел начальник партии Городков на Нила, покачал головой:
– Больно тощий ты, парень! А работа у нас тяжелая, бить шурфы в тайге приходится ломом, киркой и лопатой. Боюсь, не справишься, надорвешься. Пойдешь к тете Фросе помощником, она тебя подкормит, а то худоба проглядывает из-под одежды.
Так стал он помощником повара. Тетя Фрося оказалась женщиной среднего возраста, но суровой и неприступной. А иначе нельзя, одна среди мужиков, а они в тайге без женщин звереют. Ни одного незадачливого ухажера охаживала чугунным половником, давая понять, что здесь им ничего не светит.
Увидела она заморенного голодом парня, всплеснула руками:
– Кто же тебя довел до ручки, кожа да кости?
– Сирота я! Отец умер в тридцать седьмом, осталось нас трое у мамы, я старший. Взял нас к себе дедушка Ефим, у него живем…
Проснулись в душе неприступной на вид женщины материнские чувства:
– Голодный, наверное? Садись за стол, от обеда немного каши осталось, с холодным чаем поешь. Знаю, что с пустым животом спать ложится несподручно! – хлопотала она, выскребая кашу со стенок котла.
Подошли приехавшие с Нилом мужики, один развязно спрашивает:
– За какие заслуги, красавица, мальца кормишь? Небось, для себя присмотрела? Так зря стараешься, этот сосунок глубоко не пропашет! Ты на меня глаз положи, пользы будет больше!
Никто и глазом моргнуть не успел, как на голову остряка опустился тяжелый, чугунный половник. Все слышали звонкий удар, мужик охнул и едва устоял на ногах.
– Запомните все! Меня зовут тетя Фрося! Если еще найдутся умники, будет то же самое! На меня губы не раскатывайте, не пройдет! У меня муж есть, и на вас, мелкоту, размениваться не собираюсь! Кого кормить, кого голодом морить,  сама решу! А теперь марш по палаткам! На сегодняшний день вам сухим пайком выдали! Нечего глаза мозолить! Пахари! – грозно рыкнула повариха, поигрывая тяжелым половником.
Пристыженные мужики поспешили от скорой на расправу поварихи.
– Как знакомство, Петруша? – подначивают  разговорчивого.
– Да ну ее к лешему! Чуть не прибила, ведьмачка! Не дай бог, рука у нее тяжелая!
Для всех новичков этот случай стал наукой, мужики  стали уважать тетю Фросю, не допускали плоских шуток. Полмесяца подкармливала Ефросинья парня, то лишний сухарь даст, то  каши положит. Глядит на него и радуется, проворный помощник оказался, быстро порученную работу выполняет, и кости меньше стали из-под кожи выпирать.
Кормит она начальника партии, завела с ним разговор:
– Ефим Павлович! Чует сердце, что мальчонку скоро у меня заберете. Прикипела я к нему, как родной стал! Вы уж пристройте его, где полегшее работа! В чем душа теплится, кожа да кости!
– Прости, Ефросинья! Окреп он твоей заботой, пора работать! Больше ничего пообещать не могу.
Пришлось Нилу месяц ходить с геологом по тайге, бить глубокие шурфы, хватил он лиха через край. Однажды вызывает его начальник:
– Геолог доволен твоей работой, хвалит. Освободилось место рабочего на буровом станке, с завтрашнего дня пойдешь туда работать, будет немного легче, чем в тайге! – исполнил начальник просьбу тети Фроси.
Упал на тайгу первый снег, геологоразведочная партия готовилась свернуть работу, а тут горит план по проходке скважины. Приехал  Городков на буровую, собрал летучку.
– Ребята! Партия сворачивает работу, со дня на день глубокий снег на тайгу упадет. Но вы отстаете от плана проходки! Если не сумеете догнать план по бурению керна, вся партия останется без премиальных. А это для каждого большие деньги!
– Люди с ног валятся, работаем в три смены! Нет нашей вины, идет сплошной монолит гранита, не успеваем буры менять! – возражает буровой мастер.
Выслушал его Городков, взвесил все. Нет вины бурильщиков, скала, тяжелый грунт идет.
– Выход один! Будем вывозить рабочих поисковой партии из тайги. А вас, буровиков, оставлю до большого снега. Поработаете, пока, как только глубокий снег не ляжет, вывезу вас! Сами деньжат заработаете на зиму и всему коллективу партии поможете премию получить. Другого выхода нет!
Снег гнет к земле ветки кедров, обступивших буровую, тайга давно укрыта толстым белым покрывалом, безмолвие нарушает стук двигателя буровой установки. Вгрызаются в скалу буры, поднимают бурильщики из скважины керн, укладывают в лотки. План выполнен, не сегодня-завтра должна подойти машина, но продолжают бурить рабочие, всем хочется получить хорошую премию.
Подцепил Нил буровую штангу тросом, кричит:
– Майна потихой!
Включил рабочий лебедку, а у нее заел тормоз, и полетела штанга стремительно вверх. Разнесся над буровой крик Нила:
– Берегись! Успел он сделать несколько шагов в сторону, и это спасло ему жизнь. Скользом пришелся  удар трубы по голове, упал без сознания, из раны кровь течет. Занесли в балок, перевязали. К вечеру пробился к ним «Студобекер», а с ним приехал Городков.
Посмотрел на Нила:
– Радуйся, парень, в рубашке родился! Мог погибнуть!
Погрузили керны в кузов, законсервировали буровую до весны, и поехали буровики по пробитой в снегу колее в Иркутск.
Говорит Городков:
–  Сейчас отвезу в больницу. Кто будет спрашивать, говори, что травма бытовая! Иначе меня с работы снимут, несовершеннолетнего поставил на буровую. Для тебя старался, хотел как лучше. А я тебе все время лечения проставлю рабочими днями! На том и решили.
Доктора осмотрели парня, определили сотрясение мозга, месяц пролежал он в больнице с «бытовой травмой». В день выписки пришел к нему Городков, принес расчет, трудовую книжку.
– Извини, дружок! Оставить в партии не могу, всех увольняю на зиму. Спецодежду я списал, оставь себе, на дворе мороз, а тебе надеть нечего. Думай сам, где будешь зиму работать.
На заработанные деньги купил парень в городе обновки себе, подарки матери, деду с бабкой, сестренкам и вернулся в Мину.
Мать знала по редким письмам, где он работает, ругать не стала, не хочет учиться на ветеринара, пусть в жизни свое место ищет! Остался Нил жить в семье деда, помогал ему во всех делах.

В сорок седьмом году повстречала Пелагея, дочь Ефима, вернувшегося с фронта Вальтера Герасимова. Пришел он работать на лесосеку, и понравилась ему молодая учетчица, решил познакомиться.
– Тебя как зовут, красавица?
Засмущалась девушка, покраснели щечки от румянца:
– Батюшка нарек Пелагеей, – отвечает смущенно.
А сама давно заприметила симпатичного парня, - каждый был на виду. Мало их с войны вернулось. Словно угадал ее мысли:
– Что-то раньше я тебя не встречал. Ты минская?
Опустила голову девушка:
– Ссыльные мы, Родионов Ефим мой батюшка.
– Сейчас половина России ссыльные! Приходи в воскресенье в клуб. Ждать буду! Придешь?
Сладко забилось сердце девушки, но справилась она с волнением, потупила взор:
– Обязательно приду!
Так состоялось их знакомство. А уже через месяц Вальтер пришел к родителям просить ее руки. Разговорился с ним Ефим, оказалось, что парень воевал под Варшавой, в тех местах, где оборону держал его казацкий полк в Первую мировую войну. Там он получил тяжелое осколочное ранение, вынося из-под огня своего командира. Знал Ефим семью Герасимова, помнил парня еще до войны. Подкупило то, что он нюхал порох на передовой в местах, где воевал сам Ефим.
Только спросил старый казак:
– Ты в партии состоишь?
– Нет, Ефим Савельич, не состою. На фронте было не до этого, а сейчас вступать не хочу. Буду беспартийным!
Сумел Вальтер найти подход к старикам, благословили молодых родители, и увел среднюю дочь Ефима молодой солдат.
Пана плохо переносила беременность. Пристрастившийся на фронте к наркомовским ста граммам муж начал пить. Все чаще возвращался поздно ночью  пьяный домой, устраивал скандалы. Приходила она к матери, жаловалась на жизнь свою беспросветную.
– Терпи, доченька! Судьба наша бабья такая! Терпи! Ребенок родится, даст бог, образумится! – уговаривала  Афанасса.
Но чем ближе подходили роды, тем дольше бывали отлучки у Вальтера. Он мог не приходить домой несколько дней. Родился сын, взял его на руки:
– Назовем Сергеем! Сергей Вальтерович, хорошо звучит!
Загулял, обмывая рождение сына, да так домой и не вернулся, приняла его солдатская вдова. В послевоенные годы мужики были нарасхват. Слишком много погибло их на войне, вот и старались молодые вдовушки правдами и неправдами затащить их к себе в дом. Пьет, да и бог с ним, главное не в холодную, одинокую постель ложиться, на мужское плечо опереться, получить ласку.
После ухода мужа Пана вернулась под родительскую крышу с младенцем, одна воспитывала сына Сергея. От переживаний состояние здоровья ухудшилось настолько, что вынуждена была уйти с работы учетчика. Надо было растить сына, пошла она техничкой в школу, могла днем наведываться к сыну, а когда тот подрос и пошел учиться, присматривала в школе.
Не приходил Вальтер навестить жену и сына, не присылал подарков, не дал ни рубля. В пьяной драке избил до полусмерти мужчину, увезли его милиционеры в районный центр – Партизанское. Говорили люди, что назначил ему суд три года колонии. Отбыв наказание, не вернулся Вальтер в Мину. Привлекла его полупьяная жизнь воровская. Ходили слухи, что его банда дважды ограбила ЦУМ в Красноярске. Отбыв наказание, он совершал новое преступление и вновь садился за решетку.
Погоревала Прасковья, поплакала Афанасса над судьбой дочери.
 – Что бог дал, то и должны мы принимать безропотно! Это наш внук, наша кровь, пусть растет с богом, он казак, продолжатель рода нашего! – решил Ефим.

  МОЛОДОЖЕНЫ

         Евдокия прочла молитву, трижды перекрестила сидевшего на лавке сына.
   – Вставай, Федор! Слава Богу,  ты здоров! Мне удалось снять с тебя наговор на смерть!
   Вскочил сын, сгреб мать в охапку и закружил по избе, приговаривая:
   – Спасибо, мама! Ты мне жизнь спасла! – из глаз катились слезы благодарности.
   Немного успокоившись, засобирался:
   – Загостился я у вас, надо идти на Мину!
   Грустно стало на душе матери, сын в который раз уходил из родного дома.       Евдокия едва не расплакалась, услышав, что сын уходит, так ей хотелось, чтобы пожил рядом, насмотреться на него, поговорить. Но что делать, наверное, это участь всех матерей – провожать детей в дорогу, потом ждать, что дверь раскроется и войдет долгожданный сын или дочь. Смахнула она уголком платка набежавшую слезу и попыталась отговорить Федора, уговорить остаться хотя бы до утра.
   – Куда собрался?  Вечер на дворе, как пойдешь ночью по тайге? Завтра подниму до первых петухов, картошечки сварю, молочка надою, в дорогу еды соберу. Тогда иди с богом!
   –  Спасибо, мама за все, что для меня сделала, хотел вздернуться от болезни проклятой! Прости! Больше оставаться не могу, надо идти на Мину. Ты не беспокойся, найду палку тяжелую, все волки разбегутся! – успокоил сын.
   «Его не переубедишь! Молодой, жить торопится! К любимой поспешает!» – думала вдова, собирая в узелок нехитрую еду.
   – Не обессудь, Федор! Хлеба, другой еды нет!
   – Не беспокойся, мама! Я молодой и здоровый, быстро добегу, а сильно прижмет голод,    заработаю на пропитание! Прости, что больше остаться не могу, душа горит, хочу увидеть Федосью, обрадовать, и на работу выходить пора, а то за прогулы осудить могут!
   – Нешто так строго? Судят за прогулы? – как от удара отпрянула мать.
   – Судят, строго судят! В тюрьму сажают! Спасибо, земной поклон! Спасла меня от петли! Я уж и не знал, что делать, Федосья подсказала идти к тебе! Помни: мое слово твердое, обживемся, к себе жить возьму! – поклонился в пояс сын и направился к воротам.
   Старушка шла следом, старясь запомнить дорогие черты сына, не зная, когда судьба вновь сведет с ним. Да и сведет ли, годы не молодые, неизвестно, сколько Господь сподобит жить на белом свете, вытирала набегавшие слезы. Провожая, вышла на деревенскую улицу, перекрестила Федора:
   – Иди с богом! И не забывай благодарить Господа за спасение. Без него, помощи Святой Девы, святых угодников не смогла бы я разрушить колдовство черной колдуньи! Девушке своей передай поклон и помни, что я тебе сказала! Хотите жить счастливо –  уходите с Мины! И чем скорее, тем лучше! Не забывай весточки слать, хотя бы изредка.
   – Спасибо, мама! Счастливо оставаться! – попрощался сын и быстрым шагом пошел к околице.
«Чего не живется молодым у родного очага? В Асафьевке родился, вырос, здесь родные могилы. Все есть, родительский дом, работа, друзья, так нет, что-то гонит их в дорогу, в неизведанные края. Молодым уехал на Дальний Восток. Чего искать, на что смотреть? Почитай, десять лет не видела, только редкие письма получала. А может быть, и, слава Богу, что уехал, живой остался.  Старшие братья, Василий, Александр и Матвей, на второй день ушли на войну. Василий погиб, осиротил троих детей, Александр сгинул без вести на проклятой войне, оставил сиротами пять девчонок, младшей всего годик исполнился. Матвей пришел израненный, без глаза. Один Федор не был на войне с германцами, рассказывает, что воевал с японцами, был контужен. Слава Богу, выжил, домой вернулся. Сколько радости было, надеялась, что останется жить в родном доме, в Асафьевке, будет надежным помощником мне и Марии.
  За что голову в революцию сложил Потап? За что воевали и сгинули на войне сыновья, а оставшиеся в живых вернулись израненные и контуженные? Народное государство, за которое воевали, отвернулось от своих подданных. Где она, обещанная хорошая жизнь? Шесть лет хлеба не видели, вкус и запах забыли, на картохе и молочке перебиваемся! И сейчас пришел сын не по своей воле, привела его под родительский кров беда страшная, пострадал из-за любви к женщине. Бабы – коварный, мстительный  народ. Побежали к черной колдунье, сделала та наговор, и  занемог парень, стал немощен. Не мог ответить любовью, заключить в жаркие объятия и подарить счастье, так желаемое женщинами после проклятой войны, выкосившей мужей и женихов. А жизнь продолжается, женщины и девки хотят, чтобы их мужики любили, хотят детей от них рожать. После такого наговора мужики кончали жизнь в петле. Несколько дней не знала, смогу ли победить чары злой колдуньи. Слава Богу, удалось разрушить злой наговор! Всем хорош, стройный, красивый, не пьет, не курит! Слава Богу, с войны живым вернулся, жених на зависть. Пока жил в Асафьевке, невесты за ним гужом ходили, одна другой краше. Что еще надо? Просторный отцовский дом, родные и близкие в деревне живут, и невесту мог тут выбрать, любая бы пошла! Так нет, вернулся с войны, как солнышко ясное блеснул и уехал в леспромхоз,  незнамо куда. Одно утешает, что  появилась невеста, которую любит, из-за которой готов на все. Видно, крепко любит, даст бог, женится, а там и для меня в его семье место найдется!» – думала вдова,  глядя вслед уходившему Федору, пока не скрылась за околицей, среди деревьев, его ладная фигура.
   «Господи! Спаси и сохрани сына моего, Федора, от злобы людской, зависти черной, наговоров смертельных! Пошли ему радость жизни с любимой женщиной, здоровья, счастья!» – шептали губы, вслед уходившему сыну.   Достала сыновний подарок, отрез на платье, подаренный Федором, после возвращения с войны. Села на лавку у окна, долго разглядывала, любовалась, мяла в руках тонкую, теплую, фабричную ткань.
    «Слава Богу! На старости лет сподобилась дорогой подарок получить! Более тридцати лет льняную пряжу и шерсть пряли, сами ткали, сами шили, сами носили. Считали, что лучше нет на белом свете! Ладно, мне пришлось наряды из фабричной мануфактуры в молодости носить, а дети наши этой красоты и не видели! Дай Бог здоровья Федору за его подарок! Юбку и кофту на смерть сошью, будет в чем перед Господом на Страшном суде предстать!».
    Незаметно в доме сгустились сумерки, запалила она лампадку у икон святых и молилась до первых петухов, благодарила Господа, что услышал ее молитвы, сохранил Федора на проклятой войне,  дал ей дожить, дождаться его возвращения.
   «Жизнь продолжается! Значит, так было угодно Господу, пославшему испытания, за грехи наши тяжкие! Возмужал сын в чужих краях, красавец – мужчина! Слава Богу, живой остался!»  – думала вдова, и шептали ее губы  молитву.    Под утро, села на лавку, забывшись тревожным сном, проспала утреннюю дойку и пастуха.
   Мария не знала, что Федор ушел из родного дома. Не встретив Евдокию на скотном дворе, улыбнулась: «Проговорила с сыном до утра, утомилась, не проснулась корову доить и к пастуху выгонять.  Пусть отдохнет, сама подою, молочко позднее дочки занесут».
   Подоила, отогнала вместе со своим скотом к пастуху, услышав вечером, что Федор вчера ушел, удивилась:
   – Чего он так спешно ушел? Даже попрощаться не зашел.
   – Ты была на работе. Сказывал, что некогда ему, и так загостился, боится, что в тюрьму могут посадить за то, что вовремя на работу не вышел! – пояснила Евдокия, державшая в секрете истинную причину прихода сына.
   Узнав, зачем пришел, предупредила:
   – Ты, Федор, не сказывай, для чего пришел к матери! Народ всякий, есть злобные, завистливые, будут потом бабы год языки чесать. Будут спрашивать, скажи – пришел погостить на несколько дней.
   Жители Асафьевки, увидев Федора на материнском подворье, думали, что пришел навестить, судачили, что сын всегда желанный гость для матери. А он не сидел без дела, навозил из леса дров, распилил, наколол, сложил в поленницы, подправил сгнившие столбы в заборе, вычистил стайки, откидал от них навоз подальше, переделал много других дел, был у всех на виду. А в деревне трудно уберечься от чьего-то взгляда.
   Мария помогла Евдокии избавиться от лишних вопросов, рассказав бабам, что Федор заработал в леспромхозе отгулы и приходил проведать мать, а быстро ушел потому, что за прогулы там сажают в тюрьму.
   – Надо же! У них совсем не так, как у нас, в колхозе! Не вышел на работу колхозник – трудодень не запишут, пугает управляющий, в другой раз придет и поклонится, когда некому работать. А тут прогулял –  сразу в тюрьму, тут не только пойдешь, побежишь на работу! – судачили кумушки, обсуждая страшную новость.
    Евдокия на их вопросы только кивала головой и пожимала плечами: что поделаешь, там не колхоз, и порядки другие.
    В трудах и заботах прошли два дня, похожих один на другой, как братья-близнецы. Управившись с вечерней дойкой, задав корове и овцам сена на ночь, зашла Евдокия в дом. Съела пару вареных  картошек с парным молоком, помолившись, заснула в пустой избе. Среди ночи приснился ей странный сон. Подхватившись, села на кровати и гадает, к чему приснился чудной сон, – к добрым или недобрым вестям.
Увидела она во сне  Федора. Стоял он рядом с незнакомой молодой женщиной, с  коротко стрижеными волосами. Смущаясь, они вели разговор с седовласым мужиком, с большой бородой на пробор, и  сухонькой пожилой женщиной. После разговора,  сын взял молодку за руку и вышли они из избы.
   «Господи! И приснится же такое, к чему бы вдруг? Я никогда этого мужика с бородой и женщины не видала!» –  долго терялась в догадках, но объяснение не приходило.
   «Спаси и сохрани сына моего, Господи!» – подумала она, крестясь. Неожиданно рука застыла в воздухе: вспомнила, как сын торопился вернуться в Мину, как она дала совет перебраться с любимой женщиной в другой поселок, дальше от завистливых глаз. «Не иначе Федор у родителей невесты просил руки своей любимой. Это вещий сон! Видно твердо решил жить с Федосьей! Вот что любовь с молодыми делает! Слава Богу! Пусть Господь хранит его семью, пошлет много детей и достаток в доме!» – творя крестное знамение, со слезами радости думала вдова.
   Разгребла золу в печи, от тлеющего уголька запалила лампадку под образами и молилась до первых петухов. Перекрестившись, пошла, заниматься извечными крестьянскими делами
   Сон Евдокии оказался пророческим. Вернувшись, Федор прямиком направился к родителям Федосьи просить у них согласия на брак с их дочерью. Помня наказ матери, получив благословение родителей, молодые ранним утром следующего дня, когда, утомленные работой в лесосеке, жители поселка спали, стихли поселковые собаки, сморенные предутренним сном, собрались уходить с Мины. Провожать их вышли Ефим и Афанасса.
   На дворе стоял предутренний полумрак. Только на леднике Кутурчинского белогорья сказочным светом играл первый, робкий  луч встающего из-за Саянских хребтов солнца. Казалось, что вершина белка усыпана драгоценными алмазами, они переливались и сияли всеми цветами радуги, словно провожали молодых, желая счастливого пути. Долго не могли оторвать глаз от сказочной игры света молодожены и родители, вернул на землю их голос Ефима:
    –  Пора в дорогу, дети!
    Попрощавшись, отправилась молодожены в долгий, трудный путь, длиною в жизнь, искать свое семейное счастье.

   Смотрела Афанасса вслед удаляющейся паре,  из глаз катились счастливые слезы, но она не замечала их.  Дочь вышла замуж по любви, для матери это самое большое счастье. В душе гордилась, что удалось в аду бараков спецпоселений, тифа и ссыльных мужиков, «врагов народа», недоедая и недопивая, сберечь и вырастить дочерей.
   Когда Федосья, рыдая поведала  о любви к Федору, своих опасениях, что отец не даст благословения на их брак, успокоила:
   – Не гневи Господа, доченька! Кто из родителей не желает добра своим чадам! Бог даст, и батюшка твой смирится ради счастья младшенькой дочери. Но ты знай, случается так, что Господь дает человеку счастье в жизни единожды, придет к тебе, береги, не отвергай по недоумию и пустякам, то грех великий! Я с отцом говорить буду, даст бог, все образумится!
   Дочь схватила ее руки, прижалась:
   – Спасибо, мама! Век буду помнить твою доброту!
   Она была уверена, что Ефим, несмотря на устои старозаветной веры, которым неукоснительно следовал в жизни, в душе желал добра дочерям.
   Стала готовить Ефима ко дню, когда молодые придут за родительским благословением. Но он и слушать не хотел о родстве с членом партии.
    – И думать не могите! То грех великий перед Господом! Не пристало нам, хранителям веры старинной, православной, родниться со слугами бесовской партии, творящими зло! И не проси, Афанасса! Не будет моего благословения никогда!
   Но мать не думала сдаваться:
   – Одумайся, Ефим! В бесовское время живем! Разве для того я семь лет нашу кровиночку в тифозных бараках хранила, чтобы сейчас помешать ее счастью! Она еще молода, а сколько горя хватила! Через край! Муж на войне сгинул, сыночка схоронила! Что ты ей пророчишь, вековухой в одиночестве остаток жизни прожить? Где ты найдешь жениха нашей веры? Власть каленым железом вытравливает в народе веру в Христа! Люди боятся признаться своим близким, что верят в Бога, в добро! А Федор парень хороший, тихий, обходительный, старших уважает, табачище не курит, вино не пьет, видно, что нашу дочь крепко любит. Ну и что, что партейный! Сейчас каждый стремится в партию пролезть, хлебную карточку себе получить! Посмотри, сколько молодых вертихвосток возле него увивается! А выбрал он нашу Феню, к ней льнет! Мужики на войне сгинули, разве лучше будет, если одна будет век вековать и нас проклинать! Ради Христа! Одумайся, Ефимушка! Не гневи Господа!
   Правду говорят, что капля камень точит, и старый раскольник-старовер, подумав несколько дней над словами жены, согласился:
   – Ты права, Афанасса! В наше время веру в Бога в душе хранить надо, а не выставлять напоказ! Но лишать счастья своих детей большой грех! Не отмолить его до скончания века! Господь за него на судном дне спросит! А с чего ты взяла, что Федор придет сватать Федосью?
   – Этого мужикам не дано знать! Сердцем чую, запал Федор на дочь! Обязательно придет, ты не передумай, пусть живут с Богом в душе, род наш казацкий продолжают! – облегченно вздохнула супруга.
   – Быть по сему! –  решил Ефим.
   Знала она, умрет, от слова своего не отступит, ибо грех великий – словоблудие. Ефим, всю жизнь почитавший Господа, пронес в душе веру в добро, чистое, светлое через фронты Первой мировой войны, месяцы госпиталей после тяжелого ранения, годы безвинного осуждения.
   Она вспоминала, как плакала и убивалась дочь, когда Федор охладел к ней, а потом совсем исчез из поселка, и никто не знал, куда делся. Видела, как была она счастлива, когда Федор пришел просить родительского благословения!
   Сердце матери пело, когда, неспешно разгладив окладистую бороду, Ефим учинил спрос, любят ли молодые друг друга, как светились радостью их лица, когда получали благословение родительское...
   «Господь всемогущий! Пошли молодым счастья в жизни, любви, кучу детей, достатка. Убереги от невзгод, которые выпали на нашу долю!» – желала Афанасса молодым, уходившим по сонной поселковой улице в предрассветный час.

   Уходила счастливая пара продолжать жизнь на земле, хранить любовь, воспитывать детей! Перейдя по деревянному мосту через таежную речку Мину, провожавшую их журчанием струй по разноцветным камушкам, скрылись они под густыми кронами сибирских кедров  урочища Карзанак. Это был самый короткий путь через тайгу к лесопункту Хабайдак.
   Солнце не успело разогнать ночной полумрак, густая кедровая роща была окутана предутренним туманом. Он колыхался среди деревьев, деревья то скрывались в белом клубящемся молоке, то вновь появлялись у тропы, вьющейся по зеленому ковру мха. Мох искрился от ночной росы, капельки ее блестели на листах травы и деревьев, словно драгоценные алмазы, вкрапленные в зелень. Сказочная картина раннего утра радовала влюбленных, они не замечали отволгшей от росы одежды и обуви, был влюблены и счастливы.
   Шагая в предрассветном полумраке, Федор смотрел на кедры стоявшие у тропы, на легком утреннем ветерке махавшие им ветвями, на душе его было легко и спокойно. Он вспоминал радость, которую испытал после демобилизации, когда спрыгнул на родную землю с подножки железнодорожного вагона на станции Клюквенная. Минуло около десяти лет с того времени, когда на этой же станции он садился в вагон поезда, следовавшего на Дальний Восток.  Отгремели две войны, а на станции ничего не изменилось, будто только вчера он уехал, – та же водокачка, станционные постройки, окрашенные в зеленый цвет. Шагая домой по проселку с солдатским вещмешком за плечами, с радостью узнавал родные холмы, поля и перелески, красавицу-реку Рыбную, катившую воды по камешкам среди покрытых зеленью берегов. Здесь прошли голодное детство и юность. Окончились страшные войны, кончилась армейская служба, судьба сжалилась, и он остался жив. Каждая клеточка его молодого тела в такт шагам пела: жив! жив! жив!
   Сегодня парень испытывал такую же радость, он нашел спутницу в жизни, полюбившуюся с первого взгляда, и она согласилась стать женой.
   «Вот как в жизни случается, шел в леспромхоз с надеждой устроиться на работу шофером, а нашел жену!» – улыбнулся он.
   Вновь нахлынули воспоминания о первой встрече и знакомстве с Федосьей. Во время первой встречи услышал едва сдерживаемую счастливую дрожь в ее голосе, увидел ласковый, призывный взгляд, понял, что нравится ей.
   До сего времени не мог понять, что его поразило при знакомстве с этой вдовой, которая мало чем отличалась от других, молодых и красивых девушек, не бывших замужем,  почему, ради дружбы с ней, отверг их откровенные ухаживания. 
   Что это было? Ее растерянность, робость в разговоре с ним, кроткий взгляд? Не мог парень найти ответа на эти вопросы, но запала она ему в душу с первого взгляда.  Пренебрег угрозами бригадирши Анны страшной мести за отвергнутую любовь. Он еще не знал, насколько коварны и безрассудны женщины, любовь которых  отвергаешь.
   «Теперь буду знать, испытал на собственной шкуре!» – вновь улыбнулся молодожен, шагая по тропе.
С благодарностью вспомнил встречу с братом, Матвеем, по совету которого остался работать на Мине.
   «Не повстречайся с Матвеем, ушел бы работать в Хабайдак и Федосью не  встретил. Не произойди встречи с любимой, и жизнь бы пошла по-другому. Неужели права мать, что на все воля Божья! Должны мы к счастью идти через страдания и муки. От судьбы не уйдешь, мы только песчинки в реке жизни, которыми играет нами всю жизнь!» – думал он, шагая за любимой женщиной.
   От обретенного счастья казалось Федосье, что за спиной выросли крылья, на губах играла счастливая улыбка.  Казалось, что она спит и снится ей дивный сон, что красавец Федор отклонил ухаживания молодых и красивых женщин и девушек, ради нее пережил суровые испытания, одолел наговор злой колдуньи. После того, как мать сняла проклятье, не побоялся, просить ее руки у родителей.
Чтобы убедить себя в реальности случившегося за последние два дня, с тревогой оглянулась, и облегченно вздохнула, увидев шагавшего по тропе Федора.    Вспомнила слезы и опасения, что отец, старый раскольник, не даст благословения на брак с партийным Федором, прилив счастья, когда они стояли на коленях под святыми иконами, и родители давали отеческое благословение, желали долгих лет счастливой семейной жизни, много детей, добра и счастья.  Ей было безразлично, где она будет жить, работать, главное, рядом был ее Федор, о котором пролито  много слез, проведено бессонных ночей. И хотелось ей от счастья обнять весь мир.
   «Господи! И мечтать не могла о счастье таком! Через  страдания и лишения пришлось ему пройти, чтобы быть со мной! – унесли ее мысли к тому счастливому дню, когда  впервые увидела Федора…
   Глядя вслед уходившим молодоженам, Ефим желал счастья!
   «С виду простой парень, уважительный и обходительный, через войну прошел, видел и голод и холод. Права Афанасса, уговорила благословить его на брак с дочерью, пусть живут с Богом в душе и любовью в сердце!».
   Вместе с радостью, что дочь вышла замуж, примешивалась горечь того, что не сбылась его мечта – не будет рядом зятя, надежного помощника. Он уходил в соседний поселок вместе с дочкой.
   «Пусть Господь хранит молодых! Обойдусь в хозяйстве с  «бабьим войском». И  Федор будет жить не за горами, придет и поможет!» – улыбнулся в бороду Ефим и незаметно смахнул набежавшую слезу.

МОЛОДОЖЕНЫ

Солнце поднялось над вершинами гор, когда лай собак известил, что  подошли молодожены к крайним домам Хабайдака. Единственная улица тянулась по пологому косогору  вдоль разбитой тракторами дороги. Другой край  улицы упирался в поселок из полутора десятков бараков, который жители  называли Новый Хабайдак. Бараки, крытые дранкой, были срублены в самом начале тридцатых годов, когда в таежные дебри хребтов Восточного Саяна, стали прибывать этапы спецпоселенцев. Строящей социализм стране был нужен лес, много леса, для этого шли в дремучую тайгу этапы «врагов народа». Они валили вековые деревья, рубили для себя бараки, коменданты «спецкомендатур», в крохотные комнаты бараков, как сельдь в бочку, набивали  ссыльных. За скудную продуктовую пайку  они валили лес, в лесосеках.
Жили в грязных бараках бесправные, униженные и оскорбленные, согнанные новой властью с родных мест, со всей России: белорусы, украинцы, поляки, немцы, латыши, эстонцы, литовцы, греки, русские. Заклеймила их новая власть  позорным клеймом – «враги народа», забрала все имущество, превратила в бесправных рабов и сослала на вечное поселение в тайгу.
Мужчины, женщины, старики и дети, достигшие пятнадцатилетнего возраста,  чтобы не умереть от голода, зимой, в лютые холода, и летом, в таежной сырости, съедаемые таежным гнусом, поливаемые частыми дождями, должны были выполнить ежедневную норму заготовки древесины, за скудный продуктовый паек.
Они жили и работали в нечеловеческих условиях, рабочий день актировался, когда температура опускалась ниже минус сорока пяти градусов. Зимой, в лютый холод, барахтаясь в метровом снегу, откопав дерево, становились на колени  и двуручными пилами валили насквозь промерзшие вековые деревья с крепкой как железо древесиной. Там же их кряжевали, обрубали сучья, пилили на бревна. На специальных деревянных санях – салазках трелевали, вытаскивали бревна из лесосеки на верхний склад, летом скатывали в штабеля до зимы. Зимой грузили на специальные лесовозные сани, коногоны, подгоняя лошадей и помогая им на подъемах, по ледянке возили бревна на берег реки Маны.
За спецпоселенцами вел надзор лейтенант Минской комендатуры, Василий Долженко. Он был важной персоной, ходил в шинели, подпоясанной широким ремнем, на нем в брезентовой кобуре висел револьвер. В его руках были судьбы сотен «врагов народа» и ссыльных, если, не дай бог, кто-то не нравился, несчастный долго не задерживался. По рапорту коменданта   направляли его для отбывания наказания на Крайний Север, в Норильский ГУЛАГ, либо в тюрьму.
Федор предложил:
– Зайдем в контору, узнаем, где брата найти.
Его брат, Матвей, вернулся с фронта израненный, без глаза, с десятком осколков немецкого снаряда в теле и был назначен бригадиром лесорубов в лесопункте Хабайдак. Вскоре его избрали председателем парткома, это придавало вес как второму, а в некоторых вопросах и первому, лицу лесопункта.
Говорят, язык до Киева доведет, добрые люди показали дом, в котором находилась контора. Увидев брата, Матвей удивился и обрадовался:
– Федор! Какими судьбами? Ты же работал на Мине! Как здесь оказался?
– Мы с Федосьей сошлись,  решили жить и работать  в Хабайдаке.
Матвей единственным глазом внимательно осмотрел стоявшую рядом с братом женщину, остался доволен:
– Знакомься, Николай Савельич! Это мой младший брат, Федор. Как зовут молодку, не знаю.
Федор понял свою ошибку:
– Это моя невеста, вернее, жена, Родионова Федосья.
Внимательно посмотрев на женщину, сидевший за столом мужчина представился:
– Николай Савельич Ковалев, начальник лесопункта. Будем знакомы, садитесь. Рассказывайте, зачем пожаловали?
Ковалев смотрит на Федосью, улыбается, а та застеснялась.
– Не узнаешь? А ведь мы с тобой давно знакомы! Помню, как с матерью и сестренкой за Аргазой от волков на пихте пряталась! –  смеется Савельич.
Присмотрелась она, и узнала парня с ружьем, спасшего от волков, когда шли с матерью и сестрой по таежной тропе на Мину.
–  Господи! Столько лет прошло! Неужели Ковалев из Кожелака? – удивилась женщина.
– Ты смотри, помнит!  Я твою красавицу от волков отбил, когда она еще девчонкой была, так что ты мой должник, Федор! – рассмеялся Ковалев.
– Вместе будем жить и работать, сочтемся! – отшутился тот, в душе радуясь, что Ковалев давно знаком с Федосьей.
– Ты кем можешь работать? – спросил он у Федора.
– Могу лес валить, кряжевать, трелевать, умею водить машину, научился в пожарном депо в Хабаровске! На лесосеке могу выполнять любую работу!
– Что с ними  делать, Матвей Потапович? Давай вместе думать.
Паузу нарушил старший брат:
– Возьму в свою бригаду, будут работать в лесосеке, только  с жильем надо решить. К себе взять не могу, сам с семейством у чужих людей снимаю комнаты. Федор, ты у меня в бригаде в Кожелаке на лесе работал. Знаешь требования! Говорю для тебя, Федосья. Родства в работе не признаю, работать будете наравне со всеми. И работать на совесть! У меня в бригаде всегда идут премиальные и прогрессивка. Если согласны – возьму в бригаду, нет – ищите другое место!
– Что ты, брат? Мы никаких послаблений не просим, и бригаду не посрамим! Будем работать, как все! – обрадовался Федор.
Матвей не кривил душой, не умея читать и писать, смог организовать работу так, что бригада всегда перевыполняла план, лесорубы получали премиальные и прогрессивку.
– Вот и хорошо! Людей не хватает, а планы на заготовку леса растут с каждым кварталом. Давайте ваши документы, напишу приказ, – сказал Савельич.
– Паспорт, партийный и военный билеты, – Федор положил на стол документы.
Открыв паспорт, Ковалев долго смотрел на первую страницу. Там было написано, что перед ним сидит Пшеничников Федор Потапович. В партийном и военном билетах  увидел ту же фамилию.
Закипая негодованием, подумал: «Они что, разыграть меня сговорились!»
Повернувшись к Матвею, строго спросил:
– Какой он тебе брат? Ты – Пшеничный, он – Пшеничников? Вы что  сказки рассказываете? Здесь спецпоселение, это дело политическое!
– Не кипятись! Успокойся, Савельич! Это мой брат, Федор. Когда он уезжал на Дальний Восток, писарь сельсовета написал ему справку, что он Пшеничников. Мы с ним, после расстрела колчаковцами отца в Асафьевке,  красного партизана, в девятнадцатом году, ни одного дня в школе не были. Грамоте не обучены. На востоке, по справке, ему паспорт выдали на фамилию Пшеничников. Не беспокойся, я партбилетом ручаюсь, что это мой брат!
Внимательно просмотрев документы, сличив фотографии, Ковалев успокоился: «Партбилетом клянется, значит, правду говорит. Это же надо как в жизни бывает, родные братья, а фамилии разные!».
– Ладно, Потапович! Беру под твою ответственность! Машин у нас пока в лесопункте нет. Если с лошадями умеешь обращаться, возьму коногоном на вывозку леса.
–  Согласен, с лошадями в колхозе работал! –  улыбается довольный Федор, а сам думает: «Почему только обо мне говорит, а о Фене ни слова?».
Как будто угадал его мысли начальник:
–  Тебя, красавица, могу взять только лесорубом в лесосеку.
–  Согласна, работа знакомая!
–  Когда же ты успела с ней познакомиться? –  удивляется Ковалев.
– Жила на спецпоселении как дочь «врага народа». Исполнилось пятнадцать лет, отправили работать на лесоповал, в Мине работала на лесосеке, есть права тракториста, в войну полтора года отработала на «Сталинце».
Матвей с Ковалевым удивленно уставились на Федора.
–  Ты хорошо подумал, брат? Партийный не должен брать в жены дочь «врага народа»! –  угрюмо сказал Матвей.
–  Я хорошо подумал! Товарищ Сталин учит, что сын за отца не в ответе! – твердо возразил Федор. – Сошлись, жить будем, и никто не запретит!
–  Живите! Но сильно об этом не болтайте, люди разные бывают, напишут в райком партии – большие неприятности будут, – предостерег Матвей.
– А где твои документы, Федосья? – спросил начальник.
– У меня нет документов. Жила и работала в Мине, там состою на учете в комендатуре, паспорт не выдавали.
Задумался Ковалев: как брать на работу спецпоселенку без документов? Придется перед органами отчитываться…
– Не ломай голову, Савельич! Я потолкую с Долженко, он устроит ей перевод в Хабайдак, к нему под надзор, – пообещал Матвей.
Видит Федосья, что сомневается начальник, брать ее или не брать на работу, стала просить со слезами на глазах:
– С детства работаю в лесосеке, могу вальщиком, могу на раскряжевке, могу грузчиком, через все прошла! Примите ради Христа, буду работать на любой работе! Только не разлучайте с Федором!
Посмотрел на нее с интересом Ковалев:
– Возьму грех на душу, пойдешь сучкорубом в лесосеку. Чего вам еще надо? 
– Угол бы свой, пусть неказистый, всю жизнь по чужим углам скитаемся! –  несмело просит Федор.
Понимал Ковалев молодоженов, сам скитался много лет после свадьбы по чужим домам,  и брату парторга, надо помочь.
– Дам вам комнату, держал для заезжих гостей,  не могу Матвею Потаповичу отказать. Вот ключи, идите во второй барак, что стоит на выезде, по дороге на Выезжий Лог. С торца, открывайте замок и живите. Коменданту накажу, дров завезет, пару матрасовок, наволочек, одеяло. Может, что из посуды надо? –  спрашивает Ковалев, положив  ключи на обшарпанный  стол.
– Дал нам с собой отец Федосьи по деревянной кружке, чашке и ложке, больше ничего нет, – созналась Федосья.
– Завезет завтра комендант чугунок, чайник, пару глиняных тарелок, кружек,  как обзаведетесь – вернете. Утром, к шести часам приходите на конный двор, оттуда поедете в лесосеку, а теперь идите, обживайтесь. Потапович, проводи, сами комнаты не найдут.
– Спасибо, Николай Савельич, мы не подведем, –  растрогался Федор.
–  Спасибо горло дерет! Стол накрывай на новоселье! –  улыбается Матвей.
– Обязательно! Только у нас ни денег, ни продуктов нет, с первой получки  накроем, – растерялся Федор.
Обиделся старший брат:
–  Посмотри на него, Савельич! Какой недогадливый у меня брат! Забыл поговорку  «дорога ложка к обеду». Если у вас нет, я займу, с получки отдашь! Приходите вечером с Верой, я с Настей подойду, закуску принесем,  бутылку самогонки достану.
– Вот и хорошо, – поддержал его начальник, – обязательно придем, жена с Феней познакомится! Долженко, коменданта нашего, надо позвать: ей на учете стоять в комендатуре.
–  Я позову. Пошли, Федор, покажу, где жить будете, – поднялся Матвей.
– Спасибо на добром слове! – поклонилась Федосья. – У меня есть еще одна просьба.
Мужчины удивленно повернулись к  ней.
– Отпустите нас с Федором на денек!
– Смотри, Потапович, какая бойкая! Работать не начала, уже отгул требует! А для чего, интересно?
– Мы в выходные отработаем, нам нужно вдвоем сходить в Мину! – смущенно опустила голову Федосья.
– В сельсовете надо расписаться, – поддержал ее Федор.
– Обживитесь, узнайте друг друга в беде и радости, тогда с полным удовольствием отпущу! А теперь идите, мне работать надо, – отказал Савельич.
Вышли из конторы, Матвей приостановился:
– Извини, брат! К себе жить не приглашал, сам знаешь, у меня две девчонки, Анна с Марией, сейчас Настя третьим на сносях. В четвертом доме от конторы снимаем, две комнатки, самим тесно.
– Чего извиняешься, Матвей? На работу взял, комнату помог получить, что еще надо!
Идут по улице – грязь непролазная, дорога тракторами разбита, стоят рядом с ней почерневшие бараки под драночными крышами, вдоль стен большие, высотой под окна, в несколько рядов, поленницы лиственных дров. Под полом в бараках пусто, зимой ветер гуляет, тепло уносит. Печи топить утром и вечером приходится. Между бараками сплошным ковром зеленая травка, гусельник, растет, гуси на ней пасутся.
Привел Матвей молодых на окраину, за соседним бараком начинались огороды. От них поднималась в невысокую гору  проселочная дорога, по которой через вырубки и тайгу на лошадях можно было проехать до реки Маны. Матвей открыл замок на двери квартиры, расположенной в торце  барака, пригласил:
– Заходите! Здесь жить будете. Не смущайтесь, что здесь грязновато! Савельич комнату держал, как общежитие для приезжих.
У Федосьи забилось сердце, казалось, что происходящее снится, не верилось, что у нее с Федором есть работа и свой угол. Она вздрогнула, услышав слова супруга:
– Ты хозяйка, заходи первой!
От свалившегося счастья ноги отказали, не могла сделать шаг, глазами, полными слез, смотрела на любимого.
– Чего робеешь, заходи! –  он шутливо подтолкнул  к двери.
Женщина робко вошла в небольшие сени, сшитые из горбыля, взялась за ручку  двери в новое жилище. А войти не может,  боится переступить порог. Не было у нее своего угла с той поры, как солдаты с винтовками увезли семью, в чем были одеты, из отчего дома в тюрьму. А здесь такая радость, поверить не может!
«Господи, благослови!» – перекрестившись, открыла дверь, зажмурившись, вошла. Открыла глаза, видит – небольшая кухня, русская печка, сбитая из глины, с чугунной плитой, топкой и поддувалом. Кухня  отделена от комнатки дощатой стеной из горбыля, верхние концы его не доходят до потолка. Стоит на кухне стол, из досок сколоченный, две скамьи возле него. В комнатке нары вдоль стены, пол грязный, стены обшарпаны. Радость за Федора, не побоявшегося отстоять свою любовь с дочерью «врага народа», свой угол, о котором мечтала столько лет, работа – все счастье свалилось на нее сразу.
Трижды перекрестилась женщина:
– Пусть Господь хранит наш очаг и семью нашу! – не стесняясь Матвея, обняла и поцеловала мужа.
– Обживайтесь, вечером придем на новоселье, – улыбнулся старший брат.
– Но ведь у нас ничего нет! – испугалась хозяйка.
– Как нет? Гляди, стол, лавки стоят. Сходи к соседям, попроси на время чугунок, чашки, ложки. Самогон, ведро картошек мы с Анной принесем, капуста квашеная у нас есть. Куплю соленой рыбки у рыбаков, если получится – хлеба достану, вот и закуска к новоселью!
– Матвей, мы еще свадьбу не гуляли, – сознался Федор.
– Вот и отпразднуем влазины и свадьбу. Завтра по карточкам продукты получите, уже жить можно будет, главное – свой угол. А ты, Феня, не стой! Приберись в избе, не заметишь, как вечер наступит, гости нагрянут! –  уходя, напутствовал он молодых.
На дворе стояло лето. Наломав стеблей полыни, она сделала веник, подметая, думала: «Федор у меня молодец! Твердо заявил, что будет жить со мной, не побоялся кары за связь с дочерью «врага народа»! Слава Богу! Может быть, все скоро образумится, сколько можно людям это позорное клеймо носить. В чем моя вина, вина родителей? В том, что работали не покладая рук, жили, голода не знали? И труд этот был в радость, позволял семье жить безбедно. Что сделал отец, какое преступление совершил против власти? Оболгали, ни за что осудили на десять лет, разлучили с семьей, все отобрали. Сама выросла среди мужиков, в бараках спецпоселений, два раза тифом переболела! Господи, за что страдания нам посылаешь? За какие прегрешения?».
Взбила слежавшуюся на нарах солому, прикрыла самотканым одеялом. На стол поставила бутылку скисшегося за день молока, деревянные кружки,  положила в чашку сваренные в мундирах клубни, прикрыла другой чашкой. Комната  приобрела жилой вид. 
– Федя, наломай еще полыни.
– Это еще зачем?
– Здесь наверняка полно блох, вшей, клопов. Они не выносят запаха полыни, уходят. Мама всегда держит полынь в комнате.
Вскоре в избе стоял густой запах горькой полыни. Молодая женщина была на седьмом небе от счастья, впервые в ее взрослой жизни был угол, рядом был любимый мужчина. У соседей попросила шайку и тряпку, Федор сбегал с деревянной бадьей на криницу. Возле конного двора из-под земли бил родник с чистой и вкусной водой. Обнесли его срубом из кругляка, и ходили люди за ключевой водицей, всех поил родник. На дне его весело плясали в струях бившей из-под земли воды желтые песчинки, и не прекращался их веселый танец ни зимой, ни летом. Из криницы вытекал небольшой ручеек, впадал в болотце возле поселка, разливаясь по кочкарнику.
Через два часа доски стола были выскоблены, пол из не струганных досок отмыт, пыль протерта, в печи горели дрова, их взяли в долг у соседей. Огонь и тепло создавали уют, и молодоженам казалось, что они самые счастливые люди на свете.
Вечером пришли Николай Савельевич с женой Верой, в офицерской шинели пришел комендант Василий Долженко с женой Марусей. Чуть позже пришел Матвей с женой Анной. Принес в большом чугуне вареный в мундирах картофель, ведро картофеля в мешке, капусты квашеной, десятка полтора соленых хариусов. Женщины расставили на столе нехитрые закуски, глиняные тарелки и кружки, взятые у соседей, Матвей вытащил из кармана бутылку самогона, заткнутую пробкой, скрученной из газеты, поставил на стол. Извиняясь, сказал:
– Всех самогонщиц оббежал в поселке, одну бутылку достал.
– Наверное, не всех! Это новоселам наш подарок! – Василий из кармана шинели извлек  бутылку самогона, поставил на стол.
Матвей зубами вытащил газетную пробку, повернулся к брату:
– Подставляй кружку, хозяину первому налью!
– Не пью после контузии, извините! Наливайте, угощайтесь! – прикрывая кружку рукой, отказался Федор.
Матвей уставился на него единственным глазом:
– Ты что, вообще в рот не берешь?
– Раньше пробовал с ребятами, после контузии не могу, утром болею сильно, так что извиняйте!
– Так дело не пойдет, у него свадьба и новоселье, а он с нами выпить не хочет. Ты думай, что говоришь! Пришли к тебе первые лица поселка,  ты уважь их, даже если не можешь, все равно выпей! – наставительно говорит Матвей, осуждающе глядя на брата единственным глазом.
– Семь бед – один ответ! Наливай! – смутившись, сдался Федор, убрал  руку с чашки.
– Вот это по-нашему! Нельзя выделяться из компании, назвался груздем – полезай в кузов. Давайте поздравим молодоженов со свадьбой! – поднял кружку Матвей.
– И с новосельем! – добавил Ковалев.
– Э, нет! Мы пьем сейчас за счастье молодоженов! А когда обживутся, придем в гости, выпьем с ними за новоселье! Все подняли кружки! Совет вам да любовь! – провозгласил Матвей и, глотнув самогона, подняв кружку, закричал:
– Горько! Горько!
Все подхватили дружно:
– Горько! Горько! 
Федор обнял жену и поцеловал долгим поцелуем.
Не спеша, допив самогон, Матвей с грохотом поставил кружку на стол:
– Молодцы! Теперь сладко! 
Все были довольны той малостью скудной закуски, стоявшей на столе, от души веселились, желали молодым счастья, пели песни. Никого не смущало, что у них ничего нет, привыкли жить одним днем, надеялись, что завтра жизнь станет лучше.
Гости разошлись под утро. Матвей пригласил молодых на ужин, они обещали подойти. Проводив гостей, молодожены устроились на нарах в теплой,  уютной квартире и забылись коротким, счастливым сном.
Вечером Настя встретила молодых:
– Проходите, гости дорогие. Вы не обессудьте, время голодное, послевоенное, чем богаты, тому и рады. Капуста нынче удалась на славу, картошки  накопали много,  на семена, семью кормить, и с вами поделиться хватит. Мне Матвей рассказал, что у вас есть нечего.
– Мы не думали, что нас сразу примут на работу, надеялись, что вернемся в Мину и возьмем у родителей еды, – оправдывалась Федосья.
Засмеялась хозяйка:
– Знамо, дело молодое! Живете одним днем. Садитесь за стол, угощайтесь!
– Голова со вчерашнего застолья болит! Ты, мать, плеснула бы нам с братом самогоночки по глотку! Я знаю, у тебя припрятана, сам от тестя четверть привез. Случай такой! Брат в гости пришел!
– Тебе что стрижено, что брито, лишь бы выпить! Будет праздник – угощу всех! Ты и так вылакал половину четверти, пока вез из Кожелака!
Матвей, долго не печалясь, согласился:
– На нет и суда нет! Проходите за стол, вечерять будем, чаю, смородинным листом  заваренного, попьем.
Не знала Настя, что муж нашел спрятанную в дровянике заветную четверть, и изредка прикладывается к ней, а чтобы не догадалась, подливает в нее водички с криницы.
Ужин был из двух блюд: вареного в мундирах картофеля и квашеной капусты. Хлеб выдавали по карточкам, для гостей он не полагался. Все были рады, что после пяти голодных военных лет  картошки и капусты вдоволь, и не беда, что не было и капли масла сдобрить капусту. Так жили не все рабочие леспромхоза. У большинства ссыльных не было огородов, они жили только на пайке хлеба, продуктах, выдаваемых по карточкам. Видя это, те, у кого были своя картошка и капуста, какая-то огородная мелочь, не роптали и благодарили судьбу за то, что огород не давал умереть от голода.
В ближайший выходной, еще затемно, молодые были на пути к Мине. Родителей Федосьи обрадовала весть, что устроились на работу и получили жилье. Ефим никогда не пил спиртное, не позволяла вера. Услышав это, он повернулся к иконостасу, перекрестился, прочитал молитву.
– Порадовали вы меня добрыми вестями, чада мои! Господь вам в помощь! Живите и Бога не забывайте, пройдет лихолетье, и люди вернутся к добру, вернутся к вере! Вспомнят святое имя Господа нашего!  Помяните мое слово, этот пир Сатаны закончится! Вернется время добра и справедливости, и с каждого будет спрос учинен! Мракобесам воздаст Господь должное! Место им в геенне огненной! Живите с Господом в сердце! Ты, зять, насыпай из подпола в мешок картошки, сколько унести сможешь, сейчас к мешку вместо лямок полотенца приладим, знатная котомка будет. Тебе, дочка, даю кусок сала прошлогоднего соленого, кадушку ведерную с квашеной капустой, съедите – кадушка под воду пригодится. А еще пару чугунков, большой и маленький, наконечник железный для ухвата. Ручку насадите, а без ухвата никак нельзя в хозяйстве. Ты, мать, лука-репки насыпь в торбу, круп, какие есть, отсыпь молодым. В кладовой, в уголке, неполная четверть самогона стоит, занеси, им за влазины долг отдать нужно. Добрых людей надобно добром благодарить! Добро всегда вдвойне рождает добро! А тебе, Федор, мой наказ! Думай, как быстрее разработать огород, построить стайку. Мать-земля прокормит и напоит! Только руки надобно приложить! Мое слово крепкое: отделю нетель и три овечки, свое хозяйство разведете. С молочком да с картошечкой, слава Богу, еще никто не помер с голоду. Без этого никак нельзя в наше голодное, смутное время! Сильно голод прижмет – милости прошу, приходите. Слава Богу, картошка и капуста хорошо уродились. Хлебушек по карточкам получаем, поделиться не можем.
Поблагодарили молодые родителей, навьючив котомки, тронулись в обратный путь. Домой пришли затемно, уставшие, но довольные. Теперь у них было два  чугунка, ухват, ложки, чашки, продукты, было чем встретить, накормить и напоить гостей.
Утром Федор встретил брата:
– Мы ходили в Мину, принесли продуктов от тестя.
– Молодцы, старших слушать надо! Живите с миром! Но тебя, Федор, еще раз предупреждаю, прежде чем идти в сельсовет, хорошо подумай. Сейчас идет кампания за чистоту рядов партии, пришел из райкома циркуляр: всех неблагонадежных, запятнавших себя в связях с чуждыми элементами гнать из партии поганой метлой. Смотри, как бы эта метла по тебе не прошлась!
– Чем же я запятнал высокое звание члена партии? Тем, что полюбил Феню? Какой она чуждый элемент? Дочь за отца не в ответе! Она была ребенком, когда отца осудили, семью выслали! В чем ее вина?
– Я-то понимаю! Но ЦК ВКП(б) видней! Можешь выложить партбилет! А без него, сам знаешь, дороги у нас нет!
– Куда дороги? В лесосеку? На лесоповал? Там почти все без партбилетов работают! Дальше Сибири не пошлют, тяжелее работы не дадут! Давай мы этот разговор больше поднимать не будем. Говорил и еще раз повторю слова товарища Сталина – «сын за отца не в ответе». Полюбил и жить буду!
– Поступай, как знаешь, мое дело предупредить! Потом на меня не обижайся, поступит донос, мне разбираться придется, строго спрошу! – сказал старший брат.

Молодожены работали в лесосеке, вставали затемно, наскоро умывшись,  пили чай и спешили к конному двору. Оттуда добирались до лесосеки летом в телегах, зимой в санях запряженных лошадями.
Мужчины, женщины, пятнадцатилетние дети,  старики, пилили двуручными и лучковыми пилами вековые деревья, валили на землю. Кажется, просто  спилить дерево, стоящее на корню. Деревья, как и люди, не хотели умирать, сырая древесина зажимала пилы, древесина у лиственницы была крепче железа. Чтобы дерево упало в нужное место, делалось два запила, топором вырубалась часть ствола. После этого лесорубы пилили с другой стороны, подпирая жердью,  поджимая ее, направляли ствол в сторону запила. Людям, чтобы выжить, надо было выполнить норму заготовки древесины, они с отчаянием обреченных тянули ручки двуручных пил, не задумываясь о том, что губят тайгу. Это была их работа, она их кормила. 
Словно прощаясь со стоявшими рядом деревьями, таежные великаны с предсмертным хряском падали на землю, сотрясая ее, не в силах устоять под пилами вальщиков. Свалив дерево, лесорубы проверяли, нет ли корневой гнили, прели, вновь ровно пилили дерево по комлю,  обрубали ветки, отрезали бревно нужной длины. Вершины и ветви  стаскивали в кучи, освобождая подъезды для лошадей, вывозивших бревна из лесосеки.
Лесорубы могли мириться с холодом, снегом, но с наступлением весны в воздухе появлялись тучи таежного гнуса.
Гнус – понятие обобщенное. Это злющие, вечно голодные комары, мелкая, но очень злая мошка, которая заползала под одежду и безжалостно кусала. Но она была детской шалостью по сравнению с мокрецом, эти микроскопические, иначе не назовешь, крылатые создания кусали так, что на месте укуса вскакивал огромный волдырь. Достаточно было двух укусов в губу, и она распухала и выворачивалась, от укуса в веко глаз заплывал.
Средств защиты не было. Мазались дегтем, мешая его с машинным маслом, но этой защиты хватало на десять-пятнадцать минут. На лесосеке весь день жгли костры, на них устраивались дымокуры. На разгоревшийся костер накладывался слой сорванной травы. От него поднимался столб дыма с ядовито-зеленым оттенком. Лесорубы поочередно подходили к дымокуру, влезали в дым, пропитывая одежду его запахом. В безветренную погоду дым растекался по земле и служил хоть какой-то защитой. Но стоило подуть легкому ветерку – дым сносило в сторону. Полчища гнуса, казалось, только и ждали этого момента, руки, лицо, другие открытые части тела покрывались кишащей темной массой. И теперь только физическое уничтожение могло спасти лесоруба от кровососов. Но чем больше он размазывал по лицу и рукам своей крови, тем ожесточеннее становились их атаки. Казалось, что не было от них спасения до темной ночи, с ее наступлением резко холодало, и гнус прятался под листья деревьев  пережидать ночную прохладу. Этот кошмар продолжался до поздней осени, когда первые сильные заморозки убивали большую часть гнуса. Это было золотое время для таежников и лесорубов.
Федор работал на трелевке, подгонял лошадь, запряженную в специальные деревянные санки, независимо от того, зима на дворе или лето. В тайге не было другого способа вытаскивать из лесосеки заготовленную древесину на верхний склад. Он подтаскивал санки к бревну, вместе с женщинами, занятыми на раскряжевке, вручную, вагами, укладывал на них конец бревна, привязывал. Понукал лошадь, и она волоком тащила бревно к штабелю. Там коногон, опять же с женщинами, укладывал его в небольшой штабель, в три-четыре ряда высотой. Так заготовленный лес хранился от таежной сырости до зимы. Зимой в снегу прокапывалась дорога-ледянка. Она больше напоминала широкую траншею, ее  дно поливали водой, наращивали лед, чтобы он мог держать лошадь и тяжело нагруженные сани. На лесовозные сани со штабелей, опять же вручную, накатывали бревна, увязывали. Полозья саней за время погрузки примерзали ко льду, коногон обухом топора отбивал их, отрывал ломиком, оббегая воз не один раз, стегал лошадь вожжами, стяжком помогая ей стронуть сани с места. Бывало, взовьется конь на дыбы, а воз стоит, коногон засовывает под сани стяжок, наваливается на него что есть мочи, а воз стоит. Кричит Федор:
– Помогите, красавицы, постучите обухом топора по полозьям, примерзли!
– А что за это будем иметь? – смеются женщины.
– Все, что попросите! – обещает парень.
– За поцелуй готовы помочь! – смеется самая бойкая, подойдя к возу,  отбивает примерзшие полозья. Сани трогаются с места, и Федор спешит следом.
– А как же поцелуй? – кричат женщины.
– Я дома жену за вас поцелую! Она вместе с вами лес валит! – смеется Федор, смеется счастливая Федосья, слушая эти разговоры.
Тянет лошадка тяжелый воз бревен по ледовой дороге, а коногон помогает ей на подъеме, упираясь плечом, толкает воз, на спуске тормозит стяжком, не давая наехать лошадке на задние ноги и покалечить кормилицу. И так каждый день, пока дорога-ледянка не растает, возили лес на лед речки Маны и штабелевали на берегу.
Весной, во время половодья, и старые и малые выходили на берег, на скатку. Со штабелей катали бревна в разбухшую весеннюю речку. Вода уносила их к далекому Енисею. По окончании скатки делали плоты, на них из досок сколачивали шалаши. Рабочие зачистной бригады жили в них, спускаясь на плотах по реке, зачищали берега и отмели от обсохшего леса, разбирали заломы  бревен на мелководье.
Среди заготовленного леса было много лиственницы, она имеет большой удельный вес. Попадая в воду, напитывалась ею, теряла плавучесть, бревна тонули на дно реки, сплошным ковром устилая его. Пятая часть заготовленного леса ежегодно не доходила до устья, но это никого не волновало, другого способа доставить лес с верховий таежной реки Маны не было. А стране, только что вышедшей из войны, как воздух была нужна древесина, любой ценой. Ради выполнения этой задачи работали в каторжных условиях ссыльные и вольнонаемные лесорубы.

 ПРОЩАНИЕ БАБУШКИ ЕВДОКИИ

Закончилась надоевшая всем зима, солнце растопило снега, вылезла травка, радуя нежной зеленью. В выходные дни Федор нарубил жердей и загородил участок под огород. На косогоре когда-то стояла тайга, но деревья спилили. Не жалея себя и сил, молодожены корчевали пни. Лопатой откапывали корни, по кругу обрубая топором. Казалось, что пень можно убрать, но  не тут-то было: у дерева есть стержневой корень, он на много метров уходит вглубь, он самый толстый и крепкий, как камень. Когда Федору удавалось подкопать, подлезть и подрубить этот корень, пень валился на бок. А таких пней на участке было больше двух десятков. Но этого мало, возле каждого пня надо в твердой земле откопать и вытащить толстые корни, которые могли помешать пахоте.
Договорился он с трактористом, загнал тот в огород трактор. Завывая мотором, пробуксовывая гусеницами, с большим трудом поддавалась лемехам тракторного плуга непаханая, переплетенная корнями земля. Федор смотрел, с каким трудом трактор тянет плуг, и думал: «Дорого трактором пахать, но другого выхода нет. Для конного плуга залога, переплетенная корнями, была бы не под силу. На заложной земле года три будут хорошие урожаи, потом перегной появится. Будет своя картошка, мелочь огородная, молочко, будем сыты!».
С небольшим опозданием посадили картошку под откинутые плугом пласты земли. Тревожилась супруга, что не вырастит она.
– Ничего! Вырастит, будет не хуже, чем у других! Дождички и солнышко к осени размягчат пласты, корешки перепреют, – успокаивал Федор.
В ближнем к бараку углу огорода лопатами перекопали пахоту, разборонили, сделали грядки. Посадили рассаду капусты, морковь, свеклу, лук, огородную мелочь.
Со слезами на глазах смотрела Федосья на огород, рядом со своей небольшой квартирой. Сбылась заветная мечта: у нее был любящий муж, свой угол, работа и огород.
К осени Федор срубил на участке небольшую стайку, проконопатил щели  мхом. Федосья натаскала глины, нарубила соломы, выпросила у соседей несколько ведер коровьего помета, смешала все и промазала пазы между бревнами. Любуясь работой, сказала:
– Теперь наша нетель будет в тепле стоять. Коровки, как люди, если к ним хорошо относишься,  это понимают, молочка больше давать будет!
Стоит Федор у барака, тревожная дума не дает покоя: «Живой с войны вернулся, жизнь устроилась: жена, дом, работа. Огород распахал, стайку для скота построил. Все хорошо! Одно плохо – мать-старушка живет одна, без сыновнего досмотра! Надо забирать к себе. Но как жена на это посмотрит?».
Мрачнеет от этих дум его лицо день ото дня, работа из рук валится. Видит Федосья, что мужа тоска какая-то гложет, а спросить боится: «Захочет – сам скажет!». 
Стало невмоготу, решился рассказать:
– Присядь, Федосья! Разговор у меня серьезный. Давно хотел поговорить с тобой! – и замолчал, внимательно глядя ей в глаза.
Видит, что та вопросительно смотрит, решился:
– Мать хочу взять к себе, Евдокию! Одна старушка с хозяйством мается! Годы не те, немощной стала! И корова нам в хозяйстве не помешает, в голодное время живем. Не последнее дело, когда свое молоко, сметана, масло…
Улыбается супруга: «Какой он у меня молодец! Не только о себе и семье думает, и перед матерью сыновний долг помнит!».
Замолчал Федор, смотрит, как жена воспримет его слова. 
– Не мучай себя! Давно хотела предложить, но не решалась – дом у нее в Асафьевке, там все друзья и подруги. Твоя мать столько пережила, без отца четверых детей на ноги подняла! Пусть на старости лет с нами живет. Как говорят, в тесноте,  не в обиде, с голода не помрем. Будет хозяйничать по дому, печь топить. Корову и овец пусть Марии оставит, у нее, кроме Веры, работающей в Ангуле на лесозаготовках, четыре дочери, одна другой меньше. Без мужика надрывается, воспитывает! Нам отец обещал тройку ягушек и нетель. Растелится, даст Бог, раздоим, с молоком будем, поросенка купим, хозяйство свое заведем! Поговори с Марией, пусть кого-то из девчонок к нам пожить отправит вместе с матерью. Ей остальных легче прокормить будет, и старушке веселей!
– Спасибо, родная! – нежно обняв жену, дрогнувшим голосом поблагодарил Федор и отвернулся, стараясь не показать набежавшие слезы.
– Ты напиши матери письмо, так, мол, и так, решили с Федором тебя жить к себе взять. А Мария пусть на годик отправит к нам одну из дочерей.  Через месяц пусть ждет, обязательно подъеду.
Написала невестка письмо от имени Федора, а он, как мог, расписался, поскольку грамоте обучен не был.

Установилось бабье лето, солнце и теплый ветер подсушили раскисшие от осенних дождей, разбитые тракторами и немногими машинами таежные дороги. Взял Федор отгулы за работу в выходные дни, выпросил лошадь, запряг телегу и поехал в Асафьевку, забрать мать свою, Евдокию. Жила она в доме, построенном его отцом, Потапом. В другом приделе этого дома жила Мария,  жена брата Александра, пропавшего без вести на фронте. И было у нее на руках пять дочек, одна другой меньше.
Медленно ступает конь, неспешно текут мысли у Федора о трагической судьбе  матери. Колчаковские каратели в девятнадцатом году, в светлый праздник Крещения Господнего, на льду речки Рыбной, на глазах у нее и согнанных на берег сельчан, расстреляли отца и еще трех мужиков, помогавших партизанской армии Кравченко. Осталась мать с четырьмя сыновьями в лихую годину, а ему, Федору, в ту пору исполнился год. Не сумела их выучить грамоте, но сумела от голодной смерти и тифа сохранить. С раннего детства пошли сыновья  в работники, пропитание зарабатывать.
Выросли дети, стали на крыло, семьи кормят, и сами голодные не сидят, радуется  Евдокия, что жизнь наладилась. Смолоду у нее был дар Божий, молитвами и заговорами  лечила людей. Лечила и тех, кого врачи лечить отказывались. Шли с рожей, с грыжей, эпилепсией и другими, считавшимися неизлечимыми, болезнями. Плату за лечение никогда не брала, но подарки  принять не отказывалась.
Но тут грянула Великая война, а в ту пору у старшего, Василия, было трое детей, у Александра – пятеро, и все дочери,  а младшенькой всего годик. У Матвея две дочери. Федор встретил весть о войне на Дальнем Востоке, в городе Хабаровске. Ушли на второй день на войну сыновья Василий, Александр и Матвей, остались их жены с ребятишками…
Василий погиб, сдала его жена детей в детский дом, в надежде, что будут сыты, одеты и обуты. И не ошиблась, скудно, но кормили ребятишек три раза в день, и голые не ходили.
Александр пропал без вести на полях войны в сорок втором. По приказу Сталина семьи, пропавших без вести на фронте, лишались фронтовой пенсии и другой помощи от государства. Государство не несло ответственности за жизнь их жен и детей. Миллионы солдат из-за бездарности и близорукости Сталина и его полководцев пропали без вести, погибли или были пленены немцами. К декабрю сорок первого года западная группировка советских войск, насчитывавшая четыре с половиной миллиона кадровых солдат и офицеров, с техникой и вооружением, перестала существовать. Танки, бронетехнику, артиллерию при отступлении пришлось бросить, не было горючего и боеприпасов. За эти несколько месяцев около трех миллионов обученных, кадровых солдат и офицеров были пленены немцами и находились в концентрационных лагерях. Остальные погибли в боях, либо дрались в окружении.
В декабре сорок первого, фронт откатился к Москве, ее некому было защищать, западная группировка советских войск была разгромлена. Немцам взять Москву помешала осенняя распутица и отсутствие шоссейных дорог, их армии утонули в непролазной русской грязи. А позже, сразу ударили сильнейшие морозы, сменившие осеннюю распутицу.  От мороза лопались гусеницы на немецких танках и бронетранспортерах, моторы не заводились, их армия оказалась не готовой воевать в условиях суровой русской зимы. Спешно переброшенные с востока сибирские дивизии прикрыли Москву, и перешли в контрнаступление, отбросив немцев от столицы.
Лишенные помощи государства, работали старики и вдовы в тылу, в колхозах, кто как, умудряясь кормить детей.  Мария и мысли не допускала сдать дочерей в детдом. Работала в колхозе с утра до ночи, дети сидели дома с бабушкой. Взяла Евдокия на себя домашние дела снохи. Копает весной со старшими девчонками огород, а в нем восемьдесят соток, засаживает его, пропалывает и окучивает. Осенью картошку вместе копают, носят в дом, в подпол ссыпают, огородную мелочь прибирают, капусту квасят.
А летом надо своей коровке и овечкам сена накосить, три зарода поставить. И не только себе, у Марии тоже хозяйство: корова, бычок, овечки. В сенокос  надо и ей помочь сена накосить на зиму. С утра до вечера она в тяжкой работе. Еще шла война, когда вернулся Матвей, израненный, с выбитым осколком глазом, уехал в Кожелак, к семье.
Федор служил на востоке. Пока его не было, молилась Евдокия по ночам, чтобы Господь сохранил ей сына, и услышаны были ее молитвы.
Пришла Победа, но нищета осталась. Сироты просили еды, все подарки от исцеленных людей Евдокия приносила внучкам, отдавала почти все надоенное молоко. Но этого было мало, хлеба много лет никто не видел, и вкус его давно забыли.
После войны приехал Федор, не захотел работать в колхозе, уехал в Партизанский леспромхоз, на лесозаготовки.  Мать молилась, чтобы Господь хранил его на лесоповале, послал здоровье и счастье. По редким письмам знала, что сын сошелся с женщиной и живет в поселке Хабайдак. Где находится этот поселок, не знала, говорили колхозники, ходившие туда заготавливать лес для колхоза, что на самом краю тайги. Тяжело ей стало управляться со скотом, сказывались годы и непосильный каторжный труд всю жизнь.
Еще до войны позвал ее к себе жить Матвей. Приехала к сыну в Кожелак, но долго не задержалась. Не по нраву пришлась снохе, жене Матвея, вернулась в родную избу. Недавно внучка прочитала письмо от Федора, писал он, что решили взять ее к себе. А еще  просил  Марию отправить к нему одну из дочерей пожить с годик, легче будет оставшихся детей прокормить.
Читает Дуся  письмо, слезы радости застилают глаза Евдокии. Радостно на сердце у матери, хоть кому-то она нужна на этом свете. Но грустно от мысли, что Мария одна останется с дочерями, младшей, Валюше, идет пятый годик.
По ночам молилась и плакала старушка, жившая одна в своем приделе  дома, и уехать было страшно, и оставлять сноху с ребятишками не хотела. Но понимала, что не сегодня-завтра не сможет ходить на покос, не было, ни сил, ни здоровья. И станет она тяжелой обузой для снохи, с раннего утра до позднего вечера работавшей в колхозе. Утешала мысль о том, что старшие внучки, Вера с Дусей, подросли и возмужали, работать пошли в колхоз. «Слава Богу, есть кому за младшими присмотреть, за коровой досмотреть, выгнать к пастуху, подоить. Дуся хорошей помощницей выросла, помогала во всех делах, так войну и пережили! Погорюю, поплачу, а деваться некуда, придется уезжать к Федору, если не передумает. Кому из молодых хочется брать такую обузу, как старики!» – вытирая уголком платка катившиеся слезы, думала старушка.
Дожидаясь приезда сына, пришла к Марии:
– Скоро уеду я далеко! Присмотри за домом, скотиной. Схожу  в Карымово, надо навестить брата моего, Григория, и сестру разлюбезную, Марию, попрощаться. Скорее всего, мне здесь не придется больше побывать!
– Не волнуйся, поклонись родне от нас, у меня нет возможности сходить к ним! – говорит Мария.
Затемно встала Евдокия и пошла по дороге в Карымово. Идет  по холодку, комары и мошка не надоедают. Погостила у родственников, наговорилась с сестрой, братом, отвела душу, попрощалась и через два дня вернулась. Отдохнула денек, говорит Марии:
– Завтра пойду в Новопокровку, надо попрощаться с племянницами Дашей и Татьяной, дочерьми сестры моей, Прасковьи.
Обошла она всех родственников, со всеми попрощалась, домой вернулась, два дня отдыхала – не те годы для таких дальних путешествий. Пришла она на половину снохи, говорит внучке:
– Хочу пройтись по полям, проститься с родными местами. С начала войны, где мы с тобой только не были, ты везде сопровождала. Пойдем с тобой последний раз по родным местам!
– Бабуля, почему ты так говоришь? – всхлипывает Дуся, жалко ей бабушку.
– Только плакать не надо! Ты молодая, подрастешь и ко мне в Хабайдак придешь в гости. А я уже старая, в Асафьевку прийти не смогу, поэтому хочу попрощаться с близкими сердцу местами! Помоги мне!
– Пойдем, бабуля, обязательно пойдем! – всхлипывает внучка.
– И, слава Богу! Сегодня отдохнем, а завтра, как потеплеет на улице, пойдем! – говорит бабушка, едва сдерживая слезы.
Утром собрала Евдокия в узелок нехитрую еду, зашла за Дусей. А та уже заждалась ее. Пошли по деревне, вывела их улица к берегу реки Рыбной. Говорит бабушка:
– Здесь в девятнадцатом году вывели белые каратели моего мужа, деда твоего, Потапа на лед вместе с тремя деревенскими мужиками и расстреляли из пулемета принародно. Здоровый он был, шестипудовый колокол на звонницу один поднял. Три пули в грудь попали, а он живет. Подбежал унтер и зарубил моего Потапушку саблей. Ночью я его тело у часового из-под носа выкрала, на саночках домой привезла. А тут белые хватились, повальные обыски в домах сельчан учинять стали. Затащила я его за амбар, присыпала снегом. Дети спасли, метались в жару, корью болели. Пришли в дом каратели, я им говорю, дети тифом-сыпняком болеют. Они испугались, не стали двор осматривать, от тифа в те поры много народа померло. Чудом каратели меня с детьми не расстреляли и усадьбу не сожгли! Господь не дал им это злодеяние совершить!
Поплакали вместе с внучкой, пришли на покос, села Евдокия на поваленную березу и заплакала:
– Здесь мы с Потапом сидели, он обнимал, целовал, миловал меня! Господи, упокой его душу! Столько лет прошло, забыть не могу!   
Замолкла бабушка, унесли ее мысли в далекую молодость. Вспомнила, как случайно свела ее судьба с Потапом. Услышала девица Евдокия стук в калитку отцовского дома в селе Карымово, открыла и увидела за ней статного, высокого парня. И будто молния пронзила ее, так он приглянулся с первого взгляда. Обомлела, опустив глаза, чтобы не выдать  чувств, и вывел ее из оцепенения голос того парня. И вспыхнуло в душе чувство первой любви.
Знала она, что желание невест родители не спрашивали. Понравился им жених, заслал сватов – отдавали девку замуж. Замужество по любви было большой редкостью и удачей для девушки, и страстно ей захотелось прожить жизнь с этим парнем.
Вспомнила, как подавала на стол самовар, чашки, сахар, как бегала в чулан за медом. И все это время хотелось неотрывно смотреть и смотреть на этого красивого парня, говорившего с отцом. Вспомнила, как выскочила из избы, чтобы остудить на улице пылающее лицо. А в девичьей голове билась одна мысль – вновь оказаться рядом с ним. Подскочила к двери в сенцах и робко потянула на себя. Оказавшись лицом к лицу с гостем, опустив от смущения и трепета глаза, стояла на его пути. Ей так хотелось, чтобы заговорил с ней, сказал хоть слово. Еще больше оробела, когда парень спросил, ходит ли она вечерами на посиделки, за околицу, сказал ей, что будет ждать, и она, едва живая от счастья, вымолвила: «Приду».
Вспомнила, как билось молодое, полное любви и нежности сердце, когда  считала дни до первого свидания с полюбившимся Потапом. Ей казалось, что время замедлило бег, дни тянулись нестерпимо долго. Как по ночам плакала от мысли, что парень пошутил и не придет, ведь до Асафьевки немало верст. Как готово было остановиться от счастья сердце, когда вечером, за околицей, у костра, увидела появившуюся из мрака знакомую фигуру. Увидела радость на лице парня, разглядевшего ее среди подружек, таких же девушек села Карымово. Как подошел к ней, смущенно справился о здоровье, подал крепкую руку, под завистливые взгляды подружек отвел в сторону, приподнял за комель толстое бревно, подвинув к костру, предложил сесть и сам опустился рядом. С каким нетерпением ожидала наступления следующего выходного дня, гадала, придет или не придет Потап.
Но тревоги были напрасны, любимый приходил, и каждая клеточка ее тела пела от счастья, что он рядом с ней, что видит его, слышит голос. Помнила каждое его слово во время нечастых свиданий, как робко, с надеждой в голосе, спросил у нее, можно ли засылать сватов, и она, потеряв голову от счастья, ответила едва слышно: «Да».
Помнила шумную свадьбу, первую брачную ночь, когда подарила она суженому свое девичество и любовь. Как лежала счастливая и напуганная первой близостью с мужчиной, плакала до утра от счастья, что Господь услышал молитвы, она будет жить с любимым Потапом, носить под сердцем и рожать от него детей.
Помнила, как после первой брачной ночи с кровати молодых сняли простыню с ее девственной кровью, как она готова была провалиться сквозь землю, когда  родители с гордостью показывали простыню хмельным гостям.
Она не была обучена грамоте, не читала любовных романов, но любовь с первого взгляда осталась с ней светлым, радостным чувством на всю ее горькую вдовью жизнь.
Тяжел крестьянский труд для мужика, но вдвойне тяжел для женщины. Вернувшись с поля, надо и еду сготовить, семью накормить, за детьми и мужиками постирать, в доме прибрать. Но все успевала Евдокия, радость любви придавала ей сил. Здесь, на краю покоса, в шалаше, ласкал ее любимый Потап, здесь, как она считает, был зачат первенец, Василий. Вспоминала она и муки первых родов, и первый крик мальчика, радостные слезы молодой матери, которой после тяжелых родов дали в руки только что появившийся на свет живой комочек – её сына, завернутого в домотканые льняные пеленки…
Воспоминания прервал встревоженный голос внучки:
– Что с тобой, бабушка?
Встрепенулась она, вытирая уголком платка слезы:
– Вставай, внученька, пора идти дальше. Засиделась я, молодость вспомнила! Пойдем, здесь уже недалече осталось.
Помогла ей Дуся подняться, идут по проселку, пробитому тележными колесами, и говорит бабушка:
– Вот мы и пришли! Здесь было наше родное поле! Оно кормило, поило и одевало нас!
Смотрит девочка, а поля нет. Перед ней пустырь, заросший сорной травой и репейником, кое-где растут на нем молодые осинки, метра по полтора высотой. С удивлением смотрит на бабушку. Та положила узелок с едой на придорожную травку, зашла на пустырь, встала на колени, отвесила земной поклон, и слезы брызнули из глаз:
– Здравствуй, родное полюшко! Что же они с тобой сделали, эти безбожники! Оттого мы сейчас и голодуем! Такую земельку плодородную бросили, не стали обрабатывать! – причитала Евдокия.
– Не плачь, бабуля! Не плачь, родная! – гладит по волосам всхлипывающая внучка.
Не может та успокоиться:
– За что расстреляли моего Потапа белые каратели? За что терпели мы с детьми малыми голод и лишения все время после прихода советской власти? За что сгинули на страшной войне Василий и отец твой, Санька? За что изуродован Матвей? За что терпели лишения всю войну и после нее? Что это за власть, которая голодом морит народ, за каждого куренка налогом три шкуры дерет? А пахотные земли в бросовые превращает! Не здесь, там, в Москве, истинные враги сидят! Ироды, последние жилы из народа тянут!
Немного успокоила внучка бабушку:
– Не плачь, бабуля! Вставай!
       Подошли к окраине пустыря, стоит там стройная белоствольная береза.
Встала Евдокия на колени, поклонилась:
– Здравствуй, моя красавица – березка! Ты все ненастья одолела одна, стоишь на прежнем месте, еще краше стала. Еще гуще твои ветви разрослись, – причитает бабушка, внучка плачет вместе с ней, успокаивает бабушку, но бесполезно – уговоры не действуют. Выплакалась, поднялась с травки зеленой, крепко обняла внучку,  и пошли они по проселку дальше.
У дороги лежит бревно, толстое, метра четыре длиной. Потрогала его Евдокия рукой, погладила:
– Садись, внученька! Здесь мы с тобой отдохнем, как в былые времена отдыхали! Это бревнышко для меня дорогого стоит! Мы с Потапушкой сиживали здесь часто, сидели здесь и мои сыночки, сгинувшие на войне! – заплакала горько вдова, причитает:
– Злодеи! Загубили Потапа, отняли у меня мужа! Лишили отца четырех детей малых своими разговорами о счастливой жизни! Где она, счастливая жизнь, за которую Потап и сыновья наши головы сложили? Где? Господи, покарай  клятвопреступников! Живем как рабочий скот! При царе-батюшке даже батраки не влачили такую убогую жизнь! Кто работал, тот сыт, одет и счастлив был! Господи, пошли на головы супостатов кару небесную, верни людям счастье в жизни!
Посмотрела Дуся по сторонам – одни одинешеньки они с бабушкой в полях, подслушать и донести некому, – давай успокаивать:
– Бабуля! После таких слез будет трудно дойти до дома! А я не смогу тебя утащить! Успокойся, прошу тебя! Не жалеешь себя, пожалей меня! Лучше расскажи, как вы здесь трудились. Устала я, есть хочу.
– Прости меня, старую! Вся жизнь у меня здесь прошла! Молодая была, когда Потапа расстреляли, это память моя! Может быть, эти родные места больше не увижу. Спасибо, что согласилась сходить со мной, теперь буду до  смерти помнить каждую травинку у нашего поля, это бревно, березку! С этим   уйду на суд Божий! Пусть Господь рассудит, кару наложит за прегрешения вольные и невольные. Но видит Бог, всегда бескорыстно помогала людям! Не творила зла! Ты оставь меня, одна попрощаюсь с дорогими сердцу местами, потом сама приду.
Видит внучка, что бабушка сама не своя от нахлынувших воспоминаний. Нельзя ее оставлять одну в таком состоянии, мало ли что может случиться, качает головой:
– Нет, бабуля! Не оставлю тебя! Уйду, а ты плакать будешь, домой не доберешься!
– Я не буду плакать! Хочу побыть одна, вспомнить прошлое, оно мне очень дорого. Здесь все это было, был Потап и сыночки мои, на войне сгинувшие. Ты иди, посмотри, вон там стояла наша заимка, а чуть дальше был конный двор, лошади стояли. Прошу тебя, дай несколько минут побыть одной!
Осталась одна, и нахлынули воспоминания. Как с нетерпением ждала  вечерней зорьки, когда возвращалась с поля семья Емельяна, вечеряли, все укладывались спать. Наконец наступало заветное время, и выскальзывала она из избы-заимки, шла к  бревну. Сюда же приходил ее любимый муж, садились они рядком. Целовал он ее, миловал, вел на конный двор, ложились на мягкое душистое сено на сеновале и до той поры, когда начинают тускнеть звезды на ночном небосклоне, любил ее родной Потапушка. Забывались в коротком сладостном сне, а чуть рассветет, шли в поле вместе со всеми, с нетерпением ожидая ночи.
От страстной любви понесла второго ребенка, в назначенный природой день родила сына, нарекли его Александром. А поздней осенью, когда сжали и свозили снопы на гумно, едва не случилась страшная смерть Потапу. Как будто Господь послал ее на гумно, где он снопы молотил конной молотилкой. Но сломалась молотилка.  Поднатужившись, приподнял он тяжелую станину, отлитую из чугуна, поставил подпорку, сказал ей:
– Ты отойди подальше, не дай Бог, упадет – задавит!
Взяв ключ, полез под станину устранять поломку. Лежа на спине, упираясь ногами, подбирался к нужному месту. Увидев его ноги рядом с подпоркой, Евдокия подошла ближе, подумала: «Не дай Бог, упадет - задавит Потапа!». Ее охватил страх неминуемой беды. Стоя рядом, смотрела, как муж пытается подлезть глубже под станину. Она не успела ничего сказать, как тот ногой выбил подпорку, и тяжелая молотилка полетела на землю. Как сумела ее перехватить, Евдокия не помнила. Приняв тяжесть падающей станины на свои руки, сдавленно вскрикнула:
– Потапушка!
Едва смог вылезти придавленный супруг, белый весь, испугался не за себя – за жену, перехватил молотилку из ее рук. И здесь предупредила она:
 – Береги себя, Потап! У нас двое детей малых, погибнешь – на кого останутся…
Подошла Дуся к указанному месту, а там глубокая яма, а чуть дальше торчат полусгнившие деревянные столбы. Поняла, что здесь был загон для лошадей с навесом, сеновалом. Под ним коней от непогоды укрывали. Чувствовалось, крепкое было хозяйство. Но сколько ни смотрела, следов избушки не увидела. Постояла и вернулась к бабушке. А та сидит, на нее смотрит, и не видит – слезы текут, на землю капают. Испугалась девочка, начала трясти за плечо:
– Бабуля, очнись! Скорее очнись! Прошу тебя!
Вздрогнула бабушка, посмотрела на нее невидящим взглядом, тряхнула головой:
– Ничего со мной не случилось, внученька! Вспомнила я дни былые, счастливые, – тяжело вздохнула старушка, слезы вытерла концом платка.
– Вставай, бабуля, пошли! Расскажи, куда заимка делась? Только яма от нее осталась.
– Это живоглот, дядька Антон, после смерти Потапа ее к себе перевез, во дворе поставил, вот и осталась после нее яма, которая была под ней. Ее вырыли как погреб, летом туда еду от жары прятали, которую из дома привозили. А еще мои мужики хлебный квас холодненький любили! Я сделаю в кадушке, созреет, в погреб спущу, а они туда один за другим ныряют, квас пьют и нахваливают. Дружно жили, дружно работали. Кадушки дней на пять хватало. В одной кадушке заканчивается, в другой поспевает. И радостно мне похвалы моих работников слышать. А кваску попьют - за десятерых работают! И так у нас все лето квас холодненький в погребе стоит, мужиков балует!
– Бабуля, давай пообедаем! Кушать очень хочется!
– Да что же это я, старая? Солнце к закату пошло, а мы с тобой не ели! Помню, как вся наша семья сидела за столом в заимке, жили дружно, работали не покладая рук и ели хорошо, ни на кого я обидеться не могла! Садись на травку, внучка, она тебе силу жизненную передаст! – говорит Евдокия, развязывая узелок.
А в узелке две бутылки молока, несколько сваренных в мундире картошек и два яйца вареных. Время далеко за полдень, а во рту и макового зернышка не было. Ели молча, казалось девочке, успевшей проголодаться, что вкуснее она ничего не ела. Поели, молока кислого на верхосытку выпили, собрала старушка в платок остатки пиршества, завязала узелок.
Спрашивает Дуся:
– Бабуля, как вы это огромное поле пахали?
– Потап был мудрым хозяином. Умело вел хозяйство. Он разделил поле на четыре части, три клина засевали, один оставляли под пары, отдыхать. За лето пары раза три перепахивали, выпахивали сорняки и собирали их. На дворе от скота навоз в кучах горел, его вывозил Потап на поле перед последней пахотой. Разбрасывали мы перегной с ребятишками по всему полю. Следом запахивал он перегной, и земля всегда у нас была отдохнувшая, жирная и черная, как крыло ворона.
А весной по парам, без весновспашки сеяли пшеницу, всегда собирали богатый урожай. Сожнем, в снопы свяжем, в скирды поставим, опять заходит с плугом Потап. Вспашет, рожь озимую сеяли, а в следующем году ячмень. А там, где был ячмень, сеяли овес, после него землю под пар оставляли. И так, через три года каждый клинышек земельки нашей отдыхает, удобряется, сил набирается. Всегда собирали богатый урожай соседям на зависть! И труд не был нам в тягость! Чем больше трудились, тем больше было радости, когда видели результаты своего труда!
Бывало, приходим на поле, хлеба стеной стоят, поспевают. Налетит ветерок, качает колосья, забавляется, идут волны по полю, и от счастья дух захватывает! Осенью жнем богатый урожай, трудимся день и ночь, все понимают – день год кормит! Связанные в снопы, ставим в скирды, чтобы зерно дозрело и просохло, кончили жать, свозим снопы на гумно. Потап опять в поле с плугом, пашет до холодов, пока мороз землю не скует.
Полетели белые мухи, снопы молотить начинаем, а зерно в снопах дозрело, высохло к тому времени. Добротное, полноценное зерно засыпаем в амбар. Трудились не напрасно, наша семья была обеспечена на два года вперед! Зерно в амбаре дороже золота будет! Золото в голодный рот не положишь, а зерно в недородный год всегда выручало. Всегда все были сыты, одеты и обуты! Не то, что теперь! Господи, прости! – с досады плюнула бабушка в сторону.
Замолчала она, молчит и внучка. Каждый о своем думает. Евдокия думает о днях минувших, Потапа вспоминает, слезы уголком платка вытирает. Вдруг тронула губы улыбка. Вспомнила она, как Потап один раз в жизни изменил ей: Собрались спать, детей она уложила, а он говорит:
– Евдокия, ты меня не жди, спать ложись. Я пойду с мужиками на бревнах посижу, семечки пощелкаю. Семьей обзавелся, нет времени старых дружков проведать!
Поверила она, отпустила, а под утро лег в постель муж, а от него чужой женщиной пахнет. Ничего не сказала и виду не подала, а на следующий вечер опять отпрашивается к товарищам. Решила посмотреть, с кем он по ночам семечки лузгает. Подошла к мужикам тихонько, а мужа среди них нет, и услышала их разговор, что пошел Потап к гулящей вдовушке, Клавдии. Не поверила, решила  проверить, не наговор ли это. Простояла ночь у забора, дождалась под окнами вдовьего дома, пока, натешившись вволю, вышел Потап. Услышала на пороге разговор, приглашает вдова его к себе жить.
Побежала домой темными улицами. Опередила его, легла в постель, притворилась спящей, а как он, утомленный, заснул, встала, оделась и вымазала дегтем ворота и входную дверь у вдовы, опозорила на всю деревню. Пошел мужик к вдове на третью ночь, та и рассказала, что Евдокия ее опозорила, потребовала наказать ее. Позабавившись с любовницей, Потап вернулся домой, утром вызвал жену в амбар, где висели вожжи. Взял их в руки, хлестанул по плечу:
– Ты дегтем вымазала ворота Клавдии? Говори быстро, а то изобью до полусмерти! 
Евдокия поймала вожжи, держит и спокойно отвечает:
– Я намазала! Хочу от сучки кобеля отвадить! У нее течка каждый вечер! Вот похотливые кобели к ней и наповадились, забыли, что дома жены и дети малые!
– Ах ты стерва! – попытался вырвать вожжи муж, но не тут-то было.
Крепко зажав вожжи в руках, Евдокия сказала твердым голосом:
– Богом клянусь, тронешь из-за этой сучки – сожгу ее в доме, сама в петлю залезу, оставлю тебя с детьми малыми! Я помру, но и ей не жить, если еще раз переступишь ее порог!
У Потапа опустились руки. Кинув вожжи, выскочил из амбара как ошпаренный, и больше не слышала она, чтобы наведывался к чужим женам и вдовушкам, прожили до революции проклятой душа в душу, четверых сыновей она ему родила, пятого носила.
 Как вспомнила о революции, слезы сами покатились из глаз: «Сколько раз говорила тебе, Потап, – одумайся! Четверо ребятишек по лавкам, пятый под сердцем. Справедливую жизнь искал! Вот и нашел смертушку лютую для себя! Семью осиротил, на голод и мучения обрек! А за что, спрашивается? Где она, эта счастливая жизнь при Советах? Даже не вспомнили они о сиротах погибшего Потапа!».
Очнулась Евдокия. Вытерла слезы, видит, внучка сидит задумавшись.
– О чем задумалась, внученька? – спрашивает.
– Папку своего вспоминаю, какой он был большой и красивый, когда на войну уходил!
Замолчала бабушка, молчит и внучка! Наконец Евдокия нарушила молчанье:
– За свою жизнь я столько горя натерпелась, не дай Бог никому испытать такую участь! Пролила столько слез, что, собери их в одно место, человек утонул бы в моих слезах. А сейчас у родного полюшка Бога прошу, чтобы дал вам счастья! Что бы миновало вас вдовье горе горькое! Я за вас всех выстрадала, глаза выплакала!
Глядит на нее внучка, как бабушка уголком платка слезы вытирает, и сама плакать готова, так ее жалко стало. Наконец говорит  Евдокия: 
– Солнышко садиться собралось, пора нам возвращаться. Путь до деревни для меня, старухи, не близкий. Помоги на ноги подняться!
Обняла ее Дуся и на ноги встать помогла. А сама удивилась: совсем легкая бабушка была, под руками чувствовала она ее косточки. Взяла под руку, и пошли они домой, каждая думает о своем. Евдокия еще раз переживает встречу с прошлым, с мужем любимым, о детях, внуках своих с такой разной, трагической судьбой.
Внучка думает об отце, шестилетняя девчонка помнила его проводы на войну, слова, сказанные на прощанье:
– Старшей остаешься, доченька! Ты у меня большая, будь мамке надежной помощницей, помогай ей воспитывать сестренок! Слушайся всегда!
Эти слова запомнила, не вернулся отец с фронта, но его образ, молодого и красивого,  в детской памяти запечатлелся на всю жизнь.
Затемно добрались до дома, бабушка совсем утомилась, внучка поддерживает ее под руку, не давая упасть.
– Ты меня до кровати проводи, совсем я притомилась, – едва слышно просит бабушка.
– Бабуля! Пойдем к нам вечерять. Потом тебя домой приведу!
– Спасибо, сыта я!  Поставь рядом на лавку ковш с водой и иди, мать уже заждалась, а я отдохну. Завтра, если встану, приду к вам. А теперь беги домой, мамка ругать будет.
Пришла девочка домой, удивилась мать:
– Почему одна, а баба Дуня где? Почему к нам не зашла?
– Звала ее! Говорит, притомилась, сил нет, попросила ковш с водой рядом с кроватью поставить.
Налила мать в кринку молока свежего, дала несколько картошек вареных.
– Отнеси бабушке. Поставь ближе ковша с водой. Проснется, молочка попьет, картошек поест, силы к ней вернутся. Старая она стала, все думала, что сносу не будет, за троих работала! И вас от голодной смерти спасти помогала! Дай Бог ей здоровья и долгих лет жизни!
Зашла внучка на бабушкину половину, а та спит мертвым сном, отодвинула ковш с водой, на его место поставила кринку с молочком и картошки положила.
Не знала Дуся тогда, что молитвы бабушки об их счастливой жизни не дойдут до Господа. Через восемнадцать лет ей на собственной шкуре придется испытать гибель мужа, жить вдовьей жизнью с малыми детьми на руках, умываться не водой, а слезами горькими. Это такое горе, что словами не сказать и пером не описать, и его может понять только тот, кто пережил сам.
Не смогла Евдокия подняться утром, принесла ей Дуся свежего молочка и вареных картошек. Смотрит, молока немного выпила бабушка, а к картошке не притронулась. Присела на край кровати:
– Я тебе свежего молочка принесла, поешь, бабуля, картохи с молочком свеженьким! Надо поесть и поправляться! – уговаривает ее.
Привстала Евдокия, съела пару картошек, запила молоком:
– Дай Бог тебе здоровья, внученька! Полечила ты меня, беги  домой - мамке  помощь нужна! Обо мне не беспокойся, к вечеру встану, ты меня хорошо полечила!
Несколько дней болела бабушка, и носила внучка ей еду. Постепенно силы вернулись, Евдокия вставать начала.
Зашла утром на половину снохи:
– Чует сердце, не сегодня-завтра Федор приедет. Пойду с подружками в деревне, попрощаюсь. Вряд ли даст Бог больше свидеться нам!
Ушла  и как в воду канула. Наказала Мария дочкам старшим:
– Берите пилу, топор, тележку, ступайте в лес, дров надо напилить и привезти, дожились, скоро топить печь нечем будет!
Ушли Дуся с Зиной, тащат за собой ручную тележку, – на ней не только дрова, но и сено, солому возили, – дело для них привычное.
К обеду Федор приехал. Привязал лошадь у забора отчего дома, снял шапку и поклонился в пояс. В одном из приделов жила мать Евдокия. Зашел в половину матери, а ее дома нет, пошел к вдове брата.  Встретила  Мария радушно, видит он, живет вдова бедно, голодно.
– Здравствуй, Федор! Проходи за стол, чаем напою! – в ответ на его приветствие пригласила хозяйка.
– Спасибо на добром слове! От чая не откажусь. Ты мне скажи, куда мать делась?
– Сердцем чуяла, что со дня на день приедешь за ней, пошла с подружками прощаться! Садись, пей чай, скоро должна вернуться!
 Ополоснув руки, сел Федор к некрашеному, но чисто выскобленному столу. Пока хозяйка хлопотала у плиты, он осмотрелся. На него с русской печи смотрели две пары  любопытных детских глаз.
– Здравствуйте, девчонки! Если не ошибаюсь, – младшенькие, Полина с Валюшей! А Дуся с Зиной где?
– Отправила в лес за дровами, топить нечем, сколько смогут, привезут на тележке. Главные помощницы у меня! Скоро придут, отдохни немного, путь не близкий. Ты уж прости, Федор, сахара, и хлеба в доме нет, бери молоко в крынке, забели чай,  – поставив перед гостем кружку с заваренным смородинным листом чаем, приглашает хозяйка.
– Не беспокойся, Мария! Федосья дочкам гостинцы отправила, раздели на всех.  А это тебе немного соленого сала. Борова зимой тесть заколол, нас угостил, – передавая подарки, говорит гость.
– Спасибо за заботу! Соберутся мои синички, тогда и гостинцы делить будем!
Открыла вдова единственный в доме настенный шкаф с нехитрой посудой и спрятала подарки, не глядя в сторону младших девочек, жадными глазами следивших за руками матери.
– Пусть прощается, не спешит, послезавтра утром обратно двинемся, конь немного отдохнет, – оттягивая неприятный разговор, говорит Федор.
Но видно почувствовала вдова, как он мучается совестью.
– Правильно вы с Федосьей решили – забрать мать к себе. Трудно ей со скотом управляться, нет уже сил сено косить, пусть поживет остаток дней без этих забот!
Федор с благодарностью посмотрел на нее:
– Спасибо,  что правильно понимаешь! Стыдно мне перед матерью, одна вырастила четверых, Санька пропал без вести, Василий погиб, со  снохой Матвея не ужилась. Не век ей одной горе мыкать! Тебе, чем можем, будем помогать дочерей поднимать!
Услышав про пропавшего без вести мужа, Мария заплакала, утирая уголком платка глаза:
– Видно, кому как на роду написано, все под Богом ходим! – перекрестилась на красный угол, где у нее стояла небольшая иконка в окладе. – Спаси и сохрани нас, грешных, Господи! – Сейчас немного легче стало, Дуся и Вера пошли работать, раньше только молоком, картошкой,  и квашеной капустой от голодной смерти спасались. Евдокия, дай ей Господь здоровья, помогала, то молочка принесет, то гостинцев, которые за врачевание люди приносили. Себе отказывала, все девчонкам отдавала. Так и спасались от голодной смерти. Сейчас Дуся работает на приемке зерна, приносит изредка несколько горстей  в карманах с тока. Толчем пшеницу в ступе и варим постную кашу, а ее сдобрить нечем, маслица нет. Картошка, слава Богу, своя. В подполье ссыпали, гниет сильно, думаю, весной посадить будет что, и есть до осени хватит, –  рассказывает ему о своей вдовьей жизни хозяйка.
Сидит Федор, слушает, и жалко ему вдову до слез, знает, что мать была помощницей у Марии. Она улыбнулась:
– Что ты маешься, Федор, по глазам вижу. Пусть Евдокия едет к вам, она для нас много добрых дел сделала, пора отдохнуть!
– Спасибо за то, что десять лет за матерью присматривала! Хочу исполнить сыновний долг, да и Феня беременна, помощь нужна будет.
– Что ты, Федор! Не в тягость она была! По дому помогала, за дочками смотрела, сено косила и за огородом ухаживала. Только за счет огорода и жили все эти годы. Решили, что будет с вами жить, забирайте и корову ее возьмите, даст Бог, проживем, как все.
– Нет, Мария! Корову и овечек решили не забирать. Тесть отдает нам нетель, должна зимой отелиться, свою корову раздоим, а эта пусть у тебя останется, две коровы в семье подспорье будет.
– Что ты, Федор! Бог с тобой! Завтра властям донесут, что Мария Боговенко  две коровы  держит, а это верная тюрьма, и корову уведут со двора, и полными сиротами дети без матери останутся!
– До сего времени запрет не сняли? – удивился гость.
– Как же, снимут! Власть наша народная только и смотрит, чтобы мы, не дай Бог, не то, что вторую корову, лишнего куренка не завели! Три раза в год из сельсовета ходят, проверяют, какая живность на дворе. Им разницы нет, один человек живет –  держи одну корову, десять детей у тебя – держи только одну корову. Что, в Москве не видят, что народ в голоде живет, боятся, что разбогатеем с подсобным хозяйством. Война два года как кончилась, а налоги не снижают, так и живем впроголодь, даром работаем в колхозе все годы!
– Ты забыла, что в революцию и Гражданскую войну с белыми хозяйства порушились. Немного лучше жить стали – опять страшная война, опять разрушения, чего ты хочешь? У рабочих нет подсобного хозяйства, они живут голодно, на продуктовые карточки.
– У них хоть карточки есть, они хлеб по ним каждый день получают! А у нас что? Вошь на аркане! Даром год работаем, хлеб растим, а сенью по трудодням получать нечего, колхоз государству должен остается! Мало того, самим есть нечего,  и детей кормить нечем. Быстро коммунисты обещания о счастливой, безбедной жизни забыли. За что твой дед погиб! За что братья погибли,  увечья на войне получили? За лучшую долю! А где она, эта лучшая доля? Где обещанная счастливая жизнь? Одна болтовня!  Ты не помнишь, как жили при единоличных хозяйствах. Отец мой Миней с матушкой, упокой Господи их души и пошли царствие небесное, приехали из Рассеи голые и босые. День и ночь работали, в полосе деток рожали, зато в семье все были сыты, одеты и обуты. Еще продавали зерно, могли себе и детям обновки купить, голод не мыкали.  Рабочие оттого и голодают, что колхозы, такие, как наш, имени товарища Сталина, не только их, но и колхозников прокормить не могут! А крестьян всех уровняли под одну гребенку, все должны жить бедно, не только продать нечего, но и самим есть нечего!
Федор ошеломленно смотрел на Марию: работая в леспромхозе, не знал он о нуждах и бедах крестьянства. Как человек партийный, посещал политзанятия, слышал, там говорили о подъеме сельского хозяйства и промышленности, повышении уровня жизни рабочих и крестьян. Теперь воочию видел, как живут простые люди, потерявшие кормильцев, пять лет кормившие армию и всю страну. Впервые вдова погибшего брата своей скорбной речью открыла глаза на действительность. Нищета и разорение были спутниками большинства жителей колхозной деревни.
Между тем, стараясь выплеснуть из души наболевшее родному человеку, который не побежит доносить, Евдокия продолжила:
– Ты знаешь, какие налоги с нас ежегодно дерут? Двести литров молока, яиц сто десять штук, мяса сорок килограммов, с каждой овцы шерсти по три килограмма, забил скотину – шкуру сдай! И все это бесплатно, а за что, спрашивается? Чего хорошего мы от новой власти видим – голод, разорение и нищету! Попробуй не сдай налог, последнюю живность со двора уведут, не посмотрят, что семью на голодную смерть обрекают! Завел две коровы – тюрьма! А коровке только-то и надо сена накосить на зиму, чуть солнце пригреет, на зеленой травке проживет! А сколько колхозных угодий не обкашивается, бурьяном зарастает! Наша власть решила, пусть все и вся пропадает, но жителям послабление дать нельзя. Душегубы! В Москве сидят настоящие враги народа! В Москве!
Федор сидел потрясенный простой ясностью крестьянского мышления вдовы, годами ничего не получавшей за трудодни и помощи от государства на содержание дочерей, влачащей голодное существование с пятью сиротами, которые кормятся только с огорода.
– Ты, Мария, не заводи такие разговоры! Услышит кто – донесут, ненароком можно и в тюрьму попасть. Детей осиротишь!
– Вот так и живем, друг друга боимся и не знаем, кто и когда на тебя донесет! На этом стояла и стоит советская власть!  Прости, Федор! На душе наболело! Деды погибли, мужья, дети  погибли за эту власть, а власти той до простых людей дела нет, люди живут в нищете! Поплачешь в подушку, выскажешься, вроде бы и легче становится! Мы с начала войны хлеба не


видели, в конце года подсчитают, оказывается, еще должны государству колхозники остаются, на картошке и квашеной капусте перебиваемся!
– Ты же говоришь, Дуся приемщицей зерна работает? – удивился Федор.
– Что с того? Знаешь, сколько за ней глаз смотрит? За горсть зерна быстро упекут в тюрьму на долгие годы. Решилась она, попросила дядьку Антона ночью приехать на точок, нагребли с ним пять мешков зерна. По уговору должен был смолоть его, муку рассыпать пополам. Этот живоглот смолол пять мешков, а это верные четыре мешка муки, под завязку, а нам привез один мешок муки натруской, даже не полный. А Дуся рисковала сесть в тюрьму! Вот так с сиротами поступают. А ему хоть ссы в глаза – все Божья роса! Опять завел разговор, что можно еще раз на точок заехать! Показала я ему от ворот поворот, едва удержалась, так мне его коромыслом огреть хотелось!
– Нашла кому довериться! Антон смолоду такой был, своего не упустит и чужое прихватит! Нас с Матвеем мытарил, работать на себя заставлял, а за это сухой горбушки хлеба ни разу не дал. А сами за занавешенными окнами колбасу трескали! – согласился с ней Федор. – Но все-таки поостерегись, Мария, дети слышат твои разговоры, сболтнут где, дойдет до ушей властей, беды не оберешься! Если нужда будет, весточку присылай, поможем обязательно!
Горько вздохнула Мария:
– Как там дочь моя Вера поживает? Давно от нее весточки не приходили. Она от колхоза лес в Ангуле заготавливает. Писала, что живет в одном бараке с мужиками, ни помыться, ни постирать.
– Не волнуйся, у нее все хорошо. Почти каждую неделю на выходные приходит к нам, стирает белье, ходит в баню. Вечером в воскресенье уходит в Ангул. Писали мы с Феней тебе в письме, отправь с матерью к нам одну из дочерей. Пусть у нас с год поживет, откормится. Ты посмотри на них - кожа да кости. Потом пошлешь другую, и матери отрада будет!
Опустила взор вдова, не знает, что ответить. Полностью она доверяет Федору, но боится оторвать любую из дочерей от сердца. Все ей одинаково дороги.
– Дай мне время подумать! Тяжело от сердца отрывать!
– Думай, Мария, одним ртом в семье будет меньше, другим больше еды достанется! Ты думай, а мне колун принеси. Чурки, что у сарая, разобью!
– Спасибо на добром слове! Остались чурки, сучками переплетенные, пробовала сама разбить, да куда там. Мужицкая сила нужна, крепкие руки! Дочерей в лес за дровами посылаю, топить нечем.
Смотрела вдова на младшего брата, сгинувшего на войне мужа, и катились градом слезы: «Был бы Санька жив, разве мыкала я горе с дочерьми. Господи, за какие грехи нас наказал!».
Колол Федор переплетенные сучками чурки, а в голове роились крамольные мысли: «За что власть душит крестьянина, разрешает ему держать только одну дойную корову? В колхозах вдовы и старики остались, на трудодни много лет ничего не получают! У многих мужья на фронте пропали без вести! В чем их вина? Были тяжелые бои, и катилась наша армия на восток без остановки, а немец котел за котлом устраивал, всех уничтожал, в плен брал! В чем вина тех, кто остался в деревнях, кормил, поил, одевал и вооружал армию, не давал умереть от голода жителям страны, ковавшим оружие победы? В чем вина их детей, обреченных на голодную смерть, лишенных продовольственного пайка пропавших без вести кормильцев, брошенных на произвол судьбы? Почему не разрешить держать по паре дойных коров, и люди были бы с едой, и государству излишки молока и мяса сдавали? Так нет же, под страхом тюрьмы запретили держать больше одной коровы! А что ей надо, сена накосил – и она всю зиму с кормом, а пошла травка – сама прокормится! Никакого вреда колхозу. Налогами все, что выросло у селян отбирают, кормить семью не оставляют!» – думал член ВКП(б) с сорок второго года, с остервенением обрушивая колун на очередную чурку.
За этим занятием и застала его вернувшаяся от подруг мать.
– За тобой приехал, мама. Писала тебе Федосья, что заберем к себе в Хабайдак, с нами жить будешь!
– Прочитала Дуся ваше письмо! Спасибо на добром слове, что не забываете мать родную. Решилась я! Поеду с тобой, стара уже стала, не смогу хозяйство держать, да и Марии помочь детей воспитывать не смогу. Когда назад собрался ехать?
– Лошадь немного отдохнет, попасется денек, я чурки Марии разобью, без меня еще десять лет лежать будут. Тебе собраться надо, послезавтра и тронемся.
– Это хорошо, что послезавтра, сегодня с дороги отдыхай, а завтра на кладбище пойдем, могилы отца, пращуров навестим. Пусть Господь пошлет им царствие небесное! А мне чего собирать? Посуду Марии оставлю, ей сгодится, а все мои наряды в один узелок поместятся!
– А ты с нами на кладбище пойдешь? Ты меня всегда провожала, – повернувшись к Дусе, спрашивает бабушка.
– Пойду, бабуля, конечно, пойду!
Утром встали, попили чаю, собрались на кладбище.
– Вот и слава Богу! Собрались в последний раз навестить усопших. Вряд ли еще когда придется поклониться родным могилам, – говорит бабушка, а у самой слезы катятся.
– Не плачь, бабуля! Ведь я с тобой! – успокаивает внучка.
– Как не плакать! Прощаюсь я навсегда с родными местами, не увижу их больше и вас больше не увижу, голубки мои!
Плачет бабушка, слушая ее, плачет вместе с ней и внучка, с рождения  видевшая рядом с собой добрую и ласковую бабушку Евдокию. И в горе она помогала, и в радости, заботилась и лечила, угощала, чем могла. А теперь ее не будет. Сквозь слезы девочка, просит:
– Не уезжай, бабуля! Не уезжай! Как же мы без тебя?
– Прости, внученька! Стара я стала, тяжело одной с хозяйством управляться, сено косить, дрова заготавливать. Поеду к Федору, в Хабайдак! Простите меня, старую! – обнимая внучку, рыдает старая женщина.
Взял Федор мать под руку, и пошли они за околицу по единственной проселочной дороге, куда на телегах десятилетиями увозили в последний путь жителей небольшого села Асафьевка, одним из основателей которого был дед Федора, Пшеничный Емельян.
Идут, а вокруг стоят стройные сосны с зелеными кронами, белоствольные березки на слабом ветерке машут Евдокии ветвями, земля покрыта зеленым ковром мха. На нем густо разросся брусничник, кругом буйство жизни, и думать о смерти не хочется. Прощается мысленно с ними Евдокия, старается все рассмотреть, подольше в памяти сохранить.
Наконец показалась поляна, огороженная забором, за которым  возвышались скорбные холмики, увенчанные крестами. Подошла она к могиле свекора, Пшеничного Емельяна. Поклонилась до земли, поплакала, помолилась за упокой души, подошла к могиле свекрови, Анны Фроловны, ей отвесила земной поклон, попрощалась. Подошла к могиле Потапа, ноги у вдовы подкосились, упала на могилку, тело стали сотрясать рыдания. Поднял ее Федор, усадил на край могилки, плачет бабушка и причитает:
– Прости, Потапушка! Больше я к тебе не приду проведать! Уезжаю жить далеко, к Федору, сыну нашему. Старая стала за скотом ходить, сено косить, сил нет. А еще прости, что оставляю сирот Санькиных. Они еще малые, помощь им нужна, а я уже не в силах! Обузой для них быть не хочу!
Обхватила Дусю, и плачут обе. Только теперь поняла внучка, что бабушка, видеть которую они привыкли каждый день, завтра от них навсегда уедет. И не услышит она ее добрых слов, не будет приносить кринки молока, подарки. Плачет девочка, прижала ее к груди бабушка, успокаивает. Федор успокаивает обоих:
– Успокойся, мама! Обещаю, что Санькиных детей не брошу, буду помогать, чем смогу!
Взял он мать за одну руку, за другую придерживает внучка, и пошли  тихонько домой. Проплакала Евдокия всю ночь, забылась в коротком сне под утро. Понимала, что навсегда уезжает из Асафьевки, куда привез ее невестой Потап, где прошла молодость, где рожала и вырастила детей, откуда проводила их на войну, где состарилась в трудах тяжких, от родных сердцу могил.
На следующий день, еще затемно, стали собираться. Федор снял с чердака сундук, пристроил его сзади на телегу, а мать кросна тащит.
– Нет места, унеси назад, да и не нужны они – ткать не из чего, лен не сеем! – сердится сын.
– Но как без кроснов? Какую холстину соткать, носить будет нечего! – настаивала мать.
Взял Федор кросна, занес в дом, поставил к стене, забил окна и двери родного дома досками, поклонился ему.
Зашел проститься в половину снохи, где его ждала мать, а там уже все на ногах. Дуся ждет, когда бабушка уезжать будет, проводить хочет, подбежала, обняла, плачут обе. Проснулись и окружили бабушку младшие внучки: Зина, Валентина, Полина. Ревут в три ручья, просят, чтобы бабуля не уезжала!
Прикрикнула Мария, немного успокоились, приглашает она:
– Садитесь, попейте чайку на дорогу, я картошек в мундире сварила, отведайте и с собой возьмите, молочка попейте! Путь не близкий!
Сели за стол. Федор говорит:
–  Мария! Ты в отношении дочки не передумала?
Заплакала вдова:
– Не могу я никого от сердца оторвать! Прости, Федор, подумать надо!
– Помни: чем могу, буду помогать сирот на ноги ставить! Будет нужда – пиши! Спасибо за мать, что столько лет ухаживала за ней! 
Прощаясь, Евдокия не сдерживала слез, обняла Марию:
– Спасибо за все! Прости, что уезжаю! Стара стала, и для тебя уже не помощница. Видно, удел всех стариков – доживать остаток дней возле детей своих!
– Тебе спасибо, Евдокия, за помощь и доброту ко мне, к сиротам моим! Помогла мне сохранить в лихую годину, досматривала, лечила, себе в последнем куске отказывала, сироткам отдавала. Не поживется со снохой, возвращайся в дом родной, знай, что я тебя всегда приму! – рыдая, провожает невестка.
Попрощалась бабушка с ревевшими внучками, обняла каждую, и для каждой нашлось доброе слово. Усадил ее Федор на телегу, на задке которой возвышался девичий сундук, привязал веревку с  коровой, еще раз в пояс поклонился Марии, девчонкам, родному дому и тронул вожжи. Но уперлась корова, будто знает, что уведут ее куда-то далеко от родной деревни. Взяла Дуся прутик и легонько подгоняет ее за телегой. Ехала Евдокия по Асафьевке, в которой прошла вся ее жизнь, с самого замужества, плакала, прощалась. Вот и поскотина, спрашивает внучка:
– Бабуля, а мне коровку до Хабайдака гнать?
Но видно поняла корова, что надо идти за телегой, и сама пошла.
– Прощай, внученька! Даст Бог, свидимся! Беги к матери! – сквозь слезы прощается бабушка.
Так и осталась в ее памяти стоявшая на дороге внучка с заплаканными глазами, махавшая рукой на прощанье. 
Не успокаивал мать Федор, понимал, как тяжело дается расставание с родной деревней. Шагает конь, за телегой, понурив голову, идет корова. Крамольные мысли не покидают Федора, будоражат душу: «Вождям в Кремле виднее, а наше дело – десятое, исполнять волю партии, указания товарища Сталина, а не думать, зачем да почему. Так можно додуматься, договориться, что окажешься вместе с «врагами народа» на лесоповале или у стенки!».
Но в душе остался нехороший осадок, он вожжой подхлестнул лошадь:
– Но, Карька! Шевелись, спишь на ходу!

Переночевав в придорожном селе, вечером следующего дня привез он мать в Хабайдак. Привязал коня у барака, помог слезть с телеги:
– Добрались! Здесь мы живем!
В это время вышла смущенная Федосья, боялась она не понравиться свекрови, не знала, как ее называть. Видит, что старушка устала, едва стоит на ногах, взяла под руку:
– Здравствуй, мама! Меня зовут Феней!
Евдокия, утомленная дальней дорогой, облегченно вздохнула, перекрестилась:
– Слава Богу, приехали! Думала, дороге конца не будет. Показывай, дочка, как вы живете?
Она была довольна: невестка ее хорошо встретила, поздоровалась, мамой назвала. Провожая и поддерживая старушку, хозяйка пригласила:
– Проходи! Располагайся! У нас небольшая квартира, но всем места хватит. Федор тебе широкую лавку сделал. Если хочешь, можешь спать на печи, зимой теплее будет. Потом кровать справим!
– Здравствуй, невестушка! Дай на тебя посмотрю, с кем мой сын живет! – не услышав в ее голосе фальши, осмотрела молодую женщину,  осталась довольна.
– Видная и ладная у тебя жена, Федор! Спасибо на добром слове! Нам, старикам, много не надо, главное, был бы свой теплый угол, да еды нехитрой немного! Можешь рассчитывать на меня, чем смогу, буду помогать! – говорит Евдокия, а сама едва стоит на ногах после дальней дороги.
Невестка завела в комнату, помогла сесть на лавку за столом, мужа усадила, налила всем мясного борща с кислой капустой, нарезала черного, ноздреватого хлеба, молоко в кринке поставила:
– Отведай, мама, наш хлеб-соль!
Говорит, а сама не знает, понравится ли ей такое обращение.
Несмотря на усталость, свекровь заметила смущение, улыбнулась:
– Можешь звать меня матерью или Евдокией, можешь свекровью, я не в обиде буду! Приняла ты меня хорошо, я буду звать тебя Федосьей, дочкой и невестушкой, так что ты не обижайся!
Настороженно слушает Федор их разговор, пытается понять, по душе ли пришлась матери невестка. Увидел, что отношения налаживаются, вздохнул облегченно.
  – Какие обиды, хорошо, что сразу определились! Покушайте и ложитесь отдыхать, путь не близкий был, – улыбнулась хозяйка.
Отломила Евдокия кусочек черного ноздреватого хлеба и бережно держит в руке, осматривает, нюхает: – Господи! Уже забыла, когда хлебушек в руках держала, на вкус пробовала! Перед самой войной! Почитай семь лет прошло с той поры! – А у самой слезы текут по впалым старческим щекам.
Поела немного хлеба с молочком, больше ни к чему не притронулась, перекрестилась:
– Спасибо за хлеб-соль! Права ты, невестушка, все косточки болят, отдыха просят! Показывай  мой угол.
С той поры стала она жить в квартире Федора, на кухне, за занавеской. Стала надежным помощником снохе, прибиралась, варила нехитрую еду, топила печь. Работы хватало, но она была счастлива, что жила в мире с младшим сыном и его женой. К одному не могла привыкнуть старая женщина, более десяти лет прожившая в голоде. Она долго не могла привыкнуть к хлебу, который получали сын с невесткой по карточкам каждый день.
Поставил Федор корову матери в стайку, отдохнула она после долгого перехода и стала давать молочко. Стали Зорьку выгонять в стадо, к пастуху. Заботилась о ней Евдокия, как о дитя малом.
Правду говорят, что земля слухами полнится, докатился слух о способности Евдокии лечить людей и до Хабайдака. Кровавый диктатор, товарищ Сталин, присвоивший себе имя – «вождя и учителя народов всех стран», окружение его, еретики и мракобесы, стоявшие у власти, отвергшие Христа, каленым железом выжигали у людей веру в Господа, добро, счастливую жизнь. Превратив население огромной страны в рабов, не спешили обеспечить «строителей социализма» хотя бы элементарным медицинским обслуживанием. А для чего? Их миллионы, одни помрут, на их место этапом пригонят других. Народ – это стадо, расходный материал, и им можно пожертвовать для строительства социализма во всем мире.
Не только врача, но и фельдшера в поселке не было. Ссыльные лесорубы жили в бараках, в грязи, антисанитарии и не знали, что на свете есть доктора. Обязанности фельдшера выполнял ссыльный поляк, ветеринар Шпичек, лечивший леспромхозовских лошадей. Большинству обращавшихся к нему больных ничем помочь не мог, советовал обращаться к Пшеничной Евдокии.
Не знавшая грамоты, бабушка Евдокия, как ее почтительно звали жители не только Хабайдака, но и окрестных поселков, стала повитухой, принимала роды, лечила молитвами, и травками, которые собирала по полям и лугам, сушила, готовила нужные сборы. Рожа, грыжа, испуг, порча, сотрясения головного мозга, заговор кровотечений и даже эпилепсия успешно ею излечивались. Прежде чем лечить, расспрашивала о болезни, осматривала, ощупывала, спрашивала, где болит. Одним давала в руки глиняную чашку с водой из криницы, требовала, чтобы держал над головой, читала молитвы, в конце выливала расплавленный воск в воду.
Разглядев застывший воск, крестилась:
– Слава Богу! Болезнь твоя слилась с воском на воду, больное место смачивай, но не протирай, и пусть наговоренная водица унесет болезнь, а тебе, раб Божий, Господь здоровье пошлет! –  говорила бабушка, заканчивая лечение, сливая воду в принесенные посудины.
Другим давала сборы из сушеных трав, рассказывала, как их принимать. Были случаи, когда больных привозили на телегах, сами ходить они уже не могли. Евдокии было достаточно одного взгляда:
– Сглазили тебя, голубушка. Сильную порчу напустила черная колдунья,  на смерть! Вовремя ты ко мне попала, потянула бы еще с недельку, плохо бы закончилось. Садись, буду снимать…
Никому в помощи не отказывала, иногда велела жить в Хабайдаке несколько дней, приходить на лечение. Но никогда платы за лечение не брала, а когда спрашивали, сколько должны, отрицательно качала головой:
– Ничего не должны! Не я вас лечу, через меня Господь и святые угодники исцеляют! Идите с миром!
Но от подарков не отказывалась, благодарила за них. Прознали про то жители поселка, не унимаются, судачат старушки:
– Стольких лечит и плату не берет! А ведь могла озолотиться, не ходить в обносках! И семья в достатке жила бы!
Дошли до Евдокии досужие сплетни, вышла она погреться на солнышке к  соседкам. Сидят на завалинке барака, а они ей высказывают. Послушала их с улыбкой и говорит:
– Подарки дарятся от чистого сердца! Грех отказаться их можно принять за дела богоугодные. Страждущим помогать, делиться с ними хлебом-солью Господь завещал! А требовать плату за врачевание – это от лукавого! Я молюсь Господу, пресвятой Деве, другим святым угодникам, прошу у них помощи и должна делать это с чистыми помыслами, без корысти! Как только плату потребую, или возьму, святые покровители отвернутся от меня! Господь отымет дар и покарает за ослушание! Мне много не надо, что Господь пошлет, за то и спасибо! Федор с невесткой работают, огород, корова, слава Богу, на жизнь хватает, живем, как все! – поставила она точку в сплетнях и разговорах.
Шли люди со своими болезнями из поселка и с окрестных сел. И никто не знал отказа, всем она помогала. Всех встретит, приветит, голодных накормит, напоит, последним поделится.
Радовалась и сама Евдокия. По душе ей пришлось житье в семье младшего сына и его жены, благодарила она в своих молитвах Господа, что надоумил ее переехать в Хабайдак, где встретила понимание и заботу сына и невестки.
С появлением коровы появились новые заботы, Федор купил стог сена. Утром Зорьку выгоняли в стадо, вечером Евдокия встречала ее, доила, бросала пару навильников сена. Она помнила притчу о том, что у коровы молочко на языке. Должна она весь день жевать траву или сено, вовремя ее надо напоить, тогда и молока много даст. Холила ее хозяйка, баловала, разговаривала с ней. Была Зорька для Евдокии как родной человек из прошлой жизни.
Соседи завистливо смотрели, как спорилась работа у дружных новоселов: за лето разработали и засадили огород, стайку поставили и обзавелись хозяйством. Незаметно, в трудах и заботах осень пролетела, за окнами осень, ветер желтый лист гонит, травы пожухли. У Евдокии душа болит за внучек, оставшихся в Асафьевке, и говорит она как-то вечером, когда семья собралась за ужином:
– Слава Богу, дом у вас полная чаша! Картошки много накопали, капуста выросла хорошая, корова стоит в хлеву, молочко свое, хлеб, почитай, каждый день едите. Подумайте, дети, может взять вам одну из дочек Марии? Пусть поживет у вас, ей помощь большая будет, одним ртом меньше!
Посмотрели молодожены друг на друга, говорит Федор:
– Феня писала, а я говорил Марии, когда за тобой приехал, просил одну из дочек к нам отправить. Не захотела, сказала, подумает. Мы согласны взять! Ты старая, на печку не залезешь, а девчонка может на печке спать! Надо напомнить Марии!
– Вот и хорошо, что оба согласны. Ты, невестушка, пропиши Марии письмо, укажи, что я прошу направить помощницу. Даст Бог и у вас кто народится, сразу за двумя внуками присматривать буду!
Написала Федосья письмо в Асафьевку, просила отправить одну из девочек в Хабайдак, они с Федором согласны, и требует бабушка Евдокия.
Подумала Мария, погоревала, а делать нечего – уехала свекровь, труднее стало жить. От одной коровы много молока на еду не возьмешь, о сдаче налога думать приходится, а за год двести литров сдать надо.
Утром, затемно ушла на работу, а вечером собрались девочки за столом, решилась она:
– Письмо из Хабайдака пришло, прочитала мне почтальон. Тетя Феня пишет, что бабушка Евдокия живет у них хорошо, каждый день хлеб ест, просит отправить ей в помощь кого-то из вас. Долго я думала, так и не решила, кто  пойдет, – а сама отвернулась и слезы украдкой уголком платка вытирает.
Услышав, что в Хабайдаке бабушка каждый день хлеб ест, замолчали пораженные сестренки. Первой голос подала Полина:
– Мама, отправь меня! Я хочу вдоволь хлеба поесть!
– Хорошо, доченька, поживешь у дяди Феди, потом еще кто-то пойдет!
А девчонки в голос:
– Мы тоже хотим вдоволь хлеба поесть! И нас отправь!
Заплакала вдова:
– Доченьки мои ненаглядные! Разве не хочу я для вас лучшей жизни? Но и мне одной, без вас, с хозяйством и огородом не управиться!
За столом решили, что первой пойдет Полина, а потом остальные, по очереди.
– Собирайся, дочка. Завтра утром пойдешь с нашими колхозниками, они идут на лесозаготовки в Ангул, через Хабайдак, а там, у людей спросишь, дом дяди Феди найдешь.
Машин не было, и восемьдесят километров привычно шли люди от села к селу, ночуя в заезжих избах, у знакомых, кто как сможет. Не от хорошей жизни приняла это решение многодетная вдова, голодная жизнь была причиной. Надеялась, что у родни поживет дочь в сытости и достатке. Она не ошиблась, рабочие леспромхоза жили лучше колхозников. Им продукты выдавались по карточкам, ежемесячно платили деньги,  и подсобное хозяйство было большим подспорьем. Знай, работай, не ленись!
Так в семье Федора появилась Полина, младшая внучка Евдокии. Она стала верной помощницей бабушке в домашних делах. Прожила около года, спала на теплой русской печи, которую зимой и летом приходилось топить для приготовления пищи. После Полины  пришла Зина, и она была первой помощницей бабушке.

Ефим, как и обещал, подарил стельную нетель, Майку. Привел ее Федор с Мины, а вскоре ударили морозы, полетели белые мухи, кончился сезон выпасов. А у него в стайке две головы скота стоят: Зорька и Майка.
Забеспокоилась Федосья:
– Федор, надо что-то делать, сена не хватит на зиму! На одну голову два стога надо, а у нас две головы! Даст Бог, Майка отелится, приплод кормить опять же сено нужно.
– Не горюй, Ефимовна! Пока этот зарод кончится, заработаем денег, стог купим. Ближе к весне еще один прикупим, до весенней травки Майку прокормить хватит. А с материнской коровой надо что-то делать, две запрещают власти держать!
Подаренная тестем нетель благополучно отелилась, в небольшой квартирке прибавилось жильцов. На кухне, в углу, подрастала телочка, пережидая лютые зимние морозы. Никого не смущал запах и ее присутствие, так делали все, кто держал скот. Люди радовались приплоду, старались сохранить, чтобы, не дай Бог, не сгубили неокрепший молодняк, лютые сибирские морозы. Корова, бычок ли были гарантией сытой жизни и мирного житья с властями. Подрастая, приплод  нагуливал мясо, был надеждой на погашение налогов государству.
Федосья раздоила отелившуюся телку, она стала давать хорошие надои молока. Понимая, что матери трудно будет расставаться с коровой, скрепя сердце, сын завел разговор:
– Мама, надо твою корову продавать, двух держать нельзя, в тюрьму угодить можно, и сена мало, до новой травы не дотянем. Невестка рядом с мужем сидит, головой кивает, на свекровь смотрит.
Помолчала, подумала Евдокия. Видят дети, на глазах у нее выступили слезы:
– Знать, пришла пора и с Зорькой расстаться! Что делать, видно, судьба у стариков такая! Обрывается и у меня последняя ниточка с прошлой жизнью! Ищите покупателя! Но знайте, резать не дам, даже не думайте! Меня и внучек корова от голодной смерти много лет спасала!
– Что ты! Никто и не думал резать, будем искать покупателя, может быть, кто возьмет! – заверил сын.
В поселке новости, как птицы, быстро разлетаются по домам, и покупатель быстро нашелся, пришел вечером следующего дня. Переступив порог, снял шапку, поздоровался:
– Доброго здоровья хозяевам!
– И тебе не болеть! Проходи, Андрей, садись, – приглашает хозяин.
Сел  гость на лавку, теребит шапку и говорит Федору:
– Слышал я разговор, что собираешься корову продавать. Хотел узнать, что попросишь? Моя-то кормилица съела что-то, раздуло ее к утру, едва успел прирезать. Если бы сдохла, пришлось бы мясо выбрасывать! А у нас четверо ребятишек маленьких, без молока и кормить  нечем, сам понимаешь! У всех одна еда – молочко да картоха! Так что выручай, земляк!
– Это не ко мне. Корова матери, с ней и веди разговор, – смеется хозяин.
Повернулся гость к Евдокии:
– Христом прошу! Продай коровку, детки малые который день голодом сидят! Есть просят, а кормить нечем – молока нет! Хоть в петлю лезь!
 Внимательно посмотрела на него вдова: «Если о детях печется, справный хозяин должен быть, такому можно передать Зорьку, в надежных руках будет!».
– А скотину давно держите? Ухаживать за ней умеете? – спрашивает Евдокия.
– Сызмальства! Сколько себя помню, родители держали, я отделился, нетель дали. Всю жизнь со скотом живем, умеем ухаживать, – догадался Андрей, куда клонит хозяйка. – Да и сена у меня во дворе, почитай, два зародика стоит! Будет чем до весны кормить!
Послушала его старушка, подумала:
– Одно условие тебе поставлю! Пока я жива, не зарежешь ты мою Зорьку! Дорога она мне, как дитя родное! – а у самой слезы текут.
– Да что ты! Господь с тобой! И в мыслях не было! Не для этого торг веду! Детьми клянусь, что будет жить у меня твоя Зорька до глубокой старости! Называй цену, даже торговаться не буду. Позарез нужна корова!
Назвала цену Евдокия, немного подумала и снова за свое:
– Скину я тебе четверть цены, если Господом поклянешься, что пока жива, не пустишь под нож мою Зорьку. Я ее хоть издали буду видеть, она для меня память о прошлой жизни в Асафьевке!
– Господом, здоровьем детей клянусь, что уговор сдержу! – клянется Караваев, теребит шапку, а у самого душа поет. Нет у него полной суммы запрошенных денег, хотел отсрочку расчета просить, а тут продавец сама цену скидывает.
Утомилась Евдокия торгом, замолчала, а гость боится, что передумает, что сгоряча о скидке обмолвилась:
– Так я могу быть в надежде? Побегу за деньгами? Жинку возьму, корову гнать поможет, и деньги сейчас принесу! Одна нога здесь, другая там! – сказал он, вставая.
Федор засмеялся:
– Беги скорей, пока мать не передумала!
Прибежал Андрей домой запыхавшийся, жена забеспокоилась, спрашивает:
– Ты чего такой взъерошенный? Неужто Федор отказал?
«Где мы среди зимы в леспромхозовском поселке еще корову купим? Видно, не судьба жить с молоком! Господи! Чем же детей кормить будем?» – проносятся в голове ее тревожные мысли.
А муж мимо нее шасть, руку за старое зеркало запустил, и сверток с деньгами достает.
– Быстрей собирайся, Клавдия, пойдем за коровой! Ты не поверишь! Бабка Дуня за то, чтобы мы коровку под нож не пустили, четверть цены скинула! У нас скопленных денег как раз хватит заплатить! И отсрочку просить не надо! – почти кричит хозяин от радости, пересчитывая деньги трясущимися руками.
Перекрестилась Клавдия, от души отлегло, слезы на глазах выступили:
– Слава Богу! Теперь с голоду дети не помрут! Будет чем кормить ребятишек! –  накинула заношенный полушубок, повязала платок, сунула ноги в изношенные до дыр валенки и торопит:
– Пошли скорей, а то передумает!
– Ты, мать, бутылку самогонки возьми, доброго человека отблагодарить надо! И веревку не забудь, на чем вести коровку домой, – сгребая деньги в карман, говорил муж.
Примчались почти бегом Караваевы к Федору, выложил Андрей деньги на стол и вздохнул с облегчением:
– Считай, Евдокия! Здесь все, до копейки, как просила!
– Пусть Феня посчитает, неграмотная я! – грустно отвечает Евдокия, а самой не только брать в руки, но и смотреть на его деньги не хочется, так свою Зорьку жалко.
Посчитала невестка, подает свекрови:
– Все деньги, как уговаривались!
– Ну вот, славно все получилось, и мне на смерть денежка какая будет, и Зорьке жизнь сохранила! – говорит старушка.
Радуются Караваевы – деньги отданы, назад пути нет. Достает хозяин из кармана бутылку самогона:
– Давай, Федор, покупку обмоем! Сильно меня выручили, у меня четверо голодных ртов, теперь с молочком да картошечкой не пропадем!
– Не пью я, Андрей. Ты с матерью разговаривал, ее и угощай!
– Как не пьешь? – удивился гость. – Господи, впервые вижу непьющего мужика!
– Не пьет он. Ты мне налей глоток, тяжело с кормилицей расставаться! – вмешалась Евдокия, уголком платка вытирая глаза.
Выпили они помаленьку, говорит бабушка:
– Хватит, касатик, оставь мне самогоночку. Старая я стала, сгодится для компрессов и примочек. Ты, дочка, сходи в стайку, отдай им Зорьку, пусть живет с Богом!
Окрепшую телочку, названную Зорькой, в честь бабушкиной коровы, с наступлением теплых дней, перевели в стайку. Стала она всеобщей любимицей и надеждой семьи, драконовские налоги надо было платить и в Хабайдаке.

БАБЬЕ СЧАСТЬЕ

В работе и домашних делах неспешно шло время, с коровой и огородом жизнь в семье Федора стала заметно сытней. Молочко, картошка в подполье, капуста в бочке заквашена, в стайке кабанчик хрюкает. Федосьи мать по хозяйству помогает, еду готовит, печь топит.
Отменили карточную систему в декабре сорок седьмого года, но простым рабочим лучше жить от этого не стало, полки в магазинах были пусты – ни товаров, ни продуктов… 
В июне Феня почувствовала, что беременна. «Господи! Хорошо бы мальчишка был. Федор сына заказывал!». Она боялась ошибиться, никому не говорила, держала в секрете, лишь счастливая улыбка не сходила с лица. Через месяц, когда они со свекровью остались вдвоем, Евдокия спросила:
– Сдается мне, что понесла ты, голубушка?
Федосья покраснела, потупив взор, созналась:
– Второй месяц задержка, боюсь ошибиться!
Осмотрела ее Евдокия, ощупала:
– Пусть хранит вас Господь! Береги себя. Можешь Федора порадовать! Он давно наследника ждет! Думаю, сын у тебя будет, а у меня внук, но об этом точно скажу, когда на шестом месяце будешь.
Федор, давно мечтавший о сыне, с радостью воспринял весть о беременности жены:
– Береги себя, родная! Не рви жилы на работе!
А как не рвать, когда работала Федосья в лесосеке, вместе с другими женщинами валила, кряжевала, грузила лес с помощью стяжков. Работавшие рядом женщины не поймут, если будешь работать вполсилы. Федор с тревогой считал каждый прожитый день, зная, сколько беременных женщин потеряли детей выкидышами, надорвавшись от непосильного труда на заготовке леса.
Через шесть месяцев, ощупав живот невестки, Евдокия заявила:
– Мальчик у тебя будет, дочка! Готовь распашонки, пеленки.
– Мама! Неужели мальчик? – не поверила та.
– Я знаю, что говорю! Крупный мальчишка у тебя под сердцем. 
Достать ткань на пеленки было большой проблемой. В поселковом магазине были пустые полки, товары, мануфактуру привозили очень редко, и продавалась она только передовикам производства в качестве премии.
Федосья с трудом дождалась возвращения мужа с работы. Свекровь стомила в русской печи постные щи, загремела загнеткой, ухватом подхватила закопченный чугунок, поставила на середину стола. Большой деревянной ложкой разлила по глиняным чашкам и сказала сыну с невесткой:
 – Ешьте на здоровье.
Сама повернулась в красный угол, к иконам, привезенным из Асафьевки, осеняя себя крестным знамением, прочла короткую молитву, поблагодарив Господа за хлеб-соль. Только после этого опустилась на скамью и взяла в руки ложку.
А Федосья ждет не дождется, когда мать сядет за стол, ее распирает радость, и хочет она поделиться с мужем. Наконец решилась:
– Федя! Мама сегодня сказала, что будет мальчик!
 У того ложка со щами  застыла в воздухе:
– Мама, это правда?
– Правда, сынок! Истинная, правда. Буду ждать внука! – улыбнулась старушка.
– Надо доставать ткань на пеленки, чепчики, распашонки, – озаботилась  хозяйка.
– Будут тебе и пеленки, и чепчики! Только береги себя! Буду работать за троих, с Николаем Савельевичем поговорю! – сияя от счастья, нежно обнял супругу Федор.
– Я схожу к сестрам в Мину, попрошу наткать льняной ткани, у отца стоит ткацкий станок, и льна они в этом году заготовили много, – пообещала Федосья.

На лесопункте в случаях увечья, или болезни, чтобы получить освобождение от работы, люди шли к ветеринару Шпичеку, прихватив с собой что-нибудь из продуктов. Он осмотрел и ощупал живот Федосьи:
– Фам нушен легкий работ. Скашите нашалник, я прописал.
Сияющая от счастья женщина, дождавшись вернувшегося с работы супруга,  обняла его:
– Я была у Шпичека. Он сказал, что мне нужен легкий труд!
– Фенечка, родная! – обхватив жену за талию, прижав к груди, шептал на ухо счастливый муж. – До  рождения сына нам надо расписаться в сельсовете. Поедем завтра, нельзя откладывать это дело!
Заливаясь краской, постучала Федосья в дверь кабинета Ковалева, вошла, несмело поздоровалась.
– Проходи, садись! Что с тобой? На тебе лица нет, неужели заболела? – забеспокоился тот, чем окончательно смутил молодую женщину.
Видя смущение, сказал:
– Ты что стоишь, садись. Говорят, в ногах правды нет. Рассказывай, что случилось?
– Фельдшер послал к вам, говорит, что мне нужен легкий труд, я беременна, – чуть слышно созналась та.
– Чего ты стесняешься, это дело житейское! Поздравляю! Молодцы! И для Федора радость, он давно ждет сына. С завтрашнего дня пойдешь ледовую дорогу чистить, в бригаду к Фроловой Полине. Другой легкой работы у нас нет.
– Нам бы коня с санями, в Мину съездить, в сельсовете расписаться решили!
– Оба хорошо работаете, дам коня! – радуясь за людей, с которыми успел подружиться, пообещал Ковалев.
– Спасибо, я пойду.
– На крестины не забудьте пригласить, – смеется вслед Савельевич, и его последние слова слышат сидевшие в конторе рабочие, это окончательно вгоняет в краску  Федосью.
Встретив Федора, Ковалев, улыбнулся:
– Я тебе год назад говорил, обживись, осмотрись, притрись к жене. Сейчас настало время ехать с ней в Мину, в сельсовет. Скажи на конном дворе, что я разрешил взять лошадь с санями.
На следующий день Федор проснулся рано, на дворе стояла вязкая ночная тьма. Кресалом высек искру, зажег керосиновую лампу, прикрутил фитиль, чтобы свет не мешал сну матери, и разбудил жену:
– Вставай, Федосья, выпьем чаю и пойдем на конный двор запрягать лошадь.
Хозяйка поставила на стол тарелку из обожженной глины с вареной  картошкой, в другой тарелке горку квашеной капусты, положила несколько кусочков черного хлеба. В глиняные кружки налила чай из чайника, ночь простоявшего в русской печи, еще теплого, заваренного с вечера таежной травкой белоголовником. Улыбаясь, пригласила супруга:
– Садись, поедим, что Бог послал.
Душу переполняла радость, она ехала в сельсовет, чтобы узаконить брачные отношения с любимым человеком, отцом будущего ребенка, расписаться, как было принято говорить. Она, как и всякая женщина с нетерпением ждала этого дня. Сложенный вдвое лист гербовой бумаги - свидетельство о браке - с лиловой печатью сельского Совета был заветной мечтой каждой женщины. Получив его, она становилась полноправной хозяйкой в семье, повышался ее авторитет в глазах женщин, да и мужчин поселка. С замиранием сердца думала о том, как уже завтра об этой поездке расскажет своим подругам, весть мгновенно разнесется по поселку, и многие женщины, не имеющие такого свидетельства, будут завидовать.
Прихватив узелок с гостинцами для детей старшей сестры, Марии, рано овдовевшей и жившей с тремя детьми в комнатке родителей, молодожены пошли на конный двор. Федор запряг лошадь, взял у конюха два тулупа, бросил в сани три хороших навильника душистого сена. И самим на сене сидеть тепло и мягко, и лошадку подкормить обязательно надо, путь был не близкий. Покончив с приготовлениями, помог жене надеть тулуп, усадил ее на сено, поднял воротник, ноги укутал полами. Сам облачился в тулуп, сел в сани и тронул вожжи:
–  Но, Савраска, шевелись!
Тулупы были бедой и выручкой в зимнее время. Надевая овчинный тулуп поверх своей одежды, длинными полами укутав ноги, можно было спастись от лютого холода в пути. Лошадь, тащившая сани, грелась и покрывалась пушистым инеем, возница и его пассажиры, сидя в небольших санях, не могли двигаться, и мороз пробирался им под одежду. Другое дело тулуп, в нем путник чувствовал себя полностью защищенным от холода, каким бы лютым он не был. 
Затемно под лай собак выехали из поселка. Стоял ядреный мороз, в тайге стояла тишина, был слышен скрип полозьев по  накатанному снегу да потрескивание деревьев, стеной стоявших по обе стороны таежного проселка. Пригревшись в тулупе, после многих дней тяжелого труда, радуясь свободной минуте и наслаждаясь отдыхом, Федосья задремала. Как ни крепился Федор, но тоже начал клевать носом и незаметно для себя уснул с вожжами в руках.
Почувствовав свободу, конь перешел на спокойный шаг, не спеша тащил сани по заваленной снегом тайге. Он  знал, что стоит ему сделать пару шагов в сторону, увязнет по брюхо в рыхлом снегу. Остановиться ему не давал мороз, и он шел, понуро опустив голову.
Оба проснулись от лая собак на окраине поселка. Молодые заехали в Минский сельсовет, там им написали заявление о желании зарегистрировать брак. Федор вместо подписи поставил крестик, Федосья расписалась. Секретарь сельсовета заполнила бланк свидетельства о браке, председатель расписался, прихлопнул документ большой гербовой печатью.
– Совет вам да любовь, молодожены! Живите счастливо! –  подавая документ, скрепивший брачные узы, пожимая руки, напутствовал он.
В те времена молодоженам не предлагали поцеловать друг друга в знак верной любви, но и без этого сердце у молодой женщины готово было выпрыгнуть из груди. Счастье переполняло душу! Свершилось то, чего она хотела все время со дня знакомства, любимый Федор стал законным мужем, и слезы радости блестели в глазах.
Подъехав к бараку, где проживали родители Федосьи, Федор привязал коня к коновязи под окнами, бросил из саней сена, похлопал по покрытой инеем шее:
– Отдохни, Савраска! Остынь, сена пожуй, подкрепись. Домой поедем – напою из проруби у моста.
Словно поняв слова возницы, конь повернул голову,  глядя большими, темными глазами, коротко заржал.
– Ты смотри, лошадь тоже на доброе отношение откликается!  – улыбнулся Федор.
Молодожены через сенцы, сколоченные Ефимом из ошкуренного горбыля и прибитые скобами к стене барака, вошли в небольшую комнату, где жили родители Федосьи, средняя сестра Прасковья и старшая сестра Мария с тремя маленькими детьми. Почти половину комнаты занимала русская печка, сбитая из глины, в которой потрескивали лиственные дрова. В комнате было тепло
– Случилось что – среди недели приехали? – насторожилась Афанасса.
– Чего в пороге стали, проходите, сказывайте! – пригласил Ефим.
Не сдержав радости, дочь бросилась к матери, обняла за плечи:
– Случилось, мама, случилось! Мы с Федором только что расписались в сельсовете! Я такая счастливая!
– Слава тебе Господи! – двуперстно перекрестилась Афанасса, и голос ее дрогнул.
Не пристало раскольнице выдавать свои чувства. Но много, очень много несчастий выпало на долю дочери в ее короткой жизни. Вся молодость прошла в тайге, в грязных бараках, страшная болезнь – тиф, после выздоровления возвратный тиф, отметки в спецкомендатуре, каторжный труд в лесосеке, гибель мужа на фронте и смерть сына.
А здесь такое счастье – вышла замуж и расписалась в сельсовете, значит, Федор собирается с ней жить.
– Хватит мокроту разводить, за стол гостей приглашай, чаем напои! – нарочито сурово молвил Ефим, но и в его голосе слышались нотки радости за судьбу дочери.
Молодых усадили за стол, сколоченный из струганных досок, выскобленных до желтизны, в сенцах разожгли самовар.
Афанасса поставила чайные чашки из обожженной глины, маленькую стеклянную сахарницу с мелко наколотыми кусочками сахара.
Заблуждается тот, кто думает, что в те поры пили чай с сахаром. Маленький, крепкий кусочек сахара обмакивали в блюдце с чаем, брали в рот, ощутив вкус сладости, вытаскивали и прихлебывали чай из блюдца, это и называлось пить чай с сахаром.
Сахар на стол ставили только по большим праздникам, для желанных гостей. В будние дни пили «пустой» чай, заваренный листом таежной черной смородины, белоголовником и другими травками, заботливо собранными и высушенными на продуваемых ветерком чердаках домов. О чайной заварке  только старики помнили.
– У нас есть еще одна добрая весть! Скоро семья прибавится! Я ребенка жду! – улыбается дочь.
– Пресвятая Богородица! А я-то гляжу, что круглая ты стала, доченька! Радость, какая! Кого же ты ждешь? – всплеснув руками, спрашивает мать.
– Свекровь говорит, что будет мальчик! И Федя сына ждет!
– И впрямь радостная весть, в роду нашем старинном казачок народится! – сказал Ефим, степенно оглаживая бороду. – Запали, Афанасса, лампадки у святых икон и ступай ко мне. Помолимся за счастье молодых! Став на колени, долго молились старики, отбивая поклоны, наконец, троекратно осенив себя крестным знамением двумя перстами, родители встали. Ефим повернулся к молодым:
– Держите в сердце Господа и продолжайте род наш казацкий. Творите добро, и оно к вам воротится сторицей! И наше благословение да сбудется! Во имя отца, и сына, и святого Духа, аминь! – троекратно двумя перстами перекрестил он дочь и зятя.
– Будьте счастливы, дети наши! – Афанасса со слезами перекрестила и благословила молодых.
Закончив пить чай, Ефим обратился к гостям:
– По такому случаю примите от нас подарки! Для вас я сработал кровать деревянную, Федор ее дома соберет. Самое время с нар переселяться!  Молодцы, что огород разработали, стайку поставили и коровой обзавелись. Теперь с голоду не помрете, после Рождества Христова приезжайте, борова резать буду, мясом и салом поделюсь! Надо Федосью подкармливать, чтобы справным внук мой, казачок родился. Да и зять чтобы силы копил на второго ребенка. Господи, спаси и сохрани всех нас, рабов твоих!
Найти любимого человека в послевоенные годы, когда на одного мужчину приходилось больше десятка женщин, было несбыточным женским счастьем, многие солдатки завидовали Федосьи лютой завистью. Евдокия, приглядевшись к невестке, говорила:
– Голубушка! Тебя опять сглазили, садись, полечу! Тебе самой, а пуще ребенку сглаз больно вреден!
Она ставила на плиту банку из-под консервов, бросала в нее под молитву кусочки воска, молилась, пока растает. Давала в руки чашку с водой, велела держать над головой и продолжала молиться. В конце молитвы выливала растаявший воск в воду. Трижды перекрестив ножом, снимала чашку с головы, ставила на стол и начинала объяснять:
– Сглазила тебя женщина, длинноволосая, черноглазая, смотри сама на воск и увидишь, кто это...
Смотрела молодая женщина, но ничего в неровных очертаниях мгновенно застывшего на холодной воде воска увидеть не могла.
– Я ничего не вижу!
– Плохо смотришь! Ничего, сглаз слился на воду, порчу я сняла. Теперь отдохни, будет слабость, глаза прикрой, посиди. Бойся сглаза, плохо себя  почувствуешь, сразу мне говори.

На «легкой работе» Федосья с другими женщинами с утра и до вечера деревянной лопатой разгребала и выбрасывала снег с дороги-ледянки, мела и поливала ее водой. Работа была тяжелой, но легче, чем на лесоповале. От качества и чистоты льда зависела работа коногонов,  возивших заготовленные бревна с верхнего склада на берег реки Маны на лошадях, запряженных в специальные сани. Одним из коногонов работал Федор. Дорога не всегда была ровной, когда были подъемы, возница хватался за сани и помогал коню тащить воз, на спусках запрыгивал в сани и тянул что есть мочи ручку тормоза, замедляя их ход и оберегая лошадь от наезда на задние ноги тяжело нагруженных бревнами саней. Робота требовала большой сноровки и силы. Дни были похожи один на другой. Затемно вольные и ссыльные лесорубы уезжали на работу в лесосеку, затемно возвращались, измотанные тяжким трудом, едва волоча ноги, расходились по баракам. Никто не роптал, все понимали, что стоит только открыть рот – сошлют на север или заменят ссылку содержанием в тюрьме. Партийцы знали, из уроков политграмоты, что их каторжный труд нужен родине, только вчера победоносно закончившей страшную войну.

Утром молодожены пришли на конный двор, в ожидании отъезда в лесосеку. В сторожку заглянул посыльный, которого все звали Прошкой.
– Пашанишников здеся? –  спросил он.
– Я. А что тебе надо?
– Ковалев велел немедля быть. Пойдем!
Федор зашел в насквозь прокуренную самосадом контору, под потолком плавало облако дыма, Савельич заканчивал планерку:
– Задачи всем ясны! Нечего здесь самосадом воздух отравлять! Марш по местам! И чтобы ни одного на лесопункте не видел, кого увижу, оштрафую!
Бригадиры шумной гурьбой потянулись к дверям, остался только парторг, Матвей.
– Садись, Федор, есть разговор. Ты говорил, что умеешь управлять машиной? – спросил Ковалев.
– Три года во время службы в пожарном депо в Хабаровске ремонтировал машины, моторы, подменял водителей! У меня справка есть! А что?
– На лесопункт дают три машины. Какие-то газогенераторные, ты их знаешь?
У Федора от этих слов часто забилось сердце. Работать на машине было его давней мечтой.
– Конечно, знаю! Хорошие машины, работают на деревянной чурочке…
– Ты нам не заливай! Как может машина работать на деревянных чурочках?  – усомнился брат, Матвей.
– Серьезно говорю! На ней два бункера стоят, в одном горит деревянная чурочка, во втором собирается газ, на нем работает мотор. Сухая перегонка древесины идет, –  разъяснил Федор.
– А что, такой машине бензин совсем не нужен? – удивился Ковалев.
– Немного, для зарядки аккумулятора и разогрева бункера. Перед тем как ехать, в бункере надо разжечь чурочку, чтобы она начала выделять газ. На машине стоит сифон, который дует воздух и разжигает чурочку в бункере. Если аккумулятор подсядет, его подзаряжаешь, тогда  мотор работает на бензине… –  рассказывал Федор.
Ковалев и Матвей воевали, на фронте видели автомобили, но чтобы они работали на дровах, видеть не приходилось. Поэтому в то, что говорил им Федор, верилось с трудом.
– Чудны твои дела, Господи! Но что работают на дровах – это хорошо, бензина за полторы сотни километров от железной дороги, по таежному бездорожью не навозишься. Скажи Фене, пусть вечером соберет тебя в дорогу. Завтра утром вас на санях отвезут в Мину, оттуда с бензовозами доедете до станции Клюквенной, там получите машины, – распорядился Ковалев.
– Николай Савельевич, я не могу! У меня нет прав, только справка. Ездил на пожары, когда надо было подменить водителя.
– Собирайся, Федор, все равно больше некого посылать! – стоял на своем начальник лесопункта.
Его поддержал Матвей:
– Считай брат, это партийным поручением, больше некого послать! Шоферов у нас нет, да и кто у тебя права в тайге спросит! С тобой поедут механик-водитель танка и тракторист. Научишь их, как заводить машину, как рулить, останавливать. Остальному сами научаться!
– Сейчас езжай в лесосеку, ночью собирайся, утром выезжаешь! Пригонишь машину, там видно будет, – закончил разговор Ковалев.
Дома Федор рассказал о командировке.
– Машина не конь, хватишь ты с ней мурцовки, по себе знаю, полтора года трактористом в войну работала! Зимой пальцы к железу примерзают, не оторвать! – пыталась отговорить жена.
– Не век же лошадью управлять, скоро их вообще в тайге не будет, собирай в дорогу!
В тяжелое послевоенное время собирать в дорогу было нечего. Наварила Федосья большой чугун картошки,  растолкла, разложила по чашкам, залила молоком, размешала и вынесла на мороз. Как только мороз немного схватил толчонку, выложила из глиняных чашек на льняное полотенце, боясь разморозить посуду. Утром завернула замерзшее молоко с картофелем в кусок холстины, туда же положила кусок хлеба, полученный по продуктовым карточкам, и несколько вареных яиц, еду положила в чистый мешок. Это была вся еда, за исключением краюхи черного хлеба, которую она могла дать мужу в дорогу, и сваренных в мундирах картофелин. 
Рано утром Федор с попутчиками, с конного двора, на санях уехал в Мину и дальше получать машины. Их надо было перегнать за сто пятьдесят километров по зимнику. Дороги от лесопункта Хабайдак до станции Клюквенной не было. На Мине были три знаменитых американских «Студобекера», оставшихся после войны. Своих машин такой проходимости и надежности Россия не имела. Но и эти, оставшиеся после войны трехосные вездеходы-бензовозы, иногда не могли преодолеть таежное бездорожье, буксовали в грязи. Тогда водители связывали их тросами, сопровождающий колонну гусеничный трактор «С-80» брал сцепку на буксир, за задний крюк, и тащил  из таежной хляби до места, по которому бензовозы могли  проехать без его помощи.
Зимой дорога проходила по зимнику, «студера» пробивались через сугробы самостоятельно, но двухосные машины не могли одолеть сугробы, для сопровождения послали трактор «С-80». К нему на крюк прицепили тракторные сани, поставили бочки с соляркой и маслом. На тракторе не было кабины, трактористы на лютом морозе сидели за рычагами. Пока один управлял, другой грелся в санях, завернувшись в просторную доху, когда холод доставал, менялись местами. У пассажиров в санях небыло дох: они спрыгивали, шли следом, отогревшись, садились в сани.
«Скачем, как зайцы, пытаемся от судьбы убежать, да не тут-то было! Видно, суждено всю жизнь в тайге прожить, гнус кормить и мерзнуть зимами, неужели так на роду написано и нет выхода из этого круга!» – думал Федор, в валенках, стеганых штанах и ватной телогрейке, шагая по тракторному следу. Давно появилась мысль, что надо выучиться на шофера, но он отгонял ее: «Какой из меня шофер, едва расписываться научился. Там грамота нужна, а у меня ее нет. Где нам со свиным рылом лезть в калашный ряд!».
К вечеру вторых суток добрались до станции Клюквенной. Новенькие, пахнущие краской машины  «ЗиС» стояли в тупике, на платформах. Федор долго не мог оторвать от них глаз, сбылась заветная мечта – сегодня он водитель автомобиля.
«Наконец-то буду крутить баранку!» – любовно оглядывая машины, думал Федор.
В заезжей избе попросил чугунок, положил в него замороженную в молоке картошку, поставил на плиту, дождался, когда растает и согреется. Его спутники были голодны, с надеждой смотрели на счастливого попутчика, у которого была еда.
– Хозяин, доставай ложки для всех! Садитесь, мужики, повечеряем! – пригласил Федор.
Никого не надо было уговаривать, мужики ели молча, только глухо стучали по стенкам чугунка деревянные ложки, но скоро и дно показалось.
– Спасибо! Спас ты нас от голодной смерти! А теперь, хозяин, плесни нам кипяточка, выпьем перед сном на  верхосытку! – поблагодарил сытый и разомлевший в тепле Иван Стойчик.
Хозяин принес несколько матрацев, набитых соломой, бросил на пол.
– Прикроетесь одежкой, у меня нечем! – прикрутил фитиль и погасил керосиновую лампу.
Сытые мужики, два дня пробывшие на лютом холоде, разомлели в хорошо протопленной избе. Подсунув шапки под голову, укрывшись ватными телогрейками, заснули, сотрясая избу богатырским храпом.
Снится под утро Федору сон, что сидит он за рулем одной из машин, везет лес с лесосеки, а рядом, на пассажирском сиденье, сидит мальчишка. Глядит на него Федор и видит знакомые черты. Присмотрелся и вдруг понимает, что это его сын! Он поднимает руку, чтобы погладить по головке, но в это время раздается голос хозяина:
– Вставайте, мужики, велели затемно разбудить!
Открывает глаза и не может понять, где он и где его сын. Рядом, ворча, поднимаются  спутники.  «Хорошо бы сон этот вещим оказался!» – улыбается Федор.
Водители развели рядом с платформами костер, грели в ведрах воду, паяльной лампой отогревали масло в картерах, кипяток лили в радиаторы, до упада крутили заводную ручку, но моторы не заводились. Воду с двигателей и радиаторов сливали и вновь доводили до кипения. Через два часа бесполезных попыток все упарились, столпились отдохнуть у костра.
– Плохо, что машины на платформах, были бы на земле, с буксира, за трактором завели. Что еще делать, не знаю! – развел руками Бурундуков.
Все молчат, соглашаются с ним. Видит Федор, что не завести машины, решился на отчаянный шаг.
– Чем черт не шутит, пока Бог спит. Давайте испытаем последний способ!
Он вспомнил, как зимой, при выезде на пожар, заводили пожарные машины в Хабаровске. Спутники с удивлением смотрят на него, гадают, что он собрался делать. Намотал он на палку тряпку, намочил бензином, поджег от костра, залез на платформу и подсунул факел под карбюратор. Ветер играет пламенем, рядом бензопровод и полный бензина карбюратор, полыхнет – не потушишь, машина за считанные минуты сгорит. Тут тюрьмой пахнет, но не думает об этом Федор, греет карбюратор открытым пламенем, раздуваемым ветром.
– Ты что задумал? Сожжешь машину, выброси факел! – испуганно зашумели водители.
– Ничего ей не станет, без подогрева в такой холод не заведем.
Через некоторое время бросил в снег факел, сел в кабину и попросил:
– Иван, крутани ручку!
Стойчик резко провернул заводную ручку, мотор чихнул и завелся с пол-оборота. Все удивленно смотрели на работающий мотор, который два часа не хотел заводиться.
– А вы боялись! – в раскрытую дверку смеется Федор, добавляя газ, чтобы  мотор прогрелся и не заглох.
В те времена стартеров, печей для отопления кабины на автомобилях не было. Зимой в деревянной кабине, на деревянном сиденье от встречного воздуха было  холодней, чем на улице.
Прогрев мотор, оставив его работать на холостом ходу, выпрыгнул Федор из кабины:
– Давайте попробуем завести следующую машину.
– Рисковый ты парень! Запросто мог сжечь машину! Где научился? – спрашивает Иван.
– Двум смертям не бывать, а одной не миновать! На востоке, в Хабаровске, в пожарной части служил, там половина машин во дворе стояла. При выезде на пожар, зимой факелом заводили!
– А если бензин в карбюраторе вспыхнет?
– В том-то вся и штука! Надо чувствовать, когда бензин нагреется до момента воспламенения, сразу факел убрать! – рассказывает Федор.
Через два часа, с грехом пополам, завели машины и согнали с платформ, подкладывая под колеса стянутые скобами бревна, кем-то оставленные в тупике, расцепляя и растаскивая трактором платформы.
– Поехали домой, ребята! По дороге разберемся, что к чему, – предложил Бурундуков.
– Нельзя ехать на не обкатанных машинах! Запорем моторы, не доехав до Хабайдака. Надо хотя бы сутки, а лучше двое дать мотору поработать на холостом ходу,  сменить масло, масляный фильтр, подтянуть нижники на коленвалу и шатунах, потом давать нагрузку! – не соглашается Федор.
– Не пори ерунды! Что моторам сделается? Надо ехать домой! Жрать нечего, с голода помрем! – поддерживает Бурундукова Иван Стойчик.
– Одумайтесь, мужики! В тайге мы не найдем запасных частей, машины будут колом стоять! За это по головке не погладят! – настаивает Федор.
– На Мине есть гараж, помогут нам, если понадобится, – не сдается Иван.
– Правильно Федор говорит, надо обкатать моторы на холостом ходу, сменить масло, подтянуть нижники на коленвалу. Потом трогаться в путь, он у нас не близкий, по снегу и тайге, полторы сотни верст! –  поддержал Федора тракторист Слободчиков.
– Где я вам столько масла и бензина найду? – схватился за голову экспедитор Грибанов, приехавший получать машины.
 – Это твоя забота, созванивайся, договаривайся, нам на дорогу литров по двести на каждую машину бензина надо и масла литров по двадцать! Моторы пока не обкатаются, будут жрать бензин и масло, только давай! – осадил его Федор. – Мы сейчас тихонько на первой передаче подгоним машины к заезжей избе, будем ночью по очереди дежурить, смотреть, чтобы моторы не перегрелись. Пусть всю ночь на холостом ходу молотят.
Сутки моторы работали на холостом ходу у заезжей избы, водители слили масло, в нем было много металлической стружки. Сняв поддон картера, подтянули нижники коленвала и шатунов. Вместо вкладышей тогда заливались они бобитом и были очень чувствительны к большим оборотам и нагрузкам.
– Смотрите мужики! На чем ехать собрались! В масле столько железа, что через два десятка километров выплавятся коренные и шатунные подшипники коленвала! –  Федор показал дно снятого поддона.
Стойчик пристыженно молчал – на дне блестело много металлической стружки.
Наконец колонна тронулась в путь, следом за ушедшим раньше трактором, пробивавшим колею в сугробах зимника. Где своим ходом, где на прицепе у трактора, но дошли машины до поселка Аргаза.
Запасы взятых из дома продуктов  у всех кончились. Водители, переночевав в заезжей избе, голодные, выпив утром по кружке пустого кипятка, тронулись к труднопроходимому Аргазинскому перевалу. Он был настолько крут, что трактор мог поднять на буксире только один автомобиль. Машина, помогая трактору,  ползла на первой передаче. Польза от этого была небольшой, резина пробуксовывала в снегу, но все-таки надрывавшемуся от натуги трактору легче ее было тащить.
Договорились, что поднятые машины с перевала, не дожидаясь остальных, своим ходом поедут до села Ширы, где будут ждать трактор.
Первой трактор поднял на перевал машину Федора, он помахал рукой трактористам, и по заснеженному зимнику поехал на спуск. Дорога была во многих местах переметена. Подъезжая к очередному сугробу, водитель разгонял машину, не сбавляя скорости, таранил занос. «ЗИС», как огромный снаряд, врезался в сугроб, принимая снег на себя, разбрасывая в стороны. Федор останавливался, обметал лобовое стекло и двигался дальше. Он потерял счет пробитым сугробам, но и ждать товарищей в промороженной тайге не мог, у него не было спичек, чтобы развести костер.
Но удача отвернулась, когда до села осталось не более пяти километров, в очередном сугробе автомобиль увяз в снегу. Оставив мотор работать на холостом ходу, водитель сидел в кабине. Но она не отапливалась, и скоро его стал донимать холод. Во время езды грелся тем, что крутил баранку, удерживая машину на зимнике, теперь сидел без дела, и холод стал заползать под ватник.
«Что делать? Неизвестно, сколько они провозятся! Без трактора и думать нечего выбраться из забоя, а сидеть без дела – превратишься в сосульку через два часа! Что предпринять? Так и на сына не увижу, сгину на морозе!» – проносились тревожные мысли.
«Надо было с собой огниво с трутом взять, дома обошлись бы, за угольками к соседям сбегали!» – запоздало корил он себя.
Отогнав мрачные мысли, желая убедить себя, что сможет выжить в  засыпанной по пояс снегом, насквозь промороженной тайге, решил: «Надо что-то придумать! Помирать мне рановато! Надо думать, как огонь добыть,  а дрова не проблема».
Сидя в кабине, защищавшей только от ветра, поставив локти на руль, обхватив голову, долго думал, но ничего путного на ум не приходило. Вместе с холодом приходило отчаяние. Он заставил себя лихорадочно искать выход. Страстно хотелось жить, нянчить сына. Из глубин памяти  всплыл рассказ, услышанный в Хабаровске от старого водителя. Тот рассказывал, как спасся сам и спас пассажиров в заваленной снегом дальневосточной тайге.
«Он рассказывал, что добыл огонь, но как! Самое главное я забыл!» – в отчаянии сжал голову ладонями, напрягая память, пытался вспомнить. Холод донимал все больше, мысли текли медленнее, и это разозлило водителя.
 «Будешь медленно соображать – замерзнешь! Он говорил что-то про искру! Что он говорил? Что зажег тряпку, смоченную в бензине от искры! Думай, Федя, думай! Откуда искра, когда нет спичек и огнива?». Наконец вспомнил, закричал от радости:
– Он говорил, что удалось поджечь тряпку, смоченную в бензине, проворачивая ручкой заглохший мотор при включенном зажигании! Господи! Как все просто: если разомкнуть контакт между свечой и высоковольтным проводом, идущим от распределителя зажигания, проскочит искра! Искра! Она должна зажечь тряпку, смоченную в бензине! А ведь дрова на станции рубили каким-то топором. Куда его бросили? Должно быть, в кузов!». Он выскочил из кабины, стоя на подножке, заглянул в кузов.
На дне лежал толстый слой снега, под которым невозможно было ничего разглядеть. Водитель едва не заплакал от обиды, топора он не видел. Справившись с отчаянием, залез в кузов и начал валенками разгребать снег. Отчаяние все больше заползало в душу, обшарил ногами почти весь кузов, но топора не было. Надежда найти его угасла. Закрыв от отчаяния глаза, без всякой надежды ткнул носком в правый задний угол. Валенок наткнулся на что-то твердое. Водитель присел и стал лихорадочно разгребать снег руками, нащупав под снегом круглую палку. Вцепившись, потянул на себя, и  упал на спину в мягкий снег. Открыв глаза, увидел в руках облепленный снегом топор с обломанным на конце топорищем. Глядя на находку, закричал:
– Теперь я буду жить! Буду нянчить своего сына! Мне рано умирать!
В замерзающем теле откуда-то взялись силы, утопая по пояс в снегу, добрался до березы, рассек кору и отодрал кусок бересты, самого надежного в тайге растопочного материала. Прячась от ветра, утоптал за задним бортом машины снег. На куске бересты сложил из тонких сухих веток шалашик, надрал от куска полосок бересты, положил их внутрь, а снаружи обставил тонкими сухими ветками. Оторвав полоску ткани от льняного полотенца, которым Федосья заворачивала в дорогу еду, намотал на конец сучка,  открыв крышку бензобака, обмакнул тряпицу в бензин. Он чувствовал, как медленно текут его мысли, пальцы едва удерживали сук, с которого капали на белый снег слегка розовые капли бензина. «Замерзаю, вряд ли что получится! Нет! Я должен выжить, я обязан выжить!» – подбадривая себя, как во сне отстегнул и поднял боковой обтекатель капота на моторе. Сняв со свечи высоковольтный провод, услышал, как двигатель «затроил», стал работать с перебоями на трех цилиндрах, готовый заглохнуть в любую секунду. Положив конец тряпицы на свечу, поднес к ней конец провода, увидел маленькую, нестерпимо белую молнию, метнувшуюся от конца провода к свече. Вместе с громким щелчком от проскочившей искры ткань на палке вспыхнула ярким коптящим пламенем. Быстро поставив провод на свечу, бросился к приготовленным для костра дровам, прикрывая факел от порывов ветра, осторожно подсунул его в шалашик из тонких сухих прутьев. Лежавшие там полоски бересты начали скручиваться и трещать, наконец, вспыхнули чадным пламенем, когда бензин на тряпице догорал, и факел готов был погаснуть. Робкое пламя с бересты перекинулось на прутья, они некоторое время парили, отогреваясь, потом вспыхнули.
Глядя, как разгорается спасительный костер, и пламя, охватывает все новые и новые ветви, улыбался Федор, думал, что с костром и топором в зимнем лесу, в лютую стужу, сможет дождаться подхода колонны. Только сейчас заметил, что пальцы рук не гнулись, перестали чувствовать холод. Скинув рукавицы, стал энергично растирать снегом обмороженные кисти. Когда появилось ощущение, что в пальцы впиваются десятки, сотни иголок,  протянул их к пламени костра и застонал от невыносимой боли, в пальцы возвращалась  жизнь.
Дождавшись, когда боль немного стихнет, надев рукавицы, подхватил топор и направился к ближайшему сваленному ветром дереву, его корни и сухие ветви торчали из снега. Нарубив толстых ветвей, потащил к прогорающему костру, бросил на малиновые угли. Он видел, как задымились на углях ветви, вспыхнули разом, и  языки пламени заплясали на дровах. Прислонившись к борту кузова, укрываясь от ветра, грелся и сушил одежду у костра. Думал Федор, что впрок пошла ему школа диверсантов и походы на выживание в дальневосточной тайге. «Врешь, меня голыми руками не возьмешь!»  –  улыбаясь думал о своем недавнем отчаянии, грустных мыслях, впадая в приятную дрему.
Долго стоял у костра, ни о чем не думая, наслаждаясь теплом. Неожиданно тишину леса нарушил какой-то посторонний звук.  Открыв глаза, повернул голову в сторону, откуда едва слышался этот звук. Через некоторое время различил звук тракторного дизеля, сквозь густые деревья увидел трактор, тащивший машины на буксире.
Спутники подбежали к костру, грелись протягивая озябшие руки к жаркому пламени.
– Молодец, Федор! Разжег костер, мы отогреемся, совсем замерзли, пока лопнувший палец на гусенице меняли! – закрыв от удовольствия глаза, стоя почти вплотную к костру, похвалил тракторист, Слободчиков.
– Я так и думал, что сломались в дороге. Грейтесь, ребята, и дальше поедем.
– Надо в Ширах Христа ради еды попросить, живот к спине прилип от голода! – сказал Стойчик посиневшими от холода губами.
– К тестю заедем, думаю, картохи чугун сварит, накормит. Знаю, что сети ставит на речке, с рыбой живут! – успокоил Слободчиков.
– Какая рыба? На картоху в мундирах, без соли, согласен! Есть хочу, помираю! – простонал Иван.
Отогревшись, трактористы подогнали трактор, взяли на буксир машину Федора, и караван двинулся дальше. Часа через три въехали в село, Слободчиков остановил трактор, у дома на окраине.
–  Вы тут побудьте, в разведку схожу, – сказал он, спрыгнув с трактора.
Через несколько минут, показавшихся голодным мужикам вечностью, вышел за ворота усадьбы, призывно махнул рукой:
– Заходите! Тесть обещал накормить, и чаем напоить!
За столом хозяин долго присматривался к Федору.
– Ты, чей будешь? Что-то мне личность твоя знакома!
– Федор я из Асафьевки! Евдокии Пшеничной сын.
Хозяин с удивлением рассматривал гостя:
– Гляди, как бывает! Знавал я твоего батюшку, Потапа! Царствие ему небесное! И матушку знаю, она мне дочь от припадков вылечила! Сколько лет прошло, теперь трое ребятишек у нее! После лечения как рукой сняло, ни одного припадка. А Евдокия и копейки за такое дело не взяла! Говорит, что Господь велел без корысти помогать страждущим. А ведь, почитай, неделю жила у меня, молитвами и травками доченьку лечила! Где она, жива ли?
– Жива. В Хабайдаке со мной живет. 
 – Пусть Господь продлит ее дни! Одна четверых мальчишек в лихую годину подняла, за ребятишками сыновей, сиротами, в войну присматривала, последнее отдавала! Редкой душевной доброты человек, для больного человека себя не жалеет! Передавай земной поклон от Игнатенко Савелия, скажи из Ширы, должна помнить!
Повернувшись к зятю, спросил:
– А вы когда в путь собираетесь?
– Чай допьем и ехать надо, семьи и начальство заждались нас.
– Может, заночуете? Баньку истоплю! Веничками побалуетесь! К вечеру ушицы мать сварит.
– Спасибо, тесть, в следующий раз. И так припозднились мы, трактор сломался, пока наладили, много времени потеряли! Собирайтесь, ребята, надо  доехать до Коев, если повезет, до Мины добежим, – вставая, отказался Юрий.
Поблагодарив хозяев, сытые водители, помогая друг другу, заправили машины. К Федору подошел хозяин с мешком в руках:
– Возьми гостинец для матери! Обязательно передай, что Игнатенко Савелий кланяться велел! Здесь немного свежей рыбки, я наморозил, пусть старушка душу отведет, знаю, что рыбу любит! Век ее благодарить буду!

Дальнейший путь прошел без поломок, на следующий день машины добрались до Хабайдака. Гараж для тракторов стоял у горы с одноименным названием – Гаражная. Недавно она была покрыта хвойной тайгой, но безжалостный топор лесоруба оставил  только пни и кустарник.
Усталые водители поставили машины в гараже, слили воду, и разошлись по домам.
Едва переступив порог, Федор спросил у матери:
– Как вы здесь? Как здоровье, Феня как?
– У нас все, слава Богу. За тебя волновались, морозы трескучие на дворе! Боялись, как бы машина не сломалась. Молилась я все эти дни, и Господь отвел беду от вас, – успокоила Евдокия.
Но сын уже не слышал, разомлев в тепле квартиры, уронив голову на руки, заснул за столом. По поселку молниеносно разнеслась новость, что в гараж пригнали машины. Мальчишки побежали смотреть. Заходили в гараж и взрослые, лесорубы, проходившие или проезжавшие мимо. Им всю жизнь пришлось работать с лошадями, и они недоверчиво разглядывали автомобили.
Лес по берегам реки Маны был вырублен, лесосеки уходили все дальше и дальше от берега. На автомобилях зимой, по зимнику, возили бревна с лесосек на берег Маны. К весне по камнепадам и болотам была построена лежневка – дорога из круглых бревен. По ней три автомобили, «ЗиС», оборудованные под лесовозы, вывозили лес из тайги на берег реки. Но от этого не стал легче труд лесоруба, на лесосеке с бревнами справлялись с помощью ваг, машины грузили и разгружали так же с помощью ваг, и людской силы.

В первый день первого весеннего месяца сорок восьмого года раздался крик новорожденного. В семье Федора родился долгожданный мальчик. Роды принимала бабушка, Евдокия. Перекусив и завязав узлом пуповину, поднесла кричащего мальчишку счастливой, улыбающейся матери.
– Смотри, Федосья, какой богатырь родился! Весь в покойного деда Потапа! Как назовем?
– Федор хотел сына назвать Виталием, пусть так и будет. Дай мне его скорей, такого маленького и хорошенького.
– Держи парня, покорми, чтобы сильно не кричал – может грыжа вылезти, – советовала свекровь, передавая спеленатого новорожденного.
Почувствовав тепло матери, младенец немного успокоился и начал причмокивать губами и вертеть головкой.
– Гляди, что делает! Только из утробы и сразу губенками титьку ищет! Корми, пусть успокоится. Сама отдохни, намаялась, ребенок крупный. Слава Богу, разрешилась! – перекрестив роженицу и внука,  свекровь, опустила занавески на двери в комнатку, где лежала роженица с младенцем.
Федосью не надо было учить, это был  второй ребенок. Она поднесла к ротику сына сосок тугой, налитой молоком груди, и он неумело и жадно стал сосать, сжимая беззубыми деснами. Мать лежала, испытывая чувство радости материнства, улыбалась, поправляла головку сына, вставляя в рот сосок, который тот часто терял.
Счастливая мать держала возле себя долгожданного ребенка и не могла поверить, что это случилось с ней. Казалось, что это дивный сон, и она боялась, что он кончится. Но сын деснами пустого рта щекотал сосок, и слезы радости катились по щекам. Прикрыв глаза, продолжала чутко следить за  сыном, а перед глазами проплывало недавнее прошлое.
Она вспоминала счастливое, беззаботное  детство в кругу сестер, тот страшный день, когда к ним в дом ворвались вооруженные винтовками солдаты, их начальника с большим пистолетом в деревянной кобуре. Он кричал на отца и требовал выдать наган. Как их, испуганных, не понимающих, что случилось, выгнали на улицу, не разрешив ничего взять из одежды. Как в тюрьме тройка судей провозгласила приговор и разлучила их на долгие годы с батюшкой. Семь лет, проведенные в бараках для спецпоселенцев, на лесоповале, голод, тиф, позорное клеймо «враг народа». И всю жизнь унизительный, тяжкий труд на лесосеках, в летнюю жару, в мокрой, наполненной без меры комарами и таежным гнусом тайге. И зимой, в снегу по пояс, в сорокаградусные морозы,  валила и кряжевала лес для страны, строящей для своих граждан, светлую жизнь в социалистическом обществе.
Она была безмерно счастлива, когда вернулся из лагеря политзаключенных отец, постаревший, но не сломленный невзгодами казак Забайкальского казацкого войска. Второй счастливый день в ее жизни был, когда  расписалась с первым мужем Степаном. Радовалась, что обрела семью, твердое мужское плечо, третий счастливый день, когда родила от него первенца. Но началась война, пропал Степан, и ребенок вскоре умер.
Хватив горького до слез, думала, что останется вековать солдатской вдовой до старости. Но сжалилась судьба, нежданно-негаданно встретился Федор. И для нее это был счастливый день, когда пришел он к родителям просить благословения  на брак с ней. И суровый отец, крепкий в вере, считавший бесовскую партию виновницей всех бед народа России, сжалился,  благословил их брак.
 Ни с чем несравнима была ее радость сегодня, когда на руке лежит маленькое тельце долгожданного сына. Мысленно желала ему другой, счастливой и радостной жизни, такой, какой она промелькнула для нее светлым лучиком в детстве до ареста и ссылки. Насытившись материнским молоком, пригревшись, младенец заснул.
«Слава тебе! Господи! Ты услышал мои молитвы, послал Федора и сына!» – подумала счастливая мать и не заметила, как сморил сон.
Заглянув за шторку, свекровь облегченно вздохнула: «Слава Богу, уснула! Намаялась сегодня, и младенец наревелся, пусть отдохнут!» Она была счастлива, у нее родился внук, а у младшего сына первенец, которого он так ждал.
Федор с нетерпением ждал родов, считал каждый день. Он подъезжал к гаражу с возом бревен и увидел, как работавший на пиле-циркулярке рабочий  машет рукой, просит остановиться. Сердце екнуло: «Неужели рожает!».
Притормозив, открыл дверку:
– Что случилось?
– Феня сына родила! С тебя причитается! – улыбаясь, громко крикнул  Иван.
– Точно сын? Ты ничего не напутал? – не поверил счастливый отец.
– Точно, точно! Можешь не сомневаться. Пока ты в лесосеке грузился, весь Новый Хабайдак уже знает! Беги домой – сам убедишься!
Бросив машину на обочине, Федор прибежал домой. Прямо с порога направился в комнатку, где лежала его жена с новорожденным.
– Ты куда, скаженный! Фуфайку сними! – пыталась остановить его Евдокия.
Но Федор отстранил мать и прошел в отгороженную горбылем от общей комнаты спальню.
– Феня, покажи сына!
– Тише, он спит, разбудишь, – приложив к губам палец, приоткрыла пеленку, показывая младенца.
– Как ты думаешь, на кого он похож? – спросил счастливый отец.
– Бабушка определила, что копия деда Потапа,  твоего покойного отца.
– Я отца не помню, его колчаковские каратели расстреляли в Асафьевке. Но для меня мой сын самый красивый!
– Иди отсюда, Федор! Иди! От тебя весь воздух пропах бензином и маслом! С работы придешь, наглядишься, а сейчас сыну, и матери отдых нужен! –  выпроваживала Евдокия.
– Не ругайся, у меня первенец родился! Приготовь закуски, отвезу лес на Ману, поставлю машину и будем праздновать! – наказал сын, направляясь к входной двери.
– Я знаю, что надо делать! Во сколько гостей ждать?
– Часа за два управлюсь, позову Матвея, Ковалева, Долженко с женами. Жди часам к семи. Успеешь?
– Успею! Езжай, не мешай мне, и Фене дай отдохнуть, – выпроводила сына из квартиры.
Не чуя под собой ног, Федор прибежал к машине, завел, не жалея рессор, погнал на предельной скорости к Мане. Сердце пело – у него родился сын,  Виталий.
 К назначенному часу Евдокия приготовила нехитрые закуски: поставила на стол квашеную капусту с кольцами лука, сдобренную несколькими ложками душистого подсолнечного масла. Оскоблила от соли кусок прошлогоднего сала, который пуще глаза берегла для сегодняшнего торжества, нарезала  пластиками и положила на середину стола на разделочной доске, рядом с порезанными на несколько частей луковицами. В чашке поставила засоленные в бочке огурцы, хлеб, на плите ждал своего часа чугунок, источавший аромат вареного картофеля, рядом с ним на чугунной, черной от времени сковороде золотились истомленные в русской печке шкварки. Картину праздника дополнял стоявший в центре стола деревянный лагушок, ведерный бочонок с большим квадратным отверстием, забитым деревянной пробкой.  А забита она была для того, чтобы зревший в нем хмельной напиток не соприкасался с воздухом и не терял крепости.
Евдокия была большой мастерицей, она выращивала хмель, стебли его опутывали забор огорода, осенью собирала и сушила под крышей соцветья, на них, из-за отсутствия дрожжей, варила крепкую брагу. Для праздника сходила к соседям на вечер выпросила тарелки, чашки из обожженной глины и резаные из дерева ложки.
Собрались гости, к столу с чисто выскобленной столешницей придвинули с двух сторон скамьи, в центре посадили Федора, по правую руку от него слабую  после родов Федосью, дали ей в руки спеленатого сына. Каждый из гостей принес какие-то подарки  для новорожденного.
Жена Николая, Ковалева Вера, откинув пеленку, засмеялась:
– Посмотрите, какой хорошенький!  Я буду у него крестной матерью, а мой Николай крестным отцом!
В те годы воинствующего мракобесия и репрессий никто и думать не мог, окрестить младенца в церкви, по православному обычаю. Это было равносильно смертному приговору, но на таких гуляньях, их называли смотринами, вопреки всем запретам власти, у колыбели новорожденного бабушкой или дедом читались  молитвы, у него на всю жизнь  появлялись крестные мать и отец, а у них – сын или дочь по святому православному кресту, или крестники. У родителей новорожденного появлялись родственники – кум и кума. Когда вся страна напоминала разворошенный муравейник, когда миллионы людей были безвинно оторваны от своих семей, проживали на чужбине, такое родство высоко ценилось. Гости, отпустив Федосью с младенцем, продолжали гулять до тех пор, пока в лагушке не осталась одна гуща.
– Молодец Федор, первый ребенок и сразу сын! А мы с Анной плохо старались, первые две дочки, только потом у нее пупок на мальчишек развязался, Николая родила, – похвалил старший брат.

Ефим с нетерпением ждал весны, должна была исполниться заветная мечта, – зять пообещал помочь поставить сруб нового дома.
Сидя за самоваром, прихлебывая из блюдца крепкий чай, заваренный таежным разнотравьем, говорил своей супруге:
– Как сгонит солнышко снег, придет помощник. Сбудется наша мечта, Афанасса! Поставим сруб, не пристало казаку по баракам мыкаться! Должен быть у нас свой угол, крыша над головой! Да и семья прибавилась, Прасковья родила казачка, Сергея. Федосья сподобилась мальчишку родить, опять же в нашем роду казачок появился.
Настала весна, оттаяла земля, Федосья окрепла после родов. Федор решил взять отпуск, помочь тестю просил  при встречах помочь сложить сруб дома.
Федор, вернувшись с работы, улыбнулся:
– Мне отпуск дают. Тестю обещал помочь дом поставить. Обойдешься без меня?
Просияла супруга, знала она, заветную мечту отца. С того дня, как вооруженные винтовками красноармейцы увели их из родного дома, и доставили в тюрьму, хотел батюшка иметь свой угол и крышу над головой.
При встречах заводил разговор:
– Ты, зятек, не обессудь! Помощь мне требуется. Один пробовал сруб ставить, уже силенок не хватает, годы не те! Помоги, не сочти за труд! Лес у меня давно ошкурен, высушен – часть Феня навозила, когда в войну трактористкой работала, часть сам собрал по берегу Мины. Гвоздей и скоб запас. Мне бы помочь сруб сложить, лаги да стропила поставить, остальное сам доделаю. Слава Богу, руки еще не отсохли!
– Езжай, Федор, мы с мамой обойдемся! Она мене надежная помощница, я за ней как за каменной стеной! Помоги отцу, век благодарен будет!
Подписали Федору отпуск, оказии в Мину не было, и он пошел рано утром пешком. Приятно было смотреть на просыпающуюся тайгу, курившуюся облаками вершину Кутурчинского белогорья, предвещавшую скорый дождь. Но вставшее из-за хребтов солнце светило приветливо, разгоняя утренний мрак, радовало душу. Приятными были его думы, все у него складывалось хорошо: любимая жена, сын, мать живут в его доме. Он выполнил сыновний долг и был счастлив, что есть  семья, квартира, работа, хозяйство. До этой весны не хватало ему самой малости, он ждал и не мог дождаться наследника. Именно наследника заказал он Фене. Сейчас, глядя на маленького сына, радовался счастливый отец: «Слава тебе Господи! Услышал ты мои мольбы, послал Витальку, продолжателя рода! Утешил всех близких!».
Не заметил, как тропа вывела  из-под крон деревьев урочища Карзанак, и стала спускаться к берегу реки Мины.
Тесть заждался, встретил радушно:
– Проходи, Федор, с дорожки чайку отведай, самовар, слава Богу, еще не остыл. Афанасса, угощай зятя, я пойду инструмент собирать!
Хлебосольная теща не знала, куда посадить Федора, как обслужить. Взрослые были на работе, а дети Марии глядели на гостя с печи во все глаза. Они знали, что он не приходил без гостинцев.
– Подходите ближе к столу, тетушка вам шанежек напекла, – пригласил гость, доставая сверток.
Но их опередила Афанасса:
– Погодите, пострелята! Прежде надо работника накормить, потом вам чай налью, гостинцев отведаете!
Выпив кружку чая, Федор отправился на участок тестя. Там его с нетерпением ждал Ефим:
– Погляди, Федор, я давно лес ошкурил, землю разровнял, лиственные бревна для обвязки и первых венцов приготовил, разметку сделал и колышки забил. Еще не забыл, слава Богу, с чего начинать дом рубить. Сотворю молитву, и зачнем, благословясь, с Божьей помощью! – он стал молиться, крестясь двумя перстами.– Во имя Отца, и Сына, и Святого духа! Закладываем мы с тобой, раб Божий Федор, дом для раба божьего Ефима с его чадами и домочадцами! Аминь! Аминь! Аминь!
Никакие испытания не смогли убить у старого казака-старовера святую веру в Бога, и эта вера помогала выжить в выпавших на его долю невзгодах.
Работа продвигалась медленно, бревна приходилось удлинять, выбирая по половине с каждого торца, сверлить центровкой отверстия и сращивать листвяными шкантами. До вечера сделали обвязку и положили на нее один венец. В паз закладывали сухой мох, бревна садили на шканты.  К вечеру Федор видел, что тесть устал, но не подал вида, щадя его самолюбие. Когда солнце скрылось за вершинами хребта и на землю упали сумерки, Ефим с трудом разогнулся:
– Славно мы с тобой потрудились, пора и отдохнуть! Теперь легче пойдет, на срубе торцы бревен вязать не будем, проконопатятся мхом, замажутся глиной с навозом, высохнут, будут держать тепло.
Федор удивился, как будто не было целого дня изнуряющего труда для старика, голос его молодо звенел. «Радуется тестюшка, что после стольких лет скитаний свое гнездо будет! Но заготовленного леса не хватит на дом», – подумал зять, но  промолчал, чтобы не портить настроение хозяина.
На ужин был вареный картофель, обжаренный в свиных шкварках, кислая капуста. Афанасса отрезала работникам по ломтю хлеба.
– Пана, сходи в сени, там стоит бутылка самогонки, за табуретки мне принесли. Я не буду, а Федору плесни. Он заработал.
– Не надо, Прасковья! Я мало пью. Давайте договоримся: поставим сруб – обмоем! А пока наливайте чаю, – отказался Федор.
Ефим внимательно посмотрел на зятя и одобрительно кивнул головой.
Радуется Афанасса: «Господь наградил нас зятем работящим и непьющим. Слава тебе Господи!».
Прошла неделя напряженного труда, строители уложили балки и поставили стропила, леса больше не было. Федор видел, как переживал тесть эту беду, решил его успокоить:
– Не печалься, отец, выйду на работу, на лесосеке соберу некондицию, коротье и тонкомер, привезу и помогу достроить.
– Много леса на стайку ушло, опять же без стайки никуда, живность держать негде. А нет живности и своего огорода, остается с голоду помирать! Только на тебя надежда! Мне не дадут, пенсионеру, ссыльному не положено. Ты, Федор, уважь, в долгу не останусь. Нам бы к осени закрыть крышу. А сруб конопатить я сейчас начну, бабы к подножью белка ходили, мха наносили, немного подсохнет – проконопатим. Рамы начну делать, стекла припас заранее. А потолок можно и осенью под крышей набрать. А сейчас неси, Мария, самогон, зять поработал на славу, заслужил угощения!
Домашние знали, что Ефим спиртного в рот не берет – вера не позволяла. Но пить чай любил, когда садился за стол, у  Афанассы к тому времени уже кипел самовар, ждал своего часа.
Наливая в блюдечко кипяток из самовара, добавлял заварку из листьев смородины и таежного разнотравья, обмакнув кусочек сахара в блюдце, брал в рот, прихлебывая чай, вспоминал, как в зимнее время, при царе-батюшке, ходил извозом в Китай. Оттуда привозил товары, головы сахара и черный, байховый чай, рассыпной и спрессованный в брикеты.  «Только память осталась о тех сытных и радостных днях! Кто работал, тот и сыт был, одет и обут! Пришла новая власть, все с ног на голову перевернула!» – грустно вздыхал старый казак.
Федор не стал противиться, выпил пару рюмок и отставил в сторону.
– Спасибо, хватит! Завтра поутру пойду домой, заждалась меня Феня! Выйду из отпуска, начну по лесосекам собирать обрезки и тонкомер. Будем колоть пополам и вместо плах потолок закроем, из коротья дранку нащеплем  крышу покроем. Как только наберу, постараюсь привезти, может, самого на Мину с машиной отправят работать.
Утром Федора основательно напоили чаем, накормили, еще затемно он пошел в Хабайдак. Проводив зятя, Афанасса сказала:
– И среди партейных безбожников хорошие люди встречаются. Любо-дорого на зятя посмотреть, не курит табачище и водку не пьет, а работящий какой, все в руках горит!
Говорила она это в укор нежеланию супруга дать согласие на брак дочери с Федором. Он понял намек и усмехнулся:
– Хороший зять, ничего не скажешь, непьющий и уважительный! Наконец дочке нашей повезло. Господь за все мучения послал нам его! Теперь ей надо постараться, мне внука, Витальку, продолжателя казацкого рода, вырастить! – перекрестился на красный угол, где в окладах стояли святые иконы.

– Не ждали тебя так рано! – удивилась Федосья   возвращению мужа.
– Соскучился по тебе! Работу бросил, на ночку прибежал!
– Ты серьезно? Работу бросил! – удивилась и испугалась она.
Федор уже пожалел, что пошутил:
– Успокойся, по тебе соскучился, и лес у тестя кончился.
– Сруб поставить хватило?
– Хватило, стропила поставили и балки положили! Выйду на работу, буду собирать тонкомер и коротье, чего зря гореть в кострах. Потом договорюсь или сам вывезу на машине в Мину.
– Помоги ему, Федор! Больше некому, одни бабы и дети малые. Хочет батюшка пожить на старости лет в своем домике. А родители ничего не наказывали?
– Наказывали строго-настрого! Чтобы мы лучше старались, им еще одного внука понянчить хочется! –  рассмеявшись и увлекая жену в кровать, сказал Федор.
– Сумасшедший! Мать придет, вот стыда будет! – слабо сопротивлялась Федосья, скучавшая по мужской ласке.
Федор сдержал слово, сразу после возвращения вышел на работу, договорившись, что остальные дни отпуска отгуляет позже, собрал на лесосеке короткие обрезки бревен, тонкомер, все, что могло пригодиться для строительства дома. Загрузил машину так, что просели рессоры, привез тестю.
Обрадовался Ефим:
– Господи! Здесь не только на дом хватит. Сени с кладовкой пристрою! Дай Бог тебе здоровья! Но ты помоги мне дранки нащепать и крышу закрыть,  хочется к зиме вселиться. Опостылели чужие углы! Прости, Господи! Не пристало казаку, как перекати поле скитаться!
Взяв отгулы, в ближайшую субботу, пораньше поставив машину в гараж, не заходя домой, уехал Федор на попутке в Мину. Вдвоем с тестем двуручной пилой пилили кругляка по мерке, кололи посередине, тесали топорами, уложив на балки, перекрыли потолок. Несколько дней работали с раннего утра до поздней ночи, не жалея себя. Утром напилили коротких отрезков из прямослойных бревен. Специальным ножом, с помощью кувалды, надрали кучу дранки. Тесть снизу подавал материал, Федор, ползая по стропилам, связал их жердями, зашивал крышу дранкой. Как ни старались закончить работу, не успели.
– Слезай, Федор, уже ничего не видно! Низ сам зашью. И так, дай Бог тебе здоровья, много работы переделали! Пойдем, повечеряешь, тебе в Хабайдак надо идти, завтра на работу!
Выпил Федор чаю и почувствовал, как сильно устал, глаза слипались. Увидел это Ефим:
– Афанасса, постели зятю мой полушубок на лавку, пусть вздремнет. Устал, отдохнет, под утро уйдет, я его разбужу. Дело молодое, быстро доберется.
Не переча, Федор пересел на лавку, прилег и провалился в глубокий сон.
– Афанасса, собери еду в дорогу! Положи сала соленого кусочек, картошек вареных, молочка налей в бутылку, краюху хлеба не забудь. Ему к началу работы надо успеть, а потом день за рулем сидеть придется!
Федору показалось, что он не ложился, когда услышал  голос тестя:
– Вставай, помощник! Пора идти! Теща самовар разожгла, чайку согрела и на дорожку еды собрала. Садись к столу, чай уже налили.
Ополоснув руки и лицо под рукомойником, выпил Федор кружку обжигающего чая и, ушел в ночь, через тайгу. Оставалось надеяться только на свои ноги и удачу, что не повстречается хищник на тропе.
Успел  к началу рабочего дня, подгоняя лесовоз под погрузку и разгрузку, дремал в кабине, так отработал смену. Вернувшись с работы, встретил немой вопрос в глазах супруги. Засмеялся, сгреб ее в охапку:
– Сруб поставили! Дранкой половину крыши покрыли. Осталось пол застелить, подполье выкопать и потолок засыпать. А там и на новоселье нас пригласят!
Она обняла мужа:
– Спасибо, Федор! Всю жизнь родители твою помощь помнить будут. Для них большое счастье век доживать в своем доме. Сполна горя горького хлебнули, восемь душ в одной комнатке ютились!   
– Что ты, родная! Я помогу выкопать подполье, а землю будем мешать с рубленой соломой, опилками, засыплем потолок. Работы на пару дней! Пол, окосячку, рамы и двери тесть  сделает. Думаю, с нашей помощью к зиме вселится в новую избу!
Велико было счастье старого раскольника и его супруги, в начале зимы,  справили новоселье. Дом был небольшой, просторные кухня и комната, в них переселились, кроме стариков, шесть душ: две дочери с внуками и внучками. Никого не смущало, что в доме была одна комната, места на полу хватало для всех. Это был свой дом, предмет заслуженной гордости Ефима.

Быстро летело время, и первое слово, сказанное подросшим Виталькой, было – баба. Он постоянно видел рядом с собой бабушку, Евдокию, или бабу Дуню, как ее все звали. Мать с отцом рано утром, когда он спал, уходили на работу и возвращались  затемно, когда Виталька уже спал. В редкие выходные дни родители летом работали на огороде, ходили на покос, косили сено для коровы,  дававшей удивительно вкусное молоко. О детском садике в поселке не знали, воспитание дети получали на улице, играя под присмотром бабушек и дедушек.
Мальчишка, начав ходить, старался не пропускать  момент, когда мать или бабушка собирались доить корову, шел с ними в стайку. Гладил Майку по шее, подкармливал сеном с рук. Корова так привыкла к мальчишке, что встречала его появление радостным мычанием, была предметом гордости для него.
Дождавшись, когда закончится дойка, подавая кружку, просил:
– Бабуля! Налей парного молочка!
– Погоди, внучек, сейчас мы его процедим, тогда налью.
Выпив кружку вкусного, теплого, хранившего запах коровы  молока бежал на улицу. Хвалился ребятишкам:
– Наша Майка сегодня все молоко отдала, почти полное ведро. Бабушка мне налила целую кружку. А знаете, какое оно вкусное, после него совсем есть не хочется! Сверстники завидовали ему, у многих не было коров, молоко они пробовали редко.

Родители работали не покладая рук. Как только сходил снег, в выходные дни вставали затемно. Федосья собирала в узелок нехитрую еду и будила парнишку:
– Вставай, сынок! Вчера собирался с нами на покос, не передумал?
– Мама, а ты картошки взяла?
– Взяла, все взяла. Вставай, я тебе на руки полью, умывайся, садись завтракать, – счастливо смеялась Федосья, глядя на подрастающего сына.
«Растет! Большой стал! Слава Богу!» – думала мать, поливая из ковша.
Позавтракав, шли чистить покос, собрали обломившиеся за зиму ветки, складывали в кучи, чтобы не мешали косить отросшую травку. Мальчишка, увидев лежавшую на серой, еще не просохшей земле ветку, тащил к ближайшей куче. Если силенок не хватало, кричал:
– Папа! Вот большая ветка, я не могу ее утащить!
– Оставь ее, я дойду и подберу.
Но задор и желание работать быстро исчезали, он просил:
– Папуля! Я устал. Пойдем к шалашу, разожжем костер, я буду ветки сжигать, потом картошку в золе испечем!
Родители улыбались, они знали, зачем сын ходит на покос. Стан находился на краю покоса, там же были сложены в кучи ветви деревьев с когда-то бывшей лесосеки. Во время заготовки древесины на лесосеках оставляли перестоявшие деревья. Считалось, что от них ветер разнесет семена по вырубкам, и там появится молодой подросток. На пологом склоне холма торчали пни, вокруг них, родители складывали в кучи обломившиеся ветви. Весенний ветер только что согнал снег. Земля была влажной, пал от костров не мог пойти по прошлогодней траве. Федор достал огниво и, держа в руке кремень, кресалом бил по нему. После каждого удара вылетали маленькие снопы искр. Они падали на трут,  после нескольких ударов он начинал дымиться.
– Дай я  раздую! – просил мальчик.
Отец передавал трут, и мальчишка, надувая щеки, что есть мочи дул  на тлеющий огонек. Федор подкладывал в это место тонкие смоляные щепочки. Случалось чудо, щепочка вспыхивала, ее сразу убирали, от нее поджигали тонкую полоску бересты. Она разгоралась, скручивалась в трубку, на ее поверхности выступали черные капельки дегтя, горевшие ярким чадным пламенем. Береста была хорошей растопкой, для костра, робкий огонек перекидывался на ветки, разрастался, полз вверх, и вот уже языки огня плясали над ветками.
Виталька был на седьмом небе от счастья, добыча огня из камня, фантастическая пляска огненных языков костра казались  чудом.
– Смотри, чтобы костер не погас, и сам не обожгись! Дай нагореть углям, будем печь картошку, – напутствовал отец.
– Не волнуйся! Не дам  погаснуть! –  уверял сын, подбрасывая ветки.
– Зря ему потакаешь, Федор! Как бы беды не случилось, огонь, дело не шуточное, – упрекала Федосья.
– Да что ты! Он уже большой, пусть себя помощником чувствует,  набегается за день, хорошо спать будет! – смеялся счастливый отец, изредка  посматривая  в сторону горящего костра. К обеду нагорели угли, сын бежал с криком:
– Папа! Пошли скорей, пора картошку в золу закапывать!
Большим суком отодвигал Федор горящие дрова и угли в сторону, выкапывал в золе ямку.
– Дай забросить картошки! – просил мальчик, стараясь не промахнуться, кидал грязные, немытые клубни в костер. Отец сучком скатывал в ямку упавшие мимо клубни, засыпал золой, сверху нагребал горку пышущих жаром углей.
– Как испечется, будем обедать, смотри за костром, подгребай  угли!
Счастливый мальчишка, потеряв дар речи от ответственного поручения, кивал головой. Душа ликовала, скоро обед, и не просто обед, а на покосе, да еще с печеной картошкой!
«Будет о чем ребятишкам рассказать! Вкусней печеной картошки ничего нет!» – думал он.
Наконец подходили родители, мать расстилала полотенце, выставляла еду. Отец выкатывал из костра обугленные клубни. Еще не очищенные они распространяли возбуждающий аромат. Обжигая пальцы, мальчишка очищал верхнюю, обгоревшую корочку, обнажая чистую парящую сердцевину, дул на нее, присыпав щепоткой соли, откусывал. Казалось, ничего вкуснее печеной в костре картошки в мире нет.
Набегавшись за день, переполненный впечатлениями, мальчишка к вечеру едва переставлял ноги. Отец брал его на руки, уютно устроившись, тот безмятежно засыпал.

Летом дети играли на улице под присмотром бабушек и дедушек. Им было совсем неинтересно, были их родители ссыльными или вольными, как и все дети, они дружили, ссорились и мирились, ходили в гости.
У Витальки было два верных друга – сверстник Колька Ковалев и Михайлов Павел, он был старше на  год.
Особенно скучно было зимой, когда за окном трещали  морозы. После обеда, когда комната выстыла, подошел к окну и от нечего делать смотрел на сугроб, рассматривал черные стены  соседнего барака. Мела поземка, на улице не было ни души. Неожиданно на нижнем стекле внутренней рамы появилась неширокая искрящаяся полоска, она побежала по стеклу по диагонали, пересекая его. Рядом с ней появились и быстро росли еще несколько  полосок. Дома бабушки небыло, и на мальчишку напал страх. Невидимый художник у него на глазах рисовал полосы на стекле. Он осмотрелся, но, никого не увидев, вновь посмотрел на стекло. На его глазах все полоски начали соединяться с другими, толстыми и тонкими, выплетая замысловатое кружево. Стекло затянул узор, сотканный из различных геометрически правильных фигур. Это было так необычно и красиво, что, несмотря на испуг, он не мог оторвать глаз. Из сказочного состояния его вывел визг петель и стук входной двери – вернулась бабушка. Виталька со всех ног бросился к ней:
– Бабуля! Ты знаешь, что я видел!
– Что, касатик?
– Я стоял у окна, а на стекле кто-то невидимый давай рисовать. Я испугался, осмотрелся кругом, но в избе никого нет! Глянул на окно, а там кто-то продолжает рисовать на стекле! Бабуля, а кто рисует на стекле?
Рассмеялась Евдокия:
– Это Дедушка Мороз развлекается, морозным кружевом разрисовывает стекла в домах. Ты, внучек, посмотри внимательно, какой там правильный узор, ни одна линия не искривлена, а на всем стекле снежинки нарисованы.
– А снежинок я не заметил! – удивляется внук.
– Потому и не заметил, что испугался. Подойди и посмотри, да поспеши, скоро сумерки упадут.
До самого вечера мальчишка не отходил от окна, рассматривал рисуемый Дедом Морозом узор, в котором сказочно переплеталось великое множество снежинок, с какой стороны не посмотри, все имели правильную форму.
Бабушка затопила печь, к огорчению мальчика, стекло  заплакало, теплый воздух убрал сотканную морозом  сказочную картину. Когда одному становилось невыносимо скучно, просил:
– Бабуля, сходи, позови в гости Колю или Пашу, мы поиграем.
– По хозяйству управлюсь, дом приберу, тогда и позову Пашу. Коля живет далеко, на улице лютый холод, не пойду, замерзну по дороге.
Мальчик с нетерпением ждал, когда бабушка освободиться. Родители Павла были раскулачены и сосланы, жили бедно, у них не было коровы и своего хозяйства. Приход кого-то из друзей был настоящим событием, они играли в незамысловатые игрушки, сделанные руками родителей. Бабушка управлялась, топила печь, готовила ужин, время в играх летело незаметно, и Виталька бежал к ней:
– Бабуля, мы есть хотим!
– Потерпите, касатики, я вас накормлю, только печка пусть протопится!
– Но в печке горит огонь,  зачем ждать? – удивлялся внук.
– Если сейчас положу пластики картошки, они пригорят к плите, а когда она хорошо разогреется, не прилипнут и хорошо обжарятся.
Голодным детям было не до игр, они садились на лавку рядом с печкой и терпеливо ждали, когда плита прокалится. Виталька просил:
–  Бабуля, расскажи нам сказку.
Евдокия, не знавшая, что такое школа, не умевшая читать и писать, обладала острой памятью, запоминала, все, что рассказывали ей заходившие в дом люди. В то время ходили по деревням и поселкам беспризорные старики и старухи, божьи люди, которые питались подаянием, они были постоянными гостями в их квартире. Сердобольная бабушка всегда находила, что им дать, несколько вареных картофелин, краюху хлеба, кружку молока. Странники рассказывали сказки о заморских странах, которыми правят Махмут Турецкий и Махнут Иранский, о чудных садах, фонтанах и райской жизни живущих там людей. Вместе с бабушкой слушал эти рассказы и мальчик, сидя на теплой печке. Другой информации, даже знаменитой черной тарелки – репродуктора – не было в бараках спецпоселенцев.
Безграмотная Евдокия верила в то, что рассказывали  заходившие в дом странники, а потом пересказывала услышанное внуку. Бабушка, неспешно рассказывая сказку, резала клубни картофеля пластами и укладывала на раскаленную плиту. Картофель шипел и скворчал, распространяя аппетитный аромат, от которого у голодной детворы текли слюни. Они забывали об играх и с нетерпением смотрели, как она переворачивает запекшиеся с одной стороны картофельные пластики. Им хотелось как можно скорей положить в рот и разжевать поджаренный пластик, пусть он еще хрустит на зубах, не беда, только бы скорей утолить голод!
– Бабуля, давай, они уже изжарились, –  просил Виталька.
– Нет, внучек, только перевернула, спекутся, тогда дам, – ворчала она, отгоняя надоедливых ребятишек от плиты. – Будете мешать, не буду сказки рассказывать!
Ребята ненадолго стихали, усаживались на лавке, слушая ее рассказы,   завороженно глядя на плиту, ждали. Их не отпускал волшебный запах пекущегося картофеля.
– Вот и все, теперь подходите, буду угощать! – бабушка подхватывала ножом поджаренные с двух сторон ломтики, бросала в глиняную тарелку, посыпая щепоткой крупной, почти черной соли. И каждый старался первым запустить руку и схватить заветный ломтик.
– Погодите, проказники! Я хлебушка по скибочке отрежу, с утра немного молочка осталось, вам хватит запить, – ворчала бабушка, нарезая черный хлеб и наливая в кружки молоко. Дети понимали, что подсоленный картофель гораздо вкуснее, но голодный желудок требовал пищи, и они были согласны съесть лакомство без соли.
– Берите хлеб, ешьте у стола, не разбегайтесь, не сорите по квартире, а то я быстро успокою веником, – приструнивала Евдокия расшалившихся ребят.
Виталька и его друзья знали, что баба Дуня может шлепнуть, но совсем не больно, свернутым полотенцем, а веником успокоить, только грозилась.
На поселок опускался ранний зимний вечер, гость понимал, что заканчивается  праздник, одевался, благодарил бабушку, приглашал Виталька к себе и уходил домой. Евдокия в сильные морозы всегда провожала ребятишек до дома – не дай Бог, что случится.
Через несколько дней к ним приходил кто-то из друзей,    Виталька в сопровождении бабушки шел в гости. Когда шли к Пашке, она брала с собой узелок с мытой картошкой, краюху хлеба и щепоть соли, зная, что у хозяев угощать гостей нечем.
В квартире висела электрическая лампочка, она тускло светила два часа по вечерам в выходные дни, в остальное время горела керосиновая лампа. Но бабушка ее зажигала редко – когда пряла, что-то делала по дому; а когда работы не было, комната освещалась сказочной игрой пламени горящих в печке дров. Через не плотно прикрытую дверку его языки причудливо плясали на побеленных стенах и потолке. Мальчик тихо сидел на теплой русской печи и во все глаза наблюдал сказочные картины. Ему казалось, что он видит в бликах пламени те чудесные страны с вечно зелеными деревьями, черных как смоль людей с собачьими и козлиными головами, о которых ему рассказывала бабушка в своих сказках.

Когда по поселку проходил слух, что в леспромхозовский магазин завезли какие-то продукты, Федосья говорила:
– Ночью пойду стоять в очереди, обещают что-то выбросить в продажу, может, и достанется. А ты, мама, разбуди пораньше Витальку и отправь в магазин, двоим больше отпустят.
В квартире все спали, когда Федосья, как и многие другие женщины, в четыре-пять часов утра шла к магазину, где уже стояла очередь. Спрашивала крайнего, подставляла ладонь, ей писали номер и передавали огрызок химического карандаша, тому, кто занимал очередь после нее, она писала номер, объявляла, что занимает на двоих, и передавала карандаш тому, кто пришел позже. Очередь ждала, когда наступит утро и придет продавец. В леспромхозе платили заработную плату, но отоварить деньги было негде, в магазине полки были пустые, хлеб и крупы  бывали не каждый день. В редкие дни привоза товара, которые совмещали с выходными, возле магазина змеилась длинная очередь женщин, стариков, детей, они стояли многие часы в надежде что-либо купить.
Продавец объявлял, что продуктов привезли немного, и устанавливал, сколько будет отпускать в одни руки, то есть одному очереднику. Когда к очередникам подходили родственники, возникали скандалы, стоявшие сзади, требовали отпускать только тем, кто стоял в очереди. Боялись, что им не достанется.
Мальчишка на всю жизнь запомнил, как торговали конфетами. Продавец ставила картонную коробку на стол, большим ножом разрезала ее, разворачивала упаковочную бумагу и тем же ножом резала слипшиеся, раздавленные  подушечки на большие куски, кидала на весы, подложив толстую серую бумагу. Как только выходили из магазина, мальчишка начинал просить:
– Мама, дай конфетку! Я с тобой большую очередь отстоял!
– Не приставай, домой придем, там и угостишься! Я тебе среди улицы не буду конфеты доставать, что люди подумают! Ты уже большой! – отказывала Федосья.
Ему нечего было сказать, как и все сверстники, считал себя большим. Только много лет спустя конфеты-подушечки стали называть «Дунькина радость» и другими обидными словами. А тогда это был верх желаний всех мальчишек и девчонок поселка, других сладостей они в своей жизни не видели.
Когда мать  выкладывала из сумки  слипшийся, сладкий комок конфет, для мальчишки наступал праздник. Она отрезала кусочек, а остальное прятала для другого раза. Других сладостей послевоенные дети не видели и думали, что их вообще не существует на белом свете. Виталька отламывал кусочек от общей массы, клал в рот и сжимал зубами, во рту было сладкое-пресладкое повидло, и казалось, что наслаждению не будет конца. Но кусочек становился все меньше и меньше, потом исчезал. Тщательно облизывая пальцы, мальчишка шел к матери:
– Мама, дай еще конфеток. Они такие вкусные!
На глаза Федосьи набегали слезы, но она, скрепя сердце, отказывала:
– Посластил во рту и хватит, оставь для следующего раза. Когда еще в магазине выбросят конфеты. А завтра еще немного получишь!
Глядя на обидевшегося сына, думала молодая мать: «Проклятые мы, что ли! Живем впроголодь, работаем от зари до зари, а  ребенка досыта конфетами накормить не могу. Надеть нечего, ватник да штаны ватные, на платье отрез не достанешь. Да и куда его надеть в этой таежной грязи! Вот она, счастливая жизнь при Советах, о которой трубят на собраниях! Попробуй вслух скажи – родные не дознаются, куда тебя упрятали! Когда это закончится, после войны прошло пять лет, а жизнь народа лучше не стала!».
Она была права, продуктов и товаров не было, сладости привозили только к большим праздникам, выбрасывали их в продажу в выходной или праздничный день, чтобы люди не прогуливали на работе, стоя в бесконечной очереди.
Большим праздником для Витальки и Евдокии был день, когда мать, отстоявшая в очереди половину ночи, приносила из магазина единственную известную им рыбу – селедку. Ее продавали поштучно, по числу едоков в семье, и стоявшие в очереди женщины строго следили, чтобы, не дай Бог, не положили кому-нибудь лишнюю рыбку. Селедка была «ржавая», желтая от времени и длительного хранения, у нее торчали ребра, но это  не смущало счастливых людей, которым досталась такая редкая и ценная покупка.
Дома бабушка снимала с плиты кружки, ставила в отверстие большой, с прокопченным дном чугун с очищенной картошкой. Пока она варилась, потрошила и резала одну селедку на всех, отрезала по куску черного ноздреватого, удивительно вкусного хлеба.
Когда картошка была готова, семья садилась за стол, для всех это был праздник - кушать вареный картофель с соленой рыбой. Рыбки каждый старался откусить маленький кусочек, чтобы только посолонить во рту. Никого не смущал цвет и вкус «ржавой» от времени селедки, все знали, что другой не будет, и радовались той, которая есть.
 Разделывая рыбу, бабушка предусмотрительно отрезала голову и бережно хранила. Позже, когда оставались вдвоем с внуком, тот просил:
–  Бабуля, свари щербу!
Она варила в маленьком прокопченном чугунке  сказочное варево из голов ржавой сельди. Когда наваривался бульон, добавляла нарезанный кубиками картофель, заправляла покрошенным луком. Садились с внуком за стол и чинно ели щербу со вкусом рыбы, не забывая нахваливать.

На дворе стояла зима, Витальке шел четвертый год, он ходил с санками кататься с горки, но ему хотелось иметь ледовуху, он стал просить отца:
– Папа, сделай ледовуху, другие катаются, а мне не дают.
– И правильно не дают, никаких ледовух! Еще маленький! Санки есть, на них и катайся! –  воспротивилась мать.
Мальчишке стало обидно, что родители его считают маленьким, и он залился горькими слезами:
– Ага, Кольке можно, он не маленький. Он катается, а я должен ждать, когда вырасту! Хочу ледовуху!
–   Я сказала - нет! – продолжала стоять на своем Федосья.
От ее слов сын заплакал еще горше, ведь он Кольке Ковалеву вчера хвалился, что отец ему сделает ледовуху лучше, чем у него, и она будет дальше катиться, потому что папа намажет на доску теплый коровий навоз, потом зальет водой.
– Не будет у тебя никакой ледовухи, я слышал, как твоя мать говорила моей, что не разрешит ее делать, боится, что  разобьешься. Маменькин сынок!
Такого оскорбления, громко сказанного лучшим другом, Виталька стерпеть не мог, он убежал домой и обдумывал, как сломить волю матери, решил плакать и вредничать, не переставая, пока родители не выполнят его просьбы.
Никакие уговоры и увещевания на него не действовали, от натуги лицо посинело, и первой не выдержала бабушка:
–  Что вы над дитем издеваетесь? Посмотрите, на нем лица нет! Иди ко мне, касатик, я тебя пожалею. Не плачь, не хочет отец делать, завтра днем пойдем  с тобой в стайку и сделаем, –  говорила она, прижимая  внука, плечи которого содрогались в рыданиях.
– Мне нужно, чтобы две ручки были, а не одна, как у Кольки! –  понимая, что лед тронулся, всхлипывал тот.
 – Бог с ней, сделаем с двумя ручками, еще лучше, чем у Кольки, только успокойся, – гладила бабушка внука по голове, но он продолжал безутешно рыдать.
– Кончай сырость разводить – ремень возьму! – громко сказал отец, поднимаясь с лавки. – Одевайся, пойдем в стайку, покажешь, что надо сделать.
– Федя, не надо! Я сказала – не надо! –  пыталась остановить его мать. Она была властной женщиной и требовала беспрекословного подчинения. Но отец, стараясь сохранить самостоятельность, не всегда ее слушал.
– Помолчи, Федосья! Мать права! Нечего пацана изводить, пусть катается. Там и младше его ребятишки катаются, и ничего, целы до сих пор! Одевайся, пойдем делать ледовуху!
Слезы моментально высохли, сын бросился одеваться.
– Шарф не забудь завязать, на улице холодина! – примирительно посоветовала мать, зная, что перечить мужу себе дороже.
Когда пришли в стайку, где хранился инструмент, отец спросил:
– Рассказывай, что тебе нужно?
– Нужна доска, на ней я буду лежать, впереди надо продолбить две дырки и забить две палки, спереди доску заострить, чтобы в снег не зарывалась. Снизу доску сделать полукруглой, обмазать свежим коровьим навозом, а когда замерзнет, на несколько рядов наморозить  лед.
– А для чего ручки, полукруглый низ у доски? – удивляясь познаниям сына, спросил отец.
– Когда ты летишь с горы, держишься за ручки, доской ногами управляешь! А полукруглая доска лучше катится, и легче делать повороты, – со знанием дела объяснял тот.
«Откуда знает, от горшка два вершка, а рассуждает, как взрослый!» –  с гордостью думал отец, подыскивая доску. Когда топором скруглил обе стороны доски и взял в руки рубанок, сын остановил:
– Не надо строгать.
– Но почему? Скользить будет лучше, –  удивился отец.
– Если прострогаешь, навоз и лед на доске не будет держаться, они лучше держатся, когда доска неровная.
– Кто тебе это сказал?
– Взрослые пацаны, они-то знают! Для этого и навозом обмазывают доску, чтобы лед крепче держался.
Когда доска была готова, мальчик осмотрел со всех сторон и остался доволен, забитые в отверстия палки не выходили на закругленную сторону, отец обрубил их топором.
– Теперь помоги намазать навозом, я подержу.
Когда на доску был намазан ровным слоем теплый навоз, мальчишка, прислонил ее к стене:
– Спасибо, папа, ты меня здорово выручил!
– Чем? –  удивился тот.
– Я вчера поспорил с Колькой Ковалевым, что у меня ледовуха будет лучше, чем у него, с двумя палками!
Ничего не сказав, улыбаясь, отец пошел домой. Раздевшись, спросил у женщин:
– Вы знаете, почему сын закатывал истерики?
– Не знаем – насторожилась мать.
– Он с Ковалевым Колькой поспорил, что завтра у него будет ледовуха лучше, чем у того.
– А чем она должна быть лучше? –  удивилась Федосья.
– У того одна ручка управления, а ему велел сделать на доске две ручки, –  все долго смеялись смекалке сына и внука.
Утром Виталька перенес ледовуху к бараку, из ковша полил несколько раз, наморозив лед на застывший навоз. Преимущество перед санками было в том, что у ледовухи была большая площадь опоры о снег, можно было кататься по плохо утоптанному снегу и даже целику. Виталька  знал чувство восторга, когда несешься с вершины холма по проселочной дороге, наезженной конными санями, наклоняя туловище вместе с доской в нужную сторону, вызывая веер снежной пыли,  меняешь направление движения, либо вообще останавливаешься.
Закончив приготовления, мальчишка напился чаю, надел ватную стеганую куртку, телогрейку, перешитую матерью из своей старой, изношенной телогрейки, на ноги обул старые, несколько раз подшивавшиеся валенки-самокатки с кожаными задниками, предупредил:
– Бабушка, я пойду кататься, не теряй!
– Смотри  не разбейся, к обеду приходи, я супчик сварю.
– Хорошо, приду, – ответил внук, закрывая дверь.
Евдокия подошла к окну и смотрела, как мальчишка, с ледовухой на спине  пошел в сторону некрутого, но затяжного подъема, по которому проходила проселочная дорога на покосы и дальше на село Выезжий Лог. По ней таскали  стога сена, ездили на лошадях, запряженных в сани, снег уплотнялся. Забираясь на вершину склона, ребятишки катились по проселку далеко вниз, мимо бараков.
Поднимаясь в горку, Виталька специально дождался, когда его догонит Колька Ковалев.
– Что это у тебя!? – удивленно спросил приятель, тащивший санки.
– Ледовуха! – важно ответил мальчишка.
– А кто тебе дал прокатиться?  – еще больше удивился Колька.
– Никто не давал, это моя!
– Не заливай! Все равно не поверю!
– Не веришь и не надо! – победно сказал мальчишка, снимая ледовуху с плеча.
– О! Да она еще с двумя ручками, дай прокатиться!
– А ты мне вчера дал? Не дал! И я тебе не дам! – отрезал Виталька.
В душе мальчишка ликовал, ему удалось поставить на место заносчивого приятеля. Он знал, что не один раз даст ему покататься. Но сегодня, в отместку за вчерашнее унижение, он ледовуху не получит. Он даст другому мальчишке или девчонке, но только не Кольке, который вчера обозвал его таким оскорбительным прозвищем –  маменькин сынок.
В конце зимы Виталька катился с горы. В это время конюх, Степан, с конного двора гнал табун коней, направляя за окраину поселка копытить снег, добывать из-под него жухлую прошлогоднюю траву. Лошади бежали впереди ехавшего в седле конюха, подгонявшего их щелканьем бича, и неожиданно из-за барака выскочили на дорогу. Что-либо делать было поздно, мальчишка видел впереди лес лошадиных ног  с увесистыми копытами. От страха  зажмурил глаза и закричал что было мочи:
– А-а-а!..
Выскочившие на дорогу кони испуганно шарахнулись вперед от несущегося на них мальчика, другие отпрянули назад, образовав коридор. Бежавшие сзади лошади столкнулись с ними, смяли и вместе хлынули на дорогу, но тот уже промчался мимо.
Евдокия, стоявшая с соседкой на улице, обернулась на истошный крик внука. Увидев, что он катится под копыта скачущих через дорогу лошадей, лишилась дара речи. Руки повисли как плети, в голове билась одна мысль: «Затопчут! Кони его затопчут! Господи, спаси и сохрани моего внука!».
Когда тот, пролетев через табун, с испуга свалился с ледовухи, бросилась к нему с криком:
– Внучек, что они с тобой сделали?
– Ничего не сделали, все в порядке, – сиплым, сорванным от крика голосом, еще не отойдя от испуга, ответил тот.
Слезы радости брызнули из глаз бабушки, подхватив ледовуху одной рукой, другой крепко держа его за руку, повела домой. Они договорились, что не скажут о происшествии матери.
Но пословица права: шила в мешке не утаишь. Случай на дороге видела не только бабушка. Соседки, рассказали о происшествии возвращавшейся с работы Федосье, напустили страхов. Она решительно вошла в квартиру:
– Где твоя ледовуха?
– А она тебе зачем, мама?
– Я спрашиваю, где ледовуха?
– Дал покататься Кольке, а что? – не моргнув глазом, соврал  сын.
Бабушка, как будто не слыша вопросов невестки, гремела чугунами у печи, колдовала с ужином.
– Что тут у вас случилось? Расскажи, как сына кони чуть не затоптали! – обратилась к ней мать.
– Да что ты, Феня? Чего сплетниц слушаешь? Ничего такого не было, катился пацан, а когда проехал, из-за барака Степан выгнал лошадей!
– Ты посмотри, мама, со мной ничего не случилось, – влез в разговор Виталька, опасаясь, что мать настоит на том, чтобы ледовуху, спрятанную в стайке, в самом укромном углу отец разрубил на дрова. От этой мысли у него на глаза навернулись слезы, и он начал всхлипывать.
– Ты чего плачешь, испугался, почему хриплый голос? – требовательно спросила мать.
Сын разрыдался еще сильней, представляя, как отец топором крушит его  ледовуху, плечи затряслись. К нему подскочила бабка, прижала к себе и напустилась на мать.
– Ты чего на внука взъелась? Тебе говорят, ничего не случилось. Ни за что ни про что до слез довела! Успокойся, не плачь, касатик! – поглаживая  по волосам, приговаривала она.
–  Как не плакать, когда мамка не верит, ни за что ругается! –  еще больше разревелся тот.
– Успокойся, внучек, успокойся, я тебя в обиду не дам!
Федосья стояла, переводя взгляд со свекрови на сына, пытаясь уловить в их поведении нотки фальши, наконец примирительно сказала:
– Успокойся, Виталька! Наверное, правда, страха напустили соседки. А почему у тебя сиплый голос?
– Немного просквозил горло, когда катался с горки! Это не страшно, я ему сейчас целебной травки заварю, даст Бог, к утру пройдет, – крестясь, говорит Евдокия, радуясь, что гроза миновала.
Неожиданно успокоился и сын, подбежав к матери, обнял ее, прижался:
– Моя мамка лучше всех!
Свекровь увидела, заблестевшие в глазах невестки слезы. Вечером Федосья рассказывала мужу:
– Ты знаешь, мне сегодня наговорили бабы, будто Витальку чуть не затоптали лошади, когда он катился с горы.
– Ты их больше слушай, они тебе и не то наговорят! – ответил тот,  улыбаясь. Никто не знал, что по дороге из гаража ему повстречался тот самый конюх, Степан.
– Знаешь, Федор! Сегодня оказия вышла с твоим сорванцом!
– Какая оказия?! – насторожился тот.
– Гоню я лошадей копытить,  аккурат между вашим и первым бараком. Кони впереди, я их сзади кнутом подгоняю, пощелкиваю. Слышу громкий крик: «а-а-а …», аж в ушах заложило. Привстал на стременах, вижу, что между ногами лошадей несется твой парнишка на ледовухе. Я от страха глаза закрыл! Открыл, гляжу, а он через табун прокатился. Как сумел проехать, диву даюсь, запросто могли кони затоптать. Они ведь у меня кованые! Но ты, Федор, на меня зла не держи, я его не видел, а кони есть кони, сам понимаешь!
– А что с сыном? –  холодея, спросил тот.
– Ничего! Я и говорю, глаза открыл, а он дальше катится. Господь, видно, отвел от беды, его Евдокия домой увела.
Теперь, глядя на мать и сына, думал Федор: «Вот и верь, что чудес не бывает,   под коваными копытами десятков лошадей, сын прокатился живым и невредимым! А Фене об этом знать незачем, долго будет мать корить, и мне за ледовуху достанется!».

В жизни семьи Федора произошли перемены, Федосью пригласили работать агентом по сборам налогов в Хабайдаке и окрестных поселках. Заработная плата выросла наполовину, в доме стали чаще появляться масло, яйца, летом покупали мясо у соседей, коловших скот. Она разъезжала на закрепленной лошади, по поселкам, могла купить у жителей продукты. Но с мясом готовили супы и борщи только по праздникам, в будние дни все хлебали «пустые» супы и щи, в лучшем случае, заправленные луком. О лавровом листе, перце никто не знал.

К Витальке пришел друг – Паша, они сидели на крылечке, барака, разговаривали. Неожиданно гость вспомнил:
– Мы вчера с пацанами на холме саранку искали, там большой пень стоит, а в дупле клубок пчел жужжит и вьется!
– Ты запомнил, где стоит пень? – заинтересовался приятель.
– Помню, а что?
– Надо сходить, посмотреть. Слышал от взрослых пацанов, что у пчел в дуплах соты бывают, они туда с цветов сладкий-пресладкий мед носят.
– Ты что, сдурел? Их там видимо-невидимо вьется! – взмахнул руками мальчишка.
– Ты покажи! Мы попробуем достать у них мед!
Что такое мед, оба знали понаслышке, но все говорили, что это сладкое лакомство, которого у них небыло. Соблазн был велик, и друзья пошли на вырубки искать пень с пчелами. Виталька взял с собой старые отцовские рукавицы.
Паша вывел его к пню, над которым роились и гудели толстенькие пчелки. Мальчишка долго смотрел издали и убедился, что это не осы, с тонкой талией и полосками на брюшке, которые жили в круглом домике под крышей навеса, на огороде. Пчелы деловито летали и ползали возле дупла, заползали внутрь, а выползая, улетали за новой добычей.
– Паша, их много! Наверное, и меда у них много, пойдем, попробуем  взять, – с горящими от нетерпения глазами предложил Виталька.
У него от предвкушения сладости во рту обильно выделялись слюни, которые он постоянно глотал.
– Покусают, видишь, какие они злые! Я боюсь! Не полезу! Они нас покусают! – отговаривался Паша, не двигаясь с места.
– А рукавицы я для чего взял? Через них не прокусят! Пусть кусают, никогда не прокусят! Пошли, боятся нечего, скоро попробуем настоящего меда! Надо быстро подойти, засунуть руку в дупло, вытащить соты и убегать. Они не смогут нас догнать, не на тех напали! – уверенно возразил мальчишка, пытаясь заглушить страх, который при виде роя пчел поселился и рос в душе.
– Нет, я дальше не пойду! Боюсь, покусают! – стоял на своем товарищ.
Виталька ненадолго задумался: «Может, не стоит! Их много, покусают, больно будет? Нет! Надо идти, что подумает Пашка? Расскажет ребятам, что я струсил, долго будут смеяться. Когда будем, есть мед, мальчишки помрут от зависти!».
Решившись, надел рукавицы.
– Ну и стой! Я пойду один и вытащу соты с медом из дупла! 
 В рубашке с короткими рукавами и коротких штанишках на одной лямке, в отцовских рукавицах, бесстрашно направился к улью. Он увидел, что в поведении пчел что-то изменилось, громче стал гул, из дупла роем полетели в его сторону пчелы. Страх парализовал мальчишку, и он замер, боясь дышать. Пчелы стали летать вокруг, потом большая часть полетела в Пашкину сторону. Увидев приближающихся пчел, тот сорвался с места и во все лопатки бросился наутек, пытаясь скрыться от преследовавших пчел.
«Пчел стало меньше!», – подумал Виталька и сделал несколько неуверенных шагов к пню, твердо решив добыть мед. Шум крылышек летающих возле пня пчел усилился, как только он поднял ногу, чтобы сделать еще один шаг, несколько пчел ударились в лицо, пронзила резкая боль.
 «Они меня зажалят до смерти! Надо бежать!» – мелькнула спасительная мысль, и он бросился что есть духу следом за другом.
Пчелы только этого ждали, со страшным жужжанием бросились следом, догоняя и жаля босоногого мальчика, в лицо, шею, голые руки, ноги.
Как удалось вырваться из жуткого объятия роя, не знал. Запыхавшись, подбежал к бараку, глазницы превратились в чуть приметные щели, невыносимо болело изжаленное тело. С трудом открыв дверь, не в силах переступить, запнулся о порог, упал и закричал:
– Бабуля, меня пчелы покусали! Мне больно!!! – горькие слезы брызнули из глаз.
– Где тебя нелегкая носила? Где ты пчел нашел? – запричитала бабушка,  укладывая внука на лавку. Увидев заплывшие глаза, искусанное тело, ужаснулась:
– Боже праведный: на тебе и живого места нет! Давай тебя раздену,  мазью помажу.
Евдокия, зная лечебные травы, готовила из несоленого топленого коровьего масла мази, настои, делала примочки. Вырвав из тела заливавшегося слезами внука, оставленные пчелами жала, смазала места укусов, усадив на лавке, налила в чашку воды, заставила взять в руки и держать над головой. Зажгла свечи в красном углу, перед святыми иконами, и принялась читать молитвы. По избе растекался приятный запах расплавленного воска, мальчишке казалось, что он забирал боль из тела, она притуплялась. Он сидел в приятной полудреме, бабушка закончила читать молитвы, и он услышал, как зашипел воск, вылитый в чашку с водой.
– Вот и все, даст Бог, к утру боль пройдет и опухоль  спадет! Сделай три глотка воды из чашки, потом тебя умою святой водой, и станет еще легче, будешь хорошо спать.
Он не сопротивлялся, слышал, как бабушка умыла его прохладной водой, когда она протирала места укусов, на мальчишку приятной волной накатился сон, все его беды, боль стали уходить, и он заснул. Вечером семья собралась ужинать, а сын спит на теплой печке на матраце, набитом сеном.
– Виталька давно спит? –  почувствовав неладное, спросила мать.
– Давно, с обеда. Садитесь, ешьте без него, пусть спит до утра, я ему воду наговорила, от испуга воск отлила! Слава Богу, успокоился, заснул.
– Что с ним случилась, кто его напугал! – вскочил из-за стола Федор.
– Тише, не будите мальчишку! Его и Пашку дикие пчелы покусали…
– Какие еще пчелы? Что ты говоришь? – сорвалась на крик невестка. Вскочив на лавку, увидела опухшее лицо сына, ей стало плохо, ноги подкосились. Федор едва успел подхватить   на руки, усадил на скамью.
– Мама, расскажи толком, какие пчелы, где он их нашел? – спросил побелевший Федор.
– Паша мне рассказал, что нашел дупло, где живут дикие пчелы, и они собрались достать соты и попробовать меда. Наш взял с собой рукавицы, надел их и пошел к пню, но из дупла вылетел рой и набросился на него. Пашка стоял дальше, сразу побежал, его меньше покусали.
– Ты откуда про Пашу знаешь?
– Как наш заснул, я сходила, друга полечила, нельзя в беде оставлять, – лукаво посмотрела на сына и невестку Евдокия. 
Как бабушка предполагала, утром внук проснулся, почти не чувствуя боли, только глаза не полностью открылись и сильно чесались места укусов.
– Проснулся, касатик, давай я тебя наговоренной водичкой умою, укусы протру, высохнет вода, еще раз мазью намажу, и все пройдет к завтрашнему дню, – засмеялась бабушка.
– А как Паша, его тоже покусали… – забеспокоился внук, едва раскрывая распухшие губы.
– Не беспокойся! Я его вчера полечила, сейчас пойду еще полечу, ему меньше, чем тебе, от пчел досталось, – успокоила бабушка. – Больше близко не подходите к дуплам, рассерженные пчелы могут человека до смерти зажалить. У них есть специальные пчелы-сторожа, они охраняют улей от посторонних, жалят всех: – и зверя, и человека, - когда те приближаются. Сами умирают, а улей спасают. Если вор доберется и унесет все соты, улей зимой погибнет от бескормицы. Зимой пчелы собираются в клубок и греют теплом своего тела друг друга, но изредка им нужно подкрепиться, тогда они вскрывают ячейки сот, заполненные медом, пьют его, так доживают до весны. Сторожа стараются спасти всех, когда кто-то хочет отведать их меда, хотя и погибают сами.
– А почему пчелка погибает после укуса?
–  Она жалит человека, а в жале есть яд, он расходится по крови. Если ужалят сразу много пчел, то яд может убить человека. А пчела уползает, вырывая из своего тела жало, которое воткнула во врага, потому и погибает.
Завороженно слушал мальчишка рассказ бабушки, и ему до слез было жалко покусавших и погибших по его вине пчелок.
В ближайший выходной день отец расспросил, где находится  злополучный пень с сотами. Втайне от ребят, боясь, что они увяжутся следом, Федор надел шинель, на голову накомарник, на руки брезентовые рабочие рукавицы, взял чашку и пошел к пню. Вернувшись, спросил:
–  Вам меда не расхотелось?
– Не расхотелось! Но мы туда больше не пойдем, пчелы сильно кусаются! –  горько вздохнул сын.
Стоявший рядом с ним Паша, испуганно  закивал головой, соглашаясь с другом.
– Ни в коем случае не ходите! Зажалят до смерти! И никому не показывайте, а то беды накликаете. А меду попробуйте!   
Ребятишки недоверчиво посмотрели на него, не оговорился ли. Улыбаясь, Федор поставил на стол чашку, в которой лежал небольшой кусок сот, источавших незнакомый приятный запах и истекавший по излому янтарно желтым, душистым медом. Не в силах оторвать глаз, мальчишки уставились на тарелку. Отец улыбался, глядя, как потеряв дар речи, мальчишки смотрят на соты, из-за которых перенесли столько страданий.
– Пока смотрите, весь мед в чашку вытечет, ломайте, и жуйте!
Долго уговаривать не пришлось, Виталька разломил соты на две равные части, одну протянул другу, широко раскрытыми глазами наблюдавшему за его руками.
– Больше к пню не ходите и никому не показывайте. Если забрать все соты с запасом меда, рой погибнет зимой от бескормицы. В оставшееся летнее время пчелы восстановят соты и натаскают меда на зиму. А на следующий год у них можно будет взять еще немного меда. 
Ребята дружно кивали, подтверждая, что никому не расскажут о дупле, рты у них были заняты,  впервые в жизни они пробовали вкус таежного меда, с аппетитом жевали вощину, зубами выдавливая сладкий мед. Теперь они знали –   ничего вкуснее меда на свете нет.

Виталька редко видел родителей, весь день они были на работе. Середина лета была горячей порой заготовки сена. Травостой был высокий, надо было скосить травку, пока не загрубеет, в валках высушить зеленое, звонкое и пахнущее травами сено.  Такое сено сулило прибавку надоя молока и его хороший вкус. Права народная мудрость: что у коровки на языке, то и в молоке. Жили они в таежной зоне, где летом, а особенно ближе к осени, мало того, что каждую ночь выпадали обильные росы, частыми, непрошеными гостями были дожди. Чтобы сено как-то спасти, рано утром, в редкие выходные дни уходили родители на покос, пока трава была мокрой от росы,  разносился звук двух кос – вжик – вжик. Впереди шел отец, гнал широкий прокос, укладывая высокий валок скошенной травы.
Следом шла Федосья, прокос у нее был  уже, но она не отставала от мужа. Вжик, вжик, вжик, вжик, поет острое жало косы,  или литовки, врезаясь в стоящую стеной траву, и она падает на стерню. Нижней частью ручки и пяткой косы подхватывает косарь срезанную жалом травку и укладывает на прокос в ровный валок, который тянется из конца в конец покоса. К концу дня ровные валки скошенной травы лежат там, где только что стояла трава до колена. Они прерываются, изгибаются возле пней, куч хвороста, обломков деревьев, оставленных на бывших лесосеках. Иногда мать, не заметив  в траве пень или колоду, со всего размаха загоняла в них  косу. Когда сама не могла ее вытащить, звала:
 – Федя, помоги!
Подходил отец, наносил кулаком короткий удар по ручке, у самого лезвия, освобождая косу.
– Давай передохнем, заодно косы поточу! Сынок, принеси нам водицы испить, жажда мучает! – кричал Федор.
Виталька сломя голову бежал к шалашу, нес туес с водой. Смотрел, как родители с жадностью пьют холодную воду из березового туеса, хранившего холод криничной воды до самого вечера. Он улыбался, завтра друзьям расскажет как помогал родителям на покосе.
Втыкал отец заостренным концом ручку литовки в землю, у лезвия прижимал к телу рукой, точил длинным оселком. И пела коса под оселком: жик –  вжик, жик –  вжик.
Передохнув, родители вновь выходил в прокос, и гнали валки до границы покоса. Когда солнце поднималось в зенит, пучком срезанной травы обтирали косы, шли к шалашу. Там горел костер, Виталька пек в золе  картошку. Он сливал им из туеса воду на руки. Умывшись, мать разворачивала на траве платок, доставала из сумки краюху хлеба, кислое молоко в кринке, вареные яйца, в отдельной тряпочке – щепотку соли. Отец выкатывал из золы обугленные картофельные клубни. Обжигая руки, каждый чистил картошку для себя. Виталька, надувая щеки, дул, пытаясь остудить и очистить. Можно было подождать, но тогда печеный картофель терял аромат. Очистив половину клубня, мальчишка присаливал щепоткой соли и откусывал кусочек от парящего клубня. Это были минуты, ради которых он, оставляя игры с ребятишками, на весь день уходил с родителями на покос. Съев очищенную половинку клубня, запивал холодной простоквашей или чаем, и дальше очищал обгоревшую кожуру и продолжал трапезу.
С этих дней прошло более пятидесяти пяти лет, но воспоминания о бесхитростных обедах на покосе до сего времени живы и свежи, как будто это было только вчера.
Закончив обед, отец говорил:
– Бог напитал, никто не видал! Отдохнули, пойдем сено ворочать, пока солнышко стоит высоко.
Родители брали легкие деревянные грабли и шли переворачивать валки, скошенные ранее. Ворошили их, подставляя слежавшуюся траву солнцу и ветру, и уходили все дальше. Набегавшийся за день мальчишка шел в шалаш, ложился на хрустящее, душистое сено и засыпал под стрекот кузнечиков.
Выспавшись, выглядывал из шалаша. На покосе стояли новые копны душистого, зеленого сена.
Ранним утром одного из таких жарких, сенокосных дней Виталька проснулся от голоса матери:
– Вставай, сынок! Вчера собирался на покос. Часом не передумал?
– Нет, мама, не передумал, – сонным голосом отвечает тот.
– Вставай быстрей, ополоснись и за стол, будем завтракать, надо торопиться. День обещает быть хорошим, на небе ни облачка!
Выпив кружку простокваши вприкуску с хлебом, мальчишка был готов для похода. Мать собрала в узелок продукты. Поставила в сумку кринку простокваши, прихватив два туеса из бересты, сделанные дедом Ефимом, семья пошла на покос. На полпути, у обочины проселка, в маленьком озерке из-под земли били родники. В фонтанчиках ледяной воды, вырывавшихся со дна водоема,  плясали золотистые песчинки, они опускались на маленькие конусообразные холмики, через которые проходили струи ключей. Но вода вновь подхватывала их, песчинки кружились и парили в невидимых струях, затем плавно опускались на холмик, вода подхватывала другие песчинки, кружила их. Так в веселом хороводе они кружились и зиму, и лето, завораживая сказочным танцем взор путника, решившего испить холодной ключевой водицы, от которой ломило зубы. 
У криницы встретили семью Ивана Михайлова, они купили нетель и собрались косить сено на зиму. Больше всех встрече обрадовались Виталька с Пашей, – их покосы были рядом, они могли вместе играть.
По проселочной дороге, едва видимой среди травы, пришли на покос в урочище Медвежий лог. Родители взялись за литовки. Косить сено старались по росе, сырая трава срезалась легче, и литовка не тупилась.
Но вскоре погода начала портиться. Безоблачное небо затянули тучи, но дождь не начинался. Солнце, скрытое тучами, не мешало косить, мать с отцом проходили ручку за ручкой, оставляя после себя высокие валки свежескошенной травы.
Изредка отец просил:
– Сынок, принеси водички.
Мальчишка, опасаясь уронить, тащил берестяной туес с ледяной водой. Мать присаживалась на прокос, отец, напившись воды, точил литовки. Закончив точить, торопил:
– Вставай, Ефимовна, день год кормит! Мать говорит: отдохнем, когда сдохнем!
Вновь раздавался свист литовок, и трава двумя  ровными  рядами ложилась на прокосе, чтобы высохнуть и стать сеном для буренки. Ребятишки с нетерпением ждали обеда. К радости Витальки, отец закончил ручку, поднял пучок свежескошенной травы, обтер косу и направился к шалашу. Под его крышей от солнечных лучей был спрятан узелок с едой, здесь же стояли туеса. Это означало только одно – наступил обед.
Мальчишка вытащил туесок, слил родителям на руки, он ждал, когда мать расстелет  платок, очистит, порежет и посолит вареные яйца. Одну половинку она передала отцу, вторую протянула сыну:
– Это нашему помощнику! Что бы мы без тебя делали!
Похвала зажгла  чувство гордости в душе мальчика:
– А что я сделал? – спросил он.
– Ты нас водичкой поил, картошечку спек, а мы работали, гляди, сколько травы накосили! –  серьезно ответил отец, запивая кислым молоком жареный картофель.
Закончился обед, мать собрала в узелок остатки продуктов, Федор сказал:
– Приляг с Виталькой в шалаше, пока я литовки буду отбивать и точить.
Рядом с шалашом, у него была забита в пень «бабка», специальная наковаленка, на которой отбивалось острие косы. По покосу плыли звонкие удары узкого бойка молотка по жалу косы, но они не помешали заснуть утомленной матери и набегавшемуся сыну.
Небо стали затягивать лиловые тучи, плывшие из «гнилого угла», из-за Кутурчинского белогорья. Они предвещали близкий дождь. Виталька не слышал, как мать ушла косить. Разбудил его удар грома, от которого содрогнулась земля. Высунувшись  из шалаша, увидел, что с неба падают крупные капли дождя, родители, оставив прокос, идут к шалашу.
– Федя, давай переждем, покапает и перестанет, пересидим в шалаше, – предложила мать.
– Нет! Этот дождь на сутки, а то и больше. Весь небосвод тучами обложен, вылезай, сынок, пойдем скорей домой! – возразил Федор. 
Мать вылила из туесов воду, семья быстрым шагом направилась в сторону поселка. Когда проходили мимо покоса Михайловых, Федор крикнул:
– Иван, пошли домой! Посмотри, как обложило, гроза идет, дождь на сутки зарядит!
– Мы еще покосим, пока не жарко, по мокрой траве легко косится. А Пашку заберите, пусть у вас поиграет! – ответил тот.
– Побежали, Паша! Кто первый? – крикнул Виталька и, что было сил, побежал по дороге. Его друг бежал следом, только сверкали голые пятки.
Как ни старались, спрятаться от дождя не успели,  хлынул ливень. Казалось, что низвергается поток водопада, и он настиг ребятишек.
– Паша, беги к стайке! До дома не добежим! – крикнул Виталька.
Ребята заскочили под навес стайки, довольные, что на них не льет холодный дождь. Попавшие под ливень и вымокшие до нитки родители  укрылись в квартире.
Раздался страшный удар, мальчишки увидели, как лиловую тучу пронзила яркая молния. Она напоминала огромную, горящую в небе ветку дерева, лишенную листьев. Ее толстый конец, отделившись от тучи, коснулся вершины одиноко стоявшей на краю поселка столетней лиственницы. Ребята с интересом смотрели, как от вершины, вниз по стволу летит сгусток огня, расщепляя на две части. От страшного удара содрогнулась земля, в воздухе стоял громкий, давящий на перепонки треск разрываемой плоти самого крепкого  дерева – столетнего листвяга. Его вершина загорелась, огонь побежал вниз по разлому, но падавшие с неба потоки воды быстро загасили пламя. Напуганные до смерти, оглушенные близким громовым раскатом, забыв про ливень, мальчишки бросились к бараку. Мокрые до нитки, заскочили в тепло избы.
Бабушка, стоя у образов, молилась, отбивая поклоны, родители из окна смотрели, как беснуется непогода.
– Папа, только что листвяг у дороги расщепило молнией! Было так страшно! Молния как вылетит из тучи, как ударит в вершину и пошла вниз по стволу, расщепила его надвое! А потом как громыхнет, земля под ногами задрожала! – рассказывал Виталька.
– В грозу никогда не прячьтесь под высокие деревья, в них чаще, чем в другие места, бьет молния, того, кто прячется под деревом, может  убить! – предупредил отец.
«А родители, наверное, не знают, что нельзя стоять под деревом в грозу. Только бы в них не попало!» –  с тревогой думал Паша, глядя в окно, откуда раз за разом слышались удары грома, пол под ногами ходил ходуном, с неба низвергались потоки воды.
Когда донеслись удары грома, Иван, посмотрев на небо, затянутое лиловыми тучами, вышел с прокоса:
– Зря мы не послушались Федора, пойдем скорей домой!
– Может, переждем, – пыталась неуверенно протестовать Мария, – обнесет, по мокрой траве много накосим.
– Уходим скорей, видно, большая гроза собирается, – не согласился с ней Иван.
Поставив косы, они вышли на проселок и почти бегом, стараясь обогнать наползавшую лиловую тучу, из которой лил дождь и вылетали молнии, направились к дому. Они подходили к столетнему листвягу, когда небо разверзлось, на землю хлынул поток дождя.
– Бежим под дерево! – крикнул Иван. 
– Нельзя под деревом стоять, молния может убить! –  воспротивилась Мария.
– Какая молния? Посмотри, сколько лиственниц стоит на вырубках. На всех молний не хватит! Пошли, укроемся от дождя, грозу переждем!
Они прижались к толстому стволу под кроной большой лиственницы с той стороны, где их не мочил ливень. В это время усилилась гроза, оба видели, как  туча приближалась, все ближе и чаще мелькали молнии.
–  Давай отойдем от дерева, молнии бьют совсем рядом! –  закричала жена.
–  Не бойся, пронесет, ветер тучу относит в сторону! –  крикнул тот, стараясь перекричать громовые раскаты.
В это время увидели, как от тучи в их сторону летит молния, Иван успел подумать: «Вовремя Пашку домой отправил, пусть живет сынок!».
Гроза прошла, наступал вечер, дождь не прекращался, но семья Михайлова не возвращалась с покоса. Бабушке Евдокии, словно кто-то шепнул, что грозой убило людей. Чтобы не слышали дети, она вызвала Федора в коридор:
–  Сынок, собери людей, возьмите коня с телегой, езжайте по дороге на покос! Было мне видение, что там людей убило грозой. Не дай Бог, родителей Пашкиных!
Федор не стал спорить, побежал на конный двор.
– Запрягай быстрей коня, Степан!
– Это еще зачем? Что за спешка? – удивился конюх.
– Гроза была сильная в стороне наших покосов. Мы с Феней ушли, а Иван Михайлов с женой остался. Матери привиделось, что грозой там людей убило!
– Погодь! Я сейчас! Раз Евдокия говорит, надо ехать смотреть, лишнего она не скажет. Не дай Бог, если Ивана и Марию убило грозой! Пацан останется со старой бабкой, больше у них никого нет! Пошли, поможешь запрячь! – засуетился конюх, выбегая с хомутом из конюховки.
 Вдвоем с Федором поймали кобылу, надели хомут, запрягли в телегу. У барака, узнав о случившемся, поехали два соседских мужика. Подошла Евдокия, подала лопату:
– Возьми с собой, Федор! Найдете, прикопайте земелькой! Бывали случаи, что оживали прикопанные люди после удара молнии! Дай Бог, чтобы все тревоги оказались напрасны! – перекрестилась  она.
 Федор поторапливал лошадь, подстегивая вожжами. Дорога была расквашена ливнем, но подкованная на четыре ноги кобыла резво тянула телегу, и они быстро подъехали к покосам. Один из спутников, показывая в сторону  расщепленного молнией, обгоревшего листвяга, сказал:
–  Мужики, сдается мне, что под деревом в траве что-то лежит, давайте подъедем.
Федор направил лошадку к дереву, путники увидели лежащих на земле соседей. Их лица были синюшного цвета, признаков жизни не подавали. Каждый думал: «Вот теперь и не верь знахаркам! Евдокия сказала, что есть убитые грозой люди!».
Молча, сменяя друг друга, лопатой сняли куски дерна, углубили яму на два штыка, положили в нее тела земляков, присыпали землей, прикрыли дерном. Только тогда сели перекурить. Через  час Федор проверил пульс, оба были мертвы.
Так Пашка, закадычный друг Витальки, остался сиротой, на руках у бабушки. А возле дороги остался стоять лесной великан, с расщепленной и опаленной страшным пламенем молнии стволом, как памятник погибшим под ней людям. Прошло немного лет, дерево засохло, и люди спилили его на дрова.
 
Заводилой малышни в поселке был литовец Костя, он был старше Витальки и его сверстников, слыл признанным атаманом и защитником малышни барака. За клубом, на склоне холма находился большой овраг, там ребятишки под  предводительством Кости играли в войну. Были у них вырыты в почти отвесных откосах большие норы, которые они называли землянками и блиндажами. Ребятишки с детства играли в войну, подражая киногероям немногих фильмов, которые изредка привозил в Хабайдак и ставил в клубе киномеханик.
Однажды Костя с видом заговорщика подошел к малышне:
– Пойдем в овраг, что-то покажу!
Мальчишки гурьбой направились следом, спрятались в одной из землянок. Он достал из-за пазухи плоскую коробочку. Все ахнули! На крышке был нарисован любимый всеми киногерой одного из фильмов, который часто крутили в клубе. Усатый Чапаев показывал рукой цель, а его верный ординарец Петька лежал за пулеметом «максим». На крышке была какая-то надпись, вытесненная золотом, но никто из ребят читать не умел.
Когда все насмотрелись, завидуя Косте, имевшему такую коробку, он открыл крышку, под ней ровным рядом лежали папиросы с длинным мундштуком.
– У брата стащил! Он все равно не вспомнит, вчера пьяный пришел. Давайте покурим! – предложил он, протягивая раскрытую пачку мальчишкам. Каждый протянул руку и взял по папироске, не взял только Виталька. Все видели, как мужики курят самосад в самокрутках, папиросы «Север», курить папиросы с длинным мундштуком даже у взрослых считалось особым шиком.
– Кто не пробовал, объясняю… – Костя подробно рассказал и показал, как надо курить.
– Главное, не затягивайтесь, вдыхайте дым в рот и выдыхайте его. Если вдохнете глубже, можете задохнуться, потом не откачают, – учил он малышню.
Запретный плод всегда сладок, сидевшие в землянке ребятишки закурили. Прикурив папиросу, Костя протянул Витальке. Преодолевая смущение и робость, тот взял из рук старшего товарища первую в жизни папиросу и глубоко затянулся.
Это была первая в его жизни неумелая затяжка. Какая-то неведомая сила тисками сжала легкие, он не мог вдохнуть воздух и не мог выдохнуть дым. Приступ кашля согнул его пополам, слезы из глаз потекли рекой, но он, не догадавшись вытащить изо рта папиросу, вместе с вдохом продолжал делать затяжки. Сидевшие здесь же ребятишки покатывались со смеху, он это видел сквозь набежавшие слезы. Приступ кашля прошел, он услышал Костин голос:
– Я тебе говорю, не вдыхай дым, бери его в рот и выпускай вот так, – он сложил губы в трубку и начал выдыхать, – потом опять втягиваешь дым в рот и так же выдыхаешь.
 Когда папироса догорела до мундштука, Костя достал новую папиросу, протягивая, сказал:
– Держи еще и помни мою щедрость!
Он  зажег спичку и дал прикурить. Виталька с неохотой вдыхал горький дым, и ему хотелось выбросить папиросу, но в полумраке землянки светились светлячки папирос других ребят, и чувство собственного достоинства не позволило этого сделать. Не только он, все давились дымом, кашляли, но продолжали курить.
Неожиданно землянка вместе с ребятами закружилась все быстрее и быстрее, Виталька завалился на бок, потеряв сознание. Папироса выпала из его рук и попала на Костины штаны, тот вскочил и бросился к выходу, хлопая по разгоравшейся на штанине дыре. Ребятишки побежали следом, забыв о товарище, лежавшем на земле без сознания.
Выскочивших из оврага ребят увидела Евдокия. Прикрывшись ладонью от солнца, она разглядела, что среди ребятишек нет внука, и забеспокоилась.
Войдя в избу, встревожилась:
– Федя, из оврага выбежали мальчишки и побежали в разные стороны, а нашего среди них нет. Как бы с ним чего не случилось!
Отец выскочил на улицу и побежал к оврагу. Он боялся, что сына могло привалить осыпавшейся землей, как случилось совсем недавно с другим мальчишкой, которого, к счастью, откопали живым. Заскочив в полутемный овраг, полный дурных предчувствий, начал всматриваться в вырытые в склонах темные норы. Ему показались бесконечно долгими те секунды, пока глаза привыкали к темноте, вскоре стал различать, что находится в норах, и быстро пошел по дну оврага. Наконец услышал всхлипывания и увидел лежащего на земле ребенка. Согнувшись, протиснулся в нору,  подхватив на руки лежавшего в беспамятстве сына, выскочил наружу. За спиной услышал шум: с потолка пещеры обрушился толстый пласт земли.
«Господи, опоздай на секунду – прикрыла бы земля сына, похоронила заживо!»  – думал он, выбегая из оврага и направляясь к бараку с обвисшим тельцем сына на руках.
– Что с ним!? – кинулась Евдокия навстречу.
Не куривший Федор принюхался и уловил запах табачного дыма:
– Мама, он накурился, его рвало! Он без сознания!
– Рвет – это хорошо! Отнеси в дом, положи на лавку, я посмотрю.
Войдя в комнату, бабушка приложила зеркальце к синим губам внука, оно слегка запотевало при выдохе. Евдокия зажгла свечу под образами, направилась на кухню, взяла ухват, подцепила в печи чугунок с горячей водой.
 – Мама, что с ним, он живой? Ты что медлишь? – беспокоился отец.
– Жив наш постреленок! Теперь ничего с ним не случится, большую часть яда вырвало, другую сейчас вымоем, хорошая наука будет, как папиросы курить.
– Ты уверена, что будет жить!?
– Иди на улицу, остынь и мне не мешай. Сейчас я ему отвар сделаю, его еще раз вырвет, потом промоем желудок и пусть спит. Только ты Фене ничего не говори, а то будет с ума напрасно сходить.
– Ничего себе – напрасно! Придет в себя, шкуру с задницы спущу! Будет знать, как старших не слушать! Я ему запретил строго-настрого заходить в овраг, лазить по пещерам. Когда выносил его, потолок за спиной обвалился, опоздай на несколько секунд, неизвестно удалось бы откопать живого! –  взорвался отец.
– Бог милостив! Видно, не судьба ему умереть сегодня! Пусть живет с Богом, а проучить, чтобы долго помнил, ох как следует! –  сказала бабушка и полезла в сундук, где хранила сушеные травки.    
Вечером следующего дня вернувшийся с работы Федор достал широкий кожаный офицерский ремень с квадратной латунной пряжкой, сложил пополам, подошел к печке, на которой лежал сын.
– Сколько  должен повторять, чтобы ты не ходил играть в овраг? Я что, собачка – лаять на ветер?
Что говорил дальше отец, Виталька не слышал. Он понял, что предстоит большая порка, если у отца в руках оказался кожаный ремень,  хорошо прилипающий к телу. Он сделал судорожное движение, пытаясь отползти от края печки, но отец опередил, вскочив на припечек, взял за ноги и от всей души жиганул ремнем несколько раз. Мальчишка от боли и обиды закричал, из глаз брызнули слезы.
Но в экзекуцию неожиданно вмешалась бабушка:
– Ты что, сдурел, Федор? Убьешь внука! Не дам! – закричала она и стала тянуть сына от печки. Не удержавшись, тот спрыгнул и удивленно посмотрел на мать.
– Хватит ему, он больше в овраг не полезет! А полезет, тогда я за него заступаться не буду, вся жопа будет синяя. Ты полезешь в овраг или отца будешь слушать? –  строго спросила она.
– Не полезу, никогда не полезу! –  сквозь рыдания ответил Виталька.
– Слышишь, что внучек говорит, если полезет, я тебе сама скажу, и ты его высечешь.
Так бабушка убила сразу двух зайцев, добилась, чтобы внук дал слово не лазить в овраг, и подняла свой авторитет, вмешавшись и предотвратив порку. Мальчишка твердо решил для себя больше никогда не ходить в злополучный овраг, не брать в рот папирос.
Неприятные ощущения, которые он испытывал несколько дней после курения, или результаты порки и боязнь повторения наказания оказались сильней насмешек ребятишек, которые друг перед другом демонстрировали свое умение курить, пускать кольца дыма, но парнишка больше не взял в руки папирос и через некоторое время обнаружил, что насмешки ребятишек прекратились.
Шло время, мальчишка взрослел, и бабушка стала отправлять с ним обед для отца. Она ставила в сумку пол-литровую бутылку молока, затыкала ее пробкой из газеты, заворачивала в чистую холстину краюху хлеба, несколько вареных картофелин, один или два огурца, или вареные яйца, в зависимости от времени года, и щепоть соли в стеклянном пузырьке. Виталька нес сумку к пункту бункеровки, где рабочие пилили чурочку на циркулярной пиле, и кололи ее. Сидя на невысокой березовой чурке, в разговорах с работавшими там старшими ребятами, ждал, когда подъедет машина отца. Место это в народе называли бункеровкой. Водители газогенераторных машин никогда не проезжали мимо.  Передав сумку,  карабкался в кабину и садился на место водителя. Отец поднимался на грузовую площадку лесовоза, откручивал винты-барашки на крышке бункера газогенератора. В нем горела березовая чурочка и шла перегонка дерева в горючий газ, на котором работал двигатель машины. Снизу ему подавали полные корзины сухих чурочек, он засыпал их в бункер.
Виталька в это время что было сил крутил рулевое колесо, в мыслях, управляя машиной, он несся по лежневке с возом бревен.
Сколько раз в день он проводил бункеровку, мальчишка не знал, но видел, что у отца на машине в специально сваренном ящике был неприкосновенный запас чурочек. После погрузки и выгрузки леса в лесосеке или на нижнем складе, когда мотор выключался на длительное время, нужно было разжечь пламя в бункере. Отец доставал спички и поджигал, вылетавший из сифона газ. Когда  пламя становилось бесцветным, отключал сифон:
– Газ созрел, подвинься, сынок, пора ехать, – и заводил мотор.
После обеда, отец всегда катал сына. Они ездили с ним в лесосеку, где рабочие на машину закатывали толстые бревна, а когда погрузка заканчивалась, натужно урча мотором и покачиваясь, машина выползала на лежневку. Эта дорога тянулась по бездорожью тайги от лесосеки, через болотистые места, до нижнего склада на речке Мане. Там отец подгонял машину с возом бревен к нужному штабелю, грузчики по лагам скатывали бревна с помощью стяжков, толстых деревянных кольев.
На лежневке были предусмотрены разъезды для встречной машины. Повстречавшись с груженой машиной, везущей лес с лесосеки, она должна была пятиться до такого разъезда, заезжала в карман, пропустив машину с лесом, продолжала свой путь к лесосеке. Не было техники для прокладки дорог, и такими лежневками леспромхоз выходил из положения, это была единственная дорога по непролазной тайге с хлябями и болотами. Мальчишка не мог понять, почему спиленные на лесосеке деревья грузят на лесовоз, везут из тайги и разгружают на берегу реки в штабеля.
– Папа, а для чего бревна кладут в такой высокий штабель?
– Весной, когда будет таять снег и начнется половодье, бревна со штабеля  сбросят в Ману, и она понесет их к большой реке Енисею, там их вытащат на берег, погрузят в вагоны железной дороги и повезут во все концы страны.
Шум мотора убаюкивал, и мальчишка, свернувшись калачиком и подобрав ноги на деревянном сиденье, спал, утомленный долгим катанием. Вечером, поставив машину в гараж, брал Федор сына на руки и нес домой.

Однажды летом Виталька уловил в разговорах родителей тревогу, мать вызывали в Минское отделение налоговой службы.
– Чего ты расстроилась? Мы исправно платим налоги за хозяйство, с отчетностью у тебя все в порядке, съездишь, узнаешь, зачем вызывают, заодно с сыном родню проведаете, – успокаивал отец, усаживая в кузов бортовой машины, уезжавшей в поселок Мина.
– Я договорился с Иваном Стойчиком. Он будет завтра возвращаться, подъедет к дому тестя и вас заберет. Только никуда не уходите!
Мина, головной участок леспромхоза находился в  двадцати километрах от Хабайдака, на берегу реки Мины. По болотистой пойме реки была проложена узкоколейная железная дорога, по ней маленькие, но настоящие паровозы,  вывозили спиленный лес с лесосек, расположенных на склонах Койского белогорья.
На окраине поселка, на берегу реки, в маленьком домике, жили дед Ефим Савельевич и бабушка Афанасса Матвеевна. С ними жили дочери – Прасковья, воспитывающая сына Сергея, и Мария с тремя детьми. Домик был небольшим – комната и кухня, но все умудрялись в нем жить, и гостей принимать.
Сергей был погодком Витальки. Оставив с ним сына, Федосья ушла по делам.
–  Хочешь посмотреть на паровоз и локомобиль? – спросил Сергей.
Глаза у брата загорелись. Паровоз он видел один раз, в клубе, на новогодней елке. Он был выдавлен на картоне и сверху покрыт серебряной бумагой. Впереди горела большая красная пятиконечная звезда. А что такое локомобиль, вообще не знал.
–  Конечно, хочу, а не врешь?
–  Пошли, покажу, – важно сказал Сергей и направился к калитке.
В разговорах  не заметили, как подошли к нижнему складу. В это время, дымя трубой и шипя паром, настоящий маленький паровозик подтаскивал состав платформ, на которых лежали длинные хлысты спиленных деревьев.   Виталька, забыв обо всем, глядел на это чудо. Маленький, казавшийся игрушечным, паровоз, шипя паром и пуская из трубы дым со снопами искр, тянул непомерно тяжелый состав с огромными деревьями.
– Как он работает?
– Это же паровоз! Видишь, у него дым из трубы валит, там жгут дрова, получают пар, он и тянет за собой платформы с грузом! Ездит по узкоколейной железной дороге, она идет дальше нашего покоса, мы каждый раз ходим по ней косить сено. Чтобы не задавить людей, на поворотах гудит, дает знать, что надо освободить путь, – рассказывал Сергей. Он гордился, что у него в поселке есть это чудо.
Виталька долго не мог оторвать глаз от огнедышащего паровоза с большими красными колесами, выбрасывающего клубы пара и искр в трубу.
Сергей, гордый тем, что ему выпала роль гида, рассказывал: 
– Пойдем, покажу локомобиль.
Он провел брата к стоящему в отдалении сооружению, напоминавшему большую бочку на колесах, склепанную заклепками с большими, круглыми шляпками. В отличие от тележных деревянных колес, стянутых железной полосой, эти колеса были железными, большими, имели спицы из толстых круглых прутьев. Венчала это железное чудо большая труба, раструбом уходящая вверх. Из нее валил дым, летели искры. А с противоположного торца этой огромной бочки была топка, в которую рабочие подбрасывали разрубленные на куски ветки привезенных деревьев. Было видно, что в топке бушует пламя. С обеих сторон этот агрегат был обвешан трубами, рычагами, вращающимися колесами, которые постоянно находились в движении.   
– А как работает локомобиль? – зачарованно глядя на невиданное чудо, спросил Виталька.
– Так же, как и паровоз, топят дровами, а он динамо крутит.
– Что крутит?
– Динамо-машину, которая электричество вырабатывает. Видишь, от него ремень идет, через него крутит динаму, она стоит в сарае.
– А у нас электричество вырабатывает мотор от трактора, он стоит в гараже, мне папка показывал.
– Зато у вас нет железной дороги и паровоза, нет локомобиля, – важно сказал Сергей, и это задело самолюбие Витальки.
– Нет, – горько вздохнув, подтвердил брат, – зато у меня папка на машине работает шофером, а она газочурочкой топится. Когда захочу, каждый день до вечера катает.
Сергей замолчал. Его отец, Вальтер, бросил семью через год после свадьбы,  воспитывала его мать, и покатать его было некому.
Долго сидели на бревнах, ребята смотрели на работу локомобиля и паровоза, боясь приблизиться к ним, одновременно восхищаясь этой чудо техникой. Сучья и вершины с хлыстов шли в топку,  и он дымил трубой и крутил маховики.
Маленький паровозик на нижнем складе передвигал состав, подгоняя под разгрузку платформы, груженые хлыстами. Лебедка стаскивала деревья с платформ, рабочие обрубали ветки, хлысты кряжевали, пилили бревна электрической пилой. На краю нижнего склада стояла пилорама, она пилила бревна на доски и брус. Витальке интересно было смотреть, как круглое бревно, попадая в зубчатые валики пилорамы, шло на ряд пил. А на другой стороне станка выходили плоские доски, вся эта техника приводилась в движение за счет машины, которую называли локомобилем.
Сергей между тем рассказывал, как он ловит налимов в мутной воде, которую приносит в кристально чистую горную речку впадающая немного выше поселка речка Ивановка. От старших он слышал, что выше по Ивановке моют золото, поэтому вода была желтой. Из речки мутная вода, впадая в Мину,  не смешиваясь, текла возле левого берега. Там, по словам Сергея, он ставил закидушки и переметы на налимов.
Неожиданно брат встал с бревен:
– Пошли домой, пора снасти проверять.
– Что проверять? – не понял брат.
– Переметы и закидушки проверим, червей я с утра накопал. Бежим скорей!
Ребятишки наперегонки побежали домой. Увидев пропавших внуков, бабушка Афанасса всплеснула руками:
– Куда запропастились, сорванцы? Мойте руки и быстро к столу, кормить буду.
Только теперь мальчишки почувствовали, как проголодались, казалось, что живот прилип к спине. Съев по тарелке борща, поблагодарили бабушку, недоеденные куски хлеба положили в карманы.
– Бабушка, вы нас не теряйте, мы пойдем проверять переметы, порыбачим на вечерней зорьке, – предупредил Сергей.
– Ступайте, может, Господь сподобит рыбки свеженькой откушать. Только смотрите – вода большая, в речку сильно не лезьте, можете утонуть! – предупредила она.
Схватив дерматиновую сумку, пропахшую рыбой, длинные и легкие удилища, на которые была намотана леска с поплавками, грузилами и крючками, ребята перешли по мосту через Мину на противоположный берег. Слева от дороги подпирало небо Кутурчинское белогорье. На вершине горы лежал ледник, не таявший летом, когда не было туч, сиявший на солнце как бриллиант. Виталька удивленно смотрел на желтую воду речки Ивановки, впадавшую в Мину. Сергей нашел бечеву первой закидушки.
– Дай я ее вытащу, – попросил Виталька.
– Ты не умеешь! Сначала посмотри, как это надо делать, – ответил брат и начал ловко вытягивать бечевку, складывая кольцами.
– Кто-то попался - водит бечеву! – радостно сообщил он.
На мелководье увидели всплески, оставляемые попавшейся на крючок рыбой. Она сопротивлялась и не желала, чтобы ее вытащили на берег.
– Теперь надо выводить тихонько, без рывков, чтобы не сорвалась с крючка, – комментировал рыбак, выбирая снасть, давая рыбе слабину и вновь подтягивая ближе к берегу.
– Налим! – уверенно сказал Сергей и не ошибся, теперь было видно, что на крючке сидит темная, почти черная большеротая рыба с большой головой.
Виталька во все глаза наблюдал за действиями брата, он впервые в  короткой жизни был на настоящей рыбалке, впитывал все, что говорил и делал тот, учился искусству рыбной ловли. Вытянув налима на мелководье, Сергей легким рывком выхватил его из воды, просунул пальцы под жабры, черная как уголь рыба бессильно раскрывала большой рот, из которого тянулась леска.
– Далеко заглотил наживку, видно, давно сидит на крючке. Подай червей, –  с видом знатока сказал рыбак, с трудом вырвав из пасти проглоченный крючок.
Виталька увидев, как бесстрашно он брал в руки дождевых червей и насаживал на рыболовные крючки, спросил у Сергея:
– Как можно есть рыбу после того, как она съест дождевого червя?
– Ну и что такого? Налим вообще падалью питается, может и человека обгладывать утонувшего. Гляди, как надо забрасывать.
Раскрутив над головой грузило на леске, бросил его наискосок к противоположному берегу, вверх по течению. Пока грузило коснулось дна, быстрая вода снесла его вниз, и бечевка закидушки, на которой было привязано несколько крючков с насаженными на них свежими червями, упала перпендикулярно  берегу.
– Хорошее начало, если на первой закидушке поймали рыбу, обязательно еще будет! – уверенно сказал Сергей.
– А ты для чего плюешь на червя после того, как насадишь?
– Сам проверял: плюнешь три раза – обязательно поймаешь, не плюнешь – голый крючок придет. Рыба червя обдолбит, но не поймается, – делился с ним брат навыками рыбной ловли.
– Дай я попробую закидушку проверить, я уже научился, – попросил Виталька, когда они подошли к следующему перемету.
Рыбак с недоверием посмотрел на брата, но, увидев умоляющий взгляд, согласился:
– Проверяй, только тяни тихо, как я учил. 
Мальчишка потянул за бечевку и уловил, что она натянулась и пошла в сторону. Сердце радостно забилось, готовое выпрыгнуть из груди, в голове пульсировала  мысль: «Крупная рыба попалась, а может, даже две!» – он рассмеялся.
– Ты чего смеешься? – подозрительно спросил брат.
– Сергей, там, кажется, две рыбы сидят на крючках!
– Дай попробую, –  схватился тот за тетиву, – точно две, тяни тише, изматывай их, когда сильно потянут, отпускай немного тетиву, только слабины не давай для рывка, все время держи в натяге. Молодец, теперь подтяни метра два, остановись, пусть силы тратят, – руководил он, удивляясь, как у брата все получается.
Наконец появился бурун на поверхности воды, на леске извивался большой налим, сопротивлявшийся неведомой силе, тащившей его на отмель. Но вот он хватил ртом воздух, и сопротивление ослабло.
– Этот спекся, теперь не страшен, не должен уйти, вытаскивай его на мелководье, я подхвачу под жабры, – сказал Сергей, забредая в ледяную воду. Он ловко подхватил налима под жабры и головой надавил на кисть левой руки. Виталька услышал слабый хруст, рыба затихла. Сергей вырвал крючок, скомандовал:
– Теперь второго не упусти!
С круглыми от удивления глазами Виталька продолжал вытаскивать сопротивлявшуюся рыбу, но вот она вышла на мелководье, и ребята увидели, что это был налим не меньше первого.
– Хорошо порыбачили, на жареху наловили! – вытащив крючок, удовлетворенно сказал Сергей.
Он быстро наживил червей, поплевал на них и забросил закидушку. Спустившись ниже по берегу, подошли к третьему, последнему перемету. Тетива его была сильно натянута и пошла против течения, как только Сергей потянул ее  на себя.
– Дай вытащу! –  сгорая от нетерпения, попросил Виталька.
– Нет, здесь крупная рыба сидит, сам буду вытаскивать. Видишь, как ведет против течения весь перемет. Рыбак начал подтягивать тетиву, но почувствовал сильное сопротивление, туго натянутая бечевка звенела, разрезая воду, когда рыба уходила вверх, и беззвучно перемещалась вниз, когда в отчаянии меняла направление.
– Пусть немного поводит, ослабнет, тогда и возьмем, – голосом знатока сказал Сергей, но Виталька едва слышал его. Он увлеченно смотрел, как самоотверженно рыба боролась за жизнь, то ослабляя тетиву, то натягивая, как струну. Сергей, зная повадки рыб, не спеша, по сантиметру подтягивал перемет к берегу.
– Возьми толстую палку, как только на отмель вытащу, заскакивай в воду и бей палкой по голове. Смотри не промахнись, не порви леску, а то уйдет, не меньше килограмма потянет, – скомандовал он.
Виталька подобрал увесистый сук, начисто лишенный коры. «После удара такой палкой оглушу, никуда не денется!» – думал он, подбегая к брату. Когда рыбу подвели к мелководью, она начала биться, поднимая фонтаны брызг, и Виталька растерялся.
– Чего стал, беги в воду, бей палкой, а то оборвет леску и уйдет, – закричал  брат.
Заскочив в ледяную воду босыми ногами, Виталька стал хлестать палкой, намереваясь попасть по рыбе, и не заметил, как она прекратила биться.
– Хватит, выходи на берег, –  услышал он команду.
 Но любопытство оказалось сильнее, мальчик подошел ближе. На крючке сидела очень большая  рыба с темной спиной, на боках у нее были в великом множестве разбросаны маленькие, чуть розоватые крапинки, а из раскрытого рта торчал черный хвост налима. Это поразило мальчишку, он с удивлением смотрел на двух рыб, пойманных на один крючок, и не слышал, что говорил Сергей. До среза воды оставалось совсем немного, неожиданно рыба мощно изогнулось, подпрыгнула, рванулась в сторону речки. Леска, тянувшаяся изо рта, лопнула, и она упала в воду между камней, рядом со стремниной, забилась, поднимая тучи брызг, пытаясь выпрыгнуть с мелководья на глубину.
– Держи ее! – отчаянно закричал Сергей, не выпуская из рук тетивы перемета. Виталька ударил суком по тому месту, где только что прыгала рыбина, но она отскочила в сторону, еще ближе к воде, ударил еще раз и вновь не попал. С берега ему истошно кричал брат:
–  Хватай! Уйдет таймень!
Бросив ненужный сук, мальчишка плашмя бросился на камни, по которым перекатывалась ледяная вода, телом прижимая к ним рыбу. Трясущимися руками нащупал жабры, пропустил под них пальцы правой руки, придерживая тяжелую рыбу, начал вставать. Но та и не думала сдаваться, начала молотить его хвостом. Мальчишка подхватил ее другой рукой и, несмотря на брызги и удары хвостом, крепко держа под жабры, упрямо шел к берегу.
– Иди ко мне, – позвал Сергей. – Держи  крепче! – надавил рыбе на голову, и она перестала биться.
– Смотри, что делает! Налим сидит на крючке, а таймень заглатывает его, и совсем недавно. Сразу две рыбины поймали. Получилось, что живцом оказался налим – заглотил червя, а на налима поймался таймень!
– Пойдем домой. Хватит с нас рыбы, да и вымочил нас таймень в ледяной воде, надо сушиться, – негромко, но уверенно рассудил брат.
Подобрав так и не размотанные удочки, понесли по очереди тяжелую сумку домой. Солнце уже наполовину скрылось за окружавшими поселок горами, и воздух сразу стал холодным, сырым. Витальке, который шел в насквозь мокрой одежде, стало холодно, донимал озноб.
Вечером бабушка Афанасса натушила свежей рыбы со сметаной, вся семья досыта наелась.  Довольные мальчишки слушали восторженные слова благодарности взрослых за  хороший улов и не могли скрыть улыбку.  Немногословный дед Ефим не удержался:
– Молодцы! Редко Сергей такой богатый улов приносит. Ты, внучек, чаще приезжай, больше рыбки вдвоем ловить будете!
Похвала деда понравилась не только гостю, Федосья, рассказывая про поездку Федору и свекрови, рассказала, что сын заслужил похвалу деда за рыбалку. Но больше всех рассказов было у Витальки. Он поведал своим друзьям про «локомобиль», который крутит динаму, настоящий, но маленький паровоз, про рыбалку. Когда он, раскидывая руки в стороны, показывал, какую рыбу с братом поймали в Мине, ребятишки не поверили.
– Кончай врать, таких рыб вообще не бывает, – возразил Пашка, который никуда из Хабайдака не выезжал и видел только небольшую речушку, протекавшую в заболоченной пойме, где водились небольшие пескари, пиявки и живой конский волос.
– Неправда, бывают! Старший брат, Митька, часто ходит  рыбу ловить на Ману, он таких рыб приносил! – неожиданно поддержал друга Колька Ковалев.
Все ребятишки с завистью смотрели на Витальку, которому посчастливилось поймать большую рыбину, с любопытством слушали в который раз его  рассказ о той незабываемой рыбалке.

Мать собралась ехать в Красноярск.
– Какой подарок тебе купить в городе? – спросила она.
– Купи  игрушечную машину, как папа, я буду шофером!
О том, что мама обещала привезти игрушечный автомобиль, он по секрету рассказал Паше.
– Ты знаешь, сколько он стоит? Да в жизни мать тебе не купит! – авторитетно заявил тот.
–  А вот и купит, но я тебе не дам поиграть! – рассердился Виталька.
– Ну и не надо! Все равно машинки у тебя не будет! – выпалил друг и ушел, хлопнув дверью.
Прошла неделя, мальчишка с нетерпением ждал, считал каждый день. Но однажды отец вовремя не пришел с работы, бабушка на вопрос внука,  ответила:
– Поехал на Мину встречать мать. Ложись спать, утром приедут.
Мальчик залез на печь, улегся на набитом сеном матраце. Он долго не мог заснуть, ожидая возвращения родителей, и его фантазия рисовала, какую машинку привезет ему мать. И каждая следующая виделась более привлекательной, чем прежняя, потому что никогда в жизни не видел игрушечных машин. Он не заметил, как уснул далеко за полночь. Проснувшись, увидел, что бабушка хлопочет на кухне, а матери с отцом дома нет.  Волна обиды захлестнула маленькое сердце: «Я так ждал, а они не приехали! Может,  прав был Пашка, мама никакой машинки из города не привезет?!» – слезы сами собой стали наворачиваться на глазах.
Евдокия увидела, что внук проснулся.
– Вставай, лежебока! Мамка привезла подарки, а ты спишь!
Мальчишку словно ветром сдуло с печи:
– Бабушка, а где подарки?
– Ты посмотри, что на столе лежит!
Сняв газету, он увидел пожарный автомобиль. Мама сдержала слово, из далекого и неведомого города привезла ему в подарок игрушечный пожарный автомобиль. И не просто автомобиль, а с прикрепленной на верхней части цистерны железной лестницей. Он был окрашен яркой красной краской, блестел и приятно пах. К величайшему удивлению, мальчишка обнаружил, что лестница поднимается! Он любовно осматривал игрушку и думал, что ребятишки в поселке умрут от зависти.
Это была первая и единственная игрушка заводского изготовления, единственная машинка во всем поселке, и Виталька не выпускал ее из рук.
– Что же ты, внучек, все подарки не разглядел на столе? –  услышал голос бабушки.
Посмотрел на нее непонимающим взглядом, – все мысли были заняты машинкой. Наконец понял, бросился к столу и развернул кулек из серой бумаги. Из него посыпались продолговатые предметы в разноцветных бумажках! Их он видел впервые, сильно удивился:
– Бабуля, что это?!
– Мать сказывала, что городские конфетки, – Евдокия вместе с внуком с интересом рассматривала разноцветные бумажки.
– Так много конфет, и бумажки на них какие красивые! – мальчишка завороженно глядел на это чудо.
– А ты разверни одну, и я вместе с тобой погляжу.
Виталька бережно развернул обертку, показав бабушке продолговатую конфетку, не удержался, сунул в рот и закрыл от удовольствия глаза. Взяв несколько конфет,  протянул  Евдокии:
– Это тебе, бабушка! Ты тоже никогда не видела и не пробовала городских конфеток.
Пораженная Евдокия раскрыла ладонь, и внук вложил в нее несколько продолговатых конфет в яркой, красивой обертке:
– Налей чаю, попробуем  городские конфетки.
– Не надо! Это все тебе! – она попыталась отказаться.
– Мне и этих хватит, а это папе с мамой, – он отодвинул в сторону еще несколько конфет.
Евдокия отвернулась, чтобы внук не видел выступившие на глазах слезы. Она знала, что отдаст большую часть подарка под разными предлогами, но само решение мальчишки поразило до слез.
– Бабуля, быстрей наливай чаю, попьем с конфетками, и я пойду играть на улицу, – торопил внук, ему не терпелось показать машинку  ребятишкам.
Дождавшись, когда нальют душистый чай, заваренный только бабушке известным набором таежных травок, он отказался садиться за стол:
– Садись со мной. Только ты бумажки не выбрасывай, я буду с ними играть.
– Спасибо, я сыта, позднее попью, – пыталась отговориться та, но мальчишка был непреклонен. Так Евдокия впервые в жизни, вместе с внуком попробовала городских конфет в красочной обертке. 

Первым, кто увидел машинку, был Паша. Он надолго застыл от изумления, забыв закрыть рот. Играя с машинкой, Виталька делал вид, что не замечает приятеля, а сам краем глаза наблюдал за ним.
«Вот и смотри, ты говорил, что мама не привезет мне машинку из города! И нечего было спорить!» – мстительно думал мальчишка.
Стараясь окончательно удивить друга, достал из единственного кармана своих коротких штанишек, державшихся на одной лямке, два фантика от конфет:
– Еще мама привезла городских конфеток, мы с бабушкой с ними чай пили! Они вкуснее всего на свете!
Пашка от изумления лишился дара речи, как и другие ребятишки, стоявшие рядом. Они впервые видели и пожарную машинку, и красочные обертки городских конфет.  Рассматривали осторожно, передавая из рук в руки удивительный красный автомобиль и цветные бумажки, завидуя счастью, свалившемуся на товарища. И этот миг триумфа Виталька  запомнил на всю жизнь.

Дядька Матвей, брат отца, уехал по делам в Красноярск. Вернувшись,  зашел вечером в гости. Евдокия поставила на стол лагушок с брагой, собрала  закуску: квашеную капусту, вареный картофель, немного пожелтевшего соленого сала, нарезала хлеба. Налила брагу в кружки, и сама присела с  краю стола – приготовилась услышать рассказ сына о городском житье. Насторожился и Виталька, ему было интересно, о чем будет рассказывать дядька.
– Давай, брат, выпьем, давно ты у нас в гостях не был, – пригласил Федор, поднимая кружку.
Выпил Матвей, поставил кружку, пожевал квашеной капусты и начал рассказ:
– Полмесяца прожил в Красноярске! Узнал, что на лесоперевалочной базе, для которой мы сплавляем лес, нужны рабочие и грузчики. Мне понравилось, собрался я в город переезжать!
– Как переезжать? А как же стажевые, прогрессивка, работа? – удивился Федор.
– Больно вкусная брага! Плесни  еще, мать! – подставил кружку гость.
Растягивая удовольствие, небольшими глотками пил брагу. Крякнув, поставил кружку:
– А ты, брат,  думай! В том-то и дело, что есть возможность переехать, жить и работать в городе, не потеряв стажевых, прогрессивки и сохранить непрерывный стаж. Оказывается, наш леспромхоз и Красноярская лесоперевалочная база входят в один совнархоз. Думай, брат, пока об этом другие не узнали и нас не опередили! Наверняка найдутся желающие перебраться в город из этой глухомани! Я там и участок под строительство дома застолбил, недалеко от лесоперевалочной базы, на улице Канской.
– Кем там работать будешь? У тебя нет образования, так же, как и у меня, – не мог прийти в себя Федор.
– Пойду грузчиком, познакомлюсь с работой, людьми, там видно будет. Как говорит наша мать, под лежачий камень и вода не течет! Ты налила бы еще кружечку, больно хороша брага! – обратился Матвей к матери,  внимательно слушавшей старшего сына. Она нацедила из лагуна кружку янтарной браги.
– Надо три раза обмозговать, прежде чем принимать ответственное решение! А с квартирами как, дают? – спросил Федор.
– Дают, но через несколько месяцев. Слышал, что лесоперевалочной базе разрешили построить на берегу Енисея улицу домов для своих рабочих.
– Вот удивил! Разрешили – еще не построили, так можно и до пенсии прождать! – недоверчиво возразил брат.
– От председателя парткома, Гомана Алексея, слышал, что в следующем году улица должна быть построена из финских щитовых домов. Если хочешь, я с ним переговорю о твоем переводе, он нас знает, обещал помочь.
Федор, зная за братом способность приукрасить, и верил и не верил.
– Что, прямо так, приехал – и квартира?
– Может быть, два-три месяца придется пожить на съемной квартире, а потом дадут квартиру в новом доме!
– Больно складно у тебя получается, – засомневался Федор.
– Хочешь, партбилетом поклянусь? –  начал кипятиться Матвей.
Федор после его слов даже оглянулся:
– Ты, брат, словами не разбрасывайся, могут и посадить!
– А что я такого сказал! Раз поклялся партбилетом, значит, не вру. Чего ты меня заводишь, говорю, значит, знаю!
– Мама, плесни ему браги, а то сейчас скандалом разговор закончим! Пусть остынет! – зная буйный нрав брата, потерявшего на фронте глаз и носившего в теле с десяток осколков, попросил Федор.
Матвей выпил и засобирался:
– Мне пора, спасибо за угощение! Я все сказал, а ты, думай!
– Думай не думай, у Федосьи нет паспорта, куда тут поедешь.
– Чудак! Напои как следует коменданта, Долженко, он ей справку выпишет, по ней в Красноярске документы получит! Ты, брат, решай, я через пять дней с Мины буду звонить в партком лесоперевалочной базы, могу и за тебя замолвить слово. Спасибо за угощение, мне пора бежать, Анна заждалась! –  попрощался Матвей.
В квартире воцарилась тишина, ее  нарушила Федосья:
– Надо ехать! Сын подрастает, учить надо. Сами неграмотными прожили всю жизнь в тайге, пусть дети получат образование!
– Но там… – несмело попробовал возразить Федор. 
Она прервала:
– Там тоже люди живут! Ты жил в Благовещенске, и я была в городе, видела, как там хорошо! Женщины в платьях и туфельках ходят, телогреек почти не видела, мужики  в костюмах и пальто! Школы большие стоят, Виталька будет учиться! Если не послушаешь Матвея, никогда отсюда не выберемся! Сколько можно гнус в тайге кормить, спины на лесозаготовке рвать? В поселке начальная школа, потом сына придется посылать в Минский интернат, что из него там вырастет, никто не знает!
– А как ехать, тебе документ нужен.
– Чего тут думать? Матвей прав, мама, сколько у тебя браги?
– Пара лагунов  стоит, могу еще поставить, только сахару нет.
– Надо организовать застолье и пригласить Василия с женой, – не сдавалась Федосья.
Она готова была до конца настаивать на переезде, думая не только о себе, но и судьбе подрастающего сына.
Витальке исполнилось четыре года, были приглашены с женами Ковалевы, Долженко. Матвей сдержал слово, напоил коменданта и завел разговор о Фене, что у нее нет паспорта.  По пьяному делу Василий разговорился:
– Я делал запрос на нее, вчера пришел ответ, что Федосью можно паспортизировать!
– Что-то больно мудрено говоришь, поясни проще! – подливая коменданту брагу в кружку, попросил Матвей.
– А это значит, что с нее можно снимать надзор! Получив паспорт, она может выехать из Хабайдака куда захочет.
– А когда ей подойти за документами?
– Хоть завтра пусть приходит! Справку написать недолго, хорошим людям грех не помочь! – взяв в руки полную кружку, сказал комендант.
 Федосье хотелось петь, сердце готово было выскочить из груди. С нее сняли надзор, и теперь она полноправный гражданин с правом выезда. Для себя она давно решила, что семья обязательно переберется в Красноярск.
Уходя, Матвей усмехнулся, глядя на Федора:
– Смелость города берет, брат! А ты боялся, только так надо решать вопросы!   
Капля камень точит, так и Федосья – исподволь готовила Федора к принятию важного решения о переезде.
– Загорелось тебе переехать! В городе меня на машину не посадят, кем буду работать?
– Бог не выдаст! Посмотри на брата! Бросает бригадирство, отказывается от должности секретаря парткома! С тремя детьми едет на голое место! Надеется, что возьмут грузчиком! Пойми, Витальке через два года в школу, а как у нас в поселке учат? Ты что хочешь, чтобы он всю жизнь гнул спину в тайге, на лесоповале, комаров кормил? Ты этого хочешь? Подумай об этом!
Евдокия сидела молча. Ее, как и всякого старого человека, страшил переезд, но она, прожившая трудную жизнь, понимала, что невестка права, надо думать не только о себе, но и детях. А когда невестка спросила:
– Мама, что ты думаешь о переезде?
Ответила коротко:
– Соглашайся, Федор! Дочка правильно говорит, вам надо о будущем сына думать!
Сдался Федор:
 – Что с вами поделаешь? Вдвоем навалились, надо соглашаться!
– Федечка, какой ты у меня молодец! Дай тебя расцелую! – обрадовалась Федосья.

Настал день, когда отец объявил, что завтра отъезжают. Виталька оббежал  друзей, со всеми попрощался, а Паше подарил свой пожарный автомобиль.
– Возьми на память, завтра утром мы уезжаем.
Мальчишка не мог поверить, что ему дарят такую дорогую игрушку.
– Бери, чего стоишь! – торопил Виталька.
Ему было до слез жаль расставаться с любимой пожарной машинкой, но он решил, что в городе ему родители купят еще одну, а у Паши родителей не было. Тот несмело протянул руку и осторожно взял машинку.
– А ты как?
– В городе много игрушек продают, а у тебя останется на память! Прощай, Паша! Я побегу домой,  уже темно, мамка потеряет!
А дома шли сборы, оказалось, что все пожитки умещаются в двух матрасовках. Федосья грудью стала на защиту сундука Евдокии и  перины, подарка родителей.
– Что хотите со мной делайте, а перину и сундук не оставлю, одеяла тоже берем с собой. Матрасы можно набить сеном или соломой, но ведь надо чем-то укрываться! Неизвестно, где будем жить и когда деньги накопим, чтобы справить другие!
Немного подумав, Федор решил, что жена права, на новом месте всего сразу не купишь. Деревянную кровать, подарок тестя, Федосья подарила куме, Ковалевой Вере:
– Возьмите на память! Мы дружно жили, пусть эта кровать напоминает о нашей молодости! Гора с горой не сходятся, а человек с человеком обязательно сойдутся! 
Ранним утром мать разбудила Витальку:
– Вставай, сынок! Быстро мой руки и садись пить чай. Надо идти в гараж, нас ждать никто не будет!
Семья села за стол при свете керосиновой лампы, бабушка налила  в кружки чай, поставила кринку молока. Быстро позавтракав, женщины упаковали посуду в сундук. Сборы закончились, бабушка сказала:
– Присядьте на дорожку! Пусть Господь пошлет счастливый путь, и ты, внучек, садись! Не будем нарушать вековых традиций.
Родителей  пугал  переезд  в неизвестность с обжитого угла.  Витальке  хотелось  повидать  мир, он считал, что  там,   в  большом городе, о котором знал только со слов матери, хуже, чем в Хабайдаке, не будет. Но ему было жалко расставаться с друзьями, и глаза застилали слезы.
– Пора! – встал Федор.
Взвалив на плечи матрасовки с вещами, подхватив сундук с посудой, вышли из квартиры в промозглую сырость таежной ночи. Стоял густой, промозглый туман, обычная для Хабайдака ночная погода.
Виталька окинул взглядом едва различимые в белом молоке тумана бараки, в которых оставались друзья, горько вздохнул и поспешил за старшими.
В гараже стоял гусеничный трактор С-80, с широкими гусеницами, возле него – большие сани.
Они  пришли первыми, привязали поклажу к саням. Мальчишку посадили на край свернутого матраса, бабушка и родители сели на сундук.
Вскоре появились трактористы, и трактор потащил сани в Мину, где ждали водители трех бензовозов – «Студобекеров».  Трактор был вынужден сопровождать их до границы тайги. Там бензовозы ехали на станцию Клюквенная, наливали емкости горючим, а обратно, по таежной дороге их сопровождал трактор.
По сторонам стояли вековые деревья, а дорога казалось узкой просекой среди них, она не имела мостов через реки, ни одного километра отсыпки, машины и трактора из года в год месили на ней таежную грязь.
Наконец небольшой караван добрался до берега таежной реки Маны, где бензовозы дожидались трактора. В верховьях прошли дожди, река взбухла и готова была выйти из берегов. Она  мчала мутные воды, кружа мусор в  водоворотах, несла подмытые деревья. Своенравная таежная река была коварна. Там, где вчера был брод, и могла через реку проехать машина, за ночь вымывало гальку, и на месте брода была глубокая промоина, в которой могла  утонуть машина. Первым через Ману пошел трактор, с которого трактористы сняли с него вентиляторный ремень. После такой подготовки трактор мог по кабину погружаться в воду.
Он тащил за собой пустые сани с привязанными вещами, все глубже погружаясь в воду. К удивлению мальчишки, сани всплыли. Но тревога оказалась не напрасной: трактор миновал середину реки, и все уже облегченно вздохнули. Неожиданно нос его стал погружаться, трактористы,  стоя в воде, катившейся бурлящим потоком по полу кабины, вывели трактор на противоположный берег.
Переправа едва не закончилась печально – трактор мог оказаться на дне реки. Трактористы ругались отборным матом, который был слышен на противоположном берегу, наотрез отказались возвращаться без промера глубины. Один из водителей бензовоза разделся, срубил деревце, очистил от ветвей и вошел в воду, промеряя шестом глубину. Ниже по течению она оказалась еще глубже, и озябший водитель, делая промеры, пошел вверх по реке. Там глубина была приемлемой для переправы, сквозь толщу воды просматривалось дно. Посовещавшись, мужики достали пилы и топоры, начали валить деревья, прорубать дорогу к броду. Вокруг стояла вековая тайга, пассажиры вместе с водителями пилили просеку, несколько часов готовили объезд.
Когда просека была готова,  пассажирам, ехавшим на санях, предложили залезать на металлические полки-подножки, приваренные к цистернам бензовозов. По прорубленной просеке протиснулся первый бензовоз, трактор переехал через реку, трос зацепили за передний клык. Трактор, пофыркивая мотором, задним ходом потащил в воду машину с заглушенным мотором,  люди крепко держались за скобы цистерны.
Виталька онемел от испуга, он впервые видел переправу. Трактор шел задним ходом, все дальше увлекая бензовоз в реку. Было слышно, как вода сердито ревет и пенится, обтекая колеса, водитель, стоявший одной ногой на подножке, управлял автомобилем  через открытые дверки кабины. Машина все глубже погружалась в воду. Женщины повизгивали при каждом толчке и рывке. Вода начала заливать пол кабины, стало страшно, казалось, что бензовоз сейчас утонет или перевернется под напором бурлившей и бесновавшейся воды вместе с людьми, вцепившимися в поручни.
Страх сковал мальчишку, хотелось закричать, но от  страха не смог раскрыть рта, выдавить из себя, ни одного звука. Иногда поток отрывал колеса машины от дна, всем казалось, что сейчас она перевернется на бок, и люди, как горох, посыплются в беснующуюся воду. Виталька,  закрыл глаза от страха, но через несколько мгновений почувствовал, что машина опустилась на все колеса, и вода бурлит тише. Машина миновала середину реки, трактор вытаскивал ее на берег.
Мальчик осмотрелся, женщины, кричавшие от страха, пристыженно молчали. Он был горд, что не выдал своего страха. Отец похвалил:
– Молодец, не испугался! –  и это было лучшей наградой для мальчишки, который не пришел в себя от страха и не мог говорить.
Дальнейший путь показался сущим пустяком. В дороге караван заночевал в заезжей избе, которую арендовал леспромхоз для своих работников. Во второй половине следующего дня, преодолев более полутора сотен километров бездорожья, подъехали к станции Камарчага.
Виталька, родившийся и выросший в тайге, с удивлением и неподдельным страхом смотрел на блестящие рельсы, восхищение вызывал у него пышущий паром и дымом паровоз и чумазый машинист. Но, этот паровоз был в несколько раз больше того, который он видел на Мине.
К вечеру подошел пригородный пассажирский поезд, от состава отцепили паровоз. Он поехал в сторону водокачки, стоявшей на дальней окраине станции. Поднявшись в вагон, оказался перед железной дверью. Он никогда не видел таких дверей и немного оробел.
– Чего стоишь? Открывай, проходи в вагон! – торопил отец, но Виталька не мог осмелиться и нажать ручку двери.
Наконец надавил, дверь мягко открылась, это была дверь в новый неизведанный мир, пугающий и привлекательный. Он оказался в  обшарпанном, заплеванном и насквозь прокуренном полупустом вагоне. Широко открытыми от удивления глазами, смотрел на два ряда деревянных сидений у стен, висевшие над ними полки. Первая поездка на поезде была для него праздником, все было новым и необычным. Он понимал, что начинается другая жизнь, не такая, как в Хабайдаке.
Вскоре подогнали паровоз, лязгнули буфера. Он долго гудел, потом запыхтел, вновь зазвенели буфера, дернувшись, вагон  покатился, постукивая колесами на стыках рельсов. Стук нарастал и вскоре превратился в сплошной гул. За окном мелькали телеграфные столбы, поля, перелески. Натянутые на белые ролики провода провисали и поднимались, бесконечно повторяя один и тот же рисунок.
Состав двигался медленно, долго стоял на станциях и полустанках, пропуская литерные поезда. Гудел паровоз, стучали на стыках рельсов вагонные колеса, с каждой минутой унося Витальку все дальше от родного поселка. Но родители были рядом, и его мало пугали перемены, грусть расставания с друзьями заслоняли новые впечатления. Он с любопытством смотрел в окно, пока не убаюкал мерный стук колес.

ЧАСТЬ  ВТОРАЯ

ЖИЗНЬ ГОРОДСКАЯ

Федору выделили небольшую однокомнатную квартиру в  двухквартирном  домике из бруса на улице Лалетинской, располагавшейся за последними подъездными путями лесоперевалочной базы. На улице, за исключением одного барака и домика, в котором они жили, до  берега Енисея стояли  в один ряд сборные, их называли  «финские», щитовые домики, в которых жили рабочие. Второй ряд улицы только застраивался, заселялся новоселами.
Квартира была маленькой, в кухне поставили кровать для Евдокии, кровать родителей поставили в комнате. Там же стояли небольшой стол, шифоньер с фанерными стенками, а между ним и стеной большой ящик. Со слов бабушки, в нем было приданое, которое дали родители на свадьбу.
– Виталька, тебе придется спать на полу, для кровати места нет, – сказал отец.
Но мальчишка присмотрел место для себя:
– Можно я буду спать на ящике?
– Там будет неудобно, смотри – на нем крышка выпуклая! – запротестовала мать.
– Я уже пробовал! Мне будет удобнее и теплее спать на сундуке, чем на полу!
Родители не стали возражать, и он поселился за шифоньером. Там был его мир, он спал, читал книжки, а когда пошел в школу, готовил уроки.
Виталька быстро сдружился с местными ребятишками,  с утра до вечера пропадая на Енисее. По берегу было много дров, разводили костер, накупавшись, с синими от холода губами бежали к костру, грелись приплясывая.   
Федор поступил на работу грузчиком, с братом Матвеем за смену забивали пульмановский вагон грузоподъемностью шестьдесят тонн только что обрезанной из бревен шпалой, рудничной стойкой, или досками. Погрузчик подвозил пачку шпал к вагону, грузчики поднимали по одной, укладывали на специальную подушку на плече, заносили в крытый вагон,  укладывая в аккуратный штабель.
Мать устроилась рабочей на лесотаску. Лес, заготовленный в леспромхозах, расположенных в верховьях Маны, плыл  до устья. Пятая часть заготовленной древесины тонула, устилая дно реки, это были планируемые потери. Молевой сплав по Мане и притокам был единственным путем, которым можно было доставить до Красноярска древесину, заготовленную в глухих таежных местах Саянских хребтов.  Для лесорубов шести леспромхозов Мана была  рекой жизни, давала работу и средства для существования. Бревна,  попадая в Енисей, плыли вдоль правого берега в отгороженную бонами запань, возле поселка Лалетино. Рабочие разбирали залом в запани, бегая по уходившим под воду бревнам, направляли в коридор из бонн. Из коридора стоявшие на воротах мужчины и женщины  направляли плывущие бревна к лесотаскам. Очень длинные цепи с крупным звеном  на расстоянии метра друг от друга имели тележки, по краям которых крепились металлические катки. В средней части торчали заостренные клыки, в которые подводился торец бревна, поднимаемого из воды специальным багром с железным наконечником. Туер, с приводом от электромотора, тянул бесконечную цепь, и бревна ползли на берег по лесотаске. Весь день Федосья, орудуя ломиком, сбрасывала бревна с нее. Когда набиралась большая пачка, их обвязывали тросом, и лебедка тащила в штабель, на хранение. Штабеля к ледоставу достигали высоты многоэтажного дома. Всю долгую и холодную зиму  из штабелей бревна грузили в вагоны. Часть леса сбрасывалась на противоположную сторону бревнотаски, там его грузили «майнами» в вагоны и отправляли заказчикам.

Огорода не было, жили голодно, с теми продуктами, которые можно было купить в магазине на скудную заработную плату. Часто обед и ужин мальчишки состоял из ломтя хлеба,  посыпанного солью или щепоткой сахара-песка. Выбегая на улицу, надо было успеть крикнуть первым:
– Сорок один, ем один!
Если не успевал, кто-то из таких же полуголодных детей кричал:
– Сорок восемь, половинку просим! – неписаный закон улицы требовал делиться, отдать половину ломтя.
Так в трудах и заботах прошла зима, но в жизни семьи ничего не менялось. Выполняя тяжелую, монотонную работу, таская шпалы и рудничную стойку в пульмановские вагоны, Федор думал: «Зря затеяли переезд! В Хабайдаке крутил баранку и горя не знал, получал на треть большую зарплату, чем здесь, всегда был почет и уважение. Вдобавок был огород, хозяйство свое, корова, поросенок, – большое подспорье. А здесь, приехали на голое место от аванса до получки живем, картошки и той нет! Загорелось Фене переехать, толком не узнали, что и как, теперь всю жизнь придется носить лес. На машину не посадят водительских прав нет! Вот тебе и город! Чего здесь хорошего? Работаешь, как вол, с утра до вечера, спина уже болеть начинает. Витальке до школы еще несколько лет. Жили бы да жили в Хабайдаке и горя не знали!».
      У Федосьи к концу рабочего дня руки с трудом держали ломик. Она сомневалась в правильности принятого решения о переезде, но гнала прочь эти мысли: «Другие женщины работают, и я привыкну, зато Виталька выучится, станет инженером, выйдет в люди. Даст Бог, все образумится! Надо подождать, с людьми познакомиться, глядишь, работа хорошая подвернется».
– Вот тебе и жизнь городская! Вкалываем с утра до вечера на лесе! Что изменилось от жизни в городе? Скоро от голода пухнуть будем, в Хабайдаке был огород, корова, хозяйство, были сыты, обуты и одеты.  В город приехал для того, чтобы всю жизнь шпалу на горбу таскать! Уже спину сорвал, а что дальше будет? – ворчал отец, с трудом опускаясь на табурет.
Федосья молчала, понимала, что после переезда жить стало намного голоднее, работа тяжелее; молчала и Евдокия, молившая Господа, чтобы послал детям послабление на работе и безбедную жизнь.
Однажды она предложила:
– Вы бы убрали мусор возле дома, поставили ограду, весной вскопаем огородик, капуста, морковка, лучок свои будут.
– Папа! А на крыше сарая можно сделать грядки, крыша у него широкая! – влез в разговор Виталька.
– Помолчи, сынок, со своими шутками! – перебила мать.
Но Федор внимательно посмотрел на сына: «А ведь он прав! Огурцам на крыше больше солнца и тепла будет».
– Он дело говорит! Молодец, Виталька! За забором накопаю земли, поднимем на крышу сарая, сделаем две гряды из досок, будем огурцы выращивать!
Сын гордо взглянул на мать, та улыбнулась:
– Большой ты у нас вырос, хозяйственный!   
И эту похвалу долго помнил мальчишка, не так часто его хвалили.
Убрали мусор возле дома, Федор привез горбыль, старые доски, соорудили забор небольшого огорода, всего на несколько грядок, на крыше сарая он сделал два невысоких ящика, наполнили землей.
– Картошка только к осени вырастит, сейчас что-то надо делать. Зарплаты только на еду хватает, обносились все, на одежду денег нет, –  рассуждал Федор, сидя за столом с кружкой чая.
        – Что тут придумаешь, другой работы нет, заработать негде, даже если захочешь, – развела руками Федосья.
        В это время вбежал Виталька с письмом в руке:
        – Днем почтальон принес!
        – Отдай матери, пусть прочтет!
       Разорвав конверт, Федосья прочитала письмо:
– Николай Савельевич с кумой Верой приветы шлют, пишет, что урожай кедровой шишки в этом году должен быть хорошим. Приглашает сходить в тайгу, добыть кедрового ореха. Федя, ты подумай! Продадим орех, будут деньги, купим обновки!
       – Я готов, вот только дадут ли отпуск осенью. Так и напиши Савельичу, с отпуском решу и поставлю в известность, пусть ждет! – оживился отец.
       На следующий день вернулся Федор с работы в приподнятом настроении: 
        – Суши, мать, сухари! Подписали заявление на отпуск с пятого сентября, за лето еще заработаю отгулов, хватит сходить в тайгу!
       – Вот и, слава Богу! – перекрестилась обрадованная Евдокия. Порадовалась доброй вести и Федосья, вернувшись с работы.
      Насушить сухарей было не просто: продавали только по одной буханке в руки. Продавцы, запоминая покупателей, наотрез отказывались продавать больше. Кроме того, хлеб быстро разбирали, надо было караулить, когда придет машина, пропахшая аппетитным запахом хлеба.
   – Виталька! Тебе придется ходить за хлебом, бабушка старая, не может, мы с отцом на работе. На тебя вся надежда! – обратилась Федосья к сыну.
   – Хорошо, мама, я буду помогать! – согласился мальчишка, не догадываясь, как тяжело будет выполнять обещание.
   Войдя в магазин, обрадовался - продавали хлеб. Отстоял большую очередь, протягивая деньги, попросил:
  – Мне две булки!
  – Даем по буханке в руки! – отрезал продавец.
  – Но у меня папа собирается идти в тайгу, нужно сушить сухари!
  – Хоть на луну! Бери одну булку, как все, и уходи! Будешь скандалить –  вообще не дам! – отказала дородная тетка с выбеленными волосами и накрашенными губами.
   – Бабушка просила  купить две булки… – пытался возразить мальчишка, но в очереди на него зашикали старухи:
   – Ишь, какой умный! Две буханки ему подавай! Бери одну, как все, и будь доволен!
   – Ты будешь брать, пацан? – теряя терпение, зашипела продавец.
   – Давайте одну буханку, – согласился Виталька, испугавшись, что его выгонят из очереди, и быстро отсчитал деньги.
   Вышел из магазина мальчишка, присел на завалинку, задумался, как купить еще одну буханку хлеба. От грустных мыслей отвлек знакомый голос:
   – Привет, Виталька! – присаживаясь рядом, поздоровался Владимир. – Чего грустишь?
   Услышав рассказ товарища, рассмеялся:
   – Тебе надо кого-то из ребятишек помладше брать с собой, каждому в руки по булке будут давать. А сейчас не сиди, тебе сегодня здесь ничего не продадут, сбегай к «больничному» магазину или в Базаиху, там еще по булке возьмешь. 
   Понравился совет друга, он стал постоянным покупателем в трех магазинах, таская с собой в большой, «хозяйственной», сумке заветные булки хлеба. Каждый день приходилось проходить несколько километров, ждать, когда привезут хлеб в каждый из магазинов, выстаивать очередь. Возвращался вечером, уставший, но довольный, что удалось купить несколько булок хлеба. Бабушка Евдокия, доставая булки, видела, что на одной нет корочки, ее съедал проголодавшийся внук во время «путешествий» по магазинам.
   – Молодец! Что бы мы без тебя делали! – хвалила усталого мальчишку.
   Выпив чай, он забирался на крышку ящика и сладко засыпал с чувством исполненного долга.    В доме стоял хлебный запах, на противнях сушились сухари. Пришла осень, отец ночью уехал на бензовозе, увозя два мешка сухарей. Долго от него не было вестей, бабушка и мать стали беспокоиться, но старались не подавать вида. Проснувшись, Виталька увидел, что на улице  выпал первый снег, подошел к бабушке:
   – Бабуля, а когда папка вернется? Так долго его нет!
   – Он далеко в тайгу уехал, орехи кедровые добывать. А это тяжелое занятие! Днями, Бог даст, вернуться должен, снег уже на тайгу упал, – успокоила внука Евдокия.
   И оказалась права. Через день возле дома остановился бензовоз, забрызганный грязью, с привязанными к цистерне мешками, а из кабины вышел похудевший, обросший бородой Федор.
   – Папка приехал! – с криком бросился к нему Виталька.
   – Подожди, сынок, скажи бабушке, чтобы на стол обед ставила, надо водителя накормить и машину разгрузить.
   Невиданную машину, с десятью колесами, облепили мальчишки, с удивлением разглядывая со всех сторон. Такого чуда они не встречали, Виталька, с видом знатока, давал объяснения:
    – Это американская машина, называется «Студобекер». Когда буксует в грязи, у нее крутятся не только задние колеса, как у наших машин, но и передние. Это вездеход!
   – Американская? Откуда ты знаешь? Кончай врать! Где мы, а где Америка, откуда американской машине здесь взяться? – с превосходством глядя на ребятишек, усомнился Генка, по кличке Кузнец.
    – Знаю! Папка рассказывал. Во время войны много американских машин было! На «Студобекере» с родителями через Ману вброд переезжали! Глубокая оказалась, вода по полу в кабине бежала. Машину на бок кренила, чуть не перевернуло течением!
   Ребятишки с открытыми ртами слушали его рассказ и недоверчиво переглядывались.
   – Не верите, хоть у мамы, хоть у папы спросите! – привел самый веский аргумент мальчишка.
   Он видел, что на ребятишек произвел впечатление его рассказ о достоинствах американской машины. Но Кузнец решил уличить приятеля во лжи:
   – А как  у нее могут крутиться передние колеса, ведь шофер ими рулит по дороге? Опять врешь!
   – Не веришь – не надо! Дождемся шофера, у него спросим! – рассердился Виталька.
   «Окончательно заврался, вода шла по полу, и их не смыло!» – ликовал Кузнец, предвкушая, как при всем честном народе выведет вруна на чистую воду. 
   – А где же ты с родителями сидел, когда через реку переправлялись, когда вода по кабине текла? На бочке, что ли? Почему вас не смыло? – спросил он ехидно.
   – Не на бочке, на ней не усидишь! Стояли на ступеньках, которые идут вдоль бочки, и держались руками за поручни железные! – показал на цистерну Виталька.
   – Врешь ты все! Выпендриться хочешь! – рассмеялся Ленька.
   Витальку разозлил этот смех, он съязвил:
   – Смех без причины – признак дурачины!
   Теперь смеялись ребятишки, глядя на Кузнеца. Смеялся и Виталька, он видел, что тот может броситься в драку, и сжал кулаки на всякий случай.
   Пока шофер обедал, отец перенес мешки в квартиру и вышел его проводить.
    – Можно у вас спросить? Это американская машина-вездеход? – осмелев в присутствии отца, Виталька спросил у водителя.
    – Это очень хорошая для таежного бездорожья американская машина «Студобекер». У нее все три моста ведущие, когда задние мосты начинают пробуксовывать, водитель включает передний – и машина идет по непролазной грязи! – пояснил водитель, открывая дверку кабины.
    Но Ленька не хотел сдаваться:
    – А когда вы переезжаете через Ману, куда пассажиров высаживаете?
   – От греха подальше, они становятся на эти подножки, –  показал водитель на цистерну и сел в кабину.
   Ребятишки во все глаза смотрели на Витальку, – не соврал.
   – Спасибо за обед, надо ехать заливать бензин, и в обратный путь, – завел мотор водитель.
   – Тебе спасибо, Павел, помог орехи вывезти. Привет передай Николаю Савельичу! – пожимая руку, прощался отец.
   Ребятишки, стоя в сторонке, слышали, как мощно заревел мотор, машина развернулась и скрылась за поворотом.
   – Все слышали? Не надо со мной спорить! – Виталька был на седьмом небе от счастья, что сумел доказать свою правоту.
   – Везет же людям! И на американской машине прокатился, и на бочке через реку проехал! А теперь еще и орехи весь год щелкать будет, – горько вздохнул Лагода.
   В коридоре Виталька насчитал девять кулей.
   – Папа! Ты девять кулей орешка добыл?
   – Нет, десять, один пришлось отдать за перевозку! Пусть лежат, я устал, немного отдохну!
   – А сколько шишек надо добыть, чтобы получилось десять мешков орешков?
   – С четырех полных кулей выходит один куль чистого, провеянного, каленого ореха.
   Сын понял, как тяжело пришлось отцу в тайге, и не стал больше приставать с расспросами.
   Федор заснул и проспал до вечера следующего дня. Вечером мать развязала мешок, и   Виталька впервые в жизни получил стакан, вкусных, прокаленных кедровых орешков. С удовольствием щелкая орешки,  не подозревал, что через много лет сам будет добывать орехи в той же тайге, в урочище Клочки, в верховьях Манны, с крестным отцом Николаем Савельичем. Там узнает, какого труда стоит добыть мешок чистого, провеянного, прокаленного кедрового ореха.
   В кладовой отец сколотил большой ларь с крышкой, куда пересыпал орехи. Мать в выходные дни ходила к магазину поселка Лалетино, продавала орехи стаканчиками.
   Однажды к мальчишке обратился отец:
   – Давай поговорим как мужчина с мужчиной. Ты для нас помощник, помог мне насушить сухарей, в тайге они очень пригодились. Бабушка рассказывала, как тяжело тебе было покупать каждый день по нескольку буханок хлеба. Нам и сейчас нужна твоя помощь!
   – А что надо делать? – с готовностью откликнулся сын.
   – Помоги продать орехи!
   Ребятишки на улице, завидуя Витальке, карманы которого всегда были полны орехов, несмотря на то, что он всегда делился с ними, стали между собой обзывать его мать барыгой.
Мальчишка категорически отказался:
    – Не могу! И так ребятишки маму обзывают барыгой за то, что торгует орешками! Они и меня будут дразнить! Я не могу!
    – Ты у меня уже взрослый! Плюнь на эти разговоры, это от зависти, что у тебя есть, а у них нет! – пытался убедить отец, но получил категорический отказ.
   «Чем его заинтересовать? Он просил велосипед! Думаю, против такого подарка не устоит!» – улыбнулся Федор.
   – Виталька! Ты хочешь велосипед?
   – Конечно! – тот же час ответил сын,  не понимая, к чему отец клонит.
   – Если поможешь быстро продать орешки, купим подростковый велосипед! Согласен?
   Забыв обо всем, он закричал:
   – Согласен! Согласен!
   С этого дня, по выходным, сгорая от стыда,  носил мальчишка матери тяжелые сумки с орешками два или три раза в день.
   Конечно, ребятишки на улице знали, куда он ходит, что носит. Особенно в этом преуспел Кузнец, который называл Витальку за глаза не иначе как барыгой. Оскорбить его принародно опасался. Он верховодил малышней на улице. Как только появился Виталька, решил показать превосходство. На берегу Енисея  начал придираться к новичку, провоцируя драку, толкать его. Виталька терпел недолго, предупредил, что может дать сдачи.
   – Ты мне угрожаешь? Да я тебя одной левой! – замахнулся Кузнец. Но неожиданно получил удар кулаком в нос, от которого сел на песок.    Виталька стоял, ожидая, что ребята  отомстят за своего атамана, но никто и пальцем не пошевелил, Ленька всех достал своим превосходством и угрозами расправы. Мальчишки во все глаза смотрели на новенького мальчишку, который не побоялся их обидчика и смог постоять за себя.
   – Ах, ты так? – закричал Ленька, но, увидев кровь из разбитого носа, неожиданно заплакал, убегая домой крикнул:
   – Я папке скажу! Он тебя изобьет!
   С тех пор Кузнец побаивался публично оскорблять Витальку, но за  спиной давал волю языку. Мальчишка демонстративно пренебрегал общением с Кузнецом, помня наказ бабушки: «Собака брешет – ветер носит!».
   Поговорили ребятишки несколько дней и забыли. Виталька зарабатывал велосипед, и ему ни до кого не было дела. Новенький полувзрослый велосипед завладел его воображением. К огорчению, наступили морозы, и мать перестала торговать, орешки остались непроданными. Он понял, что велосипед будет у него только весной. Но это не огорчало мальчишку, не очень-то поездишь зимой по снегу и холоду.
   Однажды он увидел в руках своего приятеля красивую книгу с названием «Букварь». Тот показал и рассказал ему буквы, обладая хорошей памятью, загорелся мечтой выучиться чтению. Родители одобрили его желание. Федосья записала сына в библиотеку лесоперевалочной базы, там они взяли «Букварь» и несколько детских книжек. За окнами выла пурга, трещал мороз, но Виталька был занят – учился читать. К весне выучил алфавит и стал читать по слогам. Перед ним открылся волшебный мир сказок, путешествий в неведомые страны. До глубокой ночи, сидя на кухне, чтобы не мешать родителям, запоем читал все, что попадалось. Тяга к чтению сохранилась на всю оставшуюся жизнь. Родители были довольны увлечением сына. Как только наступила весна, мать обратилась к Федору:
   – Виталька у нас молодец, за зиму научился читать. Надо выполнять обещание, покупать велосипед, ему легче будет привозить мне орехи на продажу.
   Родители сдержали слово, весной купили подростковый велосипед. Счастью не было предела, это был первый на улице Лалетинской велосипед. Теперь поездки к матери, торгующей у магазина орешками, превратились в приятную забаву, – Виталька с удовольствием крутил педали нового велосипеда.
   Все друзья покатались на новеньком велосипеде, только один с завистью смотрел на счастливчиков. Виталька знал, кто распускал сплетни о нем и матери, и решил проучить Кузнеца за его длинный язык. Несмотря на неоднократные просьбы, не давал прокатиться.
    – Виталька, ты чего на меня взъелся? – обиженно спросил тот в присутствии мальчишек.
    – Ты вспомни, как обзывал меня и маму барыгами! А теперь тебе дай прокатиться! Мы не барыги, отец целый месяц в тайге добывал орешки, привез их в город. Мама продавала, а я ей помогал. Мы не перепродавали втридорога, зато у меня есть велосипед. Если твой папа поедет в тайгу и добудет орешки, вы тоже будете их продавать! – отчитал обидчика.
   Кузнец стоял, втянув голову в плечи, давая своим жалким видом понять, что ему стыдно, повинился:
   – Виталька, ты прости, сказал не подумав!
   «Хорошо я его проучил! Пусть знает, как высоко нос задирать!» – с удовольствием подумал мальчишка, сменил гнев на милость:
   – На, прокатись, если все понял!
Весной вскопали огород, сделали несколько грядок, мать посеяла огородную мелочь, крыше сарая  посеяла огурцы. Дерево хорошо прогревалось, и огурцы стали быстро расти, во второй половине лета на радость всей семьи появились огурчики. Отцу в поле выделили пятнадцать соток земли для посадки картофеля. Радовалась Евдокия, зимовать семья будет с картошечкой и капустой, от голода страдать не придется.
С середины июля любимым занятием ребят было лазать в сад Крутовского, который тянулся по берегу Енисея до  речки Лалетинки. Он по всему периметру был огорожен сплошным трехметровым забором из досок. За забором росли кусты сибирской дички, на ветках висело множестве маленьких, кислых ягод. Но все менялось после первых морозов. Дичка становилась мягкой, с кисло-сладким, приятным вкусом. К этому времени сад уже не охранялся, яблоки, и ранетки были сняты. Ребята, стоя на ветках, горстями ели мягкую, вкусную кисло-сладкую ягоду.
Но сад Крутовского привлекал внимание не только поздней осенью. Каждый из лалетинских ребятишек знал «заветное» дерево, считая, что на нем растут самые вкусные, самые сладкие ранетки. Как только завязывались и начинали наливаться первые ранетки, от набегов на сад не было спасения. Инициаторами этих набегов были Вовка и Рудик из многодетной семьи Лагодиных. Витальке не хотелось отставать от сверстников, вместе со всеми лазал в сад Крутовского.  К тем, кто отказывался, прилипало обидное прозвище – трус.
Совершить набег предложил Владимир:
– Ребята, есть сильно хочется, сгоняем в сад, нарвем ранеток, нажарим, поедим!
– Рано еще, не созрели, за кислятину, зря под выстрелы сторожей подставимся! – возразил Кузнец.
– Ничего не рано, в прошлом году в это время лазали! Давайте хорька загоним, здесь же недалеко, зайдем в  первую дырку, – поддержал брата Рудик.
– Помните, как нас сторожа у первой дырки чуть не поймали в прошлом году! Пришлось бежать до Лалетинки, и в гору до леса. Едва отдышались! Надо что-то придумать, – напомнил Виталька.
– Что тут думать, мы с Володькой пойдем по берегу ко второй и третьей дырке, будем громко разговаривать, а вы залезете, ранеток нарвете, – предложил Рудик.
– Надо же, какой умный! Мы в сад полезем, а вы по бережку прогуляетесь? Дураков ищите! По нам палить дробью с солью будут, а вы пойдете гулять, так не пойдет! – возмутился Виталька.
– Его поддержал Леонид:
– Давайте вместе сходим, так не страшно! Разбежимся в разные стороны, не поймают!
– Уговорили! Пошли, ребята, только молча, чтобы звука ни от кого не слышал! – предупредил Владимир. 
Гуськом прошли вдоль забора сада до первой дырки, Виталька заглянул за забор, там никого не было. Махнув рукой, пролез в сад через дырку. Деревья были посажены строгими рядами.  Проходя от дерева к дереву, можно было видеть, нет ли поблизости сторожа. Осмотревшись, побежал к дереву, на котором росли крупные ранетки. Расстегнув новую рубашку, стал складывать за пазуху зеленые плоды. Неожиданно со стороны забора раздался оглушительный ружейный выстрел. Дробь, смешанная с крупными кристаллами соли, зловеще шурша, осыпалась на листья дерева, с которого рвал ранетки. Он понесся к забору, туда бежали и другие участники набега. Выскочив на тропинку, он увидел бегущего к ним мужчину, на бегу перезаряжавшего одноствольное ружье.
– Атас, сторож! – громко крикнул Виталька и прыгнул на забор.  Он увидел, что сторож поднимает ружье к плечу. Это придало сил, и парнишка перевалился через забор, услышав какой-то треск. Он уже падал на землю по другую сторону забора, когда хлестанул второй выстрел и раздался душераздирающий крик:
– А-а-а-а-а!
Разбираться, в кого сегодня попал заряд мелкой, бекасиной дроби, перемешанной с крупной солью, было некогда. Животный страх гнал вдоль берега к постройкам поселка, за спиной слышался топот друзей. Добежав до конторы, оглянулся, – сторожа не было.  Подбежали мальчишки, Рудик плакал.
– Покажи, куда попал? – спросил Владимир.
Брат повернулся, все увидели, что заряд пришелся ему ниже спины, в мягкое место. Неожиданно Владимир захохотал, показывая рукой на Рудика, штаны его были в дырочках. Засмеялись другие ребята. Неожиданно Рудик перестал всхлипывать, показывая пальцем на Витальку, рассмеялся. Ребята повернули головы,  раздался новый приступ хохота.
Витальке было не до смеха, он увидел, что на новой рубашке нет нагрудного кармана, был оторван «с мясом»: вспомнил, что слышал треск, переваливаясь через забор сада. Понял, что дома предстояли разборки с отцом и суровое наказание, но это будет только вечером. Вдоволь насмеявшись, ребята спустились под обрыв к залому из бревен. Раненый выбрал место среди бревен, сняв штаны, опустил свой изрешеченный крупной солью и дробью зад в проточную воду, стал ждать, когда вода растворит и вымоет из тела соль. Вечером мать иголкой вытащит из-под кожи мелкую дробь, а еще через день  он забудет о ранении.
Мальчишки развели костер, нашли проволоку, нанизали на шампуры украденные ранетки и стали жарить. Когда ранетки приобрели белесоватый цвет, полопались, и в местах разрыва кожицы закипел сок, кушанье было готово. Испеченные ранетки не казались такими кислыми. Ребята не оставили товарища в беде, накормили раненого. Не каждый набег кончался так печально, обычно обходилось без дырок в коже. Стреляли, но сторожа попадали редко, спасали ноги. А тот, в кого попала соль или дробь, становился героем в глазах остальных ребят.
Наступила морозная зима. Заканчивался второй год жизни в городе. Федора не устраивала тяжелая работа, накапливалась усталость, вернулись грустные мысли.
– Потерпи, Феденька! Обживемся, даст Бог, жизнь наладится, тебя на машину посадят! – успокаивала Федосья.
– Как же посадят, держи карман шире! Это город, а водительских прав у меня нет, читать и писать не умею. Придется грузчиком на лесе до пенсии работать!
– А ты попроси Витальку, он будет читать, а ты запоминай, чего здесь сложного, столько лет на машине отработал! – не сдавалась Федосья.
После очередной поездки в город она достала из сумки толстую книгу, улыбаясь, положила на стол.
– Кому ты купила такую толстую книгу? – удивился Виталька.
– Зашла в книжный магазин, отцу посоветовали прочитать эту книгу, забыла, как она называется?
 – «Устройство автомобилей», – прочитал сын на обложке.
– Вот и читайте вместе с Виталькой, я ее листала, там все про автомобили написано!
Так у отца появилось занятие: после работы сын читал ему толстую книгу, разбирал с ним схемы устройства автомобилей. Федор, имевший практический опыт ремонта и работы на автомобилях, быстро запоминал текст и схемы. К весне  мог наизусть пересказать их. В доме появилась еще одна книга – «Правила дорожного движения». Отец с помощью сына проштудировал ее несколько раз. Что было непонятно обоим, просил водителей разъяснить непонятные пункты правил дорожного движения.
Ему не отказывали, но посмеивались:
– Зачем тебе это надо, Федор? Ты же грузчиком работаешь, на шпале ездить собрался?
Он отшучивался:
– Мать говорит, что под лежачий камень вода не течет. Сегодня грузчик, а завтра неизвестно кем буду!
Однажды Виталий услышал, как дядька Матвей разговаривал с отцом.
– Слышал я в парткоме, что собирается дирекция направить несколько рабочих, передовиков, на курсы водителей  на станцию Сон.
– Что ты, Матвей! Я ведь только расписываться могу, грамоте, как и ты, не обучен!
– Ты не кипятись! Сегодня разговаривал с председателем парткома, Гоманом. Рассказал, что ты работал в Хабаровске много лет мотористом, водил пожарные машины, в Хабайдаке несколько лет работал шофером, он обещал помочь. У тебя  в трудовой книжке осталась запись, что работал водителем?
– Записано, что работал шофером, но этого мало…
 – Вот и хорошо, что записано. Справку, что ты окончил три класса, я тебе постараюсь достать.
– А что я скажу, когда попросят прочитать что-нибудь?
– Скажешь, что после контузии память потерял. Пусть проверяют, ты ведь был контужен в Китае, во время войны с японцами.
– Был и в госпитале лежал. Боюсь я, Матвей! А если обман со школой раскроется?
– Кому это надо? Приедешь на три месяца в Сон, на курсы, кто там проверять будет? Тем более, раненого фронтовика, члена партии, водителя, имеющего много лет практической работы! Кому же еще права на управление машинами выдавать! Смелость города берет! Завтра иди в партком с документами, Гоман ждать будет!
После встречи с парторгом Федор оказался в числе четырех рабочих, направленных на курсы водителей на станцию Сон. Он впитывал лекции учителей, хорошо разбирался в материальной части. Бойко отвечать на уроках помогала природная память. Ни у кого из преподавателей не возникло подозрения, что он никогда не был в школе, до тех пор, пока не задали письменную работу. Ее Федор написать не смог, преподаватель доложил директору курсов:
– Прокопий Абрамович! Курсант Пшеничников не смог выполнить письменную работу. Но я его после контрольной работы по билетам расспрашивал, ответил на все без запинки.
– Чем объясняет отказ выполнять письменную работу? – удивленно спросил у преподавателя директор курсов.
– Говорит, что потерял навыки писать после контузии, во время войны с японцами, в Китае.
– А какой у него практический стаж работы водителем?
– Четыре года в леспромхозе, кроме того, у него справка из пожарной части, что он имел право управления пожарными автомобилями. Там он прослужил около четырех лет.
Долго думал директор: «Проклятая война! Сколько горя принесла людям, а сколько лет еще будет откликаться фронтовикам! Теорию знает, практика большая, устно защитил контрольную работу. Не его вина, что был контужен!».
– Как вы сами считаете, каков уровень знаний у курсанта?
– Думаю, на уверенную четверку.
– Напишите на мое имя рапорт, изложите все, о чем мы говорили, и свое мнение о том, что он устно защитил контрольную работу. Я подпишу, и положим в личное дело.
Пришло время экзаменов, и Федор удивил всех: сдал теорию, материальную часть, вождение и правила дорожного движения на четверки. Приехавшие с ним рабочие лесоперевалочной базы получили тройки по всем дисциплинам. 
– Ну вот, а ты боялся! Будешь теперь на железном коне лес и шпалу развозить! – подсмеивался Матвей, поднимая кружку с брагой.
– Спасибо, брат! Не помоги бы ты – таскать мне шпалу до скончания века! – растроганно благодарил Федор.
Он всю жизнь с гордостью рассказывал гостям, как ему, неграмотному мужику, удалось обойти в успеваемости грамотных земляков.
Заведующий гаражом подвел его к стоявшему под забором старому, разбитому автопогрузчику.
 – Принимай металлолом! Собирай из двух погрузчиков один! Другой свободной машины у меня нет!
Месяц новый водитель перебирал, ремонтировал, регулировал автопогрузчик.
«Упрямый, неужели до ума доведет?!» – радовался завгар.
– Чем сегодня будешь заниматься? – спросил на утренней планерке.
– Вчера поменял поршневую на двигателе, ремонт закончил. Мне нужна машина, надо потаскать погрузчик на включенной передаче, чтобы мотор холодную обкатку прошел.
– Неужели отремонтировал?
– Обкатаю до обеда на холодную, буду заводить.
Полдня на буксире таскали погрузчик. Федор не пошел на обед, слил масло с двигателя, залил свежее. Когда из столовой вернулся водитель буксировавшей его машины, попросил дернуть.
«Господи, благослови!» – подумал водитель, отпуская педаль сцепления. Мотор дважды  чихнул клубами черного дыма и завелся. Подогнав погрузчик к забору, оставил с работающим на холостом ходу мотором.
– Берите пример с Федора! Из металлолома собрал погрузчик! Молодец, обязательно выпишу премию! – похвалил завгар.
Домой он явился в приподнятом настроении, Федосья насторожилась:
– Что случилось?
– Завтра выезжаю работать на погрузчике! За ремонт премию обещали!
– Какой ты у меня молодец! Добился своей цели! – обняла она мужа со слезами на глазах.
– С премии надо пригласить и угостить Матвея! Если бы не он, не быть мне водителем! – засмеялся Федор.
Сбылась сокровенная мечта: у него было настоящее водительское удостоверение, и работал он, пусть на автопогрузчике, но водителем.
Тихо радовалась за сына Евдокия, – Господь услышал ее молитвы.

Наступила безрадостная осенняя пора, пожухла трава, оголились деревья, по утрам иней серебрил землю, вся природа жила в ожидании перемен. Мороз крепчал с каждым днем, по Енисею проплывали одинокие льдины, предвестницы скорого ледостава. Работы на запани заканчивались, остатки залома были разобраны, следом вытащили на берег боны, связанные из бревен толстой проволокой.  Под небольшой теплоход лесоперевалочной базы подвели санки из бревен, тракторами вытащили на берег. За зиму отремонтируют, корпус покрасят, к следующей навигации будет выглядеть как новый.
Ребятне заняться нечем, пошли собирать скобы. На территории базы за лето используется много скоб, они заваливаются корой деревьев, мусором и пропадают. Кузня вынуждена ковать новые скобы для следующего сезона. Чтобы уменьшить расход металла, в кузне принимали гнутые, бывшие в употреблении скобы. Вместо них выдавали расписки. С ними ребятишки шли в контору, получали в кассе заработанные деньги. Это были небольшие деньги, но заработанные своим трудом, и ребята очень этим гордились. Однажды, собирая скобы, Виталька увидел на земле десятку. Это была большая удача, зажав в руке заветную купюру, закричал:
– Ребята! Я десятку нашел!
К нему подбежали друзья и стали рассматривать находку. Владимир Лагода, в  семье которого было семь братьев и сестер, вечно голодных, предложил:
– На  десятку в столовой можно вкусно поесть и компота по два стакана выпить.
Упоминание о сладком компоте, который  редко, по большим праздникам варила мать,  оказалось последней каплей.
– Пошли в столовую! – пригласил мальчишка друзей.
– Нам четыре тарелки борща, четыре котлеты с толченой картошкой и восемь стаканов компота! – не дав открыть рот Витальке, заказал Лагода.
– А деньги у вас есть? – улыбнулась официантка.
– Вот десять рублей! Хватит? – Виталька выложил на стол заветную десятку.
– Конечно, хватит! А потом родители не придут разбираться, почему мы деньги у малышни берем?
– Не придут! Я ее нашел возле конторы, когда скобы собирали! – заверил мальчишка.
– Ждите, сейчас принесу заказ!
 На столе стояли порезанный на куски хлеб, соль и горчица. Это было бесплатное кушанье. Ребятишки густо мазали хлеб горчицей и ели. Глядя друг на друга, они съели все, что заказали, и выпили по два стаканами компота.
Отяжелевшие, осоловевшие сидели за столом, столько еды никто из них никогда не ел. Подошла официант:
– Ребятки, идет обеденный перерыв. Наелись? Освободите столик, другие придут обедать!
Выйдя из столовой, Владимир предложил:
– Пошли по домам! Наелся так, что согнуться не могу, завтра пойдем скобы собирать!
Дома Виталька отказался садиться за стол, чем насторожил бабушку.
– Ты что, касатик, заболел?
– Нет. Мы с ребятами зашли в столовую, там наелись.
– А деньги где взяли? – еще больше удивилась бабушка.
– Я нашел десять рублей, позвал ребят в столовую, нас там накормили от пуза и по два стакана сладкого компота выпили!
– И ты все деньги потратил?
– Почти все. Осталось полтора рубля. А что?
– Внучек! Не надо  так делать. Ты мог взять на рубль или на  два конфеток, сам угостился и других ребят угостил, а остальные денежки надо было маме отдать, живем бедно, едва концы с концами сводим. Ты должен нести домой копейку, если она появилась. Будут деньги, мама сможет тебе обнову купить. А поесть мог и дома, вместе с нами. Ты меня понял?
– Понял, бабуля! Больше так делать не буду! – еще не совсем понимая глубокий смысл житейской мудрости, заложенный в словах бабушки,  виновато ответил внук. Потом он часто возвращался к этому разговору и решил, что она  была права.
Крепчал мороз, по воде густо плыли большие льдины, шла шуга, предвестница скорого ледостава. Увидев, что лед возле берега примерз, мальчишка побежал домой, схватил  рыбацкую сумку и большой топор. Выйдя на прибрежный припай, стал ходить, внимательно глядя под ноги. Рыба пугается шороха проплывающих льдин, прячется под примерзший к берегу тонкий лед, и была хорошо видна. Надо только догнать и ударить об лед обухом топора. Точный удар глушит рыбу, и она подо льдом ложится на бок или переворачивается вверх животом. Надо успеть прорубить лунку и достать рыбу из-подо льда, пока она не пришла в себя. Мальчишка так увлекся, что оказался у кромки припая. Лед под ногами затрещал и начал прогибаться.
«Сейчас проломится, уйду под лед! И добытой рыбы никто не попробует!» – с отчаянием подумал он, делая несколько быстрых шагов к берегу. Но лед под ногами предательски затрещал еще громче, прогнулся, угрожая проломиться. Пришла спасительная мысль: плашмя упал на лед. Раскинув руки и ноги, несколько секунд лежал, ожидая, что будет дальше. Лед меньше трещал под ним. Пришла спасительная мысль:
«Надо быстрей отползать к берегу, там лед толще!» – извиваясь, как ящерица, мальчишка пополз, толкая впереди себя топор. Лед перестал потрескивать. Он понимал, что выполз на толстый лед, но страх не давал подняться на ноги.
Неожиданно с берега раздался насмешливый голос Кузнеца:
– Виталька! Ты чего там ползаешь? Чего потерял?
Мальчишка заставил себя встать, отряхнулся от снега, подобрав топор, вполголоса предупредил:
– Не кричи! Всю рыбу распугаешь!
Ленька в мгновение ока оказался рядом:
– Покажи, сколько наглушил.
Мальчишка с гордостью открыл сумку, в ней лежало с десяток окуней, сорожек, ельцов средней величины.
– Здорово! Это ты специально по льду ползаешь, к рыбе незаметно подползаешь?
      – А как иначе? Ты думал, что я испугался ходить по тонкому льду? – спросил Виталька, решив разыграть занозистого приятеля.
– Ну, ты даешь! Никогда бы не подумал, что, подползая, можно так много наглушить крупной рыбы! –  удивился Кузнец и что есть мочи побежал домой за топором.
Виталька оглушил и достал еще несколько рыб. Решив, что на сегодня достаточно, пошел к берегу. Ему навстречу, задыхаясь от длительного бега с топором в руках, на лед  выбежал Лёнька.
Увидев приятеля, приостановился:
– Куда собрался? Столько рыбы подо льдом, давай еще поползаем!
– Мне хватит, бабушка наказала обязательно к обеду быть дома!
«Пусть идет, мне больше достанется!» – подумал Ленька, отбежал от берега, лег на живот и пополз по льду, пытаясь отыскать рыбу, которая при его приближении отплывала в сторону.
Когда Виталька проходил мимо дома Пагоды, когда его окликнул Владимир.
– Привет! Как рыбалка?
– Штук пятнадцать оглушил! Рыбы много к берегу подходит!
– Покажи! – не поверил приятель.
– Смотри, не жалко! 
Увидев почти полную сумку рыбы, заинтересовался:
– Ты где глушил?
– Под обрывом, там сейчас Кузнец ползает. Если хочешь, иди быстрее, а то всю рыбу переглушит.
– А чего он ползает? – удивился приятель.
– Говорит, чтобы рыбу не пугать. Так лучше получается! –  стараясь не рассмеяться, ответил Виталька.
Схватив топор, Владимир побежал на лед и увидел ползавшего с топором товарища.
– Ленька, ты чего ползаешь! Сколько рыбы наглушил?
– Тише. Рыбу распугаешь! Знаешь, сколько Виталька наглушил, ползая по льду! Почти полную сумку!
Владимир остановился, до него дошло, что Виталька ловко разыграл товарища:
– Ползай, не буду мешать, пойду ниже, там попробую!
– Иди, иди! Места всем хватит! – переползая на новое место, согласился Леонид.
Владимир стал глушить и рубить лунки, доставая добычу, а Ленька продолжал ползать, не встречая рыбы. Наконец до него дошло, что так всю рыбу проползает, он поднялся:
– Ничего не попадается, наверное, Виталька всю переглушил!
Владимир не выдержал, схватился за живот, начал смеяться. Только сейчас до Кузнеца   дошло, что его разыграли. Он плюнул с досады: «Это он мне за барыгу отомстил!».
Долго еще ребята на улице смеялись, вспоминая, как Виталька заставил Леньку ползать по льду в поисках рыбы.
 
Шло время, взрослели ребятишки, но по-прежнему местом игр для них был берег Енисея. С удивлением смотрели, как рядом с обрывом, рабочие за трое суток построили из досок два больших дома. В стены, между двумя рядами досок, и потолок засыпали опилками, внутри домов поставили  железные печки. Крыши покрыли листами плоского шифера. Ребята назвали эти дома палатками.
Поздней осенью в них поселились взрослые ребята и девчата. Ребятишкам было интересно, кто там живет, набравшись смелости, подошли ближе.
– Глядите девочки, кто к нам пришел, – местные кавалеры! Чего остановились, подходите ближе, давайте знакомиться, – пригласила одна из девушек.
Видя дружелюбный прием, ребята осмелели, подошли, их разбирало любопытство.
– А вы откуда? Почему здесь живете?
– Наверное, слышали, что дальше старообрядческого скита будет построена самая крупная в мире гидроэлектростанция? Мы – первый десант строителей. Как только морозы скуют Енисей, нас по льду  увезут к месту стройки…
Этот разговор надолго остался в памяти Лалетинских ребятишек, познакомившихся с первыми строителями ГЭС, они чувствовали себя причастными к большим делам государственного значения. Прошел ледостав, окреп лед,  и бульдозеры пробили в ледяных торосах дорогу до створа будущей плотины. Живших в палатках строителей увезли по льду на необжитый берег Енисея, заросший вековой тайгой. Мальчишки не знали, где будет стоять плотина. Они слышали, что выше по Енисею есть старообрядческий скит, и живут там староверы, которые крестятся двумя пальцами. Витальку это не удивило, его дедушка и бабушка, были староверами.
Самую большую в мире гидроэлектростанцию стали строить недалеко от черных от времени построек скита, небольшого поселения, где  проживали староверы, вдали от мирской суеты, и молились в церквушке своим богам. Добирались они до скита на подводах по проселочной дороге, которая шла по правому берегу Енисея, петляя по логам и горам. По этой узкой проселочной дороге могла проехать только конная повозка, поэтому первых строителей по льду увезли к месту строительства города и плотины. Осенью в тупик пригнали два паровоза, двери в будках у них были заколочены досками. Но для ребятишек нет преград, вскоре они уже залезли в паровозные будки, обнаружили там медные трубки, бывшие страшным дефицитом. Они использовались для изготовления «пугачей» и самопальных пистолетов – поджиг. В этот же вечер с помощью напильников трубки были спилены, кем –  никто и не дознался.
Когда ледовый покров на реке стал более крепким, сварили из швеллеров сани, тракторами затащили на них паровозы и намертво приварили электросваркой. Связка из трех гусеничных тракторов С-100, связанных тросами  перетащила по льду сани с паровозами к месту стройки плотины. Эти тепловые энергетические установки обеспечивали теплом и горячей водой не только строителей нового города – Дивногорска, но и бетонный завод, выросший в  тайге, на склонах высокого прибрежного хребта.
На следующий год, после приезда первых строителей, с помощью взрывчатки начали пробивать в склонах гор грунтовую дорогу к створу будущей плотины и первым домам города Дивногорска. Виталька и его друзья, сидя на уроках в начальной школе, слышали мощные взрывы, от которых сотрясалась земля. Дорога проходила рядом, по питомнику сада Крутовского, там росли стелющиеся яблони. Это были удивительные кусты, их ветки из твердой древесины разрастались на много метров от ствола на высоте полуметра над землей. На них росли крупные и ароматные яблоки. Такие яблони надежно укрывал глубокий снег, и они благополучно переносили зимние морозы. «Загнать хорька» в эту часть сада было особым шиком у мальчишек. Но там стояла вышка с будкой сторожа, и всегда можно было ожидать оттуда прицельного выстрела. После уроков, стоя под деревьями, на склоне горы, смотрели ребята на страшную силу взрывчатки. Из земли вырастал столб пламени, камней и пыли, в скале оставалась большая воронка, а камни разлетались на сотни метров.
– Разве сможет скала устоять против такой взрывчатки! Все равно пробьют дорогу! – обменивалась мнением ребятня, возвращаясь по домам.

Всем надоела зима с ее морозами и метелями. Пришла весна, на льду Енисея появились лужи. Зимой полутораметровый лед имел красивый голубоватый оттенок, возле берега через него можно было разглядеть дно. Потом появлялась талая вода, со временем поверхность приобретала серый оттенок, вода исчезала, и поверхность льда становилась рыхлой. Енисей зимой заметно мелел, прибрежный лед ложился на береговые отмели.
 Рыхлый лед был верным признаком близкого ледохода, который случался неожиданно. Всех пугал громкий треск, похожий на грохот орудий. Услышав его, жители улицы Лалетинской спешили на берег. Глядя на реку гадали, пойдет лед, или это подвижка. Треск усиливался, ледяная поверхность реки оживала, трещины бежали во все концы, стоял невообразимый грохот разрушающейся тверди ледового покрова толщиной более метра. Подвижки становились все чаще. Наконец ледяная река начинала движение.
Опоры железнодорожных мостов, как огромная гребенка, торчали от одного берега  до другого. Было видно, как возле них лед дыбится, на глазах растут торосы, движение льда замедляется, река начинает выдавливать на берег льдины метровой толщины, уровень воды  поднимается. Возникает паника, ведь улица Лалетинская стоит на невысоком берегу. Огромная сила сдвинувшегося льда, увлекаемого течением, давит на затор у быков моста, по всей поверхности от берега до берега растут, пучатся торосы, со звоном ломается лед, вода, к ужасу стоящих на берегу жителей, стремительно прибывает. Толстые льдины выдавливаются на берег у самых ног, кажется, что в следующую минуту торосы полезут на берег и вода и льдины смоют домики улицы Лалетинской.
Но доносится звук далеких взрывов, под мостом взлетают ледяные фонтаны. С ферм на затор сбрасывают взрывчатку, она дробит огромные льдины, запирающие Енисей. А с верховий ползет и ползет полоса сплошного льда, выдавливая торосы высотой в несколько метров. Казалось, нет силы, остановить  фантастический напор стихии, и она сметет железнодорожные мосты.
К радости людей взрывчатка пробивала заторы. С оглушительным грохотом торосы прорывались через гребенку опор моста, вся масса льда приходила в движение. А взрывы не прекращались, дробили торосы, открывая путь ледоходу. С тихим шорохом, звеня, осыпались льдины с  торосов. Казалось, что река облегченно вздыхает, лед прорывается с грохотом через гигантскую гребенку и устремляется к далеким Арктическим морям. Вместе с рекой облегченно вздыхают люди: беда в очередной раз обошла стороной, наводнения не будет.
 Дня через два Енисей очищался ото льда, но на отмелях берега остаются метровой толщины льдины. От весеннего солнца и теплого ветра монолит льда превращался в острые сосульки, с хрустальным звоном они осыпаются с краев льдин.  Этот звон становится сигналом начала купального сезона. Ребятишки улицы Лалетинской разжигают костер, искупавшись, с синими губами, бросаются к огню. Там же, на берегу, находили для себя развлечения в течение всего лета, иногда далеко не безобидные.

Рядом с начальной школой, расположенной на окраине поселка Лалетино, возле дороги к Дивногорску, открылся участок по резке металла. Раскрой листового металла проводили ацетиленовыми горелками.  Ацетилен получали от разложения карбида водой в специальных камерах, соединенных с горелкой резиновым шлангом. По другому шлангу подавался в горелку кислород.
Там же, под навесом, хранились бочки с карбидом, закрытые металлическими крышками. Проходя в школу мимо участка, ребятишки, видели, как производится зарядка камер карбидом, как он бурлит при погружении в воду, выделяя вонючий газ. Кому-то пришла в голову мысль использовать карбид для  игр, его брали из хранившихся бочек.
 Началось повальное увлечение опасными забавами с карбидом. Не отставал от сверстников и Виталька, он прятал карбид под эстакадой, на которой бегали юркие финские паровые краны, грузившие бревна в вагоны.
Вечером зашел в гости двоюродный брат Николай:
– Виталька, у тебя карбид есть? 
– Есть, и банку я сделал!
– Пойдем повзрываем!
– Спичек нет, мама куда-то спрятала. Слышал, как она бабушке наказывал не давать спичек.
– И не надо, бери банку, пошли, у меня целый коробок, у отца стащил! – показал Николай.
 Ребята набрали в бутылку воды, нырнули под эстакаду,  излюбленное место для игр. Виталька вырыл ямку, налил воды, бросил кусочек карбида, он  зашипел, выделяя  ацетилен. Прикрыв банкой ямку, заткнул пальцем отверстие. Дождавшись, когда банка нагрелась, убрал палец:
– Поджигай! 
Николай поднес зажженную спичку к отверстию, из него вылетело пламя, раздался громкий хлопок, банка, подскочив, ударилась в перекрытие эстакады. Как играть с карбидом, они знали понаслышке от других ребят, но первый взрыв превзошел все ожидания. Изумленные ребята смотрели за полетом банки.
 Николай сказал:   
– Здорово, я один попробую.
До позднего вечера играли с карбидом, не подозревая, как печально закончится это увлечение. Однажды, по дороге в школу, Ленька показал на лежавшую крышку от карбидного аппарата:
– Смотри, как сильно помята!
– Здорово, видно, бабахнуло, если ее так далеко, под гору, забросило! 
Перед уроком дежурный по школе, заглянул в класс:
– Виталька, к директору!
– Ты не знаешь, зачем вызывают? – насторожился мальчишка.
– Не знаю, но учителя возбуждены.
– Виталька, откуда спички у Николая? Ты ему дал? – спросил директор.
– Нет! Я его вчера, и сегодня не видел, ничего не давал!
– А у него были спички, вы играли с карбидом?
– Играли, но это было позавчера. У него был коробок спичек, –  опустив голову, сознался мальчишка. –  А что случилось?
– Ты до сего времени не знаешь? –  удивилась директор.
– Нет!
 – Твой брат после уроков подошел к карбидному аппарату, поднес к трубке зажженную спичку, верхняя часть камеры ударила его в лицо. Его без сознания увезла «скорая помощь»!
– Кольку вчера и сегодня не видел, что он делал, не знаю! Он живет на  Канской, встречаемся редко, что его покалечило, услышал от вас!
– Иди, но помни, что игры с карбидом не доведут до добра!
Настала перемена, и ребятишки окружили Витальку:
– Зачем тебя к директору вызывали? – спросил Юра Леонов.
– Колька, подорвался на карбидном аппарате, лицо разбило, без сознания увезли в больницу! Спрашивали, не я ли ему спички дал!
Никто из ребят не подозревал, что детская шалость обернется для Николая трагедией на всю жизнь. Он две недели лежал без сознания, потом делали бессчетное количество пластических операций, наращивая губы, нос, брови. Но ужасные шрамы так и остались на лице парня, на всю его недолгую жизнь.

С начала строительства ГЭС и города Дивногорска службы материально-технического обеспечения находились в поселке Лалетино. На берегу располагался авторемонтный завод, там ремонтировали не виданные ранее огромные самосвалы, «МАЗы» и «КрАЗы». Там ребятишки брали списанные автомобильные покрышки, ее бросали в костер, и горела она жарким и чадным пламенем, согревая  замерзших от купания в холодной воде ребятишек. Если на глаза попадался аккумулятор или латунная трубка, тащили находку к дыре в заборе. На берегу Енисея, коробку аккумулятора разбивали,   пластины освобождали от наполнителя, а свинец плавили на костре, в банке из-под консервов. В прибрежном песке делали форму, и отливали безопасный самопальный пистолет, или поджигу, как ее звали ребятишки. В ствол насыпался порох, пыжевался газетой, на пыж засыпалась мерка дроби, так же забивалась пыжом. В запальное отверстие крошилась сера спичечных головок, а под скобку плотно вставлялась запальная спичка. Когда надо было выстрелить, коробком чиркали по головке спички, она загоралась, воспламеняя накрошенную серу, а та поджигала через запальное отверстие порох в стволе самопала.
Виталька решил отлить самопал, все приготовил для этого, но близился обед, и к нему подошел Владимир Лагода.
– Пошли, в школу опоздаешь!
– У меня все готово, сейчас растопится свинец, залью в форму и догоню вас!
– Ладно, как знаешь!
«Как быстрей отлить самопал?» – задумался мальчишка.
И тут взгляд его остановился на Енисее. «Вот чудак! Надо в форму налить воды, свинец быстро остынет, и я успею в школу!».
Увидев, что свинец  расплавился, налил на дно формочки немного воды  и  приготовился лить в нее свинец, держа банку на вытянутой руке. Как только струя расплавленного металла коснулась воды, раздался резкий, похожий на маленький взрыв, хлопок. Виталька мгновенно отвернулся в сторону, почувствовав страшную боль в державшей банку руке, и на лице. Рука разжалась – и банка с тяжелым, расплавленным свинцом полетела на песок.  Мальчишка с криком со всех ног бросился домой, еще не понимая, что произошло. Рука и лицо нестерпимо горели, кожа на руке, рукав пиджака, левая половина лица были покрыты тонкой корочкой застывшего свинца.
Бабушка едва не упала в обморок:
– Где же тебя угораздило? Касатик ты мой!
– На берегу Енисея свинец взорвался! – стоя у зеркала, отрывая свинцовую пленку, застывшую на теле  вместе с кожей с руки и лица, сознался мальчишка.
– Садись, я тебя полечу!
Евдокия достала один из многочисленных пузырьков и внимательно осмотрела внука. Убедившись, что глаза целы, успокаивая его, сказала:
– Радуйся, внучек! Господь отвел большую беду, сохранил глаза! Это самое главное, а кожа через месяц нарастет. Дай я посмотрю, все ли убрал.
Она смазывала ожоги гусиным жиром, приговаривая:
– Нет лучшего средства от ожогов, чем гусиный жир, через неделю затянутся они новой кожей, а через две забудешь об этом. Но смотри, никогда не повторяй своих ошибок. Господь может не понять тебя и не отвести беду в следующий раз. Попал бы свинец в глаза, смолоду стал бы слепым!
Расплавленный свинец попал не только на лицо и руку, он густо облепил пиджак и брюки. Долго на фоне загоревшей кожи, выделялись пятна молодой кожи. Как расплавленный свинец не попал в глаза, осталось загадкой. Виталька перед зеркалом отдирал вместе с обожженной кожей, с  руки и век прилипший свинец.

В четвертый класс Витальку с другими учениками, из начальной школы  перевели в среднюю школу, поселка Базаиха. Надо было пройти не один километр по железнодорожным путям, чтобы до нее добраться. Однажды Федор пришел с работы в приподнятом настроении, это не ускользнуло от внимания Федосьи. Она сгорала от нетерпения узнать причину, и первое, что пришло в голову, – он получил премию. Разливая суп по тарелкам, улыбаясь, спросила:
– Чего молчишь, большая премия?
– Какая премия?! Радуйся! Нам профком выделил квартиру в строящемся доме на улице Туристской!
Из ее рук выпала поварешка. Еще не веря свалившемуся  счастью, едва слышно спросила:
– Ты не шутишь?
– Какие шутки! Трехкомнатную квартиру дают под самоотдел. Перевалка ставит сруб, настилает пол, кроет крышу, кладет печи. Остальную отделку и штукатурку будем делать сами.
– Господь с ними! Все сделаем, только бы не передумали! Какое счастье! У каждого будет по комнате, мы с тобой будем спать в зале! Одна комната для сына, другая для матери!
К осени на улице, протянувшейся у кромки леса, стоял новый дом, срубленный из бруса. Когда Виталька впервые вошел, квартира, показалась огромной. Работы по отделке предстояло много, но она никого не пугала. Вместе с родителями он шпаклевал пазы между брусьями, обшивал штукатурной рейкой стены, месил глину. Каждый день, после учебы, ходил топить печи, чтобы штукатурка быстрее сохла.
Наступило время переезда, мальчишке было больно расставаться товарищами на улице Лалетинской, он обещал приходить в гости. С новой квартирой появился большой приусадебный участок и новые заботы. Отец привозил машинами опилки, перегной, землю, и ее надо было в ведрах носить на гору, удобрять огород. Но Витальке эта работа была не в тягость, у него впервые в жизни была своя комната, он спал на кровати, а не на свадебном сундуке своей бабушки, который был ему давно мал, и приходилось под ноги подставлять табурет.
За забором огорода стояли деревья, начинался лес заповедника Столбы, там росли грибы и земляника, пели птицы и стучал клювом в своей кузнице дятел, добывая семечки из сосновых шишек.
Парень перезнакомился и подружился с ребятами улицы Туристской. Закадычным другом стал Владимир, по кличке Длинный, Сергей Сысоев и Владимир  Петров, не забывал и старых друзей с улицы Лалетинской, со многими  учился в школе.

Нил, внук Ефима, отслужив в армии, вернулся на родину. Он   работал в Минском леспромхозе, заочно учился в машиностроительном техникуме, решив стать бухгалтером. На втором курсе его перевели на работу заведующим складом. Ему шел двадцать седьмой год,  он снял комнату, чтобы не мешать матери и сестрам.
Сергей, бывая на складе, видел хранившиеся охотничьи ружья, и решил попытать счастья:
– Братик Нил, подари ружье, буду на уток и зайцев охотиться, маму и деда с бабушкой дичью кормить!
Посоветовался Нил с Прасковьей, она не возражала:
– Большой уже, тринадцатый год идет, думаю, что с ружьем не будет баловаться, в кого попало стрелять. А так, глядишь, дичь,  добудет, будет приварок в доме.
В день рождения Нил подарил Сергею старое ружье, одноствольную «тулку», и пять латунных гильз. Стала она причиной особой гордости для мальчишки. В глазах сверстников он стал охотником, часто стал пропадать в тайге. Радовалась мать: парень мужским делом занят, не разбалуется, да и охотничья удача иногда улыбалась ему. Приносил одного-двух рябчиков, иногда глухаря, утку, а зимой с другом Николаем Кудиновым ставили силки на заячьих тропах. Такие тропы хитрые зайцы протаптывали, чтобы сбить со следа волка или лису. Гонится за ними хищник, выскакивает заяц на тропу и бросается по ней. Прибегает волк или лиса к тропе, нюхает след и понять не может, куда побежала добыча. А на тропе множество свежих и старых следов, и ведут в разные стороны, куда убежал зайчишка, не могут определить хищники. Отбежит заяц по тропе и прыгает что есть мочи в сторону, за кустики,  и затаится. Бежит хищник по тропе и не замечает, что одним следом стало меньше, утомится и кончает преследование. А зайцы каждый день бегают по тропе в разные стороны, и следы путают, и греются заодно, а когда гонят их хищники, жизнь свою спасают. На таких тропах и ставили петли охотники, – голод не тетка, хороший заяц килограмма на три-четыре потянет. Главное, петли проверять надо чаще, иначе вороны или таежные хищники – соболь, или горностай – погрызут или съедят добычу.
Доволен дед Ефим:
– Сподобил Господь Сергея, стал настоящим добытчиком! Летом свежей рыбкой нас балует, зимой мясом дичины! Большое подспорье для семьи! Пошли, Господи, ему  удачу, храни от лихих людей и злых хищников!

Подросли внучки Валентина и Люба. Смотрит Ефим на домочадцев: «Тесно стало жить в маленьком домике, внучки  спят на полу. Скоро заженихаются, начнут жить своей жизнью, мы с Афанассой будем им в тягость. На наши пенсии много денег не скопишь, почти все уходит на пропитание.  Единственный выход скопить денег на постройку дома – косить и продавать сено. В такой тесноте жить нельзя, скоро Нила женить будем, потом девчонок замуж отдавать. Надо дом для них строить, другого выхода нет! Да и силы с каждым годом убывают, от старости никуда не денешься!».
Дождавшись, когда останутся одни, поделился Ефим своими мыслями с дочерью. Марию не надо было уговаривать, ей хотелось остаток дней пожить в собственном доме. Но заработок медицинской сестры полностью уходил на содержание детей, она согласилась с отцом – косить и продавать сено единственный способ скопить деньги. Несколько лет продавая сено леспромхозу, Ефим запасал скобы и гвозди, под навесом мастерил рамы и косяки для дверей. Запрягая быка, ездил по берегу Мины, искал, и темной ночью возил на свой огород бревна, обсохшие на берегу после сплава.
Чтобы заработать денег на дом, Нил с двумя товарищами пошел осенью добывать кедровые орехи в лог Аянчиху, расположенный выше Манского порога. Урожай шишки был хорошим, добыли по шесть мешков, но в конце сентября ударили морозы, вершины хребтов покрылись снегом. Орехи надо было вывозить, а дороги не было, только сплав по Мане. Таежники построили плот, погрузили на него мешки с добытыми орехами, решили не ставить греби, управлять шестами. С наступлением холодов Мана обмелела, оголились камни, перед самым порогом решили пристать и перенести мешки за порог, а плот спустить на веревке. Но, у одного из парней лопнул шест, они не смогли прибить плот к берегу, его понесло течением в слив, бросило на камни порога. От удара лопнули поперечины, бревна плота развалились как спички,  добытый орех и все вещи унесла ледяная вода. Таежникам удалось спастись добраться до берега. Они сильно простыли, пока мокрые до нитки, в заледеневшей одежде, пришли в поселок лесорубов, Анагул. Там их отогрели, обсушили, отпоили горячим чаем, а утром они пошли в Мину.
Узнав о потере добытого кедрового ореха, Ефим повернулся к иконам, троекратно перекрестился:
– На все воля Божья! Бог дал, Бог взял! Радуйся, внучек, что даровал он тебе жизнь! Мог утонуть в ледяной воде, замерзнуть на берегу. Слава Богу, выжил! Даст Бог, обойдемся без ореха!
С сожалением думал он о зяте, Федоре, который теперь жил далеко и помочь не мог. Когда были собраны деньги, на участке лежали ошкуренные, высушенные бревна. И никому в голову не пришло, что все бревна старый Ефим один грузил на телегу, возил на участок, сложил на лежки для просушки. Люди думали, что Нил, работавший в леспромхозе, выписал и оплатил бревна для постройки дома.
В пятьдесят восьмом году, на восемьдесят пятом году жизни, Ефим  начал строить дом. Нанял мужиков, сам работал за двоих и никого из домочадцев не щадил. К осени стоял под драночной крышей сруб небольшого дома. Мария с девочками мешала глину с коровьим навозом и промазывала пазы между бревнами, утепляя их.
Радовалась она:
– Слава тебе Господи! Будем жить в своем доме!  Устала я от постоянных упреков отца, что вы в школе учитесь. Вы слышали, он считает, что семь классов достаточно. Костьми лягу, а вас выучу! Сама полуграмотная, но вас в люди выведу!
Когда закружили в небе белые снежинки зимы,  семья Марии переехала в новый дом, а была в нем одна комната и кухня, но никого это не смущало, главное, жили в своем доме.
В доме Ефима остались старики с дочерью Прасковьей и внуком Сергеем.
– Слава Богу, Мария с внучатами своим углом обзавелась, и у нас теперь есть место каждому койки поставить! На старости лет поживем по-человечески, и гостей принять можно!
Плачет от счастья Мария, не может поверить, что будет жить в своем доме.
Сдержала она слово – выучила детей: Нил стал бухгалтером, Валентина – учителем, Люба – фармацевтом, Нил окончил техникум, стал бухгалтером. Но спецпоселение, каторжный труд подорвали здоровье вдовы, стала часто болеть.
Ефиму шел восемьдесят восьмой год, но он продолжал работать за троих. Обкашивать три покоса, засаживал овощами два огорода. Ему помогали внуки, Сергей с Нилом, дочери с внучками. Мария была непревзойденной  мастерицей ставить зароды. Мало накосить сена, его надо высушить зеленым, сложить в копны, чтобы осенние дожди не промочили. Потом сметать в зароды. Зароды сена были лакомой добычей для диких коз, маралов, лосей, подъедал их домашний скот, до снега пасшийся на пожухлой траве. Каждый зарод огораживал Ефим тонкими бревнами, связывал их проволокой, а потом ездил на быке, запряженном в телегу, проверял, целы ли ограды, обратным ходом привозил в телеге сено. Выпал снег, ударили морозы.
– Что-то неспокойно на душе, поеду, посмотрю зароды, не потравил ли скот сено, – утром сказал он Афанассе.
– Возьми с собой дошку, зима не сегодня – завтра наступит, вспотеешь – замерзнешь, а в дохе обсохнешь, согреешься!
– Не выдумывай, на улице не сорок градусов мороза? В полушубке жарко будет! – отказался он и пошел запрягать быка.
Приехал на покос, а там у двух зародов ограда повалена, скот подъел со всех сторон. Ворчит Ефим на нерадивых хозяев, чей скот бродит по тайге без присмотра, таскает через силу тяжелые бревна, восстанавливает ограды.
Потаскал сырые, тяжелые бревна, надорвался и вспотел. Кутается в потертый полушубок, а согреться не может. Неспешно шагает бык, все сильнее донимает Ефима озноб. Спрыгнул с телеги, пошел рядом, но задохнулся - не хватает воздуха, и вновь сел на телегу. По дороге домой сильно простыл и слег. От лечения в больнице категорически отказался, не пристало староверу в мирской больнице лежать, из общей посуды питаться. Дома выхаживала его Мария, работавшая медсестрой.
Но в январе 61-го почувствовал старый казак, что пришла за ним смерть, стоит у порога. Разбудил верную спутницу жизни, Афанассу:
– Запали лампадку под образами. Настал мой смертный час, призывает Господь на Страшный суд!
Заплакала старушка, исполнила волю хозяина.
– Не убивайся, Афанассушка! Тяжелую жизнь послал нам Господь за грехи наши, но мы прожили ее не зря. Три внука-казака и две внучки в роду казацком подрастают. Даст Бог, не угаснет род наш старинный! Разбуди Пану и Сергея, пусть сбегают к Марии, внучкам. Хочу у всех попросить прощения, благословить на долгую и счастливую жизнь.
Сбежались домочадцы, плачут.
– Не убивайтесь по мне! О жизни думайте! Больше, чем отпущено Господом, никто не прожил! Простите меня, если что не так было! Видит Бог – для вас, для семьи старался!
– Будь спокоен, батюшка! Прощаем мы тебя, и ты нас прости! Благослови нас, грешных! – вытирая слезы, ответила Мария.
Нестройным хором поддержали ее домочадцы.
– Вот и, слава Богу! Со спокойной душой предстану на суд Божий! Живите, чада мои, долго и счастливо, с Господом в душе….– все тише становилась речь патриарха.
– Запали, Афанасса, свечку, дай в руки, – едва слышно попросил Ефим.
Запалила она свечу от лампадки под иконами, взял ее Ефим слабеющей левой рукой, было видно, как губы шептали слова молитвы, сотворил крестное знамение двумя перстами,   и безжизненно упала его рука.
Перестало биться сердце старого казака, которому судьба уготовила много испытаний за длинную, полную лишений жизнь. Умер он с твердой уверенностью, что все невзгоды посылались для испытания в крепости старой веры, и он достойно пережил их, ни на секунду не усомнившись, что это было угодно Господу.
Оплакали его и похоронили на поселковом кладбище по христианскому обычаю. 
Беда в дом не приходит одна, через четыре месяца умерла Мария. Не пришлось ей долго пожить в своем доме, непосильный труд подорвал здоровье.
В конце того же года приехал Нил по делам в родной поселок из Койского лесопункта, где работал бухгалтером. Увидел, что у конторы стоит лошадь, покрытая пушистым инеем. Присмотрелся, узнал Карьку, на нем он ездил, работая на Мине. Стало жаль оставленную на морозе лошадь, решил отогнать на конный двор.
 – Замерз, Карька? Сейчас тебя на конный двор отгоню! – сказал он, отвязывая от коновязи. Сел в сани, тронул вожжи. Застоявшийся, замерзший Карька взвился на дыбы и понес сани. Натянул Нил вожжи, но тот продолжал скакать по наезженной дороге, несмотря на натянутые удила. На повороте сани раскатило, они вылетели с дороги, и ударились о распорку столба электропередач. От страшного удара Нил вылетел из саней, ударившись головой о распорку, влетел в штабель бревен, сложенный у дороги.
Получил он смертельные повреждения, а через несколько дней умер в больнице Красноярска, куда его доставили санитарной авиацией.
Были это козни злого рока, или стечение трагических обстоятельств, но получил Нил смерть от лошади. Также умер его отец Андриян, которого протащила по тайге испуганная медведем лошадь.
В шестьдесят пятом году, тихо, во сне, умерла бабушка Афанасса, вырастившая и сохранившая дочерей на спецпоселениях, на лесосеках.
Остались в казацком роду Ефима два молодых казачка, Сергей и Виталий, и две девушки-казачки. Опустел дом Ефима, там жили Сергей и его мать Прасковья.

БРАТЬЯ
Федора к тому времени за добросовестный труд перевели работать на грузовую машину – водовозку. Эта работа пришлась по душе. Летом, когда выпадал случай, по окончании рабочего дня, наливал на водокачке цистерну воды и вез продавать на дачи. Получался хороший приработок, в семье увеличился достаток,  чаще стали покупать вещи для себя и сына. Выручку привозил домой, мелочь отдавали сыну. В присутствии родителей Виталька сбрасывал монеты в копилку, кошечку, отлитую из гипса. Мать говорила, пересчитывая выручку:
– Деньги положу на книжку! Пригодятся на черный день. Когда накопишь полную копилку, сдам мелочь в магазин, а денежки тебе на книжку положу.
Мальчишка быстро сообразил, какую пользу можно извлечь из копилки, сбрасываемые монеты никто не считал! Когда очень были нужны  деньги, он брал тонкий столовый нож, вставлял лезвие в отверстие, переворачивал копилку, и тихонько потряхивал. Монеты по лезвию ножа со звоном скатывались на стол. Родители, пережившие не один голод, прошедшие через голод, страшные лишения при советской власти, стремились обезопасить будущее свое и сына.
Свято веря в партию, не могли представить, что действительно наступит, этот черный день, когда их сбережения по стоимости станут равными стоимости бумаги, на которой напечатаны с трудом заработанные и положенные на книжку деньги. Наше «народное» правительство во главе с алкоголиком и предателем Ельциным одним росчерком пера лишило граждан всего, что они десятилетиями зарабатывали потом и кровавыми мозолями, оставив миллионы трудящихся, пенсионеров и стариков нищими!  Но это случилось позже, а пока вера в партию, правительство была непоколебимой.

Мать Сергея работала уборщицей, получала скудную заработную плату, Ефим и Афанасса, получали мизерную пенсию по старости. Семья жила в нужде, родители Витальки постоянно им помогали. Покупали для Сергея одежду, а когда подрос, приезжал в Красноярск, жил в одной комнате с Виталькой. В выходные Федосья с ребятами ездила в город, примеряла и покупала одежду сыну и Сергею, давала ребятам немного денег для развлечений.  Мальчишки отдыхали, ездили в парк культуры и отдыха, купались в Енисее.
Отец у Витальки был очень строг в вопросах воспитания. Он не обучался грамоте, читал только по слогам, считал, что чадо должно не только уважать своего родителя, но и бояться его. Когда сын проказничал, доставал широкий офицерский ремень с латунной пряжкой и устраивал порку. Кроме того, если проступок был тяжелым, насыпал на пол в углу крупные кристаллы соли почти черного цвета или сухого гороха и коротко говорил:
– Час простоишь в углу!
Сын безропотно засучивал штанины брюк и становился голыми коленями на соль или горох. Стоял до тех пор, пока не проходило время наказания.
Федор никогда не курил, он сразу чувствовал запах дыма, после чего следовало наказание.  Только спустя годы Виталька понял, насколько был прав отец, который такими жестокими мерами воспитания спас его от тюрьмы, в которой по малолетству пересидели почти все его друзья. После пробы сигары он долгие годы не брал в рот папирос и сигарет.
У него был самопал, или поджига. Было трудно добыть порох, поэтому стреляли из того, что сумели достать. Он показал Сергею, как бывалому охотнику, флакончик с охотничьим бездымным порохом.
– Достал у ребят, но стрелять боюсь, говорят, бездымный порох очень сильный, рвет трубки у самопалов.
Повертев в руках, брат ответил:
– Я такого пороха не видел, стреляем дымным. Давай попробуем, немного насыпим и подожжем.
Глядя на медленно горевший порох, безапелляционно заявил:
– Разве это порох, смотри, как медленно горит, заряжай двойным зарядом. Не бойся!
Виталька насыпал на ладонь кучку, в полтора раза большую, чем обычно, дымного пороха, зарядил самопал и запыжевал заряд дроби.
 – Отойди в сторонку – вдруг разорвет!
 – Стреляй, не разорвет, порох слабый, – ответил брат, однако предусмотрительно шагнул в сторону.
Прицелившись, мальчишка спичечным коробком чиркнул по вставленной за скобку спичке.
«Кто знает, что за порох, может трубку разорвать!» – подумал, он, когда головка загорелась, и отвернулся на всякий случай. Раздался оглушительный грохот, в ладонь больно ударила рукоятка самопала, парень втянул голову в плечи и услышал, как возле уха что-то просвистело. Придя в себя, увидел, что в ладони остался только небольшой кусок ручки, а самого самопала нет. Из рваной раны между большим и указательным пальцем появилась кровь. Он удивился, что не чувствует боли, но в это время руку пронзила острая боль, кровь закапала на землю.
– Тоже мне советчик! Убило бы, если голову не убрал! – презрительно процедил сквозь зубы Виталий, когда понял, что рядом с головой пролетели остатки самопала, а часть ручки  осталась у него в руке.
– Кто же  знал, что порох такой сильный! Здорово бабахнуло! Вдребезги разнесло поджигу!  – поднимая из травы разорванную трубку, прикрученную к обломку ручки, сказал Сергей.
Этот выстрел стал хорошим уроком: больше Виталька не делал самопалов с деревянной ручкой, отливал их из свинца.
Однажды Сергей мечтательно сказал:
– Давай возьмем бутылку портвейна, выпить хочется – спасу нет!
Витальке идея понравилась, но он не желал раскрывать самую страшную тайну:
– Иди, погуляй на улице, посмотрю, может быть, заначку у родителей найду.
Оставшись один, кухонным ножом расширил щель в гипсовой копилке. Старая копилка заполнилась монетами и ее торжественно разбили, монеты мать сдала в магазин. Новую копилку-кошечку совсем недавно купили на Центральном рынке Красноярска, и монеты не хотели по ножу выскальзывать из нее. Когда в гипсовой отливке щель для приема денег расширилась, вставил тонкий нож, перевернул кошечку вверх ногами, стал слегка потряхивать. По ножу покатились монеты, рубль пятьдесят. В то время вино «Портвейн 777» в большой бутылке темного стекла стоило рубль тридцать восемь копеек.
Купив бутылку вина, братья пошли в лес, за огород. Сделав по глотку, почувствовали, что нужна закуска.
В лесу было много куриц,  рывшихся в опавшей прошлогодней хвое.
– Гляди, закуска бродит! Давай одной голову свернем, на костре зажарим! – предложил Сергей.
– Хорошая мысль! Только как это сделать? – поддержал его брат.
Поймали курицу, Сергей предложил:
– Сходи домой, принеси соли, хлеба. Потом принесешь ком глины!
Рядом с лесом находились большие ямы, из них грузили на подводы глину для небольшого кирпичного завода, стоявшего на берегу Енисея, рядом с поселком Лалетино. Виталька скатал большой ком глины, принес к костру, стал с интересом наблюдать. Сергей выпотрошил курицу, посолил изнутри и начал обмазывать глиной со всех сторон.
– А когда ощипывать будем? – удивился Виталька.
– Не мешай, в глине получится, пальчики оближешь! Разгреби дрова и угли!
Тот сучком разгреб угли, Сергей бросил на них  обмазанную глиной курицу:
–  Засыпай!
Парень нагреб золу и угли на глиняный ком. Они выпили из бутылки еще по глотку, поговорили, Сергей выкурил сигарету.
– Пора доставать!
Виталька выкатил раскаленный шар из костра. Сергей покатал по траве, она шипела от разогретой почти докрасна глины, потом сильно ударил сучком. Глиняный шар развалился, и изумленный парень увидел, внутри его совершенно чистую, без единого перышка куриную тушку. 
 – Молодец, Сергей! Впервые вижу такой способ! – изумился он.
– Не только не видел, но и не пробовал, – уточнил брат, отламывая и протягивая куриную ножку. Вечером, сытые и слегка пьяные, через калитку в заборе они спустились к дому. Их встретила расстроенная Федосья: 
– Хорошо, что вы вернулись! Идите в лес, поищите курицу! Одна не вернулась…
Виталька, несмотря на трагичность ситуации, едва сдержал смех: среди всех пасущихся в лесу кур под руки попалась их несушка. До наступления сумерек парни просидели в лесу, любуясь закатом, вечерним Енисеем, по которому плыли пароходы и баржи. Когда сгустились сумерки, сообщили, что курицу не нашли.
Виталька познакомил гостя с друзьями, рассказал о зажаренной курице.
– Сегодня наши парни собираются Крутовский сад бомбануть. Пошли с нами, – предложил Николай.
– За ранетками полезете? – уточнил Виталька.
– Ты что, заболел? Ночью с пистолетами лезть за ранетками! Конечно, за яблоками!
Опустились сумерки, на небосводе загорелись звезды, когда ребята пришли к забору сада. Одна группа остановилась у ближней дыры в заборе, другая ушла ко второй, за вышку сторожа. Через дыру в свете луны они видели сторожа, он направился к вышке и проходил мимо них.
Владимир достал стартовый пистолет, протянув руку за забор, сделал выстрел. Ночную тьму озарила вспышка, следом раздался грохот выстрела. Он громко прозвучал в ночной тишине, сторож присел и уставился в то место, откуда шел звук выстрела. В это время из дыры в заборе брызнул сноп огня и прозвучал еще один выстрел. Подхватив одноствольное ружье, мужчина бросился к речке Лалетинке, где была контора сада. Но в это время впереди раздался выстрел.
«Пропал! Бандиты обложили! Надо спасаться!» – лихорадочно подумал он, бросившись к сторожевой вышке, стоявшей над землей на четырех столбах метрах в пяти. Быстро поднявшись по лестнице, захлопнул люк в полу, закрыл на задвижку.
«Теперь попробуйте взять! У меня десять патронов, заряженных мелкой дробью, смешанной с солью. На близком расстоянии засажу – мало не покажется. Черт с ними, с яблоками, жизнь дороже, пусть делают что хотят!» – осматриваясь, думал перепуганный сторож.
– Сергей, не теряй меня из вида, я приведу к кусту, на котором сладкие яблоки! – ныряя в дыру, предупредил Виталька.
Парни для острастки пальнули еще по паре раз, сторож сидел тихо и не мешал набегу. Вдруг с вышки один за другим раздались три выстрела, эхом отразившиеся от леса.
– Пора сматываться, сторож своим сигнал подает! – сказал Виталька, и, пригнувшись, направился к дыре в заборе.
В лунном свете было видно, как он «растолстел»: сорванные яблоки ребята складывали под рубашку, предварительно утянув поясной ремень. Через питомник они ушли в лес, их разбирало любопытство, что будет дальше. События разворачивались стремительно. По дороге примчались две милицейские машины, из которых высыпали сотрудники милиции с фонарями, слышались обрывки разговоров. Не испытывая  судьбу, разошлись по лесу.
– Пойдем, в гору, до высоковольтной линии, там есть дорога, возле дома спустимся к огороду.
Перед спуском Виталька предложил брату:
– Давай спрячем яблоки, завтра придем и съедим.
Спрятав добычу под густой куст краснотала, поправив одежду, в полночь, через калитку зашли в огород. Чтобы не будить родителей, легли спать на Виталькину кровать, стоявшую на крыльце.
Вечером пришел участковый:
– Ты знаешь, Федор. Ночью кто-то устроил налет на сад Крутовского!
– Ну и что? Ребятишки каждый день туда «хорька загоняют»! – рассмеялся отец.
– Так-то оно так! Но вчера пришли с пистолетами, устроили стрельбу по сторожу. Чудом жив остался! Рассказывает, что пули рядом свистели! Я чего пришел, твой сын, где вчера был?
– Дома спал вместе с гостем. Его брат приехал к нам с Мины. А почему ты спрашиваешь?
– Это тяжкое преступление! Покушение на жизнь человека. Возбуждено уголовное дело. Ты извини, давно тебя знаю, но хотелось самому с ними поговорить.
Первым участковый опрашивал Витальку, но тот наотрез отказался: 
– Что вы, дядя Толя! Мы с Сергеем вечер и ночь были дома. Спали на крыльце, мать с отцом могут подтвердить!
Отпустив его, капитан Гусаков пригласил Сергея.
– Рассказывай, парень, о ваших ночных похождениях! И не вздумай юлить! Брат уже все рассказал!
– Вы что-то путаете! Ничего мы не делали, вечер и ночь провели дома!  Ничего вам Виталька сказать не мог больше того, что я говорю! – настаивал парень.
«Скорее всего, они не имеют отношения к налету, ведут себя уверенно,  и родители утверждают, что оба вечером и ночью были дома», – подумал участковый и подвинул Сергею протокол: «Подпиши, но знай, если соврал, все равно мы узнаем, хуже будет!»
– Проверяйте! Нам какое дело? Почему мы чужие дела на себя должны брать? – уверенно возмутился Сергей, окончательно убедив капитана.
После ухода милиционера отец внимательно посмотрел на Витальку:
– Вы там были?
Сын решил честно признаться:
– Были! Но парни стреляли из стартовых пистолетов, никаких пуль там не свистело. Они заряжаются капсюлями «Жевело» для охотничьих ружей.
– Ты послушай, Федосья, что знаток наш говорит! Хорошо, что сознался,  наказывать не буду, но еще раз в эту компанию попадешь, выпорю и поставлю на соль на два часа.
Повернувшись к жене, сказал:
– Дай ребятам денег, пусть едут на Мину, пока здесь шум не уляжется!
Днем братья ели сладкие, ароматные яблоки из Крутовского сада и смеялись над участковым, который так и не нашел виновных.

   На следующий день они приехали в старый аэропорт Красноярска. Незаменимые труженники пятого океана, самолеты «АН-2», летали во все концы края, перевозили грузы и пассажиров. Диспетчер объявил посадку, ребята сели у иллюминаторов. Самолет был грузопассажирский, откидные сиденья располагались вдоль прохода к пилотской кабине. В салон вошел летчик:
   – По маршруту ожидается болтанка, приготовьте гигиенические пакеты и пристегнитесь ремнями. Будет сильно болтать, вернемся!
Взревел   мотор, и самолет начала бить мелкая дрожь. После короткого пробега, самолет, облегченно завывая мотором, словно жалуясь на судьбу, оторвался от земли. Виталька видел, как пролетели через Енисей, вскоре под крылом заблестела серебряной лентой река Базаиха. Придерживаясь ее русла, экипаж направил машину в верховья. По обоим берегам тянулись нескончаемые леса, зеленым ковром покрывающие все видимое пространство. Как только влетели в зону тайги, самолет начало покачивать, болтать.
   Парень старался не обращать на это внимания, смотрел в круглый иллюминатор. Так было легче переносить болтанку, ты переживал только свои страдания и не видел страданий других пассажиров. Наконец под крылом заблестела Мина, заложило уши от резкого снижения. Подпрыгивая на неровностях, самолет подкатился к домику на краю поляны,  служившему залом ожидания, и диспетчерской. Быстро загрузив пассажиров, треща мотором, самолет улетел.

Сергей, не скрывая гордости, показывал гостю ружье:
– Ствол немного засвинцован, но бьет кучно, и  пуля далеко летит. Рябчика, глухаря на сорока метрах сбиваю, а пуля на ста метрах в цель попадает.
Виталька с душевным трепетом впервые в жизни держал в руках  настоящее ружье. У него были самопалы, поджиги, но они не шли в сравнение с настоящим ружьем. Для себя решил: вернется домой и купит ружье.
– Мы с Геной давно собираемся на Манские пороги, порыбачить, хочешь, пойдем с нами, – предложил  Сергей, и брат согласно кивнул головой.
– У меня пять латунных гильз, на поход патронов хватит. Зарядим одну пулю, один картечный заряд на глухаря и три патрона дробовых, возьмем с собой порох, капсюли, пулю и дробь, понадобится – в тайге зарядим.
– А если на медведя наткнемся?
– Не бойся, братишка, они летом сытые, людей не трогают. Мне одной пули хватит, чтобы его завалить. Пусть только попробует близко подойти! – снисходительно улыбнулся хозяин.
Трусом прослыть никто не хочет, и гость больше не вспоминал о медведях.
Ближе к вечеру пришел Гена Кудинов, друг Сергея. Сборы были недолгими, взяли с собой холщевый мешочек соли, тетя Пана, мать Сергея, положила  пол-литровую банку топленого масла, сковородку – рыбу  жарить, несколько луковиц, огурцов, картошки набрали из погреба.
Виталька сбегал в магазин, купил несколько буханок хлеба и три банки говяжьей тушенки.
– Зачем купил тушенку? На порогах хариуса море, насолим, ухи наварим, с голоду не помрем! – тоном знатока отчитал  Сергей.
– Ничего, донесу, три банки не задавят. Кто знает, сколько рыбы там поймаем! – возразил Виталька.
О рюкзаках в то время в тайге не знали, парни сделали котомки: положили картофелины в углы обычных мешков, привязали лямки, горловину мешка стягивала лямочная петля.
Тщательно проверив удочки, обманки, крючки и грузила, путешественники  аккуратно сложили в котомки, затянули петли лямок.
Пока пили чай, стемнело, закинув котомки за спину, по обычаю присели «на дорожку». По освещенной луной дороге шли долго, за  прииском Ивановка тропа вывела на размытую проселочную дорогу, которая начала заметно подниматься в гору. Ребята прошли мимо развалин бывшего прииска Таловка. Вскоре небо над Кутурчинским белогорьем посерело, начался рассвет. Сергею удалось подстрелить выскочившего на дорогу зайца. Наконец подошли к поселку бывшего лесопункта Ангул, стоявшего на берегу Маны. В нем осталось три жилые избы. Проходя мимо домов, смотревших на путешественников пустыми глазницами  оконных проемов, Виталька думал: «Совсем недавно здесь жили люди, работали, веселились, ребятишки играли, смеялись. А сейчас стоят заброшенные, почерневшие от времени и непогоды дома, как памятники безвозвратно ушедшей жизни, которая в них никогда не вернется! От судьбы не спрячешься и не уйдешь!».
И было ему жаль жителей, раскиданных жизнью по белому свету с обжитых мест. Был вырублен деловой лес, и лесопункт умер, люди разъехались, оставив дома и родные могилы. Улица пустых домов уперлась в стену тайги, и ребята вновь зашагали по тропинке, извивающейся по берегу таежной реки, красавицы Маны, зажатой  высокими хребтами.
Рассвет все заметнее входил в каньон реки, а вместе с ним начался частый нудный дождик. Вскоре тропа окончательно размокла, во впадинах и следах  блестела вода, и ребята решили переждать дождь под огромной пихтой, образовавшей своими ветвями естественный зонтик. Сергей достал папиросы, закурили с Геной, дым растекался по косогору, прибитый дождем. Неожиданно со склона хребта раздался треск. Путешественники, как по команде, повернули головы, пытаясь разглядеть в пелене дождя, кто идет в их сторону.
Склон сплошь зарос цветущим кипреем,  казалось, что по зеленому ковру  разлита алая краска, источавшая медовый запах, круживший голову. Сквозь пелену тумана и сетку дождя недалеко от тропы увидели большого медведя, ломившегося к ним через заросли кипрея. Донесся рык, от которого застыла кровь в жилах, –  хозяин тайги заявил о себе.
Не в силах пошевелиться от страха, ребята, широко раскрытыми глазами смотрели в сторону приближающегося, свирепого зверя. До медведя оставалось не более двадцати метров, когда донесся медвежий рык и шлепок, а после него едва слышимое повизгивание обиженного медвежонка. Ошибиться было невозможно – к ним шла медведица с медвежонком. Сергей, не выпуская изо рта тлевшей папиросы, сорвал с плеча ружье, зарядил единственным пулевым патроном,  картечный патрон взял в ладонь левой руки. Геннадий, застыл,  забыв о дымившей во рту папиросе.
Виталий от испуга потерял дар речи, ноги сделались ватными. Он был наслышан о свирепости медведиц в период, когда они выкармливают медвежат, и уже прощался с жизнью, нисколько не надеясь на ружье брата с единственным пулевым патроном. Сергей приложил палец к губам, призывая хранить молчание, прижавшись к стволу, стал в устойчивую позу, показал жестом, чтобы спутники отошли за ствол пихты, прицелился.
Глядя под ноги, боясь случайно наступить на сучок, ребята отошли за ствол пихты, освободив сектор обстрела. Виталька быстро снял  котомку, достал топор – последнее оружие самообороны. Медведица неожиданно замедлила ход, остановилась на склоне, заросшем кипреем, метрах в пятнадцати от ребят. Витальке очень захотелось жить, он поднял над головой топор, готовый в любую секунду обрушить на голову напавшей медведицы.
«Совсем рядом, допрыгнет за два-три прыжка! Просто так не дамся! Пусть попробует взять!» – думал он, наблюдая за свирепым зверем.
Неожиданно треск прекратился, в наступившей тишине было слышно, как скатывающиеся с пихтовых лапок капли дождя со звоном шлепаются в лужи на тропе.
Раздалось сопенье, медведица шумно втягивала воздух. Было слышно, как он врывался  ей в легкие и вылетал из них. Парни замерли – свирепый зверь чувствовал посторонние запахи, возможно, запах людей, и это был конец для них.
Доли секунды раздумий медведицы, куда идти дальше, показались вечностью застывшим в двух прыжках от нее парням. Дым от тлевших во рту  папирос, растекался по склону хребта.
 Медведица недовольно рявкнула, и направилась по склону вдоль тропы, к порогам, оставляя за собой просеку в кипрее. Ребята боялись шелохнуться, пока не увидели, что метрах в пятидесяти из кипрея выкатился маленький мохнатый  медвежонок, следом вышла огромная медведица. Она легким ударом лапы направила  его на тропу и  рыкнула. Медвежонок побежал по таежной тропе в сопровождении бдительной мамаши, которая даже не посмотрела в сторону обмерших от страха путешественников.
 «Пронесло, пошла вверх!», – с облегчением подумал Виталий, опуская топор, зажатый в онемевших руках, и перевел взгляд на Сергея. Он видел, как побелели костяшки его пальцев, сжимавших ружье и патрон.
 Когда семейная парочка отошла метров на двести и скрылась за поворотом, у всех вырвался вздох облегчения, парни переглянулись и заулыбались.
– Скорее всего, медведица унюхала запах папиросного дыма,  решила не испытывать судьбу и ушла в сторону. Давай, Гена, еще по одной закурим, пусть подальше уйдет! –  опуская ружье, сказал Сергей.
– Ребята, и меня угостите папироской! – несмело попросил горожанин.
– Виталька! Ты ведь не куришь!
– Закуришь тут с вами, после таких передряг! – рассмеялся гость, вместе с друзьями радуясь жизни.
Они простояли не менее получаса, пережидая дождь, но он не прекращался,  надо было идти дальше, и небольшая колонна продолжила путь по размокшей таежной тропе. На земле были выдавлены две цепочки медвежьих следов – огромные, в которых помещался сапог Витальки сорок четвертого размера, и  совсем маленькие, медвежонка. Было жутко видеть, как в эти вдавленные в грязь медвежьи следы скатывалась дождевая вода.
 – Пронесло, могло быть и хуже, если бы она нас занюхала! –  сказал Сергей, закидывая за спину ружье стволом вниз.  Ребята шли, громко разговаривая, обсуждая встречу, которая едва не стоила им жизни.
Вскоре подошли к старой, потемневшей от времени избушке, стоявшей на правом берегу Маны, ниже порога. Сбросив котомки, ребята, мокрые до нитки, с синими от холода губами, пошли рубить дрова. Работа спорилась, и согревала. Печь долго не хотела разгораться, дымила, сырые дрова не хотели гореть. Лес возле избушки  был вырублен, и Витальке в поисках березы пришлось подниматься по склону, заваленному огромными серыми каменными глыбами. Он ударил по стволу березы топором, с листьев и ветвей на него обрушился поток холодной воды.
– Прости! Нам нужна только береста для растопки, ты будешь жить! – сказал он березке, отслаивая лезвием топора большой кусок бересты. Под ней остался коричневый слой,  прикрывающий ствол.
Береста быстро решила спор между водой и огнем. Сворачиваясь в трубочку от горевшего на ней чадным пламенем дегтя, она высушила и зажгла сложенные в печке дрова. Потрещав, почадив, дрова стали медленно  разгораться, дым потянуло в трубу. Огонь, празднуя победу, весело заплясал в печке, наполняя мокрую избу теплом и дымом, который валил сквозь прогоревшую жесть. Было видно, что в избе давно никто не жил, она сильно отсырела. Когда изба нагрелась, в ней стало душно, пришлось открыть дверь. Из открытой двери просыхающей избы в промозглую, холодную сырость вырывались клубы пара. Счастливые путешественники развесили мокрую одежду на гвоздях, вбитых на стенах у печки,  сидя на нарах в теплой избушке, смотрели в дверной проем на струи ледяного дождя, лившего как из ведра, и мешавшего рассмотреть реку и склон хребта на противоположном берегу.
Когда сидишь в тепле  и смотришь на буйство непогоды, из которой полчаса назад, мокрый и насквозь продрогший, нырнул под крышу старой таежной избы, душа поет от радости. Не надо мокнуть под проливным дождем, месить грязь чавкающими, промокшими, полными воды сапогами. Весело трещат дрова в дырявой печке,  разливая по избушке волны тепла, дыма, покоя и умиротворения. Тебе не хочется думать, что будет завтра, никого не пугает слой дыма, плавающий под потолком, вырывающийся из дыр прогоревшей во многих местах  жестяной печки, - все это не важно. Над нарами слой чистого  воздуха, поэтому можно спать, не боясь задохнуться в дыму.
Откуда-то из глубин мешка Сергей извлек бутылку мутноватой жидкости, заткнутой выструганной из дерева пробкой, обернутой тряпицей. У Виталия заблестели глаза:
–  Откуда самогонка? 
– Гене надо сказать спасибо, он умыкнул у родителей! Доставайте кружки! Виталька, режь сало, а ты, Гена, хлеб. Перекусим, обсохнем, потом сварим зайца.    Сергей бережно, как величайшую ценность, разлил  самогон, порезал вдоль свежий огурец, возле каждого положил по дольке. Ребята посолили их крупной солью, и подняли кружки.
– С благополучным прибытием на порог, парни! – сказал Сергей.
Все с шумом сдвинули кружки. Обжигающая жидкость растеклась по всему телу Витальки, придавая какое-то неведомое состояние тепла, полного блаженства и покоя.
Тяготы пути, таившая смертельную опасность встреча с медведицей, ледяной дождь, холод были забыты, – самогон делал свое дело, ребята весело разговаривали, перебивая друг друга. Поужинав, путешественники уснули на нарах под защитой полусгнивших стен старой избушки, оторванные от мира десятками километров мокрой, утопающей в дожде и холоде тайги. Перед сном Сергей вынес зайца на холод за дверь и прикрыл дырявым ведром.
Утомленные переходом спали так крепко, что не проснулись, когда кромешную тьму разрывали толстые, ветвистые молнии, бившие в вершины прибрежных хребтов. Удары грома сотрясали горы, избу, но парни проспали страшную, высокогорную грозу.
Вдоль реки высились громады хребтов. Правобережный хребет с отвесными склонами венчали скалы, разбросанные по гребню. Это были одиноко стоящие истуканы с отвесными стенками, вершинами подпиравшие небо. Их было семь, сам хребет назывался  «Семь братьев». Каменные исполины тысячелетия несли молчаливую стражу у Манского порога, который неумолчно ревел, процеживая через камни кристально чистую воду.
В самом узком месте, там, где начинался крутой слив воды, зажатой огромными валунами, через поток был проброшен мост. Две длинные прямоствольные сосны, очищенные от ветвей, связывали берега. Они были сбиты толстыми плахами, которые могли выдержать груженую лошадь. Видно, большая нужда заставила таежный люд построить этот мост. Тропа упиралась в отвесную скалу, непроходимку, нависшую над уловом порога, дальше пути не было, продолжение тропы было на противоположном берегу.
Утром Виталий растопил печку, Сергей вышел из избушки за зайцем. Через  минуту вернулся:
– Ребята, кто переложил зайца?
– Никто, кроме тебя, из избушки не выходил! А что случилось? – насторожился Гена.
– Зайца нет! – изумленно глядя на спутников, сказал Сергей.
– Как нет? Ты же нам суп обещал. Куда он делся? – спросил Виталька.
– Его кто-то утащил!
– Что ты заливаешь, кроме нас на порогах никого нет! – не сдавался брат.
– Ведро опрокинуто, и зайца нет! – настаивал Сергей.
– Как опрокинуто?!
Ребята выскочили на улицу. Сергей показал на проржавевшее ведро:
 – Я его этим ведром прикрыл.
– Куда мог деться, если ты его ведром прикрыл? – раздраженно спросил Виталий.
– Не знаю, но когда вышел, ведро было опрокинуто, зайца не было!
– Хороший был суп, говорил тебе – на крышу надо поднять, куда там, охотники! – уколол он брата.
– Чего кипятишься? Сейчас рыбы наловим, сварим уху! – примирительно сказал Сергей, доставая банку с червями.
Его котомка ночь пролежала в тепле, и накопанные ребятами в великом множестве черви имели неприятный запах.
– С такими червями рыбачить нельзя. Гена, выброси их в Ману! –  распорядился Сергей.
– Постой! Дай мне червей, а то этот таежник оставил нас без супа с зайчатиной, теперь оставит без рыбы на уху! – возмутился Виталий
– Ты чего взъелся? Наловим хариуса на обманку! Не выдумывай, червей надо выбросить, они уже пахнут, – не сдавался Сергей.
– Червей я у вас забираю, вы ловите на мушку, я на дохлого червя порыбачу, – Виталий поставил точку в споре.
 Вырубили длинные удилища из тальника, размотали лески  удочек. Ливший всю ночь дождь прекратился, но мутные потоки с окрестных склонов несли в реку грязь, ил, вода приобрела светло-кофейный цвет. В такой воде хариус не видел обманки, усов, которые она оставляла на поверхности, по воде плыли опавшие листья, другой мусор, смытый дождем с берега.      
Виталий приготовил удочку для рыбалки на червя. Ребята посмеялись над ним, пошли по берегу ниже порога, начали рыбалку внахлест. Стараясь не смотреть на беснующийся под ногами поток, парень ступил на шаткий мостик, который раскачивался в такт его шагам. Казалось, что бревна  сейчас коснутся воды, с бешеной скоростью, несшейся по сливу, и просевший под его тяжестью мостик смоет. Из воды торчал большой камень, увенчанный клочьями белой пены, он разрезал поток на две части, налетая на него, вода пенилась, ревела, в клочьях пены и брызгах летела дальше.
Страшась этой картины, Виталька, сосредоточенно глядя  под ноги, перешел на противоположный берег. Его больше всего волновал клев в улове, в спокойной воде, перед сливом. Нацепив безжизненного червя, сделал первый заброс. Грузило не успело опуститься до дна, как поплавок резко ушел под воду. От неожиданности рыболов едва не выпустил удилище из рук, но в последнюю секунду сделал подсечку и понял, что подсек большую рыбу. Леска натянулась и резко застопорилась, кто-то большой и сильный препятствовал ее  движению. «Поймал! Поймал с первого заброса! Судя по всему, крупный хариус!» – радовался рыбак, пытаясь выудить рыбу из воды. Искусство рыболова заключается в том, что рыбу нужно измотать, она стремится уйти, но леска держит ее. Если сильно натянуть, когда рыба всеми силами сопротивляется, может обломиться конец удилища или порваться леска. Тогда рыба с рыболовной снастью и крючком во рту уплывет. Чтобы не допустить такого исхода, рыбак держит леску в натяге. Когда рыба делает попытки уйти, он гасит это желание, немного, ослабляет леску, давая возможность почувствовать, что ее потуги увенчались успехом. Эта изнурительная борьба изматывает рыбу, она теряет силы, сопротивление становится вялым. Тогда рыбак подводит ее ближе к берегу и коротким рывком выдергивает из воды. Глотнув воздуха, она теряет способность активно  сопротивляться, ее броски становятся вялыми. Теперь ей нельзя давать слабины на леске, постоянно подтягивать ближе и ближе к берегу. С радостным криком Виталька выхватил из воды большого хариуса. Упав на камни, рыба начала биться, с каждым прыжком приближаясь к воде. Парень бросился к добыче, поймал под жабры и опустил в пустую котомку.
Второй заброс так же был удачным, рыбак уже приобрел опыт, вскоре рыба билась на камнях. Поклевки шли одна за другой, голодная рыба хватала червя сразу после заброса. Виталька забыл о времени и надоедливой таежной мошке, сбился со счета, да и не пристало добытчику вести счет пойманной рыбы - от рыбаков знал, что это плохая примета.
Забросил в очередной раз, но поклевки не последовало. Проверил насадку, повторил заброс, но хариус не клевал.  Рыбака отвлек какой-то шум: на противоположном берегу, Сергей призывно махал рукой. Виталька опустил в струю холодной воды банку с червями, придавил ее каменной плиткой и пошел к ребятам.
Он видел, что их разбирает любопытство, душа его пела от счастья. Он один поймал больше, чем было рыбы на кукане, но всеми силами старался раньше времени не показать этого. Не выдержал Сергей:
 – Как улов?
– Так себе, с десяток крупных хариусов и ленков поймал!
– Брось заливать, столько здесь ловят за целый день!
Геннадий с гордостью положил на стол кукан с пойманной рыбой:
–  Хвались своим уловом!
– Надо думать, это вы вдвоем поймали, или я  ошибаюсь? – с легкой ехидцей спросил Виталька.
– Конечно, вдвоем, думаешь, ты больше нас поймал? – рассмеялся Сергей.
  Виталька  выложил улов на стол:
– Считайте! Я поймал десять рыбин!
Сергею одного взгляда было достаточно, чтобы оценить улов: «Повезло парню! Каждый на полкило потянет!  Городской рыбак нам нос утер!».
Молчание нарушил Геннадий:
– Ты зря обиделся! Мы и не думали смеяться,  видим, что  поймал больше нас! Что будем делать с рыбой?
– Крупную посолим, из вашей мелочи сварим уху! – распорядился Виталий.
Нарубили дров, стаскали к избушке. Виталька пошел к Мане, в последних отсветах уходящего дня выпотрошил и промыл улов, разрезал пополам пойманных хариусов, натер солью изнутри и снаружи, плотно уложил в котелок, сверху придавил камнем и поставил в теплой избушке.
– Завтра утром можно будет малосольным харюзком побаловаться!
Солнце скрылось за вершиной хребта, в тайге быстро сгустились сумерки. Уютно трещали в печке дрова, огненные блики через прогоревшие бока  плясали на стенах избушки. Виталий после сытной ухи и чая прилег на нары, сквозь дрему услышал разговор:
– Как ему удалось наловить столько рыбы? Он сознался, что  большую рыбу поймал впервые! – спросил Геннадий.
– Новичкам всегда везет ...
Утро было туманным, с низких туч моросил мелкий дождь. К обеду погода наладилась, и ребята отправились на рыбалку. Вода в реке за ночь поднялась, там, где стояла банка с червями, бежал мутный поток, червей смыло. Потеряв червей, начали рыбачить внахлест, на обманку, но в мутной воде клева не было.
– Ребята, мне кажется, что на нас кто-то смотрит с противоположного склона! – встревожился Геннадий.
– Ты что, ухи за завтраком объелся?! –  Сергей попытался обратить его слова в шутку.
– Я чувствую чей-то взгляд! Посмотрите на склон. Оттуда на нас кто-то смотрит. Мороз идет по коже! –  настаивал Геннадий.
Виталька увидел на склоне темное пятно,  отличающееся от серых каменных глыб, обросших лишайником. На склоне противоположного хребта лежала медведица и смотрела в их сторону. Животный страх перед медведем, несмотря на рев воды, раздираемой каменной гребенкой порога, заставил парня говорить тихо:
– На том берегу, между камней, лежит медведица с медвежонком!
– Не может быть! – не поверил Сергей.
– Посмотри под скалу. Там лежит медведица, возле нее медвежонок. Она могла вчера выйти на нас!
–  Теперь вижу! Я ее сейчас пулей достану! – сказал Сергей, снимая с плеча одностволку.
Когда ружье оказалось у него в руках, вновь посмотрел на склон –  медведицы и медвежонка там не было.
– Куда делась? Я никого не вижу!
– Она ушла за камни, когда ты снимал ружье, и унесла в зубах медвежонка. Ребята! Она знает, что такое ружье! – заволновался Геннадий.
Сергей, не выпуская ружья, долго изучал склон, но медведица и  медвежонок исчезли.
– Гена, а ты видел медведицу с медвежонком? – спросил Сергей.
– Видел, но их там сейчас нет!
– Я видел, как она унесла медвежонка в зубах! – подтвердил Виталька.
– Бросаем рыбалку, уходим в избушку, скорее всего, это выживший подранок! Она знает, что такое ружье и повадки людей, может напасть! – встревожился  Сергей.
Быстро смотав удочки, подхватив кукан с пойманной рыбой, ребята   направились к избушке, внимательно осматривая противоположный склон.
– Плохи наши дела, она нас пасет! Кража зайца – ее работа. Надо уходить как можно скорей! – сказал Сергей.
– Ты что, белены объелся? Мы даже бегом не сможем добраться до Ангула. Ночью порвет на тропе!  Сейчас все вместе заготавливаем дрова на ночь. Будем жечь костер, а в избушке всю ночь будем топить печь, дым будет отпугивать зверя. Переночуем, а утром уходим домой! – предложил Геннадий.
– Согласен, ночью в тайге мы перед ней беззащитны, порвет нас, – сказал  Виталий.
– Пошли за дровами! – скомандовал Сергей. 
Рубили сухостой, Сергей, не выпуская из рук ружья, осматривал окрестности. Заготовив запас дров, которых хватило бы в летнее время дня на три, парни свалили с корня осину, разрубили, потащили к избе. Неожиданно Геннадий остановился, недалеко от избушки, махнул рукой. Парней снова сковал страх: на зеленом ковре мха лежала большая лепешка медвежьего помета. Парни переглянулись – опасность для жизни была где-то рядом, среди огромных камней прибрежного хребта.
– Хозяин приходил! Дыма не боится! Валим еще березу и тащим к избе! Надо, чтобы возле двери всю ночь горел костер. Сырец будет долго дымить, медведь на дым в избу не полезет, – скомандовал Сергей.
На десятки километров вокруг не было ни души. Осознав трагичность положения, парни заготавливали дрова. Но всегда один из них, сжимая ружье с единственным пулевым патроном, зорко оглядывал склон прибрежного хребта. К ночи возле избушки высилась гора дров. Изнутри подперли дверь колом. Это все, что они могли сделать по укреплению жилища.
– Придется спать по очереди: один дежурит, двое спят, через два часа смена. Дежурный держит огонь в печке и костер на улице. Из избушки выходить только с ружьем, стрелять вы умеете. В избушке должна до утра гореть печка, дым не позволит медведице войти в избу, отпугнет! – с видом знатока наставлял Сергей.
По жребию первую смену выпало дежурить Витальке. В полночь он разбудил Геннадия, передал ему патроны, ружье, под его прикрытием вышел на улицу, подбросил сухих дров и сырца в костер.    
       Ему показалось, что он только заснул, когда изба содрогнулась – снаружи раздался медвежий рык, от него пошел мороз по спине. Придя в себя, увидел, что Сергей и Гена уперлись плечом в дверь, которая ходила ходуном, – медведь пытался ее открыть.
Тот, кто строил избушку, знал законы тайги: медведь всегда старается тащить дверь на себя. Знание повадок хозяина тайги спасло жизнь не одному охотнику. Ночью пошел проливной дождь и загасил костер перед дверями избушки.
Виталька подбросил на угли сырых дров, но дверку не закрыл. Повалил густой дым и вскоре заполнил всю избушку. Парни переместились на пол. Изба из всех щелей начала источать дым, который не мог смыть проливной дождь.
Неожиданно рядом с окном раздался рык медведя. Сергей схватил нож, отогнул гвозди на раме окна и вытащил небольшой осколок стекла. Перезарядив ружье дробовым зарядом, высунул ствол в образовавшееся отверстие, насколько мог, повернул ружье в сторону двери и выстрелил. Выстрел разорвал тишину ночи, заглушая рассерженный рев уходившего от избы медведя.
Утром, соблюдая предельную осторожность, с заряженным ружьем в руках, путешественники вышли из избы. Земля вокруг избушки была истоптана медведем.
– Славно мишка наследил! Судьбу дважды испытывать не будем. Попьем чай и  уходим! – сказал Сергей.
В это время со склона раздалось рычание медведя.
– Быстро набиваем печь дровами, разжигаем костер, делаем дымокур и под его прикрытием уходим! – распорядился Сергей.
Разожгли костер, затащили на пламя сырую осину, сверху накидали свежей травы. Получился дымокур. Такой же дымокур устроили в печке избушки. Дувший от Маны ветерок сносил густой дым на склон хребта, он растекался между камней и деревьев.
 Ребята налегке быстро уходили к реке. Местами на тропе, окруженной по сторонам густым подростом пихты и кедрача, были видны медвежьи следы, живо напоминавшие о ночных приключениях. Страх от неожиданной встречи с медведем не покидал их до тех пор, пока хребты не расступились и не показались черные от времени избы поселка Ангул. У калитки одного из домов с трубкой во рту сидел дед, обросший густой бородой, ребята поздоровались с ним.
– Здравствуйте, ребятки! Чего запыхались? Напугал кто?
– Медведица за поселком нас повстречала и два дня на порогах пасла, ломилась в избушку… – рассказывал Сергей.
– Медведицы с медвежатами больно лютуют! Не приведи Господь оказаться рядом – порвут! Они хозяева тайги! Смотрите в оба, они злопамятны, преследуют своего обидчика десятки километров, устраивают засады! Всю жизнь в тайге охотничал, на себе испытал их злобу и хватку… – напутствовал ребят старый охотник.

Во второй половине лета, когда созревала таежная ягода жимолость, тетушка Мария будила их утром:
– Вставайте, лежебоки, солнце уже высоко поднялось. Завтракайте, берите чайники и марш за жимолостью!
Самый сладкий утренний сон прерывал ее голос. Тебе хочется досмотреть этот сон, но голос требовательно звучит над ухом, и ты открываешь глаза, видишь потолок из грубо обтесанных половинок бревен, побеленных известью, балку посередине избы и кусочек синего неба в небольшом оконце.
– Бегите умываться, самовар горячий, садитесь пить чай! А уж после с богом за ягодкой пойдете!  – хлопотала возле внуков бабушка Афанасса.
Побрызгав водой на лицо, друг на друга,  ребята садились за стол и замолкали под суровым взглядом, сидевшего во главе стола деда Ефима. Они ждали, когда взрослые помолятся, и дед первым возьмет в руки ложку. Дед Ефим был двухметрового роста, косая сажень в плечах, кисти рук, широкие, как штык у лопаты, носил окладистую бороду, расчесанную на пробор,
Ели молча, такова была дань обычаю староверов, деда Ефима и бабушки Афанассы. В семье для каждого была своя посуда, и бабушка, накрывая на стол, следила, чтобы не перепутать ее. Внуку, сыну своей дочери, ставила посуду для пришлых – его отец не был старовером. После завтрака надо было дождаться, когда дед с бабкой помолятся, осенят себя крестным знамением двумя перстами,  затем, вслед за старшими, ребятишки вставали из-за стола.
Дед любил изредка, в свободное время посидеть с бабушкой Афанассой на завалинке, греясь в лучах летнего солнца. Когда внуки оказывались рядом и просили рассказать о жизни, вспоминал свою родину, станицу Заиграевскую, родной дом, из которого уходил на службу молодым казаком. Рассказывал о Зимнем Дворце, где служил в гвардейском казацком полку, в охране государя, о жизни в станице,  встрече с Афанассой. Не любил  вспоминать о войне, годах, проведенных в лагере политзаключенных.
– Дедушка, а где эта станица Заиграевская? – спросил Виталька.
– В землях Забайкальского казачества, за большим озером Байкальским! Там жил ваш прапрадед Родионов Гавриил Никодимович, с женой Ефимией Григорьевной. Во времена господства христопродавца, патриарха Никона, навязавшего Руси Великой исполнять службу по Византийскому обычаю, христиан заставляли креститься щепотью, бесовским кукишем. Сказано в Святом писании, что Иуда на тайной вечере Господа с учениками, замыслив предательство, клялся ему в верности, ломал хлеб и щепотью брал соль со стола. Предав Христа, этой же щепотью пересчитывал полученные за предательство серебренники! Тех, кто не принял бесовских обрядов, продолжал творить крестное знамение двумя перстами, остался крепок в старой вере, царь-государь и его верные псы, последователи христопродавца Никона, ссылали со всеми чадами в Сибирь на вечное поселение. Без малого полтора года ваши пращуры шли в кандалах до Енисейского острога и плыли с казаками дальше, за славное море Байкал. А там поднялись вверх по речке Селенге, основали с казаками острог, воевали с китайскими бандитами, которые пришли из Маньчжурии. Атаман Енисейского острога отправил челобитную Сибирскому губернатору, и тот восстановил род наш в казацком сословии, и предки ваши верно служили Отечеству и Государю. Казацкий острог стали называть городом Улан-Удэ, а недалеко от него стоит станица Заиграевская. Там корни вашего рода казацкого, помните об этом! Не много у меня внуков – вы да Нилушка. На вас вся надежда, не дайте угаснуть нашему старинному роду казацкому! Пусть хранит вас Господь!

Вернувшись в Красноярск после таежных приключений на Манском пороге, Виталька твердо решил купить ружье. Для этого нужны были деньги, а их не было, родители и слушать не хотели об очередной затее сына.
Но парень помнил о копилке и начал подыскивать ружье. Ему понравилось затворное ружье с магазином, очень похожее на винтовку, и он договорился о  покупке. С помощью тонкого столового ножа, вставленного в отверстие копилки, слегка потряхивая ее, достал шесть рублей мелочи,  и купил  одноствольное охотничье ружье 28-го калибра. Оно было переделано из винтовки системы «Бердан», снятой до революции с вооружения Российской армии, носило следы ржавчины, но за такие деньги ничего более подходящего купить было невозможно. У него был винтовочный затвор и магазинная коробка, в которую входили три ружейных патрона, один досылался в патронник. Но дульце каждой гильзы надо было обрезать напильником, по длинне не входили в магазинную коробку, приспособленную под винтовочный патрон. Разобрав затвор, отмочил детали в бензине, очистил от ржавчины, смазав, собрал затвор, и ружье было готово к стрельбе. В лесу, за огородом, вместо мишени нацепил на ветки куста газетный лист и пристрелял ружье. Било оно и дробью, и картечью очень кучно, пули попадали  в цель с расстояния более  ста метров.
На следующий день показал покупку своему другу, Володе Пузий, по кличке Длинный.
– Классная машина, совсем как винтовка! А бьет как? – со знанием дела спросил тот, клацнув затвором.
– На семьдесят метров дробью осыпает газетный лист, на сто двадцать пулей консервную банку сбиваю! Одна проблема – гильзы в патронник не входят, приходиться обрезать напильником! – с гордостью ответил хозяин.
Учился он в первую смену, вернувшись из школы, стал трехгранным напильником отпиливать дульца у новых гильз. Выравнивал срез, подгонял по длине, зачищал заусенцы. Обрезав несколько гильз, отложил напильник. Снарядив магазинную коробку тремя гильзами, как заправский охотник, передернул затвор. Заряженное ружье, вскинул к плечу и нажал на спусковую скобу – боек со звоном ударил по шляпке пустой гильзы. Парень выдернул затвор,  гильза, вылетев из патронника, со звоном упала на пол.
В это время вошел его друг, Вовка – Длинный.
– Привет, Виталька! Чем занимаешься? – спросил гость.
Желая его разыграть, тот передернул затвор, дослал из магазина в патронник очередную гильзу, прицелился и крикнул:
– Стой! Стрелять буду!
Гость удивленно уставился на темный зрачок ружейного ствола, низким, осипшим голосом тихо сказал:
– Виталька, ты что, сдурел? Это же я, Длинный! 
«Испугался, побледнел! Сейчас в штаны напустишь!» – улыбаясь, думал парень, держа на мушке стоявшего в трех шагах  гостя, нажал на спусковой крючок.
Раздался глухой удар бойка затвора. Пронеслась мысль, что здесь что-то не так от удара бойка пустая гильза звенела. А это был глухой удар, не похожий на удар по пустой гильзе. Еще не до конца осознавая, что случилось, он открыл затвор, из патронника появилась латунная, отливающая желтизной гильза.  Наткнувшись на отсекатель, кувыркаясь, она полетела на пол, глухо ударившись, покатилась по доскам, и это еще больше насторожило парня.
«Странно! Почему гильза так глухо ударилась и не подпрыгнула?» – не опуская ружья, думал он.
Тревожная догадка крепла, но парень  отказывался верить: «Этого не может быть, все гильзы были пустые, не заряженные! Я только новым гильзам обрезал дульце!» – пронеслось в голове, но страх уже сковал тело.
С трудом нагнувшись, не понимая до конца, что случилось, взял в руки лежавшую на полу гильзу, только что выдернутую затвором из патронника. Она оказалась необычно тяжелой, молнией пронеслась мысль: «Это заряженный патрон!».
Перевернув гильзу, увидел слегка помятый бойком капсюль, стало страшно: «Я чуть не убил своего друга!».
Ружье выпало из рук, с грохотом упало на пол. Парень стоял с заряженным патроном в руке, скованный страхом: «Только что я чудом не стал убийцей! Спасибо тебе, Господи! Ты спас меня!» – стучало в мозгу.
– Виталька! Ты что сдурел, целишься в меня! Ружье бросаешь! Что с тобой? –  громко спросил удивленный Владимир, не догадываясь, что был рядом со смертью.
Белый как мел, не в силах вымолвить слова, парень тряхнул патроном, в нем послышался шорох дроби.
– Чего ты трясешь? Язык отсох объяснить? – взорвался гость.
Наконец, обрел дар речи:
– Володя! Патрон заряжен дробью! Я тебя чуть не застрелил! Ружье дало осечку! Гляди – на капсюле след от удара бойка!
Гость долго смотрел на пробитый бойком капсюль, и до него стало доходить, что несколько секунд назад был на волосок от смерти. Белыми, как мел, губами сказал, едва слышно:
– Ты что, сдурел? Ты же мог меня завалить с трех метров!
 Парни долго молчали, приходя в себя. Молчание нарушил хозяин ружья:
– Володя, прости! Хотел пошутить, а чуть не убил! Прости! Не могу понять, как в ружье оказался заряженный патрон…
– Ну, у тебя и шутки, братан… – дал волю словам побелевший, как полотно  Владимир.
Виталька покорно слушал все, что говорил лучший друг в его адрес, и не обижался. Он был счастлив, что тот остался жив.
Бабушка Евдокия говорила, что есть Бог, есть судьба, и Ангел-хранитель. Но внук считал это сказками, как большинство детей, был воспитан воинствующим атеистом.
Владимир ушел, хлопнув дверью. Виталька вышел следом, опустился на крыльцо, долго сидел на прохладном ветерке, уставившись в одну точку. Мышцы были ватными от страха, по спине бежал холодный пот. 
Придя в себя, поднял ружье, взял заряженные патроны, решил их отстрелять в огороде. Все патроны выстрелили, затвор работал исправно, без осечек. Ему вновь стало страшно, из-за собственной глупости только что не стал убийцей  лучшего друга. Теперь парень твердо верил, что это не случайность, Ангел-хранитель отвел страшную беду. Он  стал уважительнее относиться к молитвам бабушки, поверил в судьбу, в то, что рано было умирать Владимиру, а ему начинать свою жизнь с тюрьмы и лагерей.

Все ученики с нетерпением ждут летние каникулы. Виталька не был исключением. Приятно было чувствовать себя почти взрослым парнем – восьмиклассником.
Он любил ходить с друзьями и одноклассниками  Юрой и  Николаем в походы на Столбы. Рано утром ребята уходили от шума и городской суеты, спускались в долину речки Лалетинки и попадали в иной мир – мир, в котором господствуют тишина, и умиротворение, слушали звон воды, катившейся по камешкам. Они шли по тропе, петляющей вдоль берега, среди зелени травы, под кронами деревьев, слушая песни птиц, поднимаясь к вершинам гор.
На вершине хребта, среди зеленого моря тайги возвышались скалы заповедника «Красноярские Столбы». Они шли смотреть на это чудо природы, совершить восхождения на скалы. Передохнув после затяжного подъема, вместе с другими туристами, или, как любили себя называть завсегдатаи – «столбистами», ребята лазали по скалам до вечера. С гордостью обсуждали достоинства и недостатки того или иного маршрута, по которому совершили восхождение. Поднявшись на скалу, чувствовали себя настоящими мужчинами, с высоты птичьего полета любовались разбросанными природой по окрестной тайге скалами, едва различимыми на горизонте домами родного города. Когда день начинал клониться к вечеру, солнце опускалось к вершинам деревьев, парни прощались со скалами и уходили домой.
Стоял жаркий июль. Только вечер приносил долгожданную прохладу. Решив передохнуть, ребята сели на «Хитрый пень». По преданиям, он служил многие десятилетия своеобразным почтовым ящиком для влюбленных парочек и «столбистов», оставляющих в укромных местах письма для любимых и друзей. Время не пощадило огромный, в три обхвата, легендарный пень. Почерневший, со следами гнили, он  стоял у тропы, по-прежнему служил людям для отдыха.
– На улице стоит жара, и ночи, наверное, теплые! Хорошо бы уйти на пару дней, переночевать у костра, и домой торопиться не надо! Давно собирались с ночевкой сходить, –  сказал Юрий.
– Давайте сходим с ночевкой. Одним днем неудобно. Только дойдешь до скал, немного полазаешь и домой пора возвращаться. А так и по скалам вдоволь полазаем, и у костра ночь проведем! Романтика! Соглашайся, Виталька, пойдем с нами! – предложил  Николай.
– Я согласен, но боюсь, родители могут не отпустить, – вздохнул парень.
– А ты их хорошо попроси! Расскажи, что идешь с нами – бояться нечего! – не сдавался товарищ.
Виталька завел разговор о походе с ночевкой, но Федосья, и слышать не хотела:
– Нечего делать! Надо же, что выдумал – ночевать на «Столбах»! Там много всякой шпаны  отирается! Не доведет эта ночевка до добра! Никуда не пойдешь!
Отец неожиданно принял сторону сына:
– Пусть идет, большой уже! Товарищи с ним будут! Ничего с ними не случится, там много народа ночует!
У Витальки перехватило дух от счастья. Поблагодарив родителей, побежал предупредить друзей. Для него это был первый в жизни поход с ночевкой у костра.
Вдоволь налазившись по скалам, к вечеру усталые друзья выбрали место для ночевки у подножья «Первого столба». Походив между камней, собрали дрова, разожгли небольшой костер, повесили котелок, в котором собрались кипятить чай. День на глазах угасал. Солнце скрылось за щетиной деревьев, освещая вершины величественных скал. Вскоре на землю опустились сумерки, а вместе с ними пришла прохлада. Ночь укрыла темным покрывалом скалы и тайгу. В чернильной темноте были видны редкие костры на стоянках других групп туристов, оставшихся на ночевку под звездным небом, у подножия скал. Виталька с удовольствием смотрел на угасание дня, чужие костры, пляску  языков пламени на камнях. В котелке забулькала вода, и голос Николая оторвал его от созерцания ночного пейзажа:
– Виталька, насыпь в котелок заварки!
Парень склонился над небольшим костром, вытрясая в кипяток заварку из пачки.  Неожиданно в круг света вышла группа – не менее десяти парней.
– А здесь, похоже, новенькие. Почему мы раньше вас не видели? Откуда вы, ребята? Для чего пришли на Столбы? – спросил один из них.
«Не нравится мне эта компания. Что им надо от нас?» – подумал Николай и спросил:
– А вы что, из милиции? Почему мы должны отвечать?
– Я смотрю, вы разговаривать нормально не умеете! Мы – члены комсомольского активного отряда. Я – его комиссар. Кто у вас старший? – требовательно повысил голос один из гостей.
Друзья были одногодками, но крупнее и выше ростом был Виталька. Не раздумывая, он ответил:
– Я старший, а что?
– Вы что тут, водку пьете! – заявил комиссар.
– Какую водку? У нас только чай, можете проверить! –  возразил Виталька.
«Вот сволочи! Без пойла приперлись! Полный облом, тут и придраться не к чему!» – подумал комиссар, но взгляд его остановился на дровах.
– Откуда у вас сырые дрова? Это вы срубили березу за камнями? – спросил комиссар.
– Какую березу? Дрова собрали с соседних стоянок, давно нарубленные. Срезы не свежие, да и топора у нас такого нет, чтобы березы рубить, – ответил Юрий.
– А какой у вас топор, покажи?
Юра подал ему легкий, цельнометаллический, с резиновой ручкой, «туристский» топорик.
– Его мы возьмем на экспертизу! Старший пойдет с нами в штаб, там разберемся! – тоном, не терпящим возражения, приказал комиссар.
Виталька секунду колебался: «Если не пойду, нам срубленную березу пришьют! Штраф выпишут! Надо идти, объяснить, что мы не рубили деревьев!».
– Пошли, – скомандовал комиссар, направляясь к тропе, подсвечивая карманным фонариком.
Витальке ничего не оставалось, как идти следом. За ним шли по тропе с десяток ребят из отряда.
– Не нравятся мне эти «отрядники»! Ведут себя нагло, как бы чего с Виталькой не сделали! – вполголоса сказал Юра, как только гости скрылись в темноте.
– А что мы можем сделать? Такая толпа привалила! Топор и тот забрали! – ответил Николай.
Виталька шел, ориентируясь на свет карманного фонаря, но тот неожиданно погас. В кромешной тьме парень столкнулся с комиссаром, схватившим его за одежду на груди.
– Говоришь, не вы рубили березу? – спросил он.
Парень не успел ответить. Его ударили чем-то тяжелым по затылку. Потеряв сознание, он упал. Его стали бить ногами, не разбираясь в темноте, куда приходятся удары, но он этого не чувствовал.
Ребята у костра, слышали возгласы «отрядников» и глухие удары.
– Витальку бьют! – встревожился Юра.
– Слышу! Но нам соваться не стоит! Что мы можем сделать? Топор отобрали, всех измесят суки! Их на каждого из нас больше чем по трое! – взволнованно ответил Николай.
Они услышали голос комиссара:
– Хватит ему, пошли, а то до смерти запинаете!
Шум прекратился, и друзья бросились к тому месту, где избивали товарища. Виталька лежал на тропе без сознания.
Николай зажег спичку, склонился:
– Сильно испинали, вырубили, он без сознания! Сбегай на стоянку, принеси котелок с холодной водой! 
После того, как брызнули водой в лицо, парень застонал.
– Стонет – значит живой! Юра, полей на голову!
Виталька очнулся от того, что на лицо лилась струйка холодной воды. Открыв глаза, увидел над собой темное небо с тысячами ярких звезд. Откуда-то со стороны знакомый голос спросил:
– Встать сможешь?
– Попробую! –  с трудом раскрыл разбитые губы.
– Юра! Бери его с другой стороны, поднимай, отведем к костру! – сказал знакомый голос.
«Где я слышал этот голос? Где?» – эта мысль не давала покоя Витальке, к которому еще не полностью вернулось сознание. Его с двух сторон взяли подмышки и поставили на ноги. Окончательно придя в себя, вспомнил – это был голос его друга Николая. Ему стало легче, боль притупилась. Друзья не бросили его, не сбежали, подняли и помогают идти к костру. Увидев синюю, избитую физиономию, Николай сказал:
– Юра! Собирай вещи, пойдем домой! Он весь избит! Виталька, ты идти сможешь?
Разбитыми губами тот негромко ответил:
– Попробую.
По ночной тайге, придерживая по очереди хромавшего друга, ребята подошли к речке Лалетинке. Опустившись на колени, черпая пригоршнями воду из холодных струй реки, Виталька лил и лил на гудевшую набатом голову, осторожно смывая кровь. Обжигающая, холодная вода горной речушки притупляла боль, приносила облегчение.
Но парень страдал не только физически. Ему было стыдно перед товарищами, что не оказал сопротивления бандитам. Присев на камень, сказал:
– Суки, чем-то тяжелым по затылку ударили, сразу потерял сознание…
– Ты успокойся, мы все слышали! Один ты ничего с ними не смог бы сделать. Ты нас прости, не смогли мы тебе помочь, нас бы тоже испинали! Видно, они этим давно промышляют! Вставай, пойдем потихоньку! – помогая подняться, сказал Николай.
Обсуждая случившееся, ребята направились по ночной тропе в Красноярск, придерживая хромавшего товарища.
На востоке алела полоска зари, когда Виталий с помощью Юрия добрался до дома. Его кровать стояла на крыльце. Раздевшись, забрался под одеяло. Укрывшись с головой, провалился в беспокойный сон. Проснувшись, сквозь щелочки заплывших глаз увидел, что на улице ярко светит солнце. Картину летнего утра портила тупая боль во всем теле. Голова болела и кружилась. Он догадался, что родители ушли на работу, не заметив, что он вернулся.
С трудом спустив ноги, попытался встать, но от пронзившей тело острой боли закружилась голова. Со стоном опустился на кровать.
«Такого со мной еще не случалось! Надо тихонько подниматься, не делая резких движений», – решил парень. Придерживаясь за спинку кровати, с трудом встал. Казалось, что каждая клетка кричит от боли. Все плыло в глазах, к горлу подкатывался комок тошноты. Преодолевая слабость и боль, без сил опустился в коридоре на табурет.
Из кухни выглянула Евдокия:
– Внучек! Откуда ты? Ведь собрался в поход на два дня! – удивилась она.
– Бабушка, ты не пугайся! Меня немного побили. Полечи, если можешь.
«Господи! Недаром меня всю ночь мучили плохие сны! Но что с ним случилось? С трудом говорит!» – наклонившись к внуку, сидевшему в полумраке коридора,  увидела синее от побоев лицо с заплывшими глазами и разбитыми, распухшими губами.
– Внучек, кто ж это сделал? – заплакала она
Парень кратко рассказал, что с ним произошло.
– Ироды проклятые! Ни за что людей до смерти забивают! Вот тебе и комсомольцы! Господь их накажет! Отольются супостатам наши слезы! Садись, я посмотрю, целы ли голова и ребра, –  продолжая сокрушаться, бабушка внимательно осмотрела и ощупала внука:
– Слава Богу, ребра и голова целы! Расскажи, что у тебя болит?
– Болит все тело! А еще кружится голова! – с трудом шевеля разбитыми губами, жаловался Виталька.
– Кости, слава Богу, целы, а тело поболит и заживет. А с головой хуже. Смотри на мой палец! – внимательно глядя в глаза, подняв костлявый палец, стала водить им вверх, вниз, в стороны.
– Я так и думала! Ироды проклятые! Чтоб им пусто было! Они тебе мозги стрясли! Голова сильно болит?
– Болит, бабушка, очень болит, и кружится! Меня тошнит!
– Сейчас поправлю голову, потерпи.
Евдокия пошла в свою комнату, принесла шпагат и длинное льняное полотенце. Шпагатом  долго измеряла голову, потом сложила пополам и показала:
– Смотри, как сильно у тебя мозги сдвинулись. У тебя сильное сотрясение. Не беспокойся, сейчас поправлю голову.
 Обвязав полотенцем, связала его, просунула под него скалку и начала вращать, сдавливая голову, как обручем.
– А теперь посмотри на свое правое плечо, поверни голову. Молодец! – неожиданно Евдокия  нанесла удар старческим кулаком по голове. Парень застонал.
– Терпи, внучек, терпи! Через час-два, Бог даст, боль стихнет, – говорила она, вновь измерила голову, и осталась довольна врачеванием:
– Слава Богу! Голову хорошо поправила! Теперь подержи чашку с водой над головой, полечу от испуга и отолью воск, – сказала, передавая ему чашку с водой.
Виталька ощутил приятный запах растопленного воска. Творя молитву, Евдокия просила Господа, Богородицу и святых угодников помочь рабу Божьему, Виталию, избавить от испуга, побоев, сглаза, других болезней, причиненных лихими людьми. Не прерывая молитвы, она вылила расплавленный воск на воду, трижды перекрестила чашку над головой внука:
– Обмой лицо и тело намоленной водицей, смочи синяки и раны, приляг на свежем воздухе, усни. Но прежде надо позавтракать, чтобы быстрее выздоравливал, надо кушать.
– Не хочу, меня тошнит! – пробовал отказаться внук, но Евдокия стояла на своем:
– Ты что, поправиться не хочешь? Сейчас же садись за стол, съешь тарелку борща! Будешь вредничать – будешь долго болеть!
Этот довод бабушки оказался убедительным. Внук с трудом прошел в кухню и опустился на табурет.
– Вот так-то лучше! Чтобы поправиться, телу нужны силы, а без еды, откуда им взяться, – приговаривала Евдокия, подвигая полную тарелку супа и ломоть хлеба.
С отвращением съев пару ложек, Виталька внезапно почувствовал, как проснулся волчий аппетит. Выхлебав тарелку, попросил:
– Вкусный суп, добавь немного!
Стояла бабушка в сторонке и радовалась, глядя, с каким аппетитом ест внук: «Слава богу, появился аппетит! Быстро пойдет на поправку».
 – А теперь приляг на свежем воздухе, усни. Я тебе отвар из травок принесу, будешь синяки смазывать – быстро сойдут,  и тело болеть не перестанет. Тебе помочь добраться до кровати?
– Не надо, бабуля, сам дойду, – с трудом поднявшись, придерживаясь за стены,  вышел на крыльцо, лег на кровать и будто в омут провалился – так крепко заснул.
Приготовив отвар, с кружкой вышла Евдокия на крыльцо. Увидела, что  внук спит, перекрестила трижды, укрыла одеялом.
– Выздоравливай, внучек! Проснешься, легче станет. Храни тебя Господь! Один ты у нас, надежда и опора! – со слезами на глазах приговаривала старушка.
Вечером на ступеньках крыльца Евдокия встретила вернувшуюся с работы невестку, проводила в избу, усадила за стол.
– Феня, ты не переживай сильно. Витальку немного побили, сейчас спит он, не надо мешать.
– Кто побил? Где? Он же с ночевкой на Столбы ушел! –  удивилась та.
– Вот там его ночью и побили ни за что. Ты не убивайся, кости целы, а мясо заживет, – успокаивала она невестку.
– Где он? Я хочу посмотреть! – порывалась встать невестка.
– Богом прошу, не тревожь его! Во сне быстрее все заживает! Пусть спит, – не давая встать, уговаривала Евдокия,  не пуская к внуку.
«Увидит – в обморок упадет, придется и Федосью отхаживать!» – думала дальновидная старушка. И невестка согласилась, поверила ее уговорам.
Точно так же она поступила с Федором.
– Ты что, не даешь нам с Виталькой поговорить? –  возмутился тот.
– Не надо его сейчас волновать! Пусть успокоится. Завтра, Бог даст, все  расскажет. А сейчас уймитесь, ужинайте и ложитесь спать! – заявила бабушка, грудью вставшая на защиту внука.
– А как же сын? Он что, голодный спит? – спросила Федосья.
– Я его  покормила, полечила, пусть спит. Утро вечера мудренее!
Утром собрались родители на работу, вышли тихонько на крыльцо, а Виталька спит, натянув одеяло на голову. Послушали ровное дыхание сына, переглянулись. Тихо прикрыв калитку, Федор сказал:
– Спит спокойно. Может, мать и права, побили его не сильно!
Успокоившись, оставили разговор с сыном до вечера.
Проснувшись, парень с облегчением почувствовал, что боль в теле притупилась, голова не болела. Бабушка накормила завтраком, полечила намоленной водой, помазала синяки и ссадины своей мазью, посоветовала полежать еще денек.
Спать не хотелось. Сидя на кровати, парень вынашивал планы мести. «Сволочи, били ногами, когда потерял сознание! Хорошо, что кости не сломали. Кто бил – не запомнил, а эту сволочь, комиссара, узнаю! Немного оклемаюсь, посчитаемся! – думал Виталька, стараясь на всю жизнь запомнить лицо своего врага. – Суки, десять на одного! Как настоящие бандиты – нападают сзади, бьют по голове, вырубают, потом ногами бьют! Теперь у меня руки развязаны! Их больше десятка, наказать всех не смогу – не дадут, забьют до смерти! Наверняка, я у них не единственная  жертва!».
Он даже вздрогнул. Выход был найден: «Главного пристрелю как собаку! Ночью среди камней пристрелю, пусть попробуют найти! Обрез в тайге спрячу, буду молчать – не найдут!»
Решив свершить суд над комсомольским оборотнем, почувствовал, что стало легче, пришло душевное спокойствие.
Виталька был накаченным парнем, мог за себя постоять. Он занимался боксом, прыгал с парашютом, на лыжах с трамплина в урочище Каштак. Дома занимался с самодельными гантелями, колеса от лесотаски были насажены на деревянные ручки. В библиотеке, просматривая подшивки журналов «Спортивная жизнь России», тайно, стараясь не попадаться на глаза библиотекарю, половинкой безопасной бритвочки, зажатой между пальцами, вырезал из них комплексы спортивных упражнений, с гантелями, гирями, экспандером, и другие. Но всем не расскажешь, что тяжелым ударили по голове сзади, потом пинали, когда лежал без памяти. Бабушка еще раз проверила голову, отлила воск на воду, полечила от испуга, продолжала поить внука настоями трав, делала примочки на синяки. Несколько дней ему пришлось сидеть дома, пока не прошли синяки.

Утром  Юрий встретился с Николаем:
– Ты видел, как эти твари отметелили Витальку! Лицо сплошной синяк. И мы ничем не могли ему помочь!
– Видел! Десять на одного! – поддержал его друг.
– Надо наказать этих «комсомольцев»! Такое нельзя прощать! – предложил Юрий.
– Согласен! Что предлагаешь?
– Спалим у них избы! Пусть знают, как трогать лалетинских парней!
– Точно! Это должны все видеть. Зайдем за Виталькой, возьмем с собой по бутылке с бензином и пойдем на Столбы. Осмотримся, узнаем, где стоят их избы, а ночь наступит, подпустим красного петуха!
– Витальку брать не будем. Вчера его провожал, едва до калитки дошел. Весь избитый, физиономия синяя, будет внимание привлекать. Пусть лечится, без него отомстим! – не согласился Юрий.
Наполнив три стеклянные бутылки бензином, отправились на Столбы, хотели осмотреться, найти избы, в которых жили бандиты, посмотреть пути отхода, чтобы можно было ориентироваться в ночное время. Походив между скал, нашли тропу, ведущую к урочищу Каштак.
– По ней пойдем обратно! Никто не догадается, что в город пошли через Каштак. Если будут преследовать, побегут ловить на тропе вдоль  Лалетинки.
– Скорее всего, они не знают, что по этой тропе можно выйти в долину Базаихи, потом в Красноярск! Пойдем, посмотрим, где стоят избы! – предложил Николай.
Не вызывая ни у кого подозрений, как обычные посетители заповедника, переходили друзья от одной скалы к другой. Высматривая избы врагов, осматривали они окрестности. Когда стояли у группы скал, называемых Перья, Юра увидел крышу избушки, стоявшей в лесу, намного ниже по склону.
– Там изба! Пойдем, посмотрим, кто живет, – предложил Николаю.
 Они обошли по лесу открытое пространство, прилегли на мох и стали ждать. Прошло не менее часа. Дверь открылась, вышли трое парней. Один показался знакомым. Приглядевшись, Николай узнал комиссара. В свете костра он разглядел его физиономию.
– Смотри, Юра! Вон тот, мордатый, тебе никого не напоминает?
– Это же комиссар! Вот ты где обитаешь, подлая тварь! Семеро одного не боятся! Надо посмотреть, куда пойдут. Наверняка к друзьям, в гости собрались! Мы их проводим! – улыбнулся Юрий.
Парни шли, соблюдая дистанцию за комиссаром и его подручными как обычные туристы. Они привели их к подножию Второго столба. «Отрядники» свернули на тропу, ведущую в долину речки Слизневка. Пройдя сотню метров, свернули с тропы и исчезли в пихтовом молодняке.
Эти маневры озадачили ребят.
– Пойдем за ними, тайга редкая, от нас не спрячутся! – тихо сказал Николай, сворачивая следом за комиссаром.
Вскоре сквозь ветви пихтача парни разглядели крышу избы, о существовании которой не подозревали.
– Вот и славно! Сами мы бы это сучье логово не нашли! Ночью спалим гадючьи гнезда! Поджигаем ровно в двенадцать, потом встречаемся на тропе, ведущей к Каштаку! – предложил Юрий.
– Давай в три часа! Они ночью выйдут на разбой. Вернутся, напьются и заснут, тут мы им и подпустим красного петуха, –  не согласился с ним Николай.
– Согласен! Ты поджигаешь избу возле Перьев. Они побегут на пожар спасать друзей, а я чуть позже эту избушку подпалю! Мне нужно будет минут пятнадцать, чтобы добежать до тропы на Каштак, там и встретимся.
В это время из избы вышли парень с девушкой, направились в сторону Второго столба.
– Посмотрим, куда направилась эта сладкая парочка, – предложил Юра, и друзья направились следом.
– Интересно, куда они идут? Уже Львиные ворота прошли, дальше скал нет! – произнес Старцев.
В это время парочка свернула с тропы и, спускаясь по склону, скрылась в молодых соснах. Ребята потеряли их из вида.
– Уйдут! Пойдем скорей! – встревожился Николай.
– Никуда не денутся! Думаю, здесь у них еще одна изба! – остановил его Юра. Спустившись, раздвинув ветви молодых сосенок, увидели небольшую, недавно срубленную избушку, стоявшую у небольшого ручья. На фоне зелени леса она выделялась желтизной недавно ошкуренных бревен сруба.
– Как знали – принесли три бутылки бензина! – тихо засмеялся Николай.
– Надо палить все избы! – сквозь зубы процедил Юрий.
– Пойдем в «живой уголок», посмотрим на зверей. Надо обдумать план возмездия! – предложил ему товарищ.
Остановившись возле клетки с медведем, парни обсуждали план мести.
– Две избы стоят недалеко от тропы в Каштак. Одному из нас надо их поджечь раньше, чем избу под Вторым столбом. Когда из нее «отрядники» побегут на пожар, поджечь третью избу и под шумок бежать в сторону пожара, к тропе на Каштак.  Все будут думать, что на пожар бежит человек! – рассуждал Николай
– Ты быстрей бегаешь! Я поджигаю две верхних избы и ухожу в сторону Каштака. Ты,  поджигаешь нижнюю избу,  и бежишь в сторону тропы на Каштак. Буду ждать на тропе, в полукилометре от Столбов, – сказал Юра.
Ребята понимали, что будет, если «комсомольцы» увидят у них бутылки с бензином. Но все обошлось. Ближе к вечеру «отрядники» разошлись группами по стоянкам туристов. Подходя к очередной стоянке, представлялись:
– Мы из комсомольского активного отряда, работаем вместе с милицией по особому заданию –  охране порядка в заповеднике Столбы. Вам известно, что на территории заповедника запрещено распитие спиртного? Предъявите рюкзаки для досмотра!
– Но это произвол! Мы будем жаловаться! – возмущался кто-то из отдыхающих.
– Кто тут собрался жаловаться на активных помощников милиции? – подходя,  спрашивал комиссар, доставая резиновый шланг, внутри которого были залиты куски свинца. Он стегал возмущавшегося мужчину резиновой дубинкой по телу, спрашивал:
 – Еще не пропало желание жаловаться?
– Перестань, никуда я не пойду! – защищаясь от ударов, просил человек.
– Давно бы так! Ребята, проверяйте рюкзаки, забирайте всю водку и вино! – командовал старший группы.
Несколько «отрядников», просматривая рюкзаки, забирали не только спиртное, но и колбасу, хлеб, другие продукты.
– Нехорошо, дорогие товарищи! Видите, сколько крепких спиртных напитков с собой притащили в заповедную зону! И не только их, но и закуску. Вы нарушили постановление краевого Совета, запрещающее распитие спиртного на территории заповедника Столбы. Спиртное будет уничтожено по окончании рейда. Если есть желающий посмотреть, как это произойдет, пойдемте с нами. Мы вам покажем! – поигрывая шлангом, превращенным в грозное оружие, усмехался «комиссар».
Но благоразумие брало верх, и желающих присутствовать при уничтожении спиртного не находилось, а банда переходила на другую стоянку.
К двум часам ночи все стоянки оказались разграбленными. «Комсомольцы» собрались у подножия  Второго столба.
 – Сегодня удачный рейд! Делим добычу поровну и расходимся по избам! – приказал командир. Все знали, что командир и комиссар получали сверх общей доли по одной бутылке водки. За дележом они следили строго. Когда «отрядники» уходили на промысел, в каждой избе оставались дежурные, ребята видели, как они выходили, курили на улице, поджидая возвращения товарищей с промысла.
Ночь выдалась темной. На небе была плотная облачность, не было видно луны и звезд. Юра, лежа возле избы, услышал шаги и обрывки разговора:
– Сегодня четыре литра водяры отобрали! Попируем на славу!
В избах начались пьяные оргии, «уничтожалось» изъятое спиртное.
Шел третий час, близился рассвет, парень начал волноваться. Темного времени оставалось немного. Он тихонько подошел к избе со стороны простенка, где не было окон, и притаился за углом. Неожиданно раздался скрип петель входной двери и приближающиеся шаги.
«Неужели услышали? Не могли, подходил тихо! Надо глушить паскудника, иначе не унести ноги! Всех разбудит! –  поднимая зажатую в руке бутылку с бензином, думал парень, распластавшись по стене. Но вот шаги затихли, из-за угла ему на ботинок полилась струйка мочи. Стоявший за углом парень, помочившись, вернулся в притихшую избу.
Облегченно вздохнув, Юрий облил стены бензином, зажег спичку и негромко сказав:
– Это вам подарок от лалетинских пацанов! – бросил на стену. Раздался хлопок вспыхнувшего бензина, но парень был уже в нескольких метрах от горящей избы. Подбежав к другой избе,  выплеснул бензин на стену, поджог. С места, где горела первая изба, раздавались беспорядочные крики пьяных «комсомольцев». Во второй избе стояла тишина. Утомленные разбоем и выпитой водкой, «отрядники» спали мертвым сном, несмотря на то, что пламя трещало и разрасталось, подбираясь к двери.
Убегая, парень услышал истошный крик: 
– На улицу! Все на улицу. Пожар, изба горит!
 Сухое дерево горело как порох, воды в ключе было мало, и о тушении не могло быть речи. Бандиты из «комсомольского активного отряда», в чем были, едва успели выскочить из объятой пламенем избы, как пламя ворвалось внутрь, и к темному небу взвился огромный факел огня. В это время на помощь прибежали встревоженные «отрядники» с нижней избы. Все возбужденно обсуждали, как могло произойти возгорание сразу двух изб.
Увидев первый факел, взметнувшийся к небу, Николай, пригнувшись, подбежал к стене и присел возле нее. В это время раздался топот ног и кто-то, рванув ручку двери, закричал:
– Парни! Наша изба под Перьями горит! Бежим, надо помочь тушить!
Пьяная ватага, ругаясь отборным матом, кинулась вверх по тропе.
 «Юра расшевелил гадючник! Бегите шустрее, скоро возвращаться придется!» – злорадно думал он, обливая стену. В свежесть таежного воздуха ворвался резкий запах бензина.
 «Суки! Это вам за Витальку!» – злорадно подумал Николай, чиркнув по коробку несколькими спичками, бросил на стену. Вспыхнуло яркое пламя, стало светло как днем, но парень уже бежал по лесу в сторону Первого столба. Свернув на тропу к Перьям, добежал до поворота и повернул к урочищу Каштак.
 Пока «комсомольцы» метались возле горящих изб, возле Второго столба взметнулось пламя еще одного большого костра.
– Нас подожгли! Хватайте всех посторонних на тропах! Потом разберемся! Комиссару с тремя бойцами срочно перекрыть тропу по Лалетинке! Никого в Красноярск не пропускать! Быстрее, парни! Не дайте поджигателям уйти! Мы  их здесь закопаем! – истошно кричал командир.
Часть «комсомольцев», выполняя приказ, бросилась к подножью Первого столба. От него шла тропа в Красноярск по долине речки Лалетинки.
 В это время друзья быстрым шагом уходили от Столбов. Вскоре только зарево далекого пожара, висевшее над тайгой, напоминало о случившемся.
– Пусть знают твари, как трогать лалетинских парней! – уже беззлобно сказал Николай. – А ты знаешь, кого я среди них видел? Своего двоюродного брата! Молчи, Юра, никому не говори! Узнают – обоих прибьют! Отмороженный бандит!
Избы сгорели дотла. Вместе с ними сгорели личные вещи их обитателей, «отрядникам» стало негде базироваться.
Узнал Виталька об этой дерзкой операции своих друзей спустя несколько десятилетий от Юры Леонова, когда Николая Старцева уже не было в живых.

   От побоев спина и грудь Витальки были синими от кровоподтеков, он две недели плевал кровью. Бабушка лечила внука только ей известными снадобьями, отварами трав, приготовленными ею самой мазями. Кровохарканье прекратилось, кости оказались крепкими, а тело через две недели приняло свой обычный вид.
Месть стала для парня целью в жизни. Он запомнил своего обидчика,  «комиссара» бандитского отряда, и решил рассчитаться с ним, убить негодяя. Первой мыслью было сделать обрез из затворного ружья, но в нем при перезарядке иногда утыкались патроны, не желая поступать в патронник. Самым надежным для этой цели был обрез переломного ружья, его можно было быстро перезарядить.
Вытащив из копилки с помощью ножа нужную сумму, Виталька купил у парней старое одноствольное ружье 16-го калибра. Зажав в тиски, ножовкой по металлу отпилил часть ствола, приклад, сделал обрез. Установив мишень в лесу за огородом,  пристрелял его. Оказалось, что заряд картечи рассеивается и летит вправо, туда же летела пуля.
«Так дело не пойдет! Ночью, в горячке забудешь, куда целиться надо, и прицельного выстрела не получится. А времени на второй выстрел может не быть! Надо валить первым, наверняка!» – думал он, напильником подравнивая ствол. Но это не помогло, теперь заряд летел влево и рассеивался. Зажав обрез в тисках, еще немного укоротил ствол, но это не дало положительного результата. По-прежнему при выстреле заряд летел в сторону, рассеивалась дробь и картечь.
В это время по красноярскому радио услышал, что командира и комиссара комсомольского активного отряда арестовали за хулиганские действия, избиения посетителей и мародерство в заповеднике Столбы, а отряд расформировали. Известие об аресте перечеркнуло планы кровной мести  обидчику.
Жизнь «комиссара» лжеотряда спас арест, а Виталька не стал убийцей. Позднее, уже повзрослев, он понял, что Ангел-хранитель в очередной раз отвел от него страшный грех убийства. После этого случая решил стать следователем, ловить преступников.
Вскоре на обрез, спрятанный в сарае, случайно наткнулся отец. Последовало публичное уничтожение с помощью кувалды, потом были грандиозная порка пряжкой офицерского ремня и два часа стояния в углу голыми коленями на кристаллах крупной соли.

КАРЗАНАК

Наступили новогодние каникулы, и Виталька летел в гости к своему брату Сергею на «АН-2», который в народе прозвали «кукурузником». Воздушные потоки играли небольшим самолетом, трясли, словно проверяя на прочность, швыряли в воздушные ямы. Иногда казалось, что падение не прекратится, сердце готово было выскочить из груди, тело парило в невесомости, насколько позволял привязной ремень, появлялась мысль о неминуемой катастрофе.
Но самолет, радостно завывая мотором, карабкался вверх, подальше от крутых склонов. «Пронесло! Пронесло!» – радовался Виталька вместе с пассажирами.
Когда под крылом, стали видны рассыпанные вдоль реки домики, пассажиры оживились, радуясь, что наконец-то изматывающий полет завершается. Это был  поселок лесорубов Мина, стоявший на берегу одноименной таежной реки. В нем жил Сергей с матерью,  дедушкой и бабушкой.
Тайга была завалена метровым снежным покрывалом, пышные шапки снега лежали на ветвях и кронах деревьев, кусты и тонкие деревца прогнулись под их тяжестью.
«Жалко! Пока кухта не облетит, на охоту не сходишь, в такой тайге через полчаса будешь мокрый до нитки!» – с огорчением думал парень, шагая с аэродрома.
Встреча была радушной,  бабушка давно не видела внука, усадила за стол, поставила только что испеченные шаньги с творогом.
Ребята пили чай из блюдцев, вприкуску с кусочками сахара, как любил это делать покойный дед Ефимом, хвалили бабушкину стряпню. Виталька рассказал брату, что тоскует по родине, не был в Хабайдаке многие годы. Неожиданно Сергей предложил:
– Пойдем в Хабайдак на лыжах! Через урочище, Карзанак, всего восемь километров!
– Это авантюра. Тайга завалена снегом выше колена, не пробьемся!
– Ничего, снег три дня как перестал валить, за это время должен улежаться, будет держать лыжника!
– В Карзанаке крутой подъем, по такому снегу не пройдем!
– усомнился Виталька, ходивший летом с братом в это урочище за кедровыми шишками.
– Пройдём! Будем чаще меняться, один устал, другой выходит вперед, дальше пробивает лыжню! – настаивал Сергей.
Виталька согласился, ему очень хотелось побывать на родине. Ha следующий день Сергей взял у друга, Геннадия, лыжи на мягком креплении, для валенок, у самого лыжи были на ботинках, чем очень гордился.
– Ты собрался в ботинках идти? – ужаснулся Виталька.
– На ботинки надену гетры,  прорвёмся!  Пока относительно тепло, дойдем.
Больше всего Виталька боялся, что его обвинят в трусости, поэтому замолчал, хотя вся его натура была против затеи Сергея. Он понимал, что восемь километров бить лыжню на беговых лыжах в заваленной упавшими деревьями тайге, по метровому не улежавшемуся снегу, крутым склонам гор сродни самоубийству, но промолчал.
Утром им показалось, что мороз ослаб. Позавтракав на скорую руку,  начали собираться. Бабушка Афанасса пыталась отговорить:
– Куда вы собрались, касатики? Выйдите на улицу, посмотрите, вокруг солнца два венца! Это верный признак на мороз!
– Ничего  с нами не случится!  Днем дойдем до Хабайдака,  тянуть нельзя, каникулы скоро заканчиваются, а Виталька не побывает на родине, – успокоил ее Сергей.
– Бог с вами, идите! Возьмите с собой хлеба и сальца соленого, проголодаетесь в дороге, будет чем силы поддержать, – сдалась бабушка.
– Не надо, бабуля! Налегке часа через три будем в Хабайдаке, там и поедим! Подумаешь, восемь километров! – воспротивился Сергей.
– Давай возьмём, еда в дороге никогда лишней не была, и топор захватить надо, зима на дворе! – пытался уговорить брата Виталька.
Но тот твёрдо стоял на своем:
– Я не буду таскаться с поклажей, хочешь – бери, а мне не надо!
 «Зря упрямится, еда в дороге всегда пригодится! Два-три килограмма не задавят!»  – подумал Виталька, вышел в пристройку и занес в избу небольшой рюкзак, в котором привез из Красноярска подарки для родни.
Бабушка Афанасса принесла из кладовки кусок пожелтевшего сала, бережно отскребла от крупных темных кристаллов соли, отрезала половину булки ноздреватого хлеба, который пекли в поселковой пекарне. Завернув сало и хлеб в чистое холщевое полотенце, стояла, не зная кому отдать.
– Бабуля, давай мне! – Виталька взял еду, положил в рюкзак.
– Надо бы взять с собой топор! – предложил он ещё раз.
– Ты что, жить в тайге собрался? Может быть, еще и пилу возьмем? Я же сказал, пойдем налегке! – вспылил Сергей.
– Как скажешь! Налегке, так налегке! – вынужден был согласиться брат.
Для него, городского жителя, авторитет Сергея, охотившегося в тайге, ходившего в походы на Кутурчинское белогорье, Манский порог, был непререкаемым.
Когда сборы закончились, бабушка сказала:
– Присядьте, внучата,  помолюсь Господу, чтобы дорога была легкой!
Ребята были атеистами, Виталька про себя усмехнулся: «Бог-то Бог, но и сам не будь плох!». Но противиться бабушке не стали, присели на табуретки.
Афанасса, повернувшись к образам, помолился, осеняя себя крестным знамением.
 – Теперь ступайте! Пусть вас Господь хранит! – перекрестив двумя перстами, напутствовала путешественников.
Сергей встал:
 – Пошли!
Бабушка Афанасса, когда ребята вышли, повернулась к иконостасу в красном углу избы:
 – Господь всемогущий! Святые угодники! Помогите несмышленым деткам не сгинуть в лесу, не замерзнуть в пути, спасите и сохраните неразумных.
   Надев лыжи, дружно работая палками, покатились братья по улице к мосту через Мину, поднялись на плоскую вершину Аэродромной горы. Остановились передохнуть у кромки тайги. От стужи, угрюмого вида гор, засыпанной метровым снегом тайги, в душе у Витальки впервые в его короткой жизни возникло чувство смертельной опасности. Но вновь отговаривать брата от задуманного перехода не стал, боясь в глазах Сергея прослыть трусом.
Сквозь морозный туман был виден солнечный диск, украшенный двумя нимбами. Один опоясывал солнечную корону и светился серебристым светом, другой, большего диаметра, едва просматривался на блеклом зимнем небосводе.       
– Что это? – спросил удивленный Виталька.
– Забыл? Бабушка говорила:  к морозу! Ты что, ис¬пугался?
– Раньше я такого не видел.
– Не бойся, пошли дальше, – сказал Сергей, вле¬зая на сугроб.
Когда пустились на снежную целину, ноги у обоих почти до колен утонули в рыхлом снегу. Виталька был в валенках, поверх голяшек выпустил гачи брюк, они предохраняли от попадания снега. Сергею гетры ма¬ло помогали, скоро он набрал полные ботинки снега, мокрые ноги мерзли, но желание показать свою удаль перед братом, вопреки здравому смыслу, гнало его вперёд.
Часто меняясь, братья вышли к склонам урочища Карзанак, густо поросшего кедрачом, начали подъём. С трудом прошли половину пути, пробивав¬ший лыжню Сергей, остановился:
– Виталька! Ты тропу видишь?
Осмотревшись, тот с ужасом увидел, что тропы нет.
 – Не вижу!
Лыжников окружали молча¬ливые потрескивающие на морозе кедры и белое безмолвие. Глубокий снег надежно скрыл узкую полоску тропы.
– Что будем делать? – растерянно спросил Виталька.
– Пойдём вверх, будем забирать вправо, вдоль склона, потом вле¬во, должны обрезать тропу! Никуда от нас не денется! – поворачивая лыжи перед кучей валежника, сказал Сергей.
Они шли, продираясь через бурелом, ориентиру¬ясь по солнцу, которое стало погружаться в мороз¬ную дымку. Свечение нимбов вокруг него не просматривалось в молоке морозного тумана, мороз  проникал под мокрую одежду.
Меняя направления, парни штурмовали крутой  склон, поднимаясь  вершине, потеряв счёт времени и пройденным километ¬рам, но на тропу так и не вышли. Оба понимали, что заблудились, но было пройдено столько, что возвращаться по собственной лыжне было бес¬смысленно.
– Перевалим через хребет, на спуске будет легче! – успокоил Сергей, пропуская брата вперёд.
Они вышли на гребень хребта, когда силы почти остави¬ли Виталия. Последние километры он шёл в состоянии полного безразличия, едва переставляя ноги.
– Нет сил! Давай отдохнём, перекусим! – предложил он.
– Давай, – без былой бра¬вады согласился брат.
Нашли поваленное дерево, сгребли с него снег и уселись на промороженную лесину. Оба не знали, куда идти.
Кругом стояли молчаливые кедры, их устремлен¬ные к небу вершины были в шапках снега. Порывы ветра кидали с них водопады хо¬лодного, колючего снега, который  проникал под одежду. Казалось, от холода и снега нет спасе¬ния. Короткий зимний день клонился к вечеру, солн¬це катилось на запад, к вершине соседней горы. Как только лыжники перестали двигаться, начали замерзать. Силы были истрачены на многочасовую борьбу с хо¬лодом, снегом и подъёмом.
Виталька развязал рюкзак, достал сверток с едой, положив на валёжину, развернул полотенце. Сергей, так же молча, достал из чехла охотничий нож, с тру-дом начал отрезать от промороженного куска пласты сала. Глядя на еду, брат испытывал  голо¬д ещё сильнее. Мерзлый хлеб хрустел под лезвием ножа.
– Чего сидишь? Бери! – пригласил Сергей.
На толстый ломоть мерзлого хлеба парень поло¬жил пласт мерзлого сала, стал жевать, ощущая во рту только холод промёрзшей пищи. Через некоторое время стал чувствовать вкус, ему показалось, что ничего вкуснее в жизни не ел!
– Хватит, надо идти! Потом ещё заправимся! – сворачивая полотенце и пряча еду в рюкзак, скоман¬довал Сергей.    
– Идти? Но куда? Сусанин! Еды не надо, топора не надо! – зло ответил брат, забрасывая рюкзак с остатками еды за спину.
– Не знаю, куда идти! – беспомощно сознался Сергей. – Мы заблудились.
– Хорошо, что хватило смелости признаться! По¬ка солнце не зашло, давай сориентируемся, в какой стороне находится дорога на Хабайдак?
Сергей посмотрел на солнце, начал прикидывать что-то в уме.
– Ты учти, что солнце сместилось на запад, иначе мы можем пройти мимо дороги и замёрзнем в тайге. О ночевке не может быть и речи, у нас нет топора, спичек. Ориентируйся быстрее, будем выходить на дорогу или на прииск Ивановку? – торопил Виталька.
– Дорога там! – неуверенно сказал Сергей, пока¬зывая на юго-запад.
– Там должна быть! По¬шли, нам теперь под гору легче будет идти.
Но надежды, что спуск будет легче, не оправда¬лись. Под выпавшим свежим снегом оказался твер¬дый наст, по нему лыжи скользили очень быстро, приходилось часто останавливаться, обходить зава¬лы упавших деревьев, валежника. Мокрые, в заледе¬невшей одежде, едва передвигая ноги, лыжники спу¬стились к подошве горы.
Но здесь их ждало новое испытание. Лыжи про¬давливали непрочный наст и проваливались.
«Господи, помоги! Замёрзнем мы в этом снеж¬ном капкане!» — взмолился Виталька, забыв, что не верил в бога, что подсмеивался над дедом и бабкой, когда они истово молились у старинных икон.
Неожиданно он услышал, как кто-то неизвест¬ный сказал: «А почему вы идёте друг за другом? По¬пробуйте идти каждый своим путём, но рядом».               
Он осмотрелся, но, кроме вечерней тайги, завален¬ной снегом, и брата, никого не было.
– Сергей! Ты что-то сказал?
– Ничего я тебе не говорил! С чего ты взял?
Но парень ухватился за неизвестно откуда возник¬шую в сознании подсказку: «Один идёт, наст надламывает, под вторым лыжником он провалива¬ется! Нельзя идти след в след!».
– Господи! Как все просто! – громко рассмеялся Ви¬талька.
– Ты что? Крыша поехала?
– Помоги выбраться, дай палку! – попросил тот, продолжая смеяться.
– Да что с тобой? – встревожился брат.
После долгих усилий Витальке удалось ползком выбраться из снежного капкана. Лежа на насте, он сказал:
– Ума нет, нет потом, опять нет, и взять негде!
– Ты про кого? – с нескрываемой тревогой спросил Сергей, внимательно вглядываясь в лицо брата: «Что с ним? Неужели заговарива¬ется?».
– Зря мы идём друг за дружкой! Второй провали¬вается: он же идёт по надломленному насту! – вста¬вая на лыжи, сказал Виталька.
Наступила пауза, Сергей подумал: «Как же я до этого не догадался? Из города приехал и учит, как на лыжах ходить!».
– Молодец! Всё правильно! Так и пойдём! Но давай сначала доедим, что осталось в рюкзаке, кишки от голода слиплись! – опустив голову, сказал Сергей.
– Ты же не хотел брать с собой еду, умник!
– Виноват! Дурака свалял, с кем не бывает! – не поднимая головы, повинился брат.
Быстро доели остатки хлеба и сала и тронулись в путь. Продвижение ускорилось, проваливаться ста¬ли реже. Мысль, туда ли они идут, волновала обоих, но высказать её вслух означало признаться в соб¬ственной слабости и трусости. С отчаянием обречен¬ных, понимая, что это единственный шанс выжить, они пробивались вперед, в голове каждого билась одна мысль в такт ударам сердца: «Жить! Жить! Жить!».
На тайгу упали сумерки. Признаков дороги не бы¬ло. Солнце ниже и ниже опускалось за гребень горы Карзанак, кругом на десятки километров стояла заваленная снегом и промороженная тайга. По ней, утопая в снегу, ба¬рахтаясь в завалах упавших деревьев, как два муравья, пробирались обессилевшие, голодные парни. Жажда жизни заставляла их, насмерть измученных, вырываться из снежного плена.
«Неужели показалось?» – остановился и поднял голову Виталька.
– Чего встал? Пойдём! Солнце село, скоро стем¬неет, тогда точно заблудимся!
– Сергей! Подними голову! Мы вышли на край тайги!
– Ну и что? – безразлично спросил тот, оглядываясь.
– Видишь, впереди всё прибрано, сучьев, валежника нет. Это покосы! Жилье недалеко! Покосов не держат далеко от дороги, надо искать вы¬езд на дорогу! – кричал Виталька.
Осмотревшись, Сергей согласился:
–  Ты прав, спускаемся к нижнему краю покоса, там разойдёмся, будем искать дорогу!
Откуда и  силы взялись, работая палками, они быст¬ро подошли к нижней кромке леса, разошлись в раз¬ные стороны. Виталька не прошёл и ста метров, как увидел просеку, голова закружилась от спаситель¬ной мысли: «Это дорога! Мы выйдем!»,  на глаза навернулись слезы, которые мгновенно превратились в ледяные шарики на ресницах. Боясь ошибиться, он прошел до ближайшего поворота. Это была проселоч¬ная дорога, спасительная нить, которая должна была вывести к жилью.
– Серёга, я нашёл! Иди ко мне! Я на дороге! – громко кричал он, чувствуя, как поёт от счастья из¬мученная невзгодами душа.
Зимние сумерки сгущались, ребята прилагали по¬следние силы, пробивая лыжню по проселку. Каж¬дый надеялся, что за поворотам увидят зим¬ник или избы Ивановки. Но надежды не сбывались, дорога петляла среди леса и не хотела за-канчиваться.
Наступило отчаяние, когда в мозгу нет ни одной мысли, а тело само выполняет заученные движения, шаг ногой, взмах рукой, снова взмах. Идущий впереди Сергей влез на вершину суг¬роба и исчез.  Вскоре брат услышал его крик:
– Мы вышли, я на дороге! Я на доро¬ге!               
Но силы по¬кинули Витальку. Как перелез через придорожный сугроб, не помнил, скатившись на ровную накатанную по¬верхность, не удержался, упал. Под ним была твердь зимней дороги, без наста. Он готов был рыдать от сча¬стья, но плакать не было сил.
Пока отдышались, пришли в себя, стемнело. Теперь  перед ними стоял вопрос,  в какую сторону идти.
– Куда пойдем, Сергей? Где ближе жильё?
– Если бы я здесь был раньше, то сказал, а так знаю столько, сколько и ты! До жилухи, может, три, может, пять километров. Пойдем под гору, так легче.
– Целый день пробивались по снежной целине, ещё четыре-пять километров по дороге сможем одолеть! – ответил брат.
– Сколько?! Почему четыре-пять километров? — чувствуя, как страх заползает в сердце, спросил Ви¬талий.               
– Я не знаю, сколько километров до Ивановки. Может, три, может, один. Если один, то нам идти до Мины пять километров, если больше, то нам идти меньше. Вставай, пошли, надо двигаться, на таком морозе замёрзнем.
Но силы покинули парня:
– Сергей! Иди один, я не могу подняться! Оставь меня здесь!
– Ты что, сдурел?! Вставай, немного отдохнули, по¬ра идти! – тормошил брат, помогая подняться.
– Эх, сейчас бы хлебушка с сальцем, тогда и дальняя дорога не была страшна! – мечтательно сказал Виталька, с трудом поднимаясь.
Сергей пристыженно молчал, в душе проклиная свое упрямство, но, как говорят, из песни слова не вы¬кинешь. Поддержать силы было нечем. Пар¬ни, едва передвигая ноги, покатились вниз по скло¬ну, не радуясь даже тому, что не надо ломать целик и пробивать лыжню. У них не осталось сил радоваться, что катятся по накатанной дороге. Над головой висел чёрный небосвод с мириадами ярких звёзд, мигаю¬щих холодным светом. Только треск лопающихся на морозе стволов деревьев нарушал тишину ночи.
Неожиданно Виталька уловил какой-то едва различимый посторонний звук. Он остановился, опёрся на лыж¬ные палки, но прислушаться мешал скрип снега под лыжами брата.
– Постой, Сергей! Остановись! Я что-то слышу!
– Пошли, что ты можешь слышать! Остановимся, совсем замёрзнем!
– Да постой же ты! Дай послушать!
Ему показалось, что он слышит звук автомобильного мотора. Он тут же отогнал эту мысль: «Наверное, мерещится».
Однако в морозной тишине был слышен окрепший звук, который невозможно было спутать с любым другим. Он закричал, плача от счастья:
– Сергей, мы спасены! Машина идёт!
Сколько ни прислушивался его тугоухий брат, ни¬чего не услышал:
– Пошли! Тебе показалось. Какая машина, отку¬да ей здесь взяться?
В это время в промороженной тьме но¬чи он вновь услышал слабый звук мотора.
– Стой, машина идёт! – закричал Виталька.
Теперь у него не было сомнений – машина шла в их сторону, поднимаясь в гору. От счастья он не мог вымолвить ни слова. «Спасены! Спасены! Мы спасены!». Катившиеся слёзы сразу замерзали на ресницах.
Наконец и Сергей услышал этот звук:
– Нам повезло! Машина!
Парни отстегнули лыжи и из последних сил стали прыгать на доро¬ге в дикой пляске восторга. Они видели, что вдалеке ночную тьму разорвал слабый луч света единствен¬ной фары ехавшей по зимней дороге машины. 
– Иван, притормози, на дороге кто-то маячит! – сказал водителю мужчина, сидевший рядом.
– Ты что? Нет там никого! В такой мороз хороший хозяин и собаку из избы не выгонит! – от¬ветил шофёр.
Но в следующую секунду сам увидел на дороге две пляшущие фигуры.
– Вы что, ошалели? Чуть не наехал! Откуда вас принесло в такой мороз?! – открыв дверку, ругался водитель, не стесняясь в выражениях.
– Дяденька, не ругайтесь! Пожалуйста, довезите нас до Мины, мы пошли на лыжах в Хабайдак через Карзанак и заблудились, только недавно на дорогу вышли, – стал просить Сергей.
– В такой мороз? Через тайгу? По рыхлому снегу? У вас что, мозгов нет? Отправились на верную смерть! – не унимался водитель.
– Подожди, Иван! Это Сергей Герасимов, сын Паны, – узнал Василий.
– Дядя Вася, я вчера у Гены лыжи брал, а это брат Виталька, прилетел на каникулы из Красноярска.
– Чего же вы надумали, сопляки? Идти на лыжах в такой мороз, хотели замерзнуть в тайге?! Быстро марш в кузов! – прикрикнул Василий.
Но сил у ребят хватило только на то, чтобы забросить в кузов грузовой машины лыжи и палки, сами подняться уже не смогли. Глядя на их безуспешные попытки, Василий громко сказал, подсаживая снизу:
– Мужики, помогите, совсем замерзли и ослабли!
Сильные мужские руки одного за другим втащили братьев в кузов, и машина тронулась.
– Прячьтесь, обморозитесь от встречного ветра, –  приподняв край брезента, посоветовал мужчина.
Ребята повалились на доски кузова, заползли под брезент и впали в приятное забытье. Они ехали домой, а холода уже не чувствовали.
Машина остановилась у леспромхозовской конторы, мужики  вылезли из-под брезента, стали звать:
 – Вставайте, парни, приехали!
Василий остановил:
– Лежите, ребята! Иван довезет ко мне, отогреетесь,  потом пойдете домой.
С большим трудом перевалившись через борт, братья стали на нетвердые, обмороженные ноги, подобрали лыжи и палки, пошли следом за Василием.  Открыв крайнюю дверь барака, он громко сказал:
– Принимай гостей, мать!
– Господи! Откуда вы, совсем замерзшие?! – обомлела хозяйка, увидев смерзшуюся, превратившуюся в ледяной панцирь верхнюю одежду гостей.
– Меньше вопросов задавай, посади парней к печке, пусть оттаивают! Надо их раздеть, оттереть руки и ноги снегом, наверняка обморозились! – сказал Василий, выходя в пристройку.
Он вернулся с ванной, набитой снегом, раздел, разул ребят.
– Чувствуете ноги? Пошевелите пальцами!
Но пальцев ребята не чувствовали, они было белыми, холодными и не шевелились.
– Вера! Бери полотенце, накладывай на него снег и растирай одного, я буду спасать другого! – командовал хозяин.
После того, как ступни ног и кисти рук стали краснеть, навалилась нестерпимая боль. Слезы катились из глаз, но они терпели, не проронили, ни слова.
– Что, больно? Раз болит, значит, не совсем отмерзли, жить будете! Вера, добеги до Прасковьи, скажи, что ребята у нас, она со стариками наверняка с ума сходит!
Счастлив тот, кто не испытывал боль, от которой тускнеет сознание, когда в обмороженных конечностях восстанавливается кровообращение. Кажется, тысячи иголок впились в пальцы, кисти, ступни, слезы льются градом, но застонать, закричать от боли нельзя – ты мужик. Вместе с болью возвращается жизнь, и ты вдвойне счастлив от осознания того, что  мог замерзнуть, но выжил всем бедам назло!
Хозяин тем временем достал начатую бутылку шампанского и бутылку с наклейкой «Спирт питьевой», три граненых стакана. Ребята, отогревшись  у печки,  наблюдали за ним. Василий налил по четверти стакана шампанского, затем  долил до половины спирт.
– Это напиток настоящих мужчин – «белый медведь». Вам надо согреться! – протягивая стаканы, сказал хозяин.
Ребята негнущимися пальцами взяли стаканы и с интересом смотрели на него, им еще не приходилось пробовать напитка настоящих мужчин.
– Я тоже выпью за ваше спасение! Пусть для вас это будет наукой на всю жизнь! Не всегда  счастливо заканчиваются необдуманные поступки, тайга этого не прощает! Глупый и слабый погибают. А теперь сделали полный выдох, в два глотка выпивайте «белого медведя», – и полный вдох! – он поднял стакан, выдохнув, залпом осушил его, гости последовали за хозяином.
По жилам побежал огонь, отогревая промерзшие внутренности, ударил в голову приятной волной тепла.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ВКУС  ХЛЕБА
Доклад Хрущева на партийном съезде потряс Витальку до глубины души. С подачи преподавателей, пионерской и комсомольской организаций, родителей верил в непогрешимость «отца и учителя всех народов», товарища Сталина. Он помнил, как открылась дверь, и в квартиру вошел дядька Матвей. Он горько и безутешно плакал, из здорового глаза и пустой глазницы катились слезы.
– Что случилось, Матвей? – не на шутку испугался отец.
– Как мы дальше будем жить? Горе нам, горе! – не унимался фронтовик.
– Ты скажи, что случилось? Чего рыдаешь? – испуганно спрашивал брат.
– Беда, Федор! Большая беда! Товарищ Сталин умер!
– Одумайся, Матвей! Что ты говоришь?  За такие разговоры на Колыму быстро угодишь!!! – отшатнулся отец.
– Какая Колыма? – всхлипнул Матвей. – Сам слышал, только что по радио передали! Как же мы будем жить дальше?
Отец сник, плечи опустились, и Виталька увидел у него слезы.
– Папочка, не плачь! Прошу тебя, не плачь! – уговаривал отца, глядя на плачущих мужчин, а у самого из глаз катились слезы.
– Как не плакать? Товарищ Сталин столько лет руководил нашим государством, с ним мы два голода пережили, страшную войну выиграли, армию Гитлера разбили, он нам карточки отменил! – сквозь слезы говорил отец.
 И мальчишка плакал вместе с взрослыми. В трауре плакала вся огромная страна, Советский Союз. Сами того не подозревая, оплакивали смерть самого страшного тирана в современной истории, по вине и прихоти которого погибли десятки миллионов граждан в лагерях, ссылках, от голода и холода; по вине которого погибло более двадцати миллионов солдат в боях и в немецких концентрационных лагерях. Умер тиран, имя которого проклинали народы Европы, оказавшиеся после войны на десятки лет под оккупацией советских войск. Установленная им изуверская система подавления внушала  жителям огромной страны ужас только от упоминания его имени.
Все знали, но в животном страхе молчали о том, что за годы власти Сталина здравомыслящие люди, по злому навету или по инициативе «органов», сотнями тысяч бесследно исчезали в лагерях, становились зеками, кандидатами в покойники. Об этом даже думать было строжайше запрещено, в жизни граждан России главенствовал тезис Сталина, что наши органы не ошибаются.
И шли по этапам в лагеря люди, бывшие цветом науки и культуры, военного искусства России, гибли там от голода и болезней, без надежды вернуться в родные семьи.
А на свободе остались те, кто пел хвалу «величию и прозорливости» товарища Сталина, в печати, по радио, в кинематографе. Они отрабатывали свою свободу и хлебную карточку, полученные из рук его подручных.

Неожиданное выступление Никиты Хрущева на съезде прозвучало как гром среди ясного неба. Жители России услышали из уст Генерального секретаря ЦК КПСС разоблачения культа личности Сталина. Была немного приоткрыта завеса страшной тайны, хранимой за семью печатями. Люди узнали, что судьба целых народов, ученых и творческой интеллигенции была разменной картой тирана. Но многие, очень многие, не могли поверить в это, считали ошибкой или предательством, и с фанатизмом обреченных продолжали верить в непогрешимость «вождя и учителя всех народов». В большинстве своем не верили разоблачениям люди пожилого возраста, те, кто родился и вырос в нищете, страхе оказаться за колючей проволокой, пережил не один голод, лишения войн, время разгула террора и беззакония, царствования «товарища» Сталина.
В семье Виталия мнения о роли вождя разделились. Мать, Федосья, на своей шкуре испытавшая тяготы незаконного осуждения, выросшая среди «врагов народа» в тифозных бараках спецпоселений в Саянской тайге, молчала. «Неизвестно, чем все кончится! Сегодня ругают Сталина, завтра хвалить начнут, а тех, кто громче всех осуждал его политику, сошлют в тайгу, на лесоповал! Лучше отмолчаться, а там будь что будет, не дай Бог, вновь пройти через пережитые ужасы!» – с тревогой думала она, слушая споры сына с отцом.
Парень учился в девятом классе, казался себе взрослым и имел собственное мнение о происходящих событиях. Ему удавалось иногда купить еженедельник «За рубежом». Это было, пожалуй, единственное издание, печатающее материалы из-за рубежа, для всех закрытого «железным занавесом». В нем между строчек можно было узнать о жизни в странах капитала. Молодой человек с удивлением узнавал, что люди там, у проклятых капиталистов, живут несоизмеримо богаче, счастливее, чем в стране развитого социализма. Это наложило неизгладимый отпечаток на его сознание, а откровения Хрущева о преступлениях Сталина и его подручных против своего народа только укрепили  убеждения Витальки.
В выходной день отец по слогам читал газету «Красноярский рабочий». В обед Федосья накрыла стол с нехитрой едой. Глава семьи решил поделиться с домочадцами последними новостями:
– Вы только подумайте, какую грязь льют на товарища Сталина! Оказывается, он виновен не только в наших поражениях в сорок первом году! Но и в том, что незаконно были репрессированы миллионы жителей! Какая ложь! Только благодаря воле и полководческому таланту Сталина мы выиграли войну! Уже в 47-м году он отменил карточную систему!
У Витальки с отцом давно возникали дискуссии в отношении роли вождя в жизни России, и он дополнил:
– Ты прав, отец! Миллионы невиновных до войны были признаны врагами народа и окончили свою жизнь в лагерях и ссылках, благодаря «прозорливости» товарища Сталина. Благодаря «полководческому таланту» Сталина  к концу  сорок первого года наша армия потеряла четыре с половиной миллиона регулярных войск, с техникой и вооружением. Отступая, отдали немцам половину Европейской части России с ее фабриками и заводами!
Такого кощунства Федор не стерпел:
– Прекрати такие разговоры! Ты что, сдурел?! Все, что у нас есть, это заслуга товарища Сталина, и нашей родной Коммунистической партии!
– А что у тебя есть? Одна телогрейка, стеганные ватные брюки, и один костюм на выход, который ты после демобилизации из армии справил! Работаешь с мамой день и ночь, а еды вдоволь в доме нет! Нашел чем гордиться, какими достижениями? Тебе подручные Сталина в уши дули о счастливой жизни! Сам же говорил, что в селе голод и разруха, люди мрут, как мухи!
Федор задохнулся от дерзости сына:
– Как ты смеешь спорить со мной? Ты мой хлеб ешь! Щенок! Не смей так о вождях говорить! Мы под их руководством войны и голод прошли! Гитлера разбили!
Это был не первый случай, когда он упрекал единственного сына, что тот ест его хлеб, и это переполнило чашу терпения.
– Не буду с тобой спорить! Время покажет, кто прав! Но после девятого класса пойду в вечернюю школу и на работу! Себе буду  кусок хлеба зарабатывать!
– Ты что, меня напугать хочешь? Иди, работай! Без малого два метра бугай вырос, я в четыре года уже гусей пас! Сам кусок хлеба зарабатывал!
– Федя! Одумайся! Что ты говоришь! – закричала мать, зная упрямый характер сына.
– А ты не встревай в мужской разговор! Пусть идет работать, хватит на нашей шее сидеть, – распалился Федор.
Виталька выскочил на улицу, в глазах стояли слезы от несправедливого обвинения. По дому он делал все: носил воду, копал большой огород, колол и складывал дрова, топил печи. Когда мать была занята, не стеснялся взять в руки тряпку и вымыть пол в квартире. Обида душила парня. Чтобы не расплакаться, пошел на огород и  окунул голову в бочку с водой, подернутую ледком. Ледяная вода остудила голову. Он твердо решил получить профессию и продолжить обучение в вечерней школе.
На улицу вышла бабушка:
– Ты прости отца, внучек! Он с детства не терпит, когда ему перечат! Погорячится, потом отойдет, каяться будет.
– Да разве это в первый раз! Хватит! Было бы куда уйти – собрался  и ушел! Не могу больше этого слышать, кусок поперек горла становится! Ты успокойся, бабуля, я решил, что буду работать и учиться!
– Ты что надумал, внучек? Не вздумай! Один ребенок в семье, мать с отцом люди осудят! – замахала руками Евдокия.
– Мне без разницы, кто что подумает. Девятый класс заканчиваю, ухожу в вечернюю школу. Сергей собирается поступать в профтехучилище,  и я пойду с ним.  Сам буду зарабатывать! Не за что будет  упрекать куском хлеба! А учиться заочно буду!

Виталька окончил девятый класс. Летом приехал Сергей, братья начали искать в газете «Красноярский рабочий» объявления о наборе в профессионально-технические училища.
– Посмотри, Серега! В это ПТУ объявлен набор на базе восьми-девяти классов, срок обучения один год. Готовят слесарей механосборочных работ. По окончании училища выпускников направляют на завод «Почтовый ящик № 32».
– Ну и что?
– В Красноярске все знают, что там делают ракеты, – понизив голос до шепота, поделился секретом Виталька.
– Кончай заливать. Кто тебе сказал про ракеты? – не поверил брат.
– Все говорят, в том числе и те, кто там работал! Пойдем к Вовке Длинному, у него мать работает на каком-то «почтовом ящике», он наверняка знает.
Владимир, рассмеялся:
– В Красноярске только младенцы не знают, что выпускают на этом «почтовом ящике». Виталька прав, это хороший завод, и платят там хорошо, ракеты там тоже делают!
В те годы  молодежь бредила космосом, и братья не были исключением, остановили свой выбор на ГПТУ № 1, решили получить профессию слесаря механосборочных работ.
Бабушка Евдокия оказалась права: мать и отец долго упрашивали Витальку заканчивать  обучение в дневной школе, поступать в институт и получить высшее образование. Но жестокая обида и принятое решение не сидеть у родителей на шее не позволили отступить от своего решения.
– Не надо отговаривать! Я твердо решил! Буду учиться в училище и вечерней школе, потом поступлю в институт на заочное отделение, получу высшее образование!
Родители были вынуждены смириться.
– Упрямый, его не переубедишь. И документы из школы уже забрал. Пусть в вечерней школе учится, сам так решил! Ты, Федосья, не изводи себя и не лезь со своими советами. Сейчас самостоятельная молодежь пошла, не очень слушают старших! – посоветовал Федор, супруге которая не могла смириться с тем, что единственный сын ушел в вечернюю школу и не получит высшего образования.
В последние годы своей жизни бабушка Евдокия сильно болела, с трудом вставала с кровати. За три года до смерти она слегла и  вообще не вставала, подорвала здоровье ее тяжелая вдовья жизнь. Внук, с утра до позднего вечера учился и работал, редко видел бабушку. В выходной день заходил к ней в комнату, на старческом лице появлялась улыбка:
– Вот и внучек пришел! Присядь, я на тебя посмотрю! Большой вырос, слушай мамку с папкой, ты один у них! Надежда и опора! Учись, они хотят, чтобы в люди вышел, выучился! Гордятся тобой!
– Бабуля, ты лучше о себе расскажи, как себя чувствуешь! Я совсем закрутился, рано утром уезжаю в училище, после него в вечернюю школу. Когда прихожу, ты уже спишь.
– А что мне сделается! Старость, видно, пришла, вот болячки и приключаются. Ты за меня не волнуйся, это участь старых людей! Больше того, что отпущено Господом, никто не прожил! – грустно улыбалась старушка.
Предчувствуя смерть, наказала невестке:
– Пригласи батюшку, пусть отслужит заупокойный молебен. В гроб положите крест мой кипарисовый, так мне будет спокойней перед Господом ответ держать за грехи земные!
– Не беспокойся, мама, все сделаем. Рано о смерти заговорила, – пыталась успокоить Федосья.
– Нет, доченька, чувствую, дни мои сочтены, скоро призовет меня Господь. Но ты не забудь мой наказ о батюшке и кресте.
 Двадцать шестого февраля шестьдесят четвертого года,  Витальку разбудил возбужденный отец:
– Вставай! Посмотри, кажется, мать умерла!
Зайдя в комнату бабушки, внук взял безжизненно свисавшую с постели холодную руку, и заплакал:
– Папа, бабушка умерла… 
Он понимал, что никогда не увидит свою ласковую, сердечную, отзывчивую бабушку. Тихо, как жила, ушла Евдокия из жизни, в которой пришлось хлебнуть много горя.
Отпел рабу Божью Евдокию батюшка, положил в гроб крест, вырезанный из кипариса с распятым Христом. Крест в молодости ей подарил Матвей, брат покойного мужа, принявший монашеский постриг и совершивший паломничество в Новый Афон.
Закончила замечательная женщина свой путь земной под православным крестом на кладбище, на берегу таежной реки Базаиха, на окраине Красноярска.

Учеба в училище давалась парню легко, по всем предметам были хорошие и отличные оценки. Старшим преподавателем в  группе был молодой и энергичный Петр Грачев, недавний выпускник ВТУЗА, готовившего инженеров-ракетостроителей. Он сумел организовать студенческое конструкторское бюро, Витальку избрали председателем и тот был безмерно горд этим поручением. Под руководством Грачева ребята установили чертежные доски – кульманы, учились чертить, читать чертежи, изучали основы сопротивления металлов. Он делал все, чтобы расширить технический кругозор своих воспитанников, научить работать с литературой, мыслить и чертить объемно.
 – У тебя технический склад ума. Учись на «отлично», получишь аттестат с красной корочкой, это даст возможность вне конкурса поступить во ВТУЗ. Из тебя выйдет хороший инженер-ракетостроитель, – сказал он во время разговора с Виталием.
Однажды Грачев по окончании первой ленты объявил, что в его группе будут проходить стрельбы. Эта новость была воспринята с энтузиазмом. Виталию не повезло, он был дежурным и задержался в аудитории. Освободившись, быстрым шагом начал спускаться по лестнице в подвал, где проводились стрельбы. Не задумываясь и не предупреждая о своем появлении, неожиданно для всех вышел из-за угла. В это время услышал щелчок выстрела из малокалиберной винтовки «Тоз» калибра 5,6 миллиметра. Одновременно возле лица, на уровне глаз, что-то просвистело, он ощутил колебание воздуха. В это же время услышал громкий крик преподавателя:
– Не стрелять! Не стрелять!
Потом был неприятный разговор с взбешенным Грачевым, который говорил о том, что тот его едва не посадил в тюрьму, и сам не погиб. Только после его слов до парня дошло, что рядом с его лицом пролетела пуля, это ее воздушная волна, волна смерти коснулась лица. И если бы он успел сместиться еще на несколько сантиметров вперед, она ударила его в висок, и ему стало страшно за себя, и за преподавателя, который отвечал за жизнь своих учащихся. Но в очередной раз ангел-хранитель уберег от смерти.
Павел Павлович был отходчивым человеком, в конце разговора сказал:
– Все хорошо, что хорошо кончается! Бери винтовку, три патрона. Покажи, как стреляешь.
Несмотря на волнение, парень отстрелялся на «отлично».   
Он старался и единственный в группе получил аттестат с отличием и третий разряд. У Сергея было несколько троек, и он получил второй разряд.

По окончании училища братьев распределили на участок по изготовлению трубопроводов, закрепили верстаки с набором напильников, сверл, другого слесарного инструмента. Витальке не нравилась работа, она не имела отношения к сборке, кроме того, заработная плата была низкой, едва хватало на проезд и питание. Но  он терпел, считая, что после ПТУ выпускник не имеет права выбора работы и должен трудиться там, куда его направят.
Вскоре «почтовый ящик» переименовали, в Красноярский машиностроительный завод. По рассказам ветеранов, во время войны на заводе выпускались артиллерийские орудия, минометы, снаряды, другая оборонная продукция. На нем изготавливали орудия главного калибра на крейсер Киров. После войны выпускались самоходные зенитные установки, знаменитые Шилки, ракеты различных классов, был развернут комплекс по изготовлению холодильников  Бирюса.
На работу приходилось ездить через весь город – из поселка Лалетино до ДК Первого Мая, особенно тяжело было добираться в зимнее время. Вставать приходилось очень рано. В шесть часов братья стояли на остановке,  садились в любую попутку, ехали до Предмостной площади. Там пересаживались на трамвай. Зимой, у ворот цеха, долго грелись у тепловой завесы, отогревая замерзшее тело в потоке горячего воздуха. После работы парень ехал в вечернюю школу, домой возвращался поздним вечером, когда Сергей уже спал.
Неудовлетворенность работой накапливалась, Виталий решил перейти на соседний участок, где требовался слесарь-наладчик штампов в прессовое отделение. Узнав, что там будет получать наполовину большую заработную плату, написал заявление о переводе.
После недолгой учебы подтвердил четвертый разряд слесаря-наладчика штампов. В его обязанности входило обеспечение бесперебойной работы двадцати прессов мощностью до ста пятидесяти тонн. Работать пришлось в три смены.  Вскоре понял, что государство даром денег не платит. Приходя на смену, получал новые рукавицы – верхонки, по окончании смены выбрасывал их в мусорную мульду. Они были изорваны, насквозь пропитаны маслом с графитовой смазкой. Всю смену приходилось работать среди грохочущих прессов, нормально разговаривать было невозможно –  тебя никто не слышал, приходилось кричать друг другу на ухо. Наштамповав определенное количество деталей, штамповщик выключал пресс. Наладчик снимал с него штамп, вез в тележке на склад, укладывал на стеллажи. Снимал и грузил нужные штампы, вез к прессу, устанавливал и настраивал. Настроив один пресс, переходил к другому, и так – до конца смены. Штампы были  изготовлены из металла, тяжелыми и громоздкими, им приходилось годами рубить и профилировать металлический лист. За смену наладчик поднимал, опускал, перевозил на тележке не одну тонну железа.
Здесь, на прессовом участке, в полной мере узнал вкус хлеба, заработанного своими руками: выматывался до такой степени, что, возвращаясь с работы, засыпал в автобусе, наказав кондуктору разбудить на нужной остановке. До него дошел смысл отцовских слов  – самому зарабатывать кусок хлеба. Понял, что это тяжкий каждодневный труд на всю оставшуюся жизнь.
Он был молод, не унывал, продолжая учиться в 11-м классе вечерней школы. Летом прошел обучение на курсах повышения квалификации, на заводском комбинате производственного обучения. Сдав экзамены, получил  квалификацию слесаря-наладчика штампов четвертого разряда. Заработная плата немного выросла, но неудовлетворенность монотонной и тяжелой работой осталась.
Работая в студенческом конструкторском бюро, Виталий загорелся идеей сделать пистолет. Но одно дело – захотеть, другое –  воплотить в металле. Скоро понял, что сделать самозарядный автоматический пистолет без станочной техники не сможет. Начал думать, как сделать револьвер, который мог бы стрелять патронами от винтовки «Тоз» калибра 5,6 мм. Было проработано множество схем, но не получался узел перезарядки. Пришлось остановиться на прокручивании барабана вручную. После выстрела следующая камора с вложенным в нее патроном прокручивалась левой рукой до щелчка, стопора, подпертого пружиной. Через месяц упорного труда сделал первый выстрел из револьвера. Он оказался неудачным: пуля застряла в гладкой поверхности канала ствола. Но это ненадолго огорчило молодого изобретателя. На отрезном станке,   изготовил несколько протяжек, сделал нарезку внутри ствола. Мягкие свинцовые пули при стрельбе, ввинчиваясь в нарезке, летели кучно и далеко. Единственным человеком, знавшим о револьвере, был друг, Владимир. В лесу он сделал из револьвера несколько выстрелов, восторженно оценил:
– Классная машинка! Дай поносить!
– Володя! Ты что, сдурел? Как только у тебя кто-нибудь его увидит, пойдет треп, в милиции узнают, а это верная тюрьма! Я доверяю только тебе, поэтому и показал! – отказал Виталька, и друг, никогда не возвращался к этому разговору.
         
В вечерней школе парень познакомился с одноклассницей Тамарой. У нее были длинные ноги, стройная фигура, симпатичное личико с монгольским разрезом глаз, густые черные волосы и очаровательная улыбка.  Работала она на заводе медицинских препаратов. Дружба со временем переросла в любовь. Это была первая настоящая любовь, и казалось парню, что Тамара отвечает взаимностью, но стесняется показать  свои чувства. В дни свиданий, далеко за полночь, они сидели в снимаемой ею комнате, обнимались, целовались, и думал он, что на  белом свете нет более близкого и преданного человека. Жила его любимая девушка на улице Боровой, в районе урочища Каштак, примыкавшей к лесу.
После одной из встреч, опьяненный любовью, Виталька возвращался домой в глухой предрассветный час. Улицы пригорода не освещались. Переполненный жаркими поцелуями и объятиями любимой девушки, переживая свидание, шел по улице, застроенной  деревянными домами с сараями, огородами. Рядом с магазином висел на столбе единственный уличный фонарь с тусклой лампочкой. Ночной ветерок раскачивал его, и фонарь поскрипывал, высвечивая тусклый круг света.
Из кромешной тьмы вдруг вышли три «добрых молодца». Один воскликнул:
– Гляди, братва, кто у нас по ночам гуляет! Похоже, у него  часики есть!
Не ожидая такой встречи, Виталька, переполненный воспоминаниями о любимой, немного растерялся, –  отмахнуться от троих бандитов  не просто. В следующую секунду вспомнил о револьвере, спрятанном за брючным ремнем. Рука привычно нащупала рукоятку. Щелкнув курком, поставив его на боевой взвод, подражая бандиту, ответил таким же игриво – задиристым тоном:
– Есть, но не про твою честь! И не только часики, но и «волына» для вас припасена!
 – Что гонишь про «волыну». Сявка! – сплюнул через губу один из парней. – Перышком тебя пощекотать, или сам отдашь часики? – в руке тускло блеснула сталь ножа.
– Как мне страшно! Сейчас описаюсь! Надорветесь принимать подарки! Если еще раз кто-то пасть откроет, насверлю дырок в животе,  для всех маслин хватит! – рассмеялся Виталька.
 – Что ты там …? – только  успел открыть рот бандит.
Виталий выстрелил ему под ноги. Ночную темень на долю секунды озарила слабая вспышка, раздался негромкий выстрел,  тонко запела пуля, уходящая рикошетом от земли.
– Для особо одаренных! Если кто дернется, буду валить на убой! А тебе, засранец, сначала яйца отстрелю, чтобы перышком не баловался! Есть еще базар?
Наступила пауза. Не ожидавшие такого отпора налетчики были шокированы, никому не хотелось получать пулю в живот. Выждав несколько секунд, парень спросил:
– Повторяю вопрос! Есть еще базар?
– Какие вопросы, братан! Ты не так нас понял! В темноте своего не узнали! Проходи! – зашумели налетчики, освобождая дорогу, скрываясь в ночной мгле.
 – Я здесь часто хиляю, если еще раз пути пересекутся, базара не будет, сразу начну шмалять!
– Да в чем вопрос! Гуляй, когда вздумается! Своих не трогаем! Ошибка вышла! – услышал он из темноты голос парня, только что размахивавшего ножом.
– Кто видел, что у него в руках было? – спросил главарь.
– Не видел, что было, но пуля рядом просвистела! – отозвался парень, стоявший крайним.
От напряжения у Витальки немного тряслись руки, но те, кто его встретил и пугал «перышком», этого не видели, и больше их не встречал. Позже, он долго думал,  смог бы выстрелить в человека, решил, что смог бы стрелять, если жизни угрожала смертельная опасность.
Казалось, не будет конца первой любви, не платонической, настоящей, горячей, когда ты отдаешься ей полностью, а девушка, крепко прижимаясь, шепчет:
– Еще! Еще хочу, любимый!
Работа отнимала много свободного времени, встречи с любимой были редкими, а осенью Тамара уехала на сельхозработы в деревню.
В первую после возвращения встречу, Виталька насторожился. Были объятия, была близость, но  что-то изменилось в отношении с любимой девушкой. Он мучился, не зная, что произошло. Своими переживаниями поделился с близким другом, Владимиром, который был старше на два года.
– Не смеши меня! У тебя таких Тамар будет целый табун! Нашел о чем переживать! Заведи себе еще парочку подружек! Не хочет и не надо! Хочешь, познакомлю? – рассмеялся тот.
Житейский цинизм потряс неискушенного в любви парня, словно на голову вылили ушат холодной воды. После этого разговора он стал анализировать встречи, поведение возлюбленной, и все больше убеждался, что признания в любви и верности были игрой более опытной подруги.
Нужно было время, чтобы осмыслить причину измены, пережить страшное открытие. Не мог понять, как можно лгать, клянясь в вечной любви, ложиться в постель, искусно играя в любовь. Это была первая встреча с коварством женщины, которая ради удовлетворения похоти готова встречаться с двумя-тремя партнерами, и каждому клясться в любви.
Рухнули грезы о вечной любви и верности, о которых на примере классиков он слышал в школе, читал в литературе. Но кроме сомнений, которые подсказывало сердце, прямых доказательств измены не было. Он не мог разорвать отношения из-за подозрений, считал, что был первым мужчиной в ее жизни, и чувство ответственности за этот шаг не давало покоя. Но никаких планов на дальнейшие отношения уже не строил. Тамара стала его интересовать как объект удовлетворения естественных потребностей мужчины. Он видел, что удовлетворяет девушку, дарит много счастливых минут, сам был счастлив, приятно было чувствовать  мужчиной.
Однажды пришел в гости, но хозяин квартиры известил, что Тамары нет, пригласил подождать девушку в ее комнате. Они с женой считали, что через месяц-другой их квартирантка выйдет за него замуж.
Ожидая возвращения любимой, взял с этажерки толстую, общую тетрадь, это оказался дневник. Сначала положил его на место, посчитав неудобным читать чужие тайны. Но любопытство взяло верх, полистав, не поверил своим глазам,  – девушка  описывала встречи с парнем, во время поездки на осенние сельхозработы. Эти строки потрясли не искушенного в любовных делах Витальки.
Немного успокоившись, на прочитанной странице крупно написал: «Предавший однажды будет предавать всю жизнь! Прощай!».
Оставив дневник раскрытым, ушел, сославшись, что  больше ждать нет времени. Испытывая гадливое чувство человека, обманутого в сокровенных мечтах и чувствах, долго шел по улицам на свежем, морозном воздухе, пока не пришло облегчение. С души упал камень ответственности за судьбу изменившей подруги. Но чувство гадливости и досады несбывшихся надежд переполняло душу! В один миг она стала для него чужой, чужой навсегда!
Вернувшись, увидев раскрытый дневник, Тамара поняла, парень больше не придет. Но униженное женское самолюбие, самолюбие брошенной женщины заставляло ее писать покаянные письма. Она не могла пережить, что не она бросила, а он расстался с ней. Ей нужно было взять реванш.
Виталька болезненно переживал разрыв, заставил себя думать, что недавно любимая девушка перестала для него существовать. Приходившие от нее письма, не читая, бросал в огонь топившейся печки. Вместе с тем боялся себе признаться, что, прочитав признания в любви, может ее простить. Душа и сердце кровоточили, но первую в жизни измену простить не смог.
Только мать заметила изменения в отношениях сына с подругой. Внимательно глядя на сына, спросила:
– Виталька, что у тебя произошло с Тамарой? – внимательно глядя на сына, спросила она.
Он усмехнулся:
– Не волнуйся, мама, сам разберусь. 
Проза жизни, легкость измены, которую парень считал предательством, стерли романтику в отношениях с девушками. Познакомившись,  не строил планов и иллюзий, сразу давал об этом понять. Если новая подруга была согласна встречаться без всяких условий, завязывались дружеские отношения. Но даже тогда, когда они перерастали в любовные игры, не позволял себе влюбляться и не обещал вечной любви.
Парень протрезвел, понял, что ранняя женитьба перечеркнет его планы получить высшее образование. Жизнь показала, что его друг, Вовка Длинный, был прав, девушки, пытаясь устроить свою жизнь, часто играли в любовь и преданность, играли в силу своих артистических способностей. Одна – более правдоподобно, другая – не очень. Разочарованный в первой любви, принимал правила игры, но не давал себя увлечь настоящей любовью. Усмехаясь, думал, что несчастная любовь к Тамаре научила его быть циником, познать жизнь, которая оказалась театром. Наверное, каждый парень становясь мужчиной, переступает этот порог, отделяющий его от детства и юности.

Получив четвертый разряд слесаря-наладчика штампов, Виталий решился сходить в заводской отдел кадров.
– Слушаю вас, молодой человек, – посмотрел на него сидевший за столом мужчина.
– Я окончил техническое училище с красным аттестатом, получил  специальность слесаря механосборочных работ третьего разряда. Работая на заводе, переучился, получил четвертый разряд слесаря-наладчика штампов…
– Ну и что? – перебил кадровик.
– Для работы, которую сейчас выполняю, не надо было тратить годы на обучение.
– Чего же ты хочешь? – стал терять терпение кадровик.
– После училища полтора года отработал там, куда меня направили,  прошу перевести в сборочный цех, на работу по специальности.
Мужчина внимательно посмотрел на собеседника: «Парень учится, стремится стать хорошим специалистом, достиг совершеннолетия. Буду готовить для работы на основном производстве».
Достав несколько листов, положил на стол:
– У тебя проблем с законом не было?
– Нет, небыло.
– Заполни анкеты, отправим для спецпроверки, когда вернутся, тебя вызовут.
Больше всего Виталька боялся, что его анкеты «не пройдут» из-за того, что дед Ефим был осужден к десяти годам лагерей, мать, с бабушкой и сестрами, как члены семьи «врага народа», были сосланы на вечное поселение, на лесоповал, под надзор спецкомендатур. Но честно написал о судимостях близких родственников, с нетерпением ждал результатов проверки.
Прошло три месяца, парень потерял надежду, с грустью думал: «Столько времени прошло, наверняка не «прошли» анкеты! Жалко, что путь в сборочный цех заказан!».
Неожиданно вызвали в заводской отдел кадров и направили для устройства на работу в один из сборочных цехов слесарем-сборщиком. Но  оказалось, что место уже занято, и это несказанно опечалило парня. Сидевший в кабинете начальника молодой мужчина сказал:
– Меня зовут Валерий Зеленский, работаю мастером, на испытательном участке. У меня есть вакансия слесаря-испытателя. Соглашайся, парень, будешь работать с приборами, в белом халате!
Упоминание о работе в белом халате повергло Витальку в шок. Работая слесарем и наладчиком штампов, думать не мог, что на заводе есть такие цеха, где работают в белом халате. Пугало, что придется работать с приборами.
– А  смогу?
Валерий рассмеялся:
– Закончил ПТУ с отличием, получил четвертый разряд и сомневаешься! Вспомни пословицу: «Не Боги горшки обжигают!».
Так Виталий из полутемного, грязного, шумного прессового цеха перевелся в сверкающий чистотой сборочный цех. В раздевалке ему выдали новый, отглаженный белый халат, тапочки, показали кабинку. Переодеваясь, не мог до конца поверить в реальность происходящего. В сопровождении Зеленского, предъявив бдительному часовому пропуск с шифром, он шагнул – в сказку. Ровный свет, идеальная чистота, покрытый желтым пластикатом пол, над головой ровно и ярко светят электрические светильники. Возле сборочных стапелей работают люди в куртках и брюках светло-кофейного цвета, в белых халатах.
– Чего стал? Пошли, покажу испытательный участок! – вывел из оцепенения голос мастера.
 – Этого, и во сне не ожидал увидеть! – чуть слышно ответил потрясенный парень.
– И не увидишь! Это сборочный цех, здесь собираются ракетные двигатели.
Взгляд нового рабочего остановился на висевшем под потолком цеха изделии. Оно притягивал взор необычными, фантастическими формами. Казалось, что это перевернутый колокол с длинной рубашкой, обвязанный трубками разного диаметра, с большими зелеными шарами, непонятными  агрегатами. В нем было что-то, неземное, но, знакомое. Это необычное сооружение блестело, как будто его только что отхромировали или отполировали.
Парень стоял с широко раскрытыми глазами, казалось, что где-то видел что-то подобное, но не мог вспомнить, где.
Увидев, что новичок находится в шоковом состоянии, Валерий улыбнулся:
– Этот макет ракетного двигателя, мы его собирали несколько лет назад для выставки «ЭКСПО» в Монреале. Такой же стоял на третьей ступени ракеты-носителя, которая вывела в космос, на околоземную орбиту, кабину с собакой Лайкой. Но это уже история! Таких движков не собираем! Пошли, здесь еще много чего увидишь и многому научишься, – тронул  за плечо мастер.
Парень удивленно посмотрел на него:
– И я буду участвовать в сборке ракетных двигателей?
– Конечно! В задачу испытателей входят наземные испытания узлов и агрегатов при сборке воздухом высокого давления и специальными течеискателями. Кроме того на участке смонтированы  барокамеры. Будем испытывать изделия в условиях вакуума, близкого к космическому!
– А для чего?!
Валерий рассмеялся:
– Скоро узнаешь! Но кратко могу сказать, что наши изделия, так все называют ракетные двигатели, работают в экстремальных условиях, от их надежности зависит судьба ракеты, космонавтов или боевого ядерного заряда, который она несет. Топливо и окислитель являются очень агрессивными средами. Надежность сварных и резьбовых соединений на двигателе должна быть абсолютной! Для этого проводим испытания на герметичность всех соединений высоким давлением, течеискателями. А после этого – в барокамерах, в условиях высокого вакуума, приближенного к космическому. Ответственные узлы перед установкой испытываем давлением на прочность водой и воздухом в бронекабинах…
С каждым словом начальника у Витальки в душе росла гордость за то, что ему посчастливилось оказаться среди тех, кто своими руками создает ракеты. А когда он увидел барокамеру, вновь остановился, пораженный тем, что где-то видел сверкающие нержавейкой агрегаты с множеством приборов. Наконец вспомнил, он видел фотографию ракетного двигателя, очень похожего на тот, который висел под потолком цеха, в книге американского автора «Ракеты и полеты в космос», которую прочитал в детстве и хранит до сего времени. 
– Валерий Васильевич! Я раньше видел похожий ракетный двигатель!
Теперь пришло время удивляться Зеленскому:
– Этого не может быть! Это совершенно секретные сведения!
– Этот двигатель похож на тот, который устанавливали на немецкой баллистической ракете «ФАУ-2» в сорок четвертом, сорок пятом годах! У них топливо и окислитель прокачиваются по рубашке камеры сгорания, предотвращая от прогорания!
Зеленский, окончивший ВТУЗ, имевший профессию ракетостроителя, был сражен наповал. Он долго смотрел на молодого рабочего парня, который никогда в жизни не видел российских ракет, но безошибочно сравнил двигатель третьей ступени с двигателем немецкой «ФАУ-2», в двух словах рассказал о принципе работы.
Придя в себя, мастер спросил:
– Откуда ты  знаешь?
– У меня есть книга американского писателя «Ракеты и полеты в космос»,  он подробно описывает, как работали двигатели немецких жидкостных ракет, так и американских.  В книге есть их рисунки, схемы, а программу ракетостроения у них возглавляет немецкий ученый фон Браун, который у гитлеровцев строил ракеты ФАУ!.. – продолжил рассказ Виталька.
– Это секретные сведения? Они не подлежат разглашению и не могли быть опубликованы в книге! – усомнился Валерий.
– Я этого не знал, наверное, у американцев они не секретные! Могу принести книгу, показать.
«Не похоже, что заливает. Но откуда ему это известно?» – подумал Валерий и попросил:
– Обязательно принеси почитать, ты очень интересно рассказываешь.
Позже Валерий рассказал, что книгу перечитали инженеры, работавшие в цехе, и были поражены, что в ней опубликованы сведения, за разглашение которых у нас грозило тюремное заключение.
Через три месяца учебы без отрыва от производства Виталий подтвердил строгой экзаменационной комиссии квалификацию слесаря-испытателя четвертого разряда по вакуумным приборам и воздуху высокого давления. Работая на испытательном участке вспомнил, где впервые увидел барокамеры. А видел их во сне за много лет до того, как переступил порог сборочного цеха. Вот и не верь людям, утверждающим, что видят пророческие сны…

Сергей без энтузиазма воспринял известие, что брат уходит в сборочный цех:
 – Подумаешь, сборка, белый халат! А ты попробуй изготовить нужную трубку по кондуктору или колено для газопровода. Мне и здесь хорошо!
Братья по-прежнему ездили на завод, но в разные смены и виделись только поздно вечером или в выходные дни. У Сергея был свой круг знакомых, и он не спешил знакомить с ними брата.
Витальке некогда было праздно проводить время, он готовился к экзаменам в университет, на юридический факультет. Свела его судьба с офицером КГБ, решил посвятить себя офицерской службе Родине, понимая, что слабо разбирается в высшей математике, которая была обязательным предметом во ВТУЗе, где готовили инженеров – ракетостроителей. Возможно, сыграли роль патриотические настроения литературных героев: «Пока свободою горим, пока сердца для чести живы, мой друг, Отчизне посвятим души прекрасные порывы…». 
Сдав первый экзамен на пятерку, готовился к сочинению, но перепутал дату экзамена.  Явившись на консультацию, узнал, что абитуриенты будут писать сочинение, расстроился, но делать было нечего, и вместе с другими вошел в аудиторию, сел на свободное место в третьем ряду от доски.
У стены сидел молодой человек в форме лейтенанта,  никого не стесняясь, списывал сочинение из шпаргалки, которая была прикрыта листом бумаги.  Посередине лист был вырезан, и под ним лежала шпаргалка. Она была видна невооруженным глазом. По проходу между столами взад и вперед ходил сухощавый мужчина с желчным выражением лица. Под его подошвами скрипели половицы, и Виталька начал нервничать, не мог сосредоточиться. У него начали потеть ладони, он вытер их носовым платком, и положил его рядом. Ходивший по проходу преподаватель подошел и скомкал платок. Откровенная подстава вывела парня из себя, не думая о последствиях, он сказал:
– Вы разверните, у меня шпаргалка на платке написана!
В это время списывающий со шпаргалки сосед поднял голову, и на глазах преподавателя прикрыл листом бумаги. Мужчина с желчным выражением лица это видел, но промолчал, нагнулся, развернул платок, посмотрел номер на сочинении абитуриента. Виталий понял, что положительной оценки ему не видать.  Мужчина, как он узнал позднее, преподаватель университета, страховал офицера, сидевшего у стены.
 Как он и ожидал, за сочинение поставили двойку, забрав документы, направился в военкомат.
– Товарищ капитан! Хочу получить специальность военного водителя перед призывом в армию. У меня отец шофер, буду продолжать семейную традицию.
– Сколько классов образования? –  заинтересовался офицер.
– Одиннадцать и профессионально-техническое училище.
Капитан с интересом спросил:
– Где работаешь?
– Слесарем на «Красмаше»!
– Такие парни нам нужны! Через две недели придешь на курсы, будешь учиться на водителя-профессионала.
–  Спасибо, товарищ капитан!
Учился вечерами, окончив курсы и получив водительское удостоверение, пришел Виталька в отдел кадров:
– Я окончил курсы водителей от военкомата, до призыва в армию прошу перевести в транспортный цех водителем.
– Где и кем работаешь? – спросил кадровик.
Услышав ответ, усмехнулся:
– Иди в цех, и работай!
– Но почему? Перед армией мне надо поработать водителем! Вы не имеете права отказать. Я буду жаловаться в военкомат и партком!
– Пошел вон! Ты меня достал! Жалуйся хоть министру обороны! Ты думаешь,  один такой умный? Мы в военные училища не направляем! У тебя отсрочка от призыва! Марш отсюда, и чтобы я тебя больше не видел! – повысил голос кадровик.
В цехе он рассказал Зеленскому, что кадровик выгнал его из кабинета.
Тот рассмеялся:
– Разве не знал, что у тебя освобождение от призыва, пока работаешь в цехе! И не вздумай никуда жаловаться, это бесполезно, только людей насмешишь!
У него появился шанс, Виталька решил вновь пробовать сдать экзамены в университет, но на этот раз основательно подготовившись. Он поступил на подготовительные курсы и осенью сдал вступительные экзамены на заочное отделение юридического факультета Томского государственного университета.

В мае шестьдесят седьмого года, получив очередной отпуск, Сергей  поехал в Мину, навестить мать. Весеннее солнце быстро сгоняло снег, на реке  начался ледоход, пошла большая вода. Был объявлен всеобщий субботник по скатке заготовленного леса. Молодые и старые жители поселка вышли на берег реки, со штабелей  скатывали заготовленные за зиму бревна. Полноводная Мина уносила их к Мане, и плыли они дальше к Енисею.
Это была горячая пора, пройдет большая вода, и обмелеет своенравная таежная речка, не сплавишь по ней заготовленную в лесосеках древесину. А других путей доставки из таежной глуши и бездорожья к железной дороге нет.
Из штабеля, на котором работал Сергей, бревно, скатившись в реку, уткнулось торцом в дно. Возле него стал образовываться  залом, хаотично нагромождаясь бревна, перекрывали реку. Понимая, что залом может сорвать работу по скатке, Сергей, схватил багор, балансируя на плывущих по воде бревнах, бросился к залому. Ему удалось выдернуть запирающее бревно. Освободившиеся бревна, расплываясь по бурной реке, поплыли по течению. Прыгая с бревна на бревно, парень побежал к берегу, но течение успело отбить бревна от берега. Ему ничего не оставалось, как прыгнуть в воду и, расталкивая подплывающие бревна, преодолевая бурное течение ледяной воды, идти к берегу, упираясь багром в дно, чтобы вода не унесла с собой. Ему помогли выбраться на крутой берег, отправили в вагончик, где топилась железная печка. Не дождавшись, когда одежда полностью просохнет, парень вновь пошел на штабель катать бревна и проработал до позднего вечера обдуваемый холодным ветром с увенчанной ледником вершины Кутурчинского белогорья.
На следующий день не смог подняться из-за высокой температуры, и его положили в поселковую больницу. От переохлаждения заболели почки, вскоре был выставлен диагноз – хронический пиелонефрит. Сергею дали третью группу инвалидности. Он не вернулся в Красноярск, жил на Мине, учился в вечерней школе, но стал сильно опухать, почки отказывались работать, выводить воду из организма. По совету врачей уехал в самое сухое и горячее место – курорт Байрам-Али, расположенный в Туркмении, на краю пустыни. Почувствовав себя значительно лучше, устроился работать связистом в геологическую партию. Парню очень хотелось жить, иметь семью, детей. Прошло несколько лет, все радовались, что у Сергея болезнь отступила, но в семьдесят первом году вновь начались приступы, отеки. Он написал письмо в институт трансплантологии, дал согласие на пересадку почки, и его вызвали в Москву. Сергей был одним из первых, кому была пересажена донорская почка. Почти месяц его держали в изолированной палате, куда имел доступ только медперсонал. Он написал матери письмо, что у него все в порядке, готовят к переводу в общую палату. Но началось отторжение организмом чужеродного органа, и за два дня Сергея не стало, похоронили его на Химкинском кладбище в конце октября того же года.
По воле судьбы в живых остался один мужчина, Виталий, последний казак из рода Ефима.

Парень был безумно горд, что своими руками много лет участвовал в создании ракетных двигателей, создавал надежный ракетно-ядерный щит страны. Сейчас снята завеса секретности и можно говорить о том, что на сборочных стапелях собирались и испытывались двигатели для ракет предназначенных, как для науки, так и для обороны. Самым удачным творением конструкторской мысли было создание и освоение серийного выпуска двигателей для ракет-носителей 11К65М. Их запуск выполнялся более 900 раз. При этом на орбиту было выведено более 1000 спутников различного назначения. Эта же ракета многие годы стояла на вооружении стратегических ударных сил страны, эксплуатировалась в войсках, как носитель ядерного и термоядерного оружия в варианте наземного запуска со стартового стола,  и шахтном варианте, как оружие возмездия.
Ракета-носитель 11К65М продолжает жить и сейчас, с ее помощью запускаются созданные на красноярской земле спутники  коллективом КБ имени академика Решетнева. Как памятник заслугам конструкторов, коллектива завода «Красмаш», макет легендарной ракеты-носителя 11К65М,  установлен на постаменте возле Красноярской Аэрокосмической академии.
Виталька с интересом наблюдал за работой конструкторов, проектировавших на разметочной плите навеску оборудования на уникальный ракетный двигатель, не имевший аналогов в мировой практики ракетостроения, для установки на новейшую стратегическую ракету, предназначенную для вооружения ударных стратегических подводных ракетоносцев. Ему посчастливилось испытывать, как отдельные узлы создаваемого двигателя, так и двигатель в сборе. После комплекса наземных и огневых испытаний, маршевый двигатель заваривался в топливный бак ракеты, обеспечивая надежную работу в течение пятнадцати лет. Каждая подводная лодка несла шестнадцать ракет, как с одним, так и с тремя ядерными зарядами, запуск мог производиться из-под воды с глубины, до сорока пять метров, при движении подводной лодки со скоростью до семи узлов.
Эти баллистические ракеты с дальностью полета до трех тысяч километров, более двух десятилетий были основой стратегических ударных сил морского базирования России, явились достойным отпором американским ракетам морского базирования «Поларис».


Прошло более сорока лет, ветераны при встречах  с гордостью вспоминают, как своими руками делали ракеты для науки и ракетно-ядерного щита Великой Страны Советов. Страны, прекратившей существование из-за предателей всех рангов. Но их ракеты десятилетия служили России, остужая горячие головы иностранных агрессоров.
Работая в сборочном цехе, Виталька увлекся туризмом. В одном из походов, сплавлялись на плоту по реке Мане, загорали, купались.  Он обратил внимание, что появившаяся в их компании девушка, задерживает взгляд.
Она была стройной, длинноногой, с волосами цвета вороньего крыла и такого же цвета большими темными глазами. Задорный взгляд и располагающая улыбка запали в сердце пережившего разочарование от крушения первой любви парня. Прощались уже друзьями, договорились о встрече на танцах в ДК 1 Мая. С этого началась дружба с Любой, со временем переросшая в любовь.
Благодаря стараниям Витальки новая подруга приобщилась к кочевому племени туристов. Прошли два года, он окончил второй курс заочного отделения юридического факультета. Люба неоднократно намекала, что пора узаконить отношения посещением загса. Он возражал, уверяя, что свадьбу сыграют, когда будет учиться на четвертом курсе.
Во время одной из встреч подруга вела себя загадочно, улыбалась больше обычного, это насторожило парня. Но он делал вид, что ничего не замечает. Наконец она Люба выдержала: 
– Виталька! Мне предлагают профсоюзную путевку в туристическую поездку, в Ленинград. Если ты не будешь возражать, можем поехать вместе. 
Он внимательно посмотрел на подругу:
– Возражать не буду, езжай, отдохни, посмотри на мир, вернешься, расскажешь. Поехать не могу – с работы не отпустят и в университете установочная сессия скоро начнется.
Он проводил девушку на железнодорожный вокзал, с грустью глядел вслед скрывающемуся за поворотом поезду, уносившему его любимую. На душе было грустно, как будто расставался на всю жизнь. Но он был молод, горевать  некогда, наступало горячее время сессии.
Незаметно пролетело время, Люба вернулась, при встрече понял, что перед ним другая девушка, она чего-то недоговаривает.
Усмехнулся парень:
– «Видно не обманули предчувствия при расставании!».
 –  Радость моя! Расскажи, как отдохнула, где была, были ли поклонники?
Прямой вопрос озадачил девушку, и она смутилась.
«Неужели все знает? Но откуда? Этого не может быть!» – терялась в догадках, но решила умолчать о своих знакомствах. Продолжила рассказ о красотах Ленинграда, своим восхищением от поездки. Беспокойство во взгляде и уход от конкретного вопроса  еще больше насторожили парня, в сердце заползала змея недоверия.
«Похоже, я прав! Женщины, как кошки, кто приласкает, тому и мурлыкают!» – думал он, с грустью глядя на еще вчера любимую девушку.
– Выкладывай, как есть, вижу, что хочешь что-то от меня скрыть! –  требовательно прервал ее восторженный рассказ.
Она вздрогнула от неожиданности, отвела глаза: «Он все знает?».
Увидев, что парень внимательно смотрит, решилась:
– Виталька! В поездке познакомилась с мужчиной. Он сделал  предложение выйти замуж! Но ты не думай, между нами ничего не было! Давай поженимся! Я по - прежнему люблю тебя и буду любить всю жизнь! – со слезами на глазах, с надеждой глядя в глаза, призналась она.
«Голубушка! О какой свадьбе ты говоришь? Ее не будет, не жди! С предателями связывать судьбу не собираюсь!» – думал он, безразлично глядя на бывшую, когда-то любимой подругу.
Наткнувшись на его прямой взгляд, вздрогнула, как от удара:
– Почему ты молчишь? Сколько я могу мучиться в неведении?
– Ты ведь знаешь, я только второй курс окончил, о свадьбе буду думать через год – два. А ты, соглашайся, пока мужчина предлагает руку и сердце! Возможно, другого предложения не будет!
Девушка вздрогнула, услышав приговор, опустила голову:
– Ты прав, я хочу выйти замуж, иметь семью и детей. Виталька, мы дружили два года, прошу тебя, измени  решение, и мы распишемся? Неужели зачеркнешь все, что было между нами?
«Ты сама зачеркнула, голубка сизокрылая! Торопишься, лети дальше, в чужие объятия, держать и плакать не буду!» – думал он, с грустью глядя в глаза.
– Я помню, но ничего менять не буду. Ты была с другим мужчиной, за две недели готова связать с ним судьбу! Это твой выбор! Мешать не буду, поступай, как знаешь, теперь это твое дело! 
Она вздрогнула, виновато отвела взгляд, попыталась оправдаться:
– Что ты выдумываешь? Я совсем не про то говорила! У нас ничего не было!
«Это конец! Теперь вижу, она изменила, спала с новым знакомым! Шлюха не может быть верной  женой!» – горько думал парень, безразлично глядя на еще недавно любимую девушку.
– Про то, не про то, какая теперь разница. Мне рано жениться, мешать твоему счастью не хочу. Решила – езжай и живи долго и счастливо! – сказал он, вставая и направляясь к двери.
– Виталька, не уходи! Я не завтра уезжаю! Давай продолжать встречаться! Ты придешь? Я с тобой всегда была счастлива! Я буду ждать, звони и приходи в любое время! – не сдерживая рыданий, просила девушка.
– Прости! Не смогу любить, как это было раньше! Я знал, что принадлежишь только мне. Теперь знаю, что ты, не моя! Любить чужую женщину, ложиться с ней в постель, не смогу! Ты избрала свою судьбу! Я не в обиде, мне с тобой действительно было хорошо. Будь счастлива! Прощай! – сказал парень, навсегда закрывая за собой дверь ее квартиры, слыша за спиной  рыдания. 
Это была бравада, за внешним безразличием пытался скрыть горечь потери любимой. Теперь понял, что любил эту девчонку, что  сердце готово остановиться от горя. Сомнения в правильности поступка терзали душу: «Может плюнуть на все и жениться. Она меня любила, я ее тоже. Столько счастья во время встреч дарила! Искуснее в любви девчонок не встречал!».
Но тут, словно чем-то тяжелым ударили по голове, пришло прозрение: «Если бы любила, не нашла за две недели другого мужика! Всего несколько дней знакомства с другим, и готова все забыть, броситься в его объятия! Нет! И еще раз нет! Любила бы – еще ждала! Значит, не было любви! Женишься, в любое время найдет любовника! Надо рвать сразу, разрубать по живому запутавшийся узел!».
Его мрачное настроение заметил Валера Анохин, с которым он работал, дружил и учился на юридическом факультете:
– Чего загрустил, Виталька?
– Камень у меня на душе! Люба, с которой два года дружил, собралась выходить замуж. Уезжает во Львов, ее новый возлюбленный, офицер, там служит.
– Чего расстроился? Это жизнь, я тоже отставку получил!
– Как отставку? Ты о чем? Что у тебя с Леной произошло?
Он знал, что Валера долго дружил с однокурсницей, иногда вместе  ходили в походы, на Столбы. Лена с ними прошла тяжелые испытания во время сплава на плоту по порожистой реке Хамсаре в глухой Тувинской тайге. Не зная маршрута, не имея карты реки, они срубили плот из стволов сухостойного кедра, проплыли через несколько смертельно опасных прижимов, с риском для жизни прошли пять порогов.
 Лена с Валерой, после похода продолжали встречаться.  Витальке казалось, что ничего не изменилось в их отношениях, и  вдруг услышал от друга такое признание.
– Сердцем почувствовал, охладела ко мне, но считал, что показалось! Недавно сказали, что моя Леночка на мотоцикле с каким-то парнем катается. Оказалось – правда, сам убедился. Познакомилась недавно с лейтенантом КГБ и дружбу завела, он ее на «Яве» катает, – с горечью  поведал друг.
– Вот так новость! Как гром среди ясного неба! Что собрался делать с этим хмырем?
– А что с ним сделаешь, он офицер КГБ, а мы с тобой кто? Испытатели, рабочий класс! Пусть сама выбирает!
– Валера, один мой близкий друг сказал, что таких девчонок будет еще много, пруд пруди! Главное, не унывай! Дай пять, брат мой по несчастной любви! – крепко пожал протянутую руку.
Рукопожатие укрепило дружбу парней, у которых в груди бились влюбленные, кровоточащие от предательства сердца. На то они и парни, чтобы не показывать, как им больно, переживать тихо, незаметно.
В это время в отдел технического контроля пришла  работать стройная, высокая девушка с большими голубыми  глазами, и звали ее Людмила. Она подружилась с Любой, симпатичной девушкой, работавшей контролером ОТК. Девочки были скромные, но Виталька заметил, что Люсьен, как все звали Людмилу, положила глаз на Валеру. Она смущалась и терялась в его присутствии, сама искала с ним «нечаянных» встреч, стараясь обратить на себя внимание. Но влюбленный в Лену Анохин, переживая разрыв, не замечал никого вокруг.
Женщины – досужий народ, и слух пополз по цеху, что Людмила сохнет по Валерию, а он не отвечает взаимностью, упрекали его в черствости. Эти разговоры дошли до Виталия, и он рассказал о них другу. Вскоре заметил, что отношения с Люсьен стали меняться, они начали встречаться, он в свою очередь подружился с Любой.

Шло время, и Виталька стал студентом четвертого курса,  продолжал встречаться с Любой, но как-то их отношения не клеились, часто возникали размолвки. Родители недолюбливали подругу и были категорически против свадьбы. Отец уговаривал:
– Погуляй еще, я в тридцать пять лет женился и нажился с твоей матерью.
Но от Валеры и Людмилы постоянно слышал, как Люба переживает размолвки, тоскует и не может без него жить, вновь шел, мирился, и встречи продолжались. Наконец решился и объявил родителям:
– Я женюсь!
– Не спеши! Погуляй,  успеешь нажиться семейной жизнью!
–  Нет, отец! Я обещал Любе, что женюсь, слово надо держать!
– Виталька, ты хорошо подумал? Тебе год учиться, – пробовала отговорить мать. – Женишься, пойдут дети, сложно будет закончить университет.
– Ну и что, год учиться осталось! Пора начинать семейную жизнь, комната у меня есть, проживем! – настаивал сын.
Родители, зная его строптивый характер, скрепя сердце согласились на свадьбу.   
Окончив четвертый курс, он зашел в отдел кадров территориального  Комитета государственной безопасности, куда намеревался поступить на службу.
– Я был у вас по поводу поступления на службу. Сказали обратиться по окончании четвертого курса.
– Раньше брали с четвертого курса, но пришел приказ из Москвы: берем  только с высшим образованием. Кроме того, необходимо отслужить в армии, а после нее год в войсках КГБ, – отказал ему кадровик.
«Возьмут или не возьмут – еще вопрос, кому нужен юрист без  практики? До призыва в армию надо поработать следователем!» – думал парень, направляясь в прокуратуру Красноярского края.
Но и там кадровик вежливо отказал:
– У нас нет мест!
– Я согласен работать на периферии, мне нужна практика, я перевелся на пятый курс юридического факультета!
– Сожалею, но ничем помочь не могу, к нам по распределению приезжают выпускники юридического факультета Томского университета, не знаю, куда их направить! – отрезал Любиков, разбивая вдребезги желания молодого человека.
Молодой специалист, готовый ехать в любую глухомань ради работы следователем, оказался ненужным.
Возвращаясь из поселка Абан, где проживали родители жены, молодожены приехали в город Канск.
– Зайдем в прокуратуру, вдруг возьмут? – предложил Виталий.
– Тебе русским языком сказали, что нет мест! Пошли на железнодорожный вокзал, опоздаем на поезд, – настаивал жена.
– Зайдем! В лоб не ударят!
Они подошли к старинному зданию в центре города, первый полуподвальный этаж был выложен из кирпича, на нем стоял сруб второго этажа.  Над входной дверью – вывеска, извещающая, что здесь находится Канская межрайонная прокуратура.
– Я хотел бы поговорить с прокурором по поводу трудоустройства, – Виталька робко обратился к секретарю.
Выйдя из кабинета, она пригласила:
– Проходите, Яков Иванович вас примет!
С замиранием сердца парень вошел в кабинет. За столом сидел человек с сизым носом, в штатском костюме, не похожий на прокурора.
– Здравствуйте, Яков Иванович! Перевелся на пятый курс юридического факультета, хочу работать следователем!
Прокурор с интересом посмотрел на посетителя, кивнул, приглашая сесть,  нажал кнопку:
 – Галя, пригласи Виктора Васильевича.
В кабинет  вошел высокий, красивый мужчина.
– Это мой заместитель. Садись, Виктор Васильевич, послушай. Молодой человек пришел по поводу трудоустройства.
Луньков заинтересованно посмотрел на гостя, и тот  выдержал его взгляд.
– Мы вас слушаем, молодой человек, – нарушил паузу прокурор.
– Яков Иванович! Хочу перейти на практическую работу… – парень рассказал все о себе и семье.
– А кем бы ты хотел стать, следователем или помощником прокурора?
– Я хочу стать следователем!
– А почему следователем? – спросил заместитель.
– Не знаю, это моя мечта!
– А что ты знаешь о работе следователя? – улыбнулся прокурор.
– Ничего, так же, как и о работе помощника прокурора, но я хотел бы следователем.
– Похвальное желание, но вот согласится ли жена на переезд из Красноярска? – в конце беседы усомнился прокурор.
– Давайте спросим, она в приемной! – не веря, что его предложением заинтересовались, бросился к двери.
Люба, узнав, зачем ее пригласили, согласилась на переезд.
Подашовка обратился к заместителю:
 – Что будем делать?
– Осенью нам будет нужен следователь! Гришин и Лихторович уйдут в армию, работать будет некому! А через год и его призовут в армию, опять придется год ждать!  – высказал свое мнение Луньков.
Прокурор задумался: «Парень из рабочей семьи, женат, имея техническое образование и хорошую профессию, учится на юридическом факультете, мечтает стать следователем. Не каждый согласиться ради своей мечты сменить профессию, и переехать из Красноярска в провинцию, чтобы заново учиться навыкам следственной работы. Думаю, что такой не сбежит и не подведет, быстро освоит профессию следователя, а из армии подождем!».
Виталька, с мольбой глядя прокурору в глаза, думал: «Это последняя надежда стать следователем! Хоть бы взяли! Постарался бы оправдать доверие! Надо было сказать об этом!».
Он уже открыл рот, но затянувшуюся паузу прервал прокурор.
– Мы возьмем тебя на должность следователя. Но с условием, что после службы в армии вернешься в прокуратуру! Согласен?
– Согласен, на все согласен! –  быстро согласился парень
– Завтра зайди в отдел кадров,  оформляйся.
– Три дня назад был, сказали,  нет мест!
Прокурор рассмеялся:
– Скажи, что я беру тебя следователем!
– Спасибо, Яков Иванович! Оправдаю ваше доверие! – пообещал Виталий, едва сдерживая радость.
Прокурор, пристально посмотрел на него:
– Не забудь своих обещаний! Я уважаю людей, которые держат слово!
– Не забуду, еще раз спасибо!
На следующий день он был в отделе кадров прокуратуры края.
– Молодой человек, три дня назад сказал вам, что мест нет! Что вам нужно от меня? – слегка вспылил Любиков.
– Георгий Васильевич! Вчера разговаривал с прокурором Канского района. Яков Иванович  просил передать, что берет меня следователем!
Не ожидавший такого ответа кадровик слегка замешкался, удивленно глядя на посетителя.
 – Это меняет дело! – миролюбиво сказал он, протягивая пачку анкет.
– Заполняй, придется подождать, пока придет проверка. Но я не могу взять сразу на должность следователя, у тебя незаконченное высшее образование. Мы тебя проведем стажером следователя. Согласен?
– Конечно! – согласился Виталька, не до конца веря, что сбывается его заветная мечта. От счастья не спросил, сколько будет зарабатывать в новой должности – стажера следователя прокуратуры. Это было не так важно, он делал первый шаг к осуществлению мечты.
– Валера, я уезжаю в Канск, меня берут стажером следователя в прокуратуру!
– А как же КГБ? – удивился друг.
– Еще неизвестно, возьмут или нет. Был в кадрах, говорят, что нужно высшее образование, служба в армии и год службы рядовым в войсках КГБ. Не хочу быть юристом без практики, поработаю следователем, отслужу в армии, дальше будет видно! 
Взяв отпуск, Виталий приехал на родину в Хабайдак, навестить родные места, крестного отца Николая Савельевича, понимая, что сможет приехать сюда не скоро. В Мине погостил у родственников, зашел на поселковое кладбище, поклонился могилам деда Ефима и бабушки Афанассы:
 – Спите спокойно, жизнь  казацкого рода продолжается!
Через месяц держал в руках красную книжечку с вытесненным золотом гербом и надписью «ПРОКУРАТУРА СССР».
– Может быть, ты прав! Каждый своим путем идет к поставленной цели. Мир тесен, мы еще увидимся! – грустно попрощался Валера, пожимая руку на прощанье.

СЛЕДОВАТЕЛЬ







 Следователь









В.Пшеничников, следователь межрайонной прокуратуры г.Канска 1971г.

Простившись с друзьями, уехал Виталий работать в старинный сибирский город Канск, не зная, какую тяжелую ношу ответственности за судьбы людей ему придется нести всю оставшуюся жизнь.
Последний из мужчин  казацкого рода Ефима открывал новую, неизведанную страницу жизни. Он оставил не тяжелую, хорошо оплачиваемую работу в блистающем чистотой цехе, в белом халате, слесаря испытателя пятого разряда, друзей, устоявшуюся жизнь ради осуществления мечты стать следователем. О новой работе ничего не знал, понимая, что придется учиться с нуля,  надеясь на свои силы, считая, что сумеет стать хорошим следователем.
 Отшумели ноябрьские праздники в старинном сибирском городе Канске, оставив после себя много нераскрытых преступлений. Робкого постучавшись, парень вошел в кабинет прокурора:
– Разрешите?
– Проходите, Виталий Федорович, присаживайтесь! Заждались вас, обстановка сложная, следователей не хватает, пришлось помощника прокурора, Галину Матвеевну перебросить на следствие. Скучать не придется!
– Яков Иванович! У меня нет следственной практики, – растерянно возразил молодой стажер.
– Не надо думать об этом, не боги горшки обжигают, четыре курса университета дали теоретические знания, будете познавать азы следственной работы, дело за практикой. Предупреждаю, что терпеть не могу фальсификаций, допустил косячок, доложи, вместе будем исправлять.
– Понял, буду стараться. Мне  жить негде. Жена обещала приехать позднее, когда будет жилье.
– Этот вопрос уже решен, водитель отвезет  улицу Ястынскую, найдешь коменданта общежития, он поселит в комнату. Когда приедет жена, подумаю куда вас поселить.
Утром, боясь опоздать на планерку, с душевным трепетом Виталька переступил порог прокурорского кабинета. Сидевшие на стульях сотрудники с интересом повернули головы.
– Познакомьтесь, это Виталий Федорович, стажер следователя. Свободных кабинетов у нас нет, будете работать в кабинете Галины Матвеевны Егоровой, стажироваться у Булова Николая. Он опытный следователь, есть чему поучиться.
В конце планерки подвинул стажеру несколько папок:
– Изучите материалы, примите решение о возбуждении уголовных дел, либо  отказе в возбуждении.
Парня словно ушатом холодной воды окатили, он хотел раскрыть рот, сказать, что не знаком с работой следователя. Прокурор опередил:
– Знаю, что вы пришли с завода! Не боги горшки обжигают! Учитесь на конкретных делах, все так начинали. С помощью старших товарищей определитесь, что делать с материалами, подготовьте проекты постановлений и свои обоснования. Доложите через неделю…
   Так началась полная опасностей, побед и разочарований карьера молодого следователя, еще вчера работавшего у сборочных стапелей, испытывавшего ракетные двигатели.
 Выяснилось, что Булов учился на одном факультете, он был простым, общительным парнем, любившим выпить и пофлиртовать с девушками. Кроме него в прокуратуре работали три молодых следователя. После планерки собрались в  кабинете Николая, на правах хозяина он сказал:
– Надеюсь, тебе известно, как вливаются в коллектив. Сегодня надо выставиться!
– Какие могут быть возражения! – согласился новичок.
Здесь же узнал, где находится ближайший гастроном.
– Встречаемся в пять часов, Яков к этому времени уйдет, а мы посидим, поговорим за жизнь.
Разговор прервал телефонный звонок, все видели, как мрачнеет  лицо Булова. 
– В Чечеуле труп,  придется ехать.
В селе приезда оперативной группы ожидал участковый Соловьев. Следователи увидели лежавший на полу труп женщины в нижнем белье без видимых повреждений. Однако на кровати было несколько тряпок испачканных кровью, в кухне, у стола сидел тщедушный мужичок, с дрожащими руками. Николай осматривал труп, место происшествия, стажер писал протокол, но каких либо телесных повреждений не нашли.
– Колись, твоя работа? – с угрозой в голосе спросил следователь.
– Что вы, гражданин следователь! Я ее и пальцем не трогал! Мамой клянусь.
Стажер отметил «гражданин следователь», не ускользнуло это и от Николая.
– Сидел? – утвердительно спросил он.
– Год как от кума. За кражу дробленки два года отмотал. Но я ее не убивал…
Допрос ничего не дал, и следователи продолжили осмотр. Виталька открыл ящик старенького, обшарпанного комода, местами носившего на себе следы лака. Под лежавшим в беспорядке бельем нащупал продолговатый предмет, это оказался кинжал заводского изготовления в ножнах.
– Понятые, засвидетельствуйте обнаружение вещественного доказательства! –  пригласил стажер.
Это был эсесовский кортик из стали знаменитой фирмы «Золинген», свастика в лапах орла спилена напильником.
– Твой? – спросил Булов.
– Нет! Он остался у хозяйки после смерти мужа!
– Николай, пора возвращаться, – показал на часы Виталий.
– Этого забирайте, я оформлю предварительное задержание на трое суток, а труп вместе с постановлением о назначении экспертизы отвезите в морг, – распорядился следователь, кивнув в знак того, что понял намек стажера.
До мужичка дошло, что его забирают, он закричал:
– Не виноват я ни в чем! Я не убивал!
– Разве я говорю, что ты убил? Тебя задерживаю за незаконное хранение кортика,  эксперты наверняка признают холодным оружием. Посидишь в камере, подумаешь, но хочу напомнить, что чистосердечное признании будет для тебя смягчающим вину обстоятельством! – назидательно произнес следователь, направляясь к выходу, предварительно забросив кортик в свой большой потрепанный следственный портфель.
В назначенное время парни собрались в кабинете следователя Жужи, такого же молодого парня, выпускника Томского университета. В его лице, манере говорить было что-то располагающее, обескураживающее, он постоянно улыбался. Кабинет находился в полуподвальном этаже прокуратуры, расположенной в старинном купеческом доме.
Рядом с прокуратурой находились ворота Канского пивного завода. Следователи, молодые ребята, наладили отношения с технологом. Когда парни вернулись, не забыв забежать в гастроном, Кравченко Владимир с эмалированным ведром  сходил за зеленым нефильтрованным пивом. Застелив стол газетой, порезали нехитрую закуску, колбасный сыр, вареную колбасу, и селедочку,  в центре высилась горка нарезанного хлеба и вскрытая банка кильки в томатном соусе.
Виктор из тумбы стола достал граненые стаканы, предложил:
– Давай поспорим, что с закрытыми глазами разолью водку во все стаканы поровну!
– Не может быть! – не  поверил стажер.
– Спорь! Наверняка не разольет! – зашумели следователи, и он поспорил на бутылку водки.
Жуже завязали глаза, поставили в ряд стаканы, и положили горлышко бутылки на первый.
Виталька убедился, что глаза парня плотно завязаны, в душе ликуя: «Я выиграю спор!».
Булов скомандовал:
– Лей!
Новичок зорко наблюдал, как разливает водку с завязанными глазами. С каждым налитым стаканом убеждался, что все наливались вровень с предыдущим. Его надежды таяли с каждым стаканам. Сдернув шарф, Виктор рассмеялся:
– Не обижайся! Все новички на этот фокус покупаются, с тебя бутылка!
Как водится, после нескольких стопок водки и стаканов пива, завязался разговор. Через некоторое время раздался стук в дверь. Николай приложил палец к губам, но стук вновь настойчиво повторился.
– Яков пришел, Виктор, открой! – скомандовал Кравченко.
Виталька готов был провалиться сквозь землю, спрятаться под стол. Он ожидал всего, но только не такого прокола перед прокурором в первый рабочий день.
В приоткрытую дверь заглянул Подашовка, с большим, величиной с картофелину сизым носом.
– Расшумелись ребята, на улице слышно!
– Заходите Яков Иванович! Обмываем нового следователя, соблюдаем традиции! Садитесь, выпейте с нами, –  пригласил Владимир, подвигая к столу свободный стул.
– Традиции надо соблюдать. Но шуметь не стоит, внимания к себе не привлекайте, не дай Бог, набегут проверяющие из партийных и советских органов, греха не оберешься!
– Согласны! Мы больше не будем шуметь, –  подмигивая парням, согласился Кравченко, обладавший божьим даром улаживать конфликтные ситуации.
– Все подняли стаканы! Выпьем за пополнение наших рядов. Учись, Виталий у опытных товарищей, и прежде всего, грамотно составлять процессуальные документы. Чтобы ни адвокат, ни суд не смогли оспорить. Правильно говорят: Что написано пером, не вырубишь топором. А теперь выпьем за молодого следователя! – прокурор осушил стакан.
– Владимир Иванович, передайте новичку книгу образцов. За неделю ему надо научиться писать протоколы…
Налили по следующему кругу, но прокурор отказался:
– Больше не могу, вы оставайтесь, только не шумите!
Виталька круглыми глазами смотрел на коллег. Он внутренне сжался, ожидая разноса, а встретил полное понимание со стороны руководителя. Глядя на его растерянное лицо, парни рассмеялись:
– Расслабься, а то заикой станешь. Яков настоящий мужик, видит, что работаем день и ночь, понимает, что когда-то надо снимать нервное напряжение! – похлопал по плечу Булов.
Поздним вечером, добрался до комнаты, едва хватило сил снять верхнюю одежду, после чего рухнул на кровать и мгновенно заснул.
Ему выдали видавшую виды пишущую машинку. Осваивая искусство печати, из затрепанной, перечитанной сотни раз книги «Образцы уголовно-процессуальных документов», он печатал бланки разных протоколов, не щадя машинки стараясь сделать как можно больше копий. Парень учился мастерству допросов, читая протоколы в уголовных делах, находившихся в производстве Булова, вместе с ним выезжал на происшествия. День и ночь приходилось осматривать тела погибших насильственной смертью. Чтобы осмотреть труп, его надо раздеть, перевернуть, описать не только телесные повреждения, их характер, но и определить степень трупного окоченения. Для этого следователь надавливал на  трупное пятно, и засекал время, за которое оно восстанавливало цвет. Это был самый надежный способ определения даты смерти, а это было важно знать для организации и проведения оперативно-розыскных мероприятий. По каждому выезду следователем проводились неотложные доследственные мероприятия, опрашивались очевидцы, составлялся протокол осмотра места происшествия. Вскоре стажер научился с полуслова понимать мысли своего патрона, дела пошли веселей. Прошла неделя, на планерке дежурный следователь доложил о происшествиях, выслушав его, прокурор положил материалы на край стола.
– Это вам Виталий Федорович. Зарегистрируйте в канцелярии и расследуйте. Что будет непонятно, спросите у коллег, не откажут в помощи…
Оглушенный решением прокурора, онемевший от неожиданности, стажер кивнул головой. Сбылась мечта, он стал следователем! Ему доверили самостоятельную работу. Но никто не освобождал от выездов на место происшествия, Николаю понравилось, что за него пишут протоколы, он терпеть не мог бумажной работы. В установленные сроки парень доложил прокурору о принятых по материалам решениях. Подошовка слушал с улыбкой, в стажере видел свою молодость, когда-то и он начинал работать следователем:
– Сам пришел к этим выводам?
От похвалы перехватило дух, с губ были готовы сорваться слова, что сам, но, немного замешкавшись, сознался:
– Советовался с Николаем Петровичем.
– Правильно, пока опыта не наберешься, надо обязательно советоваться!
Шло время, стажер втянулся в бешеный ритм работы следователя, привык к трупам, научился переносить отвращение к крови и грязи, гнилостным запахам, разваленным на секционном столе морга телам, присутствуя при вскрытиях, слушая пояснения судебно-медицинского эксперта. Вместе с коллегами выходил на работу в выходные и праздничные дни. Прокурор не мог нарадоваться, недавний слесарь на глазах матерел, обретая навыки следователя, работал, не считаясь с личным временем.
– Ребята! Я вижу, что приходите в выходные, работаете по вечерам, поэтому не хочу вас ругать, когда собираетесь выпить по стопочке. Надо снимать переутомление и усталость. Но соблюдайте железное правило, никто, кроме меня не должен об этом знать, – любил говорить прокурор в мужской компании.

Должность следователя для Витальки много лет была недостижимой мечтой. Начитавшись детективных, захватывающих душу  романов, мечтал о раскрытии самых запутанных  преступлений методом дедукции, и индукции. Он не мог представить, какая это тяжелая, грязная, неблагодарная работа на износ не оставляющая времени для личной жизни. Но мосты были сожжены, путь назад отрезан.
Утешало, что Подашовка был удивительным человеком, грамотным, вхожим в партийные и советские органы, неустанно заботившимся о сотрудниках. Через два месяца он направил ходатайство о переводе стажера на должность следователя, объявив об этом на планерке.
– Можешь написать жене, чтобы приезжала, скоро должны дать квартиру.
В комнате, где жил Виталька, стояла тумбочка, две кровати, два табурета. Приехала жена, Люба, оказалось, некуда ставить нехитрую посуду, подаренную на свадьбу. Они расстелили в углу газету, на нее составили тарелки и чашки, сверху прикрыли газетой.
Через несколько дней он повстречал коменданта:
– Виталий! Ты почему сразу не сказал, что некуда ставить посуду?
– Неудобно было…
– Чудак! Я распорядилась поставить двухтумбовый стол.
Этот массивный стол с круглыми, точеными ножками, времен революции, был первой мебелью молодой семьи. 
Люба, устроилась технологом на Канский авторемзавод, когда пришло время получать заработную плату оказалось, что она получает больше мужа, которому платили семьдесят пять рублей аванса и столько же получки. Оказалось, что в прокуратуре, оклад следователя почти в три раза меньше, чем он зарабатывал на Красмаше, испытателем.
Работу была собачьей, днем допросы, другие следственные действия, ночью выезды на место происшествия, криминальные трупы. А утром тебя ожидают вызванные для допроса люди. Доложив прокурору на планерке о происшествиях, передав  собранный материал, садился допрашивать. Никто не говорил и не думал, что следователь должен отдохнуть, отоспаться. Было большим счастьем, если на допрос кто-то не являлся, уронив голову на руки, Виталька мог поспать полчаса, а потом, работа до следующего допроса.
Город и район насчитывали более ста пятидесяти тысяч населения. Из них добрая половина была ранее судима, после освобождения из лагерей «Краслага» осевшая в Канске. В их среде был высок процент рецидива, процветало пьянство, в ходе которого пускались в ход ножи, топоры, ружья. Скучать было некогда. Кроме того Виталька, Кравченко и Булов учились заочно в университете. Во время экзаменационных сессий и отпусков в строю оставалось  два, а иногда один следователь. Парень старался и находящиеся в производстве дела раскрывались, при рассмотрении судом претензий к следствию не возникало, возвратов на доследование небыло. 
– Виталий Федорович! Рад, поздравить, приказом прокурора края вы переведены на должность следователя! Будете расследовать дела по тяжким преступлениям, убийствам, разбоям, и изнасилованиям, – через три месяца практики, объявил прокурор на планерке.

В соседней комнате семейного общежития жил Палевин Александр, работавший в должности помощника прокурора. В коллективе его звали уважительно – Сан Саныч, и он на это не обижался. Отец его работал прокурором одного из районов. Сухощавый, добродушный, среднего роста, он коллекционировал анекдоты, говорил, что их записано более двух тысяч. Мог часами мастерски рассказывать, так что парни покатывались от смеха. А еще был влюблен в девушку, проживавшую в Красноярске, сторонился девушек оказывающих знаки внимания. Однажды  он объявил, что назначен день свадьбы, и прокурор отпустил на неделю. Вернулся Александр с молодой женой, Танечкой, в семейное общежитие. Ребята в прокуратуре радовались за него, он познакомил жену с Виталькой и его супругой. Люба быстро накрыла стол, пригласила выпить чаю.
Таня брезгливо посмотрела на нее, сморщив носик, заявила:
– Я выросла в семье, где пьют кофе со сливками!
Ее выпад разозлил хозяина, Виталька с иронией в тон гостье, ответил:
– Извиняйте мадам, кофий не держим!
Сан Саныч смутился, постарался загладить бестактность, но строптивая жена приказным тоном потребовала:
– Вставай, пойдем домой!
После ухода молодой пары Виталька покачал головой:
– Хлебнет он горюшка с этой дамой.
Вечером следующего дня в коридоре раздались громкие голоса. Возле  туалета стояла Танечка и громко отчитывала стоявшего рядом с опущенной головой супруга:
– Куда ты меня привез? Туалет один на весь этаж, горячей воды нет, где я буду умываться. Где я буду причесываться? Нет! Я не могу жить в таких скотских условиях! Сейчас же  уеду к папе и маме!
Оставив, растерянного, супруга, пронеслась по коридору, громко хлопнув дверью, скрылась в комнате. Виталька знал, что прокурор обещал Палевину, квартиру через месяц, об этом знала и его строптивая жена.
Прикрыв дверь, озабоченно сказал:
– С такой стервой,  дня не стал бы жить!
– Возможно, одумается, когда получат квартиру, –  заметила Люба.
– Вряд ли она что-либо поймет. Вокруг себя никого не видит. Откуда такое зазнайство, была бы красавица, а то смотреть не на что! Поживем, увидим!
Ждать пришлось не долго, собрав в сумки свои вещи, молодая жена съехала к родителям, в Красноярск. Всем было откровенно жаль растерянного, убитого горем парня.
Выражая общее мнение, Виталька решил поговорить по душам.
– Сан Саныч, посмотри, сколько вокруг красивых девушек. Зачем тебе такая эгоистка, она любит только себя? Напиши письмо и пошли заявление о разводе…
На глазах у него выступили слезы, едва слышно признался:
– Я ее давно люблю!
Виталька был сражен наповал, впервые увидел парня готового ради любви терпеть страдания и унижения, не стал продолжать неприятный разговор, незачем лезть с советами в чужую душу. О разговоре рассказал парням в прокуратуре, и они приняли решение обходить эту тему.
Прошло два месяца, Подошовка на планерке вручил Палевину ключи от  однокомнатной квартиры, но строптивая жена не хотела возвращаться в Канск. Вокруг Александра было много симпатичных девушек, старавшихся ему понравиться, но он не отвечал взаимностью, жил замкнуто.
В день рождения пригласил коллег в ресторан, как на грех эта неделя была у него дежурной. Парни постарались усадить рядом с ним симпатичных девушек, надеясь, что в ходе праздника они смогут ему понравиться. Веселье было в разгаре, а виновник торжества и гости в изрядном подпитии, когда в дверях ресторана появился милиционер.
– Ребята, это за мной, – расстроился именинник, вставая.
Виталий посмотрел на Булова, тот понял:
– Отдыхай Сан Саныч! Мы с Виталькой поедем.
Заехали в прокуратуру, взяли фотоаппарат, вспышку, следственный портфель, и на оперативной машине выехали в одно из сел, где было совершено убийство. В приличном подпитии, Булов проводил осмотр, Виталий писал протокол. Дело было не сложное, отец в ходе распития спиртного поссорился с сыном. Недолго думая схватил со стола нож и ударил того в грудь. Как потом  установил эксперт, пробил грудную клетку, околосердечную сумку, и причинил сквозное ранение стенки желудочка сердца. Были два свидетеля, на полу лежало орудие преступления,  окровавленный нож. Осматривая избу, Николай положил нож, вещественное доказательство совершенного преступления, на припечек. Закончив осмотр, хмельные следователи сели в машину, с чувством исполненного долга разъехались по домам, ибо на востоке разгоралась заря нового дня. Утром, оба были на планерке, Николай доложил об убийстве, прокурор распорядился:
– Материал передай Виталию, он был на месте происшествия, пусть заканчивает дело.
После планерки парни собрались перекурить, Виталька спросил, с кем из девочек ушел домой Палевин.
– Ушел один! Расстроил девчонок, не принял их ухаживания, – грустно покачал головой Жужа.
– Видно это серьезно и надолго…– многозначительно молвил Булов.
Он оказался прав, Палевин уехал в Красноярск, уговорил жену вернуться, но эта штучка не приняла его друзей, часто приходил на работу поцарапанный. Это конечно обсуждалось в прокуратурском сообществе, все догадывались, откуда у него на лице следы ногтей, но спрашивать на эту тему считали неэтичным, это его личное дело. Во время одного из застолий, которые Сан Саныч не посещал, опасаясь гнева супруги, Булов констатировал:
– За что боролся на то и напоролся!
Позднее, до Виталия дошли разговоры, что работая прокурором в одном из районов, Палевин вынужден был закрывать дома на замок свою ненаглядную супругу, которая ударилась в пьянство, а где пьянство, там и блуд. От жизни собачьей Александр сам стал часто заглядывать в стопку, перевели его на должность помощника прокурора. Дождавшись, когда подросла дочь, он развелся с окончательно опустившейся женой, но для этого потребовались многие годы.
Во время перекура Виталька спросил:
– Коля! Ты забыл мне нож отдать.
– Какой нож? Ты о чем, тут и без тебя голова болит, давай в рабочем порядке примем по грамульке, полечимся.
 – Коля! Брось шутить! Где нож со вчерашнего убийства?
– Не брал я его, чего пристал!
– Ты вспомни, я писал протокол, а ты поднял нож с пола, назвал характерные признаки, я записал в протокол. Куда  его дел?
На помятом лице Николая появились признаки мозговой деятельности, между бровей залегла складка, он признался:
– Я не брал ножа!
– Коля, мать твою! Прокурор порвет нас, это же возвращение дела для доследования, нет орудия совершения преступления!
– Не суетись, пойдем, посмотрим, что за нож, может быть, аналогичный подберем. В вещдоках их куча лежит, – спокойно предложил коллега.
– Ты чего буровишь? Экспертизу придется назначать, устанавливать группу крови потерпевшего на ноже…
– Да брось ты заморачиваться. Сам не отрицает, свидетельских показаний хватит. Пойдем протокол осмотра посмотрим.
Виталий бросил взгляд на протокол, и ужаснулся. Строчки записи шли вкривь и вкось, от верхнего угла к нижнему, наползали одна на другую.
Булов рассмеялся:
– Оба вчера были слегка побриты и до синевы пьяны, один нож забыл, другой протокол вверх ногами написал. Надо просить машину, ехать в деревню, косяки ликвидировать. Иди к прокурору, а я дозвонюсь до участкового, пусть понятых вчерашних найдет, проведем дополнительный осмотр места происшествия, подошьем к делу. Этот нельзя в суде показывать!
Прошло пять месяцев каторжного труда, Витальку вызвал прокурор.
– Держи ключи от однокомнатной квартиры, посмотри, какой ремонт надо сделать.
Парень стоял, удивленно глядя на него.  Подашовка улыбнулся:
– Чего стоишь, бери, а то передумаю, желающих получить квартиру много!
– Спасибо, Яков Иванович! Большое спасибо! Думал, вы шутите! Я оправдаю ваше доверие! – задохнулся от радости Виталька, он держал ключи от собственной квартиры, первой в жизни.
Квартира была угловой, имела изолированную кухню,  два окна, в ней было много света и пространства, находилась в центре города недалеко от драмтеатра. Смущало одно обстоятельство, в углу пол провалился.
 – Это не твоя забота! Через пару недель пол поднимут, косметический ремонт сделают. Не забудь выставиться на новоселье! – засмеялся прокурор.
Через две недели Виталька с супругой вселился в квартиру, в ней красовался подарок родителей импортный чешский гарнитур, «жилая комната».
Новоселье  отпраздновали шумно, были приглашены все оперативные работники прокуратуры. Счастливые родители, не забывали подливать прокурору и гостям крепчайший самогон, вернее «коньяк», изготовленный из самогона Виталькиной мамой, Федосьей, в Красноярске. Виталька был счастлив, получение квартиры, означало, что прокурор доволен его работой, и коллегами, он принят в коллектив.

В начале марта раздался настойчивый звонок, за дверью стоял оперативник, лейтенант Саповский.
– Внизу машина, собирайся, пропала медицинская сестра, будем вскрывать ее квартиру. Предполагается убийство!
По дороге следователь  узнал, что дежурному по  РОВД поступил сигнал, что хирургическая сестра, Осетрова длительное время не выходит на работу, пропали ее престарелая мать и несовершеннолетняя дочь.
Соседи ничего вразумительного сказать не могли, месяц назад она рассталась с запившим  сожителем, собиралась с семьей ехать к родственникам в город Уяр. Все думали, что они уехали на праздник восьмое марта в гости.
Быстро нашелся ломик, выдернули пробой навесного замка, следователь с двумя оперативниками и понятыми, вошел в квартиру, расположенную на первом этаже деревянного двухэтажного дома одной из улиц старинного города Канска.
 В довольно большой кухне стояла кирпичная печь, у  зашторенного окна, с открытой форточкой, стояла кровать, на ней горой были навалены пальто, другие вещи. В нетопленной квартире было холодно, на дворе было начало марта. Он остановил оперативников и понятых:
– До начала осмотра всем находиться у порога.
Несмотря на холод в квартире витал запах тлена человеческого тела.
Приподняв  кучу одежды, увидел труп женщины средних лет, лежавшей на спине с множественными ранами головы и лица.
Повернувшись, спросил понятых:
– Кто это?
– Это Татьяна Осетрова, она жила с матерью, Пелагеей и дочерью Ириной.
В кухне, возле двери в комнату, стоял у стены разложенной диван-кровать, подняв  ватное одеяло, увидел труп молодой красивой девушки. Казалось, что она только что закрыла глаза, только характерный меловый оттенок кожи говорил о том, что она мертва. Больше в квартире никого небыло, в зале порядок нарушен не был.
 От понятых следователь узнал, что одновременно исчезли все члены семьи, сказал Саповскому:
– Скорее всего, убийство трех лиц, надо искать еще один труп!
– Соседи говорят, что у них во дворе стайка, в ней держат кур, но на двери висит амбарный замок. В стайку никто не входил. Примерно месяц назад она выгнала сожителя, Малеина! – поделился тот добытой информацией.
– Прежде чем начинать осмотр, надо убедиться, есть ли еще труп. Пойдем, вырвем пробой и осмотрим стайку.
– Федорович! Я не могу, боюсь мертвецов, да еще в темноте! Не пойду!
Следователь посмотрел на испуганное лицо лейтенанта и понял, что тот не шутит, великодушно предложил:
– Помоги вырвать пробой, я один осмотрю!
На двери сарая висел увесистый амбарный замок, он был замкнут, следов повреждений не имел. С помощью оперативника следователь ломом  выдернул пробой,  вооружившись фонариком,  вошел в темноту сарая.
Следом за Саповским оперативники, под различными предлогами отказались идти следом. Справа от входной двери над поверхностью пола возвышался люк в подвал, за ним сарай был разгорожен металлической сеткой, за которой жили куры, при свете фонарика они беспокойно загоготали. Опустив фонарик ближе к полу, в косо падающем свете он разглядел на полу  фигуру человека, под слоем куриного помета.
– В сарае еще один труп, вызывай судебно-медицинского эксперта и эксперта криминалиста, – обратился к Саповскому.
Оказалось, что в квартире одного из соседей Осетровых установлен телефон. Следователь доложил прокурору об убийстве трех лиц, принятом решении проводить осмотр места происшествия с участием экспертов.
Подашовка одобрил:
– Перед осмотром собери данные о потерпевших, предполагаемых мотивах убийства. Немедленно позвони, надо поставить в известность дежурного по прокуратуре края, по прибытии экспертов приступай к осмотру!
Прибыли эксперты и оперативно – следственная бригада темной ночью приступила к осмотру места происшествия. В квартире было чисто, порядок нарушен не был. Пол казался тщательно вымытым, сиял чистотой. Но при тщательном осмотре в щелях, между половыми плахами, были обнаружены и изъяты небольшие сгустки темно бурой жидкости, похожей на кровь. Они фосфоцировали в лучах инфракрасного излучения аппарата «Свет»,  показывая наличие крови.
На холодной плите стояла на раструбе, струбциной вверх мясорубка, на которой при более тщательном осмотре были найдены длинные женские волосы, их упаковали в пакет, следов пальцев рук обнаружить не удалось. Возле дивана, у стены стояло поставленное на попа полено дров с острыми гранями.
В ходе обследования кухни, на подтопочном листе и возле него было обнаружено и изъято четыре окурка папирос «Беломорканал», с характерным прикусом, из щелей пола, со стен сделаны соскобы темно бурого вещества похожего на кровь. Вещественные доказательства тщательно упакованы в присутствии понятых. 
Осмотр трупов женщин проводился судебно медицинским экспертом, Малюткиным:
 – Запиши в протокол, что по результатам первичного осмотра на месте происшествия трупа женщины, опознанной как Осетрова Татьяна, смерть ее наступила от множественных рубленых ран головы и лица, с повреждением лицевых костей и костей черепа, головного мозга, причинены рубящим предметом, возможно топором.  Удары наносились спереди назад, потерпевшая находилась в вертикальном положении.
– Вы считаете, что убийца находился в квартире, и нанес удары во время прихода потерпевшей? – спросил следователь.
– Судя по локализации повреждений, так оно и было, окончательный вывод будет сделан после вскрытия. 
При осмотре трупа девушки, опознанной, как Осетрова Ирина, обнаружены признаки насильственной смерти в виде телесных повреждений волосистой части кожного покрова головы.
Взгляд эксперта остановился на мясорубке, он взял ее в руки:
– Возможно, указанные телесные повреждения причинены обнаруженной на месте происшествия мясорубкой. Кроме того имеются полосовидные повреждения гортани, с переломом подъязычной кости, которые могли быть причинены ребром узкого предмета, каковым могло быть ребро полена дров, при ударе по шее, но окончательное заключение будет дано после вскрытия…
В убитой соседи опознали медсестру Осетрову, ее дочь Ирину, шестнадцати лет, рассказали, что они не курили, сожителя курить отправляли на улицу. 
Под кроватью на кухне был обнаружен плотницкий топор, при тщательном осмотре с помощью аппарата «Свет», были обнаружены следы замытой крови, несколько прилипших длинных волос, принадлежащие на первый взгляд женщине. Стало ясно, что топор, орудие убийства старшей Осетровой, ее лицо имело множество рубленых ран. На черепе была обширная рубленая рана, распространявшаяся на серое вещество головного мозга.
При осмотре сарая была обнаружена кувалда со следами крови и волос. Экспертом у пожилой женщины были выявлены повреждения лица и головы, массивные  разрушения лицевых костей черепа, он высказал предположение, что орудием убийства является найденная при осмотре кувалда.
Эксперт криминалист тщательно осмотрел помещение квартиры, сарая, но отпечатков, пригодных для идентификации, в том числе и на орудиях убийства не нашел. Исследовав оба замка, с квартиры и стайки сделал предварительное заключение, что они не имеют следов взлома и открывались ключами, либо профессионально изготовленными дубликатами ключей.
Соседи пояснили, что десять дней назад семья Осетровой исчезла, шума, драки, сборов и отъезда не слышали и не видели. Ранее с Татьяной проживал сожитель, Малеин, но за месяц до случившегося он перестал появляться. Дотошным соседкам она, сказала, что выгнала, стал много пить, кроме того, мать, Пелагея, была недовольна, что она с ним живет. С этого дня сожителя никто не видел. Незадолго до  мартовских праздников, Татьяна говорила, что собирается всей семьей навестить родственников в городе Уяре.
При осмотре места происшествия были найдены и изъяты несколько любительских снимков, на которых, по словам соседей, был запечатлен Малеин. Они были переданы эксперту криминалисту для размножения, копии фотографии розданы оперативным работникам, которые включились в активный поиск и задержание подозреваемого, Малеина.
С учетом осмотра, выводов экспертов, показания соседей у следователя, появилась основная, и пока единственная версия, что убийство дело рук сожителя. У него были веские основания: Татьяна выгнала, на Пелагею была обида, что мешала жить своим брюзжанием. Эта версия подтверждалась выводами эксперта криминалиста, что для отпирания замков при проникновении в квартиру и сарай, убийца не использовал отмычек и других воровских инструментов. Скорее всего, у него был дубликат ключа, как от сарая, так и от квартиры, он знал, когда возвращается Татьяна после дежурства в больнице.
Следователь на планерке, доложил материалы выполненный следственных действий и свои соображения об убийце.
– Ты выезжал на происшествие, принимай дело к своему производству! Отрабатывай свою версию, но и остальные, возникшие в ходе расследования нельзя сбрасывать со счетов! Параллельно надо проверять, не имела ли потерпевшая других любовников, в каких отношениях находилась с сослуживцами в больнице, не было ли сцен ревности и скандалов.  Освобождаю от дежурства, занимайся раскрытием этого тяжкого преступления. По данному факту старшим следователем прокуратуры края, Дралюком, возбуждено уголовное дело по статье 102 части третьей УК РФ, убийство двух и более лиц, ты включен в следственную бригаду! – распорядился прокурор.
– А когда приедет Кива Ильич? – обрадовался Виталька.
– А кто тебе сказал, что он приедет? – рассмеялся Подашовка. – Будешь самостоятельно расследовать дело, только в крайнем случае обращаться к нему за помощью. У них и без этого дела работы много, постановление о возбуждении дела и создании следственной бригады перешлют по факсу. Продолжай расследование и помни, что дело стоит на контроле в Москве. Приказано ежедневно докладывать о проделанной работе.
Всю ночь оперативники, входившие в следственную бригаду, работали, утром собрались в кабинете начальника Уголовного розыска, подполковника Пузыни.
Следователь выслушал экспертов, оперативников, доложил мнение прокурора, сообщил, что ему поручено возглавить следственно-оперативную бригаду, дал поручение оперативным работникам:
 – Уголовному розыску, службе участковых необходимо принять меры к скорейшему задержанию Малеина. Время упущено, прошло восемь дней, он мог уничтожить одежду, в которой совершил преступление, другие улики! Параллельно расширить круг свидетелей жизни семьи Осетровой, установить знакомых, связи, взаимоотношения! Мной вынесено постановление о розыске и задержании подозреваемого, в порядке статьи 122 УПК РФ. При задержании немедленно водворить в камеру, изолировать от других задержанных, принять меры для камерной разработки!
Канск город не большой, но снискал славу криминального города, было много притонов, малин и других сомнительных заведений, где можно при желании потеряться надолго. Оперативники прочесали все известные им заведения и притоны с фотографиями подозреваемого, но не нашли его следов. Начали появляться сомнения, что, пользуясь безнаказанностью и тем, что его никто не искал после совершения преступления, Малеин скрылся из города.
После обнаружения трупов была объявлена операция «Перехват»,  перекрыты железнодорожный вокзал, автовокзал, аэропорт и автомагистрали, десятки сотрудников задействованы в поисках. Но прошло много времени со дня совершения убийства, Малеин растворился, ни кто не знал, где он.
Прошло четыре дня, в ходе которых параллельно с работой по задержанию подозреваемого выявлялись и допрашивались все, кто хоть что-то знал о потерпевших, устанавливался круг знакомых и родственников, но все было безрезультатно. Следователь установил, что из окружения, знакомых семьи Осетровых, никто не мог совершить убийство, это усилило его подозрение о причастности к преступлению Малеина. Где он жил никто не знал. Удалось выяснить, что Осетрова в начале их совместной жизни не чаяла в нем души,  был работящим, хорошо плотничал, хорошо зарабатывал. Но была одна слабость, любил выпивать, его сожительница, работая хирургической сестрой, постоянно носила домой медицинский спирт, они часто пили вдвоем, а в ее отсутствие сожитель пил один. Деградация  шла быстро, бросил работу, завел друзей пьяниц, опустился, стал бичевать. Это не понравилось Татьяне, и она, предупредив несколько раз, собрала его вещи и выставила за дверь, забрав ключ от квартиры. Ее мать с самого начала не могла терпеть Малеина и называла его не иначе, как тюремщиком. Эта размолвка случилась за месяц до гибели семьи, что косвенно указывало на причастность к убийству Малеина, у которого были основания ненавидеть сожительницу, и ее мать, могли быть ключи от квартиры и сарая. 
Наконец оперативникам удалось задержать Малеина, его поместили камеру изолятора временного содержания. По приказу подполковника Пузыни, в камеру был внедрен лучший камерный агент, в надежде войти в доверие и разговорить подозреваемого.
К допросу следователь готовился основательно, подготовил магнитофон, ознакомился с протоколом задержания. При задержании была изъята начатая пачка папирос Беломорканал, следователь подумал, что в ходе допросов необходимо закрепить, что он курит только этот сорт папирос.
В кабинет ввели обросшего щетиной мужчину среднего роста в черном драповом пальто, шапке ушанке. Следователь задал несколько вопросов о личности, перехватив взгляд, предложил закурить папиросы, Беломорканал. Закурил сам,  рассматривая сидящего напротив  человека, на руках которого, как он  предполагал, была кровь трех невинных жертв. Тот сидел спокойно, неторопливо курил, показывая, что  не имеет отношения к преступлению. Лицо было не брито, отечно, давно не был в бане. Малеин, на предложение, рассказать о совершенных преступлениях, ответил, что  ничего не знает, потрясен выдвинутыми против него обвинениями.
Следователь, внимательно слушая, как спокойно, без дрожи в голосе и суеты он отказывался признать обвинение, понимал, что предстоит тяжелая длительная работа по сбору доказательств вины этого человека в убийствах.
Начался длительный допрос, показания подозреваемого записывались на магнитофон. Выяснялось по минутам место и  время нахождения за прошедшие двенадцать дней. Скрупулезно фиксировалось все, что могло пролить свет на время совершения преступления.
Согласно выдвинутой им версии, после того, как расстался с Татьяной, находился у своего знакомого, место жительства которого знает лишь визуально, с ним употребляли спиртное, там же ночевал и отлучался только для того, что бы сходить в магазин за водкой. На вопрос следователя сможет ли показать, где находился, ответил согласием. Вместе с оперативными работниками, один из которых пристегнул наручниками Малеина к своему запястью, поехали по указанному им адресу.
Указанный им дом был далеко от дома, где проживали потерпевшие, Осетровы, на противоположном берегу реки Кан, в правобережной части города. Изба была запущенным притоном, везде невообразимая грязь, не мытая посуда, спертый, настоянный на не мытых месяцами телах, водочном перегаре, табачном дыме воздух, вызывал потуги тошноты. Хозяин, носивший фамилию Наливайко, полностью соответствовал ей. Это был опустившийся бич, синий от пьянки, руки его тряслись, а речь была бессвязной. Допрашивать его в таком состоянии не имело смысла, оформив в присутствии понятых протокол проверки показаний на месте, вернулись в прокуратуру, Наливайко был помещен в медицинский вытрезвитель до  вытрезвления.
В прокуратуре следователь вновь, с применением магнитофона, подробно допросил подозреваемого, где он жил после расставания с Осетровой, откуда, когда и как попал в квартиру Наливайко, в каком магазине покупал спиртные напитки, где  работал. После допроса, Малеин был направлен в камеру, оперативные работники, по заданию следователя отправились проверять на месте его показания, проводить подворный обход, в надежде, что найдутся старики, пенсионеры, коротающие остатки своих дней возле окна, домохозяйки. Особенно ценную информацию можно получить от продавца магазина. Они, как правило, обладают уникальной способностью, в числе своих постоянных клиентов запоминать вновь появившихся в их поле зрения лиц. Оперативник обходит по порядку все дворы на улице и опрашивает жителей, продавцов, предъявляет фотографию, таким образом, собирая информацию об интересующем человеке.
Соседи Наливайко подтвердили, что видели в компании с Малеиным, человека изображенного на предъявленной фотографии. Появился он, не ранее десяти-двенадцати дней назад, видели его и в ближайшем магазине, где приобретал спиртное.
Настроение у следователя испортилось, версия о причастности к убийству сожителя давала трещины.
Сразу после задержания одежда, в которой он находился, была изъята, тщательно осмотрена с применением специального прибора «Свет». В ультрафиолетовых лучах светится хорошо замытая, не видимая простым глазом кровь. На поле пальто были выявлены пятна жидкости, похожей на кровь, фосфоцировавшие при облучении ультафиолетовыми лучами.
Малеин вновь был допрошен и спокойно пояснил, что случайно порезал три дня назад палец об осколок стекла и так, как находился в нетрезвом состоянии, не заметил, что кровь капала на полу пальто. Рана на пальце была осмотрена судебно-медицинским экспертом, он дал заключение, что она причинена не более 4 суток назад.
После задержания, у Малеина были взяты образцы слюны и крови, которые после просушки были упакованы. Орудия убийства, вместе с четырьмя окурками, изъятыми в квартире Осетровой, были направлены в Красноярск, на судебно-биологические экспертизы. Одновременно была назначена экспертиза окурков, изъятых с места происшествия на идентичность с окурками, изъятыми у Малеина в качестве образца, по прикусу. Такая же экспертиза была назначена по пятнам и брызгам крови на  его пальто. Следователя интересовал вопрос, могла ли принадлежать Малеину слюна на изъятых окурках папирос, не принадлежит ли кровь на пальто кому-то из потерпевших, одним или несколькими лицами сделаны прикусы на папиросах, не сделаны ли они подозреваемым. Но проведение судебно-биологической экспертизы занимало не менее месяца.
Следователю, без заключения экспертов, нужно было в течение трех суток собрать доказательства вины подозреваемого, принять решение об аресте Малеина, либо его невиновности. Камерная агентурная разработка, не давала результатов, в кругу сокамерников он отрицал свою причастность к групповому убийству, агенты не могли найти к нему ключик, и разговорить.
Заканчивался третий день задержания, оперативные мероприятия не приносили результата, обстановка накалялась, внутреннее убеждение следователя о причастности подозреваемого к совершенным преступлениям не находило доказательств, не смотря на то, что следователь и оперативники работали день и ночь.
Во время допроса Гонова, проживавшего в соседнем доме, тот вспомнил, что в шестом часу утра, третьего марта, выходил по малой нужде, и видел, как мужчина средних лет быстрым шагом заходил во двор соседнего двухэтажного дома. Эти показания следователя заинтересовали, он попросил подробно описать, в чем  был одет, как выглядел этот мужчина. В ходе детального допроса свидетель нарисовал портрет очень похожий на портрет подозреваемого. Вспомнил, что прохожий был одет в темное драповое пальто, и шапку ушанку. Его внимание привлекло то обстоятельство, что это был ранний, предрассветный час, прохожих не было, а мужчина, перед тем, как войти во двор, приостановился, и  огляделся по сторонам, после чего вошел в ворота.
– Уточните, как вы смогли рассмотреть лицо этого человека, в утреннем полумраке? – спросил следователь, опасаясь в душе, что после уточняющего вопроса свидетель начнет отказываться от своих уверенных показаний.
– Недалеко от моего дома, у ворот в которые вошел мужчина, на столбе висит светильник, в его свете я и рассмотрел, как он выглядел.
Тройное убийство женщин в уездном городе Канске, породило множество слухов и небылиц, с которыми следователь сталкивался во время допросов. Ему приходилось тщательно отсеивать вымысел от правды.
Еще до конца не веря в удачу, он решил провести следственный эксперимент, на месте проверить показания свидетеля. Гонов подробно рассказал о внешних признаках проходившего мужчины, подтвердил, что запомнил дату, потому, что этот был день рождения жены, показал, где он стоял, где проходил мужчина, возле столба со светильником.
По его описанию следователь подобрал статиста, по росту и фигуре похожего на описанного свидетелем мужчину, в присутствии понятых вместе со свидетелем зашел на крыльцо его дома, убедился, что с него просматривается часть прилегающей улицы, ворота во двор соседнего двухэтажного деревянного дома, где жили Осетровы. Эти обстоятельства были занесены в протокол. После этого по улице в указанном свидетелем месте несколько раз прошел статист, он останавливался возле столба, оглядывался, заходил во двор, и все это было видно с крыльца. Во время движения статиста следователь сделал несколько обзорных снимков для фототаблицы, оформил протокол, предложил свидетелю проехать в  городской отдел, для опознания.
Осмотрев фототаблицу из трех фотографий,  свидетель уверенно опознал Малеина. Это была удача, так как его показания подтверждались заключением судебно-медицинского эксперта, о вероятности наступления смерти всех трех потерпевших в указанный свидетелем промежуток времени. Вывод эксперта носил предположительный характер, но следствию давалась возможность связать приход Малеина ранним утром третьего марта во двор дома потерпевших с их смертью.
Свидетель Гонов был вновь подробно  допрошен, внес некоторые уточнения, согласился на опознание, с применением  киносъемки, и записи показаний на магнитофон.
Портативный магнитофон в прокуратуре был, кинооператора   оперативные работники доставили из Канской городской телестудии, вместе с необходимой аппаратурой.
Следователь отобрал двух подходящих по телосложению, росту, одежде статистов, после того, как в кабинет вошли понятые, конвой ввел Малеина. Было видно, что он взволнован присутствием двух незнакомых мужчин, выполнявших роль статистов. Следователь предложил ему занять любой из трех стульев, стоящих у стенки и объявил, что будет проводиться опознание. Подозреваемый  начал выяснять, что это такое. Виталий, стараясь сохранить спокойствие, объяснил:
– Проводится следственное действие, опознание, вам необходимо занять любой из трех стульев. При опознании будут присутствовать понятые, – следователь указал на сидевших в кабинете женщин.
– Следственное действие, кроме записи в протокол будет записано на магнитную ленту, а так же будет проводиться киносъемка! Садитесь по своему выбору, после чего статисты займут места.
– Хотелось бы знать, кто и почему меня будет опознавать? – с вызовом спросил задержанный.
– Не торопите событий, в свое время узнаете, статисты займите места! Понятых прошу засвидетельствовать, что подозреваемый Малеин сам выбрал место среди трех стульев.
 После того, как участники расселись, следователь  записал в протокол автобиографические данные участников, разъяснил, что будут применяться киносъемка и аудиозапись следственного действия. По его сигналу в кабинет вошел Гонов.
– Свидетель, вам для опознания представляются три человека. Внимательно посмотрите, не знаете ли вы кого из них, где встречались, при каких обстоятельствах?
Осмотрев участников, свидетель уверенно указал на Малеина:
– Этот человек, сидящий в середине, проходил в шестом часу утра третьего марта мимо моего дома,  осмотрелся и зашел во двор соседнего дома.
– По каким признакам вы его опознали?
– По росту, телосложению, чертам лица! – уверенно подтвердил   свидетель.
– Опознаваемый, сидящий в центре встаньте, представьтесь! – потребовал следователь.
Казалось, что  Малеин был готов ко всему, но такого поворота событий не ожидал. Вскочив, сорвался на крик:
 – Это провокация! Я не видел и не знаю этого свидетеля! Следователь фабрикует против меня дело,  я ни в чем не виноват!
Дав ему время успокоиться, следователь с улыбкой спросил:
– Свидетель, вы подтверждаете свои показания?
– Полностью подтверждаю, это тот самый человек, которого я видел третьего марта в шестом часу утра! Я хорошо разглядел его лицо, он останавливался под столбом со светильником! Это он!
– Я отказываюсь от дальнейшего допроса, уведите меня в камеру! – вскочил подозреваемый, но конвой усадил его.
– Только после того, как вы прослушаете протокол опознания, записанный на магнитной ленте! – жестко остановил следователь.
Закончив опознание, следователь отдал свидетелю и подозреваемому протокол для ознакомления. Дождавшись, когда они подпишут, допросил Малеина по вновь открывшимся обстоятельствам.
– Каким обстоятельствам? Я никого не убивал! Так и напишите в протоколе. Ваш свидетель ошибся, третьего марта я был у Наливайко, тот может подтвердить!
– Успокойтесь, мы проверим все ваши доводы. Уведите задержанного в камеру! – распорядился следователь.
Из вытрезвителя привезли немного протрезвевшего Ниливайко, но, как  и предполагал следователь,  не мог дать вразумительного ответа на интересующий следствие вопрос, когда к нему пришел Малеин, кто еще в это время был у него.
– Помню, что у меня был друг, Дятлов, мы пили с ним водку, когда пришел Виктор с бутылкой. А когда это было, не помню…
Таяла последняя надежда, срок задержания Малеина заканчивался, но прямых доказательств его причастности  добыто не было. Подполковник Пузыня, весь личный состав уголовного розыска города Канска,  бросил на поиски Дятлова. День клонился к вечеру, а результатов не было, в восемнадцать часов истекал срок задержания. Подозреваемого надо было выпускать из-под стражи.
Но случилось чудо, дежурный по районному отделу, случайно услышал радиопереговоры оперативной группы. Он сообщил, что в камере сидит административно осужденный Дятлов, не его ли  ищут оперативники.
Следователю срочно доставили административный материал. Оказалось, что материал на Дятлова, оформил участковый, обслуживающий улицу, где проживал Наливайко, за то, что тот в присутствии граждан возле магазина справлял естественные надобности, на замечания не реагировал.
Задержание было проведено шестого марта в четырнадцать часов, позднее, в этот же день, Дятлов был осужден к пятнадцати суткам административного ареста. Его срочно доставили в кабинет, следователь подробно допросил его, записав показания на магнитофон.
Свидетель поведал следователю, что с первого марта жил у Наливайко, они постоянно пьянствовали, тот  что-то выгодно продал. Шестого марта, в обед к ним пришел знакомый Наливайко, который представился Виктором. Они выпили принесенную им бутылку водки, Виктор спросил, где находится магазин, просил проводить. Пока Виктор находился в магазине, он зашел за угол помочиться, там его задержал участковый. Во время задержания подходил Виктор, просил участкового отпустить, но тот не согласился.
Опять удача, в которую отказывался поверить следователь, Малеина звали Виктором, и по описанию Дятлова он мог им быть.
– Вы сможете опознать Виктора и подтвердить свои показания?
– А мне что, с ним детей крестить? Конечно, смогу опознать!
Один из оперативников поехал искать участкового, а следователь вновь подготовил понятых и статистов, приказал конвою поднять из камеры Малеина.
Дятлов, посмотрев на сидящих на стульях мужчин, указал на Малеина:
– Это Виктор, он пришел  после обеда шестого марта к Наливайко, принес бутылку водки. После этого стал у него жить. Шестого марта попросил меня показать, где магазин, мы пошли с ним за водкой. Когда он вошел в магазин, я зашел за угол…, там меня задержал участковый.  До шестого марта у Наливайко его небыло.
Следователь с удовлетворением наблюдал, как багровеет лицо подозреваемого, наконец, он не выдержал:
– Ты чего буровишь? Я неделю до этого жил у Наливайко! Тебя я там не видел!
– Это я тебя не видел! Гражданин следователь! Говорю как на духу! Виктор пришел к Наливайко шестого, если бы пришел раньше наверняка бы знал, где находится магазин и у меня не спрашивал! Мне скрывать нечего, я был не пьян, и преступлений не совершал! – настаивал свидетель, выбивая из-под ног Малеина построенную им защиту.
Тот, разыгрывая возмущение, бросился на свидетеля, но быстро был усмирен конвоем.
Малеин категорически возражал, доказывая, что пришел к Наливайко несколькими днями раньше, просил свидетеля подтвердить этот факт, но Дятлов настаивал на своих показаниях, вспомнил, какую водку принес Виктор, и угощал его и Наливайко папиросами «Беломорканал».
К этому времени подъехал участковый Переяслов, следователь  его подробно допросил об обстоятельствах появления гостей в квартире Наливайко. Он подтвердил, что задержал пьяного Дятлова шестого марта возле магазина, к нему подходил мужчина и просил отпустить, но он отказался сделать это.
Участковому для опознания была предъявлена фототаблица, с тремя фотографиями похожих людей. Он уверенно опознал подозреваемого, как гражданина просившего отпустить Дятлова.
Следователь провел опознание Малеина,  Переяслов, опознал его, полностью подтвердил свои показания. Допрошенные дополнительно соседи Наливайко подтвердили, что Малеин появился в его квартире не ранее шестого марта, но с уверенностью никто из них сказать не мог.
Проанализировав собранные доказательства, Виталий решил, что их достаточно для предъявления обвинения и ареста.
Истекали последние часы третьих суток задержания серийного убийцы в качестве подозреваемого. Следователь подшил документы в дело, напечатал постановление о привлечении в качестве обвиняемого, предъявил обвинение, вновь кратко допросил Малеина.
– Чего вы ко мне пристали, я никого не убивал! Я требую прокурора!
– Я понял и хорошо слышу, не надо кричать! Вам обвинение понятно, или нет?
– Понятно, но давать показания отказываюсь! Прошу отвести меня к прокурору!
– Прочитайте и подпишитесь, укажите, – с моих слов записано правильно.
Внимательно прочитав протокол, задержанный поставил свои подписи.
Напечатав постановление об избрании меры пресечения в виде заключения под стражу, вместе с конвоем, Виталька глянул на часы, осталось тридцать минут содержания под стражей Малеина. Позвонив в конвойное отделение, сказал:
– Поднимите Малеина на санкцию к прокурору!
Дождавшись конвоя, вошел в кабинет прокурора, положив уголовное дело перед ним.
Подашовка,  длительное время работавший прокурором,  решая вопрос об избрании меры пресечения в виде содержания под стражей, придирчиво знакомился с собранными доказательствами, лично допрашивал обвиняемого.
Он посмотрел на часы и улыбнулся:
– Я прокурор района! Вы хотели меня видеть?
Малеин начал кричать:
– Поверьте! Я не имею никакого отношения к предъявленному обвинению! Следователь фабрикует дело против меня, подговорил свидетелей. Я не был в доме Осетровой со дня, когда мы расстались…
Подашовка перебил его:
– Мы так и запишем в протоколе, что вы не причастны к убийству семьи Осетровой. А теперь прочитайте протокол и напишите своей рукой, что он записан с ваших слов, правильно, прочитан. А ниже поставьте свою подпись. Протокол будет подшит к делу с другими документами, вы сможете ознакомиться при предъявлении дела для ознакомления. Адвокат у вас есть, требования закона соблюдены…
Виталька видел, как лицо убийцы засветилось надеждой, он готов был протянуть руки конвою, надеясь, что прокурор прикажет освободить от наручников.
Но голос прокурора вернул его на землю:
– Собранные и представленные следователем доказательства дают основание для избрания в отношении вас меры пресечения, содержание под стражей! – Подашовка подписал постановление, поставил гербовую печать.
Малеин закричал:
– Я не виноват! Отпустите меня!
– Вам предъявлено обвинение в совершении умышленного убийства трех лиц. Тяжесть обвинения является одним из оснований  для избрания меры пресечения, содержания под стражей! Разъясняю, что вы вправе обжаловать это постановление, как это делать вам разъяснит адвокат. Уведите обвиняемого!
Заканчивались пятые бессонные сутки, в ходе которых следователю приходилось спать несколько часов в кабинете, пять суток непрерывной гонки за доказательствами, гонки, которая венчает расследование на первоначальном этапе.
Подашовка связался по телефону с прокурором края:
– Геннадий Федорович! Только что дал санкцию на арест обвиняемого Малеина! Ему предъявлено обвинение, имеются доказательства виновности. Следователь хоть и молод, но грамотно провел следственные действия по закреплению доказательств.
– Молодцы! Немедленно сообщу в Москву! Сегодня на неделю направил к вам опытного прокурора криминалиста, думаю, что молодому следователю будет полезно с ним поработать, узнать азы расследования и закрепления доказательств по делам подсудности краевого суда, пусть набирается опыта!

В ходе допросов соседей потерпевших, их родственников вырисовывалась картина совместной жизни Осетровой о Малеина. Следственным путем было установлено, что он не проживал с Осетровой с середины февраля, она забрала ключ от квартиры, но свой инструмент, рабочую робу разрешила хранить в сарае, от которого у него остался ключ.
Следователь умышленно не знакомил обвиняемого с протоколом осмотра места происшествия, во время которого с подтопочного листа было изъято несколько окурков папирос «Беломор». Дожидаясь заключения  биологической экспертизы о происхождении на них слюны, в ходе допросов уточнял, курил ли кто в семье Осетровых, где курил он сам и какую марку папирос.
Во время очередного допроса спросил:
– Свидетели говорят, что ты хороший столяр и плотник?
– Зря не скажут! – довольный похвалой улыбнулся обвиняемый.
– А где твой плотницкий инструмент? У тебя был полный набор инструмента?
– Когда Татьяна не захотела со мной жить, я оставил на хранение в ее сарае.
Не давая ему опомниться, следователь спросил:
– В том, который стоит во дворе дома?
– Да в нем…– ответил обвиняемый, и замялся, понимая, что проговорился.
– А как инструментом пользовался в течение месяца, на сарае висел большой амбарный замок?
Малеин молчал.
– Подсудимый, вы были предупреждены, что ваши показания будут записаны на магнитную ленту, отвечайте, вы добровольно давали показания?
– Я отказываюсь отвечать! Вы меня хотите запутать!
– Не хотите, не отвечайте, допрошенные свидетели говорят, что вы на работе пользовались только своим инструментом. К Наливайко пришли без него.
– Что из этого следует? – насторожился обвиняемый.
– Только то, что вы хранили инструмент в сарае Осетровой! Значит, у вас был ключ?
– Отказываюсь отвечать! – закричал обвиняемый.
– И не надо! На инструменте, изъятом в сарае Осетровой, остались отпечатки ваших пальчиков, ознакомьтесь с заключением эксперта. Обнаруженный под кроватью в квартире Осетровой плотницкий топор, со следами крови и волосами женщины опознан свидетелями, как принадлежащий вам!
Задержанный с тревогой посмотрел на следователя, тот улыбался.
 «Чему он улыбается, неужели я прокололся?» – лихорадочно думал убийца.
– Что вас так рассмешило?
– Твоя позиция, Малеин, все отрицаешь, а это прямой путь к стенке! Ты ранее судим, судимость не погашена, тебя расстреляют при имеющихся доказательствах! Только чистосердечное признание, явка с повинной могут сохранить жизнь!
– Не надо меня пугать! Я буду жаловаться! – закричал допрашиваемый.
– Жалуйся кому угодно, сколько угодно, допрос записывается на магнитную ленту. Стоит суду ее послушать и все станет ясно…
– Что станет ясно? – перебил его убийца. –  Не шантажируйте меня! У вас нет доказательств моей вины! Немедленно освободите из-под стражи! – повысил голос обвиняемый.
– Только не так громко, я хорошо слышу! – улыбнулся следователь. – Вернемся к инструменту, вы его брали после того как расстались с Осетровой.
Улыбка следователя, ссылка на суд, сбивали с мысли, не давали сосредоточиться.
– Что вам от меня нужно? Что станет ясно суду? Я невиновен!
– Суду станет ясно, что во время допроса закон был соблюден! А теперь отвечайте на поставленный вопрос! – настаивал следователь.
«Что делать, на инструментах мои пальчики, свидетели подтверждают, что я приносил свой инструмент! Надо признаваться!» – подумал Малеин, с вызовом ответил:
– Да, я пользовался инструментом! У меня был ключ от сарая! Но какое это имеет отношение к делу!
– Вопросы здесь задаю я! Будьте любезны отвечать! – повысил голос следователь.
Уловив в его голосе стальные нотки, обвиняемый понял, что нахрапом ничего не добьешься, сбавил тон.
– Не надо кричать! Таким вы мне больше нравитесь, давно курите Беломор?
– Сколько себя помню, другие сорта, кроме махорки не признаю!
– Чем вы можете пояснить, что у не куривших Осетровых, запрещавших вам курить в квартире, обнаружено несколько окурков Беломора?
Обвиняемый насторожился, задержался с ответом, глаза его бегали, он не знал, что ответить. Не давая опомниться, следователь повторил вопрос:
– У вас небыло ключей, но откуда окурки Беломора в квартире вашей сожительницы? Она не курила и другим не позволяла курить в квартире?
Несмотря на то, что следователь торопил с ответом, Малеин молчал, лихорадочно собираясь с мыслями.
– Я не знаю, откуда они там появились! У меня небыло повода их убивать!
– Заключением эксперта установлено, что на изъятых окурках тот же прикус, что и на окурках которые вы оставили у меня в кабинете! Желаете ознакомиться!
Виталька видел, как дрожали руки обвиняемого, когда тот читал заключение, понял, что он на гране срыва.
– Обвиняемый, еще раз напоминаю, что за убийство трех лиц вам грозит смертная казнь! У вас остались два шанса сохранить жизнь, явка с повинной и чистосердечное признание, возможно суд, при вынесении приговора, примет их во внимание. Подумайте,  остался последний шанс сохранить жизнь!
Убийца молчал.
–  Уведите обвиняемого в камеру, пусть подумает! – приказал следователь конвою.
Время шло, дело пухло, в него подшивались новые документы, был начат второй том. Наконец, в прошнурованном и опечатанном сургучной печатью пакете, поступили заключения судебно-биологической экспертизы. Следователь нетерпеливо сломал печати, заметно волнуясь, разорвал конверт, в нем находился его приговор, сдал он экзамен на звание следователя, или опростоволосился. Дрожащими руками развернул заключение, пропустив исследовательскую часть, стал читать заключительную:
– Кровь на пальто Малеина по групповым свойствам не могла принадлежать никому из пострадавших, она принадлежала самому обвиняемому, – Виталий ясно почувствовал холодок страха, поднимающийся от поясницы к лопаткам, доводы Малеина о том, что это его кровь подтвердила экспертиза.
Это был удар: «Неужели арестовал не виновного?» – мелькнула страшная догадка, но Виталька заставил себя читать дальше:
– Установить групповую принадлежность слюны,  на трех окурках,  не представляется возможным из-за малого ее содержания.
У него опустились руки, в глазах потемнело, рушилась последняя надежда на получение неопровержимых доказательств причастности Малеина к убийству семьи Осетровых.
Долго приходил в себя, прочитав последний абзац, не сразу поверил:
– На мундштуке четвертого окурка обнаружена слюна, которая по своим групповым свойствам не могла принадлежать потерпевшим, происхождение ее от Малеина не исключается.
Он закрыл глаза,  радуясь, что его труд не пропал даром, и подозрения оправдались. 
Виталька понимал, что заключением биологической экспертизы обвиняемый окончательно изобличен, и  должен скоро сознаться, внутренним чутьем  чувствовал надлом в его поведении. Позже часто спрашивал себя, какие признаки предшествуют этому моменту истины, но не находил двух одинаковых случаев.
Следователь вызвал Малеина из следственного изолятора для допроса в прокуратуру, заранее подготовил магнитофон. Долго морально настраивался на допрос, понимая, что перед ним сидит загнанный в угол и готовый на все зверь, сгубивший в угоду собственной прихоти жизни трех невинных жертв. Он в этом был абсолютно уверен, но, ни одним взглядом, неосторожным замечанием, интонацией голоса не должен был выдать негативное отношение. Иначе обвиняемый замкнется, озлобится и ничего не скажет. Следователь в любом случае должен сохранять нейтралитет, при случае подыграть в допустимых пределах.
Поздоровавшись с обвиняемым, справившись о здоровье, самочувствии предложил закурить, сам закурил папиросу Канского Беломора.
– Обвиняемый, допрос  будет записываться на магнитную ленту.
Малеин удивленно посмотрел на него. Следователь не меняя выражения лица, включил магнитофон, назвал дату и время начала допроса, после чего предложил  рассказать об обстоятельствах совершенного преступления, еще раз разъяснил, что явка с повинной, чистосердечное признание, являются смягчающим вину обстоятельством.
– Я уже об этом неоднократно слышал! Мне не в чем признаваться! – закричал обвиняемый.
– Это мой долг, разъяснить требование закона, повторенье, мать ученья!
Обвиняемый напрягся, не зная, какие неожиданности таят в себе дальнейшие вопросы следователя. Тот достал из стола и положил перед собой заключение судебно-биологической экспертизы. Стул обвиняемого стоял ровно на таком удалении от стола, чтобы он мог прочитать название лежащего на столе документа, но не более.
Он видел, как напрягся Малеин, пытаясь прочесть содержание, на его лице можно было прочесть отчаяние, беспомощность, желание знать то, что знает следователь. Стараясь сохранять беспристрастность, следователь объявил:
– Получено заключение судебно-биологической экспертизы, с которым сегодня вас ознакомлю. Одновременно вы будете ознакомлены с заключениями всех назначенных по делу экспертиз!
 «Он улыбается! Видно плохи мои дела! Интересно, почему улыбается!» – думал убийца, и лицо его принимало меловой оттенок.
Словно не замечая этого, следователь начал оглашение экспертиз:
– Согласно заключению трассологической экспертизы, на замках, изъятых с входной двери квартиры Осетровых, и сарая, повреждений, характерных для открытия отмычкой, следов взлома не имеется, вероятнее всего они открывались ключом.
– Какое это имеет отношение к моему делу? – облегченно вздохнув, пожал плечами обвиняемый.
– Самое прямое, у суда не возникнет сомнений, что убийца либо открыл замок своим ключом, либо зашел в открытую дверь, а уходя после совершения убийства потерпевших, своим ключом закрыл замки на дверях квартиры и сарая, не оставив следов отмычек и взлома. А ключ был только у вас!
Малеин отшатнулся, как от удара, он понял, почему следователь в ходе допросов неоднократно задавал вопросы о замках и ключе.
– Ничего не хотите пояснить по оглашенной экспертизе?
Обвиняемый молчал, и следователь начал оглашение заключения биологической экспертизы:
– На  окурке папиросы, изъятом в квартире Осетровых, обнаружена слюна, по групповой принадлежности принадлежащая Малеину!
– Обвиняемый, как можете объяснить наличие четырех окурков папирос Беломор, выкуренных вами в квартире Осетровых, в которой, как вы утверждаете, не были после разрыва с Татьяной, и наличие на одном из окурков вашей слюны?– громко спросил следователь.
«Он загнал меня в тупик! Что делать, меня расстреляют, а жить так хочется!» – неслись мысли в голове убийцы. Он сидел с белым, как полотно лицом, повторяя:
– Не я, не я...
– Не надо так громко! Я уже ознакомил вас с заключением эксперта, на окурках папирос изъятых из квартиры Осетровых и в моем кабинете, одинаковый прикус. Это подтверждает, что их курил один человек!
Малеин молчал, и следователь продолжил:
– Думаю, что при таких доказательствах вам осталось только признать вину, чтобы суд при вынесении приговора это учел! – издалека доносился голос следователя.
Он видел, что Малеин сломался, обмяк, на лице была видна неуверенность, обреченность не знавшего как поступить человека, но ему не давали опомниться вопросы следователя.
– Обвиняемый, вы не ответили на мой вопрос, как вы совершили убийство трех женщин?
– Я никого не убивал! – поникшим голосом, неуверенно ответил тот.
– Тогда мы вернемся к исследованию доказательств, – следователь, оглашая доказательства, видел, что момент истины близок, воля убийцы сломлена, он скоро  признается. Но тот все еще цеплялся за остатки своих показаний, утверждал, что не был в доме потерпевших после ссоры с Татьяной.
– Ознакомьтесь с протоколом проверки показаний на месте происшествия свидетеля Гонова и фототаблицей к нему!
Было видно, что обвиняемый на фотографиях узнал ворота дома Осетровых, следователь продолжил:
– Вы помните, что свидетель Гонов опознал вас и подтвердил на очной ставке, что видел, как вы входили в ворота дома, где проживала Осетрова в день убийства! Он разглядел вас при свете фонаря. Его показания подтверждаются фототаблицей, она подтверждает, что стоя на крыльце своего дома,  мог вас видеть. Кроме того на фото хорошо виден столб со светильником у ворот дома Осетровых. Он видел вас рано утром третьего марта, в это же время по заключению экспертов были убиты все женщины в семье Осетровых! Чем вы можете объяснить следствию и суду свой приход в день убийства во двор Осетровых? Слушаю вас!
Схватившись за голову, обвиняемый завыл, раскачиваясь на стуле, конвой пододвинулся ближе, но следователь сделал предупреждающий жест.
Малеин забился в истерике, следователь ждал, было видно, что она продлиться не долго. Успокоившись,  потребовал:
– Давайте бумаги, я все подпишу…
«Сломался!» – стараясь не выдать радости, подумал следователь. – Мне не нужны ваши широкие жесты! Расскажите об обстоятельствах убийства трех женщин!
 Обвиняемый не выдержал, сорвался на крик:
– Я их убил, я. Они меня достали, пишите, я все подпишу!
– Успокойся Малеин! Кончай гнать картину, на публику работать! Ты  сам на вышку натягиваешь, расстреляют за три убийства с не погашенной судимостью! Советую подумать и сознаться, в этой игре ставка: твоя жизнь! – спокойно продолжал давить следователь.
– В камеру, отправьте меня в камеру! Мне плохо, я не могу давать показания!
– Вызовите карету скорой помощи, пусть освидетельствуют обвиняемого, способен ли он давать показания! –   глядя ему в глаза, сказал следователь одному из конвоиров и тот встал.
– Малеин! В последний раз предлагаю рассказать об обстоятельствах совершенного преступления, наш допрос пишется на магнитную ленту, кончай гнать картину!
– Я все расскажу, но мне надо подумать,  отведите меня в камеру.
Зная, что такая передышка дает отрицательный результат, следователь отказался исполнять его просьбу.
– Вы на допросе! Когда он закончится, вас уведут в камеру. Я продолжаю допрос! Расскажите о совершенном преступлении!
Обвиняемый махнул рукой:
– Дайте бумагу и ручку, я все напишу…
Его прервал следователь:
– Ваша просьба будет удовлетворена после допроса, а пока отвечайте на мои вопросы!
– Это произвол! Я буду жаловаться!
– Завтра будете жаловаться, напоминаю, что допрос пишется на магнитную ленту. Вы вправе обжаловать действия следователя, а пока продолжается допрос. С какой целью вы пришли к дому Осетровой ранним утром в день убийства? Как оказался в закрытой на висячий замок квартире потерпевших ваш плотницкий топорик со следами крови и волос Татьяны, окурки с вашей слюной?  Еще раз предупреждаю, что явка с повинной может сохранить жизнь.  Думай Малеин!
 Он согнулся словно от удара, через секунду нарушил молчание:
– Убийство совершил я!
– Расскажите, при каких обстоятельствах? – скрывая радость, от неожиданного признания спросил следователь.
– Сама Татьяна и ее мать, не давали житья  своим брюзжанием, добились, что мне пришлось уйти из семьи. У меня созрел план мести. В сарае хранился мой инструмент, а Пелагея рано утром ходила кормить курей. Ранним утром шестого марта, своим ключом открыл замок, притворив дверь сарая, стал ждать, когда придет ее мать, для встречи приготовил кувалду, освободил место возле входной двери. Услышав шаги, стал возле стены, взял кувалду. Теща приостановилась, увидев, что сарай открыт, что-то поворчала под нос, открыла дверь и вошла. В это время нанес ей удар кувалдой по голове, от которого она стала оседать на пол. Подхватив безжизненное тело, затащил труп тещи в загон для курей. Успокоившись, подумал, что Осетрова и ее дочь сразу догадаются, что преступление совершено мной и расскажут работникам милиции,  решил избавиться от нежелательных свидетелей. Знал, что уходя кормить курей, теща не закрывала дверь квартиры на замок,  спрятав под пальто небольшой плотницкий топор, зашел в квартиру и закрыл за собой дверь на крючок. В кухне спала дочь сожительницы, Ирина. Взял на столе мясорубку, обернув струбцину полотенцем, нанес  несколько ударов по голове. Она затихла. Думая, что она мертва сел покурить, дождаться возвращения Татьяны с работы. Но Ирина пришла в себя, начала просить: «Дядя Витя не убивай меня, я не виновата». От неожиданности схватил ее за шею, пытался задушить, но руки не слушались. Поднял лежавшее возле печки полено, ребром ударил несколько раз по горлу,  она захрипела и затихла. Закрыл одеялом с головой, сел докуривать папиросу.
 Следователь мысленно сопоставлял рассказ с картиной обнаруженной на месте происшествия, расхождений не находил, радовался: «Хорошо, что магнитофон пишет  показания, незначительные детали порой имеют решающее значение для суда!».
Он прервал Малеина:
– Расскажите подробнее, какой частью мясорубки наносили девушке удары,  куда, и сколько? Куда дели мясорубку, полено?
– Нанес несколько ударов, по волосистой части головы раструбом мясорубки, держа за струбцину, завернутую в полотенце. Ребром полена несколько раз ударил по горлу. Мясорубку поставил на припечек, полено бросил на пол.
– Почему не добил Ирину мясорубкой?
– Голова находилась вплотную к стене, невозможно было наносить сильные удары. Кроме того не хотел, чтобы она долго мучилась.
Мясорубка была обнаружена на припечке, рядом лежало свернутое полотенце.
– Для чего вы оборачивали струбцину полотенцем?
– Не хотел оставлять своих отпечатков, – спокойно ответил обвиняемый.
Следователя поражало, как спокойно обстоятельно он рассказывал о кровавой расправе с тремя женщинами. Было видно, что за время содержания под стражей мысленно неоднократно возвращался к совершенному преступлению, и сейчас был готов облегчить душу признанием.
– Выкурив несколько папирос, в окно увидел поднимающуюся на крыльцо Татьяну, открыл крючок на двери и стал у стенки.
Ничего не подозревая, она шагнула в квартиру, спросила, почему у вас дверь открыта. Я нанес удар лезвием топора в лицо, схватил   за одежду отшатнувшуюся сожительницу, положил на пол в квартире, закрыл дверь на крючок. Лежа на полу, она стонала и просила не убивать. Но в порыве злобы нанес ей несколько ударов лезвием топора по лицу и черепу. Когда она затихла, уложил труп на кровать, укрыл  одеялами и одеждой. Кровать отодвинул от окна, задернул шторки на окнах, открыл форточки, чтобы дольше небыло запаха.
Обвиняемый замолчал. Но следователь не давал передышки:
– Продолжайте обвиняемый! Что вы делали дальше в квартире потерпевших?
– Вымыл  полы, обмыл топор, руки от крови, снял с себя забрызганную кровью рубашку, бросил топившуюся печь. Открыв холодильник, нашел полбутылки медицинского спирта, яйца, колбасу. Поджарил колбасы, изжарил яичницу, выпил спирт, закусил яичницей с колбасой.
– Куда бросал окурки?
– На подтопочный лист, к печке.
Рассказ Малеина полностью вписывался в протокол осмотра места происшествия, заключения экспертов.
 В конец допроса следователь предложил Малеину с выездом на место, показать и рассказать о совершенных преступлениях, и тот согласился.
Виталий пригласил оператора телевидения, который снял на кинопленку показания обвиняемого на месте совершения убийств, следователь его показания во время проверки показаний  записывал на магнитофон.
Надеясь на снисхождение суда, Малеин, в присутствии понятых, в квартире Осетровых, в сарае подробно показал, рассказал и воспроизвел жуткую картину убийства трех женщин.
По его показаниям был смонтирован и приобщен к делу в качестве вещественного доказательства фильм, и запись его показаний на магнитной ленте.   
Вызвав обвиняемого из СИЗО, следователь начал допрос, выяснил, какими болезнями болел, где лечился.
– Нигде не лечился, в больнице не лежал. А для чего вы это спрашиваете?
– Поедешь в Красноярск на амбулаторную судебно-психиатрическую экспертизу.
– Это еще для чего? Я здоров!
– Пусть эксперты подтвердят, что вы здоровы. Ознакомьтесь с постановлением о назначении экспертизы.
Амбулаторная судебно-психиатрическя экспертиза не дала однозначного заключения о психическом состоянии обвиняемого.
Виталий зашел в кабинет прокурора.
– Яков Иванович. Получил заключение амбулаторной психиатрической экспертизы, не могут дать ответа, либо нездоров, либо косит под психа. Думаю назначить стационарную экспертизу в Новосибирске.
– Дело расстрельное, назначь сразу в институт Сербского в Москву. Пусть там за ним психиатры понаблюдают месяц-другой, для расстрельного приговора краевой суд потребует проведения экспертизы в Москве.
– Пропустим все сроки расследования – возразил следователь.
– Причина уважительная, будешь продлять срок у прокурора края, понадобиться и в Генеральной прокуратуре. Ни у кого не должно возникнуть и тени сомнения в психической полноценности убийцы при вынесении смертного приговора!
 экспертизы не выявили отклонений в психическом состоянии убийцы, его признали вменяемым в совершении предъявленный тяжких преступлений.
Несколько  месяцев убийца в вагон-заках катался на экспертизы, в Красноярск, затем в Москву. Наконец заключения экспертов лежали на столе следователя. Дело к тому времени разбухло до тех томов.
– Давно не видел вас, Малеин! В присутствии адвоката ознакомьтесь с заключениями психиатрических экспертиз. Несмотря на все ваши усилия инсценировать психическое заболевание, эксперты не выявили отклонений в психическом состоянии, вас признали вменяемым в совершении предъявленных тяжких преступлений!
Следователь видел, как погасла надежда в глазах обвиняемого, который решил разыграть психическое расстройство в надежде сохранить жизнь.
– Меня расстреляют? – едва слышно спросил он.
– Как я вам неоднократно говорил, это будет решать суд! А сейчас вы и защитник будете ознакомлены со всеми материалами уголовного дела.
Закрыв последний том, следователь сказал:
– У вас есть вопросы по оглашенным материалам дела, они вам понятны?
Обвиняемый молчал, и следователь повторил свой вопрос.
– Понятны, вопросов нет, – едва слышно ответил Малеин, мысли которого были заняты тем, как психиатрам удалось уличить его в симуляции психического расстройства. «Теперь меня наверняка расстреляют, не погашенная судимость, вину не признавал. Прав был следователь, была одна ниточка остаться в живых – чистосердечное признание, зря я ею не воспользовался».
Голос следователя прервал его размышления:
– Следствие по делу закончено, думаю, что вас больше не придется вызывать из СИЗО, ждите суда.
Обращаясь к конвою, приказал:
– Уведите обвиняемого.
На планерке прокурор поздравил молодого следователя:
– Я внимательно изучил ваше дело, оно направлено прокурору края для утверждения обвинительного заключения. Поздравляю с успешным расследованием дела краевой подсудности! Мной подписано представление о присвоении классного чина – юрист третьего класса.
Присутствующие переглянулись, для всех первый классный чин был – младший юрист. В это время раздался междугородний звонок телефона. Прокурор поднял трубку и услышал голос начальника отдела кадров, Любикова:
– Как показал себя стажер, Пшеничников? Прошло шесть месяцев, если заслуживает, пошлем на присвоение квалификации младшего юриста.
– Я им доволен! Кроме нескольких сложных дел о тяжких преступлениях подсудных районному суду, закончил дело подсудности краевого суда, по факту умышленного убийства трех лиц. Я направил представление на присвоение классного чина юриста третьего класса!
– Не знаю, как получиться с третьим классом. Доложу Геннадию Федоровичу, может быть подпишет.
Через полмесяца Подашовке позвонил прокурор края, Елизарьев:
– У меня ваше представление на присвоение классного чина юриста третьего класса молодому следователю, который и года не проработал. Как вы можете его охарактеризовать?
– Я поддерживаю представление, работает в выходные и праздники, судьи им довольны, возврата дел на доследование не имеет, нераскрытых преступлений в его производстве нет. Несколько месяцев работает по раскрытию тяжких преступлений, недавно закончил дело краевой подсудности. Из него уже сейчас получился хороший следователь! 
Получив блестящую характеристику, Елизарьев подписал представление Подашовки.
Но только скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Классные чины присваиваются приказом Генерального прокурора, но в Москве не привыкли торопиться. Уже на службе в армии, узнал парень, что ему присвоен классный чин юриста третьего класса, в переводе на армейский лексикон, лейтенанта юстиции.

Выездная сессия Красноярского краевого суда в городе Канске рассмотрела уголовное дело по обвинению Малеина в умышленном убийстве трех лиц, с особой жестокостью и вынесла смертный приговор. Жалобы, осужденного, адвоката, прошение о помиловании были оставлены без удовлетворения, через полгода в прокуратуру пришло уведомление о приведении в исполнение смертного приговора, но следователь уже служил в армии, узнал об этом из письма прокурора, также и о присвоении классного чина.
Успешному окончанию сложного дела больше всех радовался Виталька, он себе и всем доказал, что может стать хорошим следователем.
В кабинет заглянула секретарь прокурора:
– Вас вызывает Яков Иванович!
Следователь насторожился, вызов к прокурору мог означать все, что угодно, прокурор умел спросить за допущенные недоделки. Сданные на подпись с обвинительным заключением уголовные дела, Яков, как его звали подчиненные,  вычитывал от первого до последнего листа, проверял, подписаны ли протоколы допросов и других следственных действий. С дурными предчувствиями он вошел в кабинет. Одного взгляда было достаточно, что прокурор в хорошем расположении духа и разбора полетов не будет.
– С тебя причитается, – улыбнулся Подашовка, протягивая ключи.
– Простите, не понял…, – опешил молодой следователь.
– Тебе выделена двухкомнатная квартира в новом доме, жду приглашения на новоселье!
Парень не мог поверить, не прошло и года работы в прокуратуре,  уже  двухкомнатная квартира, которую другие ждали годами.
– Вы шутите?
– Не шучу, добросовестным трудом заслужил! Бери ключи и помни, что обещал вернуться в прокуратуру после службы! Буду держать место!
– Спасибо Яков Иванович! Не подведу! – задохнулся от счастья  следователь.
Прошло две недели, Виталька со счастливой супругой вселились в пахнущую свежей краской двухкомнатную квартиру, шумно отпраздновали новоселье, пригласив всех сотрудников прокуратуры. На следующий день, в воскресенье, пришли  ребята с помятыми лицами, собрались перекурить в кабинете Булова.
 – Ты нас вчера накачал, у всех головная боль! Надо друзей лечить, новосел! – сказал Николай.
– Не вопрос! Я такой же тяжелый, поехали ко мне, помню, что сало и огурцы соленые остались, остальное куплю по пути.
Парни с радостью согласились, Кравченко пригласил прокурора, был выходной день, и тот не стал отказываться:
– Похмелиться святое дело!
В гастрономе Виталька взял несколько бутылок водки, закуски, на прокурорской «Волге» подъехали к пятиэтажному дому, стоявшему среди соснового леса, на высоком берегу реки Кан, катившей воды к Енисею. Приехавшие на новоселье родители, и Люба оказались дома, быстро собрали на стол закуску, и влазины продолжились. Немного поправив здоровье прокурор, сославшись на дела, уехал. Наступил вечер, ребятам, как всегда, не хватило водки, но магазин был уже закрыт, взять негде. И туту Виталька вспомнил про брагу:
– Парни! У меня стоит фляга с брагой! Она немного подкисла.
– А в ней есть градус? – тоном знатока спросил Булов.
– Сам пробовал, забористая!
– Тогда мы сейчас снимем пробу! – обрадовался Николай.
Он потребовал эмалированный бак, большой таз, таз поменьше, длинное полотенце. Налил в бак около трех литров процеженной сквозь марлю браги, на нее опустил маленький тазик, сверху прикрыл бак большим тазом. Плотно обвязав его мокрым полотенцем, поставил на газовую плиту. В верхний таз налили холодную воду и меняли, когда она нагревалась. Через полчаса сняли с бачка верхний таз, выловили плававший по поверхности браги маленький тазик. В нем находилась мутная жидкость с резким запахом самогона, ее оказалось чуть меньше полулитровой банки. Николай попробовал и показал большой палец:
– Стоящая вещь!
Отработанную брагу вылили в канализацию, «аппарат»  вновь «зарядили». Пока пировали, выгналась следующая порция самогона. Гуляли и веселились, пока во фляге не осталась одна гуща. Увидев, что коллеги изрядно нагрузились, Виталька пошел провожать до автобусной остановки. Надышавшись свежего воздуха, войдя в подъезд, ощутил резкий сивушный запах, весь подъезд был переполнен запахом самогона. Войдя в  квартиру, с порога закричал:
– Люба! Открой окна, в подъезде стоит густой запах самогона!
Через десять минут признаки самогоноварения были уничтожены, а соседи ничего не сказали, новоселье святое дело…
Пришло время выпускных экзаменов, но для подготовки времени не было. Отправился Виталька сдавать госэкзамены, прочитав восемнадцать страниц общей части гражданского права. Больше сил не хватило, заснул с книгой в руке под перестук вагонных колес на стыках рельсов. Чтобы допустили к экзаменам, ему предстояло написать и защитить курсовую работу по уголовному праву. Обложившись учебниками,  два дня провел в Краевой библиотеке, имени Ленина. На следующий день успешно защитил курсовую работу. Сложив учебники в стопку, подсчитал количество страниц, разделил на количество дней, и начал интенсивно заниматься, засыпая за столом под утро.
Обмывал диплом с друзьями и однокашниками в квартире родителей. Были там Валерий Анохин, Валерий Питецкий, Дорохов Владимир. На память об этом знаменательном дне осталась фотография, сделанная Питецким,  стоят три добрых молодца и улыбаются, не зная, что им приготовила судьба в этой жизни.

 
 А Р М И Я

Получив диплом юриста, Виталька окунулся в работу, отнимавшую все свободное время. Вернувшись поздно вечером, увидел опечаленную супругу:
 – Чего грустишь?
Она передала повестку в военкомат.
– Что будешь делать?
– Надо идти, год отслужить, отдать долг Родине, чтобы потом не дергали всю жизнь!
Так и решили на домашнем совете. Утром зашел в кабинет Булова, он сидел мрачный, помятый, был чем-то недоволен.
– Коленька! Что с тобой?
Товарищ достал из ящика стола узкий листок бумаги, протянул гостю.
Прочитав, Виталька рассмеялся.
– Ты чего ржешь? Мне плакать хочется, а он смеется! – мрачно спросил хозяин кабинета.
– Мы с тобой одной крови, брат! – Виталька положил свою повестку рядом!
– Тебя тоже призывают…?
– Да Коленька, призывают! Похоже, мы будем служить в одной части.
– С чего ты взял?
– Посмотри на дату! Нас вызывают в одно время!
– Ну, блин! Это меня немного успокаивает, будет хотя бы одна знакомая физиономия. Что сделаешь, служить все равно надо, год не так уже и много.
Подашовка, узнав о призыве двух следователей, схватился за голову:
–  Ребята никакой армии, работать некому. Я вам сделаю отсрочку от службы!
– Спасибо Яков Иванович! Но мы решили идти в армию, и так будем служить не со своим годом, –  возразил Булов.
– Вы хорошо подумали?
– Хорошо! Чем дальше будем откладывать, тем труднее будет служить! Через год вернемся в прокуратуру! – пообещал Виталька.
Немного подумав, прокурор согласился:
– Наверное, вы правы, надо отдать долг Родине и жить спокойно. Только возвращайтесь обязательно, буду держать для вас места.
Витальке, в его короткой жизни, не приходилось встречать таких добрых людей, как Яков Иванович. Он по-отечески заботился о своих подопечных, был замечательным руководителем и наставником. Все работники прокуратуры жили в квартирах, которые он вбивал в райисполкоме.

Из войсковой части за новобранцами приехали «покупатели», офицер и два сержанта Иголкин и Лейкин, с ними следователи познакомились в военкомате. Когда офицер вышел  Иголкин не выдержал:
– Ребята, у вас в городе много красивых девушек! Постарайтесь устроить нас жить рядом с ними.
– Нет проблем! – Николай и позвонил по телефону.
– В общежитии ХБК вам выделят комнату, – положив трубку, сказал он.
– А что такое ХБК? – спросил Иголкин.
– Это аквариум полный золотых рыбок! – рассмеялся Виталий, сержанты  переглянулись.
– Вы будете жить в общежитии  ткачих, там живут одни девочки. Так, что постарайтесь обновить генофонд в городе Канске! – пояснил он.
Глаза у сержантов загорелись:
– Ребята! Помогите уломать капитана Устинова, он хочет стать на постой в войсковой части, – попросил Иголкин.
Капитан удивился предложению новобранцев, но они привели неоспоримые доводы:
 – Зря отказываетесь, товарищ капитан! Отдельная комната, полная свобода, женское общество, военкомат в трех шагах. Можно стать на довольствие в войсковой части –  в Арсенале, это один квартал от общежития. Вечером мы к вам будем в гости приходить, нам интересно узнать про службу…
Устинов не устоял, и покупателей поселили в общежитии ткачих. Вечером, в комнате общежития, за накрытым столом сидели покупатели, новобранцы, комендант общежития и гости. Не спеша, наливали в стопки, сержанты рассказали, что служат в суровом краю, на побережье Охотского моря, берега которого, от Шантарских островов до подошвы полуострова Камчатка, охраняет Охотский, отдельный краснознаменный, отличный радиолокационный батальон. Роты батальона стоят на побережье моря и бойцы на радиолокационных станциях несут охрану воздушных рубежей страны. В отдельные роты, такие, как Алдома и Унчи один раз в месяц, или в два месяца раз летает вертолет, или небесный тихоход АН-2, другого сообщения нет. Продукты, топливо и оборудование завозятся морскими судами во время навигации, а почта приходит и уходит только по прилету вертолета.
– А где прекрасные собеседницы? – вспомнил обещания раскрасневшийся от водки капитан.
Булов мигнул коменданту, тот вышел, вернулся в обществе четырех молодых, нарядных девушек:
– Знакомьтесь, эти красавицы ваши соседки! – вскоре за столом слышался их звонкий смех, девушки быстро познакомились с гостями.
Команда была сформирована из призывников Канского и Иланского районов,  они были земляками – сибирякам. Кроме следователей, в призыве было еще три «переростка», Сережа Маценко из Иланска, Жмуйдин Володя, и Добрый Виктор из  Канска. Позднее оказалось, что Добрый имел среднее техническое образование по радиоэлектронике и практический опыт работы с бытовой радиоэлектронной аппаратурой. Жмуйдин окончил Красноярский Политех, Маценко ВУЗ, связанный с эксплуатацией железнодорожного транспорта, остальные были выпускниками общеобразовательных школ. В дорогу следователи взяли  запас питьевого спирта, копченых кур, отварные говяжьи языки, соленое сало.
Сержанты пригласили их в свое купе, они ехали с капитаном Устиновым. Поезд отбывал из Канска ночью. После прощания, когда за окном скрылись заплаканные лица родных и знакомых, парни достали  запасы, нарезали закуску на столе. После недолгих уговоров, к ним подсел капитан,  пока поезд, рассекая прожектором ночной мрак, вез призывников в Красноярска, шла беседа за накрытым столом.
В Красноярске призывников, посадили в самолет, взревели моторы и ИЛ-18 оторвался от земли. Он летел над городом, Виталий видел родительский дом, в нем прошло детство, юность, там жили его родители. Мысленно  прощался с родным городом, улетая на год, в неизвестность,  на далекую воспетую в блатных песнях Колыму.
– Виталька, а ты куда собрался? – услышав знакомый голос, оглянулся.
– Валентина, привет! Нас с Буловым в армию призвали, а ты как здесь оказалась?
– Летаю бортпроводницей, вот так встреча! Не виделись с выпускного вечера.
Через некоторое время она увела друзей и покупателей  в хвостовой отсек самолета, служебный салон. Поставила бортпайки, бутылки с минеральной водой.
 Булов достал бутылку спирта:
– Валюша давай, обмоем встречу!
– Нет, ребята, я себе минералки налью, строгий командир, сразу на землю спишет. Отслужите, потом погуляем. Дай вам Бог легкой службы.
Махнув рукой, она выпорхнула из салона.
– Стюардесса, как принцесса!  Ноги от самых ушей растут! –   восхищенно проводил взглядом капитан.
– Однокурсница, на юрфаке в университете учились, можем познакомить, – подмигнул Виталий.
Ровно гудели моторы, ИЛ-18  без посадки летел из Красноярска в Охотск, это заняло восемь часов.  Но в Охотске  бушевала пурга, самолет направили на запасной аэродром, в Магадан.
Была вторая половина ночи, призывники вылезли из теплого чрева самолета на продуваемое пургой летное поле в аэропорту Магадана. Ветер пронизывал до костей, валил с ног. Провожатый повел в  здание Аэропорта. Виталий едва переставлял ноги, было очень трудно дышать. Всех мучил удушающий кашель,  новобранцы, с удивлением глядя друг на друга, дышали, как загнанные лошади. Позднее  ребята узнали, что на севере нехватка кислорода в воздухе составляет до двадцати процентов. Для того чтобы организм привык, необходимо время, в первые дни и недели это очень плохо отражается на здоровье, человек задыхается.
Утром тот же самолет доставил новобранцев  к месту  службы. На прощанье парни расцеловали Валентину и наказали передать привет Красноярску.
Батальон был расквартирован в двадцати километрах от  города Охотска, рядом с аэродромом, который выполнял как военные, так и гражданские функции. Разношерстная колонна проследовала в расположение батальона. В старом клубе, приспособленном под карантин, приказали оставить мешки и сумки,  строем повели в баню. В предбаннике, у табуретов их ждали несколько бойцов с ручными машинками для стрижки волос.
– Построится в шеренгу по два! – раздался требовательный голос.
– Внимание на середину! Я прапорщик Дроздов Федор Иванович назначен старшиной карантина. Обращаться ко мне и офицерам  только по званию, товарищ прапорщик, товарищ старшина. Имя, отчество на время службы забыть. Позже сержанты научат азам армейской жизни. А теперь, стрижка под ноль. Вопросы есть?
– Есть, товарищ старшина! – подал голос Николай.
Тот вопросительно посмотрел на новобранца.
– Рядовой Булов. У меня короткая стрижка, разрешите не стричься под ноль.
Удивленный старшина приказал подойти ближе, наклонив  голову, зажал волосы между пальцев.
– Всем умникам объясняю, в армии допускается короткая стрижка, каждый может определить сам. Волосы торчат выше сложенных пальцев, жди от старшины наряд вне очереди. А тебе, как самому прыткому могу обеспечить вне очереди место к бойцу хозвзвода, он тебе такую прическу сделает, парижский модник позавидует.
– Товарищ старшина, у меня волосы короче толщины пальцев, разрешите не стричься! – спросил Виталька!
– Разрешаю! Молодец, на гражданке правильно готовился к службе!
Николай с тоской смотрел в зеркало:
– Что  со мной этот боец сделал!  Ни одна девчонка на такую срамную прическу глаз не положит! – его угловатая голова была сплошь покрыта не простриженными полосами волос.
– Кончай стонать! Не надо было в Канске выёживаться, надо мной зубоскалить, теперь я над тобой буду смеяться. А про девочек забудь, в лучшем случае увидишь их не раньше, чем через месяц,  после карантина. К тому времени, твой дефективный череп, успеет, немного обрасти! – рассмеялся Виталий. 
Когда все были пострижены и помылись в чуть теплой бане, старшина начал выдавать солдатское обмундирование. Надевая его, бойцы становились  удивительно похожими друг на друга, как оловянные солдатики. Не обошлось и без курьезов, Витальке галифе с трудом налезали на икры.
 – Товарищ старшина, надо поменять на больший размер?
Удивленный старшина смерил его взглядом с головы до ног, недовольно крякнул:
– Ты, где такой вырос, нет у меня большего размера, самый большой тебе отдал. Не грусти, через неделю галифе с тебя спадать будут!
Это вызвало взрыв смеха у призывников, старшина строго посмотрел на молодых бойцов, смех стих.
– Запомните салаги, хорошо смеется последний! Мне поручили сделать из вас бойцов, я сделаю! Скоро у всех штаны будут спадать, я вам это обещаю!
Он долго возился в каптерке, отыскивая шинель для Виталия, наконец, извлек шинель, она оказалась малой.
– Откуда ты упал на мою голову! Походишь пока в шинели, второго срока носки, закажу в Комсомольск на Амуре, со склада корпуса привезут, – чертыхнулся старшина.
– Товарищ старшина, у всех новые, только я в старой, может где-то завалялась шинель для меня? – начал просить его Виталька.
– Отставить разговоры!  У меня ничего не валяется! А эти ухмыляющиеся умники скоро будут ходить в таких же шинелях второго срока носки. Новые,  отберут дембеля!  Чтобы этого не случилось, на подкладке, ниже кармана, каждый из вас хлорной водой напишет свои данные и номер военного билета. Все поняли?
Раздался недружный хор голосов.
 – Отставить! Вы солдаты, отвечать по уставу, так точно! – рявкнул старшина
– Так точно, товарищ старшина! – дружно ответил призыв.
– Вижу, на пользу идет моя наука, выходи строиться по росту, в шеренгу по два. Придирчиво осмотрев каждого новобранца, расставил бойцов.
– Это место для каждого из вас на период карантина, кто станет в строй на чужое место, наряд вне очереди. За разговоры в строю наряд, за грязный подворотничок наряд, за пререкания со старшим по званию, еще два. Соображайте, арифметику, слава богу, все учили. Сообщаю, для особо одаренных, в батальоне имеется гауптвахта. В ее камерах, на голых нарах, остывают горячие головы на хлебе и воде. Командир роты может назначить до десяти  суток, комбат может продлить до пятнадцати. Скудный паек и работа с утра до ночи. Все должны с первого дня знать армейский принцип, не доходит через голову, дойдет через руки. Выход из казармы, передвижение по территории военного городка, возвращение в казарму только строем, с песней. Утром подъем, зарядка, развод по службе. За каждым отделением назначен сержант, для вас это родной отец. Приказания сержанта выполнять беспрекословно! Самые умные работают с ломом и метлой в сортире батальона, поверьте, работы всем нарушителям хватит. По возвращении в роту разобрать койки, у каптенармуса получить постельные принадлежности, ткань для подворотничков, нитки, иголки. Первый месяц обеспечивает батальон, после выдачи денежного довольствия, приобретаете за свой счет. С учетом северной надбавки, у рядового состава жалование составляет семь рублей пятьдесят копеек, у сержантского одиннадцать пятьдесят. Этого на подворотнички, нитки иголки, зубную пасту, сапожный крем на месяц, хватит с избытком. Разговоры в строю! – прикрикнул он, услышав недовольный ропот бойцов. – Вам доплачивают по два рубля, за счет северного коэффициента, в войсках платят меньше. Для любителей курить! Вы должны знать, что государство не может себе позволить роскошь курением губить здоровье своих защитников, и платить для этого им деньги. Курить разрешается в свободное время, строго в отведенных местах, но за свой счет! Задача ясна?!
– Так точно! – рявкнули шеренги.
– Молодцы, отвечать научились. Сержант Иванов ведите призывников в карантин, размещайте, не забудьте сводить на обед. Опоздавшие в столовую не впускаются.  Рота на пра-во, шагом марш! – скомандовал старшина.
Нестройно  повернувшись, путаясь в командах сержанта, в разнобой колонна подошла к мрачному помещению, которое служило когда-то гарнизонным клубом, это и был карантин, в нем предстояло познавать нелегкую азбуку молодого бойца.
Сержанты распределили новобранцев по двух ярусным  койкам, показали, как надо заправлять кровать, укладывать одежду на табуретке, по команде отбой и подъем. Им выдали белую, с желтоватым отливом ткань, отрывая куски от рулона, каждый получил персональную иглу катушку белых ниток. Сержанты сноровисто учили подшивать на гимнастерках белые подворотнички. Это оказалось намного сложнее, чем, кажется с первого взгляда. При всем старании он, оказывался, пришит криво, сама полоса ткани воротничка была разной по ширине. Ребята  кололись иголками, про себя матерились, но осваивали сложную премудрость, знали, что после каждого подъема сержант обязательно проверит, подшит ли  свежий подворотничок. На это бойцу отводилось пятнадцать минут после зарядки! Вскоре пришел старшина и принес оставленные вместе с гражданской одеждой часы новобранцев. У некоторых, в том числе Виталия, часов не оказалось.
– Товарищ старшина моих часов нет!
– Это все, что осталось, больше у меня нет, – ответил тот, закрывая за собой дверь канцелярии.
Недовольно ворча, новобранцы разошлись, Виталька, постучавшись, открыл дверь канцелярии:
 – Разрешите обратиться!
Старшина кивнул.
 – Товарищ старшина у меня пропали новые часы «Полет» в желтом корпусе, которые по приказу, в бане передал вам. Прошу вернуть часы, меня не устраивает ваше заявление, что претензии не принимаются. Мы оставили свое имущество под вашей охраной, вы должны вернуть его нам!
Казалось, еще миг, и глаза старшины вылезут из орбит от наглости новобранца: 
– Ты понимаешь, что говоришь, боец? Трудно тебе придется служить, ох трудно?
Эта угроза разозлила призывника:
– Я буду стараться, чтобы служба не была труднее, чем у других! Догадываюсь, у кого наши часы, у тех старослужащих, которые были в бане. Если они не будут возвращены, я вынужден буду пойти с рапортом к командиру батальона! – громко ответил он.
– Да ты кто такой, откуда взялся? – задохнулся старшина.
– Рядовой Пшеничников, призван из города Канска, Красноярского края, гражданская специальность, следователь прокуратуры! – доложил боец.
Глаза у старшины округлились еще больше.
 – Не хочу неприятностей для вас, но часы бойцам и мне надо вернуть. Постарайтесь сделать это к отбою, возможно кроме меня еще будут недовольные таким приемом новобранцы, они, как и я пойдут к комбату! Разрешите идти?
Повернувшись через левое плечо, вышел из канцелярии. В душе новобранца кипела буря противоречий, в первый день спорить со старшиной, наверное, было опрометчиво. Взвесив все за и против,  решил, что сделал правильно: «Надо с первого дня расставить точки,  потом будет поздно, когда такие, как этот старшина, крохоборы, на шею сядут. Надо срочно поговорить с земляками, «переростками», чтобы друг друга могли поддержать в любое время».
 Старшина открыл небольшой металлический ящик, порывшись в стопке новеньких военных билетов, нашел Виталькин. В графе гражданская специальность прочитал – следователь прокуратуры.
«Парень не врет, придется вернуть часы» – Дроздов пошел по ротам к знакомым сержантам. Те были несказанно удивлены поведением новобранца, у всех на устах был один вопрос:
– Как он посмел!
Но быстро остывали, узнав, что призывник год отработал следователем прокуратуры. Ему удалось собрать почти все часы, не хватало одних, взявший их сержант уже улетел на службу, в роту Унчи, возвратится, должен был, через год. 
«Надо же так влипнуть, принесло этого следователя!» – с досадой думал старшина, возвращаясь в карантин. 
Сержант построил новобранцев, после команды смирно, старшина вышел из канцелярии.
– Бойцы, случилось небольшая заминка, которую я постарался устранить. У кого пропали часы, выйти на два шага из строя.
Вышло пять человек. Распустив роту, старшина подробно расспросил каждого, как выглядели его часы, на каком ремне были. После этого возвращал счастливому владельцу. Оказалось, что не хватает часов строптивого Пшеничникова.
«Это не остановиться, дойдет до командира батальона, греха не оберешься…»
– Ты меня достал, честное слово! Бери мои, куда твои делись, не знаю! – снимая с руки часы, сказал Дроздов.
– Да что вы, не надо! – опешил боец.
– Бери! –  старшина сам  застегнул ремешок на руке бойца.
В карантине шли напряженные тренировки, новобранцев учили раздеваться и прыгать в постель, а также одеваться и становиться в строй, пока в руках сержанта сгорают две спички. Виталию досталась кровать на втором ярусе. Он никогда в жизни не носил кальсон. Получив их, крепко завязал вязки на штанинах. Во время очередной команды сержанта: – Отделение отбой, – стараясь не отставать от других, чулком снял тугие в икрах галифе, быстро сложил одежду, и прямо с пола прыгнул на свою кровать. Раздался громкий треск, следом взрыв хохота. Покатываясь на кроватях, смеялись бойцы, смеялся сержант, только Виталька не мог понять, откуда раздался треск, почему смеются ребята.
К нему подошел сержант Иванов, сказал сквозь смех:
– Проверь кальсоны боец, они у тебя сухие?
Не понимая в чем дело, откинул одеяло и привстал. По роте вновь прошла волна хохота. Только теперь Виталька понял, что его кальсоны лопнули по внутренним швам, оголенное «хозяйство» вызывает приступы хохота у бойцов. Несмотря на это происшествие тренировки, продолжались до ужина, так он и прыгал на свою кровать и с нее с лопнувшими кальсонами.
Наконец рота новобранцев, без шинелей, в одних гимнастерках пришла в столовую, ее запахи гнали слюну, ужин был сытным, вкусно приготовленным.
Когда вышли строиться, Виталька хлопнул Булова по плечу:
– Поздравляю Коленька! С таким питанием жить и служить  можно! Надо поговорить с Маценко, Жмуйдиным, Добрым. Договориться, что будем стоять друг за друга стеной, никому не давать спуска.   
Он рассказал о часах, разговоре со старшиной. Обалдевший Николай покрутил пальцем у виска.
– Виталька, ты сдурел? В первый день службы на старшину наехал! Он тебя сгноит!
– Он пытался угрожать, но, я пообещал, что буду хорошо нести службу. Бог не выдаст, свинья не съест! Будем молчать, «опустят». Нравы здесь жестокие, слышал, что сержанты рассказывали. На тебя стоит рассчитывать?
– Конечно, за земляков всегда готов постоять, только не лезь напрасно на рожон, мы за тридевять земель от дома, и уже не следователи прокуратуры,  рядовые новобранцы…
В карантине Виталий заручился поддержкой земляков, обещавших помочь в случае беспредела. Через два дня настойчивых тренировок  рота «отбивалась» и становилась в строй за время, измеряемое горением двух спичек. Экзамены пришел принимать сам старшина.  Он зажег спичку, и  скомандовал:
– Рота отбой! 
Быстро, без суеты, бойцы раздевались, складывали обмундирование, обматывали вокруг голенищ портянки, и прыгали под одеяла. Старшина не утруждал себя, не дожидался, пока спичка догорит до конца. Когда пламя приблизилось к пальцу, он поджег новую спичку. Оказалось, что рота новобранцев «отбилась» за время, пока в руках старшины горели две спички.
Удовлетворенно крякнув, старшина скомандовал:
– Рота подъем!
За то же время новобранцы соскочили с кроватей, оделись, накрутили портянки, обули сапоги, и построились. Старшина удовлетворенно покачал головой:
– Сержантскому и рядовому составу объявляю благодарность, за проявленное усердие!
– Служим Советскому Союзу! – дружно гаркнула рота новобранцев, чем еще раз, порадовала старшину.
Каждое утро, сержанты строили новобранцев и выводили на зарядку. Нужно было два раза оббежать вокруг футбольного поля и спортплощадки, которые в армии назывались кротко – плац. Никому из призыва не удалось без двух, трех передышек сделать один круг. Несмотря на команды сержантов, ребята останавливались, падали от удушья, не в силах продолжать пробежку. Казалось, легкие сейчас лопнут от напряжения, кашель бил до рвоты, но сержанты были беспощадны, заставали встать и бежать дальше. Казалось, что вместе с кашлем на снег сейчас вылетят куски легких.
Через  неделю, забиваемые кашлем, новобранцы, могли пробежать заветные два круга, до финиша. Позднее им объявил батальонный эскулап, что в Охотске, как и везде на северах, в атмосфере не хватает кислорода около двадцати процентов в сравнении со средней полосой. Люди должны постепенно адаптироваться к его нехватке, со временем у них увеличивается объем легких. Для этого нужно время. Но солдат командиры не относили к людям, их заставляли бежать два круга вокруг плаца в первый после прилета день.
В повседневных заботах, изучении уставов, подгонки форменной одежды, проходили дни карантина похожие один на другой. Батальон находился на северном довольствии, призывникам выдали зимнее обмундирование из чистой шерстяной ткани, ремни  из натуральной кожи,  шапки имели длинные уши, они перехлестывались на макушке. В пургу, клапана шапок опускались и полностью закрывали щеки и низ подбородка.
Через неделю старшина сдержал слово, выдал Витальке роскошную, до пяток кавалерийскую шинель. Она была сшита из более плотного и толстого сукна, чем шинели  сослуживцев, ее привезли из Комсомольска на Амуре, где располагался штаб корпуса. Шинель была темнее и элегантнее, вызывала нескрываемую зависть старослужащих, которые готовились к демобилизации – «дембелю», на армейском сленге. Шинель старослужащим была «несколько велика», и Виталий не особенно заботился о том, что ее могут отобрать. Приятно было чувствовать себя белой вороной, выделяться цветом шинели из серой массы всего карантина.

Настало время, и новобранцев стали посылать на службу  посыльными по штабу. Вечером они возвращались в старых изношенных шинелях,  стоптанных сапогах, заношенных шапках, со старыми ремнями. Сбылось мрачное предсказание старшины, старослужащие, так называемые «дембеля и деды», бессовестно отбирали новенькое обмундирование. Вещи исчезали бесследно, их никто не искал.
Из штаба корпуса в батальон, прилетел один из заместителей командира корпуса, полковник Соколов. Он выступил перед призывниками, имевшими отсрочки призыва, офицерами и прапорщиками батальона:
– Командованию известно, что дисциплина в батальоне не отвечает уставным требованиям. В штабе корпуса знают, что у вас имеются факты неуставных отношений среди военнослужащих. В ряде случаев командиры не принимают должных мер к искоренению этого позорного явления, боясь наказания. От лица командира корпуса и себя лично объявляю, что факты «дедовщины» должны пресекаться самым суровым образом. Командиры, допустившие в своих подразделениях неуставные отношения, и не принявшие мер для их пресечения, будут сурово наказаны. Все должны знать, что от имени командира корпуса, я разрешаю новобранцам направлять информацию по всем случаям «дедовщины» в штаб корпуса, на мое имя, либо военному прокурору Магаданской области, через голову своих начальников. Это вынужденный шаг, но практика показала, что иначе невозможно бороться с этим позорным явлением…
На следующий день, Виталия вызвал старшина.
– У тебя, нет желания послужить посыльным по штабу?
– Есть, товарищ старшина, пойду с удовольствием! 
Утром он до зеркального блеска надраил сапоги сорок пятого размера, подшил чистый подворотничок, суконкой начистил до блеска бляху ремня и пуговицы шинели. Сияя, как новенький пятак, прибыл в распоряжение дежурного по штабу.
– Ты что вырядился? Дембеля разденут, надень неброскую шинель второго срока носки. Поручений пока нет, сходи, переоденься, – рассмеялся  дежурный.
– Что вы товарищ капитан, у меня сегодня большой праздник, без парадности никак нельзя! – серьезно ответил новобранец.
Офицер удивленно, посмотрел на бойца:
 – У тебя день рождения?
Новобранец улыбнулся:
 – Сегодня впервые за время пребывания в карантине назначили на службу! Для меня это праздник!
Капитан едва не упал со стула от хохота, из открывшегося окошка выглянула заспанная физиономия шифровальщика.
– Корсаков! Посмотри на этого чудака, для него первый день службы праздник, как на свадьбу вырядился!
Шифровальщик что-то неодобрительно буркнул и закрыл окно.
 – Бери с него пример, в армии один принцип: солдат спит, служба идет!
– Не могу, товарищ капитан!  Для меня сегодняшний день праздник! Разрешите выйти покурить? 
– Иди, кури, уморил ты меня!
Солдат вышел  на крыльцо штаба, закурил, на улице было безветренно и не холодно, он стоял и наслаждался чистым небом и теплым солнцем. Его лучи, отражаясь от деревянных стен, окрашенных в светло-зеленый цвет, приятно грели. К нему подошли два бойца, среднего роста, в заношенных шинелях и шапках. Один небрежно поздоровался:
– Привет салага!
Пропустив мимо ушей иронию, тот ответил: 
– Здравия желаю товарищи старослужащие!
Оценив, что шинель, шапка и сапоги им явно велики, боец ухватился за пряжку ремня.
 – Дай померить? 
Виталий, положив кисть сверху, сжал его ладонь на ребрах пряжки. Видя, что солдату больно, он сжимал сильнее, пока тот не отдернул руку.
– Ремень самому очень нравится, и давать на примерку никому не собираюсь!
Бойцы с удивлением уставились на новобранца. Наконец один из них  пришел в себя:
– Откуда такой прыткий?
– Из Сибири, из Красноярского края, дедушка!
– Придешь в роту, разберемся! Все равно разденем! – пригрозил боец, пытавшийся снять ремень.
– Буду с нетерпением ждать, когда ты меня начнешь раздевать, дедок! Можно и пупок надорвать! – улыбаясь, жестко ответил новобранец.
Старослужащие опешили от такой наглости призывника, но кинуться в драку побоялись, грозно он возвышался над ними, да из штаба могли выйти офицеры, а это «губа» на несколько суток. Выругавшись, пошли в сторону радиолокационной роты. Вернувшись в карантин, Виталька доложил:
– Товарищ старшина, служба прошла нормально, замечаний не имею!  Окинув удивленным взглядом, старшина приказал идти отдыхать.  «Ничего не сняли, видно умеет постоять за себя!» – думал он, глядя вслед новобранцу.
Вечером, в курилке радиолокационной роты, солдаты рассказали о «борзом» новобранце. Слышавший этот разговор сержант Иголкин спросил:
– Как он выглядел?
– Высокий, коренастый, ведет себя нагло, придет в роту, проучим!
Сержант понял о ком идет речь, усмехнулся, но промолчал.
Пришел Приказ Министра обороны о демобилизации. Из всех рот, разбросанных на побережье студеного Охотского моря, от Шантарских островов, до подножья Камчатки, в батальон съезжались дембеля,  одичавшие от двухгодичной службы в изоляции, от гражданского населения. До ближайших поселков были сотни километров тундры, и непроходимых Колымских хребтов. Таких рот в батальоне было две, Унчи и Алдома, служивших отстойниками, туда посылали служить самых отъявленных нарушителей воинской службы. В них процветала махровая дедовщина, на порядок круче, чем в исправительных учреждениях, и попасть туда на службу призывнику, считалось большим несчастьем.
Дембеля, вырвавшись из двухгодичного заточения, устраивали в батальоне разнузданные пьянки, драки, избивали всех, кто им чем - то не нравился, доставалось всем без исключения, от фазанов, до дедов. Были выбитые зубы, сломанные ключицы, разбитые носы, синяки и ссадины в великом множестве, но отцы-командиры предпочитали закрывать на это глаза. Зачем им неприятности по службе.
Комбат отдал приказ посадить всех участников бесчинств на губу, держать на хлебе и воде. Но это не значило, что они в чем-то нуждались. Бойцы караульного наряда передавали сигареты, и полный солдатский паек. Там  несли службу деды и дембеля не бросавшие в беде своих сослуживцев. Настал день, когда эту разнузданную, неуправляемую публику, под присмотром офицеров, проводили на аэродром, посадили в самолет. Когда он взлетел, офицеры облегченно вздохнули.
Но в ротах после приказа появились новые деды, занявшие верхнюю ступень иерархической лестницы. Они требовали к себе почтения, чрезмерно гордились своим положением. Их довод был прост: «Пока вы на гражданке девчонкам под юбки лезли, мы здесь службу несли. Теперь вы послужите за нас, а мы вами командовать будем!».
Во время очередного дежурства Виталька, курил на крыльце штаба Канский Беломор. Этот сорт папирос Канской табачной фабрики имел необычайную популярность. Увидев незнакомого старшего лейтенанта, как положено по уставу выхватил левой рукой папиросу, вытянулся и отдал честь.
– Вольно! Дым приятный, что куришь? –  с улыбкой спрсил офицер.
– Канский Беломор!
 – Откуда у тебя канские папиросы? – удивился офицер.
– Посылку из дома получил, в Канске жена осталась, угощайтесь, – солдат вытряхнул из пачки папироску, дал  прикурить. 
С удовольствием попыхивая папиросой, лейтенант представился:
– Кокорин, заместитель командира контрольно ремонтной службы батальона. Почему часто вижу в штабе?
– Старослужащие раздевают  молодых бойцов,  старшина посылает посыльным по штабу.
– Не страшно? Могут и тебя раздеть!
– Ничего не боятся только дураки. Стараюсь об этом не думать, надеюсь постоять за себя.
Глядя на него Кокорин, не без иронии заметил:
– Староват ты для солдата срочной службы, почему поздно призвали!
– Учился заочно в университете, год отработал следователем в прокуратуре.
Ответ заинтересовал офицера:
– Чем занимался до поступления в прокуратуру?
– Окончил техническое училище, работал на Красноярском Машиностроительном заводе. У меня третий разряд слесаря механосборочных работ, четвертый наладчика штампов, пятый  испытателя по воздуху высокого давления и вакуумным испытаниям.
– Когда успел? – удивился лейтенант.
– В десятом классе учился в вечерней школе, одновременно учился в техническом училище. Работая на Красмаше, учился в учебном комбинате,  заочно окончил юридический факультет университета!
С нескрываемым интересом, лейтенант задал несколько вопросов технического характера, получил подробные ответы, попросил угостить  пачкой Беломора.
– Без вопросов, мне надо сбегать в карантин.
– Сбегай, я дежурному по штабу скажу.
Через несколько минут боец вернулся, передал пачку канского Беломора:
– Угощайтесь товарищ старший лейтенант!  Разрешите идти?
– Большое спасибо! Назови фамилию, имя, отчество, кем работал, где, – внимательно слушая, офицер записал ответы в книгу.
– Доложи старшине, что будешь служить в расчете контрольно ремонтной службы.
– Есть. Разрешите идти?
Вернувшись в казарму, новобранец доложил:
– За время дежурства происшествий не случилось, замечаний не имею. Старший лейтенант Кокорин приказал передать, что я зачислен в расчет контрольно ремонтной станции.
Старшина удивился:
– За какие заслуги Кокорин взял тебя в свою службу?
– Наверное, потому, что я работал слесарем… – боец повторил рассказ о гражданских профессиях.
– А что ты испытывал?
– Это государственная тайна! Я дал подписку о неразглашении. Могу сказать только одно,  у меня пятый разряд слесаря испытателя! – озадачил он старшину.

















Присяга рядового Пшеничникова

Настал день, молодому пополнению выдали оружие, по три боевых патрона, и повели на стрельбище. Новобранцы отстрелялись, состоялось торжественное построение и принятие присяги. С душевным трепетом, сжимая в левой руке «СКС», самозарядный карабин Симонова, в правой руке текст присяги, произнес Виталий священные слова перед строем бойцов, и стал полноправным защитником Родины.
После праздничного обеда молодых солдат распределили по ротам. Булова направили в роту управления, он был назначен на должность секретчика, ему поручалась работа по шифровке, расшифровке поступающей и исходящей секретной информации, хранение шифров.
Окладников Александр, улетал служить в самую дальнюю роту, поселок Гижигу, туда, где кончается Охотское море, и начинаются берега  Камчатки. Остальные «переростки» оказались в радиолокационной роте. В кадрированном батальоне было три подразделения: рота управления, радиолокационная рота, и  хозвзвод.

Радиолокационная рота размещалась в арочном помещении барачного типа, там же находились спальное помещение, каптерка, ленинская комната, умывальник, комната для курения, туалет находился на улице. Прибыв в роту, Виталька встретился с  сержантами Лейкиным и Иголкиным.
– Привет «покупателям»! Как идет служба? После приказа вы – дембеля, поздравляю! – пожал им руки.
Сержанты обрадовались встрече, поинтересовались, куда его отправили служить.
– В какую-то контрольно  ремонтную станцию.
Сержанты переглянулись:
– Ты ничего не путаешь? Ты ведь следователь! К нам берут технарей, у Лейкина профтехучилище по дизелям, я окончил техникум радиосвязи, – удивился  Иголкин.
– Я окончил техническое училище, работал на заводе, учился в университете заочно, у меня много гражданских специальностей. Следователем всего год отработал!
Бойцы с удивлением смотрели, как запросто дембеля разговаривают с новобранцем. Распрощавшись, он зашел в курилку, переговорил с земляками, Маценко,  Жмуйдиным, Добрым. Они обещали помочь в случае возникновения конфликтной ситуации. Объявляя войну дедовщине, не знал, что между призывами царит лютая вражда, и они разобщены. В «лучших» традициях  отдельного,  краснознаменного радиолокационного батальона лежал незыблемый дух дедовщины. Призванные на службу бойцы, получали на полгода кличку «молодые», лишались всяких прав. Ими помыкали фазаны, деды и дембеля. Дембеля помыкали дедами, фазанами и молодыми вместе взятыми. Деды помыкали, в свою очередь, фазанами и молодыми.
Это создавало атмосферу взаимной нетерпимости между призывами, а если учесть, что численность кадрированной  роты не превышала сорока-пятидесяти бойцов, существование непримиримых группировок делало ее рыхлой по составу. Но об этом новобранцам еще предстояло узнать, а пока прозвучала команда строиться на обед.
В столовой Виталька сел на свободный стул, с двумя молодыми бойцами его призыва. Четвертым за их стол сел невзрачный боец среднего роста не отличающийся накаченными мышцами, в застиранном обмундировании.
После окончания приема пищи каждый боец должен унести грязную посуду в мойку, «очко» – на солдатском сленге.
Сидевший за столом невзрачный боец, глядя на Витальку, громко приказал:
– Молодой, унеси дедушкину посуду!
Тот внимательно посмотрел на него и усмехнулся:
– Рано дедок, бороду  отрастил! Когда на тебя только *** дрочили, на меня штаны шили! Хватай свои черепки и мухой к «очку»!
Дед задохнулся от дерзкого ответа молодого бойца, и злобно прошипел:
– Ты, что салага не слышал, что тебе дед приказывает!
– Слушай дед! У тебя, плохо со слухом! Хватай свои черепки и наметом к «очку»! Если еще раз хлебало откроешь, здесь же зубы выплюнешь! И долго  тебя отскребать от стенки будут! – громко ответил Виталий, на всякий случай следивший за каждым движением «деда».
В столовой воцарилась гробовая тишина, все следили за развязкой, были поражены дерзостью молодого бойца. Прожигая  насквозь взглядом, «дед», повернулся к  бойцу осеннего призыва:
– Молодой! Собери и унеси посуду «дедушки»!
Тот быстро поднялся и протянул руки к грязной посуде.
Виталька громко скомандовал:
– Сядь! Он сам унесет! Всем следует запомнить, что убирать грязные черепки будет каждый за собой! Холуев у вас не будет! Понял «дедок», хватай черепки и быстро к «очку»! Может тебе помочь?! – он привстал со стула.
Дед потерял дар речи, от наглости новобранца, с ухмылкой смотревшего на него. Собирая грязную посуду,   злобно  прошипел:
– В роте разберемся! Рога обломаем!
Новобранец смерил взглядом тщедушную фигурку,  громко усмехнулся:
– Не надорвешься?
В столовой стояла мертвая тишина, солдаты ждали, чем закончиться неслыханная дерзость молодого бойца. Но ничего не случилось, новоявленный дед, по фамилии Залипукин, опустив голову, понес свою грязную посуду к «очку» на глазах у солдат всех призывов радиолокационной роты.
По команде дежурного бойцы вышли строиться. Виталий понимал, что кровно обидел, «опустил», деда, должно последовать суровое наказание, за нарушение многолетнего уклада службы в батальоне.  На улице подошел к Маценко.
– Сергей! Придется в роте махаться, подстрахуйте!
– Круто ты его опустил! Поможем!
Виталька зашел в курилку, стал в угол, напротив входной двери, прикрыв спину на случай драки. Подошли Маценко и Жмуйдин, стали рядом. Зашли молодые сержанты, прибывшие из учебки, но они были бесправными, в роте власть принадлежала дедам. В противоположном углу курили Иголкин с Лейкиным,   дембеля, кучковались возле них.
«Сержанты меня знают,  дембеля с ними служили, не полезут в драку за  новоявленных дедов! Втроем должны отмахнуться!» – думал Виталий, оценивая обстановку. 
В курилке стояла тишина, все смотрели на молодых, ожидая развязки. Виталька делал вид, что курит, переговариваясь с  Маценко и Жмуйдиным, но мозг фильтровал, кто может стать на сторону дедов, сколько у них будет врагов.
В это время в открытую дверь ввалились четверо бойцов, среди них был тот самый невзрачный «дедок», которого Виталий в столовой отправил к «очку» с грязной посудой. Возглавлял группу длинный и тощий ефрейтор с голубыми погонами. Он был на полголовы выше, но не был качком, выделялся широкими женскими бедрами, вихляющей походкой.
– Кого за пять минут вырубить? Кто здесь законов не знает? Ты не знаешь! – ефрейтор, вихляя бедрами, направился к Витальке.
Тот  прикинул, где у него солнечное сплетение, сжал кулаки, перенес вес тела на правую ногу, чуть согнув в колене. Когда сила прямого удара руки складывается с силой резко разгибаемой ноги, это дает очень хороший результат. Он знал это,  несколько лет ходил в секцию бокса, где научился драться.
Следом за Бровкиным, чуть приотстав, следовали трое «дедов» с явно агрессивными намерениями.
– Ты что молодой,  законов не знаешь? Сейчас учить буду! За пять минут вырублю! – приближаясь, и медленно поднимая руку для удара, сквозь зубы злобно процедил ефрейтор.
Виталий прицелился в солнечное сплетение, был уверен, что сумеет первым нанести удар, и сложить пополам. Прикинул, что приходить в себя ефрейтор будет несколько минут, они один на один разберутся с тремя его спутниками.
– Дедок! Я твоему корешку уже объяснил, когда на вас *** дрочили, на меня штаны шили! Заруби на носу, меня тебе не вырубить и за пять часов, у тебя кишка тонка! И я тебя бить не буду, мы в разных весовых категориях, боюсь   замочить! Усек?
Он видел, как округляются глаза ефрейтора, наполняясь ненавистью, для себя решил, как только он поднимет руку на уровень груди, будет бить первым.
– Ах ты…!
Но Виталий не дал закончить.
– В отличие от тебя законы хорошо знаю! Если возьмусь, долго предкам искать тебя придется, у параши в дисциплинарном батальоне!
Услышав о дисциплинарном батальоне, ефрейтор был сражен наповал, остановился, как вкопанный, с поднятой рукой.
– Да ты кто такой? Права нам здесь качать собрался! – сорвался на визгливый крик. 
– Ты чего визжишь, как дешевая шлюха! Я следователь прокуратуры, много таких как ты орлов на кичу отправил, прежде чем призвали служить в армию!
Наступило гробовое молчание,  Бровкин стоял в полной растерянности, как будто  наткнулся на прозрачную стену, рука его висела в воздухе.
Придя в себя, сказал другим, заискивающим тоном:
– Что же ты молчал? К тебе другое отношение будет, мы таких людей уважаем!
 – А я, таких как ты, за падло держу!  Мне не надо другого отношения, я солдат, как и вы, всем  нужно запомнить, что издеваться над своим призывом никому не позволю. Кто только подумает этим заняться, будет дослуживать в дисциплинарном батальоне. Я это, как следователь прокуратуры, твердо обещаю! По каждому случаю рукоприкладства буду сам разбираться. Через три дня материал дознания будет лежать на столе у военного прокурора Магаданской области, и в штабе корпуса. Всем полезно запомнить, чтобы потом не обижались. Я всех предупредил! Если у тебя еще есть желание меня вырубить, я бы хотел посмотреть, как это получиться? – рассмеялся в лицо ефрейтору.
Видя смятение в рядах «дедов», стоявших за его спиной, Виталий затянулся папиросой:
– Каждый будет нести службу, как положено, вы рано бороды отрастили! Мой призыв мальчиками для битья  служить для вас не будет! Два раза не повторяю!
Выбросив папиросу в урну, повернулся к землякам:
– Пойдем, подышим свежим воздухом, здесь дурно пахнет!
 Потянулись дни службы похожие один на другой как братья близнецы. Витальке пришлось сутками стоять у тумбочки дневальным, чистить мерзлую картошку на кухне, смерзавшуюся в один большой ком, когда ее заливали холодной водой, таскать «машку», – чурбак на длинной ручке обмотанный шинельным сукном, растирая мастику на полу казармы до блеска, короче говоря, выполнял черновую солдатскую работу.
Рота несла боевое дежурство, круглосуточно, расчет радиолокационной станции, и высотомера осуществлял проводку наших самолетов в приграничной полосе, и самолетов разведчиков США, базировавшихся на Японских островах. Солдаты сильно уставали, сходив в столовую, ложились отдыхать, батальон нес службу по «кадрированному режиму»,  с пятьюдесятью процентами личного состава. 
Утро начиналось с команды – подъем! Надо было заправить постель, одеться, намотать портянки, обуть сапоги, и стать в строй. После чего дежурный по роте уводил бойцов на зарядку. Только дежурная смена продолжала отдыхать. Команда подъем касалась не всех, деды продолжали  лежать в  кроватях. После возвращения роты с зарядки, собирались в канцелярию, проводили развод, распределяли личный состав по местам службы.  Вновь прибывшие из учебки сержанты, находились на правах  молодых бойцов и не принимали участия в разводе.
Однажды заместитель командира батальона по технической части, капитан Полозов, приказал построить личный состав. Он зачитал приказ о назначении Виталия на сержантскую должность, помощника  начальника расчета КРАС, так сокращенно называлась контрольно ремонтная служба. Этим же приказом в расчет были зачислены, Жмуйдин, который оказался хорошим токарем и Добрый Виктор, окончивший училище, имевший богатый опыт работы с бытовой радиоэлектроникой.
К великой радости Виталька получил ключи от мастерской, небольшого помещения барачного типа,  стоявшего за помещением роты, у забора. В мастерской стояли токарный, сверлильный станки, наждак, слесарный верстак с тисками и инструментами. Во второй комнате размещалась радиомастерская, на стеллажах стояли какие-то приборы, большая часть их была неисправна.   
Уже в мастерской, капитан передал ключ от небольшого сейфа, в нем хранилась секретная литература по ремонту радиолокационных  станций. Радости не было границ, новобранцы одного призыва, стали хозяевами отдельного помещения, которое было оборудовано станками и радиомастерской. Утром затапливали печь, весь день подсыпали уголь, не давая погаснуть до отбоя. Все время проводили в мастерской, это была отдушина в однообразной армейской жизни,  казарма с ее статичностью, неизменностью, быстро надоедает. Бойцы рассортировали скопившийся хлам, бросовую часть снесли на гражданскую свалку. На чердаке, нашли неисправный телевизор.  Увидев его Добрый сел за монтажный стол. Вечером, к неописуемой радости бойцов,  телевизор ожил, не только заговорил, но и выдал хорошее черно-белое изображение на экран. Следующим прибором был радиоприемник, наполовину разобранный валялся на чердаке. Виктор потратил два вечера,  приемник заговорил на всех волнах, мастерская была оснащена телерадиоаппаратурой. В поселке стояла спутниковая приемная антенна, и бойцы  смотрели канал Центрального Московского телевидения.
Виталий и Жмуйдин изучали литературу по эксплуатации технической части радиолокационных станций, устройству и ремонту редукторов, антенн, черпали другие знания из специальной литературы с грифом – «для служебного пользования».
Виктор  изучал электронные схемы, параллельно восстановил осциллограф и другие приборы, лежавшие в хламе на чердаке  мастерской.
Постепенно слух о появлении радиомастера начал циркулировать в офицерской среде. В один из зимних вечеров в мастерскую зашел старший лейтенант Головкин, обратился к сержанту:
– Слышал, что у тебя в расчете есть боец, разбирающийся в радиотехнике?
– Классный специалист! Бытовую радиотехнику делает с закрытыми глазами!
 – Три месяца назад капитану Мельник отдал в ремонт транзисторный широкополосный  приемник  «Турист», до сих пор не может наладить.
– Приносите, посмотрю, но обещать не буду, он был в чужих руках, – согласился помочь Добрый.
На следующий вечер Головкин принес приемник, Виктор моментально отключился от внешнего мира, читал схему, проверял цепи, короче делал свое дело, но приемник не подавал признаков жизни. На следующий день в мастерскую зашел капитан Мельник, с ехидной улыбкой спросил:
– Как дела, сержант! Твой вундеркинд, приемник сделал?
– Пока нет, но я на него надеюсь, он сделает!
Мельник самодовольно рассмеялся:
– Я делал этот приемник три месяца, кроме меня никто не сможет его наладить!
Виталий  пожал плечами:
– Посмотрим?
Он видел, как побелели от злости скулы на лице капитана. Весь следующий день Виктор сидел за монтажным столом.  До отбоя осталось полчаса, и сержант объявил, что пора закругляться. 
Вдруг в помещение вломилась чистая, громкая эстрадная музыка,  приемник ожил. Виктор, проверил на всех каналах, приемник работал  чисто. Замкнув приемник в сейф, бойцы побежали в роту, выходившую на вечернюю прогулку.
Утром Виталий позвонил Головкину, тот не поверил:
– Разыгрываешь сержант?
– Еще вчера, перед отбоем, Виктор наладил, работает как часы на всех диапазонах.
– Я ваш должник! Вечером забегу!
Головкин не скрывал восторга, проверил радиоприемник, он чисто работал на всех волнах.
– Ты молодец, Виктор! Уже не надеялся послушать приемник, Мельник сказал, что его легче выбросить, чем наладить!
Он раскрыл сумку, достал бутылку вина 0,75 литра и закуску. Положив в сумку молчавший долгие месяцы приемник, растроганный лейтенант,  пожелав  спокойной ночи, ушел.
Парни не спеша пили вино, говорили о жизни до отбоя.
Через день, Доброго встретил капитан Мельник,  издеваясь, спросил:
– Когда обещал отремонтировать приемник?
– Уже, товарищ капитан!
– Что уже? – насторожился офицер.
– Еще вчера отдал исправный приемник лейтенанту Головкину! –  отрапортовал боец.
Лицо капитана вытянулось, пошло пятнами, играло его оскорбленное самолюбие. Круто повернувшись, плотно сжав зубы, он пошел прочь, понимая, что его авторитет изрядно подмочен. Стоявший рядом Виталий, увидел, как выглядит уязвленное самолюбие, и подумал: «Такой найдет способ отомстить!».
Он не подозревал, насколько был прав. Этот случай стал известен в батальоне. До настоящего времени капитан Мельник считался непревзойденным знатоком транзисторной радиотехники. Но его авторитет «подмочил» молодой боец, месяц назад призванный в армию. 
Говорят: Земля слухом полниться! Виктор посыпались заказы на ремонт бытовой техники, в поселке небыло радиомастерской. Единственное условие, которое он ставил,  нужные детали должны приносить заказчики. Радиодетали в изобилии хранились на полках склада вооружения. Взять их, для офицеров не представляло большого труда.
С назначением на должность Виталька стал в батальоне уважаемым человеком. Каждый старослужащий на дембельский чемодан придумывал, что-то особенное, для этих поделок нужны были станки, напильники, сверла и другие инструменты, которые были только в мастерской.

Был конец декабря, у бойцов предновогоднее настроение, но огорчало отсутствие елки, они не растут на побережье Охотского моря и в прилегающей лесотундре.
Немного подумав, сержант, вооружившись топором и веревкой, пошел за территорию части, на берег озера, там рос кедровый стланик, зимой четырехметровые ветви ложатся на землю, их укрывает выпавший снег. Под ногами начало пружинить, разгребая снег сапогами, боец нарубил веток кедрового стланика, срубил небольшую лиственницу, обрубили ветки. В мастерской они оттаяли, на следующий день рассортировал ветки по длине и толщине. Виталька подобрал сверла,  насверлил отверстий в стволе лиственницы, по кольцам на небольшом расстоянии друг от друга. Подстругивая ветки,  придерживая каждую из них пассатижами, с помощью молотка, забил в отверстия. Вскоре в углу стояло пышное дерево, очень похожее на елку, только с длинной нежно-зеленой хвоей кедра. Сделать крестовину из деревянных брусков, было парой пустяков. Получилась отличная елка, ее украсили, как могли, вырезая из металлической фольги игрушки и снежинки. Склеили из оберток тетрадей несколько цепей, развесили на  ветках. Мастерская стояла в метре от забора. Бойцы нашли замечательный способ «самохода», проще говоря, оставления части без разрешения офицеров. Они сделали небольшой трап, уперев его одним концом в стену  мастерской, другим, прислонив к забору, желающие без труда перелезали забор. Когда гонец возвращался, ему перебрасывали на веревке это приспособление на ту сторону забора, и он, взобравшись на забор, подтягивал трапик, передавал его бойцам, принимавшим покупки, и спускался сам.
Об этом  способе самохода в самоволки знали только трое. Когда нужно было заслать гонца за бутылочкой винца в гражданский магазин,  не было проблем. Надо сказать, что расчет спиртным не злоупотреблял, но по большим праздникам грешили, баловали себя  «Плодово-ягодным» дешевым вином,  «Бормотухой», как его окрестили бойцы. Спиртное приносили в качестве расчета за отремонтированную радиотехнику, отказываться было грешно.
В преддверии Нового года, после праздничного обеда, состоялось праздничное построение на плацу. Был зачитан приказ командира корпуса о поощрении рядового и офицерского состава. В числе других Витальке было присвоено звание младшего сержанта, вручены нашивки.

















Младший сержант Пшеничников.

Расчет уединился в мастерской, устроил праздник, работал телевизор, транслируя новогодние программы, и все ненадолго забыли, что находятся на службе. Виталий пришивал на погоны шинели и гимнастерки сержантские нашивки. Ребята раскрутили его на обмывку,  он, отдал остатки денег Жмуйдину. Тот «мушкой» слетал через забор, в гражданскую лавку, принес вина и закуски. После оглашения приказа, они обмывали нашивки младшего сержанта, называемые «лычки», на армейском сленге.
На следующий день в мастерскую зашел заместитель командира батальона, капитан Полозов. Осмотрев елку, остался доволен:
– Молодцы! О вашей елке по офицерскому поселку ходят легенды. Сегодня детский новогодний праздник, а в клубе елки нет. Думаю, что ваша елка украсит детский праздник.
– Понимаем, товарищ капитан, детишкам без елки  Новый год не праздник, пусть радуются! – согласился сержант, выражая мнение всех бойцов расчета.
Позднее Полозов передал благодарность, «Бати», комбата, за новогоднюю елку, после детского праздника она перекочевала в его дом.

В середине января старший лейтенант Кокорин приказал Виталию и Доброму собираться в командировку. Они получили денежное  довольствие, закинув тощие солдатские вещмешки за спину,  в сопровождении старшего лейтенанта, проследовали в аэропорт. Самолет, АН-24, отличался небольшой разборчивостью в погоде. Из-за хорошей тяги двигателей ему не нужна была длинная взлетно-посадочная полоса. При касании земли, экипаж включал реверс винтов,  они, провернувшись в гнездах, гнали воздух от себя, быстро останавливая самолет. Для северных трасс был незаменим,  не боялся морозов за пятьдесят, пурги и бокового ветра. Единственным недостатком был рев двигателей и вибрация в салоне, но это были пустяки, к которым люди севера давно привыкли.
Стояла прекрасная безоблачная погода, сержант  прилип к иллюминатору: под ними проплывала ровная, как стол тундра, укрытая ковром белого снега. Через снежный покров, с высоты полета, угадывались многочисленные зеркала замерзших озер и болот. Затем появились предгорья хребтов, в распадках были видны жиденькие щеточки  деревьев. Самолет стало заметно качать,  начал проваливаться в воздушные ямы, сиденье под тобой  проваливается, краткий миг ты паришь в невесомости. В этот момент сердце подскакивает к горлу, готовое выскочить из груди. Под крылом самолета проплывали могучие гранитные кряжи,  вершинами подпиравшие небо. Этот дикий, первозданный хаос природы Виталька видел впервые, невольно возникала мысль, как первопроходцы, осваивавшие эти места, смогли их преодолеть. Долгие месяцы, люди в седлах и пешком, преодолевали путь из Якутска в Охотск и Магадан и дальше на Колыму. Между тем самолет стал содрогаться от порывов встречного ветра, казалось, что крылья не выдержат вибрации, отвалятся.
На середине пути, на склоне гольца, показалась радиорелейная антенна, рядом с ней был виден барак казармы, несколько офицерских домиков. Невольно сердце сжалось от одной мысли о том, что и ты, волей слепого случая, мог бы попасть служить на такую «точку». Всю службу видел бы однообразный горный пейзаж, горы покрытые снегом и льдом, и провожал взглядом пролетающие над головой самолеты.
Самолет благополучно приземлился в аэропорту Магадана, находившимся более чем в пятидесяти километрах от города,  его окружали высокие гольцы, на крутых склонах от подошвы до середины стояла редкая щетина низкорослых лиственниц, а дальше валуны укрытые снегом. В огромной чаше находилось летное поле и постройки аэропорта. Перед командировкой Кокорин рассказал, что полетят на Гижигу, поселок, в котором находилась последняя рота Охотского радиолокационного батальона. В порту узнали, что рейс на Гижигу отправлялся через день. Оформив проездные документы, лейтенант повел бойцов на автобусную остановку,  через некоторое время они вышли из автобуса в Магадане.
В сравнении с убогостью северных поселков, город поражал  воображение величием возвышающихся многоэтажных домов. Построенный руками зеков, среди безжизненных просторов Колымы, в центральной части хранил стиль начала сороковых годов. Особенно этим отличалась центральная улица, проспект Ленина. Но пригороды обозначились новостройками, там стояли панельные пятиэтажки в  прямоугольных микрорайонах. Проспект Ленина упирался в бухту Нагаева, по нему, как по трубе тянул промозглый хиус, ветер, пробирающий до костей. В командировку бойцы поехали в сапогах и шинелях, самым большим их желанием  было быстрей попасть в тепло.
А город жил своей обычной жизнью, к присутствию парней в серых шинелях здесь давно привыкли. Выйдя из канцелярии, лейтенант озабоченно сказал:
– Ребята, мы опоздали на обед, на довольствие поставят только на ужин, пойдем в кафе, пообедаем!
Довольные солдаты переглянулись, в ближайшем кафе, не знали куда себя деть, среди чистоты,  сверкания белоснежных салфеток, и столовых приборов. Кокорин заказал обед на троих, официантка принесла заказ, положила возле каждого ложку, вилку, столовый нож. Бойцы переглянулись, последние три месяца они пользовались одним инструментом – солдатской ложкой. Взяв в руки вилки, не могли с ними справиться, они со стуком выскальзывали из неуклюжих пальцев и падали в тарелки.
Лейтенант удивленно посмотрел на них, посетители, сидевшие за соседними столиками, повернулись, услышав звон выпадавших вилок.
– Сержант, в чем дело, что за цирк? – спросил Кокорин.
– Какой цирк, три месяца в руках вилок не держали, они и вываливаются! –  смутился  Виталька.
Офицер наклонился над столом, тело содрогалось от смеха:
– Ешьте, как привыкли, кому какое дело! – посмеявшись, разрешил офицер.
Бойцы дружно взялись за ложки, и быстро справились с бифштексами, другой закуской. Стоявшая в сторонке официантка беззвучно смеялась, глядя на них, но это парней уже не смущало.
– Спасибо, товарищ старший лейтенант, спасли от голодной смерти! Теперь бы погулять по городу, будем ли еще в Магадане? –  поблагодарив, закинул удочку сержант в надежде получить увольнительную.
– Нет! У нас мало времени, в библиотеке много специальной литературы, которой нет в батальоне! – остудил его пыл офицер.
День прошел быстро, бойцы провели его в библиотеке войсковой части, изучая наставления по ремонту радиолокационных станций «Дубрава».
Вся территория Охотского побережья была многослойно перекрыта радиолокационными станциями. В случае выхода из строя одной из них, контролируемый ею участок побережья перекрывали другие станции. Воздушные цели проводились на ротных планшетах, из рот сведения передавались на батальонный планшет. Дальше они поступали на планшет корпуса, армии и главный планшет противовоздушной обороны страны.
 Появившаяся в зоне радиовидимости воздушная цель запрашивалась автоматическим запросчиком, он посылал кодированный радиосигнал. Самолетное оборудование, получив его, автоматически посылало ответный радиосигнал,  оператор видел на экране свой, или чужой объект находится в воздухе. Частоты работы этого оборудования,  были государственной тайной, за ней неустанно охотились американские разведслужбы.

Опять громко поют моторы, винты рубят  воздух и самолет уносит бойцов  к подножью полуострова Камчатка. Через два часа он делает круг над свинцовой водой Охотского моря, и заходит на посадку. Военный аэропорт поселка Гижига, был универсальным на Охотском побережье. На нем базировались истребители, бомбардировщики, летающие танкеры. Здесь же  принимались гражданские самолеты, летевшие к Берингову проливу, в Билибинск и дальше в Якутию.
Помещение роты было однотипным  бараком арочного типа. Дежурный по роте, сержант Фролов, гостеприимно встретил бойцов, Виталию сразу понравился своей простотой.
– Сержант мы опоздали к обеду, накорми! – обратился к нему гость.
 – Без проблем, оставляйте мешки,  эти две кровати свободные, здесь  будете спать.
В столовой, дежурный крикнул:
– Кондей, накорми двух бойцов из Охотска!
Высунувшийся из раздаточного окна повар спросил:
– Вам чего больше бацилл, или хлебало?
Гости удивленно уставились на него. Рассмеявшись, довольный произведенным эффектом, Фролов пояснил:
– Бациллы, это мясо, хлебало, суп.
– А ты нам и того, и другого больше налей, в Магадане отощали! – не растерялся Виталий.
В окне кухни, как по мановению волшебной палочки, появились две алюминиевые солдатские чашки до краев наполненные наваристым борщом, над которым возвышались горки мяса на костях.
– Кучеряво  живете, никогда такого вкусного мяса не ел! – попробовав, заметил сержант.
 – Это свежая оленина, кушайте, потом расскажешь, что нового в свете? – попросил Фролов.
Сержантов сближало то, что они были переростками. Виталий рассказал о жизни батальона, в свою очередь спросил, не лютуют ли, в роте деды.
– По приезду пробовали мной помыкать, пришлось, двоим, зубы выбить, потом, как бабка пошептала! А молодых кантуют, уроды!
Узнав, что Виталий призывался из Красноярского края, Фролов оживился.
– Был в Красноярске, на гастролях, больше полугода выступал в вашем цирке, красивый город, очень понравился.
– А кем ты выступал в цирке? – удивился гость.
– Моя профессия, цирковой артист, гиревик. Работал с тяжестями, штангой, булавой, гирями, но от военкомата не спрячешься, забрили в армию.
После отбоя в крохотной каптерке, при свете  тусклой лампочки сержант Фролов угощал гостей из Охотска. Они долго сидели у небольшого стола, пили разведенный спирт, закусывали хлебом,   соленой кетой и оленьим мясом. Витальку поразило, что бочка кеты стояла на кухне, выдавалась поваром по первому требованию, в неограниченном количестве. Он спросил, откуда такое изобилие, рыба, и оленина. Фролов  рассмеялся:
– Ешьте досыта, горбушу местные аборигены, орочи, за рыбу не считают, ловят кету, кижуча, чавычу. Рыбу мы сами ловим, солим, а мясо в оленеводческом совхозе берем. Командир роты их соляркой, гусеничными вездеходами выручает, они мясом рассчитываются. Поздней ночью, погасив свет, бойцы пошли отдыхать.

На следующий день командированным бойцам и Кокорину выдали спецпошивы, ватные куртки и штаны защитного цвета, они отправились на станцию. От роты к станции, по тундре тянулись кабеля, на металлических треногах. Поднявшись на вершину плато, увидели стоявшее среди белого безмолвия фантастическое сооружение. На фоне плато, ровного как стол, среди белого безмолвия, как сооружение другой, внеземной цивилизации, возвышалась ажурная циклопическая антенна станции «Дубрава» Казалось, что она парила в воздухе, девственно белый снег был  спрессован ветром, и каблук сапога оставлял на нем небольшое углубление.
Работа продвигалась быстро, но много времени требовалось на  переходы, три километра в гору до станции, три обратно.
Вечером сержант обратился к лейтенанту:
– Разрешите ночевать на станции. Мы будем работать с подъема, до отбоя. На дорогу тратиться много времени и сил в спецпошивах. Такими темпами до весны здесь жить придется!
– А на станции есть место для отдыха?
– Есть, только нужно прислать матрацы и наши постели.
– Хорошо, я поговорю с командиром роты, завтра вам подвезут постельные принадлежности. А сейчас как вы будете ночевать?
– Ночь проведем в спецпошивах, не беспокойтесь! – поддержал сержанта  Добрый.
– Оставайтесь, завтра возьму вездеход, вместе с вами буду ночевать на станции. Вы правы, много времени уходит на дорогу.
К вечеру на станции остались два бойца и сержант расчета станции, и командированные. У гостей была еще одна проблема, не могли найти возле станции туалета. Где он стоит, постеснялись спросить.  Дни стояли холодные, столбик термометра опускался к отметке – минус тридцати пять градусов. По тундре день и ночь мела промозглая поземка, от которой сразу отмерзали обнаженные части тела. При большой нужде бойцам приходилось расстегивать брюки в помещении станции, держа в руках бежать за бетонный блок, вмороженный в землю, к которому крепилась растяжка антенны,  присаживаться под его прикрытием. Так ребята мучились весь день. Наконец терпение лопнуло, Виталька спросил:
– Ребята, а где у вас туалет?
– Какой туалет? – удивился Егоров.
– Куда вы ходите справлять свои естественные надобности. Не садитесь же  посреди тундры!
– Вы что в тундру ходите? – еще больше удивился он.
– Приходится, потому и спрашиваю, оба уже яйца обморозили!
Вдоволь насмеявшись, сержант приказал:
– Рябинкин, проводи гостей в наш теплый туалет!
«Вот черти, они еще и прикалываются. В тундре, да еще и теплый туалет!» – с раздражением подумал Виталий.
Боец открыл дверь в кочегарку, там стоял водогрейный котел, в его топке бушевало пламя. Здесь же была куча мелкого бурого угля с Сусуманских угольных копей. Таким углем снабжалось все побережье Охотского моря. Бурый уголь наполовину состоял из пыли и золы. Он быстро спекался, и его надо было часто мешать, разламывая спекшуюся корку.
На большой совковой лопате, стоявшей рядом с топкой котла, лежала горка угля. Рябинкин, указал на лопату:
– Это и есть наш теплый туалет!
– Ты что издеваешься над нами? Показывай, где туалет! – вспылил Добрый.
– Да что вы, могу продемонстрировать.
Не дожидаясь согласия, он снял штаны, сел над лопатой, справив свои надобности, открыл дверку топки котла, и забросил содержимое своего кишечника вместе с углем. Вновь подцепив на лопату кучку угля, оставил  у топки.
– А где вы мочитесь? – спросил изумленный Добрый.
– Здесь же на уголь!
– А он не погасит огонь в котле?
Боец удивленно посмотрел на Виктора.
– Мокрый меньше спекается, лучше сгорает!
 Гости долго стояли, глядя на большую подборную лопату, каждый из них думал, до чего смекалистый российский солдат, из любого положения с помощью совковой лопаты выход найдет.
Проблема была снята, покушав, принесенным посыльным ужином, бойцы работали до позднего вечера. Расчет станции занимал три кровати второго этажа, но только на двух были постельные принадлежности, один боец постоянно дежурил у круглого экрана станции, осуществляя проводку целей. Три нижних кровати были свободными, но без постельных принадлежностей.
Гости легли спать в  спецпошивах на голые сетки кроватей, но  ночью Витальку достал холод. Под утро сдвинул два стола и лег на крышки. Дерево хорошо держало тепло, и он согрелся, и беззаботно уснул. Утром, проснулись от воя пурги, ветер завывал в тросах растяжек, державших антенну. В помещении стало заметно холоднее,  тепло выдувалось ураганным ветром.
– Надолго поднялась пурга? – насторожился Добрый.
– Может на сутки, может на неделю, кто ее знает, мы привыкли. Будем жить на станции, пока не успокоится, – спокойно ответил  Егоров.
– А как питаться? Посыльный с термосами не пройдет в такой ветер.
 – Будем сами готовить, на станции есть запас сухарей, крупы, вермишели, сухой картошки, мясных и рыбных консервов. Печь у нас тоже есть, будем варить, после того, как получим разрешение открыть неприкосновенный запас.
В ходе разговора зазвенел телефон,  Егоров снял трубку, ответив, подал трубку Витальке. Тот услышал обеспокоенный голос лейтенанта:
– Сержант, как вы там, чем занимаетесь?
– Все в порядке, работаем, проблем нет. Отдыхайте, а мы потихоньку продолжим монтаж оборудования, у нас все в порядке.
– Пурга разыгралась, вездеход не пробьется, сможете пару дней продержаться?
– Надо продержаться!
После телефонного разговора Егоров приказал:
– Получен приказ, перейти на автономное проживание! Дневальным назначаю рядового Рябинкина, готовь завтрак, у тебя хорошо получается! 
Через час все собрались за накрытым столом, хвалили наваристый суп с сушеным картофелем и вермишелью, в который было опущено две банки тушенки, с удовольствием хрустели ржаными армейскими сухарями, пили чай со сгущенным молоком. После обильной трапезы сели покурить. Виталий и Добрый, не докурив по одной трети, погасили сигареты, бросили на подтопочный лист резервной печки, стоявшей в помещении станции. Местные бойцы бережно собрали окурки и положили в большую банку.
– Ребята, кончайте экономить, у нас еще по две пачки сигарет! – удивился Виталий.
 – Пурга может дуть неделю, а то и две, так, что береженного бог бережет! – рассмеялся Егоров.
Вечером  Виталий подошел к сержанту:
– Земляк, не найдется ли у вас на станции чем укрыться, холодно спать.
– Пойдем в машинное отделение, там должен быть чехол от дизеля.
Они вышли в тамбур, там стоял дизельный двигатель, спаренный с генератором, в углу лежал промасленный кусок толстого брезента в пятнах горючего.  Бойцы, укрывшись брезентом, в пошивах провели ночь на крышках столов.
Вскоре гости убедились, что хозяева поступили рачительно, на четвертый день пурги кончились сигареты. Собравшись за столом, бойцы потрошили на газету, бычки, сворачивали одну толстую самокрутку. Каждый делал затяжку, задерживая дыхание, передавал  другому бойцу, а дым выдыхал в круг, образованный сидящими за столом, они вдыхали дым своего товарища.
Утром шестого дня ветер заметно стих, на станцию пробился гусеничный вездеход, приехал Кокорин. Он привез сигареты, термоса с пищей, матрацы и постельные принадлежности.
Кажется, не было большего счастья, поесть ротной пищи и всласть покурить. Что нужно еще солдату?
– Сержант, а как вы спали все это время, на голых сетках? – осмотревшись, спросил лейтенант.
– Голь на выдумки хитра! Мы сдвигали три стола и спали на крышках, прикрываясь вот этим одеялом, – он указал на промасленный кусок брезента. – Жестковато, зато тепло, терпеть можно! 
 Кокорин удивленно покачал головой.  Еще через неделю работы расчета на станции были закончены, лейтенант запускал оборудование, стыковал с электронным оборудованием радиолокационной станции, не прекращавшей боевой работы. Довольные бойцы видели, что смонтированное оборудование работает исправно, их миссия окончена. Инструкции требовали недельной обкатки оборудования после монтажа, но это была работа офицера, и бойцы вернулись в роту. Сержант Фролов не скрывал радости:
– Привет мужики, поздравляю с обкаткой! Теперь вы настоящие тундровики!
– С какой обкаткой? – удивился Добрый.
– Пурга вас неделю обкатывала в тундре, вы прошли испытание. Получив полотенца, мыло, белье, в сопровождении Фролова они отправились в баню. После недельного пребывания в ватных штанах и куртке, при упоминании о бане, тело начало чесаться. Парни оккупировали полок, сдавая на чуть шипящие камни. Понежившись в парной, вышли в моечное отделение, вылили на себя по тазу прохладной воды, вышли в раздевалку. Приятно было на чистое тело надевать чистое белье.
В курилке Гижигинской роты Виталий  услышал бахвальство одного из дедов, побывавшего в Охотске. Он, с упоением рассказывал, как они устроили «гонки» молодым. Заставляли принимать «присягу», рубили «банки», били. Внимательно слушая рассказ деда, он обдумывал, что будет делать по возвращении. Перед отъездом, сержант Фролов, сводил на свалку, куда работники оленеводческого совхоза выбрасывали рога забитых оленей. Было время махрового социализма, и по огромной куче наваленных рогов ползал совхозный бульдозер, ломая их. Это было настолько дико, в Магадане, оленьи рога стоили больших денег. Виталий нашел небольшие рога четырехлетнего оленя, они были симметричными и красиво выглядели даже без отделки.

Окончилась командировка и вечером они вышли из самолета на Охотском аэродроме. В батальоне Виталий сразу пошел в мастерскую, там работал Жмуйдин.
– Володя, что ты знаешь об избиении молодых бойцов?
– Я был сутки в карауле, когда вернулись, видел у некоторых синяки и ссадины. Они рассказали, что «деды» заставляли принимать присягу на верность, били, унижали.
– Назови фамилии потерпевших, – он записал фамилии побитых ребят. За два дня переговорил с каждым, опросил в мастерской, взял собственноручные заявления о возбуждении уголовных дел и объяснения на имя военного прокурора Магаданской области в двух экземплярах, предупредил не рассказывать о встрече с ним.
На третий день  сержант встретился с командиром роты.
– Товарищ капитан в нашей роте произошло массовое избиение солдат моего призыва. Я имею приказ полковника Соколова, сообщать ему о каждом факте мордобоя. Пострадавшие написали объяснения и заявления о привлечении к уголовной ответственности  бивших их  «дедов». Можете ознакомиться!
Закончив читать, Ефимов удивленно посмотрел на сержанта:
– Мне никто не докладывал? Что  собираешься делать, сержант?
– Теперь вы убедились, что старослужащие устроили «принятие присяги» с унижением  достоинства, и мордобоем среди бойцов нового призыва!  Для следователя военной прокуратуры, здесь работы на неделю. Бровкин, Залипукин, Гнусов, будут осуждены и направлены в дисциплинарный батальон. В лучшем случае, будут дослуживать с теми, кого они били, и заставляли принимать «присягу». 
Ефимов понял, какая опасность нависла над его головой. Если разразится скандал, на поверхность всплывет дедовщина и мордобой в его роте. Это грозило  понижением по службе и задержкой присвоения очередного звания.
– Объяснения взяты в нескольких экземплярах,  часть из них находится за пределами части. Если не будут приняты меры, эти документы будут направлены в военную прокуратуру Магаданской области и в штаб корпуса!
Объяснения были взяты в двух экземплярах, но вторые экземпляры лежали у него в сейфе, в мастерской. Контрольно ремонтная станция была самостоятельным подразделением, прикомандированным к радиолокационной роте, и командир роты не мог потребовать открыть сейф, и посмотреть содержимое.
Виталька сознательно блефовал, понуждая Ефимова принимать срочные меры, удивился сообразительности капитана.
– Думаю, что надо собрать строевое собрание роты, на нем потребовать объяснений у «дедов». Заслушаем тех, кого они били. Ты должен  поговорить с потерпевшими, рассказать, как они должны вести себя на строевом собрании. Прошу об одном, до собрания не надо никому из офицеров рассказывать, что мне стало известно о неустанных отношениях от тебя. Сам доложу комбату о происшествии и принятых мерах, пойми правильно!
У сержанта отлегло от сердца, капитан словно угадал его желание.
– Будьте спокойны, буду нем как рыба! Для меня главное, чтобы виновные понесли наказание. Вы откроете собрание, доложите о случившемся, потом дадите слово, я подробно расскажу о художествах «дедов». После этого вы, предлагаете потерпевшим рассказать, что произошло, что они намерены делать с бившими их старослужащими, простить, или направить заявления военному прокурору. В конце потребовать у «дедов» объяснений и обещаний забыть о мордобое. Если вас устраивает такой сценарий, готов вам помочь.
– Очень хорошо, так и сделаем! – обрадовался капитан, что нашел общий язык с сержантом и ему не грозит суровое наказание.
 После разговора с ротным, сержант поговорил с потерпевшими, убедил, что с побоями надо кончать в самом зародыше, если это дедам сойдет с рук, они будут и дальше бить молодых без повода, разъяснил, что должны говорить, как вести себя на строевом собрании.
Вечером, рота была построена, присутствовали все свободные от боевого дежурства офицеры и прапорщики. Командир отдал команду о проведении строевого собрания, через сорок минут после ужина. Приказал офицерам провести замену находящихся на боевом дежурстве некоторых бойцов, обеспечить их присутствие на строевом собрании, не объяснив им, для чего это нужно. Это вызвало переполох среди «дедов», они пытались понять для обсуждения каких вопросов собирается строевое собрание роты и их сняли с боевого дежурства.
В назначенное время из канцелярии вышел Ефимов, стройный, перетянутый портупеей, прозвучала команда:
– Встать, смирно!
Рота застыла.
 – Вольно, всем сесть! – приказал ротный.
В напряженном молчании Ефимов ровным голосом рассказал о том, что в роте старослужащими совершено уголовное  преступление и сейчас настало время обсудить, что делать с преступниками. В ленинской комнате стояла гробовая тишина, в которой голос командира звучал весомо и категорично:
– Послушайте, что об этом преступлении скажет  профессиональный следователь прокуратуры, сержант Пшеничников.
– Как это ни прискорбно, но некоторые старослужащие забыли мои предупреждения, что не позволю издеваться над бойцами младших призывов. Пока был в командировке, в роте случился мордобой, поэтому нас собрали обсудить соблюдение уставных отношений в нашей роте. Некоторые старослужащие присвоили себе право рабовладельцев. Считают, что могут по своему усмотрению распоряжаться бойцами осеннего призыва, бить, унижать человеческое достоинство, заставлять присягать на верность. Хочу довести до сведения наиболее ретивых зачинщиков и исполнителей этого преступления, Бровкина, Залипукина, Гнусова, Коновалова, что их действия квалифицируются по статье 244 уголовного кодекса РФ, оскорбление насильственным действием одним военнослужащим другого.
За это преступление предусмотрено наказание  в виде лишения свободы на срок до одного года, с отбыванием в дисциплинарном батальоне. Для следователя военной прокуратуры работы  не более чем на неделю.  Эти резвые «деды» будут дослуживать после отбывания наказания в дисциплинарном батальоне, вместе с теми, кого они унижали и били.  Если со мной что - то случится, все материалы лягут на стол военного прокурора Магаданской области. А теперь хотелось бы послушать зачинщиков преступления.
 «Деды» были шокированы тем, что сержант во всех подробностях знает о бесчинствах. Командир роты поддержал это предложение:
– Давайте послушаем объяснения Бровкина, Залипукина и других старослужащих принимавших участие в побоище. Ефрейтор Бровкин, расскажи сослуживцам, как тебя самого били старослужащие, как унижали, расскажи, почему руку поднял на молодежь, как организовал это побоище. Слушаем тебя!
 Поднялся жалкий, сгорбившийся Бровкин, куда делось его нахальство, и заносчивость.
– Ребята простите, этого больше не повториться, я вас прошу, не надо дисциплинарного батальона, я там пропаду! – неожиданно он начал всхлипывать и все увидели у него слезы.
Это было настолько неожиданно для всех, в том числе, и для  старослужащих, кто участвовал в избиении. Их «лидер» плакал, остальные наперебой стали каяться, и просить прощения у избитых бойцов.
 Виталька с удовлетворением наблюдал, как «герои», со слезами на глазах просили прощения у молодых бойцов, клялись, что такое больше никогда не повторится.
Капитан Ефимов подлил масла в огонь:
– Плохи ваши дела, командир батальона приказал сообщить о случившемся в штаб корпуса, если потерпевшие не простят вас. Давайте их послушаем.
Молодые бойцы без утайки рассказали, что с ними произошло. Бровкин, Залипукин, Гнусов, Коновалов, и другие старослужащие, чувствовали себя, как побитые собаки, каялись, и просили прощения.
Ротный, спросил у потерпевших:
– Ребята вы готовы простить, так называемым «дедам», их выходки до первого повторения?
– Прощаем! Готовы простить! – раздались возгласы молодых солдат.
Все были поражены, как быстро старослужащие испугались уголовной ответственности, службы в дисбате, и со слезами на глазах просили прощения. В заключении ротный предоставил слово Виталию.
– Дела данной категории не прекращаются за примирением с потерпевшим, срок привлечения к уголовной ответственности один год. По заявление в течение года могут быть возбуждены уголовные дела! Заявления будут храниться у меня и за пределами батальона, что бы ни случилось со мной, делу сразу будет дан ход! Если кому-то придет в голову повторить бесчинства, как следователь прокуратуры, через голову командования направлю материалы военному прокурору. Не надейтесь, душеспасительных бесед больше не будет!
Ротный вторил ему:
– Если узнаю, что у кого-то зачесались руки, сразу выписываю постановления об аресте всех, о ком сегодня говорили, виновные будут содержаться на гауптвахте до приезда следователя военной прокуратуры!
Виталий ликовал, личный состав знал, что «дедовские» проделки не пройдут даром, это был хороший урок для тех, кто станет замалчивать случаи дедовщины.
Через несколько минут после окончания собрания,  дежурный по роте крикнул:
– Виталька к командиру!
Он зашел в канцелярию и доложил о явке. Ефимов, встав из-за стола, и крепко пожал руку.
– Спасибо сержант, все прошло замечательно, надеюсь,  в роте будет порядок!
– Я тоже, надеюсь, с вашей помощью «деды» получили хороший урок!

Служба продолжалась, сержант  нес ее вместе с другими бойцами, не позволяя для себя никаких послаблений. Он был в наряде, дежурным по роте, когда перед отбоем, Голышев, один из «дедов», предложил ему  побоксировать. В роте было две пары боксерских перчаток, желающие размяться, в проходе между кроватями устраивали поединки.
– Мы с тобой в разных весовых категориях,  драться с тобой не буду!
Тот с ехидной усмешкой громко, чтобы слышали все, сказал:
– Ребята, да он же бздит! Ссыт кругами!
– Боюсь, за тебя, мы в разных весовых категориях!
– Брось заливать! Боишься, так и скажи! 
Это заявление грозило потерей авторитета, в  роте, и батальоне, крепость кулаков ценилась высоко.
– Я предупредил, ребята зашнуруйте перчатки, – усмехнулся сержант.
Рингом  был коридор между двумя рядами двухъярусных коек. Боксеры стали друг против друга в стойку, по команде со стороны начался поединок. Голышев только  этой осенью перешел в категорию «дедов»,   страстно желал упрочить свой  авторитет, заодно посрамить следователя. Он резво начал схватку, и наносил много беспорядочных ударов. Окружающие слышали, как его удары с громкими хлопками достигают сержанта, печатаются на его теле. Голышев, и его друзья не знали, что тот занимался боксом, и уроки   тренера, не прошли даром. Он ловил удары в перчатки, они, издавали  громкие хлопки, но удары не причиняли вреда.
Виталий сделал несколько шагов назад, имитируя паническое отступление, быстро  стал в наступательную стойку, согнул правую ногу для усиления удара и слегка развернул корпус вправо, прикрыв локтем руки печень. Голышев бросился в атаку и раскрылся. Сержант молниеносно отработал серией из трех прямых ударов в лоб. Это хорошо отрезвляет, когда головной мозг прилипает к внутренней стенке черепа. Голышев, как будто наткнулся на каменную стену.
– Хватит? – спросил сержант.
Но его противник, как бык, бросился в атаку. Виталька  видел, что боец находится если не в нокдауне, то потрясен пропущенной серией ударов. Отступив, под его сумбурными ударами, вновь поймал в атаке.  Отработав сериею из двух ударов в голову, отступил в сторону. Голышев, на нетвердых ногах, пролетел в сторону и врезался в спинки кроватей.  Сержант видел, что он,  находится в нокдауне, спросил:
– Хватит?
Помотав головой, противник глухо ответил:
– Хватит! 
В проходе, через, несколько коек, «деды» расшнуровывали Голышеву перчатки, кто-то спросил:
– Ну, как?
– Не трогайте, у него рука тяжелая, убьет! 
Виталий понял, что «деды» его признали за лидера, служить будет легче.
Желая окончательно покончить с дедовщиной, уходя на службу дежурным по роте, сержант неоднократно предупреждал дедов, чтобы после подъема,  выходили из роты на зарядку.
 – Меня не волнует, что вы будете делать, но в помещении казармы во время зарядки вас быть не должно!
 Его уговоры мало на кого действовали, «деды» не желали терять своих «привилегий». Он поговорил с сержантами, из числа старослужащих, попросил  поговорить с «дедами», образумить.
– Пусть встают по команде и покидают спальное помещение, иначе мне придется применить более жесткие меры воздействия.
Нарушители ехидно ухмылялись, давая понять, что сержант ничего с ними сделать не сможет. Неожиданно созрел план силового решения этого вопроса.
Виталька знал, что основная масса бойцов одобряет его политику, за нарушение команды – «подъем», дежурный по батальону радиолокационной роте ставил двойки. При подведении итогов командир роты объявлял, что за нарушение требований устава бойцы лишаются отпусков. Однако многим хотелось съездить на родину на десять суток. Только «дедам» было безразлично, они через полгода уедут домой, им осталось служить недолго, и отпуск не светит.
Утром, дежуривший по роте сержант крикнул:
– Рота подъем, на зарядку становись!
Двое «дедов» остались лежать на своих кроватях, на втором ярусе. Подойдя к  Гнусову, Виталька повторил:
– Была команда подъем!
–  Да пошел ты со своими командами! Задрочил всех!
– Для всех была команда подъем, не обижайся! – и вместе с матрацем сбросил «деда» на пол, со второго яруса койки.
Не глядя, как он  приземлился,  направился к другому «деду», Коновалову.
– Ты тоже полетать хочешь? Подъем, стать в строй! 
Ругаясь площадной бранью, деды нехотя поднялись и стали в строй.
– Отныне команда подъем для всех! Кто не услышит, или не поймет, будет валяться на полу вместе с матрацем! Вся рота лишается отпусков из-за двух - трех рас****яев! – громко и членораздельно сказал сержант, дав солдатам повод для размышления и надежду получить долгожданный отпуск.
Так закончились активные военные действия между призывниками и дедами, и это противостояние выиграли призывники.

Виталий, сутки не спавший, сдав очередное дежурство по роте, отошел ко сну. Через некоторое время прозвучала команда:
– Тревога! Рота подъем, строиться!
 Выпрыгнув из кровати, быстро одевшись, он стал в строй. Шум улегся, прозвучала команда смирно. Вышел командир роты:
– Бойцы! Пропал каптенармус Горохов, на улице мороз, он может замерзнуть. Разделившись на пары,  пройдите по периметру забора, прочешете территорию войсковой части! Обязательно найдите, иначе никто спать не ляжет!
Приказ есть приказ,  бойцы парами пошли в ночной мрак. Виталька с одним из бойцов, шел вдоль забора, проклиная службу, пронизывающий до костей ветер, ночь и Горохова.
Они подошли к батальонной прачечной, стоявшей на краю болота, в темноте увидели выставленную раму. Сержант предложил бойцу подождать, сам пролез  внутрь, через оконный проем. В прачечной стояла большая кирпичная печь, от нее отходили толстые трубы в огромную деревянную  бочку, он догадался, что в ней грелась вода для стирки белья. На полке лежала гора белья,  брошенная шинель, подойдя вплотную к бочке,  зажег две спички,  осветил ее внутренность. Она была полна темной воды. Спички догорали, в это время на поверхности  лопнули несколько воздушных пузырей. Не придав значения, сержант бросил  спички в бочку, вылез на улицу, вставили раму в оконный проем. Замкнув кольцо вокруг забора части, вернулись в роту,   доложили ротному, что поиски результата не дали. Прошло два долгих часа, стрелка часов приближалась к двум часам ночи, голова сержанта налилась свинцом, сказывалась предыдущая бессонная ночь.
 Командир роты собрался сходить в умывальник,  попытался открыть дверь, но не смог. Бойцы, с усилием открыли дверь, на полу, подперев ее,  безмятежно спал каптенармус.
Ротный разразился бранью, несколько раз ударил ногой лежащего ефрейтора. Как он учинял его допрос, слушать не было сил, по команде отбой тревоги,  сержант заснул тревожным солдатским сном. Утром зашел в каптерку ефрейтора:
Где тебя ночью носило, вся рота стояла на ушах!
Горохов рассмеялся:
– Был на промысле! Иногда по вечерам хожу в батальонную прачечную, меняю порванное ротное белье на целое. Вчера, выставил раму, спокойно выбираю в куче постиранного белья, что поновей, вдруг слышу голоса под окном. Спрятаться некуда, быстро разделся, одежду кинул в общую кучу, сверху бросил шинель, сам залез в бочку с теплой водой. Погрузился, дышу через нос, слышу твой голос, не разобрался, с кем ты был, побоялся, что с офицером, или прапорщиком. Думаю, пропал! А ты залез в прачечную и подходишь к бочке. Держась за трубы, я бесшумно погрузился с головой. Сижу под водой, воздуха уже не хватает, а ты стоишь и светишь спичкой, я начал задыхаться и пускать пузыри, еще  бы немного, и выскочил из бочки!
«Чудны дела твои Господи! В Армии грустное и смешное рядом!» – подумал Виталька, и захохотал.
– Ты чего ржешь? – удивился Горохов.
– Представил, что было бы со мной, когда ночью, в темной прачечной из бочки с водой кто-то выскочил! Наверняка бы подумал –  нечистая сила!  – сказал,  вытирая слезы.
После первой командировки на Гижигу, старшина Джиоев через день стал назначать Виталия дежурным по роте. Это была не тяжелая служба, у него был  дневальный, который выполнял все предписанные уставом обязанности. Ночью было хуже,  приходилось спать, сидя на стуле в канцелярии у телефона, или бодрствовать сев на тумбочку, давая отдохнуть дневальному. Во время ночного дежурства, когда в казарме храпят сорок бойцов, источая запахи немытых человеческих тел, сохнут сорок пар потных, грязных портянок, обернутых на голяшки сапог, смоляного запаха мастики, которой ежедневно натирали пол, и резкого запаха сапожного гуталина, привыкаешь к «ароматам» военных будней, и не замечаешь их. Но стоит выйти на крыльцо, сделать глоток пьянящего свежего воздуха, кажется, что никакая сила не сможет вернуть обратно, в  вонючую атмосферу казармы. Но служба есть служба, преодолевая отвращение, вновь возвращаешься в казарму, отправляешь дневального вздремнуть часок.
Вечером из караула приходят уставшие не бритые сослуживцы, а ты  сыт, провел сутки в тепле,  вдобавок съел не одну порцию в столовой. Виталию всегда было стыдно, за то, что старшина Джиоев, несмотря на просьбы, не назначал его в караул, он в который раз подошел к старшине:
– Прошу назначить меня в караул.
Тот был упрямым горцем, и, посчитав, что задета его честь начал кричать:
– Будешь служить там, куда я тебя пошлю! 
На следующий день сержант вновь зашел в канцелярию:
– Товарищ старшина! Неоднократно просил назначить в караул, мне стыдно смотреть в глаза сослуживцам! Предупреждаю, я откажусь на разводе от дежурства по роте!
– Только попробуй, пойдешь на губу! – закричал Джиоев.
– Вам надо почитать устав, у старшины нет такого права, сажать на губу, только командир роты может сделать это! Почитайте на досуге устав!
– Вон отсюда! Я посмотрю, как ты откажешься! Будешь служить, как миленький!
– Еще не вечер! Жизнь покажет, кто, где будет служить! – выходя, усмехнулся сержант.
Из канцелярии долгое время неслись угрозы и нецензурная брань в его адрес, Джиоев был пьян. Он, почему-то, считал, что ему можно почти каждый день напиваться, устраивать разносы молодым, угрожать применением физической силы, и ему это будет сходить с рук. Он, «слетел с катушек», как говорили в батальоне.
В курилке к Виталию подошли сержанты и  несколько бойцов.
– Чего горец кричит, опять пьяный? – спросил сержант Соболев.
Узнав причину конфликта, ребята поддержали его:
– Ты прав на сто процентов, это он из вредности делает!  Пора его кончать, зарвался мальчик! Только вчера из учебки, а какие замашки, князь, да и только. Но и мы не рабы!
Окрыленный поддержкой,  сержант занялся своими делами.   Вечером Джиоев, построил роту на развод, и вновь назначил сержанта  Пшеничникова в наряд, дежурным по роте.
Головы старослужащих повернулись в его сторону. Тот громко ответил:
– Я отказываюсь выполнять приказ о назначении дежурным по роте, прошу назначить в караульный наряд!
 Это был плевок в лицо горцу, но он давно заслужил этого. Прибыв из учебки вместе с призывом, получив назначение на должность старшины, ссучился. Белый, как полотно старшина приказал:
– Выйти из строя. Повторите приказ старшего по званию!
Отпечатав шаг, повернувшись через левое плечо к своим товарищам, сержант спокойно ответил:
– Я не буду выполнять этот приказ! Прошу направить в караул!
– Рота разойдись! Ты, сержант, не отлучайся далеко! – злобно прошипел старшина.
Через некоторое время прибежал запыхавшийся ротный, его обязанности исполнял старший лейтенант Григорьев. Через дежурного вызвал  Виталия в канцелярию.
– В чем дело сержант, почему отказался выполнить приказ старшины?   
– Товарищ старший лейтенант! Я не буду выполнять его приказ. Неоднократно подходил к вам, к старшине с просьбой назначать на службу в караул, почти месяц дежурю по роте, мне стыдно товарищам смотреть в глаза!
– Приказ есть приказ, отказ выполнить его карается гауптвахтой, ты об этом знаешь? – спросил обеспокоенный ротный.
– Так точно, устав знаю, но приказ старшины сознательно исполнять не буду!
Григорьев стал заметно волноваться, приказал построить роту.
– Сегодня случилось чрезвычайное происшествие! Сержант Пшеничников отказался выполнить приказ старшины. Я подтверждаю приказ старшины, и если он не выполнит, объявлю трое суток ареста!
– Есть трое суток ареста!  Приказ выполнять, не намерен!
По строю прокатился ропот возмущения:
– Правильно отказывается, он много раз просил назначить в караул, сколько можно терпеть пьяные выходки старшины, посмотрите, он и сейчас пьян…
Было видно, как вытянулось и побелело лицо Джиоева.
 – Товарищ лейтенант, бойцы правы! Старшина пьет, творит, что захочет, издевается над подчиненными, до каких пор это может продолжаться. Посмотрите он и сейчас пьян. Убедитесь сами, едва на ногах держится, это дурной пример для подчиненных! – громко сказал Пшеничников.
Григорьев позеленел: 
– Смирно, разговоры в строю!  Обещаю принять меры со старшиной! Сержант Соболев, проводить сержанта Пшеничникова на гауптвахту!
Сняв с себя ремни, которые не полагалось иметь в камере, выложив папиросы и спички в тумбочку, Виталий взял из раздевалки свою кавалерийскую шинель, с гордо поднятой головой, направился на губу.
– Не горюй, Виталька! – провожая, напутствовали бойцы,  и он понял, что его поступок оценили по достоинству.
Первые сутки в камере гауптвахты сидел один, но не терпел тягот и лишений. Молва  мгновенно облетела батальон, солдаты одобрили его поступок. Бойцы караула, несшие службу по охране гауптвахты, кормили до отвала, снабжали папиросами и спичками. Они же показали, где надо прятать папиросы и спички от «шмона», ежедневного обыска, который проводил  в камере начальник караула, а спички хорошо зажигались при тернии об окрашенное железо, которым были оббиты стены камеры.
На следующий день дверь камеры широко раскрылась, вошли,  заместитель командира батальона по технической части, майор Коркин,  его заместитель капитан Полозов.
Соскочив с нар, вытянувшись, как предписывает устав, сержант доложил:
– Арестованный на трое суток приказом командира радиолокационной роты старшего лейтенанта Григорьева младший сержант Пшеничников! Отбытый срок одни сутки!
– Вольно, садись!  Доложи сержант, как до гауптвахты дослужился? – строго спросил Коркин.
– Товарищ майор, неоднократно обращался к командиру роты и старшине о назначении на службу в караул, отказывают без объяснений. Мне стыдно месяц ходить дежурным по роте, в то время как товарищи несут службу в карауле. Старшина Джиоев  пьет почти каждый день, настраивает против себя бойцов. Недавно установился в роте порядок, появился новый «пахан» в лице старшины. Бойцы недовольны его самоуправством, все делает из вредности и в ущерб службе. На что он покупает спиртное? Мне кажется, продает ротное имущество!
– Ты нарисовал мрачную картину! – внимательно посмотрел на него Коркин.
– Товарищ майор, я не сгущаю краски, бойцы в роте доведены произволом Джиоева, могут произойти непредсказуемые события, если не принять меры.
– Как человек ты поступил правильно, как солдат, заслуживаешь наказания, за грубейшее нарушение устава. Командир роты не имел права назначать тебе гауптвахту. Только я могу это сделать, но приказ ротный объявил перед строем, я его отменять не буду. Сам виноват, надо было доложить мне, и этот вопрос был бы снят. Тебя готовили для технической работы в командировках, поэтому не назначали в караул.  Но ты отказался выполнить приказ старшего по должности и званию, это грубое нарушение устава! Сначала ты должен был выполнить приказ, потом его обжаловать, это армия, а не институт благородных девиц!  Понял? 
– Так точно товарищ майор, виноват!
– Ты еще и уставы знаешь? – притворно удивился майор, – протянул папиросу, закурил сам,  поднес сержанту горящую спичку, на прощанье сказал:
– Досиживай,  и будем служить дальше, сержант!
Вернувшись в роту, сержант заметил перемены к лучшему, шла проверка имущества. Обязанности старшины исполнял сержант Соболев, Джиоев ходил трезвый и нервный. Подробностей бойцам не сообщали, но через три дня командир роты зачитал приказ комбата, из которого следовало, что за халатное отношение к  служебным обязанностям старшины радиолокационной роты Джиоев разжалован в ефрейторы,  переведен для дальнейшей службы в роту Алдома.
Старшина Соболев в курилке удовлетворенно потирал руки:
 – Молодец Виталька, свалил горца. С этим ефрейтором на Алдоме ребята разберутся, о его художествах я им сообщу. Там узнает, что такое настоящая служба!
На следующем разводе Виталий услышал, что назначен помощником начальника караула, наконец, мог подержать в руках свой автомат АК, ощутить тяжесть снаряженных боевыми патронами трех магазинов.
Через день рота выставляла караульный наряд. Бойцы   брали оружие, подсумки, с боевыми патронами, на сутки уходили в караульное помещение. Сержант Пшеничников, разводил их по постам через каждые два часа. В роте служил рядовой Пенкин, ни чем не примечательный солдат, которого он поставил на пост у батальонного знамени. 
Когда наступило время смены караула, увидел что боец стоит, прислонившись плечом к стене, опирается о карабин, глаза были открыты.
– Пенкин сдать пост! – скомандовал сержант, но боец никак не реагировал на это. Изумленный сержант вновь громко повторил  приказ, но реакции  не последовало. Он помахал ладонью перед лицом, боец не моргнул. Солдаты, видя  растерянность и изумление Витальки, покатывались со смеху, но Пенкин  и на это не реагировал, он спал с открытыми глазами. 
Сержант его легонько подтолкнул, боец слегка дернул головой, сделав несколько шагов, уступил место сменщику, В караулке вместе со всеми смеялся, узнав о способности Пенкина спать стоя с открытыми глазами.
Над батальоном бесновалась пурга, валил непроглядный снег. Самым дальним постом  был хоздвор, в нем находилось подсобное хозяйство, свинарник, запасы пиломатериала, леса – кругляка, и других материалов. Он примыкал к зарослям кедрового стланика, невысокого болотистого леса и был, что называется на семи ветрах. Зимой караульным выдавали тулупы и валенки, заступая на внешний пост, бойцы надевали поверх ватного солдатского  «спецпошива»,  ватного бушлата с цигейковым воротником, который застегивался в башлык и ватных стеганых штанов. Пурга набрала полную силу, когда сержант повел смену караула. На хоздворе не обнаружили часового Пенкина. За два часа его пребывания на посту, пурга намела сугробы, была ночь, нужно было срочно организовать поиски бойца. Сержант оценив обстановку послал одного из бойцов в караульное помещение, сообщить начальнику караула об  исчезновении с поста часового. Это было ЧП, исчез боец с боевым оружием и патронами. Караул был поднят по тревоге, и начальник караула с тревожной группой прибежал на хоздвор. Подсвечивая электрическими фонарями,  осмотрели территорию, протыкали палками сугробы, но Пенкина не было. В душу сержанта заползли мрачные мысли, парень дезертировал. Уйти куда-то в такую пургу было самоубийством. Искать больше не имело смысла, были проверены все сугробы. Кто-то случайно посветил фонарем в сторону небольшого штабеля круглого леса занесенного снегом и увидел металлический блеск. Блестел конец штыка карабина, торчащий из сугроба. Извлечь карабин из-под снега не удалось, начали разгребать снег. Все были удивлены, когда  откапали под сугробом, спавшего под защитой бревен Пенкина, крепко державшего за ремень, прислоненный к бревнам карабин. Никто не знает, чем бы все это кончилось, если бы его нашли позже,  в снегу он мог  задохнуться во сне.
На этом не кончились приключения Пенкина на хоздворе. Была летняя, ночь, по привычке, он заснул на посту. Его разбудил громкий визг свиней. Приглядевшись в свете Луны, увидел медведя, гнавшего свиней из свинарника в заросли кедрового стланика. Когда, свинья пыталась отскочить в сторону, медведь, ударом лапы возвращал на дорогу, проходившую в двадцати метрах от поста. Пенкин  сдернул с плеча карабин, сделал несколько выстрелов по медведю. Заревев, тот бросился в стланик, продолжая недовольно рычать. Напуганные выстрелами свиньи разбежались.
Услышав выстрелы на посту, караул был поднят в ружье, бойцы тревожной группы рассыпались цепью в хоздворе, и начальник караула позвал часового. Тот, услышав пароль, разрешил приблизиться, доложил, что стрелял по медведю, гнавшему перед собой свиней из свинарника.
– Ты что, тут про медведя сказки рассказываешь? Можешь собираться на гаупвахту, за стрельбу на посту! – наехал на него офицер.
– Я ничего не выдумываю, там раненый медведь! – показывая на заросли стланика, настаивал боец.
Бойцы смеялись и подшучивали, но смех оборвался, когда из стланика раздалось свирепое рычание медведя, и повизгивание свиней. Было темно, зверь не уходил, продолжая грозно рычать.  Прибежавший дежурный по батальону принял решение до утра оставить усиленный наряд, три человека, старшим назначил Пшеничникова, у которого был автомат. Бойцам было очень неуютно ночью слышать из чащи кедрового стланика рев раненого медведя. Утром пришел комбат, взял у сержанта автомат,  в сопровождении двух офицеров, вооруженных  карабинами «СКС» пошел в заросли стланика, откуда доносился рев. Вскоре раздалась короткая очередь, медведь затих. Вернув оружие, офицеры ушли, предупредив, что бойцы хозвзвода разделают и пустят добычу в пищу.
В обед батальон ел медвежатину, нахваливая Пенкина, получившего прозвище – «кормилец». Вечером батальон был построен на плацу. Комбат зачитал приказ о поощрении Пенкина за добросовестную службу 10 суточным отпуском без дороги.

Заканчивался август, Пшеничников с Добрым, и капитаном Полозовым  прилетели в роту, расквартированную в поселке Иня,  в 200 километрах восточнее  Охотска. В роте они пообедали и вместе с бойцами  пошли на местный стадион. В этот день бойцы роты играли в футбол с местными ребятами. Виталий ежился от сырого свежего ветра, тянувшего с моря. Сидевший рядом молодой парень, из местных жителей спросил:
– Чего ежишься сержант,  переживаешь?
– Холодно у вас, промозглой сыростью с моря тянет.
– А ты откуда?
– Из Красноярского края призывался, а сегодня из Охотска прилетели, в командировку.
– Далеко судьба забросила! Опусти руку!
Сосед полез в карман, вытащил оттуда скомканную банкноту, вложил в ладонь. Не посмотрев ее достоинства, сержант опустил подарок в карман, и поблагодарил молодого человека. Тот в ответ  подмигнул:
 – Сам  недавно носил солдатскую робу, знаю, что такое служба, погрейтесь с друзьями после матча!
 Во втором тайме бойцы стали играть заметно лучше, и матч закончился вничью, к всеобщему удовольствию. После матча народ повалил на выход,  сержант развернул подарок, оказавшийся пятирублевой купюрой. Он нашел Виктора и сержанта Петрова, с которым успел познакомиться в роте.
– Гражданский парень дал пятерку, сегодня воскресенье, можно купить вина и пображничать, обмыть приезд!
– Немного добавим, бутылку спирта купим! – потирая руки, обрадовался Петров.
 – А чем закусывать будем? – спросил Добрый.
– На нерест идет красная рыба, мальма, наловим, классная закуска. Я схожу в роту принесу хлеба, соли, рыбу зажарим на рожне, вам понравится! – предложил Петров.
Бойцы пришли на берег лимана,  впадающая в море река, Иня, намыла бар из гальки и песка,  он тянулся вдоль берега. Образовалась довольно большая прибрежная бухта, отделенная от моря галечной косой. У пирса стояла небольшая баржа, у бортов стояли рыбаки. Бойцы нашли несколько коротких, не более полутора метров, удилищ к которым были привязаны лески метров по шесть, с большими крючками на конце и гайками, вместо грузил. Здесь же лежала изрезанная большая рыба с мясом бледно розового цвета. Отрезав по кусочку, насадили на крючки, бросили за борт. На глубине трех-четырех метров,  над дном лимана, колыхалась серая пелена, Виталий не сразу понял, что это спины идущей в речку сплошным потоком рыбы. Лосось голец, заходил на нерест в реку, где несколько лет назад вывелся из икры. Они стремились сюда, проплыв из океана тысячи километров, чтобы ценой своей жизни исполнить свое предназначение. Рыба шла на верную смерть, она не могла жить и долгое время находиться в пресной воде, у нее заканчивался жизненный цикл, их челюсти искривлялись. Отыскав единственно правильный и короткий путь в океане, она возвращалась, чтобы умереть в той реке, которая подарила ей жизнь. Перед смертью  предстояло совершить  очень важное дело, отметать икру, оплодотворить ее,  дать начало жизни новому поколению, и умереть, здесь же, на своей родине, питая своим телом появившихся из икринок мальков.
Когда приманка опустилась до серой стены, из нее вывалилась рыбина, с жадностью схватила ее. Сержант подсек, леска натянулась, завибрировала, не останавливаясь, он стал тянуть, не давая слабины, и выудил большую рыбу с серой спиной. Это был крупный лосось голец. Он  снял с крючка, полюбовался добычей,  бросил на палубу.
Такую крупную рыбу Виталий поймал впервые. Наживив насадку, вновь закинул удочку. В это время счастливый Виктор, также поймал большую рыбу. Рыбалка шла успешно,   вскоре они поймали шесть рыбин.
Оставив удочки на барже, держа добычу под жабры, солдаты пошли к роте по тропинке, вдоль берега реки. Вскоре оказались в небольшом прибрежном лесу, который рос на острове, отделенном от берега обсохшей протокой. Среди кустов кедрового стланика, росли редкие, невысокие лиственницы. Их стволы были причудливо изогнуты ураганными ветрами, дующими с Охотского моря. Это было сказочное зрелище, они оказались в стране китайских миниатюр, на которых художники изображали такие деревья в своих пейзажах. Виталий думал, что это художественный вымысел, направление в искусстве, но здесь убедился, что художники писали с натуры.
Знакомый сержант пошел в роту, Виктора  отправили в магазин, добавив тридцать копеек, на бутылку питьевого спирта. Сержант должен был принести хлеб и закуску из роты. Виталий разжег костер, складным ножом срезал несколько толстых прутьев, выпотрошил рыбин, посолив, проткнул прутьями вдоль хребта. Пока нагорали угли, вернулся сержант, принес банку тушенки, булку хлеба, соль, и солдатские алюминиевые кружки. Виталий воткнул прутья с насаженными рыбинами вокруг костра, изредка поворачивая вокруг оси. Виктор пришел довольным, он нашел по дороге  пять рублей и купил к бутылке еще чекушку, питьевого спирта, сигареты.
У бойцов получился славный праздник на природе. Стоял чудесный теплый солнечный день, мошку прибило первыми ночными заморозками, и она мало досаждала. Солдаты сидели в сказочном мире, на зеленом острове, рядом журчала кристально чистая вода реки Иня, полыхал костер, на котором жарилась мальма на рожне. На некоторое время парни забыли, что они в армии, что судьба забросила на край света. Разбавляя спирт водой реки, сдвигали кружки, довольные друг другом и возможностью насладиться красотой Колымского края. Рыба, жаренная на рожне, оказалось необычно вкусной, после однообразной солдатской кухни. Пока лакомились вкуснейшей печеной на костре рыбой с хрустящей корочкой,  на шампурах жарились следующие рыбины.  Но день клонился к вечеру, допив спирт, плотно закусив, и вволю наговорившись,  на нетвердых ногах двинулись к роте, прихватив с собой так и не раскрытую банку с говяжьей тушенкой. В роте разделись, предупредили дневального, что не пойдут на ужин, вместе с отдыхающими после боевого дежурства бойцами, уснули здоровым, крепким сном.
Эта первая рыбалка на красную рыбу, сам процесс ловли мальмы, или  лосося гольца, запомнился на всю жизнь.
В регламентных работах на станции пролетела неделя, в субботу старшина построил роту:
– Руководство рыбозавода просит помощи. Идет путина охотской селедки, они не справляются с разгрузкой и засолкой, завтра  свободные от службы бойцы могут оказать помощь. Желающим выйти из строя!
Свободные от службы бойцы сделали шаг вперед. Пересчитав, старшина  объявил, что подъем будет завтра на час раньше.
Утром солдаты расселись на деревянных плахах, в кузове грузовой машины, она остановилась возле засолочного цеха Рыбзавода. Под крышей здания в землю были врыты огромные деревянные чаны, набранные из толстых плотно подогнанных плах, их нижние концы были залиты в бетон. Диаметр такого чана был не менее пяти, глубиной десяти метров. Сверху в цехе пол так же был забетонирован. Мастер засолки, обутый в резиновые сапоги поставил задачу: возить бочки с теплоходов, стоящих у причала, выбивать в них деревянной кувалдой верхнюю крышку. Он привел часть бойцов к большому деревянному срубу, внутри которого  зимой был наморожен до крыши лед из пресной воды. Здесь же стоял старенький компрессор, который он запустил и показал, как с ним надо обращаться. Внутри сруба часть льда была вырублена, стояла электрическая дробилка, проходя через зубчатые валы, куски льда дробились в мелкую крошку. Крошку надо было на двух тачках подвозить к емкости, в которой производилась засолка, возле нее стояли бумажные мешки с солью. Туда же на тачке подвозились с теплохода бочки с рыбой, которая прошла предварительную засолку на теплоходе. Выбивалось верхняя крышка, расправлялась горловина вставленного в деревянную бочку полиэтиленового мешка. Два бойца наклоняли бочку, выливая в засолочный чан содержимое: рыбу с рассолом. Мастер, находившийся на дне чана, руками показывал, куда надо высыпать очередную бочку. По известным только ему приметам, он поднимал руку,  давал команду сыпать соль. Совковыми лопатами бойцы кидали соль, мастер вновь поднимал руку, в емкость летела по кругу ледяная крупа. Он поднимал руку, из висевшего на поясе мешочка, рассыпал на лед пряности. Повинуясь движению рук мастера, бойцы вновь насыпали слой селедки. Засолив рыбу в одной емкости, мастер переходил к следующему чану, спускался в него по металлической лестнице, и все повторялось.
Виталий отбойным молотком рубил куски льда из монолита, боец совковой лопатой кидал их в прожорливую пасть дробилки. Когда  надробили такое количество крошки, что невозможно было подступиться к дробилке, выключили ее и пошли помогать товарищам. Небольшие, потрепанные морем теплоходы, были всего на половину корпуса больше, чем плававшие по Енисею теплоходы, типа «Ярославец». Сержант смотрел и думал, что на таких утлых судах, имеющих один старенький маломощный дизель, надо быть бесстрашным рыбаком, чтобы выходить в море, в любую погоду ловить рыбу.
Четыре теплохода, вровень с ходовой рубкой были загружены бочками. Рыбаки накатывали их в разосланные на палубе грузовые сети, судовыми лебедками спускали на пирс. Бочки подхватывали бойцы, грузили на тачки, везли к засолочной емкости. Бойцы, соскучившиеся по физическому труду, к обеду разгрузили их, помогли засолить добытую рыбу.
Начальник цеха, не скрывал радости:
– Молодцы, хорошо поработали, сегодня же теплоходы уйдут на промысел.  Нас день путины, год кормит! 
– Ты бойцов рыбкой угости! Они долго будут помнить,  еще не раз придут помочь рыбозаводу! Вон, сколько штабелей бочек с готовой рыбой стоят! –  лукаво посмотрел на него старшина.
– Понял, но это не для вас! Угощу Кремлевским засолом, дай трех бойцов!
Из вырубленного в мерзлоте ледника, продрогшие бойцы выкатили  запотевшую бочку.
– Это настоящая охотская селедка, партия пойдет в Москву, в Кремль. Кушайте на здоровье, вы нам  сильно помогли, убытки от каждого дня простоя в пору путины золотом обходятся для рыбозавода.
Бойцы легко забросили бочку в кузов, бочку с рыбой закатили в столовую, в ней оказалась крупная сельдь пряного посола. Ни до, ни после Виталий  больше не пробовал такой рыбы. Она была малосольной, безумно вкусной. Взяв за голову, чулком спускал шкуру, под ней находился слой жира, рыба становилась белой цвет, мясо было не твердым, и не крошилось, а вкус  имела божественный. Рыба была любимым блюдом Виталия, он ел, сколько принимала душа, отказываясь от другой пищи. Все хорошее быстро кончается, кончилась и эта командировка.    

В один из дней капитан Полозов, приказал сержанту:
– Полетишь с Добрым в Тауйск, он расположен в двухстах километрах западнее города Магадана. Лейтенант Кокорин уже там, будете монтировать новое оборудование на «Дубраве», проведете станции регламентные работы. Беги в бухгалтерию, получай деньги,  проездные документы, сухой паек получать некогда. Я приказал выдать деньгами, в Магадане покушаете. Смотри сержант, не подведи, самолет через час, надо успеть! –   Полозов рассказал, как и куда надо лететь, пожелал счастливого пути.
Виталька  получил деньги проездные документы, в это время из роты прибежал Добрый. Они поспешили в аэропорт, который находился в пятнадцати минутах ходьбы от батальона. Самолет прилетел по расписанию, спустя несколько часов, приземлились в аэропорту Магадана. Навели справки, оказалось, что в Тауйск летают самолеты АН-2, базирующиеся на аэродроме малой авиации, расположенном на 13 километре от Магадана.
Когда переступили порог Аэровокзала, оказалось, что второй день в Тауйск самолеты не летают, нет погоды. Наступил вечер, и  аэропорт опустел. Последней вышла женщина средних лет:
– Бойцы! Аэропорт на ночь закрывается, вам надо уходить!
– Извините, нам некуда идти! Едем в командировку из Охотска в Тауйск, нам выдали денежное довольствие на два дня, однако не учли стоимость проезда в автобусе до вашего порта. Нам в Магадан  не на что ехать, и некуда, посмотрите наши проездные документы! – протянул Виталий.
 Женщина взяла документы посмотрела, озабоченно сказала:
– Ума не приложу, что с вами делать?
– А вы  нас замкнете, в здании порта, зима на улице, нам некуда податься, помогите, пожалуйста! – попросил Добрый.
Немного подумав, она согласилась:
– Оставайтесь под мою ответственность, но смотрите, чтобы все было в порядке!
– Большое спасибо! Все будет в порядке! – обрадовался сержант.
Они оказались единственными пассажирами, оставленными на ночь в здании порта. Солдат везде солдат, устроившись на жестких скамьях, положив шапки под голову,  не снимая шинелей, проспали до утра. На оставшиеся деньги утром купили в буфете по ватрушке и стакану чая.
Виталий, рассчитавшись с кассиром, показал Доброму пятнадцать копеек:
– Это все, что осталось,  на пачку махорки!
Погода в Тауйске не улучшилась, по громкой связи объявили, что рейс задерживается. Голод давал о себе знать, но денег не было. В обед, бойцы, подошли к киоску,  торговавшему открытками, газетами, и другими письменными принадлежностями. Достав пятнадцать копеек, Виталий громко сказал:
– Куплю на последние копейки открытку и напишу жене, как мы вторые сутки голодаем в Магадане!
Он протянул руку с монетой продавцу, но ее перехватил Добрый. 
– Ты что сдурел! Неизвестно, сколько будем ждать погоду, на эти деньги купим пачку махорки, голод не так будет доставать.
Тот согласился, солдаты вышли в тамбур покурить. Следом вышел молодой мужчина, протянул пачку болгарских сигарет «Плиски». Бойцы выудили по сигарете, поблагодарили, закурили.
– Откуда ребята, где служите?
– Из Красноярского края, служим в Охотске. Направили в командировку в Тауйск, денег выдали на сутки, из-за погоды вторые сутки сидим в порту, – пожаловался Виталий.
Мужчина протянул пачку сигарет «Плиски», сверху  лежала пятирублевая купюра:
– Сходите в кафе, покушайте. Неизвестно, сколько придется ждать погоды, это Колыма!
– Что вы, не надо, обойдемся! – слабо запротестовал сержант.
– Бери чудак! Сам недавно носил солдатские погоны, помню, что такое служба! – улыбнулся мужчина.
Поблагодарив, бойцы чуть не бегом направились в кафе. Когда они, отяжелевшие после плотного завтрака, вышли в зал ожидания, по громкой связи услышали объявление:
– Старшему воинской группы, следующей в Тауйск просьба зайти в диспетчерскую!
Виталий поднялся на второй этаж, вошел в помещение диспетчерской. Навстречу встала женщина, оставившая их ночевать, подойдя вплотную, она протянула руку:
– Возьми сержант, сходите, покушайте! На ее ладони лежала десятка.
Виталий отшатнулся: 
– Что вы не надо, все в порядке, мы сыты!
 – Я слышала ваш разговор возле киоска, бери, у самой сын служит, может и ему кто поможет в трудную минуту! – она быстрым движением засунула десятку за ремень.
– Сходите, покушайте, при первой возможности отправлю борт на Тауйск! 
– Большое спасибо! – растроганно поблагодарил ее Виталий, и со слезами на глазах вышел из диспетчерской. У двери его ждал Добрый.
 – Что сказали? Полетим, говори скорей?
– Пока нет, но оставившая нас ночевать диспетчер обещает  выделить самолет при малейшей возможности, а пока посоветовала нам подкрепиться! –  он разжал ладонь, на которой лежала десятка.
– Ты поблагодарил добрую женщину? – спросил потрясенный Виктор.
– Поблагодарил! Теперь можно еще сутки здесь жить! – ответил растроганный сержант.
Он оказался прав, Тауйск не открыли, женщина их вновь оставила ночевать в теплом здании аэропорта. А за  окнами выл ветер, бушевала пурга, не давала уснуть. Лежа на скамье, в тепле, укрывшись шинелью, Виталий  рассуждал о щедрой душе русского человека. Совершенно незнакомые люди готовы прийти на помощь только потому, что кто-то  оказался в беде. Его жена так и не узнала о голодных днях, проведенных в аэропорту Магадана.
На следующий день, пурга стала стихать. К обеду,  на стареньком самолете, АН-2, болтавшемся, как щепка в штормовом океане, летели среди воздушных потоков стихающей пурги. Казалось, что потеряв скорость, он рухнет на безжизненные склоны угрюмых хребтов. Но пилоты в последнее мгновение выравнивали его, поднимая самолет все выше и выше над грядой гор. Наконец пассажиры с облегчением увидели под крылом скалистый гребень. Самолет покатился вниз по крутой горке. Тело стало невесомым, сердце подскочило вверх, казалось, что оно выпрыгнет из груди. Заложило уши, появилась сильная боль, сидевший рядом с сержантом мужчина наклонился к уху, крикнул:
– Открой рот, делай глотательные движения!
Когда самолет шел на посадку, ребята  увидели через замерзшие иллюминаторы  родные березы, стоявшие у края аэродрома. Это было настолько неожиданно, казалось готовым исчезнуть видением.  За время службы, глаза привыкли к чахлой растительности тундры, небольшим рощицам невысоких лиственниц,  кедровому стланику, заросших мхом и травой тундровых болот. А здесь росли родные березы, причем не тундровые карлики, а большие деревья.
Виталий, утопая в снегу, подошел к березке, обнял ствол. Нахлынули воспоминания о далеком доме, семье, друзьях, на глаза накатились слезы, как будто в далекой стороне повстречал дорогого человека.
Они опоздали к обеду, и сержант подошел к дежурному по роте.
– Сержант накорми, трое суток впроголодь сидели в порту Магадана, отощали!
– Пошли в столовую, сейчас  организуем!
– Кондей! Накорми сержанта и бойца как следует, только что прилетели к нам из Охотска в командировку.
– Держите! – откликнулся выглянувший в раздаточное окно повар. В окне появилась солдатская алюминиевая чашка до краев наполненная красной икрой кеты, в нее были воткнуты две ложки. Следом,  две чашки с ломтиками жареной картошки. Это была сухая картошка, но она была засушена ломтиками и считалась деликатесом среди бойцов.
– Ни хрена! Вы тут кучеряво живете! – сказал пораженный богатым угощением Виталий.
– Мало будет, еще подложит! – успокоил сержант. – Освободишься, подходи, поболтаем, интересно узнать, что в батальоне делается.
– Подойду! – пообещал гость, и вместе с Виктором навалился на королевскую еду.
Позднее, он ел настоящую, выращенную здесь же, на полях Тауйского совхоза картошку, не сушеную из больших пятикилограммовых банок, от которой беспрестанно мучила изжога, а настоящий отварной картофель,  закусывал ее соленым огурцом, который вырос здесь же, на грядках местного совхоза. Это была фантастика, свежая картошка и огурцы на Колыме!
Позднее ребятам рассказали, что горы защищают котловину от холодных ветров, почва прогревается настолько, что ее пашут, выращивают картофель и другие овощи. На навозных грядках выращивают огурцы, овощи увозят в Магадан, они идут на питание жителей и солдат роты.
Он на всю жизнь запомнил Магадан с его отзывчивыми жителями, Тауйский огурец, с его плотной в трещинах, темно зеленой кожурой, восхитительным вкусом,  после сушеных, безвкусных овощей напоминавший чувство чего-то домашнего, давно забытого. 
Осенью сержант Пшеничников с Добрым были направлены в очередную командировку, в Тауйск, в сопровождении капитана  Полозова,   пятнадцать лет прослужившего на берегу самого студеного в мире Охотского моря. Он обладал добродушным характером, к солдатам относился мягко, по-отечески, слыл любимцем бойцов.   Капитан никогда не повышал голоса, не грозил наказаниями, пытался методом внушения добиться исполнения приказа. Витальке часто приходилось ездить с ним в командировки. Приезжая в Магадан, оставались ночевать в войсковой части, он  подходил к капитану и отпрашивался в увольнение в город с бойцами. И никогда не получал отказа. Единственное, что говорил в напутствие капитан, выписывая увольнительные:
 – Ты меня не подведи меня сержант!
– Так точно, все будет в порядке! – отвечал тот, и никогда не подвел своего командира.
Не надо думать, что всегда соблюдался устав, солдат всегда солдат. В кинотеатре, он в первую очередь идет в буфет, и выбирает для себя подходящий, по средствам, напиток. Но никогда пьяным сержанта и бойцов капитан не видел, их не задерживали многочисленные воинские патрули, проколов в службе не было.
Вокруг тропы на станцию стояли непролазные заросли кедрового стланика, этого удивительного творения природы. На севере, где почва летом оттаивает на полметра, а ниже лежит вечная мерзлота, летом стланик поднимается четырехметровыми зелеными зарослями. На ветвях кустов поздней осенью созревают маленькие кедровые шишки. В этих шишках очень вкусный, мелкий орешек, гораздо вкуснее сибирского. В осеннюю пору пространство вокруг кустов усыпано настоящими грибами, моховыми маслятами.
Бойцы ставили на радиолокационные станции оборудование для защиты от американских самонаводящихся ракетных снарядов, «Шрайк», которые хорошо себя показали, уничтожая радиолокационные станции во Вьетнаме. Снаряды автоматически наводились по лучу радиолокатора, врезаясь в передающую антенну, уничтожали станцию. Опыт установки такого оборудования у бойцов уже был,  свою часть  работы сержант выполнил в короткий срок. В оставшееся время, помогая бойцам расчета, заметил, как они, по одному выбегали на улицу,  возвращались  с покрасневшими лицами, веселые. 
Решив проверить возникшую догадку, подошел к офицеру:
– Товарищ капитан разрешите сходить за грибами? 
– Ты, что  грибник? Сумеешь поганку отличить от съедобного гриба?
– Постараюсь, и вас угощу, Если разрешите, закажем ужин на станцию, пусть принесут из роты масла растительного, сухого лука, а я пожарю грибов.
– Иди, собирай, я позвоню в роту!
Взяв ведро, и нож сержант вошел под своды кедрового стланика. Под ногами пружинил изумрудно зеленый мох, переплетенный в разных направлениях корнями стланика. Отойдя на приличное расстояние, он присел под кустом,  закурил. Сквозь завесу ветвей увидел, как из станции выскочил боец, отбежав, исчез внутри куста стланика. Там что-то металлическое блеснуло, вскоре, вытирая ладонью рот, боец  вынырнул из куста и побежал к станции.
Подойдя к кусту, сержант пролез внутрь, там ветви образовывали небольшую площадку, скрытую зеленью хвои со всех сторон. Увидел алюминиевую флягу, с плотно закрытой крышкой. Открыв, почувствовал знакомый запах: «Вот черти, брагу варят, а с нами не делятся, я вам устрою шутку, долго помнить будете!».
Закинув находку на плечо, отнес  метров на двести, надежно спрятал в кусте.  Быстро набрав ведро моховиков, вернулся на станцию,  заметил некоторое смятение в рядах гарнизона. Сержант исчез, вернулся с растерянным выражением лица, его обступили местные бойцы, что-то возбужденно обсуждая. После этого три бойца быстро вышли из станции. Наблюдая за паникой, царившей среди бойцов гарнизона, в душе посмеиваясь над их потугами, сержант чистил грибы: «Ищите брагульку! Все равно не найдете, придется делиться с нами!»
Перебрав, отварил грибы в соленой воде, выложил на раскаленную сковороду с комбижиром, станцию заполнил чудный запах жарившихся грибов.
– А ты уверен, что съедобных набрал? – принюхиваясь, поинтересовался Полозов.
– Не беспокойтесь, не отравлю, это на сто процентов съедобные грибы, моховые маслята!
– Тогда и нас угости, хватит грибов на всех?
– Садитесь, на всех, хватит! – успокоил Виталий, накладывая в три тарелки жареные грибы, источавшие аромат, заставлявший рот наполняться слюной.
– А почему три тарелки, офицеров всего двое? – удивился капитан.
– Как заложник, буду пробовать вместе с вами! – рассмеялся сержант.
– Тогда нам нечего боятся, садись лейтенант, отведаем жареных грибочков! – пригласил капитан начальника станции.
Дальше диалог прервался постукиванием ложек о тарелки.
– Добавь, удивительно вкусные грибы! Где готовить научился? – похвалил капитан, подвигая тарелки.
– В тайге, на туристских маршрутах, там некому готовить, надежда только на собственные силы! – улыбнулся сержант, выскребая со сковороды последние грибы.
– Ты что делаешь, вам ничего не останется! – возмутился Полозов.
– У меня грибов еще на четыре сковороды, всем хватит, ешьте на здоровье!
– Спасибо, не ожидал, что придется так плотно и вкусно поужинать. Пойдем лейтенант, пусть бойцы отдохнут. К отбою быть в роте! – предупредил Полозов.
Как только за офицерами закрылась дверь, в гарнизоне начались разборки, кто последний видел флягу и куда ее дел. Сержант, делая вид, что не обращает внимания на разговоры, продолжал жарить грибы. Весь гарнизон высыпал на улицу и долго отсутствовал, вернулись солдаты расстроенными.
– Что у вас за разборки? – поинтересовался гость.
– Флягу потеряли! – ответил Петров, сержант местного гарнизона
– Какую флягу? Откуда она здесь взялась? – удивился сержант.
– Брагу сварили, хорошая получилась, сегодня начали пробовать, а фляга пропала! Неужели офицеры засекли? – терялся в догадках сержант.
– Прятать не умеете, такое дело провалили! Хорошо было бы брагульки отведать под свежие грибочки! – гость подлил масла в огонь.
– Это ты раззява! Из-за тебя потеряли классную флягу и браги литров десять! – зарычал сержант на последнего бойца, ходившего к фляге.
– Накрывайте на стол, будем пробовать жареные грибы, последняя сковорода жарится.
Плохо скрывая раздражение, бойцы стали накрывать на стол нехитрый солдатский ужин угрожая побить бойца, видевшего флягу последним.
– Брагулька хорошо бы пошла под жареные маслята! Это вас бог за жадность наказал, он завещал делиться с ближним! – вздохнул Виталий так, чтобы все слышали.
– Половину отдам тому, кто найдет! – раздраженно пообещал  сержант Петров.
– Заметано! Виктор пойдем, поищем пропавшую флягу! – предложил Виталька.
– Где вам! На полкилометра кусты прочесали! Только время потеряете! – пытался остановить Петров.
– Пока накрываете, мы покурим, прогуляемся по нужде, – успокоил гость.
– Сразу так бы и сказал, а то поищем! Мы тут каждый куст знаем на километр в округе!
Гости вышли на улицу.
– Пойдем к тому кусту! – показал Виталий.
– Зачем так далеко, отлить можно и здесь! – уперся Добрый.
– Не отставай! – сержант уверенно зашагал в заросли, на глазах изумленного бойца вытащил из куста флягу.
– Берись, сейчас пировать будем, это пропавшая брага.
– Как ты ее нашел?
– Как спрятал, так и нашел!
Когда занесли флягу в станцию, у бойцов округлились глаза, следом раздался громкий крик радости.
– А вы сомневались! Как на счет половины, сержант, договор остается в силе? – невинно спросил гость.
– Ну, ты и спец! Здорово нас провел, не жалко отдать половину!  Держите кружки, слово надо держать! Фоменко тушенки из НЗ, быстро! – приказал Петров, и на стол была выставлена банка отличной Абаканской тушеной говядины. Увидеть  тушенку со знакомой до боли наклейкой города Абакана, на краю земли, было, сродни свиданию с родными местами.
Брага оказалась крепкой, приятной на вкус, и застолье продолжалось, пока на дне не осталась гуща.
– Виктор нам пора в роту, можем опоздать к отбою, счастливо оставаться! – попрощался сержант.
 В сгущавшейся темноте парни побежали в роту. С тропы шарахнулись в заросли три девушки,  державшие путь к станции. Увидев незнакомых солдат, они кокетливо поздоровались.
– Девочки, к отбою опаздываем, приходите завтра пораньше с подружками на станцию, поговорим за жизнь! – пригласил Виталий.
– Вы из Охотска? Мы придем, но у вас могут быть неприятности с местными бойцами!
– С этим мы  разберемся! – на ходу бросил сержант, направляясь к роте.
Утром следующего дня бойцы вышли из роты раньше офицеров, и быстрым шагом направились к станции, намереваясь, разыграть бойцов, ночевавших с девчонками. Подойдя к помещению станции,  сержант громко сказал, подражая голосу лейтенанта:
– Товарищ капитан! Я утверждаю, что на станции только расчет, никаких девочек там нет, можете посмотреть!
– На губе сгною, если увижу на секретном объекте посторонних! –  подражая голосу Полозова, громко ответил Добрый.
Улыбаясь, они смотрели, как девчонки выскакивали в окна и двери, растворяясь в зарослях стланика.
– С кем ты здесь разговариваешь? – спросил выходивший на поляну Полозов.
– Анекдоты рассказываем, ничего страшного, – усмехнулся сержант.
На несколько минут они сумели опередить офицеров, избавили от неприятностей сослуживцев. 
У лососевых пород рыб, в реке Тауй начался икромет, шли косяки кеты и кижуча. Виталий обратился к Полозову:
– Товарищ капитан! Офицеры собираются на рыбалку, разрешите поехать с ними!
Тот, удивленно посмотрел на него:
– Ты рыбак? 
– Так точно! Рыбачил сетью и неводом на реке Мане, под Красноярском.
Полозов, приказал командиру роты одеть сержанта на рыбалку, ему выдали ватные брюки, куртку армейского спецпошива, и костюм противохимической защиты, из штанов,  куртки с башлыком, и рукавиц изготовленных из прорезиненной ткани.
– Добудешь икру, приноси мне в общежитие, я ее засолю! – наказал капитан.
Офицеры, и несколько бойцов на армейском автомобиле «ГАЗ – 66», поехали в сторону   реки Тауй, там находился летний полевой лагерь из нескольких палаток, в них проживали солдаты и офицеры из Магадана, занимавшиеся выловом рыбы лососевых пород идущей на нерест. Со слов бойцов, у них была лицензия на отлов 15 тонн кеты и кижуча. Лагерь расположили  почти в километре от берега реки, страхуя себя от проверок заезжих инспекторов рыбоохраны. Рыбинспектор имел право досмотра армейского автомобиля, в период нереста рыбы, не далее пятисот метров от берега реки. 
Этим пользовались рыбаки, они ловили рыбу неводом, грузили улов в машину, и она немедленно отъезжала от берега в лагерь. К следующему замету невода на берегу стояла машина с пустым кузовом. Приняв очередной улов, она отъезжала в лагерь, а на улово приезжала следующая машина. Бойцы в лагере быстро перебрасывали рыбу в одну из машин, когда кузов наполнялся, натягивали брезент, в кабину садился офицер с командировочным удостоверением, машина отъезжала в Магадан. Войсковые машины не мог проверить милицейский патруль, а с офицером воинской автоинспекцией всегда можно было договориться, подарив  несколько хвостов кеты.
Приехавшие на рыбалку офицеры достали канистру со спиртом, сели за стол с магаданцами. После застолья рыбаки поехали к берегу реки. Витальку поразило зловоние, ощущавшееся на подъезде к реке. Это был тяжелый тошнотворный запах гниющей рыбы вызывающий рвотный рефлекс.  Когда приехали на берег увидели довольно широкую заводь, отделенную от моря баром,  валом намытой рекой гальки. По берегам лежало великое множество гниющих горбуш, она мечет икру раньше кеты. Отметав, она гибнет в пресной воде,  течение несет ее обратно в море. По разбросу останков было видно, что уровень воды в реке во время икромета горбуши был гораздо выше, но потом вода вошла в русло, и на оголившихся берегах догнивали останки. По берегу ходили объевшиеся чайки, медведи со всей тундры и горных хребтов  спускались к берегам рек,  ловили рыбу, нагуливая жир на долгую, холодную зиму.
Предвкушение рыбалки вытесняет другие чувства. Скорее всего, это древний инстинкт охотника, добытчика, и кормильца семьи, которым в древности был мужчина. Подходя к берегу уже живешь рыбалкой, с головой окунаешься в нее, забывая об окружающем мире. Ты добытчик, тебе надо добыть рыбу, и ты это делаешь.
Вечером магаданцы  передали рыбакам из Тауйска невод и лодку, погрузив улов, уехали в свой лагерь. Виталий и один из офицеров,  быстро набрали невод в лодку, очистив от мусора и водорослей, смотали и уложили веревки. Гребец сел на весла, еще один офицер,  остался в лодке, рядом с неводом.  Виталька с «колом», к которому привязан один конец невода стоял на берегу, в самом начале улова, ждали захода косяка рыбы из моря. Наконец на поверхности слива воды из улова в море, который, находившегося на полметра выше уровня моря, появилась рябь, образуемая плавниками кеты и кижуча, из воды стали выпрыгивать нерпы. Несмотря на гибель сородичей, лосось стремился, попасть в воды  родной реки. Их не останавливали нерпы, медведи, морские птицы и рыболовные снасти человека. Красной рыбе надо было до часа своей неизбежной гибели отметать икру, оплодотворить молоками, защитить от врагов и умереть, оставляя свою плоть для питания будущего поколения. 
По течению плыли мертвые и полуживые рыбины, они сменили окраску, бока зияли рваными ранами, челюсти загнулись. Невозможно было понять, живы они, или течение, увлекая за собой в Охотское море, шевелит плавники, создавая иллюзию жизни в этих растерзанных телах, ценой своей жизни выполнивших главное предназначение, давших начало жизни новому поколению лосося.
Когда косяк достиг середины улова, лодку оттолкнули от берега,  она поплыла, выгребая против течения,  смещаясь к противоположному берегу. Стоявший на корме рыбак стал выметывать невод, при этом лодка несколько изменила направление движения, и поплыла под углом к противоположному берегу, спускаясь по течению. Когда была выброшена треть невода, лодка повернулась носом по течению,  гребец ударил веслами, погнал к морю, описывая дугу. Последней в воду была сброшена  жердь, к ней была привязана другая сторона невода. Лодка поплыла к берегу, оставляя за собой веревку. Тоня тралилась много раз, и рыбаки были уверены, что на дне нет зацепов. Теперь  успех рыбалки неводом на течении, заключался в том, чтобы невод, двигаясь вместе с течением, напоминал знак вопроса, один конец его был закруглен. Он преграждал путь  плывшей против течения рыбе, натыкаясь на сетку, лосось двигался вдоль нее, описывая круги, пока конец невода не подтягивались к берегу.
Это золотое кольцо поддерживалось колом, заостренной жердью, наблюдая за течением, подтаскивая дель, Виталий спускался по берегу к нижнему краю улова, сохраняя петлю на неводе. Наконец начали выбирать веревки, подтягивая невод к брегу. В конце выбора «мотня», расположенная посередине, подошла к берегу, вода в ней бурлила. Огромные рыбины ходили внутри образованного делью  пространства, пытаясь найти выход. Виталий бросил «кол», заскочив в реку по пояс, прижимая ступней нижнюю веревку к дну,  верхнюю, на вытянутых руках поднял выше головы, не давая рыбе перепрыгнуть через сеть.
Несмотря на свои большие размеры, разгоняясь в замкнутом сеткой невода пространстве, рыбины делали «свечку»,  выскакивая из воды сантиметров на пятьдесят, пытались перелететь через верхнюю тетиву.
По всему периметру невода,  стояли рыбаки, державшие нижнюю и верхнюю тетиву, не давая возможности улову уйти. Несколько человек, выбрасывали серебристых рыбин на берег, подальше от воды, там, еще живую рыбу, кидали в кузов грузовика.
После третьего замета, машина ГАЗ-66 армейского образца, по обрез бортов была заполнена рыбой. Рыбалка заняла не больше двух часов, пройдя по рыбе, участники расселись на сиденья вдоль бортов. На них были костюмы химзащиты, предохранявшие от влаги и позволявшие ходить по рыбе и сидеть на ней. Никто не знает, сколько тонн весил улов, но машина заметно подсела на рессорах.
Во дворе казармы, бойцы, залезли в кузов, ножами подпарывали каждую рыбину. Если это была самка с икрой,  подавали офицеру, участнику рыбалки. Тот своим ножом рассекал живот, и доставал икру, бросал рыбу в кучу, утром бойцы засолят.
Виталька, как представитель Полозова, и полноправный участник рыбалки, с полной трехлитровой банкой икры пошел к нему на квартиру.  Увидев богатый улов, тот обрадовался:
– Утром, после завтрака можешь отдохнуть, поспать, я предупрежу командира роты. А еще раз не хочешь съездить на рыбалку? На станции мы без тебя обойдемся.
– Обязательно, поеду! Люблю рыбалку, азартное это занятие! – улыбнулся сержант.
Поездки на реку были для него отдушиной в однообразной солдатской жизни.  До глубокой осени, пока шел икромет, он ездил на рыбалку. С неба густо летела  ледяная крупа,  стучавшая по  костюм химзащиты, под ногами хрустел ледок. Это не пугало рыбаков, каждую поездку они налавливали по полному кузову кеты и кижуча, после каждой поездки сержант относил трехлитровую банку икры капитану. Во время редких перекуров, между заметами, участники рыбалки усаживались на обледенелом берегу. Офицеры доставали заветную канистру, вещмешок с сухим пайком, они с удовольствием пили разведенный спирт, закусывали. Давала себя знать усталость, холод и ледяная вода,  рыбалка это тяжелая физическая работа. Получив алкогольный  «допинг», подкрепившись тушенкой, вновь и вновь выметывали в реку подмерзший, обледеневший невод, продолжая ловить красную рыбу. Сержант от офицеров слышал, что у них была лицензия на отлов полутора тонн кеты и кижуча,  сколько было поймано, знает один Господь. Только  за одну рыбалку  вылавливали не менее двух тонн рыбы лососевых пород…
Поездки на рыбалку имели  неожиданные последствия. В середине ноября, когда бойцы уже знали, что скоро их будут увольнять в запас, дежурный по роте крикнул:
– Сержант Пшеничников к капитану Полозову!
 – Домой, или в штаб?
 – Домой!
Зайдя, в квартиру, Виталий доложил о прибытии.
– Давай без устава, ты у меня в гостях. Садись к столу, сейчас соберу закуску, погуляешь! Это наш прощальный день, ты за службу ни разу не подвел меня! Отдельную благодарность передают офицеры подразделения КРАС, ты всех красной рыбой и икрой снабдил на год!
Только теперь до сержанта дошло, почему капитан постоянно спрашивал об улове, принимая полные банки с икрой. Позднее пойманная рыба и икра, путями, известными только отцам командирам, перекочевала из Тауйска в Охотск. Кроме, как на самолете, другого пути не было. Но это сержанта не касалось, рыбалка для него была развлечением в буднях армейской жизни.
– Товарищ капитан, я ездил ради удовольствия, не стоит благодарности, люблю рыбалку, тем более, никогда в жизни не придется больше ловить лосося. Будет о чем вспомнить!
Полозов поставил на стол бутылку болгарского бренди, «Плиска», открыл банку тушенки, нарезал соленой рыбы, хлеба. Откупорив бутылку, разлил в два стакана. Он поднял стакан, в котором было совсем немного, бренди: 
– Давай выпьем на прощанье! Завтра улетаешь домой, билеты на самолет куплены, документы готовы. Счастливого пути! – он выплеснул содержимое стакана в рот. – Ты продолжай праздновать, я соберу мешок в дорогу.
Капитан достал армейский восьмикратный полевой бинокль с просветленной оптикой, протянул Виталию:
– Бери сержант! Это подарок офицеров, свой, сейчас приготовлю.
Виталька знал, что  дембель будет на днях, но точной даты, в батальоне,  ни кто не знал.
– За эту новость надо выпить! – он поднял стакан. 
Хозяин достал из-под пола  деревянный бочонок ведра на полтора, соскреб верхнюю корочку засохшей икры, бросил в чашку кота. Подержал над кипящим чайником трехлитровую банку,  наложил полную икры. На дно вещевого солдатского мешка положил несколько соленых рыбин, поставил банку с икрой, обложил ее рыбой,  несколькими банками консервов, лосося гольца,  бинокль, завязал мешок.  Только теперь до Виталия дошло, какой подарок приготовил капитан, он начал отказываться, но капитан прервал:
 – Угостишь родителей, ты заслужил этого подарка! Налей немного мне, много не могу, сердце прихватывает.
– Давай выпьем на прощанье за все хорошее, что нас ждет в дальнейшей жизни! – они сдвинули стаканы.
Крепко пожав руку, Полозов предупредил:
– Командир роты знает, а комбату, на глаза не попадайся! Удачи тебе сынок, помни службу, и Колыму!
– Вам всего хорошего, товарищ капитан! Вы для нас были как отец родной, добро долго помниться! Будете в Красноярском крае, обязательно заходите в гости.
Обойдя территорию батальона по объездной дороге, сержант без приключений добрался до мастерской, рассказал ребятам о завтрашнем отъезде.
– Это надо обмыть! – обрадовался Добрый.
Сержант собрал по карманам остатки денег, и послал гонца в поселок, за дешевым плодово-ягодным вином – "бормотухой", излюбленным вином Российских солдат и студентов. Вечером из кухни принесли тушенки, хлеба, порезали соленую кетину,  устроили прощальный ужин с вином в мастерской, вдали от командирского глаза.


 
Дембеля на аэродроме Охотска

                Виталий Пшеничников крайний справа.


На дворе было утро семнадцатого ноября, дембеля получили в кассе деньги, с вещмешками и «дембельскими», специально приготовленными чемоданами, проследовали в аэропорт.  У здания с большой вывеской «Аэропорт «ОХОТСК»,  сфотографировались на память. Вскоре послышался шум авиационных моторов,  из низких туч, вывалился на посадочную полосу  АН-24. При посадке в самолет офицеры вручили военные билеты, документы о демобилизации, и проездные документы. Закрылась дверь, прощаясь с Охотским батальоном, дембеля прилипли к иллюминаторам, но разглядеть ничего не удалось. Оторвавшись от полосы, самолет нырнул в низкую облачность,  земля исчезла до посадки на аэродроме Николаевска на Амуре.
Казалось, сама природа Колымы не хотела их отпускать. Самолет  проваливался в воздушные ямы, его трясло и швыряло во все стороны, концы крыльев изгибались дугой, и Виталий боялся, что они обломятся. Больше всего он, почему-то, боялся, что самолет упадет в Охотское море, и их тела не найдут. Но над островом Сахалин погода стала улучшаться,  в Николаевске на Амуре их встретило безоблачное небо. После заправки самолет перенес дембелей в город Хабаровск, стоявший на перекрестке воздушных трасс. Через час, объявили посадку на ИЛ-18, летевший в Ленинград, с посадкой в Красноярске. Виталька, на самолетах двигаясь на запад, догнал день и в четыре часа утра семнадцатого ноября приземлился  в Красноярске. Ровно год длилась его служба на Колыме.
 Попрощавшись с сослуживцами, обменявшись адресами, на такси  добрался до  родительского дома. Ворота были заперты, постучав в окно, увидел, как подошла мать:
– Кого ночью бог принес? 
– Мама я вернулся со службы, откройте! 
Федосья, разглядев сына в солдатской шинели с криком:
– Виталька вернулся! – упала в обморок.

ПРОКУРОР

Подтянутый, потерявший на службе шестнадцать килограммов, Виталий приехал в Канск. В солдатской шинели, с погонами сержанта, зашел в прокуратуру, навестить коллег. После бурной встречи, объятий прокурор достал из сейфа и протянул лист бумаги:
– Читай,  тебе прислали! Я сообщал в письме!
Виталька начал читать, и голова пошла кругом, это был приказ Генерального Прокурора СССР о присвоении классного чина юриста третьего класса. Теперь он мог носить в петлицах мундира две звездочки, и это была заслуга прокурора, как правило, присваивался первый классный чин, младший юрист, и в петлицах красовалась одна звездочка.
– Заслужил, носи с честью! Поздравляем! Что собираешься делать дальше?
– Большое спасибо вам и всему коллективу, научили меня следовательскому искусству.
– На здоровье! Но ты не сказал, что будешь делать? – спросил Луньков.
– Когда был на курсах офицеров запаса в Комсомольске на Амуре, вызвал корпусной особист, сказал, что меня ждут в территориальном управлении КГБ, в Красноярске. Пойду служить, если пройду комиссию!
Он видел, как помрачнело лицо Подашовки, в кабинете повисло тягостное молчание. Прокурор и заместитель смотрели с осуждением.
Молчание нарушил Луньков:
– А что ты в комитете будешь делать?
– Как что, шпионов ловить!
– Каких шпионов? Будешь в архиве перебирать дела тридцать седьмого года, готовить на реабилитацию! Разве не знаешь, что со шпионами работают бригады чекистов из Москвы и Ленинграда! Наши, Красноярские, чекисты у них на подхвате, с инакомыслящими и извращенцами воюют! А следователи архивные дела перебирают…
– Виталий Федорович! Мы надеялись, что вернешься к нам!  Проработав  год, ты получил однокомнатную, а пред призывом двухкомнатную квартиру! Год мы держали место следователя для тебя! А ты соблазнился службой в КГБ! Ты предал нас! Предал своих товарищей, не сдержал обещаний, которые давал в этом кабинете…– что дальше говорил прокурор, демобилизованный сержант уже не слышал, ему было стыдно, что разбил надежды хороших людей.
«Они правы, поступил как предатель! Что делать? Что делать?» – неслись в голове лихорадочные мысли.
– Иди, подумай, что тебе сказали коллеги! Ты не оправдал наших надежд! Я в тебе ошибся! – с обидой и ноткой брезгливости сказал прокурор.
Этот довод оказался последней каплей, пришло решение:
– Просите Яков Иванович! Я возвращаюсь в прокуратуру!
– С этого надо было начинать! Молодец, правильное решение! – пожал руку Подашовка. – С оформлением не тяни, работы непочатый край, следователи перегружены!
Ночью, лежа на полке плацкартного вагона, под стук колес, поезда следующего в Красноярск, Виталька много думал, вспоминал работу в прокуратуре, отеческую заботу Подашовки, обещания,  данные прокурору и его заместителю. Засыпая, решил: «Совесть моя чиста, сдержал данное слово, возьмут или не возьмут в КГБ, еще вопрос, а в прокуратуре буду на своем месте, и классный чин уже присвоен!».
На следующий день в кармане лежало удостоверение следователя Канской межрайонной прокуратуры, первыми об этом узнали родители. Они одобрили решение сына:
– Молодец Виталька! Правильно сделал, чего соваться на работу, которую не знаешь. В прокуратуре тебя знают, ты всех знаешь, звание присвоили, прокурор за год две квартиры выделил. Значит, он тебя ценит, как толкового работника… – с житейской прямотой рассуждал отец, окончательно убеждая сына в правильности принятого решения.
Окунувшись с головой в работу, Виталька скоро забыл о предложении работать в Комитете госбезопасности.
Но, о нем не забыли, через два месяца вызвал Подашовка:
 – Виталий Федорович, зайдите ко мне!
Терзаемый догадками вошел в кабинет прокурора, за приставным столом сидел незнакомый мужчина, с интересом смотревший на него.
– С тобой хочет поговорить майор КГБ, Фомин!
– Наверное, удобнее будет разговаривать в моем кабинете! – немного замявшись, пригласил следователь.
Выходя из кабинета, видел тревожный взгляд прокурора.
– Виталий Федорович! Вы обещали после службы в армии зайти в Комитет. Мы посмотрели ваши дела, держали для вас должность следователя в следственном отделе! Знаем, что аттестованы на звание лейтенанта, после прохождения сборов офицеров запаса. Мы вас согласны принять на лейтенантскую должность!
– Товарищ майор! Не хочу обманывать вас и себя. У меня после службы гастрит желудка с нулевой кислотностью, кроме того потеря зрения на левый глаз!  Боюсь, что не пройду врачебную комиссию. Если возьмут на службу с такими заболеваниями, уволюсь из прокуратуры, приду к вам.
– Простите, мы не знали о ваших заболеваниях! – другим тоном, стал оправдываться майор.
– Во время прохождения сборов офицеров запаса в Комсомольске на Амуре, я говорил о заболеваниях корпусному особисту! Он интересовался, не передумал ли я идти на службу в КГБ!
– Он нам об этом ничего не сообщил. Я проконсультируюсь с врачами, если они дадут заключение, что вы по состоянию здоровья можете проходить службу, вас уведомят! – на прощание сказал майор.
После ухода гостя, его вызвал прокурор:
– Виталий! Ты ничего не натворил? Майор расспрашивал о тебе, семье, работе!
– Успокойтесь Яков Иванович! Он приезжал предложить мне работу следователем в следственном отделе управления КГБ.
Лицо прокурора побелело и вытянулось, едва слышно спросил:
– Ты согласился?
– Успокойтесь, буду работать в прокуратуре!
– Правильно решил! Здесь тебя уже знают, работаешь хорошо, я доволен!
– Спасибо, Яков Иванович, разрешите идти, – улыбнулся следователь.
– Иди, работай и не соблазняйся на всякие предложения! Ты молод, получил рабочую закалку, из тебя выйдет хороший следователь!
После разговора с начальником следственного отдела КГБ, внутреннее чутье подсказало, что останется работать в прокуратуре, и звонка из КГБ  действительно не последовало. Он успокоился: «Коней на переправе не меняют!» – совесть была чиста, никого не пришлось обманывать.
– Эта неделя у меня дежурная, лягу спать пораньше, – объявил Виталька супруге, радуясь, что выпало несколько свободных часов, и можно отдохнуть.
На востоке горела полоска зари, когда раздалась трель дверного звонка. Сердце дежурного следователя екнуло, так настойчиво мог звонить только работник милиции. Открыв замок на пороге увидел оперативника  уголовного розыска, лейтенанта Мальцева.
– Собирайся Федорович! Изнасилование. Потерпевшие в РУВД, предполагаемый насильник задержан!
В машине узнал, что в Районный отдел обратилась гражданка с заявлением об изнасиловании ее сестры.  Дежурный оперативник уголовного розыска, Мальцев, передал ему заявление сестры потерпевшей, доложил:
– Потерпевшая и ее сестра в коридоре, подозреваемого задержали в их квартире, сидит в камере. Подследственность ваша, там без бутылки не разберешься! – рассмеялся лейтенант.
Быстро ознакомившись с заявлением, следователь узнал, что утром Иванова Мария пошла проверить самочувствие своей сестры Клавдии, проживающей во флигеле рядом с домом, с детства страдающей врожденным слабоумием. Открыв дверь флигеля, увидела, что одежда на сестре порвана, находится в беспорядке, на кровати следы крови. Узнала от сестры, что ее ночью изнасиловали. Его насторожило то обстоятельство, что заявление было написано не потерпевшей. Выйдя в коридор, увидел двух женщин, одна из них была одета небрежно, выглядела не моложе пятидесяти лет, другая была несколько моложе.
– Иванова Мария, пройдите в кабинет.
– Объясните, почему вы писали заявление за потерпевшую, кто она вам?
Из сбивчивого рассказа он узнал, что потерпевшая ее старшая сестра, родившаяся в 28 году, страдающая с детства слабоумием. Вчера к ним заехал знакомый, Владимир, который проживал у нее на квартире, когда учился в техникуме. С ним был водитель автомобиля, Николай. Ночью она слышала, как водитель вышел из дома и долго не возвращался, а утром увидела, что ее сестра изнасилована, одежда и постельное белье в крови. Считает, что он и есть насильник.
– А почему сестра не написала заявление сама?
– Она неграмотная, в школе не училась.
– Почему вы решили. Что ее изнасиловал водитель, она вам сказала?
– Нет, она говорит что попало, понять невозможно. Я ночью слышала, как водитель выходил из дома и не вернулся. На улице мороз, он наверняка прошел во флигель и изнасиловал сестру!  Больше некому!
– А где был ваш знакомый, Владимир?
– Утром, когда проснулась, он спал в соседней комнате. Что вы! Он три года прожил у меня, когда учился! Он не мог этого сделать!
– А откуда взялась кровь на одежде сестры, она на вид еще старше вас?
– У нее никогда небыло мужчин, была девственницей, – немного смутившись, ответила женщина.
«Надо же и так бывает, девочка с двадцать восьмого года!» – про себя усмехнулся следователь.
– Если я правильно вас понял, она не работала?
– Нет у нее с детства инвалидность, плохо соображает и разговаривает. Ее могу понять только я.
Слушая речь сестры потерпевшей, следователь подумал, что она недалеко ушла в развитии от сестры. Но делать нечего, потерпевших не выбирают, совершено преступление, более того в отношении психически ненормального человека.
Записав показания свидетеля в протокол, следователь пригласил потерпевшую, Клавдию, но быстро убедился, что от нее, что-либо узнать невозможно, путанная, невнятная речь. С помощью младшей сестры, служившей переводчицей, удалось узнать, что у изнасиловавшего мужчины были хорошие сапоги, других характерных признаков насильника она не запомнила. Как он не старался уточнить, как  выглядели сапоги, как выглядел преступник, в ответ раздавалась невнятная несуразица, из которой можно было понять одно – у мужика были хорошие сапоги.
Конвой привел из камеры временного содержания водителя, мужчину средних лет, не броско, но со вкусом одетого, на ногах его были обуты простые кирзовые сапоги.
Мужчина на допросе держался свободно, не выказывая признаков волнения, но это еще, ни о чем не говорило.
Следователь узнал, что задержанного зовут Солодухин Иван, проживает с женой и тремя детьми в Она Чунском леспромхозе, работает водителем.
– Вам разъяснили причину задержания? Вы подозреваетесь в изнасиловании Ивановой Клавдии сегодня ночью! Признаете себя виновным?
– Мне сказали, что подозревают в изнасиловании! Но я этого не делал, поверьте мне!  У меня жена красавица, трое детей, я быстрей сдохну, чем на эту ненормальную старуху полезу! На нее тошно смотреть, не то что … Я из ума еще не выжил!
– Ее сестра говорит, что видела, как ночью выходил из дома и не вернулся до утра.
– Этого не может быть. После ужина с ней смотрел телевизор, вечером легли спать. Хозяйка нам постелила в разных комнатах. Ночью выходил в туалет, это правда, но нигде не задерживался, вернулся, лег спать. Не знаю, почему она на меня говорит.
Виталька видел, что он говорил искренне, с полной уверенностью в своей правоте, и это не ускользнуло от внимания следователя, появились сомнения в показаниях Марии. «Вполне возможно, после того, как он вышел, хозяйка могла заснуть и не видела, когда вернулся. Верить ей на слово нельзя, слишком уверенно держится задержанный!».
– А с кем и когда приехал в Канск?
– С начальником лесопункта Бондаревым Владимиром, приехали за запасными частями. Но машина по дороге сломалась. Поставили во дворе дома Марии, собирались сегодня ремонтировать. От него слышал, что жил у этой хозяйки несколько лет, когда учился в техникуме.
– А где ночью был Бондарев?
– Вечером ушел в ресторан, а где был ночью, не знаю, ему постелили в соседней комнате.
– А как он мог вернуться, не разбудив вас и хозяйку?
– Она на ночь не закрывала дверь на крючок. Сходив в туалет, я тоже не закрыл.
– В чем был одет начальник?
– Полушубок, шапка. Сапоги, как обычно поздней осенью.
Упоминание о сапогах насторожило следователя, он почти поверил, что водитель не причастен к совершению преступления. Но мужчин было всего двое, один из них совершил изнасилование.
– Расскажи подробнее о сапогах Бондарева!
Солодухин пожал плечами:
– Что о них рассказывать? Сапоги, как сапоги, яловые с мехом внутри. В таких сапогах можно всю зиму проходить…
– А у тебя с собой нет теплых сапог?
– Шутите! Откуда им взяться с моей семьей и зарплатой? Все, что есть на мне, – улыбнулся задержанный.
Следователь встал, закрыл на ключ дверь кабинета:
– Раздевайся!
– Это еще зачем? – удивился водитель.
– Вопросы здесь задаю я! Сними верхнюю одежду, расстегни брюки. Хочу убедиться, что говоришь правду!
Некоторое время водитель с удивлением смотрел на следователя, но тот повторил требование:
– Раздевайся, не тяни время!
Колесников быстро разделся, оставшись в майке и трусиках. Осмотрев одежду, Виталий убедился, что на ней нет следов крови и спермы.
– Одевайся, продолжим допрос. Когда Мария сообщила об изнасиловании сестры, где находился Бондарев?
– Он, одетый, вышел из комнаты, был заспан.
– Как считаешь, он мог совершить изнасилование?
– Не знаю! Плохого о нем ничего сказать не могу, но я не трогал эту старуху! У меня молодая и красивая жена, дети!
«Надо проверить Бондарева, был в кабаке, ночью пил водку, взыграла кровь, захотелось женщину!» – думал следователь, пока задержанный знакомился с протоколом допроса, и подписывал его.
– Ты можешь подтвердить все, что мне рассказал на очной ставке с Бондаревым?
– Конечно! Чего мне скрывать, я не виноват!
– Посиди в камере, скоро разберемся, кто изнасиловал девочку с родом двадцать восьмого года! – усмехнулся следователь.
Конвой увел задержанного, он вновь допросил потерпевшую. Та по-прежнему невнятно бубнила в ответ. Сестра перевела:
– Говорит, что у мужика были хорошие сапоги. Больше понять не могу.
– Уточните, какие сапоги, хромовые, яловые, или еще какие?
Сколько не бился, других признаков насильника, его одежды не узнал. Потерпевшая бормотала только о хороших сапогах.
– А где был Бондарев, когда приехали работники милиции? В чем был обут?
– Он остался в моем доме.  Не помню, по-моему, в сапогах. Вы на него не думайте! Он хороший человек, это сделал водитель, я помню, он выходил ночью! И сестра на него говорит!
– А как скоро вы заснули после его ухода?
– Не знаю, слышала, как он вышел. Когда выходила проведать сестру, он спал.
– Увезите сестру домой, когда будете нужны, вызову.
Доложив на планерке о преступлении, Виталий попросил машину:
– Надо проверить на причастность начальника лесопункта, Бондарев, посмотреть какие у него сапоги.
– Возьми оперативника, кто знает, как он будет себя вести, – посоветовал прокурор.
Открыв ворота дома Ивановых, увидел стоявшую во дворе грузовую машину. В кузове с куском колбасы стоял молодой мужчина, отламывая куски кормил собаку.
раскрыв удостоверение, следователь представился.
– Слезайте, у меня есть несколько вопросов.
– Мне и здесь хорошо! Задавайте ваши вопросы! – пьяным голосом ответил Бондарев, и это не понравилось Виталию:
– Вы подозреваетесь в изнасиловании гражданки Ивановой Клавдии! Немедленно спуститесь на землю. Иначе придется помочь!
– Как вы смеете меня обвинять, я буду жаловаться прокурору.
– Это вам никто не запрещает делать, а сейчас будьте добры спуститься на землю и проследовать со мной!
– Это произвол?
– Быстро на землю! Иначе будет применена физическая сила!
– Только попробуйте! У меня большие связи в Канске, вас сотрут в порошок!
– Помоги ему Михаил! – обратился следователь к сопровождавшему старшему лейтенанту уголовного розыска Саповскому.
Тот быстро оказался в кузове, преодолевая сопротивление, надел наручники.
– Слезай! А то придется помочь! – подтаскивая к открытому заднему борту, сквозь зубы скомандовал оперативник.
– Сними наручники, тогда слезу! – оскалился задержанный.
– Ты достал меня! – оперативник столкнул распластавшегося на дне кузова мужчину на землю.
Приземлившись с глухим стуком, закричал:
– Мне больно! Снимите наручники! Я буду жаловаться!
Приподняв его, Саповский внятно сказал:
– Я инспектор уголовного розыска, при исполнении служебных обязанностей! Стоит мне написать рапорт, в лучшем случае за сопротивление получишь пятнадцать суток административного ареста, будешь сидеть на хлебе и воде! Усек! Кончай придуриваться! Быстро встал и мухой в машину!
– Это произвол, я буду жаловаться! – нехотя поднимаясь, закричал мужчина.
Оперативник схватил его за наручники, подтянул вверх, от боли тот согнулся и запрыгнул в милицейскую машину.
– Вот это мне уже нравиться! – опер подмигнул следователю.
Тот понимал, что он намеренно разыгрывает этот маленький спектакль, чтобы взвинтить подозреваемого, насторожить его, и позже написать рапорт и составить материал об административном правонарушении. А в камере с задержанным будут работать агенты, попробуют разговорить.
Следователь не осуждал его действий, задержанный вел себя грубо, действительно оказывал злостное неповиновение должностным лицам, исполняющим свой долг.
В кабинете оперативник вопросительно посмотрел на следователя.
– Пригласи двух понятых.
– Я требую прокурора и адвоката! Ничего говорить не буду! – закричал мужчина.
– Помолчите, я хорошо слышу! – повысил голос следователь, и это возымело действие.
Бондарев уставился на него.
– А говорить ничего не надо, я об этом вас не прошу. Будет вам прокурор и адвокат, всему свое время! А сейчас в присутствии понятых я проведу осмотр вашей одежды!
Задержанный отшатнулся как от удара, прилип к стене, зрачки глаз расширились, он визгливо закричал:
– Вы не имеете права! Я буду жаловаться!
– Назовите фамилию имя отчество, место жительства?
– Ничего я вам не скажу. Это произвол!
– Понятые! Данный гражданин подозревается в совершении изнасилования! В вашем присутствии я проведу осмотр его одежды с целью обнаружения следов преступления. Вы слышали, он отказался назвать свои данные, Михаил осмотри карманы.
– Нет! Не дамся, это произвол! Вы ответите…– уворачивался тот от Саповского. Но ему удалось вновь за наручники подтянуть скованные за спиной рука вверх.
– Не хочешь по-хорошему, придется применить силу! Понятые засвидетельствуйте, как этот гражданин отказывается выполнять законные требования следователя, оказывает злостное неповиновение! Если раньше я еще колебался, сейчас напишу рапорт! Суток на пятнадцать ты уже наскреб…– говорил он, вытаскивая из внутреннего кармана документы, и передал следователю.
Раскрыв паспорт, следователь обратился к понятым:
– Перед вами Владимир Бондарев – начальник Она Чунского лесопункта, проживающий там же.
У понятых округлились от удивления глаза, они и подумать не могли, что начальники способны совершать изнасилования.
– Вы видите, что Бондарев ведет себя агрессивно и неизвестно, что он может сделать во время осмотра одежды, будем проводить осмотр, не снимая наручников, – сказал следователь.
Оперативник расстегнул ремень, брюки опустил до колен. Он присвистнул от удивления:
– Вот это да! Знатный букет! У нас половой разбойник появился, насилует девочек двадцать восьмого года рождения!
Следователь обратился к понятым:
– Обратите внимание, подол рубашки, майка, кальсоны и трусы испачканы веществом темно-бурого цвета, похожим на кровь. Кроме того  на предметах одежды имеются пятна светло-желтого цвета.
Он повернулся к подозреваемому:
– Откуда у вас эти пятна, чем вы можете пояснить их происхождение?
  – Ничего объяснять не собираюсь! Это ложь и провокация!.. – закричал задержанный,  он упал на пол, и забился в припадке.
– Михаил! Пока он дергается, вызови усиленный наряд конвоя, разденем этого неврастеника, и сегодня же возьмем кровь и слюну на экспертизу. Найди штаны этому любителю девочек, эти изыму для проведения экспертизы. Приведи из камеры водителя, мужика надо отпускать!
Заложив руки за спину, в кабинет несмело вошел Солодухин.
– Извини Иван! Тебя задержали ошибочно. Распишись в протоколе и можешь идти!
– Куда идти? – тот стоял растерянно у дверей.
– Распишись и иди домой, ты свободен! Насильник нами задержан!
Наконец до него дошли слова следователя, повернувшись, увидел сидевшего в наручниках начальника. Все видели, как сжались его кулаки, но прозвучал громкий голос следователя:
– Спокойно! Без эксцессов! Расписывайся и свободен!
Проходя мимо бывшего начальника,  Солодухин остановился:
– Ну и сука ты Владимир! Хотел меня подставить! Отсидишь, в поселке не появляйся, уроем с мужиками в тайге, такая гнида у нас жить не будет!
Взявшись за ручку двери, остановился:
– Спасибо вам товарищ следователь, что разобрались в этом запутанном деле! Думал уже, что повезут отбывать наказание ближе к дому, в одну из колоний! Еще раз спасибо, от жены и детей, век помнить буду!
– Не меня, сапоги благодари! Счастливого пути! – рассмеялся Виталька.
Было приятно слышать слова благодарности от человека, которого ты сам водворил в камеру изолятора временного содержания.
– Продолжим следственные действия! – закрыв дверь на ключ, сказал следователь.
С помощью двух дюжих конвоиров Саповскому удалось снять одежду со следами совершенного преступления. Сняв наручники, оперативник бросил ему заношенные штаны:
– Прикрой стыд, половой гигант!
Один из понятых, подписав протокол выемки, спросил:
– Вы, наверное, оговорились товарищ следователь!
– В чем?
 Вы сказали, что он изнасиловал девочку с двадцать восьмого года? Таких не бывает!
Следователь рассмеялся:
–  Нет, не оговорился! Потерпевшая с двадцать восьмого года рождения! И сохранила девственность до наших дней!
Головы понятых повернулись к Бондареву:
– Господи! У нас в городе баб по десятку на одного мужика! Только свистни, сами набегут, а ты на старуху полез! Дурак! Какой дурак! Теперь срок мотать будешь! – брезгливо сказал один из них.
Чудеса на этом не кончились, заведующая отделением, узнав фамилию задержанного, заинтересованно спросила:
– Надеюсь, его зовут не Владимир Владимирович Бондарев?
Следователь едва устоял на ногах от изумления:
– Откуда вам это известно?
Теперь на стул рухнула зав отделением, находившийся рядом Саповский, едва успел подхватить. Наконец дама обрела способность говорить, с надеждой тихо спросила:
– Надеюсь это неудачная шутка?
–  Сожалею! Вынужден вас огорчить, Владимир Бондарей ночью совершил изнасилование!
–  Как изнасилование? У него жена двое детей, только вчера с ней разговаривала, узнала, что сам уехал в Канск, в командировку! Но кого, при каких обстоятельствах?
–  Сожалею, но этого я вам сказать не могу!
–  Прошу вас! Его жена, моя младшая сестра! Я должна знать.
В кабинете повисло тягостное молчание, его неожиданно нарушил оперативник:
–  Чего женщину мучить, завтра весь Канск знать будет. Он изнасиловал женщину двадцать восьмого года рождения, инвалида с детства. У ее сестры он жил во время учебы в техникуме!
Женщина без чувств упала на стол, Саповский стал ее отхаживать, брызгая водой из графина. Витальке стало жаль эту симпатичную докторшу, но что-либо изменить он уже не мог, маховик правосудия набирал обороты. Позднее приехала жена Бондарева и он, невольно полюбовавшись ее красотой,  стройной, словно выточенной из драгоценного камня фигуркой,  подумал:
«Что с человеком делает водка, такую красавицу променял на психически ненормальную старуху!».
Он удовлетворил ее просьбу, разрешил свидание с обвиняемым.
На планерке Подашовка спросил:
–  Как продвигается расследование изнасилования Ивановой Клавдии.
–  Жду заключения биологических экспертиз, всех уже допросил, обвинение предъявлено…
Прокурор перебил:
– Думаю, тебе надо назначить амбулаторную судебно-психиатрическую экспертизу потерпевшей!
–  К делу приобщены медицинские документы, подтверждающие ее инвалидность в связи с недоразвитостью…
–  Не торопись с выводами! У тебя еще есть время показать ее на Ломоносова, врачам психиатрам. Не всякий инвалид детства признается невменяемым. А вы подсудимому вменяете, что он совершил изнасилование потерпевшей находившейся для него в заведомо беспомощном состоянии!
До следователя дошла логика рассуждений прокурора, адвокаты в суде непременно воспользуются недоработкой следствия.
–  Вы совершенно правы! Обговорю дату с экспертами и сестрой. Проведу ей экспертизу.
Он всегда поражался, как прокурор держал в голове информацию не только по делам следователей находящихся в производстве, он помнил дела многолетней давности.
Сдав уголовное дело в канцелярию, сидел, ожидая окончания экспертизы. Наконец один из экспертов вынес уголовное дело. Протянул следователю:
–  Иванова Клавдия признана вменяемой, давала отчет своим действиям и руководила ими во время совершенного изнасилования!
Это прозвучало как гром среди ясного неба, промелькнула мысль, что ослышался.
–  Наверное, я ослышался? Как вменяемая?
–  Комиссия психиатров пришла к такому выводу…
Это разозлило следователя, и он перебил эксперта:
–  А ваша комиссия читала показания самой потерпевшей, ее сестры, знакомых? Она ведь совершенно неадекватна, не может различать предметы одежды, людей, не может назвать отличительные признаки сапог!…
Он видел, как изумленно вытягивалось лицо эксперта:
– Вы утрируете, про сапоги в деле ничего нет!
Это совсем разозлило следователя, тыкая пальцем в протоколы допросов, он цитировал их по памяти.
–  Извините! Мы, наверное, посмотрели другое уголовное дело! Верните мне дело, мы посмотрим, –  с делом в руках он исчез за дверью кабинета, где заседали эксперты. Через пятнадцать минут вышла женщина:
–  Извините! Произошла накладка, мы ошиблись с заключением. Иванова признана невменяемой! Заключение поручите по почте.
И все это прозвучало обыденно, как будто, так и должно быть, неужели грань между вменяемостью и невменяемостью настолько тонкая, что определить сразу невозможно.
Выслушав доклад о командировке, прокурор удовлетворенно потер руки:
–  Молодец! Напугал экспертов сапогами, не исключено, что к этому заключению причастна заведующая отделением нашей районной больницы!
Суд рассмотрел дело и вынес приговор, но в прокуратуре долго помнили дело об изнасиловании девочки с двадцать восьмого года и сапогах.

Однажды в дверь позвонили. По требовательному тону звонка следователь догадался, что это за ним. И не ошибся, открыв дверь увидел оперативника Саповского.
– Федорович машина у подъезда, быстро собирайся. На Кан-перевозе горит частный дом, по рассказам соседей возможны жертвы. Мальчик лет десяти в крайне тяжелом состоянии, с ожогами доставлен в больницу ХБК.
– Везет мне на дежурство с тобой! День и ночь выезжать приходится. Подожди, я позвоню прокурору!
– Поехали на место происшествия, подполковник Пузыня уже звонил, прокурор в курсе.
– А вы сказали ему, что в больнице один из пострадавших во время пожара?
Немного подумав, тот пожал плечами:
– Что-то не припомню…
Виталий набрал номер домашнего телефона шефа.
– Слушаю вас! – раздалось в трубке.
– Яков Иванович! Соповский сообщил о пожаре в Кан-перевозе с жертвами. В больницу ХБК доставлен сильно обгоревший мальчик, лет десяти, в тяжелом состоянии…
– Ну и что? Для чего вы звоните так поздно? Вас надо учить, что делать? – раздраженно спросил прокурор.
Стараясь сохранить спокойствие, следователь продолжил:
– Считаю, что надо немедленно допросить мальчика, пока он жив. Он очевидец, потом ехать на пожар!
Разобравшись в ситуации, прокурор приказал:
– Возьмите магнитофон и езжайте в больницу, сгоревший дом никуда не денется!
– Слышал, приказ прокурора! Едем в больницу, я допрошу мальчика, запишу на магнитофон, потом на пожар.
Инспектор поморщился: «Вот невезуха! Договорился с девушкой покувыркаться, рассчитывал быстро закончить дела, и бежать на свидание. А тут пожар, да еще с жертвами. До полночи работать придется!».
Увидев печаль на лице оперативника, следователь рассмеялся:
– Не иначе к девочкам собрался? Потерпи, жена мне спасибо скажет!
– Может быть, жена и скажет, только не я! – обреченно вздохнул оперативник.
Он не успевал к любимой женщине, и это его злило. Можно поспорить со следователем,  с прокурором спорить, себе дороже. Все не без греха, напишет представление после очередной проверки, неприятностей не оберешься. И начальник Уголовного розыска, подполковник Пузыня, крут в соблюдении дисциплины и субординации. Вздохнув, Саповский вышел в подъезд.
Оперативная машина остановилась возле корпусов больницы, окруженных деревьями соснового бора, их вершины с тихим шумом качались на ветру.
Предъявив удостоверение, надев халаты, прошли в блок реанимации ожогового отделения. Дорогу преградила медицинская сестра.
– Кто вас пустил? Немедленно покиньте блок, посторонним находиться здесь запрещено!
Опять выручили красные корочки.
– Успокойся красавица. Я следователь прокуратуры! Со мной оперативник уголовного розыска. Нам хотелось узнать может быть допрошен мальчик, поступивший два часа назад с ожогами?
Сестра всплеснула руками:
– Что вы! Что вы! У него обширные ожоги, более восьмидесяти процентов кожного покрова! Как правило, с такими ожогами не выживают!
«Что делать? Надо обязательно записать показания мальчика на магнитофон. Но как?» – думал следователь, глядя на симпатичную сестру.
Белый халат подчеркивал красоту ее черных, как смоль, вьющихся волос. В меру подведенные брови, длинные от туши ресницы, делали  лицо более привлекательным. Он заметил, что Саповский положил глаз, и млеет от желания познакомиться. Большинство сыщиков были не женаты, это развязывало им руки при знакомстве с хорошенькими женщинами. Женатые оперативники, пытались не отставать от холостяков, оправдываясь, что им надо вербовать агентуру среди женщин. Но следователя не волновали эти мелочи, он пытался найти выход, как допросить мальчика.
– Проводите нас к врачу, который лечит обгоревшего мальчика. Помогите его найти? Мой приятель холост, он будет вам признателен!
Медицинская сестра бросила на Саповского оценивающий взгляд, и по заблестевшим глазам было видно,  осталась довольна.
Наблюдая эту мимолетную сцену, парень улыбнулся: «Как быстро женщины оценивают мужиков, и дают понять, что с ними есть о чем поговорить…»
– Пойдемте, провожу вас в ординаторскую, – воркующим голосом пригласила дама.
Узнав о цели визита, доктор категорически заявил:
– Не может быть и речи! Мальчик без сознания…
– Он что-то говорил во время операции?
– Что вы! Мы обрабатывали ожоги, применяя наркоз. Боюсь, что  не сможет поправиться. Очень большая площадь ожогов.
У следователя созрел план.
– Сейчас я вас допрошу, и поручу записать показания больного на магнитофон, когда он придет в себя.
– Нет, я не могу! Мне приходится посещать больных в других палатах интенсивной терапии…
– Поймите правильно! Это необходимо, возможен поджог с целью сокрытия убийства!
Доктор оказался сообразительным, следователь увидел в его глазах заинтересованность.
– Вы думаете?
– Не исключено убийство нескольких лиц, с имитацией пожара с целью сокрытия следов преступления. Кстати, где его одежда?
– Надо спросить в приемном покое, у сестер. Они готовили к операции. Вы знаете, мне показалось, что во время операции присутствовал посторонний запах! Может быть горючего, но твердо сказать не могу!
– Кто был вместе с вами, может это подтвердить?
– Вам моих пояснений мало? – удивился врач.
– Простите, но у меня нет времени, объясню потом. Сейчас позвоните, пусть принесут одежду мальчика, я оформлю выемку.
Допросив врача, записав его показания на магнитную ленту, следователь и оперативник выехали на пожар, оставив в ординаторской магнитофон.
Дом сгорел почти до фундамента, возле пепелища толпилось зеваки, которых пытался оттеснить пожилой лейтенант милиции:
– Отойдите граждане! Отойдите, вы мешаете работать следователю.
– Скажите, а, правда, что в пожаре погибло несколько человек…– слышались вопросы из толпы.
– Следователь осмотрит место происшествия, тогда можно будет говорить о жертвах! –  многозначительно парировал вопросы милиционер.
Виталию видел, что лейтенант облегченно вздохнул, увидев оперативную машину уголовного розыска.
– Что случилось, Карпович? – спросил Саповский.
– Позвонила уличный староста, сообщила, что горит дом, и возможно в нем остались люди. Когда прибежал, огонь охватил всю постройку, проникнуть через дверь было невозможно. Мужчины взломали ставни, один пролез, и передал мальчика. Тот был без сознания. Больше никого спасти не удалось! Машина скорой помощи увезла обгоревшего мальчишку в больницу ХБК. Я сообщил о пожаре дежурному по РУВД. Надо подождать, когда пожарные прольют пепелище, тогда узнаем, пострадал ли кто  кроме мальчишки.
– А как удалось его спасти?
– Сосед, Краснов Владимир, сломал ставни и оконную раму, влез в горящую избу и передал мальчика. Он здесь, я просил не уходить до вашего приезда.
Следователь повернулся к оперативнику:
– Я опрошу соседа, ты постарайся выяснить, были ли еще свидетели начала пожара, когда, кто, что видел!
Краснов пояснил, что увидел взметнувшееся над соседним домом пламя в четыре часа ночи, прибежал на пожарище, крикнул жене, чтобы вызывала пожарных, сам топором стал ломать ставни, так как входная дверь была объята пламенем, войти в горящий дом было невозможно.
– Почему вы стали ломать ставни?
– В доме слышал крики людей о помощи, понял, что они не могут выбежать через дверь, отрезаны огнем. Решил спасти через окно.
– Ставни были заперты?
– Да, сверху находилась металлическая накладка, мне не удалось ее вырвать, пришлось лезть под ней.
– Что вы увидели в доме, где находился очаг пожара?
– Горела кухня, коридор, я видел, на полу труп обгоревшей женщины, голова ее была в огне, недалеко лежал мальчик. Взял его на руки и передал на улицу.
– Он подавал признаки жизни?
– Да, слабо стонал. Когда поднимал его с пола, вокруг краска пузырилась и лопалась от большой температуры, ревело пламя. Я не думал, что мальчик смог выжить, но когда поднял на руки, услышал стон, понял, что жив.
– В квартире не чувствовали никаких посторонних запахов?
Свидетель задумался, утвердительно кивнул:
– Мне показалось, что к запаху дыма и гари примешивался какой-то посторонний запах, но утверждать не могу.
– Какие взаимоотношения были в семье соседа?
– Пил в меру, но в последний месяц жаловался, что приехавшая теща ест поедом, гонит из дома.
– А в чем причина?
– Причина всегда одна, злоупотребление водкой. Мне кажется, в последний месяц стал пить гораздо чаще.
– Кроме мальчика, были в семье еще дети?
– Это старший, Владимир, был еще один сын, Николай, на два года младше.
– Если я правильно понял, в доме могли находиться мужчина две женщины и мальчишка?
– Да, сын, жена – Мария, теща – Прасковья, и хозяин, Терсков Валентин. Но утверждать не буду, кого из них видел в кухне во время пожара.
– А вы не видели хозяина?
– Нет. Он после приезда тещи мог ночевать у собутыльников, ночами пьянствовать. Не видел, врать не буду.
– Как можете охарактеризовать хозяина?
– Валентин, тихий, спокойный мужик, работает сторожем на пищекомбинате. Иногда выпивал, все мы не без греха. Плохого о нем сказать не могу.
 – Как относился к жене и детям? Не видели его на пожаре?
– Были с Марией иногда скандалы, приходила к моей супруге, жаловалась. Но до рукоприкладства не доходило. После приезда тещи стал чаще пить, не ночевал дома. Думаю, что не сложились с ней взаимоотношения. Стервозная баба, все ей не так, все не то! Чего хотела, сама не знала. Самого, Терскова на пожаре не видел.
– Вы считаете, что это поджог?
– Не знаю, вам решать! Но очень быстро пламя разгорелось, охватило коридор, кухню и спальню. Кроме того не дает покоя  запах, о котором я вам говорил.
– Вы утверждаете, что слышали слабый запах бензина, или другого горючего?
– Не берусь утверждать, но мне показалось, что был запах какого-то горючего. Некогда было принюхиваться, когда сломал ставню и выбил в раме стекла, пламя перекинулось в зал. Едва ноги унес. Передал парня и вывалился на улицу, глянул, а внутри весь дом в огне. Еще пара минут и сам мог сгореть!
– Вы нам можете понадобиться, не уезжайте из города без моего разрешения, соберетесь, звоните по этому телефону, –  следователь передал повестку.
Он нашел Саповского, среди соседей, глазевших на пожар.
– Константин, вызывай по рации оперативную группу, пусть заберут судебно-медицинского эксперта, эксперта пожарника. С их участием буду проводить осмотр места происшествия.
– Люди говорят, что это несчастный случай…
Следователь оборвал:
– Делай что сказано, по рации вызови опергруппу с экспертами. Со слов  соседа, в сгоревшем доме может находиться еще несколько трупов! Пусть дежурный по ГУВД сообщит прокурору, что я задержусь.
Услышав о трупах, оперативник понял, свидание с симпатичной девушкой не состоится. Горько вздохнув, направился к оперативной машине. Права пословица, что только сказка скоро сказывается, выезд опергруппы затянулся, предположения соседа подтвердились.
Следователь, осматривая с участием судебно медицинского эксперта пожарище, под слоем обвалившейся с потолка штукатурки обнаружил три трупа. Судя по росту, один из погибших был ребенком. Осмотр производился тщательно, эксперт-криминалист по ходу делал снимки. Работа следователя перемежалась яркими бликами лампы-вспышки.
Гибель трех человек, это чрезвычайное происшествие для города, приехали прокурор и начальник УВД. Здесь же состоялся краткий разбор собранных фактов, каждый докладывал свои соображения.
Эксперт-пожарник, сказал:
– Я осмотрел пожарище. Не могу сказать, что возгорание от замыкания электропроводки маловероятно! Аналогично и от перегрева печи отопления. Предварительное заключение, что очаг пожара находился в кухне, с распространением на коридор, спальню и зальную комнату. После того, как сломали ставень и раму, усилился приток воздуха, пламя быстро переместилось в зал.
Судебно-медицинский эксперт развел руками:
– Трупы длительное время подвергались воздействию высокой температуры и открытого пламени. Боюсь, что при вскрытии невозможно будет установить причину смерти без проведения гистологической, технической экспертиз! Думаю, что кости скелета потеряли прочность, сказать прижизненные или посмертные повреждения без указанных экспертиз невозможно!
Слушая экспертов, следователь думал: «Каждый осторожничает, а мне надо принимать меры к розыску и задержанию Терскова. А  с какой стороны к нему подходить, на чем колоть, никто не подскажет! Придется работать втемную!».
Закончив осмотр, он прочитал протокол осмотра места происшествия и человеческих останков, понятым, те скрепили его подписями.
На утренней планерке доложил о пожаре и гибели трех человек. Прокурор, внимательно выслушав, сказал:
– Дежурство ваше, вам и расследовать обстоятельства  пожара!
– Яков Иванович! Считаю, что надо возбудить уголовное дело, по факту убийства двух и более лиц!
– Возбуждай дело по факту пожара и смерти трех лиц. Это никак не отразиться на статистике преступлений в городе и районе. Тебе придется месяцами ждать заключения экспертиз. Соберешь достаточные доказательства, тогда и будешь думать о квалификации, причинах смерти потерпевших. Привыкай лавировать между двухмесячным сроком следствия и получением экспертиз, сбором доказательств. Закончится срок следствия, приостановишь дело, укажешь, что не готовы экспертизы. И закон будет соблюден и прокуратуру, даже при желании, не в чем будет упрекнуть…
«Мудрое решение предлагает Яков, сам бы до этого не додумался!» – думал следователь, слушая шефа.
Словно читая его мысли, Подашовка улыбнулся:
– Ты еще молодой следователь, учись у старших, более опытных товарищей. В этом нет ничего предосудительного! При всем, притом, хотел бы  услышать, что думаешь, поджог, или несчастный случай?
Немного подумав, сопоставив собранные доказательства, Виталька уверенно сказал:
– Думаю, поджог! Надо искать Валентина Терскова,  пустить в камерную разработку, следственным путем проверить его причастность! Очаг пожара возник в доме, поздно вечером, печи уже не топились, ставни были закрыты, следовательно, люди готовились ко сну и наверняка закрыли входную дверь. Посторонний не мог проникнуть в дом, скорее всего поджигатель находился в доме. Об этом свидетельствует ночью открытая входная дверь во время пожара и локализация возгорания. Совершив поджог, преступник через входную дверь скрылся! А посторонний не мог находиться незамеченным несколько часов в небольшом доме.
«Молодец, быстро ориентируется!» – оценил прокурор, и спросил:
– На каком основании будешь задерживать Терскова?
– Поговорю с участковым, соберет компрометирующий материал, составит административный протокол, а дальше дело техники. Судьи не слишком жалуют мелких хулиганов, суток на десять, пятнадцать административного ареста осудят! То, что нужно для камерной разработки!
Прокурор удивился:
– Ты сам эту схему придумал?
– Нет. Она стара как мир, кроме того Саповский хвалится, что есть  толковый камерный агент…
– Действуй! Но должен всегда помнить, что в оперативной работе нельзя допускать грубого нарушения закона, тем более по таким сложным делам!
Молодой следователь, недавно вернувшийся со службы в армии, был доволен, ему поручали расследовать очень сложное дело, за которое преступнику, если он будет установлен, и вина доказана, грозила смертная казнь. Виталий понимал, что поручая ему это сложное дело, прокурор рискует, наверняка надеется, что за службу не забыл опыт расследования дела серийного убийцы, Малеина. Если он загубит дело, с прокурора, прежде всего, будет учинен спрос.
Подашовка внимательно посмотрел на него:
–  Я на тебя надеюсь!
– Не подведу! Спасибо за доверие!
– Тебе не приходилось назначать сложных экспертиз, продумай вопросы, упустишь, что-то важное придется еще месяцы ждать, пока сделают дополнительную экспертизу. Эксперты перегружены, старайся сразу ставить перед ними все нужные вопросы. Пусть они скажут, что не могут ответить на тот, или иной вопрос, но будет видно, что следователь его ставил! Вопросы обсуди с Жужей Виктором или Виктором Васильевичем,  они помогут. А теперь иди, работай.
За следователем закрылась дверь, прокурор подумал: «Хваткий парень, и умеет держать слово, отказался от работы в КГБ, вернулся в прокуратуру. Надо помочь освоить навыки следственного искусства!».
После демобилизации, друг и сослуживец, Булов Николай, уехал на родину, на Ангару, устроился юристом в леспромхозе и в прокуратуру не вернулся. Отсутствие следователя сказывалось на нагрузке, количество расследуемых дел росло как снежный ком. В сейфе лежало более двадцати расследуемых дел по убийствам, изнасилованиям, разбоям и грабежам.
В одном из притонов оперативники разыскали Терскова, доставили  в ГУВД. Предупрежденный участковый составил административный материал по факту оказания неповиновения при задержании, а судья, по представленным материалам осудил на десять суток.
Во время допросов Терсков категорически отрицал предъявляемое обвинение.
– Да, ругались из-за пьянки, с тещей ругался! Это было, а вот убить жену и родных детей, у меня рука бы не поднялась, – убедительно отказывался он, говорил  это искренне и убедительно. Следователь начал сомневаться в его причастности к убийству, но решил подержать его под стражей весь срок, назначенный судьей.
На следующий день позвонил хирург:
– Немедленно выезжайте! Мальчик пришел в сознание, но думаю это ненадолго, перед смертью...
– Что он говорит?
– Я его не спрашивал…
– Как не спрашивал? Я оставил вам магнитофон! Немедленно запишите объяснения больного, скажите, что ведете допрос по поручению следователя, видел ли он, кто поджег дом и как это произошло. Когда расскажет, скажете в микрофон, что допросили по поручению следователя, время и дату. Не теряйте время, я срочно выезжаю, но путь не близкий, он может умереть…
– Хорошо, я попробую, – хирург положил трубку.
Доктор с магнитофоном поспешил в палату. Лицо мальчишки представляло сплошной ожог, глазные яблоки пришлось удалить, без содрогания смотреть на него было невозможно. Вид умирающего озлобил врача: «Мальчик умрет, а сволочь,  устроившая пожар, будет разгуливать на свободе! Не позволю!».
Опустившись на стул, рядом с кроватью умирающего мальчика,  включил магнитофон:
– Володя, если ты слышишь меня, ответь, я твой лечащий врач.
В ответ запекшиеся в коростах губы разомкнулись:
– Слышу! Мне больно!
– Потерпи, скоро боль пройдет. Следователь поручил мне спросить у тебя, что известно о пожаре, я буду записывать на магнитофон.
Губы мальчика начали шевелиться, в пустых глазницах появились  слезы:
– К нам в спальню зашел папа, закрыл ставни, вставил в штыри гвозди, сказал, что нам спать сегодня будет жарко…
Мальчик замолчал, переводя дух.
– Что было дальше? – спросил доктор, нагнувшись к самому уху, держа микрофон у губ больного.
– Когда мы легли спать, погасили свет, зашел папа. Он сказал, я вас сейчас водичкой окроплю и начал лить бензин. Он мне в рот попал, я понял, что это бензин. А потом бросил в спальню зажженную спичку. Я сначала не обгорел, видел, как он схватил пытавшуюся выскочить из спальни маму за волосы, и бросил в огонь. Я побежал к двери, но он меня ударил, и я упал в огонь, пока полз по горевшему полу в зал, обгорел. Больше ничего не помню…
Мальчишка замолчал, с трудом дыша.
– Володя ты меня слышишь?
– Слышу, – почти шепотом ответил мальчик.
– По поручению следователя я записал твои показания на магнитофон. Ты понял, можешь еще что-то добавить?
– Понял, до…– дальше речь его прервалась, мальчик вытянулся и затих.
– Отвезите на вскрытие, – распорядился хирург.
Сидя в ординаторской, до прихода следователя, курил одну сигарету за другой и думал о звере, который не пожалел детей.
– К сожалению, мальчик умер, но перед смертью, в присутствии двух медицинских сестер я его опросил и записал рассказ на магнитофон.
– Теперь я допрошу вас и медсестер, расскажите, что слышали от мальчика, Терскова Владимира.
По пути следователь заехал в ГУВД, попросил у следователей еще один магнитофон, и бобину. Смотав пленку, с протоколом допроса, на отдельную бобину, поставил ее на милицейский магнитофон.
Прежде чем предъявить обвинение, помня рекомендации прокурора, зашел в его кабинет.
– Обгоревший мальчик, Владимир, перед смертью был допрошен хирургом по моему поручению. Находясь в ясном сознании, показал, что вечером в спальню зашел отец, облил бензином и поджог! Когда он попытался выбежать из огня, поймал, ударил и бросил в огонь. Пытавшуюся спастись мать, за волосы бросил в огонь!
– Вы закрепили его показания?
– Я допросил врача хирурга, проводившего допрос по моему поручению, записал его показания на магнитофон. Допросил двух медицинских сестер, присутствовавших при допросе. Считаю, что с такими доказательствами надо предъявлять обвинение в убийстве четырех лиц, способом опасным для жизни многих лиц, и брать под стражу.
Прокурор подумал и согласился:
– Предъявляй обвинение и приводи на санкцию, пусть сидит под стражей, в камере административно осужденных ему не место!
 Конвой доставил Терскова.
– Вам предъявляется обвинение в умышленном убийстве четырех лиц тещи – Козиной Прасковьи, жены – Марии, сыновей Владимира и Николая, способом опасным для жизни многих лиц! Ознакомьтесь с постановлением!
– Не желаю знакомиться, я никого не убивал! Требую прокурора!
– Не надо кричать, у меня хороший слух. После предъявления обвинения и допроса отведут к прокурору. Прочтите постановление о привлечении в качестве обвиняемого, в протоколе допроса я запишу, что вы не признаете предъявленного обвинения.
– Я невиновен! Говорить с вами не желаю, подписывать ничего не буду!
– А кто вас заставляет, не хотите и не надо! Понятые подтвердят факт отказа от ознакомления. Только зря вы это делаете, может быть, станете сговорчивее, когда послушаете записанные на магнитную ленту показания сына, Владимира?
Подозреваемый насторожился, услышав о записи показаний сына, ему нужно было выиграть время, сориентироваться в обстановке. Он взял постановление, пытался прочесть, но буквы прыгали перед глазами. «Как они смогли его допросить? Он ведь сильно обгорел и умер! Он берет на понт, не на того нарвался!».
Бросив на стол постановление, закричал:
 – Я ничего не вижу, прочтите мне!
Следователь пригласил двух понятых.
– Прошу вас присутствовать при предъявлении обвинения и допросе убийцы четырех человек!
Подозреваемый закричал:
– Я никого не убивал! Это произвол и шантаж! Вы за это ответите!
– Не сомневаюсь, что каждый из нас ответит за дела свои, и вы не исключение! В связи с предъявлением обвинения возникла необходимость повторно допросить вас об обстоятельствах совершенного преступления в качестве обвиняемого. Если  отказываетесь, делать это будем в присутствии понятых!
– Сколько можно говорить, я никакого преступления не совершал, в день пожара пил водку у своего друга Васина. Он может подтвердить, проверьте! – закричал задержанный.
– В начале  допроса скажите, согласны ли с предъявленным обвинением, знакомились с ним?
– Я не виноват, читать отказываюсь!
– Тогда послушайте! – следователь зачитал постановление. – Вам понятно обвинение, признаете себя виновным?
– Это грубая провокация! Я не признаю никакого обвинения! Ничего подписывать не буду!
– Так и запишем в протоколе, понятые подтвердите отказ Терскова ознакомиться с предъявленным обвинением, и дать показании!
Понятые поставили подписи, следователь неожиданно спросил:
– А вы помните голос своего сына, Владимира?
Вопрос явно огорошил убийцу:
– Мне в камере сказали, что он умер от ожогов…
– Отвечайте на поставленный вопрос!
– Какой родитель не узнает голос своего сына! А в чем дело? – с вызовом ответил обвиняемый.
– Вопросы здесь буду задавать я! Не хотите ли рассказать следствию о совершенном преступлении. Убийство четырех лиц карается смертной казнью! Спасти вас от нее может только явка с повинной и чистосердечное признание вины!
Следователь слышал, как облегченно вздохнул обвиняемый, услышав о смерти трех человек.
«Вот хрен тебе, а не признание! Все мертвы, никто против меня слова не скажет!» – думал он.
Виталий усмехнулся:
– Ты это ты зря затеял! Думаешь, что свидетелей не осталось…
– Не надо на меня всех собак вешать! Я буду жаловаться прокурору! Я невиновен, немедленно освободите меня из камеры! – забился в истерике подозреваемый.
 Следователь смотрел на этого клоуна, его правдоподобное возмущение, и улыбался.
«Чего он улыбается? Неужели меня кто видел? Нет! На понт меня не возьмешь, свидетелей нет!» – распалялся Терских.
– Вам было официально предложено написать явку с повинной. Все правильно?
– Да, я это подтверждаю, но …
– Не надо меня перебивать, отвечайте кратко на мои вопросы!
– Да, но я не совершал преступлений! Это произвол!
– Я предупредил, что ваши показания пишутся на магнитную ленту. Вы отказались сообщить следствию об обстоятельствах совершенного преступления, отказались давать показания?
– Я его не совершал, я не буду давать показания.…
– На этом допрос закончим, понятые распишитесь в протоколе допроса.
– Освободите меня! Я буду жаловаться прокурору!
Следователь взял магнитофон, уголовное дело, приказал конвою:
– Ведите в кабинет прокурора! Видишь, как быстро исполняются твои требования!
 – Вы за эти фокусы ответите! Я прокурору все расскажу…
– Я уже слышал! – усмехнулся Виталька.
Следователь доложил прокурору обстоятельства дела, собранные доказательства. Внимательно ознакомившись с протоколами допросов, Подашовка посмотрел на обвиняемого:
– Слушаю вас!
– Я никого не убивал, это оговор! Следователь фальсифицирует доказательства, прошу освободить меня…
– Очень интересно? А что он фальсифицирует?
– Ссылается на показания умершего сына! Тот умер от ожогов и его не могли допросить, это шантаж!
– Виталий Федорович! Очень серьезное обвинение, что вы на это можете сказать?
– Яков Иванович! Предлагаю послушать запись допроса сына обвиняемого, Владимира, в больнице ХБК.
– Включите магнитофон, интересно услышать, что он рассказал об обстоятельствах пожара?
Следователь посмотрел на Терскова, на его лице отражался животный страх.
Щелкнула клавиша магнитофона, начали вращаться бобины, обвиняемый  превратился в слух. Было видно, как он вздрогнул всем телом, услышав из динамиков голос сына, которого считал покойником.
– Когда мы легли спать, погасили свет, зашел папа. Он сказал, я вас сейчас водичкой окроплю и начал обливать  бензином. Он мне в рот попал, я понял, что это бензин. А потом бросил в спальню зажженную спичку.
Я сначала не обгорел, видел, как он схватил пытавшуюся выскочить из спальни маму за волосы, и бросил в огонь. Я побежал к двери, но он меня ударил, и я упал в огонь, пока пополз по горевшему полу в зал, получил ожоги. Больше ничего не помню…
Следователь выключил магнитофон, Терских вновь вздрогнул от щелчка клавиши.
Прокурор в наступившей тишине обратился к следователю:
– Что говорит обвиняемый по поводу предъявленного обвинения?
– Он отказался знакомиться с постановлением о предъявлении обвинения, и давать показания, пришлось знакомить с понятыми.
– Обвиняемый, что вы можете пояснить, прослушав показания сына, Владимира?
Терсков, стоявший у стены в наручниках, вздрогнул, не ожидая вопроса:
– Этого не может быть, это грязный шантаж! Это не его голос! – закричал Терских.
Его мозг работал лихорадочно: «Когда они успели записать? Я помню, что  бросил Вовку в огонь, когда он пытался убежать из спальни. Этого не может быть! Надо все отрицать! Все равно без живых свидетелей ничего не докажут!» – лихорадочно думал убийца.
Словно прочитав его мысли, прокурор сказал:
– Это не шантаж! Его допросил лечащий врач по поручению следователя в больнице ХБК. Следователем не нарушены требования Уголовно-процессуального закона! Вы узнали голос сына?
– Этот голос не похож на голос моего сына! Я ничего не совершал, это провокация! – закричал обвиняемый.
– Хорошо, хорошо! Вы не волнуйтесь, мы так и запишем в протоколе вашего допроса, что вы преступления не совершали, что на магнитной ленте голос не вашего сына.
– Именно так и запишите! – уже не так уверенно продолжал настаивать Терсков.
Виталька с чувством исполненного долга слушал серийного убийцу, в голове роились злорадные мысли: «Теперь тебя точно прислонят к стенке! Выродок!».
– Прочитайте, ниже допроса своей рукой напишите, с моих слов записано правильно, и поставьте подпись.
Убирая протокол, Подашовка сказал:
 – Ваши обвинения следователя в подтасовке доказательств не подтвердились! Санкционирую избранную меру пресечения для вас – содержание под стражей!
Повернувшись к конвоиру, приказал:
 – Уведите в камеру!
– Немедленно освободите меня, у вас будут неприятности! Я не виновен! Буду жаловаться!
– Это ваше право, и никто вам не запрещает жаловаться! – на прощанье услышал он слова прокурора.
Подашовка одобрил тактику следователя:
– Ты ему разъяснил, что чистосердечное признание, и явка с повинной являются смягчающими вину обстоятельствами! Он отказался, теперь у  суда нет оснований сохранять серийному убийце жизнь! Надо поработать с записью допроса Владимира…
– Уже вызвал соседа, Краснова Владимира, он вытащил мальчика из огня, предъявлю для опознания голос Владимира, узнаю близких знакомых, друзей, им предъявлю. Думаю, они идентифицируют голос Владимира. Кроме того показания хирурга и двух медицинских сестер убедят суд, что записаны перед смертью слова сына, Владимира…
Так, за несколько дней было раскрыто тягчайшее преступление. Как и предполагал Виталий, выездная сессия Красноярского краевого суда приговорила Терскова к высшей мере наказания. До последнего дня он отрицал свою причастность к убийствам, вел себя вызывающе. Но услышав расстрельный приговор, сник, сразу потребовал адвоката в камеру. Его кассационные жалобы Верховным Судом были оставлены без удовлетворения, прошения о помиловании отклонены. Через некоторое время в деле появился акт о приведении приговора в исполнение, с указанием времени и места казни.

После возвращения из армии прошло несколько лет тяжелого труда. Было расследовано много уголовных дел по убийствам, изнасилованиям, грабежам и разбоям. Витальке казалось, что время спрессовано в череду преступлений, допросов, выездов на место преступления, трупов и крови. На личную жизнь времени не оставалось.
  Он работал с уголовным делом, неожиданно зазвонил телефон внутренней связи, его вызывал прокурор.
– Тебя срочно вызывает Елизарьев, если есть что-то срочное, передай Дедову.
– Для чего я понадобился прокурору края? Проколов и возвратов на доследование нет! – насторожился следователь.
– Он не докладывал, сам тебе объяснит! – улыбнулся Подашовка.
Он лукавил, незадолго у него состоялся разговор с прокурором края, который интересовался работой следователя Пшеничникова.
– Работает хорошо, не считаясь с личным временем, выходит в выходные и праздничные дни. Расследует дела по тяжким преступлениям, у меня претензий нет. У суда по оконченным делам так же нет претензий, и нареканий…
– Как вы считаете, он освоил работу следователя, достоин продвижения по службе?
– Безусловно, Геннадий Федорович! Опытный, грамотный следователь, женат, детей пока не имеет.
– Направьте мне справку о расследованных делах, характеристику на него!
Положив трубку, Подашовка с грустью подумал, что скоро придется расстаться со следователем, но разговор с прокурором края держал в секрете.
На следующий день Виталий вошел в кабинет прокурора края, доложил о прибытии, получил разрешение сесть.
Задав несколько вопросов о семье, количестве дел в производстве, Елизарьев перешел к главному:
– Виталий Федорович! Есть предложение назначить вас на должность прокурора Новоселовского района Красноярского края! Как вы к этому относитесь?
Это было настолько неожиданно, что на некоторое время парень лишился дара речи. Оправившись от шока, стал отказываться:
– Геннадий Федорович! Какой из меня прокурор, я ни разу не поддерживал в суде обвинение! Не занимался общим надзором, не знаю этой работы!
Зорко наблюдая за растерявшимся следователем, Елизарьев продолжил:
– Вы хорошо знаете следствие, за время работы в прокуратуре закончили производством два дела краевой подсудности, по ним вынесены смертные приговоры, ряд других, сложных дел, по грабежам, разбоям, изнасилованиям, убийствам. Прокурор прислал отличную характеристику. Не скромничайте, за годы работы в Канске прошли хорошую школу. С вашим опытом следователя быстро научитесь работе прокурора. Освоитесь, через год-два направим на учебу в институт повышения квалификации кадров!
Виталий был потрясен неожиданным предложением. Елизарьев видел смятение молодого следователя, продолжал гнуть свою линию:
– У вас нет причин для отказа. Вы достигли возраста, с которого можете быть назначены на должность прокурора, хорошо зарекомендовали себя, работая следователем, имеете классный чин юриста второго класса. Надо делать следующий шаг по карьерной лестнице. Считаю, что вы для этого созрели! Помните, что такие предложения делают не часто и не всем!
Следователь молчал, не зная, что сказать.
– Я полагаю, что вы согласны! Когда передавать дела и готовиться к принятию прокуратуры Новоселовского района, вас уведомят кадры! Счастливой службы! – улыбаясь, на прощанье, Елизарьев, протянул руку.
Перед отъездом в Канск, Виталька заехал к родителям.
– Мне предложили работу прокурора Новоселовского района.
– Это хорошо, что предлагают! Рады за тебя. До сей поры помню речи прокурора, Вышинского, в судах над предателями, и вредителями! Он просил им смертной казни!
Сын рассмеялся:
– Не путай отец, Вышинский был Генеральным прокурором Союза, а мне предлагают небольшой район.
– Он тоже не сразу стал Генеральным прокурором. Курочка по зернышку клюет!… – радовался назначению сына, довольный Федор.
После его отъезда Федосья, с гордостью сказала:
– Молодец Виталька! В вечерней школе учился два года, университет заочно окончил, выучился, вышел в люди! Жаль бабушка Евдокия умерла, она порадовалась бы!
Федор согласно качал головой, радуясь за сына.
Не меньше был рад Виталий, за четыре года сумел освоить тяжелую профессию следователя прокуратуры, добросовестным трудом заслужил доверие, и поднялся на высокую ступень прокурора района. Пусть это был небольшой сельскохозяйственный район, но в крае их было не так много. Он был самым молодым прокурором, ему недавно исполнилось двадцать пять лет. Это была жизненная победа простого парня с рабочей окраины Красноярска, потомка старинного казацкого рода Ефима.