Таги

   Изрядно притомившись, она с ненавистью бросила старый тапок тут же, у будки, куда забился, жалобно скуля, огромный пес, стороживший ее давно прохудившийся домишко.  Охранять было явно нечего, однако хозяйка упорно держала злого кобеля на удивление соседям. Он был грозою всей деревни, робея лишь перед ней, вздорной и взбалмошной особой, невесть откуда появившейся в этом Богом забытом местечке. Как терпеливый муж, он покорно сносил ее крики, несправедливые упреки и даже побои ненавистными тапками, всегда почему-то оказывающимися у нее под рукой. Она могла забыть о нем на несколько дней, и тогда его подкармливала жалостливая соседка; могла вытолкать за калитку, запустить, чем попадя, или плеснуть помоями, а потом заливаться веселым девичьим смехом. Порой же она вдруг проникалась к нему пронзительной жалостью, обнимала, закармливала до, пардон, жуткого поноса, плакала и даже подливала ему в миску из своего фужера шампанское.  Все недоумевали: что за заморский выпендреж: водку – куда не шло, но шампанское на пса изводить?
   В общем, что говорить – неспокойная жизнь была у животного: в пору, как измученному бабой мужику, – хоть в петлю. Однако жили, сосуществовали. Она – не первой молодости, замкнутая, нелюдимая, непонятная для всех и не прижившаяся в этой деревне Чужачка, и Он – покорный, на удивление, пес, которого она привезла с собой и, соорудив из старой массивной тумбочки будку, определила сторожить купленную ею  ветхую хибару, которую и домом-то назвать можно было с трудом. Странная это была парочка. Да и имя у пса было диковинное: Таги. Что за «тАги»? Сроду такого не слыхивали. И как Чужачка с ним разговаривала – тоже диву давались. Не как с простым псом, а вроде бы как с человеком. Да и не разговаривала даже, а, по-простому сказать, «базлалась», ругалась, то есть. И не как обычные люди – «по матушке», а как-то заковыристо, не по-нашему. До того это было зрелищно, как сейчас принято говорить – настоящее «реалити шоу», что деревенские, услышав им лишь ведомые интонации надвигающегося скандала, собирались ко двору Чужачки поглазеть на очередное представление. Однако собирались втихую, прятались за изгородью, да по кустам, а то неровен  час – заметит: с таким норовом-то еще и зрителям достанется. Хотелось, конечно, местным сплетницам узнать о новенькой побольше,  да неоткуда было, поэтому предположения были самые фантастические. Но кто она, откуда, зачем появилась здесь – никому было неведомо.
   И вот однажды Маруська-почтальонша  под страшным секретом рассказала верной подруге Насте, что Чужачке пришло письмо аж из самой Москвы-столицы. И она, Маруська, естественно, не удержалась и, осторожненько вскрыв, прочла его. Письмо было от дочери, которая просила мать одуматься, вернуться и простить  какого-то Таги. Тот, по ее словам, уже явно выжил из ума, разыскивает ее по всей Москве и неизвестно, что еще может вытворить. В этот же день Чужачка  написала ответ и попросила Маруську бросить письмо в почтовый ящик в райцентре, куда та как раз направлялась. И что же было в ответном послании? Чужачка  уверяла дочь, что предприняла все меры  для того, чтобы  Таги уже никому не смог навредить. Не волнуйся, –  так и отписала она дочери, – он теперь и слова сказать не сможет.
 - Ну и что же здесь такого секретного и странного? – подруга Настя, недоумевая, уставилась на Маруську.
 - А то, глупая, что она Колдунья! Таги-то – не Таги вовсе, а мужик!
 - Какой мужик? – Настя оторопела.
 - Да пес ейный – не пес, а мужик!
 - Ну да, кобель. А не все ли тебе равно: сука ли, кобель ли?
 - Да боже-ж мой, мужика своего она в пса превратила, поэтому у них и отношения какие-то странные, будто не с кобелем вовсе разговаривает, а мужика гоняет!
 - Ну да?! – Настя перешла на шепот. – Да не может того быть!
 - Как это не может? Ты что, не читала про такое? Запросто может. А что он тогда терпит ее выходки? Да я на его месте сроду  бы не терпела.
 - Была бы кобелем – стерпела бы.
 - Вот дура - то, я – да кобелем?
 - Да хватит тебе кобелиться,  пойдем, посмотрим, лучше, что там у них делается.
Девчонки подкрались к окну Чужачки и притаились.
 - Ну, сколько тебе можно говорить одно и то же? – вопила раздраженная  Чужачка.
 –  Не буду я с тобой жить, пес ты драный. Уходи, и чтобы духу твоего здесь не наблюдалось.
 - Куда ж уходить-то? – забасил виновато мужской голос. Маруська и Настасья, от ужаса потерявшие  дар речи, шарахнулись в кусты и, падая и обдирая коленки, понеслись что есть духу со двора  Чужачки.
 - Слыхала? – зашипела Маруська, когда подруги, притормозив на безопасном расстоянии, остановились отдышаться и обсудить ситуацию.
 - Кабы  не слыхала – ни в жизнь не поверила бы, – прошептала Настя.
 - Бедный, еще и говорить не разучился: худо-то как ему приходится в собачьем  обличьи!
 - Ясно, худо.  Подсобить, что ль, мужику?
 - Да как подсобишь? Назад-то его мужиком, видно, не сделать.  Подкормить да  приютить, когда  из дома  выгонит. Что мы еще можем?
 - А может, в милицию? Ой, смотри, уже выгнала! – по улочке, понурив голову и жалостливо скуля, плелся Таги.
 - Вот стерва-баба, довела-таки пса, тьфу, мужика то есть, – всплеснула руками жалостливая Маруська.
 - Что делать-то, – зашептала Настена, – позвать его?
 - Кого?
 - Ну, пса, то есть, мужика, Таги этого…
 - Куда позвать?
 - С нами. Покормим, помоем…
 - Мы еще мужиков не мыли, дуреха!
 - Но он же сейчас собака...
 - Собака… Черт его знает, приставать начнет. Кобель – он и есть кобель.
 - Что делать-то? Таги, Таги, Таги, иди сюда…
 - «Цып-цып-цып», – заулюлюкала Маруська. Вон какой псина здоровый, а ты его как куру какую кличешь. Таги, иди сюда, что там твоя орала? Чтобы духу твоего не было? Пойдем к нам, накормим, напоим.
 - Ага, куда «к нам»? Маманя моя сроду на вторую собаку не согласится, а твоя?
 - А я, что ль, скажу? Спрячем в сараюшке, а там поглядим.
Девчонки дворами стали пробираться к дому Маруси, Таги с надеждой плелся за ними.
 - А что он ест-то? – спросила Настена, когда они, тихо, стараясь не потревожить домашних, устраивали Таги на ночлег в сарае, где у Марусиного отца хранилось то, что жалко было выбросить, хотя могло не понадобиться годами.
 - Что ест? Да что все мужики едят. В общем, что найду, то и будет, не велика  фигура, можно подумать – «прынц» голландский, –  подруга, фыркнув, исчезла в темноте подворья.
 Через минут пять Маруська вынырнула вновь и, чертыхаясь, сунула Таги бутерброд с сыром и колбасой.
 - Вот ненасытные, все подъели, ничегошеньки не оставили. Бутер сварганила, думаю,  слопает.
 Подруги посмотрели на пса. Тот облизывался, преданно глядя на Маруську. Бутерброда уже не было.
 - Мало, – констатировала Настена.
 - Обойдется, – отмахнулась Маруська, – на завтрак я должна что-то оставить?
 - Ну, пошли спать. Утро вечера мудренее, меня уже хватились, небось.
 Де6вчата стали закрывать сарай, но тут Таги издал такой жалобный вой, что Маруська от испуга выронила замок, а Настена кинулась к псу и прижала его голову  к груди, приговаривая: «Тише, тише…»
 - Ты что, с чужим мужиком обниматься?
 - С ума сошла, он же не мужик!
 - А кто ж он – баба? Сама же слыхала! Да и старый он для тебя…
 - Совсем сдурела, подруга, оставайся-ка ты с ним сама, а я домой!
Настена, обидевшись, развернулась и  хотела было гордо удалиться, но наткнулась на могучую грудь Маруськиной матери, тетки Дарьи. Та, подозрительно оглядев притихших девчонок, прищурив глаза, спросила:
 - Ну и что мне ждать от вас на этот раз, мерзавки? Опять что натворили?
 - Да нет же, маманя, что у вас всегда  плохое на уме? – Маруська воинственно встала в позу. Настена же, потупив глаза, молчала. В сарае зашевелился забытый всеми пес.
 - Тюю, я не по'няла, – пропела  Дарья, –  кого это вы там прячете?
 - Да никого, мыши там, маманя.
 - Какие ж мыши? Отродясь их там не было! Признавайтесь, никак мужика привели? Ах вы, засранки! Ну, я вам погуляю! Вот выйдете замуж – гуляйте, а покуда в девках – нечего, – разорялась разгневанная Дарья.
 - Да не вопите вы так, маманя, – это уже вовсе не мужик, а пока что кобель, так что…
 - Какой интересно, кобель – не мужик, а мужик – не кобель? Ты что это, Мария, несешь? И что значит «пока что»?
 - Совсем вы меня, маманя, запутали. Можете погодить немного? Да и в ночнушке  вы, неприлично вам чужому мужчине показываться.
 - Так все-таки мужчина? Ну, слава Богу, выяснили, мужчина, а значит и кобель. Ну, вы, девки, даете! Все, пошутили – и хватит. А ну, пропустите! – Дарья, одним мощным движением отодвинув девчонок, отлетевших в сторону, прошла в сарай.
 - Что будет… – прошептала Маруська.
 Грохот, лай, вопли удивления и  возмущения, затем жалобное повизгивание, и из сарая появилась Дарья,  тащившая упирающегося Таги.
 - Вот кобелюка, ночнуху порвал, стервоза! А ну, пш-шёл отсюда! – Дарья схватила полено и запустила в пытавшегося  увернуться Таги.
 - Маманя, да что ж вы делаете, это же не простой кобель, а превращенный! Не гоните вы его, ему идти некуда! Эта злыдня опять его выгнала!
 - Какой превращенный?  Какая злыдня?
 - Да Чужачка, – девчонки, перебивая друг друга, поведали Дарье историю несчастного Таги.
 - Тюю, что-то я,  девки, не по’няла: так это не кобель что ли?
 - Так мы же тебе и говорим, что не кобель вовсе, а мужик! А ты  …
 - Чего на свете делается! Мужиками  кидаться! Злыдня она, конечно, первостатейная, а то кто ж? – Дарья задумалась:
 - А вы, девки, не врете?
 - Да вот те крест, маманя, как на духу!
 - Так.  А ну, пойди сюда, Таги, – позвала она пса. Тот опасливо подошел и, поджав хвост, сел около колоннообразных ног Дарьи. Та, кокетливо поправив порванную ночную рубашку, как можно ласковее произнесла:
 - Ты уж прости меня, Таги, бес попутал. Да не смотри так, рубашку-то порвал, леший, – Дарья повела плечиком и прикрылась платочком.
 - Настя с Марусей переглянулись.
 - Мамань, мы тогда пойдем, а? А ты его пристрой как-нибудь, человек все же…
 - Да идите уж, непоседы! – необычно ласково отмахнулась от девчонок  Дарья, пристрою…
  Девчонки убежали, а Дарья, подумав, постелила в сараюшке старое одеяло, принесла миску с едой и поставила около пса:
 - Вот тебе, ешь, сердешный! – погладила она его огрубевшей рукой. – Каково тебе приходится в собачьем-то обличьи? Тяжко, небось! А нам, бабам, и в нашем обличье не легче. Сколько мы от вас терпим, а? Ты вот подумай: вы, племя ваше кобелиное, пьете, гуляете, нас по первой статье  имеете, а мы потом – выхаживай, да ублажай вас. Справедливо разве? Если по совести, я и не осуждаю Чужачку.  Я бы своего тоже в кобеля превратила бы, если б смогла! А что: дом сторожит, ест, что подашь, на нервы не каплет, да и ластится, сердешный. Вон покормила тебя, а ты уж и рад. И по бабам не шастает. Ну, если какую сучку  приблудную  поимеет…. Ой, что это я, – спохватилась Дарья. – Смотри у меня, – погрозила она Таги, – ни-ни, а то вот тебе Бог, а вот – порог! – потом вновь смягчилась:
 - Спи давай, болезный, авось когда мужиком вновь станешь – вспомнишь обо мне. Дров нарубишь али еще что…
 Дарья задумалась, потом поднялась и, оставив Таги наслаждаться спокойным одиночеством, вышла из сарая, плотно прикрыв за собой дверь. Спозаранку  она забежала к давней подруге  Тоське.  Пошептавшись, они пошли к  Татьяне и Зинаиде, а затем, все вместе, – к Нинке. Та как раз испекла воскресный пирог, усадила товарок за стол, налила чаю.
 - Что это вы, бабоньки, с ранья  пожаловали? Случилось что?
 - Да и не случилось вроде, а так, – покривили душой товарки, – вопрос у нас к тебе, подруга.
 - Ну, что там у вас?
 - Ты только не удивляйся.
 - Да не удивляюсь, не удивляюсь. Вам какая угодно моча  может в голову стукнуть: климакс, бабы,  это, в первую очередь, нервное заболевание. Так что не бойтесь, я от вас за свою жизнь чего только не наслышалась.
 - Такого еще не слышала, – съехидничала Тоська.
 - Ну, давайте, не томите, – Нинке уже не терпелось узнать, с чем явились, ни свет, ни заря, подруги.
 - Слушай, Нинка, твой благоверный дома? – приступила к делу Дарья.
 - Нет, на рыбалке, а что?
 - А не хочешь ли ты, Ниночка, чтобы мужик твой стал кобелем? – торжественно спросила Дарья.
 - Да вы что, бабы, издеваетесь? Куда уж больше-то? И так, подлюка, гуляет, – Нинка опустилась на стул и всхлипнула.
 - Да не таким кобелем, а настоящим! Он тогда по бабам ходить не сможет, только по сучкам! – хором заговорили подруги.
 - А по кому ж еще он ходит, как не по этим?
 - Да нет же, глупая, послушай! – товарки, перебивая друг друга, взахлеб, посвятили Нинку  в тайну Таги.
 - Вот мы и решили собраться, пойти к Чужачке и попросить, чтобы она мужиков наших, так же как и своего, в кобелей превратила. Не все ж ей одной жировать. Ну, ты как – «за»?
Нинка посидела с открытым ртом минут пять, а потом вдруг истошно завопила:
 - Ой, девоньки, ой, подруженьки, ну и отомщу же я тогда своему змею подколодному! Да на его глазах загуляю! Пусть, подлец,  на своей шкуре испытает, каково это! Я «за», бабоньки, я так «за», что и высказать не могу!
Нинка закружилась по комнате, танцуя, подлетела к буфету, извлекла оттуда шикарную заморскую заначку:
 - А ну, подруги, налетай! Выпьем мы за дело наше правое не простую водяру, а «Реми Мартин»!
 - Ну, Нинка, ну, уважила! Наливай! Пьем, девоньки!
   Чокнулись. Выпили. Призадумались. Опять выпили. Первой заговорила молчаливая Татьяна:
 - А я, девочки, первым делом – по морде  своего, по морде. Отхожу – за всю свою боль, за побои его отомщу. Пусть прочувствует, какого мне было под кулаками его – не приведи Господь никому, – она горько всхлипнула.
 - Ну а я, – продолжила Тоська, –  посажу на цепь, жрать буду давать один раз в неделю.  Только бы не подох, а мучился и …
 - А я дома посажу, кормить да ласкать  буду, лишь бы был, –  тихо проговорила Зинаида.
 - А у тебя-то кого превращать будем? Ты же не замужем! – спохватилась Дарья.
 - Да может, какого бесхозного завалящего  мужичонку подпоим, а пока в угаре – песиком заделаем и – к Зинке! Пусть ласкает! – развеселилась Нинка.
Бабы зашумели. Пошли откровения. Каждый норовил высказать наболевшее.   Разгоряченные непривычной выпивкой и разговорами, они не заметили, как наступил вечер. Первой вспомнила, зачем пришли, Дарья.
 - Ну что, подруги? Вперед и с песней? Айда к Чужачке!
 - А правда,  что откладывать? Завтра понедельник – новую жизнь начнем!
Подруги загалдели и всей компанией отправились к дому Чужачки. Подошли, потоптались.  Несподручно было без приглашения – Чужачка ведь была не из местных, просто так на козе не подъедешь. Однако решились-таки  постучать. Вышла хозяйка.
 - Вы все ко мне? –  она с удивлением посмотрела на делегацию.
Бабы закивали.
 - Заходите, – она пожала плечами и отступила на шаг, пропуская гостей.
Бабы робкой стайкой просочились в дом. Там было в меру чисто и в меру уютно. Ничего особенного. Бабы переглянулись.
 - Располагайтесь, чувствуйте себя как дома,  – пригласила Чужачка.
От непривычных слов бабы затосковали. Однако присели чинно
на краешек дивана и стали незаметно подталкивать одна другую локтями: кому-то надо было начинать.
 Пауза затягивалась, угощения не предвиделось, а разговора не получалось.
 - Так какое у вас ко мне дело? – не выдержала  Чужачка.
 - Дело-то непростое, – начала Дарья. – У тебя, часом, пес не пропал?
 - Да как сказать? Выгнала я его.
 - А  почто выгнала-то?
 - А почему это вас интересует? Дело семейное: мой пес, хочу – гоню, хочу – кормлю.
 - А вот нам ты такого, вернее, таких псов можешь сделать? Мы отблагодарим, –  встряла нетерпеливая  Тоська.
 У  Чужачки от недоумения брови поднялись домиком:
 –Что-то я в толк не возьму:  у меня же  не собачий инкубатор – псов выращивать?
 Да их и здесь, в деревне, полно – куда вам? А Таги уже старый совсем – старайся ни старайся, потомства не будет.
 - Мы, конечно, понимаем, дело деликатное, – начала Дарья, цыкнув на Тоську, у которой от такой хитрости Чужачки язык чесался просто неимоверно. Не заткни ее вовремя Дарья – уж  не пару ласковых  бы сморозила.
 - Мы понимаем, что вы, – Дарья почему-то перешла на «вы», –  хотите держать в тайне ваши способности…
 - Какие-такие  способности? – Чужачка никак не могла взять в толк, о чем толкуют эти бабы, с которыми она до этого и  словом-то не останавливалась перемолвиться.
 - В общем, так, – Дарья вдохнула побольше воздуха и выпалила:
 - Обороти ты наших окаянных мужиков, так же, как своего, в кобелей, вот уважишь, так уважишь: всю жизнь помнить будем! А мы уж тебе – и сальца, и маслица, да все, что пожелаешь!
 - Ч-ч-его? – Чужачка, как подкошенная, шлепнулась на стул. «Хорошо, что стул аккурат позади нее, а не то бы копчик сломала, сердешная», – подумалось Тоське.
 - Да пойми, вот они где у нас, – Дарья ребром ладони красноречиво провела по своей шее. – Отдохнем  хоть малость, отомстим паразитам за жизнь нашу…
 - «И без того задрипанную», – подхватила Зинуляв  стиле Маньки-облигации.
 - Да  вы что, серьезно? – вытаращила глаза Чужачка.  И дико захохотала, держась обеими руками за живот, сотрясаясь всем телом и не вытирая выступивших слез. 
  Бабы недоумевали. Первой, глядя на Чужачку, зашлась в истерическом смехе Тоська. Затем сдалась Дарья, а уж потом, повизгивая, Зинаида и Татьяна. Дружное ржание баб подхватила свора собак и вся близнаходящаяся живность. Высмеявшись, бабы вопросительно посмотрели на зачинщицу столь неожиданной «оргии».
 - Простите, дорогие, давно я так не веселилась, прямо к жизни вернули. Спасибо вам, – Чужачка даже чуть поклонилась в сторону баб. – Только огорчить я вас должна, бедные вы мои, сама я от мужика пострадала, вот и приехала сюда, взяв пса приблудного, да вымещая на нем все  наше женское отчаяние. А назвала я его именем мужа: Таги, Талгат, значит. Вроде как психотерапия у меня была, понимаете?
 - А с кем же вчера базлалась? – недоверчиво спросила Тоська. – Девки слышали!
 - Да с мужиком своим и базлалась, явился – не запылился прощения просить. Да вон он, в той комнате, принял вчера на грудь с горя, что отказала ему, да дрыхнет – что же им, бабы, сделается?
 Тоська, как самая смелая, на цыпочках двинулась  в комнату, куда указала Чужачка, но вдруг в проеме двери возникло – вначале даже не поняли, заорали все – вроде как привидение, завернутое в белое, которое, в ответ на столь дружный «ор», захлопало непонимающе ресницами, выпучив не успевшие раскрыться после тяжелого сна глаза.
 - А чего это вы тут делаете? –   басисто заухало  полуголое «приведение».
Настена и Маруська, прилипшие в это время носом к окну Чужачки, стали свидетелями странной сцены: немолодые уже бабы, давясь от икоты и хохота, чуть не  катались по полу, а  какой-то незнакомый мужик, завернутый в простыню, растерянно и испуганно шептал:
 - Бабоньки, ну, бабоньки же, да уймитесь вы, окаянные, скорую, что ли, или милицию на вас вызвать?
   
  Вскоре в деревне все устаканилось. Чужачку уже никто не называл по-старому, кликал уважительно по отчеству, Андреевной. Ничего практически не изменилось, только приезжие, бывало, дивились: почто  это у вас некоторым псам мужнины имена дадены?  Неужто  сподручно?