Основная часть

Часть 1. Введение. Поля и братцы-котики

Глава 1. Берег. Люди и их мечты.

Западный ветер летит вдоль северной реки, неся с собой ароматы Запада — океана, яблонь, дорожной пыли...
Здесь даже пыль другая — не соленая, а какая-то более пресная, пахнущая летом, нагретым солнцем, другими травами, и — как будто бы — домашней выпечкой без всяких добавок и специй. Гурману букет запахов показался бы пресным и скучным, но местный житель, любящий свой дом, сказал бы — самый лучший запах. Запах свежести...
Сейчас фраза про свежесть была особенно актуальной. Потому что именно словом "свежо" местные характеризовали погоду поздней осени, когда уже недалеко до первого снега. Было сыро после дождя и ветрено (это уж Вест постарался). Речной песок вымок, пахло рыбой, тиной, свежестью и чем-то еще... странным...
Небо было покрыто тучами. Казалось бы, в такую погоду ни один здравомыслящий человек не решится выйти на улицу.
Однако они выходили.
Люди появлялись поодиночке (благо огромное пространство с зарослями речных трав позволяло не видеть друг друга), и каждый из них свято верил, будто он один на этом берегу, да и на всем белом свете.
Парень лет шестнадцати, девушка-подросток с уставшим взглядом, измученная молодая женщина — кто все они? Западный ветер не читал мысли, но о гуляющих в ненастную погоду людях узнавал многое.

Вот высокая молодая женщина в бежевом твидовом пальто кричит в телефонную трубку:
— Мама, я не забыла, что стать учителем — моя давняя мечта. Но я абсолютно не знаю, что делать с этим классом! Это не единый коллектив, это разобщенное сборище! Дети кучкуются стайками, в классе несколько изгоев. Юлю опять дразнили девчонки, повезло — Саша заступился. Миротворец наш. Они с Юлей еще как-то общаются, поддерживают друг друга. Девчонки в классе очень наглые, я не знаю, как с ними себя вести. Ирма Плотникова опять чуть не сорвала мой урок. Просто устроила скандал и ушла, за ней потянулось полкласса. Мне эти разноцветные волосы уже в кошмарах снятся! И еще... меня беспокоит одна девочка, Полина Антонова. Я давно замечаю, она как-то странно вздрагивает при резких звуках и движениях. Что-то с ней не так, и это очевидно. Но как подступиться, не знаю. Она вообще ни с кем из класса не общается.
Вест не понимает слов, но видит: женщина — молодая учительница, получившая в свое распоряжение трудный класс и мечтающая сделать из разобщенного коллектива настоящий дружный отряд, вторую семью...

Вот маленькая, худенькая девчонка с выкрашенными в странные цвета волосами угрюмо смотрит в потемневшую воду. Девочку зовут Ирма, и она не хочет идти домой. Потому что там ее не любят.
А еще она очень хочет есть. И очень жалеет, что школа уже закрыта и нельзя заглянуть в столовую. В кармане — украденная из супермаркета клубничная жвачка, больше пахнущая резиной, чем ягодами. От жвачки есть хочется еще больше.

А гораздо дальше всматривается в камушки, выброшенные волнами, Полина Антонова. На душе у нее тоже нерадостно. Полина уже который раз себя обманывает. Очевидно же, что неоткуда на этом берегу взяться аммонитам, ареал обитания не совпадает. Но все-таки хочется чуда, хочется обнаружить на берегу затейливо поблескивающий кругленьким бочком аммонит...
Ладно. Отговорки в сторону. На самом деле Полине больно вовсе не из-за отсутствия желаемой окаменелости. Сегодня парень, которого она любит, мило беседовал с другой девушкой. Дочерью богатых родителей, стильно и дорого одетой красавицей... До нее — как до Луны.
Губы складываются в счастливую улыбку, серые глаза туманятся. Поля вспоминает прикосновение парня и мечтает. Хочется, чтобы он был здесь же, на берегу реки, сказал бы "Полина, ты обязательно найдешь то, что ищешь. А еще ты очень красивая".
Полина на мгновение радуется, что волны непрерывно колеблются и не дают рассмотреть свое отражение. Забрызганные грязью джинсы. Угвазданные ботинки. Заношенная ветровка. Затравленный взгляд. Чучело.
Затравленное выражение лица сменяется злым. Полина поднимает голову и повторяет неизвестно кому ту самую, жестокую и утешающую фразу. "Если я кому-то не нравлюсь — это не мои проблемы". И вообще, любовь ничего хорошего людям принести не может — один пример родителей чего стоит.
Вест, милостиво баламутивший воду, не давая девушке нового повода нервно прикусывать губу и искать в себе новые недостатки, летит дальше.

А дальше... а что дальше? Девушка со светлыми волнистыми волосами в нежно-розовом пальто и белом воздушном шарфе пытается зарисовать волны, думая о том, что настоящие герои в наше время перевелись. Мужчина средних лет, мечтавший стать автогонщиком, вздыхает о несбывшейся мечте. Ни он, ни его сын не станут чемпионами... Черноволосый парень с голубыми глазами думает, как помочь агрессивной и недоверчивой девчонке, на запястьях которой, кажется, появились новые порезы... и где искать настоящую любовь. Модный автор, против своего обыкновения решивший проветрить голову не на центральных проспектах, а на пустынном речном берегу не то ищет сюжет нового романа, не то размышляет о незнакомой ему девушке...
Все — чужие, но неуловимо понятные.

И, неожиданно, — кривоносый мужчина лет сорока, говорящий на языке Запада. Вест не только видит (а точнее, чувствует) образы в его сознании, но и понимает слова. Мужчина, знаменитый режиссер, разглядел какую-то особую эстетику в этих местах по фотографиям и теперь собирается снять здесь фильм — вот, приехал осматривать локацию.
"Лучше бы о здешних людях снял кино", — думает Вест. Местные почему-то очень волнуют его. И, кажется, он слышит гитарные аккорды и женский голос, напевающий тот самый вопрос, от которого вздрагивает даже сердце закоренелого циника. Вопрос на чужом языке, но понятный каждому, будто заданный кем-то родным и близким:
"Как же сделать, чтоб всем было хорошо?"...

Глава 2. Каждый несчастный несчастен по-своему.

Вест несется вдоль серого здания школы, заглядывая в окна. Здесь он снова встречает людей, увиденных вчера на речном берегу. Какие они в естественной среде обитания?
Нет, не так. Разве школа — естественная среда обитания? Разве она не заставляет людей надевать маски, чтобы прятать свою истинную сущность в надежде защитить себя?
Вот молодая учительница Алена Борисовна поправляет очки в стильной оправе, закладывает за ухо выбившуюся из аккуратного пучка рыжую кудряшку, стряхивает соринку с воротника блузы. Строгая женщина со строгим лицом в не менее строгом костюме (прямо строчки из детской страшилки). И никому не придет в голову, что под этой маской прячется веселая хохотушка, любящая быть душой компании...
В данном случае, увы, ее настоящее лицо неуместно. Нельзя, чтобы приняли за равную — тогда ни во что ставить не будут. Тем более, в этом классе, где ребята друг друга-то ни во что не ставят. Мать, тоже учительница, доходчиво объясняла непокорной дочери (все-таки пошедшей по ее стопам и выбравшей профессию учительницы, несмотря на все уговоры), что давать слабину на рабочем месте опасно. Какая, впрочем, из вверенного ей класса компания? Это скорее квазигруппа — крайне неплотное сообщество, сходное с группой людей, оказавшихся в одном автобусе. Как только обстоятельства перестанут держать их вместе, сковывать одной цепью (в голове на секунду заиграла песня), ребята разбегутся и моментально друг друга забудут...

Идет урок. Литература. Контрольная.
За последней партой пишет строчку за строчкой Полина Антонова, периодически отвлекаясь — перечитать написанное и бросить презрительный взгляд на свой класс. Тестовая часть уже закончена, сочинение — не проблема, Поля хорошо подготовилась. А остальные наверняка еще и тест не решили. Лохи.
Учительница, полноватая пожилая женщина с уставшим лицом, одобрительно смотрит на Полину и переводит строгий взгляд на вторую парту среднего ряда:
— Плотникова! Если не сдашь контрольную, вызовем родителей в школу.
Ирма зло сверкает глазами. Конечно, к тесту она не готовилась (а вы попробуйте выучить или даже прочитать что-то, когда нужно незаметно охранять кладовку, где испуганно дрожит рыжий щенок!). Щенка Ирма нашла в пакете в кустах на берегу реки (выбросила какая-то сволочь) и забрала домой. Теперь боится: лишь бы не заскулил, не выдал себя. Если кто-то из семьи его найдет — будут большие неприятности. А уж если старший брат Анвар — убьет бедолагу на месте. Анвар может, он такой. И надо было возиться с младшей сестренкой Мадиной (мать, замученная и болезненная, вяло слонялась по дому, ничего вокруг себя не замечая и не реагируя даже на крики). Еще — поход в супермаркет (удалось своровать пакет гречки и горстку конфет, конфеты, правда, потом Анвар отобрал). Блин, как же есть хочется...
Саша Чернов, уже работающий над сочинением, отвлекается на минуту. Читает задание для второго варианта, вдумывается, черкает на полях тетради: 1-б, 2-а, 3-вгаб.... Легонько стукает карандашом по парте, привлекая внимание Ирмы. Та поворачивается к нему, с уставшими глазами за зелеными прядями волос, с сделанной на запястье шариковой ручкой надписью "forever alone", нелюбимая, нелюбящая, ненавидящая...
Пока она не начала возмущаться, Саша быстро указывает на заметки на полях. Ирма серьезнеет, кивает, списывает. Кажется, тестовой части должно хватить хотя бы на тройку.

Перемена. Ирма где-то пропадает, Саша волнуется. Его взгляд невольно приковывается к Юле: в светлом платье, с подхваченными ободком светлыми локонами, вся светлая, хрупкая, воздушная, как будто не от мира сего, водит карандашом по листу бумаги и, кажется, слегка улыбается. Сразу вспоминается, что она дочь известной писательницы.
Саша знал, что мама Юли рано умерла. "У моей мамы было слабое сердце — так все говорили. А она не была слабой, просто все людское горе принимала очень близко к своему сердцу — вот оно и не выдержало, — так о своей маме говорила Юля, печально улыбаясь. — Я думаю, что мама стала ангелом. Хотя нет, она и при жизни им была".
К Юле подходят три одноклассницы, одетые модно и с претензией на роскошь (впрочем, наметанный взгляд распознал бы часть вещей как брендовые, отдельные — как подделки под брендовые, а общий вид — как редкостную безвкусицу).
— Эй, Оболенская!
Юля отрывается от рисунка и пристально смотрит на них. Самая наглая произносит слащавым голоском:
— Я давно спросить хочу, ты в каком магазине одеваешься? В Детском мире?
— Нет, ездили с отцом в другой город, там и купили. А почему ты спрашиваешь?
— Вот, девки, слыхали? В нашем Детском мире ей все вещи малы, так она в других городах одежду покупает! Кукла-переросток!
Саша сжимает кулаки. Да, Юля часто носит светлые вещи пастельных тонов, любит кружева и обладает редкой красотой: большие широко распахнутые глаза цвета весеннего неба, чуть вздернутый носик, роскошные волосы и пушистые ресницы (на робкий комплимент отшутилась: "Это от мамы".). Но, если на то пошло... Даже если Юля похожа на куклу (разумеется, только внешностью), то — на красивую фарфоровую статуэтку. А одноклассницы — на нелепых и дешевых подделок под Барби: испорченные плохими красками волосы, вульгарный макияж, яркие до нелепости вещи и огромные каблуки. Да еще и бездушные. Комбо.
Саша поднимается с места:
— Оставьте ее в покое.
— Ой-ой-ой, защитник нашелся!
Глаза самой главной зачинщицы грустнеют, несмотря на браваду. Потому что за нее никто никогда не заступался. Потому что мальчишки глядят на нее, как на пустое место, несмотря на все ее попытки нравиться. Она хотела бы продолжить перепалку, но по глазам Саши видно — никакой потехи не будет. Он будет отстаивать Юлю. Не будет смешно и жалко придумывать оскорбления в ответ. Это же Саша...
"Барби" разворачивается и гордо уходит, делая вид, что потеряла всякий интерес. Свита тянется за ней:
— Подумаешь! Дочка директора, тоже мне!
Отец Юли действительно был директором этой школы. Теперь его женой была школьная завуч, всегда чересчур стильная и аккуратная женщина, известная среди школьников как "Гадюка" (ее девичья фамилия была Гадюкина). У Гадюки был шипящий голос, какая-то скользкая и уклончивая манера разговаривать и обыкновение вечно устраивать на ровном месте какие-то интриги. В ее речи часто звучали слова: "нашего круга", "не нашего круга"... Юлю Гадюка очевидно презирала.
Порой Саша не понимал, что же такое хорошее разглядела светлая и добрая писательница Вероника в угрюмом и приземленном директоре школы. Юля однажды призналась ему, что хочет взять фамилию мамы — Соболевская. И даже картины свои подписывает, добавляя в подпись замаскированную под закорючку "С".

На следующей перемене Ирма, только что выслушавшая от учительницы пламенную и неприятную тираду в свой адрес, случайно сталкивается в коридоре с Полиной Антоновой. Та бурчит под нос нечто вроде "а по сторонам смотреть не судьба?" И тут Ирму прорывает:
— А поярче одеваться не пробовала? Тебя хрен разглядишь, отличница!
Полина сдержанно произносит ледяным тоном:
— На себя посмотри.
— И что? Нет, серьезно, мне всегда интересно было: вроде умная, а в порядок себя привести не можешь.
— У меня дела поважнее есть.
— Дела? Да какие у тебя дела могут быть? Ты только и делаешь, что за учебниками сидишь! Что с тобой может плохого случиться? Тест на четверку сдашь?
— А у тебя проблемы страшнее закончившейся краски для волос бывают?
Полина пытается отвечать тем же манером, что окончательно выводит Ирму из себя:
— Ты настоящую жизнь вообще видела?
Полина замирает на месте. "Это жизнь", — всегда говорила мама, когда отец приходил домой пьяный /тогда еще маленькую Полину обижали в классе/, происходило еще что-то нехорошее. Сердце падает куда-то вниз, боль разворачивается во всем теле огромной бездной. В серых глазах, видимо, отражается происходящий в душе ад, и даже Ирма пятится на секунду.
— Видела (тут Полина чуть было не добавляет "в гробу").
Девушки расходятся, смерив друг друга неприязненными взглядами.

...день продолжается. Уроки заканчиваются, и ученики начинают расходиться по домам. На школьном крыльце Сашу обгоняет Полина, не желающая ни секунды оставаться в школе. Надо пойти на берег, поискать аммониты. Это очень успокаивает...
Рядом с Сашей идет Юля, рассказывающая о новой картине. Внезапно они чуть не сталкиваются с резко остановившейся Полиной.
Кажется, будто девушку ударили под дых. Серые глаза с ужасом смотрят вперед, где за оградой школы виднеется мужской силуэт в потрепанной кожаной куртке.
Юля ориентируется первой:
— Поля, что случилось? Тебе плохо?
Полина не отвечает, разворачивается и быстрым шагом идет (почти бежит) обратно в здание школы. Мужчина в кожаной куртке движется к крыльцу. Саша выступает вперед:
— Вы кого-то ищете?
Мужчина грустно улыбается:
— Да, дочку хотел увидеть. Полинку.
Юля зачем-то спрашивает:
— Полину Антонову?
— Да.
У мужчины такие же серые глаза, как у Поли. Саша перехватывает инициативу:
— Она уже ушла. Нас сегодня отпустили раньше.
— А с вами на крыльце не она была?
— Нет.
Саша не хочет лгать, но не просто же так убежала, не желая разговаривать с отцом, Полина?
Мужчина грустно вздыхает:
— Эх, жаль, я по ней соскучился. Передай ей, что ли.
В его ладони — помятая шоколадка.
— Хорошо.

Полина Антонова бежит все быстрее и быстрее, не обращая внимания на удивленные взгляды. Надо пересечь вестибюль, пробежать через темный коридор к черному выходу (который официально считался пожарным, но по факту — активно использовался всеми, от персонала до учащихся) и идти в противоположную от школы сторону. Видеть отца совсем не хочется. Разговаривать с ним — тем более.
Неприятные воспоминания захлестывают. Полина приходит в себя на краю дороги, обнаружив себя застывшей перед мчащейся навстречу машиной.
Чьи-то сильные руки отдергивают ее с дороги, и машина несется дальше.
— Испугалась?
У Тима крепкие теплые руки и очень быстрая реакция. А еще светло-русые волосы, загорелая кожа и добрая улыбка.
И еще Полина в него влюблена.
Мысли путаются. Тяжелые воспоминания исчезают, чтобы вновь мучать Полю при первом случае.
— Спасибо.
Мир вдруг становится добрым, и на душе легчает. Тимофей поднимает Полину и без усилий переносит подальше от проезжей части. Разомлевшая от счастья Поля улыбается.
— Кто тебя так напугал? Ты будто чудовище увидела.
Полина мрачнеет:
— Неважно. Совсем неважно...

И только потом она подумает, что у Тимофея и Смайлика одинаковые глаза.

Пролетавший мимо школы Вест грустно отмечает, что у всех встреченных им людей, казалось бы, ничего общего — квазигруппа, объединенная серым зданием школы. Но эту группу крепко объединяет другое. Они все несчастливы.
Попадись на глаза Весту томик "Анны Карениной", он бы непременно согласился со строчкой:
"Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему".
С людьми ведь так же.

Глава 3. Как Поля познакомилась с братьями Котиковыми

Часть 1. Первый сон

Тимофей помнит.
Помнит свои первые путешествия по людским снам. Хотел найти друзей, а находил испуганных невротиков.
Почему во сне нельзя превращаться в человека?
Ему тогда было около пяти, но он не забыл. Не забыл первую (и пока единственную) девочку, которая не испугалась его.
Девочка сидела в комнате и не могла уснуть. А Тим материализовался перед ее кроватью, по тигриным меркам — маленький, по человеческим — огромный.
Девочка смотрела застывшими глазами на дверь комнаты, из-за которой доносился приближающийся шум, и не сразу заметила Тима. Он понял сразу: боится. Но не его.
— Ты можешь лечь в мою кровать? Я в шкафу спрячусь.
Тим не понял, но послушно занял кроватку. Девочка накрыла его одеялом и заботливо подоткнула край, а сама спряталась в старом платяном шкафу. Тим смотрел на пляшущие тени за дверью, на девочку (от нее пахло страхом, и она отчаянно придерживала дверцу изнутри) и пытался понять: кто ее так напугал?
Тени ушли, и девочка вылезла из шкафа. По ней видно было: боится.
— Если папа хотел меня разбудить и увидел бы тебя — может, он бы понял, что слишком много пьет? Мама говорит, нам поможет только чудо.
Тим тогда еще не понимал: о чем она говорит? Почему прячется от родного отца? Сначала, было, подумал, что у нее отец — бандит, но не сошлось; от бандита пахло бы порохом, а из комнаты тянулся только мерзкий запах, похожий на запах раствора для промывания ран. Может, этот человек ранен? Нет, здесь пахло бы кровью. Зачем тогда ему эта гадость?
— А кто ты?
Тим промолчал. Тогда еще он не мог общаться с людьми в таком обличье.
— Я тебя знаю! Ты — саблезубый тигр, правда? Смилодон? Я видела тебя на картинке в книгах. Как тебя зовут?
Девочка истолковала его молчание по-своему:
— У тебя нет имени? А может, я тебя Смайликом назову? Почти как смилодон, только короче.
В принципе, не такое уж плохое прозвище. Тем более, улыбаться он всегда любил. Тим кивнул.
Из-за дверей донесся шорох, и девочка вздрогнула.
— Я боюсь папу. Он злой, когда пьяный. А ты — добрый?
Тим молчал. Девочка вздохнула:
— Раз ты меня не убил, значит — добрый. А пьяницы всегда злые и плохие. Хорошо, что смилодоны не бывают пьяницами.
Тим сморщился. Чтобы он выпил такую гадость (запах даже сюда доносится)? Нет, спасибо, лучше уж лягушку съесть.
— А ты любишь читать книги? У меня есть любимая энциклопедия. Она про динозавров. И там немного есть про ледниковый период. Это мое самое любимое время, я хотела бы там побывать. Давай я тебе вслух почитаю?
Так странно прошла ночь — лежать под одним одеялом и при свете фонарика читать книгу — точнее, слушать девочку, рассматривать картинки. А когда Тим уходил, девочка обняла его и зашептала в ухо:
— Ты только приходи еще. Вместе не так страшно...

Часть 2. Рыжее солнышко

Костя Котиков тоже помнит первую встречу. Было это в школьном спортзале, когда в родную гимназию приходили тренеры из секции по борьбе в поисках новых учеников. Расстарались на славу: расстелили по грязному полу маты и предложили парням, кто занимался в секции, "показать класс". Тимка, конечно, был вне конкуренции.
Котька пока о секциях не думал (у него и так было слишком много занятий, о которых посторонним не расскажешь — одни визиты на кошачью радугу чего стоили), но поболеть за старшего брата пришел. И тут заметил движение в толпе.
Стайка ярко накрашенных девчонок как-то подозрительно хихикала. Нет, их было слышно все время: то обсуждали мускулы борцов, то строили им глазки (Костя видел, как Тим в ответ состроил гримасу: его, видимо, эти девчонки уже достали), но сейчас хихиканье стало каким-то злорадным. Котя присмотрелся.
Впереди, у самого края импровизированного ринга, стояла девчонка, одетая в черный кардиган и такую же черную юбку. Стояла и с тревогой смотрела на клубок борцов (Тиму достался особенно серьезный противник). Очевидно было — боится. За Тимку.
Это было даже неожиданно: как только стало очевидно, что и так уже измотанный Тимофей может проиграть, все девчонки вдруг резко потеряли к нему интерес (животного, "самочного", в них было, очевидно, больше, чем в веркаце). А эта — нет. Просто смотрела с тревогой и надеждой на Тима. И конечно, она не хихикала.
Хихикали за ее спиной. Две девчонки прикрывали третью, которая тянула руку под черный кардиган. Понятно: собирается расстегнуть застежку на юбке, чтобы та свалилась с хозяйки. Подлый трюк.
Девчонка в черном почувствовала движение, раскусила их, обернулась, врезала зачинщице по рукам — сразу несколько ладоней толкнуло ее на ринг, и...
Тим ловко развернулся, поймал девчонку... стало видно расстегнутую молнию на ее юбке и край белья (толпа взвыла от восторга и хохота). Костя, с его-то слухом, услышал обращенный к девчонке шепот брата:
— Не шевелись.
Тим быстро застегнул молнию, стало видно, что юбка еще и расходится по шву. Тим стянул свою майку, завязал вокруг талии несчастной девчонки, шепнул "можешь не возвращать", и, громче:
— Ты в порядке?
Та, в состоянии шока, кивнула. Тим осторожно поставил ее на место. Из зала донесся обиженный шепот:
— Блин! Такой красавчик! Ну почему ей так везет?!
А девчонка в черном убежала.

Полина сидела на скамье в парке, когда ее легонько боднули в лодыжку. Поля подняла зажмуренные глаза — под ногами вился рыжий кот-подросток.
— Привет, кот.
Кот замурчал в ответ, и Полина всхлипнула:
— Кот, ну за что они так со мной? Что я им сделала? Еще и при всей школе... Почему?
И что Костя мог ей ответить? Появиться в человеческом облике? Так ведь сразу застесняется и убежит...
— И перед тем парнем так стыдно... как думаешь, он тоже надо мной смеется?
Кот помотал головой. Тим смеяться не будет. Точно.
— Как теперь ему майку вернуть? Я к нему подойти боюсь. И юбка эта... я заштопаю, но вдруг они еще раз? У меня другой нет, а в джинсах в школу нельзя.
Издалека донеслось:
— Хах, смотрите! Эта дура еще и с котами разговаривает!
Котя вздохнул. Да, совсем оборзели девчонки. Надо бы их на место поставить.
А они, расположившись на соседней скамье, начали плеваться семечками. Полина поднялась и направилась к дому (казалось, тяжелый рюкзак с книгами вот-вот вдавит ее в землю). Котька огляделся и увидел брошенный без присмотра поливальный шланг.
Ну, сейчас я им устрою!
...Не успела Полина далеко отойти, как ее ушей достиг крик, сходный с воплем разъяренного носорога. Поля обернулась. На нее неслась толпа одноклассниц.
— Твой придурочный кот меня облил! Притащил шланг и нас всех уделал! Ты знаешь, сколько мои вещи стоили?! У меня в сумке новый айфон лежал!!!
Полина огляделась: никого нет, никто не защитит. Как всегда. Толпа, похожая на многоглавую гидру, визжала и выла разными голосами:
— Я тебе сейчас устрою!
Недалеко от Полины возник рыжий кот. Из толпы отделилась одна из "потерпевших", владелица промокшего айфона, и двинулась к нему:
— Сейчас на шаурму тебя пущу, скотина!
Так. Это уж перебор. Друга моего не трогай. Он слабее тебя.
Мысли пронеслись в голове за долю секунды. Поля метнулась к мусорнице, вытащила из нее бутылку, с силой ударила о край урны. Бутылка опасно сверкнула осколками.
— Тронешь его — я эту бутылку тебе в лицо впечатаю.
Поля не шутила. Толпа, гораздая бить лежачего, почему-то попятилась от этой хрупкой девочки с измученным взглядом и замерла в нерешительности, глядя на свою предводительницу.
Та стояла недалеко от Полины — даже чувствовался въедливый запах сладких духов, от которого хотелось блевать. Несколько ударов сердца спустя главная зачинщица свары зло сплюнула себе под ноги и процедила:
— Да ну к черту эту придурочную. Она бешеная.
Толпа покорно схлынула и удалилась из парка, выплюнув напоследок несколько оскорблений. Полина пропустила их мимо ушей, прислонившись к железному боку мусорницы, и с трудом разжала руки, отправив в урну остатки бутылки. Ее трясло.
Котька, ругая себя за нерасторопность (и вообще, надо было эту авантюру в человеческом облике проворачивать), подошел к ней.
— Сейчас, кот. Надо осколки собрать, пока никто на них не наступил.
Поля долго собирала осколки с земли, морщась от запаха пива. Потом ее вырвало в мусорницу. Прохожие брезгливо смотрели на Полину. Как на какой-то мусор.

Так у Котьки и Полины завязалась дружба. Кот провожал ее домой, выслушивал, мурлыкал, Поля гладила его, рассказывала что-то, иной раз угощала пельменями ("только бы мама не узнала, мы и так почти голодаем"). Вместе было не так тяжело.

Глава 4. Несбывшиеся мечты и рыжий кот.

Диана Светлова садится в такси.
До ее вылета чуть больше двух часов, но летчица предпочитает прибывать на работу строго заранее. Вдруг ее задержат пробки, форсмажоры и еще какие-то неприятности.
Таксист негромко спрашивает, указывая на небольшое радио в машине:
— Не возражаете?
— Конечно.
Пассажирка от нечего делать рассматривает таксиста: мужчина средних лет, черноволосый, уже с заметной сединой. По радио передают что-то про автомобильные гонки. Мужчина тяжело вздыхает и выключает радио.
Диана тревожится:
— Вам плохо?
— Нет, не обращайте внимания. Я раньше мечтал автогонщиком стать...
— А я мечтала стать летчицей.
— Получилось?
— Да.
— Счастливый вы человек... У меня вот не вышло. Встретил Нину, потом Сашок родился... Деньги были нужны, пришлось зарабатывать. Не до мечты стало. Не жалею, конечно — семья дороже. Да вот душа до сих пор болит...
Диана Александровна не собирается рассказывать таксисту о безобразных скандалах с бывшим мужем — просто задумчиво произносит:
— Я когда-то выбрала мечту.
Таксист спрашивает:
— Не жалеете?
— Нет.
— Значит, правильно сделали. Нельзя никому давать себя на дно тащить.
— А вы уверены, что уже поздно для вашей мечты? И разве обязательно ради нее от всего отказываться? Ваша семья вас не поймет?
— Вряд ли... Я хотел сына научить водить, но там сразу понятно было — не чувствует мой Саша дорогу, другое у него призвание. Он военным стать собирается. А мне в мои годы — какие автогонки?
Старенькую машину почти не трясет, несмотря на приличную скорость. Пусть отец Саши не стал автогонщиком, но в навыке вождения не потерял.

А тем временем в уютно обставленном кабинете задумчиво пролистывает новостную ленту Инстаграмма ухоженная женщина с длинными светлыми волосами, бывшая одногруппница Дианы.
Какие же эти нарощенные пряди неудобные! С удовольствием вернулась бы к прежней прическе — каре на ножке, но, увы, модные тренды круто шатнулись. Теперь каре в моде у девочек-подростков, а взрослые красивые женщины выбирают длинные волосы. Но, поскольку тратить время на придумывание промежуточных причесок Ольга Максимовна не собиралась, она выбрала наращивание. Долгие часы в парикмахерском кресле, куча мата (разумеется, мысленно — Ольга Оболенская не выражается, статус не позволяет) и вот — готовый результат. Здесь и сейчас. Удобно.
Так же некогда было и с фамилией. Можно было придумывать себе новую и смущенно объяснять коллегам, почему именно эта — а можно успешно выйти замуж и заменить неблагозвучную девичью (Гадюкина) на почти что дворянскую — Оболенская. Звучит.
Неприятно только, что к благозвучной фамилии и статусному мужу прилагалась дочка мужа от первого брака, Юля — девочка, похожая на куклу, копия своей матери. Вероники Соболевской.
В свое время Ольга старательно налаживала отношения с падчерицей — чем больше пыталась, тем больше ее бесила эта странная экзальтированная девчонка, зацикленная на каких-то сказках, преданиях, своих картинах и творчестве своей матери (Ольга честно пыталась читать эту сентиментальную прозу, но не выдержала и двадцати страниц — концентрация розовых соплей зашкаливала). Феи, принцессы, русалки, эльфы... Вероника Евгеньевна, вы своей дочери умственную отсталость, часом, не передали?
Впрочем, все-таки Ольга дичайше завидовала этой уже умершей женщине — к ангельской внешности и умению очаровывать людей прилагалось еще и общественное признание, и всё, казалось, давалось Веронике легко. А у Ольги каждый день — тяжелая борьба, стремление превратить откровенно средненькую гимназию в самую элитную школу города. И — постоянно приходится терпеть, терпеть, терпеть...
Вот, например, Ирма Плотникова. Давно пора исключить из школы это недоразумение, но каждый раз она как-то изворачивается, дотягивает оценки до приемлемых (несмотря на инструкцию всем учителям — не вытягивать, нам такие не нужны! пусть куда угодно идет, хоть в ПТУ, хоть работать).
Или Полина Антонова — вечно одна и та же одежда, потрепанный, но аккуратный ранец. Чувствуется бедность. Явное асоциальное поведение. Ольга видела несколько раз, как она прячется от мужчины, что приходит ее встречать. Навела справки: отец Полины — алкоголик со стажем. Чудненько. Разве таким детям место в элитной школе? Первая мысль — исключить немедленно, убрать эту пакость! Вторая — а кто тогда на районные олимпиады от школы будет ездить? История — ладно, есть Саша Чернов (происхождение, конечно, откровенно так себе, сын простого таксиста — зато сколько грамот школе принес). А биология? Кем дыру в олимпиадах затыкать?
В общем, Ольга стоически терпит, оправдывая свое имя. Терпит и падчерицу (по счастью, с некоторых пор ставшую молчаливой; раньше от ее бесконечного трепа про сказки и о том, какой хорошей была умершая мама, уши в трубочку сворачивались), и несносных школьников (детей Ольга вообще ненавидела с детства — сама выросла в многодетной семье и до сих пор считает своим лучшим решением обрубленные связи с родственниками).

Саша Чернов, задержавшийся в школе, направляется к главному выходу. И тут же его окликают сзади. Саша ожидал увидеть кого-то из одноклассников, однако перед ним стоит Тимофей Котиков.
Тимофея Саша знает плохо, хоть они и ходили некогда в один детсад. Котиков за прошедшие годы из милого пухленького малыша вытянулся в смазливого парня, занялся спортивной борьбой, вроде имел какие-то награды, еще на него засматривались многие девчонки... Ну, что еще Саша мог о нем сказать?
— Саня, мне нужен твой совет. Ты не в курсе, что за хмырь в кожаной куртке Полину Антонову караулит? Уже не в первый раз его вижу.
Саша вздыхает:
— Это ее отец. А в чем дело?
— Я ее вчера из-под машины вытащил. Может быть, Поля волновалась и ничего вокруг не видела, но если...
Саша ужасается:
— Думаешь, она специально?
Тимофей растерянно моргает:
— Не знаю. Но я за нее боюсь.
Прозвучало вполне искренне. Неожиданно, что первый красавчик школы способен волноваться за необщительную девушку из параллельного класса.

В то же самое время Полина Антонова выходит из школы и покупает в "Магните" палку ливерной колбасы.
Ливерная — почти как паштет. Большущая, а стоит всего пятьдесят рублей. Не очень вкусная, но есть можно. И подкармливать бездомного дворового кота Рыжика — тоже.
Рыжик очень добрый и ласковый. У него пушистая рыжая шерсть, в которую очень приятно зарываться руками и лицом. По счастью, уроки закончились, а отец сегодня не приходил к школе. Значит, можно идти домой спокойно.
Полина оглядывается по сторонам и неожиданно замирает. Недалеко от нее, буквально в нескольких шагах, сидит Рыжик. Странный кот, который, даже будучи бездомным, умудряется выделяться своей рыжей пушистой шубкой (несмотря на длину, шерсть не скатывается в колтуны; кажется, что сор к Рыжику вовсе не липнет). Сидит, беззвучно открывает рот, будто мяукая. Полина негромко зовет кота, но тот величественным шагом направляется к дороге.
"Собьют же!" — проносится в голове Поли, и девушка вылетает на проезжую часть вслед за Рыжиком.
Она успевает заметить пушистый рыжий хвост, мелькнувший на другой стороне дороги. И — услышать визг тормозов.

Сашин отец ударяет по тормозам:
— Черт!

Глава 5. Когда сны стали явью.

Полина растерянно моргает. Вот только что были перед глазами темно-серый асфальт, бампер старого автомобиля и рыжий кошачий хвост на другой стороне улицы, а теперь — пустота.
Пус-то-та. Белая чистая пустота. Свет — странный. То ли хирургически-стерильный, то ли мягкий и обволакивающий. Вообще не разобрать.
И — женский силуэт в белом платье.
Ангел? Нет, не похоже. Какая-то слишком реальная. Поля всматривается в светлые волосы, стройную фигуру, голубые лучистые глаза и ловит себя на мысли — женщина очень похожа на Юльку Оболенскую. Точнее, Юля могла бы стать такой же лет через десять.
— Вы — кто?
Говорить почему-то тяжело, как будто рот набит песком.
— Вряд ли ты меня знаешь. Я Вероника Соболевская. Моя дочка с тобой в одном классе.
— Вы мама Юли?
— Да.
Поля даже не чувствует страха — только шок.
— Так я умерла? Та машина — это было... насмерть? А Рыжик... тоже?
Вероника смеется:
— Никто не умер. Тебе еще рано. Скажи-ка лучше, ты все еще хочешь стать писательницей?
Только теперь до Полины доходит: Веронику Соболевскую она видела на фотографии с книжной обложки. Любимый в детстве сборник сказок.
Хочется цинично отплеваться фразами: "Я не верю в сказки", но Полина нерешительно произносит:
— Раньше очень хотела. Теперь — не уверена. Я хочу стать ученым.
Вероника улыбается:
— Одно другому не мешает. Можно писать и научные статьи, и художественную литературу.
— Но как писать художественную? Сказки сочинять я не умею, а в жизни у меня ничего хорошего нет. Не хочу писать о плохом, негатива вокруг и так слишком много.
— Уверена?
Полю захлестывает горячей волной ярости:
— А хотите честно? Да, в моей жизни нет ничего хорошего! Меня же вообще никто не любит! Маме я только мешаю, отцу в жизни ничего, кроме выпивки, не нужно! В классе надо мной издеваются, для учителей я просто инструмент поднятия рейтинга школы! Я же вообще никому в этой жизни не нужна!
— Разве в твоей жизни ничего хорошего нет?
Полина задумывается:
— Ну... только искать раковины люблю. И надеюсь, что я стану великой... Еще у меня друг есть, Рыжик. Это кот. Раньше еще Смайлик был, но я его давно не видела. Скучаю.
— Думаю, ты его еще встретишь. А если серьезно — писателей, художников и творческих людей этому миру очень не хватает. И не только этому.
— Я не понимаю...
Герои ненаписанных историй могут годами сидеть между мирами в пыльных комнатах и ждать человека, который увидит их, прислушается к ним... и напишет их истории, изобразит в картинах, одним словом — даст жизнь. Юля мне рассказывала про твои сочинения. Мне кажется, ты многим героям могла бы помочь. А они — тебе.
Поля ощущает одновременно предчувствие счастья и — скепсис:
— Но ведь я никогда не писала серьезно! Только школьные сочинения. Еще — стихи, но мне уже давно совсем не пишется...
— Так попробуй! Тем более, я знаю нескольких героев, которым нужна помощь. Есть даже девушка, похожая на тебя.
Полина колеблется:
— А... кто они?
Вероника склоняется и что-то шепчет ей ухо...
...белый свет взрывается яркой вспышкой:

— Нет, она не пострадала. Вы очень вовремя затормозили, еще пара сантиметров — и врезались бы в нее.
— Хорошо, если так. Я же говорил, чувствую я дорогу.
— Девочка, ты в порядке?
Поля наконец открывает глаза и видит: бампер той самой машины застыл в нескольких сантиметрах от нее, сама она не иначе как с перепугу плюхнулась на асфальт и так и сидит, над ней склонились седеющий брюнет средних лет и светловолосая женщина, похожая на валькирию.
— Да, в порядке.
Слова даются не сразу.
— Зачем на дорогу выскочила?
— Там был кот.
(Конечно, Рыжика уже и след простыл.)
— Твой?
— Нет, он ничей. Я за него испугалась.
— Я тоже котов люблю. Если бы там мой Норд был — и я бы выскочила.
— Вставай, пойдем отсюда. Нечего на дороге сидеть.
Слова мужчины мешаются со словами валькирии, идти тяжело, Поля еле переставляет ноги. Втроем они подходят к ограде школы.
— Скорую вызвать? А полицию надо?
— Зачем? Вы меня даже не задели.
— Хорошо, если так. Как себя чувствуешь?
— Нормально, испугалась только.
— Мне надо ехать. Скоро вылет.
— Давайте подвезу. Девочка, тебя можно оставить? Глупостей не наделаешь?
— Нет.
— Точно нет?
— Точно.
— Хорошо.

Когда мужчина и женщина садятся в машину и уезжают, Полина тихо радуется тому, что происшествие осталось незамеченным, и направляется домой.
Ан нет. Не осталось.
К Поле подходит Тимофей. Сердце падает куда-то вниз.
— Поля!
— Да?
— Мы можем поговорить?
— Конечно.
(Боже мой, он помнит мое имя!)
В парке напротив школы уже идет снег. И никого нет — если закрыть глаза, можно представить, что в мире вообще никого не осталось. Или даже — будто тебя пригласили на свидание, а не на странный разговор.
Тимофей смотрит в глаза и прямо спрашивает:
— Полина, скажи честно: из-за чего?
— Я не понимаю.
— Я из окна увидел, как ты на дорогу выскочила. Ты уже второй раз под машину бросаешься. Почему?
Полина не хочет рассказывать подробностей о своей жизни. Поэтому ограничивается частью правды:
— Первый раз меня сильно испугали. Я действительно не видела ничего вокруг. А сегодня — спасала кота.
— Кота?
— Рыжика. Он возле моего подъезда живет, лохматый такой...
Поля сама не замечает, как разговор скатывается на обсуждение Рыжика. И как вокруг темнеет.
— Давай провожу. Где ты живешь?
— Не надо, — Поля нервно прикусывает губу, — слухи нехорошие пойдут. Я не хочу.
(Маме только сплетен не хватало, что дочь у нее гулящая.)
— Как скажешь. Провожу до квартала. Поля, кто тебя пугает? Отец?
Иллюзии безопасности рушатся карточным домиком. Откуда он знает? Неужели все вокруг уже в курсе ее семейной драмы? Нет, нет, НЕТ!
— Откуда... в смысле, с чего ты взял?
— Неважно. Может, я с ним поговорю по-мужски?
— Тим, не надо. Это мои проблемы, и я сама разберусь. Провожать меня не надо.
Развернулась и ушла, сочтя разговор законченным. А в груди фоном разрывается от боли сердце.

И как с этой странной девушкой себя вести? Тимофей не понимал. Но до дома ее все-таки проводил. Незаметно.
Вроде благополучно все. С виду. Но чувствуется в Полине какой-то надлом. Будто носит, не снимая, маску спокойствия и невозмутимости. А под маской — измученное лицо и слезы прячет.
Нет, нужно выяснить ситуацию. Поля на контакт не идет, значит, надо искать того, кому она доверяет. А еще интересно, Рыжик — не знакомое ли Тимофею лицо? В смысле, морда?
Тяжело все-таки отличаться от обычных людей и знать чуть больше, чем окружающие...
— Да я просто в пельменную ее позвать хотел! Там, на углу, порции большие и вкусные очень! Она бы со мной точно поделилась!
(Собственно, по описанию Рыжика — любит пельмени и подвижные игры, а еще у него глаза разные — зеленый и голубой, Тимофей и узнал своего младшего брата. И теперь юный Константин Котиков резво убегал по дому от старшего.)
— А по сторонам посмотреть не судьба было? Ее из-за тебя чуть не сбили!
— Ну Тиима!
— И не стыдно тебе девушку объедать?
— А надо было ей свежепойманного снегиря принести? Она бы точно не оценила!
Тим останавливается перевести дух, разваливается на диване. Костя, глядя на его спокойное лицо с прикрытыми глазами, пытается прошмыгнуть мимо. Однако старший брат ловит его и щекочет под ребрами:
— Больше так не делай!
Младший брат стоически терпит. Он очень боится щекотки.
— Тима, отпусти! Больше не буду!
Тимофей разжимает руки, и брат угрем проскальзывает в другую комнату. А все-таки метко Поля его Рыжиком назвала. Ему подходит...
Повезло брату — можно появляться на улице в своем втором обличье, никого не опасаясь. А у Тима второе обличье другое — пусть и солидное, но приходится тщательно скрываться. Зато, как и всем котам, проникать в людские сны можно...
Тим еще помнит, что в глубоком детстве у него была подруга — маленькая смешливая девочка, пахнущая Полиной, с глазами Полины... Если его не подводит чутье. Но почему Полина (а точно ли это была она?) вместе с их детской дружбой переросла и способность радоваться?
В общем, Тимофей решил наведаться в ее сон.
Было по-своему страшно: а как отреагирует Полина на огромную звериную морду с клыками в локоть? Не станет ли он для нее воплощением нового (или очередного) ночного кошмара?

Полина вздрагивает, увидев рядом со своей кроватью огромную темную массу со светящимися глазами. Смотрит на клыки со страхом, неверяще вглядывается в глаза:
— Смайлик?
Он кивает. И ожидает, что Полина перевернется на другой бок и выбросит из головы странное видение.
Поля бросается ему на шею, зарывается в пушистую шерсть руками, лицом, и выдыхает куда-то в загривок:
— Я по тебе скучала.

Глава 6. Прошлое возвращается во снах.

Вечером дышится тяжело и на виски давит — не иначе, к грозе. Пани Гелена нервно заламывает руки. Немало прочла она в юном возрасте романов, где прекрасные хозяйки поместий любезно распоряжаются за ужином, принимая изысканные комплименты от супруга и счастливые взгляды от детей, ловя и посылая беззаботные улыбки. Вот только далеки оказались романы от реальности. В книгах семейные трапезы несут лишь наслаждение, а в жизни...
Гелене тошно. Болят виски, и визгливый голос супруга резонирует с пульсирующей болью:
— Что за харчево?! Мясо пережарено, что твоя подошва! А вилки с ложками не иначе как неделю немытыми лежали!
Служанка, еще не знающая правил этого дома, возмущается:
— Да как же немытые, пан, чистое все!
— Ты мне еще указывай, ...!
Звук пощечины, служанка падает. Пани Гелене почему-то ее жалко. Бедная девочка не обвыклась еще в этом доме.
Муж пинает лежащую на полу девчонку, та плачет, а у пани Гелены заходится сердце. Она и сама в этом доме на положении ненамного лучшем — разве что образована, богата, одета красиво... Да полно, смех один! Образование дало только возможность читать книжки, не имеющие ничего общего с реальностью, приданое давно растрачено, наряды выношены. Мужа второго она себе выбрала, сама того не подозревая — самого недостойного.
Пан на другом конце стола похож на обрюзгшую свинью, сын давно уже ушел из-за стола после очередного оскорбления от отчима... Гелена, не любящая вино, выпивает бокал с темной жидкостью, похожей на кровь, залпом. Как она исхитрилась так испортить свою жизнь, растеряв все, что имела?
Муж заходится криками на другом конце стола. И как узнать в этом орущем пьяном мерзавце, постоянно оскорбляющем всех вокруг и открыто приводящем домой непотребных девиц, прежнего, еще любящего (или притворявшегося любящим)? Пани была напугана, раздавлена после смерти первого мужа, искала сильное плечо для опоры... Нашла — себе на беду. Теперь вдвое хуже, чем тогда было.
Утонуть бы в этой темной жидкости со странным привкусом...
В голове вдруг проясняется, и пани Гелена слышит ругань мужа:
— А щенка твоего я сожгу вместе с этими книжонками! Выдумал тут про Ягеллонский университет!
И ведь направляется к комнате Владислава... Угроз в этом доме звучало немало — из уст "почтенного пана" они раздаются постоянно, и каждый раз Гелена, как и сегодня та несчастная девочка-служанка, вздрагивает испуганно. Разве только слезы по щекам не бегут, приучена себя сдерживать.
А если и вправду сожжет?!
Проклятье, отступит ли когда-нибудь чертова боль в висках? Сознание туманится, перед глазами все плывет...
А у мужа в руках — свеча.
— Стой! Ты не можешь...
— Что — "не можешь"?
Передразнивает ее голос... Кажется... Звуки то пропадают, то снова появляются... Господи, как же мерзко... Как она сразу не разглядела гнилую сущность, как выбрала себе на беду и мучения такого человека?
Начинает болеть еще и горло, захватывает дыхание.
— А — что сделаешь? Недолго тебе жить осталось, Гелена.
В голове запоздало всплывают признаки отравления чем-то там. Как же больно-то, Господи!
Пани Гелена валится на пол, силится подняться. Ног она не чувствует, руки отказывают. Тянется вперед — защитить сына, и умирает с протянутой рукой, как нищенка. Не защитить ей сына. И себя тоже.

...Елена Гавриловна вскакивает с кровати в ледяном поту и оглядывает комнату. Тесно, кровать — привычная, двуспальная, наполовину пустая. Не пришел еще муж, хотя время за полночь.
Идет Елена на кухню, воду холодную в графин наливает, полстакана на пол пролив. Руки дрожат. Выходит Елена из дома, воровато спички из ящика вытащив. Курит. Негоже дочери плохой пример подавать.
Уже который раз Елене странные сны снятся — будто Геленой ее зовут, и не в тесной хрущевке она живет, а в своем поместье. Почти богатом раньше, да теперь — обедневшем. И живет-то на положении рабы — не любит ее муж, издевается.
Господи, приснится же такое!
Елена Гавриловна Антонова видит шатающуюся фигуру. Витя опять набрался.
Да где же ее глаза были?! Как сразу не поняла, что Виктор пить будет беспробудно?! То есть нет. Раньше он не пил. Как она не догадалась, что в будущем ждет?
Муж пьяно улыбается, идет в дом, гремит чем-то. Елена бежит за ним, бросив сигарету на землю и наскоро затоптав ногой. Лишь бы только не за деньгами на новую бутылку, тогда — беда...
— Витя, не трогай! Полинке новая куртка на зиму нужна, а на ремонт кухни мы еще нескоро накопим!
Витя что-то мычит, шарится в ящике стола (хорошо, что перепрятала деньги), ругается.
В проеме двери — испуганная Полинка вцепилась в дверную ручку.
— Поля, иди к себе.
— О, доча! Скучала по папке?
Полина пятится, в глазах — ужас. Виктор движется к ней.
— Витя, не надо, она тебя боится! Витя, не трогай ее!
Елена всей силой наваливается на мужа, тащит его в другую комнату. Виктор тяжело падает на кровать, обнимает подушку, бормочет что-то совсем неразборчивое. Елена выходит из комнаты.
В кухне — погром, вытащенные ящики кухонного стола валяются на полу, из открытого шкафа сверкает посуда.
Посуда... бокалы... вино... смерть во сне...
Отравил!
По спине ползет холодок.
Жизнь — не любовный роман и не сон, она гораздо страшнее. Но если сон вещий был?
А вдруг Витя однажды за нож схватится?! Нет, скорее сама Елена.
И как я его полюбила?!
Помню, конечно, как он в другой город ко мне ездил, как в любви признавался, как на качелях качал... Как вся родня твердила, что он мне не пара. Но я любила его, ЛЮБИЛА! Как в романах. Как дура, точнее сказать.
А если сон вещий был? Витька по пьяной лавочке, вроде бы, не буйный. И сам по себе добрый... вроде бы... но все с малого начинается...
Из комнаты выглянула Полинка:
— Мам, а где папа?
— Спит. Он спит, доченька.
— Я его боюсь.
Я тоже. Только сейчас нельзя бояться, не время.
— Ленка!
— Подожди тут, солнышко.
Пьяный Виктор несет какую-то чушь, ревнует к какому-то Виталику (кто, *****, такой этот Виталик?!), потом тянется обниматься... Как же отвратительно это пьяное тело...
Все. Хватит сидеть на ***е и ждать чуда. Чудес не бывает, а чего похуже дождаться можно запросто.
Елена решительно выходит из комнаты:
— Поля, собери свои вещи. Только теплую одежду. Одевайся, уже прохладно. И быстрее...
Сама она выгребает из ящика спрятанную за тарелками худенькую стопку денег, кидает в потертую спортивную сумку, кидает туда же какие-то свои вещи. Зубные щетки, полотенце, что-то еще. Натягивает майку, джинсы... ветровку сверху... кидает в сумку свитер... платье и прочее — к черту, потом заберу. Посуда, постельное — да наплевать, обойдемся.
Поля уже собралась, оделась. Умничка моя. И сиротски стоит в прихожей с большой, не по размеру, сумкой в руках...
Сердце щемит от взгляда на нее. Вылитая девочка со спичками из грустной сказки.
Так, к черту сказки и сантименты. Вроде ничего из вещей не забыла.
— Поля, пойдем.
Елена на бегу звонит матери, поясняет ситуацию ("конечно, приходите, горемыки мои"). Полина идет следом. Темно. Холодно. Грустно. Страшно. Полинка оборачивается, Елена — нет. Не хватало только вспомнить первые встречи с Витей на этой квартире (а было — как в сказке), начать ностальгировать и вернуться.
Хватит. Сыта по горло. **евая сказка получилась, страшная. Не вернемся. Больше я ему не дам дочку пугать.
Полинка молчит. В детстве она плакала, твердила про какого-то друга, который ее защитит. Теперь, наверное, и она уже отчаялась верить в лучшее...

Мама встречает в прихожей, поит чаем. Когда Поля засыпает, две женщины беседуют на кухне:
— Надо искать свое жилье, откуда нас не выгонят. Займу у всех, надеюсь — на первый взнос хватит.
— С деньгами совсем плохо?
— Мама, я ухожу от Виктора.
— Решила?
— Да. Я так больше не могу. Мне надо дочку спасать.
Свой сон Елена матери не рассказывает.

Глава 7. Яблоневый сад.

Молодая, ещё толком не развившаяся яблоня грустно покачала ветвями. Гелена погладила ладонью гладкую, совсем не огрубевшую почему-то (вот ведь диковинная порода!) кору тонкого стволика, вспомнила, как ещё совсем недавно лепестки яблонь кружили в воздухе белоснежной метелью... и такой же метелью закружили воспоминания...

Казалось бы, совсем недавно, и в то же время — будто бы века-столетия назад, маленькая девочка по имени Гелена беззаботно кружилась в белых вихрях, переводя взгляд то на небо, то на собственную белую кружевную юбку — и воображала себя сильфидой, феей, яблоневым цветком, оторвавшимся от родной веточки...
Несколькими годами позднее — уже не ребенок, но ещё и не девушка — Гелена пряталась в яблоневом саду с томиком любимого романа, тайком переданным подругой и тщательно оберегаемым от строгого отца.
Еще позднее — юная красавица показывала свой сад любимому жениху...
...Гуляла по саду с мужем...
...уже втроём — с ещё не рождённым ребеночком в животе...
...маленький Лацко сделал свои первые шажочки именно в этом яблочном саду, как раз под белой метелью...
...И оплакивал своего отца вместе с матерью именно в этом саду...
Иногда Гелене казалось, будто душа ее мужа осталась с ними, среди яблонь — и тут же приходило гнетущее понимание: его нет здесь, его вообще больше нет... Гелена, как оставшийся без своей опоры бело-розовый летний вьюнок, отчаянно хотела прислониться к чему-то надёжному... Надёжным ей показался Анджей. Теперь от этого имени она вздрагивает, как от удара.

Гелена тяжело вздохнула — тоненькие веточки яблони уже неисправимо кривились, кренились к грязной земле. Слишком рано зацвела молоденькая яблонька, и некому было оборвать с нее ранние цветы... Она внесла свою маленькую лепту в весеннее ликование природы — в цветение, но теперь ее будущие плоды грозили искалечить ее...
Мысли неслись в голове, как оторванные ветром яблоневые лепестки...

Цветы яблони облетели быстро, сменившись завязью плодов — пока ещё зелёных, невыносимо кислых, и — абсолютно несъедобных. Полушутливые намеки нового мужа так же быстро переросли в обидные шуточки, а те, в свою очередь, превратились в уже не шутливые оскорбления...

Гелена вздрагивает — она боится идти в дом.
Она не хочет идти в дом. Ей страшно. Больно. Мерзко. Когда родовое гнездо превратилось в маленькую сцену, представляющую собой — ад?! И как снова увидеть любимого человека в шатающемся пьяном уроде, упивающемся своей силой, властью, и, наверное, осознанием несправедливости этой власти? Ведь сила, как теперь с горечью осознала Гелена, — не синоним справедливости. Анджей пьет не потому, что считает нужным таким образом поднять себе настроение. Он просто хочет упиваться пойлом, вот и все. Напивается, потому что может. И кому его остановить...
— Чего застыла? В дом пошла, муж зовёт!
Гелена покорно идёт на хамский окрик Анджея.
— Голову подними!
Она честно пытается, но не может. Ей страшно. Анджей вглядывается в ее глаза, будто пытаясь найти в них что-то.
— Какая же ты жалкая! Жалкая...
Анджей за руку тащит жену в дом, в спальню. Перед глазами Гелены почему-то встают яблоневые метели...
— На колени, тварь! На колени!
Гелена ощущает острую боль. Герои, к которым она тянулась, на колени становились только, делая предложение любимой женщине.
— Ты меня любишь?!
Страшно. Я всё скажу, всё, только не трогай меня...
Кажется, Гелена шепчет это вслух.
— Насколько ты меня любишь?!
Господи, Матерь Боска, какую любовь может внушать этот ревущий пьяный зверь с безумными глазами? Только панический страх...
Страшно. Страшно. Страшно...
— Докажи, что любишь! Докажи! Ноги мне целуй, скотина!
Анджей хватает Гелену за плечи, сжимает со всей бычьей, медвежьей, звериной силой. Она верещит испуганным зайцем... Анджей бьёт ее по лицу. Боль ослепляет, перед глазами на миг разверстывается первозданная темнота — и отвратительно яркие, жёлтые искры... Гелена падает на пол, больно ударившись боком, грудью, всем телом... Больно.
— Ноги мне целуй, сука! Ноги целуй!
Перед глазами — грязные чужие сапоги, заляпанные отвратительной желтоватой глиной.
— По-настоящему целуй, дура! Чтоб я видел! И чтоб от удовольствия повизгивала! Поди, под первым своим ещё не так стонала!
Гелена запоздало проводит языком по передним зубам — кажется, целы.

Но грязные сапоги перед глазами никуда не деваются. Гелену едва не выворачивает от отвращения. Муж замахивается снова, и она покорно целует грубую растрескавшуюся кожу сапога, некогда черную, а теперь покрытую разводами грязи.
— По-настоящему целуй, сука! С чувством!
Гелена снова пытается коснуться стремительно опухающими, чужими, кровящими губами мужнего сапога. Грязь оказывается противно пресной, как недопеченное тесто. Крупинки песка скрипят на зубах, будто пытаясь превратиться в сахар. Разбитые губы болят и, кажется, кровят.
— Что, не хочешь? Ни на что ты не способна, ни детей рожать, ни мужа ублажить! Гнилая твоя утроба ничего не приносит! Одного щенка выродила, и то не от меня!
Неизвестно откуда берутся силы. Гелена поднимает голову, кричит:
— Не смей так говорить о моем сыне!
Анджей недобро смотрит на жену:
— Чего вякнула, курва?!
Страх накрывает липкой удушливой волной, прошивает Гелену насквозь и выступает на коже липкой испариной. Голос Гелены дрожит, но молодая женщина пытается быть стойкой:
— Не смей... Так. Говорить. О Лацко!
Анджей молча пинает ее, стараясь попасть в лицо. Гелена закрывает голову руками. Град ударов обрушивается на лежащее на полу тело. Гелена плачет — от боли, от унижения, от осознания собственной беспомощности.

Когда Анджей уходит, Гелена не поднимается. Она долго, очень долго лежит на холодном полу, переводя взгляд то на потолок, то на окно со сменяющими друг друга облаками... даже не понимает, когда облака сменяются созвездиями... Потом, кажется, кто-то кричал, всплескивал руками, нес ее в постель... Гелена уже не помнит, кто баюкал ее на руках, кто приносил воду... кто менял мокрые от пота простыни... какая разница, что теперь будет с ее телом...

Она встает с постели седмицей позднее — и тут же узнает, что Анджей велел срубить весь яблоневый сад. Гелена кричит от боли, вырывается из рук служанок, бежит в сад — босая, в одной сорочке, по усыпанной белыми опилками, будто снегом, земле, падает на колени перед пеньком, оставшимся от любимой яблоньки... и шепчет, отчаянно и горько, то единственное имя, что осталось от счастья:
— Родзь... Родзь...

Гелена пережила свой сад всего на седмицу.

Глава 8. Мавка.

Полина Антонова тяжело вздохнула. Перед глазами всё плыло, хотелось спать. Алгебра никак не решалась, а в черновике рождались какие-то странные каракули. Возможно, Поля написала в нем бы стихи или что-нибудь еще, но — о чём писать?
Не лезут на ум никакие мистические, героические (да какие угодно) сюжеты. Потому что в уме Полины уже нет места ничему, кроме въевшейся под кожу реальной жизни.
Надежда то вспыхивала искрами, то гасла опять. А сегодня она никак не разгоралась.
День был тяжелый, очень тяжелый. И без того достающие Полю одноклассницы сегодня как с цепи сорвались, количество домашних заданий зашкаливало (а ведь уже поздний вечер), тема по алгебре была очень трудной. Хотелось спать, болела голова. И казалось, что в жизни нет ничего хорошего и уже не будет никогда. Отец с мамой опять помирятся, потом папа, как всегда, запьет, и дом снова превратится в пороховую бочку, Тим и Котька найдут себе других друзей, не проблемных... Тим со временем влюбится в какую-нибудь красотку... Тяжелую, отнимающую все силы учебу Поля когда-нибудь не вытянет и пойдет работать продавщицей или уборщицей (а одноклассницы сегодня кричали, что ей место на панели)... вот и всё. Вспомнились и проплыли перед глазами крики одноклассниц, взгляды прохожих— как на грязь из помойной ямы, отцовские запои... Вспомнилось, как однажды просила отца не пить, а тот отмахнулся со словами "черт бы тебя забрал"...
Лучше бы и вправду забрал. Меня все равно в этой жизни ничего хорошего не ждет.
Тусклый свет настольной лампы вспыхнул тысячами огней, потом рассыпался и погас. Поля потянулась куда-то к свету, потом — почувствовала, как темнота затягивает ее, накрывая удушливыми черными волнами.
Поля не сопротивлялась. Потому что устала бороться. Потому что надоело. Потому что хотелось покоя...
Однако блаженное небытие длилось недолго. Поля открыла глаза, почувствовав, что лежит на земле, а не на полу. Вокруг был огромный чужой лес.
...Сначала Поля шла наугад, потом — на призрачный зов непонятно кого. Голова болела все сильнее, сознание путалось, было непонятно — происходит все это наяву или это кошмарный сон. Кажется, Поля бы уже ничему не удивилась.
И тут в темноте вспыхнули два желтых огня звериных глаз...

Виктору было плохо. Настолько погано на душе, что аж физически нехорошо становилось. Только-только все начало налаживаться, как на горизонте замаячил дражайший братец — встретился на улице, справился о состоянии дел... И всё с такой брезгливой ухмылочкой, дескать, как был ты неудачником, так им и остался... После короткого разговора Виктор доковылял до ближайшего ларька и купил бутылку самой дешевой водки. А потом пришел домой и...
...и сидел теперь в тяжелых раздумьях. Может, просто вылить содержимое еще не раскупоренной бутылки в унитаз и продолжить бороться за свою семью, за свою жизнь? А может быть, сдаться проще? Все равно Кольку не обойти. Так и будет издеваться свысока...
Виктор Афанасьевич подходит к разбитому им же самим по пьяни зеркалу, всматривается в собственное ненавистное лицо, видя и свои черты, и черты брата... даже волосы кажутся стильно уложенными, как у Николая. Да что ж такое то, я же не пил!
Внезапно из зеркала высунулся черт. Совсем как из бабушкиных сказок, мохнатый, с пятачком и рогами. Не успел Виктор в очередной раз заречься пить, как черт схватил его за нос... и куда-то потащил... Очнулся Виктор в лесу.

...Тим шел по темному, не вызывающему доверия лесу. Ему было странно непривычно не принимать звериный облик в опасном месте. А этот лес опасен, Тим чувствовал. Он буквально кожей ощущал чей-то взгляд. Манящий, выжидающий (будто хищник смотрит на него, как на желанную добычу), и почему-то — до боли родной. Безупречное чутье, как ни странно, не улавливало никаких чужих запахов.
Сзади раздался едва уловимый шорох, и Тим обернулся.
Перед ним стояла Полина Антонова. Точнее, нет. Посторонний человек подумал бы, что это бледная тень или приведение, но Тимофей чувствовал: это Поля. Настоящая.
Поля выглядела странно. Всегда собранные в хвост волосы были распущены и казались длиннее обычного, из их темноты отливала какая-то чужеродная зеленца — будто Поля выкупалась в болоте. Искусанные губы были светлее обычного, будто обескровлены. Бледная кожа казалась какой-то неестественно-мертвенной и почему-то чуть светилась на просвет. На Поле вместо привычной черной одежды была белая рубаха, поношенная и изорванная ("как на покойнице" — мелькнуло в голове Тима, хоть покойников в наше время и не хоронят в рубахах, тем более — в рваных). Нет, ей к лицу были длинные платья, и белый цвет, и распущенные волосы... только не вот так.
— Здравствуй, Тим. Я тебя ждала.
И голос ее, но с другими интонациями — зовущими, завлекающими. И сама она — пугающе красивая. Именно что пугающе, до дрожи.
Поля берет его за руку, приподнимается на носочки, целует в губы. Кожа у нее нежная-нежная, но холодная. Как снег. Или как лед. И губы такие же.
— Пойдем со мной.
— Куда?
— В чащу лесную.
Поля потянула было его за руку, но Тим замер как вкопанный, увидев ее спину. То есть нет, спины как раз там не было. Сквозь прореху в рубахе (спина открыта, как в модных платьях) виднелись полупрозрачные внутренности: легкие, кишки, даже сердце можно было разглядеть. И оно не билось.
Тим вскочил с кровати.
Кровать у братьев двуспальная, поэтому Котька, почувствовав мощный толчок, подскочил тоже.
— Тимка, ты чего?
— Мне снилась Поля.
Костя пошутил бы что-нибудь про влюбленность, но шутки явно были неуместны. Слишком встревоженное лицо у Тима. Что же ему такое с ней приснилось... Старший брат держал в руках смартфон, набирая чей-то номер.
— С ней что-то случилось. Что-то очень плохое. Или может случиться.
— Не отвечает?
— Нет.
— Так ночь на дворе!
— Поля не отключает телефон на ночь. Я точно знаю, она говорила.
Тимофей уже натягивал джинсы.
— Ты серьезно собираешься к ней домой? Перепугаешь там всех!
— Нет, не к ее семье. Я просто собираюсь к Поле.
— Через сны?
— Да. Ты мою футболку не видел?
— Ты Поле и без нее нравишься.
Тим все-таки отвесил брату легкий подзатыльник, хоть на душе и стало полегче. Котька даже в самых беспросветных ситуациях умудряется найти что-то, что заставит других улыбнуться.
Тимофей спешно натянул футболку, вытащил из-под кровати кроссовки.
— Тимка, подожди! Я с тобой!
— Уверен? Это может быть опасно.
— Так даже лучше! Дай руку.
— Не в таком виде. Тебе минута на одевание.
Как ни странно, Котька успел одеться. Тим, тайно надеявшийся, что брат не успеет, тяжело вздохнул. Что ж, обещания надо держать.
Братья взялись за руки, Тим сконцентрировался. И... вот она, дорога сна.

Братьев вышвырнуло куда-то в лесную чащу. Тиму стало не по себе: это та самая чащоба из сна. Только вокруг еще более непролазный бурелом.
— Может, надо было позвать Диану?
— Ничего, сами справимся. Надеюсь, Поле просто снится кошмар. Зачем по такому пустяку всех дергать среди ночи?
— Но ты почему-то подскочил.
Тим промолчал в ответ.
Братья огляделись, пытаясь понять хотя бы примерное направление. Как выбираться из этой чащи? Просвета не виднелось, зато послышался человеческий стон. Тим первый добежал до человека и удивленно присвистнул. Это оказался Виктор Антонов.
Когда Виктор рассказал свою историю ("а потом черт меня бросил здесь и сказал: сиди тут, пока ума-разума не наберешься"), Тим недоверчиво хмыкнул:
— Виктор Афанасьевич, а вы точно пить бросили?
Вмешался Котька:
— Тим, хватит над человеком издеваться! Разве сам не чувствуешь, что от него спиртом не пахнет?
Тим кивнул, мол, признаю свою неправоту, давайте думать, как отсюда выбраться. И тут из темноты раздалось рычание, похожее на шипение.
Котиков-старший тут же перекинулся в смилодона, Виктор подхватил с земли толстую ветку, Костя последовал его примеру. Из кустов вывалился израненный, но все еще грозный седой волк огромного размера.
Трое попаданцев, не сговариваясь, встали спина к спине. Волк, обходя их, попытался было цапнуть Костю, но был атакован Тимофеем. Черно-серебристый клубок недолго катался по земле: волк, злобно зыркая глазами, сбежал. Тим, перекинувшийся обратно в человека, оторвал кусок от своей футболки на перевязку плеча:
— Хорошо, что он уже был ранен. Так я бы с ним не справился. Одного не понимаю, зачем он вообще к нам сунулся?
— Кто ж его разберет...
Виктор неожиданно вмешался:
— Пацаны, вы его следы видите?
— А что с ними не так?
— Да все с ними не так! У него следы человеческие, разве вы не видите?
Следы и вправду были человеческими. Виктор вздрогнул:
— Это не волк был, а волкодлак... вовкулак... Короче, оборотень.
Котька делано испугался:
— Ребята, куда мы попали?
Тим вздохнул:
— Меня больше интересует, где Полю искать.
Виктор Афанасьевич переспросил:
— А при чем тут моя дочь?
Тимофей кратко рассказал ему свой сон, и ближе к концу повествования Виктор испугался:
— Говоришь, во сне у нее спины не было?
— Не было, — подтвердил Тим.
— Спины у мавок не бывает. Мне про них бабушка рассказывала. Мавка, вроде русалки, они могут насмерть защекотать... из несчастных детей получаются, которых родители прокляли.
Виктор схватился за голову:
— Так ведь я Полинку по пьяни тоже к черту посылал! Это же я ее проклял, Господи!
Тим рыкнул, явно готовый броситься. Костя вклинился между Виктором и Тимом:
— Надо поскорее найти Полю и выбираться отсюда! А отношения потом будете выяснять.
Полная луна издевательски подмигивала с неба.

Продираясь через бурелом, троица добралась до более-менее проходимой части леса. Ни Полины, ни следов ее присутствия никто так и не нашел. И вот за деревьями замаячил просвет. Тим вздохнул:
— Думаю, Полю надо искать в самой чаще. Возвращаемся?
— Ты же ранен!
- Пустяки, царапина.
Виктор встревожился:
— А ведь от укуса волкодлака можно самому таким стать!
Тим демонстративно перекинулся в смилодона и обратно: не в моем случае, дескать.
Котька толкнул его в бок:
— А представь, если ты еще и волком оборачиваться научишься!
Тимофей усмехнулся в ответ:
— Мне и так хорошо!

За этим разговором Виктор не заметил, как к ним подошел странный человек. Высокий, статный, бледнокожий, темноволосый, в старинной одежде — ни дать ни взять вампир... Эх, надо было головку чеснока с собой взять (хотя как бы Виктор это провернул, будучи перемещенным в пугающий лес таким странным и не менее пугающим образом?).
— Ищете кого-то?
Смысла лгать и выкручиваться Виктор не видел:
— Да, дочку.
— Панну Полину?
Странная у незнакомца улыбка: с какой-то чертовщинкой, но при этом не отталкивающая.
— А вы с ней знакомы?
Это уже спросил Тим, злящийся больше на себя (как можно было не заметить этого человека и так близко его подпустить?), чем на незнакомца.
— Да. И гораздо ближе, чем вы думаете.
— Что?! — пораженное, в три голоса. Никто не ожидал такого ответа.
— Она мне... можно сказать, сестрица родная. Мать у нас одна.
— Это как? Когда же Ленка успела...
На лице Виктора отражалось искренне недоумение. Возможно, не будь ситуация настолько напряженной и опасной, это выглядело бы комично.
— Не слышали, как душа человеческая спустя много веков может в другом теле переродиться? Так и с моей матерью, пани Геленой, приключилось... доброй памяти ей.
В разговор встрял Котька:
— Стойте, я запутался! Мать Поли в прошлой жизни жила в этом мире... и вы ее сын. Верно? А как, кстати, вас зовут?
— Владислав Шиманьский к вашим услугам.
Котька толкнул брата в бок:
— Я такую фамилию в книге встречал. Получается, Поля — дворянка?
Тим отмахнулся:
— Какая сейчас разница? Важно, что она в беде, и ее надо спасать!
На губах Шиманьского промелькнула улыбка одобрения:
— Верно мыслите, юноша.
И тут же пан Шиманьский посерьезнел:
— Шутки в сторону. Дело хуже некуда. Кто такие мавки, знаете?
Котька, не особо-то интересующийся мифологией, на всякий случай покачал головой. Тим последовал его примеру.
— Я панну Полину в этом же лесу повстречал, в чаще. Почти вывел, да нечисть лесная ее уволокла, гораздая несчастных детей заманивать. Не мог я ее спасти — проклятье на ней висит. Если родители свое дитя проклянут, то прямая дорога такому ребенку в мавки, бродить по лесу да путников в чащу зазывать, а там щекотать до смерти. Злы мавки больно, да и есть за что: на родителей, что им жизни не дали, да на прочих людей — что не вмешались, не заступились, не спасли.
Виктор глухо застонал:
— Да, было дело, посылал я дочку ко всем чертям по пьяни... Господи, если бы я знал тогда! И бросить пить не смог, даже, когда понял, что она меня боится...
— Винить себя вам, конечно, есть за что... Но сейчас не до того. Мавку обратно в человека обратить можно, если крест на нее надеть. Или если тот, кто проклял, прощения попросит и будет искренне прощен.
Невесело улыбнувшись, Виктор резюмировал:
— Не знаю, простит ли... Полинка, когда мелкая была, от меня пряталась. Часто какой-то книгой закрывалась... там еще про вымерших животных было... твердила, что ее какой-то тигр спасет...
Тим низко опустил голову:
— Она же меня ждала.
Виктор изумленно вытаращился на него, но Тим, казалось, не заметил:
— А я долго не мог освоить сны — то получалось Полю увидеть, то нет... Адрес, имя-фамилию так и не спросил. Она же мне верила...
Котька приобнял брата, но Тимофей сбросил его руку. И кивнул, обращаясь к Виктору:
— Я тоже виноват. Наверное — еще больше, чем вы. Так что пойду искать Полю!
Последнюю фразу он произнес неожиданно резко, рванувшись в лесную чащобу. Удержать его никто не успел, и пан Шиманьский грустно развел руками:
— Авось и отыщет — лишь бы не себе на беду. Пойдемте за ним, надобно успеть. В крестики серебряные я не верю, вся надежда на прощение великодушное.

...Тимофей шел по темному лесу, принципиально не принимая звериный облик. В человеческом образе он чувствовал себя беззащитным, обнаженным (почти в буквальном смысле: свою футболку он лично разорвал на перевязки после стычки с седым волком). И теперь кожей ощущал манящий, выжидающий (но тем не менее — родной) взгляд. Чутье не улавливало чужих запахов. Все было, как в кошмарном сне.
И, как в недавнем сне, сзади раздался едва уловимый шорох. Тим обернулся, зная заранее, кого увидит.
Перед ним стояла Полина Антонова, совсем не похожая на себя, и тем не менее — до боли настоящая. Распущенные волосы, отливающие чужеродной зеленцой, искусанные обескровленные губы, бледная, как у мертвячки, кожа; белая рубаха, как на покойнице.
Но про все атрибуты мавки (вовсе не похожие на нелепый гротескный грим или образы из фильмов ужасов и косплеи к ним, а пугающе неброские) Тимофей забыл, как только увидел глаза Полины. Нет, ее взгляд не стал похож на взгляд киношного монстра. Абсолютно такую же боль, горечь, обреченность в ее глазах день изо дня видели все в школе. Вот только теперь ко всему этому добавилась холодная отстраненность — будто Поля уже не проживала свои эмоции, а смотрела на них со стороны. Казалось, она бросила притворяться живым человеком и маскировать стылую нечеловеческую тоску в глазах. И ей к лицу были, как ни странно, и длинная рубаха, больше похожая на платье, и белый цвет, и распущенные волосы...
— Привет, Тим. Ты ранен?
Голос ее, но с другими интонациями — пустыми и равнодушными.
— Так, ерунда. Поля, я хотел прощения попросить. За то, что тогда не защитил.
— Зачем тебе мое прощение?
Хрупкие слова падают на землю колючими льдинками.
— Ты ведь просто хочешь, чтобы тебя совесть не мучила. Тебе же наплевать и на меня, и на мои чувства. И сейчас, и тогда было.
Поля отворачивается. Сквозь прореху в рубахе становится видно полупрозрачные внутренности: легкие, кишки, небьющееся сердце. Тим хватает ее за руку. Кожа у нее нежная-нежная, но холодная. Как снег. Или как лед.
— Я хотел... неважно... Поля, прости меня.
— А ты этого стоишь?
Взгляд — равнодушный и пустой, ничего не выражающий. Холодные ладони ложатся на ребра Тимофея...
Сзади подбегает Шиманьский, подхватывает Полю, тянет назад. Та с неожиданной силой сопротивляется. Тим хватает ее за запястья. Подбегают Котька и Виктор.
Шиманьский с отчаянием в голосе кричит:
— Если она не простит вас, все пропало!
Виктор сбивчиво начинает:
— Поля, дочка, прости меня! Надо было мне раньше бросить...
Котька шепчет:
— Прости, Поля! Надо было раньше к тебе в человеческом облике подойти.
Тим чуть слышно повторяет:
— Прости меня!
На секунду Полина вырывается из их рук:
— Где вы раньше были? Вы все? Почему не защитили, когда надо мной издевались? Почему даже дома, где никто не обижает, мне не дали?! Ни сил, ни защиты, ни крова, ни радости!
Владислав кричит:
— Полина, опомнись, нежитью станешь!
Полина оборачивается к нему. Ярость, схлынув из ее голоса, вновь сменяется пугающей ледяной стынью:
— Я и так не жила. Не жила, а мучалась.

Котька кричит:
— Неправда, ты жила! Ты жила, Полинка! Вспомни, как мы с тобой на лавочке возле дома мороженое ели, когда твою победу на олимпиаде отмечали! Районная, по биологии, прошлого года... я помню. Ты еще тогда так радовалась... А помнишь, как мы голубей на площади разогнали? А как тех дур в парке водой окатили? Поля, помнишь?
Замирает и медленно, словно заново учится говорить:
— Да... помню...
— А помнишь, как мы под одеялом читали энциклопедию о вымерших животных? Ты еще меня в ней нашла. А как мы Норда спасали?
— Помню... я помню, Тим.
— Дочка, вспомни, как мы вместе в парк аттракционов ходили! И как гуляли у реки... а помнишь, ты там первую ракушку нашла? Маленькую такую, с твой ноготок?
— Помню... я ее и сейчас храню...
Глаза мавки наполняются слезами. Кто сказал, что нежить лесная не может плакать?
— Поля, не теряй головы. Жизнь людская, конечно, тяжелая штука, но и радости в ней имеются.
— Чего тебя в мавки-то потянуло? Людей убивать хочешь?
— Нет... мавки не чувствуют радости, когда убивают. Они вообще ничего не чувствуют... и я не хочу... я устала...
Поля говорит через силу, переламывая себя. Сейчас она похожа не на опасную призрачную деву из правдивых сказаний, а на потерявшегося ребенка. Искусанные губы шепчут:
— Заберите меня отсюда...
— Заберем. Поля, ты пойдешь с нами?
— Пойду... Я вам верю... я вас всех прощаю...
Произнеся последние слова, Поля падает на оплетенную корнями вековых деревьев землю. Тим еле успевает ее поймать.
— Поля, не уходи! Слышишь?! Что с тобой?!
Пан Шиманьский сел на древесный корень, вытер пот со лба:
— Умаялась. На такое возвращение много телесных сил уходит, а душевных — и еще больше. Впрочем, не дело посреди чащи сидеть. Позвольте вас сопроводить в мое поместье.

Возвращение было отнюдь не похоже на пышный триумф: продирались через бурелом. Тим все так же тащил на руках Полю, упрямо не отдавая никому свою ношу, потом, в поместье, все чуть ли не на пол рухнули от усталости. Поля, придя в себя, испытала настоящий шок, узнав про случившееся (и еще больший — когда узнала, что они с Владиславом связаны кровными, а может быть, реинкарнационно-кровными... короче, крепкими узами). Погостили путешественники у пана Шиманьского недолго — как-никак, Полину дома мать ждет, да и вообще, пора и честь знать. Собрались быстро, с собой в будущее ничего не прихватили (Котька зыркнул было на роскошно украшенный кинжал, но под взглядом старшего брата отвел глаза и ничего выпрашивать не стал). Разве что Полина, прежние вещи которой теперь Бог весть в какой болотине лежали, решила оставить себе ту самую белую рубаху (от предложения Владислава купить для нее новое платье отказалась наотрез: "Роскошное слишком. Да и куда я в нем пойду, не носят у нас такое"). Никто из компании не возразил: длинная рубаха, прореху в которой Поля аккуратно заштопала, вполне походила на платье, так что — почему бы и нет. Только Владислав вручил ей тонкую тканевую полоску со словами "без пояса нехорошо" и прошептал что-то. Наверное — что-то хорошее.
...А вот с возвращением нелады вышли. Мало в компании было сноходцев, так что раскидало друзей, и вернулись они в свой мир не так, как планировали.

...Виктор поднял голову от стола. Перед ним стояла нераскрытая бутылка водки.
— Померещится же такое...
Бутылку он бросил в пакет с мусором и тут же вынес в ближайший мусорный контейнер, по дороге прикинув: надо бы зеркало в доме заменить, вдруг из него еще какая чертовщина полезет... По дороге встретил брата.
Николай укоризненно цокнул языком:
— Совсем плохо выглядишь, братан. Это что же ты такое все это время делал?
— Что делал — неважно, главное — все живы.
— Ну ты и загнул... Бросай ерундой маяться, бери с меня пример.
Виктор бесхитростно улыбнулся:
— Не всем быть такими, как ты, да и зачем? У тебя своя жизнь, брат, а у меня своя.
И ушел, оставив брата стоять посреди тротуара в недоумении.

Полину, Тимофея и Котьку, крепко схватившихся за руки, долгое время несло между пространствами вместе. Потом, когда свет, похожий на дневной или утренний, замаячил особенно ярко...
Полину выбросило в реальный мир первой. Почему-то не в квартиру, откуда ее утащило в лес, а на школьный двор.
Поля изумленно оглядывалась, окруженная солнечными лучами, и так же изумленно школьники оглядывали ее. Вряд ли кто-то мог представить всегда мрачную и неприветливую, всегда одетую в черное Полину Антонову в белом платье, похожем на дизайнерское, да еще и с распущенными волосами. Да не в платье дело, а в том, что от Полины уже не веяло тоской и безысходностью! Даже удивительно, насколько красивой может оказаться девушка, не придавленная своей бедой. Завистливо окинув взглядом наряд, издалека прокричала самопровозглашенная королева класса:
— Эй, Антонова, за кого замуж выходишь?
— За меня.
Тим появился непонятно откуда, поднял Полю на руки и демонстративно понес со школьного крыльца — как жених невесту. Вывернувшийся откуда-то Котька начал насвистывать марш Мендельсона.
Поля улыбнулась и поцеловала Тима, не глядя ни на замершую с открытым ртом "королеву", ни на остающееся позади школьное здание, где завистники разных полов скатывались под старые батареи.

Когда Полина вернулась домой, мать встретила ее в кухне. Хорошо, что мамина поездка в командировку пришлась как раз на время отсутствия Поли.
— Мам, я по тебе скучала!
— Я тоже, солнышко. Давай чаю попьем.
Мать выглядела измученной, но красивой. Красиво было и уставшее лицо, и бледная кожа, и круги под глазами от недосыпа и тяжелой выматывающей работы.
— Много было работы?
— Да, объемный отчет. Впрочем, я успела его сдать. Теперь могу на премию рассчитывать.
Елена улыбается, но серые глаза печальны. Держится с каким-то, пусть печальным и обреченным, достоинством. Как аристократка, оказавшаяся в тяжелом жизненном положении. Нет, такие мысли появлялись у Поли и раньше, но после разговора с Шиманьским она как будто по-новому взглянула на свою мать.
— Мам, что случилось?
Елена, по привычке стараясь сохранять осанку, сидит на табуретке, кутаясь в любимый объемный растянутый свитер и согревая ладони о стакан с горячим чаем. Поля помнит: мама в принципе легко мерзнет, но особенно сильно — когда нервничает.
— Да так, ерунда. Мне опять странный сон приснился.
— И мне тоже. А что тебе снилось, мам?
Елена Гавриловна тихо рассказывает:
— Прошлое. Только не мое прошлое, а далекое, — и как будто я в нем жила. Кажется, я была аристократкой — и ко мне обращались "Пани Гелена". Только почему-то семья у меня была другая. Я была вдовой с сыном на руках... а потом вышла по глупости замуж за недостойного человека, и он меня убил. И моего сына тоже... только я этого не видела.
Поля берет ее за руку:
— Его звали Владислав?
— Откуда ты знаешь?
— Я тоже его видела. Его тогда не убили, он выжил. Он стал очень хорошим человеком.
Серые глаза Елены наполняются слезами:
— Хорошо, если так. Но, должно быть, он меня днем и ночью проклинал? Я ведь ему всю жизнь своей глупостью и слабостью испоганила...
Поля улыбается:
— Нет. Он тебя простил и зла не держит. И еще — он тебя очень любит.
И говорит так уверенно, что Елена не возражает.

Часть 2. Ирма Плотникова.

Глава 1.

Ирма Плотникова с ненавистью поднимает взгляд на свое отражение в зеркале. С волос наполовину слезла дешевая краска малинового цвета, на скуле все еще виднеется синяк от удара брата. Мерзко. Надо вытащить тональник из маминой косметички — она уже и сама не помнит, что у нее там валяется.
Из проржавевшего крана капает в давно немытую раковину вода. Из-за запертой на щеколду двери ванной доносится улюлюканье и крики:
— Ирма Плоц! Ирма Плоц!
Это братья Мансур и Салех (оба старше ее, но ведут себя как умственно отсталые детсадовцы) увидели по телевизору какой-то дурацкий мультсериал для дебилов и решили, что Ирма похожа на главную злодейку. Очень смешно, *****...
Телевизор, кстати, немного слышно даже из ванной. В их доме он вообще не выключается. Ирма не любит смотреть телевизор, но втайне радуется его наличию. В детстве можно было посмотреть, как на чудо — на другие миры, кроме своего. Сейчас же на телевизор отвлекаются домашние, не трогая ее, Ирму.
Обычно диван перед экраном занимают Мансур и Салех. Брат Азер в основном слоняется по улице с такими же придурками, как и он сам. Анвар редко дома появляется (а лучше бы вообще не появлялся). Сабина, когда не шляется по подружкам, сидит с маленькой Мадиной (не по своей воле, мать ее заставляет). Лола постоянно на учебе. В остальное время перед телевизором сидит мать.
Именно сидит, а не смотрит телевизор... Матери вообще все равно, что делать — сидеть, тупо уставившись в стену, или шуршать на кухне, готовя какую-то вечно недоваренную / переваренную / пережаренную / недосоленную дрянь, или пялиться в телек. Ирме иногда кажется, что даже если в доме случится пожар, мать так и будет сидеть, уставившись в стену или телек покорно-тупыми телячьими глазами.
Великовозрастные дебилы наконец замолкли и ушли смотреть какое-то очередное тупое шоу. Слышно, как прибавили звук телевизора, как пререкаются с матерью... Входная дверь громко хлопает — кто-то пришел.
Лишь бы не отец (или не Анвар). Если приходит кто-то из этих двоих, в доме становится шумно. Отец кричит на мать, упрекает, что "нарожала вы****ков", та молча терпит. Ирма один раз крикнула, что не просила ее рожать — отец вмазал такую пощечину, что Ирма упала, и пару раз приложил ее ногами в живот. Это было очень больно. И унизительно.
А Анвар просто поднимает руку на всех подряд, кроме отца и матери (и то, наверное, ненадолго, судя по тону, которым он с матерью говорит). Просто потому что захотел.

У Ирмы прямые черные волосы до лопаток (частично покрашенные). Ирма бездумно смотрит на свое отражение, потом отрезает пару прядей до плеча. Почти длинной челкой. Почему-то становится легко и бездумно-весело. Срезанные пряди летят в мусорное ведро.
Нет, пришел не отец и не Анвар. Всего лишь Лола.
Что бы еще с собой сделать?
Слышно, как Лола опять ругается с матерью.
Жаль, краски для волос в доме не осталось.
На полке стоит зеленка — Анвар замазывал какие-то раны. Вроде бы он промышляет каким-то криминалом. То ли действительно состоит в банде, то ли врет, чтобы казаться крутым.
Да пофигу.
Ирма мочит в зеленке ватную палочку, пропитав ее черной влагой, и водит по своим волосам. Высветленные пряди становятся зелеными, а родную черноту краска не берет.
Волосы у Ирмы от отца. И разрез глаз — от него же. И смуглая кожа. А глаза — голубые, мамины. Жалко, их ничем не замазать.
Из ванной слышно, как Лола кричит на мать:
— Мама, посмотри, во что ты превратилась! Ты даже в доме порядок навести не можешь!
— Не смей так с матерью разговаривать!
— Самой-то не смешно? Ибрагим скоро об тебя сигареты тушить начнет, если уже не начал! А сыновья что? Мама, тебя здесь уже давно никто в *** не ставит!
Мать молчит.
Лола в семье как-то особняком держится. Белая ворона во всех смыслах: светлокожая блондинка (как и мама), только глаза не голубые, а серые. Как у Игоря.
Ирма на секунду словно попадает в тот другой мир, где дома стоят чистыми стройными рядами, а не покосившимися халупами, где по асфальтированным беговым дорожкам бегают красотки в спортивной форме или прогуливаются ухоженные мамочки с колясками... Где по вечерам не шумят алкаши... Даже не верится, что мир Игоря населяют обычные люди, а не герои фильмов. И что так можно жить — без скандалов, без потрескавшейся плитки и облупившейся краски, без заваленных хламом кладовых. В чистых светлых комнатах, дышащих простором, уставленных растениями. А в этом доме цветы быстро вянут. Тут, наверное, ничему живому не выжить. Только тараканам. И людям.
Лола опять кричит:
— Нет, я буду жить в общежитии! Я не зря себе место выбивала. Мама, я не хочу здесь жить. Мне противен этот дом, мне противны вы все!

Ирма слышит, как старшая сестра уходит, хлопая дверью — вроде даже форточка на кухне открылась. И не слышит, как мать одними губами шепчет вслед Лоле:
— Надеюсь, ты вырвешься.
Анна Плотникова прекрасно осознает, что живет в аду. А еще — что выхода из этого ада не существует. Потому что она сама, вот этими самыми руками себе могилу вырыла. Зачем в тяжелый период, когда никто не поддерживал и все оттолкнули, толкая на аборт, не давая права на жизнь маленькой Лоле, вцепилась в этого некрасивого толстого Ибрагима с его комплиментами и подарками? Зачем повелась на это ощущение себя королевой, любимой и желанной? Не хотела быть в одиночестве? Получи-распишись! Превратилась в опостылевшую... не жену даже, так — сожительницу. В неряшливую тетку с тупым лицом, уставшую, хоть и не делающую ничего. Нет сил ни полы в доме вымыть, не причесаться. Кому все это нужно? Кому, зачем? Никому она, Аня, на *** не уперлась. Не нужна. Вот и все. Точка. Все уже давно похерено.

Ирма выбрасывает ватную палочку, смотрит в зеркало. Почему-то результат спонтанной покраски ей нравится. Выходит из ванной и ужом проскальзывает в свою комнату.
На самом деле комнату она делит с Лолой и Сабиной. Но Лола ушла жить в общежитие (даже вещи свои забрала), а Сабина гуляет с маленькой Мадиной (наверняка оставила ее без присмотра, а сама треплется о чем-то со своими тупыми подружками — где подцепить олигарха и чем накраситься). Тоска... Значит она, Ирма, сейчас полноправная хозяйка комнаты.
Ирма открывает кривобокую тумбочку, где лежали вещи Лолы. Все свое сестра забрала, только одинокая тушь на полке валяется. Что ж, лучше, чем ничего. Можно выменять у Сабины на чипсы.
А на полу валяется шариковая ручка. Ирма поднимает, бездумно черкает на своих руках полосы, похожие на порезы, потом перечеркивает их множеством линий, похожих на следы неумелой штопки. Странно. Необычно. Отталкивающе. Но ей, Ирме, нравится.
И это главное. Окружающим все равно не угодишь. До сих пор в памяти слова школьного завуча Гадюки (времен, когда мать еще пыталась выбить детям льготу на бесплатное питание в столовой и указывала на нее, Ирму: посмотрите на бедную мою девочку): "хватит распинаться, никакая она не бедная. Оба родителя живы, не пьянствующие, отец — предприниматель, старшие братья и сестры уже зарабатывать могут. Одета-обута девочка хорошо (ага, в вещи с благотворительной барахолки), место в школе вам выдали, чего еще хотите? И ты, девочка, что стоишь со скорбной рожей, не так уж у тебя все и плохо".

Ага, конечно. Так все хорошо, что аж повеситься от радости хочется. Как вы, такие все чистые и правильные, определяете, кому плохо, а кому нет? И что должно случиться, чтобы вы увидели, что мне плохо? Меня толпа бомжей должна изнасиловать или вся моя семья должна от СПИДа умереть? Ну, внешне, может, всё и хорошо, но ключевое слово здесь — "внешне".
Кстати, о внешнем. Ирма действительно успокаивается, когда рисует на своих руках, красит волосы, переделывает под себя (красит и художественно рвет) одежду, плетет фенечки. И плевать на окружающих. Что бы ты ни делала, они просто равнодушно рассмотрят тебя с позиций скучающих зрителей в амфитеатре. И стравят с чем-то ужасным себе на потеху. Рассматривают, как шута в колпаке.
А — наплевать! Я для вас шут, значит? А вы для меня — уроды и твари. Да, никого из вас я не уважаю. За что вас уважать?
Но, тем не менее, Ирма прекрасно понимает: все это горькая бравада. Как ни чувствуй себя отверженным героем, для людей все равно будешь фриком. И уважение твое им на *** не сдалось. Какая им разница, что ты чувствуешь?
Впрочем, да если бы никакой разницы не было. Почему-то им нравится наблюдать за чужими страданиями.
В голове звучит строчка из песни:
"Мир хочет нас убить, но он нам нужен".
Ага, нужен. Вот только мы этому миру на *** не нужны.

Глава 2.

Обычно люди говорят, что смутно помнят подобные события. Но Ирма все запомнила очень четко.
Бросив трубку после вызова полиции (в буквальном смысле, швырнув телефон в потрепанный рюкзак), она подхватила измученного щенка и пустилась наутек, стараясь не трясти лежащее на руках тельце. Потому что Анвар рассказывал: полиция не разбирает, кто прав, кто виноват — загребут всех и отправят в ближайшее отделение. А Каштана надо спасать немедленно — он уже не скулит даже, висит на руках тряпочкой...
Отбежав за ближайший дом (никто этого не заметил: Полина снова звонила в скорую, Виктор лежал раненый, парни скручивали братьев... а о Каштане кто позаботится? ребята, простите, надеюсь — без меня разберетесь), Ирма устроила щенка на своих коленях и вбила в поисковик "круглосуточные ветеринарные клиники".
Пальцы не слушались, дрожали, однако автоисправление услужливо превращало наборы букв с жуткими ошибками в слова, и даже интернет не тупил. Клиника в городе была. Одна. И на другом конце города.
Ирма вызвала такси, на ходу прикидывая — как соврать водителю, чтобы поверил и довез бесплатно? Авось успею удрать...
Не пришлось. Таксист глянул на нее беглым взглядом и заорал:
— Ты совсем охренела?! С собаками не беру, пешком топай!
— Он же умирает!
- Да на**ать мне на этого блохастого, шмакодявка!
Хлопнул дверью и уехал. *****.

Ирма лихорадочно перелистывала список контактов в телефоне. К кому тут можно обратиться за помощью? Старший брат, Игорь, и его семья (которую Ирма очень хотела бы назвать и своей тоже... и назвала бы, да только очень остро чувствует себя там чужой, лишней и неуместной, будто они — пришельцы из другого, лучшего мира) сейчас на отдыхе. Единственный человек, который ей помогал просто так, без просьб — тоже принадлежит к другому, благополучному миру...
Ладно. Потерпи меня хотя бы несколько минут. Я не буду тебе досаждать больше, только помоги спасти Каштана.
Пальцы опять дрожат. Черт!
Саша отвечает быстро. Ирма понимает, что надо говорить максимально кратко и по делу. Но не получается.
— Саша, я... ты мне нужен... Помощь очень нужна. Тут щенок умирает, его надо отвезти в ветеринарку. Срочно!
— Ты где находишься?
— Возле дома! То есть улица Менделеева, двадцать один... тут еще киоск с сигаретами... Не знаю!
Хочется кричать и плакать, мысли не складываются.
— Никуда не уходи, я скоро буду.

Саша Чернов оглядывает комнату. Отец ушел в гости к другу, мать хлопочет на кухне. Ключи от машины — в хрустальной вазочке в гостиной. Мать окликает у самой двери:
— Надолго?
— Пока не знаю.
Завести папину машину было сложно, но не физически. Саша помнил отцовские уроки вождения. Совесть мучила гораздо сильнее: не хотелось брать отцовскую "ласточку" без разрешения. Но разве можно девушку в таком состоянии (даже сквозь расстояние и помехи в трубке было понятно: Ирма в панике и на грани истерики) бросить? Тем более — если знаешь, что ей больше не к кому обратиться за помощью?
Ехать, благо, было не так уж и далеко. Ирму Саша увидел сразу: сидела на корточках, явно замерзшая и измученная. Не сразу увидела его, начала махать рукой. Саша распахнул перед ней дверь машины.

В другое время Ирма бы в своей обычной манере начала дерзить, но сейчас было не до этого. Да и не хотелось совершенно.
— Только осторожнее, пожалуйста. Ему очень плохо.
— Поехали.
Саша ни о чем не спрашивает, просто помогает.
В ветеринарке врачи качают головами:
— Повезло животинке. Кости целы, но придется его подержать в стационаре. Передержку оплатите на кассе.
Ирма то плакала, то молчала, то вцеплялась в Сашу, то отстранялась. Саша выслушивал врачей, кивал головой. Оплатил на кассе лечение щенка (Ирма вздрогнула от озвученной суммы, Саша махнул рукой: жизнь дороже). Парень и девушка вышли из клиники, когда уже смеркалось. Саша распахнул дверь машины:
— Я подвезу.
Ирма сжалась в комок и тихонько заскулила:
— Не хочу домой... Если Анвара не забрали, он меня убьет.
— Тебя дома обижают?
И тут Ирму прорвало. Разрыдалась, уткнулась в Сашино плечо и долго ныла, как все уже за**ало. И пропитавшая дом насквозь атмосфера безысходности и страха, и зависть к нормальным людям, у которых всё хорошо, и странное сочетание в мнениях окружающих: с тебя требуют, как с человека, у которого всё хорошо, но при этом относятся как к грязи и никогда не забывают ткнуть в это носом... ненавижу...
Плакала она долго, Саша гладил ее по плечу и молчал. Потом спросил:
— А чего бы ты хотела? Вот прямо сейчас.
Ирма всхлипнула:
— Поесть. Просто поесть нормально, не прятать свою еду от семьи. И... посмотреть на что-нибудь красивое.
— Поехали.
Саша особо не задумывался, куда вести Ирму. В центре города есть очень уютная пекарня с вполне демократичными ценами, где он любил бывать. Привез почти ко входу, открыл перед ней дверь, помог снять драную куртку.

Ирма сама себя не поняла: какого черта смущается, как барышня из института благородных девиц? Саша развернул перед ней лист меню:
— Что тебе больше нравится?
— Не знаю, что-нибудь подешевле. Мне вряд ли хватит денег.
Строчки прыгали перед глазами. Ничего не хотелось, даже жить не хотелось.
Саша выбрал сам:
— Чай с медом и малиной, слойку с ветчиной и сыром и фруктовый салат, пожалуйста.
Себе он взял кофе и слойку с творогом.
Потом они долго сидели за столиком. Ирма быстро съела свою порцию и теперь смущенно смотрела на Сашу:
— Я давно ничего не ела.
Тот подбадривающе улыбнулся:
— Ты еще и перенервничала, так что не беспокойся. Смотри, какой отсюда вид!
За окном были огоньки витрин, сияющие вывески и атмосфера сказки. Ирма медленно произнесла:
— Тут красиво. Как в кино.
— Хочешь погулять?
На секунду Ирма смутилась. Как вторгнуться в этот идеальный блестящий мир, не вызвав у окружающих отвращения? Быть для окружающих не досадной весточкой из ада и неустроенности, а такой же обычной (то есть — счастливой), как и они — это возможно вообще?
А Саша настойчиво протянул руку:
— Пойдем!
Ирма тряхнула головой с выкрашенными зеленкой прядями. А почему бы и нет? Она тоже имеет право на счастье. А окружающие потерпят. Какого черта она должна считаться с их чувствами, если для нее никто ничего подобного не делает?
— Погнали.
Мир был занят своими делами и не обращал внимания на парня и девушку. Саша рассказывал о чем-то, шутил. Ирма смеялась. Потом витрины начали гаснуть. Ирма поежилась:
— Холодно.
Вот и всё, закончилась сказка для золушки. Пора обратно в грязную хибару, откуда никто не заберет в счастливый мир. Потому что все принцы (если им вообще придет в голову заглянуть в неблагополучный район города) разбегутся в ужасе еще на подходе к дому Ирмы. А уж при взгляде на нее саму...
— Давай зайдем ко мне? Выпьем чаю.
Ирма невнятно промямлила:
— Серьезно?
— Вполне.
— И что, твои родители меня не выгонят с порога? Я же "асоциальный элемент и вообще позор школы".
На последних словах Ирма манерно погрозила пальчиком и скорчила брезгливую гримаску, изображая школьного завуча Гадюку (то есть Ольгу Максимовну Оболенскую). Вышло настолько похоже, что Саша подумал: а ведь из Ирмы вышла бы прекрасная актриса... Конечно, если бы Ирма захотела стать актрисой.
— Не выгонят. Они нормальные люди. Мой отец, кстати, в молодости панком был.
— Реально?!
— Да. Он улыбается, когда об этом рассказывает. Говорит, все в свое время чудили. Особенно в молодости.
— Ну... пойдем.

Визит оказался более чем странным. Потому что Сашины родители не схватились за сердце от вида Ирмы. Просто поздоровались и пригласили пройти. Потом — представились.
Ирма крутила головой. Саша жил вовсе не во дворце, как можно было подумать по его манерам и всегда идеальным рубашкам (а вроде где-то упоминали, что его прадед был дворянином). Обычная хрущевка с советским ремонтом и коврами на стенах. И его родители были вовсе не похожи на нечто Гадюкообразное с брезгливым лицом. Василий Николаевич был приветлив и много шутил, чуть полноватая Нина Дмитриевна улыбалась и подкладывала на тарелку Ирмы вкусные домашние пирожки с капустой. В какой-то момент Ирма даже представила, как будто они и есть ее семья — любящие мать и отец. На душе стало теплее. Ирма незаметно отколола с джинсовки деревянный значок с корявой надписью "Вы все — уроды!".

Когда парень и девушка вышли за дверь, Василий Николаевич улыбнулся:
— А раньше Сашок про какую-то Юлю рассказывал. Нинка, мы вырастили ловеласа!
Нина Дмитриевна возмущенно глянула на мужа, а потом толкнула его локтем в бок и рассмеялась.

На подходе к дому Ирма смутилась:
— Может, тебе не стоит заходить? У нас не прибрано. А если Анвар дома... он часто дерется.
Саша улыбнулся:
— А я боксом занимаюсь...
Анвара, по счастью, не оказалось. Только мать все так же машинально поздоровалась с Сашей и спросила какую-то глупость типа: а вы — друг Ирмы? Даже братья и отец куда-то делись (Сабина, в кои-то веки оказавшаяся дома, завистливо стрельнула глазами в сторону Саши и невнятно пролепетала, что они все дежурят возле полиции, пытаясь хоть что-нибудь узнать про Анвара). От предложенного чаю Саша отказался, шепнув Ирме:
— Если что-то случится, звони хоть ночью.

Когда он вернулся, отец спросил:
— Ну, разбойник, зачем тебе моя "Ласточка" понадобилась?
Саша пояснил ситуацию, отец хлопнул его по плечу:
— Всё правильно сделал.
— Спасибо, что не спросил при Ирме.
Василий Николаевич рассмеялся:
— Скандалы при посторонних — дело последнее. Да и не хотелось тебя перед девушкой позорить.
Саша покраснел и смутился.

Глава 3.

Вдох-выдох. Вдох-выдох. Как перед прыжком в бассейн с вышки.
Черт, учиться плавать было гораздо легче.
Забавная, на самом деле, аналогия: плавать Игорь научился очень рано, так что уже сам не помнил, как у него это получилось. А вот простое до неприличия, свойственное каждому человеку умение разговаривать с мамой наработать так и не сумел...
Вот и стоял теперь перед обшарпанной дверью, готовясь постучать...

Странно и жутко это: за столько лет так и не довелось пообщаться с родной матерью. Таня говорила, будь маме хоть сколько-нибудь не наплевать на детей от первого брака — она бы не пропала из их жизни. Писала бы, звонила... и вообще, в одном городе живем! Пусть и в разных районах... Этот, кстати, с его мусорными кучами, покосившимися домами и разбитой дорогой, по которой шляются откровенно пропитые личности, будто сошел из отечественных криминальных фильмов. Как мама вообще решилась переехать сюда? Таня бы сказала: да она совсем с ума сошла!
Так, ладно, оставим Таню в покое. Пусть дальше переписывается со своим парнем (как там его зовут, Саня, что ли?)... Игорь невольно потер лоб: каким-то чудом синяка не осталось. Все-таки за обедом заглянул через плечо сестры в ее смартфон (говорил же папа, неприлично за едой в телефоне сидеть!), увидел в контактах профиль симпатичного загорелого брюнета, пошутил на эту тему... и получил от Тани ложкой по лбу. Таня, кстати, пояснила: с парнем они познакомились в походе, позже он ее нашел в соцсетях... кстати, вроде собирается перевестись в тот же ВУЗ, что и она. Интересно...
Чертова прокрастинация! Перед важным делом, к которому неясно, как подступиться, самые дурацкие мысли начинают в голову лезть... А дело было действительно очень важное: пропала Ирма.
Сестренка Ирма. Которую Игорь учил играть на гитаре, которой подкидывал вещи, угощал... с которой просто разговаривал, в конце концов.
Поначалу Игорь не обеспокоился: Ирма ведь приходила не каждый день, не каждую даже неделю... Но всё яснее становилось: что-то не так. Обиделась на что-то? Повода вроде не было. Надо пойти разобраться. Вот и пришел...
На самом деле Игорь боялся даже не упреков Ирмы — где раньше-то был?! Боялся встречи с мамой. Будто снова стал тем маленьким белоголовым мальчиком, не понимающим: почему мама ушла?..
Вспомнились мальчишеские попытки найти маму, наблюдение за неприятным мужчиной с самодовольным тупым оскалом вместо улыбки — новым мужем мамы, Ибрагимом, непонимание: что мама в нем вообще нашла?.. ненависть, ребята-скинхеды... Игорь замотал головой, отгоняя воспоминания, и постучал в дверь.

На пороге возникла девчонка-подросток чуть младше Ирмы. Смуглая, черноволосая, вертлявая, с заспанными глазами.
— А вы интересный...
В другое время Игорь, может, и смутился бы, но слишком беспокоила его судьба Ирмы... и мамы...
— Привет. Ты — сестра Ирмы, верно? Я ищу ее.
В неопрятной дыре дверного проема возникла одетая в давно нестираный халат женщина с нечесаными светлыми волосами:
— Ирма? Опять что-то натворила? Сабина, марш в комнату! Ой, а вы кто?
Игорь снова вдохнул и выдохнул:
— Здравствуй, мама.
Анна Плотникова так и застыла на пороге, зажав рот ладонью.
— Здравствуй, Игорь.
И, нелепо улыбаясь, выдавила из себя:
— Может, чаю?

Кухня выглядела кошмарно. Разумеется, было понятно, что мама не в пятизвездочном отеле живет, но такое... Папа сказал бы: разве сложно хотя бы подмести пол, вымыть окна, потравить тараканов и перемыть гору посуды в раковине? Таня сказала бы: как вообще можно было дом до такого состояния довести?!
Игорь, впрочем, никакого внимания на обстановку не обратил. Грязно? Тараканы ползают? Гора немытой посуды? Неважно, в студенческих общежитиях еще и не такое видел. Главное — вот она, мама, можно поговорить по-настоящему впервые за столько лет... Следовало бы спросить про Ирму, но Игорь почему-то подошел к матери и по-детски уткнулся ей в плечо:
— Мам... я скучал.
Анна Плотникова обняла его робко и неуверенно, погладила по голове — будто прибившегося на улице щенка, с которым непонятно, что делать — то ли не трогать, не вселять ложную надежду... то ли укутать курткой и забрать домой.
Игорь отстранился:
— Давай помогу?
Сам поставил чайник, разыскал в кухонном шкафчике с отваливающей дверцей затасканную пачку дешевого чая, сел напротив мамы, по-щенячьи заглянул ей в лицо и как-то по-детски спросил:
— Мам... а почему ты нас бросила?
Наверное, Анне Плотниковой (все-таки Плотниковой, так и не сменила фамилию: как-то не до того было, чтобы менять все документы на девичью фамилию... а Ибрагим свою так и не дал) следовало бы по-бабьи разрыдаться, но она стерпела... и как-то молча начала рассказывать.

...Когда Анна узнала, что беременна третьим ребенком (пока еще не знала, что второй дочерью, которую потом назовет Лолой), тогда еще муж Игорь не погнал ее на аборт. Но по голосу, интонации, взглядам явственно читалось: не рад. Для него это не желанный ребенок, а ненужная обуза. Как он будет к ней (или к нему?) относиться? Принижать перед другими детьми? Бить?
Беременность была нервной, шалили гормоны, копились страхи, мелочи казались предвестниками несчастий... И Анна приняла, как ей показалось, единственное верное решение.
Уходить.
А потом встретила этого Ибрагима, который обращался с ней как с королевой (сравните с вечно укоряющим не словом, так взглядом мужем!). Ушла. Наплела, что Лола от него. Ибрагим обиделся, что не мальчика родила, да еще и совсем на "отца" непохожего...
Когда он впервые ее избил, Анна не написала заявление. Просто было страшно и стыдно. Сама же такого мужа выбрала. Вот и получай, дура...
В первую ночь после побоев она просто выла на кухне. Потом... бежать было некуда, родители умерли, муж бы не принял такую... новая беременность... отчаяние... Вот, собственно, и вся печальная история жизни Анны Плотниковой.

Игорь подскочил на стуле:
— Так ты ради Лолы все это сделала? Ты ее спасала? А я думал, просто разлюбила нас...
— Нет, Игорь. Я не разлюбила...
...поэтому и не появлялась больше в вашей жизни. Кому я нужна такая, после незаконного супруга, такая неприбранная, неряшливая, старая, с лицом запойной алкоголички... Только позорить.
По идее, Игорю бы следовало шарахнуться с ужасом. Но он подходит и обнимает маму:
— Бедная ты моя...
А мама обнимает его и шепчет:
— Как же ты на отца похож...
И тут же бесконечным рефреном, как будто все другие слова забыла:
— Прости меня... прости, прости, прости!
Будто внутри ледяная стена рухнула.
Игорь отстранился и тихо ответил:
— Уже давно простил.
И тут же спросил:
— Мама, где Ирма?
— Ирма?

Мама произнесла это имя так отстраненно, будто говорила о чужой девочке. Игоря чуть не подбросило от ярости:
— Мам, как же так? Ты ее совсем не любишь? Ты же ради Лолы такое устроила... всю жизнь перекроила... почему ради Ирмы не можешь?
Анна Плотникова так и не нашлась, что ответить:
— Тогда я была решительнее. "Онегин, я была моложе... я лучше, кажется, была".
— Мама, ну ты же не алкоголичка! Ты умная, образованная, красивая, в конце концов! Даже сейчас, даже такая — всё равно красивая! Ты только причешись, умойся... Да тебе Агра даже в подметки не годится!
— Агра?
- Агррра. Это Аграфена, папина новая жена. Она, правда, имя сменила на Марту — считает, так благозвучнее... Но все равно дура дурой. Представляешь, она не знает, что Агра — это город такой, в Индии, в нем Тадж-Махал находится... подумала, что Агра — это огр женского рода и долго обижалась.
Анна смеется, прикрыв рот ладошкой. Игорь корчит гримасу, изображая Агррру — и тут же сгибается пополам от хохота.
— Так все-таки, мам: а где Ирма?
— Я не знаю, сынок. Уже давно ее не видела.
— Давно — это сколько? От нее три недели вестей нет. Два дня, три, неделю?
— Может, у подружек ночует... Она скрытная очень, вообще ничего о себе не рассказывает.
Мама-мамочка, да как же так вышло-то...
Почему время как слилось в одну сплошную неразбериху после первых побоев, так и не собирается вновь развернуться в стройную череду событий (не скандалов! не побоев! а просто понедельников, вторников, выходных)? Не помнит Анна, когда дочь пропала...
— Ты не знаешь ее подруг? Адреса, телефоны... имена хотя бы?
— Нет, Игорь. Вообще ничего.
— Печально. Ладно, пойду в ее школу — поспрашиваю одноклассников. Класс я знаю.
"А вот я — нет".
— Мам, ну переоденься хотя бы! Тебе этот халат вообще не идет!
"Конечно, в таком виде в школу дочери не пойти... ничего. Исправлю. Я все исправлю..."

Когда Игорь уже выходил из дома, перед ним возникла та самая вертлявая девчонка, только в другой одежде и накрашенная как на бразильский карнавал:
— Ну, куда торопимся?
Кокетливо спустила с плеча узкую лямку топика (даже на расстоянии Игорь заметил, что на бежевом топе полоска грязи — его, видимо, давно не стирали) и прижалась к дверному косяку, чуть не лизнув его.
Игорь особо не раздумывал:
— Замерзла? Держи! (сунул ей свою штормовку.) Можешь не возвращать.
И помчался спасать Ирму.
А Сабина осталась стоять у двери, глупо хлопая глазами. В журнале писали, что "играть с прядью волос, оголять плечо" — лучшие завлекалочки для парней. Мда... кажется, этот хорошенький блондин даже не понял, что с ним заигрывают. Но какой же он добрый! И какая у него куртка теплая! Теплая-теплая...

А Игорь тем временем мчался в школу (холодно на улице без куртки-то), заодно размышляя, как бы поделикатнее намекнуть маме, что сестрица как-то странно себя ведет... ведь нарвется таким макаром на большие неприятности! Добежал быстро, нашел расписание, мысленно порадовался, что охранника на месте нет... Нужный этаж, нужный класс... Так-с... Кого тут расспрашивать?
Из класса вышла девчонка. Худая, бледная, одетая в черное... (готка, что ли? да нет, не похоже — не накрашена, и даже волосы русые, а не цветные). Интересно, друзей Ирмы можно отличить по внешнему виду?
— Привет. Знаешь Ирму Плотникову?
— А почему вы спрашиваете?
— Я ее сводный брат.
— Не похож.
Игорь внутренне зарычал, достал смартфон и сунул девчонке под нос переписку с Ирмой — как раз на том моменте, где называл ее сестренкой.
— Убедилась?
— Допустим.
— Ты знаешь, где может быть Ирма? Она пропала.
— Я думала, она просто прогуливает. Мы не общаемся практически...
— То есть, ты мне не поможешь?
— Я — нет. Но знаю, кто может помочь. Подождите минутку!
Метнулась черной молнией в класс и вскоре вышла в компании парня — высокого брюнета в отглаженной рубашке.
— Саша, это брат Ирмы. Он ее ищет. Ты знаешь, где она может быть?
— Нет. Кстати, а вы...
— Игорь.
— Очень приятно.
— Ну, где будем искать? Есть идеи? (уже запоздало Игорь вспомнил, что Ирма говорила - она ни с кем в классе не общается).
— У меня есть. Но идея дурацкая... (это уже похожая на готку девчонка.)
— Ну, давай.
— Пойдемте.

Она вывела их к соседнему кабинету, мелькнула в двери, вышла за руку с стройным русоволосым парнем (как-то сразу похорошела, вместо замкнутой и неприветливой стала счастливо улыбающейся, даже движения стали другие — легкие, плавные). К ним подскочил рыжеволосый пацаненок, на вид — чуть младше.
Троица о чем-то зашепталась — доносились только обрывки фраз:
— Уверена?
— А если что-то серьезное?
— Это может быть опасно.
— Ты же полез тогда меня спасать...
И — подошла к Саше и Игорю:
— Есть один способ. Вы в мистику верите?
— Нет.
— Ясно. Пойдемте в географическую кладовку, там обсудим.
Кладовка оказалась небольшим помещением, где стояли учебные пособия. Там русоволосый парень попросил всех участников взяться за руки.
— Ну и?
— Ничего не чувствуете?
— В носу чешется. Пыль какая-то попала.
— Он просто не верит нам.
— Ладно. Тогда вот так:
И тут вместо русого парня возник смилодон с огромными клыками. Игорь толкнул странную девчонку себе за спину, схватил швабру...
Девчонка змейкой вывернулась из-под его руки, обняла зверя:
— Стойте, вы не поняли. Теперь вы верите в мистику?
Игорь закивал. Смилодон снова превратился в парня.
— А теперь возьмитесь за руки и сосредоточьтесь. По-настоящему.
Ну, Игорь и сосредоточился. На Ирме.
Но все-таки не удержался, шепнул Саше (он, кажется, тут самый адекватный):
— Что происходит?
— Мы путешествуем через сны. Тим так умеет. Через сон можно попасть к человеку...

Панночка Ирма дремала на лавке, когда вдруг неожиданно среди избы возникла странная компания...
— Костя? Тим? Поля? Вы откуда здесь? Игорь, я скучала! (и тут же кинулась брату на шею) Саша? Ой, не ожидала (и тут же смущенно опустила глаза). Какими судьбами?
Компания протянула разными голосами:
— Мы... ну... если честно — тебя искали.
— Искали?
— Да. Разве тебе не приходило в голову, что кто-то может по тебе скучать?
— Каштан?
— Не только. А как же мы?
— Я думала, вы и не заметите, что меня нет...
— Заметили! И очень волновались!
— Как ты тут оказалась? И... где мы сейчас?
— Поля, меня спас твой брат. И начал учить мастерству. Ребята, я теперь ведьма! Самая настоящая!
Даже непонятно, кто сильнее удивился. У Игоря чуть глаза из орбит не вылезли.
— Не верите? А так?
Ирма щелкнула пальцами, и перед ней появился самый настоящий чертенок:
— Чего изволите?
— Накрой стол. Самый богатый! Вот теперь — верите?
Ребята оглядели Ирму, будто впервые увидели. Черные кудрявые волосы (без всяких крашеных прядей!) разметались по плечам, лицо без косметики казалось каким-то чужим (но, надо признать, очень красивым), а расшитая длинная рубаха шла Ирме явно больше, чем прожженные сигаретами джинсы...
— Знаешь... мне казалось, что ты и это время — несовместимы.
— Поля, ты ошиблась! Совместимы, и еще как! Мне тут очень нравится. Никто не обижает, и заняться всегда есть чем... Столько всего нового каждый день узнаю. Вот ты знаешь, что у меня за спиной находится?
— Да. Ткацкий станок.
— А ткать на нем ты умеешь? Нет? Вот! Я теперь умею. Даже больше скажу, мне нравится.
— Ирма... А ты не хочешь вернуться?
— В двадцать первый век?
— Да. Я сегодня с мамой разговаривал. Она по тебе скучает.
— А я по ней — нет.
— Но почему?
— Она меня не любит совсем.
— Любит. Только выражать любовь совсем не умеет. Но она научится.
— Я не верю.
— Ирма, поверь нам! Вернись, пожалуйста!
— А может, можно жить на два времени? Или хотя бы иногда нас навещать?
— Школу закончить...
- Да плевать на эту школу!
Ирма приняла решение, и, хитро улыбнувшись, заговорила...

Глава 4.
— Еще чаю, пани Юфрозина?
— Благодарю, пани Ирма. Так как, говорите, в двадцать первом веке наряжаются?
— А это, пани, проще показать...
Ирма озорно сверкнула глазами и хлопнула в ладоши:
— Первак, Вторак, Третьяк, Четвертак, Пятак, Шостая, Сёмая, Осьмушка, Девятка, Гривенник, Одиннадцатый, Двенадцатый и Номер Тринадцать! Сшейте нам скорее нарядов, разных! из двадцать первого века! Только, чур, воровать готовые вещи не вздумайте — не то будете вечно там, откуда взяли, полы мыть!
Черти поскакали за тканями, тихонько ворча — вот же неугомонная хозяйка нашлась! Впрочем, не так уж их возмутило задание — интеррресно же поглядеть, кто во что горазд...
Поглядели на модные журналы, притащили ткани, заклацали ножницами, засверкали иголками...
— Вот, значит. Это "классический стиль": все строгое, солидное, неудобное... вроде школьной формы.
— Ой, прелесть какая!
— А это еще откуда тут взялось?! Ну, что поделать, услышал чертик про школьную форму и услужливо поднес Юфрозине кружевной школьный фартук.
— Это вроде передничка?
— Да. Только чертики напутали, такое у нас только на выпускные надевают.
— Вот, например, классическое пальто. Ну, скукотища же!
— С этим, пожалуй, соглашусь. Простовато слишком. Да и коротковато.
— А в двадцать первом веке короткое любят... Если только это не бохо стиль... вот, кстати — бохо.
— Что за рубище такое? Если в таком на улицу пойти — за побирушку нищую примут! Тут, как ни подгоняй по фигуре — толку не будет.
— Это тоже бохо-платье.
— Материал странный. Будто листья пожухшие. Я бы это платье по фигуре ушила... а подол, ворот и рукава вышивкой украсила... чтобы непременно с речным жемчугом. И пояса не хватает. Витого, с кистями.
— Пани, да вы настоящий дизайнер!
— Кто я?
— Дизайнер. Человек, который придумывает, как одежду красивой сделать!
В разговор вклинилась молоденькая чертовка:
— Стало быть, и я дизайнер буду! Смотрите, чего я пошила! Как на картинке!
У нее на руках — очень обтягивающий комбинезон ядовито-розовой расцветки с леопардовым принтом. А на картинке — мультфильм про Розовую пантеру.
Видимо, по лицам зрительниц читалось недоумение, так что Семая обиженно хмыкнула:
— Ну и ладно, себе оставлю. Вот только укорочу чуток...

— А еще есть спортивный стиль. Это... ну... показать проще. Вот такое. Штаны, толстовки. Я такое не люблю.
— Странные вещи... померить разве?
Взяла Юфрозина майку и лосины, скрылась в соседней комнате. Вскоре вышла:
— Ну как? Хороша?
Тут уже Ирма рот раскрыла — какая же у Юфрозины фигура точеная — хоть сейчас на подиум!
— А по-моему, не такое оно и плохое. Идет мне. Жалко даже, что на улицу в таком не пойдешь. А что там за ночная рубашка лежит?
— Это платье, бельевой стиль.
— Я бы в таком на улицу не вышла. Вот дома, когда спать ложиться буду — с удовольствием бы надела. А вам, пани Ирма, такое нравится?
— Нет, если честно. Какой-то бельевой стиль дурацкий, вправду как ночнушка. Или как будто для ночной работы... Ой, извините!
— Да ничего. А вот вам — что больше всего нравится? Как-то вы ни одну вещь добрым словом не отметили.
— Ой, точно! Минуточку!
Ирма порылась в вещах и заявила:
— А этот стиль гранжем называют. Нарочито небрежный, значит. Хотите примерить?

...в общем, вернулся домой пан Владислав и рот раскрыл: Юфрозина перед зеркалом крутится, одетая в огромную, не по размеру, футболку с черепом поверх прозрачной водолазки и клетчатую мини-юбку с порванными колготками, и слышно, как Ирме говорит:
— Ну, пани Ирма, непривычный у вас стиль... Мне почти все нравится, вот только юбка очень уж коротка — непривычно... И дыры на одежде — неряшливо, я бы убрала. А рисунок другой бы надо... Соболя, например. Как на родовом гербе.
— Да бросьте, пани Юфрозина, вам в самый раз! У вас ноги такие красивые — показать не стыдно! Ой... пан Владислав... А мы тут наряды обсуждаем...
— Хорош наряд... Только... не ходи в нем дальше дома, ладно?
— Конечно, любимый.
Тут под ногами чертики завозились. Поглядел на них пан Шиманьский и расхохотался: один другого краше! Первак шапку нацепил, которую бы Ирма опознала как рэперскую, и солнцезащитные очки, Шостая туфли от Гуччи напялила, Семая в розово-леопардовом комбинезоне... и на всех поголовно — футболки с дурацкими принтами.
— Ну ладно, повеселились и будет. А это добро (указал пан на кучу вещей) куда теперь девать?
Ирма не растерялась и выкрикнула:
— Я уже придумала! В двадцать первый век отправим и в благотворительные магазины сдадим! Я бы и тут нищим раздала, да не по эпохе одежда будет.
— И то правда. Ну, собирайте вещи.
Чертики, впрочем, так жалостно захныкали, что пан, смилостивясь, разрешил им то, что они на себя нацепили — себе оставить.

Глава 5.
Все началось с лосин.
Нет, не так. Все началось с сообщения от Жюли:
— 20:15. Не забудь! Уговорила охранника, нас пустят в клуб.
Сабина подпрыгнула на кровати и завизжала от счастья. Испуганный Каштан кинулся под стол, а Сабина закружилась по комнате, подхватив первое, что подвернулось под руку — то есть подушку в нестираной наволочке.
Подумать только! Ночной клуб "Quiet", самый крутой в районе! И их с подружками, несовершеннолетних, пустят на самую крутую вечеринку! Сегодня еще и Герыч поет (певец со звучным псевдонимом Коля Героинов с некоторых пор был настоящим кумиром для Сабины)! Фантастика просто! Вот теперь-то Сабина всем покажет, кто тут круче всех!!
А что, собственно, показывать?
Простая, как пуля, мысль чуть было не сбила хорошее настроение — как птицу на лету. Но не в привычках Сабины — унывать из-за пустяков.
Новый прыщ на носу? Нестрашно, замажу тоналкой. Все равно я красивая, и все это увидят! Надела бы юбку, свою любимую — яркую супермини, но та порвана (как бы договориться с Ирмой, чтобы заштопала? или с мамой? нет, с мамой точно не получится, она уже который раз угрожает эту юбку выкинуть!)... Ладно, есть же шикарные шорты, и к ним колготки в сетку... и футболку с портретом Колюсика — этот изящный блондинчик украсит любую вещь! Черт, на футболке пятно от сгущенки... блин... ладно, залеплю брошкой (нет, брошку еще надо у мамы выпросить)... Эх, была не была! Вылазка в коридор... вроде никого... мама смотрит телек... где там ее украшения лежат... ага, нашла! Брошь в виде лягушки... не люблю лягушек... ладно, сойдет, тем более — как будто золотая. Потом на место положу, мама не заметит даже. Она вообще ничего вокруг себя не замечает. Так... чего-то не хватает. Надо побольше браслетов (можно было бы даже фенечки Ирмы, не будь они такими непрезентабельными и нелепыми... самодел — для совсем нищих, безвкусных и немодных)... или нет, побольше цепочек на шею... выпрошу у Ирмы. Волосы слегка взлохматить... прекрасно... Твою ж!!!
Как только из головы вылетело? Разбитые в кровь коленки показывать никому нельзя. Сабина же не какая-то не следящая за собой... она даже мусор выкидывает, будучи при параде. Еще и Жюли вчера обсмеяла: новый браслетик? ну-ну, отрабатывала его? глянь на свои колени! (вот коза!)
...это случилось два дня назад, когда Сабина в компании Мари, Жюли (по паспорту — Марии и Юлии) и остальных подружек сидела в парке, распивая энергетики. К ним привязалась компания каких-то подвыпивших мужиков ("девчонки, сколько за час берете?"), и все мчались от них врассыпную сломя голову через кусты, заборы и прочие препятствия... Сабина тогда споткнулась обо что-то и упала, разбив коленки (как выяснилось позже, еще и любимую юбку разорвала)... потом пряталась в кустах, от которых шел просто жуткий запах (не иначе, филиал общественного туалета!)... Еле ушла. Жюли, дура, еще смеялась над ней на следующий день — ты так смешно бегаешь... а сама тогда первая же смылась. Тварь!
Ладно. Раз коленки показывать нельзя, шорты отпадают. Джинсы? Нет, не то... Это повседневка, а хочется чего-то яркого... блестящего... Точно! Есть же лосины, которые мать принесла из гуманитарной помощи — ярко-розовые, с металлическим блеском! То, что надо!
Таак... вот только, куда они подевались? Перевернув все содержимое шкафа, Сабина закричала:
— Ирма!
— Чего орешь?
Сестра нехотя оторвалась от джинс, которые перешивала (по глубокому убеждению Сабины — портила), и глянула на Сабину.
— Ирма, ты брала лосины?
— Да, брала.
— Как ты могла? Мне они нужны, немедленно!
— А кто мои спортивные шорты спер? Я на физре должна в юбке бегать?
— Ну, пропустила бы разочек, не страшно.
— У меня этих разочков уже выше крыши из-за того растяжения связок. Кто мою справку об освобождении тогда порвал мне назло?
— Ты тогда у меня джинсы украла!
— Мама принесла вещи нам обеим, а ты схватила этот бежевый топ. Что не так?
— Мне и джинсы были нужны! Ну, отдала бы — у тебя свои есть.
— Ага, которые мне стали малы.
— Жрать меньше надо!
— Я не толстая! Включи голову, давно уже пора!
— Ах ты ж...
Сабина вырвала у Ирмы джинсы (с трудом, каким-то чудом их не разорвав):
— Говори, где мои лосины? Или я сейчас эти джинсы выброшу!
— Да успокойся ты, шмакодявка! Я их забыла в школе, в гардеробе. Голубой пакет с мишкой тедди.
— Вот так? Ну спасибо!
Сабина швырнула джинсы на пол, демонстративно вытерла об них ноги, увернулась от разъяренной Ирмы и побежала в школу. Только бы успеть...
Гимназия, где училась Ирма (Сабина ходила в другую школу, в этой не хватило мест — или, как подозревала Ирма, школьная завуч Гадюка отсеивала неугодных ей учеников еще на подлете), встретила Сабину недружелюбным взглядом пожилого охранника.
— Я тебя не помню. Пропуск есть?
— Нет... Я не отсюда. Моя сестра форму забыла, я пришла забрать...
(и чего залепетала, как маленькая?)
Седой дяденька смягчился:
— Сестренке помогаешь? Хорошее дело. Иди, девочка, гардероб слева от входа, под лестницей.
Сабина выдавила из себя "спасибо" и поволоклась в холл. Откуда-то справа тянуло свежими булочками. Запах так манил, что Сабина решительно потопала на него. Вдруг повезет, и угостят...

В столовой сидела Полина Антонова, грела замерзшие ладони о стакан кипятка... холодно. На стакане лежало два кусочка хлеба.
В кармане больше не осталось мелочи — десяти рублей хватило на два куска хлеба. Хорошо, кипяток бесплатный. А в институте, говорят, десять рублей — стакан кипятка... страшно. Хорошо, на проезд тратиться не надо — хоть идти далеко, но Поле несложно, у нее ноги крепкие. Есть так хочется...
Школьник, по виду — младшеклассник, поставил на стол, куда относили объедки, полную тарелку супа. Вот бы забрать... Поля одергивает себя — нет, нельзя, маме никогда не расскажут, что ее дочь питается объедками... она такое не переживет. В чем-то повезло Ирме Плотниковой — она спокойно вытаскивает хлеб и из мусорного ведра, демонстративно откусывает и смеется — а вам так слабо? Ирме можно, ее маме все равно. А Полине — нельзя, положение мамы обязывает держаться с достоинством.
Подошла учительница:
— Полина? Что за хлеб у тебя?
— Птиц в парке покормить, Зинаида Семеновна.
— Тебе дать денег? Купи себе поесть.
— Нет... спасибо. Я не голодна, только пить хочу.
— Ну ладно.
Хочется закричать в уходящую спину: помогите мне!
Тишина.
Живот сводит от голода.
Чьи-то теплые ладошки накрывают глаза.
— Угадай, кто?
Полина смеется — даже искренне:
— Привет, Коть.
Котька вываливается из-за спины, широко улыбаясь:
— Поля, смотри, что я принес!
И протягивает контейнер:
— Мама мне с собой плов приготовила, а я его терпеть не могу. Выручи меня, а? Тимка говорил, ты очень любишь плов.
Конечно же, дело было не во вкусовых пристрастиях. Просто Тим, уехавший на соревнования по борьбе, попросил брата заботиться о Поле. А тот охотно взял над девочкой шефство: Поля, пусть и старше Котьки (и даже старше Тима — ровно на один день), иногда вела себя как маленькая. По глазам явственно читается — умирает с голоду, лицо измученное, руки почти прозрачные... но от денег на обед или тарелки супа деликатно отказывается. Приходится идти на хитрости.
— А что у тебя тут? Кипяток? Таак, смотри — сейчас будет фокус! Ложку мне! Видишь этот пакетик? Легким движением руки кипяток превращается... превращается кипяток... во вкусное какао! Я вчера распробовал очень вкусное... век себе не прощу, если со всеми не поделюсь!
Поля, уплетающая плов, тепло улыбнулась:
— Костя... ты настоящий волшебник!
— А то! Это у нас семейное! На, держи два сникерса — это от Тимки, просил тебе передать (один сникерс правда был от Тима, второй Котька добавил от себя). Не вздумай отказываться, мозгу питание нужно.
— Ты говоришь, как моя бабушка. Такой добрый!
— Что есть, то есть... Ты не отвлекайся, ешь давай! А иначе не расскажу презанятную историю! Приходил ко мне вчера во сне Тимка...
...Только проводив Полю в кабинет, Котька вернулся в столовую. Хорошо, между уроками образовалось окно — можно посидеть спокойно, покушать, по сторонам поглядеть... Котька увидел, как к дверному косяку будто бы опасливо прижалась девчонка в черных шортах и белой футболке с портретом певца Коли Героинова (Косте его творчество не нравилось совсем — какие-то бессмысленные предложения о девушках, которые этого Колю хотят... и судя по восхищенной трескотне девчонок из класса — действительно хотят! Поля, правда, этих девчонок назвала дурами, а певца — самовлюбленным мажором, который и поет откровенно так себе, причем неприятным голосом, и выглядит безвкусно — да он Тимке и в подметки не годится!). Представив себе Тимку на эстраде и хихикнув, Котька начал есть. К нему подошла та самая девчонка в шортах:
— Мужчина, угостите девушку!
Она старалась говорить низким, будто бы хриплым голосом. Но голос у нее был высокий, и вышло смешно. Котька хихикнул и решил подыграть:
— А что девушка хочет? Коньяк, вино?
— Вино... Ой, а можно и то, и другое?
— В школьной столовой такое не продают, — выпалил Котька и расхохотался. Девочка шмыгнула носом — как обиженный щенок. Котька сменил тему:
— Я тебя обидел? Я думал, ты так шутишь.
— Да какие ... шутки! Я есть хочу!
Странная девица. Вроде ведет себя отвратительно, но так жалко ее почему-то...
— Пошли, купим тебе что-нибудь. Выбирай!
...Пока девчонка ела, Костя спросил:
— Слушай, а как тебя зовут?
— Мням.. мням... Сабина.
— Сабина, а ты хочешь стать актрисой?
— Еще не решила... мням... лучше моделью. У меня лицо выразительное, наверняка пробьюсь.
— Просто ты как-то себя ведешь... как будто роль играешь.
Сабина уже расправилась с едой.
— Это не роль. Успех у мужчин — это моя жизнь!
— А я думал, ты подвыпившую проститутку отыгрываешь... Ой, прости!
Сабина схватила свою сумку и вылетела из столовой. Костя благоразумно решил ее не провожать.
Все-таки странная она, эта Сабина. Какая-то одновременно очень зажатая и вульгарная, строящая из себя девушку-огонь и... замерзшая. Хочется ее укутать в теплый плед и накормить. А не... ну, в общем, не того, что она своим поведением предлагает.

У Сабины лицо горело, пока она мчалась по коридору — скорее убегая от своих эмоций, чем от Котьки. Подвыпившая проститутка?! Серьезно?! Не шикарная женщина, не модель с обложки — а просто подвыпившая проститутка?! Да что этот паренек вообще понимает?!
Остановилась, воровато огляделась, вытащила из сумки пудреницу, замазала прыщ, облокотившись спиной на дверь кабинета... Дверь открылась, и Сабина вывалилась в кабинет спиной вперед.

Сабина не знала, что до ее эпичного появления в кабинете происходил довольно интересный разговор. И что еще недавно перед дверью этого кабинета долго и нерешительно топталась кудрявая девушка, больше похожая на ученицу, чем на учительницу:
— Лариса Григорьевна, можно к вам?
А дородная темно-русая учительница рассмеялась в ответ мягким грудным смехом:
— Алена! Сколько раз тебе говорить — зови меня просто Леся и на ты, тебе можно! Да ты заходи, не стой у двери, там сквозняк!
Алена робко вошла, села за парту перед учительским столом.
— Леся Григорьевна, мне ваш совет нужен. (Ладно, уже лучше). Как вы... то есть ты... профессию выбирала?
Что хотела услышать Алена? Уж точно не нотацию о том, как должны вести себя учителя... или не должны взрослые серьезные женщины. Да и не чувствовала она сейчас себя взрослой. Потерянной — да. Напуганной — да. Серьезной — да. Что делать, когда не знаешь — что делать, к кому обратиться. Когда видишь изнанку своей мечты — грязное, замызганное донце... где нет вот этого "нести разумное, доброе, вечное", потому что факелы гаснут при приближении к тьме, потому что энтузиазм испаряется, когда сталкиваешься с замученными недетскими глазами, усталыми от самой жизни, слишком хорошо знающими ее суть, изнанку. Полина Антонова, которая прячется от отца-алкоголика и вздрагивает от резких звуков, Ирма Плотникова — скандальная и вытаскивающая еду из мусорного ведра. Как ты собираешься говорить этим девочкам о красоте жизни? Они не просто рассмеются тебе в лицо и будут правы, у них будет полное право избить тебя в ответ... Мысли Алены мешались с хлесткими словами мамы: "Тебе в школе делать нечего", веселыми — Игоря: "Да ну ее, эту школу... мне больше экспедиции нравятся". А ей самой — что делать?
Леся всегда понимала. Не отмахивалась от чужой беды. Разговаривала. Поила чаем. Сама расспрашивала: что с тобой произошло? Алена долго отмалчивалась, а понимание нарастало: не могу, устала. Я не хочу тут больше быть... но работать кто-то должен... Я устала молчать и делать вид, что все хорошо, а потом срываться в телефонных разговорах с мамой, слышать то самое мудро-жестокое "а я говорила". Что делать? Наверное, признать свою слабость, пустить все на самотек и слушать певучий голос Леси:
— Ох и гарная это история, Алена! Я с детства читать очень любила, хотела стать писательницей. Потом у меня актерский талант проявился... Я любознательная была, а новыми знаниями, как известно, делиться надо. Вот я и делилась... Еще пока в детсад ходила, любила своим хлопчикам про окружающий мир рассказывать... Мне говорят, мол, ты сама еще кнопка — а я в ответ "а ты высокий до неба, да дурний як треба!" и смеюсь. Ох, было времечко... А потом поняла, что мне больше нравится новые знания в массы нести, чем актерствовать. К тому же, каждый учитель, каждый преподаватель должен быть самую чуточку актером, чтобы слушатели не скучали. Вот. В общем, к старшим классам разобралась в себе и решила, что хочу учительницей стать. А потом каак взяла и стала!
Леся повышает голос постепенно, активно жестикулируя, а закончив свою речь — заливисто смеется. Алена смеется в ответ. А Леся (и когда успела чайник поставить?) разливает по стаканам чай и достает из сумки пакетик вкусно пахнущей выпечки:
— Бери шанежку, не стесняйся! В этот раз шибко вкусные вышли, попробуй!
Алена берет шанежку и понимает — пусть ненадолго, но боль отступила, а проблемы показались ерундой...
— А мне вот все чаще кажется, что школа — это не мое.
Леся вовсе не набрасывается на Алену с критикой (хотя, в принципе, зачем бы ей это делать?):
— Если и не твое — что в этом такого страшного? Ты не торопись с решением, подумай. Периоды, когда все из рук валится, у всех бывают — бывает, что и долгие. Но и издеваться над собой не надо. Если совсем никак — найдется тебе другое дело, даже лучше, лишь бы по душе. Ой, девочка, а ты откуда здесь?

Девочка, разумеется, была не кто иная, как Сабина, неудачно облокотившаяся на дверь:
— Здрасьте...
Леся всплеснула руками:
— Девочка, ты не ушиблась?
Девочка попятилась назад, а Алена заметила — как-то Леся вся насторожилась, глянув на одежду девочки...
— Чаю хочешь? Угощайся!
Сабину уговаривать не пришлось — подскочила к столу, воровато цапнула шанежку.
— У тебя все хорошо? Выглядишь не очень.
Сабина только головой мотнула — Да, нормально, ну я пойду уже?
— Раз торопишься, иди. Если все в порядке — улыбнись!
Девочка криво улыбнулась и пулей вылетела за дверь.
— "Улыбаться ты не умеешь", — грустно продекламировала Леся.
Было очевидно, что она именно декламирует что-то. Алена не удержалась и спросила:
— Откуда это?
— Это "Волкодав", Мария Семенова автор. Почитай обязательно. Я не просто так просила улыбнуться — по улыбке многое можно сказать. Вот у этой девочки улыбка какая-то озлобленная и неумелая.
— Может, просто стесняется?
— Но даже если и так... Я стараюсь присматриваться к таким детям — вдруг дома проблемы, или помощь какая-то нужна? По-настоящему улыбнуться сложно, если тебе плохо. Запомни это.

Глава 6

Часть 1.

Это уж вовсе ни в какие рамки! Сабина, конечно, Ирму всегда раздражала, но чтобы НАСТОЛЬКО!
Подумать только — новые джинсы, которые Ирма аккуратно расставила клинышками так, чтобы получились немодные, но нравящиеся ей клеши, украсила вышитыми цветами и уже начала добавлять финальный аккорд — бусины... Получался полный отпад, но сестренка потопталась по джинсам ногами! Теперь нитка лопнула, бусины рассыпались, вышивка потемнела от грязи (когда, бл..., Сабина в последний раз мыла свою обувь?!). И весь труд пошел насмарку...
Ирма выдохнула. Нет, разумеется, тряпку (то есть бывшие джинсы) было не очень жалко. А вот свою работу — да. Не для того Ирма столько трудилась, чтобы все вот так исчезло под грязной обувью сестры... В груди клокотала ярость.
Что вообще в этой жизни умеет Сабина? Треплется с подружками, бросает младшую сестренку без присмотра, слушает какую-то попсу от Коли Героинова (от такой концентрации гламура у Ирмы просто уши вянут), составляет "модные стильные луки" (да что в них стильного, сама Ирма в вытащенных из мусорного бака кроссовках, мамином платье и старой отцовской косухе выглядит лучше!)... Таскает у Ирмы шмотки, ворует деньги на них у мамы и отца... С самой Ирмой постоянно ссорится...
И, главное, из-за чего? Из-за сменки? Сдались Сабине эти лосины — есть джинсы, есть шорты, в конце концов. И вообще, лосины к короткой белой футболке никак не подойдут, полнейшая же выйдет безвкусица!
Ирма попыталась счистить с испорченных джинсов грязь. Последняя оставшаяся бусина грустно отвалилась и попрыгала куда-то под кровать.
Хватит, надоело!
Ирма швырнула джинсы на пол и закричала:
— Первак, Вторак, Третьяк, Четвертак, Пятак, Шостая, Сёмая, Осьмушка, Девятка, Гривенник, Одиннадцатый, Двенадцатый и Номер Тринадцать! Марш ко мне, дело есть!
Черти заявились в дом со скоростью звука. Сёмая грустно подняла с пола джинсы:
— Ээх, красоту какую загубили...
— Вот о чем и речь. Можешь их восстановить? Только креативить ничего не надо, просто сделай, как было.
— Будет сделано, хозяйка!
Остальные переглянулись. Чего ради Ирма их всех вызвала? С джинсами Сёмая бы и одна справилась...
Пока Ирма рассказывала историю о джинсах, черти то похихикивали, то чесали в затылках. Наконец Первак вымолвил:
— Ну и хороша же сестрица ваша...
Ирма, уже благодарно кивающая Сёмой, представила себе Сабину — в ярко-розовых лосинах, с крашеной под золото пластмассовой брошкой поверх пятна на футболке, с нечесаными волосами и с кучей толстых цепочек на шее — и тихонько захихикала:
— Хороша — не то слово! А теперь по делу. Проучить ее хочу. Только, чур, без самодеятельности! Пугать можно, но вреда не причинять! А теперь слушайте меня внимательно...

Спустя пару часов Сабина нервно поглядывала на экран телефона. Черт-черт-черт, уже опаздывает! Ну почему ночной клуб "Quiet" находится так далеко от школы, в которой Ирма учится?! И денег на такси нет, как назло... Провернуть номер: "Дядь, подвези просто так за красивые глаза", — Сабина боялась после одного случая — тогда таксист просто остановился и вытолкнул ее из машины со словами: "Да пошла ты, я на тюрягу не подписывался", — и Сабина потом долго ковыляла домой в неудобных маминых туфлях (за которые, взятые без спросу, ей дома еще и влетело).
...Ох, не зря говорят: не поминай черта, а то нагрянет...
Разумеется, в клуб Сабина опоздала. Нервно оглядела неоновую вывеску и принялась звонить Жюли. Номер был недоступен — пришлось набирать Мари. Та ответила не сразу. И Сабина заорала в трубку:
— Какого черта вы меня не ждали?!
— А где ты, бл.., была?! Жюли тебя предупреждала: не забудь!
— Какая разница, где я была?! Вы мне подруги или кто?!
Трубку перехватила Жюли:
— Подруга, ты ведешь себя по-свински. Если хочешь в "Квайт", извиняйся.
Сабине захотелось развернуться и уйти. Но "Квайт" и Коленька Героинов так манили...
— Извини.
— Чего-чего?
— Извиняюсь.
Телефон издевательски протянул:
— Мы тебя не слыыышим!
— Да извиняюсь, черт возьми, сколько можно!!
— На первый раз прощаем.
Из клуба выглянула Жюли — высокая и с формами, выглядящая гораздо старше своих лет. Сабина знала: охранникам Жюли наплела, что ей уже двадцать.
— Мальчики, эта девушка со мной.
— Лет сколько? Паспорт покажи.
— Парни, не парьтесь, ей есть восемнадцать. Она просто мелкая. Еще и забываха — паспорт потеряла.
— Без паспорта не пущу.
Охраннику самому вряд ли давно исполнилось восемнадцать: белобрысый и веснушчатый, выглядел он младше Жюли, но упорно строил из себя сурового взрослого дядю. Его напарник отошел курить.
Жюли сладко промурлыкала:
— Не переживай, я за ней присмотрю. Слаадкий...
И провела по его щеке рукой. Парень покраснел и сглотнул:
— Ладно... Только без фокусов! Или мне за вас влетит!
Сабина злилась. И на себя — дура, зачем так опоздала, теперь приходится терпеть унижения, и на Жюли — что, так трудно в положение войти? Зачем этот цирк с извинениями? И вообще, разве подождать нельзя было?
Как только девчонок поглотила темнота клуба, Сабина кинулась искать туалет или хотя бы темный закуток, где можно переодеться. Зря, что ли, она за эти лосины столько всего вытерпела?
...Туалет нашелся быстро. Сабина скинула шорты, напялила лосины... а шорты куда девать? С пакетом таскаться?! Ладно, пакет и в туалете постоит... Замазала прыщ, тряхнула головой, чтобы волосы стали пышнее, поправила брошку и толкнула дверь ногой, готовясь явить себя миру. За дверью взвизгнул ударенный дверью парень.
— Ой, извини... Коленька!
Сабина так обрадовалась своему кумиру, что даже не задумалась — что он делал возле женского туалета? А кумир малолетних девочек тряхнул залаченными светлыми волосами и несметным количеством цепей и брошей, поправил розовый пиджак, сверкнул накладными украшениями в виде долларов на зубах и галантно пригласил Сабину к бару:
— Чего девушка желает?
Сабина раскраснелась и выпалила:
— Всего! Всего и сразу!
На секунду ей показалось, что у барменши в темных волосах мелькнули рога...

Будь Сабина внимательнее, она бы обратила внимание: певец со звучным псевдонимом "Коля Героинов" никогда никому руку не подает, а девушек провожает шлепком по пятой точке. То же самое сейчас Первак шептал Втораку:
— Эй, без самодеятельности! Этот... как его... Героиновый, что ли, так не делает!
— Да какая разница, она все равно поверила!
— Теперь подай знак Шостой, ее выход!
Да, настоящий Коленька Героинов, по паспорту — Николай Сморчков, сейчас пел на сцене и знать не знал, что его личину приняли не кто иные, как три черта в пальто (вот ухохоталась Ирма, когда черти влезли один на другого, застегнули на себе невесть откуда взятое пальто и приняли человеческий облик — ни дать ни взять три совы в пальто из мультфильма!) Третьяк управлял ногами, Вторак - руками, а Первак, как самый умный, был головой — в буквальном смысле. А барменша представляла собой чертовку Шостую, сидящую на голове у Четвертака и Пятака...
Но Вы спросите: неужели Сабина не увидела, что Коль Героиновых в клубе стало два? Действительно не увидела: черти напустили морок, и Сабину будто дымовой завесой отгородило и от сцены, и от ее звуков. А посетители клуба ничего примечательного не видели: ну, крутится с напитками вертлявая барменша, ну, сидит с явной малолеткой какой-то мутный тип — и чего? Здесь еще и не такое бывает, мы развлекаться пришли, а не чужие проблемы разбирать... Замотанный персонал тоже на еще одну новую барменшу внимания не обратил — а если и обратил, то только порадовался, что часть работы можно на кого-то скинуть...

— Бедрами, бедрами виляй! — прикрикнула Шостая на Пятака и уже вслух обратилась к Сабине:
— Ни слова больше! Я знаю, что вам нужно!
И подала какой-то адский коктейль:
— Пей до дна, пей до дна, пей до дна!
Не успела Сабина и глотка сделать, как стакан вдруг зашевелился у нее в руке, пакостно захихикал и улетел.
— Это как?!
Сабина оглядывалась и не понимала: что произошло? Вместо неоновых надписей были деревянные стены, вместо барной стойки — добротный деревенский стол, вместо высокого металлического табурета с мягким сиденьем — шаткая деревянная табуретка... Ай!
Девчонка свалилась с табуретки, и ее оглушил многоголосый хохот.
— Это что еще за чучело к нам пожаловало?
Перед Сабиной, уперев руки в бока, стояла женщина средних лет с горбинкой на носу и округлой шеей, одетая в белую вышитую рубаху и красную юбку, с цветастой шалью на плечах и несколькими рядами алых бус и монет на шее (знающий человек опознал бы в этих бусах мониста).
Сабина дернулась, как от пощечины:
— Сама ты чучело, старуха!
— Я — старуха?!
Женщина приблизилась к Сабине и стала меняться на глазах: стала будто бы стройнее и тоньше в плечах, что-то сменилось в лице... Даже голос стал другим — тонким, девчоночьим:
— Это я-то старуха?!
Теперь уже ровесница Сабины трясла ее за плечи с неожиданной силой.
— Да будет тебе, оставь ее в покое.
Голос неожиданного заступника (точнее, заступницы) показался Сабине знакомым, но девчонка в упор не могла вспомнить: где же она его слышала? Кто-то помог ей встать. А женщина (нет, скорее уж девица) окинула Сабину своими хитрющими глазами и захихикала:
— Ой, гляньте на нее! Мониста нацепила, а юбку-то забыла!
— Моно... что?
Сабина проследила за направленным на нее указательным пальцем и увидела: на ее шее вместо цепочек болталась на веревочках гирлянда консервных банок!
— Что? Как? Откуда?! Я же это не надевала!
Под всеобщий хохот Сабина попыталась скинуть с себя банки, но они будто к шее приклеились. А пуще всех заливалась хохотом противная женщина (или все-таки девчонка?) в красной юбке.
— Немедленно прекратите! Не смешно!
Сабина попыталась выбежать из-за длинного стола, но табуретка вдруг ожила, бросилась ей под ноги и стала на месте, будто вкопанная. Сабина хотела было подняться, но ее будто приковало к табурету. Противный предмет мебели еще и лосины ей продырявил на колене (или это Сабина обо что-то другое зацепилась?)
— Ну и ладно! Я все равно тут самая красивая!
Выкрикнув это, Сабина оглядела толпу народа: какие-то старомодно одетые бабки, лохматые черти... стоп, да какие черти! Наверняка костюмы такие... Раздражение нарастало: и это "Квайт", самый крутой клуб города?! Что за "вечер для тех, кому за тридцать"?
С места поднялась какая-то страшная рожа (батюшки, одна голова с руками и ногами, а тела вовсе нет) и пробасила:
— Чегой-то скучно у нас стало, музыку сюда!
В центр зала тотчас же метнулись маленькие лохматые черти, принялись бить по тазам и кастрюлям, а на стол взобрался покрытый черной шерстью рогатый дядя и грустно запел:
— Ти казала: «В понеділок
Підем разом по барвінок».
Я прийшов, тебе нема,
Підманула-підвела.
Язык был одновременно и знаком Сабине, и незнаком. Она притихла — что-то было в голосе такое, что привлекало внимание и даже завораживало. Притихли и остальные, а певец затянул вновь:
— Ти ж мене підманула,
Ти ж мене підвела,
Ти ж мене молодого
З ума-розуму звела.
Тяжело вздохнул и развел руками — дескать, вот она какая у меня непостоянная... И тут на стол к нему вскочила, растолкав локтями гостей, та самая женщина в красной юбке, взмахнула задорно шалью и запела:
— Я ж тібе підманула,
Я ж тібе підвела,
Я ж тібе молодого
З ума-розуму звела!
А черт поднял голову и так весело, будто и вправду был рад ее видеть, с гордостью — вот она какая у меня! — запел с ней на два голоса:
— Ти ж мене підманула!
— Я ж тібе підвела!
— Ти ж мене молодого
З ума-розуму звела!
Женщина подхватила его под руку, закружилась в танце, кивая по сторонам — вот я какая, самого черта с ума свела! Гости залились хохотом, и вдруг... Женщина запрыгнула на плечи к черту, хлестнула его по бокам — и тот взмыл в воздух и лихо вылетел в окошко, унося на себе ведьму. А на стол, на то самое место, где они стояли, вскочила...
— Ирма?!
Сабина смотрела на сестру, разинув рот. А та, с развевающимися черными кудрями (и когда перестала их красить зеленкой?), чернобровая, румяная, в синей юбке и зеленой блузе, расшитой какими-то диковинными узорами, с рядами деревянных бус на шее, с венком из васильков и лютиков на голове, окинула толпу особенным взглядом девушки, знающей свою власть над окружающими, и крикнула чертям:
— А сыграйте-ка нам плясовую!
И закружилась в танце, взметнув юбкой вихрь. Сабина даже залюбовалась сестрой... но тут вдруг обнаружила, что табуретка тоже в пляс пошла, так и перебирает ножками!
— Ай! Зачем?! Я же упаду! Аааа!
А табуретка знай себе плясала, не обращая внимания на испуганную Сабину. Разве ж мебели не хочется повеселиться хоть разочек?
Пытаясь удержать равновесие, Сабина с тревогой следила за перемещениями табуретки. Та танцевала то с какой-то мерзопакостного вида каргой, то с лесным пнем, то с откровенно некрасивой девицей возраста Ирмы, то с чертенком... Когда табуретка добралась до стола, Сабина крикнула:
— Ирма!
Сестра, не переставая отплясывать, щелкнула пальцами, и табуретка остановилась. Сабина вскочила, рухнула локтями на стол, пытаясь отдышаться, и зашептала:
— Забери меня отсюда!
Ирма совершенно искренне удивилась:
— Чего ты, Сабина? Я даже потанцевать не успела! Тебе разве тут не весело?
Сабина бы решила, что сестра над ней издевается — но взгляд у Ирмы был вполне доброжелательный. А другого конца стола улыбался уже совершенно пьяный дед:
— Девонька, тебе передать чего? Попробуй галушки, они тут таааки гарны!
Он повел рукой, и нечто похожее на вареник само собой окунулось в сметану и по воздуху прилетело прямо в раскрытый от удивления рот Сабины.
— Ой!
Галушка оказалась и вправду вкусной — даже несмотря на то, что Сабина от удивления прикусила свой язык и чуть не подавилась. Ирма подмигнула ей:
— А ты не молчи! Что сказать надо?
— Спа-спа-спа-сибо, дедушка.
Сабина от удивления аж заикаться начала. Вот как Ирма столько времени без перерыва танцует и не устает?
Ирма будто прочитала ее мысли:
— А я думала, ты любишь на вечеринках тусить...
— Это разве вечеринка?
— Чем тебе вечерка не угодила?
Кажется, разговаривать было бесполезно...

Часть 2.
Совместная работа.

— Беда! — истошно заволал вдруг лохматый, как бродячая собака, и величиною не больше её же, лукавый с похожими на ярко горящие красные угольки глазами и заметно опухшим от горилки рылом. Вопил он так отчаянно, что вся ватага, игравшая в "дурака" за широкими столами или выписывающая кренделя посреди корчмы, застыла да так и навострила уши. Бесчисленные свиные, козлиные, гусыные, ведмежьи, бараньи, лягушачьи, пёсьи, змеиные и совсем уж неимоверно причудливые и мерзопакостные морды поглядели с удивлением и даже с некоторым испугом: а вдруг на мельнице пожар или ещё чего похуже?
— Оковита кончилась! — проверещал чертяка. — Ох, беда-беда! Ни капельки не зосталось, всё выхлебтали!
— Оттуда к бесовой матери!.. — послышались разочарованные визгливые и грубые голоса. — От тебе и маешь! Все вечерницы в болото! Какая гулянка без питья? Где чарка, там минётся сварка! Ну, а ежели нет ни горилки, ни пива, ни вина, тогда расходимся, товариство?!
Раздались проклятья, пересыпанные злобными плевками.
— А что ль виноват, что вы, рожи подлые, до конца гулянки успели всё вылакать, пьянчуги дурноголовые? — захныкал нечистик. — Вам бы всё горилку пить... Мне вон ни глотка не оставили даже. Только и успеваешь кружки наполнять!
Со всех сторон посыпалась брань, одно словечко крепче другого. Бесовское кодло переругивалось и перекрикивалось с жарким ожесточением, точно перекупки на ярмарочной площади. Казалось, этому базару не будет ни конца, ни края... Но вдруг среди всего оглушительного гама раздался один-единственный хлопок. Посреди корчмы чёрт знает откуда явились высокие, до блеска начищенные сапоги из тонкой, но добротной кожи, подбитые золочёными подковками. Нечистая сила как-то разом хлопнула ртами, как будто каждому гостю влепили по смачной пощёчине.
— Горилка, панове, есть штука скверная, до хороших дел не доводящая, а до одного лишь позора! — насмешливо произнёс низкий и одновременно напевный голос откуда-то из пустоты.
Воздух распороло ещё одним хлопком — на этот раз более резким. Сабина потрясла головой, зажмурила и вновь распахнула широко глаза... Нет, не померещилось!
Сафьянцы теперь стояли не пустыми: посередине корчмы возник какой-то высокий, не то с чёрными как вороново крыло, не то с тёмно-каштановыми переливчатыми волосами до лопаток, присобранными в низкий артистический "хвост", в странном наряде — и не пальто, и не пиджак, и не сюртук, и не плащ, и не фрак, и не камзол... Глубокий чёрный цвет материи едва заметно поигрывал лунным серебром. В левом ухе покачивалась небольшая золотая серьга. На длинных тонких пальцах поблескивали перстни. Ни дать ни взять Мефистофель, каким его иногда показывают в чешских фильмах!

Сабина толкнула в бок своего соседа — на вид не так чтобы страшного пана с длиннющими усами и зашептала:
— А это ещё что за чёрт чернявый?!
Тот покосился на нее, будто она ляпнула какую-то глупость:
— Придержи язык, дивчина! Какой он тебе чёрт? Выше бери... Это сам ясновельможный гетьман!
— Геть...Чего? Это кличка, что ли, такая? Как дон у Корлеоне.
Усач поглядел так, будто Сабина его оскорбила:
— Разве же он пёс, чтобы кличку иметь? Ты повагу-то имей! Уважение, по-вашему.
Сабина чуть по лбу себя не хлопнула — ну что за дурак!
— Да вы не так поняли! Я спрашиваю, это авторитет какой, что ли? У него ходок много было?
— А-а-а, ходил, так точно — ходил! Три раза. У пекло. Только не подумай, что для дурного чего-то, нет! За жинкой своей.
— Одуреть! У него ещё и жена сидит?!
Усатый пан чуть свой лоб ладонью не разбил и отвернулся. Сабина обиделась.

Чернявый был повернут спиной к Сабине, но ей почему-то сразу подумалось, что "фронт" у того не многим лучше "тыла" — самая что ни на есть физиономия препротивнейшего задаваки и любителя отпускать колкости, из разряда тех, кому так и чешутся руки треснуть между глаз.
— Ой! — совсем неожиданно то ли вздохнул, то ли вскрикнул тот, обеспокоенно хватаясь за сердце. Чёртова братия аж с мест повскакивала! Несколько молодых бесенят с не на шутку перепуганными рожицами метнулись к нему изо всех ног. Прочее кодло начало переглядываться, заёрзало, загудело.
А облаченный в странную одежду — такую Сабина видела только раз, да и то мельком, когда из сумки у неё вывалился учебник всемирной истории, раскрывшись на главе о Речи Посполитой — как ни в чём не бывало сделал едва заметное движение, прищёлкнул пальцами и... извлёк из воздуха потемневшую от времени скрипку явно цыганско-театрального происхождения.
— Ой як пив я в понеділок... — вкрадчиво, вполголоса протянул незванный гость... или, может, совсем как раз-таки не гость? А уже в следующую минуту корчму захлестнуло волной невообразимой музыки. Если бы стремительно ускоряющийся темпераментный венгерский чардаш, вихреподобный и мелко дрожащий польский краковяк, плачущие и одновременно заливающиеся хохотом мотивы родом из еврейских местечек, дерзко-огненные таборные мелодии и разудалые украинские плясовые слились в одно, тогда бы, пожалуй, можно было передать, что это было!
— Ой як пив я в понеділок,
То пропив я всий присілок! — задорно пропел чернявый.
Для нечисти это было будто сигнал. Рога, хвосты, когти, копыта, рыла, клыки, крылья и ещё бог знает какие части появились даже у тех, кто до этого момента сохранял хотя бы очень отдаленно похожий на человеческий облик. С визгом и гоготом бесовская компания застучала чарками, подвывая с таким энтузиазмом, с каким не подпевали поклонники, наверное, даже настоящим знаменитостям:
— Сам я п'ю, сам я наливаю,
Сам собі я стелю, самий я лягаю,
Самий я!
Ирма взлетела на скамью, часто-часто принялась перебирать ногами, затопала, аж искры посыпались. То ли почудилось Сабине, то ли на ней откуда-то взялись теперь густо-алое атласное платье, как у царевен со старинных портетов, белоснежные перчатки, нежно окутывающие руки, точно у знатных дам, волосы сами собой приподнялись, сложились в тугие локоны, собрались в манерную бальную прическу, а на шее, в ушах и среди локонов засверкали красные самоцветы...
Да что за чертовщина здесь творится, в конце концов?!
Сестрице, похоже, было нипочём: отбив на лавке какую-то дикую смесь гопака с мазуркой, она по-кошачьи ловко спрыгнула вниз, мягко, но решительно ухватила молоденького франтоватого чёрта в парчовом жупане за когтистую лапу в чёрной шёлковой перчатке, и принялась вальсировать по всему шинку. Нечистик взвизгнул от радости, сдёрнул с пятака изящную полумаску с золотом, поцеловал Ирме руку и завертел её так, что поднялся ветер.
— Ой як пив я у вівторок,
То пропив дукатів сорок! — то ли жаловалась, то ли похвалялась скрипка.
"А чтоб тебя разорвало... Нашёл, дурак, чем хвастаться!" — мысленно выбранилась Сабина, зажимая уши. Мимо пронеслась Ирма с радостно цокающим копытцами кавалером. Напротив старого, потрескавшегося зеркала, притулившегося среди разбитых мисок, чёрствых корок, пыли и паутины, они на какой-то миг приостанивились. Чёрт высокомерно распрямился, вытянулся по струнке и наклонил Ирму назад с такой лихвой, что кудрями с вплетёнными в них красными самоцветами та едва было не подмела пол. Сабина покосилась на зеркало — в нём было решительно пусто...
— Ой як пив я у середу,
То пропив я всю свою череду!
Скрипка, не прерывая игры, пронеслась над головами гостей, описала большой круг и заплясала в паре со смычкой, причём музыка по прежнему не смолкала.
На пол летели чарки, кувшины, тарелки, кружки, жбаны... Ирма, почему-то снова в синей юбке, с лютиками в волосах и с многочисленными рядами монист, залихватски свистела. Между бесовским товариством летали вареники с вишнями. Нестройный хор орал, будто их резали:
— Сам я п'ю, сам я наливаю,
Сам собі я стелю, самий я лягаю!

И тут все, кто успел чарки ко рту поднести, вдруг начали отчаянно плеваться. Стоящий перед Сабиной стакан вместо прозрачной жидкости, пахнущей алкоголем, наполнился чем-то темным и густым. Сабина принюхалась — так то ж тина болотная! Эх, выпить и то нельзя...
Честная (или не очень) компания отчаянно вздыхала и шепталась — где бы выпивки раздобыть? Рассудив, что в такой сумятице ее уж точно никто искать не будет, Сабина почти ползком двинулась к дверям, добралась до них, выскочила на улицу.... Отбежав, оглянулась: какая-то покосившаяся мельница с крупной надписью, сделанной не иначе как углем: Корчма "Тихий омут". Это как?! "Квайт"-то куда подевался?!
Сабина хотела было бежать подальше отсюда, но путь ей загородил блондин в вышиванке и шароварах:
— А ты куда собралась? Веселье толком не началось!
— Не-не-не, я уже устала.
— Тебе тут что, не нравится?
— Да что тут может нравиться?! Клуб для стариканов!
Блондин улыбнулся:
— Так это место каждому дает то, что захочется! Вот ты чего сейчас хочешь? То и представь.
Сабина моргнуть не успела — перед ней был "Квайт", а блондинчик, которого она даже разглядеть не успела, оказался одет в ультрамодные скинни и розовую майку.
— Так-то лучше, а?! Пошли тусить!
Схватил Сабину за руку и потянул в клуб. Его окружила толпа девиц в мини-юбках, шортах, лосинах и топах:
— Ой, какая у нас хорошенькая новенькая! Будет королевой вечеринки!
Сабина... королевой... Да, да, ДААА! Свершилось наконец! Наконец-то ее признали!! Сабина перевела взгляд на блондина и завизжала от счастья. Да это же Коля Героинов!!! И как она его сразу не узнала?
Рыжая девица в бордовом топе прокричала:
— Бармен! Подай коктейли!
Откуда-то появились бокалы с разноцветными коктейлями, запахло алкоголем. Коля вскинул руку с бокалом:
— За королеву вечеринки!
Рыжая подскочила:
— Стойте-погодите, какая же королева без короны! Вот!
И возгрузила на голову Сабины маленькую диадему. Коля широко заулыбался:
— Поцелуй меня, красавица!
Раскрасневшаяся от восторга Сабина только было сделала глоток коктейля, как вдруг...
Где-то вдалеке прокричал петух.
Необычный вкус напитка стал из сладкого кислым... чересчур кислым. Сабина сморщилась. В нос ударил запах чего-то прокисшего. Тьфу ты, это же не коктейль, а прокисший компот из школьной столовой, даже в граненом стакане! А вместо Коли Героинова к Сабине тянулся старый дед с поросячьим рылом и рогами на голове!
— АААА!
Сабина завизжала, шарахнулась... По ее голове потекло что-то липкое.
— Что это, что это такое?! Мамочки!!!
Вместо короны на голове девчонки красовалась гнилая тыква.
Вокруг хохотали рогатые чертовки, покрытые пушистой шерстью, сверкали хитрющие глаза молодых и не очень ведьм, а вместо рыжей девицы заливалась смехом та самая женщина, что незадолго до того пела дуэтом с чертом и так нелюбезно встретила Сабину:
— Ох, не могу! Ох, моченьки моей нету, вот потеха-то! Эй, королевна, корону-то поправь! Али скатертью подвяжись, раз юбку потеряла!
Толпа отвечала ей новыми взрывами хохота. Сабина сорвала с головы тыкву и швырнула куда подальше, угодив в осоловелого толстого пана. Тот же, нимало не смущаясь, подхватил гнилой овощ, выпил стакан горилки и закусил тыквой с таким видом, будто ничего необычного не происходит. Его стакан тут же наполнился вновь.
У Сабины на глазах даже слезы выступили. Да над ней в жизни так не издевались! Знай девчонка первое правило жертв школьной травли — свои слабости не показывай, не то хуже будет! — может быть, она и сумела бы сдержать лицо. Но Сабине посчастливилось иметь относительно стабильный кружок подружек, а вот с насмешками (и тем более — травлей) за всю свою жизнь ни разу толком не сталкиваться. Поэтому она, как маленькая, плюхнулась на пол и снизу вверх, размазывая по щекам слезы, поглядела на ведьму в красной юбке и закричала:
— Да как вам не стыдно?!
— Мне? Стыдно?!
Ведьма лениво повела бровью и наклонилась к Сабине:
— А сама-то ты куда как хороша! Старшую сестру обидела, младшую без присмотра бросила — вот что ты с утра матери обещала? "Присмотрю, конечно", — держи карман шире! Хорошо, хоть братец твой семилетний, как, кстати, его звать? Азер... по-нашему, стало быть, "огонек" будет, доброе имя... с ней возится. Ради гамаш каких-то столько дел наворотила. Брошку, вон, у матери украла... Самой-то не стыдно?
Сабине действительно было стыдно и страшно. Очень. Хотела беззаботную тусовку, а в итоге сидит вся в слезах, соплях и ошметках тыквы... Рука сама собой потянулась к вороту — снять брошку. Но вместо кусочка крашеной под золото пластмассы на футболке сидела настоящая жаба — огромная и бородавчатая.
— АААА!
Сабина завизжала, а жаба залаяла на нее охрипшим собачьим голосом. Ведьма, во взгляде которой мелькнуло было какое-то почти материнское грустное сочувствие, залилась хохотом.

Часть 3.

...И не утешишь себя словами, мол, здесь и другие-то выглядят не лучше моего! Другие вон слезы по щекам не размазывают, а знай себе пьют-гуляют да закусывают как в последний день, трубки курят... По корчме дым коромыслом идет, между гостями закуски летают... И рогатый дед к Сабине руки тянет:
— Цыпа-цыпа-цыпа!

— Не трожь мою сестру, пакостник ты старый!
Ирма влетела в круг, взметнув синей юбкой вихрь. Сабина ожидала, что сестра обнимет ее, но та неожиданно запрыгнула к ней на плечи и будто бы пришпорила за бока:
— Полетели-полетели!
Сабина с перепугу кинулась бежать, замахала руками... и вдруг обнаружила, что не бежит по земле, а перебирает ногами в воздухе! Почему-то она продолжила махать ногами и руками, будто бы плывя над землей и постепенно приближаясь к окну... вылетая в него... удаляясь от чертовой корчмы... поля и луга сменились белеными хатами-мазанками, те — деревянными избами.... избы — многоэтажками... и вот уже на горизонте замаячил родной город, показался родной дом (почему вдруг Сабине захотелось домой?)... улицы... неоновая вывеска "Квайта"...
Уже светало. Сабина вдруг потеряла равновесие и свалилась в ближайшие кусты (фу, воняет-то из них как! а еще "Квайт", популярное место... кусты-то уж явно были популярны!), Ирма куда-то делась. Сабина выбралась из кустов и оказалась перед Жюли. Та брезгливо сморщила носик:
— Фу, как от тебя несет! На тебя что, наблевали? Или ты прямо в кустах уснула?
Сабина опять начала заикаться. Это настоящая Жюли или кто-то притворяется ею... уж не ведьма ли в красной юбке?
— Ква... ква...
Рядом с Жюли возникла Мари:
— Би, чего ты заквакала? Напилась, что ли? Или под кайфом?
Девчонки захихикали пакостным смехом, и Сабина поняла — нет, это точно Машка с Юлькой, их смешки вряд ли с чем перепутаешь...
— Это... это точно "Квайт"?
Подружки захохотали еще пуще:
— Конечно, "Квайт", что же еще? Ну, подруга, сознавайся — что курила, где взяла?
Сабина вдруг бросилась на подруг с кулаками:
— Хватит смеяться! Вы где были?! Меня тут напоили невесть чем... и вообще чуть не изнасиловали!
Девчонки увернулись. Жюли напустилась на Сабину:
— А какого х... мы за тобой присматривать должны?! Ты уже определись:
или ты достаточно взрослая для таких вечеринок, или малолетка, которой домой к мамочке пора! Я сюда тусить пришла, а не за тобой следить!
Мари закивала, а Сабине почему-то вспомнился мультяшный Цезарь, вздыхающий: "Где эти друзья, когда они так нужны?" Хотелось плакать и — домой. Но до дома было далеко, и девчонка понуро побрела к дверям клуба.
На крыльце курила барменша с каким-то парнем.
К Сабине подбежал белобрысый охранник, заглянул в лицо:
— Ох ты ж елки! Полицию вызывать? Или сразу скорую?
Сабина замотала головой:
— Нет... никого не надо. Я вообще ничего не помню...
— Да тебе точно что-то в напиток подмешали! В соседнем клубе такой случай недавно был. Так, помнишь, с кем пила?!
— Вот... она мне наливала...
Девчонка показала на барменшу. Та хихикнула:
— Врет и не краснеет!

Сабина заплакала:
— Да я не пила ничего! Не успела! Только компот какой-то, и то сразу выплюнула! Он прокисший был!
Откуда-то вывернулась Ирма:
— Сестренка, тебя где носило?! Я тебя еле нашла!
Охранник повернулся к ней:
— Тут скорую бы надо... ее, похоже, напоили сильно... или вообще наркотиками накачали.
Ирма вгляделась Сабине в лицо, принюхалась к дыханию:
— Кажется, просто в шоке. Я ее домой отведу, пусть спокойно все расскажет. А то вон уже толпа собирается...
— Разумно... Вот, держи сотку на такси, чтобы ночью не шататься. Я бы проводил, но я на смене.
— Хорошо, как тебя найти? Сотку я потом верну.
— Я два на два работаю, приходи к посту. Хотя можешь не возвращать, я по ходу уволюсь скоро... Если работу получше найду.
— А чего тут делаешь?
— Не берут больше никуда, я несовершеннолетний. Тут паспорта не проверяют, я соврал, что мне есть восемнадцать. У меня мать больная, деньги позарез нужны.
— Бывай... Как тебя звать-то?
— Левка.
Какая-то рыжая курносая девица, в которой Ирма узнала Сёмую, сунула Ирме под нос пакет:
— Тут ваши кроссовки и шорты сестрицы. Я все постираю и положу в тумбочку.
Ирма благодарно улыбнулась и шмыгнула носом. Сабина ожидала, что сестра заплачет, но та больно схватила ее за ухо и повела в сторону:
— Дома еще поговорим. Ты с ума, что ли, сошла — непонятно с кем пить?! Не в курсе, что это опасно?! Считай, что еще легко отделалась.

...Дома их встретил Азер и тихонько зашептал:
— Вы где были?! Когда я пришел, Мадина с розеткой игралась, ее чуть током не ударило!
Сабина испуганно закрыла рот руками:
— Я же обещала маме, что с ней посижу! А как она? Жива?!
— Жива и даже здорова, я ее спать уложил. Но ты предупреждай хотя бы, когда из дома сматываешься! Я полночи с ней в машинки играл!
Ирма подмигнула:
— Вот только не ври, что тебе не нравится!
Азер покраснел:
— Я для таких игр слишком взрослый!
— Так, все дома?
Ввалилась мать с пакетом в руках. Анна Плотникова после того, как Ибрагим уехал, а Анвар попал в тюрьму, устроилась продавцом в круглосуточный магазин.
— Неет. Салех и Мансур у своего друга заночевали, который из ПТУ. Лола в общаге или у своего отца, не знаю. Мадина спит, я ее накормил яичницей с хлебом, еще сливами — днем дяде Фархату на рынке помогал товар сортировать, он меня угостил. Борщ пришлось вылить, он скис. Яйца уже кончились. Еще плавленый сыр остался и хлеба немного, сейчас всем бутерброды сделаю.
Азер так серьезно отчитывался перед мамой, что Сабине захотелось заплакать от умиления. Какой он уже взрослый... А она-то, распустеха (и откуда незнакомое слово прицепилось?)...
Анна заулыбалась:
— Какие вы у меня уже взрослые и самостоятельные! Я сейчас кашу гречневую сварю, для завтрака самое то! Так, кто мне поможет продукты разобрать?
Дети наперегонки кинулись к ней. Анна схватила Сабину за плечи:
— Дочка, что случилось?! Вид у тебя неважный.
В разговор включилась Ирма:
— Да нас какие-то пацанята по дороге закидали мусором! Мы из школы возвращались, я к спектаклю готовлюсь — "Ночь перед Рождеством". Я увернулась, а вот Сабине досталось...
Анна подозрительно сощурилась:
— Репетиция? До шести утра?!
— Ну маам! Мы просто у подруги ночевали! А поехали домой раньше, потому что не спалось!
— Тогда бы подождали часов до девяти, ночью таскаться опасно.
Да, сложнее теперь — мама стала внимательнее, уже не пропадешь на неделю без объяснений... И проще одновременно.
Мать неожиданно потянула Ирму за рукав:
— Не хочешь переодеться?
Во всей этой кутерьме Сабина не заметила: Ирма-то не озаботилась переодеваниями — так и осталась в синей юбке и зеленой вышиванке, с деревянными бусами на шее, разве что венок сняла.
— Нет, не хочу. Мне так нравится.
— Необычно.
— Ну, я и не такое надевала, пора бы привыкнуть.
Анна по-девчоночьи рассмеялась:
— Да ладно, наряд красивущий и очень тебе идет! А кого играешь? Оксану?
Ирма залилась счастливым смехом:
— Угадала! Оксану!
— Красавица ты у меня! А Сабина тебя морально поддерживала или ей тоже роль дали?
Ирма подмигнула сестре:
— А то! Она у нас Солоху играть будет.
Сабина виновато подошла к маме:
— Мам, прости, я Мадину без присмотра бросила... И еще брошку твою взяла, вот...
И протянула брошку (чудо, как та осталась целой и не потерялась в передрягах!)
Анна нахмурилась:
— Могла бы просто попросить, я бы поделилась. Ладно, пойдемте завтракать.

А в ту пору уже порядком набравшаяся Жюли двинулась по направлению к туалету. Навстречу ей попалась темноволосая барменша, из прически которой торчали маленькие рога.
Жюли хлопнула ее по пятой точке:
— Классный грим, подруга!
И скрылась в туалете избавляться от выпитого. А барменша стукнула каблучком и исчезла.
Появилась вновь она в комнате Ирмы: черноволосая, с сильно вздёрнутым курносым носом и маленькими рожками — и тут же жеманно повела рукой:
— Ох, а мне понравилось! Пожалуй, еще туда зайду!
Ирма погрозила чертовке пальцем. А та, будто не замечая, намотала прядку своих волос на палец и мечтательно протянула:
— Я там нескольким гостям такие коктейли намешала...
Ирма принялась трясти ее за плечи, отчего вертлявая барменша рассыпалась на трех чертей в пальто:
— С ума сошла? Что там было? Яды? Отвечай живо!
Шостая обиженно фыркнула:
— Да так, по мелочам... Кому рвотное, кому слабительное со снотворным... Ничего опасного.
Ирма хихикнула:
— Ну это ладно. Авось кто и задумается — бухать вредно для здоровья. Особенно с незнакомцами...

Глава дополнительная. Привет из Крыма

От скалистой поверхности веяло жаром, однако — не обжигающим, а теплым. Даже захотелось разуться и пройтись босиком по нагретым солнцем каменным плитам, но Таня не позволила себе это сделать. Снимешь обувь — изранишь ноги. А обратно придется идти пешком.
Конечно, парни из группы могли бы, если встанет необходимость, дотащить раненого товарища. Но, по глубокому личному убеждению Тани, глупо получать раны — пусть и легкие — из-за мимолетных желаний.
Таня Плотникова выпрямилась, наслаждаясь видом. Пусть ее давняя любовь — Дальний Восток, в горах Крыма тоже очень красиво.

Вообще-то Таня Плотникова вовсе не планировала сюда ехать. Просто подвернулась путевка — в поход по Крыму с туристической группой. Скалолазанием, плаванием, греблей Таня увлекалась давно и прочно, в походы ходила с детства — сначала с семьей, потом с товарищами. Поэтому ее подготовка к походу заключалась не в осаде магазинов со спорттоварами, а в штудировании научных трудов о растениях и животных — эндемиках Крыма.
Воздух здесь был чист и наполнен свежими ароматами — Таня замерла, вдыхая их, и не сразу заметила впереди незнакомого парня. А заметив, бегло пробежалась взглядом — щуплый, загорелый, в майке и шортах — ничего интересного. Но стоит он на самом краю обрыва — удивительно, как только не боится упасть! Спокойно, прикрыв глаза... Сколько же под ним метров высоты...
Хотелось позвать его или прокричать что-нибудь ободряющее, но Таня сдержалась. Если он испугается, может дернуться от неожиданности и упасть. И только когда парень отошел от обрыва, Таня сложила ладони рупором и прокричала:
— Привет!
Парень молчал. Явно должен был слышать ее — расстояние небольшое, но никак не реагировал.
— Ты — местный?
И только тут он растерянно вздрогнул:
— Извини, я тебя не слышал. С братом разговаривал.
Таня двинулась к нему, на ходу придумывая тему для разговора:
— Ты не ответил. Местный?
Парень улыбнулся:
— Можно и так сказать. Мой дом всюду, где есть юг.
Таня хмыкнула:
— Юг — понятие растяжимое.
Парень глянул на нее. В ореховых глазах блеснули озорные искорки:
— Давай угадаю, кто ты.
— Валяй.
— Ты — следователь и ищешь опасного преступника.
Таня рассмеялась:
— Не-а. Я биолог. Но ученый по долгу службы обязан придираться к каждой мелочи.
— Ого! А здесь что изучаешь?
— Здесь я просто отдыхаю. Кстати, как тебя зовут?
— Сат.
— Как? Саня?
— Не-а, Сат.
— Я никогда не слышала это имя. Что оно значит?
Парень рассмеялся:
— Даже не спрашивай!
— У твоих родителей странное чувство юмора?
Сат вздохнул:
— Скорее уж у братьев. У меня очень необычная семья. А тебя, кстати, как зовут?
— Таня.
— Значит, Татьяна... Твое имя означает "учредительница".
— Я знаю. Может быть, когда-нибудь создам свой фонд. Но пока я просто Таня.
Парень и девушка неловко промолчали несколько секунд, пока Таня не спросила:
— Слушай, Сат... чисто на интерес, как ты общаешься с братом? Я не видела у тебя мобильной гарнитуры.
— А здесь не нужна техника. Можно передать послание по воздуху. Слышала про такое?
Таня наморщила лоб. Неужели этот парень — сумасшедший?
— Вроде бы слышала. Но я в такое не верю.
— А зря! Хочешь, я научу тебя слушать ветер?
— Да.
— Тогда встань рядом со мной и закрой глаза.
Ситуация была более чем странной, но верить незнакомцу хотелось с невероятной силой. Таня подошла ближе и закрыла глаза.
— Слушай ветер. Только ветер и ничего больше.
Таня добросовестно вслушалась, но разобрала только шелестящие звуки, чем-то похожие на голос незнакомца:
"Ты... очень... красивая..."
— Я? Сат, ты меня разыгрываешь?
— Что? Я молчал!
Сат сделал вид, что обижен — и тут же рассмеялся:
— А говорила, не веришь. С ветром тоже можно найти общий язык.
Таня улыбнулась:
— Только я больше по фауне.
Сат рассмеялся:
— Тогда подскажи мне, биолог... Что за фауна голосит внизу?
Таня прислушалась и улыбнулась:
— Это Жираф!
— Откуда здесь жирафы?
— Да нет, я про Гошу из своей группы. У него прозвище такое. Но поет он и вправду неважно.
— Ааа. Ну, биолог Таня, мне пора.
— Еще увидимся!
— Всё может быть!

Набирая воду из ручейка, Таня все-таки не удержалась и глянула на свое отражение в наполненном котелке. Крупные черты лица, "римский" нос, не особо выразительные серые глаза, короткие блондинистые волосы — ничего примечательного.
Таня порой недоумевала — как те же самые черты, что так украшают Игоря, делают ее в глазах окружающих "ну... не очень" или, как причитает бабушка, мать отца: "бедная девочка, что ж тебе так не повезло-то... Игорь вон какой красавец, а ты, не иначе, в маму". И почему сразу — не повезло? Да, крупные черты лица — и что? У Алтайской принцессы черты тоже крупные. И разве она уродина из-за этого? Вовсе нет!
Пожалуй, еще более обидно было, что Игоря хвалят за пробивной характер, решимость... а с подобными качествами Тани всего лишь мирятся.
Девушка озорно тряхнула короткими волосами. Неважно, что думают другие — у каждого свой путь. И у нее, Тани — тоже. А слепое следование чужим ожиданиям еще никого до добра не доводило. Вот, к примеру, подруга Игоря, Поплавская — разве счастлива, все время подстраиваясь под его интересы, или твердя о том, чего от нее ожидает мать... интересно, задумывалась ли Поплавская хоть раз, а чего хочет она сама?
Ладно. Не время осуждать Поплавскую, пора идти к лагерю. Ребята ждут.

Ночью Таня долго не могла уснуть, думая о встрече у обрыва. Всё-таки глупо она себя повела. Устроила незнакомцу целый допрос с пристрастием... Ну, растерялась... Наверняка он сейчас ржет, мысленно называя ее дурой... Махнуть бы на всё рукой, но не получается. Парень оказался таким необычным... Нет, не так. Что-то в нем ощущалось важное, способное перевернуть мир... или повернуть его... как будто древняя неопознанная сила.
Тьфу, да что за бред в голову лезет на ночь глядя? Шальной романтики захотелось, что ли?
Неожиданным потоком нахлынули воспоминания: отец за семейным ужином подмигнул и объявил о свободной путевке, предложив Тане отдохнуть от учебы, брат Игорь-младший, тоже подмигнул (ну копия отца, честное слово!) и заявил, что сестра все время киснет дома, а поход — прекрасная возможность увидеть много нового... и наконец друзей завести, в конце концов. "А может быть, и любовь встретить", — добавила мачеха. Честное слово — если бы это сказал братец, получил бы ложкой по лбу!
Нет, хватит себя обманывать: Таня ему все-таки завидует. Игорь никогда не унывает, и всё, кажется, дается ему легко... Таня даже не помнит, когда в последний раз его грустным видела. Разочаровался в мечте практически всей сознательной жизни — стать учителем? Ничего страшного, поставил себе новую цель и идет к ней. Кажется, ему любые удары судьбы нипочем... да она его и не бьет, он у нее баловень — любимчик.
Тане бы так...

Часть 3. Олег и Лава.

Глава 1. Комбинация клавиш.

Алик пьян. Алик очень пьян.
Почему-то ему хочется с кем-нибудь поговорить.

Не такой уж он экстраверт — то открыт, то замкнут, вечно себе на уме. Но сейчас внезапно захотелось разговора по душам (то ли легкого и необременительного, то ли тяжелого, после которого долго не можешь уснуть и думаешь обо всем на свете и ни о чем конкретно — Олег еще не решил). Впрочем, даже тяжелый разговор с шокирующими откровениями, бурными жалобами и потоками слез можно развернуть в свою пользу, использовав как источник вдохновения для очередного романа.
Вот о чем думал Олег, вбивая в поисковик слова "хочупоговорить". Именно так, без пробела — пробел потерялся где-то на пространстве клавиатуры. Алик усмехнулся — странно... Обычно он набирает тексты своих романов легко и без труда, не делая ошибок, даже будучи уставшим после очередной бессонной ночи.
Не иначе как мир сдвинулся на секунду с привычного курса, но вместо сотен всевозможных форумов появился сайт некой "Межпространственной кампании". Не успел Олег удивиться странному интерфейсу сайта, как навстречу ему "выплыло" изображение фигуристой блондинки. Пьяно икнув ("Интересный сервис!") Алик уставился на экран, где блондинка печатала сообщение:
— Добрый вечер. Чем я могу вам помочь?
Сообщение оказалось странным — то ли голосовое, то ли текстовое, то ли вообще телепатическое. Просто слова как будто сами собой звучали в голове, произносимые строгим, но приятным женским голосом. Олег находится в легком ступоре.
— Ты — кто?
— Ллавела Семь путей.
Олегу кажется странно знакомым необычное имя.
— Ллавела? Мы не встречались раньше?
У его собеседницы странный смех — не то искренний, не то механически-циничный:
— Вы заходили на этот ресурс две недели назад. И тоже по пьяни и по ошибке.
— Кажется, я слишком много стал пить.
— А может быть, вам не кажется.
Молчание. Неловкое молчание. Олег начинает вспоминать прошлый разговор со странной девушкой. Одновременно близкая, будто из соседнего дома, но и далекая — словно из другой галактики. Вот такая она, Ллавела.
Лла-ве-ла. Имя преломляется в пьяном уме хрустальными гранями, превращаясь то в Лойолу, основателя ордена иезуитов, то в Лолиту.
— Ллавела, как запомнить твое имя?
И снова механический смешок:
— Как вам больше нравится. Хоть по слову "level".
— А я про велики подумал.
Ллавела молчит. Обиделась?
— Ну не обижайся, Ллавела. Я просто в детстве велики очень любил.
— А я в детстве мечтала работать в полиции.
Грустный голос, и непонятно — не то шутит, не то правду говорит. Чертовы сети с их чертовой анонимностью.
— Могу задать тебе вопрос, Ллавела?
— Ты уже задал.
— А еще два?
— Ну, давай.
Не то чтобы ее голос потеплел... Но жизни в нем определенно стало больше.
- Кто ты, Ллавела?
— А как вы думаете?
— Вам часто задают такой вопрос?
— Кто? Мой работодатель?

Олег не знает, что на другом конце сети расслабившаяся на секунду Ллавела уже собирается с силами для очередного выхода из иллюзии душевного разговора.
— Для других я всего лишь программа.
Олег пьяно таращится в монитор и неожиданно выдает:
— А мне кажется, ты живая.
У нее голос — как будто в сотый раз объясняет ребенку простую истину:
— Олег, на аватарке не я. Это не мое фото.
— Да какая разница — твое, не твое? В прошлый раз у тебя вообще щеночек на аватарке был! Милый такой щеночек, глазки грустные. Я вот тоже могу чужое фото сюда отправить... и что? Ты же живой человек, Ллавела, живой!
Олег сам не понимает, зачем перешел на крик и чего ради так вцепился в эту непонятную девушку со странным ником.
— А тебя правда Ллавела зовут?
— Правда.
— А как по-настоящему?
"Бип, бип, конец связи".
Странный сайт закрылся, и теперь на экране куча приглашений в дурацкие чаты. Олег тяжело вздыхает, отставляя в сторону пустую бутылку:
— Мы еще встретимся, Ллавела. Обязательно встретимся.
Комбинацию клавиш, выведших его на эту странную девушку, он все-таки запомнил.

Глава 2. Кого только не встретишь между мирами.

...Олег открывает глаза и тут же поражается мягкому яркому свету, льющемуся, кажется, со всех сторон.
— Где я?
Перед его глазами — светловолосая молодая женщина с тонкими чертами лица, окруженная белым. Будь Олег религиозным — принял бы ее за ангела.
— Я сказала бы, что между мирами.
Олег присматривается к незнакомке. Как бы она ни напоминала ангела и своей внешностью, и певучим нежным голосом, выглядит красавица слишком уж земной. И окутывает она себя вовсе не ангельскими крыльями, а кружевной шалью, похожей на... Так, стоп. Кажется, эта женщина Олегу знакома.
— Мы раньше не встречались?
— В твоей школе, Олег, когда устраивалась встреча детей с писателями. Я Вероника Соболевская.
Олег морщит лоб, припоминая. Да, была такая писательница - часто куталась в кружевные шали, сочиняла светлые и добрые сказки с двойным дном, ее еще называли реинкарнацией Андерсена. Впрочем, сказки Андерсона Олег не любил с детства — неудивительно, что и творчество Соболевской ему по душе не пришлось.
— Но вы уже давно умерли!
Вероника грустно и вместе с тем легко улыбается:
— В своем мире — да. Но здесь, как видишь, еще нет.
Олег озирается:
— Отсюда можно уйти? И что это за место?
— Я думаю, здесь встречаются души писателей. Уйти — можно, если есть куда.
— Поэтому вы здесь?
— Я тоже могу покинуть это место, однако не знаю, что будет в других мирах. Нет гарантий, что я не потеряю память и не окажусь рожденной заново. А я не могу так, Олег. У меня есть дочь, и ей сейчас очень тяжело. Я не собираюсь ее оставлять.
— А как же...
— Вы не умерли, Олег. Просто путешествуете по другим мирам. И вернуться домой сможете без проблем. Я чувствую.

Глава 3.

Алик выбил пальцами уже выученную наизусть комбинацию клавиш, не задумываясь. Завороженно понаблюдал, как из измерения в измерение перемещается Ллавела: стройное гибкое тело, которое не портят даже деревянный и металлический протезы; короткий джинсовый комбинезон; светлые волосы, собранные в низкий хвост. Наблюдать за Лавой вообще — удовольствие, такая она изящная... как дельфин или русалка. И движения — плавные, гибкие... Как рыба в воде, в общем. Только вместо воды — измерения.
— Лава, мне нужна твоя помощь. Тут такое было, не поверишь!
Алик пояснил: ему снилась Вероника Соболевская, хотела поговорить. Что-то очень важное. Ллавела просчитала в уме — Вероника, писательница, ее сказки сравнивают с творчеством Андерсена.
— Интересная женщина. Только при чем тут я?
В голосе Лавы — ревнивые нотки. По-хозяйски заваривает себе кофе (как же она по-домашнему мило и уютно смотрится на его, Алика, кухне! и как ей идут розовые тапочки в виде зайчат!)
В голове Алика вертятся воспоминания: их очередной живой разговор с Ллавелой завершился тем, что они вместе сидели на диване и разговаривали. Потом Алику вдруг очень захотелось пощекотать ее пятки — и он поразился, какие они беззащитно-мягкие. Как у младенца... Потом долго массировал ступни уставшей девушки... наблюдал, как она, задремавшая, улыбается во сне... кутал пледом. Это был первый случай, когда Лава ночевала у него.
На следующий же день Алик купил ей тапочки — самые мягкие и пушистые из всех, что были в магазине. Ллавела потом удивилась:
— Почему розовые?
А Алик улыбнулся:
— А почему не розовые?
Они одновременно рассмеялись.

Ллавела выбила по столу музыкальную дробь тонкими изящными пальцами, выточенными из дерева:
— Ты не ответил. Я тут при чем?
— Лава, советоваться лучше со знатоками. А тебе будет проще ее понять. Вы же обе женщины!
Лава не стала возражать, только предупредила:
— Ты знаешь, я плохо схожусь с людьми. И как нам троим встретиться?
Алик рассмеялся:
— Ллавела, это же просто! Я напишу текст, который переместит меня между измерениями. А ты путешествуешь между ними. Просто следуй за мной!
На том и порешили.

Алик закрыл глаза, прислушиваясь. Лаву он не видел, но чувствовал. Вероника, взволнованная, подошла к нему. Ллавелу она как будто не заметила.
— Спасибо, что услышали меня. Мне многое нужно вам рассказать.
Алик приосанился:
— Я слушаю.
(Ну видел же, не мог не видеть, что Вероника явно не настроена на заигрывания!)
Вероника несколько секунд молчала, будто собираясь с мыслями, потом выпалила, словно бросаясь в омут с головой:
— Это по поводу моей смерти.
Алик замер:
— В смысле найти и наказать убийцу?
— Не совсем так. Я знаю, кто это. Но убивали не меня.
— Это как?
Ника выдохнула:
— Давайте по порядку. Вам когда-нибудь казалось, что в вас периодически вселяется другая душа? Не для того, чтобы управлять — просто проверяет, как вы тут, всё ли хорошо?
Алик и Ллавела синхронно покачали головами.
— А мне — да. Я только потом поняла, что мне не кажется. Я запоминаю чувства этой несчастной девушки, но не могу пообщаться с ней лично. Просто ее чувства настолько совпадают с моими... я даже одно время думала, что она — это я.
Ллавела кивнула:
— Так понятнее. А кто она?
— Ее зовут Юфрозина. У нее было трое детей... и они все погибли в младенчестве. Два сына и доченька... Юленок.
Вероника закрывает лицо руками:
— Моя дочь, Юля — это реинкарнация дочки Юфрозины. У нее могла быть дочка, но не успела родиться... простите... В общем, Юфрозина привязана к дочери. Как и я.
— Это Юфрозина вас убила?!
— Нет. Она добрая и не желает мне зла. Просто иногда как будто живет моей жизнью... то есть жила. Мне это не вредило. Но в далеком прошлом — прошлом Юфрозины — остался ее возлюбленный. Он не смирился с ее смертью, искал ее... И его посланец нашел Юфрозину, точнее — ее душу. Она в тот момент была в моем теле. Он пытался уговорить ее... то есть меня... вернуться... это было так больно... в общем, у меня случился разрыв сердца.
— Страшная история.
— Да.
— Но чем вам помочь?
— Как это ни странно, я прошу не за себя. Помогите Юфрозине. Я не знаю, где ее душа сейчас. Но ей очень плохо, я чувствую.
— Это странно — просить за человека, из-за которого вы погибли.
— Не из-за нее. Она не желала мне смерти. Я просто понимаю ее чувства. Вы представляете, что это такое — потерять ребенка?!
Ника почти кричит. По ее щекам текут слезы.
Ллавела подходит и обнимает ее. Ника полубессознательно хватается за нее. Обе почти сломленные. Но не сдавшиеся. Одна на протезах, другая — почти исчезнувшая.
— А расскажите про Юфрозину.
— Я мало про нее знаю. Только помню, как она умерла. Утопилась в пруду... вода в тот день была очень холодная.
Вероника ежится, будто этот смертный холод все еще преследует ее.
— Вас связывает дочка, верно?
Ника жмурится и распахивает глаза, сжимает кулаки, борясь с собой:
— Не только. Еще... она очень любила своего Лацко. И в моем прошлом был человек с таким именем.
— Вы...
— Я его любила.
— Кем он был?
— Студентом. Таким же, как и я. Мы вместе поступили на филфак. Вместе гуляли по улицам, ели мороженое... Лацко катал меня на мотоцикле. На этом мотоцикле он и разбился.
— Мне очень жаль.
— И мне тоже. Его бабушка была венгеркой. Она звала его Лацко, а ему нравилось это имя. У него были синие глаза. Кстати, это он подарил мне первую кружевную шаль. Это была для него реликвия... бабушка вязала. У него родители рано погибли... тоже авария.
Ника закрывает лицо руками:
— После его смерти моя жизнь потеряла всякий смысл. Только воспоминания и остались. Мой муж... он знал эту историю и принял меня. Он очень меня любил. Он тогда тоже был студентом, но с параллельного потока. Я хотела сделать его счастливым... жить для него... у нас была счастливая семья, как бы странно это ни звучало. Но я продолжала любить Лацко, хоть и пыталась забыть его... Знаете, я даже его лицо уже неотчетливо вижу... как будто на полустертой фотографии... но глаза никогда не забуду.
Вероника плачет:
— Я знаю, наверняка вы меня осудите... и будете правы... я сама уже себя наказала... только помогите Юфрозине, пожалуйста. Перепишите ее историю... вы же можете.
— А почему вы сами не?
Вероника разводит руками:
— В том мире... или измерении, где я существую, нет писчих материалов. А в нашем — не успела. Говорю же, я не сразу поняла, что происходит. Я думала, что Юфрозина — это я.
— Ника, а как же вы? Вашу историю переписать можно?
Вероника грустно улыбается в ответ:
— Не думаю. Я пыталась, и у меня не вышло. В принципе, такое существование лучше, чем ничего — я хотя бы вижу Юленьку. Она у меня очень нежная девочка — хрупкая и ранимая. И защищаться совсем не умеет. Знаете, она родилась недоношенной — все врачи мне твердили, что она не выживет. Ей в этом мире очень тяжело приходится. Жаль, не могу обнять ее... или помочь советом.
— А вы знаете, как найти Юфрозину?
— Нет... После моей смерти (то есть смерти моего тела) я ее больше не видела.

Глава 4

Звон и сияние... звон и сияние... Даже интересно... Ника помнит свою смерть — тьма и глухота. Кромешная тьма... Нет, еще был леденящий холод...
Вероника моргает, отгоняя морок.
Смерти — и своя, и чужая — остались позади, и о всей этой жуткой истории напоминает только зябкое ощущение смертного холода. Вероника снимает со спинки кресла любимую шаль, окутывает плечи.
Тааак... В мире существует не только несколько измерений, но и несметное количество реальностей (теория струн, да). И в этой конкретно взятой реальности Вероника никуда не исчезала... Только Юля, наверное, помнит...
Бедная моя девочка.
Кстати, скоро должен приехать муж — привезет Юлю из больницы. Аппендицит. Но уже всё хорошо, о грозящей беде напомнит разве что небольшой шрамик...
Как хорошо, когда беду можно отвести... Когда есть, кому тебя спасать... Когда есть верные друзья... И теперь о трагедии напоминают разве что горьковатый привкус полыни во рту — да легкое головокружение...

Вероника достает из шкафа свежие простыни, пахнущие как будто одновременно клубникой, черникой и лавандой — кондиционер для белья, который очень нравится Юленьке, кладет на кровать. Дочке однозначно надо полежать в постели несколько дней... И хорошо бы положить у изголовья саше с душистыми травами...
В стеклянной дверце шкафа отражается не то чтобы знакомое, но уже ставшее родным лицо:
— Юфрозина... я скучала. Как ты там? Уже дома?
— Да, всё хорошо. Только по Юле скучаю.
Обе матери тяжело вздыхают, и Юфрозина сквозь стекло касается Вероникиной ладони:
— Я могу иногда приходить? Мне будет ее не хватать.
Ника раздумывает не дольше минуты:
— Хорошо. Только... без провожатых, ладно?
Им следовало бы рассмеяться, но женщины только грустно улыбаются.
— Конечно. Думаю, мы еще не раз увидимся.
— Я не против.

Ника снимает с кровати старое постельное белье, относит его в ванную, запускает стирку, возвращается в гостиную... Поднимает висящий на дверце шкафа кокетливый шейный платок... Где-то она этот платочек уже видела...
Ольга возникает перед глазами, будто из ниоткуда.
— Ну, здравствуй.
Это было сказано почти одновременно.
— Спасибо, что отвезла Юлю в больницу. Если бы медлили и дожидались скорую...
Ника закрывает лицо руками.
— Эй, ты чего? Я успокаивать не умею. Разве что в больницу отвезти или посоветовать психотерапевта.
— За Юльку страшно стало.
— Я уже устала за нее бояться. Иду покорять новые горизонты!
— Томас?
— Да. По-моему, мы будем прекрасной парой.
— Может, и так.
— А у тебя как на личном?
Воспоминания несутся вихрем, и благодарность сменяется холодной яростью.
— У вас с Володей что-то было? До моей смерти?
— Расслабься, не было ничего. Я им заинтересовалась уже после. А какая, собственно, теперь разница?
— Для меня — большая.
— Ну ладно, подруга. Бывай.
— Ты платок забыла.
— Да, точно. И тебе совсем не жалко? Ценный был бы трофей. Тем более, последняя коллекция.
Ника смеется:
— Я предпочитаю шали. Давай помогу:
Сама повязывает шелковый платок на руку Ольги:
— На удачу. Мне так один хороший человек повязывал.
Ольга криво улыбается:
— Хорошо, если так. Ну, бывай, Соболюшка!
— И тебе не хворать, Оля Гадюкина!
Они, не сговариваясь, смеются. И Ольга исчезает.

Кружевная шаль спадает с плеч. Вероника, будто в полусне, заходит в кладовую, смотрит на верхние полки. Приносит табурет, поднимается на него, достает обклеенную цветной тканью коробку. Берет в руки, садится на диван, бережно поднимает крышку... Кружевная шаль, чуть пожелтевшая от времени, невесомым и одновременно увесистым грузом касается руки, словно поцелуй любимого человека. Ника прижимает шаль к себе, зарываясь лицом в сплетение нитей и словно улавливая запах далекого лета — того самого, что началось как счастливейшее в ее жизни, а закончилось самым страшным кошмаром...
Ника тогда только поступила на филфак — юная, окрыленная, и стояла перед вывешенным в коридоре списком фамилий, не веря в свою удачу — а Ласло (это потом уже она узнала имя), высокий, чернокудрый и синеглазый, появился словно из ниоткуда, бархатным голосом спросил: ты тоже с филфака? И Ника поняла: всё, пропала...
Встречаться они начали сразу — держались за руки, целовались в коридорах, но не переходили к большему — оба хотели тихую, но красивую свадьбу — чистую, светлую — как сама любовь, какой она должна быть. Ласло подарил кружевную шаль — семейную реликвию — чуть ли не на второй встрече. Жили на полную катушку — будто боялись что-то упустить, не успеть...
Правильно боялись.
Ника помнила, как услышала об аварии, как бежала из института, как ее не подпускали суровые милиционеры... помнила накрытые брезентом носилки, с которых свешивалась загорелая сильная рука... лужу крови на асфальте... покореженную груду металла... помнила, как вырывалась из чужих рук и кричала, кричала в пустоту... Потом, когда все уехали и разошлись — просто подошла к асфальту и легла на то же самое место, прямо в лужу крови, непонятно чего ожидая... Звезды и луна тускло светили, ветер продувал до костей, а Ника лежала, не поднимаясь... Потом ей в глаза ударил яркий свет, послышался визг тормозов, и какой-то мужик тряс ее за плечо, кричал: тебе жить надоело?! Ника бессмысленно таращила глаза и не понимала: а зачем — жить?
Водитель тогда запихал ее в машину, с трудом допытался адреса общежития, всю дорогу распинался о ценности человеческой жизни — Ника слушала, но не понимала, слова скатывались жемчужинами и рассыпались, терялись где-то в темноте — и, поняв, что его не слушают — высадил на крыльце общежития, сунув в руки свою куртку и назвав на прощанье дурехой.
Все девчонки, по счастью, уже уехали из комнаты — осталась только Ника. В комнате она провела несколько дней (или недель? все слилось в сплошную неразбериху...), ничего не ела, выходила из комнаты не дальше уборной, не переодевалась... Ничего не хотелось, даже жить не хотелось.
В таком состоянии ее и застал Володя. Просто постучал в дверь (Ника не открыла, да и не было ей тогда дела до двери), а потом толкнул дверь и вошел в комнату.
— Ника? Я слышал, ты не уехала... Боже мой! Ника, что с тобой?
Она не отреагировала. Все так же сидела, бессмысленно уставившись в стенку. Володя, не Володя... какая разница?
Нет, Володя был очень хорошим парнем — чуточку застенчивым, флегматичным блондином с голубыми глазами. С Никой они были приятелями, хоть и не общались особо. Ника видела — не могла не видеть — что Володя смотрит на нее влюбленными глазами, однако... Она в отношениях. Точка. О любви Ники и Ласло знал весь универ. Володя же о своих чувствах прямо не говорил.
Володя рухнул перед ней на колени:
— Ника, не молчи! Тебе плохо?
Он тряс ее за плечи, сжимал ладони — Ника не реагировала. Окна были открыты настежь, и Ника казалась себе ледяной статуей. Руки у нее были ледяными.
Володя расставлял на столе хлеб, гранат, еще что-то.
— Ника, тебе надо хотя бы поесть...
Потом было бессмысленное чаепитие — Ника односложно отвечала на вопросы и мечтала остаться одна (и в то же время — боялась одиночества). Потом — момент, который Ника вспоминает со стыдом даже спустя шестнадцать лет — Володя зачем-то обнял ее, и ей подумалось: а ведь фигурой он немного похож на Лацко... обхватила его руками в ответ... дура, дура, дура!
— Тебе надо вымыться. Вода все смывает. Легче станет...
Потом Володя нес ее в душ, а Ника, оставшись одна, стянула джинсы и задумчиво сползла на кафельный пол, жалея, что не позаботилась прихватить с собой ножик или хотя бы бритвенное лезвие... да так и сидела, не реагируя ни на что. Пока в дверь не постучал Володя:
— Ника, у тебя все в порядке? (И тут же без предупреждения распахнул дверь...) Боже мой, Ника, какая же ты красивая...
Красивая? Даже такая — сидящая на полу в старой растянутой футболке, с нечесаными грязными волосами и измученным лицом?
— Я помогу.
Потом Володя мыл ее в душе, Ника то отстранялась, то жалась к нему — от горячего пара и духоты кружилась голова; и мерещился перед глазами Ласло, сознание уплывало... Ника даже не поняла, как Володя ее поцеловал — на поцелуй не отвечала, но и сопротивляться сил не было.
Дальше было нечто похожее на состояние, которое психологи называют дереализацией — когда уже все равно, что делают с тобой и твоим телом, а душа, кажется, плутает где-то над всем этим...
Потом Ника смывала с себя кровь и ревела в душе, а Володя стоял перед ней на коленях:
— Ника, нам надо пожениться.
А она, мечтая умереть, провалиться сквозь землю, исчезнуть, шептала:
— А если вдруг... ребенок?
И тут же понимала, что этот ребенок свяжет ее по рукам и ногам, что у нее теперь даже на самоубийство права нет... и зачем они с Ласло тянули... может быть, остался бы ребенок от любимого — его маленькая копия... частичка его.
А Володя, не поняв ход ее мыслей, заулыбался:
— Я хотел бы. Ника, ты очень красивая! Такая... нету слов, как царевна-Лебедь из сказки. Я как только тебя увидел, понял, что хочу такую же дочку... и чтобы у нее были волосы как у тебя... и твои глаза.
Целовал пока еще плоский живот, и Нике хотелось провалиться сквозь землю... она так и не помнила, сказала ли "да", или просто расплакалась еще сильнее...
Расписали их тихо, без фотографий и свидетелей... Ника запомнила только, что всю свою свадьбу она проплакала...
Вероника и вправду оказалась беременной — преждевременно родила недоношенную девочку, и потом, смотря на кроху в стеклянном боксе, поняла: она все-таки хочет жить. До дрожи хочет...
Володя метался по врачам, всеми правдами и неправдами выкручивался... лекарства, больницы... Юленька выжила.
В общем-то, так Вероника его простила. Как в "Тихом Доне" у Григория и Натальи: из любви к ребенку выросла любовь к Володе.
А Ласло... Ника видела его. Там, на том свете видела. Подошла, как преступница, и стыдилась глаза поднять... А он поднял руки и сам шагнул вперед. Обнял ее, Ника расплакалась снова, слова вязли в горле противной кашей... Ласло остановил ее:
— Ничего не говори. Мы все равно будем вместе, Никуша. Придет время — и будем.
Ника никогда не верила таким словам, но Ласло... ему она всегда верила.
И глаза у него — не осуждающие, а понимающие и прощающие... синие-синие...

Ника сморгнула. Ничего. Придет время — увидимся. Бережно убрала шаль в коробку — не надо никому под нос совать самое сокровенное со дна души... Вернула коробку на место.
В двери повернулся ключ почти тут же, и Ника сломя голову кинулась в коридор. Юля, усталая и измученная, хотела кинуться навстречу, закричала:
— Мама, мамочка!
Ника подбежала к ней, обняла крепко-крепко, и они целую вечность, кажется, простояли в обнимку... Володя подошел и обнял обеих сразу, так и стояли они втроем...
Да, неидеальная семья — но кто идеален? Выстроить все заново, отмотать назад, переиграть не получится — значит, будем жить так. Как есть...

Почему-то в семье отходили на второй план старые боли... наверное, для этого люди и создают семьи (некстати подумалось) — не "чтобы было хорошо", а "чтобы было не так плохо"...
— Я скучала по тебе.
Вот это уже — искренне.
— И я скучал...
А потом, когда Ника подоткнула дочери одеяло, Юля позвала ее:
— Мам, побудь со мной. Я поговорить хотела.
— Конечно, солнышко.
- Мам... все говорили, что ты умерла. Зачем они так? Ты же живая! Почему тебя не было?
— Это долгая история, Юленок. Закрывай глазки, сейчас расскажу...
Юля слушала сказку и медленно засыпала, думая о чудесах этого мира — и о синеглазом мужчине, похожем на ангела (рисунок бережно хранился в папке), и о мамином возвращении. Ночник отсвечивал слабо, и на секунду Юле померещилось, что у мамы чёрные волосы и смуглая кожа.
Да нет. Показалось, наверное.

Часть 5. Ольга.

Вишневая иномарка стремительно мчалась по дороге, лавируя между другими автомобилями и едва не подсекая их. Из одной такой машины высунулся мужчина и крикнул блондинке за рулем иномарки:
— Куда прешь, дура?!
— Куда надо, козел!
Водитель поднял стекло, пробормотав нечто неразборчивое. Да, Ольга Гадюкина-Оболенская умела осаживать хамов.
Это она лихорадочно жала теперь педаль газа, перебирая в уме всевозможные ругательства. Замечательно день начался, ничего не скажешь!
А начался и вправду многообещающе. Ольга успела принять душ, надела элегантный костюм цвета топленого молока, уложила волосы в строгую прическу и подошла к столу, распространяя вокруг себя аромат дорогих французских духов. Муж уже уехал, а падчерица вяло ковыряла ложкой овсяную кашу. В доме Оболенских поднимались рано.
Юлька внезапно ойкнула и скрючилась на стуле. Ольга недовольно глянула на нее:
— Юля, что такое?
Голос — отработанный годами практики строгий голос учительницы. Может быть, поэтому Юлька до сих пор обращается к мачехе по имени-отчеству, будто перед ней строгий завуч, а не член семьи.
— Ольга Максимовна, мне больно. Живот болит.
Страдальческое лицо Юльки уже откровенно раздражало. Притворяется, чтобы в школу не идти?
— У меня есть хорошее обезболивающее. В школу пойти сможешь?
Юля отчаянно замотала головой.
— Ладно, вызову тебе скорую.
Падчерица не начала протестовать. Значит, ей действительно так больно, как говорит. Ольга не любила иметь дело с болью (как своей, так и чужой), но ее голос несколько смягчился:
— Может, съела что-то не то?
— Не знаю... Наверно. Очень больно.
...
— Так когда приедет бригада? В смысле — через час?
На стуле все так же сидела, почти свернувшись клубком, бледная Юлька. Видимо, даже до дивана дойти не сможет.
Ольга с раздражением бросила трубку:
— Собирайся. Я сама тебя отвезу в больницу.
Падчерица подняла заплаканные (и когда успела разреветься?) глаза:
— Я не смогу. Мне больно, Ольга Максимовна...
И почему-то сердце захлестнула непрошенная жалость...
Ольга метнулась к вешалкам в прихожей, схватила ботинки, сдернула Юлькину куртку с вешалки:
— Обувайся.
Напялила на падчерицу куртку, вытолкала ее за порог, на ходу набросила на себя пальто, подхватила сумку, закинув в нее телефон, кошелек, ключи от машины и водительское удостоверение, дотащила Юльку до машины, запрыгнула на сиденье, вжала в пол педаль газа. Слышно было, что Юля тихонько стонет. Даже захотелось положить руку ей на лоб и прошептать что-нибудь успокаивающее, но Ольга не позволила себе это сделать. Девочке нужна помощь врачей, а не обнимашки.
Наверное, Вероника бы смогла утешить свою дочь, уменьшить страдания. Но Ольга — не Вероника и не умеет утешать, вытирать сопли и сидеть часами у постели умирающего. Спасать она умеет только делом.

Благодаря водительскому мастерству Ольги (параллельно звонить мужу, поясняя ситуацию, а также на приличной скорости обгонять другие машины не каждый сможет!) прибыли они довольно быстро. Мачеха вытащила Юльку из машины, довела ее, как маленькую, до белых пластиковых стульев, осторожно, пожалуй, даже бережно, помогла снять куртку:
— Юля, держись. Я поищу врача. Жди меня тут и ничего не бойся.
Не стала ни сдавать вещи в гардероб, ни покупать бахилы. Просто побежала искать врача. Ольга даже не думала о том, как глупо, должно быть, она выглядит. Какая разница теперь, когда Юльке плохо?!
В это время Юлька, отчаянно пытающаяся не кричать (однако тихие стоны все же прорывались) корила себя за неспособность терпеть боль. Почему-то с самого детства болевой порог у нее был очень (как это называется — плохой? высокий? низкий?)... в общем, любая боль переносилась очень тяжело. Причем не только физическая, но и душевная. Юля вспомнила, как в детстве прочитала статью о "детях-бабочках" — больных буллезным эпидермолизом, у которых кожа отслаивается и образует раны от любого прикосновения, и прибежала к маме с вопросами: получается, я тоже бабочка? "Конечно, — улыбнулась в ответ мама, — ты самая красивая бабочка на свете, Юленок". От воспоминаний боль отступила на секунду, но тут же нахлынула с новой силой. И физическая, и душевная... Вспоминалось, какой уставшей и вымотанной возвращалась домой мама после посещения детских хосписов. Юля, тогда еще совсем маленькая, не знала значение слова "хоспис" и не понимала, почему маме так плохо после их посещения. Папа говорил, что она пытается перетягивать часть боли на себя ("звучит антинаучно, но если в это веришь — это возможно"). Маленькая Юлька спрашивала: "А зачем забирать чужую боль? Это же больно!" (вот каламбур-то). Мама обнимала Юлю и говорила: если боль сильна настолько, что человек не в силах ее вынести, кто-то должен хотя бы попытаться помочь. "А иначе наш мир совсем ожесточится, солнышко".
...Ну почему боли так много, а силы терпеть ее так мало?

Юлька толком и не почувствовала, как ее взяли за руку. И только когда боль начала отступать, девочка повернула голову и увидела лицо сидящего рядом с ней человека. Первое, что привлекло внимание — синие глаза. Нет, не форма глаз и не их необычный цвет (ну разве в наше время, полное фэнтезийных артов и цветных линз, обычную школьницу таким удивишь?), а выражение... нет, не так. Что-то было в этих глазах особое, неуловимое, но заметное. Доброта. Затаенная боль. Мудрость. И в то же время — какая-то наивность и открытость. Как будто на тебя смотрит пожилой мудрец с глазами ребенка.
В глазах Юльки что-то прояснялось, мутная пелена боли, не дающая думать ни о ком, кроме себя, спадала. Нет, этот человек совсем не пожилой... но, наверное, мудрый. И у него невероятная улыбка... грустная, но в то же время добрая. Будто его пытают, а он подбадривает тех, кто мучается вместе с ним. Наверное, с такого человека был срисован Сотников Василя Быкова. Юля улыбнулась "Сотникову" и заметила (скорее — почувствовала), как он улыбается в ответ.

— Так, это что такое?!
Если бы взгляды могли испепелять, от Аймора бы ничего не осталось. В него метала молнии глазами разъяренная Ольга Максимовна Оболенская.
— Быстро убери руки от моей дочери!
Врач, вывернувшийся из-за спины Ольги, задал Юльке несколько вопросов, потыкал ее в живот и бросил медсестре:
— Однозначно аппендицит. Давай в операционную!
...Ольга и сама не поняла, какого черта так разволновалась, будто на кушетке действительно лежит ее родная дочка. Но, как только Юлю увезли в операционную, Ольга вернулась к странному мужчине:
— Какого черта ты ее трогал? Думаешь, раз она такая наивная, с ней всё, что угодно, можно делать?!
А тот бестолково забормотал:
— Простите меня... Я пытался ей помочь...
— Она еще несовершеннолетняя! Я за нее в ответе.
Вот сразу Ольге этот мутный тип не понравился. Глазки растерянно бегают, поведение странное — неужели какой-то псих? И чего ради к чужим детям лезет? Наверняка педофил.

Вест, приехавший в больницу навестить Диану, всего лишь на минутку оставил Аймора одного. Отошел, называется, бахилы купить... Вернулся, а на целителя уже кричит какая-то женщина.
— Да я на тебя заявление в полицию напишу, сядешь в тюрьму как миленький!
А вот это уже совсем плохо. Хорошо еще, что в данный момент коридор был пуст. Но такими темпами сюда быстро толпа народу соберется...
Соображения заняли не больше секунды. Вест моментально создал портал, схватил скандальную дамочку за шиворот и вышвырнул куда-то в другую реальность. А потом напустился на Аймора:
— Что ты наделал?! Неужели не мог не засветиться?
Целитель тихо, но твердо произнес:
— Не мог. Той девочке было очень плохо.

Ольга толком не поняла, что произошло. Вот только что ее схватил за шиворот, как котенка, какой-то незнакомый рыжий мужчина... а теперь она оглядывает стены средневекового города, стоя посреди широкой дороги.
Это что, розыгрыш? Очень остроумно.
Поморгала, ущипнула себя — видение, которому следовало бы исчезнуть, никуда не делось. Пение птиц, запах пыли... Все было наяву.
Ольга Максимовна, поразмыслив, двинулась к городу. Дорога ведет через огромную равнину в лесную чащу, а выживальщица из Ольги никакая. По дороге ее нагнала повозка.
Мужчина крестьянского вида спрашивал что-то на языке, напоминающем английский. Его суровый вид навевал ужас, и Ольга не решилась рассказать о своем перемещении. Просто пробормотала, что заблудилась.
Ее довезли до постоялого двора, где Ольга начала расспрашивать о местных ведьмах и гадалках. Отвечали ей полунамеками и косились боязливо, поэтому Ольга решила переждать.
В какой-то момент ей померещился звонок айфона, но связи не было. А потом...
— Я вам как есть говорю, странная какая-то баба. Одежда на ней вроде как и мужская, и женская. Все выспрашивает про гадалок наших. А еще... не поверите — вот только что видел — ушла она за угол, а оттуда свет засиял! Я глянул — а у нее в руке какая-то пластина с ладонь размером, светится, что фонарь! Никак ведьма своих ищет!
Ольга с ужасом глянула на приближающегося хозяина постоялого двора в компании стражников...

Потом ее отвезли в княжий дворец, отобрали сумку... Явился князь — седой статный мужчина, глянул на айфон, бросил фразу:
— Похож. Не тот же самый, но похож. Из какого ты мира, ведьма?
Ольга пролепетала что-то про двадцать первый век и планету Земля.
— Я ищу Аймора Синеглазого и его помощников. Их двое — рыжий мужчина и светловолосая женщина. Поможешь с поиском — останешься жива.
Ольга Максимовна замотала головой — какой Аймор, какие помощники? Князь ударил ее в лицо наотмашь.
Больно. Больно. Больно... Какой Синеглазый?
Князь двинулся к выходу, махнув слугам рукой.
Синеглазый... сине...
— Подождите! Я его видела!
И — все. Почти почтительно отвели в комнату, уже смахивающую на комфортную. Принесли платье взамен измятого костюма. Принесли воду и еду.
Ольга зажмурилась. Очевидно, просто так ее не выпустят. Она с надеждой глянула в окно. Нет, слишком высоко.
И вдруг — закружило, завертело, и сложились порывы ветра в высокую тонкую фигуру недавнего спонсора.
— Рад вас вновь увидеть, Ольга. Пусть даже и в таких... хммм... неожиданных обстоятельствах.
Нервы, кажется, сдали окончательно. Ольга вихрем подлетела к незваному гостю, вцепилась в его плечи, начала трясти:
— А теперь объясни мне, что все это значит?!!

А в это время Юля, пришедшая в себя после операции, уже разговаривала с отцом.
— Нет, я не видела Ольгу. В последний раз — когда меня в операционную увозили.
— Ничего, найдется. Раз "пропала", наверняка есть причины. Юленок, тебе привезти что-нибудь?
— Да. Карандаши, любые.
Отец подмигнул:
— Снилось что-нибудь?
Юля посмотрела ему в глаза и прошептала:
— Почти. Кажется, я видела ангела...

Глава

...когда Леся и Алена вышли из школы, было уже понятно: скоро начнет темнеть. Леся глянула в небо и улыбнулась:
— Тяжеленький был денек! Как думаешь...
Закончить фразу она не успела.
В лицо ударил странный ветер — необычно горячий для времени года, и чудилось в нем нечто неестественное, неправильное. Леся хотела закрыть лицо, но даже руку поднять новый, сильный порыв не дал. Где-то рядом вскрикнула Алена:
— Ай!
Ветер шел волнами, то раскаленно-горячими, то обжигающе-холодными, будто бы пронизанный насквозь какими-то электрическими токами. На очередном порыве Леся приготовилась получить в глаза порцию пыли, зажмурилась...
И — ничего.
Леся открыла глаза.
Алена рядом терла глаза, пыталась проморгаться. А перед ними стояла женская фигура в длинном, до пола, платье. Леся прищурилась, пытаясь разглядеть незнакомку. А Алена, оторвавшись от своего занятия, тихо выдохнула:
— Ольга Максимовна?!

Ольга, только что получившая ощутимый толчок в спину, вдруг осознала: в мире остались не только странный неустойчивый ветер и боль в сведенных судорогой пальцах. Были еще неясные очертания школьного двора, человеческие лица — высокая женщина с русой косой и кудрявая девочка-подросток... Так, спокойно...
Конечно же, школьный двор. Каждый миллиметр которого был благоустроен лично ею. Видимо, самое близкое ей в этом мире существо. Пусть и неживое. Ее детище...
Захотелось рухнуть на траву и разрыдаться, но Ольга себе не позволила. Она узнала двух женщин — Котляревская и Поплавская, учительницы. Не особо приятные персоны, но какая разница! Она дома, дома, ДОМА!! Ее ждут горячий душ и теплая постель... Ольга тихо зашептала:
— Я вернулась...
Учительницы переглянулись: грозный школьный завуч собственной персоной, в странном розовом платье?! Кажется, не только природа с ума сошла...
Ольга, начинающая отходить от шока, сердито сверкнула глазами:
— Что вы на меня так смотрите? Я думала — не дойду. Я этими башмаками ноги стерла!
Алена нервно затараторила:
— Вы же никого не предупреждали... просто исчезли куда-то. Мы беспокоились...
Ольга гордо вздернула голову
— Что за глупости? Если меня не было — значит, есть на то причины. Я человек взрослый и способна о себе позаботиться.
...И так некстати вспомнились слова колдуна... Ладно, спокойно, об этом здесь никто не узнает, если сама Ольга не расскажет.
Тут уже Лариса Григорьевна начала задавать неудобные вопросы:
— А где, кстати говоря, вы были? Мы ж испереживались все!
Участие казалось искренним, и Ольга даже не особенно разозлилась... Так... Реальность изменилась... Соболевская... Спокойно. Раз есть изменения, изменилась и Ольга. К примеру, в этой ветке реальности она не замужем за директором школы, да и вообще не замужем. И фамилия у нее прежняя, девичья... Ну ладно, это еще полбеды. Надо только вспомнить все.
— Ну, что я отвезла в больницу свою... кхм, ученицу, Юлиану Оболенскую — вы помните?
В голове закружились Ольгины (или все же не ее?) воспоминания.
"Школьники, выбегающие из кабинета после ее урока. Юля осталась сидеть на стуле, бледная, как мел. Юлька внезапно ойкнула и скрючилась на стуле. Ольга недовольно глянула на нее:
— Юля, что такое?
— Ольга Максимовна, мне больно. Живот болит".
— Да, Владимир Денисович вас искал, хотел поблагодарить. Сказал: если бы ждали скорую, аппендикс мог прорваться.
От сердца отлегло — с Юлькой все хорошо. Но дальше придется врать.
— А в больнице я встретила старого друга, и мы решили рвануть на базу отдыха за город.
Леся и Алена захлопали глазами, не сговариваясь. Ольга Максимовна?! Все бросила и рванула отдыхать?!
Ольга уловила недоуменные взгляды и рявкнула:
— А что, я не имею права расслабиться после работы?
Учительницы выдохнули: видимо, Ольга Максимовна таки в порядке.
— А платье откуда?
— Костюмированный бал. Что вы на меня так смотрите? Ладно, я проиграла пари на прогулку по городу в этом...
— Как же это Вас угораздило, Ольга Максимовна?!
— Кхм... Учителя тоже люди. Кстати, Алена, а можно с вами одеждой поменяться? Сил моих больше нет в этом подоле путаться!
Это прозвучало так живо и естественно, что улыбнулись все. Алена огляделась и зашептала:
— Я в учительской оставила сменку, там свитер и джинсы. Я оверсайз люблю, вам точно подойдет.
— Пойдемте, покажете...
Свитер был мягкий, красный, с нарисованными оленями и пах уютом. Джинсы на флисе, мягкие-мягкие и теплые-теплые... Пока Ольга восхищалась комфортом, Алена с восторгом рассматривала снятое ею платье:
— Красивое... Наверное, дорогое...
Ольга, не дожидаясь вопросов, кивнула:
— Да, платье дам поносить, можете даже себе оставить. Надоело оно мне, сил нет! Свитер и джинсы верну позже... Так, ладно, я домой — хочу горячий душ!
Но поехала Ольга сначала в салон красоты. На ходу записывалась к мастеру, наслаждаясь мягким ходом любимого автомобиля, планшетом, музыкой в салоне, запахом кожи — все казалось новым и в то же время привычным.
Девушка-мастер переспросила:
— Снять нарощенные пряди? А вы уверены?
— Да, уверена. Мне надоело.
На самом деле Ольге надоело их мыть мыльным корнем в холодной воде, но не скажешь же об этом парикмахеру...
Уже дома, в своей холостяцкой берлоге, закинув джинсы и свитер в стирку, Ольга долго зависала в душе, наслаждаясь ароматами шампуня, горячей водой, мыльной пеной... долго укладывала волосы перед зеркалом, куталась в любимый шелковый халат... А потом уселась на любимый ортопедический диван за ноут и полночи смотрела сериал, не веря себе — все получилось, она дома! Жаль только, после такого "отдыха" ей полноценный отпуск понадобится...