Как я пристрастилась к чтению

В детстве я была большой выдумщицей. Легко могла  придумать комбинацию в три хода, как к примеру "обработать маму, папу и дедушку", чтобы каждый из них  согласился отпустить меня в Москву с классом. А еще я могла сочинить душещипательный рассказ для старшей сестры. Не то, чтобы я хотела ее расстроить. Нет,  скорее мне хотелось ее растрогать. Она была старше и намного серьёзней, чем я. Да что уж там говорить, она была спокойным рассудительным ребенком, ее никогда не ругали, потому что она всё делала правильно. Это я, бестия, не укладывалась в рамки нормы, а с ней-то, слава Богу, родителям повезло. Её и не наказывали никогда. Вот только раз. И то из-за меня. Я уж точно не помню, что я натворила, но наказали  нас обеих. Наказывали родители интеллигентно.  Вариантов было два. Первый - запретить мне посетить очередную репетицию танцевального кружка или тренировку по теннису. Второй, light-вариант - отправить меня в кладовку.  Вообще удивляюсь, кто его придумал, и в чем была суть наказания.  Нужно было отсидеть один час в кладовке. Кладовка у нас была чудесная, полтора метра на полтора, чистая, сухая, в центре квартиры, прямо напротив входной двери. Папа облагородил ее полками по обе стороны от входа. На нижних полках лежали съестные припасы, на средних - домашняя утварь (миски, кастрюли, противни),  верхние же были отданы под папины инструменты. Лестница, аллюминиевая, раскладная,  стоявшая тут же, позволяла дотянуться до любой полки. Вот собственно в эту кладовочку мне предлагали удалиться на час после очередного моего выкрутаса. Разрешалось взять с собой книгу и печеньку или яблоко.  Чем меня наказывали, я так и не поняла, ни в те времена, ни в эти.
Представьте себе, наказанного ребенка, идущего с книжкой под мышкой и яблоком в руке в сторону кладовки, зажигающего свет, гремящего лестнице (её же нужно было установить к стене так, чтобы было удобно сидеть на перекладине) и захлопывающего (в знак протеста) дверь за собой.
Иногда я так зачитывалась, что отрывала голову от книги только тогда, когда кто-то из домочадцев, видимо устав от тишины, вдруг впоминал обо мне и заглядывал в кладовку, убедиться, там ли я еще.
В тот единственный раз, когда сестра разделила со мной бремя наказания, я примостилась на самой верхней перекладине, она - на нижней. Каким-то образом разговор сошел к теме о том, что родители меня уж больно часто наказывают. И так мне стало жаль себя. Аж до слез. Не то, что бы я действительно так думала или чувствовала, просто театральность моя не давала мне покоя, и я время от времени разыгрывала драмы, трагедии или комедии для себя и для родных. В этот раз, видимо, был черед трагедии. И вот сижу я грустная и жалуюсь сестре на жизнь. Взор мой, блуждающий по полкам, меж тем падает на бутылку с каким-то расствором, не то с проявителем, не то с закрепителем (папа был фотолюбителем, и все атрибуты его хобби хранились тут же), и говорю: "Вот накажут меня в очередной раз, выпью тут какой-нибудь пергидроль и посмотрим, как все будут потом жалеть!" Про пергидроль и про жалость  я у бабушки усвоила. Там в селе пастух был. Без конца его ругали, то коров не соберет во время, то не туда их погонит, то не всех пригонит. "Пьяница пьяницей" был. Это я цитирую. Бабушкиных соседок. Надо же было ему к кому-то в сарай зайти, да без спросу прихватить бутылку с водкой. А на утро выяснилось, что соседка туда пергидроль залила, а этикетку не оторвала.  Вроде как пытались спасти его, поили его молоком, "хозяйка" пергидроли бегом бежала с кувшином молока"  (это всё от бабушкиных соседок информация), но, увы, пастух помер.  И стал хорошим человеком. Все его жалели. И столько хорошего вдруг про него вспомнилось всем. Соседку же все ругали. А она и сама, бедная, чуть с ума не сошла.
Вот я для красного словца еще и эту историю сестре припомнила. Мол, вот как бывает, ругают-ругают, а как нет человека, все сразу всё хорошее о нем вспоминают.
"Да ну тебя?" - сказала мне сестра. И разговор наш перекинулся на что-то другое.
Не знаю, сколько времени прошло, но настал опять для меня очередной час расплаты. Скорее всего я была очень виновата, потому что в этот раз меня не просто отправили в кладовку, меня еще и лишили похода в театр. Семья наша часто посещала осетинский театр. Вот и на этот день был запланирован такой поход. Папа сказал, что они едут в театр, а я чтобы отправлялась в кладовку. Была ли я огорчена? Отнюдь (если бы я потом во взрослой своей жизни умела  также смиряться с обстоятельствами, как тогда, в детстве, сколько бы я нервных клеток сохранила).
Квентин Дорвард, Айвенго или  Всадник без головы...  У меня был свой театр в голове. Они уехали. Я осталась. Сижу себе, читаю, яблоком хрумкаю. Скачу вместе с Квентином или Всадником во весь опор... И тут распахивается дверь кладовки. Стоит папа. Бледный. Запыхавшийся. И  спрашивает: "Что это ты тут сидишь?"
Я на него глаза опускаю (я же на верхотуре сидела) и в ответ спрашиваю: "А где мне сидеть? Вы же меня сюда послали?!"
"А ну быстро выходи! Тебе что читать больше негде?" - и практически сдергивает меня с лестницы с книгой в одной руке и яблоком в другой.
Я понять ничего не могу. Спрашиваю его, зачем вернулся, почему в театре не остался. Он мне что-то  про билеты сказал, мол не хватило. Ну не хватило, так не хватило. Пошла я в детскую читать дальше. Мне-то какая разница, где сидеть, в детской или в кладовке, я же все равно через минуту уже в седло и вскачь.
Через полтора часа папа привез наших из театра. Все веселые, довольные, а сестра, как зашла в дом, сразу ко мне бросилась. "Как ты?" - говорит мне шепотом. А я понять ничего не могу. Два часа не виделись. Что со мною сделается? "Нормально" - говорю. А сама  думаю: "Как-то странно театр на  них с отцом сегодня подействовал".
Тут отец, слышавший наш разговор, кричит из прихожей: "Нормально она, артистка! Это я чуть с ума не сошел, пока мчался домой, пока стучался в дверь, а она не открывала, пока искал её по комнатам и не находил. А она нормально!" 
Оказывается, уже в фойе театра сестра вспомнила мои слезливые речи о пергидроле. Вспомнила и испугалась. Отвела папу в сторонку и шепнула ему, так мол и так, грозилась пергидроль выпить, чтобы мы жалели. Папа велел сестре сидеть смотреть спектакль со всеми, а сам стремглав бросился домой. Доехал не различая светофоров. Никак не мог попасть ключом в замок. Стучался. А в ответ тишина. Войдя в квартиру звал меня по имени. Опять тишина. Только когда, оббежав все комнаты, не нашел меня, догадался заглянуть в кладовку. И тут я сижу на жердочке,  яблоко жую,  и не слышу его. А я и правда не слышу, у меня же в ушах цокот копыт стоит.
-----------------------------------
Все-таки странные эти взрослые, если на них глазами ребенка смотришь. Вот и тогда у всех один вопрос был: "А чего ты в кладовке-то сидела?"
"Так вы же меня сами туда посадили? Сказали сиди свой положенный, вернее, заслуженный час. Вот я и сидела!" - недоумевала я.
"Но мы же все ушли. Чего ты не вышла?" - допытывались мама, сестра и дед.
"Так ведь час еще не прошел!" - объясняла я, а сама думала: "Все-таки театр был какой-то странный, раз они все одновременно  стали плохо понимать меня".
А папа улыбался. Чему? Может быть тому, чему я сама сегодня улыбаюсь. Детскому баловству, шаловливости, фантазерству и детской честности.