Русалка

(новелла)

Ему было уже за сорок, когда он встретил её – прекрасную двадцатичетырёхлетнюю девушку, лёгкую, с нежной кожей на белых руках и полупрозрачно-голубыми, как холодная родниковая вода, глазами. До встречи с ней Георгий считал, что природа обделила его чувствами, напрочь лишив способности любить. Он был холодным, расчётливым, очень продуманным и до невероятности прагматичным типом и, зная об этом, считал, что заводить семью ему в его сорок с чем-то было всё ещё слишком рано и, возможно, если говорить честно, будет рано всегда. Он не мог делить с кем-то своё личное пространство, ему претила даже сама мысль об этом, потому что, чтобы с кем-то жить, надо его любить, а любить он не умел вовсе. Но с первой же встречи с Ларой он понял, что влюбился – страстно, бесповоротно и безвозвратно. И, кажется, на всю жизнь.
Он начал активно ухаживать за Ларой – в лучших правилах и традициях, приписываемых романтической любви, и через два месяца сделал ей предложение. Лара приняла его предложение благосклонно: мило улыбаясь, ответила «да» и поцеловала, сделав его самым счастливым мужчиной в мире. Свадьба была маленькая, но нескромная, а невеста была, как и полагается, неприлично красива. Она шла под руку с женихом в пышном длинном платье цвета шампанского и вызывала волнение, всеобщее восхищение и всеобщую зависть.
Им было хорошо. Он бросил курить, она бросила подруг. Он купил ей бриллианты и акварель, она обнимала его на прощанье, когда он уходил на работу, никогда не готовила и что-то шептала ему на французском, когда он ночью целовал её тело. Он планировал следующим летом поехать отдыхать на Мальдивы, она – завести кошку. Так продолжалось полгода.
Через полгода Георгий продал душную городскую квартиру и купил им большой загородный дом: Лара хотела, как ему думалось, больше находиться на воздухе. Они собрали вещи и переехали жить из города за город. И им было достаточно друг друга и того мира, который у них был на двоих, – без многих друзей, без лишних людей и событий.
Жизнь их текла, как эфир. Георгий вставал рано утром, целовал спящее лицо Лары и шёл делать кофе – себе и ей. Потом они вместе завтракали – непременно в постели; по субботам и воскресеньям страстно любили друг друга долго, нежась в объятиях, вплоть до позднего обеда, когда голод становился сильнее желания любить, после же гуляли и занимались всякой романтической ерундой: иногда читали – она ему что-то вслух, а он про себя последние дела, готовя их к суду, иногда гуляли вдоль реки – под крики птиц и его прокурорские рассказы, иногда уезжали в город где-нибудь посидеть с друзьями, но непременно недолго – им хотелось больше времени проводить вместе. Лара была воздушной, и со временем Георгий стал ощущать, что он не может без неё жить. По будням он уезжал в город, ещё до обеда, и возвращался, когда темнело. Лара встречала его у порога, ласковая и волшебная, как и вся их мерно текущая жизнь. Любовь их была так сильна, что, казалось, не имела границ. И поэтому они решили не заводить детей, полностью посвятив свои жизни друг другу.
Лара не имела постоянной работы, но занималась какими-то художественными делами, связанными с иллюстрациями книг, которые, скорее, развлекали её в то время, когда Георгий не находился дома, чем приносили какой-то доход, но она не жаловалась. Она вообще никогда не жаловалась. За это её и любил Георгий. И ещё за глаза, конечно. И за тело – прекрасное, роскошное тело, которое он иногда хотел любить больше, чем её душу. И, может быть, ещё за то, что она позволяла ему то, что он долгое время запрещал себе сам, – мечтать. Впрочем, может быть, он придумал себе это сам, ведь, как известно, взрослые мужчины склонны идеализировать молодых девушек, особенно если те красивы и позволяют себя любить.
Иногда Лара совершала странности. Например, она рисовала монстров и говорила Георгию, что эти монстры живут в ней и самое главное для неё – сделать так, чтобы они никогда не вышли наружу. А он приходил с работы и рассказывал ей о взломах, финансовых преступлениях и махинациях со страховками. Она слушала его и смеялась, как будто не веря, что в жизни может происходить такое. Для неё всё это было как что-то невозможное, не имеющее места быть в их жизни и в жизнях тех людей, которые хоть каким-то образом могли быть связаны с ними. Её внутренние монстры смеялись вместе с ней, глядя на её рафинированную жизнь. И тогда она вместе с ними смеялась над Георгием и говорила ему, что он похож на какое-то большое морское донное чудовище, пожирающее преступников. А он говорил ей, что он, безусловно, имеет полное право походить на чудовище, потому что любит порядок и чистую обувь. И прощал ей все её глупости.
Иногда она рисовала акварельных русалок.
– Что это? – Георгий заглядывал через плечо, чтобы посмотреть, что она рисует.
– Русалка. Красиво? – спрашивала Лара, не оборачиваясь.
– Красиво, – отвечал Георгий.
– Она похожа на меня?
– Похожа, но ты красивее.
– Это хорошо, что я красивее, – и Лара продолжала рисовать…
День за днём прошёл год, а они были, кажется, по-прежнему счастливы. Он принял все её странности и привык к ним, сжился с ними, как будто сроднился, и поэтому не сразу заметил, что смех её стал реже и тише. И вообще он не сразу заметил, что что-то начало вдруг меняться. А что-то начало меняться однозначно. Он увидел это однажды, когда, как, впрочем, это всегда и бывает, изменить и исправить было уже ничего нельзя.
При всём их счастье Ларе как будто перестало чего-то хватать. Ещё полгода назад её мысли не были омрачены ничем, что могло бы вызвать её тревогу – за настоящее ли, или за будущее. Но совсем не обязательно переживать несчастье для того, чтобы чувствовать себя несчастным, достаточно лишь усомниться в том, что ты понимаешь, что такое счастье. Именно это и случилось однажды с Ларой.
Её жизнь всегда была цельной и полной и в то же время дробилась на несобираемые вместе куски. Утончённая до кончиков пальцев, наполненная трогательными воздушными мирами, она, как ни странно, привыкла до встречи с Георгием во всём полагаться на себя, и в особенности в вопросе преодоления скуки, потому что именно скука, как она считала, – самое страшное, что может произойти с ней в жизни. И она жила в своём мире, не знавшем скуки и многих, вводящих в эту скуку людей. Жила ярко и разнообразно, пока в её жизнь не вторгся Георгий. И тогда оказалось, что есть люди, с которыми не скучно. Впервые, может быть, в своей жизни Лара была так увлечена человеком, и даже, скорее, не самим человеком, а тем, как он думает и чем занимается. Каждый новый день, проведённый вместе с Георгием, открывал для неё что-то новое – она потеряла страх и разучилась бороться со скукой.
И всё же… Страстные утра и нежные вечера и пустое одиночество днём – вот что она получила в браке. Оторванная от мира, она пыталась сделать свои дни наполненными хоть какими-то мелочами, которые за несколько дней надоедали ей до невозможности. Но вечером приезжал из города Георгий, и его поцелуи на время успокаивали её ноющую душу. А потом наступал очередной день, и всё повторялось снова.
Георгий любил её, она это знала. Они жили одной жизнью, поделённой на двух человек. И всё же она чувствовала, что в его жизни есть какая-то часть без неё, без Лары. Та часть, в которой он стоит на светофорах, слушая по радио последние новости, платит за кофе в ресторане, уткнувшись в газету и не поднимая головы на официантку, разгребает криминально-финансовую неразбериху и обсуждает курс доллара за ланчем с коллегами, имена которых ничего для него не значат. Та часть, в которой нет её. Но и в её жизни была часть, в которой не было его, – время с восьми до восьми, кроме выходных, ежедневно, когда она оставалась одна в пустом доме, отрезанная ото всего мира. И это время напряжённого одиночества не могло быть наполнено исключительно мыслями о Георгии, потому что она нуждалась в чём-то большем, чем просто в мыслях о нём – нуждалась так, что её душа начала истончаться, а сама она худеть и бледнеть. Ей срочно надо было чем-то заняться.
Несколько раз она начинала разговор о том, что её тревожит, о том, что ей бы хотелось работать. Но Георгий не хотел, чтобы она работала. Он не хотел, чтобы она уставала. Он вообще не хотел, чтобы она о чем-либо думала и переживала. Он хотел её любви. Он нуждался в её любви. Он требовал, хотя и вот таким образом – отграничивая её от мира, любви, которую она ему и без того давала. Он хотел её полностью – безоговорочно и тотально. А она хотела жить жизнью, в которую не проникает скука, и снова занялась тем, чем занималась ещё до брака и чем никогда не интересовался Георгий, – живописью. Как только Георгий уезжал в город, она доставала краски и садилась писать. Окончив рисунок, она выставляла его в интернете, и в один момент одно за другим агентства стали интересоваться ею и предлагать ей сотрудничество. Так Лара занялась своим делом и ожила – на какое-то время.
Иногда, когда Георгий в воскресенье был занят подготовкой к очередному понедельничному заседанию суда, она, изнывая от скуки, доставала краски и садилась что-нибудь рисовать. Время от времени они перекидывались какими-нибудь незначащими фразами, и Ларе казалось, что Георгий как будто не замечает, что она вообще чем-то занимается. Как-то, увидев его крайне сосредоточенным каким-то очередным делом, которое явно не доставляло ему удовольствия, она спросила:
– Дорогой, ты любишь свою работу?
Он неопределённо пожал плечами:
– Конечно. Это же работа.
– Я тоже.
– Что тоже? – Георгий поднял голову.
– Люблю свою работу, – невозмутимо ответила Лара, продолжая вести кисточкой по листу бумаги.
– Милая, какая ж это работа? Работа должна приносить деньги, – на его лице повисла снисходительная улыбка человека, привыкшего всегда и во всём чувствовать себя правым.
Были и другие между ними разговоры, заканчивавшиеся, впрочем, всегда одинаково – удовлетворенным молчанием Георгия и ошарашенной тишиной Лары. И в конце концов она перестала спрашивать: незачем было.
Так вот и получилось, что Лара открыла Георгию свой мир, в который он, однако, войти так и не удосужился. Нет, даже в самом строгом смысле его нельзя было обвинить в легкомыслии или равнодушии к ней. Иногда он даже хвалил её, как девочку, занимающуюся красивой ерундой, – просто ничего не принимая всерьёз из того, что она делает.
Хвалил. И всё же при всём его внимании к Ларе Георгий никогда не был озабочен тем, что у неё внутри. Он никогда не задавался самым главным вопросом, на ответе на который строилась как минимум половина их совместной жизни: счастлива ли она с ним? Возможно, правда, он просто боялся этого вопроса, потому что боялся услышать не тот ответ, и старался никогда не произносить этот вопрос вслух, ведь всё, что подумано, но не сказано – по сути, не проявлено, а значит, не существует. Следовательно, все счастливы.
И всё же, вопреки этому, Лара становилась несчастной. Тогда, год назад, она пошла за Георгием, оставив всё, что было у неё в прошлой жизни, и рассчитывая получить что-то большее, чем у неё было и чем мог ей дать остальной мир. Однако, оставив её без всего, Георгий не смог предложить ей ничего взамен – ничего впечатляющего. Ей становилось с ним душно. Ей было мало их пересечений утрами и вечерами, ей хотелось стать частью того мира, который Георгий носил в себе круглосуточно – со всеми его мошенниками и провокаторами, коррупционерами и расхитителями. Но Георгий как будто старательно отстранял её от того, что было у него внутри, как будто знал, что показывать там нечего. Но Лара пробовала ещё и ещё, и в конце концов оказалось, что его мир замкнут, ограничен и не так уж огромен – он не мог вместить туда её. Может быть, потому что то, что было у него внутри, было гораздо меньше того, что могла ему дать Лара и что он упорно отказывался брать. Лара начала скучать опять, с разницей только в том, что раньше она скучала без Георгия, а сейчас всё чаще и чаще – с ним. Получалось, что где-то он всё же недотянул…
И вдруг ей стали приходить мысли о том, что однажды любви – этой универсальной валюты, которой измеряется значимость человека, – однажды её перестанет хватать, потому что да, конечно, она видела, что Георгий её любит – любит страстной, но душной и очень ограниченной любовью. А ведь одной любви никогда недостаточно, особенно если допустить, что когда-нибудь она может закончиться. Всё это разъедало Лару изнутри, и она замкнулась, погрузившись в глубины своего волшебного мира, который, как оказалось, был больше того, что мог подарить ей Георгий. Скука, то и дело прокрадывающаяся в одинаковые вечера и подаваемая с утренним кофе, стала всё чаще посещать этот дом, расположенный на берегу неширокой реки с покатыми берегами, в окнах которого каждый вечер зажигался тёплый, рассчитанный лишь на двух человек свет.
И только в жизни и душе Георгия всё протекало невозмутимо ровно, гладко и прямолинейно.
Жизнь продолжалась, и их любовь, кажется, тоже. Георгий занимался судами, Лара – рисованием. Георгий погружался в грязь человеческих душ и проводил там весь свой восьмичасовой рабочий день с перерывом на обед, сопровождавшийся всё теми же грязными и гадкими разговорами о подонках, оставивших кого-то без денег, Лара создавала искусство, рассчитанное, увы, не на многих. Он ужесточал свои жизненные позиции, она отстранялась от людей и от жизни. Всё шло замечательно и параллельно, как и их параллельные жизни в пределах одной судьбы.
Была вьюжная ночь, одна из тех ночей, которые вселяют в души живущих какое-то трепетное и безнадёжное беспокойство. Георгий и Лара сидели в гостиной на диване и о чём-то, как и было у них заведено, тихо разговаривали. Лара куталась в плед, хотя было совсем не холодно. Плед то и дело сползал с её плеч, и тогда мягкий полумрак касался её кожи и делал её мраморной. Георгий целовал её в плечо, поправлял плед и крепче прижимал к себе. Вдруг, совершенно неожиданно, прямо посередине разговора Лара спросила:
– Ты правда так сильно любишь меня?
– Правда.
– Зачем?
Георгий удивлённо посмотрел на неё.
– Зачем тебе нужно так сильно любить меня? – настаивала Лара.
– Я просто люблю тебя, – Георгий не хотел никаких «почему» и «зачем», он просто хотел, чтобы она была рядом… Он не хотел никаких границ, он боялся их. Ему нужна была вечность, не имеющая ни начала, ни конца, а мысли о том, что их любовь когда-то началась, могли привести к мыслям о том, что она когда-нибудь может закончиться, и ему от этого становилось необъяснимо страшно, как перед смертью. – Мне не нужны причины или цели, чтобы любить тебя.
– Знаешь… Иногда я не хочу, чтобы ты любил меня так сильно. Мне становится страшно от твоей любви.
– Милая… – он нежно обнял её за плечи. Ему нечего было сказать в ответ.
– Нет, правда… Ты слишком сильно меня любишь. А если я умру?
– Какие глупости! Ты не умрёшь!
– Никогда-никогда? – она вскинула одну бровь.
– Все умрут, а ты никогда.
– Это смешно. Ты так меня любишь, что готов говорить неправду только для того, чтобы я не расстраивалась.
– Я действительно не хочу тебя расстраивать, тем более такими глупостями, как смерть. Мы живём – здесь и сейчас, и мы будем жить долго и счастливо – вместе. И ещё неизвестно, что будет потом.
– Потом будет смерть, это все знают.
– Тогда, если потом будет смерть, я хочу быть там с тобой.
Лара закрыла глаза:
– Я прошу тебя, очень, не люби меня так сильно! Люби, но немножко, чтобы, если что-то случится, ты смог меня разлюбить.
– С тобой ничего не случится. И я буду всегда любить тебя. Иди ко мне, – он притянул её к себе и жарко поцеловал в губы.
Уже лёжа в постели, уставшие от любви, они снова вернулись к этому разговору. Подперев голову рукой, Лара смотрела на лежавшего на спине и смотревшего в потолок Георгия. Её длинные волосы падали на подушку и касались его плеча.
– Знаешь что? – прошептала она. Её голос, тихий и мягкий, показался ему таким громким, что он вздрогнул. Ему почудилось, что вместе с ним вздрогнуло небо и звёзды готовы сорваться и полететь вниз. И сжечь его сердце.
– Что?
– Я хочу быть русалкой и жить в нашей реке, но только там, где глубоко и никого нет. Там, где тишина и пустота.
– А я?
– Ты… Ты будешь ходить по берегу реки и смотреть на воду, на небо. Ты будешь жить и не знать обо мне. А я буду смотреть на тебя и любить тебя оттуда, из моей тишины и пустоты. И когда я умру, ты не будешь расстраиваться, потому что не будешь меня любить.
– Я бы любил тебя, даже если бы не знал тебя…
Лара рассмеялась, запрокинув голову.
– Как ты мог бы меня любить, если бы не знал меня?
– Я бы любил твой образ, придуманный мной.
– Значит, ты придумал меня?
– Сначала я придумал тебя, а потом встретил и понял, что ты – это ты. Ты – то, что я придумал, и ты, оказывается, существуешь.
– Как интересно…
Звёзды не упали, они не умеют падать. И небо перестало вздрагивать, когда Лара легла рядом с ним, обняв его, и он услышал её ровное дыхание. Она погрузилась в сон.
За несколько месяцев до того, как произошло то, что произошло, Лара, рассматривая очередную нарисованную ею русалку, спросила:
– Гера, а что ты будешь делать, когда меня вдруг не станет?
– Не станет? Как это? – сдвинул он брови, пытаясь осмыслить услышанное.
– Ну так… Не знаю. Вдруг я исчезну. Из твоей жизни. Совсем исчезну. Как будто меня и не было, – она делала паузы между словами, словно они медленно вытекали из её головы и с трудом выходили наружу. – В конце концов, мало ли что в жизни может случиться.
– Что значит, как будто тебя и не было? Вот ты, со мной, рядом. И я тебя люблю. Тебя не может не стать. Какие глупости!
– Я тоже тебя люблю, – Лара как-то неопределённо улыбнулась.
Он вспомнил об этом разговоре полгода спустя, когда однажды она не вернулась домой – ни через час после того, как ушла гулять, ни через два, ни вечером, ни ночью, ни утром следующего дня. Ушла к берегу и не вернулась.
Когда начало темнеть, он пошёл к реке и кричал, зовя её по имени, но она не откликнулась. Продрогнув от ночного холода и трясясь в тревожном ознобе, он вернулся в дом и всю ночь просидел в гостиной, неподвижно, сжав голову руками, чтобы она не взорвалась от мыслей, курсировавших там ледоколом от причины к причине. Наутро же, едва забрезжил солнечный свет, он сел в машину и поехал в город – в полицейский участок, чтобы сообщить об исчезновении жены. Там ему дали чистый лист бумаги и толстую шариковую ручку. Он написал заявление. Разбуженный им дежурный, равнодушно глядя в бумагу, задал несколько обязательных вопросов и отправил его обратно. Сказал, что, если что, ему позвонят.
Но прошёл день, два, неделя, а ему никто не звонил. Два раза он сам звонил в полицейский участок, но следователь ровным голосом привычно сообщал ему, что расследование ведётся, но пока безуспешно, что тело не найдено, а это значит, что женщина, скорее всего, жива, и посоветовал ему позвонить родственникам и друзьям и спросить у них, может, кто её видел, потому что так очень часто бывает, что жена пропала, а на самом деле она не пропала, я сбежала к любовнику или что-то там ещё. Всякое в жизни бывает. Лучше вообще не переживать. Всё образуется, а они, конечно, сделают всё возможное, чтобы его жену найти как можно быстрее. И всё прочее в этом же роде. Георгий дважды клал трубку и чувствовал, что в его жизни происходит какой-то абсурд. И ждал, ждал, ждал…
Как такое могло случиться, что она просто ушла гулять и вдруг не вернулась – исчезла из его жизни? На диване остался её платок, на столе – недопитый кофе. И когда Георгий брал платок в руки и подносил к лицу, он чувствовал тонкий аромат её волос и кожи, которые остались на ткани, и это будоражило его сознание – очень. Всё это значило, что она когда-то существовала в его жизни, была здесь и рядом с ним, слушала его, смотрела на него, смеялась и разрешала ему многое. Георгий закрывал глаза и представлял, как он водит пальцами по её обнажённым плечам, опускаясь всё ниже к спине, а она сидит, чуть повернув к нему голову, он едва видит её глаза, в которых угадывается улыбка. Ещё он представлял её поздним воскресным утром, только после постели, всю трепетно нежную после сна и до невозможности желанную, она сидит на кровати, скрестив ноги, в позе лотоса, расчёсывает свои длинные золотистые волосы, падающие тяжёлыми локонами вниз, и что-то ему рассказывает. Он лежит рядом, подперев рукой голову, и слушает – конечно же невнимательно, наконец берёт одну прядь и пальцами свободной руки начинает перебирать её. Лара ведёт расчёской по волосам и останавливается в том месте, где его пальцы мешают расчёске идти дальше, смеётся и пытается освободить локон из его рук, он смеётся тоже и, притянув к себе, начинает скользить руками по её телу, заключив в крепкие объятия. Расчёска падает из её рук на кровать, и она закрывает глаза, подчиняясь его желанию обладать ею…
Снова и снова с его губ срывался стон отчаяния. Да, она существовала в его жизни и, вероятно, где-то существует сейчас – в какой-то иной, не его реальности. И он продолжал представлять, представлять… И доводил себя до исступления.
Работать стало совершенно невозможным делом. И Георгий взял отпуск, рассчитывая на то, что мысли о том, что Лара найдётся, вернут ему её – во плоти. День шёл за днём, Георгий то ел, то не ел, то брился так, что лицо начинало блестеть и лосниться, а то запускал себя напрочь, забывая даже по утрам чистить зубы. Он засыпал с мыслями о Ларе и просыпался с мыслями о ней. Дни шли по кругу, рождая новые непонятные мысли, пока однажды Георгий не убедил себя в том, что Лара ещё в то время, когда они жили вместе, завела любовника и, не решившись сказать ему об этом, сбежала от него вот таким вот предательским образом. Он ждал хотя бы какого-то знака от неё, хотя бы какого-то сообщения, но и эти ожидания растворялись в пустоте неизвестности. Так продолжалось до тех пор, пока не наступило одно жаркое июльское утро и он не поймал себя на том, что уже полчаса смотрит на пену остывшего кофе.
Окончательно из раздумий его вывел резкий и нетерпеливый стук в окно. Вставать было лень. Но за окном был кто-то очень настойчивый. Он явно хотел, чтобы Георгий подошёл к окну. Стук повторился – ещё более резко и ещё более настойчиво. Георгий встал со стула и подошёл. Отодвинув занавеску, он увидел плотного отёкшего мужчину в форме полицейского, на лице которого проступала естественная для летнего жаркого дня испарина.
– Вам кого? – скривившись, спросил Георгий.
– Новиков Георгий Багратионович здесь живёт? – глухо расслышал он через стекло. Ещё раз взглянул на неожиданного гостя и направился к двери. Лицо полицейского тоже исчезло из окна.
– Это я. Чем могу быть полезен?
– У меня к вам несколько вопросов.
– На предмет чего?
– На предмет исчезновения вашей жены.
– Ах, это… – Георгий сморщился, предвосхищая неприятные вопросы постороннего человека в отношении его личной жизни.
– У меня копия вашего заявления с собой. Это ваше заявление? – он протянул Георгию мелко исписанный листок.
– Да, моё.
– Здесь сказано, – полицейский придвинул листок к близоруким глазам, – что ваша жена пропала четырнадцатого мая, то есть… – он задумался, считая дни, – сорок семь дней назад. Так?
– Так, наверное. Я не считал.
– Сорок семь дней... – полицейский что-то отметил у себя в тетради поверх заявления.
– И с тех пор вы её не видели, – не то спросил, не то констатировал он.
– Нет, надо полагать, не видел.
– И что вы думаете? Какова причина её исчезновения? Случайная смерть, оступилась, может? Или суицид?
– Я ничего не думаю.
– Понятно. А ваша жена умела плавать?
– Кажется, умела, я не уверен.
Полицейский несколько удивлённо и недоверчиво поднял глаза на Георгия.
– Сколько лет вы прожили вместе?
– Три.
– Ровно три?
– Три года и два месяца.
– Понятно, – мужчина почесал потную спину и вновь сосредоточился на своих записях. – У вас в отношениях не было никаких проблем? Или, может быть, были? Она была довольна вашей семейной жизнью?
– Нет, не было. Я её любил.
– А она?
– Что она?
– Любила вас?
– Любила.
– Понятно, – полицейский опять что-то чиркнул в тетради. – Это значит, что у вас не было причин убивать её?
– А потом идти заявлять в полицию, что она исчезла? Да что же это такое?! – вспыхнул Георгий, но тут же, взяв себя в руки, ответил: – Нет, не было.
– Хорошо. Тогда пройдёмте со мной.
– Куда? – Георгий стоял у порога так, чтобы мужчина не смог войти в дом.
– Недалеко от вашего дома был найден труп утонувшей молодой женщины, по описаниям похожей на вашу жену. Я прошу вас пройти со мной, чтобы опознать труп.
– Что? – лицо Георгия вытянулось. – Труп утопленницы? А с чего вы взяли, что это моя жена? И что, вы думаете, что это я утопил её?
– Я ничего не думаю. Я просто хочу, чтобы вы для начала опознали труп. А дальше уже будут работать наши следователи и криминалисты.
Георгий поджал губы. Его неприятно поразила мысль о том, что Лара могла вот просто так взять и утонуть. И оставить его одного. По всей видимости, история с любовником, придуманная им, была не самым плохим вариантом.
– Секунду. Я только переоденусь.
– Конечно.
Георгий с размаху захлопнул дверь.
Полицейский остался стоять за дверью.
Георгий снял с себя домашние штаны и натянул летние светлые брюки, застегнул ремень и поправил рукава летней рубашки. Как она могла взять и бросить его, утонув? Оставить его одного? Он сильно стиснул зубы – так, что они заскрипели. Наконец он вышел из дома и молча направился следом за полицейским в сторону реки, где каждый вечер они гуляли с Ларой до… того момента, как она его предала. Да, именно так – предала. Смерть как предательство – ещё большее, чем побег или адюльтер – стучала в его висках раздражающе-тошной идеей, растягивая время резиновой лентой.
Минут через шесть двое мужчин, не чувствуя ни малейшего неудобства от протянувшегося между ними молчания, подошли к реке.
В нескольких метрах от воды, чуть поодаль от нагнувшегося к земле ивового куста, лежало что-то, что должно было напоминать женское тело. Оно было раздутым, в вылинявшем голубом платье, из-под которого торчали разбухшие в кровоподтёках босые ноги утопленницы. Тело лежало спиной кверху, чуть неровно, так, что часть лица выглядывала из-под волос, в беспорядке раскинувшихся по голове и песку вокруг. Одна рука оказалась под телом, другая в неестественной позе лежала вывернутая назад. Синеватый цвет кожи казался неестественным на яркой сочной траве.
Георгий едва прищурился и прикрыл рукой глаза, защищаясь от солнца, противно освещавшего застывшую поверхность реки.
День, если не считать утонувшей женщины, был безупречно прекрасным. Лёгкий, не приносивший облегчения ветерок чуть шевелил листья деревьев, безуспешно пытаясь вывернуть их нижней стороной кверху, и нежно ласкал верхушки трав. Пропитанный запахом полевых цветов воздух плавился и растекался по небу, цепляясь за выпуклости задыхающихся от духоты облаков. Где-то на той стороне реки истошно кричала ворона.
На спине трупа сидела жирная зелёная муха, ещё несколько мух раздражающе шумно кружили сверху. Георгий направился к трупу.
– Стойте, дальше нельзя, – полицейский, махнув рукой с карандашом, показал на красную ленту, которой было обтянуло пространство вокруг разлагающегося тела.
Но мужчина, не обращая внимания на слова и движения полицейского, перешагнул ленту и подошёл вплотную к трупу. Брезгливо кривя губы в непроизвольной улыбке, он подцепил носком ботинка отёкшее лицо утопленницы, приподнял его, развернув немного, и, передёрнувшись всем телом, отдёрнул ногу. Голова Лары упала обратно, уткнувшись лицом в свежую траву. От него отделился, повинуясь неизвестной космической силе, кусок разлагающейся плоти и, чуть хлюпнув, коснулся земли.
– Убирайте… – прошипел Георгий.
– Вы опознали в трупе вашу жену? – ровным голосом и всё ещё держа в руках карандаш произнёс полицейский.
– Да, – резко бросил Георгий и, развернувшись на каблуках, пробуравивших рыхлую землю, чётким быстрым шагом направился к дому.
– А протокол подписать? – бросил ему вслед сотрудник полиции.
– Я буду у себя. Как закончите, подпишу, – не оборачиваясь, крикнул ему Георгий и неопределённо махнул рукой куда-то назад. – Как противно, как противно… Ужасно просто, как противно… Как будто и не было… – беспрерывно бормотал он, возвращаясь к дому.
Полицейский пожал плечами и посмотрел на водителя, который, шумно и большими глотками хлебая крепкий перестоявшийся чай из термоса, сидел на переднем сиденье полицейской машины, выставив ноги наружу.
– Противно ему… А нам вот совсем не противно. Работа такая, работа… – и полицейский начал что-то писать кривым почерком в протоколе. Закончив, он махнул рукой стоящим чуть поодаль экспертам: – Доставайте мешок, тело забирать будем.
И правда, что ещё они могли забрать, кроме тела?

15.06.2021