Голоса воспоминаний, под эгидой мин-ва абсорбции

     Сборник “Голоса воспоминаний” – содержит воспоминания о войне жителей Афулы и издан под эгидой министерства алии и интеграции Израиля

     (Книга вышла в канун Нового 2022 года и посвящена юбилею великой Победы)

        В данной работе использованы ранее опубликованные материалы автора посвящённые данной теме

               
               
                Ефим  Туллер


     Родился во время Великой Отечественной Войны, на Северном Кавказе в 1941 году. В Израиле с 1991 года. Трое  взрослых детей: старшая дочь проживает в России, младшая дочь и сын живут в Израиле. Горный инженер-геофизик. Защитил диссертацию по специальности в Московском Государственном Университете, Ph.d. 30 научных публикаций, 40 ноу-хау.
     В Израиле прошёл довольно типичный “олимовский” путь: от работы в ночном ресторане до работы на стипендию в Технионе в институте Космоса. Основатель инженерного центра в Афуле.  Автор ряда повестей, вошедших в сборник “Повести о былом и настоящем”, изданного в 2007 и 2009 гг.
         
               
                Часть первая

                О Бабьем Яре

     Была чудесная летняя учебная геологическая практика по склонам Днепра и другим местам, представлявшим интерес с геологической точки зрения для нашей группы студентов Киевского геологоразведочного техникума.
Один из этой группы является в настоящее время Академиком Украинской Академии Наук.
     Были мы и в районе Куренёвки и Сырца с его Бабьим Яром. О трагедии, которая там разыгралась почти двадцать лет назад, не было сказано ни слова... Нет, не потому, что не по теме – просто официально в Советской истории той поры не было такого места и такого факта, как расстрел более чем ста тысяч беззащитных людей, в подавляющем большинстве евреев, а также цыган, военнопленных и других...
     Нельзя винить в этом преподавателя, человека, бесконечно влюблённого в своё дело, автора учебника по общей геологии. Если бы он хоть один раз позволил себе это, а по большому счёту при других обстоятельствах, я уверен, он сделал бы так – следующую практику проводил бы кто-нибудь другой...
     Но природа и жизнь жестоко - очередной трагедией, наказала власти и, к сожалению, невинных людей, за небрежение памятью, небрежение законами природы, за преступную бесхозяйственность... Через два года в далёкой Джизакской степи я услыхал об ужасной катастрофе - на Куренёвке в результате оползня погибло около двух тысяч человек...
     Ещё, лет через двадцать, в восьмидесятых, когда я был в Киеве, на месте массового расстрела уже стоял памятник жертвам. У фотографа, я приобрёл несколько фотографий. Он всё сокрушался, что это место среди многочисленных туристов не рекламируется, нет указателей...
     Я молчал, мне нечего ему было сказать, вернее, не хотелось..., у каждого была своя боль...

                Часть вторая

                Стрыйское  захоронение

    Ни один из многочисленных партийных и комсомольских работников Стрыйского гарнизона, проводивших с нами, солдатами и сержантами срочной службы, политзанятия и прочие подобные мероприятия, ни разу в течение более двух с половиной лет моей службы там и уверен, что и после меня, даже словом не обмолвились, что находившееся на горе кладбище невдалеке от дороги, по которой мы регулярно проезжали в первый караул - склад боеприпасов, не просто кладбище, а место, где немцы расстреляли двадцать тысяч евреев, жителей Львовской области.
     А узнал я об этом случайно на втором году службы, когда наша машина со сменой караула остановилась по техническим причинам на дороге напротив кладбища.
     Рассказал мне об этом водитель, призванный из Львова, сам 1943 года рождения. Естественно, слышать об этом он мог только от старших по возрасту очевидцев... Сказал, что их закопали живьём... После паузы добавил, что земля потом ещё неделю дышала..., так, наверное, и было на самом деле, как и во многих других местах массовых расстрелов...

     Потом, я всегда проезжал мимо этого места молча, с сильно щемящим сердце чувством...


                Часть третья

                О славном Маршале Будённом

     О Будённом, одном из самых больших символов Красной, а потом Советской Армии вместе с Климом Ворошиловым нельзя не рассказать, ведь мне довелось с ним встретиться четыре раза: три раза “вживую”, а один с “результатами” его труда.
     Южная Геофизическая экспедиция, 1961 год. После окончания Киевского геологоразведочного техникума я работаю техником-оператором на электроразведке в районе Туркестанского хребта. Мой помощник – Амир, коренной житель Средней Азии. Он окончил горный техникум то ли в Алмалыке, то ли в Ангрене. Был на год старше меня. Высокий, крепкий, умные серьёзные глаза.
     Спокойный, рассудительный. Лицо для уроженца Средней Азии довольно светлое. Нос большой, с горбинкой, как у осетина. Жил он в Джизаке и поступил (или направили его) на работу в нашу экспедицию. Попал ко мне.
     Однажды, когда мы, сидя вместе в кабине грузовика, проезжали мимо очередного брошенного кишлака, я спросил его:
     - Амир, почему здесь кишлаки брошенные, и почему их так много!?
     Лицо его омрачилось: “Это всё Будённый!”
     Из его небольшого рассказа я узнал, что когда Будённый усмирял басмачей, то, если доставали снаряды, выпущенные из орудий бронепоезда, то били прямо по непокорному кишлаку. В горных районах, где в основном и скрывались басмачи, чёрным смерчем проносилась конница, круша всё на своём пути!
     Уцелевшие жители снимались с места и уходили дальше в горы... И нет большего оскорбления для узбека, чем показать жестом, что ты закручиваешь усы или размахиваешь шашкой...
     Сразу должен сказать, что не хочу делать никаких выводов и обобщений. Я передаю только то, что видел и слышал сам. А то, что басмачей усмиряли, как в своё время крестьян в Тамбовской области – факт исторический!

     Теперь можно вспомнить, как мне довелось видеть Семёна Михайловича в жизни – он был депутатом Верховного Совета СССР от нашего избирательного округа по Каменец-Подольской, а потом Хмельницкой области.
     Впервые увидел я его в 1950 г., когда был совсем маленький. Будённый в окружении большой массы народа двигался по мосту мимо мельницы, стоявшей на реке Утка, по направлению к городскому парку, где должен был состояться митинг. Происходило это ранней весной, было прохладно. Я был в сопровождении взрослых. Будёный оказался на большом расстоянии от нас, так что разглядеть его не удалось, но ощущение чего-то необычного осталось.
     Вторая встреча произошла в 1954 г., тоже весной, но было значительно теплее. Будённый в парадной маршальской летней форме со всеми наградами стоял на трибуне в парке. Его окружало множество генералов тоже с наградами. Столько высших армейских чинов сразу и в таком количестве в обыденной жизни увидишь не часто...
     На этот раз я уже был самостоятельный, без взрослых, и находился метрах в двадцати от трибуны. Было солнечно, сверкали ордена и медали, играла музыка - во всём было ощущение праздника, ведь, проходила встреча с прославленным маршалом...
     Но самая интересная, без преувеличения, встреча состоялась ранней холодной весной 1958 г. Я тогда учился в выпускном десятом классе. Наша недавно построенная средняя школа находилась недалеко от железнодорожной станции, откуда по направлению в город должен был проследовать кортеж Будённого. Старшие классы вместе со школьным духовым оркестром были выстроены у дороги, по которой должны были двигаться автомашины.
     Директор всем строго-настрого приказал, что если они остановятся, строя ни в коем случае не нарушать! И вот из-за поворота показалась кавалькада автомашин. Оркестр грянул туш! Машины поравнялись с нашей колонной, остановились, и оттуда вышли Буденный и сопровождавшие его люди. Строй мгновенно рассыпался и ринулся к маршалу. Я рванулся вперёд вместе со всеми, и в итоге оказался от Будённого на расстоянии вытянутой руки... Отделял меня от него только один человек из охраны, и у меня была возможность хорошо рассмотреть маршала.
     Был он невысокого роста, коренастый, кряжистый. Поскольку стояла холодная погода, был он в толстой кавалерийской шинели и папахе и мало похож на свои многочисленные портреты, которые в изобилии развешивались у нас в городе перед выборами:
     Во-первых, было ему уже, семьдесят пять лет, а изображали его на портретах только молодым.
     Во-вторых, знаменитые его усы оказались не длинными и чёрными, а короткими, седыми и толстыми, и торчали в стороны, как у моржа...
     В-третьих, всё лицо его было в многочисленных оспинках, как у некоторых из его охраны, возможно, бывших шахтёров. Для тех, кто провёл много времени в шахтах это характерно.
     Буденный поздоровался за руку со всеми преподавателями, кто находился поблизости, и с одним рослым десятиклассником из параллельного класса, тот потом, шутя, сказал, что до конца школы не будет мыть руки, как герой М. Коцюбинского после встречи с Николаем II. Затем Будённый, поговорив несколько минут с директором и порасспросив его о школе, попрощался со всеми, пожелав всего лучшего. Все приехавшие сели в машины и уехали,... канув со временем в историю...


                Часть четвёртая, самая большая

                Детские воспоминания (первые)
                и письма Сталину

      Должен сказать честно, что эту главу меня побудили написать опубликованные в интернете воспоминания моего старшего брата Туллера Михаила, который живёт в Москве.  Ну и также ожившие в памяти рассказы моей матери (светлая ей память “зихрон ле авраха”).
      Несомненно, что у каждого человека есть свои первые личные воспоминания, и они наиболее яркие, потому что они первые.
      Должен также сказать, что довольно часто они будут отличаться от воспоминаний брата по одним и тем же вопросам, чему есть как субъективные, так и объективные причины.
      Субъективные: это моё восприятие и моя личная память, а также  обрывочность и недостаточность информации, что заставляет додумывать недостающее чтобы связать разрозненные звенья в единую цепь.
       Ну, а объективно то, что рядом с матерью я пробыл на три года больше, так как уехал из дома около 17-ти лет после десятилетки, а он около 14-ти после семилетки.
      В целом, по жизни, конечно, это сыграло положительную роль, так я позже приобщился к алкоголю, курению и прочим “благоглупостям”,  хотя всё это было и в школе, но, естественно, не на регулярной основе и не в таком количестве.
      Ну, а теперь после такого длинного, но необходимого вступления, можно перейти  собственно к рассказу. 
      
      Самое первое моё сознательное яркое впечатление, что я сижу на краю большого, громадного зелёного луга под ярким, но нежарким  ласковым солнцем.

      Очевидно, это было начало весны.
      Слева от меня тянется вдоль арыка длинный ряд сухого кустарника.
      Было это в Казахстане, где моя мать со мной и старшим братом была в эвакуации, как я полагаю вместе с ближайшими родственниками отца.
      Где-то вдали видны согнутые в работе женские фигуры и среди них, очевидно, и моя мать. Конечно, что кустарник был именно с левой стороны, и что на поле работала моя мать, я понял значительно позже, как и многое другое, о чём, наверно, далее я буду говорить, как о само собой разумеющемся.
       Но это первое осознанное ощущение открывшегося изначала передо мной мира:

      Солнце, зелень бескрайнего луга, бездонная синева неба, навсегда осталось со мной, как прекрасное неповторимое первое светлое воспоминание.

      Оно сопровождает меня постоянно, всю мою уже немалую жизнь, являясь моим бесценным, непреходящим талисманом.
      Как я уже говорил, у каждого естественно есть свои первые воспоминания, но, согласитесь, не всем так повезло пробудиться в этом мире таким прекрасным образом.
      Никакими ужасными предыдущими воспоминаниями оно не было омрачено. Я не помнил, как моя мать, будучи беременна мной, пряталась от бомбёжек с моим трёхлетним старшим братом. Я не помню после моего появления на свет последующей ужасной переправы на барже через Каспий. 
      Между прочим, ровно через 20 лет я пересёк Каспий, если так можно выразиться в данном случае самолётом рейсом “Баку – Красноводск” вместо рейса на пассажирском пароходе, как вовремя эвакуации 20 лет назад.
      Просто у меня был выбор.
      Но это к слову.
      Не помню и страшного крика матери после получения похоронки на отца (из воспоминаний старшего брата). Мне было тогда всего только полтора месяца.
      Просто, естественно, физически я ещё не был в состоянии что-либо помнить.
      Потом в Славуте (там мы жили после эвакуации) по этой похоронке мать на нас с братом получала  пенсию. В райвоенкомате, перед отъездом в Израиль я держал похоронку в руках.   
      Это была почему-то калька, на которой было написано, что рядовой  Туллер Яков Иосифович в боях за Социалистическую Родину был убит 21 ноября 1941 года и похоронен в братской могиле село Троицкое, Балка Западная Ворошилов градской области. То есть в Донбассе.
      Рядовой! Человек, который в не такой уж давней молодости прошёл срочную службу. Потом был директором небольшого термосного завода, парторгом крупного цеха на крупном металлургическом заводе и так далее. То есть всё время работал с людьми.
      Последняя его должность была инструктор райкома партии. Категория, очевидно, подлежащая освобождению от призыва на фронт, то есть имел, как говорили тогда “бронь”. 
      Рядовой! Вот уж, действительно не за чинами и наградами он шёл добровольцем на фронт.
      Мама рассказывала, что он неоднократно повторял, что кому то надо! Наверно, в ответ на вопрос, зачем он это делает. То есть он, наверняка сознавал, что идёт на заклание.
      И проводов, как таковых не было, отец по рассказам матери, был в это время в военном госпитале с желтухой, которую у него, очевидно, обнаружили на медицинской призывной комиссии. И мама рассказывала, что он два дня пытался догнать эшелон, на котором “мы” уехали.  “Мы” в кавычках, потому что это по отношению ко мне было пока только условно. 
      Об этом стало известно из его письма с фронта, которое он успел написать родственникам, адрес которых у него, очевидно, был. В том же письме он писал, что два месяца они в боях.
      Председатель поселкового совета села Троицкого, где был похоронен отец, рассказывала мне в 1973 году, когда я разыскал это тихое в то время место, показывая, развернувшуюся панораму:
      Перед нашим взором слева было громадное поле, на котором во время войны стояли, а вернее лежали, окопавшись в противостоянии, друг против друга наши и немцы.  Справа в отдалении был виден довольно высокий протяжённый кряж.
      Она сказала, что дальше немцы не пошли. Я, к сожалению, не уверен в этом, так как это была территория Украины, которая, как известно, была оккупирована полностью. Но, то, что мой отец ценой своей жизни, вместе с сотнями своих однополчан, похороненных в этой братской могиле задержали фашистов здесь надолго, насколько смогли – это точно!
       До войны мама окончила ветеринарный техникум, а затем сельскохозяйственный институт, так что пребывание её на поле или на ферме было естественным. Кстати она мне рассказывала, что когда я был ещё грудным, она работала на ферме. Уносить с собой ничего было нельзя, но пить молоко, сливки, можно было вдоволь, что косвенным образом, очевидно, доставалось и мне.
      Кустарник, который я видел, рос вдоль арыка, система была поливная, я потом прожил в Узбекистане около 30-ти лет, поэтому говорю, можно сказать, с некоторым знанием дела.  Мама, сажая меня на сухое место, забрать меня могла уже с  мокрого или уже с высохшего места.
      Очевидно, из-за напряжённого ритма жизни и работы это было не единожды, и позже у меня были проблемы с почками. В Израиле, когда не от самой хорошей жизни меня исследовали всего, что называется вдоль и поперёк, кто то из специалистов сказал, что в детстве, очевидно, я перенёс туберкулёз левой почки.
      Мне это не совсем понятно, если он, туберкулез, был, то куда делся. Или помог рыбий жир, которым меня насильно поила мама. Насильно, потому что уж очень противен он был на вкус, с чем, очевидно, были знакомы многие.  Но левая почка сейчас явно деформированная. С давних пор. 
      Не помню я и чувства голода, как мой брат. Очевидно, я ощущал его инстинктивно, так как инстинктивно пытался его удовлетворить. Что у меня иногда неплохо получалось. Так по рассказам моей матери я мог забрать чугунок с варёной картошкой, зажать его между ног (наверное, чтобы никто не мог у меня забрать) и съесть всё, что там находилось, то есть, оставив всех остальных голодными.
      Я даже сам смутно припоминаю, как единожды сижу прямо на полу  с зажатым между ног чугунком, Но, как мне это удалось сделать физически: убей меня Б-г – не помню! 
      Ещё одно чёткое раннее воспоминание, относящееся к периоду пребывания в эвакуации. Я стою около маленького заборчика, сверху свисают ветви фруктовых деревьев,  очевидно, это детские ясли, где я в этот момент находился, и мама поит меня молоком из кувшина.  Наверно, молоко было очень вкусное и очень ко времени, если я это запомнил в таком возрасте (около 2,5 лет) на всю жизнь.
      Ещё я запомнил, что кувшин был фарфоровый и с отбитой ручкой.
      Уже в Израиле, в первые годы своей алии, когда я жил в центре Израиля, то есть когда ещё не имел своей (пусть даже амидаровской) квартиры - в Тель-Авиве попал на вещевую барахолку.  Там я купил небольшой котелок для плова и фарфоровый кувшин, каким запомнил его с детства, но естественно с ручкой.
      И сейчас он хранится у меня дома как память  об этом очень уже далёком детстве.  Ну, а котелок мой сын позже затерял по своим общежитиям в Хайфе, когда там учился.
            Последним моим воспоминанием, относящимся к периоду эвакуации, является путешествие - не очень удобное, на какой-то колымаге заполненной арбузами и дынями. 
      Сверху сидели мы: я посередине подводы, а впереди мать с моим братом и возницей. Очевидно, это была осень, и мы ехали к железнодорожной станции, чтобы вернуться на Украину, или правильнее в Украину, как говорят сейчас. Тогда мне было около трёх лет. А запомнил я этот эпизод, наверно потому, что очень уж  неудобно мне было сидеть на этих самых арбузах и дынях.
      Арбузы  и дыни мне, кажется, были маленькими. Скорее всего, произошло наслоение более поздних впечатлений от роскошных узбекских дынь. Ведь откуда в детстве я мог понять, что эти дыни и арбузы были небольшими – сравнивать то было не с чем.
      В Славуте, когда мы туда только приехали, одним из первых сильных впечатлений - был провоз немецких военнопленных через город, очевидно, на работу и с работы.
      Почему то с этим моментом, по-моему, связано моё тогдашнее прозвище “пуцуз”, почему до сих пор не знаю. Надо будет спросить старшего брата по скайпу, благо такая возможность есть.
      Кстати, в этот период, я был очень подходящий объект для насмешек у окружающих “пацанов” постарше. Ну, во-первых я ещё совсем не разговаривал, хотя уже по возрасту было давно пора, а во-вторых был очень неуклюжий из-за недавнего среднеазиатского рахита. Предыдущая обстановка,  в которой я рос, явно не способствовала развитию моей ранней речи.
      Но всё это не помешало мне пойти в первый класс с умением читать и считать. Читать меня перед школой научил старший брат, а считать двоюродная сестра, которая приехала из Киева на каникулы и была на четыре года старше.
      В итоге, первые два года в классе мне практически делать было нечего. Учительница, иногда, когда ей надоедало, как кто-то по слогам бубнит какое-нибудь предложение из букваря, для отдыха вызывала меня.
      С продуктом труда военнопленных я столкнулся, когда в шестом классе мы поехали всем классом на экскурсию в Шепетовку в музей Н. Островского.  Дорога шла по двадцати километровому аккуратному шоссе, выложенному ихними руками. Могли же сволочи сами хорошо работать, когда понадобилось…
       А можете представить моё впечатление и впечатление тех немногих прохожих ранним летним утром на Подоле в Киеве пятнадцать лет спустя, где я тогда учился, когда ехал к своей тётке.  Тогда мы увидели открытую грузовую автомашину полную вооружённых немцев.
      Ехали они медленно, так как это было на спуске и Молча.  В общем как в кино. Да, собственно, они и могли быть только с киностудии, а именно киностудии Довженко. Но чтобы это сообразить, нужно было хоть какое то время, а поначалу был просто шок.
      Ребята, которые были одеты в немецкую форму и держали в руках немецкие автоматы, ехали молча, потому что думаю,  во избежание недоразумений  были проинструктированы о необходимости полного молчания. 
      Но я не помню, как плакала мать (по воспоминаниям брата) в день, а вернее в ночь Победы. Именно поэтому, наверно, не помню. Слишком мал был, наверно, спал.
      Но, то, что она плакала долго….    Слишком большой счёт у неё был к прошедшей войне!  Родители, вместе с другими родственниками в количестве двадцати человек, по словам матери, были погребены заживо…. 
      Будь прокляты ещё раз и те, кто их послал, и те, кто это осуществил.
      Мать не раз мне рассказывала, как она, уезжая, просила отца не задерживаться тоже с отъездом. Он ей отвечал: “Хорошо, дочка, хорошо”. Но видно не успели!
       Муж – мой отец, погиб на фронте вначале Войны. Три её брата в разное время погибли там же. Отец моего двоюродного брата и отец его жены погибли.
      Двоюродный дядя, девятнадцатилетний курсант пропал без вести. Значит погиб! Евреев в плен не брали. Отцы моей двоюродной сестры и её мужа погибли там же….   Этот список бесконечный. 
      Единственные из родственников, кто вернулся с фронта живыми – это родной брат моего отца и двоюродный дядя.  Но перед этим мать родного дяди, то есть моя бабушка, получила извещение, что он пропал без вести. Дядя же в это время, тяжелораненый лежал в госпитале.
      Но, на всю жизнь, до самой смерти навечно на лице у него осталась суровая и страшная отметина, след от пули под самым глазом.
      А двоюродный дядя потом всю оставшуюся жизнь хромал.
      Ну, в общем так, евреи, представители нашего рода воевали в Ташкенте….
      Насчёт писем Сталину, о которых вспоминает брат. Их, действительно, было два и одно Ворошилову.
      Со слов матери последовательность такая.   
      Первое письмо было Сталину по поводу нашего определения в детсад и ясли. Ответ пришёл быстро и положительный.
      Второе письмо было Ворошилову по поводу отопления. Ответ пришёл тоже быстро и также положительный.
      Почему я это запомнил. Мать не раз мне рассказывала, что когда пришёл ответ от Ворошилова, к ней приходил председатель колхоза и с обидой спрашивал, почему она сразу не обратилась к нему самому. 
      И она ему отвечала: “А ты что не видел, как мы живём”. Поскольку у матери было высшее агрономическое образование, то, очевидно, что  в колхозе она была не последний человек. Но, вот самое необходимое 
для нашего существования наша мама добивалась через самые высокие инстанции. Выше, как говорится, некуда было.
      Существовавшая тогда система сработала. И неудивительно. Тогда все были нужны. И церковь. В одночасье все мы стали братья и сёстры.
      И евреи.  И те, кто воевал на фронте, и многочисленные хирурги в полевых медсанбатах и военных госпиталях, и те, кто работал в многочисленных КБ в тылу, и так до бесконечности.
      Второе письмо Сталину было отправлено уже из Славуты, Кажется в конце сороковых или в начале пятидесятых годов уже на моей памяти. И было оно написано  не для удовлетворения личных нужд, а для наведения должного порядка и восстановления попранной справедливости.
      Мать работала тогда в базарном комитете, так тогда кажется, назывался этот орган управления рынком. Не поладила с директором рынка, что неудивительно. Во первых он, наверняка, был жулик. Во вторых надо  учитывать бескомпромиссный и прямолинейный характер матери. Чтобы решить проблему -  надо писать Сталину. Но, время было уже другое. Ответ не пришёл. Я думаю, что это было к лучшему, так как  результат был уже непредсказуем.
      И, наконец. Ждал ли я как старший брат встречи с отцом после прошедшей войны? Несомненно! Наверно, как и всё наше поколение безотцовщины. И, от осознания невозможности этого, возникала непреходящая боль не случившегося и не  свершившегося. И, поэтому отсюда, наверно, какая то особая ответственность за судьбы своих детей.