Мне бесконечно жаль...

ВАСИЛИЙ ТОЛСТОУС



МНЕ БЕСКОНЕЧНО ЖАЛЬ…

РОМАН-ХРОНИКА В СЕМИ ЭПИЗОДАХ


Все события и персонажи вымышлены, любые совпадения случайны.




Мне бесконечно жаль
Своих несбывшихся мечтаний,
И только боль воспоминаний
Гнетёт меня.
       Б.Н. Тимофеев (1899 – 1963)





ЭПИЗОД ПЕРВЫЙ. 1973. ОКТЯБРЬ



I. ПЕРВОЕ ЗАНЯТИЕ НА ВТОРОМ КУРСЕ

           История, излагаемая здесь, произошла давно. Настолько давно, что даже не верится. Ясно одно, что и тогда на свете жили люди. Они, представьте себе, рождались, оканчивали среднюю школу, учились в институтах, влюблялись, иногда совершали ошибки, злились при этом, а потом искренно прощали друг друга.
           Место действия истории – замечательный город Донецк, расположенный на юге большой страны, носившей гордое имя: Союз Советских Социалистических Республик. Люди уважали свою страну. Девушки, студентки Инженерно-экономического факультета Донецкого политехнического института, живущие в общежитии под номером «пять», однажды удивили главного героя повести – Владика Арефьева – тем, что, по их словам, в полночь поднимались с постели, сонные, и становились по стойке смирно, чтобы слушать гимн родной страны, звучавший из радиоточки, установленной в каждой комнате.
           Все студенты поступали в вуз путём честного прохождения вступительных испытаний, и за обучение не платили. Наоборот, при условии сдачи экзаменов в течение экзаменационной сессии на положительную отметку, получали стипендию, и на эти деньги удавалось без особого шика прожить месяц. Кроме того, если все оценки по итогам сессии оказывались не ниже четвёрки, то государство платило повышенную стипендию.
           История начинается с того, что после первого курса и длительных каникул, а также месяца сельскохозяйственных работ, первого октября студенты вернулись к занятиям.
           Первый курс оказался непосильным для нескольких ребят, и они благоразумно перевелись в другие вузы, где легче сдавались экзамены по математике, и не вводилась в практику чрезвычайно суровая так называемая «аттестация», являвшая собой жёсткий контроль за ежедневной посещаемостью студентами лекций и практических занятий, когда становится невозможным любое поползновение уйти в долговременный загул. Все эти ограничения легли непосильным бременем на доморощенного певца Сергея Марченко и репортёра местных газет Юрия Свистунова. Кроме того, трое студентов окончили первый курс с незакрытыми двойками, и руководство инженерно-экономического факультета безжалостно отчислило их из альма-матер.
           Второй курс начался лекцией по математике в Третьем корпусе, в наклонном зале стеклянного «скворечника» – семиэтажной пристройки к основному, старинному зданию. 
           Начало октября в городе выдалось тёплым. Девушки пришли на занятия в ярких летних платьях, а ребята – в рубашках с короткими рукавами. Среди них Владик заметил несколько незнакомых лиц – как юношей, так и девушек. Нужно признать, что на потоке, состоявшем из двух групп горных экономистов, и двух групп экономистов машиностроительной промышленности, новичков оказалось немало.
          

II. ДВОЕ ЮНОШЕЙ И ОДНА ДЕВУШКА

           В группах горных экономистов новичков оказалось трое. О двоих ребятах придётся умолчать – они, во-первых, в настоящей истории не участвуют, а во-вторых, – настолько самобытны, что заслуживают отдельного разговора.
           На второй курс пришла одна-единственная девушка. Звали её Ира Будзинская, и она сразу же оказалась в центре внимания парней. Красивая полячка, блондинка с тонкими чертами лица, умным взглядом и независимым поведением, вдобавок обладающая завидной фигурой с высокой грудью и широкими бёдрами, она сразу привлекла к себе внимание. Ира курила дорогие болгарские сигареты, причём делала это артистично и легко. Когда она выпускала изо рта дым, то прищуривала один глаз, при этом не прекращала разговор, и запросто брала своего собеседника за руку. Мягкая и тёплая, эта рука вызывала ответное состояние, близкое к щенячьему восторгу.
           Вечером Коля Потапов сказал:
           – Владик, не пора ли познакомиться с новичками?
           – Кого ты имеешь в виду? – спросил Арефьев. – Дениса Верховцева или Сашу Берсенева?
           Ребята уже знали, что Денис пришёл с готовым прозвищем «генерал», так как имел воинское звание «младший лейтенант», что для студентов, пока что не имевших на плечах никаких погон, казалось почти что генеральским. Знали также, что второй новичок – Берсенев – перешёл на факультет по блату: кто-то из его родственников оказался большим боссом по профсоюзной линии, и поэтому имел влияние на руководство института.
           – Нет, не их, – отмахнулся Коля. – Тут на третьем этаже поселилась новенькая. Зовут Ирой. Мне показалось, что она очень интересная девочка. Возьмём бутылку вина, конфеты – и к ней.
           На том и порешили.   

            
III. ГИТАРА ИЛИ МАГНИТОФОН?

           Вечером Коля снял со стены свою семиструнную гитару, с сомнением посмотрел на неё, для чего-то взвесил в руке, вздохнул и произнёс:
           – Как думаешь, эта барышня понимает что-нибудь в музыке? Я вот Высоцкого люблю. А она?
           – Гитару на всякий случай прихвати, – сказал Владик. – Бутылку «тамянки» и конфеты я взял. Который час?
           Коля вскинул левую руку, на которой жёлтым цветом блеснули часы марки «Луч».
           – Без четверти шесть.
           – Пора.
           Арефьев кивнул и окинул взглядом стол, на котором стояла новенькая магнитофонная приставка «Нота», купленная на деньги, заработанные в летнем стройотряде. Рядом стоял шестиваттный усилитель «ВЭФ».
           Коля перехватил взгляд Владика и усмехнулся:
           – Ты что? Вот если бы здесь стоял настоящий магнитофон, а не приставка, тогда можно было бы взять его к девчатам. А этого монстра на руках вдвоём не донесёшь.
           Он был прав, конечно. У Владика имелись плёнки с записями «битлов», а вот как отнесутся девушки к Высоцкому в исполнении Коли? Поневоле задумаешься.
           Терзаемые такими сомнениями, ребята спустились на третий этаж общежития, и постучались в дверь комнаты, где поселилась Будзинская.


IV. ИРА И ШУРА

           – Кто там? – раздался довольно низкий женский голос.
           Владик и Коля переглянулись. Она или не она?
           – Да входите же, – донеслось из комнаты.
           Ребята толкнули дверь и вошли. Одета в короткий халатик, Ира сидела на дальней кровати с сигаретой в зубах, закинув ногу на ногу, и читала какую-то книгу. Владик оторопел. Ноги девушка имела полные, белые, и они явились гостям практически полностью, от места, где начинались. Ира бросила взгляд сначала на Владика с Колей, потом перевела его на свои ноги, пожала плечами, но позу не переменила. Напротив, на своей кровати, сидела ещё одна девушка, Шура Машева, худенькая, с острым носиком. Её ребята знали давно, ещё с первого курса. Шура тоже курила, и стряхивала пепел в общую на двоих стеклянную пепельницу на столе, стоявшем посреди комнаты, как раз между кроватями. Остальные две кровати, аккуратно застеленные, пустовали.
           – Заходите, не стесняйтесь, – предложила Ира своим низким голосом, не лишённым, впрочем, некоторого шарма.
           Будзинская немного картавила и протягивала гласные. Шура же только моргала и молчала.            
           – Присаживайтесь на стулья, ребята, – сказала Ира деловым тоном. – На свободные кровати лучше не садиться. Две наши сожительницы отправились в кино, и они не любят, когда кто-нибудь приминает их царские постели.
           Шура продолжала молчать. Чувствовалось, что Будзинская, даром что новенькая, в этой комнате играла роль полновластной хозяйки.
           – Давайте знакомиться, – продолжала Ира. 
           Гости представились.
           – Владик, так мы с тобой, оказывается, из одной группы, – удивилась Ира. – А ты, Коля, выходит, из параллельной. И с гитарой? Каков же репертуар?
           – Разный, – уклонился Коля. 
           Владик не узнавал Колю. Потапов ли перед ним, весельчак и дебошир?


V. ЛУКОМОРЬЯ БОЛЬШЕ НЕТ

           Коля откашлялся, сосредоточился, и ударил по струнам:

           Лукоморья больше нет, / От дубов простыл и след. / Дуб годится на паркет, – так ведь нет:/ Выходили из избы /  Здоровенные жлобы, / Порубили те дубы на гробы. / Ты уймись, уймись, тоска /  У меня в груди! / Это только присказка – / Сказка впереди.
 
           Песня довольно длинная, однако Коля не сплоховал, слова не забыл, и допел до конца голосом, слегка копирующим манеру её автора – Владимира Высоцкого:

           И невиданных зверей, /  Дичи всякой – нету ей. / Понаехало за ней егерей. /  Так что, значит, не секрет: / Лукоморья больше нет. / Всё, о чём писал поэт, – это бред. / Ты уймись, уймись, тоска. / Душу мне не рань. / Раз уж это присказка – / Значит, дело дрянь.

           Во всё время исполнения Шура улыбалась и прихлопывала рукой по столу от восторга, но Ира молчала.
           – Как ты относишься к литературе, к стихам? – спросил Владик. – Согласна, что Высоцкий – это настоящая поэзия?
           – Да, – кивнул Коля. – Я записывал слова песен Высоцкого, и тоже понял, что он поэт. Современный поэт. Эта песня, конечно, шуточная, но у него очень много и военных песен. Очень сильных.


VI. КТО ТАКАЯ АХМАТОВА

           Ира, не вставая с кровати, стала что-то искать под подушкой. Халатик обтянул её крепкое тело. Коля с Владиком переглянулись, и непроизвольно сглотнули. Шура погрозила им пальцем и усмехнулась, поглубже запахивая халат. При этом движении обнаружилось, что тело у неё тощее, и на гостей оно не произвело никакого впечатления. 
           Между тем Ира нашла то, что искала – толстую общую тетрадь, положила её на колени, и раскрыла наугад.
           – Вот, послушайте, – сказала Будзинская.
           Она затянулась ароматным дымом, сбила появившийся пепел, и сигарету положила на край пепельницы.

           Пока не свалюсь под забором / И ветер меня не добьёт, / Мечта о спасении скором / Меня, как проклятие, жжёт. / Упрямая, жду, что случится, / Как в песне случится со мной, / Уверенно в дверь постучится / И, прежний, весёлый, дневной, / Войдёт он и скажет: «Довольно, / Ты видишь, я тоже простил». / Не будет ни страшно, ни больно. / Ни роз, ни архангельских сил. / Затем и в беспамятстве смуты / Я сердце моё берегу, / Что смерти без этой минуты / Представить себе не могу.

           – Кто это написал? – вырвалось у Владика. – Я понимаю, что – женщина. Но – кто? Я в школе такого не учил.
           Арефьеву так и представилась эта картинка: любимого человека, мужчину, с которым в прошлом произошла размолвка, измученная, кающаяся женщина ждёт до самой смерти.
           – Это Анна Ахматова.
           – А когда она жила? – вступил в разговор Коля. – Я такой поэтессы не знаю.
           Поколебавшись, он осторожно положил гитару на пустующую кровать, и меланхолично расправил складки на тёмно-синем покрывале.
           – Она умерла недавно, семь лет назад, – ответила на вопрос Ира. – Понравилось?
           Ребята кивнули.


VII. МУЖСКИЕ СТИХИ

           Шура с обожанием смотрела на свою соседку по комнате, и переводила взгляд на Владика с Колей, в котором читалась немая фраза: «Ну, как вам Ира? То-то же!»
           А Будзинская продолжала читать из своей тетради:

           Какой тяжёлый, тёмный бред! / Как эти выси мутно-лунны! / Касаться скрипки столько лет / И не узнать при свете струны! / Кому ж нас надо? Кто зажёг / Два жёлтых лика, два унылых… / И вдруг почувствовал смычок, / Что кто-то взял и кто-то слил их. / «О, как давно! Сквозь эту тьму / Скажи одно: ты та ли, та ли?» / И струны ластились к нему, / Звеня, но, ластясь, трепетали. / «Не правда ль, больше никогда / Мы не расстанемся? довольно?..» / И скрипка отвечала «да», / Но сердцу скрипки было больно. / Смычок всё понял, он затих, / А в скрипке эхо всё держалось… / И было мукою для них, / Что людям музыкой казалось. / Но человек не погасил / До утра свеч… И струны пели… / Лишь солнце их нашло без сил / На чёрном бархате постели.

           – Это тоже Ахматова? – спросил Коля.
           Он уже отставил в сторону свою гитару.
           – Нет, ребята. Это мужские стихи. Написал их Иннокентий Анненский. Он умер очень давно, больше шестидесяти лет назад. О, у меня погасла сигарета. Кто даст прикурить?            
           Из сумочки, которая как по волшебству появилась в её руках, Ира достала початую
пачку дорогих болгарских сигарет марки «БТ», ловким щелчком выбила одну из них, подхватила своими белыми, ровными, мелкими зубками, и Владик с Колей, не сговариваясь, одновременно выхватили из нагрудных карманов по коробку спичек, достали по одной, подожгли, и огоньки поднесли к сигарете. Ира грациозно потянулась навстречу и, чтобы никого не обидеть, поочерёдно прикурила от каждой спички.
           «Боже, какая фигура! – восхитился Владик. – А какая умница!»    
           – Ну что, будем продолжать? – спросила Ира, выпуская дым изо рта.
           Он у неё вылетал кольцами, что гостей окончательно восхитило. Не каждый парень мог это делать. У Владика, например, кольца стали получаться совсем недавно.
           – На что вы смотрите? – недоумевала Ира.
           Наверно, Арефьев покраснел, потому что девушка понимающе улыбнулась, и, словно невзначай, элегантно провела по своему телу свободной рукой сверху вниз, от левой груди к бедру.       


VIII. ВСЁ ДЕЛО В УЧИТЕЛЯХ ЛИТЕРАТУРЫ

           – Ладно, прочту ещё один стих, – решила Будзинская, видя, что ребята молчат, словно набрали в рот воды.

           Быть знаменитым некрасиво. / Не это подымает ввысь. / Не надо заводить архива, / Над рукописями трястись. / Цель творчества – самоотдача, / А не шумиха, не успех. / Позорно, ничего не знача, / Быть притчей на устах у всех. / Но надо жить без самозванства, / Так жить, чтобы в конце концов / Привлечь к себе любовь пространства, / Услышать будущего зов. / И надо оставлять пробелы / В судьбе, а не среди бумаг, / Места и главы жизни целой / Отчёркивая на полях. / И окунаться в неизвестность, / И прятать в ней свои шаги, / Как прячется в тумане местность, / Когда в ней не видать ни зги. / Другие по живому следу / Пройдут твой путь за пядью пядь, / Но пораженья от победы / Ты сам не должен отличать. / И должен ни единой долькой / Не отступаться от лица, / Но быть живым, живым и только, / Живым и только до конца.

           – Это написал Борис Пастернак – сказала она, предупреждая вопросы. – Он лауреат Нобелевской премии. В школе его, правда, не проходят, но стихи ходят в списках. Я тоже переписала себе много его стихов. Понравилось?
           – Очень, – сказал Владик. – В нашем классе девочки тоже имели такие тетради со стихами, но я никогда не думал, что в них можно найти что-то хорошее. Честно говоря, наши мальчишки презирали девчат за эти тетрадки, считали, что в них записаны только всякие сопли.
           – Мне повезло с учительницей литературы, – сказали Ира. – Это она рекомендовала для записей стихи, которые ходили в списках во время её учёбы в педагогическом институте.
           – А у нас в школе русскую литературу и язык преподавал бывший военный, – вздохнул Коля. – Он любил Маяковского. И больше никого.
           – А наша училка любила Есенина, – нашёл нужным сказать Владик. – А к Маяковскому относилась равнодушно.


IX. ВИНО И КОНФЕТЫ

           – Есенин мне нравится, конечно, – пожала плечами Ира. – Но его стихи записывали все, кому ни лень. Мне нравились другая поэзия. Вот, например, такая:

           Человек живёт совсем немного – / Несколько десятков лет и зим, / Каждый шаг отмеривая строго / Сердцем человеческим своим. / Льются реки, плещут волны света, / Облака похожи на ягнят... / Травы, шелестящие от ветра, / Полчищами поймы полонят. / Выбегает из побегов хилых / Сильная блестящая листва, / Плачут и смеются на могилах / Новые живые существа. / Вспыхивают и сгорают маки. / Истлевает дочерна трава... / В мёртвых книгах крохотные знаки / Собраны в бессмертные слова.               
             
           – Это стихотворение Вероники Тушновой, – сказала Ира. – Она умерла восемь лет назад. Что скажете, ребята? Понравилось вам то, что я прочла из своей тетради?            
           – Очень, – признался Владик. – Более того, я прежде никогда не слышал о большинстве поэтов, чьи стихи услышал: ни об Анненском, ни об Ахматовой, ни, тем более, о Тушновой. О Пастернаке, конечно, слышал, но ничего не читал.
           – Я тоже не слышал, – подтвердил его слова Коля. – А стихи, конечно, понравились. Что ж, мы, наверно, пойдём.
           – А вино? – подняла брови Ира. – А конфеты? Нет уж, пока не пригубим напиток, я вас не отпущу.


X. НУЖНО ПОДТЯНУТЬ СВОИ ЗНАНИЯ

           После опустошения второго фужера Ира заявила:
           – Вот теперь можно и закончить. Но перед тем, как уйдёте, прочту ещё одно стихотворение.
           Мы не возражали.
           – Эту поэтессу вы, скорее всего, тоже не знаете, – улыбнулась Ира. – Слушайте.

           Уж сколько их упало в эту бездну, / Разверстую вдали! / Настанет день, когда и я исчезну / С поверхности земли. / Застынет всё, что пело и боролось, / Сияло и рвалось. / И зелень глаз моих, и нежный голос, / И золото волос. / И будет жизнь с её насущным хлебом, / С забывчивостью дня. / И будет всё – как будто бы под небом / И не было меня! / Изменчивой, как дети, в каждой мине, / И так недолго злой, / Любившей час, когда дрова в камине / Становятся золой. / Виолончель, и кавалькады в чаще, / И колокол в селе… / – Меня, такой живой и настоящей / На ласковой земле! / К вам всем – что мне, ни в чём не знавшей меры, / Чужие и свои?! – / Я обращаюсь с требованьем веры / И с просьбой о любви. / И день и ночь, и письменно и устно: / За правду «да» и «нет», / За то, что мне так часто – слишком грустно / И только двадцать лет, / За то, что мне прямая неизбежность – / Прощение обид. / За всю мою безудержную нежность / И слишком гордый вид, / За быстроту стремительных событий, / За правду, за игру… / – Послушайте! – Ещё меня любите / За то, что я умру.

           Она закончила, а Владик и Коля сидели как истуканы, и не уходили. Арефьев почувствовал, как в горле появился комок, а глаза словно затянуло туманом. Коля хрипло спросил:
           – Кто это написал?
           – Марина Цветаева. Знаете такую поэтессу?
           Они оба замотали головой.
           – И я не слышала, – прошептала Шура.
           Чувствовалось, что ещё секунда, и она разрыдается.
           Ребята поняли, что пора уходить.
           Уже за дверью, по пути на четвёртый этаж, где находилась их комната, Коля сказал:
           – Владик, я сюда больше не приду. Это не моя девушка. Да, она красивая, всё при ней, но слишком уж умная. Я не хочу выглядеть перед ней дураком.
           Минуту спустя он посмотрел Арефьеву в глаза, и задумчиво заметил:
           – Нужно подтянуть свои знания. Как считаешь?
           Владик согласился.


8 декабря 1975 г. – 9 января 1981 г. – 31 октября 2021 г.






ЭПИЗОД ВТОРОЙ. 1974. СЕНТЯБРЬ


I. ХОРОШО ПОРАБОТАЛИ И ЗАСЛУЖИЛИ СЫТНЫЙ ОБЕД

           Перед началом третьего курса студенты группы ГИЭ-8б сентябрь проводили на сельскохозяйственных работах в колхозе, чьи земли расположены к югу от Донецка. Вместе с группой того же профиля, но на год старше, их поселили в селе Новониколаевке, что немного восточнее Еленовки.
             В центре села, на заасфальтированной главной улице, стояло капитальное кирпичное здание. На улицу выходили окна и дверь продовольственного магазина, а во двор смотрели несколько окон и дверь, ведущая в два крыла небольшой сельской гостиницы. В правом крыле в двух комнатах устроена женская и мужская спальни, а левое крыло отдали под жильё преподавателям.
           Два дня, о которых пойдёт речь, выдались тёплыми и солнечными. Бортовые ГАЗики отвезли студентов на поле, где зрели и даже перезревали вкусные помидоры, и с утра стояло огромное количество пустых ящиков. До обеда ребята и девушки, не разгибая спин, всю тару доверху заполняли тугими красными томатами, а отдельно назначенные для этой цели крепкие студенты, напрягаясь изо всех сил, грузили тяжеленные ящики с помидорами на подъехавший бортовой ЗИЛ с прицепом.
           Местное население приготовило юным труженикам прямо-таки царский обед. В одном из частных дворов на двух, параллельно установленных столах, уже стояли огромные миски, обильно заполненные крупно нарезанными помидорами, смешанными с тонкими полукружьями свежих огурцов и репчатого лука. Получившийся салат заправлен душистым подсолнечным маслом колхозного отжима. Кроме того, на столах стояли несколько ведёрных кастрюль с только что сваренным жирным борщом. Дородные колхозные тётки в клеёнчатых передниках, орудуя алюминиевыми половниками, искренне улыбаясь, наполняли борщом огромные глубокие тарелки и расставляли их перед каждым студентом, невзирая на его пол и комплекцию. Странно, однако даже самые хлипкие на вид девушки с жадностью опорожняли эту посуду до дна за одну-две минуты, и просили добавки.
           Между столов и под ними свободно разгуливали куры и петухи, с боку на бок переваливались жирные утки. Живность ничего и никого не боялась. Эх, ни у кого не нашлось фотоаппарата, чтобы запечатлеть эту идиллическую картину!


II. ИГРА В «ДУРАКА»

           Тяжело поднявшись после сытного угощения, студенты медленно отправились через полсела в свои комнаты – отдыхать. А там – кто прилёг на кровать и мирно уснул, а кто занялся более интересными делами.
           В мужской комнате сели играть в «дурака».
           Общим решением определили, что цена партии – пять копеек. Партнёром Владика Арефьева стал Валя Денисьев, Гене Воронцову противостоял Миша Самарин, Юре Еремееву – Антон Курбатов. Игорь Извольский, оставшийся без партнёра, читал на своей кровати какой-то детектив.
           Фортуна Владику благоволила, он часто выигрывал, и у Денисьева от переживаний  выступили на лбу крупные капли пота.
           – Сегодня мне не везёт, – вздохнул Валя после очередного проигрыша. – Пойду в магазин, возьму вина.
           – А мне везёт – весело объявил Антон. – Юрец уже проиграл на полбутылки «бэцмана». Батя, можешь взять мой выигрыш, немного добавишь от Владика, с его выигрыша, и отметим это дело.
           «Бэцманом» у нас называлось креплёное виноградное вино, носившее название «Біле міцне». Денисьева называли «Батей» потому, что он оказался на три года старше своих однокурсников, и уже успел отслужить в армии.
           В третьей паре Миша «под орех» разделал Воронцова, и тот в сердцах отбросил карты. Миша, худощавый болезненный парень, засмеялся своим фирменным смехом, напоминающим кашель.
           – Батя, возьми и мои – Воронцов протянул «трёшку». – Пора «ударить» по вину. Скоро вечер. Нужно расслабиться и немного потанцевать под Владикову «Ноту» с усилителем.
           «Батя» собрал деньги и ушёл. 
           В комнату заглянул взъерошенный Павлик Таганцев.
           – Девки совсем обалдели, – доложил он. – Уже наклюкались и буянят.
           – Они тебя обидели? – поинтересовался Миша. – Если что, давай сыграем партию в шахматы.
           Павлик и Миша считались сильными шахматистами, и часто разыгрывали партии в уме, без шахматной доски, и положение фигур помнили, словно играли наяву. Владика это умение просто потрясало. Бывало, в троллейбусе, переезжая из одного корпуса института в другой, эти двое при абсолютном молчании обалдевших пассажиров за несколько минут разыгрывали блиц-партии, а когда наступало время выходить на нужной остановке, народ безропотно расступался перед ними, независимо от наполненности салона. 
           Павлик на предложение Миши ответить не успел.               


III. ТАНЯ, ПАВЛИК, И ПРИМКНУВШИЙ К НИМ ЮРА ЕРЕМЕЕВ

           В комнату неожиданно ворвалась разгорячённая алкоголем Таня Колтовская. Она грозно размахивала доской, по всей видимости, вырванной из штакетника забора, окружавшего колхозное общежитие. Студентка едва ли понимала, что делает, иначе обратила бы внимание на то, что на конце доски, теперь находившемся вверху, торчал длинный ржавый гвоздь.
           – Ага! – торжествующе воскликнула она. – Вот ты где! Сейчас ты у меня получишь!
           И она рванулась к Павлику. Впоследствии она так и не смогла внятно объяснить причину своего порыва. То ли ей показалось, что Павлик захотел её поцеловать, то ли напротив, не захотел, хотя она и просила это сделать, но факт остаётся фактом – «планка» в её мозгу упала, она вырвала из забора доску и решила наказать обидчика.
           Нужно понимать, что Таня и Павлик давно считались сложившейся парой, но что-то у них не складывалось, и размолвки происходили нередко.
           Павлик испугался не на шутку, и решил спрятаться от гневной девушки. А куда спрячешься в комнате, не имеющей перегородок? Вот он и решил забежать за кровать, на которой в «дурака» играли Антон Курбатов и Юра Еремеев. Юра выиграл партию, отдал Антону колоду для того, чтобы тот её как следует перемешал перед следующей игрой, и встал, чтобы размять ноги.   
           Всё произошло мгновенно. Потерявшая концентрацию и равновесие в пространстве Татьяна размахнулась и нанесла удар доской по Павлику.
           Бедный Юра Еремеев! Он принял удар на себя. Хорошо ещё, что доска опустилась на его спину не перпендикулярно. Гвоздь разорвал рубашку и вонзился в кожу по касательной. Из раны хлынула кровь, потекла по спине и стала капать на постель.
           Таня инстинктивно вырвала доску и снова размахнулась. И только тогда поняла, что натворила. Увидев залитую кровью спину несчастного Еремеева, она выпустила доску из рук и дико закричала. Доска упала на пол окровавленным гвоздём вверх, и это окончательно отрезвило девушку. Она выбежала в коридор с воплем: «Я убила человека!», и, продолжая кричать, вбежала в девичью комнату, упала на свою кровать и зарыдала.
           На крик выбежал преподаватель Сергей Родионович Микешин, ещё довольно молодой человек. Девичий крик застал его за чаепитием. Он едва не поперхнулся, и с досадой резко опустил кружку на стол, да так, что чай выплеснулся и ошпарил ему руку. На бегу потирая её, он в мужской спальне увидел странную картину: удивлённый Юра Еремеев, ещё не отошедший от шока, вызванного неожиданным нападением, застыл столбом. Вокруг него суетились ребята. У кого-то оказался в аптечке бинт, у кого-то йод.
           – Я промокнул рану, – громко шептал Гена. – Теперь можно лить йод.
           Антон осторожно залил рану тёмно-коричневой жидкостью.
           – Вяжи! – приказал Воронцов.
           Курбатов размотал бинт и начал перевязывать Юре спину.
           – Крест-накрест вяжи, чтобы не сползло, – продолжал командовать Гена.               
           Благодаря своему огромному росту он входил в сборную института по баскетболу, и проходил специальные курсы оказания первой помощи.
           Владик в руках держал Юрину рубашку, пострадавшую от гвоздя. Её пришлось с Еремеева снимать через голову.
           В комнате появились девушки. Они смотрели на голую спину Юры, на пятно крови, проступившей сквозь бинты, и молчали.
           – Чего смотрите? – прикрикнул на них Сергей Родионович. – Возьмите, что ли, рубашку. Пока кровь свежая, её можно вымыть из ткани. У кого-нибудь есть мыло или стиральный порошок?
           – Есть хозяйственное мыло, – предложила Ира Будзинская. – Подойдёт?
           – Откуда я знаю? – пожал плечами Микешин. – Женщинам это лучше известно.
           Ира вздохнула и забрала у Владика рубашку.
           – Может, заштопаешь? – сказал Арефьев. – Видишь, какая дырка?
           – Заштопать-то я заштопаю – пробормотала Ира. – Но спина – слишком видное место. После моей штопки на занятия в институте рубашку уже не наденешь.   
           И она ушла.
           – Юра, как ты себя чувствуешь? – спросил Владик.
           – Побаливает немного.
           – У тебя ещё одна рубашка есть? – поинтересовался Миша. – У меня их три. Могу одну отдать.
           – Вряд ли она ему подойдёт, – засомневался подошедший «Батя».
           Он выставил три бутылки на стол, заметил преподавателя, но убирать их не стал. Вместо этого откупорил одну бутылку, налил вина доверху в стакан, и подал Юре:
           – Пей! Для тебя сейчас это самое лучшее лекарство.
           Сергей Родионович подтвердил:
           – Пей, Еремеев. Я разрешаю.
           Юра дрожащей рукой взял стакан, закрыл глаза и за несколько секунд опустошил его.
           После этого он глубоко вздохнул и сказал:
           – Ну, а теперь кто мне расскажет, что это было?
           Владик слушать не стал, взял свою пачку сигарет «Родопи» и вышел из комнаты.            
               
 
IV. ИГРЫ НА СВЕЖЕМ ВОЗДУХЕ

           На крыльце стоял Таганцев и нервно курил. Владику его лицо показалось неестественно белым, бескровным. Павлика Арефьев считал своим приятелем, даже другом, и поэтому произошедший инцидент подействовал на него удручающе. Некоторое время оба стояли молча и думали о превратностях судьбы.
           Крепко сбитый, спортивно сложённый Таганцев не мог не интересовать девушек, причём не прилагая к этому абсолютно никаких усилий. Конкуренция за внимание этого черноволосого красавца никогда не прекращалась, и Тане Колтовской,  жизнелюбивой брюнетке с правильными, хотя и не совсем европейскими чертами лица, удалось решить поставленную задачу быстро и эффективно – отвадив конкуренток своей активностью. Впрочем, Павлик считал себя полностью свободным, и к неравнодушию девушек относился как к естественному и должному выражению почтения.
           Теперь же, после дикого поступка Тани, ему предстояло обдумать сложившуюся ситуацию и решить непростую задачу: как же действовать дальше…
           Тем временем на крыльцо вышли Антон, Игорь Извольский, и неестественно прямой Юра в Мишиной рубашке, оказавшейся слишком узкой для него, поэтому застегнуть пуговицы не удалось. Грудь парня оказалась открытой, и на ней виднелись полосы бинта, опоясывавшие тело крест-накрест, и явно мешавшие свободно дышать.
           – Так, Владик, Паша, быстро к столу, – скомандовал Антон, высокий и стройный красавец, любимец женского пола. – Опрокинете по стакану вина, и – на улицу. Сначала поиграем в «третьего лишнего», а потом – в футбол. А ты, Юра, не волнуйся, тебе сегодня бегать нельзя. Постоишь в сторонке, «поболеешь» за нас.
           После стакана вина Владик и Павлик вышли из комнаты и присоединились к студентам, выходившим на улицу.
           Оказывается, это Антон Курбатов вместе с комсомольской активисткой  Голоушевой лично обошли всех студентов и студенток, и чуть ли не силой вытащили на центральную улицу села, где напротив магазина решили провести игру в «третьего лишнего». Суть этого действа в том, что несколько пар образуют окружность, стоя лицом внутрь круга. В парах один игрок располагается за спиной другого. Кроме того, один человек стоит в центре круга, а ещё один – главный – находится за пределами круга и отдаёт команду одинокому игроку, стоящему в его центре: «Беги!» Тот начинает бежать. Потом раздаётся команда: «Стой!» Выполняя команду, бегущий должен стать первым в ближайшую пару. Игрок, стоящий за спиной теперь уже второго из пары, становится третьим, а значит, – лишним. Он должен войти внутрь круга, и выполнять те же действия, что делал игрок, его «выбивший». И так далее.
           Игра довольно заводная, и проходила под громкие крики и подбадривания, звучавшие со стороны зрителей. В одном из туров этой беготни Антон Курбатов остановился прямо перед Владиком, стоявшим первым в паре, и своим затылком не нарочно, однако очень больно ударил Арефьева в лицо, да так, что у того потемнело в глазах, а из десны выступила кровь. Позже, через несколько дней, Владик, глядясь в зеркало, обнаружил, что у одного из передних зубов откололся кусочек.
           Впрочем, игра довольно быстро наскучила, и прямо на асфальте ребята установили двое импровизированных ворот, состоявшие каждое из двух кирпичей, расставленных на ширину двух шагов Юры Еремеева. Его же назначили судьёй, так как он считался раненым, и участия в футбольном матче принимать не мог.
           Путём жеребьёвки образовались две команды, в каждой по четыре человека: три полевых игрока, и один вратарь. В первую команду вошли Таганцев, Извольский, Арефьев и Денисьев, а во вторую – Курбатов, Воронцов, Валера Карамышев и Саша Безбородко, староста группы. В первой команде Владику доверили защищать ворота, а во второй эту функцию исполнял Безбородко.
           Зрителей собралось немало. Даже Таня Колтовская, антигероиня дня, вышла из общежития и присоединилась к болельщикам. Более того, даже проходившие мимо сельчане остановились, и стали неистово болеть.
           Свистка у Юры Еремеева не оказалось, поэтому он дал отмашку левой рукой – правая была плотно увязана бинтами – и игра началась.
           В первой команде роль крайнего нападающего взял на себя Паша Таганцев. Извольский благодаря своему высокому росту и солидной комплекции таранил оборону противника, и пытался отдавать решающий пас Павлику. «Батя» Денисьев действовал на подборе мяча, и роль эту исполнял неплохо.
           Во второй команде Антон Курбатов, даром что высокорослый, очень хорошо играл в нападении. Воронцов благодаря гигантскому росту и весу выполнял работу, взятую в первой команде Извольским, а Карамышев пытался сыграть защитником.
           Под громкие крики зрителей, – в основном девушек, – Таганцев, хотя и обладал небольшим ростом, но за счёт скорости и дриблинга прорвался к воротам противника, и забил первый гол. Карамышев даже не понял, в чём дело, а Безбородко, хотя и вратарь, остался стоять на месте. «Гол!» – закричали зрители, и Таня Колтовская – громче всех.
           Впрочем, соперники довольно быстро счёт сравняли, и Владику пришлось бежать метров сорок за мячом, пропущенным после удара Курбатова.
           Игра продолжалась недолго, так как на дороге появились три грузовика, и пришлось освободить для них проезжую часть улицы. К этому времени счёт стал 3 : 2 в пользу второй команды. Все голы сопернику забил Курбатов, а Таганцеву удалось вколотить в чужие ворота только два мяча.
           – Ну что, Паша, кто лучший футболист потока? – улыбался Антон.
           – Конечно я, – на полном серьёзе возражал Таганцев. – Матч-то не окончен, а прерван. Ещё неизвестно, чья бы взяла.
           Впрочем, всё это произносилось беззлобно. От игры испытали удовлетворение все, кроме, пожалуй, Владика. Он себя футболистом не считал. Его больше привлекал настольный теннис. В этом виде спорта он ещё в десятом классе получил второй взрослый разряд, выступая за свою школу на городских соревнованиях. Да и в студенческие годы за факультет выступил неплохо, и лишь в финале уступил студенту из Вьетнама.
               

V. ТАНЦЫ. НАЧАЛО

           Шумной толпой ребята вошли в свою комнату и увидели ещё двоих студентов их группы – Виктора Петровича Богданова и Дениса Верховцева.
           Виктор Петрович, крупный мужчина в очках, был старше основного контингента студентов на целых шестнадцать лет. Во время поступления в вуз ему стукнуло тридцать три года. Непонятно, зачем он поступил на очное отделение, где единственным источником семейного бюджета служила стипендия, которую Богданов на экзаменах добывал с трудом. Преподаватели знали о его ситуации, и ставили студенту-переростку оценки не ниже "троек".   
           Денис тоже превышал остальных ребят по возрасту, но ненамного. Невысокий, плотный, он отслужил в армии и умудрился получить там погоны младшего лейтенанта, поэтому приобрёл прозвище «генерал», которым гордился. 
           – Где же вы были? – спросил «Батя» Денисьев. – Что-то я вас давно не видел.
           – В правлении колхоза, – отвечал Богданов. – Серёжа Микешин попросил, чтобы нам с завтрашнего дня выделили ещё одно поле, так как помидоры надоели, а хотелось бы и на бахчу: его семья сильно хочет арбузов. Я взял Дениса, и отправился в правление.
           – И что, получилось? – спросил Воронцов. – Я тоже хочу арбузов.
           – Почти, – вздохнул Виктор Петрович. – Там работа только для четверых ребят. За нами завтра в десять пришлют машину, так как поле далеко.
           – Понятно, что один из четверых – ты, – прищурился Денисьев. – А кто остальные трое?
           – Да хоть кто, – пожал плечами Богданов. – Второй – Денис. А ты, что: тоже хочешь?
           – Конечно.
           – И я не прочь, – сказал Воронцов.
           – Вот и команда набралась, – улыбнулся Богданов. – А теперь ещё одно дело. Председатель разрешил половить рыбки в местном пруде. И лодку дал. В ней и снасти есть. С нами пойдёт местный, опытный рыбак. Собираемся выдвинуться после ужина, на всю ночь. Заберут нас только в десять, так что успеем и рыбу поймать, и выспаться. Ну что, команда, пойдём на рыбалку?
           Команда согласилась. Ещё бы не согласиться! Остальные-то просыпаются ни свет ни заря, и в восемь часов уже приступают к работе.
           После ужина все причастные к рыбалке собрались быстро. У магазина их уже поджидал председательский ГАЗик. 
           В это время парни и девушки стали готовиться к танцам.
           В прошлом году Владик Арефьев принимал участие студенческом строительном отряде. В одном из сёл Калмыкии студенты строили здание бани и выкопали для неё два резервуара: один круглый и глубокий, а второй – прямоугольный и мельче первого. Случилось так, что Владик там заболел, уехал домой раньше срока, перенёс операцию, и поэтому денег заработал немного, но достаточно, чтобы купить бобинный магнитофон-приставку «Нота», и к ней в комплекте – шестиваттный усилитель «ВЭФ». Усилитель оказался настолько мощным, что с его помощью в общежитии, в немаленькой по площади музыкальной гостиной, проводили танцы.
           Вот эту технику Владик и привёз в колхоз, а заодно захватил записи модных современных англоязычных рок-групп. В эти годы произошёл невиданный прежде всплеск замечательной музыки. Только что канула в прошлое четвёрка «Beatles», но ей на смену пришли «Creedence Clearwater Revival», «Uriah Heep», «Deep Purple», «Pink Floyd», тот же Пол Маккартни, чей новый альбом «Band of the Run» и особенно композиция «Mrs Vanderbilt» пользовались на танцплощадках особым успехом.
           Владик, Антон и Паша вынесли из мужской спальни во двор стол, установили на него усилитель, и сверху – «Ноту», размотали и подключили к электросети удлинитель, проверили аппаратуру, в том числе микрофон, и Арефьев объявил:
           – Всё готово. Можно начинать. Что поставить для разогрева?
           Ребята практически единогласно попросили начать с «Mrs Vanderbilt» Маккартни.                Когда зазвучала музыка, и в тишину сельского вечера полетели задорные возгласы Маккартни «Хоп-хей-гоп!», стало понятно, что местному населению рано уснуть не удастся. Разгорячённые ребята и девушки выплясывали так, будто не они весь день ударно работали в поле. А когда Владик включил на полную громкость ещё один шедевр Маккартни: «Monkberry Moon Delight», то сам испугался последствий, и подумал, что завтра непременно получит взбучку.
           Хорошо, что ребята подустали и запросили чего-нибудь помедленнее и поинтимнее. Для этого вполне подходила музыка «Uriah Heep» и «Led Zeppelin», а также венгерской группы «Omega» с пронзительной композицией «Девушка с жемчужными волосами». Вообще-то Владику тоже захотелось потанцевать медленный танец с какой-нибудь девушкой, поэтому попросил Юру Еремеева занять место у магнитофона, и подошёл к Ире Будзинской, скучавшей в сторонке.
           – Разрешите Вас пригласить, милая барышня, – подошёл к ней Владик и поклонился.
           Её рука оказалось прохладной, почти холодной. Арефьев ладонь девушки прижал к своей груди, на то место, где билось сердце.
           – Вам холодно? – спросил, и повторил, уже утвердительно:
           – Вам холодно.
           Ира кивнула, и, ничего не говоря, пошла за партнёром. В танце она оказалась податливой и мягкой. Под правой рукой Владика, обнимавшей талию, её тело немного дрожало.
           – Я действительно не могу согреться, – призналась Ира. – У нас в комнате девчонки на ночь открывают форточки, и одна из них прямо над моей головой. Как назло, у меня нет тёплой одежды, и я боюсь, что подхвачу простуду.
           У Владика родилась дикая мысль, и он побоялся, что она не понравится девушке, но слова уже сорвались с губ, и их не вернуть:
           – Ира, я знаю место, где можно согреться.
           – Серьёзно? И где же оно?
           – Недалеко. Метров тридцать отсюда, не больше. Пойдём?
           Ира помолчала, её тело немного напряглось, но сразу расслабилось.
           – А что? Пойдём.
           Они вышли из круга танцующих и направились немного в сторону, где на берегу крохотной речушки стояла огромная скирда.
             

VI. СЕНО

           На небе проступили яркие звёзды. В Донецке звёзд нет. Огни огромного города не дают пробиться к земле слабым лучам бесконечно далёких светил. Только здесь, в маленьком степном селе, под неумолчное стрекотание цикад, фотоны древнего света, остывшие от долгого пути, позволяют увидеть мир вокруг – необычным, немного призрачным, но, тем не менее, самым настоящим. При таком свете хотелось думать только о высоком, о самом важном, и Владик вдруг сказал:
           – Ирочка, милая, я люблю тебя.
           И Владик не лгал. Он действительно верил в свои, внезапно возникшие чувства. Наверно, безмолвные звёзды раскрывают в человеке его лучшие качества, и становится невозможным любое проявление неискренности.
           – Владик, хороший мой, я тоже тебя люблю, – прошептала Ира и прижалась к нему. – Люблю давно, ещё с того вечера, когда вы с Колей Потаповым пришли к нам в комнату с гитарой, и позволили мне читать стихи любимых поэтов. Я сразу поняла, что у тебя ко мне интерес ко мне как девушке. Поверь, ещё никто не видел во мне женщину. Никто меня не целовал. Я ведь курю, и ничего не могу с собой поделать. Бросить не получается, хотя и пыталась несколько раз. 
           И она, охнув, поцеловала Владика. Поцелуй оказался коротким, боязливым. Парень этого допустить не мог, и они застыли надолго, не отрываясь друг от друга.
           – Тебе холодно, – решил Владик, отрываясь от мягких девичьих губ. – Давай, выроем себе местечко.
           Не дожидаясь ответа, он стал разрывать скирду. Изнутри шло тепло, накопленное сеном в течение лета. Работа продвигалась быстро, и вскоре внутри скирды образовалась довольно большая пещерка. Что интересно: потолок в ней держался крепко, и рушиться не собирался. Арефьев осторожно забрался вовнутрь и пригласил Иру последовать за ним. Она, всё ещё дрожа от холода, подтянулась к юноше. Чтобы снаружи их не смогли заметить, и для сохранения тепла, молодой человек распушенным сеном осторожно присыпал вход. Почти сразу же стало тепло.
           Владик заметил, что с его сердцем творится что-то непонятное: оно стучало так громко, что едва не выпрыгивало наружу. Казалось, этот стук слышала даже Ира. Юноша осторожно положил правую ладонь девушки себе на грудь:
           – Слышишь, как стучит?
           – Да. Сейчас выскочит. Ты волнуешься?
           – Ещё как. Согреваешься?
           – Да. Мне даже жарко стало.
           Владик эти слова воспринял как сигнал к действию. Его быстрым рукам Ира не противилась, и вскоре они прижимались друг к дружке обнажённой кожей. Нет ничего более естественного, чем желание чувствовать и наслаждаться теплом любимого человека. Владик подумал, что никто не разубедит его в обратном! И – да, они продолжали целоваться, не забывая исследовать горячие тела, ничего не пропуская. Почти ничего.
           Ира вдруг напряглась, точно вспомнив нечто важное.
           – Господи, я совсем забыла, – прошептала девушка, отнимая руку Владика. – Туда сегодня нельзя.
           Инерция его движения продолжалась, поэтому Ира резко отстранилась, и импровизированная пещерка едва выдержала. С потолка высыпался большой клок сена, и стал больно колоться.
           Наконец Владик опомнился и замер.
           – Что случилось, Ирочка? – прошептал он, целуя тёплую кожу её шеи, и одновременно отплёвываясь от попавших в рот ломких стеблей.       
           – У меня как назло месячные, а я совсем об этом забыла.
           Она чуть не плакала, крепко обхватив юношу руками, и вдруг стала мелко целовать губы, шею, ниже… Потом как-то обмякла и затихла.
           – Ты сильно обижаешься на меня? Владик, милый, прости меня, глупую. Давай чуть позже. Ещё три или четыре дня.
           Он молчал. Слишком крут оказался переход из одного настроения в другое. Девушка поняла это по-своему.
           – Ты мне не веришь, – вздохнула она. – Думаешь, я такая… Боже мой, как же мне не везёт в этой жизни!
           И она заплакала. По-настоящему, навзрыд.
           Владик обнял её, гладил по волосам. Постепенно Ира успокоилась. Она продолжала обнимать его, но как-то неуверенно, будто боялась, что юноша запретит ей это делать.
           – Всё хорошо, – шептал он. – Всё будет хорошо.   
           Она вздохнула и стала одеваться.
           Они выбрались из рукотворной пещерки и ещё немного посидели на сене. Ира уже не обнимала Владика. Она сидела, чуть ссутулившись, и глядела на звёзды.
           – Как их много, – прошептала девушка. – И они будут светить долго-долго, а мы тем временем состаримся и умрём. И это их не обеспокоит.
           – К чему такое уныние? – спросил Владик.
           – Я где-то читала, что человеку выпадает два или три дня, когда он может надеяться на безусловную удачу. Один день уже прошёл. Сколько их ещё осталось: один, два?
           Она обратила к нему лицо и сказала:
           – Владик, я прочту тебе одно стихотворение. Ты не против?
           – Конечно, нет.
           И она прочла, покачиваясь всем телом:

Мир до невозможности запутан. / И когда дела мои плохи, / В самые тяжёлые минуты / Я пишу весёлые стихи. / Ты прочтёшь и скажешь: – Очень мило, / Жизнеутверждающе притом. – / И не будешь знать, как больно было / Улыбаться обожжённым ртом.
   
           – К чему это ты? – не понял юноша. – И кто это написал?
           – Так, вспомнилось. А написала Юлия Друнина. Пойдём, проводишь меня. Что-то я сегодня устала.
           У дверей её комнаты они поцеловались. Владик почувствовал, как холодны её губы. Она помахала ему рукой и скрылась за дверью.
           Юлия Друнина? Кто это? Владик пожал плечами, и направился к ребятам. Они ещё танцевали.
               

VII. ТАНЦЫ. ПРОДОЛЖЕНИЕ

           – Ну, наконец-то, – вскрикнул Юра. – Я думал, что ты уже не придёшь.
           Он плохо выглядел. Глаза блестели, а на лбу выступили капли пота.
           – Да у тебя никак температура? – спросил Владик озабоченно. – Подожди, Юра, я мигом.
           И он помчался в комнату, где жил Сергей Родионович. Преподаватель лежал на кровати, а возле него сидела молодая женщина. Её лицо было грустным, губы сжаты, а кончики губ опущены вниз. «Кто это?» – мелькнула мысль. Женщина не из студенток – явно старше, лет около тридцати.   
           – Сергей Родионович, – обратился Арефьев к преподавателю, – извините, пожалуйста, за вторжение, но у Юры, нашего раненого, явно поднялась температура. Вы не можете помочь?   
           Он встрепенулся, встал, не глядя на сидевшую рядом женщину, и кивнул:
           – Сейчас буду. У меня есть аптечка. Возьму её с собой, и приду.
           Владик ничего не сказал, ещё раз взглянул на женщину, и вышел. Сергей Родионович быстрым шагом шёл за ним. Подойдя к танцующим, преподаватель поманил
к себе Юру, и пошёл с ним в спальню ребят.
           Как раз окончила звучать очередная композиция, и Игорь Извольский сказал:
           – Владик, поставь что-нибудь медленное.    
           Он держал за руку Лену Ермолову, студентку четвёртого курса. Владик заметил, что появилась Таня Колтовская. Она заметно притихла, и стояла рядом с Павликом. Когда Микешин уводил Юру Еремеева, на её лице явно читался испуг. Девушка приложила кисть левой руки к губам, да так и застыла.
           Владик с минуту думал, какую же композицию поставить, и наконец начала звучать знаменитая «Александрина» ансамбля «Песняры».
           Неожиданно к Арефьеву подошла Надя Голоушева, студентка его группы, и сказала:
           – Владик, пойдём, потанцуем?
           Он удивился. Надя – известная студенческая активистка, организатор всяческих мероприятий, комсомольский вожак, и прочее… Таких активных деятелей, а особенно – деятельниц, Владик сторонился: он не знал, чего от них ожидать. И вдруг: «Потанцуем»! Но девушке отказать никак нельзя, и юноша согласился.
          Надя обладала спортивной комплекцией, переразвитой мускулатурой ног и рук. При невысоком росте она походила на боксёра лёгкого веса, и даже девичье лицо с небольшими оспинами не сильно скрашивало общий образ не слишком привлекательной особы. Парни не спешили за ней ухаживать. Наверно, отчасти поэтому Надя выбрала комсомольскую и прочую активность, чтобы перенаправить гормональный натиск молодого тела.
           Но в этот раз её словно подменили. Надя танцевала, страстно прижимаясь к Владику своей большой и твёрдой грудью. Она откидывала голову назад, закрывала глаза и что-то шептала во время танца. Арефьеву показалось даже, что он её интересовал постольку, поскольку родился мужчиной, и не более того.
           «Что ей от меня нужно?» – задавался он вопросом, глядя на девушку с некоторым интересом.
           Танец закончился. Следовало поставить следующую композицию, и Владик двинулся к магнитофону. Надя не отпускала его. Сложно управлять техникой с помощью одной руки, но юноша справился. Позже он так и не смог вспомнить, что же зазвучало из усилителя. Надя продолжала сильно, до боли держать его руку. Только тут стало заметно, что девушка слегка навеселе. Может быть, и не слегка.
           Она поднялась на цыпочки и прошептала Владику на ухо:
           – Я за вами наблюдала.
           Надя отстранилась и посмотрела Арефьеву в глаза. Он поднял брови. Неизвестно, видела ли она это движение, так как стояла почти полная темнота.
           – Почему молчишь? – игриво произнесла девушка, и ещё плотнее прижалась к молодому человеку.
           – И что же ты видела?
           – Почти ничего, – призналась Надя. – Знаю только то, что в скирде вы находились долго.
           – И что из этого следует? – спросил юноша напрямик.
           – Мне надоело танцевать, – вдруг заявила девушка.
           Надя оглянулась. Они с Владиком оказались единственной танцующей парой. Все остальные куда-то исчезли.
           Арефьев подошёл к столу, выключил аппаратуру и сказал:
           – Нужно отнести технику в комнату.
           – Я тебя подожду – заверила его Надя.
           Владик пожал плечами, взял в руки довольно тяжёлый усилитель, и поплёлся к входной двери, ведущей в колхозное общежитие. Затем вернулся за магнитофонной приставкой. Надя не уходила. Стало заметно, что она продрогла – обхватила себя под грудью руками, и так стояла. «Чёрт знает что!» – ругнулся юноша. В комнате было пусто, лишь Юра Еремеев спал, напичканный лекарствами, Со спинки своей кровати Владик осторожно взял лёгкую куртку, и, осторожно ступая, вышел.
           – Куда пойдём? – бодро спросил он, надевая куртку Наде на плечи.
           – Я поведу, – сообщила она тихим голосом. 
            

VIII. СНОВА СЕНО

           Надя взяла Владика за руку и повела в ночь. Из-за горизонта выплыла полная луна, и своим светом осветила окрестности. Скирда, в которой этим вечером молодой человек выкопал небольшую пещерку, стояла как раз на пути. Напротив неё они и остановились. Надя повернула голову к Владику, и в  свете луны глаза её блеснули.
           – Полезай первым, а я за тобой, – шепнула девушка.
           Странное дело, но ему совсем не хотелось подчиняться. В ситуации, развивавшейся прямо на глазах, чувствовался какой-то подвох. Всё внутри юноши протестовало. Эта активистка за ними шпионила!
           – Что же ты медлишь? – вкрадчиво шептала Надя ему на ухо.
           И Владик полез внутрь скирды. Мысленно чертыхаясь, он продвигался, пока не упёрся головой в упругое колючее сено, слежавшееся с самой весны, когда траву, из которой оно состояло, скосили колхозные хлопцы, и, высушенную на солнце, заскирдовали. 
           Надя немного постояла снаружи: наверно, проверяла, не наблюдает ли кто за ними, как совсем недавно делала это она сама, – и молниеносно шмыгнула вовнутрь.
           – Владик, ты что, боишься меня? – с какими-то всхлипами, очень быстро говорила Надя, и принялась расстёгивать на нём рубашку. 
           У девушки это не очень получалось, и пара пуговиц отлетела под её сильными пальцами.
           В пещерке стояла непроглядная темень. Девушка шумно дышала, прижимаясь к груди парня. Сработал инстинкт, и он принялся гладить её волосы.
           – Вот и хорошо, вот и хорошо, – повторяла она, пытаясь отыскать его губы.         
           Целовалась она не очень умело, но страстно, её крепкие зубы больно цепляли кожу.
           – Надя, чуть осторожнее, – просил Владик, – не кусайся.
           – Извини, я сгоряча, – оправдывалась она, продолжая свой страстный порыв.
           Вдруг она чуть отпрянула и пробормотала:
           – Что ж это я, глупая? Нужно раздеться. Кроме того, здесь очень жарко.
           В этом Надя оказалась права. От сена шло тепло, кроме того ещё и разгорячённые тела подогревали воздух крохотной пещерки.
           Девушка приподнялась и принялась снимать с себя кофточку. Затем пришла очередь бюстгальтера. Большие груди выпали из него и прижались к телу юноши.
           И тут он не выдержал.
           И литература, и окружающие, с детства убеждали Владика в том, что женщины – существа необычайно лёгкие, почти эфемерные, что они подобно бабочкам порхают над лепестками цветов и питаются нектаром. И, конечно, пахнут этим нектаром, а не тем, что он стал обонять, когда девушка сняла бюстгальтер.
           – Что такое? – испугалась Надя. – Что с тобой?
           Владик пулей выскочил из пещерки. И, затем совершил, как оказалось позже, самую большую ошибку молодости: сказал девушке правду.
           Надя ничего не ответила. Словно побитая собака, она молча собрала одежду и, как была – в юбке, с кофточкой в одной руке и лифчиком в другой, спотыкаясь на каждом шагу, направилась в сельское общежитие. Владик не знал: показалось, или нет, но ветер донёс до его ушей еле слышное завывание.
           Он развёл руками. Понимал, конечно, что совершил что-то не то, что обычно полагается в отношениях между мужчиной и женщиной, но увы, сделанного не вернёшь.
           В общежитие он пришёл вовремя. Ещё немного, и ночной сторож запер бы дверь. Владик едва успел раздеться и тут же завалился на постель.
           «Вот не думал – пронеслось в голове, – что такой насыщенный событиями день закончится так нехорошо…»
           Уже засыпая, он услышал, как кто-то царапает стекло окна тамбура.
           Донеслись какие-то звуки, тихий смешок, а потом раздался недовольный голос Антона Курбатова:
           – Игорь, ты что ли?
           И женский голос:
           – Да откройте же скорей.
           Курбатов открыл створку рамы и впустил припозднившуюся парочку: Игоря Извольского и Лену Ермолову. Лена на цыпочках пробежала по коридору, и скрылась в комнате девушек.
           – Гуляки, – недовольно прокомментировал Антон.             
           Извольский только хмыкнул.
           И Владик провалился в сон.
 

IX. СВЕТА И СЕРГЕЙ РОДИОНОВИЧ

           Рано утром Владик Арефьев проснулся оттого, что в его комнате раздался громовой хохот. И длился он долго. Затем здоровый женский смех донёсся из соседней комнаты, где жили девушки.
           – Что случилось?
           Владик привстал на локтях и обвёл взглядом смеющиеся лица ребят.
           – Ну, не томите, хлопцы. Что произошло? – допытывался он.
           И ему рассказали. Говорили наперебой, расцвечивая рассказ всё новыми красками.
           Вот вкратце эта история.
           В женской комнате жили девушки из двух групп: той, где учился Владик, и на курс постарше. Кроме Лены Ермоловой, в той группе блистала Света Демидова – девушка высокого роста и невероятной силы. Себя она на полном серьёзе считала неотразимой, всегда ходила с прямой спиной, при этом её большая грудь являлась народу во всей красе и необъятности. Длинные мускулистые ноги, мощные руки, широкие бёдра, и презрительная улыбка, с которой она глядела на мир, вызывали всеобщее восхищение.
           Однажды на поле Света затеяла шуточную борьбу с нашими самыми статными ребятами: Антоном Курбатовым и Игорем Извольским. Она побилась об заклад, что они ни за что не повалят её на землю. Игорь и Антон только усмехались: чтобы они да не справились с какой-то, пусть даже и очень большой девахой! Каждый из них схватил Свету за руки – Антон за правую, а Игорь за левую, с тем, чтобы молниеносно повалить девушку на спину. Закончился этот спектакль довольно необычным образом: девица не падала, а стояла как столб, а потом начала кружиться на месте, постепенно набирая скорость. И огромные – каждый ростом по сто восемьдесят пять сантиметров – юноши разлетелись далеко вокруг, больно ушибившись при столкновении с землёй. С тех пор никто не осмеливался подойти к Свете на расстояние ближе одного метра.
           Демидовой такая неоднозначная слава не понравилась. Переполненная гормонами, она затосковала.
           И вот этой ночью Света задумала покорить сердце нашего преподавателя, Сергея Родионовича. Она взяла в одну руку подушку, другой сгребла со своей кровати одеяло, и направилась к Микешину в комнату. Вошла не зажигая света, села к преподавателю на постель, и начала моститься рядом. Сергей Родионович вскочил на ноги. Что ему спросонок показалось, осталось тайной. Он щёлкнул выключателем, и открылась та ещё картина.
           Женщина, которую вечером видел Владик, оказалась женой Микешина. Она приехала к мужу на сутки, и собиралась уезжать следующим вечером. Естественно, что жена преподавателя проснулась, но поняла ситуацию по-своему, и принялась изо всех сил наотмашь хлестать мужа по щекам. При этом подняла такой крик, что на него сбежались девушки из женской комнаты, находившейся рядом, в двух шагах.
           Ничего не понимающий Микешин стоял и только хлопал глазами, даже не пытаясь избегать ударов жены. Света стояла рядом – в одной ночной рубашке, с подушкой и одеялом в обеих руках.
           Вот так эта история стала, как говорится, достоянием общественности.
           Рано утром супруга Микешина уехала домой. За ней, спешно собравшись, укатил в Донецк и Сергей Родионович.
           Света Демидова, как ни в чём не бывало, вернулась в женскую комнату, улеглась на свою кровать, и мирно уснула. Проснувшись, стала грозно допытываться:
           – Девки, вы почему не сказали мне, что к Серёже приехала жена? Как вам не стыдно?
           Ей отвечал громкий смех.
           Так студенты остались без руководства, а Сергей Родионович – без обещанных арбузов.
         
          
X. ЗВЁЗДЫ. НАВЕРНО, ЭТО БЫЛО СЧАСТЬЕ

           День прошёл быстро.
           Владик и прежде замечал, что иногда входил в резонанс с  природой, и тогда с
особой силой чувствовал единение своего внутреннего состояния, своего эго – с
окружающим его мирозданием. Этот резонанс обычно передавался окружающим, и целые коллективы подчас охватывались то эйфорией, то беспросветной тоской – в зависимости от того, в верхней или нижней точке на оси координат жизни находилась вершина резонанса.
           В этот день единение упало куда-то глубоко вниз. Народ бродил хмурый. То один, то другой вдруг останавливался на ходу и смотрел на свои наручные часы. Все чего-то ждали.
           Из женской комнаты периодически раздавался плач. То одна, то другая девушка выбегала во двор, молча ходила, опустив голову, а затем возвращалась к подругам.
           Владик то и дело ощущал на себе острый, ненавидящий взгляд Нади Голоушевой. Она словно случайно проходила мимо, едва не касаясь его то рукой, то краем одежды. При этом юношу обдавал тошнотворный запах духов – очевидно, девушка опрыскала себя ими в большом количестве.
           Вечером к Владику подошла Ира Будзинская.
           – Извини за вчерашнее. Ты же понимаешь…
           – Да ладно, – отмахнулся он. – Всё в порядке.
           Она недоверчиво покачала головой.
           – Покурим? – предложила.
           – Давай. Но не в скирде, – улыбнулся Арефьев. – Нам только пожара не хватало.
           – Пойдём за село, к озеру. Видел, какой улов притащили наши?
           Владик согласился. Богданов, Гена Воронцов, «Батя» Денисьев и Денис-«генерал» принесли три ведра, доверху наполненные крупными краснопёрками. На обед колхозные стряпухи приготовили полный чан ухи. Нужно признать, что женщины в готовке этого блюда знали толк.
           Ира и Владик подошли к озеру, когда на небе появились звёзды. С поверхности воды поднималась пронизывающая сырость. Молодые люди придвинулись ближе друг к дружке, и сидели обнявшись.
           – Я слышала, что ты поступал в Одесский университет, на астрономию, – вдруг сказала Ира.   
           – Было дело, – нехотя ответил Владик.               
           – А почему не поступил? Впрочем, я знаю, почему.
           – И что же ты знаешь? – скосил он глаза.
           Ира казалась мягкой, податливой, и очень близкой. Как сестра, которой у него никогда не было.
           – Как её звали? – спросила она.
           Владик понял вопрос, и ответил, вздохнув:
           – Её звали Вера.
           – Красивая?
           – Прошло уже три года, – уклонился Владик от прямого ответа.   
           – Вы переписывались?
           – Недолго. Честно говоря, я о ней почти ничего не знаю.
           – Грустно это.
           Она вытащила из сумочки пачку сигарет и со щелчком вытащила одну. Владик чиркнул спичкой, Ира затянулась, стряхнула пепел, выпустила изо рта дым и поцеловала юношу в губы. Владик отметил, что её губы приятно пахли болгарским табаком.
           – Ты хороший, – сказала Ира вдруг. – Я хочу прочесть тебе одно стихотворение.
           Владик пожал плечами. Она отстранилась и начала читать, закрыв глаза:

           Бессонница. Гомер. Тугие паруса. / Я список кораблей прочёл до середины: / Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный, / Что над Элладою когда-то поднялся. / Как журавлиный клин в чужие рубежи – / На головах царей божественная пена – / Куда плывёте вы? Когда бы не Елена, / Что Троя вам, ахейские мужи? / И море, и Гомер – всё движется любовью. / Кого же слушать мне? / И вот, опять Гомер молчит, / И море чёрное, витийствуя, шумит / И с тяжким грохотом подходит в изголовью.

           – Красиво, – признался Владик. – Давай угадаю. Борис Пастернак?
           – Нет. Это Осип Мандельштам. Он давно умер.
           – Ну и фамилия. Не выговоришь.
           – Он гениальный поэт. А ты неуч. Не обижайся, но это так.
           – Но в школе его не проходят, – сопротивлялся Владик.
           – Школа ещё не вся жизнь.
           Они помолчали. Только назойливое стрекотание цикад слышалось отовсюду.
           Когда Ира впускала в себя дым сигареты, красный огонёк освещал миловидное, немного грустное лицо девушки. Показалось, что её глаза увлажнились.
           – Что случилось? – испугался Владик. – У тебя слёзы на глазах.
           Она внезапно обняла его – до боли, судорожно, да так и застыла.
           Затем отстранилась и тихо сказала:
           – Вот мы сидим здесь вдвоём, а рядом – никого. Над нами – огромное небо, звёзды от горизонта до горизонта. Сидим, ничего не делаем, просто наслаждаемся общением. Ты не чувствуешь, что между нами возник резонанс какой-то? Я – чувствую. Не будь этого холода от воды, я бы здесь и спать осталась, лишь бы ощущать рядом тепло близкого человека, с которым хорошо и спокойно.
           – И ещё мне кажется, – вдруг сказала она тихо, – что это чувство скоро пройдёт, а вернётся ли когда-нибудь, неизвестно.
           Владик посмотрел Ире в глаза. Из них текли слёзы. Девушка курила и плакала.
       
               
5 февраля 1977 г. – 4 января 1982 г. – 4 ноября 2021 г.   
      






ЭПИЗОД ТРЕТИЙ. 1974. НОЯБРЬ


I. КОНКУРС КРАСОТЫ

           – Давай, для этого дела используем Ленинскую комнату, – предложил Алёша Нелидов.
           – Ты с ума сошёл, – возразил Владик Арефьев. – Кто нам разрешит?
           – А кто может запретить? Мы же здесь репетировать будем, а не водку пить.
           Речь шла о репетициях СТЭМа – Студенческого Театра Эстрадных Миниатюр. Ректорат института утвердил список участвующих в конкурсе команд, совпавший с названиями факультетов.
           Владик написал когда-то несколько стихотворений, и поэтому среди однокурсников считался литератором.
           – Вот ты и пиши сценарий, – сказал ему Коля Потапов. – А мы его разыграем на сцене.
           Владик собрал волю в кулак, и начал писать. Через неделю он с торжественным видом подал свой опус на рассмотрение цензорского совета, в который входили Паша Таганцев, Алёша Нелидов, Коля Потапов и Юра Хомутов. Они добросовестно прочли
текст несколько раз молча, и один раз вслух, и ничего не сказали. Присутствовавший при этом событии Володя Уваров, не входивший в состав цензоров, сказал:
           – Что ни говори, а это не смешно. На сцене станут зевать. Ты, Владик, не обижайся, но здесь нужен профессионал. Предлагаю привлечь моего старшего брата Юру. Он уже писал сценарии, когда учился в институте, и их ставили на сцене. Правда, Юра уже не студент, но для этой работы сгодится вполне.
           – А сколько он возьмёт за сценарий? – засомневался Коля. – У нас денег нет.
           Юра Хомутов, большой и добрый, хмыкнул:
           – Мой брат Серёжа учился со старшим Уваровым, и говорил, что тот привык получать натуральную оплату, водкой. А Сергею я доверяю.
           – Юра сейчас не пьёт, – вздохнул Володя Уваров. – Думаю, он не откажется помочь мне бесплатно, брат ведь.
           – Ну, так зови его сюда, – сказал Алёша. – Пусть пишет. Если захочет.
           – Владик, может, ты обиделся? – спросил Уваров.
           – Нет, – мотнул он головой.
           Конечно, Владик соврал. Ещё как обиделся!
           Однако его самомнение страдало недолго. Через несколько дней  Арефьев посоветовал своим соседям по комнате Алёше Нелидову и Павлику Таганцеву заняться другим делом.
           – Предлагаю начать выпуск газеты. Стенной, конечно.
           – И что же будем там размещать? – вяло поинтересовался Павлик.
           Четвёртый их жилец, уже упомянутый Володя Уваров, посмотрел на Владика из-под своих выпуклых очков, и произнёс только:
           – Газета? Ну, ну…
           Назавтра ожидали появления его брата Юры, и Володя уже чувствовал свою важность, а заодно не преминул этим «ну, ну…» напомнить о фиаско Владика в качестве драматурга.       
           Арефьев и ухом не повёл, а тихо произнёс:
           – Предлагаю в газете открыть конкурс красоты среди девушек нашего общежития.
           – А что, это идея, – встрепенулся Паша Таганцев.
           – Помню, Алёша написал неплохое стихотворение. Его тоже там выставим, – решил Владик сподхалимничать, чтобы  приобрести ещё одного сторонника.   
           – А кто напишет редакционную статью? – деловым тоном произнёс Алёша.
           Он только что вымыл волосы новомодным шампунем «Нептун», и теперь его уже подсохшая пышная шевелюра напоминала портреты поэтов начала века, особенно Александра Блока, о чём Владик не забыл упомянуть. Лёша гордо кивнул. Арефьев понял, что дело сдвинулось.
           – Нужен лист ватмана, – вздохнул Павлик. – Где его взять?
           – У меня есть, – вдруг отозвался Володя. – Берите, грабьте.
           – Спасибо, друг! – патетически вскинул свою гривастую голову Нелидов.
           Работа закипела. На следующий день, ближе к вечеру, на первом этаже общежития, недалеко от столика вахтёрши, появился большой лист ватмана, озаглавленный «В завтра!» Ребята клеем ПВА приклеили к нему четыре листа бумаги формата А4, на которых разноцветными фломастерами расписали условия конкурса красоты среди студенток общежития. Условия заняли два листа, а на остальных поместили по стихотворению: одно за авторством Алёши, второе – Павлика. Владик решил пока что своё творчество напоказ не выставлять. Причиной этому отчасти послужил удар, нанесённый его самолюбию негативной оценкой сценария СТЭМа.
           Конечно, конкурс красоты решили проводить заочно. Поэтому каждый участник проекта написал на листке бумаги имена девушек, особенно ему приглянувшихся, и потом те из них, чьи фамилии оказывались записанными одновременно несколькими членами редколлегии, проходили во второй тур.
           Таких девушек оказалось четверо: миловидная полячка Наташа Валевская, гордая красавица Таня Беклемишева, жгучая брюнетка Лида Яновская, и ещё одна прелестница польских кровей – Ира Будзинская. Наташа нравилась одновременно и Паше, и Владику. Таня, недоступная гордячка голубых дворянских кровей, поражала статностью фигуры и правильностью черт лица. Ира составляла достойную конкуренцию Валевской. Лида, знойная украинка, тонкая как тростинка, особенно продвигалась Арефьевым. У Владика с ней на фоне дружбы, продолжавшейся полтора года, намечались более серьёзные отношения.
           Долгие дебаты привели к серьёзной ссоре Паши с Алёшей. Пришлось Арефьеву вмешаться, и принятое решение в итоге удовлетворило обоих. Владик предложил конкурс проводить ежемесячно, и в этот раз сформировать тройку призёров в следующем порядке: первое место присудить Наташе Валевской, второе – Тане Беклемишевой, а третье оставить за Ирой Будзинской. В следующем месяце первое место должна занять Беклемишева, Валевская – второе, а третье место Владик зарезервировал за Лидой Яновской.
           Глубокой ночью члены редакции сняли газету, и в Ленинской комнате, от которой ключи получили несколькими днями раньше для репетиций СТЭМа, заменили все четыре листа формата А4. Новая газета отныне возвещала о решении редколлегии подвести итоги конкурса красоты. Всю работу ребята выполнили на полном серьёзе, считая, что имеют право выражать мнение всех жильцов общежития. Тот факт, что никто их не наделял полномочиями творить историю, не имел никакого значения.
           Весь следующий день в общежитии бурлили страсти. На занятиях женский состав факультета только и делал, что «перемывал косточки» трёх «лауреаток». А те, как оказалось, и не читали стенной газеты вовсе. Что интересно: все три девушки вмиг стали широко известны, хотя прежде их не знал никто. На прославившихся студенток чуть ли не пальцем указывали, за их спинами шептались, а те всё никак не могли понять, в чём же дело.
           Вечером газета исчезла. Кто её снял, члены редколлегии не догадывались. Однако после ужина к ним в комнату постучались.
           – Кто там? – спросил Паша.
           Он курил, и пепел стряхивал в «дежурный» стакан, так как пепельниц у ребят не водилось.
           В комнату вошли Наташа Валевская и Лида Яновская. Настроены они оказались по-боевому.
           – Что это вы затеяли, мальчики? – своим милым голоском спросила Наташа.
           Она обеими руками, сложенными в кулачки, упёрлась в свои широкие бёдра, и, несмотря на миниатюрный рост и кукольное личико, являла собой довольно грозное зрелище. Лида стояла рядом, за спиной Наташи, и её симпатичное лицо тоже хмурилось, но, глядя на подружку, всё же не могла удержаться от улыбки.
           – Как это что? – решил Владик идти в наступление. – Мы тут чуть не передрались между собой, выбирая самую красивую девушку из восьмидесяти семи кандидаток. Это решение далось нам нелегко. Тебя, Наташа, выбрали лучшей из лучших, самой красивой, а ты нас ругаешь. За что?
           – А почему мне ничего не сказали? – продолжала возмущаться Наташа.
           – Да кто же на конкурсах объявляет решение заранее? – поддержал Владика Таганцев.
           – Какой такой конкурс? Кто о нём знал? – спросила Лида.
           – Газету надо было читать. Мы там заранее всё описали, – спокойно объявил Алёша Нелидов. – Почему не читали?
           – Я читала, – подтвердила Лида. – Но не ожидала, что всё произойдёт так скоро.
           – Признайтесь честно: вы сорвали газету? – спросил Паша.
           – Нет, – сказала Лида. – Мы подумали, что это вы сняли.
           – Интересно-о-о, – протянул Толик. – Мне это не нравится. 
           – Давайте пить чай, – предложил Павлик. – Заварка и сахар за нами.
           В дверь снова постучали.
           – Можно? – спросила Ира Будзинская.
           – Заходи, – вздохнул Алёша.      
           – Вы никак решили чаёвничать? – догадалась Будзинская. – Разрешите присоединиться к вам третьей красавице общежития?
           – Наташа хотела сказать что-то колкое, но улыбнулась, и ответила:
           – Ну вот, мисс и вице-мисс на месте. Хорошая компания!
           Лида окинула взглядом их обеих, и ничего не сказала.


II. СТРАСТИ В «ЛЕНИНСКОЙ КОМНАТЕ»   

           На следующий день в общежитие пришёл Юра Уваров. Члены цензорского совета встречали его в "Ленинской комнате", расположенной на первом этаже общежития. Брат Володи оказался полным, даже, можно сказать, толстым парнем, имел вид серьёзный и основательный. Ребята познакомились, и Юра, уже к тому времени узнавший от брата
суть вопроса, сразу изложил план своего сценария.
           – У меня есть несколько ходовых шуток. Я их выудил у старшекурсников, когда сам учился в институте. СТЭМ родился не сегодня и не вчера. Выдумывать почти ничего не нужно. Новых шуток и поворотов сюжета в сценарии требуется не больше двух или трёх, но ударных, всем понятных, и очень смешных. Вот их вы и должны придумать. Остальное у меня практически готово.
           Он достал из своего «дипломата» толстую потрёпанную тетрадь, положил её на стол, и принялся объяснять свой план.
           Арефьеву стало скучно. Наверно, Юра прав: пьесы именно так и пишут, но слишком уж ремесленническим показался Владику процесс создания художественного произведения – а сценарий в его понимании стопроцентно являлся литературой.
           "Ленинская комната" представляла собой довольно большое помещение, меблированное столами, стульями, наглядной агитацией в виде оббитых фанерой и покрытых блестящим лаком напольных сооружений-тумб и таких же настенных щитов. Повсюду висели красные флаги, вымпелы и прочая коммунистическая атрибутика.
           Пока Юра Уваров рассказывал СТЭМовцам о том, как должно выглядеть выступление факультетской команды на институтском конкурсе, Владик открыл дверцу книжного шкафа, взял в руки какую-то книгу, и начал её перелистывать, не особенно вникая в то, что там написано.
           В это время в комнату ворвалась, – не вошла, а именно ворвалась, с шумом открыв дверь и так же громко её захлопнув, – Надя Голоушева. Деканат её только что назначил старостой общежития, и девушка, привыкшая везде и всюду командовать, с азартом принялась на всех пяти этажах здания наводить порядок.
           Надя окинула Владика взглядом, полным презрения, и обратилась к ребятам, активно обсуждавшим новый сценарий:
           – Что здесь происходит? Кто разрешил устраивать посиделки в "Ленинской комнате"? Немедленно уходите отсюда, или я сообщу в деканат!
           Воцарилась тишина, в которой неожиданно раздался голос Юры Уварова:
           – Коля, кто это? У вас появилась своя жандармерия?
           – А это кто? – свистящим шёпотом произнесла Надя и сощурила глаза. – Он не из нашего общежития. Кто его сюда пустил?
           – Я, – невозмутимо ответил Володя Уваров. – Здесь работает организационная группа факультетского СТЭМа. Мы пишем сценарий. А это – мой брат Юра, профессиональный сценарист. Мы его пригласили официально.
           – Мне всё равно, – безапелляционно заявила Надя. – Нахождение здесь  посторонних лиц должно согласовываться со мной как старостой общежития.
           – Первый раз слышу об этом, – так же спокойно продолжал Володя. – Я разговаривал с заместителем декана, и он согласился на то, чтобы Юра помог нам с написанием сценария. О тебе он не сказал ни слова.
           – Сделаем вот что, – вдруг сказал Юра Уваров, вставая. – Я покину вас, ребята, а сценарий вам пусть пишет эта тётка. Пока.
           И он пошёл к выходу.
           – Это я – тётка?! – воскликнула Надя, уперев руки в бёдра.
           – Но не дядька же, – добродушно заметил Юра.
           Он стал протискиваться в дверь, но, так как там стояла Голоушева, ему пришлось притиснуть девушку к дверной лутке своим большим животом.
           – Извините, уважаемая, – сказал Юра, наклонился к ней и мило улыбнулся.
           Через пару секунд он уже закрывал за собой входную дверь общежития.
           В наступившей тишине Коля Потапов произнёс:
           – Ну что ж ты, Надежда, стоишь просто так? Проходи, садись. Вот тебе ручка, вот бумага. Чтобы к завтрашнему утру сценарий СТЭМа был готов. Пойдём отсюда, ребята. Автору мешать нельзя. Творческий процесс требует уединения и тишины.
           Театральная труппа начала расходиться.
           – И пару стишков сочини, смешных, – добавил Алёша Нелидов.
           Юра Хомутов ничего не сказал, только, проходя мимо, окинул Надю оценивающим взглядом и грустно вздохнул.
           – С такой экспрессией одна дорога: на сцену, – сказал Володя Уваров.
           Арефьев уходил последним. Надя окинула его долгим взглядом, в котором читалась такая ненависть, что юноша даже вздрогнул.


III. ВЕЧЕРНИЙ ПРОМЕНАД

           Одно из заседаний театральной труппы СТЭМа закончилось небольшим застольем. Теперь цензорский совет собирался на пятом этаже, в пустующей комнате. Володя Уваров пожаловался в деканат, что от новой старосты общежития нет житья, и руководство факультета, играя в какую-то свою игру, предоставило нам это помещение, а в "Ленинской комнате" собираться не позволило. Наверно, Голоушева представляла для деканата какую-то ценность, и ссориться с ней там посчитали нецелесообразным.
           В застолье участвовали Паша Таганцев, Коля Потапов, Юра Хомутов, Володя Уваров, Алёша Нелидов, Владик Арефьев и Наташа Марлова, новая «прима» театральной команды. Своей пышной причёской девушка напоминала американскую диссидентку Анжелу Дэвис. У неё оказался неплохой голос, она умела играть на фортепьяно, и отличалась весёлым нравом.
           – Давай мы придумает тебе сценический псевдоним, – предложил Алёша.          
           – Давай – тут же согласилась Наташа. – Предложения есть?
           – Имя, конечно же – Натали, – предложил Коля.
           – Согласна, – кивнула Наташа, отхлёбывая из стакана большой глоток вина. – И на этом всё?
           – Может быть, Натали Марлоу? – сказал Владик. – Звучит на английский лад.
           – Как хотите, – меланхолически заметила Наташа. – Пусть будет по-английски.
           К тому времени, когда вино кончилось, все уже хорошо нагрузились. Большинство членов театральной группы, в том числе Наташа, решили, что пора спать. 
           Когда народ уже начал расходиться по комнатам, Коля остановил Владика и сказал:
           – Совсем не хочется спать. Помнишь, как год назад мы ходили к Ирке Будзинской?
           – Конечно, помню. Она стихи читала, а мы слушали. Ты ещё гитару принёс, Высоцкого пел.
           – Давай, ещё сходим к ней. Инструмент, правда, расстроен. Сходим без гитары.
           Так и сделали.             
           Ира жила на третьем этаже. На осторожный стук из-за двери ответили:
           – Кто там? Мы спим.
           – Почему так рано? – спросил Коля. – Завтра же воскресенье. Занятий нет. Мы с Владиком хотим зайти к вам в гости.
           Ира, завёрнутая в халат, непричёсанная, открыла дверь и выглянула в коридор.
           – Это вы, мальчики? – удивилась она, зевая. – И ты, Владик? А где же твоя Лида?
           – Ушла ночевать к своему дяде, – смутился Арефьев.
           «Вот так обломала, – подумалось ему с досадой. – Могла бы о Лиде и не вспоминать».
           – И чего ж вы хотите? – спросила Ира, зевая. – У вас закурить есть?
           – Конечно, – спохватился Владик. – «Ту-134» подойдёт?
           – Ладно, – решила Ира. – Я сейчас выйду, только оденусь.
           – Пойду я, наверно, – грустно сказал Коля. – Зачем я вам? Если бы она пригласила к себе, тогда другое дело, а третьим я быть не хочу. Пока, Владик. Удачи!
           И он ушёл.
           Ира вышла через пять минут. Владик вытащил из пачки сигарету, отдал девушке, затем зажёг спичку и поднёс огонёк девушке.
           – Который час? – спросила она вдруг.
           Юноша взглянул на свои часы.
           – Почти девять часов.
           – Действительно, рано. Часов в семь почувствовала сильную усталость, тем более, что мои девчата тоже ложились, вот я и решила, что чем скучать, не лечь ли мне спать.
           – Будем в коридоре стоять? – спросил Владик.
           – Знаешь, что? – вдруг сказала Ира. – Не пойти ли нам прогуляться? Я оденусь соответственно, мне нужно не более пятнадцати минут. Ты не против?
           – Нет.
           – Тогда через пятнадцать минут встречаемся на улице.
           Общежитие экономического факультета выходило фасадом на улицу Челюскинцев, рядом с трамвайной остановкой. Напротив стоял, да и сейчас стоит – длинный четырёхэтажный оштукатуренный дом довоенной архитектуры, окрашенный в жёлто-оранжевый цвет. Через каждые десять минут мимо общежития с лязгом проносились трамваи. Пока Владик ожидал Иру, один из них прошёл в сторону железнодорожного вокзала, и один – в сторону площади имени Ленина. 
           Но вот распахнулась входная дверь, и на улицу вышла Ира. На ней отлично сидело модное демисезонное пальто из твида, подчёркивавшее стройность и умеренную, очень сексуальную полноту девушки. Симпатичную головку венчала кокетливая шляпка.
           – Ты прям из Голливуда, – не удержался Владик от восхищённого возгласа.               
           Ира приняла комплимент и улыбнулась.
           – Куда пойдём? – спросила она после того, как молодой человек взял её под руку.
           – Куда-нибудь.
           И они направились вдоль трамвайных путей. Этот путь вёл на площадь Ленина, самую большую и красивую в Донецке.
           Некоторое время шли молча. Затем Владик спросил:
           – Помнишь колхоз и скирду?
           – Конечно, – тихо произнесла Ира и взглянула ему в глаза. – Ты на меня до сих пор в обиде? Потому и с Лидой решил встречаться?
           – Что ты, – вздохнул Владик. – Я и тогда на тебя не обиделся. Правда, правда. Ты очень хорошая, и тогда поступила достойно. Я тебе очень благодарен.
           – За что же? Я вела себя как последняя дура.
           – Нет. Я просто начал понимать, что такое женщина.
           – И что?
           – Мне это знание очень помогло. Я понял, что женщина – это хрупкое, доброе создание, и его нужно оберегать. И – не дай Бог чем-нибудь обидеть.
           – Ты это серьёзно? – она посмотрела на Владика и вздохнула. – Если бы это было так. Я-то знаю, что женщины коварные, злые и завистливые. Я их столько навидалась…
           – Слава Богу, мне такие не попадались.
           – Ты говорил, что любишь меня, – сказала Ира немного погодя. – А что теперь?
           – И теперь люблю, – сказал юноша искренне. – Знаешь, у меня такое чувство, внутреннее знание, что ли, что я в силах испытывать чувство к нескольким женщинам одновременно. Вот и сейчас я до сих пор люблю одну девушку из Севастополя. Мы с ней встретились три года назад в Одессе. Да я тебе недавно говорил о ней, там, в Новониколаевке. Я в тот год поступал в Одесский университет. Не поступил, конечно, но встретил девушку, её зовут Вера, и не могу забыть до сих пор. Помню каждую минуту, проведённую вместе, её тело, губы, запах волос. И помнить буду всю жизнь.
           – А где она теперь?
           – Не знаю. У неё очень строгий отец, начальник милиции. Он запретил ей писать мне письма.
           – Если любишь, то кто может запретить писать письма любимой? – возразила Ира.
           – Ты, конечно, права. Я виноват, но всё так же продолжаю её любить.
           – Ты очень странный, – раздумчиво произнесла Ира. – Но хороший. А мне вот не везёт. Никто меня не любит.
           – А я? Я – не в счёт?
           Она усмехнулась и ничего не сказала.
           Молодые люди вышли на площадь. Она сияла огнями, но казалась пустой. Деревья стояли голые, даже листья под ними аккуратно убраны. В тишине гулко звучали шаги Иры и Владика. Ира вдруг остановилась, обняла своего спутника, и, закрыв глаза, жадно поцеловала. Поцелуй длился долго. Юноше показалось, что девушка лишилась чувств. Он держал её двумя руками и чувствовал, как расслабляется  тело девушки. Затем Ира открыла глаза, отстранилась и всхлипнула. Владик осторожно выпустил её из объятий. Мимо прошла молодая парочка и с интересом поглядела на них.
           – Тут, оказывается, люди ходят, – заметил Арефьев.      
           – Мне всё равно, – махнула рукой Ира. – Понимаешь, Владик, наверно, это наш последний поцелуй, и мне он понравился. Жаль, что ты уже не мой парень. Я бы тебя сильно любила. Очень сильно.
           Обратно они шли молча. Словно какая-то волна отчуждения шла от Иры. Владик начинал говорить, но она его останавливала, прикладывая палец к губам юноши. Он пытался поцеловать палец, и она улыбалась, отнимая его. От девушки исходил волнующий запах болгарского табака и хороших духов.
           Подходя к общежитию, Ира остановилась и сказала:
           – Владик, на прощание я хочу прочесть тебе стихотворение.
           Они уселись на лавочке около соседнего здания, где располагался корпус торгового института. Ира закрыла свои красивые глаза, и начала читать.

           Не стращай меня грозной судьбой / И великою северной скукой. / Нынче праздник наш первый с тобой, / И зовут этот праздник – разлукой. / Ничего, что не встретим зарю, / Что луна не блуждала над нами, / Я сегодня тебя одарю / Небывалыми в мире дарами: / Отраженьем моим на воде / В час, как речке вечерней не спится. / Взглядом тем, что падучей звезде / Не помог в небеса возвратиться, / Эхом голоса, что изнемог, / А тогда был и свежий, и летний, – / Чтоб ты слышать без трепета мог / Воронья подмосковного сплетни, / Чтобы сырость октябрьского дня / Стала слаще, чем майская нега... / Вспоминай же, мой ангел, меня, / Вспоминай хоть до первого снега.

           – Как грустно, – сказал Владик. – И как просто написано. Кто автор?
           – Анна Ахматова.
           – Обещаю тебе, что обязательно познакомлюсь с русской поэзией двадцатого века.
           – Обещай не мне, – прошептала Ира. – Что я? У тебя есть другая…
           Владик не знал, что ей ответить.


IV ПРЕФЕРАНС

           – Здравствуйте, мальчики! Чем занимаетесь?
           Наташа Марлова несмело заглянула в открытую дверь.
           – Заходи, – разрешил Павлик. – Гостем будешь. Если с сигаретами или вином зайдёшь – хозяйкой будешь.
           – А если просто поболтать?
           – Тоже годится, – пробурчал Алёша Нелидов. – Хорошо, что зашла. У нас тут отыскался лишний «трояк». Сходила бы, принесла чего-нибудь поесть. Вечер подходит, а у нас ни крошки.
           – Давайте, – согласилась Наташа. – Я мигом.             
           И она с «трёшкой» в руках исчезла за дверью.
           – Хорошая девчонка, – сказал Владик. – На СТЭМе она смотрелась бесподобно.
           – Мы с Алексеем тоже неплохо выступили, – заметил Паша.
           – Да, смех изобразили так, что наш декан схватился за сердце, – подтвердил Арефьев.
           …Конкурс СТЭМов прошёл десять дней назад, и инженерно-экономический факультет, хотя и не занял призовое место, но остался в памяти зрителей надолго. Не обошлось и без скандальчика: наши девушки: Таня Кольцова, Таня Беклемишева и Таня Колтовская, изображавшие танец африканских дикарок, одетых в набедренные повязки и лифчики, увешанные колокольчиками, вызвали фурор среди зрителей, и выходили на «бис» два раза (на третий раз выходить им запретил лично декан, для этой цели срочно метнувшийся за кулисы).
           Натали Марлоу, патетическим голосом объявленная конферансье, в роли которого выступал Коля Потапов, под хохот зрителей исполнила частушки вольного содержания с намёками на конкретных преподавателей и их подмеченные привычки, причём аккомпанировала себе сама на пианино. Особенной популярностью пользовалось двустишие, пропетое Наташей: «Самый среди нас коварный Исаак Исаич Гарный», именно после которого пошло в пляс трио африканских красавиц. Танец намекал на то, что единственная дочь нашего замдекана Гарного вышла замуж за темнокожего кубинца. Глупцы, мы тогда ещё не знали, что уже подписан приказ по институту, и Исаака Исаевича срочно отправили на пенсию, а вместо него назначили Леонида Ивановича Андрейченко… Поговаривали, что непопадание нашей факультетской команды в тройку лучших произошло именно по этой причине.
           Пашу и Алёшу отрядили изображать фанатов-болельщиков нашей команды. Для этой роли они подходили идеально, однако в целях пущей убедительности та же Наташа с помощью лака сделала им торчащие во все стороны волосы. За лето шевелюры обоих парней сильно отросли, да ещё и лак довершил дело – их причёски стали устрашающими и одновременно комичными. Трёхдневная щетина как нельзя лучше подходила к этому образу. Так вот, в нужный момент оба должны были, глядя друг на друга, истерически захохотать.
           Конкурс СТЭМов проходил в Первом корпусе, в Большом Актовом зале, имеющем форму крутопадающего амфитеатра. Ребята договорились с осветителем, и в момент начала хохота он согласился направить свет софита на Алёшу и Павлика. Они долго репетировали, и хохот в их исполнении получился. Не то слово! Громовое ха-га-га-га-га! – взорвало зал. Декан, Виктор Павлович Белич, схватился за сердце и сдавленным голосом прохрипел: «Кто эти идиоты? Как они сюда попали?!» Шокированные распорядители конкурса ему сказали, что по сценарию должен прозвучать смех в зале, вот они, наверно, и решили подчеркнуть. Белич будто бы сказал: «Сволочи! Они меня в могилу сведут». Однако наказания не последовало, только куратор группы, старый коммунист Кимов подошёл к ребятам и приказал, чтобы к утру оба подстриглись и побрились «как и положено советским студентам». Впрочем, Кимову наш СТЭМ понравился. Он поднял вверх большой палец и сказал: «А здорово они этого Гарного продёрнули!»       
           …Наташа вернулась через полчаса.
           За ужином продолжали вспоминать конкурс и подготовку к нему. Весёлых, и не очень, ситуаций хватало. Наташа заливисто смеялась, запрокидывая голову. Ей очень нравились ребята. Иногда она бросала взгляд на кого-нибудь из них, словно оценивая: подойдёт или нет для серьёзных отношений. Впрочем, она могла и просто смеяться, без всякой задней мысли.
           После ужина ребята решили записать «пулю», – партию в преферанс, так называемого «малыша». Серьёзная «пуля» игралась до пятидесяти очков, а «малыш» – только до одиннадцати. Расчертили лист, сдали карты, и начали играть. Нужно сказать, что Владику везло: он имел на своих противников много «вистов», а «гора» держалась на минимуме.
           Наташе стало скучно, и она откланялась.
           – Пойду на прогулку, – решила она.
           – Ты за окно смотрела? – спросил Алёша. – В такую погоду только дома сидеть: дождь, ветер, и снег срывается.
           – Ну и что? – пожала плечиками Наташа. – Гулять полезно.
           После её ухода Арефьеву стало везти меньше. Начала расти «гора». Зато Таганцев сыграл «мизер», и его дела пошли на поправку.
           Нужно сказать, что играли ребята не на деньги. Главным считали приобретение опыта, а также – стремление понять суть древней игры, да и просто получить удовольствие от проветривания мозгов при решении чисто математических задач, возникавших каждую секунду.
           Впрочем, играли они вяло. Особого азарта не наблюдалось.
           – Завтра сложные пары, – вспомнил Алёша. – Дальше играть не хочу.
           Ему сегодня не везло.
           – Ну, давай хотя бы эту пулю доиграем, – предложил Павлик. – Не бросать же на полдороге.
           Раскрылась дверь, и вошёл Миша Алексенко, студент со старшего на год потока.
           – Ребята, по этажу ходит староста общаги. Проверяет чистоту комнат. Имейте в виду.
           Паша махнул рукой:
           – У нас и так чисто.
           – Ну, смотрите, ребята. Я предупредил.
           Дверь закрылась.
           – Нужно убрать карты со стола, – предложил Владик.               
           Что-то ему подсказывало, что тот взгляд в Ленинской комнате, которым Голоушева недавно одарила его, может иметь дальнейшее развитие. Арефьев успел убрать со стола расчерченный под «пулю» лист, когда дверь без предварительного стука распахнулась, и в комнату буквально ворвалась Надежда Голоушева.
           – Надька, ты что, обезумела? – спросил опешивший Нелидов. – Стучаться надо. Тебя что, в детстве не учили приличиям? А если бы мы все здесь сидели голые? А-а-а, я понял: ты именно этого и хотела: наконец-то увидеть голых мужиков!
           И Алёша хлопнул себя по лбу в знак того, что понял тайные устремления старосты общежития.
           – Что тебе, Надя? – сказал Владик как можно мягче.
           Староста общежития одарила Нелидова презрительным взглядом, и отвечать ему не стала. Её взгляд начал скользить сначала по стенам, затем перешёл на аккуратно застеленные кровати, оценил чистоту вымытого накануне пола, и нигде не находил причины, к чему бы придраться. Во взгляде девушки мелькнула досада. На Арефьева она не глядела нарочно. Владику стало не по себе. В конце концов, девушка училась в одной группе с ним и Павликом. Ежедневно они встречались на занятиях, здоровались, и всё до нынешнего вечера укладывалось в рамки приличий. Что же творилось в голове комсомольской активистки? Неужели эта маленькая должность – староста общежития – так повернула её мозги?
           – Что у вас на столе? – вдруг спросила Надя. – Игральные карты?
           – То же, что и в твоей комнате, – сказал Алёша. – Твои девочки раскладывают пасьянс, вот и мы решили научиться.
           – Пасьянс так не раскладывают, – сказала, как отрубила Надя. – Вас трое. Это значит, что вы играли в преферанс.
           – Ты что, обалдела? – не выдержал Арефьев. – По какому праву ты здесь устраиваешь допрос? Пришла оценивать чистоту? Оценила? Придраться не к чему? На этом твои функции закончены.
           Их взгляды встретились. Владик думал, что она испепелит его. Молнии, таившиеся внутри, блистали в её глазах. О, Господи! И только тут до него дошло, что всему причиной мальчишеская глупость. Вспомнилась скирда в сентябре, потное девичье тело, и его неосторожные слова. Вот и расплачивайся теперь за обиду, нанесённую девушке!
           Ни Паша, ни Алексей не понимали, что происходит. Они переводили взгляды с Владика на Голоушеву и обратно, и ошарашено молчали.
           Надя развернулась, и ринулась к двери.
           – Я этого так не оставлю! – донеслось из коридора.
           – Владик, что произошло? – спросил Таганцев. – Я такого безумия ещё не видел в жизни.
           – Сам не пойму, – солгал Владик.
           Не раскрывать же им тайну, которая принадлежит ему только наполовину…
           – Что же теперь будет? – задумался Алёша.               


V. ДЕКАНАТ

           Надя Голоушева не солгала. Через два дня Владика Арефьева, Павлика Таганцева и Алёшу Нелидова вызвали в деканат. Владику и Паше эту информацию объявил Саша Безбородко, староста их группы, а Нелидову, студенту параллельной группы – их староста Олег Шевчук.
           – Что вы натворили? – поинтересовался Безбородко. – Почему я об этом ничего не знаю? Ну, расскажи, не томи.
           – Не знаю – пожал Арефьев плечами. – Может, Паша что-то знает?
           – Нет, и я не знаю, – повторил за ним Таганцев. – Может быть, нас хотят наградить за что-нибудь? Вообще-то есть за что.
           – Ну, как хотите, – огорчился староста. – А вообще-то, ребята, вы баламуты.
           – Это есть, – согласился Паша. – Но это, к счастью, ненаказуемо.
           У дверей деканата пришлось подождать минут двадцать. Наконец дверь приоткрылась, и из комнаты послышался голос нового замдекана, Леонида Ивановича Андрейченко:
           – Владислав Арефьев, зайдите.
           «Ага, – подумал он. – Нас решили вызывать по одному».
           Внутри, за большим столом сидел Андрейченко, а рядом с ним ещё один преподаватель, Олег Александрович Даниленко.
           – Подойди ближе – предложил Леонид Иванович,– садись.
           Владик уселся на предложенный стул, и стал ждать дальнейших событий. Нужно сказать, что новый замдекана, по отзывам многих студентов, был человек незлой. Вот и теперь он, очевидно, никак не мог сообразить, с чего же начать. Владик молчал. Пока что небольшой жизненный опыт молодого человека подсказывал, что нельзя подыгрывать противнику, когда неизвестен план его дальнейших действий. Даниленко сверлил Владика взглядом, но тоже молчал: ждал, что же скажет начальство.
           – Ну, чего молчишь? – прервал молчание Андрейченко.
           Арефьев с удивлением посмотрел на него.
           – Леонид Иванович, меня вызвали сюда, но причину не сообщили. Если это касается прошедшего СТЭМа…
           – Да нет, – он замахал руками. – Какой там СТЭМ… На вашу комнату в общежитии пришла жалоба.
           Владик снова замолчал. Подумал, а вдруг это не связано с Голоушевой. Пусть сам озвучит жалобу.
           – Понимаешь, в чём дело, – вздохнул Андрейченко. – Жалуются, что вы в комнате играете в азартные игры. Это правда?
           – Что-то не припомню, когда мы этим занимались, Леонид Иванович.
           – Когда? – вдруг раздался голос Голоушевой. – Два дня назад, когда я инспектировала ваш этаж.
           Владик начал искать, откуда же раздался голос. Голоушева сидела в углу, за печатной машинкой. В то место не попадали солнечные лучи, льющиеся  из окон, да ещё и погода стояла несолнечная, поэтому Арефьев её поначалу не заметил. Но как она вообще попала в деканат? Может быть, Надя не ходила на последнюю пару, а всё это время ошивалась тут?
           – Инспектировала? – вдруг спросил Даниленко. – Что это значит?
           – Проверяла чистоту в комнатах. Меня инструктировал Виктор Павлович! – с вызовом заявила Надя. – Декан долго беседовал со мной на эту тему.
           – Хорошо, хорошо, – закивал Леонид Иванович. – Я всё понял.
           Даниленко начал с неподдельным интересом рассматривать Голоушеву.
           – И что у них в комнате, чисто? – спросил Олег Александрович.
           – Чисто, – подтвердила Голоушева с явным сожалением. – Но за столом, там, где лежали карты, сидели трое: значит, они играли в преферанс, а это азартная игра.
           Андрейченко с сомнением покачал головой, и взглянул на Владика.
           – Вы играли в преферанс? – спросил он с явным интересом.
           Владик заметил, что в глазах замдекана промелькнула искорка. Он обменялся с Даниленко быстрым взглядом.
           – Нет, – ответил Арефьев твёрдо. – Мы учились раскладывать пасьянс.
           – Правда? – спросил замдекана с явным облегчением.
           – Конечно, – ещё твёрже подтвердил Владик.
           Андрейченко и Даниленко с пониманием покачали головой. Оба повернулись к старосте общежития, и Олег Александрович сказал:
           – Они раскладывали пасьянс.
           Андрейченко вопросительно посмотрел на Голоушеву.
           – Он лжёт, – вскрикнула Надя, вставая. – Владик, ну скажи ты, наконец, правду. Вы же играли в преферанс?
           – Нет, – вздохнул Арефьев, – и не думали даже.
           – Ты не мужчина! – взвизгнула она, при этом её лицо покрылось красными пятнами.
           – Зачем ты меня оскорбляешь? – тихо произнёс Владик.
           Андрейченко стукнул ребром ладони по столу.
           – Здесь нельзя кричать – напомнил он. – Выйди, Арефьев. Пусть зайдёт следующий.
           Владик вышел, стараясь не смотреть на Голоушеву. Увидел только рулон ватмана, лежавший рядом со старостой общежития, подозрительно напоминавший свёрнутую в трубочку стенную газету "В завтра!" с результатами конкурса красоты, кем-то сорванную, и до сих пор не найденную. 
           За дверью Арефьев поманил Таганцева.
           – Ну, как? – шёпотом спросил Павлик.
           Владик поднял вверх большой палец. Таганцев кивнул и скрылся за дверью деканата.
           Нелидов явно волновался.
           – Всё нормально – сказал Владик. – Но Надька здесь.
           – Как она?
           – Злится.
           Алёша вздохнул и сжал зубы. На щеках заходили желваки.
           Павлик вышел быстро. Когда он открывал дверь, изнутри послышались рыдания.
           Алёша вышел ещё быстрее.
           – Заходите оба, – сказал он.
           Внутри помещения деканата ситуация изменилась. Андрейченко и Даниленко стояли и смотрели на нас с большим интересом.
           – Значит, так – начал замдекана, откашлявшись и раскуривая сигарету. – Инцидент мы с Олегом Александровичем считаем исчерпанным. Решение таково.
           Он помолчал, взглянул на тихо сидевшую в углу Голоушеву, едва заметную за огромной пишущей машинкой, причём постарался придать взгляду нейтральное выражение, и сказал:
           – Решение таково. Пасьянс раскладывать можно. Преферанс – игра, развивающая умственные способности, но, к сожалению, всё-таки азартная.
           Он взглянул на Даниленко, и тот кивнул, вздыхая.
           – В общем, не попадайтесь за игрой в преферанс. Да, не попадайтесь.
           Он выпустил клуб дыма и добавил:
           – Все свободны. И Вы, Надежда, тоже.
           Ребята вышли из деканата почти что на цыпочках, не веря своей удаче. Владик оглянулся. Ему показалось, что Андрейченко подмигнул, а Даниленко поощрительно улыбнулся.
           Голоушева вышла последней. Она хотела прошмыгнуть мимо троих студентов, но запуталась, и едва не полетела на пол, зацепившись за чью-то ногу. Удаляясь, вдруг остановилась, и, шмыгнув носом, погрозила ребятам кулаком.
           – Бессовестные люди, – прошипела Надя.
           Именно с тех пор Владик понял, что женщины, переполняемые отрицательными эмоциями, становятся ужасно несимпатичными.   
           Через месяц Надя Голоушева добровольно отказалась от обязанностей старосты общежития.               

3 декабря 1977 г. – 21 февраля 1982 г. – 8 ноября 2021 г.







ЭПИЗОД ЧЕТВЁРТЫЙ. 1977. МАЙ


I. КАК ДЕЛАЕТСЯ ДИПЛОМНЫЙ ПРОЕКТ

           В начале мая подготовка дипломного проекта «вступило в завершающую фазу». Таким возвышенным языком обычно изъяснялся Валик Денисьев, или, как его называли друзья – «Батя».
          Денисьева Владик приметил давно, несколько лет назад: парень отличался любовью к художественной литературе. Они вдвоём часто ходили по книжным магазинам и копались в развалах букинистов. Валентин тоже выделял Арефьева из общей массы, и даже иногда брал над ним шефство.
           – Нужно потихоньку приобщаться к патрициям, – однажды заметил «Батя».
           – Что ты имеешь в виду? – не понял Владик.
           – Давно ты посещал ресторан? – ответил он вопросом на вопрос.
           – Какой именно?
           – Да хоть какой, – пожал плечами Валик.
           – Давненько. А что?
           – Предлагаю пойти в какой-нибудь. Ну, хотя бы в «Троянду».
           И они вдвоём отправились в этот ресторан, благо он находился рядом с общежитием, на одной линии с универмагом «Белый Лебедь». Заказали солянку, бефстроганов, и двести граммов «столичной». В следующий раз, месяца через два, распробовали цыплёнка-табака. Глядя на невозмутимого «Батю», Владик приучился вести себя в ресторанах свободно и с достоинством. Однако слишком часто «приобщаться к патрициям» всё-таки не получалось: стипендия оказалась маловата.
           В конце прошлого года Денисьев сказал:
           – Владислав, если хочешь без проблем защитить дипломный проект, нужно в его руководители взять самого гадкого, отвратительного преподавателя, которого боятся даже его сослуживцы.
           – Ты имеешь в виду Резниченко? – ахнул Арефьев. – Это же гад из гадов, сволочь самая отъявленная.
           – Ты ничего не понимаешь в жизни, Владик, – улыбнулся «Батя» Денисьев. – Кто же на защите осмелится валить подопечных «самого» Резниченко?
           – А как же с ним работать? – упал духом Владик. – К нему даже подходить страшно.
           – Это предоставь мне, – успокоил его Денисьев. – Ты, главное, дай согласие у него дипломироваться. Только подумай: преподаватель явно в отчаянии оттого, что никто с ним не хочет иметь никакого дела, даже коллеги его сторонятся. И тут мы подкатываем: «Георгий Осипович, не возьмёте ли нас? Мы хотим дипломироваться только у Вас и больше ни у кого». Вот посмотришь: он обалдеет от такой удачи, и тут же согласится. Итог такой: мы получаем положительные оценки на защите дипломного проекта со стопроцентной гарантией.
           Над предложением Денисьева Владик думал два дня и, в конце концов, согласился. Лиде, его молодой жене, в марте подходил срок рожать. Арефьев занимался подготовкой к этому значимому событию, поэтому работа над проектом диплома шла урывками. Два дела одновременно совмещать оказалось довольно сложно, и возникла острая необходимость подстраховаться, не дать событиям пойти по худшему сценарию, когда проект мог быть не защищён. Пять лет учёбы не хотелось пустить под откос, и остаться в итоге без законченного высшего образования.
           Арефьев и Денисьев оказались единственными пятикурсниками, изъявившими желание избрать руководителем дипломного проекта старшего преподавателя, кандидата экономических наук Георгия Осиповича Резниченко.
           Этот педагог отличался крутым нравом и беспощадностью на экзаменах. Ходили легенды, что теорию вероятностей некоторые студенты зазубривали так, что, как говорится, «от зубов отскакивало», но пересдавать эту дисциплину даже им приходилось по пять или даже шесть раз. Большой, с горбинкой, нос Резниченко, его маленькие, близко поставленные глазки, казалось, принадлежали выросшему до человечьего роста хорьку. Вот к такому монстру двое отчаянных студентов решились пойти на заклание добровольно.
           Несколько позже стало известно, что Резниченко вполне могли уволить, если бы дипломироваться к нему никто не пошёл. Дело в том, что Георгий Осипович завёл любовницу среди своих же студенток. Впрочем, всё обстояло гораздо хуже: Резниченко склонил студентку к половым отношениям под угрозой получения «двойки» на экзамене. Девушка забеременела. Руководство института об этом вопиющем факте узнало, и выдвинуло любвеобильному кандидату наук ультиматум: или ты женишься, или мы передаём дело в прокуратуру. Говорят, что Георгий Осипович на коленях вымолил у студентки разрешение стать её мужем, хотя та собиралась сделать аборт, так как в её планы не входила перспектива стать матерью.
           И вот в начале мая Резниченко пригласил Арефьева и Денисьева к себе домой. Получилось это не нарочно. В описательную часть диплома полагалось поместить несколько цитат из работ руководителя проекта. Георгий Осипович почему-то не смог выдать нам нужный материал на кафедре, и попросил прийти к нему домой. 
           Институт выделил Резниченко с молодой женой и ребёнком крохотную квартирку в семейном общежитии. Это здание находилось недалеко от пятой общаги, где жил Владик.
           Георгий Осипович открыл студентам дверь, и своим противным, чуть гортанным голосом пригласил войти. Владик и «Батя» зашли в это жилище и едва не задохнулись. Удушливый, спёртый воздух совсем не содержал кислорода. Пришлось уже начиная с прихожей наклонять головы, чтобы не зацепить верёвки, на которых висели на просушке пелёнки. Откуда-то доносились крики младенца.
           – Жора, кто это? – раздался раздражённый женский голос. – Зачем они здесь? Я же тебе говорила: сходи в «молочную кухню», а потом становись на глажку пелёнок. Я не могу всё делать одна! Господи! – за кого я вышла замуж! Это горе какое-то. Ребёнок орёт: есть хочет. У меня грудного молока нет, и ты это знаешь. А в «молочную кухню» ты предлагаешь топать мне? Тогда иди к ребёнку, успокой его, а я, так уж и быть, пойду в эту чёртову кухню!
           Вслед за этой тирадой раздался горький женский плач. Валентин посмотрел на Владика, и в его взгляде появилась некоторая растерянность.
           – Георгий Осипович, – сказал он тихо. – Может быть, мы в следующий раз?..
           Резниченко посмотрел на студентов с тоской. Он растерялся и явно забыл, что с ними делать. Потом наконец вспомнил, достал откуда-то тонкую книжицу и махнул: уходите, мол.
           Денисьев сунул книжку в свой «дипломат», и стал пятиться к выходу. Владик последовал за ним.
           На улице они остановились и закурили.
           – Да-а, – только и смог сказать «Батя», и покачал головой.
           Арефьев кивнул. В начале марта Лида родила девочку. Новорождённую назвали Оксаной, но насладиться материнской любовью жена смогла не дольше месяца. Её дипломный проект создавался тяжело, поэтому о том, чтобы кормить ребёнка собственным молоком, не могло быть и речи. По совету опытных родственниц пришлось перевязать грудь, чтобы молоко, как говорится, «перегорело». Перевязала, да так неудачно, что в одной груди развился так называемый «мастит», и женщине пришлось лечь на операцию по удалению скопившегося гноя. Именно поэтому все эти отношения с «молочной кухней» для Владика не являлись пустым звуком. Заботу о внучке взяла на себя его мама, а Лида, едва оправившись после операции, вернулась в Донецк, – дописывать дипломный проект.
           – Странная штука жизнь, – наконец прервал молчание Денисьев. – Ты видел его глаза?
           Арефьев кивнул.
           – Вот и суди после этого о человеке, – продолжал Валик. – Не желал бы я оказаться на его месте.
           Владик хотел вставить слово, но «Батя» опередил его:
           – Знаю, Владислав, знаю. У тебя сейчас точно такая же ситуация.
           – Не совсем, – возразил Арефьев. – Мы с Лидой здесь, а Оксанка с моей мамой.
           – Нелегко ей, – заметил «Батя». – Золотая мама у тебя.
           – Да, – согласился Владик. – Не будь её, Лиде пришлось бы брать академический отпуск.
           – Ты это цени.
           Они ещё немного поговорили. Странно, но именно с этим невысоким, не очень импозантным на вид парнем Владик мог легко говорить на самые разные темы. «Батя» никогда не подтрунивал над собеседником. На всё у него находился ответ, словно Валик прожил на свете как минимум лет сорок, хотя и старше-то был всего на два года. В Денисьеве чувствовалась основательность. Простой в общении, он обладал очень редким в современной жизни качеством: искренностью. «Батя» ни разу не солгал даже в малом. Валентин не требовал таких же качеств от других, но в его присутствии даже в голову не приходила мысль говорить что-то неправдивое, или бахвалиться чем-либо.
           Разговаривая, они подошли к своему общежитию, и направились в так называемую «музыкальную» гостиную. В этой просторной комнате стояли столы, стулья, и никто не мешал конспектировать текст из книги, одолженной Георгием Осиповичем Резниченко.


II. СТРАННОЕ ОБЪЯВЛЕНИЕ

           На следующий день, в пятницу шестого мая, утром на всех этажах общежития жильцы заметили пришпиленные к пожарным щитам листки, вырванные из тетради, на которых фломастером кто-то вывел следующий текст:

           ОБЪЯВЛЕНИЕ

           Шестого мая, в 11.00, в третьем корпусе, в аудитории 212 состоится закрытое комсомольское собрание группы ГИЭ-8б. Явка всех комсомольцев группы обязательна. Имеют право присутствовать члены КПСС.

           Листки не имели подписи, и не указывалась повестка собрания.
           – Почерк определённо женский, – заметил Павлик Таганцев.               
           – Интересно, на какую тему собрание, – задумчиво произнёс Володя Распадный, парень-инвалид, один из лучших студентов группы.
           – Может, кто-то пошутил? – предположил Владик Арефьев.
           – Ребята, уже десять часов, – напомнила Ира Будзинская. – Пока переоденемся, пока дойдём…
           – Что ж, тут мы ничего не узнаем, – сказал Гена Воронцов. – Нужно идти. Но если это шутка, то за обман кто-то поплатится.
           С высоты своих ста девяноста двух сантиметров он испытующе оглядел всех присутствующих, и его взгляд не предвещал предполагаемому шутнику ничего хорошего.
           – Придётся идти и мне, – вздохнул подошедший Богданов, солидный студент явно не комсомольского возраста. – Написано, что члены партии могут присутствовать. Пойдём, Серёга?
           Неунывающий Сергей Кулаков, ещё один студент-инвалид, который в шахте во время аварии лишился правой руки вместе с лопаткой, заметил:
           – Я уже представляю, что сделаю с тем, кто повесил эту «лабуду».
           – Ты что, не пойдёшь? – вскинул брови Богданов.
           – Конечно, пойду, – усмехнулся Кулаков. – Как я могу себе отказать в желании вывести на чистую воду организаторов этой авантюры? Кроме того, – интересно всё-таки: а вдруг не авантюра!
           Студенты других групп читали и вздыхали:
           – Ну почему не у нас в группе это собрание? А то сплошная рутина: подготовка графической части, написание пояснительной записки… Мозги усыхают.
           – Меньше по ночам водку пейте, вот мозги и не усохнут, – из-за спин читающих донёсся задорный девичий голосок.   
           – А ты видела? – огрызнулся кто-то. – Тебя не пригласили в нашу компанию, вот и злобствуешь.
           – А ты пригласи, – продолжал тот же голос. – Может быть, мне тоже нужно оторваться по полной программе.
           – Ты это серьёзно? – сменил тон огрызнувшийся. – Митёк сегодня отмечает день рождения. Если не шутишь, – приходи.
           – Неудобно как-то. Именинник должен приглашать, а не ты.
           – Ты приходи, а с именинником я разберусь.
           – Что здесь за толпа? – раздался голос Денисьева.
           – Собрание какое-то в третьем корпусе – ответил Богданов. – Вроде как наша группа собирается.   
           – А когда?
           – Чёрт возьми! Осталось уже полчаса, – напомнил Кулаков. – А мы тут стоим, лясы точим.
           Заинтригованные донельзя, студенты группы ГИЭ-8б, живущие в общежитии №5, быстрым шагом направились к подземному переходу под улицей Артёма. На той стороне центральной магистрали Донецка возвышалось старинное здание с колоннами – корпус №3 Донецкого политехнического института.


III. КОМСОМОЛЬСКОЕ СОБРАНИЕ

           Когда в аудиторию вошли ребята и девушки, проживавшие в общежитии, за столами уже расположились приехавшие заранее местные студенты, «аборигены Донецка», как их называл макеевчанин Серёга Кулаков.
           Стояла напряжённая тишина. Большой стол, обычно предназначавшийся преподавателю, в этот раз заняли двое руководителей: заместитель декана Леонид Иванович Андрейченко, и куратор группы Татьяна Павловна Скударь, невысокая стройная, аккуратно причёсанная тридцатилетняя женщина с миловидным лицом. Куратором её назначили год назад, после внезапной кончины предыдущего руководителя – ветерана войны Кимова.
           – Все пришли? – спросила Татьяна Павловна, оглядывая присутствующих. – А где Валя Кондрашина?
           – Я сама её давно не видела, – ответила с места её лучшая подруга Таня Ткаченко. – Конечно, нужно было сходить к ней домой, но я не успела.
           – Давно я не видела всех вас вместе, – продолжала куратор. – Дипломирование, конечно, – дело в основном индивидуальное, и оно немного разобщило меня с вами. Я уж готовилась к защите вами дипломных проектов, а потом – к празднику выпуска, а пришлось вот…
           – Ладно, – тяжело вздохнула Скударь. – Ближе, как говорится, к делу. Начну, пожалуй, если Вы не возражаете, Леонид Иванович.
           – Конечно, Татьяна Павловна, – кивнул Андрейченко. – Дело сложное, но, если что, я помогу.
           Студенты сидели тихо, ждали, что же скажет их куратор. На лицах молодых людей и девушек застыло выражение удивления, и пробегала тень предчувствия какой-то беды.
           – Вы, наверно, удивлены, – продолжила Скударь, – что в объявлении говорится о комсомольском собрании, а веду его я, уже вышедшая из этого возраста.
           Она сделала паузу, ожидая вопросов аудитории, но все продолжали молчать.
           – Вы сейчас поймёте причину, – сказала Татьяна Павловна. – Итак, прошу тебя, Валя.
           Встала Валя Николаева, симпатичная, очень спокойная и доброжелательная девушка, затем неспешно вышла к столу, за которым сидели замдекана и куратор. В руках она держала картонную папку с завязками.
           – Я говорить речи не умею, – сказала она тихо, – поэтому прочту заявление, которое написали я и Нина Митрофанова на имя декана факультета, Белича Виктора Павловича.
           Её коллеги, заинтригованные происходящим на их глазах, задвигались, создав небольшой шум в аудитории, но быстро успокоились.
           Валя развязала папку, вытащила из неё лист бумаги и начала читать. Первые фразы она говорила с дрожанием голоса, но затем волнение прошло, и в дальнейшем Валя держалась уверенно. Слова падали веско, в полной тишине.

           Докладная записка.

           Уважаемый Виктор Павлович!
           Пишут Вам студентки группы ГИЭ-8б. Мы проживает в общежитии №5, в комнате №301. Нас трое: Николаева Валентина, Митрофанова Нина и Голоушева Надежда. В таком составе мы живём здесь полтора года, после того, как вышла замуж и переехала к мужу Татьяна Ильинская (Безбородко). Ещё когда мы жили вчетвером, у меня и у Тани иногда пропадали деньги, которые мы клали в выдвижные ящики своих прикроватных тумбочек. После выселения из комнаты Татьяны Ильинской деньги стали пропадать и у Нины Митрофановой. Такая ситуация породила нервозность в отношениях между нами. Только у Голоушевой ничего не пропадало, но она несколько раз заверяла нас, что к пропаже денег никакого отношения не имеет.
           Вчера мы с Митрофановой пошли обедать в столовую, но оказалось, что Нина забыла сумочку, а там хранились документы и стипендия за последний месяц. С некоторых пор и я, и Нина перестали деньги хранить в тумбочках. Мы решили вернуться вдвоём, так как я не хотела идти в столовую одна. Нина открыла дверь своим ключом, и мы увидели, что Надежда Голоушева, наша третья жилица, сидит на своей кровати, и в руках держит раскрытую сумочку Нины. Митрофанова кинулась к Наде и отобрала сумочку. Денег в ней  уже не было, они оказались под подушкой, на которой спит Голоушева. Я сбегала за дежурной, а она позвонила в деканат. Считаем, что Надежда Голоушева за воровство денег, совершаемое ею на протяжении длительного времени,  заслуживает самого сурового наказания.         

           – Ниже стоят наши с Ниной подписи, – закончила Валя.
           – Какие будут вопросы? – поднялась Татьяна Павловна.
           Студенты молчали.
           Из-за одного из дальних столов неожиданно поднялись Юра Кремень и Паша Таганцев, и сели на свободные стулья рядом с Арефьевым. Владик оглянулся, не понимая, в чём дело, и увидел красную как рак Надежду Голоушеву. Гена Воронцов, немного помедлив, тоже поднялся со своего места и отсел подальше. Теперь Надя за столом осталась совсем одна.
            – Жаль, что вопросов нет. Что ж, теперь пришло время объяснить причину, почему деканат поручил вести собрание мне. Дело в том, что Голоушева – комсорг группы и комсорг курса, поэтому комсомольское собрание с разбором своего личного дела вести не имеет права. Да и собрание не только комсомольское. Открою вам тайну: такого из ряда вон выходящего случая за всё время своей работы в институте я не припомню. Я не знаю, как поступить. Жаль, что у вас нет вопросов…
           Голос Татьяны Павловны пресёкся, на глазах выступили слёзы, и она села.
           – Можно мне? – раздался голос.
           – Да, пожалуйста, Виктор Петрович – сказал замдекана, всё время сидевший тихо, с опущенной головой.
           Со второго ряда поднялся Виктор Петрович Богданов, наш самый возрастной студент. Во время поступления в институт ему исполнилось тридцать три года, а в этом году Богданову «стукнуло» уже тридцать восемь.
           – Вы как хотите, – начал Виктор Петрович, – но думаю, что право вести собрание у меня имеется. Я парторг курса, и в ответе за многое, что происходит здесь.
           – Конечно, конечно, Виктор Петрович, – поддержал его замдекана.   
           Видно было, что он с огромным облегчением передавал ответственность за возможное решение щекотливого дела, на которое он имел право как один из руководителей факультета. Позже мы узнали, что декан, услышав рассказанную ему историю с воровством, поспешил поручить представлять факультет своему заместителю и куратору группы.
           – Я не знаю, почему молчит староста, – продолжал Богданов, – хотя разбирательство подобных дел – его прямая обязанность. Но как коммунист выскажу своё мнение. И оно таково: воровство настолько противно природе человеческой, а людям, претендующим на получение высшего образования – тем более, что дальнейшее пребывание вора в своих рядах считаю недопустимым. И никто меня не убедит в обратном. Решайте как хотите, но я своё мнение высказал. А уж вор среди комсомольских активистов – понятие настолько чудовищное и неприемлемое, что хочется умыться даже поглядев на этого человека. У меня всё.
           В полной тишине Богданов сел на место. Его лицо пылало, руки дрожали.
           – Витя, у тебя всё в порядке с давлением? – в тишине раздался громкий шёпот Серёжи Кулакова.
           Тот только рукой махнул и вздохнул.
           – Меня упрекнули в пассивности, – раздался голос Саши Безбородко, старосты группы. – Что ж, я скажу. Мы, все здесь сидящие, Надю знаем уже пять лет. Активная, бескомпромиссная, правильная. Кто бы мог подумать, что именно она окажется воровкой, да ещё и не первый год. Девочкам я, естественно, верю. Но Надя! До сих пор не могу выйти из состояния шока. Меня никто не поставил в известность об этом страшном факте. Впрочем, оно и к лучшему. Таня, жена, конечно, рассказывала мне о том, что в комнате, где она прежде жила, иногда пропадали деньги. Извините, Валя и Нина, что я так говорю, но мы с женой грешили именно на вас двоих, но никак не на Надю: в голове не укладывалось – активистка, везде и всюду говорившая только правильные слова, оказалась таким гнилым человеком. Наверно, Виктор Петрович прав: её нужно исключать. Позор на весь институт! Хорошо, что пока никто ещё не знает. А если узнают? Пятно ляжет на нашу группу, на весь факультет, да и на институт тоже. Так ведь, Леонид Иванович?
           Замдекана кивнул. Ему невыносимо хотелось курить, и это огорчало. Андрейченко встал.
           – Хорошо, Безбородко, – сказал он. – Садись. Да, ребята, задали вы мне задачу. Вы же знаете, как я вас всех люблю. Считаю ваш курс самым сильным за все последние годы. Это я говорю со всей ответственностью. Через несколько лет карьера многих из вас пойдёт вверх, и мне, быть может, придётся к вам обращаться за помощью факультету, как, например, сейчас мы контактируем с заместителем Министра Всеволодом Степановичем Похилько, с другими руководителями. Факультету ведь многое нужно, чтобы нормально и на высоком уровне шёл учебный процесс: те же наглядные пособия, да мало ли что.
           Он помолчал, оглядел притихших студентов, тяжело вздохнул и продолжил:
           – И вот теперь такой случай… Вы даже представить себе не можете, как это всё грустно. Честно говоря, я поймал себя на мысли, что впору вообще потерять веру в человека. Не конкретно в Надежду Голоушеву, а в человека вообще. Да, человек широк, писал в прошлом веке Достоевский. Но сейчас же не девятнадцатый век! Что-то же должно было измениться в людях. Да, это я философствую. Ну, а теперь к делу. Прозвучало только одно предложение: за поступок, недостойный звания советского студента исключить Надежду Голоушеву из института. Считаю, что принимать решение нужно вам, студентам. Я имею полномочия согласиться с постановлением собрания, каким бы оно ни оказалось. Руководство факультета примет его и исполнит вашу волю. У меня всё. Теперь, как и положено на любом комсомольским собрании, и я это хорошо помню из своей юности, необходимо предоставить слово человеку, дело которого разбирается коллективом. Нет возражений?
           – Нет, – раздалось из разных мест. – Пусть ответит на обвинения.               
           Голоушева встала и направилась к президиуму, держась за крышки столов. Студенты заметили, что её руки била мелкая дрожь. Она вышла вперёд и стала так, чтобы её видела аудитория, и одновременно – Скударь и Андрейченко. Опустила голову, собираясь с духом, затем закрыла лицо руками и неожиданно для всех упала на колени.
           – Ах, – раздалось из рядов.
           – Ребята, – хрипло сказала она, подняв голову и отняв руки от лица. – Ребята, я понимаю, что все вы настроены против меня. И оправдываться мне нечем, да я и не хочу. Что сделано, того не вернёшь. Об одном прошу: дайте мне окончить институт, защитить диплом, а он у меня практически готов. Умоляю вас, не губите мою жизнь, мне ведь только двадцать два года. Я оступилась, и понимаю это. Простите меня, пожалуйста…
           Стоя на коленях, она горько плакала, раскачиваясь из стороны в сторону.
           Потрясённая Татьяна Павловна подскочила к девушке и подняла её с колен.
           Леонид Иванович не мог выговорить ни слова, только глупо моргал.
           Встал Богданов и повернулся лицом к аудитории.
           – Ребята, что будем делать? Высказывайтесь.
           Встала Нина Митрофанова, маленькая девушка с раскосыми, постоянно удивлёнными глазами.
           – Не знаю, как все вы, а я готова была голосовать за исключение её из института. Но теперь думаю, что пусть она всё-таки закончит учёбу.
           – Но в нашу комнату я её не пущу! – воскликнула Валя Николаева. – Пусть живёт где хочет.
           – Итак, две девушки, написавшие заявление, – сказал Богданов, – согласны с тем, чтобы Голоушевой дать возможность окончить институт. А как остальные? Давайте голосовать. В порядке поступления первым голосуется следующий проект постановления собрания: Голоушеву Надежду за поступок, порочащий звание советского студента, исключить из института. Кто «За»? Поднимите руки. Никто не поднял. Кто за второе предложение: дать возможность ей окончить институт, но из общежития выселить. Кто «За»? Единогласно.
           – Кто напишет протокол? – спросил Андрейченко. – Без него решение собрания недействительно. 
           – Я напишу, – вызвалась Таня Кольцова. – Мне в школе приходилось этим заниматься.
           – Вот и хорошо, – с видимым облегчением сказал замдекана. – Теперь я ещё раз убедился, что вы – лучший курс факультета за все годы. У вас есть сердце. Татьяна Павловна, проследите, чтобы протокол попал в деканат уже сегодня.
           Замдекана встал, достал из кармана пачку сигарет, спички, и вышел в коридор. Вслед за ним потянулись ребята, окружили Леонида Ивановича, и к его сигарете стали наперебой подносить зажжённые спички. Никто не говорил ни слова. Владик внезапно понял, что после окончания собрания из аудитории вышли уже не студенты и замдекана, а равные во всём, взрослые люди.      


IV. ОДИН ДИПЛОМ НА ДВОИХ

           После собрания студенты в общежитие возвращались порознь, и только Паша Таганцев и Ира Будзинская шли вместе, и на ходу о чём-то горячо спорили.
           Владик поравнялся с ними и спросил:
           – Обсуждаете собрание?
           – Нет, – коротко ответила Ира.
           Потом добавила:
           – Думаю, что историю с Голоушевой можно охарактеризовать одной фразой.
           – Какой же? – поинтересовался Владик.
           – А такой: «Справедливость есть на свете». Мне всегда казалось, что все активисты – люди подозрительные, двоедушные карьеристы.
           – Это точно, – подтвердил Павлик. – Чего стоит одна история с картами на третьем курсе.
           – Что за история? – остановилась Ира. – Почему не знаю?
           – Да так, – Таганцев посмотрел на меня, – было дело. Нас с Владиком даже в деканат вызывали.
           – Интересно, – протянула Будзинская и заглянула Паше в глаза. – Расскажи, не томи.
           – Как-нибудь потом, – решил вмешаться Владик, и решил перевести разговор в другое русло. – Как успехи в дипломном проекте? Всё готово?
           Ира и Паша переглянулись.
           – Работа идёт, – нехотя ответил Таганцев.   
           – Всё нормально. Пойдём, Паша.
           Будзинская взяла Павлика под руку и повлекла за собой. Таганцев оглянулся, взглянул на меня, вздохнул, показал глазами на Иру и пожал плечами. Они оба – уроженцы города Красный Луч, и часто ездили вместе на родину. В последнее время Владик часто видел их, сидящих за столом в музыкальной гостиной. Они явно занимались дипломным проектом. «Что ж, – подумал Арефьев, – вдвоём работается веселее». Он и Денисьев тоже частенько работали вместе над пояснительными записками и занимались приготовлением чертежей, составлявших графическую часть проекта.   
           «Дома» Владика ждала жена. Домом они называли комнату под номером 213, в которой жили вдвоём. Это жильё молодожёнам предоставил факультет в ноябре прошлого года, после того, как беременность Лиды стала заметной.
           Владик только осваивал «профессию» мужа, и всё ещё случались поползновения сменить на время семейное гнёздышко весёлыми ребячьими посиделками, но молодая жена оказалась довольно крутого нрава, и не давала супругу возможности разгуляться. Кроме того, новые семейные обязанности стали вступать в противоречие с холостяцкими привычками, а иногда и с мужской дружбой.
           Рассуждая в подобном ключе о новом периоде жизни, возникшем после свадьбы, Арефьев поднялся на второй этаж, и застыл в изумлении. Надо сказать, что двери, ведущие в общую для всего этажа кухню, держались всегда открытыми, и всякий прохожий мог наблюдать за тем, что происходит в этом важном помещении. Так вот, сейчас там присутствовали двое друзей Владика, студенты третьего курса Олег Макуха и Митя Борисов. Весёлые, остроумные, они тянулись к пятикурсникам, так как видели в них родственные души. Митя замечательно играл на гитаре и пел не совсем подцензурные песни, что-то типа: «Бабка, дай, дай на полбанки, дай же, старая, на пузырёк!», или: «Говорит старуха деду: "Дед, купи ты мне ”Победу”. А не купишь мне ”Победу” – я уйду к другому деду"», а то и вовсе матерные: «Говорит старуха деду: "Я в Америку уеду". – "Ах ты старая п..да! Туда ж не ходят поезда"».
           Но сейчас ребята не просто присутствовали на кухне – они вытащили из общего холодильника большую кастрюлю борща, и половником принялись переливать его в свою небольшую миску. Арефьев кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание. Олег заметил его и сказал, весело смеясь:
           – Смотри, мы у каких-то баб стырили борщ. Вку-у-сный! Хочешь попробовать?
           – Уже пробовал, – кивнул Владик. – Вчера.
           Ребята застыли на месте.
           – Так это твой? – ахнул Митя. – Вот облом! Что же делать? Выливать обратно?
           Владик знал, как голодны бывают неженатые студенты. Сам недавно был в их шкуре.
           – Не-а, – великодушно ответил он. – Водка есть?
           – Какая там водка?! Винище, и не самое лучшее, – вздохнул Митя.
           – Выпейте за моё здоровье, за здоровье Лиды: она выучилась варить вкусные борщи, и за здоровье нашей малышки, Оксанки, – с ней сейчас сидит моя мама. А закусите вот этим борщом. Заодно скажете, понравился он вам, или нет.
           Ребята по очереди пожали Владику руку, и вместе со своей миской опрометью выбежали из кухни.
           Лида ждала мужа на обед, и уже собралась идти в кухню за кастрюлей борща. Владик всем говорил, что жена у него очень красивая. Он никак не мог привыкнуть
думать о Лиде как о взрослой женщине: она после родов мало изменилась – то же
миловидное гладкое лицо с чёрными бровями, такого же цвета длинные волосы, стройная фигурка с округлившейся после родов высокой грудью, в меру широкие бёдра и стройные точёные ножки. Улыбка, весёлая и добрая, открывала два ряда мелких ровных зубов редкостной белизны. Арефьев нежно любил свою Лидочку, надеясь, что такое же чувство испытывает и она к нему.
           Владик обнял свою жёнушку, поцеловал, и, смеясь, рассказал о кухонных грабителях, умыкнувших их борщ, и о том, что часть продукта с его разрешения будет съедена парнями с четвёртого этажа.
           Выступившие на глазах жены слёзы он снял поцелуями, и сказал:
           – Ничего, пусть. Зато они обещали оценить твою готовку. А заодно выпьют за моё и твоё здоровье, и здоровье нашей малышки.
           Лида вздохнула и сказала:
           – Владик, пора отвыкать от ребячества. Я же не могу готовить на всех твоих друзей: их очень много. Даже чересчур много.
           – Ну, не вредничай. Будем мириться?
           – Будем. Куда ж я денусь?
           За обедом Лида спросила:
           – Сегодня у вас в группе обещали провести какое-то собрание?
           Владик рассказал всё от начала до конца.
           – Мне эта Надька никогда не нравилась, – твёрдо заявила Лида – И лицо противное, и характер сволочной. Ещё и воровка. Такая никогда не выйдет замуж. Вот ты, можешь представить её своей женой? Фу, наверно это противно. Или я неправа?
           Владик чуть не подавился борщом. Так и увидел перед собой ту самую скирду, и в ней – его с Надей.
           – Когда шёл домой, встретил Таганцева и Будзинскую, – решил Арефьев сменить тему разговора. – В последнее время они стали часто появляться вместе.
           – Знаешь, что? – вдруг произнесла Лида, понизив голос. – Только это секрет. Никому не скажешь?
           – А что такое? – насторожился Владик.
           – Не скажешь? – повторила жена.
           – Нет.
           – Мне наши девчата по секрету сказали, что Паша с Ирой делают один диплом на двоих.
           – Как это? – не понял Владик.
           – А так. Слово в слово.
           – Чушь, – отмахнулся он. – Так не бывает. Они же не идиоты.   
           – Что слышала, то и говорю.
           Арефьев недоверчиво покачал головой.

14 января 1978 г. – 24 марта 1982 г. – 20 ноября 2021 г.









ЭПИЗОД ПЯТЫЙ. 1977. ИЮНЬ


I. ЗАЩИТА ДИПЛОМНОГО ПРОЕКТА

           В Донецк пришло лето. На родине Арефьева, в шахтёрском Свердловске, уже отцветали акации. Владик любил их дурманящий запах, – сладкий, тревожащий душу и приглашающий совершать безумные поступки в порывах любовной страсти. Пока молод и нетерпелив, хочется счастья, большого и длительного, и чтобы – сразу…
           Позади остались бессонные ночи, проведённые у так называемого «дралоскопа» – застеклённой оконной рамы, уложенной на четыре тумбочки. Между ними на пол ставилась настольная лампа со снятым металлическим абажуром, своей формой напоминавшим неполное полушарие. На стекло клались один на другой скреплённые между собой листы ватмана формата А1. В розетку вставлялась электрическая вилка, от которой провод соединялся с лампой. Со щелчком нажималась кнопка тумблера – и свет от включившейся лампы проявлял все линии подшитого чертежа. Оставалось лишь перевести их с помощью туши на новый, пока ещё чистый лист. Вот и всё. Как говорится, «голь на выдумки хитра». Загвоздка только в том, что чертежей к дипломному проекту полагалось выполнить много, – кому шестнадцать, а кому и больше, в зависимости от числа сносок на них в описательной части. Валик Денисьев по большому блату, за две бутылки шампанского достал в институтском архиве пару дипломных проектов прошлых лет, и они в Владиком по их канве оперативно, как говорил «Батя», «соорудили» описательные части. Большой проблемой оказалось их печатание и переплетение, но с помощью Денисьева эту задачу тоже благополучно решили.
           Наконец появилось расписание защиты дипломных проектов.
           – Ни в коем случае нельзя защищаться первыми, но и последними тоже нежелательно, – учил «Батя» с таким видом, словно уже имел в этом какой-то опыт.
           Желание исполнили: поставили день своей защиты в середине недели, отводившейся на этот процесс. Арефьеву выпало идти защищаться до обеда, а Валику – во второй половине дня.
           В первый день успешно прошли испытание староста Безбородко, его жена Татьяна, Серёжа Кулаков и Надя Голоушева. Она вышла из аудитории, промокнула носовым платочком выступившие на лбу капли пота, победительным взглядом осмотрела своих сокурсников, ожидающих в коридоре, усмехнулась, и с гордо поднятой головой прошествовала к выходу из корпуса на улицу. Больше Владик её никогда не видел. На прощальном банкете в ресторане гостиницы «Шахтёр» она не появилась.
           Второй день выбрали для себя многие: Виктор Петрович Богданов, Володя Распадный, и другие. Среди них оказалась и Ира Будзинская. Защитилась она неплохо, и
по выходе из аудитории стала от радости прыгать и целовать всех, кто оказался рядом.
           На следующий день защищались Арефьев с Денисьевым, Таня Колтовская, Гена Воронцов и Паша Таганцев. Владику защита далась тяжело. С непривычки пересохло горло, он путался в перечислении аргументов экономической эффективности проекта. Резниченко молчал, уткнувшись в какой-то конспект. Остальные преподаватели косились на него, но всё же не посмели задать ни одного каверзного вопроса.
           Вышел Арефьев из аудитории мокрый от пота, но довольный: оценка «хорошо» выглядела даже чересчур высокой. В этот же день защитилась и Лида. В своей комнате они вдвоём скромно отметили успешно закончившуюся учёбу в институте. К ним в дверь постучался Денисьев, и присоединился к застолью, достав из своего «дипломата» бутылку коньяка.
           Выпив рюмку ароматного напитка, «Батя» закусил маринованным опёнком и сказал:
           – Слыхали главную новость сегодняшнего дня?
           – Нет, – сказали Владик и Лида одновременно.
           – Павлик Таганцев диплом не защитил, – сказал «Батя» и вздохнул. – Членам комиссии показалось, что они уже слышали такой же текст. И точно: подняли проект Иры Будзинской, начали сличать с тем, что принёс Таганцев, и ахнули. Проекты отличались только незначительной перестановкой слов.
           – Не может быть! – воскликнул Владик. – Неужели Таганцев пошёл на такую авантюру?
           Лида выразительно поглядела на него и покачала головой. Взгляд её словно говорил: «Ну что? А ты не верил!». И Арефьев вспомнил тот разговор, когда он отмахнулся, услышав новость, нашёптанную жене её подругами.
           – А Голоушиха какова?! – продолжал Денисьев. – Встретила Валю Николаеву и попросила её передать всем нашим из группы, что благодарна им за то, что дали ей возможность защититься. Мол, она всё осознала, и теперь станет «белой и пушистой».
           – И всё равно она мне не нравится, – поморщилась Лида. – Не хочу о ней вспоминать.
           А Владик думал о Таганцеве. Что же он натворил? Неужели пять лет учёбы брошены, как говорится, «коту под хвост»?
           И он решил узнать об этой ситуации из первых рук.               


II. ДИПЛОМ НУЖНО ДЕЛАТЬ ЗАНОВО

           Вечером Арефьев постучался в комнату, где жили Таганцев, Нелидов и Распадный.
           – Привет, Лёха! – поздоровался Владик.
           Алексей Нелидов готовился к завтрашней защите дипломного проекта, и теперь сидел, уткнувшись в описательную часть, раскрытую посередине, – репетировал выступление перед комиссией. Он махнул рукой: иди, мол, отсюда и не мешай.
           Володя Распадный лежал на кровати и шевелил губами, изредка заглядывая в раскрытый фолиант. Перед приёмной комиссией ему тоже предстояло предстать завтра, поэтому он даже не пошевелился, чтобы ответить на приветствие. Стало понятно, что Арефьеву здесь не рады, и на вопросы отвечать не склонны.
           Аккуратно заправленная кровать Паши Таганцева пустовала. Владик потоптался ещё немного, и вышел из комнаты, осторожно, чтобы не скрипнула, закрыв за собой дверь.
           Где же искать Павлика? Арефьев вспомнил слухи, пересказанные ему женой, и решил постучаться в комнату Иры Будзинской. Она находилась на третьем этаже, недалеко от лестничной клетки. Владик подошёл к двери комнаты и поднял руку, чтобы постучать, когда услышал изнутри голоса. Они явно принадлежали Ире и Паше. Ира плакала, поэтому Владик так и не осмелился войти.
           Вечером на этаже он встретил Валю Николаеву. Спросил, не знает ли она об инциденте с Павликом Таганцевым. И Валя сказала:
           – Представляешь, вся комиссия обалдела. Такого случая здесь никто не помнит. Начали спрашивать у Паши, кто первоисточник текста, а кто просто списывал. Все же знают, что Таганцев – сильный студент, один из самых перспективных, а Будзинская скорее гуманитарного склада девочка, без особых полётов инженерной мысли, как заявил один из членов комиссии, – по-моему, Даниленко. Общее мнение – она списала у Паши, а не он у неё.
           – А что Павлик? – спросил Арефьев, уже догадавшись, каков был ответ Таганцева.
           – Он пару секунд подумал, и сказал, что всю работу выполнила Ира, а он списал готовое. Его пытались разубедить, но Паша не поддался: твердил, что его диплом списан. Конечно, все понимали, что это не так, но что им оставалась делать? Представляешь, Резниченко начал нападать на Таганцева: мол, выгнать его за такой подлог, и не давать переносить защиту на осень, а исключить из института с волчьим билетом. Разошёлся не на шутку, аж слюна летела. Покраснел весь, глаза налились кровью. Кричал: «Женщину он тут защищать взялся, умник нашёлся, понимаешь ли!» Просто ужас. Но тут встал Андрейченко, замдекана, и сказал, чтобы Резниченко успокоился. «Предлагаю, сказал он, дать Таганцеву две недели, и чтобы он за это время выполнил новый проект».
           – Сколько? – вырвалось у Владика.
           – Две недели.
           – А что Паша?
           – Согласился. А что ему оставалось делать?
           – Да-а, – протянул Арефьев. – Ситуация.
           Владик вернулся к двери комнаты Будзинской, и постучался.          
           – Открыто – послышался голос Иры.
           Владик вошёл, и увидел поразительную картину. Ира стояла в одном халатике с сигаретой в зубах, а взъерошенный Таганцев сидел на её кровати с такой же сигаретой и листал какие-то бумаги. В комнате стоял сизый сигаретный дым. Распахнутые окна не помогали дыму уходить на улицу, так как погода стояла безветренная и жаркая.
           – Ребята, я всё знаю, – сказал Владик после приветствия, – и пришёл помочь. Говорите, что нужно делать – я в полном вашем распоряжении.
           – Нам ничего не нужно, – поспешила отказать ему Ира. – Сохранились черновики первоначального Пашиного проекта, и описательную часть сделаем быстро. Этим займётся Павлик. А мне придётся оформить графическую часть. Мы тут составили график. В-общем, успеем уложиться в срок. Только работать придётся круглые сутки. Со мной в комнате живут девочки с четвёртого курса, так вот они уехали на каникулы. Паша переселится пока что ко мне, и поэтому никто мешать не будет.
           – А что ты скажешь? – спросил у Паши Арефьев, оторопев от такого напора.    
           Таганцев слабо махнул рукой и сказал:
           – Ира же всё сказала. Постараемся уложиться.
           Стало понятно, что Таганцев ещё не совсем отошёл от шока, пережитого днём.
           – Ну, как скажете, – проговорил Владик. – Но знайте, что я всегда рядом, и если что – только позовите.
           Ира выпустила дым, стряхнула пепел в пустой стакан, и внимательно посмотрела на Владика. В этом взгляде он прочёл решимость, и ещё кое-что, но предпочёл сделать непонимающее выражение лица, и не стал мешать событиям. Что ему до них? У Владика появилась любимая жена, родилась дочь, так зачем ещё дополнительные переживания? Хотя… В памяти навсегда остались волнующие вечера и звёздные ночи. Куда же ему деть воспоминания о них? Благодаря Ире Владик начал знакомиться с поэзией двадцатого века, которую прежде не знал. Вспомнилось стихотворение Юлии Друниной, прочитанное совсем недавно:

           Ты не любишь считать облака в синеве. / Ты не любишь ходить босиком по траве. / Ты не любишь в полях паутин волокно, / ты не любишь, чтоб в комнате настежь окно, / чтобы настежь глаза, / чтобы настежь душа, / чтоб бродить не спеша, / и грешить не греша… / Всё бывало иначе когда-то давно. / Много власти любовью мне было дано! / Что же делать теперь? Помоги, научи. / На замке твоя жизнь, потерялись ключи. / А моя на исходе – улетают года. / Неужели не встретимся никогда?   

           Владик вышел на улицу. Начало лета. Самая любимая пора. Чёрт возьми! Самое время смеяться, прыгать от счастья, ведь пять напряжённых, тяжёлых лет позади. Отчего же не радоваться? Он достал сигарету, закурил. Поглядел на небо. В Донецке оно почти беззвёздное: городские огни перебивают. Но некоторые светила всё же видны. Напоминающие огонёк его сигареты, они так же мерцали. Что им до него? Что они видят здесь, на Земле, в Донецке, на улице Челюскинцев, 186а, у дверей студенческого общежития номер пять? Маленького тощего человечка с сигаретой во рту, трамвай, прогрохотавший и скрывшийся вдали?
           Арефьев обернулся и посмотрел вверх. Там, на втором этаже, в комнате под номером двести двенадцать горел свет: ждала жена.      
          

III. НОЧНЫЕ ГУЛЯНИЯ

           В этот вечер половину ресторана гостиницы «Шахтёр» заняли выпускники инженерно-экономического факультета. Две группы инженеров-экономистов машиностроительной промышленности сидели за одним большим столом, а две группы горных инженеров-экономистов – за другим. Третий стол, поменьше, облюбовали руководители факультета, профильных кафедр и педагоги во главе с деканом, Виктором Павловичем Беличем, и его заместителем – Андрейченко Леонидом Ивановичем.
           После того, как выпускники и преподаватели сели на свои места, декан подошёл к микрофону, установленному таким образом, чтобы выступающий мог обозревать все три стола.               
           – Здравствуйте, молодые инженеры! – сказал он, улыбаясь. – Мы здесь собрались впервые не как руководители и подчинённые, а как друзья и коллеги. Пять лет прошли во взаимном общении. Это очень большой срок. Частично изменился состав преподавателей: кто уволился, кто влился в коллектив, а кто и ушёл от нас навсегда. Да и у вас не все поступившие на первый курс смогли дождаться долгожданного диплома. Но не будем о грустном. Искренне считаю, что все четыре группы с профессиональной стороны подготовлены хорошо, достойно. Всех вас ожидают производство и наука: кого завод, кого шахта, кто-то, возможно, поступит в аспирантуру. Я вам обещаю: с теми знаниями, которые вы получили у нас, в замечательном Донецком политехническом институте, можно и нужно осуществить карьерный рост – для этого имеется основательная теоретическая база в виде знаний, полученных с нашей помощью. Конечно, без ежедневного упорного труда карьеру сделать сложно, практически невозможно. Но это вам по силам. Однако нужно заканчивать выступление: мои коллеги тоже хотят сказать вам несколько напутственных слов. А я поднимаю этот бокал искристого вина за нашу альма-матер, за Донецкий политехнический институт – самое лучшее высшее учебное заведение в мире!
           Выпускники поднялись и все как один потрясли зал ресторана троекратным «Ура!»
           Пока выступали преподаватели и молодые специалисты, провозглашали тосты, Владик вглядывался в лица своих товарищей. Увидит ли он их ещё когда-нибудь? Вообще-то разъедутся по разным городам и весям только девушки, а почти
все ребята, кроме «белобилетчиков», на два месяца уедут на военные сборы – получать лейтенантские звёздочки на погоны. Не поедет Денис Верховцев – он уже имеет военный билет офицера запаса. Заметил, что среди присутствующих нет Игоря Извольского. Говорили, что он лежит в больнице. Не исключено, что к моменту отъезда на сборы выздоровеет.
           За столом сидел и Паша Таганцев, хотя диплом он ещё не защитил. Настроение у Павлика не очень радостное – это сразу заметно. Ира Будзинская сидела рядом с ним, и тоже выглядела неважно. Говорили, что они вдвоём всё-таки успеют закончить проект в отведённый срок. Но силы явно на исходе.
           Начались танцы. Девушки отплясывали лихо, понимали, что это последний вечер, когда все ещё представляют из себя единый коллектив. Пили много, до крепких объятий и появления слёз на глазах. Лида, жена Владика, и её лучшие подруги студенческих лет Наташа Деркач, Наташа Валевская, Зоя Гуревич и Нина Воронова, – сидели вместе и почти не танцевали. Они всё никак не могли наговориться.
           Крепко выпил замдекана. Он подсел к студентам и стал признаваться им в любви. В ответ ребята плакали, не скрывая слёз. Леонид Иванович за все годы своей работы в этой должности показал себя внимательным, справедливым руководителем, почти отцом, и сейчас изливал свою душу:
           – Ребята, вы как дети мне. Я каждого из вас знаю по имени, с некоторыми пришлось развязывать конфликтные ситуации. Я никому не навредил. Пожалуйста, запомните это. Через много лет поймёте, как много несправедливостей в этом мире, узнаете, что встречаются очень плохие, завистливые типы, что есть люди, в том числе и в руководстве, склонные к интригам, способные очернить вас, хуже того – предать. Что делать: жизнь такая. Нахлебался я этого добра полной ложкой. Вот они у меня где!
           И он провёл ладонью по своей шее. Глаза Андрейченко увлажнились. Он замолчал, видимо, вспоминая что-то, а ребята, сгрудившиеся около него, молчали. Наконец, Леонид Иванович очнулся от воспоминаний и улыбнулся.
           – Налейте-ка мне, хлопцы, водки – сказал он тихо. – Давайте выпьем за хороших людей. Их на свете не так много. Смею надеяться, что и я внёс свою малую лепту в очеловечивание отношений между вами и преподавателями, и вы, хотелось бы верить, понёсёте это свойство души – «человечность» – дальше, пока будете живы.
           Многие преподаватели не стали дожидаться окончания работы ресторана, – у каждого свои заботы, – и стали прощаться.
           К большому удивлению, к Арефьеву и Денисьеву подошёл Резниченко. Долго смотрел на них, а потом сказал:
           – Валентин и Владислав, поздравляю вас с получением звания инженера. Скажу честно: проекты ваши ужасные, но сами вы всё-таки неплохие люди. Желаю вам удачи в жизни. Главное: выстоять. Вы сейчас преодолели какой-то рубеж, но это ничто по сравнению с теми препятствиями, которые ещё возникнут. И ещё…
           Он замялся, хотел что-то добавить к сказанному, но потом махнул рукой, и произнёс очень тихо, почти шёпотом:
           – Не поминайте…
           Георгий Осипович не смог договорить, в горле что-то заклокотало, он отвернулся и ушёл быстрым шагом.
           Денисьев только присвистнул:
           – Вот это да… Владик, запомни этот момент на всю жизнь.
           Арефьев кивнул. Почему-то и у него в горле что-то сжалось, и слова наружу не выходили.
           Мимо проходила куратор группы Татьяна Павловна Скударь.
           – Ребята, у вас закурить есть? – спросила она нетвёрдым голосом.
           Владик и Валентин угостили её каждый по сигарете. Она одну положила в сумочку, вторую с их помощью прикурила и сказала:
           – Эх, жизнь… Как видите, ребята, всё заканчивается.
           Она порывисто обняла их по очереди и, не оглядываясь, удалилась.
           – Ты заметил, – спросил Арефьев, – у неё лицо красное. Как думаешь, почему? От спиртного?
           – Глупый ты ещё, Владик, – спокойно ответил Денисьев. – Она переживает. Хороший человек потому что. К тому же холостячка.               
           Подошла Лида. 
           – Мы решили всеми четырьмя группами пойти гулять по городу – сообщила она. – В  последний раз.
           Близилась полночь и ресторан закрывался.
           Шумной гурьбой выпускники вышли на улицу Челюскинцев. Здесь они
разделились на два потока: основная масса новоиспечённых инженеров решила сразу
направиться на улицу Артёма, и по этой, центральной в Донецке, так называемой «Первой
линии», дойти до площади Ленина и в фонтан бросить монетку, чтобы закрепить желание
почаще встречаться, а группа численностью поменьше решила выйти на набережную Кальмиуса, по ней дойти до центра, и там встретиться с основным потоком, чтобы в последний раз посидеть всем вместе на лавочках, расставленных вокруг фонтана, и лишь потом разойтись по домам.
           Владик и Лида решили идти по набережной. Надо сказать, что дело происходило глубокой ночью. Трезвых среди идущих не было, и поэтому настроение у каждого
выпускника держалось на высоком уровне, хотя и непрерывно колебалось между ощущением радости и свободы, и состоянием глубокой грусти от осознания неизбежного расставания с прелестями бурной студенческой жизни. В глубине души многие понимали, что собраться всем вместе уже никогда не получится, что судьба у каждого своя, и она поведёт по жизни так, как ей заблагорассудится.
           В небе сияли звёзды, от Кальмиусских водохранилищ, разлёгшихся где-то внизу, потягивало ночной свежестью. К полночи воздух очистился от дневной пыли и выхлопных газов автомобилей, поэтому дышалось глубоко. Арефьев с женой, чтобы не замёрзнуть, шли обнявшись и поминутно целовались.
           С улицы Челюскинцев повернули налево, на проспект Мира, и пошли вниз, к набережной Кальмиуса.
           – Владик, посмотри, – вдруг сказала Лида, указывая куда-то вниз.
           – Что там? – не понял муж.
           – Видишь там, впереди, двоих, что идут обнявшись?
           – Да, – подтвердил он, присмотревшись. – Это наши?
           – А ты что, не узнал?
           – Нет, – признался Владик. – Они слишком далеко.
           – Это Борис Иванович. С ним, по-моему, Рая Проценко из группы «а».
           Арефьев внимательно посмотрел, и действительно, со спины мужчина напоминал Бориса Ивановича Комаровского, преподавателя с кафедры экономики машиностроения. Ко всему прочему он приходился жене троюродным дядей, и она никак не могла не узнать родственника даже на столь большом расстоянии.
           Меж тем парочка свернула налево и скрылась из виду. Нужно сказать, что левая сторона проспекта Мира представляла собой низкорослый лес, в котором, поговаривали, даже водились лисы.
           Лида остановилась.
           – Ну, Райка, ну бессовестная, – прошептала она.
           – Почему сразу Райка? – пожал плечами Владик. – А он?
           Лида не ответила. Какое-то время шли молча.
           – Владик, я устала, – сказала она вдруг. – Пойдём в общежитие? Хочу спать.
           – А монетку бросить в фонтан? – напомнил муж.
           – Что она тебе, эта монетка? Если хочешь, иди сам.
           Арефьев тяжело вздохнул. Вот они, цепи семейной жизни. Пойди он в одиночестве на площадь Ленина, – и жена обязательно обидится. И Владик решил не искушать судьбу.
           – Нет, я без тебя никуда не пойду.
           – Ну, вот и хорошо, милый.      
           Они ещё немного прошлись по набережной, а потом стали подниматься вверх, к общежитию, где у молодой семьи до конца августа имелись жилплощадь и ночлег в виде двух кроватей в комнате на втором этаже.    


IV. НА ВОЕННЫЕ СБОРЫ

           Позади корпуса №3 Донецкого политехнического института, и примыкающего к нему здания военной кафедры, располагался заасфальтированный плац, на котором студенты отрабатывали азы военной муштры. На время занятий ребята считались курсантами, ведь кафедра имела статус высшего военного училища. Студенты мужского пола, признанные пригодными для несения военной службы, здесь учились, начиная с четвёртого семестра, и оканчивая восьмым.
           Теперь на плацу проходил общий сбор курсантов, закончивших изучение теоретической части всех необходимых военных премудростей. Курсанты, и, по совместительству, молодые специалисты, уже получившие дипломы профильного высшего образования,  готовились пополнить свой запас документов военными билетами лейтенантов запаса по специальности «командир взвода зенитной самоходной установки ЗСУ-23/4 "Шилка"». Для этого требовалось пройти двухмесячные сборы в окрестностях города Владимира-Волынского, расположенного на Западной Украине, в Волынской области.
          Курсантов сразу после общего сбора должны были повзводно разместить в стоящих рядом арендованных автобусах «ЛАЗ», и перевезти на железнодорожный вокзал Донецка для посадки в пассажирский поезд «Донецк – Львов».
           Ребята пришли на плац с небольшими рюкзаками. К провозу на сборы разрешались  только бритвенные принадлежности, а также мыло, полотенце, зубные щётки и зубные пасты.
           На плац пришли не все ребята из нынешнего потока выпускников инженерно-экономического факультета. У некоторых имелся так называемый «белый билет», освобождающий от службы в армии. Занятия на военной кафедре они не посещали. Это – Юра Хомутов, Миша Самарин, Юра Кремень, Володя Распадный, Серёжа Кулаков, Яша Левинский, Валера Бонди, Валера Карамышев. Виктору Петровичу Богданову исполнилась тридцать восемь лет, и он по возрасту не подходил для армии. Денис Верховцев уже имел звание «младший лейтенант», и поэтому тоже не посещал занятия на военной кафедре.   
           Появился немного повеселевший Павел Таганцев. Накануне ему удалось защитить дипломный проект.
           – Ну, как дела, Павлик? – поинтересовался Денисьев. – Теперь я с чистой совестью смогу говорить всем, кого встречу, что знаком с человеком, написавшим и защитившим дипломный проект за две недели. Если меня спросят, зачем этот человек пять лет учился, если можно потрудиться две недели, и получить диплом, то я затруднюсь им подобрать аргументацию для возражения.
           – Смеёшься? – вздохнул Таганцев. – А мне вот не до смеха.
           – Ну, ну, не обижайся, – улыбнулся «Батя». – Расслабься и приготовься к армейской жизни. Она тоже не мёд – уж я-то знаю, два года отпахал.
           Владика донимали свои заботы. Лида уехала в Свердловск, где её ждала Оксанка, их малышка, которой не исполнилось и четырёх месяцев от роду. В мае, ещё до защиты, жена вырвалась на родину, в Черниговскую область. Её отец, Михаил Александрович, сильно заболел, и мать отбила телеграмму, что, мол, приезжай повидаться с родителем, пока он ещё жив. Всё это привело к тому, что дипломный проект писался Лидой наспех, и высокую оценку она за него не получила. Хорошо, что вообще всё хорошо закончилось, и защиту не перенесли на осень, или даже на следующий год! Но теперь все неприятности ушли в прошлое, и появилось время заняться ребёнком. Однако на сборы Владику пришлось собираться самому. Личные принадлежности покупал в магазинах, тратя рубли из  полученной в последний раз стипендии, а одежду взял только ту, во что одет сам.                – Не волнуйся, Владик, – говорил Денисьев. – В армии тебе выдадут вместо трусов кальсоны, вместо носков портянки, а ещё гимнастёрку, нательную рубаху и штаны на три размера больше твоего. Армейские сапоги жёсткие как железо. Кровавые мозоли и «водянки» никуда от тебя не уйдут, и хромать придётся все два месяца.
           Арефьев только кисло улыбался, во все эти страсти до конца не веря. Но «Батя» говорил с убеждённостью опытного солдата, и без малейшего намёка на шутку.
           Вдруг разговоры, и всякий трёп стихли. Среди курсантов показалась высокая и широкоплечая фигура Игоря Извольского. Он долго лежал в больнице, но диплом всё-таки защитил. Поговаривали, что у него что-то серьёзное. Игорь подошёл и стал здороваться со всеми ребятами за руку. Антон Курбатов, его лучший друг, предупредил, чтобы при пожатии не сильно сдавливали ладонь, объяснив, что Извольский ещё очень слаб.
           – Ребята, родные, как я вам завидую, – всё повторял Игорь.
           На него было страшно смотреть. Голова полностью лысая, без единого волоса, и блестела как шар. Лицо бескровное, щёки воскового цвета. Здороваясь с ним, курсанты поощрительно улыбались, но едва сдерживали слёзы. Арефьева Игорь спросил, глядя прямо в глаза:
           – Владик, ты помнишь Царын? А Волгу? А путь на Элисту в кузове грузовика? Тогда было здорово, правда?
           Арефьев кивал и сжимал не очень тёплую ладонь товарища. Конечно, Владику хорошо запомнилось путешествие в Калмыкию после первого курса, в поисках стройотряда. Наверно, именно после той поездки – пожалуй, самого экстремального происшествия в жизни – он стал наконец взрослым. Трое студентов: Арефьев, Извольский и Курбатов, на летнем экзамене по математике получили «неуды», и строительный отряд уехал в Калмыкию без них. Экзамен ребята благополучно пересдали, но ехать в эту загадочную полупустыню пришлось самостоятельно. Во время этой эпопеи самой желанной целью оказалось желание просто выжить. Заключённые, и просто бандиты, непереносимая жара, отсутствие обыкновенной воды чтобы пить и чтобы помыться – всё это встретилось им впервые в жизни. Ребята вынесли эти испытания, не предали друг друга, проявили максимальную изворотливость, и добились успеха: выжили и нашли свой стройотряд. Кстати – совсем не там, где он должен был находиться, а на противоположном конце республики, в месте, где, казалось, люди просто не могут жить и растить детей. На сотню километров вокруг тянулись голые равнины без травинки и кустика.
           – Я всё помню, Игорь, – сказал Владик. – Самое волнующее зрелище, ты помнишь? – Мать-Родина с противоположного берега Волги.
           – Конечно, помню, – кивнул Игорь. – Мы тогда смотрели на неё в лучах заката, и пили портвейн, купленный около знаменитого дома сержанта Павлова.
           – Из горлышка, – вспомнил подошедший Курбатов. – Стаканов у нас не было.
           Извольский быстро попрощался, и тяжело, немного ссутулившись, пошёл через плац к выходу.
           – Я хочу сказать вам, ребята, – тихо проговорил Антон, – то, что недавно узнал. Игорь – не жилец. У него онкология.
           Игоря Извольского Владик больше живым не видел. Он умер в начале ноября. Говорят, что в последний месяц жизни около него неотлучно находилась, и во всём помогала девушка из их группы – Таня Колтовская.    
               
14 марта 1979 г. – 24 ноября 1983 г. – 29 ноября 2021 г.









ЭПИЗОД ШЕСТОЙ. 1977. ИЮЛЬ, АВГУСТ


I. ПО ЛЫЧАКОВСКОМУ КЛАДБИЩУ ЛЬВОВА

           Поезд прибыл во Львов рано утром. По вагону прошлись офицеры военной кафедры, сопровождающие выпускников ДПИ, и зычной командой принялись поднимать спящих:
           – Курсанты, подъём! Выходи строиться! Построение у своего вагона.
           Владик спал на второй полке. Спал сладко, и сны пришли гражданские, в которых не находилось места ничему армейскому. Он вспомнил, что под утро привиделось свадебное путешествие в Сочи. Владик и Лида поженились в январе 1976 года, но смогли отправиться на Кавказ только в августе. У Сочинского морского вокзала совершенно неожиданно встретились с Геннадием Воронцовым и его девушкой, Галиной Князевой, отдыхавшими там же. Галина училась на том же факультете, но на курс позже. Именно Геннадию и довелось теперь прервать сон Арефьева:
           – Владик, вставай! Приехали во Львов. Подполковник Марков зовёт строиться. Быстрее, а то опоздавших могут наказать.   
           Арефьев сразу понял, что он не в Сочи. Спрыгнул, и как мог, быстро оделся. Курсантам гимнастёрки обещали выдать лишь на месте сборов, поэтому все ехали в гражданской одежде.
           У вагона прохаживались офицеры. Выпускников сопровождали четыре подполковника: Марков, Вассерман, Онучин и Запалер. Уважали курсанты только Запалера – умного, ироничного, интеллигентного и человечного. Марков и Онучин казались – да таковыми и являлись – неумными служаками, опасавшимися старших по званию и презиравших всех прочих. Особняком держался Наум Маркович Вассерман. Чем-то он своими качествами напоминал преподавателя теории вероятностей Георгия Осиповича Резниченко. Взгляд подполковника из-под кустистых бровей приводил собеседника в трепет, его опасались все офицеры, служившие на кафедре, кроме, пожалуй, Запалера и начальника военной кафедры Романова. Запалер искренне презирал тупого служаку и интригана Вассермана, и тот платил коллеге чёрной ненавистью, так и брызжущей из его широко открытых глаз.
           – Товарищи курсанты, – обратился к пассажирам нашего вагона подполковник Марков, – мы прибыли в город Львов. Поезд на Владимир-Волынский отправится отсюда только в девять вечера. Имеется решение о дальнейших действиях. Оно состоит в следующем: остающиеся здесь курсанты организованно переходят в зал ожидания, специально выделенный нашему составу. Желающие осмотреть город записываются у меня. Условие одно: возвращение на вокзал не позже девятнадцати ноль-ноль. Вести себя в городе нужно ответственно, достойно, всякие эксцессы подлежат наказанию. Официальный, разрешённый уход с вокзала в город называется увольнением, так как вы теперь являетесь лицами, следующими в военную часть, и обязанными исполнять все требования воинского устава.
           Желающих отправиться в город набралось много.
           – Я здесь уже бывал, – объявил «Батя» Денисьев, – и могу провести вас по самым интересным местам.
           Через полчаса небольшая группа, в которую кроме Арефьева и Денисьева вошли Паша Таганцев, Лёша Нелидов и Антон Курбатов, уже ступила на вокзальную площадь.                – «Батя», ну говори, куда идти, – напомнил Курбатов. – Ты же обещал.
           – Старых домов и разных древних костёлов здесь много, – задумчиво произнёс Денисьев, – поэтому предлагаю посетить кладбище.
           – Что? – не понял Антон. – Какое кладбище? Совсем сбрендил?
           – Лычаковское, – ничуть не смутившись, продолжал Денисьев. – Все приезжие обязательно его посещают. Это старинное кладбище, очень красивое, – там хоронили ещё в шестнадцатом веке. Меня по его территории водили друзья, и я не пожалел об этом. Соглашайтесь: обслужу вас получше всяких экскурсоводов.
           – Это там похоронен Иван Франко? – вспомнил Арефьев. – На могиле должен стоять интересный памятник, изображён на нём «Каменяр» из его стихотворения. Оно входило в школьную программу. Помните? –

           Я бачив дивний сон. / Немов передо мною / Безмiрна, та пуста, i дика площина / I я, прикований ланцем залiзним, стою / Пiд височенною гранiтною скалою, / А далi тисячi таких самих, як я.

           Словом, курсанты согласились на предложение «Бати», и через некоторое время уже входили на территорию кладбища. Действительно, пребывание в этом городе мёртвых стоило затраченного времени. Здесь всё поражало воображение, начиная с древних готических ворот с двумя полыми башенками над входом, исполненных из какого-то очень твёрдого камня, покрытого изящной резьбой. Войдя на территорию погоста, ребята притихли, даже Антон, обычно самый из них неуёмный и шумный.
           Памятник Ивану Франко заметили сразу. Чёрный металлический «Каменяр» на фоне серой скалы виднелся издалека.
           – Почему почти все надписи не на украинском языке? – удивился Лёша. – Мы на Украине, или нет? Только на памятнике Ивану Франко надпись на украинском.
           – Кто тут только ни хозяйничал, – заметил Денисьев. – И австрийцы здесь властвовали, и поляки. Я читал, что основное население Львова до войны состояло из поляков. Они жили и умирали здесь. Это их родина.
           Курсанты продолжали осматривать памятники на могилах, скорее напоминавшие дворцы в миниатюре, чем обычные надгробия. И вдруг Арефьев остолбенел.
           – Владик, ты чего? – спросил Таганцев.
           Арефьев молча показал на мощное надгробие, увенчанное женским бюстом. Надпись под ним гласила:

           MARJA
    KONOPNICKA
        1842 – 1910

           – Что это за тётка? – спросил Антон. – Симпатичная. Полячка?
           – Это знаменитая польская писательница, – проговорил Арефьев. – Классик. Выходит, она тоже тут жила?
           – Ты её знаешь? – удивился Денисьев. – Слышал о ней?
           – Читал кое-что, – кивнул Владик. – Мне в школе никто не говорил, что прежде во Львове жила польская литературная элита. Куда же все поляки уехали отсюда? И зачем?
           – Я читал, – вступил в разговор Паша Таганцев, – что и Станислав Лем родом из Львова.
           На обратном пути ребята большей частью молчали. У Владика не выходил из головы вопрос о том, какие же силы заставляют переселяться целые народы из насиженных мест в неизвестность...


II. ПРИСЯГА

           Во Владимире-Волынском курсантов поселили в бывших Брусиловских казармах. Во всяком случае, именно так их назвали местные офицеры. Поток инженеров-экономистов разместили на втором этаже. Кровати – двухъярусные, с матрацами, простынями и одеялами. Арефьева поселили на втором ярусе. Под ним расположился Коля Потапов. Остальные ребята получили места неподалёку.
           Режим дня – обычный воинский: в шесть утра подъём. Одежда – по форме номер один. Это означало, что курсант должен выходить во двор только в брюках, заправленных в сапоги. Торс обнажённый, невзирая на погодные условия: будь то дождь, холодный ветер, или даже снег, – форма одежды не менялась.
           После короткой зарядки, проводившейся под началом одного из местных молодых офицеров, следовала команда: «Бегом марш!» Именно тогда Владик начал понимать, что правильно обмотанная вокруг ступни портянка может спасти от появления кровавых мозолей и «водянок». Увы, эта наука далась ему не сразу, и пришлось многое вытерпеть, прежде чем появившиеся «водянки» сошли на нет.
           Затем, после недолгого, так называемого «личного времени», заключавшегося в подшивании к воротнику гимнастёрки некоего белоснежного «подворотничка», ребят вели в столовую на завтрак. Что такое «перловая каша», Арефьев узнал только здесь, и она совсем не понравилась. Он даже не подозревал, что такое можно есть. Но что самое поразительное: к окончанию сборов Владик уже уплетал её за обе щеки.
           Днём проходили теоретические занятия, а также практические – на материальной части. Затем – обед, снова «личное время», а вечером – ужин и вечернее построение, оканчивающееся походом вокруг военного городка. Приветствовалось исполнение походной песни. Сначала пели предварительно разученную песню на слова Михаила Матусовского, в которой имелись такие слова:

           Полем вдоль берега крутого мимо хат / В серой шинели рядового шёл солдат. / Шёл солдат, преград не зная, / Шёл солдат, друзей теряя, / Часто бывало, шёл без привала, / Шёл вперёд солдат.

           Позже, когда курсантам разрешили маршировать без сопровождения офицера, ребята приноровились «Прощальную песню» из «Кабачка 13 стульев» переделать в строевую:

           Закрыт, закрыт Кабачок, но мы верим, что наше веселье / Вы взяли с собой. / Для вас, для вас мы шутили, смеялись и пели / С открытой, с открытой душой. / Всем на прощанье желаем удачи! / Жить без улыбок на свете нельзя! / До свиданья друзья, до свиданья друзья!            

           Получилось довольно лихо, и, главное, слова идеально ложились на маршевый шаг. Иногда, чтобы как-то разнообразить репертуар, стали петь немного изменённую песню из только что вышедшего на экраны трёхсерийного фильма «Дни Турбиных»:

           Сапоги фасонные, / Звёздочки погонные, / По три звезды, как на лучших коньяках. / Берегись моя, любимая, / Буль-буль-буль- / Бутылочка зелёного вина.

           Затем, всем строем, отправлялись в казарму. По телевизору смотрели в обязательном порядке новости, которые зачитывал диктор программы «Время», а в десять вечера наступал так называемый «отбой», когда гасился свет, и предписывалось отходить ко сну.
           Позже, через несколько лет, Владик узнал, что в этих самых казармах, где они мирно отдыхали после дневных забот, во время войны, при немецкой оккупации, находился лагерь пленных советских офицеров. То, что творилось в лагере, было настолько ужасным, что, знай ребята тогда всю правду, едва ли смогли бы спокойно спать. Тиф, голод, ежедневные расстрелы за малейшую провинность, разрывание людей собаками на куски, расовая и национальная сегрегация, даже каннибализм – всё процветало здесь.
           Впрочем, может, и хорошо, что курсантов держали в неведении, ведь с военным городком Владимира-Волынского их связывало незабываемое воспоминание – принятие воинской присяги.
           Текст присяги курсанты учили несколько дней, но, во избежание всяких непредвиденных ситуаций (вроде внезапной забывчивости, и последовавших за ней подсказок – что не допускалось при совершении этого важнейшего события в жизни военнослужащего) текст выдавался напечатанным, и разрешалось его зачитывать с листа.
           Арефьев запомнил этот день, – десятое июля, – тёплый, немного влажный после прошедших накануне дождей. Он, молодой, убеждённый патриот, вышел перед строем с автоматом Калашникова за плечами, и чётко, без запинки прочёл текст Присяги:
    
           «Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооружённых Сил, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином, стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников.
           Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество и до последнего дыхания быть преданным своему Народу, своей Советской Родине и Советскому Правительству.
           Я всегда готов по приказу Советского Правительства выступить на защиту моей Родины – Союза Советских Социалистических Республик и, как воин Вооружённых Сил, я клянусь защищать её мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами.
           Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение Советского народа»

           На этот день все занятия отменили, и курсантам разрешили заниматься личными делами до самого вечера. Владик засел за длинные письма родителям и отдельно – любимой жене, его Лидочке.


III. КРОСС

           – Каждый курсант, претендующий на высокое звание советского офицера, обязан служить примером для своих подчинённых: солдат и сержантов, – однажды на утреннем построении заявил подполковник Вассерман. – Настало время на практике подтвердить высокую физическую подготовку личного состава военной кафедры Донецкого политехнического института.
           Курсанты и хотели бы переглянуться между собой, чтобы подтвердить или опровергнуть уже сложившее мнение о Вассермане, как о не совсем адекватном человеке, но не могли этого сделать, так как стояли по стойке «смирно». Они-то знали, что у бывших студентов, только что переживших эпопею по созданию дипломного проекта и его защите, организмы предельно истощены, и о физической подготовке можно было говорить только с усмешкой и сочувствием.
           – Поэтому, – продолжал изрекать Вассерман, – мы, офицеры Донецка, посовещавшись между собой, объявляем, что через полчаса после завтрака состоится пеший переход на полигон, где состоится кросс на расстояние три километра: полтора в одну сторону, и столько же – обратно. Соревноваться между собой должны взводы. Личный состав взвода, пришедшего к финишу первым, получит в столовой усиленное питание. Форма одежды – утренняя. Напоминаю: кросс – это не ходьба, а бег. Всё понятно?
           Вассерману ответило гробовое молчание курсантов. Многие понимали, что бег на три километра в плохо подогнанных сапогах – занятие самоубийственное.
           – Вижу, что вы прониклись важностью момента, – подытожил подполковник и продолжил:               
           – Через полчаса после завтрака будет объявлено построение. Форма одежды – походная. Гимнастёрку разрешается снимать уже на месте, перед стартом. Колонны поведут взводные из курсантов. У меня всё. Разойдись!
           – Как думаешь, добежим? – спросил Владик, обращаясь к Денисьеву.
           – Бегал я в армии кроссы, – ответил Валентин, с ожесточением жуя сорванную травинку. – Та ещё радость. Думал, хотя бы здесь эти долб…бы не станут людей гонять в сапогах по жаре. Так нет же, снова им не терпится поиздеваться. Это проделки Вассермана, точно. Не думаю, чтобы Марков его поддерживал. Но в том-то и дело, что все этого мудилу боятся, не хотят связываться. Говорят, что Вассерман – большой любитель строчить доносы по любому поводу. Люди врать не станут, я их знаю – надёжные ребята.
           Владик приуныл, потому что даже в кедах дальше, чем на сто метров, никогда не бегал, а тут – три километра, да ещё и в сапогах.
           Время промчалась как-то особенно быстро, и вскоре курсанты, запылённые и уставшие, строем пришли на полигон. Солдаты срочной службы уже разметили всю дистанцию будущего кросса. Они теперь стояли довольно далеко от старта, вооружённые красными флажками, и обозначали собой те самые полтора километра, пробежав которые, нужно повернуть и возвращаться назад.
           – Стой – раздалась команда. – Разойдись! Для принятия формы номер один подойти повзводно к местам переодевания. Гимнастёрки снять и сложить около мест, обозначенных красным флажком с названием взвода.
           На довольно широком поле, почти лишённом растительности, с небольшим градусом идущем на подъём, плечо к плечу в одну линию разместилось больше полутора сотен донецких курсантов.
           – Внимание! – раздался голос из мегафона, находившегося в руках одного из местных офицеров. – Бегом марш!
           И начался бег. Арефьеву сначала казалось, что двигаться легко: поле ровное, травы нет. Но уже через минуту стало понятно, что отстающим приходится глотать пыль, поднявшуюся от беготни множества ног, обутых в тяжёлые сапоги. То, что обувь тяжёлая, Владик понял после первых ста метров. После третьей стометровки он понял, что продолжать бег сил не осталось. Пятая стометровка показала, что портянки, намотанные на ступни ног, сбились вниз, и пятки начали соприкасаться с внутренним швом кирзовых сапог. Пяткам это не понравилось, и на них вскочили «водянки». Километр остался позади вместе с волей, заставлявшей всё-таки бежать. Сердце колотилась бешено. Грудь разрывалась: ей не хватало воздуха.
           Солдат-срочник с флажком в руках появился неожиданно. Он кричал:
           – Поворачивайте назад! Назад! Дальше бежать не нужно!
           Очумелые люди не понимали, и упорно продолжали двигаться вперёд. Солдаты насильно разворачивали курсантов и отпихивали: беги, мол, в обратную сторону.
           Путь назад в памяти Владика не отложился. Очнулся только около флажка с лежащими около него гимнастёрками. Он упал и не шевелился несколько минут. Рядом корчились ещё несколько человек: кто именно, Арефьеву было всё равно. Очнувшись, снял сапоги и даже не ужаснулся тому, что увидел. Красное мясо на пятках, казалось, дымилось. От боли едва не потерял сознание.
           – Владик, ты можешь идти? – раздался рядом знакомый голос. – Прозвучала команда к построению. Мы идём назад, в казарму.
           Денисьев увидел пятки Владика, покачал головой, но ничего не сказал, только молча обмотал портянки вокруг его стоп, и осторожно засунул ноги в сапоги. Арефьев застонал.
           – Вставай, вставай, – повторял Валентин. – Теперь главное – дойти до казармы, а там я отведу тебя в лазарет.
           Таких, как Владик, оказалось немало. Возвращались очень медленно, поддерживая друг друга. Краем глаза Арефьев видел, что идущие в стороне донецкие офицеры о чём-то громко спорят, то и дело указывая на курсантов, едва бредущих по военному городку в направлении казармы.
           В лазарете Владик пролежал четыре дня. Всего их, пострадавших после кросса, оказалось семнадцать человек. У двоих курсантов не выдержало сердце, и они не смогли закончить забег, у остальных пострадали ноги. Впрочем, молодой организм излечивался быстро. В двадцать три года и сердце, и ноги восстанавливались без особых последствий.
           Впрочем, кросс всё-таки сыграл и положительную роль. Наума Марковича Вассермана до окончания сборов курсанты больше не видели. Куда он пропал, никто не знал, а спрашивать о его судьбе не хотелось: вдруг сглазят, и он никуда не уехал, а просто затаился?               


IV. НА ПОСТУ

           Неприятности обычно происходят неожиданно. Стоило Владику выйти из лазарета, и вернуться на свою койку в казарме, как бывший староста группы Саша Безбородко, который по совместительству исполнял теперь обязанности командира взвода донецких экономистов, сообщил, что нынешней ночью очередь Арефьева идти в караул. Владик, естественно, знал, что это такое: некоторые курсанты уже прошли через это испытание, но чтобы вот так, сразу по выходу из лазарета?!..
           Что ж, делать нечего. От неотвратимого не убежишь. Вечером, после захода солнца, в караулке, находившейся недалеко от ангаров с танками и «Шилками», Арефьеву выдали автомат Калашникова с полным боекомплектом, обрядили в прорезиненный плащ с огромным капюшоном, и провели инструктаж.
           – Всё понятно? – грозно спросил местный офицер в чине старшего лейтенанта.         
           – Так точно, товарищ старший лейтенант, – бодро ответил Владик.
           – Отставить! – прервал его старлей. – Для Вас я не старший лейтенант, а начальник караула. Теперь понятно?
           – Так точно, товарищ начальник караула.
           – Уже лучше, – похвалил старлей. – Пойдём, а то твой товарищ заждался.
           И они выдвинулись на место несения службы. Старший лейтенант шёл первым, а Владик – за ним. Идти пришлось недалеко, метров сто пятьдесят.
           – Стой! – раздался окрик из темноты. – Кто идёт?
           Начальник караула остановился и посветил фонариком себе в лицо.
           – А, это вы, товарищ начальник караула, – облегчённо проговорил караульный, и стал выходить из тени.   
           – Отставить! – рявкнул старлей. – Как я тебя учил? Ты должен был потребовать от меня пароль, и после моего правильного, подчёркиваю: правильного ответа – назвать отзыв. Повторить!
           Караульный послушно ушёл в тень и сказал тихо:
           – Пароль.
           – О, Господи, – застонал старлей, но тут же поправился:
           – Пароль: семьдесят седьмой. Ну?
           – Отзыв: июль-восемнадцать.
           – Верно. Ну, дальше.
           – Товарищ начальник караула! За время моего дежурства никаких происшествий не произошло.
           – А ещё?
           Караульный замешкался.
           – Ладно, – махнул рукой старлей. – Ты должен был к сказанному добавить: «Караул к сдаче дежурства готов». Ну, всё. Смирно! Сменить караул!
           Караульный подошёл ближе, и Арефьев с ним поменялся так, как учили. Начальник караула удовлетворённо хмыкнул, а Владик сказал:
           – Товарищ начальник караула! Курсант Арефьев караул принял.
           – Товарищ начальник караула! Курсант Лагутин караул сдал!
           Этого Лагутина Владик не знал. Наверно, он из другого взвода: выпускник либо горного факультета, либо – механического. Или ещё какого-нибудь. Позже Арефьеву сообщили, что за ошибки при приёме-сдаче караула этот курсант получил два наряда вне очереди.
           Владик ушёл на место дежурства, которое находилось в тени. Чуть дальше стоял столб с фонарём, светившим вниз. Постовому предписывалось один раз в полчаса обходить территорию вокруг танкового ангара, что Арефьев и выполнял, скрупулёзно и с вниманием обозревая всё вокруг. Впрочем, слабая видимость не позволяла замечать что-либо хоть с какой-то долей чёткости, поэтому напряжённые глаза быстро устали.
           Через час или чуть больше Владик в свете фонаря заметил редкие струи. На лицо упало несколько капель влаги. Этого ещё не хватало!
           Между тем дождь стал идти гуще. Арефьев укрыл голову капюшоном, и продолжил методично двигаться по утверждённому маршруту. Через некоторое время навалилось чувство сонливости. С ним приходилось бороться, и Владик делал это следующим образом: вспоминал прочитанные книги, пытался представить образы их главных героев.
           Вспомнился роман братьев Стругацких «Трудно быть богом», прочитанный ещё в школе. Арефьев ощутил себя непобедимым доном Руматой Эсторским, обладавщим нечеловеческой силой. Из недр памяти всплыли его слова: «Там, где торжествует серость, к власти всегда приходят чёрные». Всё сходилось: на Владике надет серый плащ, за спиной стволом вниз висел автомат, а ночь охватывала всё вокруг беспросветной чернотой. К тому же вовсю хлестал дождь. Он совсем некстати припустил не на шутку. Подошвы сапог с чавкающим звуком месили грязь.
           Тем временем перед глазами появились строки из рассказа Рэя Бредбери «Нескончаемый дождь»: «Дождь продолжался – жестокий нескончаемый дождь, нудный, изнурительный дождь; ситничек, косохлёст, ливень, слепящий глаза, хлюпающий в сапогах; дождь, в котором тонули все другие дожди и воспоминания о дождях. Тонны, лавины дождя кромсали заросли и секли деревья, долбили почву и смывали кусты. Дождь морщинил руки людей наподобие обезьяньих лап; он сыпался твёрдыми стеклянными каплями; и он лил, лил, лил…»
           Арефьев поймал себя на том, что сошёл с дорожки и тащился по голой глинистой земле. Сапоги увязали в ней, и приходилось их вытаскивать: то один, то другой…
Наверно, он задремал, поэтому и завернул не туда. «Господи, – взмолился Владик, – когда же меня сменят?»
           Меж тем стало светлее. Дождь ещё продолжался, но его сила шла на убыль. Пришла вера в то, что утро всё-таки настанет.
           Арефьев начал считать круги вокруг ангара. Один, второй, третий…
           На шестнадцатом круге что-то изменилось. Владик поначалу не понял, что именно, однако краем глаза уловил движение. Сгорбившись под струями всё ещё выливавшейся на землю небесной воды, к нему шли двое.
           – Стой! – задорно воскликнул Владик. – Кто идёт?
           По его расплывшемуся от радости лицу текли струи. Конечно, это был дождь…               
 

V. БРЕСТСКАЯ КРЕПОСТЬ

           – Разбирайте сухой паёк, – озабоченно сказал Денисьев, сбрасывая с плеч увесистый мешок.
           – А что там? – поинтересовался Потапов.
           – Разговорчики отставить, – беззлобно проговорил «Батя». – Сам ещё не знаю. Но вроде бы какие-то консервы.
           – Ого! – присвистнул Гена Воронцов. – Да это сосисочный фарш!
           Кроме банок со знаменитым фаршем, в мешке поместились буханки хлеба, банки с армейской говяжьей тушёнкой и кабачковой икрой. Весь этот аппетитный набор предназначался отделению, состоявшему из его командира – Денисьева, и курсантов Геннадия Воронцова, Владислава Арефьева, Антона Курбатова, Сергея Макогоненко, Сергея Буянова, Николая Потапова, Павла Таганцева и Владимира Уварова.
           В этот день курсанты на завтрак не ходили. Отменили и утреннее построение, и пробежку с голым торсом. Командиров, и ещё по одному курсанту из каждого отделения, приданному в помощь, – сразу после побудки вызвали на склад, где местный прапорщик выдал им по мешку консервов и ящику минеральной воды. Денисьев выбрал в помощники Сергея Буянова, и тот принёс увесистый ящик с водой.   
           Через полчаса несколько арендованных автобусов «ЛАЗ» уже везли курсантов на экскурсию в Брестскую крепость. До неё довольно далеко, поэтому поездка началась рано, – практически с первым лучом рассвета, – и рассчитана на весь световой день.
           Завтракали в автобусе. Сосисочный фарш оказался удивительно вкусным и очень сытным.
           Так как после побудки многим не удалось совершить утренний туалет, – да и плотный завтрак повлиял, – но через некоторое время, уже почти на границе с Белоруссией, по команде старшего группы подполковника Маркова, автобусы остановились, и курсанты разбрелись по окрестностям. Нужно сказать, что места на границе оказались сказочные – настоящий дремучий лес.
           Денисьев предложил:
           – Владик, пойдём собирать ягоды. Я здесь заметил целые заросли черники.
           – Я никогда не видел, как она растёт, – признался Арефьев. – Найду ли её в лесу?
           – Иди за мной следом, и наблюдай – сказал «Батя». – Собирай те ягоды, что и я. Не ошибёшься.
           И они скрылись под пологом леса. Валентин указал на растение, напоминающее кустарник с мелкими листьями. На вершинках веточек синели довольно крупные одиночные ягоды. Владик сорвал одну и положил в рот. Вкус понравился. Тем временем Денисьев уже собрал почти полную банку из-под сосисочного фарша. Владик старался не отстать, и вскоре его банка тоже наполнилась.
           В автобусе они с «Батей» сели на свои сиденья и принялись уплетать собранные ягоды.
           – Что за гадость вы едите? – спросил Серёжа Буянов. – Ещё помрёте часом, а нам за вас отвечать придётся.
           Пришлось угостить сомневающегося. Вскоре всё отделение высыпало из автобуса,
и ринулось в лес.
           – Вы куда? – заволновался подполковник Марков. – Через пятнадцать минут отправляемся. А ну назад!
           Так и не удалось большинству ребят наесться черники. Только Буянов да ещё Коля Потаплв успели немного собрать ягод. Вскоре и Владик с «Батей», и Коля с Сергеем стали отличаться от других курсантов тёмно-синими губами и такими же пальцами: черника оправдала своё название.
           В Брест въехали ближе к десяти часам утра. Город Арефьеву показался аккуратным,
ухоженным, а дороги – ровными, без ям и трещин в асфальте. 
           Курсанты вышли из автобусов, построились, и, минуя Холмские ворота, организованной колонной двинулись в крепость. Владик отметил, что фортификационное сооружение впечатляет, но многое разрушено или обветшало.
           К приезжим прикрепили экскурсовода: немолодого дядьку, по всей видимости – отставного офицера. Рассказывал он интересно, глуховатым, но хорошо слышимым даже в дальних рядах голосом.
           Ещё издали мы заметили огромную бетонную фигуру солдата, изображённого в позе лёжа, с автоматом в одной руке. Боец явно тянулся куда-то, взглядом высматривая что-то впереди. Во второй руке он держал свою каску.
           – Перед вами монумент под названием «Жажда» – начал рассказывать гид. – На нём изображён воин, пытающийся добыть обычной питьевой воды из охраняемого гитлеровцами водоёма. В его правой руке зажат автомат, в вытянутой вперед левой –
каска с водой. Памятник посвящён защитникам крепости, погибшим при добыче драгоценных капель живительной влаги.
           – А что, крепость не обладала запасами питьевой воды? – спросил кто-то из курсантов.
           – При атаках на крепость фашисты первыми же взрывами повредили систему водоснабжения цитадели, – объяснил экскурсовод.
           Ему явно понравилась любознательность курсантов, и гид ещё долго рассказывал о героизме и лишениях защитников крепости летом сорок первого года.
           Владик смотрел на скульптуру и поёживался: боец изваян скульптором как живой. Его каменное лицо изображало сильнейшее страдание. Становилось не по себе от его мёртвого взгляда. Подумалось, что едва ли этот боец вернётся к своим с водой, настолько явно выражена была обречённость и в положении лежащей фигуры, и в потусторонности застывшего взора.
           После окончания экскурсии гостям разрешили до отъезда из Бреста ещё немного побродить по крепости. Тем временем стало довольно жарко. Курсанты, в плотных гимнастёрках, страдали, но расстегнуть вороты не имели права.
           – Давай поищем чего-нибудь попить, – предложил Сергей Макогоненко. 
           Оказалось, что в нескольких торговых точках продают пиво. И вскоре курсанты уже потягивали из бутылок прохладный, довольно вкусный напиток местного пивзавода. Их развеселила надпись на этикетке: «ПІВА БЕЛАРУСКАЕ». Однако напиток обладал отменным вкусом и прекрасно охлаждал организм.
           Обратный путь запомнился мало. И от впечатлений, и от одуряющей жары устали настолько, что даже чернику во время краткого привала собирать не стали.               


VI. ЛЕГКО ЛИ ВОДИТЬ ТАНК 

           – Сегодня практическое занятие, – объявил на утреннем построении подполковник Марков. – Нам выделили механиков-инструкторов и одну учебную машину. Курсант садится за рычаги, и управляет движением. У инструктора такие же рычаги, и, если что-то пойдёт не так, то механик может подстраховать.
           На полигон подошли пешком. Учебная машина – танк Т-55 – казалась огромным монстром.
           – Что: страшно? – улыбнулся инструктор, сержант срочной службы. – Ничего, не боись.
           И он весело подмигнул.
           Стояло раннее летнее утро. Маршрут поездки на танке пролегал по грунтовке, кое-где поросшей невысокой травой. Дорога обнажила местную почву – жёлтый, почти белый песок. Накануне прошёл дождь с молнией и громом. Воды вылилось огромное количество, но песок в себя всё впитал. Ни луж, ни грязи в таком лесу. Огромные сосны с красноватой корой, и хвоей, растущей где-то очень высоко, делали лес светлым и весёлым. Повсюду зеленели заросли малины с вкраплениями спелых ягод огненного цвета. Маслята, сыроежки, другие грибы, названия которых Владик не знал, – виднелись повсюду. Казалось, иди в лес с лукошками: одним для малины, а другим – для грибов. Но – нет, нельзя: нужно осваивать вождение танка, абсолютно чужеродного железного создания среди мирной живой природы…
           Первым на место механика-водителя сел Коля Потапов. Танк начал движение не сразу: сначала инструктор объяснял правила поведения при трогании бронемашины с места, и прочие премудрости. Затем танк резко дёрнулся, чуть не встал на дыбы, как боевая лошадь, и вслед за этим резко опустился. Двигатель заглох, затем завёлся снова, и рванулся вперёд. Курсанты метнулись в разные стороны и спрятались в лесу. Меж тем броневая машина скрылась за поворотом дороги.
           – Во даёт Колька! – охнул кто-то.   
           – Я бы сразу всё понял, и плавно тронулся с места, – заметил Юра Говорунов.            
           – Кончай критику, – прервал его Денисьев. – Посмотрим, как ты сможешь «плавно тронуться».
           Говорунов не ответил. Он уже служил в армии, но не в танковых войсках, а в стройбате.
           Через несколько минут боевая машина вернулась на место, лихо развернулась и остановилась. Из неё выскочил инструктор, и с задумчивым видом подождал, пока из люка вылезет курсант. На Колю было жалко смотреть: вспотевший, лицо чем-то измазано, и кисти рук мелко дрожали.
           – Значит, так, – на полном серьёзе объявил инструктор. – В машину сразу залезают двое. Кроме меня, конечно. Первый курсант садится за рычаги. Я трогаю с места, первый выполняет мои команды, сам без меня ничего лишнего не делает. Я останавливаю машину, разворачиваю её, затем второй курсант садится за рычаги, и всё повторяется в обратном порядке. Понятно?
           Инструктор заметно нервничал. Очевидно, он не ожидал, что инженеры-экономисты совсем не инженеры, и даже не водители автомобилей.
           Следующими в машину сели Володя Уваров и Юра Еремеев. Инструктор сел за рычаги. Машина плавно тронулась, и в клубах поднятого в воздух песка скрылась из виду.
           Ребята подошли к Потапову. Он стоял в стороне и молча курил.
           – Ну? – спросил его Безбородко.
           – Что: ну? – раздражённо ответил Коля. – Подожди, сам узнаешь.
           Товарищи поняли, что ещё немного, и у него из глаз брызнут слёзы, поэтому отошли подальше, чтобы дать человеку время успокоиться.
           Танк на удивление быстро вернулся. Из него лихо выпрыгнул Володя Уваров, а за ним – инструктор.
           – Молодец парень – хлопнул он Володю по плечу. – Где ты научился так ездить?
           – Нигде, – пожал плечами Уваров. – Просто я уже четыре года вожу отцовскую «Волгу». Тут вместо руля рычаги, но это не существенно.
           Тем временем из машины вылез Юра Еремеев. Его вид не отличался особой бодростью, но руки не дрожали.
           – Так, следующая пара – в машину! – крикнул инструктор. – Время идёт, а мы ещё в самом начале. Если так пойдёт, я останусь без обеда.
           В танк полезли Арефьев и Гена Воронцов. Инструктор оценивающе поглядел на Гену, и покачал головой.
           – Парень, я тебе не завидую, – сказал он. – Как ты поместишься, я не знаю, а удобства здесь никакие.
           Воронцов имел рост сто девяносто два сантиметра и солидный вес.
           Владик сел рядом с инструктором, готовясь взяться за рычаги.
           – Сам тронешься? – спросил он, наблюдая за действиями Арефьева.
           – Попробую, – ответил тот неуверенно.               
           – Сначала – зажигание при опущенных рычагах и выжатой педали. Затем педаль потихоньку отпускай, и одновременно поднимай оба рычага. Понял?
           Арефьев кивнул. К удивлению, машина его послушалась и мягко тронулась с места.
           – Высоко рычаги не поднимай, – предупредил инструктор. – Скоро поворот направо. Помнишь, как поворачивать?
           – Немного опустить правый рычаг, и она пойдёт направо.
           Он утвердительно кивнул. Перед поворотом Владик чуть скинул вниз правый рычаг. Это означало, что правая гусеница притормозила, а левая продолжила крутиться с прежней скоростью. Машина в итоге плавно повернула направо. Владик снова приподнял правый рычаг, чтобы они оба оказались параллельны друг другу. Оказалось, что машина слушается, и движется легко. Шум мотора мешал разговору, поэтому перед тем, как что-то сказать, инструктор клал руку Арефьеву на плечо. Вот и теперь он это сделал, и крикнул:
           – Плавно работай рычагами, а потом сними ногу с педали.
           Владик послушался, и машина остановилась. Перед тем, как он убрал ногу с педали управления трансмиссией, инструктор выключил зажигание. Машина остановилась и заглохла.
           – Меняйтесь местами, – приказал инструктор. 
           Владик взглянул на него: мол, как? Сержант поднял вверх большой палец.
           – Вождение засчитывается, – сказал он. – Дома автомашина есть?
           – Нет, – признался Арефьев.
           – Тогда ты молодец. Покупай авто: водить сможешь.
           Владик просиял.   
           Тем временем его место занял Гена Воронцов. Он сел и глубоко вздохнул, выпрямляя затёкшую спину.
           – Еле выдержал, – признался Гена.
           – Ещё бы, – посочувствовал инструктор. – Танк не для твоей комплекции, парень.
           Подкатили они к ребятам тихо, вылезли из кабины не спеша, скромно улыбаясь. Гена тоже довольно прилично отработал на обратном пути, и заслужил похвалу инструктора.
           – Эти ребята молодцы, – обратился он к остальным. – Кто следующий?
           Кто полез в танк, Владик не заметил. После громогласного рычания двигателя тишина оглушила. В ушах звенело, и голова слегка кружилась.
           Танк уехал. Арефьев подошёл к ближайшей сосне и сел на пригорок. Слух понемногу возвращался. Владик услышал, как на соседней сосне забарабанил дятел. Поднял голову, посмотрел туда, откуда раздавался перестук, и обнаружил большого чёрного дятла-желну, с ожесточением выполнявшего свою работу. Но странно: этот звук в отличие от рёва танкового двигателя успокаивал. Владик поневоле улыбнулся: вот где жизнь, настоящая, не придуманная. А танк? Он – создание рук и мозгов человеческих, предназначенное убивать, ломать, крушить.
           Арефьев ещё долго сидел и смотрел на дятла, слушал его быструю дробь, и на душе становилось легко.      


VII. ЧТОБЫ ВСЕ БЫЛИ ЖИВЫ И ЗДОРОВЫ

           Однажды вечером к Арефьеву подошёл Антон Курбатов и тихо спросил:
           – Владик, ты участвуешь?
           – В чём?
           Антон объяснил. Владик поколебался пару секунд, и согласился.
           – Какова моя доля?
           Курбатов назвал сумму. Арефьев молча отсчитал деньги, Антон их взял и бесшумно исчез.
           Прошло два дня. На немые вопросы Владика Антон при встречах ладонью правой руки делал знак типа: всё «о,кей», всё схвачено, только жди.
           И вот ночью Арефьев почувствовал, что его кто-то будит. Подумал: «Вот же, блин! Похоже на то, что офицеры опять выдумали какой-нибудь ночной марш-бросок». Он моментально вскочил, стараясь ногами попасть в стоящие внизу сапоги с портянками, для таких случаев предусмотрительно уложенными на раструбы голенищ. Но рядом стоял Антон Курбатов, и указательный палец правой руки прижимал к своим губам, мол: «Тише, не буди товарищей».
           Владик всё понял, осторожно спустился на пол, и босиком пошёл вслед за Антоном. В комнате дневального сидели уже Сергей Буянов, Сергей Макогоненко и Коля Потапов. Ночную вахту нёс Денисьев. Он и командовал процессом.
           – Мак, хватит закусывать, – обратился он к Серёге Макогоненко. – Дай и другим расслабиться.
           – Пацаны, я всё понял, – не сопротивлялся Сергей.
           Макогоненко, высокий парень, с трудом вписывался в быт военных сборов, и от этого постоянно находился в состоянии крайнего уныния. Он с благодарностью в глазах поглядел на «Батю».
           – Я вам скажу, – сказал он, прожёвывая кусок «отдельной» колбасы. – Ребята, какие вы молодцы. Наконец-то хоть какая-то человеческая жизнь. Если бы вы знали, как я не люблю всё военное…
           Макогоненко вырос в семье преподавателей Донецкого политехнического института, в тепличной атмосфере, и с первого дня начал считать дни до окончания сборов.
           – Ладно тебе, Серёга, – добродушно отвечал «Батя». – Ты ещё, не дай Бог, обнимешь меня, и поплачешь на плече. Брось: все мы люди, и ничто человеческое, так сказать… Да уйдёшь ты, или нет?
           – Всё, всё, ухожу.
           И Макогоненко ушёл досыпать.
           – Смотри, как разобрало человека, – задумчиво промолвил Денисьев. – Вот до чего доводит военная жизнь.   
           Он наполнил водкой стакан и осторожно, чтобы не пролить ни капли, пододвинул к Арефьеву.
           – Давай, Владик, – сказал Валентин мягко, – это тебе.
           Стакан, наполненный водкой до краёв, с верхним мениском, в свете неяркой лампы, освещавшей комнатку дневального, искрился словно бриллиант.
           – Что я, сам буду, что ли? – спросил Владик у Денисьева.
           «Батя» молча налил водку во второй стакан, и пододвинул его к Серёге Буянову.
           – Другое дело, – согласился Владик. – За что пьём?
           – За «гражданку», – заплетающимся языком предложил Буянов. – Чтобы на неё быстрей попасть. Чтобы приехать домой и побыстрей забыть этот мрак.
           – Принимается, – согласился Арефьев. – И чтобы все были живы и здоровы.
           – Точно! – подтвердил Серёга.
           Буянов неплохо играл на гитаре и пел, поэтому на сборах ему офицеры разрешали репетировать в оркестре местной самодеятельности. Правда, здешним солдатикам Сергей не очень понравился, – они посчитали его городским и слишком заносчивым, хотя за пять лет совместной учёбы друзья за ним ничего подобного не замечали, – и Серёга вскоре запросился обратно.
           После выпитого Буянов совсем расклеился, и Денисьеву пришлось его проводить к постели.
           – Что-то наши пацаны на сборах совсем ослабели, – посетовал вернувшийся «Батя». – Так, Владик, Коля и Антон, вам наливаю по второй, закусывайте, и – спать.
           Второй стакан подействовал мгновенно. Стало так хорошо и спокойно, что захотелось всех обнять и расцеловать.
           – Ну, Влад, хоть ты-то не расклеивайся, – забеспокоился Денисьев, увидев его расплывшееся лицо.
           – А помнишь, Влад, как мы в стройотряде?.. – начал Курбатов, потянувшись к нему.
           – Помнит, Антоша, всё он помнит, – перебил Денисьев. – Ты давай, закусывай.
           – Есть закусывать! – обрадовался Антон. – «Батя», ты знаешь, как я тебя люблю!?
           – Знаю, – кивнул Валентин. – Вот бери пример с Потапова. Видишь: человек молчит. Молчит и закусывает.
           И тут Коля начал заваливаться набок. На его лице играла счастливая улыбка.
           – Господи! – испугался Денисьев. – Ему плохо.
           Потапов замотал головой, не соглашаясь.
           – Мне хорошо – явственно проговорил Коля и попытался подняться. 
           Антон подхватил его и повёл к расстеленной постели.
           – Я тоже пойду спать, – попросился Владик.
           – Иди, – разрешил Валентин. – Только по пути разбуди Уварова и Витю Мащенко. Они на сегодня последние.
           – А ты? – спросил Владик.
           Валентин пожал плечами:
           – Я на посту. Моя ночь – следующая.
           – Сам, что ли?
           – Нет, конечно. Следующей ночью дежурит Саша Апрелев. А кроме меня ещё остались Лёша Марченко, Безбородко, и ещё несколько ребят.
           До своей кровати Владик дошёл с трудом, но поручение Денисьева выполнил: Витю и Володю разбудить не забыл.
           Утром на поверке пришлось нелегко. Владик думал с ужасом, как же в таком состоянии бежать, да ещё и в сапогах. Однако наш взводный, и по совместительству – бывший староста группы Безбородко неожиданно оставил всех участвовавших в ночном приключении дежурными по уборке казармы. Он точно знал, кого оставить. Тут Арефьев понял, что и после окончания института студенческое братство распасться уже не сможет никогда.   


VIII. СЕВЕРНАЯ КОРОНА И ЛЕБЕДЬ   

           Ночью неожиданно раздалась команда:
           – Подъём! Строиться!
           Все вскочили, на ходу стали одеваться и приводить себя в порядок.
           – Мы вам обещали, – произнёс на плацу подполковник Марков, – неплановые учения с использованием штатной профильной техники. Они начинаются именно сейчас. Вас ожидают бортовые машины с тентом. На них вы отправитесь к месту учений. Командиры взводов в настоящий момент в штабе получают пакеты с планом дальнейших действий. Эти пакеты нужно вскрыть только на месте проведения учений. У меня всё. Равняйсь! Смирно! Разойдись. Рядом стоят машины, на бортах каждого автомобиля написан номер взвода. Взводные, командуйте.
           Бегом прибежали командиры взводов. Безбородко, наш староста, был довольно тучным, и прибежал последним. Немного отдышавшись, прохрипел:
           – Взвод номер четыре: в машину номер четыре, бегом марш!
           Мы рванулись вперёд. Безбородко с помощью ребят забрался в кузов, и матюкнулся:
           – Вот бл.дь, совсем разучился бегать.
           Арефьев вспомнил, что Безбородко в кроссе не участвовал. Все командиры взводов, и он в том числе, находились у линии финиша, и записывали результат бега каждого курсанта. Благодаря Саше взвод по документам прибежал к финишу чуть ли не быстрее всех.
           Ехали в кромешной тьме. В свете фар следующего за ними грузовика, прыгающего на колдобинах, лес казался каким-то нереальным, неживым, бледно-серого цвета, и зловеще неподвижным. Тент машины со страшным скрипом качался из стороны в сторону, доски лавок больно били по подпрыгивающим задницам курсантов. Все молчали: то ли досыпали прерванные сны, то ли готовились к неизвестным действиям, которые ещё предстояло совершить.
           Наконец машины остановились. Последовала команда построиться около своих грузовиков.
           – Командиры взводов – ко мне! – раздался зычный голос какого-то старшего офицера.
           В темноте трудно разобрать, кому принадлежал голос. В ночной тишине звуки потеряли свою узнаваемость.
           Безбородко, тяжело переваливаясь, поспешил в направлении прозвучавшего голоса. Остальные стояли, боясь шелохнуться, хотя в этом не имелось никакого смысла: их всё равно никто не видел.
           Минут через пять послышался лязг гусениц. Мимо курсантов, обдав запахом выхлопных газов, на приличной скорости проехали «Шилки».
           – Их четыре – раздался голос Юры Еремеева. – Что им делать здесь ночью?
           Подошёл Безбородко, тяжело вздохнул и сказал:
           – Вскрыли пакеты и зачитали, кому что делать. Что же вы думаете?
           – Не томи, – произнёс Володя Уваров. – Рассказывай.
           – Видели «Шилки»?
           – Ну, видели, – вздохнул Курбатов. – И что?
           – А то, – мрачно сказал Безбородко, – что нам всем взводом нужно выкопать глубокую яму, чтобы в неё поместилась одна из этих железных «дур». Причём не просто яму, а укрытие с пологим спуском, чтобы машина могла в него заехать своим ходом, а потом таким же «макаром» и выехать оттуда.
           – Ни ху… – не удержался Владик. – Это как в стройотряде. Помнишь, Паша?
           Таганцев, к которому он обратился, только вздохнул.
           – Мы такую яму в стройотряде копали неделю, – вспомнил Курбатов.
           – Вы не дослушали, – перебил его Безбородко. – Эту яму нужно выкопать до рассвета. Сейчас уже почти два, а солнце всходит в половине пятого. У нас на всё про всё два с половиной часа.
           – И чем же копать? – спросил Гена Воронцов. – Где шанцевый инструмент?
           – Вот он, – указал куда-то влево Безбородко, – ждёт нас.
           Действительно, недалеко от ребят в свете непотушенных фар виднелась куча лопат. Её уже активно разбирали курсанты соседних взводов.
           Трое самых сильных ребят: Воронцов, Макогоненко и Курбатов, тут же бросились туда и принесли каждый по несколько новеньких штыковых лопат.
           – Взводный, где же копать? – нетерпеливо заявил Денисьев. – Мы готовы, а место ещё не размечено.
           – Да вот оно, – указал Саша Горчаков. – я тут чуть не упал, за что-то зацепился. А это оказался колышек.
           Ребята посмотрели туда, куда указал Саша, и увидели размеченную деревянными колышками и натянутой между ними верёвкой довольно обширную площадь на пшеничном поле, недавно сжатом сельскохозяйственным комбайном, но ещё не перепаханном.
           – Копаем сначала по краям, для наглядности, – решил взять на себя руководство Денисьев. – Землю бросаем рядом. Получится бруствер. Он тоже имеет какую-то высоту, поэтому яма получится не такой уж и глубокой. На длинные стороны станут по трое
копачей, на короткие – по двое. Итого десять человек. Через пятнадцать минут – смена. Должны успеть.
           «Батя» определил первую «десятку», причём сам в неё вошёл, и работа закипела. Арефьев тоже туда попал. Работали быстро, на износ – вспомнились навыки, вынесенные из стройотряда. Тогда студенты копали глубокий цилиндрический водоём для колхозной бани, землю выбрасывали вперекидку, в два приёма, так как водоём в глубину превышал два человеческих роста. Здесь же требовалось копать не глубже, чем полтора роста.
           Первую группу копачей сменили, и впереди намечалось полчаса отдыха, пока две другие «десятки» углубляли убежище для «Шилки» – зенитной самоходной установки с четырьмя скорострельными пушками и круглой вращающейся антенной радиолокационной станции.
           Ребята легли на пригорок. Вверху во все стороны расстилалось необъятное звёздное небо. Арефьев с детства интересовался галактикой и далёкими светилами, после школы пытался поступить в Одесский университет на специальность «Астрономия», поэтому начал отыскивать знакомые созвездия.
           – Вот Северная Корона – показал Владик на ряд звёзд, расположившихся в виде подковы, краями вверх.
           – А названия звёзд знаешь? – вдруг спросил Витя Мащенко, нескладный парень, студент параллельной группы.
           – Нет, – признался Арефьев. – Названий не знаю. Звёзды там не очень яркие, поэтому и не запоминал.
           – Смотри, – сказал Витя, – видишь внизу самую яркую звезду?
           – Да, – кивнул Владик.
           – Она называется Гемма, или иначе – Альфа Северной Короны. Видимая звёздная величина две целых и две десятых. Абсолютная звёздная величина ноль целых четыре десятых. Расстояние от нас – семьдесят пять световых лет. Чуть правее – звезда Нусакан, или Бета Северной Короны. Видимая звёздная величина три целых и семь десятых. Абсолютная величина – ноль целых девять десятых. Расстояние – сто четырнадцать световых лет.
           Ребята смотрели на Витю и молчали. Наконец Владик спросил:
           – Ты тоже на астрономию хотел поступать? Чтобы с такой точностью всё знать, нужно глубоко вникать.
           – Я и вникал, – подтвердил Витя.
           – А почему же у тебя средний бал в школьном аттестате – тройка? – спросил Денисьев. – Ты сам об этом говорил.
           – Просто я окончил школу с математическим уклоном – ответил Мащенко. – У кого четвёрка или пятёрка, те поступали в Москву, в Ленинград, ещё куда-нибудь, попрестижнее. Кстати, все поступили в вузы и уже благополучно их окончили.
           Ребята немного помолчали, а потом, ошеломлённо покачивая головой, встали и пошли копать: настала их очередь.
           Во время второго перекура продолжился разговор с Витей Мащенко на тему астрономии. Ему явно доставляло удовольствие припомнить то, что отложилось в его памяти.
           – Вот созвездие Лебедь, – показал Витя, – оно напоминает крест. Вверху яркая звезда, называется Денеб, или Альфа Лебедя. Видимая звёздная величина одна целая и двадцать пять сотых. Абсолютная звёздная величина – минус семь целых и две десятых. Огромная звезда. Расстояние до неё – тысяча шестьсот световых лет. Считается, что Денеб – это хвост Лебедя. Туловище его – звезда Садр, или Гамма Лебедя. Её звёздная величина две целых и две десятых, а абсолютная – минус шесть целых и одна десятая. Тоже огромная звезда, и находится она от нас на расстоянии тысяча пятьсот световых лет. Чуть ниже, в правом крыле Лебедя находится звезда Дженах, или Эпсилон Лебедя. Её звёздная величина поменьше – две целых и пять десятых, а абсолютная звёздная величина – ноль целых и восемь десятых. До неё семьдесят два световых года. В левом крыле, чуть выше Садра, – звезда Дельта Лебедя, тоже довольно яркая, её звёздная величина две целых и восемь десятых, а абсолютная величина – минус ноль целых и восемь десятых. Собственного имени не имеет. И, наконец, внизу и правее, в клюве – звезда Бета Лебедя, или Альбирео, двойная звезда. До неё триста восемьдесят пять световых лет.   
           – Ну, хватит уже, Витя, – прервал беседу Денисьев. – Пора закончить, наконец, копать эту чёртову яму.          
           Укрытие для «Шилки» выкопали точно к указанному сроку. Взвод выстроился в ожидании начальства. Подполковник Марков подошёл, когда солнце показало из-за горизонта свои первые лучи. В их свете яма оказалась ещё более устрашающей, чем ночью. Марков помолчал минуту, глядя на это сооружение, и спросил:
           – А не глубоко ли? Вдруг она не выедет отсюда?
           Обессиленный взвод не отвечал. Безбородко решил прервать молчание:
           – Товарищ подполковник, так нам что, немного земли назад подсыпать?
           С лязгом подъехала «Шилка», и ответ офицера никто не услышал. Без лишних слов гусеничный монстр развернулся на месте и осторожно съехал в приготовленное укрытие. Над бруствером не показалось ничего. В яме скрылась даже антенна РЛС. Немного порычав двигателем, «Шилка» тяжело выехала из укрытия и остановилась. Механик-водитель открыл свой люк и мы увидели, как оттуда высунулась правая рука с поднятым вверх большим пальцем. Подполковник просиял и махнул водителю рукой: проезжай, мол, дальше. Как только машина отъехала, офицер знаком подозвал к себе нашего комвзвода, и что-то ему сказал. Затем, оставив Безбородко рядом с собой, Марков громким голосом сказал:
           – Взводу номер четыре объявляю благодарность за хорошую службу. Комвзвода я сказал, что на кухне всем вам сегодня выделят усиленное питание, и объявляется свободный день.               
           – В отличие от всех остальных взводов, – добавил Марков тихо.
           Оказалось, что другие взводы задание не выполнили: некоторые даже до половины не докопали укрытие, а один взвод ограничился тем, что за отведённое время успел только снять дёрн. Всем им объявлены дополнительные занятия по изучению материальной части и трёхчасовая строевая подготовка. Взвод, сумевший только снять дёрн, в полном составе откомандировывался на кухню – готовить нам усиленное питание. При этом
провинившихся не освободили и от строевых занятий. Несмотря на то, что ночью никому спать почти не пришлось, дневной сон разрешался только взводу номер четыре.
           На обратном пути, в кузове грузовика, Безбородко спросил у Мащенко:
           – Витя, а ты и про другие звёзды всё знаешь?
           Витя не отвечал. Он мирно спал, склонив голову на плечо Гене Воронцову. Гена, боясь потревожить спящего, ответил:
           – Наверно, знает. А я до конца жизни буду помнить, что до звезды Альбирео восемьдесят пять световых лет.   
           Витя Мащенко то ли кивнул в знак согласия, то ли это грузовик подскочил на кочке. 


IX. ГИМНАСТИКА – ОПАСНЫЙ ВИД СПОРТА

           На утреннем построении местный офицер, которого все называли «старший лейтенант Иткис», объявил, что сегодня едем на стрельбы по мишеням из пушек зенитной самоходной установки «Шилка».
           – Вот это да! – сказал Саша Карлов. – Наконец-то что-то путное, не какая-нибудь «пахота» в поле, после которой «Шилку спрятали в яму.
           Саша учился в параллельной группе, высокий и довольно крупный парень, в знаниях крепкий «троечник». Военная наука тоже давалась ему с трудом, но автомат Калашникова разбирал быстро, и этим гордился.
           – Стрелять – это дело как раз для тебя, Саша, – заметил Денисьев, едва достающий Карлову до плеча. Не мешало бы ещё научиться попадать, но это уже сложнее. Мишень-то поставят далеко.
           – У Сани зрение орлиное, – вмешался в разговор Сергей Сорокин, – не то, что у меня. Не представляю, как я буду стрелять…
           Сорокин и Карлов дружили все пять лет учёбы в институте. Когда Арефьев однажды поинтересовался, не потомок ли Сергей знаменитого командира времён гражданской войны Ивана Сорокина, Сергей на полном серьёзе заявил:
           – Мои предки эту красную сволочь уничтожали безжалостно.
           Свидетелей этого разговора сразу как ветром сдуло. Но Сергей никого не боялся, и, что странно, никто его не «сдал», не настрочил кляузу в партком или, на худой конец, в комитет комсомола института.
           Сергей дружил не только с Карловым, но также с Витей Мащенко и Сашей Директоренко. Все они учились в параллельной группе, вместе с Колей Потаповым, Алёшей Нелидовым и Сашей Горчаковым, но, в отличие от них, общежитских, жили в Донецке.
           Макогоненко с Буяновым и Юра Говорунов тоже местные, но принадлежали к золотой молодёжи, а Сорокин с товарищами – из «плебса». Именно так они называли себя сами, и даже этим гордились.
           Мужской квартет в составе Карлова, Сорокина, Мащенко и Директоренко за глаза называли «пасекой». Говорили, что такое странное название прилепилось оттого, что от употребления горячительных напитков и пива лица ребят казались постоянно опухшими, словно их покусали пчёлы. Вряд ли это являлось правдой, так как учились они, за исключением Карлова, неплохо. Главным «пасечником» считался Витя Мащенко, умный, начитанный и очень добрый человек. Теперь же, после того, как стало понятно, что Витя неравнодушен к звёздному небу, к нему пристало прозвище «Астроном».
           На стрельбах «пасека» попросилась отстреляться первой. Впрочем, никто и не возражал.
           Стрельбище представляло собой довольно большую пустынную местность за городом. Командный пункт – наполовину бетонное, наполовину деревянное сооружение с навесом от дождя и снега – располагался примерно в километре или полутора от мишеней. Невысокая гряда холмов, видневшаяся неподалёку, служила природной защитой колхозных полей и леса от случайного попадания пуль и снарядов.
           Чуть впереди командного пункта стояла «Шилка». Четыре пушки специально зафиксировали почти параллельно земной поверхности, поэтому курсанты не сразу поняли, что это именно «Шилка», а не какой-нибудь лёгкий танк. Дело в том, что «Шилка» предназначена для охоты за самолётами и вертолётами, и её четыре пушки практически всегда направлены вверх, при этом башня и антенна РЛС могли вращаться с бешеной скоростью, чтобы поспеть за низколетящими целями. Охота «Шилки» за самолётами и стрельба по ним из всех четырёх стволов – зрелище не для слабонервных.
           Теперь же «Шилка» должна подбить условный танк. Фанерная мишень с его изображением в натуральную величину едва виднелась в полутора километрах.
           В башню машины забрался инструктор из числа сержантов срочной службы, и пригласил первую группу курсантов занять места внутри «Шилки». Половина «пасеки» в составе Мащенко и Сорокина отправилась показать своё умение. Директоренко и Карлов приготовились их сменить. Вместе с инструктором в боевой машине одновременно помешались только три человека, так как нахождение в ней четвёртого члена экипажа –
механика-водителя, на стрельбах не предусматривалось.   
           Арефьев впервые воочию наблюдал стрельбу «Шилки». Впечатление незабываемое. Для того, чтобы точно зафиксировать каждое попадание, в боекомплект скорострельных пушек включили только трассирующие снаряды, поэтому наблюдать их полёт оказалось легко. Кто именно сделал первый выстрел, неизвестно. Вообще говоря, первая половина «пасеки» стреляла не очень точно, однако с четвёртого выстрела фанерный щит, выполненный в виде танка, удалось всё-таки поразить. Затем появилась вторая мишень, движущаяся. Её поразить тоже удалось далеко не сразу.
           – Интересно, – произнёс Денисьев. – Серёга Сорокин уже стрелял, или ещё нет. У него же зрение ни к чёрту.
           Арефьев промолчал. Да и что отвечать, если не знаешь, кто в данный момент сидит на месте стрелка.
           Вторая половина «пасеки» стреляла получше. Наверно, инструктор вмешался в процесс, и подкорректировал работу ребят.
           Вслед за «пасекой» отправились на стрельбы Таганцев и Еремеев.
           – Как успехи? – спросил Владик у вернувшегося со стрельб Вити Мащенко.
           Витя вместо ответа попросил закурить.
           – У меня зачёт, – ответил он наконец, с наслаждением затягиваясь сигаретным дымом. – А вот у Серёги проблемы. Зрение плохое. Но и у меня попаданий немного, особенно по движущейся мишени. Инструктор сказал, что к настоящему делу нас подпускать пока нельзя. Израсходуем, мол, боезапас без толку, а недобитый враг быстро поймёт, кто и откуда стреляет, и накроет нас своим огнём.
           Арефьев и Денисьев выслушали Витин рассказ молча. Да и о чём говорить, если с ними могла случиться такая же история. 
           Тем временем подошла их очередь забраться в «Шилку». Владик сел на место первого номера, который, собственно, и осуществляет стрельбу. Инструктор уже находился на месте командира, а Денисьев сел на место оператора дальности. Нажать на гашетку Арефьев должен был по команде инструктора. «Батя» искал цель и говорил:
           – Цель найдена.
           Инструктор командовал:
           – Одиночным огонь!
           Вот и вся наука.
           Единственная ошибка Арефьева состояла в том, что пару раз вместо одиночного выстрела он выпустил короткую очередь, в результате чего сильно досталось мишени. Когда видишь, как из пушки вылетает огненная очередь, и снаряды вонзаются в цель, к сердцу подступает сладкое чувство восторга. Сложнее обстояло дело с поражением движущейся мишени. Она поддалась Владику только с третьего раза.
           Затем они с «Батей» поменялись местами. Денисьев действовал строго по команде, только один раз не удержался, и тоже выпустил короткую очередь в движущуюся цель. Промахов он не делал вообще. Хотя, могло быть и так, что это Владик хорошо наводил пушки на цель.
           После окончания стрельб курсантов построили и объявили результат. Четвёртый взвод в общем зачёте занял второе место, а Денисьев с Арефьевым попали в тройку лучших экипажей.
           – Учитесь, мальчишки! – смеялся «Батя». – Главное в нашем деле – спокойствие и только спокойствие, и, конечно, хорошее знание матчасти.
           На обеде в солдатской столовой только и разговоров было, что о стрельбах, и об их результатах. Все находились в приподнятом настроении, шутили и беззлобно подначивали друг друга.
           В казарме дневальный объявил, что с почты принесли письма. Пришла и Владику весточка от жены. Она находилась у его родителей, занималась с пятимесячной  дочкой. Лида написала, что Оксанка уже здорова, от воспаления лёгких, которым болела в мае, не осталось и следа. Лида, а также мама и отец, и, естественно, Оксанка, передавали Владику привет и пожелание поскорее вернуться с военных сборов домой.
           Пока Владик читал письмо, в казарме произошло непонятное движение. Арефьев сначала не понял, в чём дело, и громко спросил:
           – Коля, что-то случилось?
           Потапов ответил тихо:
           – Тише ты, чего раскричался? У Валика горе.
           – В смысле? Что такое? – тоже тихо спросил Владик.
           – Его невеста умерла.
           – Что? Какая невеста?
           Коля склонился к нему и рассказал:
           – У «Бати» в Донецке была невеста, по имени Вера. Он никому о ней не рассказывал. Моложе него на шесть лет. Девушка занималась гимнастикой, причём – профессионально. Выступала на соревнованиях, имела спортивное звание – кандидат в мастера спорта. Постоянно тренировалась, чтобы держать себя в тонусе. А тут наметился какой-то турнир – я так и не понял, какой именно, да это и неважно. Тренер приказал серьёзно подготовиться. Вера часами занималась на разных снарядах, до изнеможения. И вот на днях, во время вечерней тренировки что-то пошло не так, и девушка сорвалась с разновысоких брусьев, не смогла сгруппироваться и свернула себе шею. Умерла там же, в спортивном зале.
           – Да-а, – только и смог сказать Владик.
           – «Батя» сказал, что они собирались пожениться, как только он вернётся со сборов.
           – Мне он ничего не говорил, – признался Арефьев.
           – По просьбе Валентина я попросил одного из срочников сходить за бутылкой, – сказал Коля. – Она ему сейчас очень нужна.
           Арефьев встал и подошёл к «Бате». Он лежал на своей кровати лицом вниз и не шевелился. Да и что Владик мог ему сказать? Все заготовленные слова показались пустыми. Он на цыпочках отошёл подальше и направился в коридор, где столкнулся с солдатом-срочником. В его руках блеснуло стекло. «Бутылка» – вспомнил Владик слова Коли Потапова. 


X. ДВА ПИСЬМА

           Много о чём думается под перестук вагонных колёс. Из Львова в Донецк путь неблизкий.
           Каждый понимал, что уже назавтра жизнь разбросает всех по разным городам, и, скорее всего, большинство товарищей он больше никогда не увидит. Именно поэтому в плацкартных вагонах, наполненных обычно шумом разговоров, стояла необычная тишина, и только изредка кто-нибудь громким шёпотом спрашивал проходящую проводницу о пролетающих мимо станциях, и ещё о том, сколько ещё осталось времени до прибытия на вокзал Донецка. Взгляды курсантов, превратившихся в одночасье в обычных пассажиров, стали необычно пристальными. Они хотели запомнить своих однокашников на всю жизнь вот такими молодыми, и вспоминать потом о безвозвратно отлетевших в небытие пяти годах, насыщенных радостью и горестями, расставаниями и встречами, первой любовью и неожиданным взрослением, когда приходит внезапное понимание, что кроме тебя самого никто не построит собственную судьбу. Но как её построить – неведомо, а будущее маячит где-то в плотном тумане ещё не прожитых лет…    
           Снедаемый такими невесёлыми мыслями, Владик Арефьев встал и пошёл в тамбур, на ходу ощупывая в кармане брюк начатую пачку болгарских «Родоп». Закрыв за собой дверь, увидел, что у двери, ведущей наружу, плотно запертой во время движения поезда, стоял и задумчиво курил Паша Таганцев. Он смотрел в окно, меланхолически наблюдая, как мимо пробегают поля и перелески, слушая, тревожные звуки зуммеров на автомобильных переездах.
           Таганцев заметил Владика, кивнул, и снова отвернул голову, прижав её виском к стеклу наружной двери.
           – Я получил два письма, – сказал он, продолжая глядеть вдаль.       
           – Два письма? – повторил Владик.
           – Да. Они пришло одновременно с тем, что получил Денисьев.
           – Из дома? – спросил Арефьев. – Что-то случилось? И почему два?
           – Нет, – качнул головой Паша, – не из дома.
           Он замолчал, собираясь с духом. Владик решил, что не станет ничего спрашивать, пока Павлик сам не решит рассказать всё, что посчитает нужным.
           – Первое получил от Наташи Валевской, – начал Таганцев негромко, да так, что пришлось напрячь слух, чтобы разобрать слова. – Она вроде бы ничего такого и не написала: всё о себе, о том, как ей живётся после получения диплома. Но между делом добавила, что к ней пристаёт её одноклассник, зовёт замуж. Наташа спрашивает, как ей поступать: соглашаться или нет. Я-то понимаю, что главный вопрос тут между строк.
           – Какой же? – спросил Владик.
           – Она хочет, чтобы я на ней женился, – задумчиво произнёс Паша, глядя куда-то вдаль.      
           – Вы об этом говорили? – заинтересовался Арефьев.
           – Да, но вроде бы в шутку, – пожал плечами Таганцев, – Перед самым началом сборов, когда Наташа после получения диплома уезжала домой. Я не придал ему значения. Неужели сразу после института женятся? Нужно же ещё хоть немного погулять на свободе.
           – У девушек на этот счёт совсем иные мысли, – покачал Владик головой. – Ты уж мне поверь. Знаю не понаслышке. Для них главное – не остаться старыми девами. Девушки думают, что после окончания института самое время начать строить семью. На работе подходящих мужиков под рукой может и не оказаться.
           Арефьев говорил и тут же представлял перед собой лицо Наташи, и всю её, такую потрясающе красивую. Одно время он колебался, кого же выбрать для серьёзных отношений: жгучую брюнетку Лиду Яновскую, или польскую красавицу Наташу Валевскую, натуральную блондинку с удивительно женственной фигурой – узкой талией, широкими бёдрами, небольшой грудью, аристократическим лицом, и, вдобавок, обладающую детским звонким голосом, который хотелось слушать и упиваться им бесконечно. И он выбрал Лиду, чей облик смешливого тоненького ангела резко контрастировал с непривычно сильным и самостоятельным характером. Но, если честно, при взгляде на Валевскую Арефьев так и не смог избавиться от колебаний в отношении правильности выбора. Наташу с Таганцевым свёл именно Владик: ему казалось, что такое прелестное сокровище нужно передать только самому лучшему другу, которым Паша и являлся, вне всякого сомнения.
           – А как ты сам думаешь, – спросил Арефьев осторожно, – что ей делать? Она ведь явно хочет за тебя замуж.
           – Не знаю, – развёл руками Паша.
           – И что же ты ей ответил?
           – Ничего. Так и не решился написать ей ответ.
           – Но написать нужно, – напирал Владик. – Нехорошо не отвечать женщине. Нужно, Паша.
           – Да я и сам знаю, что нужно. Отвечу, конечно. Но не сейчас.
           – Гляди, упустишь время, а она возьмёт, да и выйдет назло тебе за какого-нибудь одноклассника. Ну, а второе письмо?
           – Вот о втором письме я сейчас и думаю. Я просто в шоке, Влад. Тебе, как другу, думаю, рассказать можно. Его прислала Будзинская.
           – Вот как? – удивился Владик. – И что же она пишет?
           Таганцев ответил не сразу. Наверно, собирался с мыслями.
           – Ты же знаешь историю с нашим дипломированием?
           – В общих чертах, – признался Арефьев. – Вы писали похожие друг на друга дипломные проекты, и комиссия один из них не засчитала. Потом тебе разрешили написать новый проект, и вы его с Ириной писали вместе. Уложились в срок.
           – Да, уложились, – подтвердил Паша, – иначе я бы не получил диплом.    
           – Ну и хорошо, молодцы, – пожал Владик плечами.
           – Так вот она пишет, что беременна от меня, – вдруг выпалил Таганцев и судорожно сглотнул.    
           Владик поднял брови, да так и застыл.
           – Ничего себе, – наконец выдавил он из себя. – И что, это правда? Между вами что-то было?
           – Было, – подтвердил Паша.
           Вагон качнуло на стыках. Владик едва успел ухватиться за поручень. Вот так Ирина! Он вспомнил несколько эпизодов из их знакомства, и покачал головой. Умная, начитанная девушка, – с Арефьевым она старалась вести себя строго, хотя чувства между ними вспыхивали. У Владика защемило сердце. Наверно, эти чувства всё-таки можно назвать любовью. Можно, чёрт возьми! Но он отдал предпочтение другой, а Ирине тоже ведь нужно искать своё счастье – годы-то уходят. Вот она и решилась.
           – Но она не могла забеременеть! – воскликнул Паша. – Я страховался. Сто процентов вероятности за то, что она всё выдумала. И ещё одно…
           – Что? – насторожился Арефьев.
           – Она написала, что приедет встречать меня в Донецке, на вокзале.
           – О, Господи! – воскликнул Владик. – Ну, ты и влип!
           – Не то слово, – уныло проговорил Паша. – Не знаю, что и делать.
           В это время в тамбур зашёл курсант из соседнего взвода.
           – Дайте огоньку, – попросил он, доставая из пачки сигарету.
           Таганцев поднёс ему свою зажжённую сигарету, и парень, глубоко затянувшись, от неё прикурил.
           Арефьев ещё немного потоптался, но незнакомец не уходил, и Владику пришлось вернуться в вагон.
           – Где ты был? – встретил его Лёша Нелидов. – Я уже всем сообщил, что третьего сентября, в субботу состоится бракосочетание. Я женюсь. На свадьбу приглашаю и тебя. Приедешь?
           – Конечно, Алёша, – кивнул Владик. – У вас в Селидово?
           – Нет, в Докучаевске. Танины родные организовывают пышную свадьбу. Я возражать не стал.
           Таня Атаманова, невеста Алёши, тоже училась на инженерно-экономическом факультете Донецкого политехнического института, но закончила только третий курс. Её отец работал в больнице города Докучаевска, в должности главного врача. Хорошая, небедная греческая семья. Таня обладала потрясающей красотой, впрочем, как и большинство гречанок. Семья Лёши Нелидова состояла из матери и сестры, и была очень бедной. Мать работала уборщицей, и выход Алексея в люди, обучение его – являлось целью жизни этой тихой, покорной и трудолюбивой женщины. Во время учёбы в институте Нелидов жил на стипендию и деньги, которые мать присылала ему, отрывая от себя каждую заработанную копейку.
           Мысли Арефьева прервала проводница, проходившая по вагону.
           – Подъезжаем к станции Донецк. Поезд становится на первый путь. Выход на правую сторону. Выходим спокойно, в вагоне не задерживаемся.
           Через пять минут Владик уже стоял на перроне. Странное дело: пассажиры поезда, вчерашние его друзья по пяти годам учёбы, наскоро прощались, почти не глядя, и устремлялись с вещами каждый по своим делам. Кто мчался бегом к подъехавшему троллейбусу, кто неспешно шёл к остановке трамвая. Люди внезапно стали чужими. Арефьеву стало грустно. Он стоял на перроне, не зная, что делать в первую очередь: то ли ехать на Северный вокзал за билетами на автобус до Свердловска, где жили его отец и мать, то ли отправиться в общежитие, из которого ещё не выписался, и переночевать там, а отправиться домой уже на утреннем автобусе.   
           Внезапно его взгляд остановился на девушке, стоявшей посреди перрона. В ней Владик узнал Иру Будзинскую.
           – Ира, ты? – спросил Арефьев, подходя ближе. – Кого-то встречаешь?
           Она не ответила. Глаза её продолжали искать кого-то в толпе людей, вышедших из поезда. Мимо прошли офицеры с военной кафедры. Владик узнал Вассермана, Запалера, а также Маркова, куратора взвода экономистов. Они шли и мирно беседовали. Взгляд Маркова рассеянно скользнул по лицу Владика и, не задержавшись, ушёл дальше. Офицеру стали неинтересны бывшие подчинённые, курсанты. Свои дела и заботы важнее. К Маркову подошла немолодая женщина, они обнялись и поцеловались. «Жена», – подумал Арефьев. Ира тоже смотрела на них, и её глаза погрустнели.
           Тем временем перрон опустел.
           – Садись, – предложил Владик Ирине. – Давай подымим.
           Они сели на лавочку, стоявшую поблизости. Закурили. Арефьев попытался заговорить с девушкой, но она махнула рукой: молчи, мол.
           – Что собираешься делать? – спросил Владик немного погодя. – Я попрошусь переночевать в нашем общежитии, а завтра утром уеду домой. Насколько я знаю, нам по пути. Предлагаю поехать на «Северный», взять на завтрашний рейс билеты, а потом – погулять по городу.
           Ирина покачала головой:
           – Я уеду сегодня. Мне здесь делать больше нечего.
           Глаза её блестели от влаги.      
             
23 июля 1980 г. – 11 февраля 1984 г. – 16 декабря 2021 г.











ЭПИЗОД СЕДЬМОЙ. 1977. АВГУСТ, СЕНТЯБРЬ


I. ДЕНЬ ШАХТЁРА В СВЕРДЛОВСКЕ

           – День Шахтёра нужно отметить как полагается, – сказал Николай Алексеевич. – А заодно отпразднуем получение тобой офицерского звания. Я, например, капитан запаса. Ты пока что лейтенант. Так, по-моему?
           – Я ещё не лейтенант, – улыбнулся Владик. – Военного билета на руках пока нет. В наличии только бумага с военных сборов.
           – Но там же написано, что тебе присваивается звание «лейтенант». Я сам читал.
           – Да, написано, – согласился сын. Эту бумагу нужно предоставить в военкомат по месту прописки, чтобы на её основании выдали военный билет.
           – Ты это брось, – сурово сказал отец. – Не увиливай. Как старший офицер приказываю тебе «обмыть» звание.
           – Есть, товарищ капитан! – бодро ответил Владик.
           Этот шуточный разговор происходил в гостиной комнате квартиры Арефьевых в Свердловске, маленьком шахтёрском городке на Луганщине. Его с улыбкой слушали женщины: мама Владика, Любовь Григорьевна, и его любимая жена, Лида. Рядом, в коляске, агукала Оксанка, их дочь, которой через десять дней должно исполниться полгода.
           – Коля, ты это что задумал? – спросила Любовь Григорьевна. – Хочешь споить сына?
           – Люба, ты понимаешь, что происходит? – улыбнулся отец Владика. – Я офицер Советской армии, старший сын – тоже офицер, а младший сейчас проходит действительную службу в рядах нашей армии. Все мужчины на правильном пути. Помнишь, как мы «обмывали» мой орден? – обратился отец к сыну.    
           – Конечно, помню, – подтвердил Владик. – Два года назад, когда тебя наградили орденом «Отечественная война», мы нашли старую алюминиевую кружку, сильно помятую, положили туда орден, залили водкой, и по очереди отпили по несколько глотков. Как такое можно забыть?
           – Да, было дело, – подтвердил Николай Алексеевич. – Но этот орден дали, так сказать, за «выслугу лет». Я больше горжусь медалью «За отвагу», ведь её получил на войне. И ещё ценю вот эту медаль.
           Глава семьи открыл «сервант», оттуда вынул тусклую медаль без «колодки» и «уха», и положил на стол. Владик осторожно взял её, взвесил в ладони, – она оказалась довольно тяжёлой, – и ощутил странное тепло, исходившее от металлического диска. На одной стороне по окружности шла надпись: «За победу над Германией». Внизу виднелась выбитая выпуклая пятиконечная звезда, а в середине хорошо читались три строки: «в Великой Отечественной войне 1941 – 1945 гг.» Владик перевернул диск на другую сторону. Посередине бросалось в глаза погрудное изображение Иосифа Сталина, в кителе генералиссимуса, и со звездой Героя Советского союза. Над вождём по кругу отштампован текст: «Наше дело правое», а ниже – «Мы победили».               
           Владик и женщины по очереди брали медаль в руки, и ничего не говорили. Мать обняла отца и, не стесняясь дочери с невесткой, поцеловала в губы.
           – Люба, что ты? – опешил Николай Алексеевич.
           – Ничего, Коля – сказала мать Владика, утирая нечаянную слезу. – Ты заслужил. И ещё думаю: как там наш Серёжа?
           Затем она разом выпрямилась и строго сказала:
           – Дети, у отца есть ещё одна медаль. Коля, покажи.
           – Какая, Люба? – не понял Николай Алексеевич.
           – Шахтёрская.
           – Так это ж не медаль. Это знак.
           – Не прибедняйся, – серьёзным голосом произнесла Любовь Григорьевна. – Для кого знак, а для меня – настоящая медаль. Она даже важнее ордена. Покажи, Коля. Нет, я сама принесу.
           Она встала, открыла дверцу серванта, и из красивой, деревянной с резьбой шкатулки, достала красный футляр.
           – Смотрите.
           Любовь Григорьевна раскрыла коробочку и достала из неё необычную медаль. К узкой металлической колодке на двух сходящихся, соединённых между собой металлических кольцах, крепился большой металлический пятиугольник, на котором выбита выпуклая серебристая пятиконечная звезда, а под ней вилась белая лента. По эмали ленты шла надпись: «Шахтёрская Слава».
           Владик много слышал об этом знаменитом знаке шахтёрского отличия, но никогда не видел воочию. Изделие производило мощное впечатление.
           – Отец, ты мне его никогда не показывал, – упрекнул Владик. – Почему?
           – А Коля вообще стеснительный, – сказала Любовь Григорьевна, ласково глядя на мужа. – Так что хоть я немного его разрекламирую.
           Старший Арефьев молчал, подняв голову, и глядя куда-то вдаль. Владик понял: выступившие из его глаз слёзы теперь не смогут пролиться на щёки.   
           – Короче, так – решила мама Владика. – Сейчас быстро организую стол, и немножко посидим. Всё-таки праздник. Лида, поможешь? Пусть с Оксанкой пока Владик посидит.
           – Конечно, мама – тут же согласилась Лида.
           Женщины накрыли стол меньше, чем за час. В холодильнике Любовь Григорьевна всегда держала запасы на случай прихода гостей. Но такое обилие она явно заготовила именно для этого праздника. На столе красовались маринованные маслята, сыр, селёдка, не говоря уже об огромной фарфоровой тарелке с дымящейся картошкой-пюре, увенчанной говяжьим, хорошо прожаренным гуляшом, обильно политым специально приготовленным соусом, который хозяйка называла «подливкой». Последними на столе появились запотевшая поллитровка «Экстры» и семисотпятидесятиграммовая бутылка марочного портвейна. Николай Алексеевич на правах старшего по возрасту, – как-никак он прожил на свете больше пятидесяти лет, – наполнил фужеры вином, и рюмки – водкой. 
           Хозяйка дома взяла руководство праздником в свои руки.
           – Предлагаю выпить за наших мужчин. Не только за то, что они офицеры – это само собой. Выпьем за то, что они оба избрали тяжёлый шахтёрский труд. Отец – механик на шахте, а ты, Владик, тоже скоро начнёшь работать на угольном предприятии в инженерной должности. Трудитесь, зарабатывайте деньги, приносите их в семью, но главное: знайте, что под землёй очень опасно, там мало ли что может случиться…
           – Мать, ты что это? – прервал её Николай Алексеевич. – В такой день…
           – Ладно, – отмахнулась Любовь Григорьевна. – Давайте-ка лучше выпьем за вас, шахтёры. Будьте здоровы!
           После ужина Любовь Григорьевна поставила на проигрыватель свою любимую пластинку, и, подперев голову правой рукой, стала слушать старую песню, внимательно вслушиваясь в проникновенные слова:

           Я понапрасну ждал / Тебя в тот вечер, дорогая, / С тех пор узнал я, что чужая / Ты для меня. / Мне бесконечно жаль / Своих несбывшихся мечтаний, / И только боль воспоминаний / Гнетёт меня. / Хотелось счастья мне с тобой найти, / Но почему-то нам не по пути. / Мне бесконечно жаль / Своих несбывшихся мечтаний, / И только боль воспоминаний / Гнетёт меня. / Я не ищу тебя, / И на судьбу я не пеняю, / Мой сон давным-давно растаял / В календарях. / Хотелось счастья мне с тобой найти, / Но почему-то нам не по пути. / Мне бесконечно жаль / Своих несбывшихся мечтаний, / И только боль воспоминаний / Гнетёт меня.

           – Что ты, Люба? – спросил Николай Алексеевич, положив руку жене на плечо. – Вспомнила нашу первую встречу? Как давно это было…
           Любовь Григорьевна улыбнулась, кивнула, и склонила голову к плечу, на котором лежала рука мужа.          
…………………..
           Вечером в городском парке началось народное гуляние, посвящённое Дню Шахтёра. Вся семья Арефьевых в полном составе, – кроме Серёжи, служившего на военном аэродроме в городе Грозном, – принарядилась, и, как только стало смеркаться, отправилась в городской парк. Владик впереди себя вёз коляску со спящей Оксанкой, рядом шла Лида, а чуть позади – отец и мать. Весь день и вечер Лида большей частью молчала и выглядела чем-то озабоченной. Иногда она застывала, её лоб хмурился, а глаза увлажнялись.
           – Что с тобой, Лидочка? – спросил Владик, лишь только они оставили позади кинотеатр «Победа» и, вслед за ним, – железобетонную ограду городского хлебозавода.
           Молодые мама и папа перевезли коляску с Оксаной через пустынную в это время автомагистраль, и направились к входу в городской парк. Когда позади и чуть слева остался огромный серый корпус швейной фабрики, Лида ответила:
           – Помнишь, я в конце мая ездила в Комаровку?
           В этом селе Черниговской области находился родительский дом Лиды, жили её отец и мать. 
           – Конечно, помню – ответил Владик. – Что с отцом? Мать что-нибудь пишет?
           – Нет, – Лида вздохнула. – Но я чувствую какую-то тревогу.
           Отец сильно болел. Врачи обнаружили у него опухоль.
           Владик обнял жену и поцеловал. В это время Оксанка беспокойно заёрзала. Лида быстро перепеленала дочурку, и снова уложила в коляску.
           – Что такое? – спросила Любовь Григорьевна. – Пелёнки поменяли?
           Лида кивнула. Бабушка ревниво осмотрела внучку, и осталась довольна действиями невестки. Вообще говоря, Любовь Григорьевна в девочке души не чаяла. Оксана стала её первой внучкой, и ребёнок оказался слабым, болезненным. В мае Оксанка подхватила воспаление лёгких, а Владик с Лидой в это время в Донецке занимались дипломным проектом, поэтому бабушке пришлось полежать с внучкой в больнице, и вообще – выполнять обязанности мамы, от которых давно отвыкла.
           Николай Алексеевич заметил:
           – Глядите, сколько людей вокруг. Народ гуляет вовсю.
           Они приближались к центральной площади городского парка. На ней высилось белоснежное здание летнего кинотеатра. Всё вокруг утопало в ярком свете фонарей и прожекторов. Перед кинотеатром установили помост, и на нём стала выступать труппа заезжего цирка. Гремела музыка, показывали чудеса координации движений жонглёры, смешили публику ковёрные клоуны, даже акробаты ходили по тонкому канату, натянутому между двумя высокими стойками, закреплёнными с помощью растяжек.
           Публика наблюдала за представлением стоя и бурно аплодировала, а подвыпившие граждане ещё и громко подбадривали артистов.
           Внезапно гомон прекратился. Зазвучала убаюкивающая музыка, напоминающая что-то индийское, и два гимнаста вынесли на помост высокую, но не тяжёлую тумбу. На неё по невидимым Владику и Лиде ступенькам взбежала изящная акробатка в трико. Под восточную музыку она начала свой танец, движения которого напоминали змеиные. Казалось, что у девушки нет костей, настолько плавно перетекал из стороны в сторону каждый сантиметр её тела. В полном молчании затихшей площади, когда священнодействовали только два действующих лица: грациозная танцовщица и волшебная музыка, – началось невообразимое. Девушка встала сначала на мостик. Зрители видели только ноги и живот акробатки, но постепенно артистка по ковровому покрытию тумбы стала перебирать руками, невидимыми публике даже в переднем ряду, и между ногами появилась голова циркачки, и она улыбалась! Народ не смог сдержать крик:
           – Ах!
           Владик видел, как некоторые женщины в ужасе закрыли глаза. И немудрено: казалось, что тело гимнастки сейчас не выдержит напряжения и разорвётся пополам.            
           Меж тем девушка каким-то неуловимым движением распрямилась, будто пружина, и через мгновение предстала перед публикой, широко улыбаясь белозубой улыбкой. На её лице ясно читалось удовлетворение от хорошо сделанной работы.
           Вся площадь взорвалась аплодисментами. Крики мужчин, радостный визг женщин, которые победно поднимали руки и толкали своих заробевших мужчин: вот, мол, смотри, как женщины могут! – всё вокруг создавало ощущение настоящего праздника.
           – С Днём шахтёра! – гремело из репродукторов. – С нашим летним праздником, дорогие товарищи!            
           Владик увидел, что Лида возится с Оксанкой – подняла её на руки и стала укачивать. Ребёнок широко открывал рот, но во всеобщем гаме её крик услышать было невозможно.
           – Пойдём отсюда, – прошептала Лида Владику на ухо. – Оксанка испугалась, и я её потом спать не уложу.
           Впрочем, народ уже начал расходиться. Молодые Арефьевы с коляской начали продвигаться к выходу из парка. Вдруг небо озарилось, и стали слышны далёкие разрывы.   
           – Салют! Смотрите: салют! – раздались возгласы.
           Над городом возносился праздничный фейерверк.
           – Господи, как же хорошо! – прошептала Любовь Григорьевна, и порывисто обняла своего Колю.
           Они остановились, и, задрав головы, глядели вверх, где в полнеба раскрывались огненные цветы праздничного салюта.


II. СВАДЬБА

           Игорь Переверзин сказал:
           – Да, наши ребята пошли вразнос. Сначала ты, Владик, нашёл себе юбку, связал себя семейными канатами, а теперь и Алёша пошёл добровольно в кабалу. Это грустно.
           Друзья: Владик Арефьев, Саша Горчаков, Антон Курбатов, Игорь Переверзин и Коля Потапов, стояли у дверей двухэтажной столовой, построенной почти в центре маленького рабочего городка, расположенного чуть южнее Донецка.          
           – Не знаешь, почему Таганцев не приехал? – спросил Саша.
           – Нет, – ответил Владик.   
           Он действительно не знал, почему на свадьбу не приехал Паша, а ведь он считался лучшим другом Алёши. Два года назад пятеро студентов совершили марш-бросок через Кавказский хребет, а затем остановились на отдых в Сочи и Дагомысе. Горчаков, Курбатов, Переверзин, Нелидов и Таганцев тогда сдружились, казалось, навсегда. Главным считался Паша. За его внимание соревновались Владик, Игорь и Алёша. Не участвовал в этом действе только Саша: он с удовольствием предавался отдыху, много путешествовал по окрестностям, и к этой борьбе относился с иронией. Алексей же проявлял прямо-таки ревность, и всячески подчёркивал своё первенство в этом состязании. И вдруг удар: Паша не приехал на свадьбу друга, а ему ведь с самого начала предназначалась роль дружка.
           Вообще говоря, приглашённые на свадьбу сокурсники жениха почему-то оказались лишёнными внимания и молодожёнов, и организаторов действа. Дошло до того, что откуда-то возникла тётка с пышными формами, подошла почти вплотную и с подозрением оглядела друзей.
           – Вы просто так пришли поглазеть, или приглашены?
           – Что-то не так? – озабоченно спросил Курбатов. – У нас несоответствующий вид?
           – Мы однокурсники Алёши, – вмешался Саша Горчаков. 
           – Какого Алёши? – набычилась тётка.
           – Жениха, – меланхолично пояснил Потапов. – Или у вас есть другой жених? 
           – Гм, – пожевала губами тётка. – Не имею о вас никакого распоряжения.
           – Что ж, – так же меланхолично проговорил Коля. – Тогда передайте жениху, что мы уезжаем. Кстати, а Вы кто? Понимаете, мы же должны как-то объяснить жениху свой отъезд.
           Тётка ничего не ответила, развернулась на месте и ушла куда-то внутрь столовой. Больше ребята её не видели. Вместо неё вышла другая женщина, не такая пышная, и не столь строгая, скорее, – замученная от навалившихся на неё обязанностей. Друзья как раз собирались уходить, и только Саша Горчаков, как коренной житель городка, горячо доказывал им, что в силах немедленно решить возникшее недоразумение.
           – Ребята, – сказала женщина, – молодые ещё не подъехали, но вы можете заходить. Я уже подготовила для вас места за столом. Вас пятеро?
           – Пятеро, – оглядев всех ребят, объявил Игорь Переверзин.
           – У вас есть кто-нибудь старший? – спросила она.
           – В смысле? – не понял Курбатов. – По возрасту?
           – В смысле: кто произнесёт тост от всех вас?
           – А что, нам разрешён только один тост? – удивился Владик.
           – Ну, людей-то много, а времени мало, – пожала плечами женщина.
           – Вы не беспокойтесь, – произнёс Горчаков вкрадчивым голосом, – мы решим этот вопрос сами.   
           Женщина удовлетворилась этим объяснением, и удалилась.
           – Сдаётся, что нам здесь не рады, – протянул Потапов. – Неужели это оттого, что Таганцев не приехал?
           – Но мы-то приехали, – насупился Антон. – Может, всё-таки отчалим?
           – Не выдумывай, – примирительно произнёс Горчаков. – Расслабься. После первой рюмки станет веселее, а потом всё наладится.
           – Я здесь не останусь, – продолжал гнуть своё Курбатов. – Что-то здесь не так.
           Его слова потонули в криках:
           – Едут! Едут!
           Ребята внезапно обнаружили, что вокруг них собралась довольно приличная толпа. Откуда-то принесли и тут же расстелили на ступенях, ведущих в столовую, красную ковровую дорожку.
           Медленно подъехали новенькие «Жигули», открылись правые двери: задняя и передняя, – оттуда вышли дружок и дружка, перевязанные красными лентами. Ни дружка, ни дружку никто из друзей не знал. Затем, не спеша, вышли молодожёны. На Тане прекрасно смотрелась белоснежная фата с длинным шлейфом, который тут же подхватила дружка, а на Алёше топорщился новенький тёмно-синий костюм с отливом. Красный галстук, завязанный крупным узлом, явно стеснял молодого мужа, не привыкшего к такому наряду. В обычной жизни Нелидов независимо от времени года отдавал предпочтение джинсам и свитеру, а летом – рубашке с короткими рукавами.
           На группу своих однокашников по институту Алексей едва взглянул. Он явно кого-то искал среди прибывающей публики. Не найдя предмета поиска, он поджал губы, наклонил голову и что-то сказал на ухо молодой жене. Затем все четверо: молодые впереди, а дружок с дружкой позади, – начали подниматься по ступеням. Из столовой навстречу вышли родители невесты и жениха. Состоялась церемония с большим круглым батоном хлеба, увенчанным солонкой, и вся толпа устремилась внутрь помещения. За ними устремились и пятеро друзей.
           На втором этаже столовой, в огромном зале, стоял составленный в виде буквы «Г» длинный стол, накрытый белыми скатертями. Распорядительница праздника, уже знакомая друзьям замученная женщина, которая спрашивала, кто из них старший, указала Владику и ребятам на места у самого окончания стола, рядом с выходом на лестницу.
           – Кстати, хорошо, что вдали от молодых, – решил Потапов. – Если что, можно незаметно исчезнуть.
           Курбатов имел иное мнение.
           – Ребята, вам не кажется, что мы тут лишние? – проговорил он, оглядывая гостей. – Посмотрите на публику. У большинства мужиков золотые перстни на всех пальцах, а их женщины сияют бриллиантами – и на шее, и на платьях, и на руках.
           – Главный врач местной больницы, Михаил Вячеславович Атаманов,  на свадьбу дочери пригласил, наверно, всё руководство города, – заметил Саша Горчаков. – Я хотя и местный, но мало кого знаю здесь, – мои родители из простых работяг. Хотя, мне кажется, вот этот мужик, – первый секретарь горкома партии, а расфуфыренная тётка рядом с ним – его жена.            
           – Да, попали в высшее общество, – заметил Переверзин. – Главное, чтобы Алёша не зазнался, а то мало ли как оно бывает в жизни.
           Меж тем, праздник начался. Владик вспомнил свою свадьбу, – разгульную, весёлую, с похищением туфли невесты, требованием выкупа за неё. Тогда Алёша тоже активно участвовал в этом событии. Однако здесь главным действующим лицом выступал огромный поднос в руках распорядительницы. На него каждый, кто провозглашал тост, обязан был положить деньги на обустройство семейной жизни молодых.
           – Ты смотри, – чуть не присвистнул Переверзин, – целыми пачками деньжищи кладут.
           Владик приготовил свою, совсем небольшую сумму, и отдал её Игорю, который вызвался озвучить тост от всех нас. Коля, Саша и Антон тоже выделили что-то из своих запасов, но всё их богатство никак не тянуло на размер хотя бы одной пачки, – а их на подносе уже громоздилось немало. На лице распорядительницы блестели капли пота, и она их не утирала – обе руки, дрожавшие от напряжения, едва удерживали поднос, тяжеленный от денег.
           Наконец, подошла очередь Игоря. Он не принадлежал к однокурсникам собравшихся здесь друзей, потому что окончил институт на год раньше, и уже работал в Донецке на одной из шахт. Будучи студентом, он признал во Владике, Паше Таганцеве и
их однокурсниках – людей, близких ему по складу ума, по мощной харизме, отличавшей практически каждого из них. На своём потоке найти единомышленников он не смог. В итоге получилось так, что и Переверзин своим присутствием тоже сплачивал новых приятелей – они безоговорочно приняли товарища в коллектив, и уже не мыслили без него своего существования как спаянного дружбой коллектива.    
           Игорь встал, придал лицу суровое выражение, затем улыбнулся и начал:
           – В отличие от многих здесь присутствующих уважаемых людей, мы, бывшие студенты Донецкого политехнического института, хорошо знаем и Алёшу, и Таню: Алёшу
– в большей степени, Таню – в меньшей, так как она ещё продолжает учиться, а мы
или уже трудимся, как, например, я, или, как Алёша и мои друзья, – в этом месяце тоже начнут свой трудовой путь. Так вот, я рад, что ты, Алексей, выбрал в жёны такую красивую и умную девушку, как Таня. Хочу вам обоим пожелать счастья. А ещё я хочу сказать тебе, Лёша: никогда не забывай друзей, что бы ни произошло в твоей жизни. Вряд ли когда-нибудь ещё встретятся такие же преданные друзья.
           Он обвёл взглядом весь зал, и повторил грустно:
           – Вряд ли.
           Игорь закончил и сел. Наступила тишина. Недоумевающие гости стали переглядываться. Алексей покраснел до корней волос. Таня сжала губы. Антон понял, что нужно что-то делать, и громко крикнул:
           – Горько!
           Молодые, естественно, поцеловались, но местный бомонд стал поглядывать на ребят как-то недобро, с подозрением. Владик услышал, как дама, сидевшая напротив и чуть наискосок, сплошь увешанная драгоценностями, явственно произнесла:
           – Прощелыги.
           Коля отшатнулся, словно от удара, хотел встать, но Антон сжал его руку.
           – Брось, не нужно. Только скандала нам не хватало.
           Тут к ребятам подошла распорядительница с подносом, и молча, одним взглядом, указала на него, заваленного пачками денег. Игорь положил туда нашу тощую пачечку, но распорядительница не уходила. Наконец она поняла, что это всё, и больше не предвидится, презрительно хмыкнула, и двинулась дальше.
…………………………….    
           – Вы что, не останетесь на второй день? – спросил Алёша.
           Таня застыла, посмотрела на мужа с выражением крайнего недоумения, но Нелидов и глазом не моргнул.
           Владик подумал, что Алексея рано списывать, ведь ещё неизвестно, кто в семье станет играть роль первой скрипки.
           – Нет, Лёша, – сказал Владик улыбаясь, – мы бы и рады, но лично мне нужно к молодой жене.
           – А мне – на работу, – добавил Переверзин.
           – В общем, Алёша, давай, строй семью, – хлопнул Коля молодого мужа по плечу. – А теперь разреши пригласить тебя и Таню на мою свадьбу.
           – Свадьбу? – Переверзин даже присел от изумления. – И ты, Коля? Что же это в мире делается? Все меня покидают.
           – Ничего, Игорёк, – улыбнулась Таня. – И тебя какая-нибудь женщина возьмёт в свои ежовые рукавицы. Хочешь, подыщу подходящую партию?
           Игорь только рукой махнул.
           – Не беспокойся, Алёша, – сказал Саша. – Я местный, и завтра здесь как штык.
           – Да, конечно, – вздохнул Нелидов. – Не пропадайте. Вы у меня одни остались. Одни…
           – Алёша, – Таня потянула мужа за рукав, – нам нужно идти. Мы не должны надолго оставлять гостей.
           – Да, да, – закивал Алексей. – Пока, ребята. Да, Коля, спасибо за приглашение. Мы обязательно приедем к тебе на свадьбу. А кто она? Таня Бояринова?
           – Да, конечно, – ответил Коля.
…………………………..               
           В автобусе ребята ехали молча.
           – Друзья мои, вы понимаете, что мы расстаёмся надолго? – вдруг спросил Игорь.
           – Что ты предлагаешь? – вскинул брови Коля.
           – Предлагаю сегодня не разъезжаться, – продолжал Игорь.
           – А куда пойдём? – спросил Владик.
           – Да хоть куда – пожал плечами Переверзин. – Например, в «Троянду». Если что, заночуем у меня.
           На это предложение не возразил никто.


III. «ТРОЯНДА»

           – Ну что? – спросил Игорь нетерпеливо.
           – Есть один столик в самом углу, – сказал Коля. – Он вообще-то заказан ещё два дня назад, но Павел Андреевич, мой здешний знакомый, сказал, что заказчики сегодня вряд ли появятся.
           – Ну, Коля, – восхитился Антон. – У тебя, наверно, во всех ресторанах есть знакомые. 
           – Не во всех, – признался Потапов, – но в «Троянде» есть. Теперь давайте «подобьём бабки».
           На студенческом сленге выражение «подбить бабки» означало определить, сколько денег имеется в наличии.
           «Бабок» оказалось немного, но чтобы посидеть в ресторане с парой бутылок водки и мясной закуской, денег вполне хватало. 
           Через полчаса вся компания: Коля Потапов, Владик Арефьев, Игорь Переверзин и Антон Курбатов – уже сидела за дальним столиком и ожидала исполнения заказа. Есть особо не хотелось, но перекусить горячими мясными блюдами не отказался никто. На четыре «цыплёнка табака», о которых мечтали, ребятам денег не хватило, но четыре бефстроганова с картошкой фри оказались вполне по силам. Коля договорился, что компания закажет лишь пол-литра водки, а вторую поллитровку принесёт с собой. Павел Андреевич, знакомый Коли, на такой «расклад» согласился, как только узнал, что ребята только со свадьбы.
           Тем временем стемнело. В ресторане заиграла тихая музыка. Начало сентября выдалось тёплым, поэтому в зале приоткрыли створки больших окон. С фонтанов, работающих перед универмагом «Белый Лебедь», стал доноситься мерный плеск падающих струй. Вся эта звуковая симфония настраивала на лирический лад.
           – Ребята, а ведь остались позади пять лучших лет жизни, – вдруг произнёс Коля Потапов.
           – Думаешь, лучших? – спросил Владик. – Зачёты, экзамены, дипломирование, «военка». Ни минуты свободного времени.
           – Так уж и ни минуты? – не поверил Антон. – А когда же ты успел жениться и родить ребёнка?
           Владик вздохнул и развёл руками, соглашаясь.    
           – Точно, эти годы лучшие, – включился в разговор Переверзин. – Я уже почти год работаю на шахте, и могу скажзать, что на производстве абсолютно другая атмосфера. Там всё расписано поминутно. За тобой следят, чтобы не дай Бог не отклонился от заданного начальником направления. Если что не так, то шахтком, а то и комитет комсомола жёстко разберутся. И, поверьте мне, – разбираются, да так, что мало не покажется.
           – Всё относительно, – кивнул Антон. – Вот возьмём стройотряд. Там приходилось настолько тяжело, что, казалось: ещё чуть-чуть, – и можно «загнуться». Но теперь, когда прошло четыре года, начинаешь понимать, что и там было не всё плохо. Я не скажу, что ощутил романтику, но всё-таки хоть какую-то настоящую жизнь.
           В это время принесли бефстроганов.
           – Давайте выпьем за прожитые пять лет, – предложил Коля. – Я всё-таки настаиваю на том, что эти годы – лучшие в жизни. Школьное время тоже запомнилось, но по сравнению со студенческим сильно проигрывает. В институте я встретил свою Таню. Скоро наша свадьба, на которую, кстати, всех вас, помнится, пригласил. Понимаете: вы лучше школьных друзей. Я их тоже позову, куда же от них, – но они не такие… Как бы это выразить словами? Не такие умные, не такие значительные. Вот вы заметили, например, что наш курс как-то выделялся среди всех?
           – Ну, у тебя и тост, – заметил Антон. – Водка и то нагрелась.
           – Да, да, – смутился Коля. – Вообще-то, если вы против, я за студенческие годы выпью сам.
           – Ни в коем случае, – вскинулся Игорь. – Я присоединяюсь.
           Его глаза блеснули влагой.
           – И я тоже, – решил Арефьев. – Вот видишь, Коля, даже Игорь расчувствовался.
           Некоторое время молчали, закусывали.
           – А ведь и в самом деле наш курс выделялся, – вдруг сказал Антон. – Вот и Игорёк подтвердит.
           – Это правда – сказал Переверзин. – Следующий курс ни в какое сравнение с вашим не идёт. Мужиков там много, но все какие-то одинаковые. Серые тени, а не личности.
           – А вот следующий курс, после этих, как ты говоришь, «серых личностей», – вставил Владик, – состоит из нормальных ребят. Саша Мелик-Пашаев, Митя Борисов, Олег Макуха, Олег Майский, Игорь Никитин. Такие же нормальные, как мы.
           – Согласен, – кивнул Потапов. – Мы учились на пятом курсе, а они – на третьем. На втором выделялся только Виталик Мазепин, а на первом – Саша Гринчук. Кстати, Гринчук согласился поработать на моей свадьбе дружком.
           – Постой, – начал Владик припоминать. – Виталик Мазепин – это тот, кому я разгадывал кроссворды? Он ещё «шаркал» по полу в коридоре в стоптанных тапках. Что ж в нём такого замечательного?
           – Вот этими тапками и запомнился, – подтвердил Потапов. – Больше на том курсе никого и не выделить. А у нас: что ни человек, то личность. Не знаю, какое будущее у всех впереди, но то, что каждый является мыслительной единицей – это точно.      
           Время бежало незаметно. Ребята захмелели, но несильно, – под такую закуску опьянеть невозможно, да и пятилетняя студенческая закалка сбоев не давала.
           – У меня предложение, – вдруг заявил Переверзин.
           – Какое же? – спросил Курбатов.
           – Очень простое, – ответил Игорь. – Давайте собираться каждый год в мой день рождения – шестого июня. Начало лета, всё цветёт. Выедем куда-нибудь на природу, нажарим шашлыков, можно с жёнами, если они согласятся.
           – А что? – поднял брови Потапов. – Это идея. Например, я – за.
           – И я не против – сказал Арефьев, чуть подумав. – Только нужно каким-то образом оповещать наших. Чтобы знать, кто сможет, а кто – нет.
           – Решили, – кивнул Антон. – А что, если шестое выпадет на рабочий день? Как тогда узнать, какого числа собираться?
           – Давайте в первую же субботу после шестого, – предложил Игорь.
           – Ладно, разберёмся, – решил Коля. – Идея неплохая, только бы всё сложилось. Жизнь – штука непредсказуемая.
           Подошло время закрытия ресторана.
           – Давайте попросимся переночевать в нашем общежитии, – предложил Потапов. – К тебе, Игорь, ехать очень далеко. Петровка – не ближний свет, а денег на такси уже не осталось. Надо узнать, кто дежурит на входе. Не ночевать же на улице.
           На том и порешили. Антон Курбатов жил в Донецке, но все знали, что его отец – человек суровый, и всю компанию ночевать не пустит.
           На улице после дневного зноя повеяло вечерней прохладой. Горожане гуляли, сидели у фонтанов. Повсюду слышался смех.
           Игорь неожиданно проговорил:
           – Антон, мне кто-то рассказывал, что ты можешь сходу любую девушку уговорить пойти с тобой. Я не поверил.    
           Курбатов наклонился к низкорослому Игорю и спросил?
           – Кто тебе это сказал?
           – Если честно, то не помню. Но кто-то говорил.
           – Игорёк, а ты здорово наклюкался, – обратился к нему Потапов. – Это кто ж может
вот так, ни с того, ни с сего, увести чужую девушку? Брось болтать, пойдём лучше в «общагу».
           Антон внимательно оглядел друзей, ухмыльнулся, бросил в урну недокуренную сигарету, и направился к девушке, медленно и отрешённо гулявшей в одиночестве. Подошёл к ней, о чём-то начал негромко говорить, затем обнял за талию и, махнув ребятам на прощание рукой, с девушкой под руку неспешно удалился улицей Артёма, по направлению к Стройбанку.
           Трое друзей застыли от изумления.
           – Убедился? – спросил Владик негромко, обращаясь к Игорю.
           – Никогда такого не видел – признался Коля Потапов. – Ну, что я говорил? Каждый наш человек – личность. Проверено в деле.
           Потрясённый Игорь молчал.


IV. ВЗЛЁТ

           В общежитии Владик испытал шок.
           Пока тёте Глаше, дежурившей в этот вечер на входе, Потапов объяснял, что им нужно переночевать, женщина внезапно обратилась к Владику:
           – Для тебя письмо.
           – Письмо? – не поверил он. – Кто мне может писать письма, да ещё в общежитие?
           – Преподаватель институтский, – сказала вахтёрша и нацепила на нос очки. – Вот подписано: «Комаровский Борис Иванович». Кстати, он разрешил твоим приятелям переночевать у нас. Я и комнату приготовила.
           Коля смотрел то на вахтёршу, то на Арефьева.
           – Владик, ты кому-то рассказывал, что нас целая группа, и просил за нас о ночлеге? – наконец проговорил он, с видимым уважением глядя на него.
           – Лиде говорил, что, может быть, придётся переночевать в общежитии, – ответил Владик, всё ещё не понимая до конца ситуацию, – но Бориса Ивановича об этом не просил.
           Борис Иванович Комаровский – двоюродный дядя Лиды, жены Владика, кандидат экономических наук, а заодно – старший преподаватель кафедры экономики машиностроительной промышленности Донецкого политехнического института. Он у горных экономистов ничего не читал, а вот в группе, где училась Лида, вёл курс лекций, и принимал у студентов экзамен. Лиде, кстати, «пятёрку» не поставил. Со своей женой и
двумя детьми Комаровский обитал недалеко от общежития, на улице Любавина, в
пятиэтажной «хрущёвке», где у него имелась малогабаритная «двушка» с проходными комнатами. Комаровский – настоящий красавец: высокий, стройный брюнет тридцати девяти лет. В последнее время он стал носить усы и бороду, и тщательно ухаживал за ними. Девочки-студентки так и вились вокруг своего любимого преподавателя, преданно заглядывая в глаза.
           Писем Владику он не писал никогда. Поэтому Арефьев никак не решался распечатать конверт. Вертел его в руках, ощупывал, но не открывал: мало ли что там внутри. Даже вспотел от переживаний. Что-то с Лидой? С дочкой? С родителями?
           – Так что же нам делать? – нетерпеливо произнёс Игорь.
           – Да, да, – очнулся Владик. – Идите за тётей Глашей. Она вас устроит на ночлег.
           – А ты? – тихо спросил Коля.
           – Я сейчас, – прошептал молодой человек, – прочту и скажу вам, в чём дело.
           Когда ребята ушли, Владик наконец решился и вскрыл конверт. На нём быстрым мужским почерком вились слова: «Владиславу Арефьеву. Срочно».
           Внутри лежал сложенный вдвое листок, вырванный из школьной тетрадки в клетку. Лист содержал лишь три строки, выведенные рукой Лиды: «Владик! Я у Бориса Ивановича. Приходи срочно! Умер папа».
           Тем временем, переваливаясь с ноги на ногу, вернулась грузная тётя Глаша. Заметила растерянный вид Владика, спросила:
           – Письмо прочёл? Что там?
           – Умер тесть, – выдохнул парень.
           – О, Господи, – перекрестилась вахтёрша. – Так ты ночевать не будешь?
           – Нет, тётя Глаша. Приехала жена. Пойду к ней.
           – Ну, иди, Бог с тобой. Если что, возвращайся. Я постелила на троих.
           Но Владик уже ушёл, хлопнув дверью. Улица Любавина располагалась чуть ниже, за трамвайными путями. Стояла ночь, и быстрые шаги молодого человека отдавались гулким эхом. Дом, где жили Кривоберцы, стоял в самом конце короткой улицы, в тупике. Непосредственно за ним поднималась громада длинной девятиэтажки. Владик вошёл в подъезд, взбежал, запыхавшись, на третий этаж и нажал кнопку звонка. Его ждали: дверь моментально распахнулась, и полностью одетый Борис Иванович пригласил войти.
           Лида сидела на стуле с опущенной головой, скрестив руки на коленях.
           – Что ты? Как ты? – спросил Владик, обнял жену за плечи и поцеловал.
           Она сразу стала плакать – горько, не скрывая слёз.
           Арефьев обернулся к Борису Ивановичу.
           – Похороны завтра, – сказал он медленно. – Я поехать не могу: у меня пара на пятом курсе, и подменить некем. Сейчас мы поедем в аэропорт. Билеты уже заказаны. Вылет на Киев в шесть утра. Знаю, что денег у вас нет, поэтому возьмите триста рублей. Это на билеты, да и там, наверно, тоже понадобятся.
           Комаровский немного помолчал. Казалось, он едва сдерживает нахлынувшие чувства.
           – Я очень уважал Михаила Александровича, – сказал Борис Иванович тихо. – Он был моим старшим товарищем.
           Владик старался держаться достойно, соответственно ситуации, но выпитое спиртное всё-таки давало о себе знать, поэтому пришлось сесть на стоявший рядом стул. Однако Борис Иванович расслабиться не дал.
           – Пора – сказал он вдруг. – Такси уже, наверно, стоит у дома.
           – Боря, ты когда вернёшься? – вдруг раздался из спальни голос жены, Людмилы Сергеевны.
           – Спи, Люда, – обернулся на голос Комаровский. – Постараюсь вернуться часа через два.
           Лида встала и вопросительно посмотрела Борису Ивановичу в глаза. Он молча взял племянницу за плечи и мягко направил к выходу из квартиры. Арефьев машинально последовал за ними. Голова разламывалась от наступающего похмелья, но он старался не подавать виду.
           Такси, белая «Волга» с шашечками, действительно стояла у подъезда. Борис Иванович сел рядом с водителем, Арефьев с женой – сзади, и таксист сходу набрал скорость. Боже, как же Владику стало плохо! Он закрыл глаза и постарался представить себя не берегу лесной речки. Журчание прохладной воды успокаивало, убаюкивало, и парень вздремнул.
           – Владик, приехали, – раздался около уха голос жены.               
           Он моментально сосредоточился, вспомнил причину своего нахождения в такси, и пулей выскочил наружу. Первое, что увидел: стеклянный фасад аэропорта, а вверху огромные буквы – ДОНЕЦК.
           Борис Иванович и Лида подошли к одной из касс, выкупили заказанные билеты, затем нашли в зале ожидания свободные места и заняли их. Комаровский внимательно посмотрел на Владика, но говорить ничего не стал.
           – Лида, – обратился он к своей племяннице, – вам с Владом осталось до отлёта три с половиной часа. Ты знаешь, что делать дальше? 
           Лида покачала головой.
           – Вы никогда не летали самолётами?
           Оба признались, что это первый их полёт.
           – Ничего сложного здесь нет, – объяснял Комаровский. – Через два с половиной часа, за час до отлёта, начнётся регистрация. Запомните номер своего рейса. Он указан в ваших билетах. Затем вас переведут в специальный зал, его называют «отстойник». Подъедет автобус, он и отвезёт к самолёту. Вот и всё. Поняли?
           Владик кивнул, но Комаровский на него даже не взглянул – он смотрел на Лиду.
           Она тихо сказала:
           – Я всё поняла.
           – Тогда я ухожу. Меня ждёт такси.
           Он помолчал и добавил, глядя на Арефьева:
           – Лида, Владик немного устал, так что не дай ему уснуть.
           Молодой человек вскинулся: мол, всё в порядке, но Борис Иванович уже повернулся и пошёл к выходу.
           Два с половиной часа тянулись очень долго. Наверно, для того, чтобы муж не уснул, жена попросила его найти где-нибудь бутылку газированной воды или чашку кофе. Всё это Владик обнаружил в круглосуточно работающем буфете. Нужно признать, что кофе оказался не лишним, и значительно уменьшил сонливость. К тому же хмель постепенно уходил, мысли стали проясняться, и Арефьев наконец понял, какое чувство невозвратимой потери переживает его любимая Лида, как же это ужасно для человека – потерять отца, одного из двоих самых близких людей на свете. Владик обнял Лиду, и она стала плакать у него на груди – тихо, по-детски, размазывая слёзы по щекам.
           В самолёте их места оказались рядом, около иллюминатора: об этом позаботился Борис Иванович при заказе билетов. Когда взвыли моторы и воздушный корабль стал выруливать на взлётную полосу, Лида наклонилась к мужу, обняла и сказала:
           – Владик, вот и закончилась наша юность.
           В горле словно появился ком, и молодой человек не смог ей ничего ответить.    

14 августа 1980 г. – 20 февраля 1984 г. – 27 декабря 2021 г.


Рисунок Петра Дмитриевича Степаненко, г. Макеевка