Три жизни Гения. Роль длиною в жизнь... гл. 43

ГЛАВА 43. Череда потрясений.


С «Игорем» проблем не возникло – всё прошло как по маслу и в лучшем виде. Моррези больше не вспоминал о Годунове, крыша его устоялась (но я понимала, что это нужно закрепить, и пока придумывала, как это сделать).
Закончив с ошеломляющим успехом постановки, я решила заняться финансовой стороной дела. Выше я уже упоминала о стороне расходов. Меня интересовало, насколько они покрылись. К моему удивлению, они не просто окупились с верхом, но я ещё и получила очень приличную прибыль. В моём финансовом везении мне нельзя было отказать.
Надо заметить, что своих личных счетов у меня было мало (только Граф и Бьянко). У меня был счёт на оркестр (куда я постоянно клала очень большие суммы), в него входили все затраты, связанные с его содержанием и зарплаты. Был счёт Косицынграда, куда кроме налогов я тоже делала вложения. Из него деньги шли на Косицынхолл и на содержание всего города. Мои экономисты подсчитали суммы налогов с местных жителей и составили мне «безпотерьный» план по содержанию города.
Также были счета на всех детей и несколько «про запас» (у меня было ещё много планов, требующих затрат, причём весьма крупных).
Доход же состоял из моих гонораров, выплат авторских прав + доход с фабрик (у меня было три фабрики музыкальных инструментов, одна из них – роялей) + с акций и небольшую часть составляли рекламные контракты. Естественно, к этому надо добавить доходы всех моих мужей, с которыми у меня были общие счета. Больше всего дохода мне давал Эдвард (у него были доходные акции и много весьма прибыльных предприятий
Это что касается поступающих ко мне денег. А были ещё и накопления. И как бы то ни было, на ветер я никогда денег не бросала.

После «Игоря» мы с Моррези вернулись в Болонью, где я объявила ему, что жду ребёнка. Он был на седьмом небе от счастья. Теперь воспоминания о Диме не были такими болезненными.
На неделю я съездила в Лондон, на обратном пути заскочила в Париж. Мне надо было дать о себе знать, ведь ближайшие полгода меня никто не должен был увидеть. «Отметившись» по всем мужьям, вернулась в Болонью, где встретила своё сорокадвухлетье.
Надо заметить, что в последнее время я абсолютно перестала волноваться за своё «инкогнито». Я могла появиться с Моррези в качестве Бах, быть Росса в Париже и так далее. Я просто устала прятаться. Я уже серьёзно обдумывала своё возвращение в Россию. Но для этого мне надо было придумать красивое «разоблачение». Вот этим я пока и занималась.
Девятого ноября у нас с Альфредом родился сын. Назвали Альбертом. Побыв с ним пару дней, я вернулась в Италию. Я не чувствовала, что это мой сын. Альфред меня не понял, но он был так увлечён своим первенцем, что не смог на меня разозлиться.
К этому времени о Бах снова начали забывать. И я попросила Эдварда забронировать мне зал на конец декабря (позже было бы самоубийством). И мне было плевать, что он увидит мой живот (скажу, что от него, а потом что-нибудь придумаю).
Я планировала провести в Лондоне и Берлине семь дней – три концерта + четыре дня на записи нового альбома. Концерты решили окрестить «Рождественскими встречами с Александрой Бах» провести их двадцать четвёртого, двадцать шестого и двадцать восьмого декабря. К Новому году я планировала вернуться в Болонью.
Параллельно к апрелю (когда уже должен был родиться наш с Моррези ребёнок) я велела подготовить три концертные программы своему оркестру, в том числе несколько концертов для фортепиано с оркестром (мой камерный оркестр уже имел в репертуаре пятнадцать таких концертов). Я мечтала сыграть в Косицынхолле со своим оркестром.

В двадцатых числах декабря я приехала в Берлин, где провела последние дни подготовки к концертам. Двадцать третьего вечером ко мне (в мой дом) нагрянули оба Эстергази. Удивлению обоих, когда они узрили мой живот, не было предела. Я сказала, что это был сюрприз. Эдвард был выше седьмого неба от счастья (ведь из троих наших детей я вынашивала только одного). Артур отнёсся с неким недоверием, хотя, соблюдая все правила, поздравил нас с Эдвардом.
На следующий день Артур перебрался в гостиницу – к нему нечаянно нагрянула супруга, изъявившая пылкое желание послушать мою игру (а возможно просто удивлённая, что я ещё продолжаю довольно плодотворно работать).
Первый концерт прошёл с большим успехом (может даже с ошеломляющим). На бис я играла почти час. Закончила, как всегда, четырнадцатой Бетховена (правда последние годы я играла её целиком).
Вымоталась я порядочно, но, не глядя на это, поехала в свой загородный дом (хотя Эдвард забронировал мне номер в лучшей гостинице на случай, если я не захочу ехать за город).
На следующее утро ко мне в дом приехали Артур и Беатрис - праздновать Рождество в «тесном семейном кругу».
/где-то в глубине души я чувствовала что-то в этом кощунственное – ведь я была атеисткой; мне казалось, знай бы Эдвард правду – это глубоко бы его задело/
Наводящими и казалось бы невинными вопросами Беатрис вызнала у меня, что после концерта я возвращаюсь на личном (припаркованном за углом от концертного зала) мерсе, в то время как в моём лимузине совершенно в другом направлении едет «подсадная утка». Кроме того за рулём я сижу сама, и исчезаю незаметно, вместе со все оравой зрителей.
Теперь поясню, зачем ей было нужно это знать.
После того, как она узнала, что я жду ребёнка «от Эдварда», она впала в своё (уже привычное) состояние коматоза. У неё уже, в принципе рефлекторно, сработала мысль, что от этого ребёнка (лучше бы конечно вместе с мамашей, то есть со мной) нужно избавится. Ведь чем больше становилось у Эдварда детей, прямых наследников, тем меньше перепадало, после его смерти, на душу Артура и его семьи.
План, как избавиться от ребёнка, а может и от меня сразу, возник у неё почти молниеносно. Оставалось дело за малым.
На следующий день, пока я пахала на сцене, несколько «грамотных спецов», нанятых Беатрис, открутили болты карданного вала у моей машины. Весьма извращённо! Но зато безотказно.
План сработал безукоризненно, как по сценарию у хорошего режиссёра.
По городу я никогда не гоняла – ездила почти на одном сцеплении (с таким количеством машин в городе больше стоишь, нежели едешь), а вот за пределами, едва я попадала на трассу – разгонялась очень прилично (под двести километров в час), зная, что дорога хорошая (это же Германия, это же автобан!), только несколько довольно резких поворота, на которых я скидывала до ста двадцати, после чего снова катилась на всех парах.
Появившийся посторонний звук в работе машины меня немного напряг, но не сильно – по опыту я знала, что проблема проявиться не раньше, чем через несколько дней после появления первых признаков.
Поэтому то, что произошло, я даже не успела понять и уже тем более объяснить.
А произошло следующее: болты (подоткрученные) выкрутились, и кардан просто вывалился. Уткнувшись в землю, он подкинул машину в воздух, оторвав заднюю часть кузова. Оставшуюся часть машины выкинуло за обочину.
Если бы не ремни и подушки безопасности, участь моя была бы решена в долю секунды.
На какое-то время, ударившись головой, я потеряла сознание.
Придя в себя и оценив своё положение, первым делом я попыталась добраться до мобильника (хоть какого). Моментально я поняла, что у меня перелом правой руки. Следующим открытием было то, что все телефоны, которые на тот момент были у меня с собой и которые мне стоило огромных усилий и сумасшедшей боли достать, оказались раздавленными и разбитыми (понятное дело, они не работали). Прекрасно понимая, что помощи мне ждать неоткуда и что спасение утопающих – дело рук самих утопающих, я решила выбираться из машины. Очередным сюрпризом стал открытый перелом левой ноги, да ещё и задетая артерия. Достав из бардачка (почему-то я держала её именно там) аптечку, я перемотала себе ногу, в нужной точке затянув жгут (слава Богу, с медициной я всегда дружила – в своё время даже врачом чуть не стала) – я же понимала, что даже если мне удастся доползти до дороги – я умру от потери крови на её обочине.
Набив карманы бинтами и взяв в зубы ручку (ничего более подходящео под рукой не оказалось), я потянулась к пассажирской двери (машина легла на бок на водительскую дверь). Первый укол боли оказался самым сильным – у меня потемнело в глазах, а зубы в момент перекусили пластиковый корпус ручки.
Вздохнув глубоко несколько раз, я продолжила своё продвижение к пассажирской двери. Боль была настолько сильной, что свыкнуться хоть более менее с ней было просто невозможно.
Тем не менее, мне удалось добраться до двери, но она оказалась заблокирована ударом, стекло (почему-то уцелевшее) не опускалось, и разбить его мне не удалось.
Сделав очередную передышку, я поползла в заднюю часть кузова, которой теперь просто не было. И друг я вспомнила (!!!!), точнее почувствовала, что с моим наметившимся животом мне это сделать будет довольно проблематично. В какую-то минуту даже промелькнула мысль о возможном выкидыше.
«Если ребёнок шевелится – значит, жив!» - дальнейшие мои действия были максимально осторожными (хотя вряд ли можно аккуратно проползти через пол салона машины с шестимесячным животом и потом рухнуть на землю).
С горем пополам мне-таки это удалось! Я упала на спину, но даже не почувствовала этого – боль в переломах перевесила.
Отдышавшись (минут десять, не меньше) и собрав последние силы для нового рывка, я повернулась на бок. Это было не очень удачным решением – на какой бы бок я не повернулась, так или иначе я бы попала на перелом.
Опёршись на здоровую руку, я села и начала искать глазами что-либо, что могло бы служить шиной. Здесь мне повезло больше – я же была среди леса. Добравшись кое-как да относительно аккуратных веток, я примотала их припасёнными бинтами.
Зафиксировав повреждённые конечности и соорудив из остальных бинтов повязку для руки, а из длинной толстой ветки – костыль, я побрела-таки к дороге.
Голосовать приходилось левой рукой (что не составило бы проблемы только в Англии). И вот тут-то я и столкнулась впервые за последние годы с глухостью людей к чужой беде – несколько автомобилей просто пролетело мимо.
Простояв минут двадцать на безлюдной дороге, я поняла, что на этом месте моё везение заканчивается. Ветка, которую я сжимала зубами, уже где-то незаметно потерялась, а постоянно усиливающаяся боль заставляла меня уже просто орать. Когда же моя здоровая нога начала подкашиваться, и я начала терять силы, меня охватило отчаяние. Я бы не смирилась с тем, что умру в шаге от спасения. Я не могла просто стоять и ждать с неба помощи. А когда мой ребёнок начал отчаянно пихаться, я, озлобившись на весь мир, поковыляла к своему дому (!!!).
Где-то через полчаса я услышала приближающийся шум мотора. И что поразительно – скорость была не очень большой, я бы сказала, прогулочной. А так как терять мне было уже нечего, я встала по центру полосы и повернулась лицом к приближающейся машине. Водитель успел затормозить и отвернуть руль.
И первое, что сделал водитель, остановившийся у обочины - вышел из машины и, подойдя ко мне, обматерил меня с ног до головы (естественно, на немецком).
- Danke schott! – всё, на что меня хватило. Поняв подсознанием, что я спасена, организм мой, уже давно уставший поддерживать две жизни, отключился, и я упала на асфальт.
Водителю не оставалось ничего другого, как … отвезти меня в больницу.
Документов у меня не обнаружилось, но водитель указал место аварии, рядом с которым он меня нашёл (точнее, конечно, наоборот), и туда выехала полиция.
Личность мою установили быстро – в машине был паспорт и документы на машину на фамилию Граф, там же был штамп о семейном положении и фамилия мужа.
В итоге, к тому моменту, когда я пришла в себя (а на этот раз это произошло довольно быстро – через пару дней), водитель, привезший меня в больницу, стал национальным героем, а под окнами моей палаты многотысячными корзинами цветов была выложена надпись: ^ «Александра! Мы тебя любим!». А у донорского кабинета была многосотенная очередь из желающих сдать для меня кровь.

Первым человеком, кого я увидела, придя в себя, был … главврач.
^- Gutten Morgen, Александра! Как Вы себя чувствуете?
^- Полным инвалидом, - я покосилась на свои руку и ногу.
^- Ничего, это заживёт. Вы позволите задать Вам несколько вопросов?
^- Конечно! Насколько я знаю, задавать вопросы – это ваша работа даже больше, чем просто лечить, - я улыбнулась, уже не чувствуя той страшной боли. Он улыбнулся мне в ответ.
^- Кто сделал Вам перевязки? Особенно меня волнует артерия.
^- Неужели Вы полагаете, что это ангел, сошедший с небес, сделал? Кто, кроме меня, мог это сделать? Мне пока хочется жить, тем более на мне лежит ответственность за жизнь ребёнка, - я положила здоровую руку на живот.
^- Да, это просто чудо, что он выжил. Простите, а у Вас есть медицинское образование?
^- Конечно, нет! – усмехнулась я. – Таким азам сейчас даже на водительских курсах учат.
^- Это замечательно! Ведь Вы спасли себе жизнь! Если бы все наши водители, да и пешеходы, в общем тоже, так серьёзно относились ко всему, чему учат в школах! А спросил я потому, что все перевязки, и шины, и жгут наложены профессионально, а не просто по наитию.
^- На это я Вам скажу так: если я что-то делаю, то делаю это профессионально, либо я не делаю это вообще!
^- Потрясающе! – воскликнул врач. – Знаете, я всегда Вами восхищался, но теперь Вы для меня – безусловный Гений, тот самый ницшевский сверхчеловек.
^- Не стоит таких слов. Конечно, спасибо Вам. Но ко всему прочему, я иногда бываю склонна к мании величия. И Вы сейчас подмываете меня на её обострение. Лучше скажите мне, - тут же, без паузы, я сменила вектор разговора, - ко мне кто-нибудь приходил?
^- Если не считать тысяч Ваших поклонников, Ваших родственников и нескольких иностранцев, - он улыбнулся, - тогда нет.
^- А сейчас кто-нибудь есть?
^- Как раз эти иностранцы. Вы хотите с ними поговорить?
^- Если Вы позволите.
^- Только недолго, - он встал и вышел.
Через полминуты дверь открылась снова, и вошли Саша и Андри.
#- Мои дорогие! Как я рада, что вы сейчас оба здесь! Подойдите ко мне! – я говорила по-английски специально, чтобы никто из них не обиделся.
Пока Саша медленно подходил, говоря общие фразы (что на него вообще не было похоже), Моррези уже стоял возле меня на коленях и целовал мою здоровую руку.
Когда Саша подошёл ближе, я поняла, что он пьян! Дав ему поцеловать себя и выслушав не очень большой несвязный монолог, я заставила его сесть в кресло, в коем он почти сразу и уснул.
*- Андри! Что случилось? Что с ним? – искренне удивилась я.
*- Во-первых, он узнал, что ты ждёшь от меня ребёнка. А во-вторых, он сильно за тебя испугался. Ему снились какие-то кошмары. Он боится тебя потерять. Ему почему-то кажется, что это должно скоро произойти. Этот страх оказался сильнее его. А так как он давно уже не пил, две бутылки водки пошли очень хорошо. Пусть поспит.
*- А что за сны? – я заинтересовалась. – Он тебе не рассказывал? Ты же знаешь, я умею их разгадывать. Я их понимаю.
*- Подробно он не рассказывал. По-моему, он говорил, что бросает тебя во сне, вынужден уехать к отцу, который срочно его вызывает.
*- Что? – в ужасе воскликнула я и закрыла рукой лицо. – Господи! Он никак не хочет смириться с тем, что Саша со мной. Он даже с того света пытается нас разлучить!
*- В каком смысле? – не понял он.
*- В самом ужасном. И чем кончался сон?
*- Он с тобой прощался.
*- И уехал?
*- Как я понял, нет, только прощался. Но был настроен ехать.
*- Нет! – тихо воскликнула я. – Андри! Как это ужасно: терять дорогого человека и не быть в силах что-либо изменить! Посмотри на него! Ему осталось жить меньше года! И я ничего не могу сделать! – у меня началась тихая истерика, глаза были полны слёз.
*- С чего ты взяла?
*- С потолка! – зло сказала я. – Это же элементарно! Хотя чего я хочу – тебе этого не понять. А я это почувствовала ещё в Москве. И это чувство меня не покидает. Саша уходит от меня. Он устал так жить. Скоро его не станет.
- Кого? – вдруг проснулся Саша. – Кого вы тут хороните?
- Мы о вечном, об искусстве, - через силу улыбнулась я.
- Ты плакала? – он подошёл ближе.
- Да. Я вспомнила молодость. Это слёзы меланхолии. Сядь, пожалуйста, возле меня, - я взглядом попросила Андри уступить ему место. Тот меня понял. Саша сел рядом со мной и взял мою руку.
- Я люблю тебя! – по-русски и тихо прошептала я.
- Конечно! Я тоже, - он улыбнулся и поцеловал мою руку
- Ты не понял. Я говорю не о дружбе и не о благодарности. Я многим тебе обязана, но это другое. Я люблю тебя! И не представляю себе жизни без тебя. Ты нужен мне как воздух!
Саша не смог произнести ни слова.
- Не бросай мня, пожалуйста. Я не смогу одна!
- О чём ты говоришь?! Ты же знаешь: я никогда тебя не брошу! Я всю жизнь тебе отдал!
- Я знаю. И поэтому прошу: не бросай меня. Ведь я так тебя люблю!
Несколько секунд он смотрел мне в глаза, как завороженный. Наш диалог глаз прервал мой малыш, который отчаянно меня лягнул.
Я словно пробудилась ото сна и виновато посмотрела на Сашу.
#- Тебе надо отдыхать, мы зайдём позже, - Моррези буквально за шкирку вытянул Сашу из моей палаты.

Едва они вышли, как я взяла телефон и набрала Эдварда, посчитав своим долгом поговорить с ним.
#- Эдвард, милый! Как вы там?
#- Дорогая! Ты ангел! Ты даже в такую минуту не думаешь о себе! Не беспокойся, у нас всё хорошо. Как ты? Давно пришла в себя?
#- Меньше часа назад. Ты отменил концерт?
#- Да разве можно сейчас думать о работе?! Конечно, я всё сделал. Не думай об этом, тебе не стоит волноваться.
#- А вот и нет. Мне как раз нужно думать о работе, а не о том жалком состоянии, в коем я сейчас пребываю. Так вот, я тут подумала – я не буду отменять концерт. Мы просто его передвинем. А ещё попутно можно добавить парочку.
#- Александра! – удивился Эдвард. – О чём ты говоришь? Какие концерты? У тебя ведь два перелома! И один из них – правой руки!
#- Вот именно, правой. Зато левая – в лучшей форме. Я дам концерты из произведений для левой руки. Спасибо нашим плодовитым композиторам – для левой руки написано достаточно произведений. Осталось подобрать оркестр.
#- Ты серьёзно, - через полминуты спросил он.
#- Абсолютно! Вот увидишь, я на этом ещё и деньги сделаю.
#- Александра! Причём здесь деньги? – вздохнул он.
#- При детях! – резко ответила я.
#- Дорогая, ты такая заботливая! – умилился Эдвард. – Ты самая лучшая мать в мире!
#- C этим можно поспорить. Хотя всё равно, спасибо! Так ты не против концертов?
#- Если ты хочешь…
#- Очень.
#- Тогда пожалуйста. Я займусь этим: найду оркестр, улажу сроки…
#- Нет, - перебила я. – Оркестром я займусь сама – а то это затянется на веки вечные. Сыграем в начале января.
#- А ты уверена, что…
#- Абсолютно. А теперь прости, но я не могу больше говорить.
#- Конечно, отдыхай. Мы зайдём к тебе вечером, - тёплым голосом проговорил Эдвард.
#- В этом нет необходимости. Я прекрасно себя чувствую.
#- Не спорь, дорогая. Я должен сам в этом убедиться.
#- Ну, хорошо. До скорого.
#- Целую, - наконец-то мы распрощались.
Отключив телефон, я тут же набрала номер Себастьяна:
#- Привет. Это Агата. Как дела? Как отдыхается? - я старалась говорить бодро.
#- Добрый день. Очень рад Вас слышать! – он был искренен. – Это только Вы умеете спросить и про отдых, и про дела, словно это одно и то же.
#- А то нет! – удивилась я. – Как говорил Черчилль, «Лучший отдых – это смена вида деятельности».
#- Только по-моему, это сказал не Черчиль…
#- Это не важно. Главное – суть изречения, а не уста, из коих оно произнесено.
#- Так. Вы как всегда правы, - вздохнул Себастьян.
#- Итак, над чем вы сейчас работаете?
#- Признаться, Вы застали нас врасплох…
#- А вот безделья я не потерплю, - уже резко перебила я. – Я за что вам такие деньги плачу? И везёт же мне на лодырей! Значит, слушай меня. В первых числах января мне нужен камерный оркестр с Равелем для левой руки. А к апрелю должно быть готово двенадцать концертов для фортепиано с оркестром. К следующей неделе я вышлю тебе список редакций.
#- Разрешите вопрос: кто солисты?
#- Александра Бах, - коротко ответила я.
#- И она будет играть все двенадцать концертов?
#- Тринадцать. Ты забыл про Равеля. В январе она даёт концерт из произведений для левой руки и предложила мне сотрудничество. Так что будь любезен: напряги Антонио поработать с камерным.
#- Но выучить даже один концерт…
#- Что значит выучить? – крикнула я. – Мы уже играли его не так давно!
#- Простите, я забыл. В таком случае…
#- Без случаев, пожалуйста. Я не прошу и не спрашиваю, я приказываю! – снова перебила я.
#- Хорошо. Всё будет сделано. Когда Вы приедете? – голос его был уже просто убит.
#- Я не приеду! Поэтому-то меня и заботит эта работа. За всё отвечаешь ты! Понял? Я не собираюсь краснеть перед Бах!
#- Но как же мы … без Вас…
#- Вы что, дети беспомощные? – я начала успокаиваться. Мою душу грело то, что они без меня ни на что не способны.
#- Но мы раньше никогда без Вас … не играли!
#- Всё бывает когда-то в первый раз, - я усмехнулась. – Я вам верю и доверяю – вы справитесь. И надеюсь, простите меня – мне уже пора заняться здоровьем.
#- Вы нашли врача, который вернёт Вам зрение? – обрадовался Себастьян.
#- Себастьян! Не надо об этом! Ты же знаешь – здесь медицина бессильна. И как будто у меня кроме зрения других проблем нет! Ты забываешь, мне не двадцать лет!
#- Простите, - тихо проговорил он.
#- Ладно, проехали. Значит в начале января – готовый Равель. Я уточню дату и перезвоню тебе, ок?
#- Конечно, как скажете.
#- Отлично. Тогда до скорого!
#- До свидания! – грустно ответил он и отключился.
Не успела я отключить телефон, как в палату вошёл мой врач.
^- Вы уже занимаетесь делами? – удивился он.
^- Кто же ещё ими займётся?
^- Ваш супруг, думаю, вполне управится, - предложил как вариант он.
^- Так на него их тоже надо сначала переложить. Мужчинам ведь всё надо разжёвывать, если хочешь, чтобы было по твоему усмотрению. Только без обид, ладно? – я улыбнулась.
^- Ну, что Вы! Какие обиды! Ведь Вы правы. Но оставим это. Как Ваше самочувствие?
^- На четыре с минусом по пятибалльной системе. Надеюсь, через два дня Вы отпустите меня домой?
^- Конечно, нет! – воскликнул врач. – Вам стоит полежать здесь с месяцок, отдохнуть, набраться сил. Вы слишком легкомысленны.
^- Скорее слишком живуча, - снова улыбнулась я. Но на этот раз улыбка была саркастическая. – Вот увидите, через пару дней Вы сами удивитесь – всё затянется, как на собаке. Я буду в лучшей форме. Можем даже поспорить.
^- Я никогда не уважал пари…
^- Мы же не на деньги, - серьёзно предложила я. – Давайте так: если через два дня Вы признаете моё состояние удовлетворительным, стабильным и вне всяких опасений – я уезжаю домой; а если моё состояние не улучшится – я останусь здесь на месяц и буду пай-девочкой. По рукам? – я протянула ему здоровую руку ладонью вверх.
^- За два дня Ваше состояние просто не может измениться. Или это будет прорыв в медицине. По рукам! – он ударил ладонью по моей.
Через три дня я уже во всю наяривала здоровой рукой на своём Henius’e (рояль моей фабрики)…
Концерты были назначены на восьмое, десятое и тринадцатое января. Пьячере specially for Бах создал сонату для левой руки, сюиту и несколько миниатюр.
Должна заметить, что я уже несколько лет практиковала игру с нотами (не ПО нотам, а именно С нотами) – это решало очень многие проблемы. И конечно, главную – не надо было катастрофически быстро заучивать тексты наизусть.
Справедливости ради признаюсь, что почти все мировые пианисты приняли мою практику.
Концерты прошли с ошеломляющим успехом. А мне казалось, что лучше принимать артиста, чем меня принимали всегда, уже просто невозможно. Оказалось, нет предела совершенству.
Восторженные овации сопровождали каждый мой жест (естественно не во время выступления). Да и сам факт, что я играла в гипсе, вызвал лавину эмоций. Меня не отпускали со сцены более двух часов (сверх выступления).
Я же не могла сыграть «Лунную»!
Когда же, наконец, опустили занавес, смилостивившись надо мной, Уил буквально на руках вынес меня со сцены.

На мне и в самом деле, как на собаке, всё заживало очень быстро.
До середины февраля мы с Моррези жили в Болонье. А когда с меня сняли гипс, мы поехали на Сицилию, погреть свои старческие кости.
С первого же дня, как с меня сняли гипс, я приступила к усиленным занятиям. Мне ведь предстояло сделать двенадцать фортепианных концертов.
Беременность протекала нормально. Для меня это состояние уже стало привычным (в общей сложности это был мой одиннадцатый ребёнок и седьмая беременность!).
В феврале я сообщила Эдварду, что у меня был выкидыш, а я лежу в больнице, и у меня больше никогда не будет детей. Я просила оставить меня одну и не искать

Ребёнок родился тринадцатого марта (и снова раньше срока). И как всегда отдельная история связана с именем. Моррези непременно хотел что-то русское, я же усиленно сопротивлялась (ну, как русское имя будет звучать с итальянской фамилией?!).
В итоге мальчик был записан под именем Federico. Но Моррези звал его Федей.
/мда, Федя Моррези! Звучит просто гениально!/
Через три дня я была уже в рабочей форме. Десять часов за роялем – а больше мне и не хотелось сидеть.
Да, я не занималась только неделю (перед самыми родами и плюс три дня после них).
Я уже говорила, что играла последнее время по нотам. Ну, а пальцы вспоминали всегда очень быстро.
В апреле, как и планировала, я дала четыре концерта для фортепиано с оркестром.
За последние полгода я очень даже хорошо поправила свои финансовые дела.
Плюс готовились к выходу диски с моими концертами: для левой руки и все двенадцать с оркестром Косицынхолла.
А также сводились записи «Бориса» и «Игоря» - видео и аудио версии.
Ну и само собой – пачки статей и несколько новых книг.
В общей сложности я очень хорошо заработала.
И при этом я ещё не обиралась на заслуженный отдых. Я чувствовала какой-то небывалый прилив сил. И в то же время я чувствовала, что конец уже близок. В смысле творчества. Я уже давно тяготилась таким образом жизни.
К маю я окончательно решила, что на своё сорокатрёхлетие закончу свою карьеру. Но для этого надо было ещё придумать, в какой форме это всё будет сделано.
В июне я хотела дать несколько концертов с Моррези в России, в июле с оркестром в Косицынграде, в августе – как Бах. Сентябрь – для разгрузки. Октябрь – концерт Бах, Росса и Камю + присутствие Бьянко и Пьячере в одном зале. Этим концертом я решила и закончить.
Остаток месяца я должна была посвятить «уходу» Бах, Росса и Камю.
Как я это сделаю, тогда я ещё не знала.
Вместе с чувством приближающегося облегчения, долгожданной свободы, была и какая-то грусть, порой даже скорбь. Жаль было расставаться с уже привычным образом жизни.
В какой-то момент я поняла, что в тот факт, что Бах, Росса, Камю, Бьянко и Пьячере – это одно лицо никто не поверит. Ну, а в то, что это всё лица Косицыной, умершей тринадцать лет назад – в это и подавно никто и никогда не поверит. Не захотят поверить, по крайней мере.
Запад считал меня своей гордостью. Каждая крупная культурная страна видела во мне своего представителя, национального героя. А тут взять и отдать это всё России?!
Таким образом, я поняла, что все эти персонажи мне надо ликвидировать. А что потом делать со снебасвалившейся Косицыной я решила придумать по возвращении в Россию.
А пока я просто работала.

В мае я решила пожить какое-то время в Мюнхене. Инкогнито. Мне нужно было найти себе адвоката. Если я планировала ликвидировать свои «ипостаси», вставал вопрос с их счетами и дальнейшей работе с ними. Я должна была сохранить всё своё состояние, не глядя на то, что все мои лица будут стёрты.
Там я познакомилась с очаровательным молодым человеком, Хансом Вебером. Ему было лет двадцать, не больше. Он был по-своему наивен и довольно чист душой. Я изъявила желание познакомиться с его родителями – я была в восхищении от его манер и вообще воспитания. Сразу он испугался – ведь я была на двадцать лет старше его. Тогда мы решили, что скажем, будто бы я его учитель музыки, с которым он занимается в тайне от родителей. Для правдивости я дала ему несколько уроков. У него оказался поразительный слух, исключительная память и … бесподобный бас!
На этот раз я не стала придумывать новое имя, взяла один из уже имеющихся псевдонимов – Хана Шпигель.
Оказалось, и Ханс, и его родители читали все мои статьи, и я была у них на хорошем счету. Правда, к моему сообщению, что их сыну надо брать уроки вокала, они отнеслись несколько настороженно. Больно хорошо все знали фразу Поленина: «Кто запел однажды – уже не сможет без этого жить!». А они готовили сына для другой жизни. Их семья была потомственными адвокатами и уже более века сотрудничали с какой-то богатой семьёй из Мюнхена. У них был бессрочный контракт, переходящий из поколения в поколение.
Я не стала настаивать и согласилась, что профессия музыканта не всегда самая прибыльная и успешная.
Ещё с порога меня поразил отец Ханса, Кристоф Вебер. Это был мужчина лет пятидесяти пяти с такими же безупречными манерами и очень аккуратной внешностью.
Чтобы не развозить это дело надолго, скажу только, что через две недели Кристоф развёлся, а ещё через неделю он женился на Хане Шпигель и … занялся всеми моими счетами.
Сейчас я не могу сказать, почему я женила его на себе – возможно, просто захотелось (видимо, очередная игра моего больного рассудка), а возможно – почувствовала, что только таким образом я смогу его «заинтересовать» своими проблемами. Я понимаю, что разбила прекрасную семью, сердце Ханса и накликала на себя проклятья супруги Вебера. Но я это сделала…
Почти сразу после свадьбы мы нашли суррогатную мать для нашего будущего ребёнка (я сослалась на свой возраст). Благо, ещё только приехав в Германию, я озадачилась тем, чтобы обеспечить себе будущее потомство. Тогда я была молода и здорова – и я заморозила несколько яйцеклеток, понимая, насколько жизнь не предсказуема. Кто знал, что это реально мне пригодится.
Таким образом, с Вебером я «расплатилась» за его работу.
В июне я смылась в Москву.
В июле я была в Косицынграде…
В Мюнхене я объявилась только в августе.
Кристоф был в недоумении. Я же не посчитала нужным что-либо ему объяснять.
Побыв с ним почти весь месяц, к концу августа я снова слиняла – теперь уже в Берлин.
Почему-то этот концерт для меня был более важен, чем все остальные. Я, всегда обладающая безупречным чутьём, что-то почувствовала. Кроме того, был ещё один показатель – у меня сильно ухудшилось здоровье. И к тому же на этот концерт решил приехать Саша и всё семейство Эстергази.
В программе не было ничего особенного – обычная фортепианная музыка.
Атмосфера в зале мне не понравилась с первой же секунды. Что-то было не так. Висело какое-то напряжение. Моё сердце сжималось от дурных предчувствий. Как когда-то на гастролях с Ники. Всё было очень похоже, и это пугало.
Первое отделение прошло спокойно, второе тоже.
Когда же я сыграла последний аккорд «Лунной», я поняла: это неотвратимо! Мне хотелось играть и играть, лишь бы никогда не заканчивать этот концерт, но я понимала, что это невозможно. Рано или поздно я должна уйти со сцены.
Встав последний раз перед публикой на поклон, я поразилась каким-то внутренним контрастом: с одной стороны – сильнейшая буря, прямо шквал оваций, безудержная радость, восторг и восхищение, а с другой – ужас, оцепенение, недосказанность, страх перед неведомым, но неизбежным несчастьем.
На этом концерте я впервые разрешила своим охранникам пропускать желающих выйти ко мне на сцену (Саша очень просил меня об этом).
Но публика об этом не знала. Поэтому его выход на сцену всех поразил: Саша твёрдым шагом вышел на сцену с шикарнейшим букетом моих любимых пионов (и это в сентябре).
И когда он уже почти подошёл ко мне, недалеко от сцены прозвучал голос Сергея:
- Режиссёрская будка!
Реакция Саши была моментальной. Увидев блеснувший в будке оптический прицел снайперского ружья, он, бросив цветы, заслонил меня, но не успел повалить на пол – выстрел опередил его…
От удара головой я потеряла сознание…
Придя в себя, я поняла, что лежу на заднем сиденье джипа Уила, несущегося на весьма приличной скорости.
#- Уил, останови! – протянула я, приподнявшись. Он тут же подъехал к обочине и, выйдя из-за руля, подошёл ко мне.
#- Как Вы себя чувствуете?
#- Спасибо, хорошо. Что с Александром? – сразу спросила я. – Что вообще произошло?
#- Киллера удалось поймать. Это было заказное убийство. Если бы его, господина Королёва, не оказалось рядом, я даже не знаю, чем бы всё могло кончиться.
#- Глупый вопрос! Пристрелили бы меня! – вспылила я. – Что с ним? Он жив? Где он? Сколько прошло времени?
#- Минут двадцать – полчаса. Его забрала скорая. Он был при смерти.
#- Живо за руль и в больницу! – я выпихнула его из салона.
Ещё через полчаса я была в больнице и разговаривала с главврачом.
#- Мне очень жаль, раны не совместимы с жизнью. Надо сообщить его семье.
«Я его семья!» - подумала я с тоской.
#- Неужели ничего нельзя сделать? Я оплачу любую операцию! Найду любого донора!..
#- Да поймите Вы! – вздохнул врач. – Не всё можно купить!!! Никто и ничто не могут ему помочь. Всё, что мы можем – это продлить его мучения на час-другой. И это всё!
#- Нет! Этого не может быть! Ничего невозможного ведь нет! Вы просто некомпетентны в этом вопросе. Вы не хотите ничего делать!
#- Мне понятны Ваши чувства, - не обиделся врач. – Но поймите, есть ценности дороже денег. Он проживёт не более часа.
#- Я могу побыть с ним? – мне всё ещё не верилось.
#- Конечно. А кем Вы ему приходитесь? – всё-таки спросил он.
#- Смыслом жизни! – коротко ответила я и зашла в палату.
«Так не должно быть!» - пронеслось у меня в голове, когда я увидела Сашу.
Этот красивый, здоровый, сильный мужчина в самом расцвете лет и сил лежал на больничной койке, утыканный проводами, в маске… Он умирал! И ничто не могло это предотвратить. Свершалась страшная несправедливость жизни.
Я встала возле него на колени и, взяв его руку, поднесла её к своим губам.
Саша слабо поднял веки и перевёл взгляд, уже почти потухший, на меня.
В секунду глаза мои наполнились слезами: я не хотела мириться с тем, что видела.
У меня не было слов, чтобы выразить всё, что я чувствовала. Я должна была так много сказать ему! Но не могла.
- Прости!!! – еле выдавила я и прижала его руку к своей щеке, мокрой от слёз.
Он слабо подтянулся и снял с лица кислородную маску.
- Помоги мне снять эти провода, - попросил он.
Я поняла его – в них не было необходимости. Уже…
- А ведь ты знала, - он слабо улыбнулся и сжал мою руку.
- Но почему?! – тихо воскликнула я.
- Потому что на этом моя миссия закончена. Я уверен: теперь ты справишься и без меня. А мне пора отдохнуть.
- Не говори так! Ты должен жить!!! Это я должна была умереть! Это была моя пуля!
- Нет, дорогая, - тихо возразил он. – У каждого свой час. И это мой. Поверь, я очень устал. Отпусти меня. Я хочу освободиться. Пойми и прости меня!
- Но я … жду от тебя ребёнка! – через ком рыданий выдавила я.
Саша закрыл глаза. Лицо его засияло светлой, внутренней улыбкой. Он глубоко вздохнул.
- Спасибо! – он открыл глаза и с усилием подтянул мою руку к своим губам. – Теперь я ещё и счастлив.
- Но что мне делать?! Я же беспомощна! На кого мне теперь положиться? Как же я буду одна?!
- У тебя есть Моррези, он никогда тебя не бросит. И кроме него у тебя есть Ники, - на удивление спокойно произнёс он.
- Ах, Саша, не надо!
- Нет, отчего же. Видимо, так устроен человек, но рано или поздно он понимает всё, что долгие годы не мог понять. Видишь, жизнь рассудила, что я здесь лишний. У меня были свои преимущества, и я ими пользовался. Моё время кончилось. Теперь настало время для его счастья, для вашего совместного счастья. Ничто и никто теперь не будет стоять между вами. И я рад.
На минуту он замолчал. И я не говорила ни слова – я чувствовала, что он ещё не закончил.
- Пообещай! – уже совсем тихо прошептал он.
- Всё, что захочешь!
- Вернись в Россию. Верни себе имя. И … выйди замуж за Ники. У детей должна быть полноценная семья.
- Саша! Не надо! – я уже просто не могла сдерживать рыдания.
- Ты не думай, что мне тяжело это. Вовсе нет. Я хочу, чтобы ты была счастлива – ты это заслужила. Вы должны быть вместе.
- Я сделаю всё, что ты захочешь, - смиренно проговорила я.
- Прости меня за всё, я так часто действовал в своих интересах.
- Ты уже искупил все свои ошибки, и я уже давно простила тебе всё, что требовало прощения. Больше чем ты, для меня никто не сделал. А ты прости меня, хотя хуже наказания, чем жизнь с осознанием потери близких людей, трудно и придумать!
- Дорогая! Любимая! Я всегда и всё тебе прощал и прощаю! Ты не представляешь, как мне сейчас стало легко! Всё, что так или иначе меня мучило – разрешилось. Моя душа и совесть очистились. Я счастлив, - он глубоко вздохнул. – Не плачь! Радуйся за меня! Пожалуйста! – уже с натяжкой и расстановками проговорил он. – Отпусти… меня...
Я встала и, наклонившись над его лицом, поцеловала его ещё тёплые, но уже сухие и почти безжизненные губы, а затем холодный, изрытый морщинами лоб.
Когда я выпрямилась, он был мёртв….
- Прощай! – прошептала я и закрыла глаза.

продолжение: http://proza.ru/2022/01/05/1967