Непотушенные свечи

    
        Они летели вниз, раскинув руки, в попытке зацепиться хоть за что-нибудь. Первой падала Танька. Жека, пристёгнутый к ней капроновым тросом, гнался за ней. Гнался, но не мог, не мог её догнать!
        -Держись! - Ветер относил в сторону его безнадёжный крик.
«Жи-и-знь! Жи-и-сь!» - на высокой ноте бесконечно долго многократным эхом отозвались равнодушные горы.

        Слева поднималась отвесная стена - склон горы. Внизу расположилась узкая долина. В ней среди хаоса камней и обломков зеленели поляны, кажущиеся неумелыми детскими мазками на рваном картоне.
        А высоко над головой была видна покрытая снегом вершина. Секунду поколебавшись, он взял напарницу за руку выше локтя и указал ей рукой вверх.
        – Мы с тобой пойдем вот туда, – сказал он.
Татьяна невольно отпрянула, взглянув на отвесный склон.
        – Нам тут никогда не подняться, - её глаза посерели от страха, но Жека заворожено смотрел не на неё, а на укрытую облаками 2-ю Западную.      
       Справа по ходу поднимались скальные складки, грубо оштрихованные и изрезанные поперёк трещинами. Впереди лучи солнца обесцвечивали и превращали гранитные скалы в белые стены. Выше слепили глаза снежные языки, свисающие и наплывающие на тёмные, тенями рассечённые, глыбы. Издалека шапки снега казались пушистыми и нежными. Хотелось зарыться в них, спрятаться от жары, испытывающей жаждой долину и двух восходителей-альпинистов.
        Но это было обманчивое впечатление. По опыту Жека знал, что поверх толстого, до трех метров наноса, снег укрыт твёрдым и непробиваемым натёчным льдом.
        А пока им предстоял долгий подъём по осыпи из крупных обломков, в тени которых лежали нетронутые таянием линзы льда. Между глыбами высокие, по колено, заросли рододендронов.
        Шапки соцветий из белых цветков в обрамлении тёмно-зелёной глянцевой листвы покачивались порывами стекающего с вершин ветра, влюблёно розовели по краям лепестков, прижимались к ногам, мешали идти, связывали, а стелющиеся стволы цеплялись, затрудняя подъём.
        Зато горный воздух! Он напоён какими-то особыми, едва уловимыми ароматами. Тут же сиреневые и тёмно-фиолетовые мелкие колоски котовника, издающего тонкий лимонный запах.

        Вот здесь, в этом медовом эдеме, и нужно бы остановиться молодым и влюблённым романтикам. Встать лагерем, закрепить растяжками палатку, разогреть на  горелке большую кружку чая с горным чабрецом. И никуда, совсем никуда, не стремиться!
        Но, молодость, задор, энтузиазм и волнующая так будоражащая кровь близость! Вот, что подталкивало их к дурачествам и безумству. И тогда весело смеясь, они демонстрировали свою скальную подготовку, легко, цепляясь за отколы, взбирались по сколам и граням. Первым всегда был Женька. Ему доставляло особое удовольствие подать ей руку, подтолкнуть, втянуть, продемонстрировать и показать свою силу и нежность.
        Но чаще выбирали узкие проходы между валунами. Приходилось наклоняться, снимать рюкзаки. Утомления не было. Сложнее будет подниматься по мелкой гравийной осыпи. В ней ноги утопают по щиколотку, опора ненадежная даже для ребристых вибрам. Зато крутизна облегчит опору на короткое древко ледоруба.
        Женька протаптывал перед ней тропу в зарослях. Он рвался вперёд, предвкушая удовольствие от сложности и опасности.
        – Нет, мы пойдём именно здесь! – кричал он, - я про себя загадал, если мы поднимемся на эту вершину, держась за руки, то нас ничто и никогда не разлучит!
        И начал уверенно подниматься по склону. Первые сотни метров оказались совсем нетрудными, и Таня следовала за ним. Время от времени Женька останавливался, протягивал руку, как бы приглашая её к себе.

        Подъём стал труднее, и они продвигались медленнее. Восходители почувствовали себя незащищёнными среди препятствий, выросшими крупными выступами из безжизненного тела горы. Одиночество среди каменной пустыни, груз опасности за каждым изгибом рельефа, а еще дыхание промороженных скал тревожными сигналами завели свою предостерегающую арию. Высокими и заунывными голосами выл голодный ветер ущелий.
        Наконец обнажился крутой голый склон, рассечённый поперечными глубокими трещинами и продольными полками, издалека напоминающие грубо высеченные неумелым камнетёсом ступени. И мир стал серым и бесцветным. Зазвучали липкие один к одному, без пауз, сдвоенные удары сердца, как падающие с большой высоты на скалы удары камней. Удары, от которых сохнет во рту, и потеют ладони.

        Татьяна поскользнулась, но Женька успел её подхватить. Не давая ей остановиться и передохнуть, упрямо тащил её наверх. Он был неутомим и убеждал напарницу двигаться быстрее. Женька торопился. До захода солнца им следовало дойти до первой стоянки. Место для ночевки он присмотрел в глубокой горизонтальной расщелине. Там он рассчитывал под скальным выступом уютно укрыться от снега и ночного мороза.
       Наконец, они выбрались на широкий уступ.
        «Привал» - выдохнул Жека.

        Они лежали рядом, хватая воздух ртом, стараясь рассмотреть то, что происходило в долине. Нависший выступ мешал видеть ближнюю часть их пути. Груды камней остались далеко внизу, ещё ниже пятна снежников и цветочные лужайки смотрелись как небрежно выброшенные бумажные клочки, за которые не с кого спросить. Увалы и складки выглядели мягкими и уютными. В одной из них мирно паслась отара овец. Бараны мелкие, почти как точки, были малоподвижны, словно пришпиленные к травянистому склону.

        -А я ведь маме сказала, что поехала в Крым, загорать и купаться в море! – отдышавшись, засмеялась Танька, - если бы она знала! Ни за что бы не отпустила.
        -Вон там, на седле между вершинами, послезавтра ты получишь настоящий горный загар! Мы устроим привал на час. Там тихо, ни ветерка, и никого нет. Будешь принимать солнечные ванны, в чем мать родила.
        -Бесстыдник!– Танька, дурачась, натянула на Женькины глаза капюшон, прижав его руками - вот он о чём размечтался!
        Женька возмущенно барахтался, старясь стянуть колпак с головы:
        -Я же о твоей маме беспокоюсь. Представляешь, как она удивится, увидев твои бронзовые ягодицы!
        -А свои, ты кому будешь демонстрировать? Или у тебя ещё кто-то есть?

        Женька освободился от рук влюблённой спутницы и теперь смотрел наверх, обдумывая, что делать дальше. Высоко над его головой находился широкий, рассеченный снежными языками уступ.
        Она же не сказала вслух. Мягкая волна нежности тихим речитативом поднялась из груди с повтором на высокой ноте. Он длилась долго, бесконечно долго. И пережимал голосовые связки, а ей хотелось пропеть, хотя бы его. Но сердце сильно билось, дыхание стало порывистым и горячим. Ей подумалось, что возможно через много лет, когда они всей семьей вернутся в эту, лежащую под ногами долину, их дочь (а может сын) вполне может просчитать, что именно тогда, здесь, ей был дан шанс явиться на свет.

        Женька тронул руку Тани.
        – Ну как, можешь идти дальше?
Она кивнула:
        – Да, конечно, могу.
        Он улыбнулся ей. Лица их оказались совсем близко, она пододвинулась и прижалась к его губам:
        – Мне все-таки немного почему-то тревожно.

        Снова начали подъем. Стена, казавшаяся снизу вертикальной и неприступной, состояла из бугристых шероховатостей. Уклон был вполне приемлемый. Непреодолимые «зеркала» легко обходились. Было непонятно, отчего маршрут квалифицировался усложнённой «тройкой» с элементами пятёрки. До сих пор им ни разу не пришлось организовывать страховку. Обвязки, крючья, карабины, веревки лежали невостребованными под клапанами рюкзаков.

        Но вскоре всё стало иначе. Очередной привал Женька устроил под нависающим обрывом. Обойти его было нельзя. Начинался он двумя глубокими карманами, уходящими вглубь скалы. В таком же, похожем, но на двести метров выше Женька планировал устроить ночлег. Только до него ещё нужно было добраться. А солнце уже заползло за противоположную гору. До следующего удобного места был риск не добраться засветло. Про себя Женька решил, нужно хотя бы проложить первые сорок метров перил.
        Пошел первым. Снизу Таня видела его напряжённые ноги, под ремнями беседки торчали страховочные рукавицы. Веревка робко потянулась следом. Он поднимался стремительно, фиксируя зацепы и не на одном из них не задерживаясь. Так динамично, на скорости могут двигаться по скалам только очень уверенные скалолазы. И стена словно оживала под его руками и ногами.
        До первой точки страховки, метрах в пяти от полки ничто не вызывало опасений. Таня держала страховочный трос в брезентовых рукавицах. Трос из ее рук проскальзывал через карабин, вщёлкнутый в ухо скального крюка. Второй такой крюк Женька должен будет забить в стену уже из неудобного положения, фактически держась одной рукой за выступ и расклинив ноги между выступами. Затем карабин, в него веревка, и можно двигаться дальше.
         Отдых для себя Женька наметил после четвертого крюка. Снизу он видел, что там, где он наметил остановиться, полочка для ног достаточна для опоры. До вожделенной складки с карманом было еще три веревки. Что было выше, скрывалось за рельефом.

        Выше была исполинская белая, словно выкрашенная известью стена. Она как башня с иззубренными контрфорсами и, словно налипшими пластами из толстого теста – и как только они не отваливаются? - устремилась почти вертикально ввысь. Просто невероятно было представить, что по ней может вскарабкаться слабый маленький человечек! При ближайшем рассмотрении и на ней были трещины и разломы, только обзор перекрыт скальными островами.
        А пока он забил три крюка, на два из них закрепил репшнуры для своей страховки, конец веревки пропустил через третий карабин и прицепил конец к своей обвязке. Все было готово для подъёма напарницы.

        Для Таньки это походило на кошмарный сон. Без Женьки она не прошла бы и нескольких метров – он подтягивал ее там, где было особенно трудно.
        Когда почти добрались до уступа, она вдруг остановилась. Нога ее стояла на внутреннем разломе, руками она цеплялась за выступающий камень, всем телом прижимаясь к отвесной стене, глаза ее были закрыты.
        – Помоги, – прошептала она, задыхаясь. – Я не могу лезть дальше.
        Хорошо,  что он не мог услышать её. До полки оставалось всего-то не более двух метров. Он взглянул на Таньку, цеплявшуюся за камень прямо у него под ногами, и все понял.
        -Закрепись! – заорал Женька, - сейчас я вытяну тебя.

Ниже в сиреневой дымке надвигающихся сумерек был отвесный склон, спускавшийся в долину. Ее страх высоты передался Женьке. У него внезапно закружилась голова. Представив себе самое страшное, он закрыл глаза, держа страховочный конец в натяг, и почувствовал, как по телу струится липкий пот.
        Взглянув наверх, Танька увидела его прямо над собой, и ей показалось, что он сейчас упадёт.
        – Женя! Мне страшно, я руки забила, не чувствую их совсем. – она чувствовала, что ее предплечья надулись, окаменели от длительной и запредельной нагрузки  Пальцы отказывались ей подчиняться, уже не способны были держаться за выступы.
        -Не бойся!  Все в порядке, – ответил он, тяжело дыша. – У меня просто голова закружилась. Не смотри вниз. Постарайся удержаться на месте и не шевелись.
        Он нашел опору для ног, нагнулся и протянул руку.
        – Дай мне руку, – сказал он. – Не бойся, давай руку. Я удержу.
        – Нет, тебе не втащить меня, я сама должна! Вот только руки отойдут, - и она стала разминать задубевшие мышцы.
        – Давай руку!

        Он успел схватить ее как раз в тот момент, когда она бессильно отцепилась от зацепа, за который держалась. Ветер унёс ее сдавленный крик. Она болталась на одной руке, волосы её раздувалась от ветра, ноги двигались так, будто она бежала.
Женька держал её на весу.
        – Танька, ты должна мне помочь, – проговорил он, задыхаясь. – Я сейчас тебя раскачаю. Постарайся найти уступ и встань, тогда я тебя подниму.
        Он качнул ее в сторону склона, услышал, как её ноги  скребут стену, стремясь найти какую-нибудь опору. Потом почувствовал, что она зацепилась и перестала висеть всей тяжестью на его руке.
        Продолжая держать, он смотрел вниз. Они будто застыли в таком положении. Медленно проползла минута, потом он сказал:
        – Ну, теперь пора, – и втащил её через край выступа.
И она без сил упала рядом с ним.  Приходя в себя, они прижались друг к другу, не в силах говорить и шевелиться.
        Оранжевый полог укрыл и отсек их от мрака приближающейся ночи, и известил наблюдателя в лагере, что пока у связки всё благополучно. Всё по плану.

        На следующее утро сыпал мелкий колючий снежок. И был долгий траверс, подъем по трещинам и каминам. Под вершину поднялись, когда солнце прощально скрылось за главным хребтом. Чуть ниже, метрах в двухстах снежный наддув уютно пристроил счастливую пару в откопанной пещерке.
        Тихо шипела горелка, в кастрюльке прела крупа с тушёнкой,  обещая много приятных ощущений. После ужина расположились в одном спальнике. Свечи на полке задули – они уже им не потребуются. Завтра им предстоял короткий и легкий подъем на вершину и быстрый спуск по западному ребру в обещанную Женькой седловину между вершинами. До базового лагеря не более пяти часов.

        Утром, в потемках, при свечах, уложили в рюкзаки уже ненужное снаряжение. Единственный короткий и опасный участок по гребню, укрытому снежным наддувом, они предполагали пройти без проблем.
        Он посмотрел на Татьяну.
        – Ты готова?
        Она крепче сжала его руку. Лицо её было усталым, бледнее обычного - короткий сон не дал достаточного отдыха.
        – Да, я готова, – сказала она. – Свечи не тушим. Пусть догорают без нас.
Из осторожности связались короткой двадцатиметровой веревкой. Первой шла Татьяна. За ней, на удалении, придерживая стелющийся по насту трос, шел Женька.  В его сердце звенела радость,  разогретая длительным ожиданием покойного семейного счастья. Ведь они так договорились еще «на земле».
         Татьяна следовала изгибам карниза, не оглядывалась, уверенная в напарнике. Тот был внимательней, готовый в любой момент броситься на другую сторону гребня, если под ней обрушится предательски ровный и чистый снежный наддув.
        Отвлекся он всего на секунду, мечтательно посмотрел в светлые небеса, губы его пропели весёлый мотив из песни юности: «Нам и это подходит вполне. Мы на край земли придём. Там построим новый дом и табличку прибьём на сосне». И в этот момент что-то хрустнуло, и под ногами возникла пустота, а ниже летела, вихрясь и омахивая стену, снежная пыль. И в этом вихре, врываясь в него, зарываясь и выныривая, в нестерпимых блесках снега и льда, мелькала оранжевая пуховка его Татьяны!
        Метров через пятьдесят Татьяна приняла сокрушительный удар о скальный выступ контрфорса. На мгновение, на ничтожно короткое мгновение, ее тело остановилось, приклеилось к ледяной щеке бесчувственной скалы. И этого было достаточно, чтобы Женька догнал и обеими руками и ногами прилип рядом с ней, пытаясь остановить смертельное падение.
        Казалось, всё благополучно, он приземлился, смягчил удар, приняв его руками, ногами, всем телом, и всё для них закончилось. Но тут же верёвка вновь натянулась. Танька сорвала его с выступа.
        Далее их тела беспорядочно бились о скалы, рёбра, острые зубцы и хищные клыки. Иногда Женька догонял, и они сцеплялись, словно обнимая друг друга, и вновь распадались, но не в силах были разорвать такую короткую и такую прочную связь…

        Глубоко внизу, на сияющей свежим снегом верхней стенке бергшрунда, темнеет пятно. Сверху оседает сахарная пудра. Ещё немного и снежная пыль милосердно укроет, утишит их боль, припудрит и забинтует холодом их неизлечимые раны, спрячет от беспощадного солнца, от такого желанного горного загара уже безжизненные тела. И скроет все следы трагедии. Чтобы никто не мог потревожить последний приют двух любящих сердец.


        В моем альбоме памяти на последней странице вклеены два черно-белых портрета. Они разделены, у меня нет ни одного их общего снимка. Но они рядом. Я часто начинаю с конца, мне хватает мужества, но нет сил удержать в верней части горла предательские спазмы…
        На нём белая рубашка с высоким очень изящным воротничком, почти подпирающим подбородок, конечно галстук. Тонкая, и почти мальчишеская шея устремляет его туда, где его ждала победа. Вверх. Аккуратно зачесанные назад чёрные волосы и брови подчеркивают высокий лоб. Спокойный взгляд и чуть-чуть тронутые улыбкой губы.
        У неё напряжена складка у губ и утомлённые глаза. Платье с модной, вероятно, тогда бабочкой и какой-то пленительной, с трудом читаемой на старой фотографии, вышивкой на левом плече в меру подчёркивает сильные, выносливые плечи. У меня много её снимков, я тоже был в числе её искренних, но безуспешных поклонников. На всех фотографиях глаза её как будто присыпаны мягкой усталостью и заботой. И тревожная, отрывистая, как гитарные аккорды, мелодия сотрясает мое тело.

        Эти портреты, как непотушенные свечи, замыкают мой спортивный альбом …