Л. И. Балашевич. Углубляясь в историю. гл. 25

На фото: Маршал Маннергейм и Вольдемар Эрфурт в Миккели, 1941. Из книги “Mannerheim tutu ja tuntematon” , Helsinki, 1987.

                Как Маннергейм относился к Германии и к немцам?

      В течение прошлого столетия Германия  дважды сыграла важнейшую  роль в истории Финляндии – в период гражданской войны 1918 года, когда немецкие войска приняли непосредственное участие в разгроме красных, и в 1941 году, когда Финляндия была вовлечена во второю мировую войну на стороне Германии. И в том, и в другом случае Маннергейм был главнокомандующим финской армией и взаимодействовал со своим союзником. Попробуем поискать преимущественно в финно-язычной литературе ответы на вопрос о том, был ли он германофилом и как он лично относился к Германии и немцам.
      Первое обстоятельное знакомство с Германией оказалось для Маннергейма трагичным. В 30-летнем возрасте Густав Маннергейм перешёл на службу в Придворную конюшенную часть, что открыло перед ним возможность регулярно и подолгу бывать в различных странах Европы для закупки породистых лошадей в императорскую конюшню. В ноябре 1898 года он приехал с этой целью в Берлин, и этот приезд обернулся для него трагедией, последствия которой он ощущал всю оставшуюся жизнь. Вот как он сам описал этот эпизод в мемуарах: «Главный конюший Пруссии граф фон Ведель пригласил меня в императорские конюшни в Потсдаме, и там я получил удар в колено от одной из личных лошадей императора. Личный врач императора профессор Бергман сокрушённо покачал головой. Коленная чашечка раскололась на пять частей, и нога в колене не могла больше сгибаться, но врач утешил меня: «Хотя вам трудно будет вести вперед эскадрон, вы всё же прекрасно сможете командовать полком, и ничто не помешает вам стать генералом!» Последовали два месяца вынужденного безделья. Благодаря растираниям и физическим упражнениям колено понемногу поправлялось, хотя оно осталось слабым на всю жизнь. Человек, занимающийся лошадьми, не может избежать таких ударов, но из тех тринадцати случаев, когда я ломал себе кости, это происшествие было самым ужасным. За несколько дней до возвращения в Петербург я получил приглашение на обед к германскому императору. Хотя я немного побаивался скользкого паркета из-за своего колена, мне было всё же очень приятно побывать во дворце. Благожелательное отношение Вильгельма II к такому молодому офицеру, каким был я, произвело на меня очень сильное впечатление. …Император вёл бойкую беседу, что не мешало ему есть очень быстро, и как только он заканчивал с каким-то блюдом, у всех остальных тотчас меняли тарелки»9.    Не только породистые лошади и император понравились Маннергейму в Германии. Во время поездки в Германию 1889 года он отмечал «в Пруссии превосходный порядок. Сразу после пересечения границы как будто попадаешь в другой мир, настолько велика разница в строениях, состоянии полей и т.д.» Эти же качества он позже отметил у прибалтийских немцев в 1901 году и у немцев Буковины в 1917 году, уже во время первой мировой войны4.
       Маннергейм с уважением относился к достижениям Германии в военной области и к стойкости и храбрости немецких солдат. Во время первой мировой войны, доблестно сражаясь против австро-венгерских войск под Красником, за что он получил в награду золотое Георгиевское оружие, он отмечал, что австро-венгерские войска не были достаточно боеспособны без поддержки немецких войск, на стороне которых была непобедимая репутация. Достижения немецкой армии в первый год второй мировой войны заставили Маннергейма даже воскликнуть: «Восхищаюсь немецким государством!»4               
       Тем не менее, Маннергейм отчётливо видел и другую строну медали. С первых дней первой мировой войны активно участвуя в боевых действиях против немецкой армии, он был поражён жестокости пруссаков по отношению к мирному населению Польши, на территории которой он воевал. Память об этом осталась в его частных письмах. Так, в письме княгине Марии Любомирской от 10 августа 1914 года он написал: «Столетиями не видано такой жестокости и презрения к правам народов, какие выказывают сейчас немцы. Они воистину заслуживают урока, который не сразу забудут, потому что их наглость переходит все границы.»   Два месяца спустя, когда возникла угроза захвата немцами Варшавы, он писал ей же: «Я беспокоюсь за Варшаву. Хотя этим отвратительным пруссакам и не удалось бы захватить город, как я надеюсь и верю, вашему прекрасному городу придётся ужасно страдать от их тяжёлой артиллерии и пуль, а прекрасным и обворожительным женщинам Варшавы придётся пережить мучительные мгновения». Спустя полгода он писал: «Не могу себе представить, чтобы у кого-либо из нейтральных стран были симпатии к Германии после всех пренебрежений правом и международными соглашениями, которые она продемонстрировала»2.
   После прихода к власти в России большевиков Маннергейм был уволен из армии в чине генерал-лейтенанта и навсегда покинул Россию. Он вернулся на родину в Финляндию уже после провозглашения ею независимости и практически сразу возглавил вооружённую борьбу против угрозы насильственного захвата власти в стране пробольшевистски настроенными левыми социал-демократами, поддерживаемыми русскими большевиками.  Событий этого периода мы уже касались в разделах 10 -12, поэтому в рамках рассматриваемого вопроса уместно здесь лишь повторить, что руководство страны того периода, в том числе премьер-министр, а затем и регент Свинхувуд, придерживались  ориентации на Германию, верили в её победу и считали необходимым обратиться за военной помощью к ней в борьбе против красных. Маннергейм категорически возражал против этого шага, мотивируя это тем, что страна попадёт в таком случае после зависимости от России в зависимость от Германии. Г. Линдквист так кратко описал тогдашнюю ситуацию: «Руководство Финляндии того времени ещё верило в 1918 году в победу Германии и ориентировалось на неё и её помощь. Густав Маннергейм был категорически против обращения за помощью к Германии в гражданской войне. Он не верил в её победу и считал, что Финляндия потеряет свободу действий. Сенат обещал ему, что не будет обращаться за помощью, но не сдержал слово. Но даже когда немцы высадились, он добился без ведома сената согласия от главнокомандующего немецкой армией Людендорфа на то, что немецкие войска будут подчиняться его приказам».8
   Через две недели после парада победы над красными командующий белой армией Густав Маннергейм был приглашён в сенат. «Ему сообщили, что сенат решил установить тесные связи с Германией. Немецкие офицеры будут обучать войска, а в штабе Маннергейма будет его ближайшим помощником немецкий офицер. Маннергейм ответил: «С сегодняшнего вечера я оставляю должность главнокомандующего и завтра уезжаю за границу. Прошу правительство немедленно назначить мне преемника, иначе я оставлю пост моему ближайшему помощнику». Сенат одобрил его отставку 29 мая 1918 г.»8
       Сенату Маннергейм заявил: «Неужели кто-то может вообразить, чтобы я, создавший армию из ничего и приведший почти необученные и недостаточно вооружённые и оснащённые войска к победе – спасибо боевому духу финских солдат и искусству и преданности офицеров – теперь покорно утверждал бы своей подписью приказы, которые немецкая военная комиссия сочтёт нужными?».8  Позднее Маннергейм в частном письме так объяснил свою резку реакцию: «Мой уход – ответ на то, что финский главнокомандующий должен подчиняться фон дер Гольцу и немецкому главному штабу»6.    
       Леонид Власов по этому поводу писал: «Резкий антинемецкий демарш Маннергейма тогда полностью себя оправдал: 12.12.1918 года регент Свинхувуд, скомпрометированный связями с Германией, которая потерпела поражение в войне, ушёл в отставку, и на его место был приглашён Маннергейм именно вследствие его проантантовской и антинемецкой ориентации»1.   
       Как утверждает Сампо Ахто, к приходу к власти национал-социалистов Маннергейм отнёсся сначала с любопытством и даже ознакомился с книгой Гитлера «Майн кампф». «Приход Гитлера к власти оставляет желать лучшего, но, по моему мнению, они очистят воздух, и положение, которое сейчас складывается в мире, немного прояснится», писал Маннергейм в декабре 1933 года. Как и многие другие, Маннергейм считал Третий Рейх преградой большевикам. Вскоре, однако, мнение Маннергейма стало более критическим.  В конце 1934 года маршал верил, что немцы как один встанут за фюрера, но его методы очень напоминают применяемые Москвой»4
Примерно в таком же ключе высказался об отношении Маннергейма к приходу Гитлера к власти и Юрки Весиканса: «Адольфа Гитлера Маннергейм сначала благодарил за уничтожение большевизма в Германии. Вскоре он характеризовал фюрера как опасного человека и отказался в 1939 году ехать на его 50-летие. Нацизм аристократ Маннергейм отвергал, как и финских ультраправых.»13
       Если уже через год после прихода в Германии к власти нацистов Маннергейма начало тревожить то, что Гитлер действует методами, заимствованными у Москвы, то уже к началу 1939 года его отношение к нацизму окончательно сформировалось как резко отрицательное. В частном письме своей родственнице Еве Маннергейм он писал 12 марта 1939 года: «У нас на севере есть все причины для беспокойства. Народы Европы стремятся превратить просто в белых негров, обслуживающих Третий Рейх. Мы здесь негодовали на российскую политику притеснения и возмущались этим, но ведь то были только детские игрушки по сравнению с Адольфусом и его оберчекистом Гиммлером с его кроткими подручными. Тут грянет конец света»
       Почему же при таких взглядах на политику Гитлера, с которым  Маннергейм к тому же двадцать пять лет тому назад воевал  по разные стороны фронта, правда, Гитлер был тогда в чине ефрейтора, а Маннергейм – генерала,  последний в войне против Советского Союза оказался его союзником?   Ответ на этот вопрос дал сам Маннергейм: «Нас прижали в стенке: выбирайте одну из альтернатив – Германия или Советский Союз. Я вспомнил слова, произнесенные Сталиным осенью 1939 года в беседе с нашей делегацией: «Хорошо понимаю, что вы хотите остаться нейтральными, но уверяю вас, что это невозможно. Великие державы просто не позволят». Не позволят, и в этом мы уже убедились. Финляндия больше не свободна распоряжаться своей судьбой. Возможностей остаться вне ожидаемого конфликта практически не было»3.
       За год до начала нападения Германии на Советский Союз положение Финляндии её руководство оценивало как крайне опасное, и эта опасность исходила от Советского Союза. Вот что писал в своих заметках, которые в 1945 году были тайно вывезены в США, где  хранились в архиве Гуверовского института, и были опубликованы лишь в 2012 году, тогдашний президент Финляндии Ристо Рюти: «Весь этот период так называемого промежуточного мира (от окончания зимней войны до начала войны-продолжения – Л.Б.) мы находились в неустойчивом положении. У нас было постоянное чувство опасности. У нас было ощущение, как будто мы находились рядом с извергающимся вулканом. … Россия  шаг за шагом стремится уничтожить нас после зимней войны: транзит в Ханко, демилитаризация Аланских островов, присоединение Петсамо к району Мурманска, препятствование союзу со Швецией и т.д. …14 июня русские совершили жестокий акт, сбив следовавший из Таллина в Хельсинки финский пассажирский самолёт «Калевала» с дипломатами и пассажирами. Причиной было якобы то, что на нём они надеялись найти какие-то важные документы. (Это было время, когда СССР расправлялся с Эстонией – Л.Б.). У нас была возможность проследить за этим происшествием, но мы не осмелились даже заявить официальный протест»12.
       В этой нервозной обстановке для руководства Финляндии стало сюрпризом, когда впервые после заключения в 1939 году пакта Молотова-Риббентропа связанная с Советским Союзом союзническим договором Германия вдруг вспомнила о Финляндии и прислала в Хельсинки к маршалу Маннергейму подполковника Вельтьенса с предложением  разрешить Германии транзит через территорию Финляндии немецких грузов и проезд отпускников и больных из Норвегии и обратно. Взамен предлагалось снова разрешить Финляндии покупку вооружений в Германии и вернуть закупленное ею во время зимней войны вооружение, которое было конфисковано немцами в норвежских портах. Заметим, что в это время уже действовал договор с Советским Союзом о транзите военных грузов и личного состава между Россией и Ханко. Маннергейм после переговоров с премьер-министром Рюти сообщил о согласии на это предложение, и 12 сентября 1940 года соглашение было подписано официально.

      Позднее Маннергейм так оценивал это событие: «Каждый понимал, что интерес Германии к Финляндии в существовавшей тогда обстановке был единственной соломинкой, хотя никто не имел представления о её прочности. …Ход событий в последующее время, и особенно то, что нам стало известно о визите Молотова в Берлин в ноябре 1940 года, убедило меня в том, что без интереса Германии к Финляндии, проявившегося в заключении соглашения о сквозной транспортировке, Финляндия уже осенью 1940 года снова могла бы стать жертвой нападения, отразить которое страна была бы не в состоянии»3,10.   
    Здесь Маннергейм имеет в виду переговоры Молотова с Гитлером 12-13 ноября 1940 года, содержание которых стало известно финской стороне лишь в мае 1941 года от посла в Финляндии Шнурре во время его встречи с президентом Рюти. Рюти об этом писал: «20 мая 1941 года посол Шнурре рассказал, что во время переговоров с Молотовым последний поставил условием присоединения к странам оси позволение свести самим счёты с Финляндией и совместно действовать с Германией на Балканах. Гитлер категорически отверг оба предложения, и на этом переговоры закончились без политических последствий. Рассерженный Молотов вернулся в Москву». Рюти также привёл записи переводчика Гитлера Пауля Шмидта о втором дне этих переговоров, из которых видно, почему Гитлер не уступил Советскому Союзу Финляндию и какая опасность грозила Финляндии: «На следующий день 13 ноября состоялись снова переговоры Гитлера с Молотовым, которые были решающими как для Финляндии, так и для мира. Именно тогда между ними возникли серьёзные разногласия по финскому вопросу и жесткий спор: «Мы точно придерживаемся установленных секретным протоколом границ наших интересов, сказал Гитлер, добавив, что этого нельзя сказать о Советском Союзе. В пример он привёл захват Буковины, что не было предусмотрено протоколом.  «Это же касается и Финляндии, продолжал Гитлер. У нас тут нет никаких политических интересов, но во время войны нам нужны никель и древесина из этой страны и он не разрешит, чтобы Финляндия вступала в военное столкновение, в которое ввяжется Англия, с которой Германия ведет борьбу не на жизнь, а на смерть, и Швеция, вследствие чего вся Прибалтика окажется в огне».
        «Если между СССР и Германией будет царить хорошее взаимопонимание, настойчиво вещал Молотов, Финский вопрос решится без войны». И далее продолжал язвительно, что тогда не будут нужны немецкие войска в Финляндии и в ней не будет никаких демонстраций против Советского правительства». «Этого мне не хватало, сказал Гитлер решительно, мы никак не причастны к таким демонстрациям».    По отношению к немецким частям, которые перевозятся через Финляндию в Норвегию, Гитлер выразил готовность дать необходимые сведения, чтобы не нарушать взаимопонимание. Молотов заявил, что Советское правительство отвечает за окончательное решение финского вопроса, для этого не нужны никакие новые соглашения, старый советско-немецкий протокол бесспорно признает принадлежность Финляндии к зоне советского влияния».
       «Мы нуждаемся в мире в Финляндии из-за никеля и древесины», загорячился Гитлер и добавил для верности: «Конфликты в зоне Балтийского моря доставили бы немецко-советским отношениям много трудностей, последствия которых трудно предугадать». «Вопрос не в Балтийском море, а только в Финляндии» - ответил Молотов. «Никакой войны в Финляндии» - повторил Гитлер. «Значит вы выходите из нашего последнего соглашения» - заявил Молотов упорно». Как видно из этого диалога, Маннергейм был прав – не Финляндия определяла свою судьбу – её определяли великие державы, в данном случае СССР и Германия»12. 
       Так был сделан этот выбор между двумя огнями. Как писал Эрик Хейнрихс, глава финского генштаба, «Выбор, который сделали финны в 1941 году, не был ни идейно обоснованным, ни свободным. Река понесла лодку»5…
       В тех главах своих мемуаров, где он описывал события войны 1941 – 1944 годов, Маннергейм практически не касался своего личного отношения к тем немецким военным и официальным лицам высокого ранга, с которыми ему приходилось соприкасаться, и не давал им оценок. Было только два исключения. Первым был генерал Альфред Иодль, начальник штаба оперативного руководства Верховного командования вермахта, который во время визита в Миккели в ставку Маннергейма в 1943 году сказал Маннергейму, что «ему известно о попытках Финляндии установить контакты в целях выяснения возможности выхода из войны и в этой связи заявил: «Ни у одной нации нет большего долга, чем сохранение своей страны. Все другие точки зрения должны уступить этому путь, и никто не имеет права требовать, чтобы какой-либо народ стал умирать во имя другого народа». …Высказывания генерал Иодля ещё больше убедили меня и моих ближайших подчинённых в том, что он человек чести, который даже в моменты неудач принял во внимание наши трудности»3.
      Вторым исключением был представитель ставки немецкого верховного командования при штаб-квартире в Миккели генерал пехоты Вольдемар Эрфурт, впоследствии автор книги «Финская война 1941-1944 годов». Это был генерал старой закалки, не сочувствовавший нацистам, с которым у Маннергейма сложились хорошие деловые отношения и с которым он поддерживал связь и в первые послевоенные годы. О моменте отъезда Эрфурта в Берлин после выхода Финляндии из войны и разрыва отношений с Германией Маннергейм написал в мемуарах: «Его симпатия к нашей стране осталась неизменной. Я и раньше считал, что назначение такого получившего высшее гуманитарное образование и по характеру самостоятельного генерала представителем немецкого командования ко мне в Ставку являлось счастливым решением.  Когда на одной из стадий был поднят вопрос о его замене другим, который, как мы полагали, мог бы более жёстко проводить линию своего работодателя, я дал понять германской ставке, сколь высоко оценил бы решение оставить генерала Эрфурта на посту офицера связи между нами. Теперь, когда дороги наши расходились, я выразил ему свою искреннюю благодарность за ту широту взглядов и тактичность, которую он проявлял в своей нелёгкой работе»3.
       Что касается немецких высокопоставленных нацистских главарей, то при их визитах в Финляндию Маннергейм или принимал их строго в рамках дипломатического протокола, или при возможности избегал личных встреч. Так, во время визита министра иностранных дел Рейха Риббентропа в Хельсинки последний выразил желание нанести визит Маннергейму в Миккели. Эрик Хейнрихс воследствии писал: «Прежде чем уехать, фон Риббентроп хотел посетить маршала в Миккели. Маннергейм был от этого не в восторге. Он предупредил о плохом состоянии аэродрома около Миккели, но не решился прямо отказаться от встречи. Но ночью накануне планируемого приезда он разбудил адъютанта и приказал сообщить о крайней занятости из-за дел на фронте и невозможности встречи. Но министр иностранных дел рейха не мог смириться с тем, что у какого-то маршала нет времени на встречу с ним и один из его чиновников сообщил в Миккели, что важные дела и ему препятствуют приезду в Миккели.  Инициатива осталась его, Риббентропа, и никого другого!»5
      Во время визита Гиммлера в Финлянндию в 1942 году якобы для ознакомления с положением немецких войск в Лапландии его встретили в соответствии с протоколом, но дальнейший ход событий развивался как в детективе. Его описал Лехмус7 в книге «Неизвестный Маннергейм», а затем это описание было приведено в русском переводе Элеонорой Иофе2: «В июле 1942 года в Хельсинки прибыл Гиммлер якобы для ознакомления условий пребывания немецких войск в Лапландии. При нём был портфель, с которым он не расставался даже во время сна. В день прибытия его пригласили на официальный обед, а адъютант остался в номере сторожить портфель. Пара финских офицеров разведки всё же соблазнила адъютант спуститься в бар выпить за братство по оружию. Пока эсэсовец братался с финнами, разведка сфотографировала содержание портфеля. Оказалось, что 20 января 1942 года в Берлине состоялось совещание, на котором был окончательно решён еврейский вопрос: предполагалось передать Германии для уничтожения евреев из всех европейских стран, в общей сложности 12 миллионов человек. Из Финляндии Гиммлер собирался затребовать 2300 человек: их списки находились в портфеле. О находке доложили Маннергейму и премьер-министру Рангелю. На попытку заговорить с ним об этом деле Рангель ответил коротко: «В Финляндии еврейского вопроса не существует». Маннергейм же заявил членам правительства: «Из моей армии не возьмут ни одного еврейского солдата для передачи Германии. Разве что через мой труп. Не может быть также и речи о выдаче родных и близких моих военных, поскольку подобные действия могут отрицательно отразиться на боевом духе армии. Весь этот вопрос нужно без шума похоронить». Так, к чести Финляндии, она оказалась единственной страной в Европе, которая, будучи де-факто союзницей Германии, не предприняла никаких санкций против своих граждан еврейского и цыганского происхождения. Поэтому в Финляндии и возникла единственная в своём роде парадоксальная ситуация – военнообязанные граждане-евреи во время «войны-продолжения» сражались в рядах финской армии, т.е. фактически на стороне Германии. По окончании войны 6 декабря 1944 года президент Финляндии Маннергейм демонстративно присутствовал в Хельсинской синагоге на поминальной службе в память павших в Зимней войне и «войне-продолжении» солдат еврейского происхождения. Это была политическая акция»2.
      Маннергейм не отступил от своей линии поведения по отношению к официальным лицам Рейха даже тогда, когда в Финляндию вдруг решил прилететь сам Гитлер, чтобы поздравить маршала с 75-летием. Надо иметь в виду, что это было начало июня 1942 года, когда у Маннергейма ещё не было сомнений в победе Германии над Советским Союзом, и Финляндия связывала надежды на возвращение утраченных территорий только с этой победой. Кроме того, политический вес юбиляра, командовавшего армией маленькой страны, население которой не превышало 4 миллиона человек, был несопоставим с таковым диктатора, владевшего почти всей Европой. О мотивах такого поступка Гитлера до сих пор гадают историки и психиатры. Тем не менее Маннергейм ни одним жестом не дал понять, что судьба его страны зависит от этого человека и вёл себя безукоризненно. Пожалуй, лучшее описание впечатления об этой встрече дал её свидетель начальник финского генштаба Эрик Хейнрихс: «Когда маршал Финляндии и немецкий диктатор стояли рядом, глаза невольно замечали их физическое различие. Гитлер был значительно ниже ростом. Пук волос на лбу, странные усы и широкое основание носа придавали ему странный вид. Его руки неуклюже двигались туда-сюда. Тем более впечатляющим выглядел высокий, стройный маршал. Его выражение было спокойным, взгляд скрытый, движения осмысленные. Он в этот момент был действительно «Ein ganz grosser Herr» (настоящий аристократ), как выразился справедливо Эрфурт. Маннергейм умел, если требовалось, подчеркнуть дистанцию, как заметил шведский писатель Палмстъерна. Он написал в статье, что позже фильм о посещении Гитлера Финляндии в связи с 75-летием маршала показывали в кадетской школе в Великобритании как пример того, как главнокомандующий маленькой страны с достоинством встречал диктатора великой державы».5
       Безукоризненное поведение Маннергейма на этой встрече имело для него ещё одно, неожиданное и очень важное для его личной жизни последствие. Находившаяся в оккупированном немцами Париже Гертруд Валленберг из семьи богатых шведских банкиров Валленбергов, носившая фамилию оставленного ею мужа Арко Валлей, увидев из немецкой кинохроники элегантного финского маршала рядом с Гитлером, выразила восхищение маршалом и решила познакомиться с ним.»11 Эта решительная женщина добилась своего и стала постоянной спутницей старого маршала вплоть до его кончины, и последней его привязанностью.
       Из всего изложенного выше следует, что рассматривать отношение Маннергейма к немцам и Германии с точки зрения любви или неприязни нельзя в принципе. Он относился к Германии скорее как прагматик, каким он и был с молодых лет. Об этом хорошо сказал Сампо Ахто: «Для самого Маннергейма вопрос о его возможной любви или нелюбви к Германии был противоестественным, не подлежащим пониманию. Он, несомненно, чувствовал себя финном и действовал в интересах своей страны. Но никаким националистом он не был. На фоне своего времени его надо скорее рассматривать как космополита. Деление людей по принципам националистов было для него чуждым. Немцы осознавали уже в середине войны, что Маннергейм относился к событиям с холодным расчётом, оценивая их только с военной точки зрения. Маннергейм сам написал в мае 1939 года: «Если нас вопреки нашему желанию втянут в мировую войну, то надо позаботиться только о том, чтобы мы выступили на стороне победителя, а не побеждённого, и правильный выбор предполагает, что мы должны действовать с холодной головой и не поддаваться эмоциям»4

 Цитированная литература:
1. Власов Л.. Маннергейм. М., 2005. - С.104.
2. Иоффе Э. Линии Маннергейма. СПб., 2017. – С.113, 123, 339-340.
3. Маннергейм К. Г. Мемуары. - М., Вагриус, 1999. – С.148, 359, 372, 483 – 484.
4. Ahto   S. Mannerheim ja saksalaiset. В книге: ”Mannerheim. Tuttu ja tuntematon». Helsinki, 1997, S. 214-217.
5. Heinrichs E. Mannerheim Suomen Kohtalossa. – O. II. – Helsinki, 1959. – S. 223-426).
6. J;gersk;ld S. Mannerheim 1918. – Helsinki, 1967. - S. 304.
7. K. Lehmus. Tuntematon Mannerheim. Helsinki, 1967. – S. 108-110.
8. Lindqvist H. Mannerheim – mies naamion takana. – Helsinki, 2017. – S.     217, 232.
     9.Mannerheim G. Muistelmat, O. I. – Helsinki, 1951. – S. 32-33.

10. Mannerheim G. Muistelmat, O. II. – Helsinki, 1952. -  S. 355.
11. Reima T.A. Luoto. Marsalkan el;kevuodet – taistelu muistelmista. – Espoo, 2016. – S.27.
12. Ryti R. Sota-ajan muistelmat 1939-1940. - Koonnut ja toimittanut Hannu Rautkallio. Juva, 2012. – 390 s.   
13. Vesikansa J. Puheenjohtaja uhkaili erolla. Mannerheim. Iltalehti Historia. 70 vuotta kuolemasta. 2021, №10, s. 48-51.