Арчил

«Почему так впились в память эти красные огни удаляющегося грузовика? Как вестник чего-то неотвратимого?
На этой машине, гружённой оружием, уехал отец! Что с ним? Жив ли? Знает ли о смерти Георгия?
Да, война не родит сыновей! Она убивает их!
Отец никогда не простит ему гибели Георгия – как это можно простить?!
Арчил, ты сам себя приговорил к смерти этим убийством, но разве ты знал тогда, ночью, кто занёс над тобой кровавый кинжал?!
Кто столкнул нас тогда в этой схватке? Кто хотел нашей смерти? Не убей я тебя, убил бы ты меня! Кто наш враг?
Я всегда радовался тебе, всегда гордился тобой, о мой старший брат, мой Георгий!
Как я посмотрю в глаза тебе на том свете? Как я посмотрю дома в глаза отца? В глаза сестры нашей Марии? О, Георгий! Слепец я, слепец!»
Подавив стон, Арчил, скрипя зубами от боли в спине, пополз дальше, к дому.
Гудел вершинами лес, в тёмном небе сорвалась и черканула золотым серпом падающая звезда, с гор волочился седой туман.
Волнение раздирало грудь: что-то будет?
Тогда, в последнее спокойное утро дома, отец грузил сухостой на арбу и ворчал:
- У горбатого и тень горбатая!
Он всегда так посмеивался над Арчилом, хотя Арчил строен, как молодая ель.
- Осла хоть за хвост тяни, хоть за уши – всё равно ослом будет!
Но разве он, Арчил, виноват, что так внезапно исчез Георгий – в то утро, когда сквозь туман блеснула звезда восхода Венера и в лесу заревел олень?
Похоже, старший брат всё-таки подался к боевикам.
Эх, Русь, поизносила ты свой сарафан, один Кремль-кокошник сияет!
А здесь? Семья на семью, село на село, аул на аул, и некому кинуть меж ними белый платок примирения!
И почему вместе с красными огнями грузовика нейдёт из памяти тот петух – чёрный красавец-минорка?
С громадным красным гребнем, свисающим набок, багровой бородой, большими белыми ушами, с огромным хвостом, отливающим зеленью, на длинных гладких ногах с острыми шпорами, – он походил на породистого скакуна!
Но старый петух бил его, гнал со двора, и отец решил:
- Надо зарезать, чего мучить птицу?!
И в яркое летнее утро отсёк саблей-гурдой его красивую голову!
Она упала на камни двора, клюв открывался и закрывался, глаза изумлённо мигали, а тело вырвалось из рук отца и побежало враскачку по залитому солнцем двору, обливаясь фонтаном горячей крови!
«Арчил, ты был лихим скакуном, а теперь крадёшься по родной земле, как змея, и, как знать, может, скоро и тебе отсекут непокорную голову?!»
Он полз и полз, изнемогая от усталости, приникая губами к родной траве.
- Уймись, фанатик! Передохни чуток! – властно прошептал командир, и Арчил, полежав минутку, снова двинулся вперёд, вжимаясь в траву, огибая кусты, до блеска натирая паркет фойе!
 Через три дня состоялся ввод нового артиста в старый спектакль. И чудо! На сцене всё ожило, задышало! Зритель потянулся в театр: ползала продано, весь зал без балкона, и, наконец, аншлаг!
- Арчил! Арчил! – стонали зрители в финале спектакля, вызывая и вызывая артиста аплодисментами.
Арчил – молодой, сильный, страстный, мятущийся в поисках лучшей доли для своей семьи, своего села, своего народа – потрясал!
Особенно в сцене пленения и казни, когда мучился, бился, подобно раненой диковинной птице, - в иссиня-чёрной черкеске с кроваво-красным башлыком!   2013