Здравствуйте, я любовница вашего мужа...

 - Здравствуйте, – произнесла она, лучезарно улыбаясь, – я любовница вашего мужа.
 
 Тут я мысленно отдала должное моей мамочке, научившей меня «держать лицо». На нем, к счастью, после этой сакраментальной фразы, ничего не отразилось.
 - Ау, женщина, – улыбка сползла с ее волоокого лика  – вы меня слышите? – Она пощелкала пальцами в воздухе как заправский психотерапевт и членораздельно повторила:
 – Я. Любовница. Вашего. Мужа.
 И так как  никакой реакции с моей стороны опять не последовало, выражение  воина, вернувшегося с поля боя «со щитом», сменилось недоумением.
 - Вы что, больны? – она была явно не подготовлена  к такому приему.
Пауза затягивалась.
 - А, наверное, у вас шок! – понимающе резюмировала она.
 - Не волнуйтесь, дорогая, – ровным, успокаивающим  голосом Джулии Ламберт, виртуозно держащей паузу, заговорила я, – Со мной все в порядке, просто неясно: что вы от меня-то хотите и зачем соизволили сюда явиться?
 - Я не соизволила, я просто решила, что вы должны знать…
Она явно не была подготовлена к такому приему.
 -  Зачем? – спросила я
 - Как зачем? – она растерялась, потом вспомнила заготовленную фразу и выпалила:
 - Он вас не любит! Он любит меня! А я – его! – волоокая горделиво выпрямилась.
 - Ну и любите на здоровье! – я захлопнула дверь перед ее носом и, не слушая возмущенные вопли, прошла на кухню, где упоенно лопал яичницу предмет  вожделения непрошеной гостьи. 
 - Кто там «с ранья»? – с набитым ртом поинтересовался он.
 - Да любовница твоя, - я присела за стол и отхлебнула остывший чай.
Муж поперхнулся и зашелся в кашле. Я поднялась и от души, с чувством глубокого удовлетворения долбанула его кулаком по спине.
 - Ну как, прошло? – лицемерным тоном заботливой жены поинтересовалась я.  Предмет вожделения судорожно закивал головой и прошипел:
 - Ну и шутки у тебя, Марго!
 - Это не шутки, и я просила не называть  меня Марго! А конкубина твоя об дверь нашу сейчас бьется, слышишь?
 - Что за выражения? Какая конкубина?
 - Ну, метресса, мамоха, марьяжница, хорошица…
Как хороший журналист, я могла подобрать еще дюжину синонимов к ненавистному слову «любовница», но вероломный мой муж прервал сей синонимический ряд воплем:
 - Хватит! Другая бы в истерике билась,  а ты – в словоблудии изощряешься.
 -Я-то – в СЛОВОблудии, а ты?
 - Опять? – взревел, как раненый олень, блудный муж.
 - Иди, спасай свою беззаконницу, –  съехидничала я, – а то все бока себе отобьет об нашу дверь!

 - По степени ядовитости ты превосходишь австралийского тайпана! Нужно быть понтийским царем Митридатом, чтобы жить с тобой! – муж  поспешил  к двери.
 - Дорогой, не переживай, австралийский тайпан  лишь на четвертом месте по степени ядовитости, а до Митридата столько  веков! Легче найти Единорога: его рог – универсальное противоядие. Кстати, может быть, он спасет тебя и  от  твоей новой подружницы! – не преминула  съехидничать  я, но, видимо, мои остроты не были услышаны, так как хлопнула входная дверь, и все стихло.
 Я сникла. Долго держать лицо все-таки трудновато. Интересно, что там, за дверью? Скандал? Утешает? Или вот сейчас зайдет и станет собирать вещи? Что тогда делать? Гордо отпустить или закрыть собой амбразуру двери и менее гордо не сдаваться?
  Я тупо сидела, уставившись в телевизор, скорбящий сладким голосом всемирного зайки. Тело, казалось, окаменело, в то время как нечто, называемое нами душой, металось по комнате, больно ударяясь обо все, что встречалось на пути. Так вольная птица, впервые попавшая в клетку, бьется об нее в надежде, что это какая-то ошибка. Что вот-вот железные прутья станут мягкими и позволят ей вновь быть свободной от боли, что вольется она в простор и необъятность неба, в теплоту солнца, и все забудется. Останутся покой и воля.  Иногда жить по кодексу самураев – здесь и сейчас – просто невыносимо. Цепляешься за прошлое, торопишь будущее, лишь бы сбежать от настоящего.  Куда? Неважно. В другое измерение, в чужую жизнь, в рай, в ад – все едино…Но все было хорошо! Чего ему не хватало?
 Оцепенение. А душу не становишь. Она все мечется по комнате в поисках решения. Два вечных вопроса: «Кто виноват?» и «Что делать?». Так кто виноват? Естественно, опять она. Своими руками. Своим недалеким умишком. Старею. Все меньше сил остается, все слабее нервы, все больше язвительности и сарказма, все меньше восхищения и одобрения. А они любят, когда восторгаемся, им нужна похвала. А у косметолога когда была? А в зеркало когда смотрела? Господи, поверни время!  Хотя бы ненадолго. Воздать и опять постареть. Хотя… Кому воздать? Мстить, чтобы вторая могила поманила тебя смрадным дыханием?    И зачем же опять стареть? Можно остаться в том же состоянии, не лишнее.  Однако, не совсем же я  рухлядь, да и мозги на месте. Хотя кому нужны твои мозги, курица? Валидольчику, что ли глотнуть? И ведь не скажешь никому, не поделишься: позор какой на старости лет! Хотя позор такой может быть и "на молодости" – неизвестно, когда лучше. Вспомнилась чья-то умная фраза: «В жизни играйте свою роль. Остальные все равно уже заняты». Ну что же, раз так, нужно продолжить. Взяла паузу – так держи ее, надела маску – держи лицо и дальше, даже если потом, за захлопнувшей дверью, придется его потерять. Но это только после того, как дверь захлопнется! Главное –  как ты выйдешь из ситуации, а как ты туда  попал – никому не интересно. Что ж, спинку – прямо, голову – высоко поднятой, выражение лица – чуть надменное, королевское, поскольку муж мой – поистине королевский подарок для такой глупой  прошмандовки. Однако, надо признать,  следует разобраться, кто глупее: уводит-то умный, а вот глупый – отдает без боя.
 Иду к двери. За ней слышится  шум, возня, затем – грохот. Делаю длинный глубокий вдох, резкий выдох и открываю, вся такая холодная и  надменная. Дальше – «картина маслом»: соседка Люська, вцепившись  в густую гриву «полюбовницы», истошно вопит: «Ах,ты, паскудница, мужика моего захотела? А вот мы сейчас посмотрим, кто тут кого любит!». Муж мой тщетно пытается растащить соперниц, взывая к миролюбивому началу женской души и к соседу Генке, сам же Генка, первопричина женской распри, прячась за дверью, жалобно взывает: «Девочки, ну, перестаньте, прошу вас, перестаньте. Я вас обеих люблю!»
 Оценив обстановку, я бегу в ванную, хватаю таз с водой и разливаю дерущихся. Волоокая красавица, отфыркавшись, презрительно бросает Генке: «Трус! Не смей больше приближаться ко мне!» и, бросив в поверженного любовника боевой трофей – шиньон Люськи, покидает поле боя. Люська, перехватив трофей, скрывается за дверью, не прекращая лупцевать им своего благоверного, муж же, еще не веря в то, что битва амазонок завершена, смотрит на меня беспомощным мужским взглядом (ну кто же из представителей сильной половины человечества способен  достойно выдержать  роль судии в женском поединке?). Ну а я? Я с ужасом понимаю, что уже давно не держу лицо.  Ни гордости, ни надменности, ни непроницаемости на нем  нет и в помине, но есть… Есть идиотское выражение неимоверного облегчения и счастья!

 Мы возвращаемся к себе на кухню, я наливаю в фужеры вина и протягиваю мужу:
 - Ну, что, дорогой, по порции яда австралийского тайпана?
 - С удовольствием, милая! Однако я еще не запасся противоядием единорога…