Портрет Анны

Больше недели проживаю в прибрежной гостинице, окнами смотрящей на залив. Правда, из моего окна море не видать, так как пышные вечнозеленые растения загораживают панораму. Но крик чаек, парящих над заливом, и непрерывный гул морского прибоя рождают чувство постоянного присутствия моря.
Более недели нахожусь я в этом городе и по воле обстоятельств втянулся в загадочную историю, и поныне не совсем ясную. Знаю, слова мои могут уподобиться беллетристике, а могут показаться и плодом воображения. Но в действительности всё иначе. Благо, после открытия городской картинной галереи, где будут выставлены и мои картины, я возвращусь домой, и в уединении переосмыслю череду событий, выпавшую на мою долю. Чутьё мне подсказывает, что дни до открытия выставки станут судьбоносными.
Началось всё обыденно. Поселившись в номере гостиницы, распаковывал вещи, прихватил полотенце, принял ванну, чтоб избавиться от дорожной пыли и усталости. Выйдя из ванны, присел у окна, глядя на вечеряющее сумеречное пространство, сожалея, что не взял с собой краски, мольберт, хотя бы бумагу с карандашом, чтобы сделать наброски для будущей картины — качающиеся от штормового ветра макушки пирамидальных тополей, или стонущие в листве эвкалипты, мгновеньями освещаемые яркими вспышками молний. А вдали, на горизонте, слившийся с теменью лунный диск, курсирующий среди облаков и рисующий на бесконечной морской глади свою серебристую дорожку.
Чтобы уйти от бесцельного убивания времени, обшарил до того незамеченный мною комод, обнаружив там объёмную тетрадь, исписанную неровным, нервным мелким почерком.
Беглое ознакомление с написанным показало, что это дневниковые записи: были указаны даты, а последний отрывок был написан пару дней назад. Наверняка, дневник принадлежал предыдущему жильцу. Не желая вникать в чужой, может быть откровенный текст, оставил тетрадь на столе и, закрыв дверь, спустился в ресторан. Вопреки моему ожиданию, здесь было достаточно посетителей. Я присел за свободный столик в отдалённом уголке. Хотелось уединиться. Первой мыслью было выпить кофе и уйти. Но... не суждено. Глядя на соседнее застолье, поразился облику женщины, сидевшей среди подружек и мужчин. Учтивость и внимательность присутствующих давали возможность предположить, что они из круга интеллигенции.
Эту женщину, мне казалось, ничто бы не толкнуло к притворству. Она была самим откровением, а звучащая музыка лишь эфирным её приложением. Мучительность положения заключалась в том, что я мог лишь наблюдать за ней, попивая свой кофе. Мои друзья считали меня мечтателем, поддающимся настроению. Но никакие мечты не стоили и йоты той, что сидела напротив меня. Она не затмила окружение. Есть такие, в присутствии которых меркнет все окружение. Но в душе они мало что оставляют. Когда освобождаешься от их присутствия, лишь легче дышится.
Сейчас было всё иначе. Её красота была притягивающей. Она освободила душу от грусти, наполняя лучезарным светом, ожиданием.
Бог свидетель, в такую пору веришь, что наш мир был обителью фей и проникшие из забытых уголков мироздания демонические мужчины разрушили мир сей... Но полноте. Не стану морочить голову рассуждениями, так как человечество своё прошлое заполняло легендами и цеплялось за них, забывая о настоящем и будущем.
А женщина... Что женщина? Бог не мог создать её из глины. Бог создал женщину из более совершенного материала...
Её улыбка, ямочки на щеках, синие глаза...
Если бы можно было предугадать, куда меня приведет последующая череда событий!.. А сейчас, глядя на неё, чувствовал лишь ущербность времени, и прожитое казалось черновиком иной, неведомой действительности.
Бесповоротно осознав, что она не видение, почувствовал глухую боль, проникшую в глубины сознания, что она, её любовь принадлежат иному.
Я ещё что-то заказывал, и сколь бы внутренний цензор не останавливал меня — неприлично пристально глазеть на чужую даму — но сердцу не прикажешь. С тоскливой ревностью воспринимал я её улыбки. Сидящая рядом особа поймала мой взгляд, и шептала ей что-то на ухо. Сначала она отмахивалась, но потом из любопытства бросила беглый взгляд в мою сторону, и... далее произошло невероятное. Она привстала, схватившись руками за сердце, огромными синими очами впившись в меня. Потом опомнилась, присела, опустила взгляд, и более не смотрела в мою сторону. Обеспокоенная соседка дёргала её, и расспрашивала, но она, по-моему, ничего не ответила.
Расплатившись, я вышел. Не хотелось подниматься в номер и в безлюдном коридоре, упираясь в подоконник, бесцельно смотрел на мелькающие силуэты за оконной теменью. Прозвучавший голос за спиной обескуражил меня невыразимым тембром. Не оборачиваясь, не видя, я знал, что этот голос может принадлежать лишь ей одной.
— Скажите, откуда? Когда?.. Вы его брат?
Сколько было в её глазах ожидания! В более непонятной ситуации и в большей растерянности я не находился прежде. Её внезапное появление не дало собраться с мыслями, чувствами, и я, оправдываясь, нёс какую-то несуразицу: у меня нет брата, недавно прибыл в этот город, но она напоминает мне кого-то. Она слушала встревоженно, изучая меня и, не найдя и тени притворства в моих словах, прошептала извиняющимся голосом:
— Простите, я ошиблась, — и лёгким движением повернулась, чтобы уйти. Если бы ушла, это было бы катастрофой для меня, и я не раздумывая, выговорил:
— Ради Бога, если позволите, я лишь художник, и...
— Художник!?. Нет, не может этого быть...
— Но я действительно художник,— и в присущей мне простоватой манере начал толковать о живописи.
Она спросила отрешённым голосом:
— Что с рукой?
— В детстве, на пожаре обжёг, — сказал, сознавая, что она не могла видеть под пиджаком шрам на моем локте.
— Наверно, участвуете в выставке, да?
Обрадованный её догадливостью, пригласил на открытие.
— Спасибо, надеюсь, мы еще встретимся. Прости...
Она ушла. И как только она скрылась за дверями, дошло до меня, что имени-то не спросил. Я ринулся за ней, но у дверей столкнулся с плотным типом, примерно моего возраста, оторвав у него пуговицу пиджака. Я извинился, поднял пуговицу, подал. Он посмотрел на меня, как буйвол на матадора, но решил не бодать, сунул пуговицу в карман, и сердито бормоча, удалился. А у меня отпала решимость подойти к незнакомке, уже, верно, присевшую к подругам. Оборачиваясь, вышел на улицу, прошелся по дождливой тёмной аллее, и более или менее успокоившись, весь промокший, вернулся в номер. Полез под душ, принял лекарства, и, перед тем как лечь, от любопытства или по воле провидения, взял со стола дневниковые записи, попробовал почитать, и незаметно увлёкся, постепенно становясь соучастником откровений тоскующей одинокой души. Чтобы яснее стало, о чём моя речь, приведу записи из тетради полностью.
; ; ;
Вышли в море. Кажется, кануло в лету моё прошлое. Жизнь прожита, хотя нет и тридцати.
Мама моя... Бесценная, святая. Предупредила, что я плохо закончу. Не слышал. А теперь — лишь у могилы её раскаяться.
Казалось, всегда будет продолжаться свободная, полная стихий и страстей морская моя жизнь. Более трезво думать о жизни не хватало времени. Всегда старался жить не замечая бесконечно чередующихся будней и ночей.
Эти записи, как последняя гавань моей израненной души. И сейчас, в свободное от вахты время, пишу, пишу... Постараюсь сбросить шкуру обывателя.
Как мне появиться перед взором Дианы?..
Море мудрое, море остепенит порывы души. Некому вспомнить, некому тосковать обо мне на берегу. Всего одной-то шутливой затеей нарушен мой жизненный путь. Из-за Алёши, нового нашего матроса, пару месяцев назад пришедшего на корабль. Крепкий он парень и невероятно добродушный и наивный. Что-то не заладилось у него. Девушка вышла замуж за другого, и он подался в морскую ссылку.
В тот злосчастный день теплоход стоял на ремонте. Имея уйму свободного времени, мы с ребятами стучали в домино, играли в карты, устроили пиршество.
В один из таких вечеров завели разговор о пропащей любви Алёши. Хотя он не любил выпивать, но в такой компании пришлось выпить грамм пятьдесят или сто за морскую дружбу и Бог весть ещё за что. А потом он в очередной раз изливал всё, что накопилось в душе. И всякий раз, когда касалось поступка его девушки, он всячески оправдывал её. Это смешило и бесило нас, бывалых бабников. По глупости я в тот вечер торжественно обещал, что найду для этого юнца бабу. Он обиделся, встал и ушёл из-за стола. Если б тогда знал последствия, век бы молчал.
Да, обещал, но не оттого, что я окончательный циник и нет во мне ничего порядочного. Хотя не терплю философствований насчёт женщин. Они рождены, чтобы их любили. Да, в трудные минуты задумывался о вечных истинах, о жизни, но, чтобы окончательно не скиснуть, поддавался зову друзей. Мне непонятна была глубина любви. Но чувство женщины, особенно красивой — это да. Город наш южный, прибрежный, и красивых не счесть. Как кур заманивают в ловушку, так и девчонок болтовнёй, обаянием. Только в их глазах промелькнёт интерес к твоим словам, считай полдела сделано.
Я не психолог. Понимал, что никогда не надо претендовать на душу девиц. Надо уметь отличать любовь от страсти. Последним всегда и надо руководствоваться. Получил физическое наслаждение, и баста, прощайте девки в каком-нибудь захолустном портовом городке. И ещё. Ни с какими такими мыслями к деревенским девицам лучше не подходить, не дай Бог дать обещание жениться, так как тебя надолго станут преследовать дикие орды их родственников.
Диану я встретил в районе портового причала, когда, скрываясь от неожиданно хлынувшего дождя, вошёл под навес летнего кафе, попросил хозяина кофейни Вагаршака приготовить крепкий кофе, и присел у стола, где сидела она, задумчиво, отрешённо глядя в туманную даль. Смотрел я на неё, и странное доселе неведомое чувство овладело мною. Хотя она особенно не отличалась от иных, но... магия её глаз, чувства, запечатлённые в них, завораживали. Забыл о кофе, который подал Вагаршак, он, уловив мой взгляд на Диану, он отрицательно помахал головой, что означало, что она порядочная женщина. Но я, игнорируя и это, изучал её, смотрел по направлению её взгляда — обыденная для меня панорама, ничего необычного не видно: пенистые волны катились к берегу, стая чаек то появлялась, то исчезала за белым туманом. Отчего дрогнула струнка в моей душе — были слёзы в её глазах. Я увидел катившиеся по щекам бриллиантики, когда она, заметив моё присутствие, обернулась, и смущённо смахнула их.
— Простите, я вас обеспокоил, — проронил я невольно.
— Нет, вовсе нет, — прошептала она, и привстала, чтобы уйти.
— Не хочу показаться назойливым, но разрешите угостить Вас кофе и... у Вас слезы. Это странно.
— Странно? Разве плакать так странно? — спросила она, улыбаясь.
— Что ответите на моё предложение? — растерявшись, спросил я.
— Благодарю, я уже чашку выпила. Почему-то вы напоминаете мне прочитанный в детстве рассказ о матросах адмирала Нельсона. Крест на шее, полумесяц в ухе, — говоря это, она присела.
— Ради компании и адмирала Нельсона, если кофе уже пили, то можно напитки. — Я дал знак Вагаршаку, ч он принёс сладости, бокалы с фруктовым соком.
— Удивительно, — продолжала она, изучающе \ядя на меня.
— Что именно?
— Нет, ничего, ничего. Спасибо за угощенье.
— Вам спасибо. Но... Все-таки, вы расчувствовались.
— Думаете, я притворялась?
— Я просто заметил. Ради Бога, не думайте ничего такого.
— Можно узнать, давно вы моряк?
— Более десяти лет. Знаете, я мог бы рассказать такие истории...
Разговор не клеился. Впервые с женщиной не смог говорить. Чувствовал, могли расстаться. Но она обнадёжила:
— Вы расскажете о Ваших походах?
— Несомненно. Хоть о всей моей жизни. Простите, как Вас зовут?
— Диана.
— Так вот, Диана, о чём хочешь услышать? Может о странах? О кораблекрушениях? О пиратах?
— А что, они до сих пор существуют?
— Они повсюду и всегда, особенно в открытом океане.
— Нет, пожалуй, о городах. О людях можно завтра, в обеденное время.
— Не беспокойтесь, я разгоню все облака.
— Тогда до завтра, волшебник. Ещё раз благодарю за угощенье.
Мы расстались. На следующий день в назначенное время она пришла с другой прической. Пройдя по набережной, как принцесса, заметив меня, подошла. Небо было осеннее, ясное. И след простыл от вчерашних облаков.
С чуждым доселе для меня чувством глядел на неё, прижавшись к эвкалиптовому дереву, и в потаённых уголках души разрушался невидимый барьер, мной овладевал давно утерянный трепет юношеской любви. Но она подошла, поздоровалась, и мгновенно животное желание незамедлительно завоевать её выдавливало из моего сознания все иные чувства, и я постепенно становился самим собой.
— Спасибо за погоду, — сказала она, улыбаясь на мириады перелётных птиц, кружащихся в огромном прощальном круге перед дальней дорогой.
Мы долго прогуливались по набережной, вошли в парк, присели на скамье, покрытой жёлтой листвой. Я рассказывал ей, о чём только она пожелала, а из скудных её реплик выяснил, что она одинока, у неё маленькая дочь. Её заинтересовали рассказы о музеях, архитектуре, галереях. Моим спасением стало то, что наш капитан был большим ценителем исскуств, и во всех портовых городах, где только бывали, он таскал нас по музеям, галереям, и до поры до времени мы должны были восхищаться увиденным. Это было на руку нам, так как после вдоволь нагуливались по городу. И вот увиденный и услышанный бред я теперь сыпал на голову Дианы, выдавая всё за собственные впечатления. Но к моему удивлению, она была счастлива, восхищена услышанным, и по взгляду можно было увидеть, что она душевно близка мне, и я, одержимый своим замыслом, не хотел упустить случай. Осталось заманить её на теплоход, а далее выпивка и качка сделали бы своё дело.
Все мои любовные интриги заканчивались постелью, и завершались навсегда, ибо женщины, в моём провинциальном понимании, переходили в разряд гулящих, становясь ниже моего уровня. Хотя соблазнителем всегда являлся я. После вечеринки оставалось лишь вежливо выпроводить даму на берег, или, по её согласию, уступить на утеху ребятам. Меня никогда не волновала женская ранимость, влюблённость. Древнее, тупое восприятие оставалось нормой. Раз гулящая, значит, нечего цацкаться с её чувствами. Правда, много лет назад случилось исключение из правил. Молоденькая была девушка, студенточка. Она по-настоящему влюбилась в меня. Как обычно, через нескольких встреч заманил-таки её в ловушку. Хотя в мои планы не входило, чтобы она серьезно влюбилась. А как только узнал, уже на теплоходе, что она сиротка, невзирая на её слёзы, выпроводил на берег, обещая о наших отношениях серьёзно поговорить на следующий день. Я знал, что не будет следующего дня, так как в полночь теплоход отчалил от берега. Через много месяцев, когда возвращались из плавания, я и не вспомнил о ней.
И вот, на моё приглашение на теплоход Диана отреагировала странным образом. Слова не произнеся, какое-то время смотрела на меня своими удивительными глазами. Потом, тихо промолвила:
— У тебя привычка, заманивать женщин на теплоход?
— Почему привычка? — вздрогнул я.
— Мне так показалось.
— Ради Бога, Диана, тогда пройдёмся по набережной.
— Извини, не хотела обидеть. Поднимемся на теплоход, но ненадолго, хорошо? Скоро дочь надо забрать из садика.
— Как скажешь...
Подошли к теплоходу. У трапа собрались наши матросы, говорили о своём. Увидев их, Диана заколебалась.
— За кого они меня примут?
— За чудесную женщину.
— Не верится, что-то. Как-то странно смотрят.
Мы поднялись по трапу, и к моему ужасу, я заметил, как ребята дают понять Алёше: мол, Артур нашёл тебе женщину. Чутьём бывалого моряка понимал — быть беде. Вошли в'мою каюту. Диана с любопытством осматривалась вокруг. Хотя и нечего было рассматривать.
— Как волчье логово. С тех времен будто ничего и не изменилось, — сказала она с иронией, и присела на стул у иллюминатора.
Странно было. Второй раз я заметил недосказанность в её словах.
— С каких времён? — спросил я, воспринимая её слова как обиду.
— Прости, я имела ввиду качку. Много месяцев назад с дочерью села на прогулочный катер, и вот также укачивало, — заметно побледнев, оправдывалась она. И я принял её слова за чистую монету.
— Это не качка. После долгого плавания, когда сходишь на берег, кажется, земной шар качается, — объяснил я, и стал накрывать стол.
Вынул из холодильника бутылку виски, сладости всякие, воду, посуду и стаканы. Повар принёс заваренный для нас кофе. Она за всё это время не произнесла ни слова, а потом, как и я, присела у стола. Я наливал виски. Она наотрез отказалась, выпила лишь кофе. Я выпил один, потом второй, третий стакан... И допустил ошибку, которую раньше не позволял себе никогда. Я объяснился ей в любви. Она отреагировала мгновенно.
— Артур, уже поздно, надо ребёнка забрать из садика.
Я опять о любви, а она — «поздно, ребёнок...»
Понимал, что поведение мое унизительно, что терплю полный крах, и опять нёс всякий вздор.
Побледневшая, но без испуга, она глядела на меня, и я в её библейских глазах кроме тоски и сожаления ничего не находил. И это всё больше и больше бесило меня. В дверь постучали, вошёл Женя, наш боцман, за ним, Алёша с ребятами.
— Что случилось? — спросил я, удивленный их вторжением.
— Парень не в духе, хочет тебе что-то сказать, — намекая на Алёшу, сказал Женя.
— Говори, чего взбесился, — спросил я.
— Во-первых, я не взбесился, во-вторых... — он взглянул на Диану, и наверняка, обомлев от её чар, — мне не нужно никого.
Я рассвирепел:
— Парень, успокойся, иди воды выпей.
— Ты сам ведёшь себя глупо, из-за тебя я стал посмешищем. Не нужны мне твои усилия сделать из меня мужчину.
Я боялся глядеть на Диану. Наверняка в её глазах я превратился в чудовище.
— Он правду говорит, Артур? — озвучила паузу Диана.
— О чём ты?..
— Когда-то ты поступил более благородно.
— Слушай, девочка моя, о каком благородстве речь? Я же тебе в любви объясняюсь, разве этого недостаточно? Разве это ни о чём не говорит?
— Но он же, он же...
— Ах, вот в чём причина. Он прав, я всего лишь соблазнитель. Ну конечно, гляди на этого барана, прямо святой, девственник. Тебе наверняка такие нужны. Вот и оставайся с ним. А вы, ребята, со мной на выход. Только быстрее, пока я не засадил в кого-нибудь нож.
В ту пору я точно выглядел как невменяемый. Вывел всех из каюты, оставив Алексея и Диану. Женя приволок меня в свою каюту, и мы предались выпивке. Как оказался утром в своей каюте, не помню. Долго держал под холодной водой одуревшую от спиртного голову. И постепенно в памяти вырисовывались картинки прошедшего дня. Ужаснулся, почувствовал себя отвратительно.
Целый день под разными предлогами Алексей ускользал от встречи со мной. А вечером, в кают-компании, при всех объявил, что, наконец, чувствует себя мужчиной.
— Мужчиной рождаются, сопляк, — прервал его Женя.
— Тебя сейчас бить, или повременить? — пришёл я в ярость.
Его увели из кают-компании. Женя успел стукнуть по шее, чтобы лишнего не говорил.
Два дня были заняты мелким ремонтом. Потом приняли груз, провизию. Был будто во сне. Как в заколдованном круге, отовсюду глядели на меня убийственно грустные глаза Дианы. Невозможно было далее жить без неё. В надежде встретить, много раз проходил по набережной. Заглядывал в парк, по нашим местам. Проходили мимо людские тени, да вселенский мрак в душе.
Вышли в море. Как только уловил момент и Алексей вошёл один в свою каюту, я мигом за ним, запер дверь изнутри. Он понял, побледнел.
— Ты не спал с ней? — сказал.
— Не твоё дело, отстань.
— Ты не умеешь врать, парень...
— Уйди, говорю...
Я наносил удары, он пробовал сопротивляться. Это взбесило меня. Перестал бить, когда кровь хлынула из носа. Дал ещё пару затрещин, и ушёл. Он никому ничего не сказал. Но, встретив меня на палубе, произнёс со злостью:
— Ты безмозглый дурак, Артур.
Я не знал, как реагировать. То ли снова ударить, то ли вообще отстать. А он снова:
— Ты и меня по себе меришь, бабник дряхлый. Была бы она моей сестрой, я бы тебя грохнул. После твоего идиотства я её проводил домой.
Будто камень упал с души. Потом и ребята подтвердили, что Алексей успокаивал её, объясняя, что я не такой уж подлец, а просто пьяный.
; ; ;
Даже не знаю, какого дьявола записываю всё это. Но события последнего месяца располагают к этому. Может, — от ужаса окончательного одиночества, не знаю. Сегодня последние сутки живу в гостинице. Теплоход стоит на ремонтном. Неделю назад вернулись из рейса. Хоть и родился я здесь, в этом городе, есть куда пойти, но остаюсь в одиночестве в гостиничном номере. Через неделю теплоход выйдет из ремонта и жизнь войдёт в своё русло. Посетил могилу родителей, был в доме, на окраине города. Долго сидел в своей комнате, вспоминая мать, отца... Впервые за долгие годы в моих глазах появились слёзы. Убежал.
На улице осенние дожди, морской бриз. В душе непроглядная тоска. И ничего нельзя сделать с этим. Только глушить боль выпивкой, хотя и это не помогает.
Я нашёл Диану на пристани.
Облокотись на ограждение, в синем дождевике, глядела она в туманные дали. Я не посмел нарушить её мысли, пока она не вошла под навес кофейни Вагаршака и присела у стола. Было безлюдно, и хозяин дремал от безделья. Я подошёл. Видно было, как она разволновалась, заметив меня.
— Зачем пришёл? — сказала с нотами обиды в голосе.
— Диана, прости...
— Я не желаю знать тебя.
Встала, хотела уйти. Я придержал за руку. Она встряхнула, чтобы освободиться. Не получилось.
— Сейчас людей позову, — сказала с отчаянием.
— Кого угодно позови, — сказал, и, приподняв её, подержав в объятиях, посадил на стул.
— По какому праву? Я тебе повод дала, что ли?
— Виноват, Диана, прости, я не могу, с ума сойду без тебя...
— Значит, с ума сойдёшь, жалкий сутенёр...
Запомнились эти слова. Откуда было взяться в хрупкой женщине такой буре. Она наносила пощёчины, а я, опешив, и не думал уклоняться от ударов. В какое-то мгновенье, увидев хлынувшую из моего носа кровь, вскрикнула испуганно, сняла платок, помогла остановить кровь, потом страстно обняла мою голову, прижала к груди. С тупой, дикой болью я принимал её ласки.
Потом мы шли по набережной. Она долго упрекала, что я дикарь, и не должен был так поступать, слёзы текли из её глаз. А я лишь промолвил:
— Ради Бога, прости. И у твоей дочери прошу прощения.
— Она ребенок. О ней надо было думать, когда оставил меня с тем парнем.
Мы расстались. Ни обещания о встрече, ни даже намёка на это. При следующей встрече она отплатила мне. И это было куда больнее, чем моя пьяная выходка.
Шел я по набережной к пристани. Море бушевало. Волны с яростью кидались на волнорезы, и, расщепляясь на мириады капель, рассыпались, и так повторяли до бесконечности. На горизонте маячил одинокий сейнер, уплывающий вглубь моря, сопровождаемый стаями чаек. У самой пристани художник писал  с натуры, скрытый мольбертом. Подошёл ради любопытства, и... стало мне худо. Художником была Диана. Я бы ушёл, ускользнул бы незаметно, если б она не повернулась.
— Здравствуй, Артур, сядь рядом, — сказала.
— Значит, художница, — присев, с досадой сказал я. Она оставила кисть, обернулась, посмотрела, и я обнаружил в ней совсем иную Диану, серьёзную, озабоченную чем-то неведомым.
— Да, придется рисовать, — сказала в раздумье.
— И взялась за маринистику?
— Не только. Ты прости меня, Артур.
— Я? За что тебя простить?
— Что изучала тебя, как натуру.
— Как кого? Ты это серьёзно?
— Не обижайся, пожалуйста.
— Нет, объясни, что имела ввиду?
— Ну, скажем, как объект для вдохновения.
— Понятно...
— Вижу, обиделся. Пойми, просто нужно было понаблюдать за тобой, вникнуть в необузданную сущность моряка. Но зато получился достоверный портрет морского волка. Я понимала, что цель твоя — ещё одна постельная победа над очередной женщиной, точнее, шлюхой. Да, не удалось тебе с первого наезда, и теперь с чувством раненого самолюбия стараешься наверстать упущенное. Может, даже убедил себя, что влюблён в меня.
— Ты всё сказала?
— Пожалуй. А что?
— Прощай, Диана...
Я встал и пошёл прочь. Она догнала, придержала за руку, остановила.
— Артур, прости мою глупую откровенность. Считай это женской местью. И... ты забыл о своем обещании?
— О каком?
— Вот видишь, сам подтверждаешь, что непостоянен ни в чём. Ты же обещал попросить прощения у моей дочери.
— Что, и она рисует?
— Да, но в садике.
— Ладно, когда-нибудь попрошу и у неё прощения.
— Ну а как бы ты оценил мою картину?
— Нашла ценителя. Конечно, издеваешься, но изощрённо.
— Не издеваюсь, правда. Ты так увлекательно рассказывал о картинах.
— Ерунда. Я лишь повторял словесный бред помощника капитана. И потом рассказывал, чтобы расположить тебя, и чтобы...
— Заманить на теплоход, да?
— Я не то хотел сказать.
— Просто я хочу нарисовать тебя с моей дочерью, и назвать картину «Морской волк с дочерью».
— Диана, милая Диана...
Обнимая её, я закружился на месте. Она не сопротивлялась. Когда выпустил из объятий, увидел слёзы в глазах. Не понял, отчего. Она отвела взгляд, рукавом вытерла щёки.
— Ты, правда, придёшь? — спросила.
— Приду. Нарисуешь мою волчью физиономию, и потом прогонишь.
— Как ты своих любовниц?
— Диана, мы же договорились! Прошлое мертво. Оно удаляется каждый миг. Надо жить настоящим.
— Возможно ли это? С памятью мы живые мертвецы, что ли?
— Нельзя любое сказанное слово воспринимать как истину.
— Но эти слова затрагивают нашу любовь, мечты.
— Может быть. Но я не любил так глубоко, чтобы помнить.
— И тебя не любили?
— Меня? Не уверен... — В мыслях возник образ девушки-сиротки. Много лет прошло, и я промолчал об этом.
Отчего-то Диана стала задумчивой. Мы ещё о чем-то говорили, но она отдалялась в раздумье.
— Я пойду, продолжу, — сказала наконец и присела у мольберта. Тут я почувствовал — мы разные, с разных планет».
; ; ;
Я привёл полностью текст, что был изложен в тетради. Устал от чтения, от дневных волнений, разболелась голова. Выпил таблетки, погасил свет и лёг.
Когда проснулся, был около одиннадцати утра. Оделся и спустился в ресторан позавтракать. Вспомнив о ночной незнакомке, долго глядел в тот угол, где она сидела.
Дождь прекратился, и после завтрака я вышел прогуляться по парку, по осенней влажной листве, где лишь ветер разгонял скуку. Потом, вспомнив о дневнике, вышел к морю. В душе интуитивно чувствуя необъяснимую связь между незнакомкой и Артуром из записи. Было что-то странно притягательное в признаниях моряка и это рождало любопытство. И ещё обязательно хотел побывать в кофейне Вагаршака. Уж его-то наверняка можно увидеть.
Море было неспокойным. В воздухе витало дыхание осенних штормов. Спустился на пляж, снял обувь, штаны подтянул до колен, и по линии прибоя прошелся по пенистой волне. Но долго не выдержал, вода была холодной, и, обувшись, решил пойти на выставку, выяснить, участвуют ли в ней женщины. Но молодая секретарша, взглянув на список участников, ответила отрицательно. Это меня озадачило. Но я был уверен, что встречусь с ней. Много раз повторяя в памяти сцену встречи с ней, уверял себя, что это не мимолётная случайность. Она была необыкновенной, её появление как утоляющая влага в пустыне.
Красивые женщины наверняка рождаются в своих неповторимых нарядах. Такой я увидел Диану рядом с похожей на неё чудной девочкой. Посадив на карусель, она отошла.
— Милая у вас дочурка, — сказал я, здороваясь.
Она не ожидала встречи, поглядела с тревогой, потом улыбнулась своей обескураживающей улыбкой, на щеках появились ямочки.
— И вы пришли прокатиться? — сказала шутливо.
— Я просто проходил мимо.
— Ия случайно. Мария, дочка, попросила прокатиться, хоть и прохладно.
— Детям что прохлада. Простите, по-моему, Дианой вас величать?
— Дианой. А вас Жаном, не так ли?
— Да, но я...
— Мир тесен, Жан, и легко узнать обо всём.
— Это так, а может и нет. Ведь с вашим именем целая история.
— С моим именем?
— Нет, наверняка совпадение. Простите.
— Если не тайна, договаривайте. Это будет по-джентльменски.
Лишняя откровенность всегда ставила меня в неловкое положение. Зачем нужно было говорить о том моряке? Но отступать было поздно.
— Нет, не тайна. Это касается имени вашего и одного моряка... — Умолк, видя, как она бледнеет. Но быстро собралась, сказала:
— Прошу, сейчас Мария покатается и, если позволяет время, может, побеседуем в кофейне, у пристани?
— У Вагаршака?
— Да, кажется так зовут хозяина. Уютное местечко, не правда ли?
— Не был там, но прочитал о нём.
— Да? и где прочитали?
— В дневнике того моряка...
— Да?.. А дневник как к вам попал? Собственно, о каком моряке идёт речь?
— Расскажу потом, вон, Мария уже вышла с карусели. Заберём и пойдём к Вагаршаку.
Она кивнула в знак согласия, и, взяв за руки Марию, мы отправились к пристани.
— Дядя, ты тоже художник, да? — спросила Мария, глядя на меня.
— Да, Мария. А вот имя твоей мамы я не нашёл среди художников выставки. Странно, правда, Мария?
— Очень странно. Маму там все знают.
— Значит, вы меня искали? — загадочно улыбаясь, сказала Диана.
— Искал со вчерашнего вечера. Невозможно было не искать.
— Спасибо. Вид отсюда чудесный, не правда ли?
— Когда-то в другой жизни, и я рисовал здесь пейзажи.
Она долго, изучающе глядела на меня.
— Жан, скажи, вы... до вчерашнего вечера где-нибудь видели меня?
— Нет, вряд ли. Я бы вспомнил. Но в вашем лице что-то необыкновенное, необъяснимое. Простите, если говорю лишнее.
— Не надо просить прощения за каждое слово. Расскажи про моряка.
— Я лишь прочёл его дневник, оставленный в номере. Наверно, до меня он там проживал. А в лицо его не знаю.
Диана посадила Марию за свободный столик, сама села, и заказал кофе, сладости и напиток для Марии.
Я подробно рассказал Диане о содержании дневника, и о том, как догадался, что речь в дневнике идёт именно о ней. Диана внимательно выслушала меня, обнимая посерьёзневшую дочурку. Потом бесцельно смотрела в морскую даль. Начало моросить, потянулись под навес.
— Удивительно, неужели он мог записывать, — задумчиво произнесла она.
— Да, более или менее складным почерком. А вам не хочется прочесть?
— Нет, пожалуй. Жан, если сможете, приезжайте в наш дом. Это не далеко. Вон на том краю города. Я дам адрес. Там будет наш общий знакомый.
— Наверно, неудобно. Он ещё обидится.
— Ничего подобного, мы просто знакомые, и ничего более. И с вами останемся друзьями, хорошо?
— Друзьями? Разве это возможно?
— А почему нет?
— Взгляните в зеркало. Перед таким обаянием можно ли остаться друзьями?
— Жан, я серьёзно. Пожалуйста.
— Хорошо, считайте, мы друзья.
Она записала адрес, и, проводив их до остановки троллейбуса, попрощались.
Давно в душе не воцарялось такого безмятежного спокойствия, как нынче. Возвратился в гостиницу, а там у администратора поджидал мужчина средних лет.
— Это вы живёте в тридцать седьмом номере?
— Да, я, — сказал, удивляясь его бесцеремонности.
— Дневник забыл там, в комоде.
— Да, конечно, можете забрать.
Мы поднимались по лестнице, и я тайком наблюдал за моим возможным соперником. Вернул ему тетрадь, и он, даже не поблагодарив, повернулся и ушёл. Захлопнув за ним дверь, я разделся, и, выпив таблетки, лёг спать. Но где там. Чувства, постепенно остывая, привели к умозаключению, что если они встречаются, зачем мне напрашиваться на неприятности. Конечно, она честна, предлагает лишь дружбу, хотя это понятие расплывчатое. Но и моё трагическое прошлое остепенило меня, и сколь бы притягательна она не была, я не мог одним махом вычеркнуть прожитое. И на следующий день я не отправился к Диане. Единственное, что не давало покоя, это её слова о том, что меня послало провидение. Что она имела в виду, было непонятно.
С утра была мигрень, и почти целый день я провалялся в постели. А вечером новая неожиданность. Сидел у телевизора, слушал музыку, когда постучали в дверь. Открыв, на пороге увидел Артура.
— Ещё что-то позабыли? — спросил удивлённо.
— Нет, пожалуй, не забыл. Да, добрый вечер. Скажите, можете ли уделить время для разговора? Я, собственно, хочу передать просьбу Дианы.
— Прошу.
Он вошёл, с превосходством изучая меня. Присел у стола. Я сел напротив, ожидая объяснений. Но он что-то затягивал.
— Вы упомянули о просьбе Дианы, — напомнил.
— Да, разумеется. Она говорила, что и вы художник. Это правда?
— Да-
— Понимаю. Вам неприятна моя бесцеремонность. Может, моё признание покажется не мужским, но знайте, Диана для меня много значит.
— Это ваше личное дело. Если честно, всякая красивая женщина имеет поклонника или мужа.
— У неё нет мужа.
— Понятно. Ну и наши с ней отношения сугубо дружеские.
— Не верится, что между мужчиной и женщиной могут быть лишь дружеские отношения.
— И то правда, каждый рассуждает в меру своей испорченности.
— Всё-таки мои слова вас задевают. Извини, веду себя как влюблённый юнец, чего не хотелось бы. И не собирался обидеть поклонника Дианы, это было бы глупо.
— Я не обиделся. Просто наш разговор беспочвенный. Мы с ней знакомы лишь пару дней, вот и вся история. Но о людях благородных надо думать благородно.
— Да, наверно...
— Скажите, чем могу быть полезен. Вы упоминали о просьбе Дианы.
— Хотел сказать, что она ждёт вас завтра. Вы обещали посмотреть её картины.
— Да, обещал. К сожалению, сегодня не смог. Приду завтра, обязательно. Спасибо за напоминание.
— Может, спустимся в ресторан, побеседуем за ужином.
— Вообще-то, можно, конечно.
Спустились в ресторан, присели у крайнего стола, заказали лёгкий ужин, вино и попробовали побеседовать. Но толку из этой затеи не вышло. Мы были абсолютно разные люди. Где-то в глубине сердца чувствовал, что сейчас для меня решается многое. Или я должен облегчить путь этого моряка к сердцу Дианы, или не наступать на горло собственного мужского достоинства. Или занять выжидательную позицию? Но это выглядело бы отвратительно, не по-мужски. И решение возникло импульсивно.
— Артур, — сказал я, — вы уж извините, но я прочитал дневник, и имею представление о ваших с Дианой отношениях. Но только то, что есть в дневнике.
Воцарилось долгое молчание. Артур склонил голову над тарелкой и задумался. Наверняка он не ожидал такого поворота событий. Мы ещё поговорили и попрощались. Я поступил, следуя поговорке: в любви, как и на войне, все способы хороши.
В номере, в одиночестве, в моих размышлениях все чётче возникал образ Дианы: её синие глаза, скрытая в них теплота и оттенок трагичности, что можно увидеть в чертах лица, и она всё это искусно скрывает, не желая обнаруживать при посторонних.
Но чем я мог быть полезен Диане? Почему я поверил ей? Неужто лишь картины? Но её поведение в ресторане? За чьего брата она меня приняла тогда? Если — моряка, то мы вообще не похожи. Нет, не может быть, чтобы в моей судьбе было начертано, что, страдая, отступая, как и много лет назад, должен отказаться от любимой женщины.
Сейчас, будто очнувшись после долгого сна, я смотрел на действительность иначе и не находил себя. Но не от страдания, нет. От наваждения, любви, ревности, страха от потери, и, по большому счёту, от незнания Дианы.
Проснулся рано. Встал. От одиночества, от тоски сжимало горло. Знал, что нельзя волноваться. Но невозможно было сдержать нахлынувшее чувство бесконечной утраты, и я плакал, как дитя, плакал первый раз за эти долгие годы. Потом успокоился, и наступило полное опустошение. С закрытыми глазами лежал бесцельно, пока лезшие в голову мысли, иные заботы заняли меня, и постепенно все возвращалось на круги своя. Но утвердилась в душе ревнивая злость к моряку.
Я не судья ему, не пастырь, и не стану ради него терять Диану.
Раньше назначенного времени явился к Диане. Домик был тихий, уютный, на окраине города, среди прелестного садика. На мой звонок она вышла из дома, радостно улыбаясь, отворила калитку, поблагодарила за цветы и пригласила в дом. Я вошёл в зал, где меня встретила с любопытством вышедшая из своей комнаты Мария. Я обнял ее и поцеловал в лоб.
— Садись на диван, сейчас накрою на стол, и мы втроем пообедаем, хорошо? Удивительно, Жан, моя дочь и близко не подходит к людям, а к тебе привыкла с первых же минут.
— Я тронут, Диана, Божий дар, иметь такую дочь.
— Правда? А у тебя есть дети?
— У меня? Нет, к сожалению.
— А что так плохо?
— Не посчастливилось. Был когда-то женат, мечтал о дочери, но, увы...
— Вы расстались?
— Она бросила меня.
— Не может этого быть! Ты чего-то недоговариваешь.
Сказав это, она разволновалась, побледнела.
— Наверное, не вовремя мы затеяли этот разговор. Прости, но я скучный собеседник.
— Не надо оправдываться. Я очень рада, что ты пришёл. И говори, о чём сочтешь нужным.
Пообедали. Диана убирала со стола, а я рассказывал сказки Марии. Потом ушла в свою комнату, к куклам. Мы с Дианой вошли в мастерскую, как она называла комнату в прихожей. Она показала свои картины. Бросалось в глаза то, что она профессионал, была у неё своя манера, почему-то близкая мне.
— Ты умница, и, действительно, художник, — похвалил я её. — А что на том, закрытом полотне?
— Это... Потом покажу, незаконченная... Тебе действительно понравилось или это дань вежливости?
— Я серьёзно.
— Знаешь, всего год, как я взяла кисть в руки.
— Что-о?..
— Правда.
— Может, рисовала не ты? А ты разыгрываешь.
Видно было, как обида прошла по её лицу.
— У тебя всегда такое недоверие к людям?
— Прости, Диана, ну что ты как маленькая. И мне пришлось брать кисть в руки после долгих лет перерыва.
— Опять подлизываешься?
— Правду говорю. Давай поменяем тему, пока окончательно не поссорились.
— Согласна. Не... Прошу, мы наверняка ровесники, и... твоё присутствие радует и Марию. Поверь, я редко ошибаюсь. И... Ради Бога, останемся друзьями, хорошо?
— Как легко у тебя получается. А чувства? Или можешь сердцу приказать? Понимаю, у вас какие-то отношения с моряком.
— Отношения такие же, как и с тобой.
— Не нужно меня утешать, Диана, я уже большой, и понимаю.
— Видно из-за глупого упрямства многое потерял в жизни, или я ошибаюсь, а?
— Не ошибаешься. Многое потерял, даже себя. Знаю, ты благородна. И мои чувства, это именно мои, пускай и не имеющие значения для тебя.
— Нет, они дороги для меня, даже очень. Я не намерена ранить твои чувства. Но у каждого своё прошлое.
— И что? Прошлое может условия ставить?
— Оно и есть условие, Жан.
— Понимаю, извини... Постараюсь быстрее уехать из города, от моего прошлого, и со временем попробую забыть и тебя.
— Ты жесток. Наверняка так же отрекся от первой любви?
— Не успел... Но это не интересно, извини.
— Прошу тебя, пока оставим всё как есть.
— А потом?
— Как вы похожи с Марией своими вопросами. Потом посмотрим, жених.
Говоря, она ворошила мои волосы, и смотрела в упор, в глаза. От этого я мгновенно преодолел душевные барьеры, улетучилась ревность, хандра. Много лет назад, когда учился в этом городе, так же выражала свою любовь моя умершая спутница жизни.
Притворяясь, что не замечает моего волнения, Диана продолжала:
— Ну, договорились?
— Да... Сейчас уйду. Придёт ведь моряк. Знаешь, я имел глупость, сказать, что прочёл дневник.
— А он?
— Достойно воспринял. Знаю, не надо было делать этого, но не хотел, чтобы кто-то страдал из-за меня.
Диана как завороженная глядела, будто не реагируя на слова. В её взгляде было удивление ожидание, прощение. Подошла Мария. Я приподнял её.
— Как звали ту девушку? — почти шёпотом спросила Диана.
— Анной звали...
— И маму, — произнесла Мария, но Диана не дала ей договорить, быстро увела в детскую, уговаривая там остаться, и вернулась.
— Диана, она же вовсе не мешала. Наоборот.
— Я знаю. И ей приятно твоё присутствие. Но пускай играет, а мы поговорим. Ты сказал, что прочёл дневник, да?
Я присел на диван. Хотя был не в том настроении, чтобы вновь встретить моряка.
— Да, конечно, я же это всё не придумываю, — подтвердил.
— И сделал вывод, да? Что я к нему небезразлична, и теперь просто заигрываю с тобой, так?
— Если честно, почти угадала.
— Да, обыкновенная мужская логика. Даже ревновать толком не умеете. Скажи, та о ком ты страдал, или... потерял, была достойна того?
— Я был недостойным, наверное, от этого и ушла.
— Она не могла, она не поступила бы так. Ты наверняка за неё придумываешь. Скажи, скажи...
Я, в изумлении от её волнения, не знал, что и говорить. И зачем ей переживать за моё прошлое. Она почувствовала моё неловкое положение, сжала ладонь в утешение, попробовала улыбнуться своей чудесной улыбкой и прошептала:
— Прости мою вспыльчивость.
— Может, мне уйти?
— Пожалуйста, останься. Мне надо побольше о тебе узнать.
— Я рад, но...
— Пожалуйста, скажи, она любила тебя?
— Да. Но всё по-иному обернулось.
— Что могло обернуться? Скажи толком.
— Откуда-то появилась её прошлая любовь, и всё пропало.
— Ты... ты уверен в этом?
— Когда-то да, а теперь нет. Но уже поздно. Может, потом поговорим, Диана...
— Не беспокойся, он не придет.
— Правда?
— Если бы даже пришёл... Ну и что? У тебя привычка, что ли, оставлять женщину из-за соперника, и уходить.
— Ради Бога, я просто думал о неловкости для тебя.
— Неловкости в твоём уме. Он же не думает о твоем великодушии.
— Мама, приходи, волка показывают, — прокричала из своей комнаты Мария.
Диана пошла к ней ненадолго и, вернувшись, успокоенной, предложила кофе. Не дожидаясь ответа, пошла в кухню.
В душе моей было тревожно. Отсутствие Артура дало повод думать, что они или поссорились, или она на него обиделась.
— Здесь в театре показывают «Гамлета», — подавая кофе, сказала Диана.
— Анна могла продекламировать всего «Гамлета», — сказал я, и, понимая неуместность своих слов, умолк.
— Продолжай, — прошептала она.
— Неловко. Но память — единственное, что осталось от неё.
— Я не претендую на её место в твоей душе. Когда говоришь о ней, я благодарна за то, что... Прости, налить ещё?
— Достаточно.
— Скажи, ты её бросил, да?
— О чём ты? Сказал же, она сама ушла.
Сдерживая ярость, она смотрела на меня, и в глазах было отчаянное удивление.
— Нет, она не смогла бы с тобой так поступить, — сказала выжидательно.
— Знаю. По прошествии многих лет, и у меня возникло такое ощущение.
— Боже мой. И ты так спокойно говоришь об этом? Разве можно так о любимой?
— Знаешь, сейчас ты точно напоминаешь её. Я не успел, не было возможности объясниться. А потом стало поздно. Она утонула.
Диана смотрела, ошарашенная.
— Дядя Жан, пойдёшь со мной прогуляться к морю?
— Конечно пойду, Мария.
— А меня возьмёте? — спросила Диана.
— Да мама, пойдём, — радостно откликнулась дочка. Диана собралась, и скоро мы, выйдя из дома, шли по аллее. Мария попросила покататься на катере, и, поймав такси, мы добрались до порта.
Благо, прогулочный катер, с десятком пассажиров, собирался отшвартовываться. Мы сели на корме. Это место было защищено от ветра, мало укачивало, но единственное, был слышен гул двигателя. Мария с радостными криками показывала на стаю дельфинов, плывущих по курсу катера. Диана удерживала её у борта, радуясь с ней. Я смотрел на сказочный берег, на сотни чаек, барражирующих над катером и заливом. А над городом — покрытый осенним бархатом лесной массив, уходящий ввысь, к вечным снегам. Дыхание морской волны, покрытые туманом дали горизонта завораживали, захватывали дух. Когда катер причалил, я взял на руки уснувшую Марию, и мы вышли на берег. Диана, идя рядом, своими удивительными глазами смотрела то на дочь, то на меня, ничего не говоря. Поймали такси, и скоро были у неё дома. Я уложил Марию на кровать, Диана накрыла одеялом, и мы перешли в зал.
— Жан, посмотри телевизор, а я быстро приготовлю ужин, хорошо? — и, не ожидая моего согласия, пошла на кухню.
Поужинали. И всё это происходило будто не со мной. Диана, как заветная мечта, сидела напротив, и я не мог объясниться. Хотя... В том необъяснимом стечении обстоятельств слова были излишни.
— Спасибо тебе, — нарушила паузу Диана.
— За прогулку?
— За всё. За Марию.
— Она как ангел. Приняла меня как родного.
— Ты... Ты больше... Извини...
— Да, мы друзья.
— И очень, очень... друзья.
— Помочь убрать со стола?
— Что ты. Сама уберу, спасибо. Скажи, ты после выставки уезжаешь?
— Да, уезжаю.
— Какую картину выставил?
— Несколько. Но главная — портрет Анны.
— Анны?.. — Побледнев, Диана обернулась к окну, и спросила тихим голосом:
— Откуда у тебя такая уверенность, что она умерла?
— Сказали друзья, когда вернулся в самого себя.
— Вернулся куда?
— Это другая история. Друзья сочли, что так лучше будет. Сказали, что она утонула на океанском лайнере. Несколько месяцев назад, бросив всё, я пошел в морское пароходство, поднял все архивы, но среди погибших её не оказалось.
— И?..
— Значит, жива. Ты не представляешь, как радостно было это услышать. Она действительно достойна была большего, и, наверняка, нашла своего избранного, и живут где-то. Мне пора уходить, Диана.
— Пожалуйста, Жан, не уходи, останься сегодня, я постелю тебе здесь, в гостиной. А сейчас поговорим, хорошо? Скажи откуда у тебя уверенность, что она вышла замуж за другого или сбежала?
— Могла же она в эти годы найти меня. Я столько лет ждал. Хотя, понимаю, может, моё состояние и оттолкнуло бы.
— Опять непонятно. Ладно... говоришь, ты ждал её?
— Конечно. И, наверняка, эта надежда умрёт со мной.
— Ради другой ты не смог бы забыть?
— Не стоит смешивать уходящую боль и жизнь. Невозможно жить так, как все. Выходом был бы монастырь, но это — для сильных духом. А насчёт отношения к тебе, скажу, что всегда проигрываю морякам. Извини, просто до меня Анна была влюблена в моряка. Долго его ждала. А я всего год после детдома обучался в ремесленном училище.
— Ты вырос в детдоме?
— Да, в этом городе.
— Анна знала об этом?
— Я не осмелился ей сказать. Я встретил Анну у пристани, облокотясь на перила, она плакала, и я не осмелился подойти. На следующий день, думая о ней, направился к пристани. Она стояла на том же месте, печальная, одинокая. Спросил, что с ней случилось. Она грустно смотрела на меня, ничего не говорила, почему-то взъерошила мои кудри. Мы поговорили об учёбе, ещё о чём-то, потом я обещал что-то, сейчас точно не помню..
— Может, учебники по рисованию?
— Точно! А... Как ты догадалась?
— А что догадываться, ты же художник.
— Ну да. Потом познакомились ближе. Я научил ее рисовать. Она была талантливой, быстро вникала. Хотела обучить меня музыке. Но у меня нет слуха. Наконец сделал ей признание. Она почему-то расплакалась, умоляла, чтобы оставались друзьями. Призналась, что влюблена в одного моряка, он сейчас в плавании. Это было пощёчиной моим чувствам. Несколько дней не ходил на занятие. Уединился в общежитии, и страдал. Друзья привыкли к моему уединению, внимания не обращали.
Анна нашла меня. Пришла в общежитие. Я встретил её холодно. Она не обратила на это внимание, подошла, поцеловала в щёку, этим обезоружив. Потом призналась, что у неё никого нет в этом городе, а обратно в общежитие не хочет возвращаться. Я предложил остаться у меня. От неожиданности она остолбенело посмотрела на меня, потом засмеялась:
— В одной комнате, что ли?
— А что? Поделим комнату шкафами, или ещё как нибудь.
«Я был неопытным юнцом и в жизни, и в любви. Всё лишь в мечтах, но, тем не менее, был мужчиной, и те две недели, что прожили в моей комнате, были тяжким испытанием. Уважая чувства Анны к тому моряку, я, в бессильной ярости, каждый день после занятий шёл с ней к пристани, ожидая теплохода. Но, к моему счастью, его не было видно. Потом я порасспросил о том теплоходе и узнал, что он зафрахтован иностранным государством, и неизвестно, когда прибудет в порт. Моряк просто обманул её. Но не сказал об этом Анне. Не хотел ранить её душу. Я бесповоротно влюбился в неё, и не представлял, как бы повёл бы себя, если б появился моряк. Она стала смыслом моего бытия, её присутствие — как Божья благодать. Изменилось у меня и восприятие окружающего мира. Появился смысл жизни».
Анна слушала меня, не отрывая взгляда, и в её глазах было такое чувство терпения, что я успел бы рассказать всю историю человечества, не то что мою.
— Жан, ты должен был сказать, что из детдома, — сказала она.
— Не смог, Диана, не хотел казаться беспомощным.
— А о сестрёнке?
— Я... Я об этом тебя точно не рассказывал.
— Ну, у тебя память... Вспомни, после карусели, наши разговоры...
— Ладно, неважно. Голова болит, я приму таблетки.
— У тебя мигрень, наверно?
— Нет, здесь более серьёзное. Но это другая история... — Я принял таблетки, подошёл к открытому окну, вдыхая освежающий воздух с моря, и воспоминания всколыхнули мою душу. Хотелось уединиться, уйти, но ожидающие глаза Дианы остановили, и я рассказал о своём прошлом:
— О сестрёнке я не выдумывал, нет. Мы с той девчонкой в детдоме дружили. Нам обоим было около десяти. Её удочерила семья, но пару месяцев спустя вернула обратно в детдом. Не знаю, почему. После этого она долго не прожила. Хворала. Я навещал её почти каждый день. А когда с друзьями добывали фрукты или ягоды, всегда приносил ей. А однажды, после тайной вылазки из детдома, увидели «скорую» у входа. Сказали, её забирают. В отчаянии я вбежал в её комнату, и, не смотря на врачей, подлетел к ней. Она слабыми ручонками цеплялась за мою шею. Я до сих пор помню её слова: «Братик мой, нас разлучают. Береги себя. Прощай». Меня оттащили, и её увезли. Через пару месяцев, когда были в лагере, нам сказали, что она не выжила. Но... Анна, что это такое? Ты же плачешь. Нет, больше ни слова не скажу.
— Прости, Жан. Хотя бы об этом надо было рассказать Анне.
— Не сумел. И не успел.
— Почему? Ладно, не стану прерывать.
— Мало приятного в моем рассказе. Я выдумал для Анны историю о своей семье. Сказал, что я в ссоре с ними. Обещал, что, как выдам её за моряка, возвращусь к ним в поисках утешения. Разговор состоялся в день, когда мы отметили удачное окончание Анной музыкального училища. Друзья разошлись, и мы остались одни, убрали посуду, и я, потянув штору, отделяющую наши половины, лёг на кровать, и на моё предложение пожениться — в шутку, конечно, она вдруг присела рядом и сказала серьёзным и тихим голосом: «Зная, что я влюблена в другого, зная, что он просто посмеялся надо мной, ты бы женился на мне?» От неожиданности я привстал, поцеловал её щёчку, и дал кучу несвязных обещаний о том, что до конца времён буду с ней.
— А выходит, не сдержал обещание?
— Ты послушай дальше.
— Слушаю...
— На следующий день мы пошли в церковь, получить благословление батюшки. Зажгли свечу перед образом Божьей Матери. Повенчались. Это было как сон наяву. Анна устроилась на работу в музыкальной школе. Я был на последнем курсе ремесленного и в свободное время рисовал портреты в уголке городского парка. На третий месяц после нашей женитьбы, в пятницу, я готовил обед, когда пришла Анна, бледная, заплаканная. Её тошнило, она нервничала. Я места себя не находил. Хотел вызвать «скорую», но она отказалась, сказала, пройдёт. И смотрела на меня с невысказанной тайной в глазах.
На следующий день у меня не было занятий, и я решил подзаработать на портретах. Анна должна была вернуться из школы пораньше.
День был тёплый, осенний, и вместо парка я пошёл на пристань, где народа в это время больше. Нарисовал пару портретов, и думал уйти, когда подошла светская дама в годах, в сопровождении супруга, и попросила нарисовать её портрет. Я, конечно, с радостью. Спутник её пошёл в ближайшую кофейню. Я взялся за работу, мы побеседовали с ней обо всём. Взгляд у неё был усталый, задумчивый. Она подробно расспрашивала, как я попал в детдом, и ещё о многом.
— Опиши её подробно, — попросила Диана.
— Женщина со светлыми глазами, крестообразными серьгами, на ней была осенняя шляпа.
Ты её нарисовал?
— Удивительно было то, что по завершении работы она протянула мне значительную сумму. Я отказался, но она настаивала, а потом просто оставила деньги у мольберта, взяла картину и вместе с подошедшим супругом удалилась. Я поспешил в общежитие обрадовать Анну, но её пока не было. Спрашивал у знакомых, никто не видел ее. Метнулся к музыкальной школе. Но там была лишь охрана. Стемнело. Побывал в городской «скорой», в больнице. Всё тщетно. И будто осенило меня. Бегом добрался до порта. К моему ужасу, увидел пришвартованный у причала теплоход того моряка. Начался дождь, но, несмотря на это, подошёл ближе, и заметил, как моряки проводят на борт нескольких девиц.
— И ты думал, что одна из них это Анна, да?
— Да, я так и думал.
— Но это чудовищно. Она не смогла бы так поступить.
— Знаю. Но от ревности ничего не соображал.
— Скажи, кроме преподавания, Анна еще чем-то занималась?
— Давала домашние уроки дочери одного врача.
— Ну и?..
— Что хочешь сказать?
— Ты не думал о том, что после трёх месяцев беременности начинается токсикоз.
— Этого не может быть, нет! Она ничего не говорила о беременности.
— Ты говорил, она до этого неважно себя чувствовала.
— Да, но скоро это прошло. Утром она даже не намекнула на это.
— Может, она сама и не была уверена. А у врача ей стало плохо. И может, искали тебя, но ты болтался по городу, устраивая сам себе сцены ревности.
— Боже мой, не может этого быть, нет!..
Страшно обыденные эти аргументы были убийственно правдоподобны.
— А дальше ты просто исчез из города, да?
— Ради Бога, Диана, это слишком.
— Опять непонятно. Скажи, что случилось?
— Что могло случиться. Всему виной моё малодушие, ревность. В последнее время, анализируя всё, восстанавливая образ той девушки в мельчайших подробностях, выяснил, что у Анны не было того наряда, походки, обуви, наконец.
— Почему в последнее время? А до этого что? У тебя не нашлось времени?
— Ты опять об том же. Ладно, завершу. Ну, тогда, от растерянности, от досады зашёл в захудалую харчевню, выпил водки, появились приятели, напился вдребезги. Когда выпроводили меня на улицу, то, брошеный, думая о бессмысленности всего, шагнул навстречу бешено мчавшемуся грузовику.
— Боже мой, почему, почему...
Диана тихо расплакалась. Я замолчал, привстал, не мог глядеть, как она плачет.
— Мы столько лет посещаем с Марией могилу её отца, — сказала она, быстро вытерев слёзы и спросила:
— А что потом?
—- Диана, прости, я не знал, что у Марии умер отец. Может, отложим разговор?
— Пожалуйста, Жан.
— Ну, тогда считай, до прошлого года меня не было.
— Но, это абсурд, Жан...
— Если узнаешь всю правду, то окончательно потеряешь своё интерес ко мне.
— Не надо ручаться за мои чувства. Ты был в больнице, а потом тайно ушёл. Женился?
— Нет.
— Тогда я, и впрямь ничего не понимаю.
— Что понимать-то, машина сбила меня. На «скорой», как мертвеца, везли меня прямо в морг. Нет, Диана, если увижу ещё раз твои волнения, то больше и слова не скажу.
— Извини, извини, Жан, пойдём, сядем на кухне, заварю крепкий чай.
Я последовал за ней, присел у стола, а в мыслях — сказанные Дианой слова, что Анна могла быть беременной. Раньше мне и в голову не приходила такая мысль. Диана поставила на стол пирожные, ещё что-то, подала чай. Я смотрел на неё, и неосознанно сравнивая с Анной, сказал невольно:
— Ты сейчас так похожа на неё.
— Да? — Диана вскользь посмотрела на меня, но ничего не сказала. А я продолжил:
— Правда, шесть лет дают о себе знать. Многое стерлось из памяти. Знаешь, в морге, когда начал подавать признаки жизни, патологоанатомы, которые уже собирались меня раскромсать, перенесли меня в реанимационный отдел. В этой суматохе перепутали мои документы с документами умершего алкоголика, так как в моей крови было достаточно алкоголя, и его похоронили под моим именем.
Я видел, какие страдания причиняют Диане мои слова, как вся она дрожала будто от внезапной лихорадки. Жестами рук, мимикой, беззвучно, казалось она хотела остановить рассказ, сообщить мне доселе неведомое. А я? В глубинах сознания рождалось, и уже преобладало звериное мужское начало от присутствия желанной женщины. Она выглядела слабой, притягательной, и невозможно было избавиться от греховных мыслей. Даже упоминание имени Анны не помогло. Я был грешен, да, но я был мужчиной.
— Жан, что с тобой? Может, «скорую» вызвать?
Диана старалась приподнять меня. Я и не осознал, как провалился в обморок.
— Мне надо таблетки выпить. Дай, пожалуйста, воды, — попросил я, стараясь не пугать её.
Выпил лекарства, лёг на диван, голова высоко на подушках. Диана принесла полный таз тёплой воды, разула, стала массировать мои ноги. От боли в голове я даже не смог среагировать на это. После она включила ночник, потушив свет, присела ко мне, и тихо погладила голову. Я понимал свою ущербность, обречённость перед этой необыкновенной женщиной, и ничем невозможно было возместить эту ущемленность.
Боль в голове постепенно утихла, лекарства подействовали. В мыслях появилась ясность. Диана, не заметила, что я смотрю на неё.
— Ты как та святая женщина, которая ухаживала за мной, — сказал я.
— Какая? — встрепенулась она.
— Мой ангел-хранитель в те прошлые годы.
— Ты о ней ничего не рассказывал.
— Разве? Ну, это та, чей портрет нарисовал я на набережной. Она умерла год назад. Я узнал после того, как выписался из больницы. Инфаркт во время моей многочасовой операции.
— Тебя оперировали?..
— После увечья в аварии до прошлого года я лежал в клинике. Всё это время ухаживала за мной она. Увезла меня в столицу для операции в знаменитой клинике.
Диана наверняка ожидала всякого поворота событий, но точно не такого. Я видел, ощущал её потрясение, и душа наполнялась благодарностью к ней. Мне захотелось уединения, и, несмотря на её уговоры, вернулся в гостиницу, полураздевшись, лёг на кровать и уснул мгновенно.
На следующий день должно было состояться открытие выставки. Просыпаясь, глянул на часы, и ахнул. Было час дня. Наверняка, открытие уже состоялось. Досадно было не за опоздание, а за то, что обещал Диане утром заехать. Прозвучал звонок в дверь, я подумал, что это может быть она, и открыл, не спросив. Против двери стоял Артур. Выглядел он взволнованным и бледным. На этот раз не осмелился без разрешения войти.
— Войдите, — пригласил я, понимая, что без причин он бы не явился. Он вошёл, и стоя посреди комнаты, спросил своим хрипловатым голосом, но вежливо:
— Скажите, «Портрет Анны» действительно Ваш?
— Да, это моя картина. Жаль, прозевал открытие.
— Знаете ли, что один из крупных музеев собирается приобрести его?
— Нет, не знаю. Вы, может, сядете?
— Да, я сяду. Спасибо.
Он присел на диван, я на кровать. Мне показалось, он пришёл не ради этой новости.
— Ты о Диане хотел спросить?
— Отнюдь. Скажи, когда ты написал картину? И кто была натурщица?
— Написал год назад, в мастерской моего друга, по памяти.
— По памяти? А кто она такая и где теперь?
— Она была моей женой. Погибла при кораблекрушении.
Надо было видеть его потрясённое лицо. Воцарилось долгое молчание, которое первым нарушил он:
— Я тот моряк, в кого была влюблена Анна...
Будто внезапно разразился гром, всё вокруг невероятно быстро начало кружиться, и я повалился на кровать.
— Что с тобой, ну что с тобой, парень? — обеспокоился Артур.
— Таблетки, дай таблетки, они там, на столе... И воду... Спасибо. А теперь оставь меня, уходи, пожалуйста...
Слова не проронив, он удалился. Но видно, позвонил Диане, так как, очнувшись от забытья, рядом увидел её с дочерью.
— Как себя чувствуешь? — спросила она полушёпотом.
— Отходит боль. Это следы аварии. Ну, здравствуй, Мария. Видишь, я большой дядя, а болею.
— А мама говорит, ты не дядя.
— Мария, пожалуйста, сядь у окошка, — прервала её мама.
Насколько я заметил, в глазах Дианы сиял свет, спокойствие, и... Она даже внешне невероятно преобразилась! Стрижка её, и наряд удивительный! Так когда-то одевалась Анна!
Мне хотелось объясниться с ней, но голос исчез, и я лишь шёпотом произносил её имя: «Анна, Анна, Анна!..». Мгновенье, и она была в моих объятиях. Я целовал её глаза, уши, пахнущие ладаном волосы.
Ошарашенная Мария глядела на нас, а Анна звала её.
— Доченька, иди сюда, иди к папе...
Мария подошла, неуверенно протянула ручонки ко мне. Если и есть у вечности мгновение, соединяющее воедино прошлое, настоящее и будущее, наверняка, это и было именно оно.
— Анна, милая Анна, как жила ты все эти годы, как сложилась твоя судьба? Знаю, моя ревность дорого обошлась мне и тебе. Знаю, это ничем не оправдать.
— Прошу, Жан, хватит терзать себя. И я виновна, даже очень. Надо было вернуться домой. После школы я давала уроки дочери женщины-хирурга. Она подвернула ногу и пришлось дома заниматься. Там я почувствовала себя плохо, и врач велела переночевать у неё, а муж поехал об этом сообщить тебе. Но тебя не было. Я уже спала, и мне сообщили утром. А потом, пришла весть о твоей смерти. Прости Господи, сколько раз с дочерью я последние годы посещала твою могилу...
— Пожалуйста, не плачь, Анна, прошу. Скажи, как жила потом?
— Жила... пробовала смириться с судьбой. Всё 'бычно, как в жизни. Врач приютила меня, там роди-ась наша дочь. Тогда, в ресторане мы отмечали с её коллегами юбилей. А насчёт рисования, что сказать? Ты же дал мне первые уроки, потом окончила курсы, дело двигалось.
— И подписывала картины моим именем, да?
— Я не могла привыкнуть к твоему отсутствию. А ты, видно, позабыл свою Анну — то уличал её в неверности, то утопил. Из-за дикой ревности. А сам сразу положил глаз на Диану. Вот это обиднее всего.
— Ради Бога, Анна, я же в тебя влюбился.
— Нет, это неправда, ты влюбился в Диану. Я сейчас так ревную её, так ревную...
— Анна, пойми, мне сейчас безмерно стыдно, что не узнал собственную жену. Один мой неверный шаг, и всё обернулось трагедией. Но Бог оберегал меня для моей семьи. Надо идти в церковь, зажечь свечи перед образом Божьей Матери.
— Надо идти, милый, обязательно. Знаешь, Жан, та женщина, которая ухаживала за тобой, она была и у нас. Пришла через пару месяцев после случившегося. Под предлогом оплаты за картину, написанную тобой. Видя моё состояние, узнав о беременности, долго молчала. Потом оставила пакет, ушла, обещая ещё навестить. Мы с врачом думали, в пакете плата лишь за картину, а там оказалась значительно большая сумма. Было и письмо, в котором говорилось, что деньги она дарит, как память о тебе и, что, быть может, Бог обрадует всех нас. Конечно, это всё я восприняла как утешение и не более. Долго не решалась использовать деньги. А перед рождением дочери, врач мой, Наталья Николаевна, добавила столько же денег, и купили этот домик. После рождения Марии опять пришла та женщина. Принесла подарки. Я просто так не оставила её. Разузнала, где живёт, и иногда навещала. Когда она брала Марию на руки, слёзы текли из глаз, руки дрожали. А год назад пришла попрощаться, сказала, уезжает надолго, и говорила иносказательно, что, может, появится отец для Марии. Я, конечно, не поняла, сказала, что не собираюсь выходить замуж. Она многозначительно посмотрела на меня, больше не проронив ни слова, попрощалась и ушла. Пару месяцев спустя пришла весть о её смерти, мы узнали об этом уже после похорон. Я расспрашивала её соседей, знакомых о её семье. Сказали, что был на похоронах её сын, но быстро уехал. Мы с её соседями отметили годовщину смерти, поставили могильный камень. Я точно не знаю, но чувствую, что она могла быть твоей матерью.
— Я давно об этом думал. Но если она моя мама, значит, у меня должен быть брат?
— Ты верно догадался, Жан, у тебя действительно есть брат.
— А что, ты знаешь кто он?
— Да, теперь знаю.
— Удивительно... и кто же он?.
— Скажу, но ты не волнуйся, хорошо?
— А что там волноваться, больше уж некуда.
— Это... хозяин дневника.
— Что-о?..
— Милый, пожалуйста, я же просила.
— Хорошо, постараюсь... Но этого не может быть.
— Он был сегодня здесь. Оставил тебе письмо.
— Да?.. Сможешь прочесть?
— Да, сейчас. Вот, слушай: «Жан, дружище. Точнее, брат мой. До недавнего времени не знал о твоём существовании. Прочитал в завещании матери. Я уезжаю навсегда. Пройдёт время, всё уляжется, и может, дам о себе знать. Прости за всё, и прощай. Будь счастлив с Анной, с дочерью. Расскажите ей о моряке-разбойнике. И последнее. Тебе передадут документы на дом, на имущество матери. Это её завещание. Живите долго, и прощайте. Артур».
Анна бережно сложила письмо, положила обратно в конверт. Мы долго молчали. Это не нравилось Марии, и она просила прогуляться по набережной. Но мама остепенила её:
— Потом, Мария, сейчас поухаживай за папой, я соберу вещи, вернёмся домой.
— И папа пойдет с нами?
—- Пойдет, доченька, навсегда.
Когда сели в такси, и машина тронулась, Анна опять удивила:
— Знаешь, любимый, пока не забыла, скажу тебе, что та девчонка в детдоме, которую ты считал сестрёнкой, вовсе не умерла.
— Анна, милая, может, что-то путаешь?
— Ничего не путаю. Её в больнице удочерила милая женщина. Забрала к себе. К сожалению, её уже нет в живых.
— Ради всех святых, откуда тебе всё это известно?
— Знаю, потому что, этой девчонкой была я. Разве не помнишь, её звали Анной?
— Бог ты мой. Ведь её, правда, звали Анной. Значит, мы действительно и навсегда нашли друг друга, да?
— С Божьей милостью, любимый, с Божьей милостью...