Ноль Овна. Сны Веры Павловны. 31

Радзинский нашёлся в комнате Вия, которую вполне самостоятельно и  самовольно занял. Наверное Вий был бы не против такого расклада, учитывая их с Радзинским родительско-сыновнии отношения. Только вот непонятно было спал ли Викентий Сигизмундович в виевой постели или так и сидел остаток ночи за ноутбуком, читая виевы записи.

Артемий Иванович похолодел, припоминая, что там, в этих записях есть про него самого и разозлился. Правда, злость эта напополам со страхом отдала;сь в конечностях слабостью и гневом не полыхнула – не огненным человеком был Артемий Иванович, всё в нём присыпа;лось землёй и гасло. Но Радзинский всё равно уловил его безмолвное внутреннее трепыхание, захлопнул крышку ноутбука и дружелюбно пробасил:

– Тёмушка! Заходи, родной. Как там остальные? Встали?

– Встали. Вас ищут. Просили спуститься в столовую. – Артемий Иванович ответил очень сдержанно, потому что язык у него словно замёрз от мысли, что там сейчас прочёл про него Радзинский.

Викентий Сигизмундович понял, что Тёма заходить к нему не собирается, сам поднялся ему навстречу и затянул за обе руки в комнату. Усадив Тёму у себя под боком на кровати, Радзинский обнял его совсем как отец, только объятие вышло в тысячу раз душевней. Отец примагничивал к себе и выпивал до дна, Радзинский же наоборот: распахивался и обрушивал на собеседника всего себя с искренней сердечной заботой. Артемий Иванович невольно размяк и подумал с горечью, как мало ему надо.

– Хорошие стихи у тебя, Артемий, – одобрительно сообщил между тем Радзинский.

Артемий Иванович вскинул на него изумлённый взгляд.

– Откуда… Я не записываю своих стихов!

Вокруг глаз Радзинского залучились улыбательные морщинки.

– У тебя есть парочка верных поклонников. Они делают это за тебя.

Артемий Иванович растерянно заморгал, забыв, что обычно в замешательстве принимался нервно протирать очки. Радзинский улыбался как чеширский кот.

– Шойфет записывает мои стихи? Зачем?

– Полагаю, потому что он влюблён.

– В меня?!

– Ты что же, не веришь ему совсем? – удивился Радзинский. Да так искренно, что Артемий Иванович устыдился самого себя.

– Скорее боюсь поверить, – сконфуженно пробормотал он.

– Ну и напрасно. Это спит Шойфет с кем попало, а в любви он очень даже взыскателен. Всех его любовей – только Розен. Да и то эта так называемая любовь больше на болезнь была похожа. Мне кажется, Шойфет давно уже устал и хотеть его, и ненавидеть.

– А Бергер? – с мазохистским упрямством зачем-то решил допытаться Тёма. И взволнованно глянул поверх очков прямо в жёлтые как у кота глаза Радзинского.

– А что Бергер? – непонимающе нахмурился тот. – Бергер жутко боялся, что Шойфет его домогаться начнёт. А потом ужасно обиделся, что так и не начал. Ну, мне так показалось, ; добавил Радзинский, когда Тёма затрясся от смеха.

– А второй поклонник это Бергер? – сообразил вдруг Артемий Иванович. – Он вам мои стихи принёс?

– Конечно. Он же тоже слышит, как и Шойфет. А ты всё молчком, всё про себя же рифмоплётствуешь.

– Нет, – поморщился Артемий Иванович. – Я просто думаю. А получается стихами. Меня самого это удивляет. Я бы хотел писать настоящие стихи, но у меня с моей работой совсем нет на это времени.

Радзинский немного отклонился назад, разглядывая Тёму так, будто мысленно примерял на него парик и усы или диковинную шляпу.

– А что ты называешь настоящими стихами?

– Настоящие стихи не про мысли. Они про чувства. Когда словами пытаешься рассказать про вкус или запах. Или пересказать сон. Какую-то иную реальность принести сюда. Или поделиться своей реальностью.

– Хорошо сказал! – восхитился Радзинский. И Артемий Иванович невольно ему поверил. – Знаешь что? Приходи-ка ты к нам в гости. Устроим поэтический вечер. Поговорим о стихах. Ты свои почитаешь. Ну, или кто-нибудь за тебя, если ты сам стесняешься. А я почитаю свои.

– Серьёзно? – Артемий Иванович ужасно растрогался, едва не прослезился даже.

– Конечно, Артемий. Нам всем это безумно интересно. А тут так удачно сложилось, что мы ещё и соседи.

– Хорошо. – Тёма кивнул так усердно, что чуть голова не отвалилась. – Только сейчас нам нужно найти, где Шойфет Розена прячет. А то он его убивать собрался.

– Да ты что?! – Радзинский отпустил тёмины плечи и отодвинулся. Встряхнул руками и развёл их в стороны, выпрядая из воздуха разноцветные светящиеся нити. Он заметил, что Тёма, открыв рот, за ним наблюдает и кивнул на цветную паутину: – Видишь ниточки? Это потому что ты тоже маг.

– Чёрная – это Шойфет? – шёпотом спросил Артемий Иванович.

– Нет. Шойфет давно не чёрная. Он теперь вот – синяя. Его от Розена и не отличить стало. Тот, правда, посветлее.

– Что вы собираетесь с этим делать? – продолжал шептать Тёма.

– Да вот сплету все ниточки вместе и будет история, – Радзинский широко улыбнулся. – Не только литераторы истории сочинять умеют. – Он принялся ловко перебирать пальцами, сплетая строгий и одновременно роскошный плат – чёрно-синий с золотым узором. – Но наши истории мистические, а их – сплошная беллетристика, криминальные новости с первой газетной полосы. Они, скажем так, дрессировщики собак, а мы собачьи ангелы.

Артемий Иванович всхлипнул от смеха.

– Да уж. Пытаюсь вспомнить не слишком жестокие сценарии, из тех, что наши литераторы пишут, и как-то не припоминаю.

– Ну вот, ты меня понял, – удовлетворённо кивнул Радзинский и, осторожно встряхнув платочек, протянул его Тёме. – Держи. Будешь хранителем этой истории. Спрячь получше. Как понадобится, достанешь.

***
Из разбитой губы по подбородку стекала струйка крови. Розен глядел затравлено, потому что был деморализован ожиданием и испуган внезапным нападением. Ну, не приспособлено было его тело к стойкому перенесению телесных мучений! В этой жизни Розен не планировал совершать революций, скрываться в подполье и терпеть пытки, потому и человеческую оболочку себе присмотрел нежную, чувственную и интеллигентную. Не удивительно, что он ощущал себя несчастным в пустом холодном сарае, что у него за время тревожного ожидания затекли и замёрзли конечности (пальцев на руках он уже совсем не чувствовал), и весь он ослабел от непонятной тахикардии с аритмией и ещё бог знает чего. Розену казалось, что он вот-вот потеряет сознание, перед глазами всё расплывалось и ужасно хотелось пить. И вообще ему надоело уже здесь сидеть – Герман привык к свободе. А тут ещё вихрем явившийся из тьмы Вий сразу заехал ему в челюсть. Хорошо хоть не с ноги.

А Вий отлично умел нагнетать, не давать опомниться, давить и запугивать. И Розен почувствовал, что ещё секунда и он заплачет и расскажет всё: что было и чего не было. Признает себя вражеским агентом с планеты Нибиру и подпишет добровольную передачу себя в вечное рабство рашидовскому клану и ещё чёрт знает что. Но Герман не был бы собой, если бы у него на критический случай не был предусмотрен аварийный сценарий, по которому человеческое отключалось бы напрочь и включалось бы холодное, безжалостное, электрическое нутро: автоматический переход на ручное управление, которое даже это изнеженное тельце сделает машиной для убийства.
Вий, разумеется, понял, что пробудил древнее зло, и сам тоже сбросил с себя человеческое окончательно, чтобы уравнять силы. Бергер стоял пока в сторонке, прижимая к груди папку с компроматом, кусал губы, истекал холодным потом, но не вмешивался.

– Дебил! – звонко, по-девичьи рявкнул Розен, пытаясь вытереть кровь с подбородка о плечо. – Что бы ты сейчас жил, если бы не этот договор?! Ты понимаешь, что ни у кого из нас нет кармы? Ни у кого! Нет кармы! И из чего я должен лепить ваши карты? Из радужного света и сладкой ваты? Развяжи меня, маньяк недоделанный, пока я не спалил этот сарай нахрен!

Розен хотел пнуть проклятого садиста Вия, но поскольку был привязан, подпрыгнул вместе со стулом и непременно упал бы, если бы не был за руки примотан верёвкой к стоящему позади столбу.

– Ты заигрался, зайчик, – злобно шипел Вий. – И мне твои игры не нравятся. Поэтому играть ты теперь будешь по моим правилам.

– С какой бы это стати? – презрительно выплюнул Розен.

– Да с такой, что древняя магия на крови отлично работает, пушистенький. Особенно когда нужно сделать привязку. – В руке у Вия со стальным звоном раскрылся складной нож. Непонятно, откуда он взялся. Как будто упал в его ладонь из рукава. – А если к древнему знанию добавить свежего, выйдет очень крепкая штука. – Он шутя, почти не касаясь лезвием, срезал несколько пуговиц на розеновской рубашке. – Я много чего перепробовал в этой жизни, зайчик, – нежно и вкрадчиво зашептал Вий, легонько проводя кончиком ножа по обнажившейся коже, так красноречиво покрывающейся от этого касания мурашками. – И вот что я понял: чужое, остывшее не работает. Вернее, работает, но только если ты целиком погружаешься в традицию и запираешь себя там. Если же у тебя есть сила, то не надо рун или пентаграмм, потому что ты сам можешь создать любой знак и наполнить его магией. И он будет обладать убийственной силой.

С безумной улыбочкой маньяка Вий полоснул ножом по своим пальцам, подождал, пока тёмные капли крови набухнут и начнут скатываться в ладонь, сдвинул ткань розеновской рубашки в сторону и каллиграфическим росчерком изобразил против его сердца изящный летящий иероглиф.

– Чувствуешь? – Он провёл окровавленным пальцем по германовой нижней губе. Тот машинально облизнулся. – Мы с тобой одной крови: ты и я. – Вий как настоящий сумасшедший, нездорово хихикая, склонился к самому германову лицу и слизнул остатки рубинового мазка. Потом снова покрасил его губы этой яркой краской и присосался к ним страстным поцелуем. Нож куда-то исчез. Вий уселся к Розену на колени верхом, вцепился ему в волосы, злорадно отмечая про себя, что Розен горячо ему отвечает.

Вий останавливаться на поцелуях не собирался. Он чувствовал, что Розена дико возбуждает эта ситуация, когда он связан, беспомощен, а его палач обладает такой сексуальной харизмой. Вий даже мысленно пожалел тетёху-Гранина, которому приходится ежедневно иметь дело с этим ненасытным эротоманом. Впрочем, ему самому такой темперамент был как раз в пору. Он потянул язычок молнии на розеновских брюках и по-змеиному нежно скользнул рукой внутрь, сжимая твёрдый горячий член. Розен порнографично застонал и выгнулся в путах. Он целовался как сумасшедший, потому что больше никак в этом карнавале участвовать не мог. Но очень хотел. Да просто хотел! Он скосил глаза в сторону Бергера и с нервным смешком отметил про себя, что бедный девственник находится на грани обморока. Надо будет потом стереть ему память. Как-нибудь. Потому что если Гранин узнает…

Бергер вне себя от возмущения таращился на эту порнографию, понимая, что эти двое бессовестных сейчас начнут трахаться прямо у него на глазах. А это неизбежная психическая травма на всю жизнь! И надо что-то сделать! Но что? Когда в голове пусто и мозг парализован гнусной картинкой творящегося перед глазами безобразия. Когда Вий расстёгивает джинсы и… Господи, пусть они как-нибудь обойдутся руками, без этого, как его… без проникновения, блин!

Господь услышал своего любимца Кирилла Бергера и всё произошло почти благопристойно, особенно если не дорисовывать мысленно то, что скрывала от глаз виева спина и рука. Наиболее кошмарен был сам момент оргазма, от которого Бергер в ужасе содрогнулся и даже перекрестился, пользуясь тем, что сейчас на него никто не смотрит. Его вдруг мучительно заинтересовал вопрос, что Вий теперь будет делать – б-р-р – с руками? Не об Розена же вытрет!

На счастье Кирилла в этот критический для его душевного здоровья момент загремела под ударами кулаков цепь на двери и голос Розена-старшего глухо приказал с той стороны:

– Именем короля, открывайте!

Бергер чуть ли не со слезами облегчения на глазах кинулся распутывать цепь, чтобы отодвинуть засов. Пока он возился с ней, Вий успел как-то уничтожить следы своего сексуального преступления, хотя чуткому носу обо всём здесь произошедшем рассказал бы запах. Но все сделали вид, что ничего такого не замечают, или и в самом деле не обратили внимания, потому что уставились на Германа, который выглядел ужасно: в разодранной рубашке, весь – даже волосы! – перемазанный кровью. С порога было не разобрать насколько серьёзно он покалечен, поэтому впечатление получилось сильное. Настолько, что Розену пришлось самому потребовать:

– Развяжите меня уже!

Вий, который с отсутствующим видом стоял в сторонке, видя, что все продолжают пребывать в ступоре,  любезно чикнул своим острым ножом верёвки и даже принялся растирать Розену запястья.

Бергер всё  это время пытался вытолкать взволнованного Тёму за порог. Ему это удалось. Более того, своими суетливыми тычками и неразборчивыми причитаньями он настолько отвлёк и запутал младшего Рашидова, что тот ничего толком и не разглядел, кроме того, что Вий стоял от своей жертвы на пионерском расстоянии, а Розен, хоть и был связан, держался уверенно. Только глазами сверкал как обдолбанный, как будто только что с горки с ветерком прокатился.

– Мы нашли договор, который Розен состряпал, – торопливо зашептал Бергер. Будто бы только за тем Тёму из сарая и вытащил, чтобы посвятить его в детали их общей операции.

– Не надо, – остановил его Тёма. – Я всё видел. – Бергер почуял в этот момент, что инфаркт где-то близко. – Всё, что в архиве было. – Это тёмино уточнение отсрочило скоропостижную кириллову смерть. – Собственно, это я всех сюда привёл. Честно говоря, испугался. А чего это Розен такой довольный?

– Козёл потому что, – в сердцах скрипнул зубами Бергер и потянул Тёму за рукав обратно в сарай. – Давай, а то всё важное пропустим.

– Господа, – не давая никому опомниться, вкрадчиво начал тем временем Вий. – Мы тут с Германом Львовичем побеседовали и я узнал от него множество любопытных, в основном возмутительных фактов. Пользуясь случаем, хочу объявить внеплановое выездное совещание руководства нашего ордена. Раз уж все ответственные лица сейчас здесь.

– Притормозите, Роман Аркадьич, – недовольно перебил его Розен-старший. – Мне кажется, выездное совещание следует посвятить вашей персоне. Мы все сейчас стали свидетелями вашего недопустимого поведения. – Он несколько нервно подошёл, стуча каблуками, к сыну и подал ему руку, помогая подняться. – Вы что, трахались?! – почти беззвучно прошипел он, пока Герман со стоном разгибался, вставая на ноги.

– А ты бы хотел, чтобы он меня зарезал нафиг?! – также темпераментно прошептал Герман, делая страшные глаза.

– Ну-ну. – Лев Евгеньевич скептически поджал губы. Он осмотрел и ощупал сына на предмет повреждений, ничего не нашёл и помрачнел ещё больше. – Кровь-то откуда? – Он повернулся в Вию, который охотно продемонстрировал свои порезанные пальцы. – Чёрная магия? Прямо вот так, средь бела дня, против члена ордена? Иван Семёныч, – он обернулся и нашёл взглядом Рашидова, – прошу отметить этот факт. И принять меры. – Что ты сделал? – обратился он уже к Вию.

– Что бы я ни сделал, этого уже не изменить, – нагло ответил Вий. – Также как нельзя уже ни строчки вычеркнуть из вот этого вон чудесного документа. – Он свистнул и махнул рукой Бергеру, который, спотыкаясь, сразу же кинулся к нему, словно боялся, что прижимаемую обеими руками к груди папочку у него по пути отнимут. ; Думаю, все в курсе событий последнего времени, в результате которых я оказался под надзором и вынужден был уехать. Я очень хотел разобраться с тем, что вижу, и я разобрался. Это стоило мне окончательно загубленной репутации и миллиона погибших нервных клеток.

– А я требую, – снова встрял Лев Евгеньевич, который наконец заметил засохший кровавый рисунок на германовой груди и теперь хмуро его разглядывал, – чтобы ты немедленно объяснил, что сделал с моим сыном, после чего отправился к мистеру Дарси, но уже не в качестве эксперта, а как пациент. И желательно пожизненно.

Артемий Иванович, услышав эту угрозу, в панике впился обеими руками в отцовское предплечье.

– Ты… позволишь?.. – срывающимся голосом обратился он к отцу. – Жан!

– Т-с-с, успокойся. – Рашидов погладил тёмины пальцы и громко заявил: – Шойфет делал свою работу. С каких это пор магия в нашем ордене под запретом? И у него вообще-то куратор есть. И только он может принимать решения относительно судьбы своего подопечного.

Артемий Иванович гордо распрямился, поправил очки и решительным шагом направился к Вию. Остановился рядом и бесстрастно уставился взглядом в пространство, сложив руки за спиной.

– Ну, прямо всё как на выборах, – неожиданно подал голос Матвей, которому, собственно, принадлежал сарай и который показал остальным к нему дорогу. Он неспешно поджёг кончик зажатой в зубах сигареты, затянулся и пыхнул задумчиво дымом. – Война компроматов. Никто не отвечает по существу, все только стрелки переводят.

– А ведь мальчик прав, – задумчиво пробасил Радзинский. – Давайте сначала разберёмся с сутью дела, а потом уж начнём переговоры, где и выясним, у кого длиннее и кто всех нагнёт.

– Поддерживаю. – Вий поднял изрезанные пальцы вверх, голосуя. Его вдруг схватила изнутри болючим холодом мысль, что его опять запрут и он больше никогда не встретится с Тёмой, поэтому он даже не улыбнулся шутке Радзинского, торопясь схватиться за спасительное предложение. В этот момент он был готов прикончить любого, кто попробует их с Тёмушкой разлучить, и поджечь в качестве бонуса этот сарай.

– Я тоже, – сухо поддакнул Тёма.

– И я, – звонко сообщил Бергер.

– Собственно, разумное предложение, – согласился Рашидов. – Поэтому я тоже его поддерживаю. Надеюсь, господа Розены к нам присоединятся? Если нет, то большинство всё равно уже высказалось «за».

– Что ж… – Лев Евгеньевич устало вздохнул и зачесал пальцами лезущие в глаза соломенно-жёлтые волосы. – Давайте обсудим сложившуюся ситуацию. Только нельзя ли раздобыть что-нибудь, на чём можно сидеть? А то получится не заседание, а митинг.

– У меня лодка тут есть, – сообразил Матвей. – Только её надуть надо. Поможете?

Поднялась суета, все куда-то чего-то потащили, забегали. Тёма воспользовался моментом и тихо спросил у Вия, не поворачиваясь к нему и почти не разжимая зубов:

– Вы ведь с Розеном сейчас переспали? Правильно я понимаю?

– Ну… так. Чисто символически, – со скрипом признался Вий. И охнул от хлёсткой пощёчины. Постоял с закрытыми глазами, выдохнул и искоса глянул на Тёму.

– Даже не смотри на меня сейчас, – прошипел тот. – Вечером поговорим.

Вия согрело это обещание, которое означало, что и вечер, и разговор у них таки будут. Он послушно потупился, улыбаясь при этом как идиот. И торжественно поклялся себе, что выйдет из этого сарая только победителем.