Полет в неизвестность

Уже давно рассвело, но из-за сплошных облаков земли не видно. Самолет набрал высоту и, кажется, что он застыл в неподвижности. О движение напоминает только монотонный гул моторов. Вокруг никаких ориентиров, исчезли даже звезды.  На высоте пяти тысяч четырехсот  метров термометр показывает  минус двадцать восемь. За штурвалом Леваневский, Кастанаев, вытянув ноги, развалился в кресле рядом с ним. Отдыхает.

- Экипаж, как самочувствие? – слышится в наушниках голос командира. - Смотрите за шлангом подачи кислорода в маску. Ни в коем случае его не перегибайте.
- Штурман, как курс?
- Идем нормально.
- Бортмеханики, не забывайте про кислород. Контролируйте давление.
- Есть, контролировать давление, - по-военному отвечает кто-то из них. 
 
Годовиков и Побежимов знают об этом и сами. При недостатке кислорода  человек проваливается в обморок и через несколько минут может наступить смерть. Не приходя в себя и, не поняв в чем дело, можно распрощаться с жизнью.
- Штурман сообщите координаты бортрадисту и передайте радиограмму.
Галковский быстро отбивает ключом:

«6 часов 44 минуты. 6 часов 20 минут широта 79° 13', долгота 51° 42', перевалили фронт. Идем к Рудольфу по маякам. Как слышите? Все в порядке. Самочувствие хорошее.
                Левченко, Галковский»

Перед глазами Леваневского возникла предстартовая суета. Когда мыслями он был уже на борту, все его разрывали на части. Журналисты расспрашивали о маршруте полета, а фотокорреспондент потащил весь экипаж к самолету. Говорил, сделает исторический снимок. Сигизмунд его знает – это Аркадий Карасев, известный фотокорреспондент «Правды». Отказать он ему не может. Как по команде, летчики выстроились в шеренгу перед самолетом. В центре командир, рядом Левченко и Годовиков, слева от Левченко – Кастанаев, справа от Годовикова – Галковский и Побежимов. Несколько раз щелкнул затвор фотоаппарата и на снимке они остались  навсегда молодыми.
«Прилетим домой, посмотрю, что получилось. Хотя этот снимок наверняка будет и в американских газетах».

- Штурман, сообщите, когда будем проходить Рудольф, - посмотрев на часы, заволновался командир.
- Должны были пройти в восемь ноль, ноль, но мы отстаем от графика примерно на полчаса.
- Бортрадист, когда пройдем Рудольф, отправьте радиограмму.
- Я понял.
- Как самочувствие?
- Нормально.
- Напоминаю. Не забывайте про шланг кислородной маски.
- Хорошо.

«А какие торжественные были проводы!  Молодые девушки преподнесли цветы. Потом всем выдали заграничные паспорта и американские доллары. А от корреспондентов не было отбоя. Да, где подарок Сталина жене Рузвельта? – вдруг вспомнил он. - Как-то я выпустил его из вида?».

За два часа до отлета ему принесли приказ наркома внутренних дел Ежова, в котором говорилось, что он должен передать жене президента США Франклина Рузвельта  подарок  Сталина. Расписавшись в приказе, чекист вручил большую картонную коробку, опечатанную сургучной печатью. В ней были упакованы две собольи шубы и банка черной икры. Приняв коробку, он передал ее Левченко и тот отнес в кабину самолета.

- Виктор, куда ты дел коробку, которую я тебе отдал на аэродроме? – спросил он Левченко.
- Убрал в хвост, чтобы не мешала в кабине.
-  Она там не помнется?
- Не думаю. Я ее поставил отдельно.
За эту коробку он отвечал своей головой и подумал, что надо сходить посмотреть, но его отвлек штурман.
- Пролетаем Рудольф. Отставание от графика 30 минут.
- Принято. Бортрадист. Подготовьте радиограмму.
-  Отправляю, - спустя несколько минут ответил Галковский.
 
 «8 часов 30 минут. Рудольф, я РЛ. Дайте зону радиомаяка на север».
«9 часов 15 минут. Идем по маяку. Все в порядке. Самочувствие экипажа хорошее.
                Галковский»

После торжественной части Леваневского окружили иностранные корреспонденты. Он кратко их проинформировал о полете, ответил на вопросы и сообщил, что намерен лететь дальше в Нью-Йорк. После полудня приехали корреспонденты из редакций советских газет, кинооператоры московской фабрики «Союз кинохроника».

Корреспондент «Правды» Оскар Курганов долго преследовал его по пятам, сожалея о том, что Леваневский не взял его с собой. Лев Мехлис, заведующий отделом печати ЦК, и одновременно главный редактор газеты «Правда» попросил его не забывать сообщать о полете, и в Фербенксе взять на борт спецкора газеты Льва Хвата, который с метеорологом Беляковым, переводчиком посольства Смирновым и представителем Амторга Вартаняном находится там для обеспечения его полета.

- Лева Хват будет освещать твой дальнейший перелет по штатам. Нашим читателям будет интересно узнать из первых рук, как вас встречают в Америке и как американцы относятся к советским людям. Ты не забывай, что за океаном будешь представлять великую страну. Больше рассказывай о том, как хорошо живут советские люди, и хвали нашу промышленность. Вон, какой красавец мы построили, - Мехлис показал рукой на красно-синий Н-209, стоявший на горке. – Этот самолет тебе доверила наша страна и лично товарищ Сталин.

- Я об этом помню, Лев Захарович. При каждом удобном случае буду об этом рассказывать американцам, - ответил он главному редактору газеты, и пытаясь побыстрей от него убежать, Сигизмунд махнул рукой проходившему недалеко Фролову, ведущему военному инженеру, который снаряжал его самолет. 
Тот сразу подошел и спросил, какие будут приказания.

- Выбросили лишний груз? – спросил он строго.
- Так точно, товарищ Леваневский, - по-военному доложил он. – Все, что вы говорили, мы сделали
- Идемте, покажете.
И извинившись перед Мехлесом, пошел к площадке, на которой были сложены какие-то вещи.

- Вот смотрите. Как вы сказали, мы сократили аварийный запас продовольствия. Оставили вам тридцать мешков по шесть килограммов, из расчета на сорок пять дней, вместо положенных шестидесяти. Убрали лишнее снаряжение, в том числе два спальных мешка и другую мелочевку, а также «солдат-мотор» для работы радиостанции без аккумулятора, так сказать, в ручном режиме. А вот надуваемые матерчатые мешки для фюзеляжа по совету авиаконструктора оставили.
- Я не собираюсь совершать аварийную посадку в океане, - сердито бросил Леваневский. - Но раз они уже на борту, не снимайте.

«Надо же, корреспонденты «достали» и Левченко, - подумал он, посмотрев в сторону штурмана. - Спецкор «Правды» Лазарь Бронтман захотел написать его литературный портрет в статье о трассе перелета и теперь от него не отстает. Вообще-то Виктор этого заслуживает. Краем уха я услышал, как тот изливал душу, рассказал ему свою биографию и показал навигационный план».
В свою очередь, Левченко поинтересовался у Бротмана как выглядит  сверху острова Земли Франца-Иосифа, и где аэродром на острове Рудольфа. Тот там был в конце апреля, когда летал с папанинцами. А через месяц  полетел на Северный полюс, чтобы их высадить для дрейфа во льдах Северного Ледовитого океана, поэтому охотно сообщил интересующие его сведения. 

«Бротман и со мной разговаривал, - вспомнил Леваневский, подвигавшись в командирском кресле. Затекла одна нога и, не отрывая руку от штурвала, он помял ее другой. – Спецкор все больше говорил об авиации и интересовался нашей подготовкой к полету. Сложная тема! В самый ответственный момент меня «выдернули» в Севастополь. Я и так, практически не летал на этом бомбардировщике, а тут еще гидросамолеты надо было доводить до ума. Но что поделаешь, раз сам закупал их в Америке, мне и поручили поднять их на крыло.

Хорошая машина эта амфибия Сикорского. Цельнометаллический моноплан с крылом, приподнятым над лодкой-фюзеляжем. И, в отличие от летающей лодки «Валь» фирмы Дорнье, выглядит изящно. Хорошо, помог Леша Грацианский их облетать, а то бы времени ушло еще больше. Зря я его тогда отчитал за опоздание. В общем, он нормальный мужик. Теперь не хуже меня знает этот  С-43. Из-за постоянной нехватки времени, я так и не познакомился как следует со своим экипажем».


Провожать экипаж самолета прибыли представители правительственной комиссии по организации перелета: нарком оборонной промышленности Рухимович, начальник Военно-воздушных сил страны Алкснис, Каганович и другие ответственные лица. Приехали авиаконструкторы Туполев и Болховитинов, начальник Главсевморпути Шмидт.

Коллеги-летчики были в первых рядах: Михаил Водопьянов, Георгий Байдуков, Александр Беляков. Они поприветвовали Сигизмунда и, пожелав удачного полета, разбрелись по летному полю, обсуждая предстоящий перелет и разные проблемы. Левченко, Байдуков и Бронтман лежали на зеленой траве и над чем-то смеялись.

 «Удача нам нужна, - подумал Леваневский, сжимая штурвал. – Без нее лучше не возвращаться. До полюса от Рудольфа девятьсот девятнадцать километров. Прошли половину. Надо отправить очередную радиограмму и немного отдохнуть».
- Бортмеханики, как моторы и фюзеляж?

Оба почти одновременно ответили, что все в порядке.
- Штурман и бортрадист подготовьте радиограмму. Сообщите наши координаты, высоту и отметьте отличное состояние материальной части.
- Есть, отправить радиограмму, - ответил Галковский.
Спустя несколько минут он  отстучал ключом шестнадцатую радиограмму:

«12 часов 32 минуты. Широта 87° 55', долгота 58°. Идем за облаками, пересекаем фронты. Высота полета 6000, имеем встречные ветры. Все в порядке. Материальная часть работает отлично. Самочувствие хорошее.
                Левченко, Галковский»

- Командир, после прохождения 82 градуса северной широты  стали барахлить  магнитный и гиромагнитный компасы, - доложил штурман, серьезно озабоченный проблемой ориентирования. – Снимаю показания только при снижении самолета.
- Ничем помочь не могу. Пока не пройдем фронт циклона, снижаться не будем. И так летим очень медленно. Встречный ветер не дает нам разогнаться, гасит скорость. Ждите. Потом снимите показания.

- Я понял.
- Сколько до полюса?
- До полюса оставалось двести двадцать три километра.
- Николай, садись за штурвал, - обратился он к Кастанаеву. – Перед полюсом я тебя сменю. Хочу сам пролететь над макушкой Земли.  Через экватор может пройти любой, а вот на Северном полюсе были не многие.

Второй пилот пересел  в командирское кресле, а Леваневский перебрался на его место и снова обратился к бортмеханикам:
- Николай, Григорий, как моторы?
- Работают. Только идет большой расход бензина, - ответил Годовиков. – И главное, сделать ничего не возможно. Все этот чертов ураган. Летим против ветра…
- Потерпите. Сейчас заберемся повыше, может там будет тише.
«Должны долететь до Аляски, должны, должны, - как заклинание повторил Леваневский несколько раз. – Обязательно долетим. Егор с Чкаловым здесь прошли и Громов пролетел. Значит, и у нас должно быть все в порядке».

Вспомнился вдруг первый полет с Байдуковым, и на душе вдруг стало не спокойно. Будто кто-то его предупредил о том, что впереди могут быть неприятности. На какое-то время он забылся и открыл глаза, когда услышал в наушниках голос Левченко:

- Командир, подлетаем к полюсу.  Осталось несколько минут.
- Николай. Кастанаев, давай мне штурвал. Пересаживайся на мое место.
Только он  сел в командирское кресло и взялся за штурвал, как штурман сообщил:
- Под нами Северный полюс.
- Слава Богу,  мы на макушке Земли, - невольно вырвалось у него. - Прилетим в Фэрбенкс, с меня причитается. Бортрадист приготовьтесь дать очередную радиограмму. Он посмотрел на часы и звучным голосом, будто со сцены, продиктовал:

«13 часов 40 минут. Пролетаем полюс. Достался он нам трудно. Начиная от Баренцова моря, все время мощная облачность. Высота 6000 метров, температура –35°. Стекла кабины покрыты изморозью. Сильный встречный ветер. Сообщите погоду по ту сторону полюса. Все в порядке.

                Леваневский, Кастанаев, Левченко, Галковский, Годовиков, Побежимов»

Леваневский еще находился под впечатлением того, что они преодолели Северный полюс, когда скорее чутьем, чем на слух, понял, что с крайним правым мотором творится что-то не ладное. В ритмичный гул, слышимый в кабине, вмешался какой-то посторонний звук. Это можно было сравнить со слаженным оркестром, когда в нем кто-то фальшивил и сводил на нет игру всех музыкантов. И вдруг, как гром среди ясного неба, в наушниках раздался тревожный голос Годовикова:
- Командир, в правом крайнем моторе давление масло упало до нуля. Но пока он работает.

- Что с ним?
- Неполадки в маслосистеме. О конкретной причине можно будет сказать после осмотра двигателя.
- Срочно разберитесь в причинах и доложите мне.
Леваневский и бортмеханики знали, что без смазки отказ двигателя не минуем. Им дана только небольшая отсрочка во времени.
- Без кислорода мы там долго не протянем. У нас нет переносного оборудования. Надо снижаться.

- Хорошо. Будем медленно снижаться. Но на много не рассчитывайте. Обледенение…
Побежимов сказал Годовикову, что надо было взять с собой переноски для кислорода, тогда бы не было проблем.
- А кто знал, что мы полетим на такой высоте? – ответил он ему. - Буду ждать, когда снизимся, тогда полезу смотреть движок.
- Вот … попали в переделку! – матюгнулся Побежимов. – Как бы он совсем не отказал.

От мыслей, что из-за отказа одного мотора, Леваневский пойдет на аварийную посадку, стало нехорошо. Голова поникла и уперлась в приборную доску.
«Должны выбраться. Леваневский не такой дурак, чтобы сажать машину на торосы. Дотянем как-нибудь на трех моторах».

Он встряхнулся и снова склонился над циферблатом бензиномера. Только самолет стал терять высоту, как в наушниках снова послышался голос Годовикова: 
- Командир, обороты правого крайнего мотора упали до нуля. Мотор вышел из строя. Сначала работал с перебоями, а сейчас совсем остановился. Что делать?
- Я слышу. Разбирайтесь! Немедленно выполняйте приказ!
- Есть, - упавшим голосом ответил бортмеханик, понимая, что ничего сделать не сможет. -  Это конец…

- Годовиков, не паникуйте преждевременно. У нас есть еще три мотора, которые работают исправно. Идите, ремонтируйте! Ради этого приступили к снижению.
 «Вот, черт, опять проблема с маслопроводом! Конструкторы … не могут создать нормальные моторы. На модернизацию потратили почти два месяца, а моторы до ума не довели. Ах, опоздали с вылетом, опоздали! Ни раньше, ни позже, а полетели в конце арктического лета, когда резко меняется погода. А тут еще этот страшный циклон, о котором никто не знал. Надо же, сегодня тринадцатое, да еще пятница.

Суеверные американцы тринадцатого ни за чтобы не решились на такой перелет, а мы…»
- Командир, что будем делать? - услышал он Кастанаева.
Вопрос второго пилота  застал его врасплох и, не зная, что ему ответить, он обратился к Галковскому:
- Бортрадист, передайте радиограмму открытым текстом:

«Аварийная. Высота 6200, отказал правый крайний мотор, снижаемся, входим в облачность, обледеневаем.   Леваневский».

Отдавая команду бортрадисту, он понимал, что сообщение, ушедшее в эфир с помощью микрофона, сможет услышать даже любой радиолюбитель.
- Командир, мы начали резкое снижение, - ворвался тревожный голос Левченко. - Высота 5100.

- Штурман, я знаю, - сдерживая себя, чтобы не сорваться на крик, как можно спокойней ответил он Левченко. - Мы спускаемся под облака. На низкой высоте бортмеханики смогут разобраться с двигателем, и нам  будет легче идти.
В последнем он не был уверен. Пилотировать самолет в облаках на трех моторах было непросто. Снижаясь, самолет мог попасть в облака со снегом, или с дождем.

Машина могла обледенеть, но Леваневский  понимал, что в аварийной ситуации, возникшей на его борту, лучше  держаться поближе к земле. В случае необходимости с этой высоты проще произвести срочную вынужденную посадку.   
- Бортрадист,  продублируйте аварийную радиограмму азбукой Морзе. Диктую:

«Крайний правый мотор выбыл из строя из-за порчи маслопровода. Высота 4600. Идем в сплошной облачности. Ждите. Леваневский».

Галковский быстро отстучал ключом текст, а у самого на душе было не спокойно.
«Я, как чувствовал, что этот полет добром может не закончиться. Возможно, это начало конца. Но с подводной лодки никуда не денешься…»
- Штурман, как  курс?
- Только что удалось снять показания приборов. Определил местонахождение. Нас сносит к западу. Сейчас проведу расчеты по полету и доложу.
- Командир, я спрашивал, что будем делать?
- Разбираться,  Николай. Будем разбираться в проблеме. 

- У нас  возник эффект несимметричной тяги. Самолёт разворачивает  в сторону остановившегося мотора, поэтому летим со скольжением на левое крыло. Это увеличивает лобовое сопротивление и гасит скорость. Надо задросселировать первый двигатель, противоположный отказавшему четвертому, - предложил Побежимов. - Это уменьшит снос. Пойдем на двух моторах.

- Согласен, Николай. Годовиков, задросселировать первый двигатель.
- Есть, задросселировать первый двигатель, - бойко ответил первый бортмеханик.
- Виктор, что с расчетами? – спокойно спросил он штурмана.
- Закончил. Не нравятся они мне, пересчитываю.
Он вырвал чистый лист из блокнота, лежавшего под руками, и переписал свои вычисления.

- Командир, возьми, - передал он исписанный листок бумаги  в мелкую в клеточку.
Леваневский бегло просмотрел и прочитал вслух:
-  За двадцать  часов  мы прошли около четырех тысяч километров. Средняя скорость около двухсот километров в час. Перерасход бензина три тонны девятьсот пятьдесят литров. При средней скорости сто десять километров в час, с какой мы сейчас летим,  предполагаемая дальность полета составит не более тысячи километров. Сигнал  резервного остатка топлива сработает в ноль, ноль часов по Москве. Таким образом, предполагаемое время полета составляет около девяти часов.

- Виктор, может ты ошибся в вычислениях? – взволнованно спросил Леваневский. -  Такого не может быть! Это просто нереально!
- Я проверил, все точно. Ошибок там нет.

Наступила томительная тишина. Каждый член экипажа понимал, что при таком раскладе неизбежна вынужденная посадка. Но куда садиться? Под ними сплошное ледяное море с высокими торосами. Приземляться на лед – значит заведомо обречь себя на смерть. Молчание нарушил Леваневский.
- Получается, оставшегося бензина нам не хватит до Аляски. Вот тебе одна четвертая запасного горючего, который мы залили в баки! Виктор, рассчитай, куда мы сможем долететь, чтобы сесть на суше.  Только давай быстрей, надо срочно менять курс.

- Бортрадист, оправьте еще одну аварийную радиограмму.
Галковский стал отбивать текст, но радиограмма  не пошла.
- Командир, нарушилась связь. Нет прохождения. Нас никто не слышит, а я не могу никого принять. На высоте сигнал был сильней, а теперь пошли сплошные помехи. Наверно, на антеннах намерз лед.