У двери. Круг первый

Обогнув поворот перед спуском к реке, машина, вяло чихнув, заглохла и, медленно исчерпав инерцию, стала. Шофёр Люба чертыхнулась и вывалилась на асфальт, грохнув, как бы в сердцах, дверцей. Нарочито небрежным движением, как принято у профессионалов, она вскинула капот, загородив пространство.
Гуревич остался в кабине, будучи обидно бесполезен в этом конфузе. Мимо по трассе завод-карьер неутомимо грохотали самосвалы: туда – сюда, туда – сюда... Один из них, шедший порожняком, остановился, взревев, и его водитель крикнул весело:
- Что, медицина, доездилась?..
Насмешливо-ироничное отношение к женщине, занятой мужским делом, не затмила, однако, его профессионально-этический порыв: он вмиг оказался с Любой под капотом. Запрыгали  в воздухе особые, специальные слова вперемешку с особым же, моторизованным матом, из гущи которого вынес Гуревич сведение, что в карбюраторе нет бензина, и этот факт его озадачил: он полагал до сих пор, что бензин, как правило, хранят в баке. И он поразмышлял об этом некоторое время.
Потом Люба впрыгнула в кабину и принялась, довольно-таки яростно, давить какую-то педаль; правой рукой она при этом крутила ключик, который назывался «зажигание». Старый больничный «козёл» бился в конвульсиях, дребезжа ржавым телом, и норовил боднуть самосвальщика в незащищённый пах, а то – и откусить ему, лязгнув капотом, голову. Но ехать, паскуда, не хотел нипочём. Тогда самосвальщик, полезши под своё сиденье, добыл оттуда нечто, для ковыряния в "козле" пригодное, что одно только и помогло: "козёл" завёлся…
…Они остановились у гастронома, и Люба, спросившись у Гуревича, побежала постоять за постным маслом. Гуревич в это время позвонил в поликлинику из автомата, неожиданно оказавшегося целым, с целью узнать, нет ли ещё вызовов по его участкам. Их не было. И он залез в «козла», томясь теперь одной только дилеммой: отобедать ли в столовке, либо разводить стряпню в домашних условиях. Дело-то, между прочим, серьёзное: дома готовить долго и лень (жалко время тратить на прозу жизни), тогда как столовка неизбежно отзовётся изжогой...
Тут воротилась Люба с маслом.
   - Куда, домой? - спросила она, и Гуревич обречённо кивнул.
У самого дома, где Гуревич снимал комнату, прямо против подъезда, мотор заглох опять. И снова бесстыдно был задран капот, заслонивши лобовое стекло, и Гуревич мог смотреть только в боковые окна. В правом видна была стена его дома, а в левом – стена  дома соседнего, обе грязные. В маленьком заднем оконце глядеть и вовсе было не на что. Гуревич стал разглядывать внутренность кабины…
Собственно, он мог бы и домой пойти совершенно спокойно, в силу технической бестолковости совершенно для Любы безразличный. Однако было как-то неловко женщину бросать в такой мучительной беде. Поэтому он вылез из машины и принялся сочувственно топтаться.
…Единственно доступным видом помощи оказалось выслушивать Любину версию конфуза. Насколько смог он уяснить, имел место трудно объяснимый дефект в подаче бензина, что сильно огорчало лично Любу и вызывало яростный протест самого «козла».
Помявшись и пряча глаза, Гуревич лживым голосом поинтересовался, не может ли он быть чем-нибудь полезен. Люба только вздохнула, сказав, что ей бы ключ «на двенадцать», и Гуревичу сделалось окончательно стыдно. Люба тем временем обшарила кабину и извлекла из ящичка в левой задней дверце засохший плавленый сырок. Она швырнула его в лужу и в сотый раз чертыхнулась. Материться при молодом докторе ей было не с руки.
- Знаете что: покараульте машину, я сбегаю к другу за ключом, тут рядом?..- предложила она, и Гуревич, обрадованный своей неожиданной полезностью, с энтузиазмом и немедленно согласился. Он залез обратно в кабину, а Люба захлопнула капот и вмиг пропала из глаз.
…Гуревич сидел в запертом "козле" у дверей своего дома, как распоследний мудак,  и размышлял о всяких жизненных странностях.
Будучи склонен к аналитическому созерцанию, он решил исследовать вопрос: где кроется первопричина того, что слабая женщина Люба лихо владеет матом, а он, крепкий бугай двадцати шести лет, с как-никак высшим образованием, оказался пригоден только в сторожа. Конечно, никто не запрещает ему, скажем, записаться в автошколу, получить права и разобраться, раз и навсегда, где там плещется бензин. Его приятель травматолог Палкин так, кстати, и поступил, и уж теперь-то уж точно не осрамится, если что…
…Но это всё лажа, надо смотреть в корень: вот, к примеру, Люба. Она лет на двадцать старше Гуревича и, как принято говорить в таких случаях, годится ему в матери. А всё Люба да Люба! И ему строжайше велено. Он же – Анатолий  Львович, и это тоже закон, так что уж будьте любезны... Но Любе при этом подвластно всякое самоходящее железо, она и трактор поведёт, если придётся, и самосвал, а он?.. Курьер по доставке больничных на дом... Писарь рецептурный... Потому как не даёт аптека без рецепта – вот где проблема, поскольку чем лечиться – кто ж этого не знает? Да каждый знает!.. Каждый...
…Каждый знает, что ему надо, и как для него лучше, и Гуревич – хоть и не каждый, а тоже знал, но всегда и везде почему-то натыкался на людей, которые знали это лучше него. Они маячили на пути постоянно, эти удивительные люди; иные, правда, всё ж ограничивались советом, выбор оставляя за ним. К примеру, директор школы, где он учился, категорически и решительно требовал, чтобы Гуревич подавал в технический вуз – на  том лишь основании, что силён в точных науках. И матушка, кстати, это мнение разделяла, рекламируя назойливо текстильный, где хоть были какие-то связи; в медицинском, ах, боже мой, конкурс, и вообще... Но и директор, и мама оставляли его свободным. Он любил их.
 Другая же разновидность ответственности не опасалась вовсе! Очень странные были люди: свои все проблемы, как видно, они давно решили и потому так жадно присматривались к чужим. Гуревич стал вспоминать: кто был первым из этой плеяды? Кажется, военком... Ну да, районный военком. Когда он узнал от стоящего перед ним голого Гуревича о намерениях, то тут же немедленно и объявил, что Гуревич направляется в Военно-Медицинскую Академию, и послал на ихнюю комиссию, где его, к счастью, с порога задробили, не сказавши, за что…

…Ещё при подаче документов девица, что анкету заполняла, спросила, кем он намеревается стать. «Нейрохирургом!» - заявил ей Гуревич твёрдо. Девица нехорошо хихикнула и объяснила, что институт готовит только терапевтов, хирургов и гинекологов. Гуревич спросил, откуда же тогда берутся нейрохирурги? «Они потом специализируются... Из терапевтов…» - ответила осведомлённая девица и в графе «специальность» записала: «Лечебное дело». Это мерзкое словосочетание через шесть лет украсило его диплом...
               
…С годами странных людей вокруг Гуревича становилось всё больше. Они обнаружили склонность собираться в стаи и целую комиссию умудрились организовать, чтобы решить коллективно персональную его судьбу. На распределении они его спросили, куда он хочет ехать. Вопрос показался Гуревичу настолько идиотским, что он не сразу нашёлся и оттого чересчур дерзко заявил, что никуда, собственно, ехать не собирается. Тогда спросили, какие у него основания. Гуревич совсем запутался. Какие такие основания? Родился он тут – и  живёт себе, вот и все основания...
…Гуревич попытался вспомнить их лица, и – хоть и не вспомнил, но содрогнулся. Вместо лиц всплыли в памяти те шизофренические вопросы, что были заданы дальше: почему он не обзавёлся женой с грудным младенцем, или, на худой конец, не сделал родителей инвалидами первой группы?.. Очень странные люди...
 В конце концов, Гуревича объявили "мобильным", и это машинное слово, будучи применено к живому человеку и домоседу, вмиг захлопнуло за ним двери купе и втолкнуло прямо в кабинет главврача далёкой периферийной больнички...

…А там открылись новые странности: выяснилось, что отчизне срочно и массово требовались участковые терапевты и решительно не нужны были нейрохирурги… Папка с характеристикой, рекомендацией кафедры и списком студенческих работ исчезла в сейфе главврача навеки... Словом, будущее начальство оказалось из той же, непостижимой для Гуревича породы.
Впоследствии выяснилось, что порода эта доминирует в городе. Здесь никто никогда и ни в чём  не сомневался, здесь каждый твердо знал, что должен и чего не должен делать Гуревич, и знание это ни в коем случае не утаивал, но напротив, всячески и громогласно провозглашал!…
Так, квартирная хозяйка Андреевна строго убеждала, что срок пришёл ему жениться на одной из трёх известных ей молоденьких докториц, потому как на ком же ещё?..
Её приходящий сын-алкоголик не сомневался, что Гуревич мечтает и обязан с ним выпивать; а та из намеченных докториц, которую Гуревич по простоте душевной, да с великой тоски, пригласил однажды в кино, всякий раз теперь при встрече рдела. А две остальные считали, что теперь-то уж он просто обязан жениться, если, конечно, порядочный человек... Вся поликлиника замирала, когда они сталкивались в регистратуре перед тем, как разбежаться по участкам, и осуждала Гуревича за то, что тянет. С той поры он один ходил в кино...
…Заведующая аптекой считала долгом просвещать Гуревича, равно, впрочем, как и других докторов, в вопросах клинической фармакотерапии; одному лишь Гуревичу это казалось странным.
           …Ещё бабка Андреевна систематически осуждала его брезгливую нелюбовь к воплощённым формам благодарности. «Трудом праведным не наживёшь домов каменных!» – учила  она. Факт отсутствия у Гуревича сберкнижки глубоко её травмировал и, похоже, тайно оскорблял.
И даже милейшая, добродетельнейшая Наталья Ивановна, участковая медсестра, неустанно бранила его за чрезмерное, как ей казалось, внимание к бестолковым старухам, требуя большего почтения к картотеке и годовому отчёту…

…Но беспощадней всех оказалась медсестра глазного кабинета Нинка-рыжая! Гуревич её и знать не знал, пока она, с присущей местным жителям безапелляционностью, не постановила, что Гуревич должен спать именно с ней и ни с кем иной. Постановив это, она мигом распорядилась – и простодушный Гуревич, доверчиво напившись однажды на общебольничной пьянке, очнулся наутро в её нежно-цепких объятиях.
Вспомнив о Нинке, Гуревич невольно вздохнул, потому что был вторник, а значит, Нинкин муж с утра уже отправился в рейс, и она снова будет опекать его целый вечер. Нинка считает, что без неё ему скучно, что без неё он пропадёт: сопьётся, либо скурвится с энергичными девахами со швейной фабрики, скурвившими уже немало одиноких мужичков...
…Ох, какие странные, бесконечно странные люди вокруг! Откуда им знать, как мне выпутываться из своих проблем, откуда эта болезненная тяга к ответственности за чужое горе при полном попустительстве к своему? Вот Андреевнин сын – он законченный алкоголик, а Нинкин муж скоро им станет; бедную Наталью через день таскают в милицию за младшего (старший уже сидит); у заведующей аптекой лейкоз, а у главврача – язва  и перерасход фондов… Какого, собственно, черта  их всех так заклинило на моей персоне?..
…И разве не коренится моё нынешнее благодушие, величайшее моё ко всему терпение, в том лишь, что очень скоро, всего-то через год с небольшим, выйдет мой срок, и вырвусь я, наконец, из-под власти этих странных людей, и обрету себя в полное своё распоряжение, и уеду домой, и жить буду, как захочу, и кем захочу, стану, а им, бедолагам, тут прозябать, и вообще...
…И разве не правильно ли будет, ежели каждый займётся своими личными проблемами, предоставив ближнему священное право заняться своими? И разве произошла бы эта всеобщая параша, разве докатилась бы до ручки держава, если бы каждый…

- Ну,   вот и я... Не замёрзли? Вот спасибо!..
Люба помахала раздобытым у «друга» ключом, склонилась над мотором – и вмиг доступ бензина оказался восстановлен...
Гуревич вылез из кабины, потянулся, проводил мутным взглядом удаляющийся "козёл" и, подойдя к двери, с силой толкнул её ногой.


1982. Волхов.