Умереть в одиночестве

Как-то это нереалистично, думал Иван.

Вот острый ветер заметает снег, врезаясь в кожу онемевших скул, вот шумят серые от вьюги ели, а впрочем, и всё, больше ничего примечательного не видит глаз. Шапка со стрелами шерсти на ней съезжает на лоб, перекрывая обзор. Хочется сорвать её и выбросить прочь, но это глупо. Идти вперёд - не хочется, нет, ноги ослабли, по телу разносится мягкая дрёма, и объятия ветра кажутся не пыточными, а почти даже нежными.

Иван подумал, что устал, и притом очень давно.

Он также подумал, что знает, какой смысл таится в его мыслях о нежности ветра.

Поэтому всё казалось ему нереалистичным. Так не работают законы драматургии, и ослабевший человек, оказавшийся в лесу в разгар метели, не может просто взять и умереть. Кто-то должен его спасти. Где-то за скрипящими соснами прячется избушка старого лесника, а может, даже оборотня или ведьмы, потому что так может начаться фэнтезийное произведение, мрачное, но такое, где главный герой не просто жив, но имеет какую-то важную сюжетную линию. Обнаружится, что Иван – волшебник, сын богов, избранный, и умирать ему поэтому никак нельзя. Это правильно. Таковы законы мира.

И Играй, из-за которого он здесь, будет приласкан в той спасительной хижинке. Когда правда о происхождении Ивана вскроется, щенок заговорит человеческим голосом.

Иван споткнулся и упал на колени, окунувшись ладонями в снег. Он не показался таким уж холодным, как вначале. Чуть-чуть покалывал кожу, да и только; шапка от резкого движения съехала круче на лоб и наконец-то слетела с головы. Иван не поднял её.

Он плутал так уже довольно долго, и двуствольное ружье, которое он взял с собой, оттягивало ему плечо. Ему так и не удалось всадить ни пули в тех волков – они скрылись быстро, как будто призраки, а клоки шерсти Играя давно уже пропали в поднявшейся вьюге. Пропал и Иван. Это стало очевидно не сразу, лишь тогда, когда лес стал незнакомым. Гул дороги стих, солнце исчезло за плотными белыми тучами и снегом, который то сыпал тихо и ровно, то подхватывался свирепым ветром, превращаясь в иглы. Вокруг не было никого, даже волки не показывались, любопытно, кстати, почему.

Не стоило выходить на спасение Играя. Это была заведомо гиблая идея, в который уже раз думал Иван. Вот только не сделать этого он не мог. Потерять трёх щенков за три года – как-то это слишком. Если в предыдущих случаях он ничего не мог исправить, то здесь… тоже, по сути, но в избе было ружьё, и Иван умел им пользоваться, а щенка своего как-то поклялся не отдавать смерти. Два волка, утащившие его, воспринимались не как данность, а как злая издёвка судьбы, разве можно безропотно подчиниться ей снова?

Теперь же он ужаснулся тому, насколько был безрассуден.

Так или иначе, мысли его приобрели мягкую, медлительную вялость. Одновременно волнами на него накатывал страх, помогавший бороться со сном. Покачиваясь и опираясь голыми ладонями о снег, Иван вёл неравный бой с отчаянием. Так не должно быть, повторял он. В конце концов, это очень глупая и нелепая смерть.

И почему его никто не ищет?

Так некому искать, ответил он сам себе.

Бабка, возможно, и побежала по унылой улочке, вообще единственной жилой в этой деревне, но едва ли нашла хоть кого-то трезвого, способного помочь. Иван оставил телефон в избе, бабка пользоваться им не умеет, связи нет, а родители приедут за ним только через несколько дней. Новогодние каникулы прошли на ура, иронично подумал Иван. Аутентичность российской глубинки на максимуме, как много материала для творчества, вот только жаль, что за угрюмые пейзажи свои он уже никогда не возьмётся.

Его пробрала дрожь, не имеющая с холодом никакой связи.

Нет, так не должно быть.

Сейчас он встанет, пройдёт ещё немного и набредёт-таки на хижину, точно.

Сглатывая тошноту, он поднялся. Только сделав шагов десять сквозь вьющийся снег, он понял, что шапка так и осталась лежать позади. Иван не вернулся за ней. Если он набредёт на хижину оборотня или ведьмы в ближайшее время, шапка ему будет уже не нужна. А если не набредёт, то, честно говоря, она нужна будет ему ещё меньше…

Он отгонял от себя эти мысли, но они кружили над его мозгом, точно стервятники. Шаг его мало-помалу замедлялся, и спутавшееся сознание отмечало, как всё вокруг неуловимо синеет. Уже падали сумерки, а лес оставался таким же чужим, как и прежде.

Сквозь замёты на сугробах едва-едва проглядывали цепочки лисьих следов.

Да где же хижина?

Споткнувшись, Иван упал снова, и на этот раз он свалился в сугроб всем телом, набок, щекой окунувшись в снег. Ружьё скользнуло с его плеча и утонуло рядом в снежно-сумеречном пространстве, уже всё равно. Иван закрыл глаза, чувствуя, как замедляется дыхание. По крайней мере, надеялся он, смерть будет не болезненная, если он заснёт до того, как к нему выйдут волки.

Ну давай же, оборотень, ведьма, кто угодно – уже конец главы. Хоть кто-нибудь, кроме воющего ветра. Хоть одна душа. Если не можете спасти, просто покажитесь мне на глаза, думал Иван. Дайте знать, что жизнь ещё существует в этом мёрзлом мире. Я не хочу умирать в одиночестве, я боюсь встретиться с этим один на один. Если мне и суждено кончиться здесь, в лесу, посреди снегов, то остаться в смерти одному – это уже перебор.

Иван согнул ноги в коленях и медленно подтянул их к груди.

Наверное, это какой-то магический лес, думал он. Точно магический, иначе как можно было заблудиться в нём вот так быстро. Наверняка лютые демоны зимы, ненавидящие любое проявление тепла, и их, например, снежные сирены, острозубые феи – все они смотрят на него из-за голых веток малины, из-за пихт и старых пней и творят своё языческое колдовство. Когда он уснёт в этих сугробах, они устроят здесь мрачный  праздник. Кто-то из них, может быть, уже вытягивает из него жизнь, нарушая правила – Иван чувствовал, как тепло ручейками вытекает из него, а он пустеет, бледнеет, истончается. Словно подтверждая его фантазию, что-то почти нежно коснулось его виска. Иван с трудом раскрыл глаза и увидел перед собой внимательную волчью морду. Зрачки зверя были узкими, непривычно молчаливыми. Глядя демону в глаза, Иван хмыкнул. «У тебя окрас как у Играя», - прошептал он и ощутил горячие клыки на своей шее, как поцелуй. Волк осторожно надавил на его кожу, будто проверяя, насколько жива его жертва. Иван не двинулся, потому что не почувствовал боли, лишь тёплую щекотку (если так и дальше будет, то, наверное, оказаться съеденным волком не так уж плохо); тогда зверь сжал пасть сильнее, и клыки провалились Ивану в горло, как нож в масло.

Почему не выходит лесник, подумал Иван.

Снова повалил снег, теперь уже без ветра. Крупные пушистые хлопья посыпались с неба, сплошь серо-синего, без единой неровности.