Чемберлен. С охотниками за скальпами

 
            Полная версия здесь:  https://vk.com/club87908871

                Сэмюэль Чемберлен и его «Исповедь».

               
                Samuel Emery Chamberlain.

Сэмюэль Чемберлен родился 27 ноября 1829 года в городе Центр-Харбор, штат Нью-Гемпшир. В 1844 году, когда ему было пятнадцать, он сбежал из дома и пешком дошел до штата Иллинойс — больше 1 000 км. на запад, — а спустя еще два года записался в добровольческий полк и отправился в Техас, где участвовал в нескольких сражениях, в том числе в битве при Буэна-Виста.
Он прожил интересную жизнь: участвовал в Гражданской войне, был ранен шесть (7) раз, по личному прошению президента Абрахама Линкольна был удостоен почетного звания бригадного генерала, а после войны долгое время работал начальником нескольких тюрем в штатах Массачусетс и Коннектикут.
В 1850 году он даже написал книгу «Моя исповедь: воспоминания бродяги». Сложно сказать, какая именно часть его мемуаров — вранье, но именно там, в «Исповеди», он признался в том, что, будучи совсем еще мальчишкой, примкнул к печально известной банде охотников за скальпами Джона Глэнтона.
Эту часть своей жизни Чемберлен не считал чем-то постыдным — скорее наоборот: «Моя исповедь» написана как плутовской роман, она наполнена историями о храбрости автора, его героизме и о его успехе у женщин. И все это в тексте, где речь идет о банде головорезов, которые занимаются «добычей квитанций» — убивают индейцев, чтобы затем обменять их скальпы на доллары.
Уже в преклонном возрасте Чемберлен переписал «Мою исповедь» от руки. Он был неплохим художником и каждую книгу снабдил акварельными рисунками — пейзажами пустынь, закатов и гроз, портретами бандитов. У него было три дочери, и для каждой из них он создал отдельный экземпляр — подарил им свое прошлое. Одна из этих книг в итоге оказалась в архиве Техасского Исторического Общества, в отделе истории колониализма, именно там спустя почти сто лет ее  обнаружил писатель Кормак Маккарти и сделал основой для романа «Кровавый меридиан». В мемуарах Чемберлена подробно описываются его личные приключения в Мексике и на американском Юго-Западе до, во время и после Мексиканской войны. Чемберлен, по-видимому, написал эти мемуары между 1855 и 1861 годами, когда он снова вступил в армию во время Гражданской войны между Севером и Югом. Он описывает сам себя как наполовину героя, наполовину негодяя, и как парня, который одинаково хорош и в драке, и в любовных приключениях. Неопубликованная рукопись была обнаружена в антикварном магазине Коннектикута в 1940-х годах. Сокращенная версия появилась в журнале «Life» летом, предшествовавшим дебюту этой книги. Иллюстрировано 55 картинами Чемберлена, в том числе шестнадцатью цветными страницами.
 


                С охотниками за скальпами.

…Эта красивая мексиканская миссия, безусловно, представляла собой самое замечательное сооружение, стоящее посреди пустыни - родины диких апачей. Я делал наброски этого места из своего караульного помещения (помост, на котором папаго сушили тыкву), когда подъехал Грэм и увидел меня. «Что, черт возьми, там у тебя такое?» -  как всегда вежливо спросил он. Я почтительно ответил: «Мой альбом для рисования, майор». «Альбом для рисования! Ты, чертова гончая, да что вообще, черт тебя подери, ты знаешь о рисовании?!». Подъехав, он выхватил альбом у меня из рук и, взглянув на разрисованные страницы, швырнул мне его в лицо. Затем, повернувшись к сержанту охраны, он сказал: «Свяжите Пелонсильо Джека на два часа, а затем наденьте на него наручники и посмотрим, сможет ли он тогда рисовать!».
Соответственно, я был связан. Палатка Грэма была на виду, и он подъехал к ней, и спешившись занял позицию, откуда мог спокойно наблюдать за мной...
 
 
Возможно, что рисунки Чемберлена были первыми изображениями, когда-либо сделанными американцем в районе, который еще не стал территорией США, до 1853 года.

…На следующий день мы совершили короткий переход в Тусон, когда снова, несмотря на Грэма и наручники, я начал делать наброски старого пресидио,но он заметил меня за запретными трудами, и я получил еще один выговор, и был снова связан.  Этот Тусон — очень жаркое место, и будучи привязанным на солнцепеке, я был уже на полпути к тому, чтобы превратиться в tasajo (вяленая говядина). Я чувствовал, что мой мозг потихоньку «закипает», а кожа начинает трескаться, когда вдруг какой-то странный белый человек подошел к сторожке, а после, взглянув на ситуацию и с первого взгляда все поняв, выхватил огромный нож боуи, и хладнокровно освободил меня, обрезав ремни.  Однако, его схватила охрана и, несмотря на отчаянное сопротивление, он и сам был тут же связан.
Это был маленький, сухой и жилистый человек, одетый наполовину в костюм индейца, наполовину мексиканца и вооруженный тяжелой кентуккийской винтовкой, револьвером и ножом боуи.

 

 

Его действия и речь были странными и в высшей степени нелепыми: он выл как койот, мычал как бык, кукарекал как петух, а затем заревел так, что все мулы  присоединились к нему в общем хоре, и смешивал он все эти звуки со странными ругательствами и выражениями, на дикой смеси испанского, английского и китайского языков.  «Эй, чертовы проклятые свинопасы!» - орал он – «Вы связали не того человека! Карахо! Я - тот старый Бык, Том Хичкок (мычит как буйвол).  Огонь! Стреляйте в меня! Что на это скажет Глэнтон?».  Он закончил протяжным воем лугового волка, а затем  вдруг заплакал, как ребенок.
Я был привязан рядом с ним, и имя, которое он упомянул, напомнило мне трагическую сцену, свидетелем которой я был в Сан-Антонио, штат Техас. Я завел с ним разговор и узнал, что он принадлежал к группе охотников на индейцев, нанятых доном Д. Хосе Урреа, губернатором Соноры. Группа была известна как «Охотники за скальпами», и ею командовал Джон Глэнтон из Техаса, головорез Bexar Exchange.
Мы были разлучены по приказу лейтенанта Куттса, начальника штаба, и этот свободный рейнджер был доставлен к майору Грэму, который допросил его о его делах в Тусоне, о маршруте между этим местом и Рио-Хила и получил примерно столько же информации от него, сколько он получил бы от обычного мула. Хичкока вернули ко мне, и я сообщил ему, что решил бежать и присоединиться к компании Глэнтона, на что он  откровенно  сказал, что лучше будет сразу «присоединиться к  сатане, и немедленно отправиться в ад», но видя, что я настроен весьма серьезно, он пообещал мне помочь  всем, чем сможет.
План был согласован, и я лег спать, но мой разум был слишком активен, чтобы отдыхать. Шаг, который я собирался сделать - отделить себя от всей цивилизации и друзей, присоединиться к банде преступников, поскольку охотники за скальпами считались таковыми даже полудикими пограничниками, был поступком, заставляющим задуматься и поразмыслить. Утром Тома Хичкока отпустили, и  многозначительно посмотрев на меня, заплаканный рейнджер удалился.
Во время нашего марша в этот день «одинокий всадник» был замечен в нашем тылу, и офицеры объявили его разведчиком апачей, но я знал, что это был мой преступник, Плачущий Том Хичкок. Найдя воду вскоре после полудня, мы вошли в лагерь, когда я увидел рельефную фигуру всадника на фоне неба. Он стоял у высокой петайи, которая росла на скалистом плато и возвышалась над лагерем. Я трижды взмахнул платком (этот сигнал согласовался заранее), потом последовал ответ в виде крика койота, и всадник исчез. Я послал за капитаном Чепменом, и под благовидным предлогом, попросил у него плату за два месяца в размере семидесяти пяти долларов. В то время у меня было более четырехсот долларов собственных денег, так что я был богачом.
Далее я доверился одному из охранников (Счастливому Джеку из роты «А») - он был обязан мне, и с радостью согласился помочь во всем, что было в его силах. После наступления темноты мне удалось ускользнуть от стража, и с моими одеялами, альбомом для рисования и т. д. я добрался до уединенного аламо, и вскоре ко мне присоединился Счастливчик Джек с моей лошадью, револьвером и ножом. Помимо своего обычного снаряжения, я нашел в кобурах два кобурных пистолета и дальнобойную винтовку Холла с большим количеством боеприпасов.

 
Model 1817 Hall U.S. Contract Breechloading Flintlock Rifle

Не подвергая сомнению право Счастливого Джека делать пожертвование, я принял подарки в том же щедром духе, в котором они были даны, и, с сердечным пожатием руки, но с замиранием сердца, я попрощался со своим старым товарищем. Сев верхом, я повернулся спиною к лагерю, и в одиночестве поехал вперед  по темной пустыне.
Я добрался до горы, спешился и с большим трудом повел наверх лошадь. Усевшись возле огромного кактуса, где в последний раз видел Хичкока, я оглянулся на лагерь в долине: огни, ярко вспыхивающие среди тополей, освещали фургоны с белыми крышами и обнажали фигуры людей, когда они проходили перед пламенем.
Воцарилась глубокая тишина, которую лишь изредка нарушал рев мула, да протяжный меланхолический крик койота с равнины. Как же я сожалел о сделанном шаге. Кем были  Глэнтон или Хичкок? Какова будет моя дальнейшая судьба с этими отчаянными людьми? Увижу ли я когда-нибудь снова Бостон и дом?  Эти и подобные мысли мелькали у меня в голове, пока я совсем не сломался и не заплакал, как ребенок. Подойдя к опасной черте, я обнаружил, что не так уж и похож на того героя, какого сам о себе возомнил, и был бы рад вернуться обратно в караулку и маршировать в Калифорнию в кандалах — куда угодно, только не в это жуткое пустынное одиночество!
От мрачных мыслей меня вывела тяжелая рука на моем плече и вой койота над ухом. Вскочив, я столкнулся с эксцентричным рейнджером, который сказал: «Что, плачешь? Старый Буйвол не позволяет никому плакать, кроме себя самого!  Ты прекрасный жеребенок, которого можно запрячь к Джону Глэнтону! Карахо! Да ты и куска дерьма не стоишь!».
В его присутствии все мои чувства уныния вдруг исчезли, и я почувствовал, что готов к приключениям. Мы начали спуск со склона и пошли по тропе обратно в Тусон. Примерно в часе ходьбы от этого места мы свернули с тропы налево и прошли некоторое расстояние вверх по каньону. Том спешился и повел нас в кромешную тьму, окружавшую нас, словно стена. Мы шли больше часа в молчании, когда рейнджер остановился и сказал: «Мы отдохнем здесь до ночи, мучачо». После сытной трапезы из пиньола и тасахо Том осторожно потушил огонь, и мы легли, плотно завернувшись в наши одеяла, и вскоре я крепко заснул. Когда я проснулся, было серое утро, Том уже встал и завтрак был готов. Мы провели ночь в диком ущелье того, что он назвал Сьерра Чирикауа, уединенном местечке, хорошо известном банде охотников за скальпами Глэнтона. Оседлав лошадей, мы двинулись обратно пешком, пока не наткнулись на тропу, которая зигзагом поднималась по склону каньона. Мы взобрались по нему с большим трудом, и только через два часа мы достигли ровного места, чтобы дать отдых себе и нашим утомленным животным. Хотя сейчас была середина октября и облака, висящие над вершинами гор, предвещали скорое начало сезона дождей, тем не менее солнечные лучи были жаркими и непреодолимыми. Пейзаж был мрачным и пустынным: камни, нагроможденные на скалы, имели неправильные и гротескные формы, одни были черные и обугленные, как от действия вулканических пожаров, другие, сложенные из мергеля и песчаника, имели вид древних замков с башнями, бойницами и укрепленными стенами. Под нами лежали Сан-Ксавьер и Тусон, похожие на игрушечные домики, а далеко на севере длинное облако пыли и маленькие белые точки указывали на позицию экспедиции Грэма.

 
Мы ехали теперь в восточном направлении, мой до сих пор молчаливый проводник стал более болтливым и дал мне представление о дикой, беззаконной жизни, которую ведут  охотники на индейцев Соноры. Глэнтону платили пятьдесят долларов за каждый привезенный скальп апачей. Он недавно вернулся с неудачной охоты в стране навахо, где в столкновении с которыми потерял одиннадцать человек, при этом не захватив ни единого скальпа. Теперь он расположился лагерем в пресидио Фронрерас  и, узнав о большом отряде американцев на дороге к северу от Чиуауа, отправил нескольких своих людей, чтобы перехватить караван в разных точках, чтобы, если возможно, завербовать  новых рекрутов. Плачущий Том, не получавший удовольствия от обращения с ним в лагере, был рад остаться с целой шкурой и со своим смирением. Мы продвигались вперед настолько быстро, насколько позволял рельеф местности. Жара стояла страшная, и наши страдающие от жажды животные удерживались на ногах лишь нашими тяжелыми шпорами. Мы спустились на плоскогорье или возвышенную равнину, на которой в изобилии росли кактусы петахайя (Dragon Fruit Or Pitaya, Pitahaya).

 
 
Dragon Fruit, Pitaya,  Pitahaya.

Рейнджер срезал один из них своим ножом и с моей помощью отрезал колючую рифленую поверхность снаружи; сочную внутренность мы отдали нашим лошадям, которые с большим удовольствием ее съели. Мы прошли половину равнины, когда Плачущий Том указал справа от нас на то, что сначала показалось мне не чем иным, как длинной вереницей юкк или испанских штыков. Но вскоре я заметил что они движутся, и разглядел длинную колонну всадников, выстроенных гуськом друг за другом. Апачи на тропе войны. Вскоре они собрались в небольшие отряды и двинулись через равнину прямо на нас. Я встревожился и полуобернулся, чтобы бежать, а мой спутник не только не выказал признаков страха, но даже обрадовался! И когда они с воем помчались через равнину, размахивая своими длинными копьями и гремя щитами из бычьей шкуры, Том вопил, кричал и хлопал себя по лбу.
Я сказал рейнджеру, что думаю, что мог бы достать одного из своей винтовки, но он назвал меня дураком. Однако я спешился и, оперевшись на седло, прицелился в здоровяка и выстрелил, и огромный дикарь с воем свалился на землю. Его товарищи разъехались на своих пони, пока не оказались за пределами досягаемости. Хичкок спешился и обнял меня со странным выражением восторга, обнял и поцеловал волшебную (для него) винтовку и назвал ее «большим лекарством», которое «стреляет кучно».
Раненый воин представлял собой жуткое зрелище, он пытался подозвать к себе своего пони, но испуганное животное стояло поодаль, фыркая от ужаса. Затем дикарь издал дикий ошеломляющий вопль и одними руками подтянул себя до края глубокой пропасти (barranca), после чего, напев свою предсмертную песнь и вызывающе махнув рукой в нашу сторону, ужасная бездна поглотила его.
«Cincuenta отправился в ад, muchacho!» - воскликнул Том - «Проклятый подлый красный ниггер сделал это нарочно, чтобы обмануть нас!».
Мы двинулись дальше в тишине, потому что мое участие в смерти воина каким-то образом сильно повлияло на меня. Я понимал, что совершил убийство. Совесть подсказывала, что я был в безопасности, и он никогда не причинил бы мне вреда, и что он был на своей земле, но я убил его.
Перейдя равнину, мы вошли в овраг, который поднимался на мрачную гору; мы долгое время карабкались по его узкому склону, по обеим сторонам которого возвышались каменные стены, закрывавшие нас от ненужных глаз снаружи. Мы пересекли вершину на закате и начали спуск, свет начал меркнуть, каньон стал темным и неприступным, и вскоре все погрузилось во мрак и воцарилась тьма подземелья. Мой странный спутник, который шел впереди, вдруг исчез! Стук копыт его лошади по каменистому дну каньона прекратился, все стихло.
Меня начало тревожить дезертирство рейнджера, когда дикий хохот, который, казалось, вырвался из твердой скала над моей головой, был подхвачен и повторен в тысяче других точек, затем раздались яростные возгласы, смешанные с ошеломляющими залпами огнестрельного оружия. Я нисколько не сомневался в том, что оказался посреди страшной битвы, в которой участвовали сотни людей, и моя безопасность стала моей первой заботой. Я спрыгнул и, нащупав в кромешной тьме огромный валун, затащил за него своего израненного коня и приготовился к бою.
Никто не нападал на меня, шум боя казалось, затихал в горах, но время от времени раздавались громкие выстрелы, как от артиллерии. Я обомлел от странности этой таинственной битвы во мраке, как вдруг каменные стены вокруг осветились ярким факелом, который держала фигура дикого вида.  Я прицелился и уже готов был стрелять, когда вдруг узнал своего прежнего компаньона. Том закричал: «Мучачо, добро пожаловать на ранчо Тома Хичкока El Fonda del Cieneguilla. Энтра! Энтра! hombre, тащи свою кабальо (лошадь) в мой дом!».
При свете его мескитового факела я увидел узкое отверстие в стене, поднимающееся вверх неровными  ступенями. Мое усталое животное сначала отказывалось туда пролазить, но с помощью Тома мы благополучно проникли внутрь и добрались до большой пещеры в пятидесяти футах над дном оврага. Я был полон любопытства узнать больше об этом волшебнике-рейнджере, который держал свою гостиницу в дикой пустыне. Том подлил масла в огонь, и достал из укромного уголка в стене сначала кофейник, а затем и сковородку! Вяленая говядина и большой кожаный мешок с пиньолом. Мы приготовили превосходный ужин, а затем мой волшебник достал из своего таинственного буфета одну из тех тыкв с двумя головками, которые использовали для фляг, и, к моему удовольствию, я обнаружил, что в ней был «Pass Whiskey», чистый aguardiente из Эль-Пасо. Затем этот добрый джинн вынес горшок, оливковое масло, мешочек бобов, и вскоре  содержимое горшка томилось на огне, чтобы быть готовым к утренней трапезе.
 
Орехи пиньон (Pinon Nuts).

Источник чистой холодной воды бежал через заднюю часть пещеры, на самом деле все было более чем удобно. Пещера была прекрасно приспособлена и для жизни, и для защиты. В ней было множество извилистых галерей и отсеков, проходящих через скалу на высоте сотни футов над дном ущелья, и ими часто пользовались люди Глэнтона, хранившие здесь провизию и топливо. Она обладала замечательным эхом, образец которого так встревожил меня еще недавно. Один-единственный ружейный выстрел, разные возгласы и вопли произвели эффект серьезной битвы, в которой участвовали, как показалось, сотни человек. Том также рассказывал и о других таинственных звуках, стонах и вздохах, которые он приписывал какой-то сверхъестественной силе, хотя он сказал, что «судья» Холден (один из людей Глэнтона) сказал, что они были вызваны ветром. Эти странные звуки в сочетании с эхом оказывали сильное влияние на диких индейцев, которые всегда избегали каньона, хотя это был лучший проход через Сьерру на сотни миль. Мы спали целыми и невредимыми, хотя умирающий индеец беспокоил меня во сне. Утром, когда в нашем каменном мире было еще темно, мы позавтракали, оседлали лошадей и тщательно удалив все следы нашего визита, спустили отдохнувших коней вниз по ступеням и покинули «ранчо Хичкока». Двигаясь вниз по перевалу, мы попробовали посчитать звуки эха, и я думаю, что оно повторилось более двадцати раз! В одном месте сбоку показались стены, построенные руками человека, или то, что я счел таковым с моей точки зрения. Все это место заслуживает научного исследования, и несомненно, здесь будет сделано много интересных открытий. Породы представлены мергелем, песчаником и известняком (marl, sandstone and limestone).

 


Отряд (банда) Глэнтона.

В двадцати милях от каньона мы подошли к звериной тропе, протоптанной мулами, которая пересекала овраг (ущелье) и поднялись  на правый  край пешком. Мы выбрались на широкое плато и через час скачки быстрой рысью увидели какие-то дальние постройки на холме, глинобитные лачуги, башню церкви и пресидио. Это был город Фронтерас.

 
Фронтерас (Сонора).

Сойдя с тропы, мы взяли курс на небольшую рощу тополей на берегу небольшого ручья. Здесь в тени деревьев отдыхали, играли в карты, чистили оружие и возились с лошадьми около сорока диких разбойников, приветствовавших моего спутника грубыми возгласами. К моей великой радости, мои старые знакомые Бен Тобин, Док Ирвинг и Сэм Тейт из команды «McCulloch’s Rangers» вышли вперед и поприветствовали Пелонсильо Джека (меня) на бивуаке Глэнтона. Грубоватый, невысокий, коренастый мужчина выступил вперед и отсалютовал Хичкоку и мне следующим образом:  «Что, черт возьми, это у тебя такое, Том? Откуда ты взялся, чужестранец, и чем ты занимаешься?».  Я узнал в этом пограничном Честерфильде Джона Глэнтона из трагедии в San Antonio Bexar Exchange и хотел было ответить ему, когда он протянул мне руку, словно предлагая дружеское рукопожатие. Я протянул было в ответ свою, когда он вдруг с хриплым смехом схватил меня за нос, сильно его выкрутив. Удивленный и возмущенный таким неоправданно жестоким  со мной обращением, в тот момент когда он отпустил меня, я не думая о последствиях, изо всей силы ударил его по лицу, отправив отдыхать на траву. Моя безопасность теперь была под большим вопросом. Вскочив на лошадь я вытащил револьвер, но к счастью, прежде чем я успел выстрелить, меня ловко захлестнули лассо, выдернули с седла на землю и привязали к дереву.
Глэнтон поднялся с окровавленным лицом, пошатываясь подошел ко мне и приставил ствол взведенного револьвера  к моей голове.

 
 
Кольт Уокер, 1846.
 
Кольт Драгун, 1848.

Хоть и в ожидании мгновенной смерти, но я спокойно смотрел этому животному в глаза, пока молча молился моему Небесному Фатею о прощении. Целую минуту он смотрел мне в глаза, прижимая прохладную железку к моему лбу, а затем, опустив  оружие,  внезапно схватил меня за руку и горячо потряс ее! «Отличная выдержка, незнакомец! Ты наш, твой удар сравним с ляганием осла!». Я обнаружил, что тем самым успешно прошел испытание, и таким образом, был принят в отряд Глэнтона. В этой банде охотников за скальпами были сонорцы, индейцы чероки и делавары, французские канадцы, техасцы, ирландцы, негр и чистокровный команч. Они владели разнообразной коллекцией оружия и снаряжения, а также  выделялись разнообразием костюмов, редко встречающихся в обычном организованном отряде добровольцев, воюющих с индейцами.


 
Джон Глэнтон родился в Южной Каролине, но в его юности  родители переехали в Техас и присоединились к поселению Стивена Остина. Ничто примечательное не отличало Глэнтона от других молодых людей поселения, кроме глубокой религиозности и строгого нравственного поведения. Молодая девочка-сирота, родители которой были убиты апачами-липан, завоевала расположение молодого жителя Южной Каролины, и  ее любовь была ответной, день бракосочетания был назначен, хотя его обрученным было всего по семнадцать. Глэнтон построил для своей невесты бревенчатую хижину на берегу прекрасной  реки Гуаделупе, и однажды, когда большинство поселенцев-мужчин были в доме Остина, обсуждая угрозы со стороны Мексики, отряд липанских воинов атаковал окраину Гонсалеса, убив и оскальпировав старых женщин и маленьких детей, а также похитив нескольких девушек, в том числе и невесту Глэнтона.

 
Была объявлена тревога, и бешеный лидер американской колонизации Техаса и пограничники движения за независимость Техаса начали немедленное преследование. На следующий день апачи были захвачены и потерпели сокрушительное поражение от рук разгневанных техасцев, но приз, за который сражались - бедные девушки - были разрублены томагавком и лишились скальпов, пока бушевал бой.
После этой трагедии Глэнтон стал другим человеком. Он часто отсутствовал в деревне, а когда возвращался, неизменно привозил свежие скальпы. Во время войны за независимость Техаса Глэнтон был «вольным разведчиком», прикрепленным к команде Фаннина, и был одним из тех немногих, кто спасся в бойне при Голиаде. Он всегда «поднимал волосы» со своих убитых, и по слухам, он был владельцем мула, навьюченного этими варварскими трофеями, прокопченными в его одинокой хижине на Гуаделупе. Он много пил и искал общества самых закаленных головорезов фронтира, а во всех индейских битвах он был самим воплощением дьявола.
Во время гражданских войн между Регуляторами и Модераторами Глэнтон не присоединялся ни к одной из сторон, но с предельной беспристрастностью затевал ссору с каким-нибудь известным бойцом той или иной партии и «выщипывал его». Любой другой человек в Техасе был бы линчеван, но его ужасная  личная трагедия, его заслуги в мексиканской и индейской войнах сделали его уважаемым в народе, и близкими друзьями его были люди, стоящие у власти.  Хьюстон объявил его вне закона, но это ничуть его не испугало. Во время недавней войны между Соединенными Штатами и Мексикой он был «вольным рейнджером», слонявшимся вокруг нашей армии, не принадлежа к ней, часто выезжая с разведывательными отрядами, но всегда независимый и свободный от какой-либо власти.
Сонора предлагала  доллары за каждый привезенный скальп апачей, и он сколотил пеструю банду авантюристов, и поступил на службу к своему давнему врагу генералу Д. Хосе Урреа, мяснику из команды Фаннина. Урреа был рад всячески поддерживать  отряд «охотников за скальпами» и казался одинаково (!) довольным, когда рейнджер или индеец терпели крах. Он предложил дополнительную награду в тысячу долларов за волосы знаменитого вождя апачей Сантаны.
Глэнтон совершил два рейда в индейскую страну с небольшой прибылью, но при этом сам понес значительные потери. В лагере сушили тридцать семь этих отвратительных предметов торговли - скальпов апачей – содранных с черепов вместе с правым ухом, чтобы предотвратить мошенничество.
Да, это была банда головорезов, к которой я присоединился, и таков был Джон Глэнтон, капитан охотников за скальпами из Соноры. На следующий день после моего прибытия во Фронрерас Глэнтон с десятью людьми отправился в Ла-Вилья-де-Мапими (La Villa de Mapimi), чтобы получить награду за скальпы. Во время их отсутствия мы довольно весело проводили время, посещая фанданго в городе и получая приглашения в гости от местных жителей.

 
Фанданго.

Заместителем командира, теперь оставшимся руководить лагерем, был человек гигантских размеров по имени «Судья» Холден из Техаса. Кем или чем он был, никто не знал, но более хладнокровного  злодея трудно было представить.   В мокасинах он был ростом шесть футов и шесть дюймов, имел крупное мясистое телосложение, бледное сальное лицо без волос и всякого выражения. Его желаниями были кровь и женщины, и в лагере ходили страшные истории об ужасных преступлениях, совершенных им, когда он носил другое имя, среди нации чероки и в Техасе. Перед тем как мы покинули Фронрерас, в часовне нашли жестоко изнасилованную и убитую маленькую десятилетнюю девочку. След огромной руки на ее маленьком горле указывал на него как на похитителя, поскольку ни у кого другого мужчины не было такой руки, но хотя все и подозревали, никто так и не решился обвинить его в преступлении. Холден, несомненно,  был самым образованным человеком в северной Мексике. Он разговаривал со всеми на их родных  языках, говорил на нескольких индейских наречиях, на фанданго брал из рук музыкантов арфу или гитару и очаровывал всех своим прекрасным исполнением, а также отлично вальсировал.   Он всегда был «plum centre» с ружьем или револьвером, отважным наездником, знакомым с природой всех странных растений и их ботаническими названиями, великим знатоком геологии и минералогии, одним словом, еще одним замечательным Крайтоном, и при всем при этом - отъявленным трусом. Дело не только в том, что он обладал достаточным мужеством, чтобы сражаться с индейцами и мексиканцами или с кем-либо еще там, где у него было преимущество в силе, навыках и вооружении.  Но там, где бой был бы равным, он бы уклонился от него, если бы это было возможным.  Я возненавидел его с первого взгляда, и он это знал, однако ничто не могло быть нежнее и добрее, чем его обращение со мной, и он часто пытался завести разговор со мной, и говорил кроме прочего о моем родном Массачусетсе, и к моему огромному удивлению я обнаружил, что он знает о Бостоне больше, нежели знаю я сам.
Через пять дней Глэнтон вернулся без денег, три члена отряда были ранены, и они  безумно гудели, словно шершни. Их история была такова: на вторую ночь после того, как они покинули нас, они обнаружили лагерь сонорцев,  и рассудив, что у тех непременно должны быть ценные вещи, решили ограбить их, переодевшись индейцами. В полночь они обрушились на лагерь  со страшными криками.  Удивленные жители Соноры оказали небольшое сопротивление и бежали, оставив свой лагерь предполагаемым апачам. Глэнтон нашел около сорока мулов и ослов с вьючными седлами, одеялами, провизией и т. д., но без денег, и еще там оказалось пять женщин. Трое мексиканцев были убиты — с них тут же содрали скальпы — а также трое женщин, которые  будучи старыми и некрасивыми, получили удары по голове. Разогнав скот, злодеи удалились, прихватив с собой лучшие из одеял, и двух молодых сеньорит. Путешествуя всю ночь, они достигли уединенного места, которое сочли безопасным от погони. Здесь они провели день в жестокой сатурналии, где две девушки были вынуждены удовлетворить похоть банды. В темноте они, в свою очередь, были застигнуты врасплох  большим отрядом жителей Соноры, которые приняли их за апачей.
Несчастным девушкам тут же вышибли мозги, чтобы предотвратить всякие возможные неприятные открытия, а затем с яростным боевым кличем тонто они атаковали нападавших индейскими копьями с такой яростью, что получили свободный проход. Глэнтон, решив что и дальше идти в сторону Мапими уже небезопасно, вернулся во Фронтерас с еще восемью скальпами, но и тремя ранеными.
Состоялся бурный военный совет. Глэнтон сказал, что сеньориты заявили, что их отряд находится на пути в верхнюю Калифорнию, где золото было найдено в огромных количествах. Подобные слухи о золоте доходили до Фронтераса, поэтому мы решили отправиться на охоту за золотом. Один только Хичкок сомневался в нашем успехе в Калифорнии — он думал, что команда майора Грэма соберет все золото раньше, чем мы доберемся до россыпей — и вызвался отправиться в Мапими лично и обналичить скальпы, получив вознаграждение в размере более двух тысяч долларов.
Глэнтон дал необходимое разрешение, и вместе с Лонгом Уэбстером и Чарли Макинтошем - полукровкой чероки - Том ушел со скальпами, как индейскими, так и «greaser». Мы объявили, что все едем в Мапими, и вместе прошли через Фронрерас,  потрясая  насаженными на индейские копья скальпами.

 

В пяти милях от пресидио, Хичкок и двое его товарищей, получив указание встретиться через восемь дней в определенном месте, хорошо известном  всей группе - в Охо-дель-Конехо, или Кроличьем Источнике, продолжили движение на юг. Остальные, в индейских одеждах, поднялись на плато слева от нас и двинулись дальше по выжженной равнине. Мы миновали несколько жалких хижин пастухов, обитатели которых в испуге разбежались, приняв нас за апачей. Чтобы еще сильнее внушить им это убеждение, мы выдали череду диких  боевых возгласов, а к ночи, наткнувшись на стадо жирных быков, убили нескольких, а остальных отправили в бегство со стрелами, вонзившимися им в бока. Этого, вместе с останками бедного вакеро, убитого «судьей» Холденом и оставшегося без скальпа, было  вполне достаточно, чтобы убедить всю Аризуму (Аризона) в том, что дикие апачи вышли на тропу войны,  в полном составе.
Мы провели ночь в заброшенной гасиенде, лакомясь сочной говядиной и упаковывая вещи. На следующий день мы достигли места встречи в Кроличьем Источнике. Это место недавно посетило множество всадников, грязная земля вокруг родника была вытоптана, валялся конский навоз, также следы пребывания  скота и другие признаки посетителей. Стрела, торчавшая  в высокой петахайе неподалеку, сообщила опытным глазам наших горцев, из какого племени были всадники. Во все стороны были разосланы разведчики и охотничьи отряды, в ущелье у источника был разбит лагерь, и были предприняты все меры предосторожности, чтобы гарантировать нашу безопасность и комфорт до возвращения  Хичкока.
Наши разведчики доложили, что индейский след ведет в сторону Нью-Мексико, охотники возвратились со скотом и овцами, так что мы жили прямо по-царски.
Через семь дней вернулись наши торговцы волосами, их предприятие увенчалось решительным успехом. Небольшое приключение Глэнтона в конечном итоге помогло им, поскольку жители Соноры продолжали верить, что нападение было совершено апачами. Агент Урреа заплатил им наличными, и мексиканские скальпы без вопросов сошли за «хороших индейцев». Хичкок привез с собой хороший запас виски, боеприпасов и пиньола.
В ту ночь в лагере устроили очередную оргию. Глэнтон доказал, что он хорошо подходит для того, чтобы быть главным духом дьявольской банды. Напившись, он клялся самыми страшными клятвами, что все мы грешники, обреченные на вечную погибель, и что его миссия - спасти нас. Затем он преклонил колени и хорошо подобранными словами помолился со всем рвением твердолобого баптиста о спасении нас всех. Внезапно он вскочил и, выхватив револьвер, открыл по нам огонь направо и налево. Один из канадцев получил ранение в ногу в качестве мягкого напоминания бежать  подальше от нагрянувшего гнева. Судья Холден быстро сгреб сумасшедшего своими могучими лапами, уложил его и успокоил, как любящая мамаша капризного ребенка, и вскоре Глэнтон погрузился в пьяный сон.
На следующее утро мы отправились искать Эльдорадо или мистический город Сибола. Предание представляло этот город расположенным в глубокой долине, окруженной высокими горами. Он был населен расой белых индейцев по имени пинтос, и считалось, что в этом месте было много золота и серебра. Найти этот великий город и разграбить его, казалось безумному мозгу Глэнтона  пустячным делом. Все верили в эту легенду, и поклялись следовать за Глэнтоном до самой смерти.
Мы путешествовали несколько дней по бесплодной пустыне, лишенной всякой звериной жизни, но родине великой петахайи и гигантского кактуса.

 

На третий день наше внимание привлек странный объект, находившийся в нескольких милях от нас.  Это выглядело как палатка, но для чего  ставить палатку  посреди  пустыни? Мы отправились к ней и через три часа пути достигли печальной картины: разбитая повозка, скелеты крупного рогатого скота и лошадей, останки американского эмигранта на земле, а в повозке тела женщины, маленькой девочки и мальчик - все убиты стрелами и оскальпированные. В единственном числе можно сказать, что фура не была разграблена. Мы обыскали багаж, чтобы найти какой-нибудь ключ к разгадке тайны, но единственный найденный клочок письма был на форзаце маленькой мормонской Библии, который гласил: «Оллис, от ее защитника Хикмана».

 

Один из наших мужчин, Горный Джим, осматривавший стрелы, сказал: «Это работа белых людей. Никакие рыжие негры не таскают с собой столько разных стрел, да и не оставляют их позади». Фургон был подожжен, а тела сожжены на этом необычном погребальном костре.
Мы продолжали наш утомительный бесцельный марш и к концу дня нашли воду и дикую траву в арройо, к большому облегчению наших страдающих от голода и жажды животных. На следующий день после подъема по крутому серро, Глэнтон, шедший во главе колонны, воскликнул: «Эльдорадо, наконец-то, клянусь Богом!» Мы все поспешили вперед, где нас поджидало необыкновенное зрелище. С другой стороны обширной равнины возвышались дома, башни, купола и стены огромного города! То, что казалось укрепленными стенами, тянулось на многие мили, и высокие зубчатые стены выделялись красивым рельефом. Город имел какой-то странный и причудливый вид, как что-то нереальное и неестественное.
Мы молча смотрели на это осуществление наших надежд, когда насмешливый смех судьи Холдена разрушил чары. — «Итак, Глэнтон, это Эльдорадо, не так ли? Город золота и прекрасных женщин! Желаю вам радости от открытия — города из песчаника, построенного госпожой-природой!».

 


Уильям А. Хикман, один из первых телохранителей пророка Джозефа Смита, был знаменитым мормонским разведчиком и убийцей и написал свои мемуары под названием «Ангел-разрушитель Бригамса».
Это было слишком верно. Грандиозный город перед нами, легендарная Сибола испанцев, город белых индейцев из сказок охотников, был одним из тех странных причуд природы, распространенных в Нью-Мексико: колонны странной формы из песчаника, образовавшиеся под действием дождя и ветра на холмах в течение веков. Хотя мы все привыкли к таким образованиям из песчаника, но мы никогда не встречали равных этому. Природа создала здесь город, башни и колонны которого по сравнению с циклопическими руинами Фив и Луксора казались детскими игрушками. По мере того как мы приближались к безмолвным улицам этого города, мавританские купола красивых пропорций, легкие симметричные башни постепенно превращались в груды песчаника и мергеля. Оглядываясь назад, вершина холма, с которого мы впервые увидели это Эльдорадо, казалась усеянной хмурой крепостью с воинами в перьях на стенах! Иллюзия была идеальной, но это были только стены из мергеля с растущими за ними юкками и кактусами. Судья Холден взобрался на камень вместо трибуны, и прочитал нам научную лекцию по геологии.

 

Охотники за скальпами, сгруппировавшись в непринужденных позах, слушали «лекцию» с заметным вниманием. Все это составляло собрание, достойное карандаша Сальватора Роса. Лекция Холдена, без сомнения, была очень ученой, но вряд ли правдивой, поскольку одно из его утверждений гласило, что:  «Миллионы лет были свидетелями природных процессов, приведших к результату вокруг нас», на что Глэнтон, вспомнив библейское учение, которому подвергся в молодости его разум, сказал, что «Это чертова ложь».
На следующее утро мы двинулись из заколдованного города, направляясь на север. Индейских знаков сегодня было предостаточно: столб дыма поднимался прямо в воздух от увенчанной скалой плато, мимо которого мы только что прошли. На него ответили еще один и еще другие, далеко на севере, пока не появилось более двадцати таких сигналов. Мы пришли охотиться на краснокожих, но оказалось, что на нас могут охотиться и они сами. Ни одного индейца мы не видели, но очевидно народ апачей был встревожен  дымовыми сигналами, видимыми за сотни миль.


Бой с индейцами на Little Colorado.

Поездка длиной в сорок миль привела нас к хорошей траве и воде. Наши горцы назвали ручей Маленьким Колорадо (Little Colorado). Ночью все было тихо.  Нескольким нашим охотникам посчастливилось убить большого бурого медведя, что было очень приемлемо, так как у нас не было свежего мяса с тех пор, как мы покинули Кроличий Источник. Весь следующий день вдалеке виднелись конные индейцы, но мы двинулись дальше, не беспокоясь. Этой ночью, пройдя не менее пятидесяти миль, мы были вынуждены остановиться на равнине без воды. На следующий день мы двинулись дальше по жаркой безводной пустыне, когда около полудня мы спустились в арройо, надеясь найти воду. В тот день не было видно ни индейцев, ни дыма, но вдруг целый дожь стрел упал среди нас, и боевой клич апачей раздался со всех сторон. Нападение, хотя и неожиданное, не застало нас врасплох. Не понадобилось и минуты, чтобы вся наша группа хорошо укрылась за огромными скалами, а наши животные были надежно заперты в ущелье. Единственным видимым мне человеком был Бен Тобин, который делил со мной огромный валун, за которым я присел. Вскоре треск винтовки, сменившийся диким криком, сообщил нам, что наши товарищи начеку и один краснокожий  ранен. Я неосторожно приподнялся, чтобы посмотреть, не увижу ли я индейцев, когда три стрелы просвистели над моей головой, одна унеслась дальше вместе с моей теперь дырявой шляпой.       
Тобин обратил внимание на возвышенность, которая возвышалась примерно в четырехстах ярдах от нас справа. Головной убор воина был замечен за зарослями юкки, когда он осматривал арройо. Как будто удовлетворенный тем, что он был вне досягаемости, он покинул свое укрытие и подошел к самому краю утеса, и на фоне неба рельефно выделялась грациозная воинственная фигура, похожая на  древнегреческого воина. Лежа плашмя, я взял его на мушку, когда он издавал пронзительный крик.

 

Я позволил ему это сделать и спустил курок, и его крик превратился в вопль, и спрыгнув со скалы, он упал трупом у подножия горы. Тогда со всех сторон поднялись вопли, и тучей полетели стрелы, и толпа раскрашенных, кричащих и прыгающих чертей сомкнулась вокруг на нас со всех сторон.

Следующие несколько минут показались мне часами. Несомненно, я был сильно напуган, и не зная что делаю, крутился на земле как  сумасшедший, перекрикивая самих краснокожих.  Кругом царила неразбериха, трещали винтовки и пистолеты, а хриплые крики рейнджеров свидетельствовали о том, что все заняты делом. Через пять минут страшная  схватка закончилась, и все кто были из неприятелей, разбежались.

Глэнтон и еще пятеро были с нами в последнем рывке, и хотя я ожидал получить от них нарекания, к моему удивлению, я получил только их грубые комплименты за великолепную работу, и я оказался настоящим героем. В поле зрения лежали пять апачей, кроме еще одного у подножия холма.

Глэнтон указал на рощу пекан и капустных деревьев на две мили дальше вниз по берегу арройо и сказал, что мы должны занять это место, иначе все наши животные умрут от жажды. Он отдал приказ, рейнджеры уползли, чтобы сообщить подробности остальным. Вскоре один из вьючных мулов, нарочно отпущенный, помчался по оврагу к роще. Это был сигнал к отступлению, и в следующее мгновение все уже были в седлах, и под ливнем стрел и, к нашему изумлению, выстрелами из огнестрельного оружия, мы бросились на затаившихся впереди врагов и направились к убежищу.

Когда мы покинули наше укрытие, мы могли осознать степень нашей опасности. Пешие индейцы роились вокруг, выпуская свои стрелы, как градины, и мы видели нескольких воинов, вооруженных эскопетами.
 
ESCOPETA DE UN SOLO CA;;N LEFAUCHEUX DE MEDIADOS DEL 1800.


Их пони подтянулись, и теперь конные вопящие демоны снова набросились на нас.
«Неситесь, как черти, к лесу!» - воскликнул Глэнтон, и мы поскакали. Вскоре я выбрался из самой гущи сражения и вместе с девятью другими невредимыми добрался до рощи. На равнине облако пыли, крики, дикие вопли и выстрелы из огнестрельного оружия говорили о том, в каком отчаянном положении находились наши товарищи. Мы хотели вернуться к ним на помощь, но нам было приказано удерживать рощу. Мы спрыгнули, привязали наших лошадей и наших вьючных мулов, когда они прибежали - их проводником был запах воды. Глэнтон сделал отчаянный рывок к нашей позиции и с тринадцатью другими прорвался через нее и достиг рощи. Холден и Лонг Вебстер пришли пешком, их лошади были убиты.Теперь у нас было время оглядеться. Четырнадцать человек из нашей группы пропали без вести, а из двадцати четырех присутствующих семеро были ранены, четверо довольно серьезно. Двенадцать наших вьючных животных исчезли, но к счастью, мулы с провизией и боеприпасами прибыли в целости и сохранности. Все сразу принялись за работу. Док Ирвинг оказал помощь раненым, деревья были срублены и превращены в баррикады, наши страдающие животные были напоены из источника превосходной воды, которая била из-под корней гигантского орехового дерева, и выставлены пастись на траве гаммера, и в целом наши дела были не так уж плохи в конце концов.
Апачи начали «большой совет» примерно в полумиле от нашей позиции, и один старый сморщенный самец толкал яростную речь, судя по его движениям,  и вскоре вокруг нашей позиции был выстроен кордон воинов. Наши горцы и индейцы были в большом восторге, так как они сказали, что другой воды нет на семь миль, и следовательно, осада надолго не затянется. Но без нового испытания не обошлось: отбитых у нас мулов выстроили в шеренгу, затем толпа краснокожих спешилась и под прикрытием этого движущегося  живого щита двинулась на нас.
Глэнтон приказал нам не стрелять, пока он не даст команду. Когда они приблизились на двести ярдов и стрелы начали долетать до деревьев, он подстрелил правого флангового мула, который заставил левого мула развернуться, подставив штурмующую колонну под огонь наших ружей. Раздался смертоносный залп, а затем двенадцать из нас вскочили на своих лошадей и бросились на них, прежде чем они смогли вернуть своих пони. Результат был самый славный, мы вернули рощу без потерь, в то время как семнадцать индейцев лежали на равнине, и нескольким воинам пришлось помочь сесть в седло. Апачам этого было достаточно, их часовые отступили, и весь отряд скрылся среди зарослей юкки и скал на юге. Все наши мулы были вновь  отбиты, кроме двух, и еще мы поймали нескольких индейских пони. Хотя противник отступил, наше положение было очень опасным. Наш отряд сократился до двадцати четырех, и только четырнадцать из них были годны к службе, в сотнях миль от любого населенного пункта, обремененные нашими ранеными и способные в любой момент подвергнуться нападению свежих отрядов враждебных индейцев — всего этого было достаточно, чтобы устрашить самого смелого и опытного охотника на индейцев.  Джон Глэнтон был человеком быстрых действий и безжалостным в осуществлении своего решения. Он приказал Холдену и Ирвингу осмотреть всех раненых и сообщить обо всех, кто не может ехать. Затем он созвал нас вместе в дальней части рощи, где мы услышали имена четырех человек, которые в настоящее время не смогут идти дальше.

Глэнтон произнес короткую, но убедительную речь, суть которой заключалась в том, что «Милосердие и наша безопасность требуют смерти этих людей, и что законы пустыни санкционируют это». Я был в ужасе и заявил об этом, но казнь уже была назначена. Все были вынуждены бросить жребий, чтобы решить, кто из четырех должен совершить убийства. В колчан из шкуры койота были помещены двадцать палочек, четыре из которых отмечены на конце. Слава Богу, я вытащил чистую! Бедняги с тревогой наблюдали за нашими действиями. Одним из них был молодой кентуккийец  Дик Шеллу, двое из делаваров, следующий из Соноры. Сэм Тейт  выбрал ту, что была помечена для Шелби, Лонг Уэбстер – для мексиканца, а делавар вызвался прикончить двоих из своего племени.

Им сообщили об их судьбе и всю ночь заботились о них. Все были заняты, худшие из мулов были убиты и освежеваны, из их шкур были сделаны мокасины, леггинсы и т. д., собраны мешки с мескитовыми бобами, и после нескольких часов сна все, что могло двигаться, было готово отправиться в путь рано утром. Рассвет. Мы двинулись в молчании, палачи стояли рядом с жертвами с боевыми дубинками апачей в руках. Когда мы миновали рощу, Глэнтон выстрелил из револьвера, ивсе мы услышали глухие трески, известившие нас о том, что дело сделано. Все чувствовали себя грустными и виноватыми.



Большой Каньон Колорадо.

Мы шли прямо на север весь день после ужасной жертвы на алтаре необходимости в роще. Состоялся небольшой разговор, мы двинулись дальше молча, угрюмые и подозрительные друг к другу. Наши раненые ужасно страдали, но с уроком «лотереи смерти» разыгранной перед ними, они безропотно переносили все свои муки. Доктор Ирвинг творил чудеса; он собрал определенный вид кактуса, отрезал внешнюю часть и шипы, вырезал мякоть и наложил ее на раны. Это уменьшило воспаление и оказало прекрасный охлаждающий эффект. Молодой мексиканец Мануэль Рейс, у которого в теле было не менее шести стрел, умолял меня не допустить, чтобы его убили, как тех мужчин в роще. Я твердо поклялся защищать его. Остальные также согласились, что им до смерти надоела эта резня товарищей, и они больше не допустят этого.

 
Cabbage Palm in New Mexico.
Отдохнув всего два часа в полдень, мы шли весь день и остановились на ночь в странных старых руинах, где совсем не было воды. Запасы в наших тыквах уже закончились, раненые получили большую часть воды. Двое бедолаг умерли ночью, что стало для всех ужасным несчастьем. Ближе к вечеру следующего дня одинокая капустная пальма (Cabbage Palm) указала на воду, и мы оставались здесь весь следующий день. К нашему продовольствию добавились вода и медведь, и мы и наши животные восстановили свои силы.
Глэнтон придерживался мнения, что  barranca, в которой мы нашли воду, впадала в Рио-Колорадо, и что нам лучше пройти по ней вниз до слияния, а затем следовать по этой реке  вниз до реки Пима. Старые горцы возражали и говорили, что долина представляет собой непроходимую полосу глубоких каньонов и барранкос, которые ее пересекают, но Холден присоединился к Глэнтону, и неохотно попрощавшись с этим оазисом, мы двинулись вниз по извилистому руслу. По мере того, как мы продвигались вперед, скала становилась все выше и светлее, пока не стала казаться закрытой от мира.
Маленькая речушка, струившаяся по каменистому руслу, и иногда исчезавшая на много миль, а затем вновь образовывавшая глубокие лужи, полные форели, была для нас источником великого удовольствия и утешения, которые только те, кто испытал на себе подобное путешествие по засушливым пустошам щелочных пустынь на западе, могут оценить по достоинству. Во время нашего полуденного привала мы пили, купались, мыли наших животных и любой, увидев нас, подумал бы, что у нас нет другой цели, кроме как предаваться  удовольствиям. Хичкок покачал головой, заворчал из-за задержки и спросил, где мы будем, если вдруг пойдет дождь. Некоторые требовали вернуться, но Глэнтон поклялся, что застрелит первого человека, который предпримет  такую попытку. Это прекратило все жалобы, и переупаковав вещи, мы продолжили свой путь.
Судья Холден поехал со мной и заявил что он знал, что нам придется  вернуться по нашим следам, но план Глэнтона давал ему возможность увидеть величайшее природное чудо света, неизведанный Великий Каньон Колорадо, который, по словам охотников, «рассекает равнину от одной до пяти миль в глубины и протяженностью около трехсот миль». Пока мы ехали с Холденом, несмотря на мое отвращение к этому человеку, я очень заинтересовался его описанием большого каньона и того, как он мог образоваться. Он также свободно рассказывал о древних племенах индейцев, которые в отдаленные времена покрывали пустыню полями кукурузы, пшеницы, ячменя и дынь и строили большие города с каналами, доставляющими воду из рек, удаленных на сотни миль. На мой вопрос, «откуда он все это знал», этот охотник за скальпами-энциклопедист ответил: «Природа, эти скалы, этот маленький осколок камня (держит в руках небольшой фрагмент расписной глиняной посуды, такие встречаются по всей пустыне), руины, разбросанные по всей земле, говорят мне о далеком прошлом».


 

Мы провели ночь у бассейна с водой. Я подумал о дожде, поскольку сейчас был поздний ноябрь, и с содроганием посмотрел на коряги, застрявшие в расщелинах на высоте пятидесяти футов над нашими головами. На следующий день, около десяти часов утра, крик солдат о наступлении заставил нас всех рвануть вперед, когда мы очутились на краю пропасти, которая прорезала землю на неизвестную глубину у наших ног. Наконец-то Большой Каньон Колорадо! Мы спешились, и лежа на каменном ложе каньона, заглянули в ужасную бездну под собой. Далеко-далеко внизу виднелась яркая серебряная лента, вода великой реки Запада, заключенная здесь между стенами, высота и обширность которых, казалось, навсегда закрыли ее от дневного света. Глубину каньона мы не имели возможности определить, но Холден, Док Ирвинг и Бен Тобин согласились дать ему глубину в три тысячи футов, или совсем не две трети мили, в то время как горцы клялись, что это добрых три мили. Я полагаю, что первая оценка скорее завышена, чем занижена, поскольку, судя по берегам барранки, на которых мы находились, которые возвышались над нами не более чем на шестьсот футов, отверстие внизу казалось не более чем в три раза глубже. Но в любом случае это величайшее чудо, которое я когда-либо видел. В сезон дождей, когда поток глубиной в пятьдесят футов устремляется вниз по барранкас и перепрыгивает через этот отвесный обрыв такой ужасающей глубины, каким грандиозным и величественным должен быть водопад!
Эта мысль поразила всех нас, и после долгих ругательств с Глэнтоном за то, что он поставил нас в такое опасное положение, мы двинулись назад по барранкас. Я удовлетворен тем, что мы были первыми белыми людьми, увидевшими Большой Каньон с этой точки. Что очень странно в этом отношении, так это то, что разрез проходит не через горы, а через ровную равнину, с горами, возвышающимися над ней от трех до двенадцати тысяч футов.
За два дня марша мы без происшествий добрались до нашего прежнего места остановки, до источника одинокой капустной пальмы. Мы добрались до него очень быстро, потому что в ту ночь над пустыней с неимоверной яростью разразился ливень. Весь следующий день лил проливной дождь, но мы продолжили свой путь, наши животные получали новую жизнь от потоков воды, обрушившихся на измученную жаждой землю.
Пять дней тяжелого перехода привели нас к реке Гила напротив деревни индейцев пима. Мы построили плоты из сухого тополя и приготовились к переправе. Глэнтон, свирепый и угрюмый поклялся, что нападет на это место и не даст пощады ни мужчине, ни женщине, ни ребенку. Холден поддержал его, но Хичкок, Тобин и все горцы не только выступили против этой жестокой бойни, но и поклялись, что не допустят ее. Двое наших мужчин уже были в деревне раньше и в решительной форме отзывались о добром и миролюбивом характере ее жителей. Глэнтон, наконец, поставил вопрос на голосование и все, кроме троих, проголосовали против бойни. Группа индейцев подошла к другому берегу и приветствовала нас по-испански, предлагая свою помощь, и вскоре переплыла реку. У них были коренастые, невысокие фигуры, волосы острижены прямо на лоб и свисали на спину или собраны в странный клубок. Они выглядели очень дружелюбными и были рады видеть нас, и с их помощью мы благополучно пересекли разбухшую Гилу и направились в их деревню.  Мы получили от вождя небольшой запас муки, бобов и тыквы, и старик извинялся, что не предоставил больше, так как  camisas Colorado (команда Грэма) съели все, что у них было на продажу.

 
 

 
Gila River Pima Village.

Меня поразили грациозные пропорции юных девушек-пима, их прямые носы, но за исключением разве что глаз, черты их лиц были скорее отталкивающими, чем иными. Женщины одевались в юбки из хлопчатобумажной ткани или полосок внутренней коры тополя, на бедрах и сзади под юбками носили подкладки, фактически обычные турнюры. Мужчины ходили почти голыми, хотя некоторые были в рубашках, полученных по приказу Грэма. У них была странная привычка набивать волосы грязью из Гилы, а затем скручивать их в шлемоподобную форму. Это служило тройной цели: это была эффективная защита от дубинок их естественных врагов Юма из Колорадо, это усиливало рост волос и было верной смертью для блох, которые попадали в плен в этой своеобразной глинобитной тюрьме. Из хлопка собственного выращивания они ткут одеяла самым примитивным способом, и для ткацкого станка им достаточно четырех палок. Их поля орошаются системой каналов из Гилы, женщины работают на полях, а мужчины заботятся о детях и занимаются ткачеством.
Мы пробыли здесь два дня и в компании с судьей Холденом, доком Ирвингом, Тобином и тремя другими, с несколькими пима в качестве проводников, мы посетили некоторые замечательные руины, примерно в двенадцати милях вверх по реке. Это были остатки трех домов. Наши гиды сказали, что их построил Монтесума. Они были сделаны из глины с добавлением крупного гравия, образуя своего рода бетон. Я зарисовал их с разных точек, к большому удивлению наших проводников. Во всех направлениях я нашел то, что должно было быть местами домов или загонов, продолговатые круги камней, в то время как земля была покрыта битой глиняной посудой, и мы нашли три камня, похожие на те, которые мексиканки использовали для измельчения зерна.
По возвращении мы нашли Глэнтона пьяным от перебродившего сока из aifiavc, полученного от какого-то Коко-Марикопа, который жил в соседней деревне. Чтобы предотвратить неприятности, Глэнтона заарканили и быстро направили к выходу. На следующий день, кажется, вся деревня ждала, пока я начну рисовать, наши проводники накануне хорошо разрекламировали мои большие способности художника. Девушки собрались вокруг меня, образуя прекрасные группы живых скульптур, они казались застенчивыми и скромными, но полны сексуального веселья и переполнены любопытством. Они смеялись и болтали, как сороки, их глаза-бусинки блестели от радости. Я подарил несколько рисунков красавицам, которые ответили на комплимент огромными арбузами, а одна подарила мне хлопчатобумажный пояс, вытканный ярко-красными и синими линиями.
Пока я рисовал набросок, в деревне поднялся шум, вызванный тем, что Холден схватил одну из девушек и позволил себе грубые вольности с ее личностью. Дюжина взведенных винтовок  отогнала зверя от добычи, но все поселение было в смятении, и казалось, что у нас был шанс быть уничтоженными.  Тем не менее, Холден сделал несколько объяснений толпе на испанском языке, которые успокоили их.
На третий день мы попрощались с этими полуцивилизованными дикарями и двинулись вниз по Гиле к Колорадо. После пятидневного перехода мы достигли утесов на слиянии двух рек. Местные индейцы проявили себя и сначала казались враждебными, но вскоре окружили нас с предложениями переправить нас через Колорадо. Они принадлежали к племени, известному как юма, и по росту превосходили пима. Мы отдыхали в их деревне в течение двух дней, отдыхая и набираясь сил для предстоящих трудностей, с которыми придется столкнуться при пересечении великой пустыни Колорадо, где по словам индейцев, на сто тридцать миль  все сплошь покрыто одним лишь песком, и воды не найти.
Переправа находилась примерно в четырех милях ниже слияния двух рек и состояла из двух лодок, сделанных из кузовов фургонов,  которые, как я узнал, были частью подразделения Грэма.   Я рассказал об этом Глэнтону,когда какой-то грязный старый вождь вытащил из кожаного мешка засаленный клочок бумаги с хорошо известной (по крайней мере мне) подписью L. P. Graham, что он подарил понтонную лодку вождю племени за услуги, оказанные его команде при переправе.  Другую лодку, по их словам, они нашли в пустыне, и что там было еще много других.
Глэнтон и Холден, после того как мы разбили лагерь, долго совещались, и, судя по серьезному тону Холдена, я был уверен, что затевается какой-то новый дьявольский замысел. На следующее утро Глэнтон изложил его суть. Он сказал нам, что этот паром был нашим «Эльдорадо, нашим золотым прииском», воротами в Калифорнию, и предложил захватить его, убить индейцев, если они будут возражать, захватить молодых девушек в жены и т. д. Некоторые из нас выступили против дьявольского плана, но его поддержало подавляющее большинство, и план был организован так, чтобы мы смогли добиться полного успеха.
В течение дня наш лагерь кишел юмами, и по сигналу Глэнтона две лодки и девять самых красивых девушек были захвачены. Безоружные индейцы бежали без сопротивления, и государственный переворот Глэнтона имел решительный успех. Бедных пленниц, которые, казалось, ожидали смерти, связали по рукам и ногам и поставили под охрану, а все остальные отправились на строительство крепости на вершине уединенного холма возле переправы. Земля была покрыта рыхлыми камнями неправильной формы, и людям, работавшим за свою жизнь, не потребовалось много времени, чтобы возвести круглую стену, способную удержать всю нашу группу и хорошо сконструированную для защиты от любого оружия, такого какое было у юма.
Мы назвали его форт Дефайенс (Defiance, вызов). Индейцы бродили вокруг лагеря всю ночь, а на следующий день над и под нашим укреплением появилось много воинов, и около полудня четверо из них двинулись к нам, размахивая руками и выкрикивая: «Амиго, амиго!». Глэнтон и трое других, отложив в сторону все оружие, кроме револьверов, которые они спрятали под плащами, вышли им навстречу. Юма потребовали вернуть лодки, девушек и нашего отъезда. На это Глэнтон ответил, что он должен оставить себе все, что взял, и если они не снабдят его бобами и другой провизией, он разорит их деревню и убьет всех. В ответ они достали короткие тяжелые дубинки, и с громкими криками бросились на отряд Глэнтона, который сразу же убил четверых из своих кольтов.  По старой привычке,  волосы с голов дикарей были тут же содраны. Юма, увидев это, с воем удалились в глубокую тень ивовых зарослей, покрывавших берег. Так продолжалось несколько дней, индейцы не появлялись, чтобы побеспокоить нас, и все силы были заняты укреплением нашего лагеря и обстрелом многочисленных групп мексиканцев на пути в Калифорнию. Глэнтон, оставив  группу во главе  с Холденом, вместе с тремя людьми отправился в калифорнийские поселения за говядиной, взяв с собой более тысячи долларов. Индейцы появлялись лишь издалека, и дело на переправе было бойким и весьма прибыльным, так как мы требовали и получали по четыре доллара за голову за все переходы, и по одному доллару за голову за всех животных, которых мы сплавляли рядом с лодками, к которым они были привязаны арканами.
Наш почтенный капитан вернулся один после десятидневного отсутствия, без говядины, без денег, но с двумя животными, одним из которых был мул, нагруженный виски, несколькими фунтами кофе, сахаром и корабельными  сухарями. Он был вполне трезв, но сердит и угрюм. Он сказал, что его спутники бросили его и пошли к золотым приискам, а сам он угодил в неприятности в Сан-Диего, где столкнулся с несколькими солдатами, убил двоих, но к счастью, отделался целой шкурой. Он также сообщил нам, что группа жителей Соноры была два дня назад в пустыне, возвращаясь домой из рудников, что он путешествовал с ними в место, называемое Валлесита, и что у них было много золота. Глэнтон в хладнокровной деловой манере предложил своей банде головорезов уничтожить всю ту группу. Возмущенный отказ всей банды, кроме двух руководителей предупредил его, что он зашел слишком далеко, и он выдал это предложение за шутку. Той ночью Глэнтон и большая часть его людей, которых теперь насчитывалось всего пятнадцать человек, предавались еще одному отвратительному удовольствию. Я настолько ужаснулся адским деяниям моих товарищей, что меня охватили ужасные чувства, похожие на кошмарный сон. Серии страшных снов я озвучивал Бену Тобину, Хичкоку и Лонгу Уэбстеру на предмет того, чтобы бросить банду и отправиться на шахты в Калифорнию. Им было так же противно, как и мне, и мы согласились устроить побег, как только представится для того благоприятная возможность, и соответственно составили наши планы.
Однажды утром, примерно через два дня, Тобин, Хичкок и Уэбстер вызвались отправиться нарубить дров — каждый день для этой обязанности выделяли троих мужчин — а я должен был охранять животных, пасущихся на траве, похожей на кустарник. Хичкок имел тринадцать  onzas или дублонов, мы спрятали в лесу немного вяленого мяса мула и две тыквы виски. Согласно договоренности мы вчетвером встретились около десяти до полудня за огромным песчаным наносом примерно в миле от «форта» Дефайенс. Я сел на Солдана, остальные были верхом на лучших мулах отряда.  Памятуя о заявлении Глэнтона и сонорцев в отношении безжизненной и сухой пустыни, мы позволили нашим животным досыта напиться в овраге, в то время как мы сами наполнили наши одеяла винтообразной фасолью мескитового куста.
Мы как раз были готовы отправиться по равнинной тропе эмигрантов через тополиные леса на песчаную равнину, простиравшуюся между нами и Калифорнией, когда дикие крики с тремя выстрелами со стороны форта достигли наших ушей. Мы снова спустились к реке, и форт Дефайенс был у нас на виду: утес, на котором он возвышался, был сплошь покрыт воющими индейцами.
«Глэнтон готов, черт меня побери!» - выдал панегирик своему старому командиру Плачущий Том, пока мы ехали обратно по бревенчатому дну, чувствуя себя как-то грустно и виня себя за то, что дезертировали в час опасности и смерти. Но Тобин, священник-отступник, нечестивый, злой и безрассудный рейнджер, поднял свое сомбреро и сказал: «Слава Пелонсильо Джеку, его слепому инстинкту мы обязаны своей жизнью. Привет же пустыне, Калифорнии и золоту!»
Некоторое время мы ковыляли по рыхлому дрейфующему песку, а затем смело направились в великую пустыню «Хорнада-дель-Муэрто». (Путешествие смерти.) Мы прошли около двадцати миль и подошли к группе мескитовых кустов в ложбине равнины. Здесь был вырыт колодец, но теперь он был засыпан песком. Три ветхих правительственных фургона были брошены рядом с несколькими мертвыми мулами, высохшими до состояния мумий. На доске, прикрепленной к переду одной из повозок, была вырезана ножом следующая надпись: «Колодцы Кука, вода 10 футов».
          D. H. RUCKER
Мой старый командирский билет! Здесь, в калифорнийской пустыне! Как это имя вызвало в памяти всю романтику моей солдатской жизни в «Драгунах», в Монтерее, Буэна-Виста, и о ней, моей несравненной, святой Кармелите. Каким несчастным, каким злым я себя чувствовал, когда видения моей дикой и беспорядочной жизни пронеслись перед мои мысленным взором  с панорамной отчетливостью, поднятые именем моего старого друга и командира!
Большой глоток виски прогнал эти неприятные мысли. Увидев, что из-за отсутствия инструментов для рытья,  до воды добраться невозможно, мы двинулись по четко обозначенной тропе. Тобин, оглядываясь назад к Колорадо, вдруг остановился и в изумлении воскликнул, заставив остальных посмотреть в том же направлении. Вдали к темному поясу леса, который обозначал курс реки, мы смогли увидеть несколько фигур мужчин, приближающихся к нам.
Даже на таком расстоянии, на котором они были от нас, мы могли ясно разглядеть, что один из них был белым человеком, спасавшим свою
жизнь от дикарей.  Не говоря ни слова, наше покрывало с мескитовыми бобами  было брошено на землю, шпоры вонзились в бока наших животных, и мы рванули на помощь.
Когда я приблизился к месту происшествия, я узнал гигантскую фигуру судьи Холдена, которого окружили около дюжины кричащих юма, с их короткими дубинками, но приблизиться к нему они явно боялись. Холден стоял, опираясь на разряженный карабин, которой он с успехом использовал как боевую дубину, так как один индеец уже лежал с разбитым черепом у его ног, а остальные сидели вокруг него на корточках, как стая степных волков, набрасывающихся на одряхлевшего бизона. Ни Холден, ни юма не выказывали ни малейших признаков  того, что знают о моем приближении, пока я не подал старый сигнал драгунов, и юма с их странным резким боевым кличем, похожим на лай койотов, двинулись вперед. Я бросился на того, кто был одет в рубашку, в которой ходил раньше мексиканец из нашей группы, и сбил его с ног, но мой доблестный конь споткнулся об него, сбросив меня через голову.

 
Чемберлен спасает Холдена от юма.

Я не пострадал и сразу вскочил на ноги, а Холден тут же выбил мозги красному дьяволу прикладом винтовки. «Вовремя, Джек!» - сказал он - «Буду тебе должен!», и протянул свою огромную руку. Я ответил: «Не стоит благодарности,  эта услуга бесплатная», и не пожал протянутую мне руку. Подоспели другие conpaneros, а Длинный Вебстер спешился и отдал своего мула Судье, и мы продолжили свой путь. Мы миновали Кукс-Уэллс и продолжали движение до позднего вечера, после чего отдохнули два часа.   Этой ночью мы несколько часов шли пешком, ведя за собой наших животных. Ошибиться в следе было невозможно — брошенные повозки и скелеты лошадей и мулов отмечали каждый клочок земли. Это был черный день для нас. Мы все стали сердитыми и недоверчивыми друг к другу, и все же я не думаю, что кто-то из нас сильно страдал от голода или жажды. В полдень мы дали животным последние бобы и доели наш вяленый «muley», когда Холден вызвался, если я отдам ему свою лошадь, двинуться в поселения, чтобы добыть запас мяса и воды и вернуться. Я раскусил замысел мерзавца и отказался, но через час, когда он ехал верхом на Солдане, то сильно хлестнул его и сбежал.
Я брел вместе с остальными, неся винтовку, когда крик вероломного злодея заставил меня осознать свою потерю и его подлую неблагодарность. Я вскинул ружье, но он уже был слишком далеко для точного выстрела. Отъехав ярдов на шестьсот, он остановился и крикнул нам: «Вы, проклятые грабители и убийцы, я иду, чтобы донести на вас в поселениях! Вас всех  повесят в Калифорнии!» и с еще одним торжествующим воплем  он умчался прочь. Он не уехал далеко, потому что Солдан споткнулся, сбросив всадника, и прежде чем он успел прийти в себя, мы напали на него, направив винтовки в его злодейское сердце.
Судья попытался обратить это в шутку, но мы хранили зловещее молчание. Я остался с ним, а остальные трое удалились и совещались. Вскоре они вернулись и сообщили ему о его судьбе — быть крепко связанным веревкой, и ушли. Небеса! Как он просил и умолял! Но тщетно; вскоре его привязали к полузакопанному кузову фургона и  связали руки за спиной, а затем, когда мы ушли, его мольбы превратились в проклятия и бред.
Мы ехали в угрюмом молчании несколько миль, потом остановились и оглянулись. Мы могли видеть его вдалеке — маленькое темное
место в пустыне. Я не мог этого вынести.  «Он белый человек, а не чертов чумазый (greaser) или олень, и будь я проклят, если он угодит в ад таким образом!» - крикнул я, и не дожидаясь ответа, двинулся назад.
Мне понадобился добрый час, чтобы добраться до несчастного, и когда я спешился, вытащил свой нож Боуи и двинулся на него. Судя о моих мотивах по его собственному черному сердцу, он умолял меня не убивать его, оставить его в живых, даже оставить и дать умереть с голоду! Какое трусливое сердце было у него! Я молча разрезал ремни из сыромятной кожи, и уехал.
Мои спутники продолжали идти, и когда я достиг холма, где я их оставил, я мог различить их примерно в шести милях от меня.
Оглядываясь назад, я был удивлен, увидев Холдена не более чем в миле позади меня. Бедный Солдан выказывал сильное огорчение, и хотя я старался оказывать ему всяческую поддержку, я был вынужден подгонять его рысью, пришпоривая. В темноте никого не было видно, я снова был один в пустыне, голодный, измученный жаждой и усталый. Я окончательно сломался и обнаружил, что рыдаю, как ребенок. Я воображал себя мужчиной, когда был всего лишь мальчишкой. Когда я спешился, Солдан, более слабый и истощенный, чем его хозяин, со стоном растянулся на песке. Закутавшись в одеяло, я лег между ног моего старого товарища и, положив голову ему на бок, заснул. Я проснулся вздрогнув, продрогший до костей, болезненный, окоченевший и голодный. Было еще темно, на востоке не было никаких признаков дня, небо казалось черным и, казалось, смыкалось и закрывалось передо мной, в то время как звезды казались небольшими прорезями в черном покрывале, сквозь которые был виден свет. Я разбудил своего утомленного спутника и, замерзший и дрожащий, с уздечкой в руке пошел, ведомый Полярной звездой и обломками бывших караванов. Я шел несколько часов, и ничего живого не было видно. Взошло солнце тускло-медного цвета, небо было как бронза.
Далеко на севере черные горы Калифорнии, кажется, отступали все дальше по мере того, как я продвигаюсь вперед. Я знал, что должен добраться до них, прежде чем добуду воду. То немногое, что у меня оставалось, я отдал Солдану, который был очень слаб, ибо два падения явно истощили его.
В полдень мы остановились на два часа, затем снова продолжили свой одинокий путь. Я слабел, мои тяжелые руки давили на меня, как свинец, я затягивал свой пояс все туже и туже, пока не принял форму осы. Мы шли несколько часов, но черные горы казались такими же далекими, как и раньше. Долгую темную ночь мы спотыкались, пока не рухнули в изнеможении на песок. Я мало спал этой ночью, и днем было трудно поднять Солдана на ноги. Весь день мы шли, время от времени ложась, а потом ковыляя, пытаясь догнать те скалистые пики, которые всегда убегали от нас.
К ночи Солдан остановился и отказался идти дальше, он застонал и казалось, сильно огорчился, а когда я сбросил седло, он упал на землю. Я поднял его голову, положил к себе на колени и заплакала так, словно мое сердце вот-вот разорвется. Я знал, что должен застрелить его и положить конец его страданиям, но мое сердце подвело меня. Расстелив на нем свое одеяло, я опустился и обнял его, а потом продолжил свой одинокий путь к тем далеким вершинам. Солнце зашло, вокруг меня сгустилась тьма, но я, пошатываясь, продолжал идти. Мой язык пересох, а во рту было такое ощущение, будто он набит пеплом, но я почему-то не падал духом и не терял надежды. Я молча молился своему Небесному Отцу, чтобы он дал мне силу, которая позволила бы мне добраться до воды.
Наконец я упал, и пролежал как труп, до утра.
На следующий день солнце стояло высоко над головой, когда меня приветствовали криком, похожим на крик койота, и из-за песчаного наноса показались два индейца. Слабый и бредящий, я успел выхватить револьвер, когда они вскинули руки и закричали: «Амиго, амиго!» и показали  двуглавую тыкву. Они дали мне большой глоток воды,  которая пахла серой.
Знаками я дал им понять, что мою лошадь можно спасти, и один из них вернулся посмотреть. Другой вел меня, и так продолжалось несколько часов, пока мы не пришли в их деревню. К моему великому удовольствию я обнаружил, что трое моих товарищей сидят у костра и ужинают жареным мясом мула, желудевым  хлебом, и запивают все это настоящим чистым кофе! Мне сказали, что это место называется Валлесита, или маленькая долина, первая вода после выхода из Рио-Колорадо, в ста двадцати пяти милях отсюда. Они прибыли примерно на двенадцать часов раньше меня, и отправили «Diggers» обратно, ко мне на выручку.
На следующий день, к моей великой радости, появился второй индеец, ведя за собой Солдана, которого он нашел, идя по следу. Хичкок, выступавший в качестве переводчика, нанял двух людей, чтобы вернулись за моим седлом, пообещав им и человеку, который спас мою лошадь, мою старую рваную красную рубашку! И это без консультации со мной! Это была моя последняя рубашка.
Мы решили остаться здесь на несколько дней, чтобы завербовать людей. Двое индейцев согласились отправиться в испанские поселения, чтобы купить для нас говядину на дублон, который мы им дали для этой цели. Они были христианами и казались надежными индейцами. Нашим животным, как  казалось, понравилась  жесткая трава и вонючая вода, и мы выгнали их пастись без охраны.
В мою вторую ночь здесь, мы сильно испугались. Ближе к утру нас разбудил крик Бена Тобина, и открывшееся нам зрелище заставило нас схватиться за оружие. У огня, скрестив ноги, и жаря сырое мясо, сидел изможденный призрак Судьи! Старый негодяй вел себя так хладнокровно, как будто ничего неприятного и не случилось! На допросе мы, к своему великому возмущению, обнаружили, что когда он достиг Валлеситы, ведомый светом нашего костра, он в темноте наткнулся на наших животных, убил одного из мулов (Бена Тобина) и отрезал от него кусок, который теперь и ел. В пустыне, когда он был уже почти мертв, на него наткнулись индейцы и дали ему немного воды и сушеных желудей. Должно быть, это они как раз и шли за моим седлом.
Мы провели поспешный военный совет. Сначала мы решили застрелить злодея на месте, но поразмыслив отпустили его, и вскоре сами стали жарить жесткое мясо мула Тобина, и шутить при этом. На следующий день мы отдали потроха мула нашим индейским друзьям, которые устроили грандиозный пау-вау, и все съели.
На третий день, так как никаких признаков индейцев, которых мы послали за говядиной, не было, мы решили отправиться в поселения, сообщив Холдену, что он не может идти с нами, а должен остаться. После утомительного шестичасового перехода по бесплодной каменистой местности и нескольких миль по узкому перевалу,  мы достигли индейской ранчерии в Сан-Филиппе, где нашли траву и воду. Здесь наши индейцы встретили нас с двумя коровами вместо одной, и мы обнаружили, что они заплатили за обоих всего четыре доллара.
Одну мы забили, хорошенько наелись ее нежирного жилистого мяса, отрезали несколько лучших кусков, чтобы упаковать их, а остальное отдали индейцам, а живую оставили погонщику, за его хлопоты…


Постскриптум.

На этом моменте рукописная «Исповедь» Сэма Чемберлена резко обрывается. Но 9 мая 1850 года трое американцев предстали перед  лос-анджелесским алькальдом и заявили, что являются членами  команды Джона Глэнтона. Они сказали, что едва избежали гибели от рук индейцев на переправе через Колорадо 23 апреля, и рассказали красочную историю расправы над их товарищами.
Эта новость вскоре подтвердилась и вызвала большой ажиотаж. Местное ополчение выступило, чтобы отомстить индейцам, и в конце концов был установлен регулярный армейский пост для охраны переправы через реку рядом с местом, где Глэнтон выстроил  «форт»   Дефайенс.
Имена трех оставшихся в живых, согласно показаниям, которые все еще существуют, были Уильям Карр, Маркус Л. Вебстер и Джозеф А. Андерсон. «Длинный» Вебстер, как помнит читатель, был назван Сэмом как один из его товарищей по путешествию через пустыню. Карр и Андерсон неизвестны истории, но имена легко могли  быть  изменены. Чемберлен, конечно, был дезертиром из армии, и имел веские причины скрывать свое имя.
Судя по всему, он остался в Калифорнии еще как минимум на три года, получая огромное удовольствие. Говорят, что он участвовал в флибустьерской экспедиции под руководством Уильяма Х. Уокера в 1853 году против мексиканских городов в Нижней Калифорнии. Затем он отплыл домой через Филиппины, Индию и Шотландию.
С этого времени его карьера стала достоянием общественности. 4 июля 1855 года он женился в Бостоне на двадцатидвухлетней Мэри Кейт, уроженке Нью-Брансуика, Канада. Этот брак продлился пятьдесят три года и произвел на свет троих детей, все девочки. Каждая из них получила мексиканское имя, написанное на неортодоксальный манер Чемберлена — Трансеита, Делориус и Кармелеита (Tranceita, Delorious and Carmeleita).

 

На момент свадьбы Сэм работал кучером фургона. Шесть лет спустя, когда разразилась Гражданская война, он служил полицейским в соседнем Кембридже. Он немедленно присоединился к группе местных добровольцев, которые двинулись к Государственному зданию в Бостоне с барабанщиком и флагом, собирая по пути новых новобранцев, пока не набрали роту. Дж. Прентисс Ричардсон, известный адвокат, был избран капитаном этой группы. Чемберлену тогда был тридцать один год, он был избран старшим лейтенантом.
Именно в это время, по-видимому, он внезапно прекратил работу над мемуарами и больше не возвращался к завершению рассказа о своих приключениях на Диком Западе. Он прослужил четыре года Гражданской войны и вышел из нее генералом. Некоторые из своих повышений он добился на поле боя, а некоторые - путем прямой кампании по написанию писем своему губернатору и сенатору. В мае 1865 года, через три недели после официального окончания войны, он получил звание бревета (почетного) бригадного генерала добровольцев.
В Келли-Форд, штат Вирджиния, 17 марта 1863 года пуля конфедератов раздробила ему левую скулу и застряла между лопатками. Это вывело его из строя на некоторое время и оставило глубокий шрам, который он с гордостью носил всю оставшуюся жизнь.
После войны он был заметной и активной фигурой в ветеранских организациях, получал политические назначения. В течение нескольких лет он был заместителем генерал-квартирмейстера штата Массачусетс, отвечая за государственный арсенал. Позже, в течение почти двадцати лет, он был начальником государственных тюрем в Чарлстауне, штат Массачусетс, и Уэтерсфилде, штат Коннектикут. По общему мнению, он был хорошим, гуманным надзирателем, который много сделал для улучшения здоровья и благосостояния своих осужденных, и всячески отстаивал их интересы перед общественностью.

 

«Неплохо было бы поставить себя в положение виновного: осознать все, чему он сопротивлялся, страдал и терпел, прежде чем осудить его слишком строго» — писал он в одном из своих отчетов. В 1893 году он с достоинством ушел на пенсию в большом доме с белым каркасом под названием «Maple Hall» в Барре-Плейнс недалеко от Уорчестера. Здесь его разросшаяся семья — три дочери с мужьями и детьми — каждый год собирались на традиционные новоанглийские празднования Дня благодарения с ростбифом, индейкой, ветчиной, курицей и пятью видами пирогов, приготовленных на старинной кухне седовласой бабушкой Чемберлена . После обеда генерал Чемберлен водил детей в свой заставленный книгами кабинет с огромным каменным камином и головами буйволов на стенах и рассказывал им истории о старом Диком Западе. Он носил остроконечную бородку и усы — «Совсем как у Буффало Билла» — вспоминает один из его внуков — а в качестве верхней одежды использовал драгунскую накидку и круглую меховую шапку, как у казака. Для каждой из своих дочерей он построил и подарил летний дом в Аннискваме на мысе Энн, к северу от Глоучестера. Но сам он предпочитал оставаться в «Maple Hall», где содержал конюшню и часто возглавлял парад Четвертого июля в деревне Барре, верхом на белом коне и в своих медалях.
Ближе к концу жизни его посетил Джастин Х. Смит, молодой ученый, который только начинал работу над своей обширной «Историей войны с Мексикой», опубликованной в 1919 году. Смит был впечатлен: «Из всех известных военных  авторов  Чемберлен был самым суровым солдатом» — писал он. В его истории он привел «дневник» Чемберлена (как он его называет), а также словесные воспоминания старика в качестве доказательства по ряду пунктов. Но он ничего не сказал о картинах Чемберлена, и это наводит на подозрение, что он, возможно, просматривал другой экземпляр мемуаров.  «Maple Hall» сгорел дотла после смерти Чемберлена, и большая часть его личных бумаг была утеряна.
Смерть пришла к Сэму Чемберлену 10 ноября 1908 года в госпитале Ворчестера, «От последствий общего расстройства, из-за старости».  Бостонские газеты отмечали в то время, что он был  «Известен во всех кругах Grand Anny of the Republic, как «ветеран ветеранов» Массачусетса. Под ним в боях было убито четырнадцать лошадей, а сам он был ранен семь раз. Всего он участвовал более чем в 100 боях».
Приземленные факты не столь драматичны, но в сумме они составляют очаровательный и сложный характер — отчасти безжалостный янки, отчасти — неисправимый мечтатель и хвастун — который оставил нам книгу, которая является более показательной, чем большинство официальных историй его времени.

           Roger Butteitfield.