Гости дорогие

    Оглядываясь назад, понимаю, какой несносной девицей я была для домашних. Сейчас я другая. Более покладистая что-ли. А тогда, в свои 15-16 лет, я была уверенна в своем свежем взгляде на жизнь, в том, что я вижу и понимаю многое лучше, чем окружающие.
Слово фэншуй  тогда еще мало кто знал. В нашем семейном обиходе его точно не было. Зато в нашем доме, каи и у всех наших родных и друзей,  были антресоли, куда можно было сложить сервизы прошлых  поколений и вещи, которые пищали в унисон моде лет "дцать" тому назад.
Но я, я не любила антресоли. Они меня угнетали. Я была скора на расправу. От своих вещей, которые я не носила более года, я избавлялась без церемоний, а вот с папиными приходилось церемониться.
Папа был современным мужчиной. Настолько современным, чтобы не носить устаревших вещей. Нет, он не был метросексуалом. Такого слова еще не существовало. Тогда использовали слово пижон. Но и пижоном он тоже не был. Он был мужчиной в расцвете сил, Аполлоном, красавцем... Нет, это не мои эпитеты. Это он сам себя так называл, когда я в шутку говорила, что он уже старый.
Итак, Аполлон не носил устаревшую одежду. Но и выбрасывать он ее не разрешал. Регулярные генеральные уборки заканчивались неизменным спором. Вынутые из шкафов папины рубашки с воротниками до сосков образца 1975 года, кожанные куртки а-ля сотрудник ЧК (в количестве двух штук, мужская и женская, по легенде пошитые  на заказ для мамы и папы) с такими же воротниками, брюки клёш с шириной голенища до полуметра, блузоны, состав ниток которых давал такую искру, что на ярлычке их большими буквами должно было быть написано: "Предупреждение!!! Людям с искусственным водителем ритма не надевать! Опасно для жизни!" под мое ворчание приходилось водворять обратно. Рубашки, брюки и блузоны папа собирался отнести в гараж и ремонтировать в них машину. Куртки должны были быть перешиты в ближайшее время. Однако вещи оставались на прежних местах до следующей моей генеральной уборки. Так продолжалось несколько лет. За эти годы я  немного подросла. Вместе со мной подросла и моя уверенность в собственной правоте. Кроме того, к тому времени проснулась дремавшая ранее женская смекалка.
И вот в ходе очереденой генеральной уборки я поняла, что могу взять на себя  ответственность за судьбу папиных вещей. Я прикинула, что заметит он их исчезновение не сразу, а может быть и вовсе не заметит. Ах, как я тут просчиталась, но об этом ниже. В любом случае, когда он узнает о том, что вещи уже отданы, он покричит немного, но потом отойдет, а через день-два и вовсе забудет об этой истории. В этом я была уверенна. Вспыльчивость и отходчивость были нашими с папой общими характеристиками.
Пока я убирала, все эти картинки сложились у меня в красивый сценарий. Я аккуратно свернула папины вещи, добавила туда пару-тройку своих и маминых, всё сложила в большой пакет, который предусмотрительно спрятала в укромном месте.
В течение первых двух недель папа не заметил пропажи. Это радовало.
В сценарии оставалось одно белое пятно. Я собиралась  отдать эти вещи папиной двоюродной сестре ЛужЭ. Она работала в колхозе, и мы отдавали ей кое-какие вещи, которые она использовала для работы в поле. Но хотелось отдать без присутствия папы. При таком раскладе папа бы обнаружил пропажу лет через пять-десять. А давность лет - всегда была в мою пользу.  Иногда я сама признавалась домашним в   своих проделках, и тогда мы могли вместе посмеяться над ними.
Всё устроилось само собой. Еще через неделю папа уехал в очередную командировку, а за время его отсутствия нас навестила ЛужЭ. Как я ей радовалась! Провожая ее, я  отдала  ей пакет и  вздохнула с облегчением. Вздохнула и забыла о папиных раритетах. И жизнь в нашем доме потекла своим чередом. Пролетели весна и лето. И бабье лето прошмыгнуло мимо. Зачастили дожди. Воскресным днём в дверь позвонили. Мы с сестрой были заняты на кухне, дверь открыла мама. Голос ЛужЭ с ее неизменно громким задорным смехом  заполнил всю квартиру. Муж ее, тёзка нашего папы, как всегда делал тщетные попытки ее утихомирить. Мы с сетрой тоже вышли в прихожую поприветствовать гостей.
Мама дорогая! Лучше бы я не выходила!
Сказать, что папа был удивлен - не сказать ничего. Он смотрел на гостей так, словно они стояли перед ним  голые. А они-то стояли одетые. Одетые в чекистские куртки!
Заметив папин взгляд, ЛужЭ бросилась благодарить маму и папу за такие теплые, удобные и красивые куртки. Куртки и правда были практически новые. Мама улыбалась и желала ЛужЭ и мужу её носить их на здоровье. Папа оторопело кивал головой.
Я быстренько ретировалась на кухню, и не показывалась оттуда  весь вечер. Готовила, сервировала стол, убирала грязную посуду. Одним словом -  пыталась реабилитироваться.
Родители с гостями сидели в зале, общались, смеялись. ЛужЭ, как всегда, рассказывала какие-то невероятные истории, они с папой вспоминали детство, юность, молодость, как они разыгрывали друг друга и всех знакомых.
Уходя ЛужЭ еще раз очень сердечно поблагодарила родителей за куртки. Папа и мама отмахивались от благодарности, мол о чём речь, носите в радость.
Эх, знала бы ЛужЭ, что  это была не просто благодарность! Это же было спасением моей собственной шкурки.
Закрыв за гостями дверь, папа приобнял меня за плечи и спросил: "Не хочешь мне ничего сказать?"
"Хочу, - сказала я, улыбаясь. - Видишь, пап, как хорошо, что я отдала им эти куртки! Как они им пригодились!"
Он посмотрел на меня, покачал головой и засмеялся. Он же был отходчивым. Таким же, как я.
А еще у него было хорошее чувство юмора, потому что он потом  рассказывал родственникам и друзьям, как  был ошарашен, открыв дверь и  увидев перед собой собственный образ двадцатилетней  давности. (Под куртку тётин муж Юра надел лимонно-желтую папину рубашку. Правда воротнички ее ЛужЭ немного укоротила.)
_______
Как многое я поняла годы спустя.
Не вещи те берег папа, а какие-то свои воспоминания, связанные с теми рубашками, блузонами и чекистскими куртками.
PS. Когда я уехала в Питер, домашние, кажется, вздохнули с облегчением, но ненадолго.