У скал Бермамыта

Вот те на! Был-был асфальт и нету, как отрезало, едем по гравию. Ну и … И гравий закончился, пошёл щебень! Что за дела – и щебня нет, ползём по каким-то речушкам на скальном склоне.
- Ребята, стоп!
Останавливаемся и сразу на ручной тормоз, иначе скатимся назад – уклон ощутим!
Куда же мы приехали? Уперлись в гору!
Темнеет стремительно, минут через двадцать чернота наступит: солнышко за хребет закатилось.
- Ночуем здесь, ребята, утро вечера мудренее.
Подпираем колёса камнями, рубим хворост, разводим костёр, веток надо запасти на всю ночь, - без огня нельзя, горы дикие, зверьё рядом.
Виктор обогревает паяльной лампой салон машины, - спать в тепле ему и Роману, - а  я лягу здесь, ногами к костру, штатив под голову.
Поели маленько, влез в мешок спальный – тонюсенький, на кой турбаза держит такие?
Лежу и думаю: в чём же ошибка?
Сперва по накатанной дороге через субальпику до асфальта, по асфальту до Качи-Балыка, там съехали в Долину и мостиком через Мушт, по асфальту вдоль ХасАута, - всё как нам рассказали, да и по карте так, а возле аула спросили дорогу, - горянка с кумганом нарзана на плече фыркнула:
 - Нет дороги!
- Как нет?
Подруги ёе тоже:
 - Нет дороги!
Мужики с отарами на выпасах, уточнить не у кого. Что делать? Попили  хасаутского нарзана колючего, поехали дальше.
И вот приехали! Как же мы взопрём на гору эту?
Ночью чувствую – меня кто-то обнюхивает, дышит,  открываю глаза, - вроде, тень метнулась, дёрнулся привстать – и едва не крикнул от боли: волосы примёрзли к штативу! Чуть  повернул голову, - лиса сидит, изваяньице,  метрах в пятнадцати.
Ну, думаю, ладно, посмотрим, что дальше будет, не стал шуметь. Вообще-то опасно, что  у неё на уме, возьмёт и нос откусит!.. А звезды над головой громадные!
Утром просыпаюсь – небушко голубое!
Развязался,отодрал волосы, вылез из мешка – шесть утра! Костёр погас. Тихо так! Тихо-тихо! Иду к речке умыться и только тут понимаю, почему тишина: речка замёрзла! За ночь! Вчера шумела вовсю, а утром… Ах ты, Боже мой, алмазы-то какие! Ювелирная работа, тончайшая! Брызги от ручейка– прозрачные льдинки, солнце в них – аж глаза ломит! Ну нет, по такому утру грех спать!
Разбудил я ребят – и сразу за дело, без завтрака! Едем дальше, - гора-то вот она, рядом, БермамЫт и есть, точно по описаниям: гигантская куэста!
Едем фантастически! «Газон» едет, а мы под колёса камни подкладываем, чтоб ровнее было, склон крутой, перекос, ещё чуть-чуть и машина завалится, кувыркнётся вниз!
И такой мы там серпантин завернули! И так, и этак утюжили склон этот, камешками – с меня ростом - «дорогу» мостили, на руках машину подтаскивали.  В два часа дня вылезли на вершину, точней, на плато!
Вот он, Эльбрус! Громада! Затянут облаками, но склоны видны!
Справа и слева нашего плато обрывы по километру, внизу еще плато – БичесЫн, ровнёхонькое, как стол, а за ним сам Эльбрус – Высочайший!
Ну что ж, подождём до вечера, к вечеру Эльбрус наверняка откроется, сбросит облачное покрывало, и тогда мы запечатлеем его чистым, белоснежным, сверкающим во весь экран!
А пока… Где-то тут должна быть станция метеорологов! Вот этот домик, видимо, она и есть, других строений нету!
Подъезжаем к дому, оттуда изумлённые мужчины и женщина: - Вы кто?
Здороваемся, представляемся, объясняем, мол, только что снизу въехали, взобрались на машине!
- Снизу?! На машине?! До вас только мотоциклист въехал сюда снизу, а на машине вы первые!!
Вот это да! Ай да мы!
Знакомимся, приглашают войти.
Сени с земляным полом, комнаты – с досчатым, в большой комнате рация, в маленькой - Коля, рядом кухонька с печью, в совсем маленькой - Митя и Рая.
- Ну, располагайтесь, сегодня ж никуда не поедите?
- Пока Эльбрус не снимем, не уедем, терпите нас!
Смеются, определяют меня к Николаю – на вторую кровать, ребят в большую комнату – на матрасы.
Вышли оглядеться: рядом обширный сарай, в нём бочки с солониной, квашеной капустой, соляркой для движка, уголь, дрова – всё это по осени забрасывает сюда вертолёт. Собачки Жук и Белка потявкали на нас для порядка.
- А как обычно к вам ездят?
- Не надо было в Долину нарзанов спускаться, мимо Качи-Балыка надо ехать, там съезд с асфальта на плато, вот и приехали бы к нам!
Идём к вершинному краю куэсты, - оказывается,здесь нет обрыва, а есть перешеек между Большим и Малым Бермамытами, Малый  метров на сто ниже, его вершина тоже плато, но поменьше.
Жарко. Плюс двенадцать на такой высоте равны тридцати внизу, ультрафиолет  большой, мы снимаем рубахи и доверяем свои белые городские тела горному солнышку.
Кругом снежники, и мы всё чаще отправляем в рот пригоршню чистейшего снега, утоляем жажду. Гипоксия, неизбежная на высоте в три километра, стремительно обезвоживает организм, есть не хочется, а вот пить!
Наверное, метеорологи воду из снега топят, и дождевой не брезгуют!
Снежники, лишайники, огромные плоские камни. Переворачиваем один, - батюшки, он ярко-красный: тысячи «пожарников» покрывают другую сторону, значит, это их постоянное убежище, зимой и летом, чем же они питаются, если здесь, снаружи, их не видать?
Снимать это не стали, плёнка чёрно-белая, а вот орлов, пожалуй, стоит снять: красиво парят, кругами ходят!
Подходим к обрыву, - вид незабываемый! То ближе к плато, то дальше – «жандармы», близкие – трёхсотметровые, пятисотметровые, дальние с километр – высоченные каменные столбы вдоль всего восточного края плато.
- В двадцать седьмом году они откололись, тогда Крым и Кавказ трясло! – просвещает нас Николай, когда мы возвращаемся в дом.
Рая уж спроворила щи из солонины с «квашкой», метеорологи усаживают нас за стол, достаём свои припасы – копчёную колбасу, картошку варёную, яйца вкрутую, хлеб, лук зелёный – это приводит хозяев в восторг: они редко видят такое, обычно в отпуске, да ещё когда Митя – начальник станции, крупный мужчина лет сорока - ездит на мотоцикле в Кисловодск, в головное предприятие метеослужбы.
После обеда выходим смотреть Эльбрус – нет, похоже, сегодня он не откроется.
Рано темнеет. Николай из большой комнаты идёт в пристройку, включает там движок и великое благо цивилизации приносит чувство комфорта и сибаритства.
Пьём с Колей чай из термоса, я слушаю его рассказ.
Лето здесь с июня по сентябрь, остальное время зима.
Тогда метеостанция наглухо отрезана от мира, единственная «пуповина», связывающая с лоном цивилизации – мощная рация.
- А ты давно здесь?
- Три года!
- А Рая с Митей?
- Пять! Здесь чем хорошо: зарплата целиком на книжку идёт, и горные платят! Всё, что на вертолёте привозят – бесплатно!
- Тут, наверное, зверья полно - вспомнил я ночную лису, - охота есть?
- Летом! Солонина, солонина, - хоть летом дичи поесть!
- А зимой?
- Зимой книжки читаю!
- У вас библиотека?
- Не-а, в Хасаут бегаю, у меня лыжи широкие!
Поразительно! Ради книг в Хасаут!
- У тебя там зазноба?
- Не-а, это ж горянки, у них строго! Летом на море отдыхаю! Вот там…
- Когда-нибудь ты уедешь отсюда насовсем и…
- Не скоро! – перебил Коля. – В городе не смогу жить! Не знаю, где смогу! Найти б такую, чтоб здесь со мной!
- А дети, школа?
Коля махнул рукой, - мол, до этого, как до коммунизма!

Ночью Николай выходит к приборам – снять показания, я вышел с ним и возрадовался: Эльбрус время от времени проявлялся чеканным силуэтом на фоне далёких зарниц, - где-то у Черноморья бушевала гроза.
Ни свет-ни заря поднял Романа, вышли с камерой, - что за ерунда: исполин ещё толком не освещен, в сером свете, снега не сверкают, а облака стремительно затягивают его! Так и не сумели снять: пока солнышко вышло из-за хребтов, вместо Эльбруса уже мощная гряда облаков.
Ну, что ты скажешь! Придётся караулить в течение дня, ближе к вечеру авось да небось улыбнётся фортуна!
Походили с Ромой по плато, поснимали, сидим в двух метрах от пропасти, любуемся простором долины, серебристой нитью Хасаута, вдоль которого сюда добирались, камера лежит рядом.
Над нами кружит орёл, спускается всё ниже и ниже, он уже в тридцати, в двадцати метрах над нами. Грозная птица, крылья огромные!
Орёл делает еще круг, - «Снимай!» - говорю я Роману, но орёл вдруг стремительно летит прямо на нас, мы вскакиваем в панике, хватаем какие-то камни, - ну и взглядик у орла, - ненависть, сила, презрение – всё в этих ярко горящих жёлтых глазах хищника:  он могуч и сознаёт это!
От страха мы замахиваемся рукой с камнем, - эта секунда решает всё, наши руки с камнями и наша отчаянная готовность напасть самим заставляют орла пронестись в паре метров от нас, презрительно отвернувшись: мол, плевал я на вас, - и величаво уплывает над пропастью, ни разу не оглянувшись!
Зато у нас ещё долго дрожат коленки!

Коля вернулся с  охоты в полдень - ушёл рано утром, - принес  улара, кеклика и брюхатую зайчиху.
- Зачем ты беременную убил?!
- Разве увидишь!
Кеклик – горная курочка и улар – горная индейка после ощипа оказались маленькими и тщедушными, зайчат выбросили, зайчиху и птичек Рая зажарила, потушила и получилось неплохо, но мысль о зайчатах и о том, что едим ещё недавно живое, мешала аппетиту.
Коля и на кабанов ходит, сидит ночью в засаде где-нибудь на Учкекене или Эшкаконе, ждёт, когда на водопой пойдут.
Нанимает у карачаевцев лошадь, впрягает её в две длинные жерди, к жердям привязывает кусок плетня, к плетню  тушу кабана, и лошадка тянет груз на Бермамыт.
Бывает, карачаевцы сами привозят кабана, - они ж не едят свинину, а Митя им очень неплохо платит!
-Если б не охотничья добыча, солонину совсем бы не ели, - от неё уж с души воротит, а тут свежайшее мясо!
- А зимой?
- Зимой какая охота, тут снегу не мерено и мороз градусов тридцать с ветром! К приборам еле дойдёшь!

В тот же день Коля подкинул «халтурку»: дрова пилить!
Мы ходим-то еле-еле: гипоксия, пыхтим. А тут пилить!
Рома курит, мы с Виктором не курим и Коля не курит, но «перекур» общий.
Рассказываем Коле о встрече с орлом.
А Коля: - Видели б вы, как Жук их гоняет!
Жук, весёлый беспородный пёсик, отчаянный и бесстрашный, отпугнув орлов от домика, с яростным лаем гонится за огромными крылатыми  хищниками, а поскольку орлы с трудом взлетают с ровного места, Жук преследует их до самого края куэсты, и уж тут они, плавно срываясь с обрыва, сразу же делают разворот и грозно идут на Жука, - цапнуть его, но он не даётся: когда орёл подлетает к нему, выпустив когти, как самолет шасси, Жук прыгает на него сбоку, стремясь прижать лапами крылья, а то и ухватить зубами крыло или хвост, и орлы позорно бегут, устремляясь на воздушном потоке прочь от плато.
Залюбовавшись отважным Жуком, Коля, строгавший доску недалеко от дома, упустил из виду, забыл про открытый нараспашку сарай. А оттуда вдруг истошный визг Белки, и Николай, обернувшись, увидел, что орёл уволакивает Белку и вот-вот пролетит уже мимо! Коля изо всех сил запустил в него рубанком и попал в голову, - орёл проорал истошно, расправил лапы и Белка, упав из них, стремглав метнулась в угол сарая, а орёл тяжело скользнул мимо самого лица Николая и тот успел недоструганной доской хватануть по хвосту, и орёл, битый в хвост и в голову, нелепо закултыхал, то пытаясь взлететь, то мелкими перебежками, и жаль, что не оказалось рядом Жука, уж он бы отомстил за подружку.
Пришлось Коле спешно достать медпакет, йодом и зелёнкой смазать страшные рваные раны от орлиных когтей, перебинтовать бедняжку, - Белка мелко тряслась, жалобно повизгивала и благодарно лизала Колины руки, а потом забилась в угол и оттуда не выходила.

До Жука с Белкой здесь была Джулька, овчарка. От дома не удалялась, на небо поглядывала, и если видела орлов, забегала в сарай и пряталась под верстаком.
И вдруг пропала. Николай поначалу грешил на орлов, но вспомнил, что на перешейке приметил волка, - тот появлялся, исчезал, опять появлялся. Коля уж взял ружьё, зарядил пулями, но тут пропала Джулька, и волк пропал.
Коля облазил окрестности, - ни костей, ни шкуры. Утащили и там сожрали?
Джулька появилась через несколько дней, виновато глядела, махала хвостом, и Коля понял, что Джулька пережила лирический момент.
Щенята появились под верстаком – крепкие, тёмного окраса, широкомордые и широколапые, быстро высосали из Джульки жизненные соки, и пришлось их и маму подкармливать свежей зайчатиной.
Днём семейство возилось в сарае, а ночью выводок и мамашу брали в сени.
Всегда тихая и послушная, Джулька однажды словно с ума сошла: визжала, лаяла, Николай с ружьём и фонарём обошёл дом – никого. Что так обеспокоило псину?
Под  утро, вроде, услышал визг, спросонок не сразу выглянул в сени, а когда выглянул и посветил фонарем, увидел окровавленную Джульку с порванным горлом и дыру в земляном полу. Щенята исчезли.
Ревнивая «жена» - волчица отомстила сопернице –«любовнице». А детей своего избранника утащила в логово, - растить их не собаками, а волками.

С Учкекена Коля принёс форели, Рая её пожарила, съели за милую душу, головы и кишки выбросили за будочку в ста метрах от дома.
Обычно такие отходы пожирали орлы, но тут их опередила лиса.
Коля приметил её, когда она шмыгнула за нужник, открыл окошко, положил на подоконник ружьё, и стал ждать.
Лиса долго не показывалась, видимо, пировала, потом осторожно выглянула из-за будочки. Коля тихо поднял ружьё, прицелился, - лиса мгновенно скрылась. Минуты через две выглянула с другой стороны – и всё повторилось.
Эти «игры» продолжались минут пятнадцать, но стоило Николаю выйти из дому с ружьём, лиса выглянула и тут же припустила к перешейку.
Коля бабахнул, но, слава Богу, промазал, и рыжая исчезла, как не было.
- Хитрые, сволочи! – улыбнулся Коля. – Тут есть лис – верблюд, два бугра на спине. Я его выслеживал, карачаевцы – интересно было узнать, что за горбы у него.
Старик-карачаевец догадался, когда на зарослях терновника нашёл истлевшего филина с оторванными лапами: возле кустарника филин ухватил лиса за спину, лис «дёрнул» меж стволов у земли с такой силой, что оторвал лапы птицы, упёршийся крыльями в колючую непроходимость верхушек.
Со временем лапы филина обросли лисьим мясом и мехом, и получились горбы.
- Три года я выслеживал этого «верблюдА», - бросил: хитёр, куда человеку!

Зайцы, улары, кеклики травкой питаются, землеройки – червячками, жучками, ну а уж орлы, совы, филины, лисы, шакалы, волки, рыси, медведи едят зайцев, уларов, кекликов, землероек.
Копытных – кабана, оленя, тура, серну – и медведь, и рысь, и волк задрать могут, а вот растерзать медведя может только барс. Все друг друга лопают, такой вот общепит, ещё тот ресторан!
Но главный хищник всё-таки человек. Конечно, и сам рискует стать жертвой, если нарвется на сильное, крупное животное.
Николай взял ружьё, решил спуститься к Слону – круглой зелёной горе у истоков Хасаута ,– настрелять там зайчишек, уларов, кекликов.
Через полчаса услышали выстрелы: один и через пару минут  второй.
Спустились к Слону: мало ли что там могло приключиться?
Рысь кинулась со скалы на волов в упряжке. Точно на шеи волов с высоты упала, одного порвала сразу, вол упал, за ним упал другой и огромным деревянным ярмом рысь зажало.
У возницы-карачаевца был нож, но с ним не больно-то подойдёшь к рыси, даже угодившей в такой своеобразный капкан. Спасибо, Коля с ружьём оказался рядом.
Мёртвую рысь вытащили из-под ярма, подняли обоих волов, но раненого пришлось пристрелить: истекал кровью, ноги уж не держали его.
Кинься рысь не на волов, а на возницу, победа была бы за нею: сперва порвать горло человеку, а затем и волам.
В горах красиво, но опасно. Опасно, но иногда такое увидишь!
Несколько часов спустя иду впереди, за мной метрах в десяти Коля с ружьём, Рома отстал.
Иду – и замираю: передо мной на скальном ложе огромная бурая «шкура», блаженствует на прогретом камне.
Я делаю знак Николаю, чтоб молчал, машу Роме и показываю ему, мол, снимать надо, но Коля, не поняв моих жестов, тихо спрашивает: - Ты чего?
«Шкура» рявкает, аж мороз по коже, подскакивает, рядом подскакивают два бурых комочка, и семейство, охая и ахая, бешено мчится вверх по склону – удирает. Рома всё понял, но поздно, он уж не успеет снять: медведи почти в галопе, мчатся как лошади на ипподроме! Какое ж надобно сердце, чтоб выдержать бег такой туши вверх по крутому склону! Ну и зверьё – силища!
- Что ж не стрелял? – «наивно» спрашиваю Николая.
- У неё ж дети! Да и зачем?
Ай да Коля! Все бы так!

Рома притих, лёжа снимает что-то, упёр камеру в небольшой камень, приник к окуляру.
Я смотрю в направлении объектива, вижу и без оптики: огромное гнездо, просторное, из крепких веток, прилепилось к уступу ближнего «жандарма». В гнезде орёл, слегка растопырив крылья, топчет орлицу. Значит, птицы давно не ели, иначе любовных забав не было б: сидели бы сиднем и отрыгивали шкурку, кости и прочие остатки добычи.
Но вот орёл спрыгивает с самки, подходит к краю гнезда, свешивает «за борт корму» и дает такой залп, что «ядро» сперва летит горизонтально  и лишь потом валится в пропасть.
Рома продолжает снимать.
А над Малым Бермамытом, над его плоской вершиной, мерно кружит огромный орёл, всё выше и выше.
С  высоты в километр орёл способен увидеть мышь, а тут каких-то метров четыреста.
Всё как-то жарко, сонно, я даже не заметил мгновения, когда орёл вдруг исчез, но тут же увидел, что, сложив крылья, хищник со страшной, убийственной скоростью падает вниз, пикирует, это уже не орёл, а какой-то СУ-27, вот-вот врежется в землю, но чудом не врезается, а трудно и часто работая крыльями, поднимается над землёй, держа в когтях-кинжалах что-то большое, вопящее от жуткой боли и ужаса, - огромный заяц дёргается, пытаясь вырваться из лап смерти, орёл изредка долбает его страшным клювом, заяц орёт еще сильнее и отчаянно дёргается, а орёл тяжело, деловито уносит его  куда-то на край Малого Бермамыта, в своё гнездо.
Зрелище не для слабонервных, неотступная жестокость жизни, как всегда, приносит гибель ни в чём не повинному, но слабейшему.
Хотя… Если орёл не успеет расправить крылья у самой земли, - расшибётся насмерть! А если заяц успеет заметить пикирующего хищника и, упав на спину, станет отбиваться – молотить когтистыми сильными задними лапами?! Сколько орлов осталось на земле с распоротым брюхом!
Рома переключился с гнезда на «жандарма» и его собратьев, эти гигантские каменные столбы и мне не дают покоя.
Хорошо б снять снизу, чтоб показать их величие, но сколько надобно пройти, пока попадёшь к подножию! Спуститься через перешеек и дать крюка в несколько часов хода, а ведь можно напрямую, по каменистой осыпи, грех не воспользоваться ею, единственной на Бермамыте! Опасно, конечно! А идти по перешейку шириною в полметра, чтобы сфотографироваться на вершине «жандарма» - площадке метр на метр, идти над пропастью пятьдесят метров туда и пятьдесят обратно, этакая бравада, - не опасно? Но ведь ходили же, чтоб запечатлеть себя «для истории», - кому она нужна, такая история?! Рисковать жизнью – во имя чего? Так что осыпь – это опасно, конечно, но тут хотя бы прок будет!
И пошли мы с Ромой, у него в руках «Конвас», у меня – чемоданчик со сменными объективами, их стоимость такая, что мне придётся всю жизнь отрабатывать её, случись что!
Робко идём, осторожно, не дай Бог осыпь двинется, - где остановится лавина камней? И что тогда будет с нами, - завалит или разобьёт о куски скал, торчащих хищными зубьями?
Идём, а сами думаем: сколько ж пройдёт времени, пока спустимся, не лучше ль было в обход, так на так и получится!
«Нормальные герои всегда идут в обход» - явно не про нас!
Ходьбы не ускоряем, идём медленно, один резкий шаг –  и пошло-поехало!
Орлы над нами кружат – ушлые твари, отлично чувствуют опасность, грозящую нам, - если что, они тут как тут!
Метров двести проходим благополучно, но вдруг осыпь движется подо мною, меня «роняет» на спину, чемоданчик раскрывается, меня несёт вниз и крутит, как колесо,  вижу краем глаза перепуганного Рому, прижавшегося к обломку скалы, орлов, они быстро снижаются, а все мысли о раскрывшемся чемоданчике: не дай Бог из него вывалится хоть один объектив, - и держу руку с чемоданчиком на отлёте, стараюсь, чтоб чемоданчик не накренился, а меня всё крутит и тащит, крутит и тащит, - орлы резко снизились, я бессилен что-либо изменить, и вдруг осыпь подо мной останавливается, камни лавиной катятся, мчатся вниз!
Я сразу приподнимаюсь и сижу, боюсь двинуться, но теперь мысль не только о чемоданчике, но и о совсем близких орлах, я вижу их жуткие глаза, и сам не знаю, как, поднимаюсь в рост и медленно подношу к себе тяжеленный раскрывшийся чемоданчик, левой рукой закрываю крышку, защёлкиваю замки, гляжу наверх – орлы разочарованно поднимаются.
Нет, не понимают они всей меры опасности здесь, на осыпи! Ведь и сейчас, когда осыпь застыла и я поднялся, им ничего не стоит сбить меня и лавина камней сразу станет их союзницей, хищницей, пожирательницей! Какого дурака мы сваляли, «купившись» на краткость пути!
И только тут я осознаю, что орлы легко могли сбросить каждого из нас с перешейка, ведущего к вершине «жандарма», для них это был бы верняк, - что ж мы за идиоты?! Хотя, припоминаю, всё-таки смотрели на небо, прежде чем двинуться в смертельно опасный путь, но ведь орлы – это такие твари, мастера подкрадываться незамеченными, «откуда ни возьмись»!
До края плато, где мы начали спуск, метров триста, до конца осыпи более километра, - что делать? Вернуться? Рома у скалы метрах в ста выше меня, жду, когда он приблизится.
Решаем: пошли так пошли! И очень медленно, с величайшей осторожностью ставя ногу на осыпь, на камешки, продолжаем путь.
Через час достигаем плато Бичесын, - значит, мы преодолели осыпь за полтора часа!
Но уж назад пойдём только в обход, будем нормальными, - нет, не героями, а просто нормальными, - на осыпь нас теперь никакими посулами не затащишь, натерпелись страху и напряжения, избави судьба от таких кратких путей!
«Жандармы» отсюда, снизу, конечно, великолепны, парящие над ними орлы подчёркивают их высоту!
Пока очухались, пока наснимали «всласть», глядь – а солнышко уж совсем косо светит, надо спешно домой, иначе в темноте придётся идти!
Двинулись скорым шагом, на ходу отправляя в рот снег, через час наткнулись на гигантские медвежьи следы у каких-то цветочков – белых звёздочек на самой земле, - только медведя нам не хватало! – не сразу сообразили, что следы давнишние, солнце оплавило их, они расползлись вместе со снегом, потому такие огромные!
Едва миновали это медвежье место, стемнело, мы резко сбавили ход, идём-идём, идём-идём, - ни конца, ни края пути в обход горы! Какое ж тут всё  исполинское! Когда смотришь сверху на стада внизу, у подножья, коровы малюсенькие, крохотные!
С трудом достигаем перешейка между Малым и Большим Бермамытом, луна за хребтом прячется, если б не яркие звезды, пропали бы в полной тьме, а так даже циферблат часов разглядели: половина одиннадцатого! А начали движение ровно в три!
В доме обрадовались нам, будто уж решили, что мы покойники!
А когда  узнали, что мы спустились по осыпи, обомлели:
- Да вы первые люди, которые сделали это, до вас художник пытался, застрял на середине, осыпь двинулась, его ударило о скалу, и он ни туда, ни сюда!
Страх был так велик, что художник проторчал на осыпи трое суток, пока пожарный вертолёт из Кисловодска не вызволил беднягу!
Значит, мы первыми въехали сюда на машине – снизу, первыми спустились по осыпи, ещё бы Эльбрус снять – были бы первыми, кому удалось это с Бермамыта, но царь Кавказа никак не хочет открыться!
Ночью опять чеканный силуэт на фоне зарниц, а с рассветом вновь кутается в облака!
- Ребята, в августе он не откроется, вам надо сюда в сентябре приехать, после первых буранов,  тогда точно снимете! – Коля говорит доброжелательно, нет оснований ему не верить!
Утром  хотели уж отправиться восвояси, но денёк выдался хуже некуда: мелкая сеянка, туман – молоко!
- Куда ж по такому туману ехать, ещё в пропасть свалимся! – протестует Виктор, шофёр. – Уж завтра!
К вечеру стало получше, вышли с Ромой ноги промять, подышать свежим воздухом, подошли ближе к обрыву.
Дали очистились, вместо чёрных туч сплошные белые облака, закатное солнце выглянуло.
И тут на далёких облаках увидели что-то огромное, тёмное, я невольно повернулся к Роману, - на облаках повернулся вправо тёмный гигант!
«Боже, - пронзило меня, - Броккенский призрак!»
Ещё не веря своей догадке, я поднял руку – гигант тоже поднял руку!
Я помахал рукой – и гигант помахал!
- Рома, подними руку!
Он поднял – и гигант справа тоже поднял свою!
- Рома, это ж мы! Солнце проецирует нас на облака, как на белый экран, это мы там – километровые! Это Броккенский призрак!
В космической тишине мы глядели на свои гигантские силуэты, почему-то до пояса – голова, торс, руки, минут через десять солнце скрылось за тучами и «призрак» исчез!
Впервые это явление заметили в Альпах, в Броккене.
И мы сподобились!
В горах, в абсолютной тишине, по иному чувствуешь, мыслишь, всё суетное, казавшееся важным там, внизу, отступает и отдаляется, и над тобой облака, и под тобой облака, и ты обретаешь мудрость!
Кисловодский профессор советовал: - Уйдёте на пенсию, - переселяйтесь на Бермамыт! Поживёте там годика три, - начнёте жить заново, приобщитесь к лучшему в мироздании!
До Броккенского призрака я видел в горах ещё одно чудо: огни святого Эльма!
С  альпинистами шли к вершине, началась метель, пытались поставить палатку в какой-то впадине, но ветер рвал из рук полотнище; близкие стрелы молний и страшный, чудовищный гром ошеломили нас, мы покрылись бело-огненным мёртвым сиянием, ледорубы в руках завибрировали, и старший группы  истерически  закричал:
- Бросай!
Вместе с ним швырнули свои ледорубы, и при ударе о скальный край из них выскочили крохотные беловатые шарики, - мы смотрели на них как в гипнозе, - они постояли на месте, потом медленно перевалили за впадину вниз и через секунду раздался страшный трескучий гром : шарики взорвались, на что-то наткнувшись!
Рванули бы эти молнии здесь, в десяти метрах от нас, никто бы не уцелел!
Короткое свечение наше и было огнями святого Эльма!

В последний вечер нам рассказали: тогда, в роковой день, Митя выехал в Кисловодск, как всегда, едва рассвело, и к вечеру его ждали домой.
Разразилась жуткая непогода, ветер и шквальный дождь перешли в грозу, молнии били так часто, что громовая канонада не затихала.
Пытались связаться с Кисловодском, но из-за помех в эфире рация оказалась бессильной.
В страшном волнении провели ночь: Мити всё не было, и не знали, выехал он из Кисловодска или остался там ночевать, не дай Бог поехал в грозу.
Под утро, когда ливень стих, всё же заснули.
Сквозь сон Коля услышал: вроде ,кто-то скребётся в дверь.
Захватив заряженное ружье, он пошёл открывать, но дверь не поддавалась, будто кто-то мешал отворить.
Изо всех сил наддав плечом, Коля всё же чуточку приоткрыл её и сумел выбраться наружу.
Привалившись к двери, лицом вниз лежал перемазанный грязью Митя.
Вместе с перепуганной Раей приволокли его в комнату, еле стащили с него сапоги и всё мокро-грязное, обтёрли его тряпицами, укутали в сухое и чистое, - за всё это время он ничего не сказал, не промычал даже, похоже, истратил последние силы на попытку постучать в дверь, но дышал, дышал часто и мелко.
Рая  измерила пульс – слабый и редкий, сунули градусник – тридцать пять с половиной.
Трое суток Рая не отходила от него, так и лежащего на полу, - вместе с Колей удалось вкатить его, тяжеленного - сто пятьдесят килограммов - на матрас, укрыла Митю стёганным шерстяным одеялом, - его трясло как в лихорадке; пыталась поить  тёплой водой из чайника, но почти безуспешно, лишь несколько раз глотнул.
На четвёртые сутки открыл глаза, и стало ясно, что будет жить.
Коля пошёл искать мотоцикл и, пройдя километра три, наткнулся на оплавленный слиток металла, и понял, что в Митю и мотоцикл саданула молния.
Как Митя – оглохший и ослепший, контуженый и почти парализованный –  сумел преодолеть три километра и приползти точно к порогу своего жилья, – для всех и для него самого загадка.
К нему вернулись зрение и речь, он оглох на правое ухо, но левое слышит всё лучше, он уже без напряжения воспринимает громкий разговор.
Из Кисловодска приезжали, составили акт о молнии и о временной утрате трудоспособности, назначили и.о. начальника Николая, а когда Дмитрий восстановился, вновь утвердили его на командный пост и привезли ему новенький  ИЖ.
Почти сказочная история, но быль. Быль иногда удивительней сказки.

Нет, так и не открылась нам Шат-гора, исполин среди исполинов. Мы прощаемся с метеорологами и уезжаем. Но в сентябре, после первых снежных буранов, вернёмся.
 
Профессор в Кисловодске радуется нашему рассказу о белых цветочках-звёздочках рядом с медвежьим следом.
- Это жень-шень! Дикорастущий жень-шень! Медведи эти корешки любят!
Профессор показывает нам корни жень-шеня: женский, повторяющий очертания женского тела, и мужской, с наростом. Настойка женского корня – мёртвая вода, настойка мужского – живая. Сначала лечат мёртвой водой и только потом – живой.
- Будете там, обязательно накопайте!
Даже если будем в сентябре, там уж всё будет под снегом.
Скажем Коле.

С Бермамыта я привёз орлиные перья, раздаю их ребятишкам во дворе, они втыкают их в волосы, кричат пронзительно, трясут воображаемыми копьями, и оказывается, все они – вожди краснокожих!
Надо ж, как тщательно они скрывали это!

Первые бураны в горах обычно проходят девятого-двенадцатого сентября. Сейчас конец августа. Что ж, есть погода, есть время, значит, будет Архыз.

Так ляпнуться, а?! Доползти до трёх тысяч ста метров, перевалить на северный склон и ахнуть от того, что вышли вдруг на огромное стадо туров, а плёнки не осталось ни метра! Вот олухи! Истратить всё на панорамы, пейзажи – да их тут ешь не хочу! А туры! Диковина на расстоянии в двадцать метров, - и где они? Уже далеко внизу, мчатся, летят по скалам и ледяным глыбам великолепного моренного озера, здесь, на северном склоне, ещё зима, а мы-то распустили нюни на южном склоне – во дураки!
Как не приберечь хотя бы кассету, ведь мало ли что за гребнем, вот и упёрлись глаз в глаз!
С досадой любуемся уже такими далёкими турами, ледяными озёрами - они едва ль не каскадами до самой долины на северной стороне!
А южная? Что южная? Бесконечные дали с горными массивами, архызской долиной и до Чугуша дойти можно, и до Мзымты добраться ! Только кажется, что это края неохватные, на самом деле всё досягаемо!
А снежников и на южном склоне хватает, сейчас с их помощью придадим ускорение собственным седалищам, метров по семьдесят пролетать будем! Опасно, конечно, можно о какой-нибудь камешек распороть ногу,ну,осторожней, спокойней, и в путь!
Едем! Архыз! Жемчужина! Древность! Ещё во времена Урарту здесь был монетный двор царя Ашота Ерката – Ашота Железного. Может, потому и железного, что здесь «железяки»-монетки делали.
Тормозим – снежник заканчивается, надо по камням , покрытым  лишайниками, перейти к следующему снежнику, и застываем: в ста метрах отсюда точь в точь  как мы только что, катаются медвежата – четверо! Съезжают на толстых попках до конца снежника и бодро бегом назад, чтоб вновь съехать!
Они нас не видят – увлечены забавой, но из недалекого дубняка раздаётся такое рявканье, что все четверо разом бросаются к зарослям, - оттуда высунулись огромные морды их могучих родителей.
Семейство с шумом уходит через дубнячок в ближний лес, а мы мчимся вниз по снежнику, как только что медвежата, жаль у нас нет такой мохнатой шкурки, как у них, сейчас она была б очень кстати, сберегла бы штаны и ещё кое-что.
Метров пятьсот сбросили, можно остановиться, снежку пожевать, оглядеться, не умирать же теперь из-за этих не снятых туров.
А это что за явление? Вон там, слева, где-то в километре от нас? Да это ж опять Топтыгин, только горный, желтоватый окрас!
Утром, когда ещё во тьме шли по лесу, стараясь не наступать на мелких гадюк, резко пахнуло тёплым медвежьим навозом. Уж не этот ли господин тогда галантно уступил нам дорогу? Спасибо, не приветил левой или правой,- мало что от нас бы осталось!
Правда, горцы утверждают: медведь первым не нападает. Но знает ли об этом сам медведь?
Лесники утром не раз встречали Топтыгина у своего порога и нельзя сказать, что ружьё при этом оказывалось лишним.
А уж на горных скотофермах пара  задранных за ночь коров не редкость. При наличии огромных собак и выстрелов в ночи, - бабахают на всякий случай, пугают!
Но медведь – охотник хитрый, коварный, нападает и убивает стремительно.
Потому и говорят: при встрече с медведем лучший вариант крикнуть так, чтоб вы с ним разбежались в разные стороны.
И чем же занят этот пришелец на чужую территорию, - ясно, что это земли семейства, с выводком в чужую среду обитания не вторгаются.
Камни сгребает в груды! Плоские сплавляет по снежнику вниз, и опять в груды! На разной высоте. Что он задумал?
Я понял его замысел, когда увидел в самом низу долины отару овец!
У  чабана ружьё, и медведь, конечно, знает, что это такое, но, видимо, это не очень пугает, от выстрела он спрячется за большими камнями, а вот две кавказских овчарки возле овец  его настораживают и раздражают,но,таясь, он продолжает своё занятие.
Наконец, все камни выстроены стенкой метрах в двухстах выше отары, он толкает их вниз и сам большими скачками мчится следом – камни бьют по стаду, сминают нескольких овец, ушибленные собаки визжат, чабан стреляет, но мишка, схватив расплющенную овцу зубами, мчится вверх и ныряет в лес! Вот это охота! Мастак!
А мы кто? Сколько интересного можно было бы снять, - рассказывай теперь об Архызе, ведь лучше один раз увидеть!

Второго сентября в Кисловодске выпал снег, мы с Романом идём по Ребровой балке и цепенеем от осознания ушедшей натуры: нужно снять дачу Кшесинской (подарок Николая II), дачу, где любил петь Шаляпин, дачу, где… да только ли дачи, нужно заснять Сосновую горку, Храм воздуха, Красные камни – и всё летом! Дай Бог, чтоб через пару дней стаяло, тогда, пусть с пожелтевшей листвой, но всё-таки снимем – «под  лето»!
Стаяло, успели снять всё, что нужно, а девятого ещё один снежный заряд! Как же сейчас на Бермамыте?
Двенадцатого отправляемся туда – через заснеженную, но все ещё цветущую субальпику, по асфальту до Качи-Балыка, там съезжаем на плато и далее пробираемся среди двухметровых снежных заносов, вместо двух часов  едем четыре, но приезжаем точно к метеорологам! Нам рады, зовут в дом, а мы первым делом снимаем Эльбрус – замечательный, сверкающий, сахарный, без единого облачка, изумительный, наконец-то открывшийся нам красавец Эльбрус!
Меня не покидает ощущение, что где-то я уже видел подобный кадр, может, даже почти такой же, в этом ракурсе, с этой точки!
И осеняет: в «Смелых людях» – вот где! Ну конечно! «Смелые люди»!
Ну, Бог с ним, не первыми, так вторыми, главное, есть кадр!
И теперь я знаю, как начать один фильм и как окончить второй.
Ночуем, утром снова снимаем Эльбрус – в разной крупности, разными объективами, и уезжаем отсюда уж навсегда!
Засветло достигаем  Долины нарзанов – она пуста, турбазы закрыты, сезон окончен, мы легко договариваемся со сторожем о ночлеге и, загнав машину за ворота, берём с собой пищевой запас, прихваченный дома, переходим по мостику бурный Мушт, текущий через Долину к далёкой Малке, располагаемся на скамейке у нарзанного родничка и не спеша поглощаем всё! Откуда только аппетит взялся,в последний день на Бермамыте снег ели утром и вечером, ничего другое в рот не шло!
Долина нарзанов, Архыз, Теберда, Домбай – золотые края! Редкостная природа! А сейчас, осенью, и впрямь будто золотом всё освечено, все склоны в деревьях, «багрец и золото» на синем небе!
Свечерело, стемнело. Звёзды крупные, небо чёрное – мы почти в каньоне, высоченные хребты стиснули долину с обеих сторон!
Холод горной ночи гонит нас на турбазу, мы проваливаемся в сон, а утром по серпантину добираемся на колёсах до Нового кругозора, снимаем Эльбрус с иной точки, нежели на Бермамыте, - сбоку, и всё, отправляемся до дому – до хаты.
Фильм о Кисловодске – «Город в краю нарзанов» , показанный на телеэкранах Союза и в сорока четырех странах мира , начался с крупно снятых куполов Эльбруса – Ошхамахо, белоснежных грудей, поящих нарзанами.
А фильм об альпинизме закончился кадрами далёкого Эльбруса и словами Константина Паустовского: «Каждое путешествие есть  проникновение в область значительного и прекрасного».
С нами было именно так.                2016 год