О добром без радости

         Чтение сего не принесёт радости. А потому решайте сами – стоит ли продолжать.

          Как не хотелось бы мне разглагольствовать на тему советской, а равно и российской медицины,  о которой почти не осталось у меня больше добрых слов. Но дни нашей жизни дают множественные поводы снова и снова возвращаться к этой неприятности. И вовсе не для того чтобы каким-то образом пропиарить себя во мнении окружающих, а лишь таким изуверским способом как бы заткнуть фонтан коллективного красноречия о врачах, медсёстрах и прочей их окололечебной челяди,         типа главврачей и чиновников  уровня бери выше.
         Почему я столь радикален. Да потому что не нахожу иного способа обратить внимание на одно, казалось бы, очевидное обстоятельство: то что нам преподносят как достижение и даже подвиг врача – это ведь всего лишь естественный итог деятельности нормального человека, им самим для себя выбранной - с нормальной компетенцией и человеческим отношением к пациенту в нормальных условиях. Мы ведь не молимся же на пекаря, выпекающего вкусные булки; или пилота, завершивший  твой перелёт из одной воздушной гавани до другой; или водителя маршрутки, высадившего тебя на нужной тебе остановке без переломов или ещё более серьёзных травм.  Это нормальный итог профессионала.

          Да, приходится иногда говорить   об этом в возвышенных выражениях, но это только на фоне множественных и порой трагических примеров некомпетентности и даже бесчеловечности, когда эти самые примеры становятся так распространены, что они предстают настолько общепризнанной нормой, так нормальное проявляется только как результат чрезвычайного.
А ведь речь идёт не о каком-то десятом уровне наших потребностей.  Это же первостатейная задача вообще  нашей национальной безопасности. Даже вопросы обороноспособности отходят на  второй план, когда речь идёт об обеспечении самой жизненной необходимости  к а ж д о г о человека. Всякое сомнение в этой очевидности - не высшая ли форма лицемерия?
И всё же я буду сдержан. Я избегу соблазна погрузится в трясину множественных примеров и высокого и низкого в мире эскулапов.

          Что же останавливает меня? Это чувство жгучего стыда за врача, на голубом глазу впаривающего мне то, что даже я, человек откровенный дилетант в медицине нахожу симуляцией лечебного процесса. Но я понимаю те условия, в которых приходится этому человеку осуществлять свою профессиональную деятельность, и мне понятны его обстоятельства. Но вот стыдно за него, так что видеть мне его больше не выносимо.
         А приходится. Ведь всякое случается в жизни. Приходит, прогремит , да и уходит в прошлое.

         Но никак не уйдут из моей памяти два случая реального спасения жизни моей малютки-дочери врачами такой больницы, из которой сбежал я как-то в тяжёлом состоянии, не выдержав абсолютного пренебрежения жизнью моего соседа по палате – малыша трёх лет (он всё равно помрёт – говорили медсёстры, когда даже я не мог успокоить его плач по матери).  А вот за дочурку мою годовалую спасли дважды – врачам этим моё искреннее сердечное спасибо.
          Как спасибо за мужество и тому дежурному врачу другой уж больницы. Он выцепил однажды меня из коридора больницы, куда только что вернулся я после отчаянных попыток поиска в стране и за рубежом больницы, которая спасла бы моего десятилетнего парня от гибели, к краю которой подвело местное светило медицины, не терявшее время пока я был в поиске.
       Я только что вернулся из центральной больницы дальневосточного города, где  однажды вечером состоялась, в присутствии врачей окружной больницы, беседа со мной в тот день только что приехавшего туда доктора из франкфуртской клиники.

(Встреча это подготовлялась многими людьми через  сеть сложных контактов, и состоялась уже после моих рысканий по Москве, закончившихся ошеломившим всех заключением консилиума о врачебной ошибке с наказом подготовить больного к транспортировке в Москву) .

          Он же, доктор из Германии, ознакомился с моими материалами и погрузился в задумчивость. Когда я спросил о прогнозе, он отвернулся к окну и некоторое время молчал. Потом, видимо справившись с эмоциями,  сказал, обращаясь к врачам окружной больницы: - Вот. Что. Бывает. Когда врач пренебрегает обязанностью сомневаться в собственной непогрешимости.
Обнадёженный установившимся контактом с франкфуртской клиникой через дальневосточную больницу в попытке достижения возможности транспортировки моего парня, в том числе и республиканскую детскую больницу,  я вернулся к моему сыночку и уже переговорили с ним, что вот ещё одну ночь нам надо пережить. Сынок уснул. А я вышел в коридор.
Тут -то дежурный врач мне и говорит: - Зайди.
     Зашёл.
- Садись.
      Сел
- Покурим.
- Спасибо, не курю.
     Помолчали.
-  Ему осталось жить сутки.
- Не-е-е-т! Да-а-а он..!
- Спокойно! Ты же мужик. Сделай то что должен!
   
       И я, не подав виду ни жене, ни сыну, тихо связался с бабушкой и детьми и с племянницами.

       На завтра в нашей унылой палате было шумно.
- Не вздумайте плакать – строго наказал я всем.
- Вот, девчонки, разболелся   я что-то. А вы помогаете бабушке?
- Да, Алёша. Да.

       Был уже вечер, когда они ушли. А мы стали готовиться к новой ночи.
Мамочка наша забылась на своей кровати. Алёша – на своей.
А я сел на свою – напротив Алёшиной, и тупо смотрел на своего дорогого сыночка. Долго, пока не показалось, что он как-то странно затих. Подскочил. Закричал. Прибежала дежурная врач. Но все её усилия были напрасны.
       Это всё!
       С воем наша мамочка упала на сына и просовывая свои руки под него, всё пыталась уловить последнее тепло уходящего навсегда своего ребёнка.
Слёзы её, упавшие в его глазницы – это последнее, что мы  смогли ему передать в дорогу .

     Не буду здесь говорить о суете эскулапов, озабоченных скрыть очевидную врачебную ошибку. Мужество покинуло нас, и мы сосредоточились на том чтобы  после смерти  Алёши выжить для оставшихся детей. Время не лечит. Оно скрывает в потаённых глубинах души пережитое, где продолжающаяся жизнь  заявляет о себе новым  видением  происходящего здесь и сейчас. И тогда всё видится по другому: без нелепых претензий, острым восприятием лицемерия, но с невысказанной укоризной к окружающим, свою жизнь подчиняющих выбору ценностей сомнительных для живого, но порой так животрепещуще соблазнительных. Так уже, по прошествии десятилетий, могу сказать я сейчас, порой и сам не понимая зачем и для чего.
      Прошу прощения, если что не так.

09.01.2022 18:58