Первая любовь

               

– Зачем тебе всё это надо? – в который раз, рыдая, произнесла она.- Зачем…
          Я и сам уже не знал  – зачем…
Ведь была у нас любовь: вздохи, нескончаемые разговоры, роднившие души, когда хотелось порхать как бабочка, и упиваться счастьем, а эти бесконечные поцелуи, пьянящие и дурманящие…
«То была потребность любить, – успокаивал я себя. – Молодая кровь играла, да и нужно было кого то любить»
… Мы познакомились, будучи студентами. Она, правда, училась в институте заочно, и работала уже на заводе инженером, я же – учился на дневном отделении. Был прилежным, эгоистичным, самоуверенным отличником и жутко гордился, что скоро буду инженером, настоящим, не «вытянутым за уши» заочной формой обучения. Мы были одногодками и нас роднила молодость: как все, двадцатилетние, любили музыку, многочисленные тусовки, дискотеки и входившие тогда в моду, в начале восьмидесятых годов, викторины «Что, где, когда?» Проводились они в ту пору везде: в школах, институтах, клубах, при заводах, фабриках. Передовая тогда молодежь, комсомольцы, считали большим и важным событием – организовать и провести эту викторину. Трудности в этом состояли не в подборе конкурсантов и вопросов для них (их было предостаточно), а в банальной нехватке художественной литературы, книг в хорошем переплете, служивших в качестве призов – был тогда, и в этом, дефицит.
Все сложилось у нас, как - будто, по ранее продуманному сценарию. Она была ведущей заводской викторины «Что, где, когда?», а я – среди приглашенных студентов на вечеринку. Она сразу понравилась мне:  симпатичная, чуть полноватая, голубоглазая блондинка, с хорошим, волнующим бюстом, и миловидным, улыбающимся открыто лицом. Я, энергичный, беззаботный парень, не преминул похвастаться всем своей эрудицией: вызвался быть капитаном команды знатоков. И надо сказать не подкачал: команда моя выиграла. Теперь то я понимаю, что если бы она меня не подбадривала со сцены своими теплыми, такими домашними словами: «дружок», «всезнайка», «наш Аристотель», и нетрадиционно, восхищенно глядела на меня и радовалась, по - детски, хлопая в ладоши, каждому моему правильному ответу – никогда бы не выиграл, стушевался бы.
– Она на тебя запала, – в перерыве, в курилке, возвестил меня мой закадычный друг, тоже студент, а нынче товарищ по команде. –  Вся дрожит, горит в истоме… Микрофон того и гляди: расплавится.
И действительно, когда вручала она мне приз – какие-то толстые томики энциклопедий, перевязанные розовой ленточкой, ее руки так дрожали, а голос так неподдельно волнующе звенел, что все игроки, все без исключения, зашептали мне в спину: « Ну, кажется, втюрилась девка».
Мы долго тогда бродили по вечернему зимнему заснеженному городу, взявшись за руки. Она  щебетала, как та влюбленная, растревоженная птичка, дождавшаяся, наконец-то, своего суженного. Я периодически грел своим дыханьем ее озябшие руки, а она не вырывала их и радостно смеялась.
Когда я впервые ее поцеловал, она вся раскраснелась, вся застыла. Будто бы хотела продлить эту сладострастную минуту, и, ойкнув, горячо обняла меня, целуя - грея мой, холодный от волнения, потный лоб, мои губы, и сердце мое учащенно забилось, заиграло во мне невиданную ранее музыку. Я слушал и наслаждался этой музыкой, а она, словно дирижер, все заводила и заводила во мне жар, заставляла держать нужный ритм, тянуть нужную ноту…
… Очнулись мы у нее в доме, в ее постели…
  – Как долго ждала я тебя,  – плакала, одновременно целуя меня, она. – Как долго ждала…
Я, как одурманенный, вторил ей в ответ какие-то ласковые слова, и чувствовал, что больше себе не принадлежу. Мы, были, как - никогда, едины, во всем свете не было счастливее нас.
И потом, чуть не каждый день, встречаясь, (разлука была нестерпимой) мы часто вспоминали эту нашу первую встречу. Вспоминали нашу первую ночь, которую нам подготовила и выпестовала судьба, заблаговременно разложив на нашем ковре - линии жизни нужные детали, храня нас от ненужных обстоятельств и окружающих: она в тот вечер была одна, а мама ее – в командировке.
– Ты мой ангел, – пела она счастливо, – посланный с небес!
Встречи наши быстро переросли в крепкую, всепоглощающую любовь. Ее мама, встретившая меня сначала в штыки, и неоднократно делая головомойку своей дочери (принося этим ей невиданные страдания), потихоньку-потихоньку стала оттаивать и всё реже и реже выпроваживала нас, влюбленных, на улицу, долго поила чаем с пирогами, что-то бурчала, а потом и вовсе сдалась – не возражала против моей ночевки в их доме.
– Что-то ты своего колобка не приводишь к нам на дискотеку? – спросил, как-то, мой друг  – однокурсник, многоопытный ловелас и дамский угодник.
– Какого колобка? – не понял я.
– Ну, подругу свою,  – засмеялся он и уже назидательно произнес: – Я вижу у вас роман-с… Смотри, брат, женишься – наплачешься. У нее такая порода – вечные, страшные толстухи, – и, ухмыляясь, поинтересовался: – Мамаша у неё сильно полная?
– Да,  – произнес я и густо покраснел.
–  Вот, видишь, вся в маму, – нападал он дальше, радуясь своей компетентности. – Тебе сейчас уже стыдно, а если она родит и наберет вес – полезешь, сдуру,  в петлю.
Я крепко тогда поругался с другом, защищая свою первую любовь.
Со временем, когда любовь стала принимать обыденно текущий жизненный ритм и сталкиваться с тяжелыми камнями быта (попробуй – обойди), я стал примечать, что невеста моя действительно несколько полновата, ноги – не как у фотомодели, походка – как у пингвина, топающего за рыбой в море, и одевается она как-то смешно: наспех, по-бабьи, просто.
И когда она, в пылу нежности и ласки, сказала, что хочет иметь от меня ребенка, я вскочил с кровати и заорал, негодуя:
– Ни в коем случае!
Как она, бедняжка, горько тогда плакала. Мы, с ее мамой, долго не могли успокоить, и я, не единожды, бегал на кухню, за аптечкой.  Поил – уже обеих, валерьянкой.
Мне  тогда удалось убедить: и её, и свою будущую тещу, что еще нам рано жениться, надо было защитить диплом, получить распределение на работу, и  уже тогда став на ноги, заключать брак. Да и замужество всегда пагубно влияло на учебу женщин-заочниц. Здравый смысл, невидимая прежде моя практичность сразили мою невесту.
– Какой-то ты стал чужой, – произнесла она, всхлипывая. – Хитроумный… мальчишка.
Я стал страстно ее целовать, успокаивать и она опять мне поверила, что я – ее люблю. Впрочем, мне тоже казалось, что люблю. Штамп в паспорте нарушил бы мою внутреннюю свободу, самоуверенность в гениальности, выбил бы у меня появившийся творческий кураж. Ведь я был весь поглощен своей дипломной работой, своей будущей инженерной карьерой, и утешал себя:  какой из меня сейчас муж, оценки - тетрадки – мои жёны, а любовь – это так, приходящее и уходящее, второстепенное дело.
Уезжая, после получения диплома, по распределению в одну из прибалтийских республик, я, в очередной раз, уверял ее, что не брошу, и,  как - только устроюсь на новом месте – обязательно за ней приеду.
– Зачем тебе все это надо? – плакала она, прощаясь. – Нельзя ли сразу меня с собой взять.
– Нельзя,  – твердо отстаивал свое решение. – Ну, приедем, а жить где будем?! Надо всё подготовить, освоиться, решить с жильем. Да и смеяться будут: инженер, а без юбки ничего сделать не может.
  Говорил, и сам не верил тому, о чем говорил. Единственное, что меня успокаивало и не делало в собственных глазах банальным Казановой: надежда, что будет время всё обдумать, соскучиться и принять правильное решение.
Таинственная неизвестность, дух свободы и творчества, желание как можно скорее проявить себя манили в далекую поездку,  и я, не раздумывая, вскочил в уходящий поезд…
… Беда не застала меня на новом рабочем месте: был в отъезде, в командировке. Телеграмму мне вручили в общежитии на день позже, сразу по приезду. «Молния» повалила меня с ног: «Погибла… похороны такого-то… приезжай». Еще можно было успеть, если поторопиться – схватить такси – и в аэропорт, потом лететь самолетом. Но ноги не слушались, проплакал – не успел на самолет, и поехал поездом.
Похоронили мою любимую без меня. Я только застал свеженасыпанный холмик черно - пречерной земли на кладбище, небольшой крест и большую самую лучшую ее фотографию в черной рамке. Она на ней, как и прежде, смущенно улыбалась.
Позже я узнал, что попала моя невеста под проходящую машину, переходя улицу в неположенном месте. Последнее время, бедняжка, была страшно рассеяна, задумчива и несобранная.
          Ее мама, постаревшая лет на десять от горя, бросила мне (с пренебрежением) трясущимися почерневшими губами:
          –Катись отсюда, кот-обольститель…Такую девочку сгубил…Ангелочка…Письма тебе ведь каждый день писала  – в стихах…С трудом их на почте перехватывала…
Я, весь в слезах, хотел ей задать вполне понятный вопрос, но был, лишь с бранью, отруган:
– Не дам!  Будешь ещё ими бравировать перед всякими кобелями…
Прошли годы. Я часто бываю в родных местах, навещаю могилы родных и близких. Захожу и на могилу первой своей любви. Кладу цветы и долго сижу на скамейке, глядя на фотографию возлюбленной на гранитном памятнике. «Давай я рожу тебе сыночка, – вспоминаю ее слова, – умненького-умненького…как папка. А вырастет  – будет лучшим, самым лучшим капитаном  команды знатоков».

 январь 2007 года
               
  ----------------------------------------------               
                --------------------