Детские дома
После смерти Сталина Багировское училище закрыли, и мы с Аликом поехали в Шемахинский детдом. Этот детдом, прежде всего, запомнился тем, что нас удивительно хорошо одевали. Такой одежды какую мы носили, уверен, в те времена не видел никто. Тёплые фланелевые в крупную клетку, яркой окраски сорочки, пиджаки-букле появились на витринах магазинов и на людях только спустя десятилетия. Скорее всего эта одежда была вывезена из Германии после окончания войны и направлена в детдома.
Мы жили в небольшом здании. Двор тоже был небольшой, где мы катались с горки на санках. Санки нас учил делать преподаватель по труду, но фактически, делал их, конечно, сам. Делал нам и деревянные коньки, подбивая скользящую часть металлической полоской. Он говорил только на азербайджанском, хотя в детдоме говорили на русском и учились мы тоже по-русски.
Однажды я, накатавшись с горки на санках и заднице, пошёл сушиться. Печи, стоявшие посреди комнат на бетонной подушке, окаймлённой деревянным плинтусом, отапливались дровами. Я стал к ней спиной и, желая поближе пододвинуться, сделал шажочки назад, но пятки упёрлись в плинтус и я, потеряв равновесие, сел на печку. Чтобы ребята не смеялись, я, скрыв боль, как ни в чём не бывало вышел из комнаты и пошёл в туалет. Туалеты были сельские во дворе. Было темно и в туалете тоже. Я снял брюки и дотронулся до ягодицы. Пальцы стали липкими. Мне было очень больно. А тут ещё крысы подомной захлюпали в жиже. В темноте мне стало и страшно, и больно. Потеряв самообладание, я стал реветь. На мой рёв сбежались ребята. Как и куда меня повели я не помню. Помню только комнату с кроватями, в которой я долго лежал на животе.
О школе в Шемахе остались приятные воспоминания. Однажды я, благодаря детдому, разодетый в пух и прах, гордо входя в класс, споткнулся о порог и упал. Все смеялись, а мне было не до смеха. Девочка, которую звали Яхьяева Зоя, и, которая мне нравилась, не смеялась.
Помню ночью, в тёмной спальне, вдруг, стало светло как днём. Против детдома горел банк. На следующий день мы, бродя по пепелищу, находили пачки сгоревших слипшихся денег.
Запомнился и детдом в Бузовнах. Он был на берегу моря. Часто мы забирались на скалы в воде и, лёжа лицом к ней, долго наблюдали подводную жизнь. Бычки плавали, а ратанги как бы быстро ползали по дну, оставляя за собой шлейф песка. После шторма мы бегали на берег собирать выброшенную на него волнами рыбу. Сначала мы заглядывали в жабры. Если они красные, значит рыба свежая, а, если нет, то выбрасывали. Собранную рыбу несли в детдом. Часть отдавали повару и, взяв у него соль, шли рыбу солить. Но сначала вспарывали ей живот, очищали внутри и солили всю. Потом искали укромное место на дереве и вешали на солнце. Примерно через неделю, если её не съел кто-нибудь другой или кошка, съедали мы сами.
В школу мы ходили в Загульбу. Шли мимо детдома для девочек, которых мы никогда не видели, но двери детдома были всегда открыты и их собаки, почему-то, постоянно набрасывались на нас. То же повторялось и на обратном пути. Другой дороги не было, да к тому же ещё, по обе стороны дороги был высокий каменный забор. Так что каждый раз, мы шли в школу как на бой, вооружившись палками. Пройдя опасную зону, мы складывали своё оружие в укромном месте с тем, чтобы на обратном пути снова быть во всеоружии. А однажды, нашего оружия на месте не оказалось, но «назад дороги нет», мы пошли в бой безоружными и прорвались. Тогда мы говорили, что девочки злятся на нас за то, что мы мальчики. Вот один из перлов вечного противостояния тех времён.
Девочки Завтра воскресенье, девочкам печенье, А мальчишкам кулаки, на второе синяки.
Мальчики. На рыбалке у реки, все мальчишки моряки, А девчата-поросята моют Гитлеру штаны.
Бывало, если у кого-то было копеек десять-двадцать, он покупал хлеб, отламывал кусок себе, а остальную часть, подбросив в воздух, кричал: «На всех»! Тот, кто ловил или первый хватал с земли, также отламывал себе, отдавая другую часть хватающим протянутым рукам и т.д.
Однажды я в жаркую погоду побежал на берег. Скатился по золотому песку к воде и, вставая, вдруг, наткнулся левой ногой чуть выше голени на острую скалу. Я стряхнул с ноги песок и увидел довольно глубокую рану, шрам от которой до сих пор на моей ноге.
Но, удивительное дело- боли я не чувствовал. В медпункте, когда мне делали укол и перевязку, я стал плакать и говорить: «Бедная моя мама! Что она будет делать, если я умру». Рядом кто-то тихо смеялся.
Свидетельство о публикации №222010901627