Жизнь по цене смерти

Балансировать на границе между чужой смертью и чужой жизнью, между трауром и чудом второго рождения. Решать судьбу сердца, которое вчера еще гоняло кровь по венам, замирало от предчувствия любви, горевало о разлуке. Сколько же нужно душевных сил, чтобы брать на себя смелость продлить чью-то жизнь, зная о том, что она оплачена ценой чьей-то смерти.

ЖАРКИЙ ДЕНЬ

Жаркий день задался у Тамар Ашкенази с раннего утра, и от этого пекла кондиционеры не спасали. Утром в национальный центр трансплантологии пришло сообщение о смерти 18-летней девушки, семья которой согласить передать ее органы для пересадок больным людям, что означало: у руководителя центра всего несколько часов от этого звонка из больницы до операционнных, где обреченным людям пересадят новые легкие и новое сердце. Печень, почки и роговица могут подождать, сердце и легкие – нет.

Когда в центр приходит подобное сообщение, начинается интенсивная работа по поиску подходящих больных, которые получат шанс продлить свою жизнь. Главное, чтобы все совпало - группа крови, вес, рост, размер грудной клетки, и была индивидуальная совместимость. Впрочем, и это еще не все. Даже при совпадении роста и веса, грудная клетка мужчины просторнее женской: поместить туда легкие меньшего размера все равно, что снабдить грузовик мотором от легковой машины. Просматривается полный список, в который занесены кандидаты со всей страны. Преимущества очередности и обладания карточкой АДИ срабатывают только при условии совпадения параметров донора и реципиента.

Тамар, между тем, продолжает вести телефонные переговоры с врачами из разных больниц.

- Подходящую больную для пересадки легких мы уже нашли, - сообщает мне она. – И человека, нуждающегося в здоровой печени, тоже. После проверки на совместимость, учитывающей возраст, генетические особенности и другие нюансы, которую мы проводим с помощью специальной компьютерной программы, получим окончательный результат. Но нужно еще дождаться ответа из центральной лаборатории о состоянии донорских органов. И, как это ни печально звучит, - Тамар на мгновение замолкает, по ее лицу пробегает легкая тень, - мы должны узнать, на который час назначены похороны умершей девушки. Если семья не захочет отложить церемонию на несколько часов, от некоторых органов, требующих более длительной проверки, придется отказаться.

...Однако, путь до операционной, где будет проводиться пересадка, на этом не заканчивается. Врач должен проверить: готов ли больной к операции по пересадке, нет ли у него температуры или других противопоказаний? Неожиданное препятствие может возникнуть и со стороны больного, когда человек, ждавший операции долгие месяцы, вдруг заявляет: «мне стало лучше, лучше повременить», «у меня дочь выходит замуж на этой неделе, я не могу пропустить это событие», «у сына послезавтра бар-мицва» - и так далее.

Предположим, «все звезды сошлись». Последнее, что остается - найти свободную операционную, вызвать группу специалистов, которая в данный момент не занята, и прикинуть, сколько времени уйдет у врачей на дорогу до больницы. Но даже в этой сложной комбинации расчетов всегда может случиться непредвиденное: операционная, которую готовили к пересадке, может неожиданно понадобиться для спасения жизни человека, доставленного с места дорожной аварии, поскольку другие операционные в этот момент заняты.

Все это напоминает армейскую операцию, правда, руководит ею человек без воинских званий – медсестра по специальности и руководитель национального центра трансплантологии по должности - Тамар Ашкенази. Армия у нее маленькая: всего восемь помощников, которые постоянно находятся рядом с ней в оффисе. Но в нужный момент «повестку номер восемь» получат «резервисты», которых намного больше: врачи, медсестры, лаборанты разных больниц и медицинских центров. Длительность этой операции, напоминающей военную - от четырех до десяти часов. Если погибший достаточно молод, и врачам удалось стабилизировать давление крови в его теле после гибели мозга, значит времени на подготовку будет больше. Самая долгая операция – трансплантация печени - длится около восьми часов. Пересадка других органов занимает вдвое меньше времени.

ИЗРАИЛЬ – НЕ АВСТРИЯ..

За те 15 лет, что я руковожу Центром, депутаты Кнессета не менее трех раз выдвигали законопроекты, которые могли бы существенно улучшить ситуацию в стране по примеру Европы, где процент добровольцев, готовых к пожертвованию органов в случае смерти, очень высок: в Австрии – 95 процентов от населения страны, в Испании – 80. Не меньше и в Бельгии. Однажды я спросила своего австрийского коллегу: «Как вам удается убедить родственников?» Дело в том, что и в Австрии перед тем, как начать подготовку к операции по пересадке, специалисты обязаны переговорить с родственниками умершего. Коллега ответил, что в силу устоявшихся традиций люди внутренне уже ко всему готовы. За сто лет со времени принятия в Австрии Закона об обязательном вскрытии тела умершего для установления причины смерти, в стране сменились четыре поколения. Так что для современных австрийцев принятие закона о всеобщем донорстве было совершенно естественным дополнением к предыдущему закону, принятому более ста лет назад. Иными словами, все граждане страны являются потенциальными донорами, а те, кто не согласен пожертвовать органы после смерти, должен заполнить специальный «отказной» бланк. «Отказников» всего пять процентов: в основном это эмигранты. В Испании же тот факт, что 80 процентов населения согласны на роль потенциальных доноров, обяъсняется иными причинами: пожертвование органов не входит в противоречие с религиозными взглядами католиков.
Израиль – не Австрия, - добавляет Тамар. - У нас все наоборот. Люди при жизни должны подписывать согласие пожертвовать свои органы другим после смерти. Но даже в случае, когда такая карточка имеется, окончательное решение принимается лишь при условии, если родственников умершего готовы исполнить его волю.

ИСКУССТВО ВЫЖИВАНИЯ

...Тамар продолжает делать распоряжения. В полдень должен прилететь самолет из Дели, с которым прибывает брат умершей девушки. При том, что родители уже подписали согласие на пожертвование органов дочери, все ждут его.

- Мы не хотим усугубить горе людей, потерявших близкого, - объясняет Тамар. – Если не все родственники согласны с решением о пожертвовании, то мы предпочтем отказаться от органов погибшего, чтобы не вносить разлада в жизнь семьи. Но случается и так, что даже слово ребенка может оказаться решающим. Помню, как после неожиданной смерти 40-летней женщины ее муж не давал согласия пожертвовать органы умершей для пересадок больным. Рядом с ним в больнице находился 11-летний мальчик, их единственный сын. Услышав ответ отца, он неожиданно возразил: «Папа, маму все равно уже не вернешь, но хотя бы мы можем помочь выжить другим людям». Мужчина обнял и прижал его к себе. Некоторое время они сидели так молча...Потом мужчина позвал медсестру и сказал, что согласен.

...Тамар спохватывается: завтра ей нужно выкроить время для поездки в больницу Тель ха-Шомер! Молодая вдова, потерявшая мужа за несколько дней до своих родов, после «аскары» (месяц со дня похорон – Ш.Ш.) захотела увидеть парня, которому пересадили сердце погибшего.

- Это была ужасная трагедия, которую ничто не предвещало: молодой мужчина неожиданно потерял сознание на глазах жены. Врачи пытались вернуть его к жизни, но безуспешно, - от волнения у Тамар прерывается голос. - Только представь себе: только что у нее было все, о чем мечтает любая женщина - счастливая семья, маленькая дочь, надежное мужское плечо и вдруг, буквально за несколько дней до вторых родов на нее обрушивается такое несчастье... Как ни тяжело ей было смириться со скоропостижной смертью мужа, все же она без малейших сомнений подписала согласие на пожертвование его органов для спасения других людей. Мы не оставляли эту бедную женщину ни на минуту. Заказали для нее «скорую» на кладбище, которая дежурила там на случай неожиданных родов во время траурной церемонии. Навещали роженицу в больнице... И вот спустя месяц она захотела встретиться с человеком, которому пересадили сердце ее мужа: завтра приедет со своей новорожденной малышкой и старшей дочкой в Тель ха-Шомер, где он находится на послеоперационной реабилитации.

...Накануне в Центре трансплантологии собирались медсестры со всей страны, работающие в отделениях, где проводятся операции по пересадкам. Подобные встречи проводятся каждый месяц. Признаем, что эти люди совершенно особые: какие нервы должны быть у медсестры, которой приходится общаться с семьями сразу после того, как им сообщили о смерти близких, и начинать деликатный разговор о пожертвовании органов для спасения жизни других. Какое терпение, сочувствие и понимание требуется от них в такие моменты! Только ежемесячные встречи в центре дают им возможность освободиться от нечеловеческого напряжения, выговориться о том, что наболело, поплакать...

Что же касается Тамар, то она поддерживает многолетние связи не с людьми, получившими шанс избавиться от тяжелой болезни, а с теми, кто согласился пожертвовал для них органы своих близких. Группы поддержки семей, переживших трагедию, она начала организовывать по всей стране еще в 1998 году.

- Я много лет хожу на встречи семей, потерявших своих близких, где они рассказывают мне и друг другу, как справляются со своим горем, - говорит Тамар. – Их истории я описала в книге, надеясь, что они помогут другим людям, оказавшимся в подобной ситуации. Я пытаюсь ответить на все возможные вопросы, которые могут возникнуть в тяжелый момент: как объяснить детям, что их родителей больше нет; как пережить первый, второй, третий день, неделю, месяц после случившейся трагедии; как поддержать брата, потерявшего сестру, девушку, чей парень погиб в армии...

И ЭТО ВСЕ О НЕЙ...

Отец Тамар Ашкенази родом из Киева: репатриировавшись с родителями в пятилетнем возрасте, он всю жизнь свободно владел русским. Предки мамы - представительницы шестого поколения семьи в Эрец-Исраэль, тоже имели «русские» корни. У Тамар двое детей – 15-летняя дочь и 12-летний сын, которые с детства знают, что такое операционные, смерть мозга, пересадки и кладбище. Однажды ей пришлось вести контейнер с органами в аэропорт, захватив с собой младшего сына, которого в тот момент не с кем было оставить.
Как я уже упоминала, Тамар по профессии медсестра. Начинала работать в больничном отделении, позже в течение шести лет координировала работу отделений диализа по всей стране. Обладательница двух ученых степеней.

В область транспланталогии Тамар привел личный мотив. Ее жених – Ади Бен-Дрор, в возрасте 26 лет тяжело заболел: из-за почечной недостаточности его жизнь в течение двух лет поддерживалась процедурой диализа. Вся надежда была на донора. Когда же донора, наконец, нашли, организм юноши был уже настолько ослаблен, что через два месяца после пересадки новой почки Ади скончался. Идея создания в стране потенциального банка доноров принадлежит ему. Этим, кстати, и объясняется название донорских карточек – АДИ.

Что же касается Тамар, то помимо личного мотива, в национальный центр трансплантологии ее привела сама судьба. Объявление о конкурсе на должность руководителя центра попалось ей на глаза случайно: Тамар в тот момент как раз находилась неподалеку от Хайфы и решила заехать в больницу «Рамбам» на собеседование - без предварительной договоренности и необходимых в таких случаях документов. Вскоре ее пригласили к генеральному директору министерства здравоохранения и сообщили, что она одержала победу в объявленном конкурсе. С тех пор прошло 15 лет.

Особенность ее работы в том, что Тамар в течение дня приходится решать множество разных задач, не упуская при этом контроля над ситуацией в целом. Сейчас, например, она отдает последние распоряжения по поводу истории, которая началась с утреннего сообщения о преждевременной смерти 18-летней девушки. Затем ей предстоит проверить состояние людей, пожертвовавшей органы своего родственника несколько недель назад. Дело в том, что на них обрушилась новая беда: глава семьи получил письмо об увольнении. Тамар попросила своего знакомого помочь ему с трудоустройством. Конечно, это не входит в ее обязанности, но иначе она не может. Семьи, с которыми работникам Центра приходится соприкасаться в самый трудный период их жизни, уже не могут быть для них такими же, как все... Кроме того, Тамар приходится участвовать в работе множества комиссий, где специалисты обсуждают все аспекты области трансплантологии – медицинские, юридические, этические. Добавим к вышеперечисленному обработку информации, регулярно обновляемой на сайтах центра, беседы с раввинами – в случае, когда об этом просят родственники умершего, помощь в организации похорон и многое другие.

В апреле Тамар вернулась из Катара, где выступала на международной конференции, в которой принимали участие 150 стран, подписавших пять лет назад в Стамбуле декларацию о запрете на торговлю человеческими органами. Чтобы отправить ее в арабскую страну, с которой у Израиля непростые отношения, пришлось добиваться особого разрешения. Тамар мечтает о времени, когда возможно будет наладить сотрудничество в области донорства с соседними арабскими странами и дать шанс больным по ту и эту сторону границы, которые почти потеряли надежду на спасение.

ТРАГЕДИЯ, ПОДАРИВШАЯ ДРУЖБУ

1 июня 2001 года Тамар вместе с другими специалистами в области трансплантологии, находилась на ежегодной конференции в Эйлате, куда отправилась со своей трехлетней дочкой.

- После ужина мы вернулись в номер и сразу легли спать, не включая телевизора, - вспоминает Тамар. - О том, что произошло в полночь на дискотеке «Дольфи», я узнала только утром и сразу поехала в аэропорт. Оставив дочку на попечение своих тель-авивских друзей, я помчалась в медицинский центр «Ихилов». Там царила паника и неразбериха: надо было успокоить людей, обеспечить их едой и всем необходимым. Мне очень помогла наладить контакт с «русскими» семьями, находившимися в состоянии шока, пожилая женщина, которая в России была врачом. Я объяснила ей все на профессиональном языке - как нужно общаться с людьми, переживающими тяжелую травму, и мы стали по очереди беседовать с каждым, кто ждал известий о судьбе своего ребенка у дверей операционных.

Ближе к вечеру меня вызвали в больницу Тель ха-Шомер: молодой парень получил в теракте на дискотеке тяжелые ранения, несовместимые с жизнью, - продолжает она перебирать события того страшного дня. - В семь часов вечера его мама, которую сразу известили о случившемся, уже приземлилась в аэропорту Бен-Гурион, а в 10 дала согласие на пожертвование органов сына. Я была в этой семье на «шиве» и увидела там молодую женщину 23 лет – совсем еще девочку и уже вдову. Наши с ней дочки были погодками. С этой минуты она поселилась в моем сердце: мы дружим до сих пор. Я была на бат-мицве ее дочери, она – на бат-мицве моей. Проезжая по набережной Тель-Авива, я всегда останавливаюсь у памятника погибшим, где высечено имя ее мужа...

- Каково это – жить на границе смерти, переходящей в новую жизнь? – спрашиваю я ее.

- Я живу на границе, о которой ты говоришь, уже 15 лет и знаю все проблемы семей, переживших потерю близких. Что касается больных, то мне достаточно знать: операция по пересадке прошла удачно и человек пошел на поправку. А вот с семьями, подписавшими согласие на пожертвование органов своих близких, я вижусь постоянно, поддерживаю с ними связь годами, заряжаясь от этих сильных и благородных людей энергией, которая помогает мне в самые трудные моменты моей жизни и не дает права отключить телефон ни ночью, ни в аэропорту, когда уезжаю в отпуск, ни во время семейного торжества, если появляется малейший шанс спасти чью-то жизнь.
Сколько же нужно выдержки, недежурного участия, если хотите, мужества, чтобы подойти к родственникам умершего в самый тяжелый для них момент и предложить им спасти жизнь других людей. В Израиле таких специалистов всего семнадцать, они есть почти в каждой больнице – координаторы Центра трансплантологии, протягивающие ниточку от смерти к жизни.

«Здравствуйте, меня зовут Леа, я медсестра...»

Именно с такими словами вот уже девять лет подходит Леа Арари к семьям, потерявшим своих близких, с просьбой пожертвовать их органы для спасения жизни других.

- Мне часто говорят: «Как ты не боишься? Ведь люди переживают такое горе, а ты начинаешь говорить с ними о таких вещах...» Но ведь человек – он изначально добрый и хороший... Я в это верю так же свято, как верил мой отец. И если ты искренне сочувствуешь чужому горю и переживаешь за тех, кого можно еще спасти, то они обязательно найдутся - единственно правильные слова, которые убедят тех, кто потерял близких, что от их решения зависит сейчас жизнь других людей, и другой возможности кого-то из них спасти уже не будет – ни через день, ни даже через пять часов - это нужно делать сейчас. Я не раз видела, какие необычные чувства испытывают люди, дающие согласие на пересадку. Они говорили мне: «Значит, смерть дорогого нам человека была не напрасной: она стала продолжением жизни кого-то другого. Им очень важно знать, что больных, ради которых они согласились принять решение в самый тяжелый для себя момент, удалось спасти.

- Но ведь не всякая семья соглашается пожертвовать органы умершего? Как вы ведете себя в таких случаях?

- Когда люди говорят мне: «Мы не согласны, не хотим», я отношусь к этому с пониманием и отвечаю, что любое их решение – для меня закон. Ни в коем случае я не хотела бы причинить им боль. Я уважаю их выбор. И тем более, в такой тяжелой ситуации. Я знаю, что всегда найдутся другие семьи, которые ответят согласием. И если мы не будем обращаться к ним, то многие больные в Израиле умрут, потеряв последний шанс.
Однажды в больницу поступил мужчина, у которого была диагностирована смерть мозга, - вспоминает Леа, - вся его семья была согласна на пересадку органов, кроме сына умершего. Он хотел посоветоваться с раввином. И теперь окончательное решение зависело от мнения раввина, нам ничего не оставалось, как ждать. Раввин сказал членам семьи, что спасение жизни другого человека – «мицва» (богоугодное дело), после чего они подписали свое согласие на пожертвование. Прошло несколько дней, мне в отделение звонят и говорят, что пришла какая-то женщина, и вскоре я у видела перед собой жену того самого мужчины, который умер неделю назад. У нее в руках был огромный букет. Я подумала, что она пришла кого-то навестить в больнице и не знает, где его искать, вот и решила спросить у меня. А она протягивает букет мне и говорит: «У нас в доме закончилась шива, и мы решили поблагодарить вас от всей нашей семьи за то, что вы поддержали нас в самую трудную минуту и помогли понять что-то очень важное». Я не теряю связи с семьями, пожертвовавшими органы своих близких для спасения других людей: даже спустя годы они говорят о том, что их решение было правильным, ведь тяжелые больные благодаря этому смогли выжить. Помню родителей молодого парня, который погиб, не успев завести семьи и не оставив после себя детей: они жили с ощущением, что он не просто исчез из этого мира, а продолжился в жизни других людей.

...Эти детские рисунки Леа хранит уже не один год. Они напоминают ей о четырехлетнем мальчике, потерявшем мать. Он захотел ее увидеть в последний раз, и готовя его к прощанию с мамой, Леа успокаивала его и увлекала рисованием.

- Все началось с того, что к нам в отделение поступила женщина, - вспоминает Леа. - Инсульт был обширный: спасти ее не удалось. И за целую неделю, пока врачи боролись за жизнь женщины, никто ее ни разу не навестил. Позже выяснилось, что она жила с четырехлетним сыном: соседка сообщила о нем в социальную службу, и мальчика поместили в детское убежище. Когда женщина умерла, мы стали разыскивать ее родных, чтобы получить согласие на пересадку органов. Оказалось, что у нее никого нет, кроме маленького сына, который в тот момент уже находился на попечении социальной службы. Я стала опрашивать соседей, пытаясь найти ниточку, которая привела бы меня к родным умершей женщины. И неожиданно выяснилось, что у женщины есть брат, но они когда-то крупно поссорились и прервали все отношения. Я стала искать его и в конце концов нашла, но поначалу его семья не хотела идти на контакт. Они даже слышать не хотели о своей родственнице. И только когда я сказала, что она умерла, а ее ребенок остался один, их сердце растяло. Они попросили разыскать
племянника. Я пообещала найти его и нашла. У брата умершей были уже взрослые дети и внуки, они с радостью взяли маленького племянника в свой дом. Мы получили от них и согласие на пересадку органов матери мальчик. Но прежде привели его попрощаться с ней – этого хотел сам малыш.

- Как сложилась его судьба?

- Я знаю, что мальчику очень хорошо в семье дяди, где он окружен заботой и любовью.

- Род ваших занятий требует каких-то особых, врожденных способностей, или это приобретается с годами? Согласитесь, что иным нелегко подобрать нужные слова, чтобы выразить сочувствие своим близким, переживающих страшное горе , а вам приходится всякий раз подходить с этим к незнакомым людям.

- Способность сострадать другим людям, поддерживать их – это было во мне всегда. Опыт тоже имеет значение. Я ведь много лет работала медсестрой в кардиологическом отделении больницы «Вольфсон», куда больные попадают в тяжелом состоянии, и где мне постоянно приходилось общаться с семьями, переживающими за своих близких. Я еще тогда поняла, что когда начинаешь рассказывать людям о том, что случилось с их родственником, каково его состояние и шансы на выздоровление, это очень сближает. Подобное возможно только в больнице. Вы же не заговорите на улице о каких-то личных вещах с незнакомым человеком! А здесь я – часть персонала, человек, который может выслушать родственников больного, объяснить им, что с ним происходит в данный момент, успокоить их, поддержать, найти нужные слова. Я всегда ощущала в себе эту внутренню силу, которая помогала мне делать все возможное для облегчения состояния людей в состоянии сильного потрясения или переживающих большое горе. Наверное, поэтому, переход в центр трансплантологии был для меня совершенно естественным.

Проблема ведь не только в том, как подойти к убитой горем семье и заговорить о возможности пожертвования. Надо еще определить точный адрес – к кому можно обращаться, а кто не расположен об этом говорить, кто из присутствующих в больнице родственник умершего, а кто - друг. Для того, чтобы делать пересадку, мы должны получить разрешение ближайших родственников.

...Леа вспоминает, как однажды ей пришлось распутывать сложный клубок, разыскивая первую семью умершего, даже не подозревавшую о его смерти. Вторая семья дала согласие на пожертвование органов, но надо было разыскать еще детей от первого брака, чтобы получить и их согласие тоже.

Леа говорит, что у большинства семей, пожертвовавших органы своих близких для пересадок, тоже есть потребность общаться с теми, кто сопровождал их в больнице в самый тяжелый момент их жизни. Они звонят координаторам, приходят, интересуются судьбой спасенных людей и довольно нередко завязывают с теми отношения на долгие годы. Леа вспоминает владельца мебельного бизнеса, который получил шанс продлить свою жизнь благодаря пересадке печени погибшего парня. Он нашел его родителей, согласившихся на пожертвование, подружился с ними, и когда у их второго сына – брата погибшего парня, родился ребенок, сделал для малыша кроватку и принес им в подарок. Вот уже несколько лет обе семьи все праздники встречают вместе.

...Теперь несколько слов о самой Лее. Она прибыла в Израиль в начале 1990-х из Цхинвали – в разгар грузинско-осетинской войны, где ее семья, лишившись дома и всего, что у нее было, бежала в Гори на попутном грузовике, откуда репатриировалась на историческую родину. С тех пор прошло двадцать с лишним лет, старший сын Леи – офицер ЦАХАЛа. В семье есть еще двое младших детей. И все они растут в уже привычной им реальности, что маме могут позвонить из больницы в любой момент, после чего она должна сразу туда ехать, где бы не находилась. Однажды Лее пришлось уйти даже в разгаре свадьбы, куда она была приглашена со своим мужем.

«Я верю в свою миссию...»

Кирилл Грозовский пришел в область трансплантологии одиннадцать лет назад. Все в его семье были медиками, и сам он до выезда в Израиль учился в медицинском институте в Москве, а в Израиле получил еще ученую степень по психологии. Он даже представить себе не мог, что когда-то ему придется вести разговоры о пожертвовании органов с семьями, потерявшими близких. Теперь, будучи координатором в области трансплантологии больницы Адаса, Кирилл живет с ощущением, что нашел свое призвание.

- Главное – это верить в то, что ты делаешь, и не переходить в себе каких-то важных границ, - говорит Кирилл. – Любая неискренность воспринимается в подобные моменты особенно остро, и людей, переживающих горе, может задеть любое неточное слово, и разговор покажется им неуместным. Мне кажется, многое зависит от определенного настроя и, конечно, от опыта, который приобретается с годами. Но самое главное - твое личное отношение к происходящему, если хотите, вера в свою миссию. Я всегда считал, что возможность спасения других людей - единственный достойный путь завершения жизни. Такой шанс, я бы даже сказал, дар, дается не каждому... Я ни в коем случае не усугубляю чужое горе своим обращением о пожертвовании органов, как может показаться со стороны. Ведь самое страшное уже произошло. Но даже после своей смерти человек может спасти жизнь другим людям, и это очень гуманный и правильный поступок, который может осуществится благодаря воле его близких.

За одиннадцать лет работы в области трансплантологиии мне не часто приходилось сталкиваться с реакцией полного неприятия. Но верно и то, что теперь, когда люди больше знают о возможности, которая у них есть для спасения других, подобные беседы стало вести легче, - продолжает он. – К тому же реальность такова, что чаще всего мы находимся в связи с родственниками до того, как их близкий умер. Например, если речь идет о тяжелобольном человеке, у постели которого дежурят его близкие и которым мы рассказываем о его состоянии, успокиваем, поддерживаем, насколько это в наших силах. После его смерти обращение с просьбой о пожертвовании уже воспринимается естественным образом, поскольку мы и так все время были рядом, а не возникли ниоткуда в самый трагический для них момент.

- Не слишком ли тяжела эта ноша? Ведь в отличие от коллег, работабщих в больничных отделениях, вам приходится чаще видеть картины горя. Как сделать так, чтобы оставить чужую печаль на пороге, не нести ее в свой дом?

- Я нахожу для себя какие-то механизмы защиты, чтобы не носить в себе трагедии и человеческую боль, с которыми мне приходится сталкиваться на работе, но все эти истории я помню с той же ясностью, как будто это случилось вчера. С большинством людей, пожертвовавших органы своих умерших близких, мы поддерживаем связь годами. Вы спрашиваете, не несу ли я чужую печаль в свою семью? Какие-то события, конечно, обсуждаются и дома, не забывайте, я ведь вырос в медицинской семье, где постоянно поднимались похожие темы. Но у таких, как я, а нас не так много, есть своя специфика работы – наш телефон включен круглосуточно, что может нарушить личные планы. Думаю, моя семья платит за это свою - достаточно высокую - цену. Что же касается меня... Когда ты видишь столько чужой беды, невольно, где-то на уровне подсознания, наверное, начинаешь бережнее относиться к жизни, больше ценить ее. Все случаи, с которыми я сталкиваюсь, трагичны и наполнены непроходящей болью от потери близкого, но то, что придает мне сил продолжать свою миссию – это способность людей приподняться над личным горем, проникнуться болью других и сделать некий шаг для их спасения. Я преклоняюсь перед их душевной силой и альтруизмом, их поступки вызывают у меня бесконечное уважение. И каждый такой случай укрепляет во мне некую веру в человечество, которую в других ситуациях я могу и подрастерять.

- Какие случаи для вас наиболее тяжелые?

- Те, что связаны с детьми. Однажды молодая семья попала в аварию, и все дети получили травмы, а особенно тяжелую, черепно-мозговую – девятилетний мальчик. Мать детей тоже пострадала и лежала у нас в больнице, а ее муж вынужден был ходить из одного отделения в другое, чтобы навестить близких. И в этот ужасный для молодого отца момент мы должны были подготовить его к известию, что мозг его сына погиб и к разговору о пожертвовании органов для спасения других. Поскольку семья была религиозная, мы ждали исхода субботы, и разговор происходил у постели его пострадавшей в аварии жены, поскольку требовалось и ее согласие тоже. При всей невообразимой трагичности ситуации, когда они не знали всех последствий травмы для выживших в аварии детей, супруги приняли решение пожертвовать органы своего погибшего сына. Такое невозможно забыть. И я ловлю себя на мысли, что такие люди невольно становятся для меня некой моделью высокой нравственности, невероятного мужества и способности сострадать другим даже в самой невыносимой ситуации.

...Ко всему тому, что рассказали Леа и Кирилл, добавлю, что деятельность координаторов не заканчивается с получением разрешения на пожертвования. Иногда им приходится заниматься организацией похорон, если речь идет об одиноких людях, или тех, чьи родственники не могут приехать на церемонию прощания. Они ходят на шиву в дом, где скорбят об уходе человека, чья смерть стала продолжением чьей-то жизни. Приглашают семьи на групповые встречи, организуемые для переживших подобное горе. Помогают им справиться с различными проблемами, вплоть до трудоустройства. И эта связь намного прочнее той тонкой ниточки, которая иной раз отделяет жизнь от смерти.

"Русское" сердце Бени
Так уж вышло, что последние 15 лет Бени Бесевич отмечает день рождения жены вместе со своим. Только в отличие от Ханы, у него это второй день рождения и 15-й по счету – с тех пор, как ему пересадили сердце погибшего русского парня.
До 41 года Бени был здоров как бык, по врачам не ходил и делал, по его словам, много глупостей.

- Я обожал жирные стейки и пиво, выкуривал по четыре пачки сигарет в день и совершенно не занимался спортом, - говорит он мне. Водителю семитрейлера казалось, что ему не будет сноса, но однажды, по дороге на Мертвое море, когда он менял колесо, в груди кольнуло так, что он, охнув, осел на землю, выпустив из рук колесо. Знакомый, проезжавший с грузом мимо, увидев эту картину, тут же остановился и крикнул из кабины: «Бени, ты в порядке?» - «Проезжай, проезжай! Сам справлюсь!» - отмахнулся он.

- Я столько лет гонял по трассе, был настоящий «швицер» (хвастун – Ш.Ш.), - продолжает Бени, - как я мог допустить, чтобы обо мне кто-то потом сказал - «Да он слабак!»

Пересилив себя, Бени сменил колесо, сел за руль и проехал несколько километров. Боль в груди усиливалась, к ней добавилось головокружение. Когда начало темнеть в глазах, Бени решил, что это от переутомления, и встал на обочине, чтобы немного отдохнуть. Он закрыл глаза и... провалился на долгие шесть часов. Если бы не пограничники, которые проезжали мимо и заподозрили неладное, возможно, уже бы и не проснулся. Когда один из солдат, поднявшись в кабину, тронул Бени за плечо, пытаясь привести в чувство, тот уже с трудом говорил. Пограничники доставили его на патрульном джипе до ближайшей киббуцной поликлиники, а уже оттуда ему уже вызвали «скорую» и отправили в реанимацию.
То, что помощь была оказана спустя шесть часов после инфаркта, обернулось для его сердца необратимыми последствиями. Десять лет Бени жил между небом и землей, периодически попадая в больницу на грани клинической смерти. В 1995-м врачи сказали, что пересадка – единственное, что может дать ему шанс на продление жизни.

- Мне стало плохо от одной мысли, что мое больное сердце вынут из груди, а взамен вложат то, что принадлежит уже мертвому человеку, - вспоминает Бени. – Я сказал тогда врачам: «Нет. Я не готов», а жене объяснил, что не хочу продлевать свою жизнь за счет чужой трагедии – даже если семья погибшего согласна пожертвовать его орган.

Через некоторое время Бени вычитал, что ученые за границей начали исследовать возможность пересадки человеку свиного сердца.

- Меня эта новость очень обнадежила, - говорит он. – Я был готов даже предложить себя в качестве добровольца, когда начнутся первые эксперименты на людях. Внимательно следил за всеми публикациями на эту тему, но исследования довольно быстро сошли на нет, и я сдался, встал в очередь на трансплантацию.

Следующие два года Бени чаще проводил в больницах, чем дома. Его больное сердце сдавало последние позиции, позволяя ему только лежать на кровати, или сидеть в кресле. Бени не мог позволить себе уже ничего, кроме мыслей и воспоминаний о прошлом. Будущего у него, похоже, уже не было.

В день рождения жены из больницы неожиданно позвонили: «Есть подходящий донор. Надо немедленно делать операцию. Сердце долго ждать не может». Времени на сомнения не оставалось.

- Я вдруг понял, что выбора не осталось: либо пересадка, либо похороны, - тихо произносит Бени, - и выбрал первое.

...Придя в сознание, он ощутил себя очень непривычно. В его груди билось сильное сердце 38 летнего парня. Одышка исчезла, но появился риск отторжения. Врачи объяснили, что после специального лечения организм останется без прикрытия иммунитета и Бени придется очень беречь себя и стараться не болеть.

Все в его жизни перевернулось с ног на голову. Первое, что он сделал: бросил курить. Когда немного окреп, впервые в жизни занялся гимнастикой. Сначала - по пять минут, дома, постепенно увеличивая нагрузку. Позже стал ходить в тренажерный зал и на море, а через некоторое время уже участвовал в спортивных состязаниях для людей, прошедших пересадку органов, где удостоился нескольких медалей.

- Я все время повторял про себя, что ничем не заслужил такого счастья и должен быть достоин подарка, который получил, - с волнением произносит Бени. – Я твердо решил, что не буду больше делать никаких глупостей, которые могут повредить здоровью. И еще мне очень хотелось разыскать близких погибшего парня и поблагодарить их за подаренную мне жизнь.
Оказалось, что в Израиле у погибшего родных не было – они жили в бывшем Союзе. Где-то через год после операции Бени позвонили из больницы и сообщили, что мать его донора приехала навестить могилу сына и хочет с ним встретиться. Он тут же поехал к ней. Оба были растроганы до слез, хотя и не смогли толком поговорить: женщина не владела ивритом, а Бени знал по-русски от силы несколько слов. Зато теперь ему было известно, что донора похоронили в Петах-Тикве.

В один из дней Бени отправился навестить его могилу. Она была довольно запущена, но усыпала мелкими камешками, которые оставляют по еврейской традиции. Бени было подумал, что их положили родственники тех, кто был похоронен рядом с его донором, но неожиданно заметил среди неприметных серых камешков один раскрашенный. Может, его положила на могилу девушка погибшего парня, или кто-то из его друзей и дальних родственников? Бени решил оставить для них письмо.
Он написал о том, как пересеклась его судьба с судьбой незнакомого ему парня, и оставил внизу свое имя и телефон. После того, как знакомые помогли перевести письмо на русский, Бени запечатал его в полиэтиленовый мешок и засунул под вазу с цветами, купленную по дороге на кладбище.

Никто не откликнулся и не позвонил. Когда Бени снова поехал на кладбище, он обнаружил, что текст письма выгорел от солнца, сохранилась лишь одна строчка, которая оказалась под вазой, с его именем и телефоном. Он было хотел выбросить письмо, но в последний момент передумал: пусть еще полежит. А вдруг?

Ему позвонили только через несколько лет. Нашли по той самой строчке, сохранившейся от письма. В Израиль репатриировалась сестра погибшего парня: именно она оставила тот расписанный камешек на могиле брата, когда еще девочкой приезжала в Израиль вместе с мамой на его похороны. И вот теперь молодая женщина отправилась с мужем на кладбище навестить могилу брата и обнаружила выгоревший листок с телефоном Бени. Вернувшись домой, тут же позвонила матери в Россию и спросила, не знает ли она, кто такой Бени. «Это человек, которому пересадили сердце твоего брата», - ответила та.

Оказалось, что Бени и сестра донора жили по соседству, в одном и том же городе. А вскоре в Израиль приехала погостить мать погибшего парня. Она приехала вместе с мужем. Бени пригласили на традиционное русское застолье по случаю приезда гостей. Собираясь в гости, буквально в последний момент он вдруг вспомнил о своем аккордеоне, к которому не прикасался много лет. Смахнул с футляра пыль, пробежался по клавишам, проверив звук: товарищ его юности сохранился в прекрасной форме, и он решил захватить его с собой.

Когда подошло время песен, Бени вспомнил забытую мелодию, которую очень любил в период своей киббуцной молодости. Услышав ее, гости, прибывшие из России, расчувствовались до слез и обняли Бени. Оказалось, что для обоих «Смуглянка» была связана с воспоминаниями о военном прошлом их отцов.

...Год назад в молодой семье родился сын, и счастливые родители пригласили Бени на брит-милу, предложив ему почетную роль сандака, которую обычно доверяют дедушке: он осторожно держал на коленях малыша, не скрывая охватившего его волнения.

- Мне 67 лет, - говорит Бени. – Я понимаю, что моим донором мог быть выходец из любой страны - Ирака, Йемена, Марокко... Израиль не зря называют «киббуц галует» (плавильный котел). Но мне досталось русское сердце. И я иногда я думаю: наверное, не случайно, при том, что мой отец – англичанин, а мама из Австрии. Я с детства знал о том, что Израиль создавала первая алия из России, прибывшая сюда в начале прошлого века. Моя юность прошла в киббуце, где мы больше всего любили русские мелодии, русскую культуру. Нам нравилось, как звучит русская речь. А теперь у меня еще и русское сердце, - улыбается Бени.

Бени – один из тысяч

По данным Национального центра трансплантологии, в 2011 году число новых обладателей карты донора достигло 70 тысяч человек: на 25 тысяч больше, чем в предыдущем. Всего в Израиле в настоящее время насчитывается 632 300 потенциальных доноров. В одной из предыдущих статей я упоминала о том, что в реальной жизни карточка донора не имеет силы завещания: последнее слово остается за близкими погибшего. По последним данным центра трансплантологии, из 162 семей только 89 семей дали согласие на пожертвование органов своих близких, у которых была констатирована смерть мозга. Благодаря их решению была спасена 261 жизнь.

На фото: Бени с новым "русским" сердцем