Вальдемарас Микшис valdemaras@yandex.ru
Рига, 1012, А. Чака 156-39, м. т. 29569775.
В а л ь д е м а р а с М и к ш и с
Ж Е Л Е З Н О Е К О Л Е С О
драма
(в 6-ти диалогах и 1-ом монологе)
АННОТАЦИЯ.
Бывшая жена погибшего мужа просит друга доктора найти ее пропавшую дочь. Драма об ушедшем мире, о памяти и любви.
«Время драмы»: лонг-лист.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
ИННА
ПАВЕЛ
МАРГАРИТА
САМСОН
ЭДВАРД
Всем – за 40, кроме выпускницы Инны.
I д и а л о г
Кабинет в доме Павла.
ИННА. Па?.. Ты зачем окно открыл?.. Что с тобой, па?..
ПАВЕЛ. А ты?..
ИННА. Пять утра, па...
ПАВЕЛ. ... почему ты не спишь?
ИННА. Отойди от окна!
ПАВЕЛ. Что-то горит, чувствуешь?
ИННА. Ну возьми ты себя в руки, па! Три месяца прошло... Па?..
ПАВЕЛ. «Я... пострадав... могу богам в угоду... признать вину»... как дальше?
ИННА. Ну зачем тебе?..
ПАВЕЛ. Дальше.
ИННА. Па...
ПАВЕЛ. Дальше!
ИННА. «Но коль ошиблись боги, не меньше пусть они потерпят зла, чем я сейчас терплю от их неправды».
ПАВЕЛ. Верно. Но... боги тут ни при чём...
ИННА. А кто тут «при чём»?
ПАВЕЛ. Человек.
ИННА. Какой человек? Какой человек?
ПАВЕЛ. Который ошибся.
ИННА. Понятно. И в чём ты ошибся?.. Па?..
ПАВЕЛ. Ты хорошо сыграла Антигону...
ИННА. Ненавижу театр!
ПАВЕЛ. С каких это пор?
ИННА. С недавних! «Если в театре не ставить трагедию, она сходит в зрительный зал», так ты говорил?
ПАВЕЛ. Не я первый...
ИННА. Ставь не ставь – результат один: хоть со сцены спрашивай, хоть не со сцены – отвечать всё равно приходиться в жизни.
ПАВЕЛ. Значит, вопрос был поставлен правильно.
ИННА. Что ты делаешь в кабинете в пять утра, можешь мне ответить?.. Что ты ищешь?
ПАВЕЛ. Ключи... Вторую связку.
ИННА. Ты отдал их реставраторам.
ПАВЕЛ. Ещё чего. Эти... «реставраторы» целыми днями только и делают, что пьют да режутся в карты. Настоящие новые реставраторы, вон, книжный на углу, за два месяца «отреставрировали» в зал игровых автоматов. А наш дом... наш дом, доча... уже не от-рес-тав-ри-ру-ешь.
ИННА. Потому что из него «вынули душу», да?.. Ничего из него не вынули! Наш дом – это ты, наш дом...
ПАВЕЛ. Это стены и только...
ИННА. Ничего не только! Это музей, библиотека, архив, это история нашего города. И не только нашего! И не только города! Ну возьми ты себя в руки, па... ну, пожалуйста...
ПАВЕЛ. Знаешь, что их больше всего заинтересовало?
ИННА. Кого?
ПАВЕЛ. Ваших школьников, которых вчера привели на экскурсию.
ИННА. О, боги...
ПАВЕЛ. Где наполеоновский генерал зарыл награбленное серебро?..
ИННА. А чему нас сегодня учат? Кто учит?
ПАВЕЛ. И есть ли в моей библиотеке книга «Как заработать миллион»?
ИННА. Скажи спасибо, что не украсть!
ПАВЕЛ. Нет, говорю, ребята, такой книги у меня нет...
ИННА. Зато у тебя есть книги, которых нет даже в Национальной библиотеке!
ПАВЕЛ. А кто их сегодня читает, доча? Читатели уходят, как вода сквозь песок. А вместе с ними и...
ИННА. Опять её письма перечитывал...
ПАВЕЛ. Не трогай!
ИННА. И музыку слушал, да?.. Ну конечно. А я думала – сниться...
ПАВЕЛ. Извини, что разбудил.
ИННА. Оттого, что мать нас бросила...
ПАВЕЛ. Она нас...
ИННА. Наш дом она не забрала с собой!
ПАВЕЛ. Она ничего не забрала с собой!
ИННА. И «забрала всё», да?.. Она недостойна того...
ПАВЕЛ. Не говори так о матери!
ИННА. Женщина, которая тебя предала...
ПАВЕЛ. Инна! Твоя мама. Никого. Не-пре-да-ва-ла...
ИННА. А к кому она ушла? К кому?!.
ПАВЕЛ. Твоя мама...
ИННА. К нуворишу, на корню скупившему весь город! Cколько месяцев ты оббивал пороги, cобирал деньги на восстановление Крестового холма – и что? Что?! Кто на этом холме выстроил себе домину...
ПАВЕЛ. В том. Что мама. Ушла к Самсону...
ИННА. «Она не виновата», да? А кто виноват? Кто?
ПАВЕЛ. Я.
ИННА. Ну давай! Давай опять про «её ангельский слух и нежнейшие на свете пальцы»...
ПАВЕЛ. Замолчи!
ИННА. Как «она с концертами могла объездить весь мир», а ты «вырвал её из столицы и запер в провинции у моря»!..
ПАВЕЛ. И она – никогда! и ни в чём меня не упрекнула! Никогда и ни в чём! Даже тогда, когда утонул...
ИННА. Ни слова о брате!..
ПАВЕЛ. Как она вытащила из подвала тот тяжеленный котёл?..
ИННА. Даже не начинай!..
ПАВЕЛ. Как приволокла его на кухню, можешь мне ответить? Как подняла на плиту? Где были мы с тобой, когда она?..
ИННА. Я была в школе!
ПАВЕЛ. ... всю его одежду... в чёрный цвет...
ИННА. Я была в школе!
ПАВЕЛ. А где был я?..
ИННА. На море, па! На-мо-ре!
ПАВЕЛ. Верно, я... А должен был быть...
ИННА. Ничего ты не должен! Особенно ей! Я вообще не понимаю, о чём ты сейчас говоришь?.. О чём, па?
ПАВЕЛ. О любви, доча...
ИННА. Какой ещё любви?.. Ладно. «Мама полюбила», да?
ПАВЕЛ. Да.
ИННА. Вопрос: кого? На кого она нас променяла? На кого?
ПАВЕЛ. «Привычка – вонючее чудовище»...
ИННА. При чём тут привычка?
ПАВЕЛ. Блок тысячу раз прав, тысячу раз...
ИННА. При чём тут Блок?
ПАВЕЛ. Если бы... я любил её так... как она того...
ИННА. Ты любил её!
ПАВЕЛ. Нет. Я виноват...
ИННА. Ни в чём ты не виноват!
ПАВЕЛ. От невиновных не уходят...
ИННА. Ещё как уходят!
ПАВЕЛ. Ты слышишь, что я тебе говорю или нет?!
ИННА. Что я должна услышать? Что? Что мама была «душой нашего дома», да?.. Она предала его!
ПАВЕЛ. Души не предают.
ИННА. Тогда она не была «душой нашего дома»!
ПАВЕЛ. Не тебе её судить.
ИННА. А кому? Греческим богам? Или, может, нашему?..
ПАВЕЛ. Инна! Твоя мама. Не заслужила. Того. Чтобы ты. Говорила о ней в подобном тоне!
ИННА. Куда ты, па?
ПАВЕЛ. Искать ключи! «Сам затерял – теперь ищи». Что-то горит, неужели ты не чувствуешь?
ИННА. Не чувствую! Не-чув-ству-ю! Господи!..
ПАВЕЛ. Инна... Я тебя очень прошу...
ИННА. О чём? О чём ты меня просишь?
ПАВЕЛ. Когда?.. когда у тебя последний экзамен?
ИННА. Позавчера!
ПАВЕЛ. Когда?
ИННА. Я сдала его позавчера!
ПАВЕЛ. А мне ты...
ИННА. А ты ни о чём не спрашивал!
ПАВЕЛ. А... выпускной?
ИННА. Я не пойду на выпускной!
ПАВЕЛ. Почему?
ИННА. Потому что потому! Ещё есть вопросы?.. Ну возьми ты себя в руки, па! Ну пожалуйста! Ну что ты...
ПАВЕЛ. Что и требовалось доказать.
ИННА. Что доказать?
ПАВЕЛ. Что и мужем я был таким же, как отец...
ИННА. Да что ты такое говоришь, па?!
ПАВЕЛ. Правду, доча...
ИННА. Какую ещё «правду»? Ты замечательный отец!
ПАВЕЛ. Я... с книгами и картинами... больше, чем с тобой и мамой, я...
ИННА. Ничего не больше!
ПАВЕЛ. ... как мальчишка... прошляпил... проиграл жизнь... в какие-то... игры, не видя, что рядом...
ИННА. «Игры»?!
ПАВЕЛ. А жизнь – это не игра! Искусство –да, а жизнь... Это основа, на которой...
ИННА. Значит, все наши вечера и лекции, на которые люди приезжали к нам из столицы – это «игра»?
ПАВЕЛ. А кто на них сейчас?..
ИННА. А кто говорил, что «надо выкладываться до конца, если есть хоть пара жаждущих глаз»? Кто? Может, музей и библиотека – это тоже «игры»? А архив, который ещё твой отец... «Нельзя сдаваться, доча! Особенно сейчас, когда нет уже границы между злом и добром, ложью и истиной»! Что ты говоришь, па? Из тебя «душу вынули», и ты сдался? Ну тогда научи и меня, как сдаваться! Научи, как поднимать лапки кверху!.. Па? Что с тобой, па?.. Присядь, прошу тебя, присядь...
ПАВЕЛ. Из дома... будто весь воздух... понимаешь? Мне... дышать нечем...
ИННА. Ну что ты, па... не плачь... ну пожалуйста... Ну что с тобой?..
ПАВЕЛ. Время... не лечит, доча, нет... наоборот...
ИННА. Па...
ПАВЕЛ. Только тогда... когда теряешь... тогда... понимаешь, что... Я... я её... очень люблю, доча...
ИННА. Па...
ПАВЕЛ. Не любил, понимаешь? а люблю. Всё, извини, извини... что-то я совсем... рассиропился...
ИННА. Я тебя никогда не брошу, слышишь? Никогда! Никогда!!
ПАВЕЛ. Всё, всё. Всё. «Пора приниматься за дело, за старинное дело своё». Забудь раз и навсегда об этих «лапках кверху». Поняла?
ИННА. Поняла.
ПАВЕЛ. Ты у меня ещё... в столичную академию должна поступить. И подарить свою лучшую картину музею твоего отца, поняла?
ИННА. А ты – должен закончить книгу.
ПАВЕЛ. Именно! Не псу же под хвост эти... два года... Когда мы откроем выставку юродивого Симеона, когда люди поймут, кто жил рядом с ними, кого они... Пролетит время, доча, не будет ни тебя, ни меня, а этот музей и библиотека останутся, останется моя книга и рисунки Симеона, твои картины, смотри! и люди будут приходить в этот дом и... может быть, кого-нибудь это выведет на дорогу. «Навстречу невечернему дню», как говорил мой отец. Когда у нас литературный вечер?.. Инна!
ИННА. Через неделю.
ПАВЕЛ. Конкретнее!
ИННА. 17 июня в 19.00.
ПАВЕЛ. Тема?
ИННА. «Колокол Джона Донна. Поэзия и судьба великого английского метафизика. Музыка Генри Пёрселла». Два человека уже записались.
ПАВЕЛ. Мы ударим в этот колокол, доча. Мы скажем достойное спасибо замечательному поэту и священнику. И не важно, сколько людей придёт на наш вечер. Пара «жаждущих глаз» уже есть, верно?
ИННА. Да.
ПАВЕЛ. Прекрасно.
ИННА. А что будет с музыкой?
ПАВЕЛ. С музыкой?.. «И музыка... музыка... музыка...
Вплетается в пенье моё»...
Музыку будешь ставить ты, доча. Теперь только ты да я, да мы с тобой. Я – стихи и фрагменты из проповедей Донна, а ты – музыку Пёрселла. И два стихотворенья на английском, помнишь?
ИННА. Конечно, помню. Подожди!
ПАВЕЛ. Что?
ИННА. Я могла бы попытаться сыграть...
ПАВЕЛ. Пёрселла? Его... смогла бы сыграть... только мама...
ИННА. Куда ты?
ПАВЕЛ. Посмотреть, что там горит. А ты найди Джона Донна и начнём репетицию.
ИННА. Когда?
ПАВЕЛ. Сейчас. Если, конечно, ты не пойдёшь спать.
ИННА. Ты серьёзно?
ПАВЕЛ. Нет, в пятом часу утра я буду шутки шутить. Что-то горит, чувствуешь? Подойди к окну... Или это мне...
ИННА. Нижние леса...
ПАВЕЛ. Что?
ИННА. Пожар...
ПАВЕЛ. Что?
ИННА. Нижние леса горят!
ПАВЕЛ. «Реставраторы»! Только без паники. Где твой мобильный?
ИННА. В спальне!
ПАВЕЛ. Звони пожарным – и в библиотеку! Сначала – «Библию» Лелевеля, поняла? Помнишь, где стоит?
ИННА. А ты, па?!
ПАВЕЛ. В подвал – за архивом! Звони, доча, звони!..
II д и а л о г
Спальня в доме Самсона.
САМСОН. Во дела! Думал, ты спишь, бухнусь, счас в постельку к сладкой моей королеве!..
МАРГАРИТА. Сумасшедший! Дом и так утопает в цветах!
САМСОН. Два дня, Рит! Два длиннющих дня! Я стосковался по тебе, как последний цуцик! Я такой голодный! та-акой голодный!
МАРГАРИТА. Я приготовлю тебе...
САМСОН. Только себя! только себя!..
МАРГАРИТА. Поставь меня на место, медведь!
САМСОН. Твоё место на постели! на диване! на ковре! на пианине! в ванне! у зеркала! Выбирай! Не, погоди! Я ж тебе такое из столицы приволок, тако-е!..
МАРГАРИТА. Куда ты, Сэм?..
САМСОН. Счас!.. Хоть счас в этот... как его? «Мулин Руж»! Раздевайся!
МАРГАРИТА. Сэм, милый...
САМСОН. Раздевайся! Счас-счас...
МАРГАРИТА. Да не грызи ты коробку, медведь!..
САМСОН. Не, ты только глянь, какие... штучки-дрючки, а! Во!.. И не врубишься, чего тут куда… Придумают же, пида... прости, Рит...
МАРГАРИТА. Ты с ума сошёл...
САМСОН. Я тебе так скажу, Рит: мне, как серьёзному мужику, ясно одно: такие штучки-дрючки... с настоящей женщины только зубами. Или губами… Что такое?.. Рит?..
МАРГАРИТА. Я... неважно себя чувствую...
САМСОН. Понял, отбой. А что с тобой, Рит?
МАРГАРИТА. Я обязательно примерю эти «штучки»…
САМСОН. Что стряслось, родная?.. Ты это... ты не пугай меня так... у меня сердце счас... Что стряслось?
МАРГАРИТА. Не оставляй меня одну, если можешь. Мне... очень неспокойно...
САМСОН. Фу-ты-ну-ты! А я уж... Замётано, Рит! Твоё слово для меня, ты знаешь! Я сам, когда от тебя... А что стряслось, родная?
МАРГАРИТА. Как поездка?
САМСОН. Да чёрту поездку! Иди ко мне, сядь на колени! Иди-иди... Фу-ты-ну-ты! У меня сердуе, прям... Колись, почему тебе не спится? Пятый час. Садись-садись!..
МАРГАРИТА. Ого.
САМСОН. Ни «ого». А ого-го-го.
МАРГАРИТА. Мальчишка...
САМСОН. Пацан. Вечно голодный детдомовский пацан, ты же знаешь. Никогда не мог насытиться, веришь? даже счас, когда... ну тако-е счастье...
МАРГАРИТА.Ты выпил, медведь?
САМСОН. Что ты! Ни грамульки, ни грамца – клык ставлю! «Выпил»! Я счас, Рит, знаешь... живу – как по бритве хожу, как... Думаешь, мне спокойно? Да мне так боязно, как... никогда не бывало. Я... как последний сукин кот подставы жду, засады, капкана, гадаю, где соломки подстелить. За мной столько грехов, столько... и вдруг – ты. За что? Ну за что мне такое счастье привалило? Мне ж ничего даром не давалось, ничего и никогда. Только потом и кровью, кровью и потом. Меня ж, как медведя всегда – со всех сторон, со всех сторон, немеряно раз! И я... так огрызался, так!..
МАРГАРИТА. Что с тобой, Сэм?
САМСОН. Да я... Вот ты говоришь: «не оставляй». Да мне от тебя на час отойти боязно, да что там час... Я ж говорил тебе: поехали в столицу, говорил?
МАРГАРИТА. Ну куда я с тобой?..
САМСОН. И это…
МАРГАРИТА. Что?.. Что?
САМСОН. Всё время откручивается всё назад, понимаешь? Как в кино. Гоню счас под сто двадцать, мои охламоны трубят мне сзади, а у меня – только ты перед глазами, только ты! И вот как в кино, как в кино: задрипанный клуб, ты за старым пианином, и этот... как его?.. я его в машине включил... Кого ты тогда играла?..
МАРГАРИТА. Рахманнинова.
САМСОН. Во-во его. Для старух и доходяг. А я сижу, смотрю на тебя и плачу, помнишь? Я – плачу! Зашёл, называется, на минуту. Мои охламоны зыркают на меня, а я скриплю стулом, как этот... А потом, помнишь? Как ты говорила со мной, вот так вот голову откинув, гордая такая, когда бабло на благо... т-ворительство... или как там?
МАРГАРИТА. Благотворительность.
САМСОН. Во-во. А я... Не, думаю, медведь, такая тебе – не по зубам, такая вот – не!..
МАРГАРИТА. Ага, не по зубам.
САМСОН. Я ж попёр на тебя, зажмурясь, Рит! Счас, думаю, по роже! по роже! по роже! Ну и лупи, думаю, лупи! лупи! А я не отступлюсь! Не, не отступлюсь! Я, Рит, всю жизнь по тебе тосковал, вот по такой, как ты – всю свою поганую жизнь! И вот счас, веришь? вот как выхожу от тебя, вот хоть за дверь эту, так у меня сердце сразу, вот так вот сразу – раз и вниз... Так боязно, так...
МАРГАРИТА. Ну что ты, ей-богу…
САМСОН. Во-во, Ему спасибо, Боженьке, а то б я... такую, как ты... никогда б в жизни, никогда. Я храм буду строить, вот чего...
МАРГАРИТА. Что ты будешь?..
САМСОН. Храм. А как мне ещё спасибо сказать? Как? Не, я в таком страхе жить не буду. Я ж никогда так не жил, чтоб... каждый день, да что день – час! – и только о тебе. Не-не-не! Я так жить не буду. Я уже и место приметил, и в столице с главным попом перетёр.
МАРГАРИТА. Что сделал?
САМСОН. Перетёр... прости, это... переговорил. От дурак!
МАРГАРИТА. Куда ты опять, Сэм?.. Поставь меня на место!
САМСОН. Слушаюсь и повинуюсь! Я ж тебе португальского привёз, Рит! целый ящик. Того самого, помнишь?... Выпьем?.. Что?
МАРГАРИТА. Я... и так пьяна...
САМСОН. Рит...
МАРГАРИТА. Что?.. Ну что опять?
САМСОН. Это... в Париж – только через месяц, прости. Раньше – ну никак! Обещал, знаю, но... никак! Никак! Ну... лупи меня по роже! Лупи, лупи! По бестыжей медвежьей роже! Лупи, родная! Лупи!
МАРГАРИТА. Ты точно выпил.
САМСОН. Да ни грамульки, ни грамца! Вот, тобой божусь, на коленях – лучшим, что мне в лапы с неба свалилось!.. Ни грамульки, ни грамца! Да и зачем, Рит?.. Я вот, как ты говоришь, и так пьян... Что стряслось, родная? Ну, колись ты, не мучь ты меня! Что стряслось?
МАРГАРИТА. Я люблю тебя, медведь. Я тебя очень люблю...
САМСОН. А я? я?!
МАРГАРИТА. Молчи!
САМСОН. Родная...
МАРГАРИТА. Ты разбудил меня, медведь. Молчи! Обожаю твои большие нежные лапы, твоего вечно голодного медвежонка. Молчи! «Колюсь, как на духу», как ты говоришь: я жить хочу, понимаешь, медведь? Я очень хочу жить. И чем сильнее хочу, тем страшнее становится. Держи меня, медведь, слышишь? Не отпускай меня...
САМСОН. Никогда! Во! – как перед Боженькой! Только с тобой – в печали и радости! До последнего дня! До последнего! Рит, давай под венец, а! Я ж никогда, никогда, да и ты тоже перед Боженькой... Не откажи! Пожалста! На коленях прошу! На коленях! Я для тебя горы сверну, веришь? Есть для кого! Я тебе весь мир – под ноги, под ноги! и будем мы по нём... Ты королевой, а я... на побегушках: кофеёк там поднести, книжки разные умные, ноты переворачивать. Говорить научусь – научусь, красиво, как ты, типа... собла... голо... как там было?
МАРГАРИТА. Соблаговолите.
САМСОН. Со-бла-го-во-ли-те. Научусь – клык ставлю! Не смейся. Вот только закончу объект – иди сюда, глянь в окно. Видишь, как он даже ночью – сварочными-то огнями, а? Я этот торговый центр, знаешь как назову? «МАРГАРИТА» – вот как! Я...
МАРГАРИТА. А что там?..
САМСОН. Ёб-ё!.. прости, Рит... Я счас...
МАРГАРИТА. Доченька моя...
САМСОН. Алё!.. Погоди, Рит! Погоди!..
III д и а л о г
Гостиная в доме Самсона.
МАРГАРИТА. Кофе, чай? Или что-нибудь покрепче?
ЭДВАРД. Всё свое «покрепче» я ношу с собой. Присоединитесь?
МАРГАРИТА. Нет, доктор, спасибо.
ЭДВАРД. А я выпью. Ваше здоровье, Марго.
МАРГАРИТА. ... Вы переменились, Эд.
ЭДВАРД. Как всё вокруг, Марго. Жизнь меняется, и мы вместе с ней. Я обрюзг и полысел, зато вы чертовски похорошели. Несмотря на круги под глазами. Как вам живётся в этом дворце?
МАРГАРИТА. Тревожно.
ЭДВАРД. У вашего Самсона губа не дура. Когда-то мне тоже хотелось иметь такие окна, чтоб от пола до потолка. Чтоб весь город, как на ладони... Да-а, ещё год-другой, и я перестану его узнавать. А что до тревоги, то спокойно только покойникам, Марго. Извините. Впрочем, что мы об этом знаем.
МАРГАРИТА. Мне нужна ваша помощь, Эд.
ЭДВАРД. Всецело к вашим услугам, мадам. Ваше здоровье.
МАРГАРИТА. Я понимаю, Эд... вы вините меня в том...
ЭДВАРД. Помилуйте...
МАРГАРИТА. ... что я оставила семью...
ЭДВАРД. Я тоже оставил семью.
МАРГАРИТА. Но вы не уходили к другому человеку.
ЭДВАРД. Зато моя жена, как оказалось, регулярно ходила «к другому человеку». Я до сих пор не знаю, от меня ли наш взрослый сын. И после наших с ним редких встреч...
МАРГАРИТА. Если бы я не ушла из дому...
ЭДВАРД. «Если бы да кабы да во рту росли грибы, был бы не рот, а огород». Впрочем, какие грибы в огороде. Ваше здоровье.
МАРГАРИТА. Эд...
ЭДВАРД. Я знаю вас не первый год, Марго, и при всех ваших талантах и относительном благополучии, вы не производили на меня впечатление счастливой женщины. Если вы ушли из дому, значит, у вас на то были веские причины. Если бы я считал по-другому, я бы к вам не пришёл. Вы же меня не только как доктора позвали, верно?
МАРГАРИТА. Да.
ЭДВАРД. Марго, Павел, ваша дочь и вы – были и есть единственными близкими мне людьми. Чем вам помочь?
МАРГАРИТА. Не мне, Эд – дочери.
ЭДВАРД. А что с ней? Что ещё, черт возьми!..
МАРГАРИТА. На похоронах Павла...
ЭДВАРД. Что?
МАРГАРИТА. Инна бросила мне в лицо... такие слова...
ЭДВАРД. Что с Инной?
МАРГАРИТА. ... такие слова...
ЭДВАРД. Вы сделали свой выбор, Марго
МАРГАРИТА. Ну убейте меня! убейте!..
ЭДВАРД. Успокойтесь, прошу вас...
МАРГАРИТА. Она меня ненавидит!..
ЭДВАРД. Павел умирал у меня на руках в кровавом поту. Даже для меня это...Что с Инной?
МАРГАРИТА. Она снимает угол у подруги, вернее, только ночует...
ЭДВАРД. Я знаю...
МАРГАРИТА. У последней подруги, Эд. Родители двух других выставили её на улицу. Потому что она кричала по ночам.
ЭДВАРД. Подождите. У последней – это у Евы?
МАРГАРИТА. Да. Целыми днями она бродит по городу или по берегу моря, говорит сама с собой, рисует... и развешивает свои рисунки на заборах и рекламных щитах. Мне приносят их каждый день... Взгляните. Два раза её забирали в полицию. Если бы не вмешательство Самсона, я не знаю, что было бы... Теперь его люди присматривают за ней, но... Она цитирует Электру и говорит, что ждёт брата. Который придёт и отомстит за отца.
ЭДВАРД. Но ваш сын...
МАРГАРИТА. Помогите моей девочке, Эд! прошу вас. Я потеряла сына, мужа, а теперь я теряю дочь! Если с ней что-то случится, я не знаю... я покончу с собой.
ЭДВАРД. Марго...
МАРГАРИТА. У меня сердце разрывается, Эд! Вы – единственный, кто ещё может хоть что-нибудь сделать. Инна никого к себе не подпускает, ни на шаг. А вы... вы были её первой любовью, и... поступили с моей девочкой... самым благородным образом.
ЭДВАРД. Да уж, роль постаревшего Онегина я сыграл на славу.
МАРГАРИТА. За что я вам очень благодарна.
ЭДВАРД. Я просто струсил, Марго. Как всегда. Ваше здоровье... Если бы я поверил, что меня может полюбить такая девочка, как ваша дочь...
МАРГАРИТА. Поговорите с ней, Эд...
ЭДВАРД. Увы. Завидя меня, она переходит на другую сторону...
МАРГАРИТА. Мне больше не к кому обратиться, Эд!
ЭДВАРД. Успокойтесь, прошу вас. Я поговорю, обещаю... А рисунки, конечно... Как звали того художника? автора «Крика»?
МАРГАРИТА. Так же, как и вас, Эд. Эдвард Мунк. Помогите ей, прошу вас!
ЭДВАРД. Обещаю сделать всё от меня зависящее. Я только не совсем понял насчёт брата.
МАРГАРИТА. Она его очень любила и, оказывается... не смирилась с его смертью. Она никогда не верила, что он утонул. Его же... так и не нашли. Перед уходом из дома я... случайно наткнулась на её дневник. Все эти годы втайне от нас с Павлом она писала письма брату. Все эти годы он рос вместе с нею. В том «ином бытии». Помните Ходасевича?
ЭДВАРД. Конечно.
МАРГАРИТА. Я... оказывается, многого о ней не знала... родную дочь... не понимала. Если бы я... если бы мне кто-нибудь... что вся наша жизнь обернётся такой трагедией... «Если бы да кабы», да, Эд? «да во рту росли грибы»... Я не спрашиваю – за что. За что я так наказана, я понимаю. Я спрашиваю: почему? Почему всё случилось так, как случилось? Почему? Почему, Эд?
ЭДВАРД. У меня нет ответа, Марго. Но я в лепёшку расшибусь... Что с вами?.. Марго? Осторожней!.. Обопритесь на меня... Присядьте... Глоток виски?
МАРГАРИТА. Нет.
ЭДВАРД. Что с вами, Марго?.. Прилягте...
МАРГАРИТА. Я беременна, Эд... Если б вы только знали... как мне страшно...
ЭДВАРД. В доме есть ещё кто-нибудь?
МАРГАРИТА. Прислуга... на первом этаже... Второй раз я пошла на поводу у сердца и теперь... умираю от страха и боли. Я не знаю, что мне делать, Эд. Почему всё случилось так, как случилось?
ЭДВАРД. Успокойтесь, прошу вас... Я плохой советчик, Марго. Не двигайтесь. Мой отец священник говорил мне много славных вещей, которые, к сожалению, выветрились из моей легкомысленной головы. Но одну вещь я запомнил. «Бог невиновен, а люди свободны». Кант. Да, с пульсом у вас нелады. «Если эту истину примешь сердцем, сынок, станешь на путь». Увы, я не стою на пути, как видите, поэтому сказать мне вам больше нечего. Но... вы, Марго, не откладывая, должны придти ко мне на обследование. Сколько недель?
МАРГАРИТА. Не знаю. Десять... может быть, больше. Мне сорок два года, Эд.
ЭДВАРД. Вы такая же девочка, как ваша дочь. В среду в два. Вас устроит?
МАРГАРИТА. Да.
ЭДВАРД. Инну я найду сегодня же. Я знаю, где живет Ева. И сразу же перезвоню вам – обещаю... Я сейчас скажу вам одну благоглупость, но... вам нельзя волноваться, Марго. Постарайтесь себя поберечь. Теперь уже – не только себя.
МАРГАРИТА. Вы уходите?
ЭДВАРД. Больных становится всё больше и больше, Марго. Как говорит наш философ фармацевт: «чем больше лекарств, тем больше болезней, чем больше болезней, тем больше больных»... Ваше здоровье, Марго... Мы встали не на тот путь. Я имею ввиду человечество, а не вас. Не на тот путь...
МАРГАРИТА. Почему вы пьёте, Эд?
ЭДВАРД. Ну-у! Выносить эту жизнь на трезвую голову – это уже не моё. В среду в два, Марго... Слышите?
МАРГАРИТА. Что?
ЭДВАРД. Скрежет...
МАРГАРИТА. Какой скрежет?
ЭДВАРД. Железного колеса... Он... преследует меня повсюду... Не вставайте.
МАРГАРИТА. Мне надо...
ЭДВАРД. Куда?
МАРГАРИТА. Мне надо.
ЭДВАРД. Простите. Я провожу вас... Осторожнее. Обопритесь на меня... В среду, в два, Марго. Я кликну прислугу?
МАРГАРИТА. Спасибо, Эд.
ЭДВАРД. Я вам позвоню...
IV д и а л о г
Сквер.
ЭДВАРД. Подождите!
ИННА. Что вам надо?
ЭДВАРД. Поговорить...
ИННА. «Снимите часы с запястья»!
ЭДВАРД. Простите?
ИННА. «Дайте мне человека, и я начну с несчастья». Бродский. «Портрет трагедии». Больше говорить не о чем.
ЭДВАРД. Бродский говорил, что трагедия противостоит времени...
ИННА. Он ошибался!
ЭДВАРД. Искусство всегда противостоит времени...
ИННА. Ничего не всегда! Ни музея, ни библиотеки, ни дома – от отца не осталось ничего. Нечего врать. Какое ещё «искусство»?
ЭДВАРД. А память? Все, кто знали вашего отца... Подождите!
ИННА. Года не пройдёт, и кто его вспомнит?
ЭДВАРД. Я. Вы. И многие другие. Поверьте мне...
ИННА. Что вам надо?
ЭДВАРД. Присядем?
ИННА. Я тороплюсь.
ЭДВАРД. Я хотел бы... купить пару ваших рисунков и заказать портрет.
ИННА. Обманщика из дешёвой комедии? Вы не умеете лгать, Эд. Почему бы вам сразу не сказать, что это моя мать вас подослала?
ЭДВАРД. Меня никто не подсылал, это во-первых, а во-вторых, нет ничего удивительного в том, что ваша мать о вас беспокоится.
ИННА. Пусть о себе побеспокоится. Чего вы хотите?
ЭДВАРД. Для начала хочу пригласить вас к себе и предложить вам кофе или чаю. Вы дрожите от холода.
ИННА. Ничего не дрожу. Я не чувствую ни холода, ни голода, ни жажды.
ЭДВАРД. А что вы?..
ИННА. Ненависть. Знакомо такое чувство? Да, «я рождена любить – не ненавидеть», я помню! Но я – не Антигона! Я – не люблю, я – ненавижу!
ЭДВАРД. Послушайте...
ИННА. Не подходите ко мне! Все вы заодно!
ЭДВАРД. Подождите! С кем это я заодно?
ИННА. С матерью! с её сожителем! с его приспешниками! С теми, кто превратил мир моего отца в пепелище!
ЭДВАРД. Если я и был с кем-то заодно, так это с вашим отцом, и вы это знаете. Да, Марго попросила, чтоб я с вами встретился. Но это был только повод – повод, а не причина! Я за вами...
ИННА. А причина?.. Только... не надо смотреть на меня такими собачьими глазами...
ЭДВАРД. Надежда...
ИННА. На что?
ЭДВАРД. После тех нежных слов... которые вы...
ИННА. Ах, «нежных слов»!..
ЭДВАРД. ... может быть...
ИННА. Ничего не «может быть»! Могло было быть тогда, Эд, если б вы мне ответили. Год назад! И вы это знаете. Что ещё? Я тороплюсь.
ЭДВАРД. Почему вы ушли из театра?
ИННА. Достали вы меня с этим театром!
ЭДВАРД. После Антигоны предлагали Офелию...
ИННА. Предлагали.
ЭДВАРД. И что?
ИННА. Ничего! Старого режиссёра «ушли» на пенсию, а новый, приглашённый из столицы, предложил нам новую пьесу. Мне – вместо Офелии – роль проститутки, а заодно и койку в своей конуре...
ЭДВАРД. Я набью ему морду.
ИННА. Опоздали, Эд.
ЭДВАРД. Почему?
ИННА. Потому что театр закрывают. Теперь там будет казино.
ЭДВАРД. Ваш отец как в воду глядел: «когда трагедию перестают играть на сцене, она сходит в зрительный зал».
ИННА. И зрителям на это – наплевать! «Они не видят и не слышат, живут в сём мире, как впотьмах, для них и солнцы, знать, не дышат, и жизни нет в морских волнах». Но есть ещё те, кто слышат и видят, и не дают! не услышать и не увидеть...
ЭДВАРД. Вы сейчас...
ИННА. Я дождусь брата, что бы вы там все не говорили!
ЭДВАРД. А я ничего не говорю.
ИННА. Все говорят!
ЭДВАРД. Мало ли что говорят. Тем более «все». «Народ всегда не прав»...
ИННА. Вот как! А кто ж тогда прав?
ЭДВАРД. Не знаю. Бог, наверно. И отдельно взятый человек. Как Сократ или Кант.
ИННА. А кто сказал, что «человек заблуждается, а народ – никогда»?
ЭДВАРД. Какой-то присобленец политик и не он один. Человек бывает прекрасен и в своих заблуждениях, а народ всегда отвратителен в своей кажущейся правоте. Возьмите, к примеру, нашего священника, которого сочли ненормальным и отлучили от церкви.
ИННА. За что?
ЭДВАРД. За то, что стал говорить не то, что хотели услышать.
ИННА. Отец Пётр?
ЭДВАРД. Да.
ИННА. Я.. хотела зайти к нему... А что «не хотели услышать»?
ЭДВАРД. То, что скоро власть и церковь объединятся, придет антихрист ставить печать на чело и руку, и наступят последние дни – более страшные, чем первые годы христианства. Причём, говорил он об этом спокойно и доказательно, основываясь на пророках и Апокалипсисе. Знаете, даже для протестантского священника это черезчур. Сам я думаю, что не наше дело судить о временах и сроках, но, если человек почувствовал в себе дар пророка и пошёл наперекор всем и всему, у меня это вызывает только уважение... А ваш брат?..
ИННА. Приходит ко мне каждую ночь. И не говорит ни слова. А во сне со мной только мёртвые разговаривают. Почему?
ЭДВАРД. Не знаю. Вы... об этом хотели со священником?..
ИННА. Больше не с кем. Где он живёт? В храме отшатываются от меня, как от сумасшедшей...
ЭДВАРД. В конце Дюнной улицы. Предпоследний деревянный дом с палисадником. Он всегда очень уважительно относился к тому, что делал ваш отец.
ИННА. Отец тоже ко мне приходит. Садится на стул... в углу и каждый раз задаёт один и тот же вопрос: «что в этом доме жило, кроме нас»? Я вспомнила откуда это: «Теперь ты там, где знают всё, скажи: что в этом доме жило, кроме нас»? Почему он спрашивает об этом у меня? Он – у меня? Ведь это он уже там, в «ином бытии», где знают всё.
ЭДВАРД. Знают ли...
ИННА. А кто знает? Кто знает, почему случилось то, что случилось? Кто? Если б моя мать, её сожитель или его приспешники!.. если б это они сожгли наш дом, убили моего отца! о-о, я бы знала, что делать! Но ведь они тут – ни при чём! А кто тут «при чём»? Пьяный маляр? Несчастный случай? Отец всегда говорил: «ничего случайного не бывает, у всего есть причина и смысл». Только вот в чём этот смысл? В чём причина?.. Как мне объяснить брату, почему ему... некуда вернуться некуда!
ЭДВАРД. Как же некуда – вы же остались! Человек – не кот, он не в дом возвращается, а к родному человеку. Инна, жизнь – это череда потерь – не перебивайте – потерь. Жизнь только и делает, что перемалывает самое лучшее, самое светлое. Это железное колесо жизни летит под откос. И что? под колесо теперь? Вспомните: ваш отец никогда не сдавался, он всегда вставлял палки в это железное колесо. Всеми своими делами. Поймите, Инна, любовь и память – те же палки в железное колесо. Каждый разговор с вашим отцом, каждый вечер в вашем доме, пока мы живы, пока помним и любим – останутся. Однажды, вернувшись после такого разговора домой, я... по дурной привычке включил телевизор, взял газету, плеснул в стакан виски и вдруг... Господи, да что же я делаю! Взрослый человек – как я живу? чем? Я взял томик Ходасевича, который подарил мне ваш отец, и до полуночи глотал прекрасные горькие строки. Если б не сон, если б не это сладостное забытьё... Нет, я о другом хочу сказать, совсем о другом! О том, что... в нашем городе не было другого такого дома, где за чаем, за неспешным разговором, ты бы вдруг не осознавал, что... ты не узник, отбывающий срок жизни, ты – человек, у которого... есть какое-то предназначение и... ты можешь ещё стать... если... А как ваш отец читал стихи, не вставая из-за стола, не педалируя, не забывая стряхивать пепел...
И музыка, музыка, музыка
Вплетается в пенье моё,
И узкое, узкое, узкое
Пронзает меня лезвиё.
Я сам над собой вырастаю,
Над мёртвым встаю бытиём,
Стопами в подземное пламя,
В текучие звёзды челом...
Я помню, сдышите. Не плачьте, прошу вас... Инна, милая, хотите, я увезу вас отсюда? далеко-далеко. Я буду заботиться о вас, буду вам хорошим другом, если вы не захотите ничего другого, буду лелеять вас и пестовать... Я знаю, я непригляден, стар, циничен, но я возьмусь за себя. Брошу пить, буду приносить вам каждое утро цветы, буду... ну, не знаю, бегать трусцой... Уедемте, прошу вас...
ИННА. Я должна дождаться брата.
ЭДВАРД. Позвольте ждать его вместе с вами. Я не буду вам в тягость, поверьте. Вы будете рисовать, музицировать, я куплю вам пианино, а я ... я буду тише травы, ниже воды, вот увидите... то есть, наоборот...
ИННА. Это мать вас подговорила...
ЭДВАРД. Да при чём тут ваша мать! Подождите! Инна!
ИННА. Неправда!
ЭДВАРД. Правда! Клянусь вам! Памятью вашего отца! Подождите! Может, это для меня ещё не всё потеряно! Инна!..
V д и а л о г
Кабинет Эдварда в больнице.
ЭДВАРД. Я занят! Занят, чёрт бы вас!..
САМСОН. Опять киряете?
ЭДВАРД. Нашли?
САМСОН. Вы ж на работе, док...
ЭДВАРД. Нашли?!
САМСОН. Весь город на кукан поставил! Да что город! Мои охламоны её фотку всем под нос совали! Как сквозь пальцы ушла...
ЭДВАРД. Второй день...
САМСОН. На автобус и электричку билетов не брала. А без бабок – кто ж её повезёт? Я давал ей бабло, она мне – в рожу...
ЭДВАРД. А Ева? родители?
САМСОН. Этих сам построил: ничего не знают. В десять вечера пришла, в душ и заперлась. Всё. Когда ушла – не знают. Мои с восьми утра заступают – она ж раньше десяти из дому ни ногой...
ЭДВАРД. Может, она оставила что-нибудь? записку...
САМСОН. Да там всё – чёрк-перечёрк...
ЭДВАРД. Что чёрк-перечёрк?!
САМСОН. Да стишки там...
ЭДВАРД. Поехали!
САМСОН. Да не гоните вы волну, док!.. Алё? Садитесь! Стас?.. Листок, что девчонка на столе оставила, у тебя?.. В зубы – и к доку! Живо!..
ЭДВАРД. Что там... на листке?..
САМСОН. Да стишки, говорю же, стишки... к брату... Да не убивайтесь вы так, док: девчонка – не иголка, найдём. Не таких находили. Может, у неё родичи какие есть? дальние, не знаете? А то я к Рите...
ЭДВАРД. Нет. Кроме меня и Марго...
САМСОН. А что вы с ней сами не перетёрли, док? Как тень за девчонкой бегали...
ЭДВАРД. Опоздал, Самсон, опоздал... Скрежет, скрежет...
САМСОН. Вы бы так не киряли, док...
ЭДВАРД. У кого... ничего нет... у того и это «ничего» отнимется...
САМСОН. Вы мне лучше... что с Ритой, скажите? Ответы пришли?
ЭДВАРД. Пришли. Только что. Держите.
САМСОН. И чего?
ЭДВАРД. Читайте.
САМСОН. ... Двойня?
ЭДВАРД. Если бы.
САМСОН. А что это... два сердца? У кого?
ЭДВАРД. У мальчика.
САМСОН. Два сердца?.. Да разве ж такое?..
ЭДВАРД. Ещё и не такое бывает.
САМСОН. Да что ж это... И что теперь?
ЭДВАРД. Не знаю.
САМСОН. А кто знает?! А я чуял, чуял!..
ЭДВАРД. Послушайте...
САМСОН. Как только не замаливал! что только не делал!.. Чуял, чуял! шкурой своей – вот этой!.. Потому и детдом на себя взял, и храм вон, а... не подстелишь соломки, не, не подстелишь...Боженька ты мой, что я Рите скажу, а?
ЭДВАРД. Ничего. Вот Рите...
САМСОН. Она-то – в чём повинна, а? Она!..
ЭДВАРД. Ни слова...
САМСОН. Да я... лучшего человека – в жизни не встречал!.. Ох, Боженька, Боженька... меня бы!.. меня на корню казнил! а её-то – за что? Её-то, док? За что?
ЭДМУНД. Не ко мне вопрос.
САМСОН. А к кому вопрос, док? К кому?!.
ЭДМУНД. Не знаю.
САМСОН. В нашем детдоме... пацан был один, доходяга кривобокий. Лупили его все, измывались, кто как мог. А он, кровь и сопли размазывая, орал: за всё заплатите! за всё! за всё!.. Иль ты в такие дела не веришь?
ЭДВАРД. В какие «такие»?
САМСОН. Ты б не кирял так, док...
ЭДВАРД. Отец священник... верил, а я...
САМСОН. А я... отца своего, веришь? в глаза никогда... Потому и хотел всю жизнь, всю свою поганую жизнь!.. чтоб отцом настоящим! настоящим! А мне – по роже, по роже, по роже! То на аборт сваливали, то рожали – да, док, рожали!.. но не от меня! не от меня, веришь? а как божились! как божились! Я им – всё, а они – мне!.. А когда мне... один раз в жизни – вот, как с неба в лапы, настоящую женщину – на тебе! два сердца!.. Ты меня, док... так саданул, так саданул...
ЭДВАРД. Я тут ни при чём...
САМСОН. А кто тут при чём? Кто?! Скажи! Я с него шкуру – ремнями, ремнями!..
ЭДВАРД. Из жизни ремней не нарежешь!..
САМСОН. Я жизнь положил, док? жизнь! чтоб такую, как Рита...
ЭДВАРД. Не ту, видать, жизнь!
САМСОН. Да я тебя!.. Я счас!..
ЭДВАРД. Ну давай! Давай! Что зря стволом махать? Ну! Кишка тонка?! Что?!
САМСОН. ... Ну ты псих, док... ты конченный псих...
ЭДВАРД. Чья бы корова мычала. А сейчас – послушайте меня наконец. Внимательно и молча! Есть те, что и с двумя сердцами – и родились, и живут. Во Франции одна девочка уже 8 лет с двумя серцами...
САМСОН. Да ты...
ЭДВАРД. Помолчите! И не только во Франции. Первое, что вам надо сделать, это – ни слова Марго о двух сердцах, ни слова!.. Роды будут трудными, если вообще будут. Второе. Надо найти клинику – в Европе или в Америке, куда вам надо будет...
САМСОН. Да её!..
ЭДВАРД. Помолчите!! Клинику я вам сам найду...
САМСОН. Алё?..
ЭДВАРД. Вы слышите, что я вам говорю или нет?
САМСОН. Стой, где стоишь! Я счас, док!..
ЭДВАРД. Самсон...
САМСОН. Я за стишками! Я счас!..
ЭДВАРД. ... Скрежет, скрежет... Где ты, девочка моя?.. «Где ты, Мисюсь»?.. Твоё здоровье, твоё здоровье, твоё здоровье...
САМСОН. Вот, док, держите... И завязывайте вы кирять...
ЭДВАРД. Вы поняли, что вам нужно делать, Самсон?
САМСОН. Как штык!..
ЭДВАРД. Идите! Подождите! Сначала – вы должны найти Инну! Во что бы то!..
САМСОН. Да я её!..
ЭДВАРД. Вы поняли меня или нет?
САМСОН. Ты мне жизнь мне вернул, док!
ЭДВАРД. Не за себя прошу – за Марго!
САМСОН. Найду – будь спок! Не таких находили! Да счас я!..
ЭДВАРД. Ищите, Самсон! Ищите!
САМСОН. Спасибо, док! Спасибо!..
ЭДВАРД. Ищите!!. Где ты... девочка моя... «Было... на улице... полутемно... стукнуло... где-то... под крышей... окно...» О, Господи! Самсон! Подождите! Самсон!..
М о н о л о г
Берег моря.
ИННА. Мы так боялись моря...
Ни я, ни мама, только папа... не подходили к берегу...
Теперь... хочу, как ты... на тот... на незнакомый берег...
Последний раз... во сне... ты был такой красивый, загорелый...
Впервые... назвал меня по имени... и так похож на папу!..
А после... позвал. Позвал ведь?.. Я иду...
Ты прав... нет смысла возвращаться... Зачем? Куда?..
Теперь я тоже буду сниться... и Эдварду, и маме... у нее... не помню, я тебе писала?.. нет ни моей одежды... ни котла... одни рисунки... Всё сгорело в доме...
Один венок останется... Из руты, мяты, розмарина... и маргариток...
Эд будет виски пить... я так его любила... он умный и хороший... Почему? ни ум, ни доброта не делают тебя сильнее?.. Он слышит скрежет колеса... железного... что катится и катится... ломая палки...
Я... палка в колесо... Я не хочу... не не могу, а не хочу... ни скрежета, ни боли... хватит...
Какая яркая луна... слепящая тропа... к тебе... к «иному бытию»...
Ты... плавал, как дельфин, а я... не научилась плавать... и это хорошо... Но... доплыву к тебе... смогу... ну, взмахов пять, ну шесть, чтоб... никогда уже... ни скрежета, ни боли...
Ты мне поможешь, брат?.. Чтоб всё недолго было... А я тебе... шесть строк... шесть строк... шесть...
«Было на улице полутемно...
Стукнуло где-то под крышей окно...
Свет промелькнул, занавеска взвилась...
Быстрая тень со стены сорвалась...
Счастлив, кто падает вниз головой...
Мир для него хоть на миг – а иной»...
VI д и а л о г
Кабинет в доме Павла.
ПАВЕЛ. Ищи меня в сквозном весеннем свете.
Я весь – как взмах неощутимых крыл.
Я звук, я вздох, я зайчик на паркете,
Я легче зайчика: он – вот, он есть, я – был.
Но, вечный друг, меж нами нет разлуки!
Услышь, я здесь. Касаются меня
Твои живые, трепетные руки,
Простёртые в текучий пламень дня.
Помедли так. Закрой, как бы случайно,
Глаза. Ещё одно усилье для меня –
И на концах дрожащих пальцев, тайно,
Быть может, вспыхну кисточкой огня.
Дальше.
ИННА. Дальше – входишь ты, читашь два стихотворенья о душе, потом вступает мама, первая часть «Вокализа» Рахманнинова, потом я читаю Берберову...
ПАВЕЛ. Давай с третьего куска – с комнаты. Не забывай, что я, появившийся только потому, что ты меня помнишь и любишь – только голос, призрак, воспоминание. Не увлекайся переживаниями, а веди мысль. Поняла?
ИННА. Поняла. «Мы сидим с ним в остывшей к ночи комнате, вернее, он, как почти всегда, когда дома, лежит, а я сижу в ногах у него, завернувшись в бумазейный капотик, и мы говорим о России, где начинается стремительный конец всего – и старого, и нового, блеснувшего на миг. Всего того, что он любил. Я говорю о том, что для меня он, не имеющий в себе ни капли русской крови, есть олицетворение России, что я не знаю никого, более связанного с русским Ренесансом первой четверти века, чем он, – он может говорить о смерти Чехова и Толстого как о событиях личной жизни, он знал Блока, он жал руку Скрябину, он сам есть часть этого Ренессанса, один из камней здания, от которого скоро не останется ничего».
ПАВЕЛ. Проходит сеятель по ровным бороздам.
Отец его и дед по тем же шли путям.
Сверкает золотом в его руке зерно,
Но в землю чёрную оно упасть должно.
И там, где червь слепой прокладывает ход,
Оно в заветный срок умрёт и прорастёт.
Так и душа моя идёт путём зерна:
Сойдя во мрак, умрёт – и оживёт она.
И ты, моя страна, и ты, её народ,
Умрёшь и оживёшь, пройдя сквозь этот год, –
Затем, что мудрость нам единая дана:
Всему живущему идти путём зерна.
Дальше.
ИННА. «Счастье мое с ним было не совсем того свойства, какое принято определять словами: радость, свет, блаженство, благополучие, удовольствие, покой. Оно состояло в другом: в том, что я сильнее ощущала жизнь рядом с ним, острее чувствовала себя живой, чем до встречи с ним, что с ним – любое чудо казалось возможным».
ПАВЕЛ. Мысль веди! Берберова это делает замечательно. Мысль рождает эмоцию, а не наоборот, не забывай!
ИННА. «Для меня наш диалог, который длился семнадцать лет – не прошлое. Это такое же настоящее, как сегодняшний день. Оно живет во мне, до сих пор действует на меня, растет во мне, как и я расту в нем».
ПАВЕЛ. Деревья Кронверкского сада Под ветром буйно шелестят.
Душа взыграла. Ей не надо
Ни утешений, ни услад.
Глядит бесстрашными очами
В тысячелетия свои,
Летит широкими крылами
В огнекрылатые рои.
Там все огромно и певуче,
И арфа в каждой есть руке,
И с духом дух, как туча с тучей,
Гремят на чудном языке.
Моя изгнанница вступает
В родное, древнее жилье
И страшным братьям заявляет
Равенство гордое свое.
И навсегда уж ей не надо
Того, кто под косым дождем
В аллеях Кронверкского сада
Бредет в ничтожестве своем.
И не понять мне бедным слухом,
И косным не постичь умом,
Каким она там будет духом,
В каком раю, в аду каком.
И – предпоследний монолог. Давай.
ИННА. «Я оставила в квартите всё, как было. Он стоял у открытого окна и смотрел вниз, как я уезжаю. Я вспомнила, как, когда я снимала эту квартиру, я подумала, что нам опасно жить на четвёртом этаже, что я никогда не буду за него спокойна. Но его внимание в последние дни было обращено в другую сторону: нынче днём он сказал мне, зайдя на кухню (где я варила ему борщ на три дня):
- Не открыть ли газик?
Теперь, в открытом настежь окне, он стоял, держась за раму обеими руками, в позе распятого, в своей полосатой пижаме.
ПАВЕЛ. Было на улице полутемно.
Стукнуло где-то под крышей окно.
Свет промелькнул, занавеска взвилась,
Быстрая тень со стены сорвалась –
Счастлив, кто падает вниз головой:
Мир для него хоть на миг – а иной.
ИННА. Па, я хотела...
ПАВЕЛ. Потом. Встань за моим плечом – и спокойно и строго верни бывшему возлюбленному его же строки. Давай.
ИННА. Не верю в красоту земную
И здешней правды не хочу,
И ту, которую целую,
Простому счастью не учу.
По нежной плоти человечьей
Мой нож проводит алый жгут:
Пусть мной целованные плечи
Опять крылами прорастут!
ПАВЕЛ. И уходи! Уходи! Раз решила – никаких сомнений!
ИННА. Держись, Орфей!
ПАВЕЛ. Странник прошёл, опираясь на посох,
Мне почему-то припомнилась ты.
Едет пролётка на красных колёсах –
Мне почему-то припомнилась ты.
Вечером лампу зажгут в коридоре –
Мне непременно припомнишься ты.
Чтоб не случилось на суше, на море
Или на небе, – мне вспомнишься ты.
ИННА. ... Это Ходасевич?.. Ты не читал такого...
ПАВЕЛ. А теперь буду. Где мама, не понимаю. Шестой час...
ИННА. Весна...
ПАВЕЛ. «Весна». Так, с твоими кусками всё. Что ещё повторить?
ИННА. «Балладу».
ПАВЕЛ. Правильно...
Сижу, освещаемый сверху,
Я в комнате круглой моей,
Смотрю в штукатурное небо
На солнце в шестнадцать свечей.
Кругом – освещёные тоже,
И стулья, и стол и кровать.
Сижу – и смущеньи не знаю,
Куда бы мне руки девать.
Морозные белые пальмы
На окнах беззвучно цветут,
Часы с металлическим шумом
В жилетном кармане идут.
О, костная, нищая скудость
Безвыходной жизни моей!
Кому мне поведать, как жалко
Себя и всех этих вещей?
И я начинаю качаться,
Колени обнявши свои,
И вдруг начинаю стихами
С собой говорить в забытьи.
Бессвязные, страстные речи!
Нельзя в них понять ничего,
Но звуки правдивее смысла
И слово сильнее всего.
И музыка, музыка. музыка
Вплетается в пенье мое.
И узкое, узкое, узкое
Пронзает меня лезвиё.
Я сам над собой вырастаю,
Над мёртвым встаю бытиём,
Стопами в подземное пламя,
В текучие звёзды челом.
И вижу большими глазами,
Глазами, быть может, змеи,
Как пению дикому внемлют
Несчастные вещи мои.
И в плавный, вращательный танец
Вся комната мерно идёт,
И кто-то тяжёлую лиру
Мне в руки сквозь ветер даёт.
И нет штукатурного неба,
И солнца в шестнадцать свечей:
На гладкие чёрные скалы
Стопы опирает – Орфей!
Что дальше?
ИННА. Что?
ПАВЕЛ. Дальше что – не спи!
ИННА. «Когда б я долго жил на свете...»
ПАВЕЛ. Точно. Забыл, надо же... Сейчас...
Когда б я долго жил на свете
Должно быть, на исходе дней
Упали бы соблазнов сети
С несчастной совести моей.
Какая может быть досада,
И счастья разве хочешь сам,
Когда нездешняя прохлада
Уже бежит по волосам?
Глаз отдыхает, слух не слышит,
Жизнь потаенно хороша,
И небом невозбранно дышит
Почти свободная душа.
Всё. Давай последний монолог, и на этом закончим.
ИННА. «Он умер в Париже в госпитале Бруссэ в 6 часов утра. Перед смертью сказал:
«Сегодня ночью я ненавидел всех. Все были чужие. Кто здесь, на этой койке не лежал, не спал, не мучился эти ночи, как я, тот мне никто, тот мне чужой. Только тот мне брат, кто, как я, прошел эту каторгу». А потом... открыл глаза, улыбнулся... и через несколько минут всё было кончено. Его прах покоится в Париже на Бьянкурском кладбище, а душа...
Нет, не кончено. Ничего не кончено». Не может быть «кончено»... Где ты, Орфей?..
ПАВЕЛ. Дальше.
ИННА. Дальше – мама. Третья часть «Вокализа».
ПАВЕЛ. Где она? Час до выступления, не понимаю...
ИННА. Весна, па. А Рахманнинова мама исполняет божественно, сам говорил.
ПАВЕЛ. Говорил, говорил...
ИННА. Ты замечательно читаешь...
ПАВЕЛ. Не подлизывайся. И повторяю: не занимайся переживаниями. Хлебом вас не корми – дай попереживать.
ИННА. А «Ни жить, ни петь...» ты будешь читать?
ПАВЕЛ. Конечно.
ИННА. Мне это стихотворенье о-чень нравится.
ПАВЕЛ. Дай мне покурить спокойно.
ИННА. Ну, пожалуйста, па.
ПАВЕЛ. Через час.
ИННА. «Ещё одно усилье – для меня»!
ПАВЕЛ. Ладно. Повторенье – мать ученья.
Ни жить, ни петь почти не стоит:
В непрочной грубости живём.
Портной тачает, плотник строит:
Швы расползутся, рухнет дом.
И лишь порой сквозь это тленье
Вдруг умилённо слышу я
В нём заключённое биенье
Совсем иного бытия.
Так, провождая жизни скуку,
Любовно женщина кладёт
Свою взволнованную руку
На грузно пухнущий живот.
Всё?
ИННА. Ходасевич верил в то, что писал?
ПАВЕЛ. Попробуй напиши такое без веры.
ИННА. А ты?
ПАВЕЛ. Конкретнее, пожалуйста.
ИННА. В «совсем иное бытие»?
ПАВЕЛ. Инна…
ИННА. Я помню: такие вопросы задавать нельзя.
ПАВЕЛ. Покуда помнишь и любишь, никакое «иное бытие»...
ИННА. Куда ты, па?
ПАВЕЛ. Маму искать – куда!
ИННА. Подожди, па!.. Я с тобой!..
Стихотворения Владислава Ходасевича.
Фрагменты из книги Нины Берберовой «Курсив мой».
Железное колесо. драма в 2-х действиях
© Copyright: Вальдемарас Микшис, 2022
Свидетельство о публикации №222010901737
Свидетельство о публикации №222010901737
Рецензии