Две жизни за одну

Фильм Арика Любецкого «Мама Валентины», получивший первый приз на берлинском фестивале еврейского кино, пробивался на израильский экран целых три года. Страшный финал, где героини оказываются в «газовой камере» в наши дни, у многих вызвал состояние шока. О другом трагическом событии, которое произошло во время съемок картины, зрители не узнали...

«ТЫ БУДЕШЬ СНИМАТЬСЯ!»

Исполнительница главной роли, известная актриса Этель Ковенская снималась в этом фильме в самые страшные минуты своей жизни: ее муж, композитор Лев Коган, с которым она была счастлива на протяжении 43 лет, умирал в больнице. Ей тогда было не до кино, и на кастинг, где отбирали актеров, Этель отправилась, чтобы не обижать свою агентшу – замечательную женщину, которая приложила для этого столько усилий! Конкуренция была очень жесткая: на роль пробовались самые знаменитые израильские актрисы. Сценарий обещал, что фильм оставит свой след в истории национального кино.

Главная героиня фильма – польская еврейка, потерявшая в Катастрофе всех своих близких и доживающая свой век в Израиле, страдает от одиночества, но решительно отвергает сиделок, которых пытается привести в ее дом единственный сын – успешный адвокат. И только молоденькая Валентина, прибывшая в Израиль из Польши в поисках заработка, находит место в сердце старой женщины. Дело в том, что внешне девушка поразительно похожа на лучшую польскую подругу из полиного детства, тоже Валентину. Ту самую, которая не открыла ей дверь, когда Поля с маленьким братом искала укрытия от фашистов. Появление иностранной рабочей из Польши подобно детонатору взрывает прошлое, скрывающееся в глубинах памяти женщины, пережившей Катастрофу. Теперь Поля снова там, в своей юности, и на сей раз «Валентина» уже не за плотно запертой дверью своего дома, а здесь - рядом с ней. И, кажется, на сей раз их уже ничто не разлучит. Так, во всяком случае, кажется Поле. Спасется ли перепуганная девушка от этой странной старухи, которая не желает отпускать ее от себя?...

...Этель Ковенская, сыгравшая роль Поли, не говорила по-польски с 14 лет, но когда ей дали листочек с текстом роли, забытые слова и фразы вдруг начали всплывать в памяти сами по себе. Она просто читала их, даже не пытаясь играть роль, потому что не собиралась сниматься в кино. Пришла, чтобы «отметиться» на площадке и поспешить к Леве. Мыслями Этель была уже там - в больнице. И вдруг услышала аплодисменты и возглас режиссера, отбиравшего актеров для фильма: «Мекубелет!» (принята).

Поехав в больницу, Этель рассказала мужу о сценарии фильма и прослушивании, добавив, что хотя и прошла на главную роль, сниматься не собирается – хочет все время быть рядом с ним. А он - впервые в жизни - повысил на нее голос: «Ты с ума сошла! Боже, какое счастье, что ты прошла на такую роль... Не вздумай отказываться! Я тебе запрещаю! Ты будешь сниматься!».

Второй раз в жизни она услышала в голосе мужа такую непривычную для нее непререкаемость: Лева был самым добрым и мягким человеком из всех, кого она когда-либо знала.

Она вспомнила, как в первый раз услышала ту же жесткость в его голосе в 1972-м, в Москве. Прибежала из театра после репетиции в приподнятом настроении, хотела рассказать мужу, как замечательно прошел день, а он неожиданно прервал ее: «Сядь, нам нужно серьезно поговорить». У нее тогда все внутри оборвалось: «Сейчас скажет, что разлюбил. Переживу ли, не знаю, но выслушать придется». Но муж произнес совсем другие слова, не те, которые она себе навоображала: «Мы едем в Израиль. Я так решил. И это окончательно».

Им обоим было что терять в начале 1970-х. Этель – одна из лучших актрис театра имени Моссовета, исполнительница главных ролей во многих спектаклях. Лев Коган – известный композитор, чье имя часто звучит по радио. Человек, написавший музыку к четырем балетам, шести мюзиклам, 50 драматическим спектаклям; автор многочисленных произведений для симфонических и камерных оркестров, наконец, песен, которые исполняют знаменитые Эмиль Горовец и Нехама Лифшиц.

...В этот момент Этель поняла: муж так и не смог простить властям той истории, когда его, одного из лучших учеников Хачатуряна, пытались исключить из Гнесинки за обнаруженные в партитуре дипломной работы «интонации» израильского национального гимна «ха-Тиква».

СМЕРТЬ НА ЭКРАНЕ И В ЖИЗНИ

- На съемочной площадке ко мне все относились очень тепло, зная мое положение, - вспоминает актриса. – В первые дни туда приходил мальчик, сын продюссера. Он учился в пятом классе и появлялся на площадке после школы. В перерывах он предлагал всем воду, а меня обходил. Какое ему дело до старой бабки! И вдруг через пару дней подходит, протягивает мне бутылку и говорит: «Хочешь воды?». Я поняла, что завоевала сердце этого мальчика, чему очень обрадовалась. Если взрослые поддерживали меня, зная о моем положении, то ему я, очевидно, просто понравилась. Потом этот мальчик не раз приходил со своей мамой ко мне в гости.

Во время съемок я почти не спала, - продолжает актриса. - В шесть утра меня уже ждала внизу машина, чтобы везти на съемки, а после их окончания я прямо с площадки ехала к Леве в больницу. Мне разрешали там находиться до самого поздна. Обычно я уходила последней. Однажды вышла, за мной, как всегда, закрыли ворота, и вдруг – страшный ливень, а укрыться негде, и на дороге – ни души и ни одной машины. Я стояла и рыдала в голос, тщетно пытаясь освободиться от тисков душевной боли, которая преследовала меня с тех пор, как заболел Лева, от страха перед надвигающимся одиночеством...

ххх

Муж Этель Ковенской умер во время съемок. Она словно почувствовала, что его больше нет. Прервала сцену, закричав, что ей нужно срочно позвонить в больницу, и побежала к телефону. «К сожалению, ваш муж только что скончался», - ответили ей.
Съемки картины были прекращены на семь дней: вся группа пришла на похороны Льва Когана и ни на один день не оставляла Этель одну во время «шивы». Это поддерживало ее и помогало пережить ужас утраты. У актрисы и по сей день сохранился душевный контакт с режиссером фильма Ариком Любоцким: он часто ей звонит и приглашает в свой дом на Шабат, когда там собирается вся его семья.

- Я посвятила эту роль Леве, - говорит Этель. – Жаль, что он не увидел фильма, в котором я снялась только благодаря его воле. Я не видела в зале ни одного равнодушного лица. Но больше всего меня потрясло то, что фильм произвел впечатление на совсем молодых ребят. После премьеры меня окружили солдаты, девушки, парни, и у них было так много вопросов...

«Я ИГРАЛА СЕБЯ...»

- Эта роль была как будто для меня написана, - тихо произносит актриса, глядя куда-то в сторону, - после смерти Левы мне не надо было играть одиночество, или изображать переживания от погружения в ужасное прошлое. Я ведь из семьи, где во время Катастрофы погибло 136 человек. Моих родителей и младшего брата тоже вели на расстрел к яме, где погибли три тысячи евреев из нашего городка, но они чудом уцелели. Мама написала об этом книгу на идиш, который был ее родным языком. Каждый, кто пережил Катастрофу, или потерял в ней своих близких, несет в своей памяти этот страшный груз.
Когда узников гетто повели на расстрел, мама увидела, что селекцию у ямы проводит бывший рабочий моего отца. В свое время отец, будучи крупным лесопромышленником, очень помог этому Михасю. Когда тот собрался жениться, не имея ни кола, ни двора, по отцовскому распоряжению ему бесплатно выделили материал для постройки дома. Бывший рабочий, а ныне полицай определил Ковенских в группу работоспособных евреев, которых вернули назад, в гетто, остальных поставили на краю ямы. Но все понимали, что это только отсрочка. В ту же ночь родителям и брату удалось бежать в лес, где они примкнули к партизанам.

...До 1943-го года ни Этель, находившаяся с 1940-го года в Москве, ни ее родители и брат, прятавшиеся в лесах западной Белоруссии, ничего не знали о судьбе друг друга.

В 1943-м к партизанам пожаловали парашютисты, перелетевшие ночью линию фронта. Они прибыли из Москвы. Мать Этель Ковенской описывает эту историю в своей книге. Поздно вечером в дверь землянки, где располагался отряд и примкнувшие к нему еврейские беженцы, постучали. Раздался веселый мужской голос: «Открывайте, ангелы с неба прилетели!» На пороге стоял молодой еврейский парень в военной форме. Вглядевшись в лица людей, он улыбнулся и сказал: «Евреи, что носы повесили? Принимайте гостей из Москвы!». – «А что, в Москве еще остались евреи?» - спросили его. - «Остались! Только на днях был в театре Михоэлса, видел там одну девушку, Ковенскую, которая замечательно играет в спектакле «Блуждающие звезды». Услышав эти слова, мать Этель упала в обморок. Когда гость узнал, что перед ним родители той самой актрисы, он пообещал передать от них весточку для дочери, когда перелетит линию фронта, но, очевидно, до Москвы не долетел... О том, что родители и брат живы, Этель узнала только после освобождения западной белоруссии.

...Она отчетливо помнит все события того дня. Да и как можно забыть такое! Эточка явилась на собрание труппы в большой печали. «Что с тобой? – спросил ее один из актеров, - Да на тебе лица нет!» - «Услышала сегодня по радио, что наши освободили район, где жила моя семья, наверное, мне скоро сообщат, что никого из моих близких уже нет в живых», - ответила она, наслышанная о том, что творили немцы с евреями на оккупированных территориях.

Началось собрание труппы. Когда слово брал Михоэлс, было слышно как муха пролетит. И вдруг, во время его выступления, что было совершенно немыслимо, в зал без стука влетела дежурная со словами: «Актрису Ковенскую срочно к телефону!» Все поняли, что произошло нечто из ряда вон выходящее и вместе с Михоэлсом бросились вслед за Эточкой в комнату дежурной. «Твои родители и брат живы! – услышала она в трубке голос родственницы, - беги скорей домой – от них пришло письмо!».

ххх

- От мамы мне досталась тяга к творчеству – она была прирожденная актриса - но, к сожалению, в обычной жизни я не унаследовала ее оптимизма и жизнелюбия, - говорит Этель. – Даже побывав на краю того рва, где оборвалась жизнь трех тысяч евреев, мама сумела освободиться от груза тяжелых воспоминаний. «То, что было тогда, осталось в прошлом, надо жить дальше», - считала она. А папа до самой смерти носил в себе этот груз. После войны он стал совсем другим - молчаливым, погруженным в свои мысли. Мама рассказывала, что когда их вели к яме, у папы подкашивались ноги, и он опирался на ее руку: оба не хотели встретить смерть на коленях. Зато в лесу родители и брат вышли к партизанам только благодаря отцу, который, будучи лесопромышленником, знал в местных чащах каждую тропинку.

Если бы мне довелось пройти то, что выпало на долю моей героини, - продолжает актриса, - я бы относилась к прошлому так же, как она, и события Катастрофы стали бы для меня неизлечимой травмой. Я всегда была очень пугливой и впечатлительной. Все чувства Поли мне понятны и близки. Поэтому так легко давалась мне эта роль – безо всякого напряжения. Гораздо тяжелее было разрываться между больницей и съемками.

- У вас не было внутреннего сопротивления финалу картины, который у многих вызывает чувство шока?

- В фильме страшный финал, но я не считаю, что он неправильный. Моей героине – с тем грузом прошлого, который она несла в себе всю жизнь – легче было умереть вместе с вновь обретенной Валентиной, чем с ней расстаться. Ведь та была частью ее прошлого, частью ее самой. Поля, очевидно, не сознавала, что, расставшись с девушкой, возможно, смогла бы выйти из-под нависающей над ней тени Катастрофы. Ведь до встречи с Валентиной она жила обычной жизнью, ходила с подругами в кафе...

Что же касается меня, то я, отождествляя себя с героиней, все же не смогла бы, подобно ей, вернуть из прошлого в свою жизнь «газовую камеру». Для этого нужно иметь большую силу, которую ей, очевидно, дает тяжелая обсессия по отношению к событиям периода Катастрофы. Если бы история закончилась иначе, и Поля осталась в живых, я, наверное, еще долгое время продолжала бы жить в ее «коже». Гибель моей героини прервала ту нить, которая нас связывала.

- Чего было больше в ее отношении к Валентине? Любви? Или непрощения?

- И то, и другое - все вместе. Это своего рода безумие. Каждый из тех, кто пережил Катастрофу, по-своему реагирует на свое прошлое. Моя героиня реагировала так... Мама рассказывала мне очень страшные вещи, которые происходили в гетто. Некоторые предпочитали убить себя: им казалось, что оказаться на краю ямы гораздо страшнее, чем наложить на себя руки. Мой двоюродный братик, маленький и красивый, как ангел, мальчик Эрик, после того, как на его глазах немцы размозжили голову табуреткой его раздетой до гола матери, бродил по гетто, показывая всем ее туфельки и повторял: «У моей мамы красивые ножки». Потом убили и Эрика. И моего деда, который внешне своей статью напоминал царя.

Вот он, сидит в первом ряду, - Этель протягивает мне пожелтевшую семейную фотографию, - а это мамины братья. Один погиб с женой и дочкой в газовой камере Треблинки, другой – в Варшавском гетто... Если бы я не поехала в Москву «поступать в актрисы» за год до войны, то, скорее всего, погибла бы вместе с ними. Наш еврейский городок все называли по-разному. Для одних это был Дятлов, для других – Жичев, или Жетлов. Но судьба у евреев, живших в нем, была одна: всех загнали в гетто, откуда мало кто вышел. Погибли мои родственники, учителя, подруга, с которой я дружила в школе... Вот этот снимок уже послевоенный, - Этель показывает мне фотоиллюстрацию из книги своей матери, где в чистом поле стоит небольшая группа людей. – То самое место, где были расстреляны три тысячи евреев, – тихо говорит она. - Те, что стоят – выжили. Но и этот снимок очень старый. Теперь уже и камешка на братскую могилу некому положить: евреев в этом городке уже давно нет.

В отличие от Поли, мне повезло, - добавляет Этель, закрывая книгу, - мои родители и брат выжили. А у моей героини все погибли. Все, все, все...Понимаете? Никого не осталось.


На фото: кадр из фильма «Мама Валентины». В роли Поли Этель Ковенская, в роли Валентины польская актриса Сильвия Дрори