МУЗА. Одноактная драма

                Вальдемарас Микшис   valdemaras@yandex.ru
                Рига, 1012, А. Чака 156-39. м т. 29569775.
               



               

                В А Л Ь Д Е М А Р А С    М И К Ш И С



                М У З A

                одноактная драма 
               
                (ей двадцать пять, ему – в два раза больше)
               


АННОТАЦИЯ.
К исписавшемуся драматургу является Муза с подарками. Подарки оказываются неожиданными, а Муза – не той, за кого себя выдавала.               


 
               
                Ирене
               
                Что делает из нас чудовищ?


В правом углу сцены вспыхивает бра на стене номера в отеле.
(В правом и левом углах авансцены – по стулу).

ОН садится на кровати, со стоном сжимает голову.
ОНА. «Отверзлись вещие зеницы, как у испуганной орлицы».
ОН поднимает голову.
В центре номера у стола, на котором папка и бутылка – сидит, не оборачиваясь, ОНА.
Поправляет наброшенное на плечи манто.
ОН тянется за шелковым халатом, встает, шатаясь, натягивает халат.
Хотя... какая там «орлица»…
ОН. А-а?..
ОНА. И б. И обе – на трубе. А – бултых, б – чебултых. Кто остался на трубе?..
ОН. ... Бред. (Запахивает халат).
ОНА. Неправильный ответ. Я, впрочем, не ждала другого.
ОН. Ты... кто?
ОНА. Не тыкай мне. Подарок. Первый. На столе – второй и третий. Прошу. (Показывает).
ОН, шатаясь и щурясь, подходит к столу, берет бутылку.
ОН. Не может быть...
ОНА. В дни бурной молодости этот «Кечкемет» – ты «кишкометом» звал.
ОН откручивает крышку…
Сей раритет – лекарство против амнезии. Или амнезии?
ОН делает глоток, сплевывает.
ОН. Моча собачья! (Ставит бутылку на стол).
ОНА. Не пила, не знаю.
ОН. Ка-кая дрянь! (Идет к бару).
ОНА. Наверно, вермут – не коньяк, и с выдержкой, увы, как ты, не дружит. 
ОН берет початую бутылку вина, бокал, наполняет, выпивает.
Ему сто лет в обед. 80-ый, помнишь?.. Год первой пьесы.
ОН оборачивается.
Я с этим... «кишкометом» столько лет, как дура с писаною торбой… И надо же – «моча собачья»...
ОН. Я это... не врубаюсь. Какого?..
ОНА. «Маюсь, каюсь, чертыхаюсь, но, поверьте, не врубаюсь в эту дьявольскую жизнь». Чтоб разом «каяться и чертыхаться»... куда уж тут... «врубаться».
ОН. Так. Кто такая?
ОНА. Фу-ты, ну-ты. Три минуты – и уже со мной на «ты». А со мною так нельзя. Только «вы», предупреждаю.
ОН. Вон отсюда! Вы-метайся!
ОНА (встает). Ну, здрасте с кисточкой, привет! Как звать писать – пожалте в койку, как рот откроешь – сразу «вон»! Во дожила! Во залетела! Другие – не чета тебе! – меня всю жизнь у-дер-жи-ва-ли! Кто страстными мольбами, кто трудом, а кто – уг-ро-зо-ю са-мо-у-бий-ства! А этот старый шибздик – полюбуйтесь, чуть против шерсти дунешь – в шею! О времена! о нравы! Дрянь, срамота и фак! Показываю эту фигу всем, показывая этой роже! Вот этой, охреневшей! Вот тебе! Тебе и всем писакам, всем рифмоплетам, драмоделам! Всем тасователям несчастных нот! Холстомазилам, ну и прочим! Х-художники! Творцы! За-пом-ни-те! Вчера, сейчас и на-ве-ка – все слышали?! – я-пре-бы-ва-ю-не-из-мен-ной: дивной девой вдохновенной, верною подругой, ни-ког-да – супругой, а любовницей – всегда!.. Аж дыханье сперло... как поперло. Как самому? Не поплохело?.. И что мы ищем? Очки? Присядь-ка. Потет-а-теткаемся. Сядь, сказала!
ОН опускается на стул у бара.
Скажи, где трезвые творцы? К какой такой едрене-фене намылились? А может, в психотерапевты подались? Ну ладно бы, как ты, киряли. Так нет же – колются! И нюхают, чтоб полетать. А я, скажи, зачем? На кой такой взывали к небу и выли мартовскими кошаками, чтоб только посетила? Такого прежде не было, ей-богу! Ужасный век, ужасные сердца! Признаюсь честно: я – крыла скрываю под манто. А то. Подпрыгивать подбитой молью перед каким-нибудь обдолбанным придурком? И так живешь на стреме и каждый раз во все глаза глядишь, как бы тебе... по пьяни-наркомани... не вставили куда-нибудь... не пришпандорили, ну, типа, опыт... пропеллер, например. Обдолбанному что – а мне? куда с пропеллером? на крышу?.. Твоя съезжает понемногу, вижу. В глазах читаю: белая горячка. У вас, киряющих, она... в заначке. Всегда. А я? Я что – похожа на нее? на белую горячку? Хотя... сестричкой младшей, сумасшедшей, она, наверное, могла б мне быть. Как думаешь?
ОН. Да, круто. Это... (Встает, берет бутылку вина, отворачивается, пьет из горла).
ОНА. Понимаю. Болезнь с названьем кратким: пох. Пох-пох-пох-пох, «почему же ж я маленечкой не сдох»? Так бабушка говаривала? Настасья Дмитриевна?
ОН, поперхнувшись, отрывается от бутылки.
Ну, вместо «пох» был «ох», конечно. (Садится, отворачивается).
ОН (вытирая рот, оборачивается). Откуда... ты?..
ОНА. Вы! вы! Предупреждала!
ОН. А я! пре-дуп-ре-жда-ю! я с утра!..
ОНА. Какого к лешему утра? Шесть вечера! а ты (оборачивается)… О, боже!
ОН (смотрит на руку – часов нет, поворачивается к окну). Е-ты-мое… (Оглядывается). А где?..
ОНА. Очки или часы? Часы – вчера, после премьеры – ты всучивал одной девице. Помнишь?
ОН. К-какой девице?
ОНА. Как ты раскатывал губу! Как уговаривал девицу – встать на коленки или попой повернуться. Не помнишь? Ну конечно! Девица – что?.. лишь «безымянная звезда»...
ОН. А ты сама...
ОНА. Не тыкай мне!
ОН. Я, мать твою!.. (Хватает бутылку за горлышко).
ОНА. Я – Муза! Му-за! Врубайся, драмодел! Кого я посетила, Боже? Кого я вдохновить хотела? Очки – на столике ночном. Кому приволокла подарки!
ОН, шатаясь, идет к ночному столику, надевает очки, оборачивается.
О времена! О нравы! Дрянь, срамота и фак!.. (Оборачивается). Ты оклемался или как?.. Вопрос понятен?.. Повторяю: вопрос понятен?
ОН. Я... я вас где-то видел...
ОНА. Вот новость! Ты как-никак по-пи-сы-ва-ешь. Пером, как топором, конечно...
ОН. Но-но-но-но!..
ОНА. В лошадочку играем? Ты оклемался или как?..
ОН. Играем, значит?..  Ну-ну... Хоть белый стих... и не моя... стихия... У «вас» с ним, кстати, тоже... не але. Кто текст писал?..
ОНА. Какой?
ОН. Текст монолога «му-зы»...
ОНА. Импровизация.
ОН. Не верю.
ОНА. Наплевать!
ОН. Послушай...те! Я все-таки вас старше...
ОНА. Ты – старше?
ОН. Старше! А, ну, конечно. «Вы» же – «му-за». (Возвращается к бару). Ну что ж. Раз мне такое счастье подвалило... давайте, «му-зочка», за встречу. Коньячку? (Откупоривает бутылку коньяка, наполняет рюмки, подходит к столу). И это... чтоб не тянуть кота за эти... – на брундер-штраф! Прошу. (Протягивает рюмку).
ОНА. Я ведь могу не только вдохновлять. Но и по кумполу (кивает на бар) одной из тех бутылок засандалить.
ОН (ставит рюмку на столик). «Вы» – с каждой репликой – мне нравитесь все больше. Я даже, знайте... ущипнул себя: а вдруг и вправду – му-за. Чего с похмелья... За монолог! (Выпивает). Хороший монолог, без дураков. Я это вам, как профи, говорю. Ну а сейчас колитесь, быстро: откуда – про бабушку, часы, премьеру?..
ОНА. «Нет вдохновенья, не приходит муза, я исписался»! Помнишь? Как ты вчера стонал после премьеры. Я как услышала – аж сердце сжалось. Так сжалось сердце. Как ты – про сердце в пьесе? «Заковать в броню, чтоб не сойти с ума от боли»? Неужто это боль по клавишам ноутбука – стук-стук, стук-стук, стук-стук? Когда-то – да. Сегодня – вряд ли. Сегодня...
ОН. Браво! (Аплодирует). Брависсимо! Мне... подсадить вас на метлу? Или вы сами, «му-за»...
ОНА. Второй подарок. (Берет папку, встает, идет к ночному столику, бросает папку). Что мимо – отсечешь, что в кассу – то оставишь. Ну и концовку... приш-пан-до-ришь. Ты ж мастер на концовки. (Возвращается к стулу, садится).
ОН (оборачивается). Что это?
ОНА. Пьеса.
ОН. Пьеса? Автор?
ОНА. Жизнь.
ОН. Жизнь пьес не пишет. Кто автор, спрашиваю?
ОНА. Ты. Я – только муза.
ОН. Ка-кой «подарок»! Зашибись! Почище «кишкомета». Позвольте лобызнуть край вашего крыла...
ОНА. Забудь!
ОН. А я хотел бы – ло-быз-нуть. Ну, перед тем, как на метлу – с «подарком» вместе. С «подарками»! Я, как творец, таких «подарков» – не-при-ни-маю.
ОНА. Вот как...
ОН. Я сам тво-рю – и сам да-рю. Кому хо-чу, когда хо-чу...
ОНА. Когда мо-гу!..
ОН. А если «не-мо-гу», то не-да-рю! Но чтоб... объедки со стола чужого... Аривидерчи, «му-за»! С «подарком» вместе – на метлу! Верней, с двумя. А впрочем... Есть предложенье о последнем. О пьесе.
ОНА. Какое предложенье?
ОН. Покупаю.
ОНА. Подарок?
ОН. Пьесу. Я, видите ли, любопытен. Как мальчишка. Итак: по чем у нас сегодня пьесы, «му-за»?.. Не слы-шу!
ОНА. Ты заплатил.
ОН. Серьезно? Так заплатил, что не заметил?
ОНА. Возраст. Плюс алкоголь...
ОН. Я не-пла-чу, не зная...
ОНА. Мне – заплатил!
ОН. Когда?
ОНА. Сегодня. На рассвете. Не дорого. И не деньгами.
ОН. А чем же, черт тебя возьми!?
ОНА. Натурой! И не тыкай мне! Обрыдло повторять!
ОН. Натурой?
ОНА. Ну... не скажу, чтоб я была довольна. Наоборот. Но я – не-со-би-ра-лась продавать подарки. Но... понимаю: возраст, алкоголь...
ОН. Я, мать твою!..
ОНА. На получай! (Бросает на кровать часы). Подарок третий и последний. Те самые, которые... пытался мне всучить! Вчера. Склоняя к сексу. Всучил, склонил и, значит... бинго! Бартер. Ты мне – часы, себя, а я тебе – себя и пьесу. Плюс «кишкомет». Ну как концовка?.. Есть вариант покруче. Он в папке, на столе.
ОН (идет к кровати, берет часы, надевает). Ну, вот что... милочка. Фарс с «музой» подзатянулся. Пора кончать бодягу и курвам на смех – курам, извините – разводить мужей. Ты – актрисулька из вашего провинциального театра. Вчера – в моей последней пьесе – ты, «му-за»... как бы мне помягче... изображала проститутку. Как у тебя по жизни с этим – я не знаю, а вот на сцене: вульгаритэ-бездаритэ. Ву компронэ?
ОНА. Не проститутку – горничную...
ОН. Да какая?..
ОНА. Действительно! В твоей последней – ни-ка-кой. Вобще, в твоих последних пьесах...
ОН. Ах, ей не нравится, как я пишу!..
ОНА. А знаешь почему?
ОН. Плевать.
ОНА. А я скажу.
ОН. Плевать!
ОНА. Имею право.
ОН. Что-что, а вот качать права, вы, молодые...
ОНА (встает). Я монологи героинь – твоих великолепных героинь – твердила наизусть! Я ими бредила! Я столько судеб пе-ре-жи-ла! Тебе благодаря... Когда т в о р и л.  Когда о дуре-публике не думал. Как ты писал! Бог мой, как ты писал! Да, болью сердца. Раскованного. А теперь... по клавишам ноутбука – стук-стук, стук-стук – лишь имя. И-мя. Где творец?
ОН. Так! На метлу и – фьють! на гору Лысую! На выход! (Указывает на дверь).
ОНА. А говорили: прозорлив! ин-ту-и-ти-вен!..
ОН. А-а, роль хочешь получить?
ОНА. А оказалось – предсказуем. Как два плюс два. Плюс – под-ыграть любитель...
ОН. Вон отсюда!
ОНА (встает). Как пьяного тащить в отель на собственном горбу...
ОН. Что-что?..
ОНА. А кто вчера после премьеры?..
ОН. Ты?..
ОНА. Нет, наша прима! что тебя... еще перед премьерой – ко всем чертям послала! О времена! о нравы! Дрянь, срамота...
ОН. И фак! Так? Я не ошибся? А теперь вопрос: зачем? Зачем меня тащить? «На собственном гробу», ну надо же! которого, увы – не-наб-лю-да-ю, равно как крыл. Зачем тащить меня в отель? Чтоб после... фортеля выкидывать? Я типа, «муза»? Вопрос понятен?
ОНА. Выпьем? За Девочку, что пишется с заглавной буквы. Была одна такая. На заре. Твоей туманной юности. Глоток за «Девочку», и – я на метлу. Идет?
ОН. Откуда ты?..
ОНА. Читала. Все пьесы, начиная с первой. Про «Девочку с заглавной буквы».
ОН. Любопытно... Коньяк, мартини?
ОНА. Водку.
ОН. Прекрасный выбор. Хотя... чему ж тут удивляться?
ОН возвращается к столу, забирает пустую рюмку, идет к бару, берет чистую рюмку, откупоривает бутылку водки, наполняет рюмку, себе – коньяку.
Подходит, ставит рюмку на стол.
Откуда ты?..
ОНА. А ты раскинь мозгами...
ОН. Хватит! Обычно я их собираю! В один кулак! Второй раз и последний – повторяю: фарс с «музой» кончился. Ву компронэ?.. Иль ты сейчас же!.. Вот те раз. И что мы плачем?..
ОНА берет рюмку, стирает слезы со щек.
Плачущая «муза». Оригинально.
ОНА. Нервы.
ОН. У музы нервов нет! А у меня – терпенье на исходе! Давай-ка... «горничная»,  соберись, «раскинь мозгами» и кинь мне парочку примет. О «Девочке с заглавной буквы». Чтоб тост созрел. Чтоб я догнал, откуда мне это... «счастье»...
ОНА. ... Юна, нежна, смотрела в рот и ожидала чуда.
ОН. Ну-у! Таких был воз и...
ОНА. Нет. Ту Девочку ты называл женой. Хотя... какая там жена. Жена – когда расписаны, повенчаны...
ОН. Ну да, конечно. Я ж не расписывался ни с одной. С кем припадал на ложе. Тем боле – не венчался. 
ОНА. «Семья – не мой удел. А женщина – всего лишь повод для написанья новой драмы или комедьи». Так было в пьесе? Тост созрел?
ОН. Послушай...
ОНА. Тост!
ОН. Сначала...
ОНА. Тост!
ОН. Ну надо же! «Ты» – с каждой репликой мне нравишься все больше.
ОНА. Ты говорил.
ОН. Жаль – не взаимно, понимаю... Так значит, тост... Чтоб пожелать... той девочке «с заглавной буквы»... Подскажи-ка. Ведь ты ж у нас не только актрисулька...
ОНА. Пуха.
ОН. Какого пуха?
ОНА. Лебяжьего... Навек.
ОН. Ах, вот как. Ну... пускай земля ей будет пухом. Лебяжьим. Или небо. Она...  как перышко была... та девочка «с заглавной буквы»... А откуда?..
ОНА выпивает.
ОН – следом.
ОНА. Умерла от рака.
Та Девочка, которую ты бросил беременной и о которой написал первую пьесу. Что интересно – умерла точь-в-точь, как в твоей пьесе. Тоже все время спрашивала: «почему? Ну почему я умираю»? Как ты узнал об этом – я не знаю. Не понимаю, как ты... все описал... как будто рядом был... Девочка умерла, а твоя пьеса – продолжает жить, не дав, однако, ответа на вопрос. Отсюда, скажем так: заноза. Когда умирают дети, спрашиваешь: почему? За что? Ты в пьесе ло-овко вывернулся. Мно-го-то-чьем. Но... жизнь – не пьеса, и вопрос занозит. Черт! черт! черт! Вот стих прилипчивый! (Стирает слезы со щек). Но есть в нем плюс один.
ОН. Какой?
ОНА. Спасительный! С катушек не дает слететь!    
ОН. ... Еще глоток?
ОНА. Ты на вопрос ответишь?
ОН (поворачивает к бару). Сначала ты...
ОНА. Нет, ты!
ОН (наполняет рюмку). Ну ладно... Не помню, кто сказал... «я, слава Богу, атеист». А потому – стараюсь мыслить... ги-ги-е-ни-чно. То есть, не задавать себе вопросов, ответов на которые – увы. А-а, Бунюэль сказал...
ОНА. Не то!
ОН. Не то? Кто верит искренне, насколько я их знаю, не спрашивают: по-че-му? за что? А кто не верит – права не имеют подобные вопросы задавать. Тому, кого – для них – на свете нет. Нечестно, согласись?
ОНА. Но ты же есть на свете!
ОН. Я – не Бог.
ОНА. Я спрашиваю у отца, а не у Бога!

Гаснет свет.

Вспыхивает луч света в левом углу авансцены.
ОНА сбросывает манто и, оказавшись в девчоночьем платье, выходит к стулу.

Я всегда мечтала о тебе. Вот сколько себя помню – всегда. Об отце, о мужчине. О том, кто не похож на маму, на бабушку, на меня. Это потому, что в бабьем царстве росла. Дед бросил бабку, и она умерла от рака у мамы на руках, ты бросил маму и она тоже... у меня на руках. Гены, наверное.
Однажды... сколько мне тогда было? Пять? шесть? Я стояла на крыльце садика, на морозе, била валенок о валенок... мама как всегда опаздывала. И тут появился он. Чей-то отец. И вдруг как подхватит меня на руки, как закружит! «Мерзнешь, кошка? Счас папка придет и гостинца принесет». Обнял, поцеловал и поставил на крыльцо. И запах такой... вина-табака-одеколона – незабываемый! и щека такая колючая... Больше я его не видела, хотя всегда потом ждала его, как маму. Но он... больше не приходил.
Пришла мама... Доча-доча, а я вся в слезах-соплях, плюс описалась. Ну, а как иначе? Запах этот, «кошка», и такое сразу... внизу живота. Мама-то меня никогда на руки не брала. Она даже кота нашего Ваську поднять не могла. Она маленькая была, легкая, как перышко. «Девочка с заглавной буквы», как ты назвал свою первую пьесу. Я... с класса шестого-седьмого стала ее старшей сестрой.
А еще в школе помню. Как нас обижали-дразнили. Меня и Машку. Ну, меня-то ладно, я как дикобраз была, а Машку за что? Дура-дурой, конечно, но доброду-ушна-ая. И вот врывается в школу ее отец – это на первом этаже было – такой, знаешь, в очках и в берете – хватает Славку, главного нашего издевателя за ухо и – к стенке. Что он там говорил ему в другое ухо, я не слышала. Но как Славка сучил ножками по плинтусу – это я помню. А потом, этот Машкин отец, сняв берет, подошел к обалдевшей Машке и... так нежно-нежно, чуть касаясь губами... лоб... глаза... нос. А потом взял ее руки и... одними губами… пальцы… один за другим, один за другим. Ну, эта дура, конечно, в рев – и в туалет, я – за ней. И давай мы с ней... в четыре ручья. Оказалось, он бросил их с матерью, когда Машке шесть лет было. Ну, она и давай: «идиот, идиот»!.. А я бы за такого идиота... Да где ж его было взять?
Мама насчет тебя партизанила, врать она не умела, всегда краснела, как помидор, когда я ее насчет тебя допрашивала. Ты же ушел, когда меня еще на свете не было. Только когда мама слегла... Слово из меня вырвала – выпросила, вырывать она не умела – что я не сунусь к тебе, пока она жива...
Я ведь только после твоих пьес и начала-то читать по-настоящему. И в театральный когда поступала, на экзамене монолог из твоей пьесы читала. Письмо отца дочери. О которой ты  – знать ничего не знал. Как и твой герой. Пока рак на горе не свистнул… Я прочла приемной комиссии этот мужской монолог, и меня приняли, представляешь?
Потом я записала этот монолог – твою пьесу не раз показывали по телевизору, а монолог читал очень хороший актер, ты его знаешь, он уже умер – и когда мне хочется поплакать, я вставляю диск в компьютер...
Откуда в тебе это, а? Ну вот чтоб так убедительно влезть в шкуру другого человека? Откуда в тебе этот дар? За что ты его получил?
И давай я мечтать, как сыграю в твоей пьесе, как встречу тебя, как все тебе расскажу. Сколько раз я на разные лады пересказывала тебе всю свою жизнь! Сотни раз! И какие это были монологи! Я только ими и жила, как сумасшедшая. И обижалась, и благородничала, и трагичничала и каждый раз рыдала, как последняя дура. А потом поняла одну простую, как дважды два, вещь: важно не то, что скажу тебе я, важно то, что скажешь мне ты. 
И вот в нашем театре дали мне роль в твоей пьесе, небольшую, два выхода. Нет, роль, конечно, хорошая – у тебя же нет проходных ролей. Да я бы и метлу согласилась сыграть в твоей пьесе.
Боже, как я бредила твоими героинями! Всегда такие одержимые, на последнем пределе! Мужчины были пожиже. Вот, интересно, почему? А как ты мастерски заканчивал свои пьесы! Никогда не доводил до трагедии, у тебя даже и драм-то настоящих не было. Ты всегда так изобретательно убедительно придумывал финал, что зрители и плакали, и улыбались. Наверно, потому и прославился, да?
И еще. В моей жизни появился один парень. Их было несколько, кто мне клинья подбивали. Но я их так боялась, так боялась! А этот... Его звали Павел, как тебя, представляешь? Музыкант, скрипач, он был... так осторожен со мной, так нежен. А я... я обрушилась на него, как водопад. Кончилось тем, что он от моего водопада сбежал на другой конец света. В Америку. И тогда я поняла, что я чего-то такого главного не понимаю в мужчинах, что мне нужен отец, именно отец, который поможет мне. Не знаю как, чем, но поможет.
Первый раз я увидела тебя у входа в театр. В столице, в декабре. Стояла на улице, после премьеры твоей новой пьесы. Почему я не подошла к тебе? Падал мокрый снег, крупными такими хлопьями. Ты вышел с огромным букетом алых роз, пропустив вперед даму в шубе до пят. Поцеловал руку, улыбнулся. Красивый, как бог. Высокий, в очках, волосы до плеч. В одном джемпере... такого, помнишь?.. небесного цвета. Как будто из какого-то другого мира вышел на эту шумную снежную улицу. Дама села в «Мерседес», а когда он скрылся за углом, ты сунул розы в мусорник. Стеблями вниз. Потом вынул их и, уколовшись о шип, дернул пальцем – вот так, помнишь? не помнишь, наверное – и снова сунул розы в мусорник, только теперь бутонами вниз. Минуту неподвижно стоял под снегом, потом тряхнул головой, сунул окровавленный палец в рот, открыл дверь и... ушел в свой мир. А я... я еще целый час стояла на другой стороне улице и говорила с тобой, говорила, говорила... А снег падал, падал, падал, падал...

Луч гаснет.

ОНА возвращается к столу, садится на стул, набрасывает на плечи манто.         

ОН. Повтори.
ОНА. «Я спрашиваю у отца, а не у Бога».
ОН. ... Да, ты похожа...
ОНА. Мне говорили. Ты не ответил на вопрос.
ОН. Какой вопрос?..
ОНА. О смерти и о детях. Ответишь – остаюсь, нет – на метлу. Ответишь?
ОН. ... Попробую... «Бог не виновен, человек свободен» – вот печка, от которой имеет смысл плясать…
ОНА. Не то!
ОН. Не то?
ОНА. Не то!
ОН. Ну, «если нужно объяснять, то не нужно объяснять». Не помню, кто сказал…
ОНА. Какой ответ! Ну просто «зашибись»! «Я, слава Богу, атеист»! «Бог не виновен, человек свободен»! «Гигиенично мыслить»! Как поучительно! «Не нужно объяснять»! Ответ, достойный драмодела!
ОН. А ты чего хотела?
ОНА. Ответа на вопрос! Плюс пару слов от па-пы. О дочери, возникшей ниоткуда. Вот ты, вот я, отец и дочь – дочь, о которой ты... Еще один вопрос – попроще, но больнее. Ты не хотел, чтоб я была на свете. Почему? ты маму на аборт волок...
ОН. Я не волок!
ОНА. Неправда! Та «девочка с заглавной буквы» – врать не умела, сам писал! И не послушалась! И я – перед тобой. Что скажешь дочери?.. Ну что ж, я – на метлу. (Встает).
ОН. Постой.
ОНА. Стою… 
ОН. А муза…
ОНА. Это имя, дальше!
ОН. Имя?
ОНА. Да, имя! Как Маша или Света. Ты был бы против, верно? Но это имя – дала мне мама, потому... Любила потому что. Нет, не меня еще – тебя...
ОН. А почему бы просто... не прийти к отцу и!.. Зачем все эти фортеля?
ОНА. Сто раз хотела. «Привет, я ваша доча», так?.. И что бы ты сказал?.. Послал бы, как других, которые... Ведь я не первая?
ОН. Ну хватит! Хва-тит! (Поворачивается к бару, берет бутылку). Нет никаких других. По крайней мере... не посещали.
ОНА. Так еще не вечер. Не пей, прошу. Я с пьяным... больше не хочу. Вчерашнего - мне выше крыши...
ОН отставляет бутылку.
Я не хотела, чтоб так вышло. Правда. Я помочь хотела. Вчера... ты был хоть пьян, но... так убедителен... когда про «исписался» говорил. Так сердце сжалось. Так, что решила, что явлюсь к отцу, как муза. Чтоб вдохновить. Не получилось, извини.
ОН. Ну почему ж не получилось?.. Так получилось, что... Отличнейший сюжет для пьесы... 
ОНА. А если не о пьесах, а о жизни?
ОН. Моя – в проклятых пьесах.
ОНА. Помню, как же. «Жизнь – пьеса. Пьеса – топка. Я кочегар, а люди»... «Счастливое проклятье». Трагикомедия... Я, па-па, в топку – не хочу.
ОН. А что ты хочешь? Чтоб я покаялся? Встал на колени? Ты пришла...
ОНА. Зачем – сказала.
ОН. Ты замужем?
ОНА. Не звали.
ОН. Возлюбленный?..
ОНА. Увы.
ОН. Так прямо и «увы»?
ОНА. Что дальше?
ОН. Не удивительно.
ОНА. Вот как!
ОН. Конечно. Породиста и остроумна, а уж строптива так... что выноси святых. Чтоб так лезть на рожон... Не в пьесах – в жизни. Чему ж тут удивляться на разные «увы». Ты ведь пришла – не плакаться в жилетку, а понять...
ОНА. ... «о жизни и самой себе». Так ты писал?
ОН. Готова?
ОНА. Начинай.
ОН. Во-первых – ни капли жалости к себе. Железом выжигать каленым любое... поползновение на жалость. Иначе...героинею не быть...
ОНА. Я не хочу быть героиней.
ОН. Неужели?
ОНА. Да, не хочу.
ОН. А кем ты хочешь быть?
ОНА. Любимой. Дочерью, женой, подругой, матерью...
ОН (поворачивается к бару, наполняет рюмку). Такой, как все?
ОНА. Такой, как все.
ОН. Не лги себе.
ОНА. Послушай!..
ОН. Да захоти ты быть, как все!.. подруга, муж... дышали б рядом, я редко ошибаюсь в «человеках». Ты – другая. Ты ведь не хочешь, чтоб тебя жалели?
ОНА. Не хочу!..
ОН. Сочувствовать и со-переживать. Запомни! Иначе – ничего о жизни поймешь. Жалеть – не трудно, а вот... сочувствовать и со-переживать... (Выпивает и что-то говорит на выдохе).
ОНА. Что?
ОН. Больно. Очень больно. И чтоб спастись от этой боли, я... и подсел на чертову иглу... всей этой «писанины»... И выяснилось: те, которых я придумал, нет – породил... пожизненнее оказались тех, которые... вокруг вертелись...
ОНА. И потому их – в топку?
ОН. О, нет. Растапливать имеет смысл, когда... и это происходит очень редко... когда встречаешь человека, который... как бы это?.. вы-ла-мы-ва-ет-ся из... Есть два могущественных бога, точнее – идола, и перед ними... все расшибают лбы. И лбы, и судьбы. Выгода и Потребленье. И есть две категории людей, и это во-вторых – следишь за мыслью? – те, которые вы-ла-мы-ва-ют-ся, кто... и те, кто... «жить, чтоб жить» и все. Других я не встречал. (Поворачивается к бару, наполняет рюмку).
ОНА. Ты еле на ногах стоишь. Не пей, пожалста...
ОН (выпивает). Мой отец... он ничему меня не научил. Точнее – я не научился. Он ушел, когда мне не было шести. И после... никого, с кем сталкивала жизнь... я про мужчин... никто и ничему меня не научил... точнее, я – не научился. И не жалею, потому что... не-вы-ла-мы-ва-ли-сь, понимаешь? Я – по мужчин. А те, которые на полках – не здесь... писатели, художники, поэты, музыканты – те научили жить, нет – я научился... «у бездны на краю». Вот где ты дышишь полной грудью! В постели лежа, сидя, извини меня, на стульчаке... (Смеется). Когда... писать кончаешь, сходишь с краю – все, умираешь. Пре-вра-ща-ешь-ся... в тех, кто «жить, чтоб жить», в ничтожество или... в чудовище – такое!..
ОНА. Почему?
ОН. А чем дышать? Чем жить? 
ОНА. Любовью.
ОН. Любовью?.. Настоящая – лишь в пьесах, в жизни... отчаяние, безумство, ревность, боль, зависть, страсть, преступление, короче – суррогат. Другой «любви» я жизни не встречал. Не повезло, наверно. Или... «был недостоен, недопущен». А пишешь... да, любовью... Потому и пишешь... что любишь...
ОНА. Писать...
ОН. Когда я не пишу, я... не живу, я маюсь… «Маюсь, каюсь, чертыхаюсь»… чтоб эту... «жить, чтоб жить», чтоб этот... суррогат и самого себя, ничтожного... пе-ре-то-пить в какой-нибудь сюжет. Ну, если повезет кого-то встретить. Вот как тебя сегодня. И знаешь, когда я это понял, впервые понял, нет – почуял! как зверь почуял! вот этой шкурой папиросной, вот этой вот, которая с годами стала носорожьей! когда... ту девочку «с заглавной буквы» встретил... И понял, нет, почуял: надо выбирать: «жить, чтобы жить» или... подпрыгивать «у бездны на краю»? Я выбрал бездну, и как видишь... Надеюсь, у тебя – не так?
ОНА. Не так.
ОН. Прекрасно. А как?
ОНА. Не так!
ОН. Тогда зачем – в театр?..
ОНА. Из-за тебя!
ОН. Из-за меня? Серьезно? Ну тогда – вон из театра! Пулей, слышишь? Не станешь примой, будешь... как бы помягче?.. «горничной» – до старости, и счастья женского: любимая, жена, кто там еще?.. мать – как собственных ушей без зеркала...
ОНА. А по-другому?..
ОН. Когда талант! Тогда, конечно, «по-другому»! Тогда вопрос о женском счастьи не стоит! Тогда – подпрыгивай «у бездны на краю»! Уверенность в таланте есть? Есть вера, воля? Если есть – вперед и с песней! А если нет, то повторяю...
ОНА. А что о «счастии мужском»?
ОН. Такого нет в природе! Это раз. Два. Те, что, как и все... «жить, чтобы жить»... я говорил о них... ну а «творцы»... Играют, мажут по холсту, пиликают на скрипке, чтоб после тоже... «жить, чтоб жить». Не все, конечно – большинство. Ну молодцы, ну что сказать! Умеют совмещать... «удобства». У меня – не вышло. И не выходит. Не вы-тан-цо-вы-ва-ет-ся, понимаешь? У меня... «искусство пожирает жизнь». Франц Кафка.
ОНА. Ты – не Кафка.
ОН. Ну-у, где уж нам уж выйти замуж!
ОНА. Нет у тебя трагедий!
ОН. Тогда б я до седых волос не дожил! Я «драмодел»! Удачливый и только! Всю жизнь которого... сожрала «писанина»! «Трагикомедия»! (Поворачивается к бару, наполняет рюмку).
ОНА. Ты болен, папа.
ОН. Ну да-ну да. «Болезнь с названьем кратким: пох». «Ох, ох, ох, ох, почему же ж я маленечкой не сдох»? Красиво вставила. Про бабушку... Настасью Дмитревну. С нее – с нее все началось. С тех страшных сказок, нет – прекрасных, которые... покруче жизни оказались. Правдивее... А монолог хорош, серьезно. Я – про «музу». Как и сюжет для пьесы. (Выпивает).
ОНА. Не пей, прошу тебя.
ОН. «Когда б не алкоголь и сон, меня на этом свете... давно б не досчитались». Кто сказал?
ОНА. Не знаю!
ОН хватается за стойку бара, едва не падая.
ОНА. Папа! (Подбегает, подхватывает под руку).
ОН. А что... насчет концовки?.. Ты говорила... «вариант покруче».
ОНА. Не пей, прошу тебя!
ОН. Мне, видишь ли... «стиха спасительного» – мало. «Чтоб не сойти с ума от боли». Так! Раз к драмоделу в гости... эаявилась муза. Ан, нет, не муза – а актриса. Ан, не актриса... дочь. Ну, для комедии – неплохо. А для драмы... постновато. Перчинки нет.
ОНА идет к столику, берет папку, возвращается к бару.
ОНА. На, поперчи. (Протягивает папку).
ОН (открывает папку, читает). «МУЗА». Кровосмеше… Что?.. Нет... Нет!..
ОНА. Ну ты ж хотел «перчинки»!
ОН. Хватит!..
ОНА. «Покруче»!..
ОН. Заткнись! (Отбрасывает папку, падает у стойки).
ОНА. Папа! (Подбегает).
ОН. Не подходи ко мне!.. Не подходи!
ОНА. Послушай!..
ОН. Ты мне не дочь! Не подходи! (Встает на четвереньки). Черт!
ОНА. Послушай…
ОН. Фурия! Я не такая сволочь!.. (Поднимается, хватаясь за стойку). Не подходи ко мне!
ОНА. Я не хотела…
ОН. Лжешь!
ОНА. Клянусь!
ОН. Вы, нынешние…
ОНА. Извини!
ОН. Ах, «извини»!..
ОНА. Я не хотела!..
ОН. Не хотела?..
ОНА. Я хотела!..
ОН. Поклянись!..
ОНА. Отец!…
ОН. Встань на колени! На колени!..
ОНА. Папа...
ОН. Поклянись!
ОНА. Чем? чем мне поклясться?
ОН. Не чем, а кем!..
ОНА. Кем?..
ОН. «Девочкой с заглавной буквы»! На колени!
ОНА. Папа!..
ОН. Мне что – с собой покончить? За мной – не заржавеет! (Хватает за горлышко бутылку вина, разбивает о стойку, прикладывает «цветок» к запястью).
ОНА (становится на колени). Клянусь.
ОН. Я не такая сволочь...
ОНА. Прости. (Встает). Я уложу тебя в постель…
ОН. Не подходи ко мне!.. И это... хватит... говори нормально...
ОНА. Ложись...
ОН. Да или нет?
ОНА. Я мамой поклялась!
ОН. Я сам! (Отбрасывает «цветок», шатаясь, идет к кровати, оборачивается). Да или нет?
ОНА. Нет.
ОН. Нет?
ОНА. Нет.
ОН. А в пьесе – будешь! Будешь!
ОНА. Что «будешь»?
ОН. Спать с отцом! (Снова поворачивает к бару).
ОНА. О чем ты?
ОН. Их! (в зал) Их шкуру носорожью! по-другому! – не-про-бо-дать! Я! Я – пробуждаю в них людей! Хотя б... на два часа... на три... пока... глядят на сцену... хоть сам чудовище... я знаю. И это... (допивает коньяк из горла)… хватит... нормально говори... (Поворачивается, идет, шатаясь, к кровати, падает на кровать).
ОНА подходит к кровати, укрывает его одеялом.
Да или нет?
ОНА. Нет. Спи.
ОН. Нет?
ОНА. Нет. Спи. (Садится в изножьи кровати).
ОН. Нормально... говори...
ОНА. Я говорю нормально... Спи.
ОН отворачивается к стене.
Спи...
ОН. ... Я сплю?
ОНА. Ты спишь.
ОН. А ты?
ОНА. ... Не сплю.
ОН. Ты кто?
ОНА. Я Муза.
ОН. Не лги...
ОНА. Я – муза. (Поднимается).
ОН. Ты куда? (Оборачивается). Куда ты?
ОНА. В топку. (Выключает бра).
ОН. Куда?
ОНА. Спи, папа, спи. (Стирает слезы со щек).
ОН. Что ты... ска-зала?
ОНА. «Спи, папа, спи»...
ОН. Постой...
ОНА (снова садится в изножьи кровати, поет). «Спи, моя, радость, усни... В доме погасли огни... Пчелки затихли в саду... Рыбки уснули в пруду... Кто-то вздохнул за стеной...
ОН отворачивается к стене.
Что нам за дело, родной... Глазки скорее сомкни... Спи, моя радость, усни... У-сни-и... у-сни-и»...
ОН. Ты... кто?
ОНА. Сон.
ОН. Кто?
ОНА. Сон.
ОН. ... Да... сон... сон... гово... нор-ма... (Засыпает).
ОНА. Я... говорю... нормально.

Гаснет свет.

ОНА выходит на левый угол авансцены под луч света.
Снимает манто, бросает на пол.
Садится на стул, берет пульт, нажимает на кнопку.
На заднике вспыхивает экран.
Больничная палата.
У окна на кровати сидит ОН (теперь герой своей пьесы) в больничном халате, с перебинтованной головой.
Пишет в тетради, раскрытой на коленях.
Поднимает голову, кладет тетрадь и ручку на тумбочку, встает и...

выходит к лучу света на правый угол авансцены.   

ОН. Если бы не ты, доча, я бы над этой жизнью пролетел, как фанера над Парижем.
Понимаю это только сейчас, когда уже по горло в той огненной реке, за которой… вряд ли ждет меня что-нибудь хорошее. А потому – врать нет ни смысла, ни времени. А уйти, не сказав тебе о тебе…
Странное существо человек, очень странное. Самый драгоценный дар – дар любви, данный ему просто так, задаром, от избытка щедрости, от немыслимой нежности – во что он его превращает? В ревность, зависть, ненависть. Отчаяние, боль, кровь. Испепеляет страданием, преступлением, животной страстью, сумасшествием или гремучей смесью всего перечисленного. Почему? У меня нет ответа, доча.
Я не помню, как я привез тебя из роддома, зато помню, как я тебя пеленал. У тебя были проблемы с ножками, и я ставил тебе такую железную распорку, закрепляя ее на щиколотках кожаными ремешками. Господи ты боже мой, милая ты моя писюшка, сколько я твоих пеленок перемыл и перегладил! Цветами радуги они трепетали в саду под ветром между яблоней и грушей! Нынешние памперсы нам тогда с мамой даже в самом золотом сне не снились!
А потом... года через полтора, нет, раньше, раньше... Когда я возвращался домой, а я всегда возвращался очень поздно и всегда дверь открывал тихо-тихо, так чтоб вас с мамой не разбудить. Закрывал дверь, включал свет в прихожей, стоял и ждал. Минуту, две, три. И иногда – это было всего раза три или четыре – дожидался маленького чуда. В прихожую, потирая глаза и сося соску, входила ты, кисло улыбаясь, щурясь на свет. Нагибалась, брала мои шлепанцы и несла мне. Я подхватывал тебя на руки и нес в ванную мыть руки – как ты старательно помогала мне своими ладошками! А через пять минут в кроватке ты держала меня за руку, гладила нежнейшими в мире пальчиками мои кривые пальцы – как никто и никогда меня не гладил – а потом, вынув соску, целовала мою руку и засыпала, сжимая мой кривой палец...
Оказывается, это было самое счастливое время моей жизни. Когда меня любили... бескорыстно, просто потому, что я был рядом... Впрочем, какая еще там корысть в любви? Никакая это тогда не любовь, а чушь собачья. Но тогда, доча, я был молод и глуп и ничего не понимал. Ни-че-го.
А потом, когда мы расстались с твоей мамой, и ты укатила с ней на юг... через два месяца я встречал вас... нет, я встречал  т е б я  в аэропорту. Ты, наверно, не помнишь эту встречу. Тебе тогда и четырех лет не было... а может, и было уже. Там была такая длинная стеклянная стена в аэропорту, от пола до потолка. Ты вбежала в зал и увидела меня за этой стеклянной стеной. Как ты бросилась ко мне! Как ты ударилась об эту стену! как птица о стекло! и упала! Снова вскочила и снова бросилась на эту проклятую стену! И снова упала! Я показываю тебе – туда, туда, там! дверь! доча! там! А ты снова – об стену, не понимая, почему тебя не пускают к папе, плачешь, кричишь, а я – туда, туда, там, дверь! доча, там!..
Ка-ак ты вцепилась в меня! Как-ты-в-ме-ня-вце-пи-лась! Я чуть не задохнулся! Ты не отпускала меня всю дорогу, держа за шею. Всю долгую дорогу домой в этом переполненном провонявшем бензином автобусе. Ты не отходила от меня ни на шаг, ни на шаг. Пока не заснула, сжимая мой палец...
Ты заснула, а я ушел.
И вот сейчас вспоминая тот вечер, я не понимаю, как я мог уйти? Почему? Куда? К кому?
Что делает из нас чудовищ?
Оказывается, рай – штука не выдуманная, нет. Только ты понимаешь это только тогда, когда тебя их этого рая выгнали. Или ты сам ушел, как я. Он всегда в прошлом, рай, и не нами создан, а дарован нам. От любви. От немыслимой нежности. От избытка щедрости. А мы... мы ничего не понимаем. Ни-че-го. Вот ад мы создаем себе сами, сегодня и каждый божий день. Себе и своим близким.
Я, доча, создал себе отличный ад, со многими «бескорыстными» любовями, со многими замечательными мужскими делами, а вот сейчас, уходя, вспоминаю о рае. Который, оказывается, у меня был. Благодаря тебе.
Прости меня, если можешь. Прощай.

Поворачивается, возвращается на экран, в больничную палату.

ОНА нажимает на кнопку, экран на заднике гаснет.

Вспыхивает бра на стене номера в отеле.
ОН сидит на кровати с ноутбуком на коленях.
Голова перевязана мокрым полотенцем.
Бормоча под нос, стучит по клавишам ноутбука...

В левом углу авансцены под лучом света на стуле сидит ОНА с книгой в руке.
Читает, вырывает из книги страницы, комкает, бросает...