Запах пепла. Глава 3

Глава третья

2017 и ранее. Инка и Санька

Она очень любила свой загородный дом, хотя и бывала здесь нечасто. Летом приезжала позагорать, искупаться в речке. Осенью – убрать цветочные корневища в сухой подвал, укрыть мебель чехлами, помыть на зиму окна.

Зимой – практически никогда. Весной с удовольствием копалась в клумбах, собственноручно высаживая сезонные цветы и подравнивая многолетние кустики. На неоднократные предложения нанять садовника-профессионала только отмахивалась. В нынешнем мае цветочнице здорово помог так называемый сторож. Седой Санин тезка, представленный как отставной мичман, не гнушался никакой работой, играючи пересадил несколько кустов в споро выкопанные гнезда, заново сформировал насыпи, прикатил три десятка тачек чернозема пополам с торфом. Ее рукотворные «альпийские горки» обрели новую жизнь. Муж глянул, подивился.

– Я смотрю, у вас прямо озеленительная бригада! А ты, Сашок, где научился так с грядками управляться? На своем тральщике-крейсере?
– Грядки, Санечка – это для помидоров с огурцами. А у нас – клумбы. Иди, не мешай, – жена отодвинула неуклюжего Лобова, не позволив растоптать только-только высаженные флоксы, – Как раз помидоров ты от меня не дождешься!

Белый с удовольствием возился с землей. Категоричность хозяйки предвосхитила готовый сорваться с языка вопрос, а ему все три дня, проведенные в праведных трудах на почве земледелия, так и хотелось узнать: ну на кой черт вам столько бестолковых цветиков-семицветиков? Не лучше ли насадить полезных овощей... огурчиков, например, или помидорчиков. Да и картошечка бы не помешала.

А где научился... Хозяину невдомек – он далеко не всю жизнь был моряком. Родился и вырос в изобильных Курских степях, там впервые посадил в землю зерно, вырастил и собрал урожай. После все изменилось, в жизнь потенциального хлебопашца вошло море и заполнило ее целиком, принеся с собой и романтику, и трудные учебно-боевые будни, и многое еще, чего не выразить словами. А потом его отняли, отобрали – грубо, больно и навсегда.

Вообще-то полное имя жены Лобова было Инкери. По-фински – «красивая». Будучи наполовину финкой, любимая дочь и названа была отцом, вопреки пожеланиям матери, сообразно с национальными традициями северных соседей.

Детям полагается оправдывать возложенные надежды, но у девочки это никак не получалось. Все детство была худющей белобрысой нескладехой, походила на мальчика и занятия себе подбирала под стать. Кататься на коньках научилась раньше, чем ходить, полюбила всерьез, да вот только вместо фигурного катания, куда настойчиво направляла мама, либо на крайний случай конькобежного спорта, увлеклась хоккеем. И сражалась наравне с мальчишками-сверстниками, не уступая ни в силе и точности бросков, ни в дриблинге, ни в столкновениях у борта.
 
На велосипеде носилась как заправский гонщик, занималась даже борьбой, умудрилась пробиться в секцию самбо, где и познакомилась с Сашкой Лбом. Чисто девичьим из ее увлечений можно было назвать лишь рисование, да и то с некоторой натяжкой – маленькая художница вместо веселенького акварельного разноцветья выбрала угольный карандаш.

А в семнадцать девчонка как-то разом переменилась, словно из неказистого, облезлого гадкого утенка выглянул прекрасный лебедь. Самого перевоплощения Саня не застал, ибо в то время отдавал священный долг, он же почетная обязанность, неся службу в погранвойсках на Дальнем Востоке. Вернулся, пришел в зал поздороваться, показать друзьям, чему научился на армейских коврах-татами, и был сражен в самое сердце. Одно время даже боялся приходить сюда – думал, красавица задерет нос, не захочет знаться с простоватым детиной.

Она не замечала собственного преображения, тренировалась и боролась со всеми наравне, но однажды тренер, назначая команду на очередной турнир, не упомянул ее ни в одной из категорий.

– А я? – оскорбилась обойденная вниманием, – Меня в запасные?
– Инка, тебя не берем.
– Вот те на! Я вроде на уровне, – продолжала недоумевать непременная участница всех без исключения межклубных баталий, – Вообще не возьмете?!
– Вообще! – отрезал наставник, – И никаких возражений.
– Почему? Неужели перебрала вес?
– Нет. Я просто не имею права тобой рисковать. Еще сломают ухо или
нос...
– Ну и что? А раньше – имели право? Уши и нос у меня как будто те же самые...
– Я извиняюсь, ты в зеркало по утрам смотришься? Или красишься на ощупь?  Тебе надо не на ковре елозить, а в кино сниматься!

Равнодушная к косметике Инка после того разговора надулась, занятия забросила, и поводов встречаться с ней у Саши больше не стало – не подкатываться же, в самом деле, с тупым приглашением в кино или чем-то подобным. Она нашла его сама. Пришла к концу тренировки, и они всю нескончаемую белую ночь прошлялись по набережным. Под утро даже поцеловались. Свадьбу решили устроить после окончания его учебы, когда станет дипломированным менеджером-экономистом.

Но на третьем курсе он внезапно женился на своей одногруппнице, ярко--рыжей вертлявой Майке Примак, дочке ассистента кафедры матанализа. Инке не сказал ни слова, просто вдруг без малейшего повода пропал из ее жизни, как отрезал. Она поначалу даже не расстроилась – подумаешь, может, у него какие– то сложности в институте, не до влюбленных глупостей. Пару раз все-таки пыталась отловить сердечного дружка при выходе из ВУЗа либо спортзала, но он, увидев ее, стремительно исчезал – либо заходил обратно, либо впрыгивал в отходящий троллейбус.

Инка узнала о случившемся через месяц, когда буквально выследила Лобова у подъезда, где он с молодой женой снимал дешевую комнату, и с ходу взяла быка за рога, по-спортивному пренебрегая приемами дипломатии и политеса.

-Ты, получается, меня разлюбил? – она заступила дорогу, глядя исподлобья.
– Нет, понимаешь, все не так. Вышло вот такое дело... – здоровенный Саня прятал глаза и пытался обойти нежданное препятствие, – Я тебе потом все объясню...
– Ну уж нет! – Инка крепко, как на ковре, держала его за рукав, – Говори прямо здесь и сейчас. Что случилось?
– Я же вообще почти не пью... – теперь новоиспеченный молодожен не знал, куда девать не только глаза, но и руки, – А тогда на складчине она сказала – давай на брудершафт.
– Короче, ты напился и переспал с ней? Так? А она типа девочка, и заплакала, «Ай-яй-яй, папе расскажу...»

Лобов вздохнул, засопел и кивнул куда-то в сторону.

– И еще, небось, обрадовала, будто беременна от тебя?
– Ну а от кого же еще? – Саня перешел в атаку, – Я же это… У нее как бы первый.
– Это тоже она тебе сказала? А ты сам-то уверен?

Вот как раз в этом Санька вовсе не был уверен. Кое-какие слухи о не то чтобы бурном, но далеко не безоблачном прошлом избранницы до него доходили, но он старался не вникать, прикрываясь вечным мужским самообманом – «не может быть!». Промолчал, по-прежнему не глядя в глаза.

–  Ну и черт с тобой. Вали к своей ненаглядной! – Инка резко отвернулась, чтобы не показать внезапно подступивших слез, и зашагала, почти побежала прочь.

Ребенок, крепенький горластый мальчуган, родился в семье Лобова и Примак, ибо жена наотрез отказалась брать его фамилию, на полтора месяца раньше срока. А когда Саня забирал жену с сыном из роддома, полная румяная акушерка, отдавая в руки счастливого папаши драгоценный сверток в обмен на традиционные конфеты с шампанским, не сдержала удивления.

– Надо же! И ты, получается, голубоглазенький, как и она.
– И что? – в свою очередь удивился Лобов, – Это вроде не редкость?
– Ну да, ну да, – согласилась медичка, – Поздравляю, мужчина! Хороший у вас мальчик, три восемьсот, пятьдесят четыре сантиметрика. Богатырем вырастет, слава Богу, выносила полный срок, хоть и худенькая!
– Как полный? – теперь уже вполне обоснованно заинтересовался Саня и обернулся к жене, – Ты же сказала, семь с половиной месяцев?
– Да они все ошибаются! – вспыхнула молодая мать, – Их наука вся на догадках, им до нашей математики, как до Луны!
– Ничего мы не ошибаемся, женщина. Ребенок ваш доношенный, вырастет здоровяком, как отец, если будете кормить грудью, – она с жалостью посмотрена на озадаченного верзилу, – Ну, до свиданья. Спасибо за конфетки, папаша.
– Вот еще грамотейка нашлась, на мою голову! – Майя, явно не совсем поняв смысл сказанного, вздернула подбородок, – Пошли уже, хватит тут...

Не дожидаясь Лобова, она направилась к ожидающему такси. Но он решил по-другому.

– Постойте! Еще минутку, пожалуйста!

Акушерка обернулась.

– Вас поэтому удивляет цвет глаз нашего... ее ребенка? Вы ведь знали, почему она назвала неправильный срок?

– Разбирайтесь сами, молодой человек! Наше дело – принять роды, позаботиться, чтоб не было инфекции, а в ваши семейные тонкости соваться ни к чему. Извините, я действительно занята.

У людей в белых халатах есть своя профессиональная этика, им не следует вмешиваться в личную жизнь пациентов, и дежурная повитуха ни за что не повела бы себя подобным образом, окажись на месте Майи Примак кто-либо другой.
 
Отлично зная о вполне возможных последствиях беседы, она намеренно решила раскрыть наивные васильковые глаза «отца» на вполне очевидные факты. Черные глазенки-волосенки и смуглая кожа новорожденного ясно давали понять: кто-то из его родителей должен иметь такие же, опять же специфическая форма носика... Да и заниженный срок беременности, с завидным упорством отстаиваемый роженицей, никак не соответствовал имевшимся налицо признакам доношенности плода. За семь, да и восемь месяцев дитя никак не сможет сделаться этаким ладненьким бутузом – вес, рост и прочие параметры говорят сами за себя. Так что роды – в срок, никаких сомнений в этом у персонала не было, как и в явном несоответствии «экстерьера» младенца внешности медноволосой, бледнокожей голубоглазой матери.

Рыжая дамочка всего за четверо суток сумела донельзя испортить отношения со всеми без исключения сотрудниками родильного дома. Роды – с одной стороны, событие радостное, ведь на свет появляется новый человек, неся с собой счастье маме-папе со всей родней в придачу, а с другой это – изрядные муки, боль и страдания, способные порой буквально свести с ума. Нередки случаи, когда роженица, будучи тихой и скромной в повседневной жизни, превращается в буйную, орущую и брызжущую сквернословием мегеру. Но, стоит ей увидеть долгожданного ребенка, все вмиг проходит, она вновь полнится внутренним светом, покоем и добротой.

С этой пациенткой дело обстояло иначе. С первой и до последней секунды пребывания в роддоме она вела себя не просто вызывающе – абсолютно беспардонно. Непрерывно требовала внимания, была недовольна и палатой, и соседками, и койкой, и окном, и бельем, и якобы подтекающим краном в умывальнике, и температурой воздуха, и скрипучей дверью, и звуками, и запахами. Всем-всем-всем. И доставалось от нее тоже всем – врачам, сестрам, санитаркам, тем же соседкам, сантехнику, пришедшему чинить вполне исправный кран, а попутно смазать бесшумную дверь. Даже главному врачу, получившему три письменных жалобы и недоуменный звонок из горздрава, вызванный срочной телеграммой о непорядках в его учреждении.

Такое поведение можно было бы объяснить ожиданием, болью, страхом – но только при условии: она перестанет привередничать по благополучном разрешении от бремени. Ничего подобного: родив, Майка распоясалась уже всерьез, теперь ей казалось – она королева либо по меньшей мере принцесса, все обязаны выполнять ее прихоти и терпеть едкие придирки. К счастью, роды прошли вполне благополучно, кровопотеря вышла небольшой, новорожденный не нуждался в какой-либо дополнительной помощи, и выписка состоялась в срок. Возмущенными воплями новоявленная мама лишь усугубила ситуацию. И медсестра, догадавшаяся – простоватого мужика не только укомплектовали рогами, но еще и обяжут растить чужого сына, не сдержалась.

– Да, разберись, парень, разберись. Чай, не слепой.

Лобов, прозревая, пристальнее вгляделся в черноглазое личико и наконец понял все – и причины неожиданного брудершафта, и оперативность свадебной церемонии, последовавшей буквально назавтра после подачи заявления, и приветливость до того строгого тестя-доцента. Вручил перевязанный голубой ленточкой сверток жене, нетерпеливо ерзающей на заднем сиденье, продиктовал шоферу адрес ее родителей, а сам вернулся в съемную квартиру, где рядом с супружеским диваном стояла новенькая колыбелька, и собрал свои вещи.

Развод прошел на удивление гладко. Примак-старший, правда, пытался испортить несостоявшемуся зятю остаток учебы, но Лобов не давал повода к придиркам преподавателей и экзаменаторов, науськанных обиженным коллегой. Вероятно, сыграла свою роль и негласная солидарность мужской части профессорского состава, втихомолку посмеивавшейся над неудачной попыткой математика пристроить гулящую дочурку. Диплом получился пусть не красный, но в срок, и, в отличие от сына, всецело авторский.

А мальчик с вполне подходящим именем Георгий и впрямь вырос брюнетом выраженной кавказской наружности. Как ни странно, его мать отказалась от скудных лобовских алиментов, не доучившись, уехала куда-то на юг и, как говорили однокашницы, повторно вышла замуж. Как знать, возможно, там ребенок обрел настоящего отца?

Горький опыт женитьбы, удавшейся наподобие первого блина у плохой кухарки – скомканной, некрасивой и горькой, имел и положительную сторону. Разведенный молодожен, вновь обретя свободу, к вящему веселью сокурсников и одноклубников принял обет безбрачия, длившийся без малого пять лет, до новой встречи с Инкой. Нежданное свидание произошло совершенно случайно: Саша по делам фирмы оказался в старинном Выборге и буквально наткнулся на нее посреди уличной толчеи. Она, сделав неузнавающее лицо, хотела было пройти мимо, но не тут-то было – Лобов, улучив момент, грамотно провел подножку, поймал девушку в объятия и уже не выпустил. Так и сказал: «Больше я тебя не упущу!»

Первые, самые трудные совместные годы пролетели в непрестанных заботах о куске хлеба насущного, и без ее поддержки Лобов вряд ли добился бы в жизни чего-либо путного.

Зато теперь... Теперь у них есть все – и свое доходное дело, и отличное жилье, и не менее замечательный дом-дача. Не хватает самой малости – детей. Сколько врачей обошли – все без толку. Остался еще вариант «детки из пипетки», как Саша называл ставшую модной методику экстракорпорального оплодотворения, но к этому он пока был не готов. Не созрел. Она, сама решившись, терпела довольно долго и только в новогоднюю ночь пошла ва-банк.

– Саня, тебе сколько лет?
– Сама не знаешь? Я сегодня Дед Мороз…
– Я-то знаю, – Инке не собиралась сводить принципиальную беседу к шуткам, – А вот ты, сдается, кое-что позабыл.
– Ин, кончай крутить. Хочешь чего – так и скажи. Машину поменять, мебель, квартиру? А возраст мой тут при чем?
– Да не о машине речь, Санечка. И квартира меня устраивает.
– А о чем тогда? – мужу очень не хотелось в праздник говорить на серьезные темы. Лучше отделаться подарком.
– Не о чем, а о ком.
– Ну, о ком?
– Обо мне. И о тебе. О нас с тобой. И о том, кого пока нет, а если мы еще годик-другой протянем, то никогда и не будет. Дотумкал наконец, дурья твоя башка? – она постучала его по лбу и заплакала.

Вот так и решился в конце концов давно назревавший вопрос. Год за годом она надеялась, не раз и не два почти верила – вот, наконец, долгожданная задержка!.. а потом вновь убеждалась: увы, беременности нет. Теперь ни в коем случае нельзя упустить последний шанс обрести ребенка, причем не чужого, усыновленного, а своего, единственно родного.

Почему, будучи молодой и здоровой во всех отношениях, Инке оказалась не способной к материнству – отдельный разговор. Сама склонялась к мысли – повлияли безмерные нагрузки в неженских видах спорта, переохлаждения, падения, травмы... Вспоминать о далеком эпизоде, главном и определяющем, не хотелось.

Еще до встреч и «отношений» с Сашкой, которого в те годы не было и в проекте, пару раз бывала неосторожна. И «залетела». Поняв, чем чревата недавняя беспечность, не на шутку перепугалась – сейчас совсем не время! Да, конечно, она очень хочет когда-нибудь стать мамой, растить ребенка. Но – не теперь. Ее тогдашний друг – парень хороший, влюблен в нее без памяти, но ведь они оба еще так молоды! О женитьбе и речи быть не может...  Сообщи ему такую новость – он, скорее всего, бросится за цветами и потащит в ЗАГС. Нет, не надо. Чуть позже, годика через полтора-два, а лучше три-четыре – появится образование, специальность, постоянное жилье... отложим. Да и какой из него муж, тем более отец? И она тайком от всех посетила гинеколога.

Как уговаривали ее врачи не прерывать первую беременность! И, по закону подлости, накаркали. После банальной вакуум-аспирации, у огромного множества женщин проходящей безболезненно и бесследно, у нее началось воспаление, долго не восстанавливался цикл, начались периодические боли, прочие неприятности. Потребовалось длительное лечение, новые и новые осмотры, манипуляции. В итоге – трубная непроходимость.

Это сантехникам, газовщикам и даже нефтяникам восстановить нормальный ток по магистралям проще простого – если не получается пробить засор, можно элементарно вырезать кусок трубы да вставить новый. И потекло, поплыло, зажурчало. В женском организме, ответственном за продолжение рода, природой такая возможность не предусмотрена. Печально, но факт.

Сердечный друг о чем-то прослышал, о чем-то догадался, устроил сцену и исчез в туман. Прошло время, появился Саша. А ему об этой истории и знать ни к чему. Но что было, то было. Проведав о своем бесплодии, она все же уговорила и мужа обследоваться на предмет его истинно мужских качеств. Результат огорошил еще больше: оказывается, Сашка в армии умудрился кое-чем переболеть…

Чем там только не болели! Особо удачливые подхватывали даже настоящую, сочную, махровую гонорею. Ибо пока есть спрос, будет и предложение. Самые рьяные, отправляясь в самоволку либо законное увольнение, тут же устремлялись по известным всей заставе адресам, где и находили удовлетворение застоявшимся молодецким потребностям, с соответствующим букетом в нагрузку. В икебану включалась собственно гонорея, она же триппер, а к ней – хламидии с трихомонадами, иногда кандиды и мягкий шанкр. К огромному счастью пограничных начальников, в тех местах сифилис встречался редко, а ужасный СПИД пока пребывал в заокеанской гомосексуальной колыбели.

Однако хватало и «классики». Доходило до смешного пополам с грустным: на утреннем разводе командир, вооруженный медицинской информацией, некоторое время прохаживался вдоль замершего строя, сурово разглядывая солдатские лица. Засим следовала вводная часть.

– Товарищи рядовые и сержанты! В это нелегкое время, когда страна, напрягая все ресурсы, противостоит недружественному окружению, от нас, пограничников, требуется постоянная бдительность. И весь личный состав самоотверженно отдает все силы совершенствованию навыков охраны и обороны вверенных нам рубежей. Но среди нас, товарищи, находятся отдельные безответственные негодяи, бессовестно подрывающие своими распущенными половыми органами боевую готовность родной, можно сказать, части.

Вперед выходил начмед и озвучивал имена очередных героев, их уводили в медпункт, а майор, обведя поредевший строй еще более грозным взглядом, подводил итог.

– Товарищи бойцы! Помните: в любом походе, казарме, окопе и землянке всегда с вами неразлучная, безотказная и абсолютно безопасная мадам Кулакова! – и, переждав унылое ржание, завершал, – А кому она не по нраву – пользуйтесь, гады, гондонами!

Итак, Саня переболел. Но как раз он в самоволки не бегал, в увольнении был только дважды, к заветным адресам не приближался на пушечный выстрел, а перенес обыкновенную свинку. Ни с того ни с сего ефрейтора-гвардейца зазнобило, подскочила температура, раздулась шея. И, совсем немножко, припухло в штанах...

 Казалось бы, ничего особенного – поболело и перестало, опухоль на шее и в паху исчезла, пустячная болячка прошла бесследно, он и думать забыл о том паротите. А оказалось – все далеко не так безоблачно, ерундовая детская инфекция взрослому мужчине способна подложить большущую свинью, в буквальном смысле укусить за яйца. Импотентом не станешь, но продолжателем рода – тоже. Свинячья атака раз и навсегда лишила Сашкины сперматозоиды их природной подвижности, тем самым подкосив детородные способности молодого здорового парня.

В результате в семье Лобовых сложилось подобие классической марксистско-ленинской революционной ситуации – непорядок как снизу, так и сверху. Инке, узнав о Санькиной напасти, малость повеселела, а он, ставший жертвой «детского свинства», ни с того ни с сего расхохотался до слез, и только хорошенько отсмеявшись объяснил:
– Я просто прикинул, скольких чужих выбл...дков мне пришлось бы растить? Ведь получись тот, первый горный орленок, не таким черненьким, ни хрена бы и не заподозрил. Ой, не могу!

Так или иначе, любая ситуация, даже революционная, требует своего разрешения, и без достижений науки порой не обойтись. Если бы дело было только в женских проблемах, то хоть какой-нибудь из мужниных живчиков, глядишь, и пробился бы к цели... А раз неспособность обоюдна – надо воспользоваться последней возможностью. Да, само таинство зачатия произойдет в пробирке, зато потом – все как у людей. И сын, а она хотела именно сына – будет вылитый Сашка. Ее любимый, родной, самый лучший на свете человек.

Удовольствие не из самых дешевых, но с этим проблем не было. Трудности состояли в другом. Пришлось перенести несколько наркозов, ей прокалывали живот, брали нужные клетки… с первого раза ничего не вышло, со второго тоже. На третий все прошло как надо. О, счастье! О, муки... Саня, получив долгожданное известие: он вскоре станет отцом, тут же принялся руководить.

– Все, дорогая. Все! Отныне ты у меня на привязи. Точнее, вы.
– Это почему же? И о ком ты говоришь?
– А-а, теперь ты не врубаешься? О нас всех. Обо мне, о тебе, и особенно о нем! – Саша торжествующе показал на ее никак не изменившийся, по-прежнему подтянутый животик, – Или о них. Сколько там образовалось Лобовых?
– Сказали, прижилось четыре. Но рожать столько нельзя! Максимум двоих.
– И поэтому ты завтра же увольняешься из своей конторы.
– Здрассте-пожалста! Это с какой стати?!
– И еще. Ходить ты будешь только пешком. Никаких машин и тем более мотоциклов. И – только со мной. Под ручку. Всем все ясно? Не слышу утвердительного ответа.
– Перестань делать из меня инвалида! Допустим, я уволюсь. Но если ходить только с тобой, мне придется неделями сидеть дома – ты-то с утра до вечера на своих складах. Я  же тут закисну, блин!  И езжу я аккуратно.
–  Аккуратно, говоришь? Аккуратно можно. Только машину твою поменяем, возьмем что-нибудь поосновательней, а то на этой плоской лягушке и угробиться недолго.
– Лягушке? – столь явное пренебрежение достоинствами ее спортивной «Хонды» возмутило Инку до глубины души, – Лягушке?! Плоской?
– Ага. Мои дети должны быть в безопасности. Им лучше всего подойдет земляной червяк.
– Ты решил пересадить меня на экскаватор?
– Дело говоришь... жаль, не додумался, учтем на будущее. А пока, я думаю, «Лендкрузер» подойдет. Возьмем беленький «элегант». Привыкнешь на крепком джипе, потом и не захочешь пересаживаться, по себе знаю.
– Вот спасибо! Это же как на самосвале верхом.
– Выбирай. Или так, или ножками. Третьего не дам!
– По-латыни надо говорить «не дано».
– Если перейду на латынь, мало не покажется. Но детям такое слышать не полагается. Я где-то читал, они уже со второй недели все слышат, хотя, по– моему, это полная туфта. Короче, поехали в салон. Обратно порулишь сама, привыкать лучше сразу.

Своих будущих детей она представляла не раз – не в пеленках, слюнявых и плаксивых, а бегающими по лужайке, в панамках, с сачками в руках. Оба светлоглазые, светловолосые, чуть курносые. И обязательно один – мальчик, а другая – девочка. Имен заранее не придумывала, слышала – плохая примета. Вот родятся, тогда и назовем.
 
 
17 августа 2017. Сашка

В эту ночь Белому приснилось море, но не простое, а небывалое, наяву абсолютно невозможное. Вообще-то море ему снилось часто – сказывались годы, проведенные на палубе и в стальном отсеке малого противолодочного корабля, бывшего домом бывшему моряку. Истребитель подводных супостатов плавал или, как принято говорить на флоте, «ходил» не только по родному Балтийскому морю, случалось ему наведываться и в Северное, и в Баренцево, а однажды занесло вокруг всей Европы, аж в Средиземное. Там тогда проходили ставшие историей советские военно-морские маневры с участием трех флотов, и «Альбатрос» не подвел Балтфлот, образцово разыскал и «уничтожил» все субмарины. Мичману Панкратову выпало делать реальные пуски зенитных ракет и тоже поражать цели, заслужив нагрудную побрякушку. Завершил учения визит в легендарный Севастополь, где морякам-северянам устроили экскурсию, предоставили возможность прогуляться по белокаменному городу и пофлиртовать с загорелыми черноморочками.

В сновидениях из далекой молодости Сашку являлись то вечно ненастная Балтика, то какие-то безымянные свинцово-серые морские просторы, а чаще всего – именно теплые южные, с лазурной водой и кудрявой зеленью островов на горизонте. А сегодня, точнее, в сию августовскую ночь, возникло невообразимое, тем не менее маняще-неотразимое для любого русского мужика море – море водки!

Белый не был алкоголиком, во всяком случае сам себя законченным пропойцей не считал. Выпивал, конечно, не без этого, как только заводились деньжата, но всегда в меру – не более полулитра за раз. А когда повезло попасть на почти постоянное комфортное место жительства, да еще и с регулярным пособием, считай зарплатой – назначенной хозяином «пенсией», выпивать, как ни странно, стал реже. Ибо относился к своим сторожевым обязанностям вполне добросовестно.

Лобов не появлялся в загородном жилище то неделю, то две, и тогда, казалось бы, пей – не хочу, но Белый если и принимал, так исключительно среди дня и не до отключки. Он регулярно два-три раза за день, даже зимой, в снег и мороз, обходил обширный участок по периметру, убеждаясь: никто не пролез, ничего не попытался спереть и не повредил.

Заодно присматривал и за домами соседей – с двумя дачниками, стариком– писателем и молодым тощим то ли художником, то ли скульптором, иногда перекидывался словом, по мелочи подсоблял – убрать мусор, раскидать навоз, вывезти металлолом либо стеклотару (это уже с пользой для себя), подремонтировать забор. Ну а ночью, после завершающего караула, можно и накатить стакашек, сесть у печурки и вволю попеть, глядя на прихотливую игру огня.

В редкие по-настоящему теплые ночи любил сиживать на скамье у крылечка, разглядывая несущиеся по низкому небу облака с промельками звезд. Тогда пелось особенно хорошо, и звуки его ночных «серенад» с преобладанием моряцкой тематики лучше любой старорежимной колотушки отпугивали желающих заглянуть на пустующее подворье любителей легкой наживы. Видимо, стороной обходили и соседские усадьбы, поскольку с появлением в старинной баньке экс-мичмана случаи незаконных проникновений в ближней округе сошли на нет. Кому охота лезть в пасть к свирепо воющему зверю в обличье человека?

Легкую и прочную скамейку взамен обветшавшей старой квартирант с разрешения хозяина сварганил сам, подогнав размер в аккурат к ширине предбанника. Иссохшие до невесомости лежалые доски он обнаружил в цокольном гараже под грудами макулатуры, когда перетягивал в свою берлогу великое множество старых газет и журналов. Лобов как-то под вечер понаблюдал столярный процесс, одобрительно присвистнул.
– Да ты, я гляжу, на все руки мастер! И по грядкам, и ветеринар...
– Скажешь тоже, ветеринар, – свои успехи в лечении исковерканных лап найденного на обочине кота Белый оценивал как раз ниже среднего: Сильвер так и не научился ходить нормально, выписывал задними конечностями затейливые кренделя, – Инке правильно говорит: не грядки, а клумбы, хотя на мой вкус лучше бы огородик засадить… А с молотком да топором и сам, небось, управляешься не хуже моего.
– Не без этого, я ж тут рос, сам пахал-сеял. Могем кой-чего. А ты, раз уж взялся за благоустройство, заодно и фундамент подмости. Ему сто лет в обед, вот-вот рассыплется, тебя ж первого и придавит!
– А цемент? Песок я на речке добуду, а цемент где брать?
– Да там же, где доски, пошарь по углам, мешка два-три оставалось, пользуйся на здоровье.
– Спасибо. Только я бы сперва печку наладил – дымит неимоверно. Ты же здесь париться не собираешься?
– Какое париться? Для этого дела у меня сауна есть... Хозяйничай, сколько хочешь.
– Тогда я бы камни вынул, на фундамент пойдут, а на их место плиту пристроил, чтобы кастрюльку, чайничек там...
– Давай, дерзай. Считай, карт-бланш у тебя в кармане, – хозяин зевнул, – А может, тебе и водопровод устроить? Вон, от гаража траншею пророй, шланг можно пластиковый, его варить не надо, круть-верть...
– Ага. Мысль интересная. А под стену влезть? Где я экскаватор возьму? Нет, уж я лучше по старинке, с ведерком. Сколько мне той воды надо? Это ж не водка...
Саша-хозяин кивнул и отвернулся, явно собираясь восвояси, а Белый все же решил уточнить детали переоборудования бывшей баньки в настоящее жилое помещение.
– Хочу из полка топчан изобразить – пониже, покрепче, и пол проконопатить, чтоб не дуло, а еще – окно.
– Слушай, делай как душе угодно. Тебе тут жить. А что – окно?
– Ну, видишь, это скорее форточка. Понятно, твой дед мастерил как положено в бане, чтоб пар не уходил. А я подумал, надо бревна вверх и вниз распилить, вправо-влево чуток…  раму и стекла найду, мне мужик с приемки вторсырья обещал.
– На кой тебе вторсырье? Рама, стекла… оно все за зиму развалится. Прикинь, померь, закажу нормальное окно, со стеклопакетом, будет тебе как в лучших домах ЛондОна. Готовь размеры, о’кей? А пилить – сам собираешься? Один? – Лобов постучал по банной стене кулаком, – Бревнышки-то солидные, вековые.
– За все сразу хвататься не буду – сперва топчан, печку сделаю, потом и окошко.  А пилить – Блесну позову, он парнишка хоть росточком небольшой, однако жилистый, за день-другой управимся.
– Лады. Блесна – кореш твой тот, зубастый? Тоже универсал, как ты – и жнец, и швец, и по морям – по волнам? А нынче – по подвалам?
– Не, он по волнам не ходил. И по подвалам не ночует, у него типа дом, только не кирпичный, как вон у тебя, а как бы шелковый.
– О как? Зубы как бы золотые, дом типа шелковый. Красиво жить не запретишь… Шатер, что ли? Или юрта?
– Ага, шатер. Палатка, и вправду красивая, желтая. Он теперь вроде военно-морского туриста, достопримечательность в своем заказнике.
– Егерем подрабатывает?
– Каким егерем… на Острове егерей нету. Живет себе, никого не трогает, и его, соответственно, никто.
– По волнам не ходил, никого не трогает, а в тельнике щеголяет... и звание морское – мичман. На мой толк, мичман должен плавать.
– Видишь ли, Саня, флот – не только корабли. Чтоб любое самое ржавое корыто могло хоть на кабельтов от пирса отойти, его надо заправить, снабдить жратвой, снарядами и все такое, экипаж одеть-обуть, даже, извиняюсь, гальюны бумагой загрузить. Для этого – база, а на базе мичмана, как на ваших складах прапора.
– Так он, значицца, моряк липовый, как и его зубы? Ты по морю, он по бережку, а тельники – не отличишь...
– Мне без разницы, главное – чтобы мужик правильный. Да он на этот счет лапши и не вешает, я мол соленый весь... И плавать не умеет… ну, разве только собачкой…
– Шутишь? Я думал, в моряки таких принципиально не берут!
– А у нас говорили – наоборот, если мореход сам плавает как топор, он свой корабль никогда не утопит. Блесна зато на любой машине умеет.
– На любой? Это вряд ли. Ты сам видел?
– Он говорит.
– Ты больше слушай. Хорошо, если «газона» освоил, так меня еще в школе научили. Слава богу, мне с ним не ездить. А вообще – не перестаю я вам, ребята, удивляться. Шофер – в палатке!

Привидевшийся нынче прибой внешне не отличался от натурального, в наличии были и накаты волн, и пена. Неординарным и чудесно-прекрасным оказался лишь один признак – запах, вернее сказать, аромат. Это море пахло замечательно вкусной жидкостью, каковую ни спутать с чем-либо, ни заменить невозможно, а именно – ею, родимой. Водочкой. Водярой… особой, хлебной, ржаной, кристальной, проклятой божьей росой.

Вдоволь потрудившись за день и приняв обычный полуночный стаканчик, Белый спал крепко. Пахал с самого утра: взялся за печурку – разобрал до половины, оставив нетронутым дымоход, вынул и пересмотрел камни, негодные подробил на щебень, целые – сложил пирамидой к забору. Старинные крепкие кирпичи очистил от присохшего раствора, планируя с рассветом пустить в дело.
 
Из разверстого трубного зева ощутимо тянуло прохладой, и он даже собирался на ночь запереть окошко, да поленился – черт с ним, воздух не помеха, а комаров не боялся по жизни. Не съедят.

Волнистая лазурь заворожила, он в сонном восторге жадно потянул ноздрями сказочный дух, подошел, нагнулся – зачерпнуть ладонью, попробовать на вкус... И проснулся с неясной мыслью: такой запах не мог присниться, в его жилище явно пахло водкой, спиртом. Отчасти портила впечатление какая-то излишняя насыщенность, чрезмерная концентрация – от крепости просто занимало дух. Да еще портила прелесть посторонняя -бензиновая примесь. Откуда? Что за чертовщина?!

Пока нетрезвые мозги переваривали загадку, в малюсенькое банное оконце, ожидавшее очереди на переделку, влетело нечто искристое, сверкающее, праздничное. Бенгальский огонь? Летом? Эти новогодние карнавальные светлячки должны сиять и радовать детей среди зимы и снега, заодно с нарядными елками, Дедом Морозом и Снегурочкой, а летом им не время и не место.

Игрушки игрушками, но горят они по-настоящему, жар дают весьма приличный – в основе-то термит, и способны гореть даже под водой, если не полениться залить воском либо обмотать скотчем. Запах, породивший дивное сновидение, а затем разбудивший банного жильца, источала обширная, во весь пол, лужа, ставшая ясно видной при падении в нее весело искрящейся палочки. А через миг она разом вспыхнула, и праздник кончился.

Немного сыщется на свете людей, никогда не поддававшихся магии огня.
Переменчивая игра язычков-сполохов, ласковое тепло камина расслабляют, даря покой и уют. У прирученного огонька хочется сидеть бесконечно, бездумно созерцая, время от времени подкидывая дровишки да пошевеливая головни.

Иное дело пожар: предоставленные воле стихии, те же самые языки вызывают ужас и стремление убежать поскорее и подальше. Неопытный человек, оказавшись в очаге возгорания, паникует и может наделать вреда себе самому – нередки случаи, когда дети, да и взрослые забиваются в наглухо закрытые кладовки, шкафы, лезут под кровать, где находят не спасение, а смерть.

Всех военных учат не терять голову в опасных ситуациях, и моряки – не исключение. Ведь, как ни странно, самая страшная беда на военном корабле – не вода, а наоборот, огонь. Да, оказаться за бортом – дело нешуточное, но при наличии плотов, шлюпок, спасательных кругов и жилетов в море выжить можно. А вот пожар в по-боевому задраенном отсеке шансов не оставляет, и поэтому среди важнейших флотских наук едва ли не главная – умение бороться с огнем и спасаться от него.

Белый мгновенно оценил обстановку, вскочил с топчана и бросился в бой, вооружившись одеялом: первым делом надо попытаться сбить пламя или накрыть, задушить его. Куда там! Едва коснувшись горящей жидкости, ткань вспыхнула сама, обжигая руки и лицо. Горел уже весь пол, начала заниматься стена... Не думая о возможных причинах беды, мичман глянул на окошко – эх, ни за что не выбраться – и прямо по огненному ковру кинулся к двери, навалился всем телом. Только тут сообразил: она почему-то закрыта. А ведь он никогда наглухо не запирался, оставляя щель для Сильвера – бедняге покалеченные лапы не позволяли лихо сигать в оконце.

Выходит, его тут втихаря закупорили, а потом сухой, как порох, домишко полили горючим и подожгли... Кто и с чего – думать некогда. Да, водопровод бы!  Дверь не поддалась, даже когда он собрал силы и несколько раз ударил – плечом, спиной, ногами. Жадные языки уже взметнулись к потолку, заняв весь объем баньки.
Идеальное горение обеспечивалось широким дымоходом, и воздуха для дыхания с каждой секундой оставалось все меньше – огонь безжалостно забирал кислород.
 
В состоянии крайнего стресса самый обыкновенный человек способен проявить чудеса, и дверь не выдержала очередного напора, раскололась. Спасение казалось возможным, но вместо свежего воздуха через образовавшуюся дыру из предбанника хлестнул раскаленный шквал. Оказывается, горит и там. Все, амба… И вдруг…

– А-а-я-я-а!!... Ва-а-й-я-й-я-а!!!

Ребенок?! Откуда здесь дети?.. Да нет, же, какие дети!

– Силька!.. Силя, ты где?

Ничего не видя, не дыша и все равно задыхаясь, моряк на сплошной боли в горящих ногах шагнул назад, к топчану, пошарил под ним, схватил орущего мохнатого калеку за лапу, хвост ли – какая разница, обернулся и, ориентируясь не по бесполезному в огне зрению, а чисто по памяти, нашарил проем окна. Вышвырнутый наружу кот помчался прочь, жалобно крича, а человек вернулся к своему ложу. Как же он забыл?

– А-а-а, сука... Врешь, бл...дь, не возьмешь! Помирать, так с музыкой!

Он снова сунул руку под топчан, теперь к изголовью, нащупал бутылку, не полагаясь на обгоревшие пальцы, зубами сорвал пробку и выпил водку в два глотка.  И, превозмогая рвущий горло кашель, вдохнул горячий дым полной грудью и запел. А может, ему это только показалось…

– Наверх вы, товарищи, все по местам! Последний парад наступа-а-ет!