Тихий час

– Васили-и-иса-а!
   Голос догнал её в тёмном пустом коридоре технического этажа, где тускло мерцала – будто злорадно подмигивала – одна лампочка.  Вася испуганно обернулась и тут же вжалась в стену. «Только бы не нашли, только бы не нашли», – шептала она, зажав рот кулачком и судорожно всхлипывая. Она зажмурилась от ужаса, представив себе, что будет, если её всё-таки здесь обнаружат. Вчера после таких «пряток» ей от души надавали щелбанов по лбу, заставили  залезть на табуретку и петь «В лесу родилась ёлочка». И хоровод вокруг неё водили, скорчив страшные рожи, будто она нарядная ёлочка, а они – звери из леса. Хорошо ещё, что шампанское из служебного буфета никто не притащил. Коллеги Василисы из Отдела больших бумажек – большие мастера на всякие выдумки.
– Вася, Васенька, не плячься, – не выговаривая букву «р» сказал издалека новый голос. – У тебя фантазии ноль, ты плятаться не умеешь.
    Вася узнала голос Евдокии из Отдела маленьких бумажонок. Ага, и эти здесь. Всё, теперь точно найдут. Окружили-таки, маленькие негодники!
    Вася побежала изо всех сил, задыхаясь, метнулась за угол тёмного коридора и тут же наткнулась на чью-то высокую тень.
– А-а-а! – закричала Василиса и скатилась в обморок.
   
… А ведь как всё мирно начиналось, никто и не думал, что такое приключится.
    К Петру, начальнику Отдела Финансирования Иждивенцев Города (а иждивенцами Главная Городская Контора считала всех, кто работает вне её стен, платит налоги, получает зарплату, но что-то просит), пришла средних лет дама с заявлением. Проситель, как говорили в Конторе. Всего лишь очередной проситель с очередной проблемой. Так вот, дама поздоровалась и опустилась на стул напротив Петра, поставив на колени маленькую старомодную сумочку. Дама была не неприятная, напротив, выглядела она как подзабытые аристократки: чистенькая и ухоженная, высокая, тонкая, бледная, со строгой осанкой и прямыми плечами. Серый изящный костюм сидел на ней безупречно, пепельные волосы были уложены в простую причёску, внимательные голубые глаза поблёскивали за стёклами очков, губы лаконично подчёркнуты светлой помадой. Одним словом, не тётка какая-нибудь ворчливая, хамоватая… Хотя, возможно, будь пришедшая не дамой, а хамоватой, напористой тёткой, Пётр не смог бы отказать  ей в рассмотрении заявления. Но он отказал. Хотя перед этим, как положено, выслушал, сдерживая зевоту  и нетерпение: до конца рабочего дня оставалось всего пятнадцать минут – неподходящее время для прошений. Дама же хорошо поставленным голосом вещала о том, что во дворе их дома необходимо срочно ликвидировать стихийную мусорную свалку, наказать тех, кто её устроил, а на расчищенном месте построить детскую площадку. Пётр слушал и кивал, кивал и слушал.  Наконец дама закончила вещать и протянула ему лист с заявлением, на котором в сдержанно-требовательном тоне было изложено всё ею сказанное, подкреплённое подписями жильцов дома. «Целых триста пятьдесят подписей! Это же триста пятьдесят просителей!» – ужаснулся Пётр. И отказал. Потому что лимит просьб в этом месяце был уже исчерпан, городской бюджет, как никогда, ограничен, и рабочий день подходил к концу. И вообще, маленький сын Костя уже вторую неделю не давал Петру высыпаться, жена уже третью неделю не давала ему забыть о том, что он обещал ей новенькую шубку, а тёща не забывала напоминать всей семье, что он «жмот и свинья»… Короче, Пётр под конец этого дня устал и забыл, для чего он сидит в Конторе. И… «Женщина, я не могу принять ваше заявление». Дама спокойно смотрела на Петра и слушала. «Вы же понимаете, сколько у нас таких,  – бесцветным заученным тоном продолжил начальник Отдела Финансирования Иждивенцев, кивнув на листок в тонких руках дамы. – Приходите в следующем квартале, и мы постараемся вам помочь. А сейчас – прошу прощения, мне надо закрывать кабинет». И сделал выпроваживающий жест рукой. Женщина не пошевелилась. Она окинула Петра изучающим взглядом и неожиданно ему улыбнулась. Пётр поморгал и напрягся. На отказ ему ещё никто не улыбался, тем более вот так – искренне и приятно.
– Вы устали, – ласково произнесла женщина. Петру на миг показалось, что от неё исходит спокойное золотистое сияние. – И Контора ваша устала. Не правда ли? Вам, сотрудникам Конторы, нужно каждый день устраивать на работе тихий час. Чтобы мысли освежились и пришли в должное равновесие, и вы вспомнили, кто вы и зачем здесь. – Женщина говорила тихо, медленно, ровно, будто колыбельную напевала. – Говорят, перезагрузка помогает компьютеру. А вашей Конторе поможет тихий час. И потом, учреждение работает неэффективно. Это из-за того, что в ваших делах много лишнего. А лишнего много потому, что вы неэффективно работаете. Такая уж парадоксальная дисгармония. Но это поправимо.
   Пётр слушал женщину и не мог ни шелохнуться, ни слова сказать. Голос говорящей его словно убаюкал... Когда он очнулся, просительницы рядом уже не было. Не было и её заявления. Пётр даже не заметил, как дама покинула кабинет. Но не могла же она раствориться в воздухе? Да и приходила ли она на самом деле? Пётр решил, что он задремал в своём кресле и дама с заявлением ему  померещилась. Он взглянул на часы, тикающие на стене: его рабочее время истекло пять минут назад. Пётр быстро засобирался домой, ворча на ходу из-за непредвиденной задержки, и вылетел кабинета.
     И с тех пор в Конторе началось странное.
    На следующий день после визита дамы (которой, как Пётр окончательно себя уверил, и вовсе не было) в самом начале обеденного перерыва из всех кабинетов Конторы раздался оглушительный восторженный вопль: «Ур-ра-а! Обе-е-ед!». И тут же двери кабинетов с шумом распахнулись, и в бесконечные коридоры Конторы вывалились, выпрыгнули, выбежали… дети дошкольного возраста: девочки с накрашенными ресничками и губами, в офисных платьицах, в туфельках на каблучках, и мальчики в деловых костюмах, при галстуках, в белоснежных рубашках, в чёрных блестящих ботиночках... Кто-то из детей ринулся по лестнице на первый этаж в служебный буфет. Мальчишки принялись бегать по коридорам, изображая самолёты и паровозы, девчонки разбились на стайки и теперь о чём-то оживлённо шушукались и хихикали.   
– Пашка, а не тяпнуть ли нам по стаканчику «Буратино»? – пропищал мальчуган в синем костюме и хлопнул по плечу своего ровесника, на пиджаке которого  гордо сиял золотыми буковками бейджик. Буковки были сложены в витиеватую надпись: «Сторуков Павел Степанович, директор».
    «Пашка» – он же Павел Степанович – поморщился, как от кислой капусты, и проворчал:
– «Тяпнуть»… Где в тебя только такие слова влетают? Наслушаешься, Вовка, взрослых…
     Мальчик с именем Паша был кругленький, пухленький, но смотрелся строго и  авторитетно благодаря отлично скроенному деловому костюму стального цвета и важной осанке. Вовка (судя по бейджу, «Оттяпов Владимир Иванович, заместитель директора»), худой и шустрый, как таракан, нырнул в свой кабинет и через секунду явился с пузатой бутылкой, в которой плескалась какая-то коричневая жидкость.
– Лимонада, оказывается, нет, зато есть вот что! – провозгласил он, отвинтил крышечку, сделал глоток и тут же закашлялся, задыхаясь.
   Пашка постучал его по спине и сказал нравоучительным тоном:
– Говорил я тебе: не держи в столе всякую гадость. Во взрослого дядю играешь. Надо сок пить. Или компот. Или кисель. – И вдруг цапнул за руку девочку, проходящую мимо. – Эй, Светка, ты чего это пирожки мимо нас несёшь? А делиться?
    Света вздёрнула носик и процедила:
– А кто мне премию в прошлом месяце зажал? Вот шишку тебе с маслом, Пашечка, а не пирожок. – И зацокала каблучками дальше по коридору.
    Паша показал язык её гордо удаляющейся спине. Вовка перестал кашлять и теперь, бледный, вытирал со лба пот шёлковым платочком.
– У меня в животе урчит. Айда в буфет!  – скомандовал Пашка, выхватил из рук Вовки злосчастную бутылку и закинул её в мусорную корзину.
    В буфете было душно, шумно и тесно. Толстая девочка в поварском колпаке и накрахмаленном белом переднике разливала по мискам супы и борщ, ставила на подносы проголодавшихся детей тарелочки с салатиками и бутербродами.
– А кто не доест, – угрожающе приговаривала маленькая повариха, – того накажу добавкой!
    Длинная очередь привередливо разглядывала и читала по буквам меню, морщилась при виде горячего, разочарованно вздыхала от запаха гречневой каши с подливой и глотала слюнки, глядя на бледные коржики, румяную сдобу и разноцветные пирожные. Детские ручки нетерпеливо тянулись к сладкому, но повариха, грозно размахивая половником, твердила, что сладкое получит только тот, кто слопает и первое, и второе.
    Пашка и Вовка, повздыхав, нагрузили подносы тарелками и принялись за еду. От получения вожделенных пирожных их отделяла молочная лапша, горка салата и бутерброды с колбасой тоскливого вида.
    А в это время на верхних этажах Конторы нежелающие обедать развернули «боевые действия».
    Карапузы в офисных костюмах соорудили из стульев баррикады и, визжа и хохоча, обстреливали друг друга канцелярской мелочью. Над головами стремительно пролетали ручки, карандаши и маркеры, со свистом проносились линейки и степлеры, плюхался на пол град из разноцветных скрепок и ластиков. С каждой «неприятельской» стороны то и дело доносилось:
– Эй, ты, из «Отдела… какого-то там»! Ты зачем там?
– Я там расту!
– Враки! Пеньки не растут!
– А карандашиком в глаз не хочешь?
– Ха, напугал! Я вот тебя сейчас принтером задавлю…
– Мелкие, ползите сюда!
– Мы не мелкие, мы важные!
– Важные не ползают!
   Малыши-«шпионы» обшаривали кабинеты в поисках «секретных донесений», тренируя любопытные носы и быстрые ручонки.
– Что там написано?
– Какие-то цифры и буквы…
– Я такое уже писал. Ерунда какая-то.
– А если ерунда, зачем писать?
– Не знаю.
– И я не знаю. Это непонятное что-то.
– А если непонятное, значит, ненужное!
– Выбрасываем!
    И в мусорные корзины полетели ворохи скомканных бумаг.
– Ух ты, сколько бумажек... Это ж сколько снежинок можно вырезать!
– Ура, снежинки!
– Эй, кто знает, что это за  бумажки?
– А-а-а, из моей папки вытащил!
– Порву их, если не скажешь!
– Это оч-чень важные бумажки!
– Почему это?
– Потому что на них печати!
– А если я на туалетную бумагу печать поставлю?
– Отда-а-ай!
    В другом кабинете «лётчики»-карапузы запускали из окон самолётики, сложенные из тетрадных листков. Самолётики радостно взмывали из детских рук и, пролетев вниз несколько этажей, распластывались в весенних лужах.
    Компьютеры Конторы хотели было спрятаться в спящем режиме, но не успели. Малолетние «хакеры» сгрудились у мониторов и о чём-то оживлённо шептались.
– Ты знаешь, что это за значок?
– Это не значок, а ярлык! Программа какая-то. Нажми.
– Нажал… Смотри, какие-то таблички.
– А-а-а, это каляки-маляки. Мы их всем Отделом каждый день рисуем.
– А зачем?
– А не знаю. Все рисуют – и я рисую.
– А игрушек на компе нет?
– Игрушек нет. Сейчас поставлю. Только «каляки-маляки» много места занимают. Надо их удалить…
   За три минуты до окончания обеденного перерыва разрумянившаяся и почти угомонившаяся детвора потянулась обратно в свои кабинеты, на ходу дожёвывая пирожки, лениво потягиваясь и блаженно позёвывая от сытости.
  Через минуту после окончания обеда из кабинета Пашки – простите, снова Сторукова Павла Степановича – раздался львиный рык, грохот кулака по столу и оглушительный вопль:
– ЧТО! ЭТО! БЫЛО!
    Перепуганные сотрудники немедленно сбежались к кабинету директора и сгрудились на пороге. Они бы и без крика прибежали, потому что вернулись к своим взрослым обликам и разом поняли, что с ними случилось что-то не поддающееся логическим усилиям и не вмещающееся в привычную картину быта. И, самое ужасное,  виды разгромленных кабинетов будто насмехались над ними и говорили о том, что всё это им не приснилось, а они в самом деле недавно здесь бегали, прыгали, играли…
– Я ещё раз повторяю! – продолжал громыхать директор. – Что это было?!
    Сотрудники Конторы молчали в шоковом оцепенении и переглядывались. Щёки их то бледнели, то краснели при воспоминании о том, что творилось во время обеденного перерыва.
– Мне повторить свой вопрос?! – рявкнул Сторуков.
    Его заместитель Владимир Иванович Оттяпов просочился в кабинет, успокаивающе похлопал нервничающее начальство по плечу и обвёл взглядом собравшихся.
– Итак, мы все это видели, – утвердительным тоном произнёс Оттяпов. Он очень старался говорить спокойно, хотя внутри его трясло основательно. Но должен же кто-то, думал он, сохранить хладнокровие в такой ситуации и взять на себя – пусть и временно – обязанности командира дрожащих от страха барашков!
– Ну, видели, – нетерпеливо согласилась секретарь Светочка. Та самая, которая не хотела делиться пирожками. Её миловидное личико дёргалось, как перед истерикой.
– Не просто видели – участвовали! – нервно хохотнул системный администратор Вениамин, он же Веня, как его называли в Конторе. – Такая виртуальная реальность приключилась…
– Вот именно – реальность! – громом с небес на землю рухнули слова Павла Степановича. – Эт-то что вообще было, а: гипноз? наваждение? массовое умопомешательство? А, может, наркотики кто-то пронёс?!
– Это было колдовство, – обморочным голосом пролепетала молоденькая бухгалтер Василиса и прислонилась к стене, чтобы не сползти на пол.
    Все разом посмотрели на неё. Кто-то из женщин согласно закивал. Веня покрутил пальцем у виска.
– Давайте разберёмся, – поспешил вставить своё слово Оттяпов, пока кто-нибудь не выдвинул версию прилёта инопланетян или что-нибудь ещё похуже. – Мы все на один час стали… детьми. Самыми настоящими, какими были в своём детстве. Так? Так.
  Сотрудники Конторы вздохнули с облегчением, хотя пока ничего не прояснилось. Главное, что кто-то начал говорить вроде бы понятные вещи.
– И мы, – продолжил Оттяпов, воодушевившись всеобщей покорностью его слову, – находясь в таком нелепейшем, невозможном состоянии, ни разу не вспомнили о том, что на самом деле мы – давно взрослые. Так? Так. И вели себя как дети, для которых  работать в Конторе – это нормальное, ежедневное дело.
     Павел Степанович пожевал нижнюю губу и выдал:
– А сейчас… гм... помним всё, что мы делали, пока были детьми во время обеденного перерыва.
– Тихого часа, – ехидно поправила Светочка. – Раз уж мы говорим о детях.
    Пётр, стоящий позади всех, вздрогнул. «Тихий час...». Кто-то уже произносил эти слова недавно… Кто-то… Начальник Отдела Финансирования Иждивенцев расширил глаза от удивления и застыл. Страх холодными мышиными лапками пробежал по его позвоночнику. Неужели та странная посетительница ему не привиделась? Неужели это она устроила им такой «тихий час»? Но как и, главное, зачем?! Пётр побледнел и решил не делиться с коллегами своими догадками. Если они верны, то он, получается, крепко виноват…
– Коньяку мне, – просипел Павел Степанович и дёрнул узел на галстуке. Он выдвинул ящик стола и порылся в нём. Заветной бутылки не обнаружилось. – Володя, неси из своих запасов.
– Выбросил ты мою бутылочку, – с ироничной улыбочкой подсказал Владимир Иванович. – В мусорную корзину, в коридоре. Сказал, что компот надо пить или кисель.
   Сторуков глянул на него волком и что-то глухо прорычал. Потом обвёл тяжёлым взглядом  всё ещё потерянных, съёжившихся сотрудников и гаркнул:
– Марш в кабинеты! Навести порядок!
    И добавил негромко, зло и сурово свернув глазами:
– И чтоб никому ни слова о том, что здесь было.
     Понятливые сотрудники мигом разлетелись по своим Отделам, по кабинетам и кабинетикам. А Сторуков, грузно поднявшись из-за стола, потопал в коридор спасать от утилизации заветную бутылку. «Это ж надо, – хмуро подумал он. – Коллекционный алкоголь – и в ведро! Я точно был не в своём уме...». 
    До конца рабочего дня на всех этажах Конторы стояли стоны, вздохи и сетования. Ещё бы: мебель расшвыряна, канцелярскую мелочь будто взрывами петард разбросало.  Столы скалились вывороченными пастями ящиков, из которых свисали, как белые языки, бумаги с печатями. По стеллажам словно ураган пробежал: папки выпотрошены, журналы разорваны. А самое страшное –  бесценные документы поруганы,  скомканы и испачканы, драгоценные файлы на компьютерах или переброшены в «Корзину», или удалены вовсе.
    Системный администратор Веня хватался за голову, бегал от компьютеру к компьютеру и кричал, что уволится. Секретарь Светочка шмыгала носом и брезгливо бродила по углам с веником и совком. Василиса из бухгалтерии сокрушённо перелистывала ставшие бесполезными испорченные бумажки. Пётр, потихоньку пройдясь по Конторе и полноценно оценив масштабы своей вины, окоченел от ужаса и забился в кабинет. Сторуков и Оттяпов велели повесить на дверь Конторы табличку «По техническим причинам сегодня не принимаем» и, засучив рукава дорогих рубашек, тоже взялись за ликвидацию последствий. 
    Когда солнце зевнуло и спряталось за вечерними облаками, все служащие Конторы, злые и уставшие от непривычной физической деятельности, выползли из почти приведённых в порядок кабинетов и растеклись по домам.
    На следующий день они переступали порог Конторы с содроганием. До обеда им не давала думать о вчерашнем происшествии привычная будничная суета: нескончаемый шлейф из посетителей, россыпи разговоров, хор телефонных звонков, деловитая дробь компьютерных клавиатур и натужный гул принтеров.
    В 11:55 Контора напряглась и замерла в ожидании…
  В 12:00 из кабинетов вырвались радостные вопли: «Обе-е-ед!». Вслед за воплями в коридоры вырвались дети в офисных нарядах. И вчерашняя кутерьма повторилась. В Конторе стало оглушительно весело и беспредельно бурно. 
    Детвора атаковала столовую, заперла в подсобке ворчливую повариху и смела с прилавка все сладости. Компот был выпит с такой жадностью, будто дети несколько дней шли через пустыню.
    Несчастные кабинеты вновь подверглись бесцеремонным осмотрам и стремительным нападениям. Неугомонные детишки носились повсюду, залезли даже в пыльные подсобки и с восторженным гиканьем оседлали швабры с облезлыми тряпками. 
    Мальчики Паша и Вова провозгласили (и записали это фломастером на листе ватмана как указ), что отныне все кабинеты Конторы разделяются на «Отделы больших бумажек» и «Отделы маленьких бумажонок». Детвора согласно покивала и решила, что теперь у них в Конторе два неприятельских лагеря (раз «Отделов» стало всего два!) и отметила это взаимным канцелярским обстрелом. Ручки, карандаши и шарики из смятых бумажек летели с обеих сторон, пока детям не надоело играть в «войнушку». Через десять минут «боевых действий» было заключено временное перемирие.
    Тощий мальчуган Веня коварно налетел в коридоре на спокойно идущую Светочку и пребольно дёрнул её за белобрысый хвостик. И в придачу обозвал «капризулей» и «задавакой». Светочка взвизгнула, развернулась и заехала Вене кулачком в правый глаз. Веня обиделся, показал ей язык и убежал. За углом коридора он наткнулся на какое-то собрание. Девчонки сгрудились в кружок и что-то выкрикивали друг другу самым недружелюбным образом.
–  Посмотлите на неё: кофту купила, как у меня. Повтолюша!
– И что! А ты… Ты чай у всех воруешь! Крыска, крыска!
– А, девочки, так вот, кто у нас чай таскает! И печеньки, значит, тоже она…
– Не я это! Чего это слазу я! А ты мне вообще никогда не нлавилась, ты плотивная и вледная, и духи у тебя воняют.
– Ах, духи у меня воняют! Я тебе сейчас задам…
    Веня хотел было разнять девчонок, одна из которых уже вцепилась другой в волосы под вопли остальных, но вовремя себя остановил, решив, что одного фингала ему сегодня будет достаточно, пусть девчонки сами разбираются – и поспешил ретироваться.
    Мальчик Петя, дожёвывая бутерброд с колбасой, выглянул из кабинета на шум и, заприметив драку, мгновенно втянулся обратно и запер за собой дверь.
   И тут же по коридору пронеслась  волна топота и криков. Дети, раскрасневшиеся, с горящими глазами, носились за Василисой и ещё двумя девочками из бухгалтерии с криками: «Где моя племия?!» и «Посему ему больсе, сем мне?!». Вася отстала и её тут же поймали, грубо дёрнули за косичку и щедро надавали щелбанов по лбу. Василиса захныкала. Рыжий вихрастый мальчуган из Отдела больших бумажек, улыбаясь кривозубым ртом, притащил табурет, на который Васю водрузили, как новогоднюю ёлочку. Малолетние хулиганы сцепились ладошками и стали водить вокруг неё хоровод.
– Ну, давай пой: «В лесу родилась ёлочка...», а то не отпустим!
    Дети, гримасничая и улюлюкая, изводили Василису страшным хороводом, пока она не спела злосчастную песенку.
– Что вы делаете?! Так же нельзя!
    Одичавшая толпа детишек обернулась на пронзительный крик.  Пышущий возмущением Ваня из Отдела маленьких бумажонок грозно взирал на Васиных обидчиков. Маленький рыцарь с длиннющей линейкой вместо меча. Вася перестала хныкать и замерла.
– Тебе чего, лопоухий? – пропищал кто-то из толпы.
– Так же нельзя! – повторил Ваня, стараясь не дрожать от страха. Всё-таки «противников» было больше. – Ей же больно.
     Рыжий из Отдела больших бумажек нехорошо улыбнулся, важно выпятил грудь и шагнул вперёд:
– Сто, думаес, самый смелый?
    И тут – словно пробили невидимые часы. Чудеса растворились в воздухе. Посреди коридора на облупленной табуретке стояла взрослая зарёванная Василиса и затравленно озиралась по сторонам. Вокруг неё, держась за руки, замерли сослуживцы из разных отделов, не успевшие изменить гримасы на нормальные выражения лиц. Ставший долговязым Ваня сердито смотрел на рыжего толстячка в дорогом пиджаке и почему-то вертел в руке длинную пластмассовую линейку. Сторуков и Оттяпов выглянули из своих кабинетов и молча уставились на эту фантасмагорическую картину.
– Все – в зал для совещаний! Немедленно! – рявкнул Сторуков так, что было слышно, наверное, на всех этажах.
… Но и на собрании ничего не прояснилось. Сторуков гремел о том, что произошедшее – это безобразие, и он с этим разберётся, а виновник – если таковой отыщется – будет наказан строго и ужасно. Оттяпов поддакивал кивками и морщился от особенно громких криков начальника. Пётр, втянув голову в плечи, представлял, как его прилюдно вешают, расстреливают и сжигают одновременно. Светочка негромко возмущённо фыркала: и так тошно, ещё и директор вопит. Веня угрюмо косился на Свету, прикрывая ладонью подбитый ею правый глаз. Вася не вникала в словесный грохот директора, она всё ещё находилась под впечатлением от пережитого, как она считала, позора, стирала со щёк носовым платком потёкшую тушь и украдкой смущённо посматривала на Ваню, сидящего через два кресла от неё. Самый тихий и незаметный сотрудник в Конторе – Вася даже не знала, чем он занимается, – а вот не побоялся же заступиться за неё… Ваня же с той минуты, когда помог растрёпанной Василисе слезть с табурета, казалось, больше не обращал на неё никакого внимания.
– … это наглое вредительство! – продолжал между тем вещать разгневанный Павел Степанович. – Масштаб ущерба колоссален!..  Это сотни и сотни часов напряжённой работы!.. Всё пропало…
    С каждым вылетающим словом  сотрудники унывали всё больше. Наконец Сторуков угомонился и распустил всех делать очередную внеплановую уборку кабинетов.
     Следующим утром вся Контора пребывала в состоянии мрачного ожидания.  Кто-то предложил сбежать из здания на время обеденного перерыва, но его тут же оборвали: а вдруг ты превратишься в ребёнка посреди улицы и неизвестно что набедокуришь? Уж лучше пересидеть эту бурю в привычных стенах.
    В 11:55 Пётр в своём кабинете закинул на верх шкафа уцелевшие важные документы и придвинул к двери стол и кресла –  боялся, что сам выбежит ненароком и в состоянии детского умопомешательства натворит невесть какие пакости. Сторуков и Оттяпов заперлись в подвале в какой-то комнатушке, прихватив с собой из буфета чай и бутерброды, верно рассудив, что коньяк (а как сейчас хотелось именно его!) в несовершеннолетнем состоянии будет опасен.
      В 12:01 выяснилось, что спрятаться от других (и от самих себя) успели не все...    
– Васили-и-иса-а!
     Голос догнал Васю в тёмном пустом коридоре технического этажа, где тускло мерцала – будто злорадно подмигивала – одна лампочка.  Вася испуганно обернулась и тут же вжалась в стену. «Только бы не нашли, только бы не нашли», – шептала она, зажав рот кулачком и судорожно всхлипывая. Она зажмурилась от ужаса, представив себе, что будет, если её всё-таки здесь обнаружат. Василиса вспомнила, как вчера после таких «пряток» ей от души надавали щелбанов по лбу, заставили  залезть на табуретку и петь «В лесу родилась ёлочка». И хоровод вокруг неё водили, скорчив страшные рожи, будто она нарядная ёлочка, а они – звери из леса...
– Вася, Васенька, не плячься, – не выговаривая букву «р» сказал издалека новый голос. – У тебя фантазии ноль, ты плятаться не умеешь.
    Вася узнала голос Евдокии из Отдела маленьких бумажонок. Ага, и эти здесь. Всё, теперь точно найдут. Окружили-таки, маленькие негодники!
   Вася побежала изо всех сил, задыхаясь, метнулась за угол тёмного коридора и тут же наткнулась на чью-то высокую тень.
– А-а-а! – закричала Вася и скатилась в обморок.
   … Очнулась она от того, что кто-то заботливо гладил её по голове. Вася открыла глаза и увидела над собой лицо незнакомой женщины. Та сидела на стуле, покачивая маленькую Васю на коленях, будто баюкая, и ласково улыбалась. Её голубые глаза поблёскивали за стёклами очков и внимательно смотрели на девочку. 
– Ах, моя дорогая! – негромко воскликнула незнакомка. – Прошу простить меня за неловкость. Я никак не ожидала, что моё появление приведёт вас в такое состояние.
– Нет, это я виновата, – пролепетала Василиса. – Значит, на вас я  налетела там, в коридоре? Извините…
    Женщина мелодично рассмеялась:
– О, если в вашей Конторе кто-то умеет искренне извиняться, значит,  всё ещё поправимо.
   Она осторожно приподняла Васю и опустила её на пол.
– Впрочем, для того, чтобы моё заклинание развеялось, одних извинений недостаточно, – загадочно продолжила незнакомка и слегка сощурилась. – Необходимо, чтобы хотя бы один человек в Конторе понял, почему оно, заклинание, было наложено мною.
    Вася смотрела на странную женщину, как заворожённая, и непонимающе хлопала глазами.
– Заклинание? – прошелестела Василиса. – Значит, вы волшебница?
    Она никак не ожидала увидеть здесь, в подсобном помещении технического этажа, кого-то... сказочного.
     Незнакомка снова рассмеялась.
– Да, я волшебница, только очень узкого профиля, – и заговорщицким шёпотом добавила: – Видишь ли, дорогая, бумажные сложности дошли и до волшебного мира. Теперь там нужны справки, дипломы и письменные разрешения для осуществления определённых видов магической деятельности.
    Волшебница грустно вздохнула.
– Что ж, милая, нам пора прощаться,  – сказала она. –  Полагаю,  мы  больше  не
увидимся.   Но это и к лучшему… Я надеюсь, ваша Контора поймёт, в чём дело,
и моё заклинание исчезнет. Увы, сама я не могу его снять…
   Вася моргнула – и удивлённо уставилась на внезапно опустевший стул: волшебница пропала. Девочка осторожно приоткрыла дверь, ведущую в коридор, и прислушалась. Тихо. Видно, её преследователи нашли занятие поинтереснее, чем гоняться за ней. Василиса опрометью бросилась в густой полумрак коридора, взлетела по лестнице, ведущей на первый этаж, и наконец выбралась на свет.
– Василиса!
 Вася вздрогнула и обернулась. К ней подбежал раскрасневшийся, растрёпанный Ваня, «её» вчерашний маленький рыцарь. 
– А я тебя везде ищу. А тебя нет нигде.
– Я внизу была. Там страшно и темно. Зато я видела волшебницу.
– Волшебницу? – удивлённо переспросил Ваня.
– Да, саму настоящую, – не без гордости подтвердила Вася.
– А д-давай… – Ваня смутился, ещё больше раскраснелся и спрятал за спину руки. – Давай сходим в «Сластёну», – выпалил он. – Там лимонад вкусный и мороженое с сиропом. И ты мне про волшебницу расскажешь…
    В воздухе что-то пронеслось. Вновь пробили невидимые часы и уже взрослая Василиса, мгновенно и проницательно оценив обстановку женским взглядом – и не такой уж Ваня лопоухий, а очень даже симпатичный молодой человек (и как она раньше его не замечала?) – захлопав ресницами, выдохнула:
– Хорошо! – И улыбнулась, и перекинула за спину длинную светлую косу. – Только я лимонад не пью. А вот кофе – с удовольствием!
    Иван тоже расплылся в улыбке.
– Знаешь, Василиса, если бы я неожиданно не стал ребёнком, я бы ещё долго не решился…
  В почти романтическую обстановку грубо плюхнулся властный окрик Сторукова:
– А вы что стоите?! Марш в зал для совещаний!
     Иван схватил Василису за руку и потянул за собой в зал, куда уже стекались понурые коллеги в ожидании очередного словесного обстрела директора. Павел Степанович прошёлся по всем собравшимся мрачным взглядом, мысленно плюнул на служебную этику и действительно выдал весь свой запас крепко просоленной брани, дремавший где-то глубоко в его лингвистических познаниях. У подчинённых опухли уши и онемели челюсти. Чувствительная бухгалтер Василиса, привыкшая иметь дело с немыми цифрами, упала бы, если бы не сидела в кресле и не держалась за руку Ивана.
– С этим надо что-то делать! – завершил почти успокоившийся Сторуков свой монолог, от которого отвернулась цензура. – Уважаемые коллеги, огласите все пункты, так сказать, разрушений.
     Сотрудники задумались, вспоминая свои хулиганства и подсчитывая убытки. Первым руку поднял Вениамин.
– Павел Степанович, – сказал он, – все программы, которые были удалены в ходе.. хм… инцидента, вполне подлежат восстановлению. Вопрос у меня к коллегам один: было ли удалено что-то действительно важное, то, без чего теперь нельзя обойтись?
     Коллеги дружно пожали плечами.
– Я проверил вчера свой компьютер, – сказал кто-то из зала. – Всё действительно важное осталось. Наоборот, кто-то удалил файлы, которые лично мне были не нужны и которые только запутывали мою работу...
– У меня больше нет вопросов, –  заключил Веня и сел на своё место.
     Далее выяснилось, что бумаги, за которые стоило трястись душой и сердцем, по-прежнему оставались в священной неприкосновенности. Секретарь Светочка отрапортовала, что главная документация не тронута. Остальные сотрудники, перебрав в уме «макулатуру», испорченную ими в порыве детского беспредела, заявили, что восстановление бумаг, разумеется, займёт немало сил и времени, но надо ли это делать, если и без этих документов деятельность Конторы не пострадает?.. Сторуков  всё больше столбенел от таких заключений, в его окаменевший от консервативности мозг вползало что-то неожиданное.  Выходит, зря они паниковали? «Детишки» просто избавились от…  лишнего? Да быть этого не может, тут же отмахнулся от непрошеного соображения Павел Степанович. Нельзя вот так взять и порушить бумажное царство, выстроенное кропотливым трудом нескольких поколений конторских служащих и благополучно скопированное на электронных просторах!
– Чтобы всё восстановили и вернули на прежние места! – скомандовал перепуганный Сторуков, которому начала мерещиться едва ли не диверсия.
    Сотрудники притихли, задумались, покивали и с обсуждения бумажных потерь  незаметно переключились на личности. 
– А ваша писанина вообще была не нужна! – выкрикнул кто-то.
– Это почему вы так решили? Умничаете тут! – последовал возмущённый отпор.
– Да вот же сказали: испорчены такие-то документы. В которых, как мы сейчас узнали, никогда не было необходимости. А ими занимается ваш Отдел. Я работаю так, что пот с меня градом катится, а вы занимаетесь непонятно чем! Вопрос кадровику: зачем ваш Отдел вообще тогда нужен?
– А ты всё-таки умничаешь!
    Спорившие повскакивали с кресел и вцепились друг в друга. Кто-то бросился их разнимать. Зал тревожно загудел. Сторуков грохнул кулачищем по кафедре, за которой стоял, желая предотвратить едва  начавшуюся драку.
– Будьте благоразумны, коллеги! – миролюбиво провозгласил Оттяпов.
   Народ не угомонился: началась словесная перепалка. Сотрудники разом вспомнили все колкости, которые они наговорили друг другу за  три часа коллективного превращения: все взаимные недовольства, что скрывались и не договаривались взрослыми, были сказаны «детьми». И теперь оставалось или извиняться, или объясняться, или нападать. Шум нарастал, крики становились всё громче и безжалостнее… Пётр потихоньку выбрался из зала, чувствуя себя катастрофически виноватым, но боясь разъяснить коллегам причину всеобщего «помешательства» последних трёх дней. Василиса, вжавшись в кресло, старалась не видеть и не слышать совещание, превратившееся в постыдную склоку.  Её чёткий математический ум, взяв-таки верх над эмоциями, пытался вычислить здравое объяснение произошедшему. Как же сказала та волшебница? «Необходимо, чтобы хотя бы один человек в Конторе понял, почему оно, заклинание, было наложено мною». «И тогда мы в детей превращаться перестанем?» – задумалась Вася. И тут же вспомнила слова Ивана: «… если бы я неожиданно не стал ребёнком, я бы ещё долго не решился…». Василиса мысленно ахнула: получается, «дети» сделали то, на что не решились взрослые. И от заморочек бумажных избавились – от тех, которые, признаться, тяготили и Контору, и её посетителей; и дружелюбие перестали изображать там, где его не было. Дети-то не побоялись везде залезть и всё перевернуть. Может, так и нужно было, чтобы они всё… перевернули? Вася нервно закусила нижнюю губу: сказать остальным о своей догадке или нет? А вдруг не поверят, засмеют? Это пострашнее будет, чем стояние на табуретке, хоровод и кривлянья. И – Вася решила не говорить. 
    Тем временем Сторуков, подключив микрофон, пытался утихомирить разбушевавшуюся Контору, крича, что лишит всех голов и премии. Наконец народ обессилел и попадал в кресла. Несколько минут стояла блаженная тишина. Павел Степанович, красный от гнева, тяжело дышал и свирепо поводил бровями. Оттяпов перехватил у него микрофон и строгим тоном провозгласил:   
–  Итак, коллеги, мы не знаем, каким образом с нами произошло то, что произошло. Ясно только, что ущерб, как оказалось, минимальный, а наши служебные отношения стали… более прозрачными.
– Ага, перегрызлись все, – ехидно проворчал кто-то.
– Но я всё равно призываю вас внять голосу благоразумия! – не унимался Оттяпов и повернулся к Павлу Степановичу, взглядом выпрашивая у него словесной поддержки. Тот только пробурчал что-то. Заместитель  понял, что директор выдохся, и объявил залу:
– Совещание закончено. Возвращайтесь на рабочие места.
   
… И вернулась Контора на другой день к своим чинным обеденным перерывам. Не носилась больше детвора по коридорам, не дрожали лестницы от топота, воплей и хохота. Никто больше не плевался бумажками, не сооружал из мебели «военные укрепления», не проносились над головами канцелярские «снаряды».   
   Перессорившиеся между собой сделали вид, что помирились. Испортившие свои документы, злясь и пыхтя, «рожали» новые бумаги и бумажонки – взамен безвозвратно утраченным. И все старались не вспоминать о том, что с ними недавно приключилось. Некоторые даже поверили в то, что ничего странного и не было.
   Через неделю после того дня, когда служебный обед стал просто обедом, Сторуков наконец-то успокоился и повеселел. Кажется, новых таинственных пакостей больше не предвиделось. Но одно дело кололо его, как заноза…
    Павел Степанович позволил своей спине, натруженной непосильным канцелярским трудом, расслабиться и откинулся на спинку глубокого кресла. Зевнул – время сытое, послеобеденное – и нажал на кнопку селектора:
– Светочка, Владимир Иванович пусть ко мне зайдёт.
   Оттяпов явился в кабинет директора так быстро, будто ожидал под дверью, когда его окликнут.
– Ну, что там с нашим проектом, Володя? – воззрился на него Сторуков.
   Оттяпов помялся у директорского стола, хмуро полистал какие-то бумаги, с которыми вошёл,  и разложил их перед начальником.
– Вот, собственно, что мне удалось составить, проанализировав работу всех наших отделов, – заместитель выдержал паузу и внимательно посмотрел на Павла Степановича. – Здесь – проект оптимизации.
– Опять?! – грохнул криком Сторуков и едва не подскочил в кресле.
– Паша, успокойся. Адекватной оптимизации. Не делай такие страшные глаза. Например, этих двух бездельников можно уволить – они хорошо только челюстями в столовой работают.
– Это кто ж такие? – напрягся Павел Степанович.
– Стоеросов и Тупобрюхов. Первый, между прочим, по образованию сантехник, а работает у нас экономистом…
– Этих никак нельзя трогать, – перебил заместителя Сторуков. – Первый – четвероюродный брат... –  директор одними губами выговорил фамилию, но Оттяпов её разобрал и исполнился почтительным ужасом. – А второй – пятый любовник той самой…
– Да неужели! – ахнул понятливый заместитель.
– Так-то, Володя.
– Хорошо, – согласился Оттяпов. – А что ты скажешь на счёт предложения наших сотрудников упростить документооборот?
     Сторуков дёрнулся в кресле и подался вперёд.
– Скажу, что это попахивает буйным отделением, – отчётливо сказал он и прищурился. –  Наша Контора – что? Это градообразующий механизм! И все эти иждивенцы, просители из народа, должны чувствовать, как крутятся шестерёнки этого огромного механизма. Крутятся – значит, система работает! А ты что предлагаешь? Р-раз – и в одном кабинете с одной бумажкой всё решить. Так не бывает. Утопия!
    Оттяпов хитро улыбнулся:
– Ладно, будем продолжать изводить челобитчиков.
     Павел Степанович вдруг задумался и пожевал нижнюю губу.
– Знаешь, Володя, а ты не думал, что наша Контора попала в непонятную историю потому, что кто-то решил нас таким образом проучить, вывернуть все наши дела наизнанку?
    Заместитель осторожно кивнул.
– А ты представляешь, какие дела у них творятся? – Сторуков благоговейно метнул взгляд куда-то вверх, к потолку. – Представляешь, если с нашими вышестоящими какое-нибудь превращение приключится и они свои  бумаги выпотрошат?
     Оттяпов засмеялся было, но тут же осёкся и кашлянул. Павел Степанович озабоченно побарабанил пальцами по бумагам, которые принёс заместитель.
– Владимир Иванович, я твой проект отклоняю, – Сторуков вскинул взгляд на Оттяпова. – Но мне любопытно, что скажет по его поводу вышестоящее руководство.
    И потянулся к телефону. Оттяпов слегка напрягся:
– Им звонить будешь?
– А что такого? – ответил Сторуков, нажимая на кнопки аппарата. – Они реформы лю-у-убят.
– Ну-ну, – скривился заместитель. – Буду тебе потом в сумасшедший дом коньяк привозить…
    Полминуты Павел Степанович слушал в трубке короткие гудки.
– Должно быть, опять устроили себе внеплановый перерыв, – негромко проворчал Оттяпов.
    Наконец на том конце провода Сторукову что-то коротко сказали, и он с остолбеневшим взглядом медленно опустил  на рычажки телефонную трубку. На его внезапно побледневшем лице читалось страшное изумление.
– Павел, что-то случилось? – в нетерпеливом волнении спросил Оттяпов.
    Сторуков моргнул, губы его задёргались.
– Кажется, случилось, – выговорил он. – Мне ответил детский голос…



2021 г.