Запах пепла. Глава 7

Глава седьмая

август 2017 Пожарные и полиция

Страшные слова: она – поджигательница и убийца, ей сказали двое полицейских, похожие, как брат с сестрой, только она с погонами, он без. Оба розовощекие, русоволосые, сероглазые, они вошли в палату, как в какой-нибудь следственный изолятор – уверенной, твердой походкой. Невысокий мужчина, шедший первым, не стал пропускать женщину вперед, из чего следовало, кто из них старший.
 
Он, негромко поздоровавшись, прошел на середину просторного помещения, где на единственной кровати лежала единственная больная, чему-то удовлетворенно кивнул и сел на единственный стул, придвинув его к изголовью. Предложить сесть своей спутнице и не подумал. Та воспринимала хамское поведение как должное – держалась позади, молчала и на Инку подчеркнуто не смотрела, хотя интерьер палаты интенсивной терапии взглядом обвела.

Мужчина сидел, не спрашивая имени пациентки, не представляясь сам и не называя женщину. Она, разглядывая их из-под опухших от ожога век, гадала: неужели родственники? Интересно, фамилии у них одинаковые или разные? А если и разные, то все равно не исключено, что и родня, а у нее фамилия по мужу. Она – капитан, а он?

Потерявшая много крови, измученная постоянной болью – в животе, голове, руках и особенно ногах, Инка ощущала себя как в полусне – ей не верилось в реальность происходящего, хотелось встряхнуться, сбросить одурь и проснуться. Нет, нет, это не со мной, не наяву! Сейчас откроется дверь, войдет Саня – большой, веселый, сильный, скажет: «А ну кончай валяться, лежебока!» – и кошмар кончится. Но его нет и нет – второй... нет, третий день, как она здесь, у нее не осталось уже сил терпеть эту боль, все это страшное, невозможное, навалившееся на нее невыносимой, дикой мукой, а его нет!

– Инкери Лоновна… – слова мужчины в штатском прозвучали тихо, как бы задумчиво, – Откройте глаза, посмотрите на меня. Вам не нужно нас бояться, мы же видим, вы не спите. Не надо притворяться.
– Я не притворяюсь и не боюсь, – во рту пересохло, язык не слушался, и выговорить фразу Инке не удалось, вышло «не пчичияюшшь не бьюшь». Хотелось пить, но сама взять стоящую на тумбочке кружку с носиком она не могла, левая рука была фиксирована капельницей, а правая кисть забинтована, – Дайте воды... больно...
– Позже, потерпите. Сначала ответьте нам на один вопрос.

Он вздохнул, снова покивал, теперь сочувственно: да, понимаю, очень больно, очень.

– Скажите, Инна… можно вас так называть?.. зачем вы это сделали?

Внешне Тихон Брага выглядел типичным веселым и добродушным любителем пива. Непьющий, полный и румяный, он к своим сорока пяти успел обзавестись и брюшком, и залысинами, и налитыми щечками, и лучистыми морщинками у круглых глаз, постоянно сохранявших простодушно-удивленное выражение. Казалось, толстячок пребывает в постоянной готовности засмеяться по любому пустяковому поводу.
Форменную одежду не носил специально, отлично зная, какое впечатление производит его простецкая наружность.

Он, разумеется, мог придавать лицу серьезное, даже суровое выражение, но не делал этого, пользуясь дурашливой улыбкой как универсальной отмычкой. Вот и сейчас, сочувственно улыбаясь, с ходу задал подозреваемой прямой и, казалось бы, бессмысленный вопрос. И с удовольствием увидел, как ее глаза метнулись, язык облизал губы, а пальцы правой руки – левая была занята капельницей – под бинтами пошевелились, сжались. Попал!

Тихон Савельевич, удобно устроившись на единственном в палате стуле, кивком подозвал стоявшую напарницу: смотри внимательно. Подался вперед, приблизил лицо к широко раскрывшимся глазам и добрым, мягким жестом положил свою теплую ладонь на холодное предплечье убийцы. Да, он и раньше вполне обоснованно подозревал, а теперь не сомневался: это она.

– Я понимаю, сознаваться в таком... поступке всегда трудно. Просто расскажите, без протокола. Это оформим позднее. Давайте немножко попьем.

Он заботливо приподнял забинтованную голову, поднес поильник, а она дернулась, как от боли. Ах, да, у нее же и голова разбита, упала на камни… сама виновата.

– Ну, поговорим?

Она еле заметно кивнула. Да, милая, говори. Протокола нет, а вот диктофончик – здесь, у моей капитанши в папочке. Давай-давай, начинай колоться, лапушка.

– Простите, я не расслышала, как вас зовут? – почему-то в голосе подозреваемой не слышалось покаянной дрожи и слез, – Мне не хотелось бы неточностей.

Ого! Да ты, похоже, напугана меньше, чем показалось на первый взгляд. Ничего-ничего, сейчас испугаешься.

– Ах, да, я же совсем забыл. Вот мое удостоверение. Я – следователь, буду вести ваше дело. А капитан Надежда Адамовна Мартынова – моя помощница.
– Почему вы говорите «мое дело»? Вы, наверное, имеете в виду расследование пожара у нас на даче?
– Нет, милая. Не пожара. А вашим я называю дело об убийстве человека, проживавшего без регистрации в сгоревшей бане. Да, она располагается на вашей даче. Так скажите, зачем? Как – я уже знаю, почему – догадываюсь, остается понять – зачем? Ведь можно было выгнать его, и дело с концом. Надоел, ясно дело... Ну, не хотела сама – пожаловалась мужу, он бы выставил вашего морячка. Убивать-то зачем?
– Как – убивать?! Вы... вы подозреваете меня? По-вашему, это я его... подожгла?
– Ну а кто? Вы нас, полицейских, совсем уж за дурачков принимаете? Не надо, дорогая, не надо. Кроме вас, поджог не был нужен никому. И ведь почти все удалось, а?

Следователь терпеливо продолжил, легонько поглаживая вдруг повлажневшую руку (потеешь, гадина… ты, только ты…):
– Расскажите, и сразу станет легче. Ну, погорячились, с кем не бывает…  Да, неважные ваши дела… ну?
– Нет, я этого не делала, – она решительно вывернулась из-под ласковой полицейской ладони, – А вы уже нашли козла…  козу отпущения?
– Ну что вы, Инна…
– Меня зовут Инкери! И говорить с вами я буду только в присутствии адвоката. Уходите.
– Да-да, конечно. Вы устали, вам хочется все обдумать, – его лицо неуловимо изменилось, и теперь у постели больной сидел не расслабленный толстячок, а холодный и недобрый дознаватель, – С адвокатами посоветоваться, мужниных денежек посулить. Но заруби себе на носу: нам все известно и без тебя. Не хочешь сознаваться – не надо. Докажем.

Следователь встал, пристально глядя в беззащитные глаза на обожженном лице, опять кивнул, на этот раз разочарованно: я-то хотел по– хорошему, а вы… эх, вы!
– Что ж, отдыхайте, набирайтесь сил. В тюрьме они вам понадобятся.


Пожарных вызвали соседи. В буквальном смысле таковых, чтобы окно в окно, забор в забор, в Ижоре нет. Участки большие, от дома Лобовых до ближайшего обитаемого жилья более сотни метров. Поэтому огонь заметили не сразу, когда старая банька уже полыхала вовсю и, хотя красная машина была на месте через рекордные для района двадцать минут, достижение не помогло. Доблестные тушители подъехали вплотную к бетонной ограде позади участка, где до горящей избушки рукой подать.
 
Начальник расчета выпрыгнул из кабины, экипаж бросился раскатывать рукава. Возимого запаса воды хватит минут на пять, этого маловато, водопровода нет, но рядом речка, оттуда доберем... Старший прапорщик глянул внимательнее и закричал, перекрывая гул пламени и мотора:
– Кузя! Тарань забор! Там человек! Вызывайте «Скорую»!

Мощный КамАЗ уперся в забор, взревел, нажал. Тяжелая секция упала, как игрушечная.

– Давай!

Под защитой водяной струи командир в три прыжка подлетел к угадывающемуся в огромном костре просвету двери, схватил лежащую ногами к огню женщину. Голая? Нет, на ней легкий халатик, но кроме трусиков и лифчика под ним – ничего...

– «Скорую», ребята! И лей, не жалей!

Пожарник отнес жертву огня под прикрытие машины и увидел на своих руках кровь. Много, много крови. Пахло не дымом – тошнотворная вонь сгоревшей плоти, волос, а еще чего-то непонятного. Водка? Спирт?.. Бензин? Словно всего намешано. Странно. Но, может быть, какой-нибудь женский лосьон… А почему она здесь? Неужто забрела случайно – но ведь глубокая ночь? Без сознания от боли? Или пьяна до бесчувствия?
 
Он ощущал, как неровно колотится ее сердце, видел частое неглубокое дыхание. Все-таки без сознания. Шок… Скорей бы добрались медики! Ноги здорово обгорели, жалко. Красивые были. Волосы на затылке женщины слиплись в багровый студень – очевидно, там рана. Неудивительно, ведь она вполне могла удариться головой о груду камней возле забора. Но и по ногам течет кровь. А эта откуда? Ран там вроде не видно… Елки-палки! Это из-под трусов! Много как…

Вслед за медицинской машиной примчались и те, кому не рады ни спасатели, ни полиция, ни врачи – бело-желтый джип с оранжевой мигалкой и надписью «Телевидение» по обоим бортам. Ну кому вы тут нужны? Стервятники...
 
И, как по команде, едва оператор навел свою камеру, крыша провалилась внутрь, полыхнуло с удвоенной силой. Помпы переключились на подачу пены, широкая струя накрыла очаг огня целиком, и в считанные минуты зрелище утратило всякую привлекательность. Огонь пропал, повалил густой белый дым. Все. Разбирать сейчас остатки сруба бессмысленно: выживших там быть не может, а есть ли жертвы – прояснится позже. Теперь дело за полицией. Их эксперты установят причины возгорания, сделают выводы, но это – завтра, когда пепелище остынет и станет возможным детально разобраться в происшедшем.

Казавшийся полусонным следователь, узнав о находке пожарного прапорщика, вцепился в него не хуже голодного лесного клеща.

– Это вы обнаружили женщину? Где? Как она лежала? У вас руки в крови? Она жива? Ранена?

Брандмейстер рассказал все, что видел, что делал. Ему на ближайшую неделю предстояло стать телезвездой, но об этом как-то не думалось. Прибывшие со следователем полицейские тем временем вошли в огромный темный дом, осмотрелись. Никого. А свет включается сам. В спальне на втором этаже разобранная, смятая пустая постель. Но, со слов соседей, у пострадавшей от огня женщины есть муж, богач-бизнесмен. Его не видно.

А самое интересное – в сгоревшей старой бане жил так называемый сторож.

– Почему так называемый? А кто, если не просто сторож? – теперь вопросы наперебой задавали то следователь, то телерепортер, нагло лезущий к свидетелям трагедии, – Что вам о нем известно? Имя, фамилия?

– Ну, понимаете, Саша… – из четверых прибежавших на шум соседей говорить вызвался один, сутулый мужчина лет шестидесяти, назвавшийся писателем Вениамином Кипреевым, – Хозяин, Лобов, он тут приютил человека…

– Какого человека? Вы говорите – приютил? Кого-то нездешнего, бездомного?
– Ну да, этот Саша…
– Бизнесмен? – снова встрял телевизионщик, и тут следователь наконец проснулся окончательно.
– Эй, пресса! Вырубай камеру! Я кому сказал?! Интервью окончено. Идет следственная работа, снимать запрещено. Ступайте в свою машину и уматывайте.
– Вы не имеете права!

Сдаваться без боя масс-информеры не хотели, но силы были неравны. Пожарные, скручивая свои шланги, мимоходом оттерли настырных ловителей сенсаций в сторону, и тем пришлось подчиниться, но «уматывать» никто не спешил. Сидя в джипе, репортер непрерывно бормотал в диктофон, а оператор продолжал съемку.

– Так какой Саша?
– Он бывший моряк, ходит в тельняшке. Седой.
– Старый? В смысле – какого он возраста?
– Нет, не старше вас. Лет сорок пять, я бы сказал. Максимум под пятьдесят.
– Бомж? Пьяница? Тунеядец?
– Я не знаю. Живет у них больше года. Но он хороший.
– Почему вы так думаете? Он воровал? Может, из бывших зэков?
– Нет, что вы! Никаких нареканий. Он иногда помогал мне с вывозом мусора, однажды – ворота и ограду поправить. У них в саду тоже.
– А регистрация у него была?
– Я не в курсе. Это надо у Саши… то есть у Лобова спросить.
– Все понятно, – хотя понимать пока было нечего, – Спросим. А в каких отношениях он, этот седой, был с хозяйкой дома? Женой Лобова?
– Извините, об этом мне ничего не известно.

Об «этом», превыше всего в настоящий момент интересующем следователя с хмельной фамилией Брага, а еще больше – досужего телерепортера, ни слова не смогли сказать и остальные присутствующие – жена писателя и живущая в километре отсюда молодая пара. Они вообще не местные, сняли у знакомых коттедж на лето. Вышли погулять, а тут такое!

– Всегда по ночам гуляете? – машинально навострил уши Брага, – Каждый день?
– Нет, но сегодня засиделись в сети, решили для сна пройтись...

Между тем собравшимся уезжать вслед за «Скорой» пожарным мешала теле-машина. Командир был вынужден выйти, дабы лично устранить помеху, и попал под огонь, уже в переносном смысле.

– Скажите, а как вы можете объяснить…
– Ничего я больше объяснять не собираюсь! Освободите дорогу. Считаю до пяти, а потом протараним вашу таратайку.
– Вы серьезно? Ну и подходцы у наших спасателей…  А мы, между прочим, телевидение, и действуем в интересах зрителей, народа, можно сказать!
– Можно сказать, а по мне – лучше промолчать. Дайте проехать – у нас в любую секунду возможен новый вызов. Тогда я в интересах народа раздавлю телевидение.
– Так почему, как вы думаете, пострадавшая была вся в крови? У вас до сих пор руки…

Прапорщик машинально посмотрел на свои дочиста отмытые ладони и увидел, как на них же направляется жадный объектив, а репортер победно ухмыляется. Вот гад! Старший тушитель запрыгнул в кабину.
– Кузя, газу! Дави обормотов!

Джип, словно испуганный заяц, прянул в сторону, и красная громадина, едва не задев импортную жестянку, унеслась.

Охранять место происшествия и бесхозный дом оставили парный полицейский наряд. Скучно, но необходимо.

В ожидании рассвета следователь обшарил местность с фонариком и был вознагражден замечательной находкой. От обожженной и окровавленной женщины пожарник почуял странный запах, и сыщик в свою очередь на всю мощность включил нюх. Поищем, поищем… Место, где старший прапорщик нашел обгоревшую хозяйку дома с банькой, обозначено ее кровью на траве. Понятно… сюда, к куче закопченных камней, она лежала головой, об один из них, вероятнее всего, и разбила черепушку…  если присмотреться, на одном из них наверняка найдутся следы крови.

Но это терпит, смотрим дальше. Чем черт не шутит… Ага, вот оно! У самого забора, будто спрятано... В четырех шагах от кровавой отметины обнаружилась важнейшая улика – пустая пластиковая бутылка емкостью в полтора литра, судя по этикетке, из-под низкокалорийной «Кока-колы». А вот содержалась в ней совсем недавно, на сей раз судя не только по цвету, но и по запаху, совсем не эта сладкая негорючая гадость, а нечто иное, весьма даже горючее. Очень, очень интересно…

Держа находку носовым платком, Брага огляделся в поисках крышечки. Не видать... Пахнет, пахнет замечательно, не зазря приехал, не подвела интуиция. А ведь как повезло! Эти топорники своим танком проломили ограду совсем рядом, вполне могли уничтожить такой важный, наиважнейший след. Есть, есть бог на свете! Следователь посмотрел по сторонам: никто не видит? Нет, никого. И, поместив вещественное доказательство в специальный пакет, он неумело, но вдохновенно отбил чечетку. Есть! Попалась, голубушка. Потерпевшая, говорите? Ну-ну…

Пальчики на пластике сохраняются отлично, но для сравнения обязательно нужен образец. Тихон Савельевич едва не бегом ворвался в дом, подхватил под руку дежурящего у двери служивого и вдвоем с ним поднялся на второй этаж. Ага, вот и спальня… а где она красится-мажется? Эта дверь – куда? Куда надо, в ванную. Отлично.

– Постой здесь, – указал майор сержанту на ковер у кровати, – Потом подпишешь протокол изъятия. Вот, видишь: я беру флакон шампуня, духи, губную помаду, дезодорант. Хватит. Подписывай. Не понял? Позже объясню, а пока ваша задача в дом и в гараж никого не пускать. Никого!
– А хозяин? Он же, наверное, скоро объявится...
– Повторяю: никого. И особенно хозяина.

Сыщик, не желая снова топтаться по пожарищу, помчался к воротам и налетел на телевизионщиков. Оператор сунул камеру в лицо, слепя яркой лампой, пришлось остановиться.

– Господин следователь, одну минутку, – заговорщицки подмигнул Браге репортер, – Как нам кажется, вами найдены какие-то улики? Там, у забора… и в доме? Не скажете несколько слов, исключительно для утреннего выпуска?
– Вы наблюдали за мной? Я же запретил!
– Разве можно запретить информацию? Право людей узнавать обо всем интересном, пусть иногда и трагическом, неотъемлемо, не так ли? Да, у нас есть приспособление для ночного видения, и мы заметили, как вы подняли там… продолжать?
– Не надо, – (блин, так они видели и моего гопака...) – Мне пока нечего сказать, но улики действительно есть. Прошу вас, пока нет экспертного подтверждения, ничего не оглашать.
– Разумеется, без Вашего ведома мы словечка не скажем. Только один вопрос: вы подозреваете в поджоге хозяйку дома? Ей будет предъявлено обвинение?
– Улики сами по себе пока не позволяют…
– Хорошо-хорошо, торопиться не будем, но вы разрешите нашей группе сопровождать вас?
– Черт с вами, сопровождайте. Но не суйтесь поперед батьки, ясно?

В приемном покое он стремительной атакой развил успех, потребовав одежду недавно доставленной с пожара женщины. Все в крови, в грязи… ничего, брезгливость следователю не к лицу, приходилось копаться и не в таком. В карманах шелкового халата обнаружилось искомое: неполная коробка длинных «каминных» спичек и деревянная палочка, этакий заточенный с одного конца березовый колышек. Ну-с, поищем пальчики и здесь, эксперты – на то они и существуют, дактилоскопия обязательно подтвердит окончательно созревшую догадку. Ай да Тихон!

Так-так, едем назад, там все и прояснится… вприпрыжку вылетев на больничное крыльцо, сыщик снова оказался под прицелом в телекамеры.

– Тихон Савельевич, каково теперь ваше мнение о происшедшем? Можете поделиться с телезрителями? Будет возбуждено дело о поджоге?
– Выводы делать рано, но вполне возможно, нам с коллегами предстоит расследование более тяжкого преступления.
– Вы хотите сказать?..
– Повторяю, выводы делать рано… пока рано. То есть пока нет тела предполагаемой жертвы.

Утренний сон Тихон Брага старался не пропускать, твердо веря в его благотворное влияние на обмен веществ и сердечно-сосудистую деятельность, и делал исключения из этого здорового правила крайне редко. Не достигнув больших высот в карьере, следователь по особо важным делам тем не менее кое-чего добился. Одним из достижений стало его говорящее прозвище, никак не связанное с фамилией – он, вопреки ее звучанию, «употреблял» разве только по большим праздникам и по чуть-чуть. А звали его коллеги, дознаватели и розыскники, «специалистом по неважным делам».

Причина была проста – взяв след и притворно-ласково уговаривая очередного подозреваемого сознаться в свершении того или иного уголовно¬-наказуемого поступка, Тихон имел обыкновение приговаривать: «Неважные дела ваши, голубчик, неважные...»

Поддавшийся на уговоры предполагал: зафиксированное на подсунутой добрым толстячком бумаге чистосердечное признание повлечет смягчение… и жестоко ошибался. Набор материалов, представляемых Брагой в суд, обычно доводил подсудимых до предельно жестких приговоров.

Невыспавшийся и оттого вдвойне зло настроенный, он возвращался к мокрому кострищу во главе целого кортежа – кроме его «Нивы», туда мчались теле¬джип, фургон криминалистов и передвижной автокран для разборки горелого сруба. В телевизионной машине радостно потирали руки – выпуск новостей обещал получиться не просто захватывающим – он будет поистине сенсационным!


август 2017 Саня и Инке

Пожар и гибель пусть не друга – просто хорошего человека – стали первыми звеньями в цепи, приковавшей к чугунному ядру, спутавшей ноги и руки. А едва он попытался освободиться, на шею с лязгом рухнула глыба, грозившая вовсе раздавить, сломать. Лобов, узнав о случившемся, поначалу отказывался верить.  Нет, невозможно, только не это! Но не по-женски суровая женщина-врач, предложив стакан воды, заставила выслушать до конца.

– Александр Иванович, сядьте. Мы не в кино, я не стану говорить о хороших, не слишком хороших и плохих новостях. Вы мужчина и должны быть готовы ко всему.
– Я не совсем понимаю...
– Помолчите. Я скажу все сразу. Можете курить, хотя тут как бы не положено, – пододвинув к нему призванное служить пепельницей щербатое блюдце, неженственная дама продолжила, – Так вот. Детей, насколько мне известно, у вас нет.

Бизнесмен, доставший было неразлучный золотой портсигар, закрыл его и сунул обратно в карман.
– Пока нет. Но мы...
– И не будет. Во всяком случае, в этом браке. Вашу жену удалось вытащить, скоро поставим ее на ноги. Точнее, на одну, левую придется ампутировать, – врачиха вбивала фразы ему в лицо, как гвозди, – Хирурги борются, но я-то вижу. Со временем понадобится протезирование, лучше за границей. С правой тоже проблемы, надо пересаживать кожу, но опорность сохранится. Хуже другое.
– Ампутировать?!.. – у Сани зашумело в ушах, – Вы что-то путаете?
– Вам сказано – выслушайте. Она была беременна двойней, я знаю, после искусственного оплодотворения так часто бывает. Срок десять недель – самый опасный, тем более ей только-только убрали лишние эмбрионы. У нее оторвалось все. Кровопотеря была смертельная.

Она продолжала говорить, он слышал звуки и слова, но уже не воспринимал их смысла, продолжая сидеть и тупо кивать, а хотелось вскочить, бежать, кричать, спасать… Смертельная?!

– Слава Богу, подошла кровь резервных доноров, и все равно ее почкам здорово досталось. Подключали гемодиализ. Знаете, что это такое?
– А? Гемо…  – огорошенный собеседник вернулся в действительность, – Искусственная почка?
– Да. Двух сеансов хватило, сейчас непосредственной угрозы жизни нет. Ее перевели из реанимации, вам можно будет с ней увидеться и поговорить. Вы готовы?
– Да, конечно… – господи, неужели все на самом деле так жутко? – Да, готов. Но…
– Кстати, правильно, что не дежурили тут днями-ночами, это только нервирует. Понимаю. Бизнес не позволяет.

Какой к черту бизнес, хотел возразить Лобов – в тюрьме сидел. Потом подумал – этой бабе лишнего знать ни к чему.

– Нет, я по телефону справлялся, – довольно гладко соврал он, – Говорили, к ней не пустят.
– Сегодня пустим. Ваша Инга держится молодцом, мы стараемся помогать. Медикаментозно. Держим на транквилизаторах.
– Транквилизаторы?.. это наркотики? Если нужно привезти какие-то другие, импортные лекарства, вы только скажите!
– Не надо, у нас достаточно своих. Это не наркотические средства, но, в общем, похоже. У нее очень болезненные перевязки, и психогенная нагрузка приличная. Без препаратов может не выдержать.
– Бог с ними, с вашими траква... Но в остальном – все действительно так? Вы не можете ошибаться? Я имею в виду…
– Возможности иметь детей? – докторша сама села, достала сигарету, закурила, – Молодой человек, в этом я не могу ошибиться. Без матки еще ни одной женщине не удалось и не удастся забеременеть и родить, даже из пробирки.

Лобов вскочил, готовый перевернуть вверх дном стол, стулья, шкаф, весь кабинет и отделение вместе с заведующей, вывалить скопившееся внутри – горе, гнев, обиду, злобу. Его одернули, как когда-то дед, только без подзатыльника.

– Будьте мужиком! Нечего устраивать истерику! Мне пора на операцию, а вы наберитесь терпения. Сходите к ней, посидите полчаса. Говорите о чем угодно, только не о нашей теме – она пока ничего не знает Расскажите о своей работе, о доме. Розы – из вашего сада?.. Очень красивые, и запах прекрасный. Она у вас молодец, держится. Я надеюсь, вы ей поможете.

Что жена – молодец, Саша прекрасно знал и без врачебных заверений. Но, войдя в палату и увидев Инкины глаза, понял: она либо уже все знает, либо чем-то страшно напугана.

– Привет, лежебока! Долго еще думаешь валяться?

Налил воды в одолженную у заведующей литровую банку, поставил ее на тумбочку у изголовья, аккуратно разместил цветы.

– Твои любимые, «норд-изабелла». Свежие, только срезал. Пахнут – закачаешься. Будет тебе, как это… ароматерапия. Завтра вазу приволоку.

Сев на стоящий у изголовья кровати стул, он взял в свою лапу ее тонкую холодную руку и с острой жалостью увидел синие ниточки вен под прозрачной кожей.
– Саня…  Сашенька, миленький, это не я! Я не делала этого. Я толком не помню, но я не виновата! Я не поджигала его...
– Кого? Чего ты не помнишь?
– Они…  Эти, из полиции, говорят… сказали, это я подожгла Сашку, Белого. Но это не я, клянусь!
– Инка, успокойся. Мы обязательно разберемся, – ну, вот вам и транквилизаторы… Лобов ни черта не смыслил в лекарствах, но от этих, похоже, помощи никакой, – Разберемся. Никто и не сомневается – никого ты не поджигала. Там, в полиции, ребята дубовые, не слушай. Он, скорей всего, сам по неосторожности – выпил, закурил, и приплыли. Все будет путем, главное – ты сама…
– Что – сама? Ох, Санечка!.. – по запавшим щекам Инки покатились слезы, она тихонько, безнадежно заскулила, – Саша, все пропало! Санечка…
– Ну, маленькая, не плачь, все еще будет. Не переживай, мы обязательно…  ты только поправляйся, про остальное забудь к чертям. Они сами не знают, чего хотят. Конечно, ты ни в чем не виновата, даже не думай. Я договорюсь с адвокатами, перевезем тебя в Германию, Швейцарию…  будешь как новенькая.
– Новенькая… – она перестала плакать, вытерла слезы забинтованной рукой, – Да, в Германию. Ты иди, Саш. Смотри там, чтоб починили все. Я… я посплю.


Когда-то давно, очень давно, она хотела стать учительницей, учить самых-самых маленьких детей, еще не умеющих ни читать, ни считать, ни писать. Живо представляла себе, как их маленькие пальчики будут сжимать карандаш, потом ручку, и под ее руководством выводить первые буквы и слова, складывать их в предложения, а еще позже – в первые, наивные и потому всегда правдивые сочинения.

Тогда же ей пришла и мысль: каждый всю жизнь пишет свое, единственное произведение, рассказ, роман – название не имеет значения, но смысл один – это его судьба. И с ним вместе пишут, вернее направляют его руку, его перо, двое – его жизнь и его смерть. Лексикон жизни намного богаче и разнообразней, это она придумывает все эмоции и цвета, за исключением черного. И это жизнь распоряжается знаками препинания – ставит запятую, когда человеку нужна короткая пауза-передышка, точку с запятой, когда пауза немного удлиняется, двоеточие – когда хочет объяснения, вопросительным знаком обозначает проблемы и задачи, восклицательным – праздники, радости, иногда – опасности. А у смерти знак один – точка.

Точка. Других знаков препинания в черном пенале нет, независимо от формы написанного человеком совместно с жизнью – проза ли это, пьеса, белый либо рифмованный стих. Само сочинение может длиться годами, и иногда костлявая, перехватив перо, успевает мелко исписать не одну страницу. В клиниках – кардиологических, онкологических и им подобных – хорошо знают ее корявый, неразборчивый почерк, врачам даже иногда удается поймать неумолимую руку и превратить финальный символ в многоточие, запятую... Но в итоге всех опусов во все времена последний абзац весьма и весьма лаконичен. Одно-два предложения, и все. Точка.

А она – почему она обязана ждать? Разве не вправе человек сам, по своей воле опередить безносую наставницу и собственноручно поставить конечный знак?
Если смысл жизни утрачен раз и навсегда, если больше никогда ей не дано испытать радость полноценного движения – бега, танца, скольжения на коньках, а самое главное – так долго желанного и ставшего невозможным материнства?

Ведь она прекрасно поняла, откуда взялся болезненный шов в низу живота, знает смысл услышанных на перевязке слов. Надо ли цепляться за тонкую нить, а в результате стать безногой, бесплодной, уродливой обузой на шее любимого человека? Не проще ли самой оборвать эту ниточку, не дожидаясь исхода поединка, где смерть, похоже, вот-вот проиграет?

Приняв решение, следует выполнять его, не давая времени взять верх слабой, но подлой мыслишке «а может, все еще образуется?» Стоит остановиться, как она наберет силу, убедит, уговорит, не пустит.

Надо собраться с силами… повернуться на бок… не сюда, на левую ногу… какая там нога, господи – она видела на перевязке – осталась обгорелая кость, значит, ее не сегодня-завтра отрежут, тогда будет еще труднее.

Так, берем банку, выливаем воду… розы упали, ничего, они только помешают… под одеялом – о край кровати!.. молодец, баночка, лопнула беззвучно… этот осколок подойдет… вот сюда, на бедре у паха, где пульсация… хорошие уколы, боли почти нет… глубже, еще… вот так, поперек!..  пошло, пошло… горячо, струйкой… получилось!.. получилось… летим… прощай, Санечка... кто это?.. детки мои, как же я рада вас видеть!.. какие вы красивые…


август 2017 Саня

– Нет, мы не сможем добиться разрешения на ее перевозку в Швейцарию. Да какая там заграница – дай бог, чтоб позволили в военно-медицинскую академию! Она – поднадзорная, понимаете?
– Поднадзорная? – недоуменно набычился Лобов, – Вы хотите сказать – подследственная?
– Примерно так. Обвинительное заключение ей пока не предъявлялось, но это дело ближайших дней – как только врачи разрешат, так сразу, – юрист потер лоб, раскрыл папочку, – Этот Тихон совсем не такой тихоня, как кажется. С виду рохля рохлей, а вцепился почище бульдога...
– Я не въезжаю – этот следак что, всерьез подозревает Инку?! Он в своем уме?
– А давайте-ка взглянем на это его глазами: ее нашли возле двери в горящую избу, без сознания. Лежала на спине, голова возле груды камней – там свалены булыжники, кирпичи. Вполне очевидно – оступилась, упала с крылечка, ударилась затылком, потеряла сознание. Возле нее, неподалеку найдена пластиковая бутылка со следами горючей жидкости. Смеси бензина – заметьте, высокосортного, той же марки, как в баке ее стоящего в гараже автомобиля, и жидкости для розжига. Технического спирта, проще говоря. Бутылки с аналогичной жидкостью обнаружены там же, на стеллаже.
– Слушайте…
– Нет, дослушайте сначала вы. Так вот, на том пластике – ее отпечатки пальцев.
– Не может быть!
– Тем не менее это так. Образцы для сравнения взяли на шампуне, дезодоранте. Или в вашей спальне и ванной бывают другие женщины?.. Далее: в карманах ее халата находились спички, причем не простые, а удлиненные, для каминов или печей.
– Правильно, у нас камин.
– Да-да, камин – это хорошо… но, кроме спичек, в другом кармане лежала деревянная палочка, этакий заостренный колышек.
– Тоже ничего особенного, она же вечно возилась со своими цветами!
– Цветами, говорите? А почему тогда на нем следы ржавчины? По мнению полиции, она примерила его в качестве запора для наружной двери, но закрыть не успела, огонь вспыхнул, отшатнулась, упала. Такова в общих чертах версия следствия. И, должен сказать, вполне правдоподобная.
– А может, этот самый колышек кто-то подложил?
– Ага, подложил… Предварительно отпечатав на нем ее пальцы?

Лобов ошеломленно замолчал. Неужели врачиха права и у его жены в самом деле случился приступ некоего умопомрачения, какого-то токсического затмения? Она надумала черт-те чего, испугалась, вбила себе мысль: Белый – шпион, диверсант, замысливший нас убить-порешить... позвонила мне, я не отвечал, и тогда она, как лунатик, пошла и… нет, невозможно! Он вскочил, прошелся по адвокатскому кабинету, переставил стул спинкой вперед, сел верхом.

– Но есть же эта… презумпция невиновности! И врачам никакой мент не указ, для них интересы больного превыше всего – клятва Гиппократа, в конце концов. Ей же надо спасать ноги!
– Да, презумпция есть, но пока идет следствие, полиция вправе настаивать на ее нахождении в этой больнице. Необходимая помощь оказывается, а вывозить подозреваемую за рубеж до суда запрещено... вот оправдают – тогда пожалуйста. Увы, следователь прав. Окажись я или вы на его месте – поступили бы точно так же.
– Вы не знаю, а я… я бы этому тихоне головенку его дурную отвинтил…  раз там все равно мозгов нет, невелика потеря!
– Вот этого делать не следует. Вы еще на первый суд не ходили, а опять за свое… У жены были? Она-то помнит, как оказалась возле пожара?
– Говорит, ничего такого не делала. Слабая она очень, да и не помнит.
– Ну, хорошо. Завтра еще встретимся, обсудим. Полагаю, мы все-таки добьемся разрешения на ее лечение в специализированном ожоговом центре. Держитесь.

Держитесь… Легко сказать – держитесь. Из конторы Лобов вышел озадаченным и обозленным одновременно. Ну, гад! Ну, гады! Один – тот, кто все это устроил, а остальные – балбесы в мундирах, вздумавшие невесть что и сваливающие поджог, да что поджог – убийство – на бедную Инку. Он, в очередной раз наплевав на скоростной режим, отправился в Ижору.

Дом стоял пустой и мрачный, словно укоряя: эх, ты, лоб-долбо...б!.. бросил нас тут одних, а теперь бегаешь… поздно, дружок, поздно. Стараясь не смотреть на огороженные полицейскими лентами горелые руины, хозяин прошел в кабинет, сел за компьютер и принялся внимательно изучать полную версию записи дежурной камеры. А вдруг удастся предъявить ее в качестве опровержения сумасшедшей полицейской версии?

Вот Белый, завершив плановый обход, в полночь зашел за угол. А потом... а потом, в час пятьдесят две минуты, на крыльце появилась она. Его жена в светлом халатике видна со спины совершенно отчетливо, но лишь выше пояса, а было ли у нее в что-либо руках, разглядеть не удалось. Она зашла за угол, туда, где баня. И через четверть часа возникло слабое зарево. Хватило бы этого времени, чтоб разгорелся разожженный ею огонь?.. вполне. Время шло, отсвет усиливался, а ее все не было. Пошли облака пара, дыма: прибывшие пожарники заливают пламя… замелькали посторонние – люди в форме и этот, следак.

Так чем же она занималась там, у баньки? Говорит, не помнит. А бензин? И спирт…  Ведь возле нее была бутылка со смесью. Зачем она брала все это? Значит, все-таки она? Нет, не верю!

Он снова и снова прокручивал запись, словно надеясь: при очередном повторе картинка изменится, время повернется вспять. Стоп! Что-то мелькнуло? Вот кадр: по лужайке проносится малюсенькая тень – от бани, больше неоткуда. Надо дать максимальное увеличение, сделать поконтрастнее… да это кот! Он пробегает, не щадя своих увечных ног, и только через пять минут появляется Инка.
 
А почему, от чего или от кого рвал когти Матроскин? Его напугать очень непросто: котяра в округе – самый страшный зверь. Не иначе, кто-то его шуганул...  Но возможно, все гораздо проще: охотник заприметил добычу – мышь, птицу или зайчика, и вперед. Сколько ни всматривался, доказательств Инкиной непричастности к пожару не нашлось. Кот? Он-то знает, но не спросишь… спросить вообще-то можно, только на ответ надеяться глупо. Кстати, его, мохнорылого, не видать. Со страху спрятался? Или успел вернуться, забрался в баньку и пропал с Сашкой заодно?

Заверещал телефон, и Саня взглянул на часы: четвертый час… однако, засиделся! Кому это взбрело барабанить в такую рань?.. или позднь? Номер незнакомый. Надо будет не забыть обещанную вазу, наломать побольше роз. Ничего-ничего, ты только поправляйся, мы прорвемся, обязательно прорвемся! Ну, кому чего приперло?

– Александр Иванович, вам необходимо приехать в больницу. С вашей женой несчастье… она воспользовалась… мы не успели… очень сожалею.

Больничный персонал чем-то удивить трудно – здесь насмотрелись всякого. Но в это раннее утро сменяющиеся врачи и акушерки отводили взгляды от фигуры мужчины, непрестанно носившего из конца в конец коридора укутанную в окровавленную простыню женщину. Он держал ее на руках, как ребенка, прижимая к груди и разговаривая – то ли с нею, то ли сам с собой, не замечая вокруг никого и ничего.


август 2018 Саня и Света

– Здравствуйте, Ирина! Мне назначено на одиннадцать, но я немного позже, ничего?
– Здравствуйте. Вы, наверное, будете удивлены, но Александра Ивановича снова нет. И когда будет, я честно не знаю, – на этот раз секретарша казалась не просто озабоченной, а больной – лицо бледное, под глазами круги, – И его действительно нет в кабинете – заместитель только что стучался…
– Ирочка, у вас все в порядке? – испытать прелести токсикоза на себе Светлане не довелось, но слышала – хорошего мало, – У врача давно были?
– Со мной все нормально, спасибо. Не выспалась просто. А вы сами в зеркало давно глядели?

Три дня просидеть дома, беспрерывно втирая в щеку принесенную мамой безумно дорогую чудо-мазь, а в итоге – подозрительный взгляд и плохо скрытая насмешка в ехидном вопросе невыспавшейся секретарши. Надо было все же послушать Лобова, прикладывать лед и обыкновенную бодягу, ибо все эти супер-средства предназначены в основном не для лечения, а для облегчения кошельков легковерных пациентов.

 Поликлинический травматолог тоже заподозрил банальный семейный конфликт. В процессе осмотра он долго выяснял, бывали ли схожие травмы ранее и дважды переспросил, замужем ли она.  Выслушав правдивый рассказ о столкновении на дороге, подголовнике и самодельном ушибе понимающе кивнул и скептически ухмыльнулся. Правда, больничный выписал сразу на неделю, рекомендовал постельный режим, гепарин и витамины, дал направление на рентген и посоветовал сходить к участковому, а напоследок попытался провести санитарно-просветительную работу.

– Знаете, – глубокомысленно промолвил худощавый юноша в круглых очках а-ля Леннон, – Я бы на вашем месте не стал ни дня терпеть подобное обращение. В семье, на мой взгляд, главней всего – взаимное уважение, а эти домостроевские подходы, мол, стерпится – слюбится, надо выжигать каленым железом. Подавайте в суд! Все нужные справки я оформлю по первому требованию.
– Да, доктор, вы, наверное, правы, – с трудом сохраняя серьезное выражение лица, согласилась незамужняя пациентка, – На моем месте так поступил бы каждый. Но я стараюсь быть великодушной… Надо иногда прощать людям их ошибки, не правда ли? И потом, виктимблейдинг*  – не столь уж редкое в наши дни явление, а применительно к современным трактовкам теории Фрейда…
– Так вот в чем дело… К сожалению, я всего лишь травматолог, нам в душевные хвори лезть не полагается. Прощать, говорите? Ну что ж, не смею настаивать. Если вам нравится быть жертвой бытового насилия – будьте ею. Но справочку я все-таки выпишу. Телефон участкового дать?
– Спасибо, у меня есть.
– Тогда до новых встреч, – и разочарованный эскулап удалился, унося в душе крепнущее убеждение: есть-таки соль в поговорке «люби как душу, колоти как грушу». А можно и покруче – «бей бабу молотом – будет баба золотом…» но, раз так, врача-то зачем вызывать?!

Сегодня, битый час провозившись с тональниками, тенями и румянами, Светка дополнила макияж огромными дымчатыми очками и нашла результат более-менее приемлемым. Увы, та самая косметика, за рекламу которой она получала неплохие деньги, оказалась не способна полностью скрыть украшение левой щеки.

Очки тоже не слишком помогли, а лишь натирали переносицу да затрудняли обзор. И вот теперь девчонка в приемной человека, виновного в ее уродстве, с порога развенчала все ухищрения! Что ж, подумаем, как обратить побои к нашей выгоде.
 
– Доброе утро, – не обратив внимания на изумленный взгляд секретарши (полдень уже!), поздоровался Лобов, на этот раз вошедший по-человечески, в основную дверь, – Ира, я уезжаю, все вопросы после.
– Но Семен Маркович хотел с вами посоветоваться о шведском грузе. Не звать?
– Хорошо, пусть зайдет. Подождите меня на улице, – небрежно, как подчиненной, бросил бизнесмен онемевшей от такой наглости Светлане, – Я скоро.

И, не удостоив больше ни словом, скрылся за дверью кабинета. Ирина смерила побитую посетительницу торжествующим взглядом, но смилостивилась:
– Нет, если хотите, посидите здесь. Кофе будете?

Переполненная чаша терпения расплескалась, обдав щеки жаром. Ах, так! И Светка, секунду назад собиравшаяся гордо уйти и никогда не возвращаться, с улыбкой пересела в самое удобное кресло.
– Да, пожалуйста. Саша как-то говорил, вы иногда варите не хуже машины. Сделайте покрепче. Желательно с пенкой.


– Слушайте, чем это вы так уели Ирку? Прямо бурлит… Кажется, тронь, и одно из двух – или сама лопнет, или кипятком обварит… Вроде, когда заходил, бледная была, а выхожу – свечки можно зажигать. Чудеса!
– Не трогала я вашу драгоценную помощницу. Так, побеседовали немножко…
– А она, между прочим, и в самом деле стоящая, так что на будущее я бы предпочел встречаться с вами где-нибудь на нейтральной территории. Идет?
– Полагаете, я могу повредить производственному процессу?
– Бросьте, какой там процесс. Просто разве не видите – она скоро мамой будет?

Ну, конечно. Он же, наверное, не зря ест свой бизнесменский хлеб, и во имя процветания фирмы должен заботиться о работниках, как хороший хозяин – о тягловой скотине. Грубо… зачем я так?  Мужик, как та же Ира говорила, всего достиг сам, значит, руководит нормально. У плохого тракториста трактор без него шагу не проедет… И он целиком прав – насела на бедняжку ни за что… и извиняться поздно… а она ребенка ждет, ей волноваться вредно, а я… а он, может, опять на кладбище ездил, розы возил…

Светке вдруг стало жалко всех – незаслуженно обиженную секретаршу с ее будущим ребенком, Лобова, скрывающего переживания по умершей молодой жене, между прочим, тоже беременной. Жалко и саму неведомую ей Инкери, и ее нерожденных деток, и облученного седого мичмана Панкратова по кличке Белый, и Бориса, то ли сраженного инфарктом, то ли отравленного неизвестно кем, и его маму, убитую за компанию с бестолковым сыном, и себя любимую, получившую по морде ни за что ни про что. Жалко до боли, прямо-таки до слез; слезы не заставили себя ждать – полились ручьем, покатились градом, и нанесенный с таким трудом грим был непоправимо испорчен.

В продолжение пятиминутного локального наводнения Лобов деликатно делал вид, будто ничего не замечает, и лишь когда она, сняв дурацкие очки, принялась вытираться микроскопическим носовым платочком, сунул ей свой, побольше.

– Простите дуру, – она, избавившись от лишней влаги в глазах, взяла себя в руки, – Больше не буду. А куда это вы меня везете?
– Ну, раз вы не называли никакого адреса, решил покатать, развеять, так сказать… Хотите, на Остров съездим?
– Комаров покормить? Нет уж, пусть голодают. Поехали на набережную… – адрес Гошиной «норы» накрепко отпечатался в памяти, – Но я бы хотела кое о чем попросить. О двух вещах.
– Весь к вашим услугам. О чем?
– Первое – именно об этом – «вашим», «не вашим». Мы едем к одному моему знакомому, не только моему, но и Борькиному… он его одноклассник. Там у нас принято на «ты», так что желательно и нам с вами потыкать. Согласны?
– А почему только там? Давайте просто перейдем, или вы… ты против?
– Нет, я не против. Так вот, Александр Иванович, постарайся произвести на него впечатление такого, понимаешь…
– Догадываюсь. Не очень далекого, но типа крутого?
– Не совсем. Под дурня косить не стоит, он же хакер, парень хитрый, раскусит. А вот припугнуть немножко – не повредит. Сможете?.. сможешь?
– Думаю, смогу.

Лобов искоса глянул на нее, помолчал, потом посмотрел снова, но на этот раз – другим, цепким и циничным взглядом. Артист! А может, он на самом деле такой, а со мной только играет – в доброго, вежливого, тактичного? Рубаха-парень снаружи, хваткий деляга внутри? Как знать, как знать…

 – Постарайся. А второе – раз мы едем к Гоше, давай заскочим за пивом. И хочу тебя предупредить: он, видишь ли…
– Голубой?
– Нет, не в этом смысле. Он как бы виртуальный… весь в своей сети, поэтому не удивляйся, у него в хате бывает не очень… беспорядок, словом.
– Срач, по-нашему?
– Пожалуй, это самое подходящее. Увидишь.
 – Знаешь, мне кажется, лучше всего будет, если ты меня введешь в курс дела. Поподробнее.
– Это долго.
– А мы торопимся?


* Виктимблейминг — термин, обозначающий перекладывание на жертву ответственности за произошедшее насилие (физическое, эмоциональное, сексуальное).