Память сердца

               
                Можно всё расточить и растратить,
                Но любви не отнять у души...

      В приоткрытую фрамугу однокомнатной квартиры второго этажа семиэтажной башни, облицованной салатовой плиткой, проникал поздний августовский вечер, разливая в воздухе духоту от набирающей свою мрачную мощь грозы. В комнате, слабо освещенной мертвенным светом настольной лампы под чудовищно синим абажуром сидела, вжавшись в угол мягкого дивана, аккуратно причёсанная седая старушка. Её долгая жизнь без семьи, без детей, которых она, когда-то молодая закройщица одного из московских ателье, так и не решилась завести, давно утратила смысл и теперь старость, мелкими шажками, кряхтя и спотыкаясь, всё ближе подводила бабушку к неизбежному финалу. Лицо её покрывала густая сеть морщин, глаза подслеповато сузились и слезились, а реалии окружающего мира ограничивались стенами комнаты. Лишь прошлое, как бы оно ни отдалялось, продолжало жить в душе утомлённой одиночеством старой женщины. Это полудремотное состояние дарило ей последнюю усладу седой юдоли – бесконечно разгребать прах минувшего, некогда живые страсти, сомнительные надежды, до сих пор не потерявшие для неё своей ценности. В коий раз переживала она собственную жизнь, пытаясь разобраться, почему неумолимая судьба обделила её простым бабьим счастьем? Из репродуктора на кухне, который никогда не выключался, доносился глубокий сильный голос цыганки, невольно умножая и без того безутешную тоску старухи:

       Ушли бесследно, прошли те дни счастия
       И осуждён я судьбой,
       Жить без любви и без слова участия,
       Жить своей старой тоской.

      Ощущение ущербности прожитого владело помыслами старухи, вдавленной в диван. Перед глазами плыли картинки поблекшего прошлого с невыразительными, как и вся её жизнь, полузабытыми лицами. В голове мешались, наслаиваясь друг на друга, разные отрезки времени, то растворяясь в мареве лет, то проступая вновь, и вдруг воспоминания хлынули лавиной, всё несущественное померкло и развеялось, словно ветром.

                *****
      Стоял тёплый солнечный день, каких много случается в начале августа. По улице тихо брела совсем молоденькая девушка, из глаз её катились крупные прозрачные слезинки. Она только что покинула стены Московского института лёгкой промышленности, где в сумраке коридора белели листы с фамилиями абитуриентов, проваливших очередной экзамен. Возвращаться домой к строгой маме с её оценивающим взглядом было страшновато, и девушка не торопилась выслушивать предстоящие упрёки.
      В институт её принуждала поступать мать, коей самой не довелось в юности получить диплома и очень хотелось, чтобы дочь стала обладательницей заветного сертификата. Согласно нормам времени, диплом открывал двери в светлое будущее её ребёнка, и теперь заботливая матушка жаждала воплощения в жизнь своих родительских надежд.

Людмила, – так звали несостоявшуюся студентку, – страшилась даже представить, как родная переживёт крах своей сокровенной мечты и робела перед предстоящим объяснением. По поводу папы дочь не беспокоилась, ибо всегда рассудительный, во всём обстоятельный Григорий Евграфович не видел большой трагедии в отсутствии диплома. Сам он из рабочих-подсобников выбился в мастера без всяких корочек, чем не уставал гордиться, продолжая трудиться на благо семьи и производства в одном из цехов огромного автозавода. Людмилина мама, Екатерина Архиповна, работала в продуктовом магазине заведующей гастрономического отдела. Она тоже начинала разнорабочей в подсобке магазина, где приходилось таскать тяжеленные ящики с консервами, овощами, рыбой и прочей снедью. А как бы вы ещё хотели? В те далёкие годы молоденькая девчушка приехала в столицу из костромской деревеньки со странным названием «Белый враг» за счастьем. Образование заменяли сельская смекалка и крепкие руки, не боявшиеся нагрузок, – ведь тогда казалось, что молодость продлится вечно!
      Спустя время мать получила повышение и смогла переместиться из подсобки за прилавок, где стала трудиться младшим продавцом. В ту бытность она и познакомилась со своим будущим мужем, забегавшим перед «общагой» в близлежащий магазинчик за харчами. Он сразу приметил новенькую с цветущим румянцем юности на щеках, стыдливо потуплявшую взор перед нахрапистыми молодцами рабочего района. Внешность парня и его настойчивость покорили Катюшу и молодые начали встречаться, а потом довольно быстро поженились. Девушка не стала дожидаться ни мифического принца, ни высокомерного москвича, ковыряющегося в своих достоинствах. Катя умела смотреть на жизнь трезво и считала Гришу парой своему сапогу. Она радовалась, что оскорбительно-липучее слово «лимита» останется, наконец, в прошлом и у них с Гришей будет не только семья, но и своё жильё в первопрестольной. Завод дал рабочему, усердствовавшему на предприятии уже вторую пятилетку, отдельную комнатку в общежитии. Молодожёны были несказанно рады такому подарку и от съёмной конурки, поглощающей практически всю Катину зарплату, отказались сразу же. Затем муж Катерины станет продвигаться по служебной лестнице, сначала бригадиром, потом мастером и получит двухкомнатную малогабаритную квартирку, в которой пройдёт детство, юность и часть взрослой Людмилиной жизни. Всё это ещё займёт своё место в истории рабочей семьи, а сейчас... – рождение первенца само по себе всегда волнующее событие, но появления Люсеньки родители ждали годы, – аукнулись маме тяжёлые ящики с продуктами! Долгое лечение и немало санаториев, на оплату которых не скупился Григорий, сыграли отведённую им позитивную роль и на свет Божий появилась-таки очаровательная девчушечка. Всю последующую жизнь мать с отцом только и занимались тем, что оберегали «свою радость» от пагубного влияния внешнего мира. Кругом столько зла и насилия, – лучше держать доченьку в неведении, ещё успеет всего испытать и натерпеться! И добро, и шагающее рядом с ним лихо конечно неизбежны, а пока пусть у девочки будет счастливое детство.         
      Дочка росла отзывчивым, послушным ребёнком, с лёгким характером и благородным сердцем, проказами родителей не очень огорчала, отметки из школы носила хорошие, а когда подросла и перешла в старшие классы... – тут уж её мамаша не стала скупиться на профилактические беседы.
      – Смотри, Люськ, рот не разявай. В столице знашь каки все ребята ушлы, всегда надоть держать ухо востро.
      Со временем город подправит деревенский выговор матери, а пока она по-прежнему глотает многие буквы и коверкает слова.
       – Так уж и все, – пыталась отшутиться дочка.
       – Зря смеёшсь. Да вот хоть и твово папаню взять, – начинает расходиться мать. – Да ежли б у нас с им до свадьбы чё было, разе б он женился на мне? Да не в жисть! По молодости ишо тот кобеляка был, прости Господи.
      –  Мам, да что ты говоришь такое, – краснела Люська.
      – А чё? Ты уж взрослой становишься, должна понимать. Да вот даж взять недавно. Едим мы с твоим папкой в метро, а ему видать в башку ишо баба втямяшлась кака-то. Всё глаз не мог от ейной морды оторвать. Я хоть и сразу сметила да помалкваю. И чё ты думашь? Подъезжам к нашей остановке и дамочке той тож приспичло выходить. Как на платформу ступили, мой муженёк развернулсь, да и пошёл за ей, як телок на привязи. Я ему толкую: «Гриш, нам в другу-т сторону», а он, як тетерев на току, ничё не слышить, знай прёт за дамочкой. Пока я не нагнала да за рукав не потянула, толь тода и очнулси.
      – Ой, мам! Насмешила ты меня, – улыбнулась дочка.
      – А ты не смейся, а слушай чё говорю. Мать родна плохому не научить. Знашь Люськ, каки бабы бывають, – вдруг задумчиво молвила Катерина. – На любы итрижки готовы, лишь бы погреться около мужука, как у печки. А тётки батю твово обожають, чем он и пользуется, козлина.
      Отец, со слов матери, живой, здоровый мужчина до сих пор не чурался сердечных страстей на стороне, не отказывал себе в любовных утехах.   
      Катерина Архиповна так накручивала беднягу, что дочь стала шарахаться от ретивых мальчишек, как от огня. На школьные вечера, хотя и без особого интереса, она ещё ходила, а от компаний сверстников, частенько собиравшихся у кого-нибудь дома или на загородних дачах, Люся упорно отказывалась. Потеряв интерес к несговорчивой девчонке, ребята постепенно забыли о ней.
      Людмиле, в её возрасте, тусить бы с ровесниками, а не слушать мамочкино нытьё, а она пристрастилась к вязанию и в свободное время, согнувшись над книгой, купленной по случаю, часто разбирала хитроумные способы вязки. Даже когда приятельница забегала к ней, чтобы пригласить на вечернюю прогулку, Люда неохотно откладывала спицы в сторону. Теперь мать уже буквально выталкивала домоседку на улицу:
     – Иди, иди, проветрись. Чё ты, как старуха, всё вяжешь да вяжешь?


                *****
      Но вернёмся на улицу, где зарёванная девица в белоснежной вязаной кофточке и чёрной бостоновой юбке до середины колена, двигалась, не зная, куда. Каблучки туфелек, украшавших стройные ножки юной Цирцеи, постукивали по асфальту, а гибкая фигурка и красивые (в папу) черты лица, с немного пухлыми обидчивыми губками, акцентировали на себе внимание особей мужского пола, невольно поворачивавшихся, чтобы ещё раз поглазеть на девушку. Она продолжала безучастно вышагивать по тротуару, пока где-то предостерегающе не звякнул трамвай. Только тогда Люся вздрогнула и, словно проснувшись, вместе с другими ожидавшими на остановке пассажирами машинально поднялась на заднюю площадку подкатившего вагона. Двери захлопнулись, трамвай дёрнулся и, качнувшись, девушка почувствовала, что кто-то предупредительно придержал её за локоток. Рядом стоял высокий, добродушно улыбающийся, парень. Его взгляд был тёплым, дьявольски притягательным и то и дело останавливался на верхней пуговке слегка расстегнувшейся Люсиной кофточки, однако девушка этого не замечала. Глаза её всё ещё были затуманены слезами.
      – Вы чем-то расстроены? Я могу вам помочь? – вежливо поинтересовался молодой мужчина. – Присядьте. Вон освободилось место.
      Люся послушно опустилась на сидение. Теперь парень нависал над ней, не отрывая взгляда от открывавшейся панорамы под кофточкой. Девушка, сокрушаясь, вымолвила:
      – Чем тут поможешь. Провалила экзамен, мама этого не переживёт, – и слёзы опять покатились по Люсиным щекам.
       – Какие ваши годы! Поступите в следующий раз, – продолжая широко улыбаться, утешил парень. – А пока вам необходимо успокоиться. Я вот знаю прекрасное местечко и приглашаю посетить его.
      Тут Люся заметила его заинтересованный взгляд и вспыхнув, торопливо застегнула непослушную пуговку.
      –  Может, познакомимся? Меня зовут Фёдор, а вас?
      – А меня Людмила, – девушка уже настороженно рассматривала словно с неба свалившегося кавалера.
      Уменьшительное имя Люся использовали только дома, да ещё в деревне, когда семья ездила туда навещать родственников, но девушке больше нравилось, когда её звали, как записано в метрике – Людмила, или просто Люда.
      –  Прекрасное имя. Можно я буду вас звать Мила?
      – Если вам так больше нравится... – неопределённо пожала плечами девушка.
      Как они очутились в центре города, Люся помнила плохо, ибо мысли её с трудом пробивались сквозь пелену не покидающего её смятения. Она пришла в себя на металлическом стуле открытого летнего кафе. Перед ней на маленьком круглом столике стоял фужер с шампанским.
      – От шампанского ещё никто не умирал, – услышала она откуда-то издалека голос уговаривающего её Фёдора, – зато это вас немного отвлечёт от досадной неприятности. Поверьте, в жизни всё проходит.
      Его голос звучал участливо, дружески и настороженность первых минут исчезла.
      – Можно подумать вы прожили долгую жизнь, – Люда несмело улыбнулась.
      – Целых двадцать семь лет, – обворожительная, чуть-чуть виноватая улыбка так коснулась его подвижных губ, что у любой женщины, пожалуй, мог бы участиться пульс. Парень тут же добавил без ужимок:
     – Так что, кое-какой жизненный опыт уже имеется.
      Он смотрел на Люду в упор и что-то опасное дымилось в его серых притягательных глазах. Прямой взгляд мужчины волновал девушку, сердце её дрогнуло и куда-то полетело. «Ой, мамочка! А я вот не имею», – подумала она и машинально пригубила предложенное зелье.
      – Прекрасно. Раз вы улыбаетесь, то жить будете, – дурашливо пошутил новый знакомый. – А теперь до дна и перейдём на ты.
      Они допили шампанское, прежде чем продолжили беседу. Люда узнала, что Фёдор закончил третий курс института народного хозяйства, куда поступил после службы в армии, лето провел в Москве и заработал немного денег. Сам он родом из Оренбурга, здесь живёт в общежитии, а в ближайшие дни собирается съездить домой повидать родителей.
       – Должен обернуться к началу учебного года, – закончил свой рассказ Фёдор. – Ну, а ты, Мила, с кем живёшь? Наверное, с мужем?
       – Что ты... Я только в этом году закончила школу. Живу с родителями... И мне пора уже ехать домой, – спохватилась Людмила, – а то мама, наверное, нервничает.
       – Мила, ты позволишь тебя проводить?
       – Да, конечно, – смутилась девушка.
       – Но сначала мне необходимо заехать в общежитие переодеться, ты не возражаешь? Заодно увидишь, как я живу в Москве.
      Он наклонился к девушке, взяв её за руку, и, казалось, заглянул в самую душу, отчего Людмила смутилась пуще прежнего. Она была в той поре, когда девичьи надежды цветут свежее майской сирени, а юная головка забита романтическим вздором. Сейчас Фёдор стоял так близко от Люды, как ещё никто из мужчин и эта близость непонятным образом волновала девушку, да ещё выпитое шампанское приятно кружило голову. Её провал с поступлением в институт ушёл на второй, а может быть даже и на десятый план и, как ни странно, уже совсем не беспокоил Людмилу. Она беспечно согласилась на приглашение, – мама, ау! Где ты там?
      Федор расплатился с официанткой, и они неторопливо пошли по продуваемой лёгким ветерком улице, свернули к остановке и опять ехали трамваем, потом где-то вышли и оказались перед четырёхэтажным зданием со стеклянными дверьми, за которыми виднелся пост вахтёра. Во дворе дома было неуютно. В воздухе уже витали сумерки и едва уловимый аромат палой листвы. 
      – Может быть я тебя здесь подожду? – заколебалась Люда, озираясь в поисках лавочки.
      – Ну что тебе отсвечивать у подъезда? Или ты боишься меня? – усмехнулся Фёдор.
      – Мне бояться нечего, – не вполне уверенно произнесла девушка.
      – Вот и хорошо, – радостно подвёл черту диалогу Фёдор и, взяв Люду за руку, открыл входную дверь.
      Они молча прошли мимо вахтёра, который не задал ни одного вопроса, а только проводил хмурым взглядом. Фёдор вёл себя уверенно, они поднялись на третий этаж и, немного запыхавшись, вошли в небольшую комнату с двумя кроватями и столом между ними. Один стул стоял у стола, другой у стены рядом с небольшим узким шкафом.
      – Присаживайся на кровать, пока я буду переодеваться, – улыбнулся Фёдор ей ласково. – Там удобнее.
       Федор на ходу расстегнул рубашку и, открыв шкаф, оглянулся. Людмила продолжала стоять посредине комнатки.
       – Ну что же ты растерялась. Мой сосед в отъезде, так что не побеспокоит. Садись на кровать, а я скоро вернусь.
      И выскользнул за дверь.
      Люда ещё колебалась, но простояв несколько минут, рассудила, что ждать всё-таки лучше сидя и нерешительно опустилась на краешек кровати. Настольная лампа, предупредительно включённая заботливым Фёдором, слабо освещала часть стола, остальное пространство постепенно всё больше погружалось в полумрак, опережая сумерки, которые продолжали сгущаться за окном. Фёдор всё ещё не возвращался и Люда, сидя, неосознанно привалилась к подушке. День её начался рано, был не простым, насыщен событиями, выпитое шампанское размягчало волю и Людмилу стало клонить ко сну. Она устало прикрыла глаза: скорей бы уж добраться до дома. Как встретит её мама? Что скажет отец? И куда запропастился Фёдор? А он симпатичный! Господи, какая каша в голове! Вдруг она почувствовала, что ноги её кто-то бережно укладывает на кровать. Люда открыла глаза и попыталась приподняться на локтях. Но Фёдор, который склонился над ней, сам уже пристраивался рядом на узком ложе.
       – Мила, Мила, тихо-тихо. У тебя был трудный день, отдохни немного, – вкратчиво зазвучал его голос.
       – Ты с ума сошёл. Какой отдохни, мне давно пора домой.
       – Ты же ко мне пришла, – сказал Фёдор со значением и крепче прижал девушку к матрасу.
      Затем, не оставляя времени на возражения, закрыл рот Людмилы властным поцелуем. Он всё сильнее обнимал девушку, неистово целовал, прикосновения казались необыкновенно нежными, а руки становились всё настойчивее. Она чувствовала возбуждение Фёдора, его удивительно сильное, напрягшееся тело, но не могла ответить ему тем же и, вяло отбиваясь, барахталась в своём полном бессилии. Приличия, оглядка на чужое мнение сковывали её, не позволяли кричать. В голове крутились мамины страшилки. Боже, она теряла контроль? Страх затопил всё её существо, затопил настолько, что Людмила уже не чувствовала ничего, кроме стыда и раскаяния. Какая же она дура! Нет предела девичьей наивности! Надо же было прийти к мужику в дом, да ещё сразу в койку? А Фёдор был мужик, только теперь она удосужилась об этом подумать. Всё это дошло наконец до овцы! Люда понимала, что надо что-то сделать, как-то остановить это безумие, иначе случится непоправимое. Девушка упиралась, в ней бушевало отчаяние гибнущей оленихи и вдруг... её пронзила невыносимая боль, резкая и сильная. Она вскрикнула, а Фёдор обмяг и замер на несколько мгновений, затем легко поднялся на ноги и стал одеваться. Люда продолжала лежать, от стыда не смея поднять глаз. Всё происходящее ей казалось таким бредом, что хотелось хорошенько тряхнуть головой, чтобы пробудиться. Она не знала, как вести себя. Неужели это с ней?
      – Нам пора бы собираться, – непринуждённо сообщил Фёдор, как будто ничего между ними не произошло. Затем он невинно поинтересовался:
      – Или ты хочешь ещё полежать?
      Люда молча медленно присела на кровати. По её лицу текли слёзы, уже в которой раз за последний день. Фёдор изумлённо уставился на яркое пятно на светлом покрывале, назойливо лезущее в глаза. Недоумённая тишина заполнила комнату. Прошло ещё несколько необыкновенно длинных секунд в напряженном молчании, прежде чем Фёдор молвил:
       – Ты что же... девочка?
       Под небрежностью интонации он пытался скрыть рвущееся наружу раздражение.
       – Была, – с трудом выдавила Люда, которой горький вкус ошибки склеивал губы.
       – Дура!!!
       – Я знаю, – подавилась она слезами.
      Опять наступило молчание.
       – И что... теперь я должен... жениться на тебе? – с вызовом спросил Фёдор.
       – Нет, что ты, что ты, – с испугом выпалила Людмила, заметив досаду на его лице, и испытала облегчение, когда он отвёл от неё свои пронизывающие серые глаза, устремив взгляд в окно.
      Людмила и раньше замечала, что ей часто приходилось прикладывать немалые усилия, дабы побеждать в себе непонятное смущение перед малознакомыми или незнакомыми людьми, и ещё труднее ей почему-то бывало смотреть в глаза собеседника. Излишняя чувствительность и болезненная стеснительность с детства мешали ей открыто проявлять свои чувства. Но сейчас, даже если и захотеть, она не смогла бы сделать этого, ибо чувств просто не было. Внутри всё сжалось, страх подавил все другие эмоции. Одна настойчивая мысль стучала в мозгу: «А ведь я и в самом деле наивная дура!!! Дура непроходимая!!!»
      – Нам, действительно, пора уходить, – взглянув на девушку, с радостью первопроходца сказал Фёдор. – Сегодня мы торопиться не будем. Вот вернусь от родителей, тогда и решим. Ты не переживай сильно-то. Я тебя разыщу. Обязательно, – снизошёл он до обещаний.
      Уничижительные, попирающие самолюбие мысли оглушали Людмилу, разъедали, словно щёлоком, усиливая сумятицу в душе. Она судорожно вздохнула, и опустошённая направилась к выходу мимо хмурого, ко всему привыкшего вахтёра. Жертва уловки чудовищного бесчестья была уверена, что больше никогда не увидит Фёдора – у каждого из них свой путь за сегодняшним перекрёстком.


                *****
      Утром Людмила выпорхнула из родного гнезда невинной девицей с букетом надежд, а вернулась раздавленной женщиной с потухшим взором и утраченными иллюзиями. Екатерина Архиповна, увидев поникшую, заплаканную дочь, всплеснула руками, засуетилась, заохала, собралась было ругать, но, споткнувшись об измученный, полный боли взгляд, замолкла на полуслове. Крах давней мечты помешал матери почувствовать главное – она списала состояние дочери на счёт стресса, полученного от провала экзамена. Отец отмалчивался.
     Позже, на семейном совете решили, что Люся должна немного отдохнуть, успокоиться, а затем устроиться на подходящую работу. Не болтаться же ей без дела до следующих вступительных. Екатерина Архиповна сама занялась поисками работы для дочери.
      В подвал продмага, где матушка трудилась вот уже не одно десятилетие, допускались отовариваться самые близкие и «нужные люди». Было такое благовремение в Союзе, когда на производствах, предприятиях и в учреждениях процветали предпраздничные продуктовые заказы в аккуратных крафтовых пакетах. Для их формирования на торговых базах и в кладовках магазинов накапливался «дефицитный» товар в виде копчёной колбасы, баночной сельди, тушёнки, икры, сайры, гречневой крупы, копчёного палтуса и ещё ряда других, полюбившихся народу продуктов, которые редко появлялись на прилавках в свободной продаже. В этих подвалах с «дефицитом», обладающим колдовской властью над мирянами, неизменно кормились «нужные люди», словно трутни у медоносных сот. На них и делала свою ставку Екатерина Архиповна. Вскоре нашёлся человек, порекомендовавший её дочь в ателье индивидуального пошива верхней одежды, где «как раз требовался приёмщик». Ателье находилось не в тьмутаракани, а в центре столицы, недалеко от Комитета Госбезопасности, – в Комсомольском переулке. Попасть туда на работу без протекции было практически невозможно, но, как говорят, – «Ты Мне – я Тебе». Семья Соколовых осталась довольна трудоустройством дочери.
      Коллектив ателье принял новенькую благосклонно, а как же иначе? Обучение шло в штатном режиме, работа – несложная, если и случались затруднения, сменщица всегда помогала преодолевать маленькие проблемы. Рабочий день сотрудников начинался в семь утра, а для посетителей двери ателье открывались только в десять. Народ в большинстве своём приходил солидный, ни один год, пользующийся услугами одних и тех же опытных закройщиков. Люда быстро освоилась в новой для себя среде и уже через пару месяцев решила, что поступать в институт больше не будет, вместо этого весной запишется на курсы кройки и шитья учиться моделированию и крою верхней одежды. Мама поначалу противилась решению дочери, но Люда убедила её в верности выбранного ремесла. Теперь в свободные минутки и даже после окончания смены, девушка заглядывала в цех к закройщикам, наблюдая за их работой, подмечая и впитывая любые нюансы, которые могли бы в дальнейшем пригодиться в облюбованной профессии. Она добросовестно готовилась стать мастером своего дела.

      Как-то, серым октябрьским вечером, возвращаясь домой позже обычного, Люда ещё издали обратила внимание на высокого мужчину, стоящего с книгой в руках у её подъезда. Чувствовалось, что сырой воздух, проникавший за поднятый воротник плаща, беспокоил молодого человека, отчего тот ссутулившись, ёжился на колючем ветерке. Людмила узнала Фёдора. Это было неожиданно, девушка отвернулась и хотела пройти мимо, но стоявший окликнул её.
      – Мила, ты не хочешь узнавать меня? – серые глаза его светились радостью. – Вот, смог вырваться, в третий раз прихожу, а тебя всё нет и нет.
      –  Так приспичило? – огрызнулась Люда.
      –  Не понимаю, о чём ты? – знакомая смущённая улыбка заиграла на лице парня. 
      – А откуда мне знать, что у тебя за душой? – сердито отреагировала девушка.
      – Мила, не заставляй меня оправдываться. Ведь сказал же, что в третий раз прихожу. Я ведь обещал разыскать тебя!
      Люда молчала. Она слушала себя и не понимала, чего ей больше хочется: гордо уйти или всё же остаться.


                *****
      Их встречи возобновились, если можно так выразиться. С появлением Фёдора в Людмиле проснулась сумасшедшая надежда на счастливое завершение их отношений после того злополучного для неё вечера, который по прошествии времени не казался уже таким постыдным. Несмотря ни на что, Фёдор ей нравился. Фактически она влюбилась в первого, перешедшего ей дорогу эксцентричного незнакомца. Он всё же разыскал её, спустя два месяца после памятной мимолётной связи в августе. Получается, Люда для Фёдора, как бы то ни было, что-то да значила, иначе как объяснить своё присутствие в его жизни? Правда, свидания из-за вечно торопящегося кавалера пролетали быстро, а поцелуи, вскоре перешедшие в жаркие, были недолгими, но Люда списывала поведение энергичного дружка на бешенный ритм московской жизни, не дающий людям расслабляться.
      Прошёл год, а в их отношениях ничего не менялось, о женитьбе Фёдор не вспоминал, а сама Люда не смела об этом заикаться. Вторая зима с начала их знакомства выдалась слякотной, столбик термометра колебался между +2°С и -2°С, не опускаясь ниже. Как обычно бывает, вслед за сырым снегом с дождём нагрянула эпидемия гриппа. Все чихали, кашляли, вместо снега месили ногами жижу бурого цвета, которая летела из-под колёс, проносящихся мимо машин и покрывала толстым слоем тротуары, губила обувь и подрывала здоровье горожан. Не обошла простуда стороной и Фёдора, прохандрившего две недели, а затем попавшего в Первую Градскую с подозрением на воспаление лёгких.
      О случившемся Людмила узнала от дружка по телефону и в тот же день после работы помчалась к нему в больницу, предварительно заглянув в кулинарию за варёной курицей и прихватив дорогой немного яблок с апельсинами. Разыскав нужный корпус, палату, девушка несмело постучала в дверь и тихо переступила порог. Шёл час посещений. В просторной палате на восемь человек находились не только больные, но и их родные и знакомые. Все повернули головы в сторону Люды, отчего её лицо зарделось, а мысли утратили ясность. Растерявшись, она не сразу разглядела Фёдора, который, лёжа на спине, читал какую-то книгу.               
      – Федя, – не очень уверенно позвала Люда, пытаясь привлечь внимание молодого человека.
      Фёдор оторвал взгляд от страницы и с улыбкой уставился на вошедшую девушку, затем отложил книгу в сторону и поднялся с кровати. Теперь улыбалась Людмила, казённая пижама была ему явно не по росту.
       – Мила! – воскликнул Фёдор. – Я не ждал тебя сегодня.
       – А я подумала, что тебе... необходимы витамины и хорошее питание, – смутилась Люда, конфузливо улыбаясь.
       – Вообще-то, мы здесь не голодаем.
       И далее:
       – Что там у тебя?
       – Вот, возьми.
       Фёдор по-хозяйски выложил содержимое сетки на тумбочку, и, развернув бумагу, сказал:
       – Курицу надо в холодильник сунуть, подожди, – и выскользнул за дверь.
      Только он вернулся в палату, как следом впорхнула молоденькая медсестра, и заинтересованно взглянув на Людмилу, строго сказала:
      – Фёдор, живо в процедурную.
      Тот расплылся в своей обворожительной улыбке и, подмигнув Людмиле, скрылся за дверью. Прошло минут пятнадцать-двадцать, прежде чем молодой человек появился вновь. Сосед по койке понимающе скривился, глядя на сыто улыбающееся лицо вошедшего, а Фёдор как ни в чём не бывало взял Люду под руку и повёл в коридор:
       – Понимаешь, время уколов. Правда, симпатичная сестричка? И имя у неё очень красивое – Анжела. Ведь, правда же?
      – А мне она почему-то не понравилась, – чувствуя какой-то подвох, надула губы Люда.
       – Ну и что? Ты ей, может, тоже не понравилась, однако она этого не выказала, – легко и бесцеремонно парировал Фёдор и при этом его серые глаза стали цвета зимнего неба, прежде чем он произнёс:
      – Уже поздно, на улице сейчас рано темнеет, пора тебе идти домой, Мила.
      Затем, секунду, другую поколебавшись, добавил:
       –  Да и время посещения истекает.
       – Когда к тебе лучше приходить? – виновато спросила Люда.
       – А чего зря ходить. Выпишут, тогда и встретимся.
       – А витамины? Вряд ли здесь дают фрукты.
       – Приходи в выходной, там время посещения дольше, – смягчился Фёдор.

      В субботу, с утра пораньше, Людмила под благовидным предлогом выскользнула из дома, забежала в кулинарию, затем купила фрукты и только после этого отправилась в больницу. День выдался солнечным, в ожидании встречи настроение было приподнятым, и она быстро добралась до места.
      В вестибюле раздевалки, где оживлённо толпился народ, стоял лёгкий гул голосов. Только что вошедшие сдавали верхнюю одежду и, притаптывая, старались стряхнуть с промокшей обуви налипший снег. Другие, завершив посещение близких, тихо переговаривались с номерками в руках в ожидании своей очереди в гардеробной. Сдав пальто, Люда резво поднялась на нужный этаж, переводя дыхание, приостановилась у двери знакомой палаты, которая неожиданно отворилась и в коридор вышел Фёдор. Он растерянно взглянул на девушку.
      – Ну, и что ты тут делаешь? Я же сказал, приходи в воскресенье.
      – Ты не рад, что я пришла? – бесхитростно поинтересовалась Людмила.
      – Как же, рад, конечно. Просто неожиданно, – стирая растерянность с лица, улыбнулся Фёдор, – ну давай, пошли быстрее.
     И взяв под локоток девушку, Фёдор потащил её к лестнице.
      – Куда мы торопимся? – радостно улыбалась Людмила. – Давай сначала положим продукты в холодильник.
      – Ты опять притащила тухлую курицу? – скривился Фёдор. – Где ты только их берёшь?
      – В кулинарии, – пробормотала Люда. – Почему тухлую-то?
      – А кто же в кулинарии покупает варёных кур, девочка? Ту я уже выбросил. Не трать зря деньги, нас здесь неплохо кормят.
      Люда пристыженно сникла, и подчиняясь воле Фёдора, стала подниматься вверх по лестнице.
      – Куда ты меня тащишь? – опомнилась Людмила, когда они оказалась на последней площадке. Выше был только чердак с дверью, замкнутой на большой амбарный замок.
      – Я очень соскучился.
      Глаза Фёдора потемнели, заиграли знакомым смущением.
      – Ещё чего выдумал, – зашипела Людмила.
      – Ну, чего ты, Мил? Я же соскучился... здесь нас никто не потревожит и не увидит...
      Голос его звучал мягко, немного хрипло. Фёдор порывисто прижал девушку к себе и впился в её рот своим. Ему явно нравилось срывать поцелуи с губ этой диковатой красивой голубицы. И хотя обстановка не располагала к развитию полноценных отношений, ощутив, как в теле Фёдора раскачивается амурная волна молодецкой силы, Людмила уступила парню в ущерб чувствам. В подобные моменты она не испытывала ничего, кроме жгучего стыда и недовольства собой. Её романтическая душа, несмотря ни на что, по-прежнему требовала необыкновенной, нежной любви, которая воздушными пузырьками шампанского кружила бы голову. А такие встречи, как сегодняшняя, принижали эту любовь, надолго портили настроение, неземное чувство испарялось, оставляя после себя горький привкус обманутых надежд.
      Они никем не замеченные спустились на свой этаж и Фёдор, взглянув на часы, вдруг опять заторопился.   
      – Скоро обед, тебе пора уходить.
      – Я могла бы подождать в коридоре, пока ты сходишь в столовую, – несмело предложила Людмила.
      – Нет, нет. Тебе пора уходить, – повторил он с удивительной бестактностью и буквально поволок девушку в раздевалку, когда на их пути, в длинном коридоре, встретилась худенькая женщина лет тридцати с бледным грустным лицом. Она в замешательстве остановилась, потом неуверенно прошла дальше. Людмила ещё не успела получить пальто, а к барьеру раздевалки с номерком в руках приближалась встреченная ими ранее женщина. Неожиданно для Люды, Фёдор остановил её и тихо произнёс:
      – Подожди, пожалуйста.
      Та, опустив низко голову, смиренно отошла в сторонку. Людмила приняла пальто из рук гардеробщицы и теперь вопросительно смотрела на Фёдора. Он же без каких-либо объяснений ухватил пальто и молча стал накидывать его на плечи девушки, но оно то и дело съезжало.
      – Федя, кто это женщина? – не выдержала Людмила.
      – Знакомая, – односложно ответил Фёдор.
      – А что она здесь делает? – голос девушки дрожал. Обида, поднимавшаяся из глубины её сознания, грозила разорвать сердце.
      – То же, что и ты, пришла навестить меня, – лишённым всякого выражения голосом, ответил парень.
      Мысли Людмилы беспорядочно сменяли одна другую в поисках опоры, словно на скользком подъёме, откуда всё равно скатывались в пучину поднимавшейся тоски и боли.
      – Но у неё обручальное кольцо на пальце. Она что, замужем? – затравленно взглянула Люся на парня.
      – Тебя это не касается, – бесцеремонно отрезал Фёдор.
      Людмила по инерции позволила просунуть свои руки в рукава пальто и продолжала растерянно стоять в вестибюле, а в сторонке терпеливо дожидалась Фёдора молодая женщина.
      – Ступай уже, – сказал парень сухо, проведя этим «ступай» черту между былым и настоящим. – Во вторник меня выписывают, так что больше не приходи.
      Он развернул Людмилу лицом к двери и выпроваживая, даже слегка подтолкнул её.

      Фёдор не появлялся и не звонил, а Людмила слишком сильно переживала неожиданное предательство, которое в итоге так и не смогла простить любвеобильному обольстителю. Он внезапно нагрянул весной, апрельским вечером, когда земля уже освободилась от снега, а в воздухе витали настойчивые запахи приближающегося мая с его праздниками. Их встреча только утвердила девушку, уже хлебнувшую горечи из чаши бытия, в правильности своего решения.
      Отношения Фёдора с женщинами были столь же незамысловаты, как любовь к хорошей еде или к здоровому сну, а пристрастие к земным утехам затмевало все маломальские нормы пристойности. Людмила с опозданием осознала, что всякий раз, когда появлялся опасный блеск в глазах молодого мужчины, охваченного безумным желанием обладания женщиной, то сластолюбца притягивало лишь её юное тело, как шмеля к душистому цветку. Их встречи просто разнообразили жизнь Фёдора приятными шалостями.
      Люда рассталась с Фёдором, но ещё долго тлеющие угольки рассыпавшейся надежды бередили рану, нанесённую залётным «эросом».


                *****
      Продвигаясь в своих воспоминаниях к зрелым годам, старуха дивилась остроте восприятия прожитых лет. Как будто те памятные два года её юности мелькнули вчера, а не десятилетия назад, так нелепа была эта странная любовь к Фёдору – первое столкновение с реалиями человеческих взаимоотношений, с людским цинизмом, открытой подлостью, безусловно надломившими её бабью судьбу. Соколова до сих пор хорошо помнила, как терзали её обида, страх за случившееся и тайная надежда на счастливый финал. Ведь она при встрече с Фёдором была невинна и девушке казалось, что не оценить этого он, взрослый мужчина, не мог. К сожалению, Люда в простоте душевной недопонимала кавалера, пребывающего в сердечном безразличии к легко завоёванной подружке. Он заботился только об утолении зоологической похоти, отчего в Людмиле поселилось отвращение к сексу, как к чему-то мерзкому, постыдному, недостойному порядочного человека. Девушка словно потухла на несколько долгих лет, чувствуя себя надкушенным, никому не нужным яблоком. Даже мать обратила внимание на безысходную тоску в глазах своей Люсеньки, так не вяжущуюся с её юными годами, с запозданием поняв, что проглядела первую влюблённость дочери.
      На кухне из репродуктора, продолжала рвать сердце цыганка:
                Ты душа моя косолапая,
  Что палишь ты меня, кровью капаешь...
       Глаза старухи слезились то ли от возраста, то ли от воспоминаний.


                *****
       Для Людмилы потянулись бесконечные дни, заполненные работой и учёбой, без экстравагантной дури и нелепых причуд, которые порой преподносит безрассудная молодость. После завершения курсов начался новый этап в её жизни – работа закройщицей, уже изначально пришедшаяся по душе девушке. В ней пробудился недюжинный талант к крою, видимо до поры дремавший в лабиринтах подсознания. Люда с тщательностью прилежной ученицы угождала клиентам, подбирая ткани, придумывая фасоны будущих изделий с учётом особенностей фигуры заказчиков. Слух о молодой добросовестной мастерице быстро распространился среди почитателей индивидуального пошива, и Людмила начала обзаводиться постоянными клиентами, которые порой дожидались очереди именно к ней. Соколова стала часто задерживаться на службе, чтобы не подводить заказчиков и успевать справляться со всё возрастающим объёмом работ. Такое рвение было отмечено директором ателье, зарплата росла вместе с успехом и Людмилино благосостояние заметно прогрессировало. Сервант в квартире родителей давно уже ломился от хрусталя, который регулярно подносился в знак благодарности довольными модницами, а признательный счёт в сбербанке не отставал от салатниц. Мастерство закройщицы росло от заказа к заказу, и молва о ней уже выплёскивалась за порог ателье.
      Вполне заслуженный успех и регулярные подношения исподволь провоцировали в Людмиле не свойственные ей ранее заносчивость и даже надменность по отношению к клиентам. Познав себе цену, она порой опускалась до откровенного пренебрежения серой публикой, которая волею случая просачивалась сквозь заслон состоятельных заказчиков. Эта инновация в поведении Людмилы не прошла незамеченной для сотрудников ателье. Однажды приёмщица стала невольным свидетелем следующего разговора Соколовой с молоденькой клиенткой.
      – Людмила Григорьевна, спасибо вам огромное за пальто. Маме так понравилась ваша работа, произнесла раскрасневшаяся от смущения девица, протягивая закройщице пять ярких вишнёвых роз, заботливо укрытых от мороза в прозрачном целлофановом кульке.
      – Алёна, ты зачем потратила деньги на эту ерунду? Вечером я их всё равно выброшу, ведь они завянут.
      Лицо неброской заказчицы залилось краской, из глаз готовы были брызнуть слёзы, и она, резко развернувшись, выскочила на улицу. Зимой розы стоили недёшево.
 

                *****
      Спустя несколько лет после прихода Людмилы в ателье, прежний директор, которому перевалило за семьдесят, был отправлен на пенсию, а место его занял новый. Он тоже давно перешагнул порог молодости, но свои сорок восемь носил с большим достоинством и горделивым взглядом преуспевающего в жизни человека.
       – Зовут меня Сергей Александрович Громов, – представился новый руководитель и энергично повёл разговор о производственных задачах, поставленных перед вверенным ему коллективом, а также перспективах подъёма культуры в обслуживании населения столицы.
       Было в нём что-то мгновенно располагающее к себе и Людмиле даже показалось, что между ними промелькнула искорка взаимной симпатии. По крайней мере, директор сразу выделил молодую закройщицу из всех сотрудниц и невозможно было не отметить, когда его ястребиные глаза, перекатываясь в сторону девушки, надолго задерживались на красивом лице и ладной фигуре. Хищный нос и тонкие, слегка заметные морщинки усталости не портили лица этого моложавого мужчины, который понимал, что нравится женщинам. Его пронзительный взгляд задерживался на Людмиле, без признаков смущения оглаживал с головы до пят и не оставлял сомнений, что за столь пристальным вниманием кроется явный мужской интерес. В такие моменты сердце девушки трепетало, словно бабочка, приколатая булавкой к обоям, она угадывала неотвратимость надвигающихся перемен.
      Людмила по своей природе не была ветрогонкой. После встреч с Фёдором ей казалось, что возвышенные чувства к мужчине, оставившие болезненный рубец на сердце и пустоту в душе, уже не для неё и ничто не может заполнить образовавшийся вакуум. Знакомства с молодыми людьми утратили заложенный в этом смысл, дни остановились, Люся не замечала, как медленно превращалась в подсыхающую старую деву. Конечно, Соколова по инерции следила за собой, старалась не отрываться от моды и со вкусом одевалась. С подругой Ксенией, такой же неудачницей в личной жизни, она бывала в театрах и на концертах, не выказывая при этом явного интереса к противоположному полу. Возможно, боялась опять оступиться, или что-нибудь другое, но, бесспорно, одно: любовная романтика для девушки потускнела и преждевременно покрылась сеткой трещинок, поиски жениха отодвинулись на неопределённый срок.
      И всё же у исцеляющего времени свои правила. В тот памятный день общего собрания, глаза директора, располагающие, блестящие от возбуждения, его бархатный баритон уверенно овладели чувствами сарафанного ансамбля, не оставляя места сомнениям в искренности нового шефа. Сверкая глазами и лучисто улыбаясь собравшимся, управляющий, завершая свою первую встречу с женским коллективом, пообещал:
       – С вами, я думаю, мы познакомимся ближе в процессе работы.
      Завороженная магнетизмом начальственного взгляда, Людмила преданно смотрела на нового руководителя. Уверенный в себе Громов, сразу отметил это, – как матёрый сердцеед, он умел безошибочно расставлять акценты.
       – А вас, девушка, я прошу пройти ко мне в кабинет. Вы ведь Людмила Соколова, не правда ли?
      Директор произнёс это так, словно погладил её тёплой ладонью по розовой щёчке. Молодая женщина зарделась и, поднявшись со стула, послушно пошла за Сергеем Александровичем, готовая следовать за ним всю жизнь. Чувствуя, как откровенные взгляды умудрённых опытом сотрудниц жгут ей спину, Людмила ускорила шаг в сказочный мир оживших надежд и решительно прикрыла за собой дверь кабинета. Даже неискушённому наблюдателю нетрудно было разглядеть, что несмотря на годы, новый директор чрезвычайно чувствителен к слабой половине рода человеческого. Створки его вместительной души вызывающе распахнулись и сорвавшаяся с поводка сдержанности, забывшая о мужском коварстве доверчивая простушка оказалась не в состоянии адекватно оценить поведение бывалого ловеласа. Разбуженное сердце закройщицы поддалось неразгаданным симптомам страсти томящейся души и образумить её было некому.
      – Я слышал прекрасные отзывы о вашем мастерстве и о вас, – начал директор, когда дверь надёжно изолировала их от любопытных ушей. – Надеюсь мы с вами найдём общий язык и не только по работе.
      Многозначительный взгляд ласкающих глаз продолжал гипнотизировать Людмилу. Она согласно кивнула головой, и вскоре взволнованная покинула кабинет. Людмиле вдруг представилось, что заблудшее счастье коснулось наконец её своим крылом и, замирая от своенравной выходки проказницы-судьбы, молодая женщина предпочла не замечать обручального кольца на безымянном пальце привлекательного начальника.
      Работа в тот день у Людмилы не клеилась. Она рассеянно скользила взглядом по разложенной ткани, вертела в руках заготовки, а мысли её бродили далеко от раскройного стола. Под впечатлением разговора с шефом, сердце девушки бешено колотилось в груди, как вольная птица, попавшая в силки. Соколова не узнавала себя. Очнувшись от долгой «спячки», она принялась строить воздушные замки один романтичнее другого, дав волю забытым девичьим мечтам. Еле дотянув до конца смены, Людмила собралась домой, а за порогом ателье ликовала пьянящая весна. Тёплый воздух был наполнен запахом недавно раскрывшихся смолистых почек, свежей молодой листвы, скверы благоухали ароматом зацветающих растений, заботливо высаженных озеленителями города. Всё вокруг упивалось счастьем бытия и где-то в лесу опять наливались цветом ландыши.
      На тротуаре в тающем свете дня, рядом со сверкающим лаком автомобилем стоял улыбающийся Сергей Александрович и внимательно рассматривал вышедшую Людмилу, будто уже просчитывал опасные варианты в грядущих любовных поворотах с этой интересной молодой женщиной. При виде директора, нескрываемая радость разлилась по лицу Люды, утонувшей в бездонном взгляде обольстителя.
       – Я мог бы подвезти вас до дома, – глаза Громова излучали дружелюбие, – или куда вы прикажите. Может быть, у вас какие-то планы на вечер?
       – Нет у меня никаких планов, – смущённо ответила Людмила, – но всё же лучше до дома.
       – Тогда прошу!
       Распахнув дверцу, директор широким жестом пригласил девушку в салон машины.
      Внутренний голос ещё пытался остеречь Людмилу от поспешности в действиях, но присутствие в Громове чего-то надёжного, благородного и главное – его завораживающий взгляд гасил отзвуки рассудка, а излишняя осторожность могла оборвать зарождающиеся отношения, всколыхнувшие душу девушки. Проснувшееся желание обрести любимого теснило в сторону смутные опасения, ставшие сразу бесконечно маленькими, и толкнуло Людмилу к искусителю, державшему открытой дверцу своей лакированной мышеловки. Едва, застенчиво улыбающаяся Соколова, уместилась на сидении, как дверца захлопнулась, поймав сладенькую дурочку. В опьянённой голове девушки, удобно устроившейся в мягком кресле, которой ещё никогда не доводилось ездить в таком блестящем лимузине, мелькнула блудницей крамольная мысль: «Богатый мужчина – ступенька в красивую жизнь, не правда ли милая девочка?». Мелькнула, выпорхнула на свободу и, устыдившись своей одиозности, бесследно растаяла в весеннем воздухе города. Автомобиль, шурша покрышками, мягко тронулся с места и заскользил в сторону Людмилиного дома. Сергей Александрович уверенно ориентировался в замысловатых петлях, бесчисленных кольцах транспортной развязки Москвы и довольно быстро доставил девушку по назначению. Они немного постояли у подъезда, а когда Соколова поднялась в квартиру и открыла дверь в прихожую, там её уже поджидала мать.
      – И кто это тебя сегодня провожал? – был первый вопрос Екатерины Архиповны.
      – Наш новый директор. Когда ты только, мама, успела разглядеть?
      – Да вот уж успела. Видный из себя мужчина, хоть и староват для тебя. Наверняка женат, – констатировала пожилая женщина.
      – Кажется женат, но я же не собираюсь за него замуж, – покраснела дочь.
      – Тогда чего встречаться?
      – А кто встречается? Просто подвёз до дома. Ему кажется по дороге, – ещё больше покраснела Людмила и вдруг неожиданно для себя самой выпалила:
      – И потом, бывает же, что люди разводятся!
      – Увести мужика от жены у тебя не получится. Не сможешь, я тебя знаю. Да и врать ты не умеешь, дочка... Слухи поползут и ... начнут тебя склонять на работе, – предостерегала мать. – Скажи, он тебе хоть нравится?
      Беспокойство скользило в тревожных маминых расспросах, она искренне верила, что её Людочка с мужчинами всё ещё находится на пионерской ступеньке.
      – Я пока не поняла, – слукавила дочь.
   

                *****
      Их невинные до поры встречи приносили Людмиле пьянящее счастье платонической любви – период влюблённости, необходимый каждой девушке, когда она ощущает себя желанной без каких-либо притязаний на близость. Если Соколова неожиданно сталкивалась с Сергеем Александровичем в коридорах ателье, или тот заходил в помещение раскройной лишний раз полюбоваться молодой женщиной, лицо закройщицы заливалось краской, выдавая её радость. На производственных собраниях, заинтересованный взгляд директора частенько останавливался на Людмиле, и тогда в его глазах мелькал огонёк охотника, невольно любующегося грацией лани перед роковым выстрелом.
      Время шло, Громов продолжал уделять Людмиле знаки внимания, регулярно подвозя полюбившуюся сотрудницу к дому, что не могло укрыться от всевидящего ока коллектива. Степень осведомлённости окружающих уже не оставляла сомнений, однако этот факт, казалось, мало беспокоил целеустремлённого обольстителя – слухи всегда неминуемы, как неотвратимо и их затухание. Откровенное покровительство Сергея Александровича приводило в смятение Людмилу, вносило переполох в сердце и одновременно селило в её душе туманную надежду без худых домыслов, что пресыщенный греховодник лишь играл с нею, как кот с мышью, всякий раз останавливаясь в шаге от более близкого общения.
      Наступившее лето казалось девушке огромным простором, где в солнечном мареве разыскивает её сбившееся с дороги женское счастье. Июльские дни так пылали жарой, что хотелось быть ближе к воде, где-нибудь у моря, однако график отпусков и работа не позволяли Людмиле вырваться из объятий душного города. Правда, в летние месяцы ателье трудилось вполсилы, поскольку народ из Москвы разъезжался по дачам и курортам, заказов бывало мало. Сидя без дела под потолочным феном, гоняющим по помещению тёплый воздух, Соколова представляла себе медвяный луг в сладком удушье цветущего разнотравья, наполненного гудением золотистых шмелей, и на лугу – Громова, ведущего её за руку в солнечную долину счастья. За этими грёзами и застал сомлевшую девушку директор, заглянувший в раскройную.
      – Что Людочка, скучаешь? – дыша искренним расположением к закройщице, поинтересовался обольститель.
      Присутствие шефа привычно обостряло Людмилины чувства, её неудержимо тянуло к нему, начинала слегка кружиться голова.
      – Сергей Александрович, разрешите мне уйти пораньше. Новых заказов не ожидается, а примерки я все подготовила. Сегодня ко мне никто не придёт больше.
      – Долог день до вечера, если делать нечего? – шутит директор. – А давай-ка вместе махнём в Сокольники. Там, на природе должно быть прохладнее. Ты согласна?
      – Да, – еле выдохнула Люда.
      – Тогда жди у выхода из «Детского мира» на Петровку. Я подъеду.
      –  Ага...
      Глаза девушки излучали радость и в эти секунды Громов любовался ею с окаянством падшего ангела на подступах к греху. Улыбка озаряла лицо Соколовой, когда она, словно оправдываясь, рассеянно произнесла у выхода:
      – Сергей Александрович отпустил, сегодня всё равно делать нечего. Пока, девочки!
      Её провожал прожигающий взгляд приёмщицы, которой придётся париться на рабочем месте до конца смены. Через пятнадцать минут рядом с Людмилой остановился автомобиль директора.
   
      Время, проведённое в летнем павильоне за приятными напитками и непринуждённым, без заумных ужимок разговором, летело быстро. Сергей Александрович держался просто, был весел и искрился остроумием, как шампанское пузырьками. В нём вновь проснулось чувство влюблённости, убаюканное браком и монотонным бытом. Людмила, замирая на выдохе, не сводила с Громова восхищённых глаз, от слов его веяло потерянной было надеждой, и она наслаждалась мягким тембром ненавязчивого вкрадчивого баритона своего ухажёра. Потом они гуляли по тенистым аллеям парка, а Люда всё ждала и вместе с тем боялась домоганий со стороны этого импозантного мужчины, но опытный Громов, интуитивно улавливая озабоченность девушки, вёл себя предупредительно и не переступал границ дозволенного.
      Соколова продолжала уноситься в мечтах от реальности, совершенно не задумываясь, что рядом с ней женатый человек. Их дальнейшие встречи перешли в закономерность, доставляя Людмиле радостные ощущения подбиравшейся на цыпочках близости, бередили сердце, пробуждали тёплые чувства к желанному мужчине.



                *****
      Как большинство руководителей его уровня, директор бывал строг и требователен к сотрудникам. Если и случались послабления, то только себе и Людмиле, о других речи не шло. Соколова запомнила эпизод, состоявшийся в её присутствии, когда в дверь директора тихо постучали.
      –   Да, войдите, – спокойно произнёс Громов.
      – Здравствуйте, мне нужен директор, – негромко поздоровалась усталая женщина лет пятидесяти.
      – Я директор. Вы что-то хотели? – терпеливо поинтересовался Громов. Его рабочий день закончился полчаса назад.
      –  Прошу прощения, но у меня здесь сложилась грустная история.
      Женщина не знала куда девать свои руки.
      – Грустные истории на кладбище, уважаемая. Вы не волнуйтесь, рассказывайте, в чём там у вас проблема, – участливо подбодрил посетительницу директор.
      – Дело в том, что я давно хотела пошить себе пальто из мягкой длинноворсной ткани светлого тона, – начала издалека женщина, – но то ткани не находилось, то длинные очереди не позволяли сделать заказ, а тут как-то вечером зашла в ваше ателье, увидела нужную ткань и заказ, как ни странно, приняли без всякой проволочки. Домой летела, словно на крыльях, удивляясь своей везучести. Обычно-то я невезучая, – грустно глядя на Громова, перевела дыхание женщина. – А вчера мне позвонили домой и попросили аннулировать сделанный мною заказ из-за отсутствия нужной ткани, – завершила она свою жалобу.
       – А кто у вас закройщик? Дайте-ка мне квитанцию.
       Женщина вложила в его ухоженную руку невзрачный тонкий бежевый листок, свёрнутый в четыре раза. Сергей снял телефонную трубку:
       – Полина, позови мне быстро Завьялову. Я жду.
       – Вы не подумайте, что я жалуюсь на кого-то. Просто... можно как-то решить эту проблему? – почти прошептала женщина.
       Дверь открыла пожилая закройщица с раскачивающимся на шее портновским сантиметром и остановилась, не подходя близко к столу, за которым восседал директор в позе человека, облечённого властью.
       – Объясните Марья Семёновна, как это у вас так получается, – он бросил квитанцию на край стола.
       – Сергей Александрович, эта ткань закончилась, и я предлагала клиентке переоформить заказ на другую, но она отказывается.
       – То есть как закончилась? А где вы были раньше? Почему не проверили наличие ткани при оформлении? – строго поинтересовался Громов. – Почему заказчица должна расплачиваться за ваше разгильдяйство?
      Завьялова зло зыркнула на посетительницу и затравленно молчала.
      – Вот что, – сверля стальным взглядом закройщицу, принял решение Громов, – обзвоните все ателье нашего района. Найдите необходимую ткань и договоритесь с ними. И чтобы все остались довольны. Вы меня поняли?
       – Сделаю, Сергей Александрович, – буркнула Завьялова и недовольно прикрыла за собой дверь.
       – А вы подойдите сейчас к Марии Семёновне. Она назначит вам день примерки, – обратился директор к потерянно стоящей в сторонке посетительнице.
       – Большое спасибо, – чуть не кланяясь, благодарила женщина.
       – Не за что. Это наша работа, – с улыбкой ответил ей Громов и когда та вышла, повернулся к Людмиле:
       – А ты, Людочка, будь добра, загляни к Завьяловой, смягчи инцидент.
       – Ещё чего! – взвилась Соколова. – Эта ведьма распускает сплетни, сочиняет всякие небылицы, а я её должна успокаивать?
       – Вот именно, – как-то неопределённо выразился директор.


                *****
       Командировка, организованная в октябре деятельным Громовым, позволила перейти отношениям директора и закройщицы на новый уровень. Сергей Александрович отправлялся в Ленинград, где проходил показ мод предстоящего зимнего сезона, и пригласил с собой Соколову в качестве поощрения, как одну из лучших работниц ателье – руководитель умел совмещать личное с интересами службы.
      Пока в демонстрационном зале Громов, поддерживая белым кулачком подбородок, с важным видом разглядывал сексапильных манекенщиц, Людмила, с небольшим блокнотом в руках, делала наброски наиболее удачных на её взгляд моделей и отдельных их деталей, особенно приглянувшихся молодой женщине. Всё это в дальнейшем могло пригодиться в работе.
      Презентация завершилась приятным лёгким ужином, одухотворённым расслабляющим аперитивом в ресторане той же гостиницы, где Громов с Соколовой остановились. Номера их располагались рядом, что в целом позволяло директору «путать» апартаменты, когда бы ему вздумалось. Верный себе Сергей Александрович подошёл к апогею того, к чему упорно подбирался последние полгода, и теперь решительно вошёл в номер Соколовой отнюдь не из интереса к её эскизам. Молодая женщина, не удивившись, приняла его.
      Старый лев не сразу бросился на свою красивую жертву, а стал осторожно, нежными ласками будить дремлющие в женщине неподконтрольные разуму чувства и Людмила после недолгой безуспешной борьбы с собой, презрев стыд, уступила любимому. Горячие прикосновения своевольных рук Громова бодрили, придавали уверенности в себе. Они постепенно погружали Людмилу в вожделенный омут блаженства и она, охваченная истомой, не сдерживая более себя, окунулась в неизведанные ранее волны доподлинно безумного наслаждения. Сергей Александрович был не обуздан в желаниях, он доказал, что умеет любить и давал возможность упиваться своей женщине новыми для неё ощущениями. Когда накал страстей схлынул и влюблённые смогли вынырнуть из сладкого дурмана, лицо Людмилы с блестящими, влажными, словно мокрые листья, глазами откровенно светилось счастьем.
      Ступив в беличье колесо неясных, но тесных отношений, командированные поселились в одном номере и провели в нём ещё три счастливых, не поддающихся описанию, дня. Громов ничего не обещал, а Люда ничего и не требовала – она жила своим любимым.


                *****
      С этого момента Громов стал для Людмилы главным содержанием её жизни. События последних дней диктовали свои условия и привели молодую женщину к мысли о собственном жилье, ибо маленькая квартирка родителей не могла служить местом встреч возлюбленных. Амур, как известно, суеты не терпит. Кое-какие накопления у Соколовой имелись, недостающую сумму добавил втайне от жены оборотистый любовник и Людмила посчитала это шагом к обоюдному семейному очагу, не понимая, что воздыхатель лишь искал продолжения новизны в интиме, которой ему не хватало. Его брак по любви давно трансформировался в упорядоченные финансовые отношения, а домашняя сексуальная жизнь утратила первоначальную остроту радости общения. Заполнив её нехватку игрой с приручённой горлицей и купаясь в удовольствиях, умудрённый опытом Громов не собирался покидать надёжную скорлупу патриархальной жизни. Однако, наивная Людмила даже мысли о вероломстве избранника не допускала и, ослеплённая стремлением обрести семью, не чувствовала грани между реальностью и иллюзиями.
      Крохотная, похожая на мышиную норку, однокомнатная кооперативная квартирка в Тёплом Стане, купленная Соколовой, стала тем местом, где можно было вить собственное гнёздышко без пристального внимания матери. Одно неудобство всё же оставалось – приобретённая жилплощадь располагалась далековато от работы. Вечерами, устало бредя по знакомой улице, Людмила уже не заглядывала в светящиеся окна, за которыми мелькал чужой уютный мир. Теперь у неё был свой, куда с нескрываемым удовольствием заглядывал Сергей и молодая женщина уверовала, что когда-нибудь он останется тут навсегда. Визиты Громова стирали с его лица возраст, оно розовело от возбуждения, бархатный голос звучал завораживающе, в глазах читалось нетерпение, и любовники без оглядки отдавались вожделенному желанию, хорошо знакомому людям с тех самых пор, как стоит мир. В такие мгновения сердце молодой женщины плавилось, хмель любви кружил ей голову, не позволяя замечать бегущего времени.

      Безоглядно, одним днём пронеслись для Людмилы два счастливых года. Громову исполнялось пятьдесят. На юбилей, домой к имениннику, был приглашён весь коллектив ателье. Когда Людмила попыталась отказаться, Сергей Александрович сдвинул брови:
       – Ты что же, хочешь, чтобы сотрудники утвердились в своих предположениях и поползли слухи? Приходи обязательно.
       – Серёжа, ты действительно так наивен? Все и так уже давно знают о наших отношениях. Я что-то не замечала раньше, чтобы ты опасался сплетен. И ещё, Сергей... мне будет неприятно встретиться с твоей женой.
       – Одно дело догадываться, Людочка, другое – воочию убедиться. К тому же молва уже перешагнула апогей, поохладела, поэтому не подогревай её заново, приходи без разговоров. Стыд не дым, глаза не выест, – цинично подвёл черту терзаниям женщины любовник.
      Жена директора, Аннушка, оказалась молодой, немногим старше Людмилы дамочкой с красивыми зелёными глазами, опушёнными длинными ресницами, и рыжеватыми, подсвеченными хной, волосами. Аккуратное личико было не только привлекательно, оно ещё светилось и мудростью. Не лишённая женского чутья Аннушка знала о расположенности мужа к противоположному полу и сразу определила возможную пассию Громова. К тому же, как оказалось, она была наделена терпением кошки, поджидающей мышь.
       – Добрый вечер, – присела Аннушка рядом с Соколовой, когда голод был утолён и большинство гостей стали подниматься из-за стола, чтобы размять затекающие ноги. – Вы тоже работаете с моим мужем в одном ателье? – задала она, показавшийся Людмиле странным, вопрос.
       – Да, – улыбнулась, как можно доброжелательнее, Соколова, – а почему вы спрашиваете об этом?
       – Муж никогда ничего о вас не рассказывал, хотя он имеет обыкновение делиться со мной о работе и своих сотрудницах.
      Лёгкая тень озабоченности не покидала лица Аннушки.
       – Вам об этом, наверное, лучше спросить самого Сергея Александровича, – не стирая милой улыбки с лица, молвила Людмила, и, отметив устремлённые на них любопытные взгляды товарок, поднялась. – Прошу прощения, но я должна уже уходить. Живу, знаете ли, далеко.
      Провожать гостью в коридор вышли оба хозяина – Громов и, повисшая на его руке, Аннушка.
      – Приятно было познакомиться, – ворковала хозяйка, всё больше прижимаясь к мужу.
      «Её право», – раздражённо думала Людмила, сидя в вагоне метро, несущего женщину в Тёплый стан.
               
               
                *****
      После празднования дня рождения Сергея, Людино счастье заметно полиняло, пелена иллюзий спадала с глаз и недовольство их отношениями набирало силу. Теперь она томилась на медленном огне ревности. Головокружительная, волшебная лёгкость ушла из их любви. Под нажимом Громова, Люда не дала расцвести цветку новой жизни, не решилась обрадовать своих престарелых родителей рождением ребёнка. Мыльный пузырь несостоявшихся надежд лопнул. Только теперь Людмила стала серьёзно задумываться: действительно ли Громов хотел связать с ней свою жизнь? Чёткого ответа на этот вопрос не получалось. Годы тянулись ни шатко ни валко, страсть переходила в вялотекущий роман, бездонность чувств исчезла, осталась лишь печаль, возвращавшая к счастливым, но увы, минувшим дням и боязнь потерять Сергея навсегда. Между любовниками всё отчётливее проглядывала пропасть разрыва. Прошло ещё несколько лет полусна, полубреда, созданных неприхотливой фантазией бабьего счастья. Соколова не заметила, как и когда шагнула за сорок.

      Возвращаясь летним вечером из очередной совместной командировки, Людмила восприняла с немалым удовлетворением остановку их поезда минут на двадцать на промежуточной станции. Было невыносимо душно в спрессованной атмосфере купе и многие пассажиры вышли на платформу вдохнуть свежего воздуха. Скоро Москва, время пребывания с любимым истекало и, по мере приближения к столице, бес ревности всё больше терзал женщину, она нервничала. Плотный и крепкий Громов, седой, однако ещё полный сил, с глазами, светящимися озорным блеском, по-прежнему волновал Людмилу. Только роли любовницы ей давно было недостаточно и теперь рядом с этим мужчиной Соколова чувствовала себя незаслуженно приниженной. Сейчас её воспалённое воображение рисовало, как сегодня Сергей попадёт в объятия жены, и она пыталась продлить ускользающие мгновения призрачной близости.
       – Серёжа, может хватит валяться, давай и мы выйдем на свежий воздух, – со скрытой обидой на спокойствие любовника, произнесла Людмила.
       – Перед смертью не надышишься... да и чего зря скакать по платформе?
       Глаза Громова глядели задумчиво и умно, он уточнил:
       – Не те мои годы...
      Понятно, мыслями он уже дома. Всматриваясь в невозмутимое, хранящее загадочное выражение лицо, и невольно ведя счёт прожитым годам рядом с этим уверенным в себе мужчиной, она пыталась разгадать ревниво хранимую им тайну их отношений. Не найдя приемлемого объяснения, Людмила с болью в сердце стала размышлять о том, что пробежавшие четырнадцать лет могла бы провести в тепле и уюте собственной семьи пусть с менее видным, но зато до боли своим человеком. Женская наивность, помноженная на потаённое желание замужества, разыграла с ней скверный водевиль. Время молодости было утеряно безвозвратно, и Людмила чувствовала, что лето любви давно подошло к концу, кораблик счастья утонул в необозримом океане надежд, но признаваться себе в этом не хотелось. «Да, Сергея не отнесёшь к категории опрометчивых безумцев», – с грустью подвела итог раздумьям несчастная женщина. А любовник, лёжа на верхней полке, нежился в лучах её оценивающего взора, наблюдая за переливами чувств, досадно ускользающих от определения.
      Так они и смотрели друг на друга. Сквозь оконное стекло просвечивала слабо освещенная платформа с гуляющими пассажирами, за ней проглядывали неясные очертания путевых строений среди печальных корявых деревьев. Но вот время стоянки вышло, состав дёрнулся и Люда увидела, как замешкавшиеся пассажиры побежали вдоль вагона, чтобы успеть вскочить на подножку, а корявые деревья, набирая скорость, поплыли мимо, подобные мгновениям, отравленным её душевным смятением. Пересохшими от волнения губами, женщина вымолвила:
      – Наша затянувшаяся тайная жизнь жжёт меня изнутри... Мне кажется, с годами ты становишься другим... Всё чаще придерживаешься архаичной мудрости: «мало дать – много взять».
      Дотоле снисходительное добродушие Громова сменилось мутной волной раздражения:
      – Какая ещё мудрость. От этого слова несёт затхлостью кондуита. Разве я что-то обещал? Пора бы остановить распалившееся воображение...
      При этом его взгляд медленно полз по Людмиле, заставляя её ёжиться, и он жестоко добавил:
      – Последнее время я только и силюсь выбраться из-под жаркого одеяла твоей любви.
      Ответ прозвучал откровенно, неожиданно зло и хлёстко, словно пощёчина. Не готовая к разрыву и потому не желающая дальнейших осложнений в их отношениях, Люда попыталась изобразить на одеревеневшем лице подобие улыбки, но Сергей слишком хорошо её знал, чтобы не заметить боли, скрывающейся за вымученной гримасой. Внешне несчастная женщина старалась оставаться спокойной, однако спокойствие это давалось с превеликим трудом. Соколова уже чувствовала забытый ею дурной привкус предательства.
      – Да. Обещать ты не обещал, но поманил. Или мне тогда, много лет назад это показалось?
      – Я всегда старался жить упорядоченной жизнью, – пропустив упрёк мимо ушей, продолжил Сергей. – Просто, по природе я влюбчив, а ты не желаешь отличать любовь от влюблённости, – сказал он с грустью.
     Раздражение схлынуло с него так же быстро, как и накатило, после чего Громов ханжеским голосом произнёс:
      – К тому же, я всегда расплачиваюсь за неумелое обращение с женщинами.
      Людмила рассмеялась:
      –  Боже мой, утешьте невинность!
      Она прервала смех и примолкла. Не дождавшись от собеседницы продолжения разговора, Сергей принялся сам развивать затронутую тему:
     – А что, Люда, разве нам с тобой было плохо? До недавнего времени тебя всё вполне устраивало. Зачем же нужно теперь! всё усложнять, моя милая охотница за мужьями?
      Досада Сергея отрыгнула оскорблением. В его голосе опять зазвучало раздражение, вызванное этой непонятливой женщиной. Ведь время не дремало, и Людмила была уже не той миленькой розовенькой молодушкой, которую когда-то, бесцеремонно отодвинув в сторону жену, заключил в свои объятия Громов. Стараясь не реагировать на выпады заигравшегося на чужом подворье сивого жеребчика, Соколова не прекращала важного для себя диалога. Она твёрдо возразила:
      – Да, я как любая женщина хотела бы иметь мужа, крепкую семью и детей... и не вижу в этом ничего дурного... Между прочим, раньше ты не позволял себе так, извини, охально со мной разговаривать, всё твердил: «Люблю тебя, моя лебёдушка!».
      Сергей Александрович посерел.
      – То было рааньше! – пресекает он бунт. – Время-то идёт, а жизнь так коротка, что не стоит тратить её на выяснение отношений. Если человек чего-то ждёт и хочет, он всегда рад обманываться! Ведь так, дорогая? Меня винить не в чем. Тебе самой хотелось думать, что я покину семью, но в мои планы это не входило. Ни-ко-г-да!
      Сердце Людмилы отчаянно билось и замирало на краю разверзнувшейся пропасти, к которой подвело её безумное желание заполучить этого мужчину. Пропасть отталкивала и одновременно притягивала своей чёрной прожорливой бездной, уже поглотившей их прежние непринуждённые отношения, а теперь смердящая страданиями. Искренний интерес любовников друг к другу давно стал однобоким, увенчанным ревностью и пошлым скептицизмом. Путного разговора не получилось.
      Уже дома, вновь просеивая прожитые рядом с Сергеем дни сквозь сито логики, Людмила пыталась найти внятное толкование его поступкам. Перетряхивая пережитое, она чётко осознавала, что её возлюбленный всегда поддерживал в ней надежду на их совместную жизнь, не отпуская далеко от себя. Соколова помнила, как однажды на работе к ней подошёл приятель Сергея и, отведя её в сторонку, тихо сказал:
      – Девонька, зачем ты тратишь свою жизнь на потёртого обольстителя? Тебе это надо?
      Людмила непонимающе воззрилась на мужчину, а тот продолжил:
      – Ну, что же тут неясного? Пока ты ещё здоровая женщина репродуктивного возраста, – нужно родить, тебе нужна семья. Подумай, ведь другой-то жизни не будет! А здесь ты ничего не дождёшься. Не там ищешь, девонька!
      Она не стала тогда обсуждать свою жизнь с малознакомым человеком и пренебрегла благосклонным предостережением, но приход в ателье новой приёмщицы внёс ясность в отношения старых любовников и окончательно разрушил мир надуманных надежд. Разлучница оказалась сонливой блондинкой с идеальной фигуркой, втиснутой в элегантную юбку и белоснежную блузку, в широком вырезе которой зазывно подрагивала молодая грудь. При первой же встрече Громова с юной приёмщицей, сотрудники ателье прочли хмельную радость на лице ошалевшего сердцееда, которому хватило лишь увидеть объёмный бюст, рвущийся из блузки. «Вы, словно глоток молодого вина», – шептал ей, поблёскивая пылким взглядом, стареющий, но не сдающий позиций дамский угодник.
      Не обременённая предрассудками Жанна, – так звали девицу, – при виде директора мгновенно пробудилась и ответила ему улыбкой, никак не гармонирующей с обликом непорочного создания. На её щёчках заиграли умопомрачительные ямочки. Весь день Громов искал повод покружить у стола приёмщицы, словно его филейная часть была обработана скипидаром. В конце смены Жанна нырнула в услужливо распахнутую дверцу директорского авто. Глядя в окно, Людмила вспомнила себя и усмехнулась – возраст сластолюбца увеличился, а жертва помолодела.
      Мнение коллектива разделилось. Одна часть сочувствовала Соколовой, другая – злорадствовала. Измышления вспыхнули с новой силой. Людмила пыталась было поговорить с молодицей, но в этот момент появился Сергей Александрович и его светлые мерцающие глаза упёрлись в женщину так, что закройщица с очевидной ясностью поняла, – надо посторониться, иначе придётся менять работу.
      Ощущение утраты так и несостоявшейся мечты первое время доводило Соколову до исступления. Водоворот мыслей, кружившихся в её голове, опустошал увядающую женщину. Ревность рвала сердце и не было сил её унять при виде старого ловеласа, азартно флиртующего с молодкой, годящейся ему во внучки.


                *****
      Через пару лет греховодник, не дожидаясь, когда предложат отправиться на пенсию, сам ушёл вместе со своей остаточной стоимостью, печально осознав, что от его гаванской сигары остался лишь окурок и бренному телу пришло время отдыхать. Свой «гарем» Громов, вздохнув, передал в надёжные руки тридцатидвухлетнего преемника, жизненный тонус которого обещал быть выше всех похвал. Однако новый директор не успел растерять супружеского пыла, по сторонам не оглядывался, так что оставшаяся не у дел Жанна, словно эстафета, перешла мастеру, специалиcту по пошиву мужских брюк – Владлену Коршунову, человеку непритязательному, в меру увлекающемуся и вполне обеспеченному. Страсти в ателье поутихли. Людмила продолжала привычно трудиться, а предпенсионный возраст закройщицы смягчал удары когда-то безумно любящего сердца, изношенного душевной болью и временем.
      
       Говорят, людей с годами посещают мудрость и житейская смекалка. Людмила теперь старалась жить своей жизнью, не засматриваться на чужую. Вспоминая мать с отцом, Соколова скорбела о беззаботном времени, когда жизнь была полна радостей, невозможных сегодня, оставшихся далеко в безвозвратной юности. Людмила Григорьевна уже не помышляла о семье и детях, действительность потемнела, словно старая серебряная монета. Что-то в жизни закончилось. Пока уставшая Соколова брела сквозь вялое безразличие, в котором пребывала после разрыва с Сергеем, появилась её Ксюша. Возобновилась потускневшая было дружба с приятельницей, которая в трудную минуту оказалась рядом.
       – Люд, сколько можно хандрить? Да не стоит он твоих терзаний. Подумаешь, принц-пенсионер! Ну, не вышла замуж и что теперь? Найти стоящего человека в наше безжалостное время – это удача, а удача – большая редкость, её на всех не хватает, – успокаивала подруга Соколову.
       – Ведь я столько лет преданно любила его и до сих пор люблю, а он взял и к Жанке переметнулся, – вновь глотнув горечи предательства, сетовала, словно обманутая девчонка, пожилая женщина, ищя сочувствия подруги. Ксения не замедлила с успокоительным:
       – О чём ты говоришь! Ушёл и слава Богу. Оглянись кругом, всё рушится, летит в тартарары, а ты – любовь! Всё ж не молоденькая уже. Да забудь ты своего побитого молью старпёра. Ишь, потянуло его на сладенькое, а Жанка – девка хитрая, знает, как пристроиться в жизни. Ни к одному, так к другому. На её счастье, Владлен оказался мужиком не брезгливым. Ну, а таким, как мы, надо головой думать, чтобы вдруг не оказаться с протянутой рукой. Надо цепляться за работу, подружка. Видала сколько в метро попрошаек развелось? Вот кто наши конкуренты, а Жанка...
      Выложив столь безрадостное объяснение, Ксюша неопределённо взмахнула рукой, однако Людмилу такой расклад не очень убедил:
      – Ксенья, побойся Бога! Жанна – девочка молоденькая, несмышлёная. Вспомни себя в её годы.
       – Это Жанка-то девочка! Да она из числа тех, кто пользуется сексом, словно губной помадой. И уже очень давно, – уверенно констатировала Ксения.
      – В тебе говорят жизненная неустроенность и зависть к молодости, вот ты и кипятишься. К тому же Жанне свою жизнь устраивать надо, мы ей не судьи.
      – Да уж куда нам, сиволапым! Разуй глаза-то, подруга! – гаркнула Ксюха. – И гони ты этот сплин. В наш быстротечный век жизнь мелькнёт, не заметишь. А сама-то не хочешь свою жизнь ещё раз попытаться устроить? Ты же ухоженная женщина, сохранила привлекательность, достаточно моложава, так окунись в прелесть лёгких и пёстрых знакомств.
      – Только что говорила, «не молоденькая», а теперь – «достаточно моложава», ты уж определись как-то... И потом, почему бы тебе самой не воспользоваться своим советом, – взвилась непонятая подругой Соколова, однако быстро потухла и сказала в раздумьи:
     –  Можно, конечно, попытаться забыть старое, но как же больно, Ксюха!
      – Людка, ну, ты прям, как трамвай. Едешь только по рельсам, а в наш век пора двигаться как-то иначе, – весело хихикнула наставница, сама не преуспевшая в личной жизни.
      Так в мареве бесконечных разговоров проходили бесцветные дни, теснившие Людмилу Григорьевну к пенсионному порогу. Спору нет, что, отвлекаясь от повседневности, они с Ксенией возобновили свои походы и в театр, и на концерты, теша себя зрелищами и тайным ожиданием возможных перемен. К сожалению, солидных мужчин подруги уже не волновали. Если кто ими теперь и интересовался, то большей частью это были неряшливые, шепелявящие организмы со слабо выраженными формами шизофрении – о таких ли кавалерах мечталось Людмиле Григорьевне? Очутившись за бортом молодости, женщины находили отдушину в воспоминаниях, в перемывании косточек приятельницам прошлого вдали от чёрствых реалий дня сегодняшнего.


                *****
      Наступило время, когда граждане страны Советов уже без опаски заглядывали в лукавое лицо Бенджамина Франклина. По всей Москве совершенно официально, как грибы после дождя, появились обменники. Произошло резкое расслоение населения по достатку на очень богатых и очень бедных. Теперь нужда стучалась в большинство дверей с особой настойчивостью, стеснённость в средствах стала трансформироваться в бедность, а бессловесный «средний класс», который вечно бился между бедностью и богатыми негодяями, таял на глазах. Людмила продолжала работать, стараясь дотянуть до пенсионного пособия и, пользуясь любой возможностью, сколачивала некую сумму на чёрный день, мечтая только об обеспеченной старости в тиши квартиры, где на подоконнике цветут фиалки, призванные создавать благостное настроение их хозяевам. И такой день пришёл – чёрный день обвала рубля, в мгновение ока обесценивший накопления всех граждан страны.


                *****
      Проводы закройщицы на заслуженный отдых прошли скромно. Начиналась однообразная жизнь в той самой маленькой квартирке, где Людмила обитала уже много лет и не раз проливала слёзы, приходя в себя после очередных подзатыльников, щедро раздаваемых земной юдолью. Теперь она со всем смирилась. Бытие её протекало под мерный ход часов, механизм которых старательно вёл счёт секундам, падающих с лёгким звоном разменной монеты в копилку прожитых лет. Лишь смена времён года вносила разнообразие в Людмилино существование. Где-то мужчины отбивали чужих жён, соблазняли девиц и одиноких женщин, где-то кружилось хлебосольное колесо празднеств и развлечений, в чьих-то семьях рождались и подрастали дети, а в маленькой «норке» Тёплого Стана тосковала в одиночестве состарившаяся Людмила Григорьевна. Её подруга Ксенья, так и не перешагнув пенсионного порога, умерла от страшной болезни, косившей людей без разбора возраста, пола и занимаемого места в социальной нише.
      Когда жизнь Людмилы Григорьевны была ещё заполнена знакомыми, клиентами, сослуживцами и родными, мысль о сирой старости не очень беспокоила её. Теперь же ипохондрия выгоняла пенсионерку на улицу и тогда, теряясь в толпе, дряхлеющая женщина разделяла с нею своё одиночество. Тяжесть минувших лет согнула её спину, Соколова стала больной, никому на земле не нужной и, удивляясь, спрашивала себя, зачем она ещё живёт на белом свете. Старость заметно подпортила её нрав. Куда девалась отзывчивая девчонка с лёгким характером и благородным сердцем? Едкий ум и бесцеремонные манеры Людмилы Григорьевны отталкивали от неё людей, не желавших выслушивать желчных суждений и терпеть язвительных замечаний. Когда-то приятельницы по подъезду заглядывали к Людмиле Григорьевне на чай, но теперь они перестали бывать у капризной соседки, и даже старались избегать её, называя между собой «неуживчивой ведьмой», – они сами тоже были ведьмами, но, видимо, уживчивыми.
      Соколова потеряла интерес к телевизору, как из рога изобилия, сыпавшего негативом. Пугающая суета телевизионных страшилок полностью отбивала охоту включать неугомонный ящик. Экран пестрел репортажами о процветающем насилии, жуликах, бандитах, рэкетирах и прочей нечисти. Особенно по этой части усердствовал канал НТВ. После таких передач на душе становилось ещё пакостнее и Соколова привыкла обходиться одним репродуктором. Ей полюбились музыкальные передачи и радиоспектакли, к сожалению, всё реже звучавшие в эфире. Восполняя нехватку общения, старушке доставляло удовольствие перебирать выцветшие фотографии родных и тех немногих знакомых, с которыми поддерживала когда-то отношения. Пытаясь возродить контакты с некоторыми из них, затерявшимися на просторах страны, она стала писать им. Ответные письма, тронутые временем и расстоянием, с каждым годом становились всё более отчуждёнными и прохладными, а затем и вовсе перестали приходить. Соколова не сдавалась, она изобрела новый способ обманывать горькое осознание своего одиночества – отправляла сама себе поздравительные открытки, чтобы потом хвастать ворохом почтовой макулатуры перед подслеповатыми приятельницами по подъездной лавочке.
      А вечерами становилось совсем худо. Как только серые сумерки смазывали очертания города, пенсионерки одна за другой покидали скамейку у подъезда, возвращаясь в свои квартиры, заполняющиеся пришедшими с работы детьми и суматошными внуками. Поднималась к себе домой и Людмила Григорьевна, всё острее ощущая сгущающуюся вокруг тоску. Настоянный на одиночестве воздух её жилища, казалось, становился таким плотным, что вообще не впускал каких-либо звуков. Тогда, не находя себе места, Соколова подходила к окну и принималась разглядывать двор с одиноко горящем фонарём, робко освещавшим скамью, на которой ещё недавно судачили старухи. Дальше темнели почти безлюдные тротуары с редкими прохожими. В такие минуты никто не мешал ей мысленно представлять их заботы, интересы, проблемы. Стоя у окна, она думала о том, куда и к кому они могут спешить, где живут, женаты ли, много ли у них детей.
      Сегодня у Соколовой не осталось сил на стояние у окна. Прикрыв фрамугу, она перебралась на диван, сидя на котором предавалась воспоминаниям, теперь скорее похожими на ожоги. Годы смяли, скомкали её, сделав маленькой и бесформенной, но голова оставалась ясной. Даже на закате жизни пенсионерка не утратила живого воображения, с коим ей повезло больше, нежели иным старикам, в провалах памяти которых исчезали картинки минувшего. Мысли неотступно уводили Людмилу Григорьевну в многоликое прошлое, неизменно озарявшее её своей тихой радостью. Там ей всегда бывало уютнее, чем в мирской суете настоящего. Видения молодости, – это эхо любви и счастья отметало любую пошлость. События дней ушедших нарастали, как снежный ком, подробности становились мучительными, однако Людмила Григорьевна ни разу не пожалела, что когда-то впустила в своё сердце Громова и жила во грехе. Она и в старости была верна своему Сергею. Порою, слегка уловимый, знакомый шорох или мелодия вдруг возвращали Людмилу Григорьевну к тем дивным временам, когда любимый находился рядом, когда она ещё была нужна ему и оба пребывали на вершине блаженства. С тех пор, как умерла Ксения, никогда и ни с кем больше не делилась старая женщина сокровенным. Умом она понимала, что самый дорогой ей на свете человек давно перешагнул порог, ведущий в мир иной, – ведь он был много старше её, – но преданное сердце сберегало отражение лица Сергея где-то на самом донышке памяти, не тускнеющее в тени десятилетий, и продолжало хранить картинки призрачного счастья от разрушающего действия лет. Прокручивая в голове каждое мгновение, прожитое с Громовым, старуха забывала об обидах, нанесённых ей когда-то возлюбленным, давно размытых временем и потерявших былую остроту. Она лишь ясно помнила прикосновение обнимающих её рук, его глаза, родное лицо и смятённое состояние своей души. «Возможно не так уж пуста и холодна была моя жизнь», – с долей меланхолии размышляла Людмила Григорьевна, сидя на диване, – «всё-таки был человек, которого я любила и который, пусть немножечко, но любил меня тоже. Вместе с ним были пережиты прекрасные минуты, пусть не слишком долгие, но они были. Жизнь не может состоять из одних восхитительных мгновений», – продолжала рассуждать сама с собой старая женщина. – «Да и как можно оценить счастье, если ты сам никогда не страдал?» Случись всё повторить, Соколова не стала бы колебаться, только бы быть ближе к нему, к его пронзительным глазам, ничего не требующим, лишь гостеприимно встречающим на пороге истинного блаженства. Наверное, она любила Громова сильнее, чем это возможно.
      А из динамика радиоточки на кухне лился очередной романс, в котором плескались неразделённые чувства, задыхающиеся в безысходной тоске:
                Зачем же так любить меня клялись вы,
                Боясь людей, боясь людской молвы,
                И видно просто так мы с вами разошлись,
                Свою любовь и ту забыли вы.
                И я живу, покинутая вами,
                Вы унеслись в далёкие края,
                Мой призрак будет вас преследовать словами:
                «Что ты забыл, то не забыла я».


                *****
      Ночью хлопотливая суматошная Москва умеряла накал своего бьющего через край темперамента. Люди возвращались в спальные районы, где, уставшие, выдавленные из ненасытно-суетного центра, засыпали беспокойным сном в ожидании утреннего зова будильника. Семиэтажная башня в Тёплом Стане в тот грозовой августовский вечер продолжала заполняться жильцами и в свете гневных молний на пустынной улице замелькали вспышки зонтов над головами редких прохожих, спешащих в уют своих квартир.
      На втором этаже салатовой башни несмело светились два прямоугольных пятна. В комнате, едва отмеченной мертвенным светом настольной лампы под непостижимо синим абажуром, сидела на диване, пытаясь согреться пледом, морщинистая старушка. Распоясавшаяся непогода клубилась чёрными тучами, сверкала молниями, которые белыми всполохами лизали стёкла домов. Гроза то затухала, то вновь гремела и, набирая мощь, безумно выла, словно жаловалась, бесилась в злобе, хохотала с рыданиями в едином порыве. По стенам и потолку комнаты метались в свете уличного фонаря длинные неровные тени ветвей жалобно стонущей за окном берёзы. Но это же не берёза вовсе, это гудит клаксоном лакированный автомобиль! А вот и сам улыбающийся Сергей выходит под дождь из салона машины – как всегда элегантный, уверенный, хлёсткий ливень ему нипочём. 
      – Серёженька, ты жив?! – радостно вскрикнула старая женщина.
      –  Я приехал за тобой, лебёдушка ты моя!
      При этих словах, Громов знакомым жестом распахивает перед Соколовой дверцу «кадиллака».
      – Значит все эти годы ты любил меня? Как же я счастлива сейчас!
      Задыхающаяся от волнения, опять молодая Люда без раздумий горлицей впорхнула на сидение рядом с возлюбленным и сквозь непогоду понеслась в далёкую страну своей сокровенной мечты, где, – как искренне верила счастливая женщина, – они с Сергеем всегда будут вместе.
      А в комнате, вжавшись в угол мягкого дивана, неподвижно застыла старуха, придавленная беспощадным оползнем прожитых лет. Бесчинство вконец распоясавшейся непогоды внезапно оборвалось. Даже не знающий усталости репродуктор молчал. Недоумённая тишина расплывалась по квартире, возвещая о завершении пути одинокой, всеми забытой женщины, долгие годы довольствовавшейся малым и безбоязненно шагнувшей в холодную тень небытия, унося с собой горемычную любовь всей своей жизни.

2014